Двор Хаоса

Глава 7

Чаша белых конфет.

Пройдя перевал, я рассматривал лежащую передо мной долину. По крайней мере, я предполагал, что это была долина. Я не мог увидеть ничего под ее покровом из облака тумана. В небе одна из красных искр, превращалась в желтую. Другая в зеленую. Это меня немного приободрило, так как небо вело себя схожим образом, когда я навестил край всего — напротив Двора Хаоса.

Я нацепил на себя свой вьюк и начал спускаться по тропе. Когда я шел, ветры ослабли. Вдали я расслышал громыхание грозы, от которой бежал. Я гадал, куда делся Бранд? У меня было такое ощущение, что я его какое-то время не увижу.

На пути вниз, когда туман только-только начал подползать и виться вокруг меня, я заметил древнее дерево и срубил себе посох. Дерево, казалось, пронзительно вскрикнуло, когда я отсек его сук.

— Черт тебя побери! — раздалось из него что-то похожее на голос. — Ты разумное? Я сожалею.

— Я потратило долгое время на выращивание этой ветви. Полагаю, ты собираешься ее сжечь?

— Нет. Мне нужен посох. Впереди у меня долгий путь.

— Через эту долину?

— Совершенно верно.

— Подойди ближе, чтобы я лучше могло почувствовать твое присутствие. На тебе есть что-то пылающее.

Я сделал шаг вперед.

— Оберон! — воскликнуло оно. — Я знаю этот Камень!

— Не Оберон, — поправил я. — Я его сын. Камень я ношу, однако, по его поручению.

— Тогда возьми мою конечность и получи с ней мое благословение. Я укрывало твоего отца в течение долгого времени. Видишь ли, он посадил меня.

— В самом деле? Сажать дерево — одно из немногих дел, за которыми я не видел отца.

— Я необыкновенное дерево. Он посадил меня здесь отмечать границу.

— Какого рода?

— Я — конец Хаоса и Порядка, в зависимости от точки зрения. Я отмечаю разделение. За мной другие правила.

— Какие правила?

— Кто может сказать? Не я. Я только растущая башня разумной древесины. Мой посох, однако, может помочь тебе. Посаженный, он может расцвесть при самом страшном климате. Но потом, опять же, может и не расцвесть. Кто может сказать? Неси его, сын Оберона, в место, куда ты держишь путь. Я чувствую приближение грозы. Прощай.

— Прощай, — сказал я. — Благодарю тебя.

Я повернулся и пошел дальше вниз по тропе в густеющий туман. Розоватость выкачивалась из него, пока я шел. Я покачал головой, подумав о дереве, но его посох оказался полезным следующие несколько сот метров, где идти было особенно тяжело. Затем все немного прояснилось. Скалы, застойный пруд, несколько унылых деревьев, увешанных веревками из мха, запах разложения… Я поспешил дальше. С одного из дальних деревьев за мной следила темная птица.

Она взлетела, когда я посмотрел на нее, и поспешно махая крыльями направилась ко мне. Недавние события оставили меня немного робеющими перед птицами, и я отступил, когда она закружилась над моей головой. Но затем она, забив крыльями, остановилась на тропе передо мной, склонила голову набок и обозрела меня левым глазом.

— Да, — объявила она затем. — Ты тот.

— Какой тот? — поинтересовался я.

— Тот, кого я буду сопровождать. Ты ведь не возражаешь, чтобы за тобой следовала птица дурного знака, Корвин?

Тут она хохотнула и исполнила небольшой танец.

— Так вот, сразу, я просто не вижу, как я могу помешать тебе. Откуда ты знаешь мое имя?

— Я ждала тебя с начала времени, Корвин.

— Должно быть, было немного утомительно?

— В этом месте совсем не так уж и долго. Время — то, чем ты его делаешь.

Я пошел дальше. Я прошел мимо птицы и продолжал идти. Спустя несколько минут она пронеслась мимо меня и приземлилась на скале справа от меня.

— Меня зовут Хуги, — заявил он. — Я вижу, ты несешь кусок старого Игга.

— Игга?

— Скучного старого дерева, которое ждет у входа в это место и не дозволяет никому отдыхать на его ветках. Держу пари, он орал, когда ты оттяпал это, — тут он издал трезвон смеха.

— Он вел себя очень достойно.

— Держу пари. Но, впрочем, у него не было большого выбора, коль скоро ты это сделал. Много толку будет тебе от нее.

— Она отлично помогает мне, — я слегка махнул ей в его направлении.

Он порхнул прочь от меня.

— Эй! Это не смешно!

Я рассмеялся.

— А я подумал, что смешно.

И пошел дальше.

Долгое время я пролагал себе дорогу по болотистой местности. При случае порыв ветра расчищал поблизости путь. Тогда я проводил его, или же туманы бы снова сместились туда. Иногда я, казалось, слышал случайный обрывок музыки — не могу сказать, с какого направления — медленной и довольно величавой, производимой инструментом со стальными струнами.

Когда я упорно двигался своим путем, меня окликнули откуда-то слева:

— Чужеземец. Остановись и посмотри на меня!

Я осторожно остановился, но не мог ни черта разглядеть в этом тумане.

— Здравствуйте, — сказал я. — Где вы?

Как раз тут на миг туман разорвался и я рассмотрел огромную голову, с глазами на одном уровне с моими. Они принадлежали тому, что казалось телом великана, по плечи погрузившегося в болото. Голова была лысая, кожа бледная, как молоко, с каменистой структурой в ней. Темные глаза из-за контраста, вероятно, казались даже темней, чем они были на самом деле.

— Понятно, — сказал я тогда. — Вы немного застряли. Вы можете освободить свои руки?

— Если сильно напрягусь, — был ответ.

— Ну, позвольте мне, достойнейший, подыскать что-нибудь устойчивое, за что вы могли бы ухватиться. И вас там должна быть очень хорошая досягаемость.

— Нет, в этом нет необходимости.

— Разве вы не хотите выбраться? Я думал, поэтому вы и окликнули меня?

Я подошел поближе и пригляделся, потому что туман снова начал смещаться.

— Ладно, — сказал я. — Я видел вас.

— Чувствуете ли вы, какое у меня бедственное положение?

— Не особенно, если вы поможете себе сами или примете помощь.

— Что толку будет мне, если я освобожусь?

— Это ваш вопрос, вы и отвечайте на него.

Я повернулся, чтобы уйти.

— Подождите! Куда вы путь держите?

— На юг, чтобы сыграть в пьесе-моралите.

Как раз тут из тумана вылетел Хуги и приземлился на макушке головы. Он клюнул ее и рассмеялся.

— Не теряй зря времени, Корвин, здесь находится намного меньше, чем видно глазу, — посоветовал он.

Губы великана изобразили мое имя, затем он спросил:

— Он в самом деле тот?

— Это он, сомнений нет, — ответил Хуги.

— Слушай, Корвин, — сказал утонувший великан. — Ты собираешься попытаться остановить Хаос, не так ли?

— Да.

— Не делай этого. Дело того не стоит. Я хочу, чтобы все кончилось. Я хочу освободиться от этого состояния.

— Я уже предлагал тебе помочь выбраться. Ты отказался.

— Не такого освобождения. Конца всем трудам.

— Это сделать легко, — заверил я его. — Только нагни голову и сделай глубокий вдох.

— Я желаю не только своего личного устранения, но и конца всей этой дурацкой игры.

— Я считаю, что имеется несколько других людей, которые сами предпочли бы принять решение по этому вопросу.

— Пусть все кончится и для них тоже. Придет время, когда они окажутся в моем положении и почувствуют то же самое.

— Тогда они будут обладать тем же выбором. Счастливо оставаться.

Я повернулся и пошел себе дальше.

— Ты тоже окажешься! — крикнул он мне вслед.

Когда я маршировал вперед, Хуги догнал меня и сел на конец моего посоха.

— Удобно сидеть на ветке старого Игга теперь, когда он не может… Ай! — Хуги взмыл в воздух и закружил.

— Обжег мне ногу! Как он это сделал? — спросил он.

Я рассмеялся.

— Понятия не имею.

Он попорхал несколько минут, а затем уселся мне на правое плечо.

— Лады, если я отдохну здесь?

— Валяй.

— Спасибо, — он устроился поудобнее. — Голова, знаешь, в самом деле психически безнадежный случай.

Я пожал плечами, а он развел крыльями для равновесия.

— Он что-то нащупывает, — продолжал он. — Но рассуждает неправильно, считая мир ответственным за свои собственные слабости.

— Нет. Он даже не нащупывает выход из болота, — не согласился я.

— Я имею в виду философски.

— Ах, из этого болота. Тем хуже.

— Вся проблема заключается в «Я», это и его связи с миром с одной стороны, и Абсолютом с другой.

— О? Неужели?

— Да, понимаешь, нас высидели и мы дрейфуем по поверхности событий. Иногда мы чувствуем, что мы действительно влияем на положение и это вызывает удвоение усилий. Это — большая ошибка, потому что это создает желание и наращивает ложное эго, когда должно быть достаточно простое существование «Я». Это приводит к новым желаниям, к новым усилиям, и вот ты тут в западне.

— В болоте?

— Так сказать. Нужно твердо акцентировать свое внимание на Абсолюте и научиться игнорировать миражи, иллюзии, ложное чувство, которые обособляют человека, как ложный остров сознания.

— У меня было однажды ложное самоотождествление. Оно сильно помогло мне стать абсолютом, которым я являюсь теперь — собой.

— Нет. Это тоже — ложное.

— Тогда тот, что может существовать завтра, поблагодарит меня за него, как я благодарю того, другого.

— Ты упускаешь суть. Тот ты тоже будешь ложным.

— Почему?

— Потому что он по-прежнему будет полон желаний и усилий, обособляющих тебя от Абсолюта.

— Что же в этом плохого?

— Ты останешься один в мире чужаков, в мире феноменов.

— Мне нравится быть одному. Я очень привязан к себе. И феномены мне тоже нравятся.

— И все же, Абсолют всегда будет присутствовать, зовя тебя, вызывая твое беспокойство.

— Хорошо, значит незачем спешить. Ну, да, я понимаю, что ты имеешь в виду. Он принимает форму идеалов. У каждого есть несколько таких. Если ты говоришь, что надо стремиться к ним, я с тобой полностью согласен.

— Нет — они — искажение Абсолюта, и то, о чем ты говоришь, есть новые усилия.

— Все правильно.

— Я вижу, что тебе еще многому надо разучиться.

— Если ты говоришь о моем вульгарном инстинкте к выживанию, то забудь об этом.

Тропа вела вверх, и теперь мы вышли на гладкое ровное место, кажущееся почти вымощенным, хотя и усыпанном песком. Музыка стала громче и продолжала становиться все слышней, когда я продвигался вперед. Затем я увидел сквозь туман медленно и ритмично движущиеся смутные фигуры. Мне потребовалось несколько минут, чтобы сообразить, что они танцевали под музыку.

Я продолжал идти, пока не смог рассмотреть фигуры — кажущиеся людьми, красивые мужчины и женщины, одетые в сельские наряды — ступавшие под медленные такты невидимых музыкантов. Танец, исполняемый ими, был сложным и прелестным, и я остановился немного полюбоваться им.

— По какому случаю? — спросил я Хуги. — Вечеринка здесь, посреди нигде?

— Они танцуют, — объяснил он, — чтобы отпраздновать твое прохождение. Они не смертные, а духи Времени. Они начали это дурацкое представление, когда ты вступил в долину.

— Духи?

— Да. Следи.

Он покинул мое плечо, пролетел над ними и испражнился. Шмат прошел сквозь несколько танцоров, словно они были голограммами, не запачкав ни расшитого рукава, ни шелковой рубашки, не заставив ни одну из улыбающихся фигур сбиться с такта. Тогда Хуги несколько раз каркнул и полетел обратно ко мне.

— Едва ли это было необходимо, — попенял я ему. — Это красивое представление.

— Декадентство, — заявил он. — И тебе едва ли следует воспринимать это как комплимент, потому что они предвкушают твою неудачу. Они только желают попасть на финальное торжество, прежде чем спектакль окончится.

Я все равно некоторое время посмотрел его, опершись на свой посох, отдыхая. Описываемая танцорами фигура медленно смещалась, пока одна из женщин — рыжая красавица — не оказалась очень близко от меня. Но глаза всех танцующих ни разу не встретились с моими. Все было так, словно я не присутствовал. Но эта женщина совершенно точным жестом бросила что-то, приземлившееся у моих ног.

Я нагнулся и обнаружил, что предмет этот материален. Я держал серебряную розу — свою собственную эмблему. Я выпрямился и прикрепил ее к вороту своего плаща. Хуги посмотрел в другую сторону и ничего не сказал. У меня не было шляпы, чтобы снять ее, но я поклонился этой леди. Мне почудилось легкое подергивание в ее правом глазу, когда я повернулся, чтобы уйти.

Почва потеряла свою гладкость, когда я шел, и музыка, наконец, растаяла. Тропа стала труднее и, когда б не рассеивались туманы, видны были скалы или только горные вершины. Я черпал силы из Камня, иначе бы я свалился, и заметил, что длительность такого подкрепления теперь была короче. Через некоторое время я остановился, проголодавшись, съесть остатки моих припасов.

Хуги стоял поблизости на земле и смотрел как я ем.

— Признаться, я в определенной, небольшой, степени, восхищаюсь твоей настойчивостью, — сказал он. — И даже тем, что ты подразумевал, когда говорил об идеалах. Но только этим. Ранее мы говорили о бесплодности желаний и стараний.

— Ты говорил. Это не главная забота в моей жизни.

— А зря.

— Я прожил долгую жизнь, Хуги. Ты оскорбляешь меня, предполагая, будто я никогда не обдумывал эти примечания к философии второкурсников. Тот факт, что ты находишь согласованность действительности бесплодной, говорит мне больше о тебе, чем об этом положении дел. А именно, если ты веришь в то, что говоришь, то мне тебя жаль, потому что ты должен по какой-то необъяснимой причине быть здесь, желая и стараясь, скорее, повлиять на это мое ложное эго, чем быть свободным от такой чуши и на пути к своему Абсолюту. Если же ты не веришь в это, то это говорит, что ты был послан мешать мне и расхолаживать меня, в каковом случае ты зря теряешь время.

Хуги издал булькающий звук, затем сказал:

— Ты ведь не так слеп, чтобы отрицать Абсолют, начало и конец всего.

— Это совершенно не обязательно для либерального образования.

— Ты признаешь такую возможность?

— Наверное, я знаю это лучше тебя, птица. Это, как я его понимаю, существует в промежуточной стадии между разумностью и рефлекторным существованием. Зачеркнуть его, однако — отступление. Если ты происходишь от Абсолюта — самоотметающего Всего — почему ты желаешь вернуться домой? Ты так презираешь себя, что страшишься зеркал? Почему бы не сделать путешествие стоящим? Развивайся, учись, живи. Если ты был отправлен в путь, почему ты желаешь смыться и бежать обратно к своему отправному пункту? Или твой Абсолют допустил ошибку, отправив нечто твоего калибра? Признай эту возможность, и вот конец последних известий.

Хуги прожег меня взглядом, затем взмыл в воздух и улетел. Наверное отправился проконсультироваться со своим справочником…

Поднявшись на ноги, я услышал раскат грома. Я начал идти. Я должен стараться быть впереди.

Тропа много раз сужалась и расширялась, прежде чем совершенно исчезнуть, оставив меня идущим по усыпанной гравием равнине.

Путешествуя, я чувствовал себя все более и более подавленным, пытаясь держать свой мысленный компас установленным в нужном направлении. Я дошел до того, что чуть ли не приветствовал раскаты грома, потому что, они по крайней мере, давали мне приблизительное представление о том, в какой стороне север. Конечно, в тумане мое положение было немного запутанным, так что я не мог быть абсолютно уверен. И они становились все громче… Проклятье.

…И я был огорчен потерей Звезды, растревожен философией бесплодия нуги. Это определенно был нехороший день. Я начал сомневаться, что завершу свое путешествие. Если какой-то натурализовавшийся житель этого безымянного места не устроит мне в скором времени засаду, была сильная возможность, что я буду бродить здесь, пока не не иссякнут силы, или меня не настигнет гроза. Я не знал, сумею ли я еще раз устроить эту отмену грозы. Я начал в этом сомневаться.

Я попытался использовать Камень, чтобы развеять туман, но его воздействие, казалось, притупилось. Наверное, из-за моей собственной вялости. Я мог расчистить небольшой участок, но скорость моего продвижения быстро проносила меня сквозь него.

Мое чувство Отражения тоже притупилось в этом месте, казавшемся, в каком-то отношении, сутью Отражения.

Печально. Было бы приятно выйти по-оперному — в большом вагнеровском финале под странными небесами, против стоящих противников — а не ползать по туманной пустоши.

Я прошел мимо кажущегося знакомым выступающего из-под земли камня. Не двигался ли я по кругу? Есть тенденция двигаться именно так, когда заблудишься. Я прислушался к звукам грома, чтобы снова установить свой азимут. По какому-то извращению все было тихо. Я двинулся к камню и уселся на землю, привалившись к нему спиной. Нет смысла всего лишь бродить. Подожду какое-то время громового сигнала. Усевшись, я вытащил свои Карты. Отец сказал, что они на какое-то время перестанут действовать, но ничего лучшего я сделать не мог.

Одну за другой я перебрал их все, пытаясь дотянуться до кого-нибудь, кроме Бранда и Каина. Ничего. Отец был прав. У Карт отсутствовала знакомая холодность. Тогда я сдал всю колоду и разложил пасьянс, прямо там, на земле. У меня получилось невозможное прочтение, и я снова положил их все обратно. Я откинулся назад и пожелал, чтобы у меня осталось небольшое количество воды. Долгое время я прислушивался к звукам грозы. Было несколько ворчаний, но они были без направления.

Карты заставили меня подумать о семье. Они были впереди, где бы это ни могло быть, поджидая меня. Поджидая для чего? Я переправлял Камень. Для какой цели? Сперва я предполагал, что его силы могут понадобиться в столкновении. Если так, и если я был единственным, кто мог применить его, тогда мы были в плохом положении. Затем я подумал об Амбере, и задрожал от раскаяния и своего рода страха. Не должно все кончиться для Амбера! Никогда! Должен быть способ отбросить Хаос…

Я отбросил камешек, с которым играл. Как только я выпустил его, он стал двигаться очень медленно.

Камень. Снова его замедляющий эффект…

Я зачерпнул еще энергии, и камешек стрелой унесся вверх. Казалось так, что я взял мало силы от Камня в прошлый раз. В то время, как это придало энергии моему телу, мозг мой все еще оставался затуманенным. Мне нужен сон — с множеством быстрых движений глаз. Это место может показаться немного менее необычным, если я отдохну.

Насколько близко я находился от своей конечной цели? Была ли она как раз за следующим горным хребтом, или на огромном расстоянии дальше? И какие у меня имелись шансы оставаться впереди этой грозы, неважно, на каком расстоянии? А другие?

Что, если битва была уже завершена, и мы проиграли? Мне виделось, что я прибываю слишком поздно, чтобы помочь им в качестве могильщика… Кости и монолог… Хаос…

И где была, наконец, эта проклятая Черная Дорога, когда у меня, наконец, нашлось ей применение? Если бы я мог обнаружить ее, я мог бы следовать вдоль нее. У меня было такое ощущение, что она находилось где-то слева от меня…

Я потянулся снова, раздвигая туманы, отбрасывая их назад… Ничего…

Фигура? Что-то движется?

Это было животное. Наверное, большая собака, двигающаяся так, чтобы оставаться в тумане. Не подкрадывается ли она ко мне?

Камень начал пульсировать, когда я еще дальше отодвинул туман. Выставленное на обозрение животное, казалось, встряхнулось. Затем оно двинулось прямо ко мне.