Эклипсис

Глава 9

Собираясь в долгое и опасное путешествие на Край Мира, кажется, можно предусмотреть все. Горцы Хаэлгиры за сотни лет придумали множество приспособлений, позволяющих выжить среди снегов и льдов. Лыжи и нарты, запряженные собаками, гарпуны и остроги для охоты, снасти для ловли в полыньях. Легкие прочные палатки из нерпичьих шкур, плошки с тюленьим жиром для освещения, маленькие переносные жаровни. Магические горшки, в которых сам собой тает лед и закипает вода, хотя снаружи горшок остается холодным. Особый способ вялить мясо и печь лепешки, чтобы они хранились годами. Одежда из кожи и меха, позволяющая долго сохранять тепло. Маски с узкими прорезями для глаз, защищающие от холодного ветра и слепящего блеска снежных равнин. Трех месяцев достаточно, чтобы научиться охотиться на лыжах, разбивать лагерь в снегу, спасаться от снежной бури, искать в ледяных пещерах волшебный снежный виноград, восстанавливающий силы.

Но когда они зайдут дальше, чем заходил кто-либо из горцев, – так что в дымке горизонта растворятся исполинские вершины Хаэлгиры, – там, где древнее море, скованное льдом, когда-то лизало берега, путь им преградят ледяные торосы, нагроможденные без системы и цели, обрывы, трещины, разломы, промоины во льду в тех местах, где теплые течения подходят ближе к поверхности. Придется бросить бесполезные нарты и нести снаряжение на себе. Где по прямой миля, придется проходить пять, и десять, и двадцать. Другой бы давно заблудился в сверкающем лабиринте, но эти двое наделены нечеловеческим чутьем, и черная башня, поднимающаяся вдали из застывших белых волн, еще не видимая глазу, уже зовет их. Но путешествие затянется, припасы начнут таять, в бесплодной замерзшей пустыне редко будет попадаться добыча. Короткое полярное лето быстро закончится, тусклое солнце будет подниматься над горизонтом все реже, все ниже.

Оборотень все дольше станет оставаться в облике зверя, в котором он выносливей, сильнее, быстрее; Древний все чаще станет уходить в аванирэ – особое состояние, похожее на спячку животных, когда замедляется дыхание и пульс, падает температура тела. В неблагоприятных условиях Древний может провести так хоть тысячу лет.

Иногда черному зверю удастся поймать в полынье нерпу или крупную рыбу. Тогда их силы на короткое время восстановятся.

Но путь до черной башни покажется им бесконечным.

Глаза Итильдина были открыты, но он видел одну только черноту. Он испугался, что потерял зрение. Слепящий блеск ледяных кристаллов оказался невыносимым для его эльфийских глаз. «Снежная слепота» – так это называют горцы.

Потом он увидел разноцветные искры высоко над собой. Звезды! Чернота была всего лишь ночной тьмой, и поняв это, он ощутил ни с чем не сравнимое облегчение. Но на смену ему пришло беспокойство: если полярная ночь уже наступила, значит, он провел в аванирэ куда больше времени, чем ему показалось.

Эти мысли промелькнули в сознании эльфа с быстротой, непостижимой для человеческого ума. В тот же момент он заметил, что звезды над его головой двигаются короткими рывками. Его волокли по снегу за шиворот, медленно, но очень упорно. Он слышал сопение зверя, обонял его запах. Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять: зверь Кинтаро тоже истощен. Прежде он был для пятисотфунтовой пантеры легким, как игрушка. Как куколка. Она могла закинуть его на спину или таскать в зубах, словно котенка, хоть сутки.

Итильдин мог наконец признаться себе, что восхищается этим человеком. Даже если Кинтаро уже и не человек вовсе. Он был силен, но его воля превосходила даже силу. Несокрушимый воин, готовый вступить в схватку с самой судьбой.

Зверь остановился и принялся дышать в лицо Итильдину, отогревая побелевшие щеки. Потом лег, прижавшись к нему, грея своим теплом. Превозмогая слабость, эльф поднял голову и зарылся лицом в черный мех.

Кинтаро в теле зверя дрожал. Его зверю не нравился холод, и снег, и острые льдинки, в кровь изрезавшие подушечки лап. Его зверь скучал по сырым и жарким джунглям, где началась его жизнь. Его зверь был голоден, и не будь эльф таким худосочным, холодным и слабым, кто знает, не перешел бы он из разряда «свой» в разряд «добыча». Кинтаро издал совсем человеческий вздох и вновь потащил эльфа по слежавшемуся насту. Поземка заметала следы; приближалась метель. Звезды мерцали и гасли, когда ветер гнал по небу клочковатые облака, сбивая их в снежные тучи.

Повалил снег, как будто бы со всех сторон сразу, огромные снежинки под порывами ветра летели то справа, то слева, вились под ногами, как маленькие смерчи. В двух шагах уже ничего нельзя было различить. Чувство направления все еще было с ними, и оба знали, в какой стороне черная башня, но в такую погоду легче легкого провалиться в трещину или, того хуже, в промоину во льду. Пантера остановилась, встряхнулась, будто мокрая кошка. Ее длинные усы заиндевели. Она свернулась клубочком, положив Итильдина между лап, и их стало заносить снегом. Холод как будто отступал, но эльф знал, что это ощущение обманчиво. Если метель продлится достаточно долго, они замерзнут насмерть. Или задохнутся под толщей снега. До чего же бессмысленно умирать вот так, в двух шагах от цели, даже не увидев Лиэлле…

Однако у судьбы были другие планы. Эльф и пантера почуяли их одновременно – людей из башни, пробивающихся сквозь буран навстречу. Знают, где и кого искать, подумал Итильдин с горечью. Глупо было надеяться, что их появление станет для Дэм Таллиан сюрпризом. Однако она отправила навстречу им спасителей, не убийц: иначе смысла не было ступать за порог. Зачем утруждать себя расправой с пришельцами, если буран убьет их вернее холодной стали. Но все же пантера предостерегающе зарычала, когда в нескольких шагах замелькал свет фонарей.

– Прижми уши, кошак облезлый! – отозвался молодой голос. Он говорил грубо, с ужасающим арисланским акцентом. – А то брошу вас тут в снегу подыхать!

Эльф успокаивающе погладил пантеру по лоснящемуся черному боку. Кто-то склонился над ним, посветил в лицо фонарем.

– Древний, ты живой? – спросил тот же голос. Не дожидаясь ответа, крикнул своим спутникам: – Протаптывайте дорогу, я сам его понесу.

Он приложил к губам Итильдина фляжку, поддержав ему голову. Знакомый вкус ледяной пьянящей свежести – чистейший снежный виноград в серебряной фляжке, инкрустированной перламутром. Сознание эльфа прояснилось, и слабость отступила, но не слишком далеко. Даже снежный виноград был неспособен превозмочь долгие месяцы лишений.

– Какой ты легкий. Кожа да кости, – сказал человек, поднимая его на руки. Голос его будто бы дрогнул. – Никому еще не удавалось дойти до Края Мира. Никому.

На мгновение Итильдину показалось, что вместо лица у человека сгусток черноты, окруженный шевелящимися змеями, а вместо глаз – всполохи голубого огня. Он моргнул, и наваждение исчезло. На него смотрел темнокожий фарри, волосы его, заплетенные в множество косичек, выбивались из-под капюшона. Без сомнения, он вел свой род от банухидов – кочевников, что населяют восточные пустыни Арислана. Банухиды отличались более темным цветом кожи и белками глаз с синеватым отливом. А еще религиозным фанатизмом и жестокими нравами. Но человек прижимал его к себе нежно, будто ребенка, и в глазах его стояли слезы. Это было последнее, что запомнил Итильдин, перед тем как позволить себе соскользнуть в беспамятство.

Он очнулся на широкой кровати под парчовым балдахином, расшитым узором «северное сияние». Комната была убрана богато, но безлико. Вряд ли кто-то использовал ее постоянно. Окон не было, только камин и массивная дверь с крошечным витражным окошком. Другая дверь, скрытая занавеской, по всей видимости, вела в уборную и купальню.

Рядом, сбросив с себя шкуру белого медведя, служившую одеялом, спал обнаженный Кинтаро. Как видно, зверя его накормили, и он набрал достаточно сил для метаморфозы. Итильдину хотелось прикоснуться к нему, обнять, но другая жажда заглушила его порыв. Где-то здесь, в башне, был Лиэлле. Или хотя бы его следы, его вещи. Или хотя бы коварная чародейка, с которой наконец можно встретиться лицом к лицу. Он спустил ноги с кровати, проверил дверь. Заперта, как и следовало ожидать. Дверь открывалась вовнутрь, так что выбить ее невозможно. За ней, насколько можно разглядеть из окошечка, тянулся пустой коридор без окон. Наверное, подвал или нижние этажи башни. Он заглянул в камин. Дымоход перегораживала железная решетка. Понятно, что-то вроде роскошной тюрьмы.

Прежде чем вернуться в кровать, Итильдин сбросил облегающие шелковые штаны – единственный предмет одежды, которым его снабдили из уважения к эльфийской стыдливости. Можно подумать, от нее хоть что-нибудь осталось за эти годы. Он залихватски стиснул член Кинтаро, который тотчас под его рукой воспрянул к жизни, и сообщил без обиняков:

– Я не трахался пятьдесят семь дней! – понимая, что в точности копирует кавалера Ахайре, его развратный тон и шаловливые жесты.

– А я даже не дрочил, – хриплым со сна голосом отозвался Кинтаро. – Лапами неудобно.

Он посадил эльфа к себе на грудь и потянулся губами к его паху. Итильдин выдержал только несколько мгновений сладкой пытки, ему не хотелось долгих прелюдий. Приподнявшись, эльф оседлал бедра степняка и принял в себя его напряженную плоть, не заботясь о смазке. Сейчас он приветствовал даже боль: она как нельзя лучше напоминала, что они все еще живы. Тело жаждало чувствовать, наслаждаться, любить. Итильдин припал к груди Кинтаро, как к шее жеребца, и задал ему такую скачку, что запыхались оба. Пятьдесят семь дней без секса – это чертовски много. Итильдин наверняка был единственным эльфом, кому могла прийти в голову подобная мысль.

– Он смотрит на нас. В дверное окошко, – прошептал он, склонившись к уху Кинтаро. – Тот фарри с косичками, что встретил нас.

– Пусть обзавидуется, – ухмыльнулся вождь.

Видно, отчаявшись дождаться, пока они займут более благопристойную позицию, человек вошел, ногой отворив дверь, поскольку руки были заняты. Его губы, и так узкие, были сжаты чуть ли не в линию, брови нахмурены. Он пробормотал довольно отчетливо:

– Отвратительно. Хоть бы прикрылись.

Но от эльфа не ускользнул его мимолетный взгляд. Для благочестивого последователя Пророка в нем было слишком много похоти.

Ханжа, как и все арисланцы. «Мой варвар обработал бы его за неделю», – подумал Итильдин и сам изумился своим мыслям. «Мой варвар», ну надо же.

Фарри поставил поднос с едой на столик, сбросил с плеча на кровать ворох одежды.

– Хватит лизаться, одевайтесь, – сказал он нетерпеливо. – Госпожа ждет вас. Не вздумайте играть в героев и устраивать скачки по коридорам. Я сам вас провожу, и даже без кандалов.

Он говорил на всеобщем свободно, но его твердый акцент буквально резал слух. Это выглядело нарочито, будто он презирал чужой язык, на котором приходится говорить, и заодно собеседников. По виду и одежде слуга, а не охранник – у него не было никакого оружия, кроме короткого арисланского кинжала за поясом. Слишком нагл для слуги. Похоже, в доме Дэм Таллиан он занимает не последнее место и теперь злится, что его так унизили, приставив служить пленникам, в придачу еще и мужеложцам. Однако Итильдин помнил его глаза, мокрые от слез. Грубость фарри могла быть маской, скрывающей истинные чувства.

Кинтаро раскопал в ворохе одежды широкие штаны из черного атласа, похожие на те, что он носил в Искендеруне. Они так нравились Лиэлле, вспомнил эльф, и тоска сжала его сердце с новой силой. Если Альва здесь, почему он не встретил их?

Слуга между тем разливал вино по бокалам, звякая стеклом о стекло, будто у него дрожали руки. Боится он их, что ли? В буран он не побоялся подойти к зверю. Впрочем, тогда они были истощены и не представляли опасности. А сейчас даже сдержанный эльф боролся с желанием броситься прочь из комнаты, во всю мощь легких призывая Лиэлле.

– Парни, вы того, не волнуйтесь, – сказал слуга миролюбиво. – Здесь он, ваш рыжий. Что ему сделается!

Да уж, похоже, по их лицам можно было читать, как по книге. Слегка расслабившись, они оделись и поели, вдруг обнаружив в себе зверский аппетит. Слуга наблюдал за ними, сидя на кровати и болтая ногой. Дверь он прикрыл, но не запер, и это успокаивало. Все-таки они не были пленниками, просто Дэм Таллиан не хотела, чтобы они разгуливали по ее владениям без присмотра.

Слуга был не юн и не стар – молодой мужчина, лицо которого носило отпечаток отсутствия возраста, свойственный всем тем, кто имеет дело с магией. Он не был ни красив, ни миловиден, но обладал той привлекательностью, что дает уверенность в себе и внутренняя сила. Искусный воин с тренированными мышцами; не исключено, что не менее искусный любовник. Итильдин вдруг ощутил к нему беспричинную симпатию. Один из немногих в черной башне, этот человек не желал им зла.

– Меня звать Хатт-аль-Хиде, – сообщил слуга внезапно, будто устав прикидываться молчуном. – Это значит «сердце пустыни». Можно просто Хатталь. Я из бану килаб, слыхали?

– «Сыны собак», нэ? – осклабился Кинтаро, припомнив свой скудный фарисский словарь. Он любил обламывать наглецов, а фарри был такой наглец, что у степняка руки чесались задать ему трепку. И не только руки, если говорить откровенно.

Хатталь ничуть не смутился.

– Мы псы Пророка, – с достоинством парировал он.

– Ты пес Дэм Таллиан, – проворчал степняк.

– Никак на ссору нарываешься, вождь? – Хатталь явно был доволен, что удалось вывести варвара из равновесия. Обращение выдавало, что он много знает о них. Тогда, в буране, он назвал Итильдина Древним, и раньше, чем смог взглянуть на его лицо и уши.

Эльф будто невзначай наступил степняку на ногу и сказал примирительно:

– Извини моего друга, Хатталь. Он нервничает, так же как и я. («Ни хрена я не нервничаю», – проворчал Кинтаро). Благодарим тебя за спасение. Меня зовут…

– Я знаю, кто вы такие, – Хатталь оборвал его без всякой учтивости. Любит дразнить гусей, как видно. – Моя госпожа вас давно поджидает. И уже начинает терять терпение. Так что не будете ли вы так любезны приподнять свои задницы и последовать за мной?

Так они и поступили не прекословя, хотя Кинтаро сверкнул глазами, и на скулах его заиграли желваки.

Зала, в которой приняла их Дэм Таллиан, поражала великолепием, из чего можно было с уверенностью заключить, что она любит пускать пыль в глаза, как все маги. Мраморный пол с серебряными прожилками, молочно-белые ониксовые колонны и потолок такой высокий, что едва можно было разглядеть покрывающую его резьбу. По всей окружности залы шли огромные стрельчатые окна, покрытые морозными узорами, искусственными или настоящими, трудно сказать. Чародейка сидела на троне, вырезанном из цельного куска горного хрусталя, в платиновой короне и в платье, на которое ушло не меньше ста ярдов снежно-белого муара. Волосы ее и лицо были густо припудрены, глаза и губы подведены перламутровой краской. Королева снегов и льдов, не меньше. «Да кому нужны эти бесплодные замерзшие земли?» – сказал себе Итильдин, и эффект величия тут же поблек.

– Добро пожаловать в мое скромное жилище, – пропела чародейка с откровенной насмешкой.

Кинтаро набрал воздуху в легкие и шумно выдохнул, сверля ее взглядом. Прежде он думал: стоит подлой магичке оказаться в пределах его досягаемости, и ничто не удержит его руки вдали от ее тощей шейки. Но теперь, во плоти, она пугала. Степняк слишком хорошо ощущал ауру ее могущества, всем телом, как надвигающуюся грозу, так что волосы на загривке шевелились.

Итильдин, у которого хорошие манеры были в крови, поклонился и произнес:

– Благодарим вас за гостеприимство, леди Таллиан. Мы пришли сюда, чтобы увидеться с кавалером Ахайре. Надеюсь, вы не откажете нам в такой любезности.

– Вы напрасно проделали столь далекий и тяжелый путь. Кавалер Ахайре не нуждается в вашем обществе. Разве он вам не сказал при прощании, чтобы вы не пытались его искать? – чародейка лениво цедила слова, играя в учтивость с видимой неохотой.

– Позвольте нам услышать это от него лично, – твердо сказал Итильдин.

– Налей вина и пригласи сюда молодого хозяина, – бросила она Хатталю, застывшему у дверей неподвижно, как ледяная скульптура.

Он низко поклонился, прошел через всю залу и распахнул неприметную дверь в стене.

«Молодого хозяина»? Сердце Итильдина пропустило два удара. Подавшись вперед, он стиснул руку Кинтаро так, что побелели пальцы.

Кавалер Ахайре вошел своей летящей походкой, красивый и стройный, в облегающем камзоле алого бархата с золотым шитьем, с пламенеющими кудрями – будто солнце взошло и осветило ледяной грот. На губах его играла улыбка, но она была предназначена не им. Увидев своих любовников, кавалер будто натолкнулся на невидимую стену, и улыбка сползла с его лица, сменившись замешательством.

– Дэм, ты же обещала, что они никогда меня не найдут! – воскликнул он, поворачиваясь к своей госпоже, и взбежал по ступеням к ее трону, словно ища защиты. Усевшись у ее ног, он поднес к губам руку чародейки и поцеловал. Столько слепого обожания было в этом жесте, что Итильдину стало трудно дышать.

Мир вокруг него померк.

Но Кинтаро обнял его одной рукой за плечи и сказал с неподражаемой наглостью:

– Откуда нам знать, что ты не навела на него какие-нибудь чары? А может, это вообще не он, а, дамочка?

Дэм Таллиан смерила его скучающим взором.

– Я смотрю, ты не из тех, кто умеет смиряться с неизбежностью. Неужели так трудно поверить, что кто-то может тобой пренебречь? Разумеется, намного проще валить вину на чары и приворотные зелья. А правда в том, дорогой мой степняк, что Альва хочет остаться здесь. Здесь он и останется. Верно, милый?

– Зря вы пришли, – сказал Альва, пряча глаза. – Так только тяжелее.

Но Кинтаро нелегко было сбить с толку.

– Правда в том, что ты маг Первой ступени. Для тебя навести чары или сотворить призрак – раз плюнуть. Почему я должен верить, что это настоящий Альва? Мой рыжий никому не лижет рук!

– Для варвара ты не так уж глуп, – задумчиво произнесла она и щелкнула пальцами.

Хатталь снова открыл ту же дверь, и на пороге снова появился кавалер Ахайре. Только на этот раз он был худ и бледен, одет в грязные лохмотья и прикрывал глаза тыльной стороной ладони, как человек, отвыкший от яркого света. Оба его запястья были закованы в наручники, соединенные длинной цепью, волосы в беспорядке падали на плечи.

Вскрикнув, Итильдин бросился к нему навстречу. Они упали друг другу в объятия, смеясь и плача. Закинув скованные руки эльфу на шею, Альва повторял:

– Господи всеблагой и всемилостивый, вы пришли! Вы все-таки пришли!

Больше всего на свете Кинтаро хотелось сгрести рыжего в охапку, прижать к себе, вдыхая его аромат, ища его сладкие губы. Но он был не столь легковерен. Переводя глаза с Альвы в цепях на Альву в алом бархате, он хмурился, и подозрительность его только росла.

– Думаешь, я поверю, что ты не нашла ему лучшего применения, кроме как держать на цепи? – сказал пренебрежительно степняк, когда ему наконец удалось облечь свои сомнения в слова.

Безусловно, прежде сам он не раз представлял себе Альву в плену, в тюрьме, скованным, страдающим, и в душе его поднималась темная ярость. Но это были его собственные страхи, ничем не оправданные. Если подумать, зачем такие примитивные методы магу Первой ступени? Она бы добилась повиновения от Альвы куда проще.

Дэм Таллиан безмятежно улыбнулась.

– Ну что ж, мой недоверчивый друг, ты получишь копию и для себя. Я одену его в синее, чтобы проще было отличить.

И кавалер Ахайре соткался рядом с ним из воздуха. На нем был синий гвардейский мундир, на боку церемониальная шпага, как в тот вечер, когда вождь эссанти только прибыл в Трианесс и рыжий пришел к нему в полутемную спальню, возбужденный и пьяный, с такими бесстыдными глазами, что захватывало дух. Каждой черточкой, каждым движением он был его сладенький рыжий, ходячий соблазн, прекрасная греза.

– А я надеялся, что ты с места в карьер начнешь меня лапать, – сказал он весело. – Ну что ты стоишь столбом, Кинтаро? Ты сердишься на меня? Клянусь, я не мог поступить иначе. Эта женщина коварнее чародейки Азгун! Она поймала меня на дурацкий договор, как рыбку на крючок.

– Ты сам попался, и не без собственного желания, – возразила Дэм Таллиан с несвойственной теплотой в голосе.

– Да, черт возьми, но я уже отработал все, что был тебе должен. Ты двадцать раз обещала отправить меня домой!

– Куда домой, мой серебряный? Вот тебе твой эльф и твой варвар. Даю вам три дня на постельные забавы, а потом возвращайся к занятиям магией. Ты ведь не собираешься бросить все именно теперь, когда у тебя только-только начало получаться?

Альва провел ладонью по волосам, будто не зная, что делать, потом обернулся и крикнул:

– Эй, Динэ, хватит тискать эту бледную подделку, иди сюда! Мне столько нужно вам рассказать, и вы не представляете, как я по вам скучал!

С этими словами он припал к широкой груди степняка, подставляя губы для поцелуя.

Кинтаро с каменным лицом снял с себя его руки и отступил на шаг. Рядом с ним встал Итильдин, уже оправившийся от потрясения. Щеки его цвели бледным румянцем, ноздри раздувались от сдерживаемого гнева.

– Вы что, не верите мне? – жалобно сказал Альва в синем мундире. – Дьявольское пламя, как выражается Лэй, я же специально выбрал этот мундир, вы меня в нем видели миллион раз! Я могу доказать, что я настоящий! Рассказать, как мы встретились? Сколько раз ты поимел меня в своем шатре, вождь эссанти, после того большого пира в становище в честь моего освобождения? Я бы сказал точную цифру, если бы, черт возьми, считал! Или сказать, какого цвета были стены в нашей спальне в Фаннешту? Они были розовые, и этот цвет меня дико раздражал! А вот амулет, который мне подарили в Уджаи, я никогда его не снимал! – крикнул он, доставая серебряную вещицу из кармана и швыряя им под ноги.

Двое других кавалеров Ахайре хранили молчание. Тот, что в цепях, прислонился к колонне и закрыл руками лицо, явно пребывая в отчаянии. Второй, у ног чародейки, смотрел на них свысока, губы его презрительно кривились.

– Может быть, хотите еще один экземпляр? Не стесняйтесь, заказывайте, – произнесла Дэм Таллиан с издевательской вежливостью.

Звенящим от гнева голосом ей ответил Итильдин:

– Вы насмехаетесь над любовью, леди, а это значит, вы никогда ее не знали. Судьба накажет вас за это, помяните мое слово.

– Что ты знаешь о любви, эльф! – Чародейка даже приподнялась, упираясь в подлокотники трона, потеряв свою напускную холодность. – Воображаешь себя опытным, много страдавшим? Я старше тебя и познала куда больше лишений, чем ты можешь себе представить. Ты был разлучен со своим возлюбленным – сколько, год? И уже требуешь, хнычешь, грозишься, хотя уж Древний-то народ должен быть привычен к терпению. А мне осталось ждать побольше, чем тебе. Триста сорок три года семь месяцев и шестнадцать дней, – она не сделала паузы для подсчета. Как будто всегда, каждый день помнила точную цифру. – Я делаю вам королевский подарок: берите того Альву, который больше нравится, и убирайтесь. Даю вам неделю на размышления. – И она исчезла во вспышке голубого пламени.

Альва в алом камзоле немедленно занял ее трон и развалился в нем, закинув ногу на подлокотник.

– Вы же знаете, что я настоящий, – сказал он надменно, задирая подбородок. – Только вам не хочется в это верить. Не тратьте время на уговоры, я все равно не собираюсь покидать эту уютную башню. Впрочем, – он провел рукой по бедру, – кое-какие аргументы я готов выслушать…

Альва в цепях тихо рыдал у колонны.

Альва в синем мундире подошел к Хатталю, безмолвно держащему в руках поднос с вином, и осушил полный бокал не отрываясь.

Хатталь смотрел через его плечо, и в глазах его было сочувствие. Сожаление. Горечь. Можно было поставить что угодно: он не слишком доволен своей службой и своей хозяйкой. Может быть, в его лице они найдут союзника против Дэм Таллиан.

Беглое дознание показало, что все три кавалера Ахайре обладают вполне точными знаниями о своем прошлом, а если что-то и забыли, то не больше, чем мог забыть настоящий Альва. Тот, что казался самым живым и близким, в гвардейском мундире, хлестал вино абсолютно так, как это делал Альва, и абсолютно так же вредничал, отказываясь отвечать на вопросы. Однако было понятно, что ответы он знает.

Когда Итильдин рискнул задать пару вопросов, на которые он и сам не знал ответа, например, какие цветы выращивала матушка Альвы в цветнике их фамильного поместья, они тоже не стушевались.

– Флоксы, – лениво протянул Альва в красном. – Глупые цветы.

– Анютины глазки и бархатцы, – отозвался Альва в цепях.

– Идиоты, – пожал плечами Альва в мундире. – Это были тигровые лилии. Она всегда говорила, что они напоминают ей отца. Вам еще не надоело? Я знаю способ лучше.

Он прижал эльфа к стене и принялся целовать взасос с таким пылом, что Хатталь со стуком поставил поднос и сквозь зубы проворчал:

– Чертовы извращенцы.

Кинтаро с трудом поборол желание заехать ему в зубы. Вместо этого он двинулся к трону Дэм Таллиан. Альва в алом камзоле взвизгнул и спрятался за трон.

– Н-не п-подходи! – крикнул он, как будто это могло остановить варвара.

Несколько обманных движений – и Кинтаро поймал его, без труда удерживая одной рукой за оба запястья, а другой за затылок. Альва сопротивлялся, тяжело дыша, но его сопротивление выглядело не слишком убедительно, особенно когда он застонал в рот Кинтаро и обмяк, прильнув к нему всем телом.

– Сволочь… грязный варвар… животное… – шептал он в перерывах между поцелуями, и это звучало, как просьба трахнуть его здесь и сейчас.

Кинтаро первым прервал поцелуй и расцепил руки, хотя ему понадобилось все его самообладание. Отрезвила только мысль о данном обете. Это мог быть Альва. А мог и не быть. Почему-то мысль о том, чтобы переспать с другим человеком в теле рыжего, была омерзительной.

Он оттащил Альву номер три от Итильдина и схватил эльфа за руку.

– Пойдем. Надо поговорить.

Хатталь проводил их обратно в комнату на нижнем этаже. Он взялся было заправлять постель, но Итильдин отстранил его и улегся лицом вниз на кровать, доведенный отчаянием до предела физических сил. Кинтаро сел рядом, поглаживая его по спине, по распущенным волосам. Прикосновение к эльфу успокаивало его самого, помогало собрать разбегающиеся мысли.

– Слушайте, мне правда жаль, что так вышло, – сказал Хатталь неловко, стесняясь своего сочувствия.

Кинтаро взглянул на него зло:

– Ты же знаешь, который из них настоящий.

– Знаю, – согласился фарри. – Но вам не скажу. Это ваш квест.

– Я знаю много способов развязывать язык. – Кинтаро встал и теперь был лицом к лицу с Хатталем, угрожающе нависая над ним. Кулаки его сжались.

Хатталь не выглядел испуганным. Он вызывающе посмотрел на степняка, пожал плечами.

– Попробуй. У меня найдется, чем охладить твой пыл. Думаешь, ты крутой, да, вождь? Может, у себя в степи ты крутой, но только не здесь.

– Оставь его, Кинтаро, – сказал с кровати Итильдин. – Он наверняка под заклятием. Не сможет рассказать, даже если захочет.

– Слушай своего любовничка, вождь, у него есть мозги, – подтвердил Хатталь.

– Тогда почему бы тебе не убраться отсюда? – раздраженно спросил Кинтаро, садясь на кровать.

– Клянусь бородой Пророка, твоя тупость не знает границ. Только представь: я тут торчу уже хрен знает сколько времени, света белого не вижу, ни одного человеческого лица, кроме хозяйки и ее хахалей. И тут появляетесь вы. Не бог весть что, конечно, но на безбабье и рыбу раком, как говорится.

Кинтаро обнаружил, что губы его против воли растягиваются в улыбке. Безграничное нахальство фарри чем-то даже ему импонировало.

– Хочешь, расскажу, как трахал вашего халиддина?

– А я расскажу, как трахал вашего рыжего. Шучу-шучу! – замахал он руками, видя, как в глазах степняка нарисовалось обещание скорой и мучительной смерти.

В ближайшие пару часов они еще не раз и не два гавкали друг на друга, но в целом беседа прошла в мирной, дружественной обстановке, как принято выражаться в дипломатических кругах. К концу вечера у эльфа и варвара уже было чувство, что они знают Хатталя чуть ли не всю жизнь. В обмен на новости о внешнем мире (правда, устаревшие в лучшем случае на полгода, а то и больше) он насплетничал с три короба, но не рассказал ничего из того, что бы они не знали или предполагали. Выйти из черной башни можно только через магический портал, который кавалер Ахайре ставить еще не умеет и нескоро научится, – ну, и пешочком по льду замерзшего моря, как они, собственно, и пришли. Им еще повезло, что Дэм Таллиан подкинула всего трех одинаковых рыжих, а могла бы и тридцать трех – не зря она носит титул Мастера Иллюзий, который дают не за красивые глаза. Еще она носит титул Леди Моря, в отличие, скажем, от Озерной Леди или Речного Царя. Море – источник ее силы, энергетический канал, поэтому она возводит свои жилища среди волн и украшает себя всякими там дохлыми рыбками и мокрыми водорослями. Дэм Таллиан, как и положено Высшему магу, никогда не опускается до прямой лжи, зато мастерица полуправд и недомолвок, что позволило ей подловить беднягу дворянчика так ловко, что комар носа не подточит.

О своей хозяйке он говорил с обычной для слуг фамильярностью, с нотками хвастовства, как будто сам был причастен к ее могуществу. Долго рассуждал о фаллических символах в магической культуре, о волшебных посохах и больших черных башнях, пока Кинтаро не сказал, подмигнув:

– Ну давай уже достанем и померяемся. Сразу предупреждаю: у меня больше!

– Бескультурщина! – припечатал его Хатталь, едва сдерживая смех.

Он был вовсе не такой ханжа и грубиян, каким хотел показаться при первой встрече. Если кто-то и мог оказать им помощь, то только он. Но когда они пытались задавать наводящие вопросы об Альве, он ловко переводил разговор на другое или хмуро умолкал. Застать его врасплох было трудно: Хатталь говорил ровно столько, сколько собирался сказать, и ни словом больше.

– Он слишком крепко себя держит, – сказал задумчиво Итильдин, когда они остались одни. – Не хочет расслабиться. Нам надо его разговорить. Приручить. Разгадку он нам дать не сможет, а вот пару ключей подбросит.

– Приручить? Как же, интересно?

– Не знаю пока. Ты же у нас специалист по совращению фарри.

– Этот какой-то уж слишком упертый.

– Из того, что я знаю о магах, можно заключить, что у них слуги быстро теряют предрассудки. Он что, совсем тебе не нравится?

– Да как сказать… Я клятву дал, между прочим.

– Если дело не выгорит, эту клятву тебе придется соблюдать до скончания века.

– Поверить не могу, что ты – чистый целомудренный эльф – уговариваешь меня пойти налево.

– Поверить не могу, что тебя – развратного ненасытного варвара – приходится уговаривать.

В итоге они сошлись на том, что попробуют фарри напоить, а там как получится.

День и ночь на Краю Мира были понятиями условными, с трудом поддающимися подсчету. Однако Дэм Таллиан позаботилась о том, чтобы не попасться на собственную уловку, и снабдила гостей песочными часами с шестью делениями, по числу дней недели. Вместо песка в часах были крошечные жемчужины. С тихим стуком ударяясь о стеклянную колбу, они отмечали бег неумолимого времени. Первое деление уже было пройдено и до середины второго оставалось немного, когда Итильдин с Кинтаро снова взялись за свое расследование.

На этот раз они попробовали отключить логику и действовать на уровне интуиции, ощущений, чутья. Однако все попытки применить особые способности словно наталкивались на глухую стену. Без сомнения, Дэм Таллиан позаботилась о том, чтобы в их распоряжении было только пять обыкновенных человеческих чувств. И даже провидческий дар Итильдина был бесполезен, поскольку никому из них не грозила смертельная опасность.

На вид, запах, вкус, слух и ощупь все три кавалера Ахайре казались идентичными, как близнецы. Лишь по характеру они слегка различались. Это ничего не давало: настоящий Альва был переменчив, как погода в сентябре, и мог выбрать для себя любую линию поведения. Приходилось признать, что нет никакого способа узнать наверняка, который из трех настоящий. Только угадать случайно.

Дэм Таллиан была хитра, как демон. Вместо цепей и оков она использовала слова и договоры, иллюзии и обман. Можно порвать цепи, сломать оковы, вырваться из заточения силой или хитростью. Но трудно бороться с туманом, окутавшим тебя, скрывшим верную дорогу, отнявшим ясность ума и уверенность в своих силах.

Кинтаро был мрачен, и эльф понимал его без слов. Каково думать, что твою любовь может подделать какая-то чародейка, да еще так искусно?

Мрачность степняка объяснялась еще и тем, что все три рыжих совершенно одинаково воздействовали на его половую функцию, а значит, он возбуждался в тройном размере. Но по-прежнему отказывался упасть в кровать с любым из них, пока не станет ясно, кто есть кто. Кинтаро бы никогда не сознался, но его преследовал страх увидеть, как в самый неподходящий момент Альва в его объятиях превращается в кого-то другого. Или во что-то другое.

Для успокоения нервов он решил устроить разврат и пьянку. Но Хатталь неожиданно заартачился.

– Мы не пьем вина, Пророк запрещает.

– Ага, вы пьете самогонку из кактусов!

– Это нам Пророк не запрещает. Нельзя только перебродивший сок виноградной лозы. Зато можно кумыс и кхамру.

– Просто он писал свои правила, когда кхамру еще не придумали. А то бы добавил. Это все равно что запретить трахаться в задницу, а минет разрешить.

– Ну, так, в общем, и есть. Неверного трахнуть – грех небольшой. Сто раз прочел молитву и очистился. Но я с мужиками не сплю и в рот не беру… Спиртного, болван!

Кинтаро неприлично заржал. Подобные оговорки в своем присутствии он расценивал как завуалированное приглашение. Поэтому, когда фарри направился в купальню, он выждал некоторое время, подмигнул Итильдину и вошел следом.

Парень стоял, упираясь в умывальник, и разглядывал себя в зеркало.

– Что, меряться пришел? – успел он сказать, прежде чем был прижат к стене и рот его Кинтаро запечатал своим.

Хатталь начал вырываться, но степняк прижал его крепче, сунул колено между ног и присвистнул. У фарри стоял, как боевое знамя.

– На себя самого, что ли, так завелся? – насмешливо осведомился Кинтаро, дыша в ухо Хатталю и тиская его за задницу.

– Пусти, – прошипел тот, извиваясь. – Я не хочу.

– Хочешь. От тебя так и несет похотью, фарри.

Хатталь отвернул лицо, и Кинтаро принялся целовать его в шею. С губ парня сорвался предательский стон, по телу прошла дрожь.

– Давно не было мужика, лапочка? – вкрадчиво прошептал степняк, одной рукой пытаясь развязать широкий кушак Хатталя.

Судя по прошлому опыту, примерно сейчас жертва должна обмякнуть и прекратить сопротивление, а то и накинуться с ответными ласками.

Но не тут-то было. Хатталь с неожиданной силой стиснул его запястье, и пальцы его впились в кожу, причиняя невыносимую, обжигающую боль. От неожиданности Кинтаро отпрянул, выругавшись сквозь зубы. Посмотрел на свою правую руку и в первый момент глазам не поверил. На коже пламенели ожоги – следы от пальцев.

Глаза Хатталя горели. В прямом смысле слова. Расширенные зрачки полыхали желто-оранжевым пламенем.

– Это заклинание называется 'Рука Ашурран', – сказал он насмешливо. Теперь была его очередь глумиться.

– Гляжу, ты прямо сгораешь от страсти, – скаламбурил Кинтаро, снова приближаясь к нему плавным движением хищника. – Хочешь разжечь мой пыл?

– Ты здорово рискуешь, вождь. Я тебе задницу надеру.

Степняк задрал бровь:

– Вот так бы сразу и сказал, а то «не хочу, не хочу»…

– Я тебе яйца оторву и в глотку засуну! – прошипел фарри. Его арисланский акцент совсем исчез.

Кинтаро объяснил ему просто и доступно, что именно и кому он сейчас сам засунет в глотку.

Хатталь кинулся на него, и они сцепились.

Он был быстр, как пляшущие языки пламени, горяч, как огонь в горне, и через пять минут уже Кинтаро был прижат к полу, а Хатталь тискал его за задницу и дышал в ухо.

– Хочешь меня? Сейчас ты меня получишь, – промурлыкал он, пытаясь стащить со степняка штаны.

Самое ужасное было то, что Кинтаро весь горел от возбуждения, и грубые прикосновения фарри будили в нем звериную похоть. Отдаться тому, кто оказался сильнее в схватке, не стыдно ни по обычаям эссанти, ни даже по законам джунглей, которые вошли в его плоть и кровь после метаморфозы в оборотня. Но Кинтаро терпеть не мог подчиняться силе. Поэтому он стиснул зубы, напрягся и отчаянным рывком отшвырнул от себя Хатталя.

Тот оказался на ногах едва ли не раньше Кинтаро.

– Целку корчишь, вождь? – сказал, усмехаясь. – Чтобы посильнее меня завести?

Кинтаро, тяжело дыша, прожигал его глазами. Они тоже горели желтым огнем – огнем зверя. Хатталь поманил его пальцем:

– Иди сюда, киска.

Невыносимо. Проклятый фарри украл его роль, говорил его словами, взял над ним верх, практически поимел!

– Если что, дверь у тебя за спиной, – подсказал, ухмыляясь, Хатталь.

Тоже собственная реплика Кинтаро. Скольким надменным столичным аристократам, вопившим: «Наглец, руки прочь!» – он отвечал: «Дверь у тебя за спиной, детка!» Альва спросил его, наслушавшись подобных рассказов: «Ну хоть один-то сбежал?» – «Нет, ни один».

Кинтаро сбежал. Как ошпаренный выскочил за дверь.

– Как надумаешь, обращайся, – сказал ему в спину Хатталь невыносимо самодовольным тоном.

Степняк чуть не взвыл от ярости.

Оставшееся время Хатталь ни словом не упоминал об инциденте. Только иногда поглядывал на Кинтаро, будто раздевая глазами. Уходя, выманил его в коридор:

– Вождь, на пару слов.

Но вместо пары слов урвал поцелуй, который был слишком долгим и жарким для взятого силой.

Третий день принес много сюрпризов. Для начала Альву номер два вытащили из петли. Никакого вреда он себе причинить не смог, потому что был под магической защитой. Это значило, что отточенное лезвие не оставляло на его коже следов, и если бы даже он выпрыгнул с верхней площадки башни, то ни одной шишки бы себе не набил.

– Как еще мне доказать, что я настоящий? – рыдал он, уткнувшись в плечо сердобольному Итильдину.

Кинтаро наблюдал мизансцену с видимым неудовольствием, прислонившись к стене и засунув большие пальцы за ремень.

– Этого я, пожалуй, не возьму, – сказал он вполголоса, с оттенком брезгливости.

– Щенков, что ли, выбираешь? – так же вполголоса возмутился Хатталь. – Между прочим, только этот рвется пойти с вами.

– Мало ли кто куда рвется.

– А ты бы подумал, чего хочет твой рыжий. Его желания с твоими могут не совпадать, тебе это в голову приходило?

– Если бы он мог выйти и послать нас обоих к черту, твоей хозяйке не понадобилась бы вся эта канитель.

– Молодец, соображаешь. Ну, а если… – Хатталь помедлил, – …он хочет вас испытать? Узнать, что вы любите больше – его самого или ваши представления о нем?

Кинтаро открыл было рот, чтобы возразить, и понял, что ему нечего сказать. Зато фарри явно сказал больше, чем собирался. И решил незамедлительно сменить тему, небрежно бросив:

– Я с ним спал пару раз, еще когда он только здесь появился.

– Всего пару? – чужим голосом отозвался Кинтаро, отворачиваясь.

– А я думал, ты кинешься меня полосовать, если узнаешь.

– С чего бы? Ежу понятно, это он тебя совратил. Надо же ему с кем-то трахаться, пока нас нет.

Заткнуть Хатталя было не так-то легко.

– Он клевый. Понятно, почему ты так хочешь его вернуть.

Кинтаро развернулся и посмотрел на Хатталя в упор.

– По-твоему, я поперся за тридевять земель только потому, что с рыжим хорошо в постели?

– Так почему?

– Потому что я его люблю.

– А ты ему когда-нибудь это говорил? Держу пари, что нет. Такие, как ты, вечно корчат из себя суровых мачо.

– Таких, как я, цивилизованные люди называют суеверными дикарями, – сказал степняк резко. – Но у цивилизованных людей предрассудков и суеверий не меньше. Например, что надо обязательно говорить о любви. Для таких, как я, любовь – она как солнце, как ветер, как вода. Она просто есть. – Кинтаро помолчал и добавил: – Если уж на то пошло, Альва тоже никогда не говорил, что любит меня. Я сам это знаю. Потому и не отступлюсь.

На этот раз Хатталь не нашелся, что сказать.

Белая тронная зала оказалась пустой, но после недолгих поисков два прочих кавалера Ахайре обнаружились в неприметном алькове, и положение, в котором их застали, было абсолютно недвусмысленным.

– А что, я всегда мечтал сам себя трахнуть, – задиристо сказал тот, что был сверху. Поскольку оба были полураздеты, определить, который это номер, первый или третий, не представлялось возможным.

Итильдин буквально прилип к ним взглядом, но степняк отодвинул его и задернул занавески. Он не любил быть пассивным наблюдателем.

– Интересно, как делаются такие иллюзии? – сказал задумчиво эльф. – Обман зрения и прочих чувств? На самом деле там, за занавеской, никого нет? Или это заклинание личины?

– Это заклинание подобия, – не удержался Хатталь, на что эльф и рассчитывал. Легко уклониться от прямого вопроса, но мало кому удается смолчать, когда есть возможность блеснуть эрудицией. – Берется нормальный человек, из плоти и крови. Чем он больше похож, внешне и по характеру, тем лучше приживется иллюзия. Потом он не помнит, что с ним было. Ведет себя в точности как тот, в кого его превратили.

– Откуда он знает, как надо себя вести?

– А он и не знает. Просто делает то, что от него ждут. Как бы читает мысли.

– Тогда почему они ведут себя по-разному?

– Так подобие же, не полное соответствие. Кто-то одни черты берет, кто-то другие.

– А может человек под заклинанием подобия сохранить свою настоящую личность? – спросил Итильдин под влиянием внезапного озарения.

– Может, отчего нет. Если тот, кто наложил чары, захочет. Но человек все равно будет вести себя так, как ему положено по роли.

Закрывшись со степняком в комнате, эльф долго и жарко трахал ему мозги на пушистом ковре перед камином.

– Хатталь дал нам ключ! – блестя глазами, говорил Итильдин. – Прежде я думал, что каждый из трех – персонификация противоречий реального Альвы… в нем уживаются совершенно разные желания и стремления: какая-то часть его хочет вернуться к нам, какая-то – остаться с Дэм Таллиан. Я думал, можно выбрать любого или всех сразу. Но это неверно, теперь я понял. Я начал подозревать, еще когда вы разговаривали там, у окна, когда ты говорил, что любишь Альву. Понимаешь, Таро, эти подделки скованы нашими мыслями, они не могут выйти за рамки наших представлений об Альве. У нас в голове сложился определенный его портрет. Но личность – нечто большее, чем набор черт лица и характера. Все меняются, даже Древние, а уж вы, люди, делаете это вообще молниеносно. Мы должны найти того, кто изменился за год, перестал быть тем Альвой, которого мы знаем. Только настоящий Альва может удивить нас, быть другим, непривычным, неожиданным. Совсем не похожим на прежнего.

– Тогда либо первый, либо второй. Третий уж больно похож, прямо мороз по коже, – подытожил Кинтаро. – Но подстава в том, что ни первый, ни второй мне не нравятся. Они слишком… чужие.

– Может, правильный ответ заключается в том, чтобы предоставить выбор самому Альве? Он наверняка знал, что собирается сделать Дэм Таллиан, и подыскал бы способ привлечь наше внимание.

– Если б хотел, – мрачно закончил степняк. – Может, Хатталь прав, и он просто сомневается в нас, проверяет. Тьфу, легок на помине!

– Все мучаетесь, мозгами скрипите? – жизнерадостно сказал Хатталь, просовывая голову в дверь. – Да киньте монетку, и дело с концом.

– С тремя сторонами монеток еще не придумали. – Итильдин посмотрел на фарри из-под ресниц, прикидывая, как бы половчее развести его на очередную подсказку.

– Хватит и двух. Орел – «ну его нахрен», решка – «ну его в баню».

– Тебе делать, что ли, нечего? – спросил Кинтаро беззлобно. – Что ты здесь-то все время ошиваешься?

– А тебе жалко? – Хатталь, не дожидаясь приглашения, вошел и уселся рядом с ними на ковре, скрестив ноги. – У меня договор с Дэм Таллиан насчет вас.

– Что еще за договор?

Парень хитро прищурился:

– Поцелуешь – скажу.

Пожав плечами, Кинтаро привстал и только собрался запечатлеть на его губах поцелуй, как Хатталь уточнил, ухмыляясь:

– Не сюда.

Кинтаро ругнулся и лег обратно. Итильдин не сдержался – прыснул.

– Ну ладно, просто так скажу. Я тоже хочу отсюда свалить. Хватит с меня этой службы. Дэм Таллиан обещала меня отпустить, если вы меня с собой заберете.

– Дался ты нам, – проворчал степняк.

– Если поможешь нам узнать настоящего Альву, почему бы не забрать, – сказал рассудительный Итильдин.

– Ты не понял. Если заберете меня с собой вместо Альвы.

Кинтаро присвистнул:

– Совсем охренела магичка! Без мазы, парень. Прощайся с волей.

– Ну вот, и я так же подумал, – беззаботно сказал Хатталь. – Может, ты мне хотя бы отсосешь по-быстрому?

Прозвучало это так похоже на степняка, что Итильдин вздрогнул и вскинул глаза на Хатталя.

– Может, я подойду? – спросил он, подчиняясь неведомому порыву.

– А я думал, ты недотрога, как все Древние.

Вместо ответа Итильдин начал подчеркнуто медленно расстегивать ворот туники. Стянул ее через голову. Положил руки Хатталю на плечи и коснулся его губ своими, сначала легко, дразняще, потом сильнее, раскрывая их языком. Кинтаро посмотрел-посмотрел, не выдержал и запустил руки Хатталю под рубаху.

– Я понял, – сказал фарри, переводя дух. – Вы хотите меня совратить и выведать секреты Дэм Таллиан.

– Да мы просто хотим трахаться, – честно сознался Кинтаро.

Одной рукой Хатталь развязал пояс шаровар, а другой пригнул его голову вниз. Ощутив влажный рот степняка на своем члене, фарри всхлипнул и выгнулся. Должно быть, и правда у него давно не было мужика. Воспламенился он мигом. Даже зрачки снова запылали. С той же нечеловеческой силой толкнул Кинтаро на ковер, на колени и локти, содрал с него и с себя штаны, наскоро подготовил и вошел.

Итильдин, обнаженный, лег на спину, и Кинтаро взял его в рот.

Фарри был хорош, очень хорош. Он умел доставлять наслаждение. Кинтаро подчинился его ритму, не забывая ласкать эльфа. Кончая, Хатталь прижался щекой к его спине, шепча на фарис: «Ана бахабэк… ана бахабэк…»

Потом они умудрились, не вставая с ковра, подкинуть дров в камин и укрыться стащенной с кровати медвежьей шкурой. Темнокожий Хатталь в полумраке казался невидимкой – только белки глаз блестели, но он почти сразу закрыл глаза и провалился в сон, позволив себе наконец расслабиться. Эльф и степняк последовали его примеру.

Когда они проснулись, в камине остались одни догорающие угли. Хатталя не было.

– Я ненавижу эту башню, и эту чародейку, и этих фальшивых рыжих, и этого черномазого, который меня оттрахал, – сообщил Кинтаро мечтательным тоном, который сильно противоречил смыслу сказанного. – И особенно ненавижу то, что мне это понравилось.

Не исключено, что упомянутый черномазый подслушивал у дверей, потому что вошел с подносом буквально через пару минут, и уголки его губ подрагивали, норовя сложиться в самодовольную улыбку.

– Кстати, что значит «ана бахабэк»? – спохватился степняк.

– Э-э-э… клевая задница, если прилично, – бросил фарри с самым похабным выражением лица.

В сопровождении Хатталя Итильдин с Кинтаро полдня прослонялись по башне, открывая все двери и заглядывая в замочные скважины, если двери не открывались. У них была смутная надежда, что где-нибудь за секретной дверью найдется четвертый Альва, настоящий до мозга костей. Если секретные двери имелись, то были слишком хорошо запрятаны. Кроме нескольких слуг, поваров, садовника в зимнем саду и двух вальяжных белоснежных кошек, они не встретили ни единой живой души. Еще полдня они потратили на треп с кавалерами Ахайре, старательно пытаясь понять, к кому их тянет больше, кто вызывает отклик в душе, ощущение близости, сердечную склонность. Однако чувства их до крайности были отравлены недоверием, и подозрения до такой степени разъедали душу, что общение стало тягостным.

Зато с Хатталем час от часу становилось все легче. Его грубость уравновешивалась откровенностью, развязность – веселым нравом, навязчивость – искренним желанием услужить.

– Подлизываешься? – сумрачно сказал степняк, когда фарри полез разминать ему спину.

– Ляг и не бухти, – огрызнулся Хатталь, железной рукой прижимая его к кровати. Правда, сам забухтел себе под нос, массируя могучие плечи вождя: – Вот человек, нет чтобы спасибо сказать. От своих-то, небось, ни разу не дождался.

– Я их для другого использую.

– Хорошая мысль. – Руки Хатталя спустились ниже.

Напряженные мышцы будто плавились под ладонями фарри, Кинтаро чувствовал, как превращается в податливый воск. Он поймал запястье Хатталя и потянул его на себя.

Итильдина влекло к ним, как иголку к магниту. Собственные желания смущали его. Он легко мог бы отдаться Хатталю, и судя по стонам Кинтаро, это будет очень даже приятно. Перед собой можно оправдаться тем, что секс ослабляет самоконтроль парня, делает его более уязвимым. Но у него есть возлюбленный; единственный раз, когда Итильдин чуть не изменил Альве, закончился очень, очень плохо. Впрочем, по строгим эльфийским канонам, вчерашний день уже считается изменой, когда он так бесстыдно получал удовольствие на глазах у Хатталя.

Проблема в том, что он сам хотел. Коснуться этих губ, этой темной кожи, тугих косичек, ощутить эти сильные руки на своих бедрах. «Развратная тварь, как ты можешь желать кого-то, кроме Лиэлле и Таро?» – сказал он себе, отворачиваясь от того, что творилось в постели. Но голый Хатталь обнял его со спины, и думать эльф перестал.

Когда они снова лежали втроем под медвежьей шкурой, Итильдин вдруг сказал:

– Ты плакал, когда нашел нас в снегу. Почему?

Фарри помолчал и сказал со вздохом:

– Позавидовал вашему рыжему. Вы бы ради него и по горящим угольям прошли.

– Прошли бы, – охотно согласился Кинтаро. – Эльф не обожжется, а у меня все заживет в момент.

– Капризный аристократ. Он вас не заслужил. Ну что в нем есть, кроме красивой мордашки?

– Еще задница очень ничего, и ноги, – серьезно сказал Итильдин, хотя в глазах у него плясали озорные бесенята.

Хатталь фыркнул:

– Не думал, что у Древних есть чувство юмора.

– У Древних есть еще мужик, который может больно вдарить, – мрачно пробурчал Кинтаро, не делая, впрочем, угрожающих жестов.

– Да что я, вру, что ли? Как есть, капризный, как девка.

– Капризный… – мечтательно протянул эльф, погружаясь в воспоминания, как в нагретую солнцем воду. – Избалованный, циничный, надменный…

– Упрямый, ехидный, стервозный, – подхватил Кинтаро с тем же блаженным выражением. – Горячий, рыженький, сладкий…

– Нежный, ласковый, страстный…

– Образованный, остроумный, изящный…

– Доверчивый, светлый, сердечный…

– Вот доверчивый – это в точку, – вставил Хатталь. – Нет ума – считай, калека. Каким надо быть идиотом, чтобы пойти на договор с Мастером Иллюзий!

– Так в чем заключался договор? – не выдержал Кинтаро.

И Хатталь рассказал, почему б не рассказать.

– …Ну вот, а через полгода, когда солнце встало, он обрадовался, как дитя. Стащил кольцо да и вышвырнул из окна. Между прочим, кого искать посылали? Меня, конечно. Только рано он радовался. Кольцо снял, договор кончился, иди на все четыре стороны – это с Края Мира-то! Госпожа смеется: учился бы ты магии, смог бы портал поставить. Он зубы стиснул и взялся за книги. Мы только диву давались. Чародеи на эту науку лет пять тратят. Правда, они последовательно все изучают, а этот блаженный выбрал, что ему больше интересно. Нахватался по верхам, впору фокусы на ярмарках показывать. Госпожа говорит: никогда из тебя настоящего мага не выйдет. Чтобы магом стать, нужно отказаться от земных привязанностей, магию полюбить, как ты в жизни ничего не любил. А тут вы, как гири на ногах. Она его убеждает: они, дескать, не способны тебя оценить, они тебя не стоят, им все равно, что ты, что какой-нибудь рыжий невольник с твоим лицом. Дескать, нет никакой судьбы, никакого предопределения, только тоска плоти, будь ты каким-нибудь черномазым банухидом, вот как Хатталь, без красоты, без обаяния, без таланта, они на тебя и не взглянут… – голос его дрогнул, будто от сдерживаемых рыданий, он хмуро выбрался из постели и скрылся в купальне. Оттуда послышался плеск воды.

– Он влюблен, – еле слышно шепнул Итильдин, в голосе его слышалось удивление. – Влюблен до безумия, хоть и пытается скрывать свои чувства.

Степняк заложил руки за голову, глядя в потолок.

– Иногда мне кажется, а не лучше ли взять его, чем одну из кукол Дэм Таллиан. По крайней мере, без обмана. Получаешь то, за что платишь. Потому что мы можем сделать выбор, и она скажет: молодцы, выбрали верно! – и отправит нас домой с подделкой. У этой задачи нет решения, понимаешь?

– Решение есть, и я его найду, – сказал эльф с уверенностью, которой вовсе не испытывал.

Оставалось два дня, если считать шестой день за полный.

Вернулся Хатталь и как ни в чем не бывало влез обратно под одеяло.

– Извиняюсь, если что не то сказал. От вас, парни, просто башню сносит, – и фыркнул над своей невольной остротой.

Итильдин мимолетно подумал: не странно ли, что с ними сейчас в постели не Альва, а слуга Дэм Таллиан, которого они знают без году неделя. Не странно ли, что ни один из кавалеров Ахайре не увязался за ними и не искал так назойливо их компании, как Хатталь. Может, потому, что они сами этого не хотели. Или потому, что так распорядилась хозяйка.

«Что с нами случилось? – спросил он себя. – Мы потеряли его год назад – и живем, как ни в чем не бывало, занимаемся любовью, едим и пьем, и в нашей постели уже другой».

Но Хатталь занимал место между ними на кровати так, будто имел на него полное право.

Утром (так называлось время, когда они просыпались, потому что другого утра на Краю Мира быть не могло) эльф попросил Хатталя проводить его на верхнюю площадку башни. Ему требовалось уединение, чтобы подумать. Укрывшись медвежьей шкурой, он провел там несколько часов, глядя невидящими глазами в пространство.

Он размышлял о многом сразу, как умеют делать эльфы: отбирал, анализировал, связывал предположения и факты. Что такое человек, если не сочетание лица, фигуры, черт характера и жизненного опыта, и чем он отличается от своего магического подобия? Что остается неизменным, когда меняется человек? Почему люди так чувствительны к малейшим переменам в себе и других? Кинтаро чуть не покончил с собой, когда потерял руку; Альва ради возвращения своей красоты попал в кабалу к чародейке. В смертных глубоко укоренилось убеждение: лишившись хоть малой частицы своей индивидуальности, они перестанут быть достойными любви.

С другой стороны, разве не мы сами сковываем другого своими представлениями о нем? Разве не внушаем ему страх измениться и потерять нашу любовь? Разве не принуждаем его вести себя в соответствии с нашими ожиданиями? Почему, надев маску, отказавшись от своей личности, человек иногда становится больше собой, чем прежде, обретает бoльшую свободу?

Действительно ли они любят Лиэлле, а не свои представления о нем? Вправе ли они закрывать ему дорогу к магическому могуществу? И если бы они все еще были дороги Альве, что бы он сделал, чтобы это показать? Что бы он сделал, если б хотел быть с ними рядом, но знал, что Дэм Таллиан не позволит? Кем бы он стал, если б ему пришлось выбирать?

Ответ пришел сам собой.

Тем, на кого Альва похож меньше всего. Хамоватым темнокожим фарри, напрочь лишенным всякой утонченности, с простонародной речью и жутким арисланским акцентом, который Альва терпеть не мог, но хорошо имитировал. Носящим простую одежду слуги, без каких-либо украшений. Религиозным фанатиком, отказывающимся от вина и от секса с мужчинами, по крайней мере, поначалу. Слугой, который мог сопровождать их где угодно и болтать, что в голову взбредет. Человеком, который спас их в снежном буране и проводил ночи с ними в постели. Тем, кого Дэм Таллиан обещала отпустить, если они возьмут его с собой.

Люди придумали несметное количество волшебных сказок о том, как любовь снимает заклятие, превращая чудовище в принца или принцессу; о том, как узнают давно потерянного возлюбленного в обличье согбенного старца или дикого зверя; как тянутся друг к другу разлученные во младенчестве брат и сестра. Но любовь сама по себе похожа на волшебство: как река, она каждую минуту другая и все-таки прежняя; как один и тот же сад, каждую весну распускается новыми цветами. И если человек меняется, любовь меняется вместе с ним.

Вернувшись в комнату, Итильдин долго стоял у кровати и смотрел. Они уснули в обнимку, «ложечкой», как всегда любил спать кавалер Ахайре. Только, в отличие от кавалера Ахайре, Хатталь прижимался к степняку сзади, положив руку поперек его живота.

Они так привыкли думать о своем возлюбленном, как о капризном избалованном ребенке, которого нужно постоянно защищать и оберегать. Дэм Таллиан почти их обманула, подсунув искусные фальшивки, полные обаяния и огня, красоты и блеска. Но истинный Альва сам жаждет защищать и оберегать их. Он способен отказаться от всего, что ему было дорого и ценно, только ради того, чтобы быть с ними.

Теперь он был уверен, что нашел правильный ответ. Итильдин разделся и скользнул под одеяло, прижавшись к мускулистой темнокожей спине.

Когда пересыпались последние жемчужины в часах, Дэм Таллиан снова приняла их в тронной зале.

– Готовы ли вы дать ответ? – спросила она скучающим голосом. Однако ее напряженная поза помимо воли выдавала нетерпеливый интерес к происходящему.

– Прежде чем дать ответ, леди Таллиан, мы хотели бы получить гарантии, – произнес Итильдин с изящным поклоном. – Иначе испытание превращается в фарс.

Надменно она ждала, что последует дальше. Он продолжал:

– Не хочу усомниться в вашем слове, леди, но позволю себе напомнить, что в случае с кавалером Ахайре вы не погнушались использовать Кольцо Правды. Я прошу вас надеть кольцо и поклясться, что настоящий кавалер Ахайре находится в этом зале, и как только мы его укажем, вы немедленно снимете с него любые наложенные чары и доставите его туда, куда он пожелает, и с теми, с кем он пожелает.

– И ничего для себя? – насмешливо сказала она. – Никаких гарантий безопасности тебе и твоему варвару? Я удивлена. Вы можете оказаться очень разочарованы, когда сделаете свой выбор.

– Для себя нам ничего не нужно, – твердо ответил эльф. – И мы не собираемся выбирать. Это право принадлежит кавалеру Ахайре. Мы лишь хотим увидеть, что Альва делает свой выбор свободно.

Чародейка нахмурилась. Предложение эльфа не вызвало в ней энтузиазма. Она могла бы отказаться, но тогда попала бы в такой же тупик, в какой пыталась загнать своих гостей. Должна быть хоть видимость справедливости, чтоб получить хотя бы видимость доброй воли. А без доброй воли Альва не представляет для нее особенной ценности. На это и рассчитывал Итильдин.

Помедлив, она приказала Хатталю принести кольцо. Дэм Таллиан храбро надела его на палец и поклялась во всем, что от нее требовал эльф.

– Ты точно знаешь, что делаешь? – тихо спросил Кинтаро.

– Если я ошибся, можешь свернуть мне шею, – прошептал Итильдин.

Он подошел к трону Дэм Таллиан и, прежде чем кто-либо успел опомниться, влепил Хатталю хлесткую пощечину.

Вина, плеснувшаяся в глазах фарри, все ему сказала. Настоящий Хатталь закричал бы: 'Чего дерешься, белобрысый ублюдок?' Но он не закричал. Он был готов принять что угодно.

– Это тебе за тот год, что ты провел без нас. Это, – он ударил его по другой щеке, – за ту неделю, что мы не знали, кто ты такой. А это… – оборвав себя, эльф поцеловал его жадно, взасос. – Если это не кавалер Ахайре, нам не нужен никто другой, – сказал он, когда смог говорить.

Чародейка хлопнула в ладоши – и…

На него смотрели зеленые глаза Альвы, и руки обнимали его, и рыжие кудри, заплетенные в сотню косичек, спадали на плечи, а на губах играла нахальная и нежная улыбка Хатталя.

– Ты знал, ты догадался, благодарение небу! – И по старинной привычке кавалер Ахайре совсем было собрался упасть в обморок, но его подхватил Кинтаро.

– Что значит «ана бахабэк»? – прорычал он низким, рокочущим голосом, который можно было бы счесть угрожающим. Но они хорошо знали эти нотки.

– «Я тебя люблю», идиот! Это значит «я тебя люблю»! Зря ты столько времени провел в Арислане? – завопил Альва, и они стиснули друг друга так, что чуть не затрещали кости.

Кажется, они на несколько минут забыли обо всем, в том числе и о чародейке. Первым о ней вспомнил Альва. Он высвободился из объятий, подошел к ней и поднес к губам ее руку, не почтительным, а скорее фамильярным жестом.

– Благодарю за наставничество, желаю счастья в личной жизни и надеюсь больше никогда с тобой не встречаться. А теперь, будь любезна, отправь нас в Селхир, пока кольцо не начало действовать.

– Ты пожалеешь, что бросил обучение! – сказала она безжизненным голосом.

Кавалер Ахайре беззаботно пожал плечами:

– Не больше, чем пожалел мой отец, что отправился в Иршаван.

…Когда они шагнули на землю из портала, солнце садилось. Кругом простиралась широкая однообразная равнина, заросшая вереском. Лишь на западе ее оживляли холмы и купы кустарников.

– Обманула, чертова баба! – сказал с досадой Альва, еще не забросивший лексикон Хатталя.

– Не так чтобы очень, – возразил Кинтаро. – Там илмайрская граница, а вон там Селхир. Дня три пути, не больше.

Способность Кинтаро ориентироваться в Дикой степи никогда не подвергалась сомнению. Итильдин на мгновение прикрыл глаза, словно прислушиваясь к внутренним ощущениям, и протянул завороженно:

– Я знаю эти места. Милях в тридцати к востоку мы приняли бой.

– Верно. Это равнина Терайса, куколка. Земля эссанти. Здесь все началось между нами.

– Не хотелось бы, чтоб здесь и закончилось, – нервно хихикнул Альва.

– Да брось, рыженький. Это же степь. Утром загоним какое-нибудь четвероногое мясо, зажарим на костре. На дым наверняка припрутся наши, если далеко не откочевали. Или разъезд из Селхира встретим – не придется добираться пешком. А заночевать можно вон в той ложбинке. Только спать тебе не придется, мой сладкий, сразу предупреждаю, – степняк прищурился, многообещающе глядя на Альву. – В степи на меня такая охота нападает!

Пока они шли, сгустились сумерки, и тут, словно по волшебству, в намеченной ими ложбинке вспыхнул костер.

– О, не иначе нас дожидаются, – беспечно сказал Кинтаро, даже не замедлив шага.

– Хоть меч-то достань, – попробовал удержать его Альва.

– Это степь. Чего нам тут бояться, рыженький? Если уж на то пошло, чего вообще нам бояться?

– И то верно, – признал Альва, и настороженность его как рукой сняло.

В первый момент, подойдя к костру, они опешили. Сам лагерь не внушал ни малейших опасений: ожившая картина «Ужин в степи» – расставленный пестрый шатер, какими пользуются купцы с юга, оленина, аппетитно шкворчащая над огнем, небольшой походный бочонок пинт на десять с выбитым донцем, полный темного вина. Но те, кто раскинул лагерь, казались по меньшей мере странными.

– С маскарада, что ли, сбежали? – пробормотал Альва, единственный, кто сумел облечь свое изумление в слова.

Высокая черноволосая женщина, черпавшая вино из бочонка, с улыбкой отсалютовала им кружкой. Не то чтобы приветливо, а так, будто давно поджидала гостей, и вот они наконец соизволили явиться. Пожалуй, из трех обитателей лагеря она выглядела наименее экзотично. Смуглая кожа, волосы заплетены в четыре косы по степному обычаю. Высокие сапоги с отворотами, старинный кожаный панцирь с золотым тиснением на груди: геральдический дракон. Барсова шкура театрально повязана вокруг пояса, пальцы унизаны дорогими и дешевыми перстнями, искрящимися в свете костра – сапфиры, рубины, кошачий глаз. Сочетание крикливой роскоши и походной одежды навевало мысли о разбойничьем промысле или о традициях минимум трехтысячелетней давности. Оружия при ней не было, разве что нож в сапоге. Зато поодаль, у входа в шатер, лежал дивной красоты черный щит с искусно вырезанной головой льва. Позолоченная голова выступала из щита по самую гриву – натуральный криданский герб. Не может же она быть из цельного золота, верно? Тогда щит был бы неподъемным.

Двое других были мужчины, не напоминавшие высокую женщину ни одеждой, ни внешностью, ни даже расой. Один был закутан с ног до головы в ослепительной белизны плащ, как будто дело происходило не в степи за несколько десятков миль до любых, самых примитивных благ цивилизации, а в саду криданского королевского дворца. Вместо капюшона его укрывали длинные светлые волосы, стекая на плечи и спину, как расплавленное серебро. Глаза тоже были светлые, сияющие в сумерках, будто звезды. Плащ на груди был сколот фибулой в виде листа с капельками росы, невиданно тонкой работы, безошибочно указывающей на эльфийское происхождение. Или на крайне умелое подражание. Рядом с ним к опоре шатра был прислонен типично эльфийский клинок, больше напоминающий косу или копье: с длинной рукоятью, с широким лезвием в форме побега остролиста.

Третий член компании и вовсе вызывал оторопь. По виду явный степняк, причем степняк-эссанти: плечистый, высокий, всей одежды – кожаные штаны без признаков белья под ними, в косах орлиные перья, в ушах и на груди украшения из полированной яшмы, за спиной традиционный атаринк (а вот традиционного круглого щита не наблюдалось). Удивительным молодого воина делало другое. Его бронзовая кожа была сплошь покрыта замысловатым узором – то ли татуировка, то ли боевая раскраска, то ли ритуальные шрамы. На лбу выделялся стилизованный рисунок меча, направленного острием к переносице. Ни Альва, ни Итильдин никогда прежде не видели подобного образца варварского искусства. Выглядело диковато, но эротично.

Кинтаро, похоже, нисколько не был удивлен. Он первым шагнул к костру, и воин эссанти встал ему навстречу. Они хлопнули друг друга по плечам, пожали руки, как это делают в степи – за предплечья, а не за ладони; белозубо улыбаясь, обменялись фразами на своем языке.

– Милости прошу к нашему шалашу, – сказала женщина на всеобщем. По ухваткам она до боли напоминала капитана кавалерии или авантюристку из портовых кварталов Трианесса.

Несколько ошеломленные, Альва с Итильдином уселись у костра, причем как-то само собой получилось, что Альва оказался рядом с авантюристкой, а Итильдин – с мужчиной нечеловеческой наружности. Альва дорого был дал, чтобы взглянуть на его уши! А Кинтаро не отлипал от разукрашенного воина, глядя на него с таким восхищением, будто собирался отдаться ему прямо не сходя с места. Не исключено, что собирался.

Как принято всюду, где существуют традиции гостеприимства, их накормили, не задавая вопросов. Вино было густым и сладким, хлеб – душистым и свежим, оленина – хорошо прожаренной, отдающей пряными степными травами. Трапеза прошла в молчании, которое вовсе не вызывало неловкости. Все наслаждались едой и умиротворенным спокойствием, воцарившимся в лагере.

Имен никто не спрашивал и не называл. Создавалось впечатление, что таинственные незнакомцы и так все о них знают. Они то и дело обменивались многозначительными взглядами, будто общались без слов. Альве хотелось завести разговор, но он не знал, с чего начать. Спросить, как они оказались в таких нарядах посреди степи, да еще без лошадей? Спросить, как они узнали, что портал приведет именно сюда, а не в Селхир? Спросить, кто они такие и чего хотят? Внутреннее чувство подсказывало Альве, что ему все равно не ответят. Здесь, у этого костра, под этим небом, любые вопросы прозвучали бы неуместно. Разрушили бы ореол волшебства, тайны, окружавший пришельцев. И разве он сам в глубине души не догадывался, с кем столкнула их бархатная степная ночь?

Глаза у женщины были темно-синие, как грозовое небо. Она смотрела в упор, и взгляд ее смущал Альву. Отведя глаза, он увидел, как Кинтаро с молодым воином встали, берясь за мечи, и отошли подальше от костра – всласть порубиться. Два серебряных эльфа застыли в молчании, глаза в глаза, ладони в ладонях. Слова были не нужны.

Женщина взяла его за подбородок и повернула лицом к себе.

– Похож на отца, – шепнула она, прежде чем прижаться к его губам горячим ртом.

Они целовались долго и страстно; она смаковала поцелуи, будто пила нектар с его губ, будто стремилась вобрать в себя каждый его вздох. Захоти она большего, кавалеру Ахайре и в голову бы не пришло отказать. Но ей было достаточно поцелуев. Необязательно срывать розу, чтобы насладиться ее ароматом. Просто она была из тех, кто не пропускает ни одной розы.

А потом все кончилось, будто развеялся сон, и они остались в лагере одни: Альва с блаженной улыбкой на губах, потный и запыхавшийся Кинтаро с мечом – видно, новый знакомый успел его как следует погонять – и раскрасневшийся от волнения Итильдин, утративший всю свою сдержанность.

– Ты видел клинок? – воскликнул он возбужденно. – Это Агларос, Рассветный Луч. А панцирь под плащом? Мифриловый, с узором «летящие лебеди»! Не может быть, чтобы ты его не узнал, – добавил он, видя непонимающие глаза Альвы. – Его статуя стоит перед входом в Нэт Сэйлин.

– Хочешь сказать, парень вырядился Дирфионом?

– Это и есть Дирфион. Мой давно умерший предок. Тот, к кому мы взываем в минуту опасности. Величайший эльфийский воитель.

Альва открыл было рот, чтобы отпустить ехидный комментарий, и снова его закрыл. Разве он сам не думал примерно о том же? Но одно дело подозревать, а другое – признать вслух, что они только что отужинали с легендарными героями древности.

– Я никогда особенно не верил в небожителей, – пробормотал он.

– Эх вы, образованные люди, – патетически провозгласил Кинтаро. – У вас боги живут в храмах да в книжках. А у нас они приходят, садятся к костру и спрашивают, как прошла зима, удачной ли была охота, сколько народилось крепких мальчишек и черных жеребят. Вот я его и спросил: правду ли сказывал Тэнмару, что видел его рядом с собой в бою. А он говорит: «Тэнмару до тебя был самым доблестным воином эссанти, с таким рядом сражаться – удовольствие». Эх, хотел бы я посмотреть на него в бою. В поединке-то против него еле выстоял, да и то потому, что он дрался вполсилы.

– Не понял?

– Это был Аманодзаки, – терпеливо пояснил степняк. – Бог войны. Видел у него меч на лбу? Он похож на брата своего Китабаяши как две капли воды, только брат его носит щит, и на лбу у него тоже щит нарисован, в знак того, что он бог мира. Говорят, молния ударила в камень, камень раскололся, и внутри нашли их, крошечных, совсем младенцев, с узорами по всему телу. Всегда было интересно – неужто у них и это дело тоже разрисовано? – Кинтаро ухмыльнулся, похлопав себя по ширинке.

– Ну да, а дамочка была сама воительница Ашурран, – с ехидцей протянул Альва… и осекся.

Потому что именно Ашурран, как ее описывают легенды, она и напоминала. А щит ее был щитом Золотого Льва, добытым у морского дракона.

Ну и дела.

Альва долго еще мог бы размышлять, кого же все-таки они встретили на равнине Терайса, если бы не вспомнил вдруг, что они провели в разлуке целый год. Сколько предстоит наверстать упущенного! Он крепко взял Кинтаро за косу и потянул к приоткрытому пологу шатра.

– Я хочу трахнуть тебя в моем настоящем обличье. И сказать «я тебя люблю» на всеобщем. А ты, мой серебряный эльф, подберешь выживших.

Не было ничьих нескромных глаз, и некому рассказать, как это было. Наверное, так же, как и всегда – человечество за тысячелетия своего существования придумало не так много способов для любви. Обычная, повседневная магия, которой владеет всякий, кто искренне любит и любим, кто желанен и желает своего возлюбленного, кто изучил каждую родинку, каждую трещинку на губах своего партнера, но не потерял новизны ощущений. Страсть переполняла их, страсть и яростная жажда: прикосновения, проникновения, слияния. И даже если бы вокруг царило белое безмолвие снежной пустыни, им бы не было холодно.

Удовольствие – не апельсин и не яблоко: становится больше, если его разделить. Наслаждение – не колодец: сколько ни черпай, не иссякнет. Любовь – не золото: сколько ни раздаривай, все прибавляется.

До утра они так и не уснули, переходя от ласк к разговорам и обратно. Не говорили только о странных пришельцах, которых никогда прежде не видели, но сразу узнали. Да и вообще забыли, как будто никого и не было. Такова особенность общения с Младшими богами: человек забывает все, что они сказали, и их самих, кроме того, о чем они сами бы хотели оставить память. Так, они знали, что за холмами археологи из столицы раскинули лагерь, и в этом лагере они найдут самый радушный прием. Знали, что портал промахнулся на пятьдесят миль по воле богов, а не по вине Дэм Таллиан. Знали, что они снова вместе, что любят друг друга и счастливы, как никто другой в целом мире – но это они знали и без Младших богов.

…Ашурран ступила на мраморные плиты Небесного дворца, расположенного всюду и нигде: в лунном свете, в полярном сиянии, в солнечных бликах на воде, в тени ледников, в отражении неба в водной глади.

Воительница бросилась на ложе, застеленное леопардовой шкурой, и перекатилась с боку на бок, будто игривая кошка.

– Как похож на отца! – мечтательно сказала она, касаясь губ кончиками пальцев.

– Вижу, ты довольна своим потомком, – пророкотал, появляясь рядом с ней, Аманодзаки. Он говорил на оман эссанти, на архаичном его варианте, бывшем в ходу полтысячи лет назад, но она без труда его понимала. – В следующий раз заставлю тебя поделиться. Женщина, как только сумела ты породить такой ходячий соблазн?

– Молчи, пока твой брат тебя не услышал, – засмеялась Ашурран.

Дирфион, прекрасный, как зимняя сказка, присел на край ее ложа и заговорил по-эльфийски:

– Мой возлюбленный брат будет доволен. У этого аланна его душа, хотя мое лицо. И через поколение наша с ним кровь опять сольется.

– До этого еще далеко. Но девочка, в жилах которой течет кровь трех небожителей, уже давно научилась говорить. Позови Фаэливрина, и мы навестим ее, чтобы посмотреть, как она растет. Эй, Амано, составишь нам компанию?

– Девчонка! На что она годна? – пренебрежительно отозвался степной бог. – Я пойду с вами, чтобы убедиться в этом.

– У нее твоя драчливость, Амано, и мой неукротимый дух. А еще любовь к прекрасному, как у ее эльфийских предков. Душа моя, Фаэливрин, ты обрадуешься, увидев, как она тянет ручонки к книгам прямо из колыбели.

– До чего ты беспокойна, возлюбленная моя Ашурран, – улыбнулся стройный эльф со снежно-белыми волосами и глазами цвета лесной фиалки, появляясь из ниоткуда. – Наши братья и сестры ждут, что вы поведаете о своих потомках.

И Дирфион с Аманодзаки в один голос сказали:

– В избытке обладают они семью божественными качествами: силой, славой, доблестью, знанием, красотой, любовью и отречением. Хоть сегодня достойны они занять место в Небесном дворце и вместе с нами вершить волю Создателя.

– И я того же мнения, – вступила Ашурран. – Но к чему торопиться? Они проживут долгую жизнь и преодолеют множество испытаний, прежде чем обретут новое рождение и войдут в число Младших богов. В их потомках соединится то, что разделено тысячелетиями, и родится новая раса людей, равных богам, и наступит Золотой век. Но сейчас до него так же далеко, как до Луны пешком. Так что возвращайтесь к своим делам, братья и сестры. Нам предстоит еще много работы.

И те, кто был когда-то существом из плоти и крови, эльфом или смертным, воином или магом, отцом или матерью, а теперь стал вершителем судеб смертных, разошлись по миру, шагая сквозь пространство и время.

Они поднялись на холм и задержались на мгновение, освещенные восходящим солнцем – будущие Младшие боги этого мира, воплощение красоты, преданности и силы.

А за холмом – будто бы другой мир, будто они переступили невидимую границу. Только что расстилалась безбрежная, безмолвная степь – и вдруг множество людей, палаток, телег и фургонов, на ветру трепещут ленты и флажки, огораживающие раскопы, мелькают лопаты и мотыги, несмотря на ранний час, пыль стоит коромыслом, отовсюду торчат жерди, доски, 'журавли', щиты с планами, измерительные приборы, лестницы, расстелены брезентовые полотнища с добычей, над которой трудятся люди. Мелькают пятнисто-зеленые мундиры криданской кавалерии, бронзовые тела кочевников, красные куртки рабочих. Дым от полевых кухонь поднимается к небу, распространяя запах рисовой каши с изюмом и пряностями, на веревках сушится белье, и над всем этим развевается бело-золотой флаг Криды, ярким двуцветным пятном в нежной лазури неба.

Сначала глаз не вычленяет отдельных лиц в этом скопище народа. Но вдруг высокий светловолосый парень, одетый (или, скорее, раздетый) как эссанти, радостно свистит в два пальца и оказывается Рэнхиро.

Слышно, как он кричит:

– Кинтаро! Кинтаро киёку! Кинтаро дэ!

Отвечает ему многоголосый рев, который может издать только степняцкая луженая глотка. И Кинтаро видит: вот Акира с Инаги, вот Тацуя-Кречет, Хидео, Морита, Цурока – и вообще тут добрая половина племени собралась!

Женщина в зеленой походной форме криданской кавалерии, с двумя кимдисскими клинками за спиной, оборачивается, и лицо ее меняется мгновенно и неудержимо, как сад, омытый весенним дождем. Она смеется, приложив пальцы к губам, вскидывает коня на дыбы, мчится навстречу, и теперь видно, что грудь ее украшают полковничьи нашивки, золотые волосы падают на лоб, голубые глаза сияют. Она спрыгивает с коня, хватает Альву в охапку и оказывается Лэйтис Лизандер.

Она все еще чуть выше Альвы – но только потому, что носит сапоги с каблуками. Если б могла, подкинула его в воздух от избытка чувств, но даже плечистая полковница кавалерии не способна на это с тех пор, как кавалеру Ахайре исполнилось двадцать.

Кавалеристы издалека свистят и улюлюкают. Альва видит капитана Кано Кунедду, лейтенантов Ньярру, Винсенте, Дженет, Рамирес и еще с десяток старых знакомых из селхирского гарнизона.

Итильдин обнимает Лэйтис и целует в уголок губ. Она смеется:

– А с вами был еще такой тихий и застенчивый эльф, который глаз на меня не поднимал, куда вы его дели?

Они идут к лагерю, и она сыплет словами, пытаясь рассказать сразу все: это Галадон, город Древних, четыре тысячи лет назад сожженный воительницей Ашурран, чокнутая Иньес Исабель наконец нашла его, не может быть никаких сомнений, потому что вчера показался гребень окаменевшего дракона, говорили, это миф, сказка, а он просто ушел в землю на тридцать саженей, и Древним послали официальное приглашение, это может быть началом дипломатических отношений, но пока что из Великого леса не прибыл никто, кроме…

Высокий эльф, стройный, в зеленой одежде, с волосами, убранными по-походному в косы, будто бы двойник Итильдина, когда он в первый раз появился в доме кавалера Ахайре, встает на пригорке, и на его бесстрастном лице расцветает радость, как волшебный цветок папоротника в потаенном лесу. У него лицо Итильдина, и Итильдин будто спотыкается, хватаясь за руку своего Лиэлле, глаза его прикованы к эльфу, и выражение их невозможно описать. Он прикрывается рукавом, забыв, что на нем вовсе не традиционный эльфийский наряд с рукавами до пола, а рубашка из грубого льна, рукавов которой не хватит, чтобы осушить слезы радости. И эльф бросается ему на грудь, оказываясь девушкой, и потрясенный Альва говорит: «Ты не сказал, что вы близнецы!» – а они не говорят ничего, просто молча сжимают друг друга в объятиях.

Одна из загадок прошлого, наконец, разрешена: именно сюда, на развалины Галадона, эльфийскую принцессу Итэльдайн позвал ее дар, и ради ее благополучного возвращения с найденной реликвией в Великий лес четверо сопровождающих пожертвовали жизнью, а пятый – свободой и честью. Несмотря на это, она нашла в себе мужество вернуться в степь и вступить в сотрудничество с людьми ради новых знаний, ради общей истории двух рас.

– Если брат мой пренебрег законами и обычаями аланнов по зову сердца, то я решила, что тоже могу так поступить, – она выговаривает слова всеобщего языка куда нежнее и мягче, чем полагается, и голос ее звучит как музыка для ушей кавалера Ахайре.

Закат этого сумасшедшего дня застает их у большого костра. Места так мало, что некуда поставить кружки с вином, но им все равно не дают коснуться земли, передавая по кругу. Кажется, что земля мягко покачивается, будто морская гладь, голоса и смех шумят, как прибой. Положив рыжую голову на колени Лэйтис, Альва впитывает кожей степную ночь, и запах дыма, и свет огромной червонно-золотой луны.

– В Селхире черт знает что творится, – рассказывает она. – Понабежали историки, археологи и прочие кабинетные крысы со всего континента. Говорят, раскопали остатки погребальных курганов Солха: кости, доспехи, оружие. Город гудит, как улей. Квартиры вздорожали, так эти раскидывают палатки прямо на раскопках, днями и ночами оттуда не вылезают, как стемнеет, копают при фонарях. Туристов сколько! Ну да, когда еще такой цирк увидишь. Из самого Арислана приезжают. Был там один ученый фарри, по имени Бахрияр, твой большой поклонник. «Нэужэли я выжу славный Сэлхир, вдахнавивший на прэкрасные стихи кавалэра Ахайрэ!» – передразнила она, имитируя арисланский акцент.

– Бахрияр Тамани? Милейшей души человек. Мы прожили месяца три на его вилле под Исфаханом.

– Вот змей, ведь ни словом не обмолвился! Ну, и я ему не сказала, что с Форет Форратьер ему ничего не светит, она поматросит и бросит. Знаешь ее? Столичная журналистка, моя старинная приятельница.

– Знаю, а как же, – отозвался Альва. В этот момент он любил весь мир и даже вздорную леди Форратьер, помешанную на том, кто кого на самом деле трахал в истории Ашурран-воительницы.

– У нее новый бзик – перевести наконец «Кефейрут» на всеобщий. Для того ей Бахрияр и нужен. Очаровала беднягу, а ему и невдомек, что как только книгу издадут, она чем-нибудь другим увлечется и ускачет на другой конец мира. А сам-то надолго к нам? Все-таки ты поросенок, Алэ, столько времени не подавать вестей. Когда я увидела Итэльдайн, чуть в обморок не грохнулась: твой эльф – и один? Она меня успокоила, сказала, что брат ее жив и здоров, она чувствует. А Рэн говорит: что им может грозить, когда они с Кинтаро. Они с ним старые кореша, как я поняла.

– Гляжу, подарочек-то прижился, – лукаво усмехнулся кавалер.

– У нас как раз был свободен пост консультанта по степным обычаям. Так что теперь его вожделеют все новобранцы и половина лейтенантов обоего пола, – сказала она с явным самодовольством, не смущаясь, что Рэнхиро, сидящий в двух шагах, может ее слышать. То, что он уже засунул Кинтаро язык в рот и руку в штаны, тоже, похоже, ее не смущало. Она только прикрикнула: – В палатках обжиматься! – и они встали и скрылись в темноте, и вместе с ними еще десяток степняков и кавалеристов, занимавшихся тем же самым.

– Принцесса Тэллиран родила дочку. Славную такую, чернявенькую, и глаза фиолетово-синие, как у короля. Ей уж два года стукнуло, а то и больше. Немногие из эссанти могут похвалиться, что знают своих детей. Так что я бы на его месте съездила посмотреть. Ты ведь все равно подашься в столицу?

– Лэй, ты меня гонишь?

– Ты же знаешь, что нет. – Она засмеялась, таким смешным показалось предположение. – Но ты все еще числишься на королевской службе. И жалованье капает. Когда ты прислал письмо из степи, я выждала немного и доложила государю. Он сказал, что даст тебе отставку в любой момент, но только если попросишь лично. А Реннарте из столицы сослали, не поверишь, в Адуаннах, якобы для архивной работы. Тьфу, дьявольское пламя, ты же совсем ничего не знаешь. Таргая больше нет, вождя энкинов. Похоже, его старшему сыну надоело дожидаться, когда отец умрет, и он ему немножечко помог. Так что для тебя теперь везде безопасно, насколько может быть безопасно для такого красавчика. Солнце рыжее, Алэ, я когда-нибудь узнаю, где тебя демоны носили все это время?

– В приватной беседе. А где я буду спать?

– Со мной, в смысле, в моей палатке. Пойдем, я покажу. – И продолжала говорить, пока они шли: – Твой эльфенок сейчас у сестры, думаю, им надо о многом поговорить, и я не стану его отвлекать. А твой степняк умотал к своим, их лагерь неподалеку, у озера Кисегач, и половина моих кавалеристов ночует там же.

– Так что я твой на эту ночь. – Альва посмотрел на нее, и в глазах его было приглашение.

Лэйтис растерялась только на мгновение или два, а потом жадно прильнула к его губам. Может, она и удивилась, что на него нашло, но не стала тратить время на глупые вопросы.

– Ох… не спеши так, я не передумаю, обещаю, – шепнул он, пытаясь перехватить инициативу.

Она была такой же сильной и яростной, какой он помнил ее все эти годы. Такой же горячей и щедрой. В ней были его детство и юность, Селхир и вся Крида.

– Ты не меняешься, – сказал он после, когда она лежала головой на его груди. – Как Белая крепость Селхира.

– Зато ты изменился.

– Надеюсь, в лучшую сторону?

– Мудрость и сила. Прежде в тебе этого не было. Ну да, Древний и варвар – вот чья школа, надо полагать. Послушай, – она поднялась на локте и взглянула ему в лицо, – я не моралистка, но все же. Разве не странно, что вы трое взяли и разбежались по разным постелям?

– Лэй, мы всегда вместе, где бы ни находились. Прошедший год был нелегким, но я научился кое-чему. Неважно, кто ты и где ты, с кем ты спишь, чем занимаешься, чего достиг, чем обладаешь. Я нашел истинного себя. Душу, должно быть, – то, что нельзя увидеть, потрогать, описать словами. Динэ и Таро стали частью моей души. Они всегда со мной, всегда рядом.

– Слишком сложная философия для моих солдатских мозгов, – пробормотала Лэйтис. – Но выводы из нее мне нравятся. – Она провела ладонью по обнаженному телу Альвы извечным жестом «и это все мое!»

– Ты погоди, я даже еще не начал умничать. Есть философская теория триады, триединой души. Три части ее воплощаются в разных личностях, которые стремятся соединиться, слиться в гармонии, изменяя друг друга и самих себя. Это путь любви, совершенства и счастья. Может быть, именно так Создатель улучшает мир – наделив нас частицами самого себя, отправляя жить, искать и бороться. И когда мы находим родную душу, обретаем любовь, совмещаем несовместимое, то становимся вровень с Создателем. Представь, если бы соединились Ашурран, Дирфион и Фаэливрин, ярость, рассудок и любовь, они изменили бы лицо земли, переписали историю Пандеи.

Лицо его было вдохновенным, будто он пророчествовал; зрачки пылали. Он больше не был тем мальчиком из соседнего поместья, в которого Лэйтис Лизандер влюбилась на празднике его совершеннолетия. Можно было бы сказать «не человек» или «больше чем человек». Но он был именно человеком – таким, каким он и должен быть.

Тому, кто любит, живет и творит, улыбаются боги.