Дверь в зиму

1 Сейчас

— Мобила есть, дед?

В воздухе висит классическое: «А если найду?»

— А як же? Звісно, є.

— Давай сюда.

Седой морщинистый дед смотрит на Прапора снизу вверх. Поднимается из-за стола, оправляет полотняную рубаху, топает в угол. У дверей оживает Пигмей: ведет стволом винтовки, отслеживая действия хозяина. Дровосек, который до того разглядывал безделушки на полке, тоже оборачивается, сдвигает поудобнее автомат. Мало ли что дед сейчас достанет? С этими хохлами расслабляться нельзя.

Андрей не двигается. Он не знает, что делать.

Дед подходит к древнему серванту. Не делая резких движений, извлекает телефон. Возвращается, отдает Прапору антикварную кнопочную «Nokia».

— Тільки він зараз не працює.

— Дед, ты по-русски говорить умеешь?

— Умею.

— Вот и говори по-русски! Нечего мне мовой уши полоскать.

— Как скажешь, командир.

— Повтори, что перед этим сказал.

— Не работает, говорю.

Прапор вертит в руках антиквариат, отдает Андрею.

— Ботан, глянь.

Заряда в телефоне больше половины. Сети нет.

— Не ловит, как и наши.

— Тут вообще, по ходу, сеть есть?

Дед пожимает плечами.

— Как часто пропадает? На сколько?

— По-разному, командир. Когда на полдня, когда на сутки. По утрам обычно есть…

— По утрам, значит… — Прапор мысленно что-то прикидывает. — Когда сети нет, радио тоже не ловит?

— Сломалось радио, командир. Зимой.

— Телевизор есть?

— Нету. Не люблю я его.

— Дремучий ты, по ходу, дед! Звать как?

— Григорий Никитич.

— Ты, Никитич, сооруди нам пожрать. И, как говорит мой тесть, «по-богатому»! Понял меня?

— Чего ж не понять? Пусть хлопцы твои подсобят, быстрее управимся.

— Не хлопцы, а бойцы. Дровосек, Араб, займитесь.

— Насчет пожрать я завсегда! — Дровосек прячет в карман приглянувшуюся безделушку. — Давай, дед, командуй.

Прапор идет к дверям:

— Пигмей, Ботан, за мной.

2 Раньше

— Ясно. Ботан. Так и будем звать, — резюмировал Прапор, выслушав доклад Андрея, прикомандированного к группе.

Позывной у Андрея Знаменского был другой: Гаджет. Но Андрей глянул в льдистые глаза Прапора и раздумал возражать. Ботан, так Ботан, от нас не убудет. Рядом с разведчиками, не раз ходившими через линию фронта, такому, как он, не до обид.

На задание группа вышла на следующий день. Андрей очень старался не отстать. Все замирали, припав к земле, и он тоже. Все подтягивались к командиру, увидев жест «ко мне», и он спешил поближе. Впрочем, на этот раз места ему не хватило, а заглядывать через плечо, торча бугром на ровном месте, он не решился. Без него разберутся. Его дело — связь и наведение.

Для того и взяли.

Впереди от тракта уходила едва заметная тропка. Командир развернул карту. Сеть не ловилась уже часа три. Вокруг ни души, на многие километры. Солнце катилось к закату. Шелестели под порывами ветра степные травы, потели пряными ароматами эфирных масел. Стрекотали кузнечики, с точностью метронома отмеряла время неведомая пичуга: цвинь!.. цвинь!..

Прапор указал в сторону тропы: двигаемся по ней.

Еще две сотни метров вдоль тракта. Остановка. К дороге выдвинулся снайпер Пигмей: винтовка едва ли не длиннее его самого. Пять минут ожидания. Отмашка: все чисто. Тракт пересекли бегом.

Слева потянулась сплошная стена высоченных подсолнухов. Справа — заросли бурьяна. Местами проступали проволочные заграждения: ржавые, с широкими прорехами. Андрею казалось, что подсолнухи провожают их недобрыми взглядами. Тысячи черных глаз в обрамлении золотистых ресниц…

Чепуха. Поле как поле.

Следовало идти ночью, но в темноте недолго нарваться на мины. Их в прифронтовой полосе что грибов после дождя. Прапор выбрал другой риск: двигаться днем — и не прогадал. Фронт остался позади. В оперативном тылу противника можно было бы вернуться к ночному перемещению, но это означало потерять день. Пошли в обход. За день по тракту проехали две небольшие колонны, пара грузовиков и один БТР. Группа пережидала, слившись с рельефом — и шла дальше. По прикидкам Андрея, до целевого района оставалось недалеко.

Прапор вскинул кулак.

3 Сейчас

— Ботан, твой пост здесь. Смотри в оба и не отсвечивай.

— Есть.

Густая синева неба готова смениться лиловыми сумерками. Земля расчерчена фиолетовыми тенями — штрих-кодами заката. Зябко.

— Пигмей, осмотрись, пока не стемнело. Возле хаты все проверь: погреба, сараи.

Прапор садится на крыльце, разворачивает карту.

Андрей стоит за деревянным столбом, подпирающим крышу. Озирается: нет, никакого движения. Бурьян, дальше уходит к горизонту подсолнечное поле. Скрип сверчков нарушает тишину.

— За периметром следи.

— Виноват…

Андрей сует озябшую руку в карман. Что это? Дедова мобила. Мародерством Андрей брезгует. Когда сослуживцы хвастают тем, что «отвернули у хохлов», молчит. Иначе и по морде огрести недолго. И вот — мобила. Кому она нужна, древняя «Nokia»?

Вернуть деду? Нельзя. Оставить хозяину дома средство связи? Сейчас сети нет, а вдруг появится? Сдаст дед их укропам при первой же возможности.

— Командир…

— Да.

— Дед этот… Он нас не сдаст?

— Не сдаст.

— Я про потом? Когда мы уйдем?

— Не сдаст.

Прапор ласково усмехается. Так ласково, что Андрей бледнеет.

— Еще вопросы есть?

— Нет.

— Ну и молодец. Продолжай наблюдение.

4 Раньше

— Что за хрень?!

На расстеленной карте лежал компас. Стрелка вертелась как бешеная.

— Ботан! Знаешь, что это за хрень?

— Похоже на магнитную аномалию.

— Вроде Курской?

Географию в школе Прапор не прогуливал. Он вообще был умнее, чем казался.

— Ага.

— У хохлов тоже такие есть?

— Не знаю.

— Вот и я не знаю. Еще варианты?

— Большой электромагнит. Очень мощный.

— Радиус действия?

— От мощности зависит. Сто метров? Триста?

— Где такие ставят?

— В ускорителях частиц.

— Итить их мамку! По ходу, не врали про ядерные лаборатории. Пигмей, осмотрись.

Пигмей исчез в бурьяне. Бойцы рассредоточились, заняли позиции по периметру. Андрея командир удержал знаком: «Сиди тут!»

Он сидел. Молчал. Вспоминал в тысячный раз: выйти в указанный район, передать координаты… Портативные рации, смартфоны с заранее вставленными украинскими симками, спутниковый телефон у командира. Сейчас все выключено. Но когда дойдет до дела, что-то должно сработать. Плюс специфические гаджеты для наведения в рюкзаке у ефрейтора Знаменского.

Для того и взяли.

Аномалия грозила сорвать планы. Если Андрей не справится, не наладит связь… Запасной вариант: самостоятельное уничтожение целей. Уйти при таком раскладе вряд ли удастся. Укропы не идиоты, быстро разберутся, что к чему. На диверсантов устроят настоящую охоту. Значит, связь должна работать, хоть тресни.

Вам ясно, ефрейтор Знаменский?

Пигмей вернулся через четверть часа.

— Чисто.

— Уверен?

Пигмей кивнул.

— Заграждения? База? Склады? Промзона?

— Дом есть. Метров триста.

— Что за дом?

— Обычный. Хата, как в деревне. Только одна.

— Хутор?

Пигмей пожал плечами. При его росте это выглядело комично.

— Проверяем.

За эти триста метров Андрей вспотел сильнее, чем за весь день.

5 Сейчас

— Ботан! Глаза сломаешь. У тебя ночной прицел на автомате стоит?

— Так точно!

— Вот им, по ходу, и пользуйся.

— Есть!

— Скоро смена — зайдешь, пожрешь по-человечески.

Дверь скрипит, закрывается. Андрей остается один. Несмотря на приказ, смотреть в оба не получается: в ночной прицел можно глядеть только одним глазом. В прицеле все видится смазанным, в серо-зеленых тонах — как в «тряпочной» копии дешевого фильма ужасов. Мерещится опасное шевеление на краю поля обзора, но когда Андрей наводит прицел на это место, там ничего не обнаруживается.

Страх, думает он. Воображение разыгралось.

Ага, соглашается воображение. Вот, смотри: Прапор достает нож; вот дед лежит в луже крови; вот жирная муха деловито ползет по щеке мертвеца; и опять, по кругу — Прапор, нож, мертвец, муха…

«Ты шел на войну. На войне убивают.»

Да. И все же…

«Привыкай. Думал чистеньким остаться?»

Думал. Надеялся. «На нуле» он был всего три раза, в периоды затишья. Связь налаживал. Их гоняли по штабам, КП, опорным пунктам. После учебки Андрею даже стрелять ни разу не довелось.

Гаджет, смеется воображение. Ботан. Тебя это устраивало, да?

Из дома летят голоса:

— …а ну, дед! Сам сперва попробуй!

— Думаешь, отравить вас хочу?

— Что я думаю, не твое дело. Жри давай!

— Пацаны рассказывали, бабка наших пирожками угостила. Шесть двухсотых, остальных еле откачали…

— Никитич, как живот? Все, хорош! Можно есть.

— Это борщ? Ваш хохляцкий борщ?

— Араб, сало передай.

— Щас бы самогонки…

— Дед, у тебя самогон есть?

— Отставить самогон! Я тебе по ходу бодун устрою! Охренели — бухать на задании?!

— Нету самогонки, хлопцы. Не держу. Наливка есть.

— Командир! Наливки-то можно?

— По стаканчику, а?

— Ладно, уболтали. Тащи, Никитич. Штык, иди с ним. Проконтролируй.

— …дед, хлебни сперва ты. Штык, а ты что приволок?

— Мёд. Я мёд люблю.

— Дед, тормози! Сейчас все выхлебаешь. Сюда давай. А сам медом закуси.

— Смотри, жопа слипнется!

— Так, что тут у нас… Вишнёвка. Слабенькая. По стаканчику — можно. По стаканчику, поняли?

— Дед, где у тебя стаканы?

— В буфете.

— Ягуар, тащи стаканы. Самые большие бери!

— Араб, разливай…

— …и мед передай. Хорош! Подсолнечный, верно, Никитич?

— Он самый. Вон, поле рядом…

— Штык, ты чего, в меде разбираешься?

— У моего брательника пасека под Ростовом.

— Дровосек, допил уже? Дуй в караул, Ботана смени. Пусть пацан по ходу тоже пожрет…

6 Раньше

Хата была самой обычной.

Черепичная крыша, беленый фасад. Сизый дымок из трубы. Кругом — трава, выгоревшая на солнце. В траве проглядывали мелкие бело-желтые цветы. И одинокий подсолнух, здоровенный как колесо. Небось, с поля семечко занесло.

Мирный деревенский уют. Никакой войны.

«Спецоперации», мысленно поправил себя Андрей. Не положено войну войной называть — значит, не положено.

Неподалеку курчавился сочной зеленью огород. Что там росло, Андрей не знал. Ага, тыквы лежат. Ну, тыкву ни с чем не спутаешь.

Штык с крыльца махнул рукой: заходим, можно.

Они миновали полутемные сени. Араб толкнул вторую дверь, и Андрей на миг зажмурился. Под потолком горницы сияла одинокая, нереально яркая лампочка. Вместо абажура — начищенная до блеска жестяная миска. Она отлично выполняла роль отражателя. Треть горницы занимал стол, накрытый белой скатертью с вышитыми по краю петухами и цветами.

Над столом, упершись руками в столешницу, навис Прапор.

— Мобила есть, дед?

7 Сейчас

Подъем в пять утра, объявил Прапор. Араб — в караул, смена два часа. Следующий — Пигмей, за ним Штык, за ним Ботан. Короткая смена, час всего, отметил Андрей.

Повезло.

Старика заперли в чулане. Прапор сам задвинул массивный засов, проверил, надежно ли заперто. Пристроил к засову «сигналку»: жестянку с чайными ложками внутри. Если дед каким-то чудом выберется, трезвону будет — мертвый подскочит.

«Живой дед, — думает Андрей, расстилая спальник. На кровати и диване места ему не хватило. — Живой пока…»

Как будто это что-то значит.

В животе урчит. От выпитой наливки по телу расползается приятное тепло. Во рту остался вкус подсолнечного меда. Тело — куль отсыревшей ваты. Глаза слипаются, но перевозбужденный мозг не желает успокаиваться. Мерещится всякая дрянь: мухи, великое множество мух. Черные, как семечки подсолнухов, они жужжат, роятся; туча мух сгущается, закрывает солнце, уплотняется, превращаясь в скопление шевелящихся черных дыр…

Первым пропадает время; нет, чувство времени. Все эти сейчас, раньше, позже — они растекаются грязной лужей, утрачивают всякий смысл. Следом пропадает осознание себя как личности. Нет, не так — оно растягивается, накрывает, обволакивает весь дом, втягивая и присваивая каждое живое дыхание.

Андрей, Прапор, Араб, Пигмей, Дровосек…

Один подсолнух. Три. Пять.

Поле.

8 Однажды

…золотистые лучи пробились меж черных дыр, обняли их теплыми руками. Сумерки рассеивались, редели. Подсолнухи! Тяжелые диски, битком набитые угольками-семечками, в обрамлении празднично-желтых лепестков.

Он шел через подсолнечное поле. Солнце выглянуло из-за горизонта, от цветов протянулись длинные тени. Меж стеблями стелились волглые пряди тумана; влажная земля проминалась под ногами.

Движение. Нет, никого.

Почудилось.

Снова движение: справа, слева. Шорох за спиной. Андрей завертелся на месте, тыча во все стороны стволом автомата. Никого, ничего. Соберись, тряпка! Надо догонять своих.

Шаг, другой. Он понял, что не знает, куда идти.

Ближайший подсолнух повернулся в его сторону. Уставился на пришельца безглазым лицом. Диск вспучился, на нем проступили нос, губы, скулы… На Андрея смотрел суровый обугленный лик Григория Никитича. Андрей икнул, попятился — и уперся спиной в частокол жестких стеблей. Сердце грозило выскочить из груди, но в ватной тишине, забившей уши, он не слышал ни его стука, ни собственного хриплого дыхания. Над ним склонялись бесчисленные лица старика: ближе, ближе…

Андрей закричал.

…Штык споткнулся. Под ногами лежал его тезка: насквозь ржавый штык. Немецкий, времен Отечественной. Восемьдесят лет назад тут тоже шли бои.

Он ускорил шаг и споткнулся во второй раз. Каска. Штык в сердцах пнул каску ногой. Под каской обнаружился череп: грязный, пористый. Нижняя челюсть отпала в беззвучном хохоте.

Штык попятился и едва не упал. Из-под земли торчал развороченный «розочкой» минометный ствол. Резанула боль в левой икре. Штык выматерился сквозь зубы. Из разорванной штанины текла алая струйка, ползла вниз по голенищу берца.

Как бы заражение не подхватить!

Он стащил берец, закатал штанину. Промыл рану водой из фляги, залил антисептиком, залепил бактерицидным пластырем. Уловив краем глаза движение, развернулся, вскидывая автомат. Нет, не развернулся. Что-то не пускало. Серые пальцы вцепились в ноги. Земля вспучивалась, выпуская наружу костяные ростки.

Руки мертвецов.

Штык заорал, саданул прикладом, с хрустом ломая кости. Подсолнухи раздались, и Штык увидел их. Лохмотья серой формы, оскал желтых зубов. Солдаты расступились, пропуская вперед офицера в мятой фуражке с эсэсовской кокардой. На правом рукаве кителя сохранился серебряный шеврон в виде буквы «V».

Офицер поднял руку, указал на Штыка. На его левое плечо.

Как загипнотизированный, Штык перевел взгляд на свое плечо. Там красовался шеврон с надписью «Zа победу!»: большая «Z», остальное мелким шрифтом.

Эсэсовец кивнул.

— Du bist unser, — проскрипел он.

Штык не знал немецкого, но внезапно понял.

«Ты наш».

— Я не ваш! Фашисты! Мой дед таких, как вы!..

— Du bist unser…

Мертвецы двинулись к нему. Штык заорал, вскинул автомат и вдавил спуск до упора. Пули рвали лохмотья, крошили кости, пробивали черепа. Магазин кончился. На Штыка навалились.

— Nachschub…

— Nachschub!

— Пополнение!..

Ноздри забил смрад тления, смешанный с запахом сырой земли. Сделалось темно. Шуршали, похрустывали, терлись друг о друга кости.

— Willkommen in der Hölle!

Штык закричал.

…сжечь это поле к едрене фене!

Он блуждал в подсолнухах третий час. Заблудился, как первоклашка. Стыдоба! Никаких ориентиров, блядь. Сориентироваться по солнцу? Огненный шар полз в зенит по выгоревшему небосклону. Ягуар обливался пóтом. Настоящий солнцепек. Да, «Солнцепек»! Огнеметная реактивная система залпового огня. Вжарить бы из нее по этой клумбе!

Жара становилась нестерпимой. Солнце слепило глаза даже сквозь темные очки. Сознание мутилось. Поле? Раскаленная сковородка. Ягуар остановился, помотал головой.

Проморгался.

Подсолнухи ослепительно сияли. Семечки превратились в бесчисленные зеркальные фасетки, фокусируя на Ягуаре ярость светила, пылающего в вышине. Он захрипел — пересохшее горло не смогло родить крик. Выхватил десантный нож, принялся остервенело рубить подсолнухи. Расчистить поляну, переждать до вечера…

Вспыхнула одежда. Ягуар стал обхлопывать себя ладонями, гася пламя. Ощутил под пальцами раскаленный металл. Автомат! БК! Надо от него избавиться…

Взрыв гранаты превратил Ягуара в куски мяса.

…Пигмей спиной ощутил чужое присутствие. Ага, шаги. Человек десять. Он поравнялся с командиром, прошептал на ухо Прапору короткий доклад.

— …идите, я отвлеку.

Прапор кивнул.

Когда, судя по звукам, до противника осталось метров тридцать, он рванул вправо. Топот? Это хорошо. Укропы последовали за ним.

Он цеплял по пути подсолнухи, шуршал сухими листьями. Пятьдесят метров, сто, сто пятьдесят… Пигмей резко свернул и перешел на бесшумный шаг. Подсолнухи сделались выше: до верхушек не дотянуться.

Он прислушался. Нет, не отстают.

Подсолнухи выросли еще больше. Ворсистые стебли походили на стволы деревьев. Настоящий лес! На головокружительной высоте качались тяжелые диски величиной с колесо БелАЗа.

Из-за дерева сунулось чудище: глянцевая круглая голова, жуткого вида жвалы. Пигмей истратил десяток пуль, чтобы его завалить: чудище никак не хотело дохнуть. Да это же муравей! Рыжий муравей.

Почему он такой огромный?!

От шагов преследователей дрожала земля. Над Пигмеем, заслонив небо, нависла гигантская ребристая подошва. Он метнулся в сторону. Подошва опустилась.

Крик утонул в треске костей.

…он сунул руку в карман.

Извлек пригоршню семечек: крупных, матово-черных, бархатистых на ощупь. Черные зубы. В детстве он смотрел мультик — зубами дракона засеяли поле, а взошли они войском.

Араб был из Рязани. Позывной получил за то, что воевал в Сирии.

Бабы в Хохляндии советовали таким, как Араб, класть в карманы семечки. Чтобы, значит, проросли, когда вас в землю зароют. Ага, держи карман шире! Он вытряхнул семечки и выяснил, что второй карман тоже полон. Что за херня?! Араб принялся опустошать карман за карманом. Семечки сыпались бесконечным потоком.

Куча поднялась до щиколоток.

Тяжелая сыпучая масса скопилась под одеждой и броником. Затрещали липучки формы. Рухнул шуршащий водопад, гора семечек поднялась выше колен. Какого он тут стоит?! Бежать, бежать… Он не мог сдвинуться с места. Давя приступ паники, Араб принялся лихорадочно разгребать кучу. Семечки сыпались, но Араб работал как бешеный, и куча понемногу уменьшалась.

Еще немного…

Небо потемнело. Над Арабом склонились десятки, сотни подсолнухов. Из них медленно, а затем все быстрее — дождь, ливень, водопад! — потекли аспидные потоки. Гора поднялась Арабу до плеч.

Выше. Еще выше.

Он закричал.

Семечки набились в рот. Крик захлебнулся. Шевелящаяся куча накрыла Араба с головой, превратившись в чудовищный муравейник. Некоторое время она шевелилась, потом успокоилась.

…заросли шевелились: справа, слева, по ходу.

Дровосек припал на колено, опустошая магазин. Падали стебли, летели брызги крови. Людей он не видел. Не слышал криков раненых, ответных выстрелов. Только скошенные подсолнухи и кровь. Много крови: струйка, ручеек, лужа.

Словно он тут целый взвод положил.

Подсолнухи затрещали, раскачиваясь. Сквозь зеленую стену смутно проступил силуэт бронемашины. Дровосек рванул с плеча гранатомет. Граната ушла в полет, и лишь тогда Дровосек сообразил, что ошибся.

Рык мотора. Его не было. А значит, не было и БТРа.

Рвануло знатно. Близко, слишком близко. Взрывной волной Дровосека опрокинуло на спину. В лицо плеснуло горячим, липким. Боли он не ощущал, только в башке гудело. Горячего и липкого делалось больше, больше. Под спиной хлюпнуло.

Из чащи, развороченной взрывом, выплеснулась кровавая волна. Захлестнула с головой, поволокла прочь, не давая вынырнуть, вдохнуть…

Вкус смерти был знакомым. Кровь с подсолнечным маслом.

…Очереди ударили справа, слева.

Как подкошенный, упал Араб. Рухнул Штык — ком дымящихся лохмотьев. Дровосек заорал, от бедра высаживая магазин в заросли. Пули разворотили ему спину. Дровосека швырнуло наземь, он конвульсивно дернулся и затих. Пигмей полз, вжавшись в землю. Пучок бледных трасс разорвал его в клочья.

Ягуар? Ботан? Они куда-то подевались.

Ноги уже несли Прапора прочь. Тишина. Он остался один. Крадучись, Прапор двинулся дальше. И замер, вскинув автомат.

К нему развернулся спелый подсолнух. Диск в обрамлении желтых лепестков уставился на Прапора множеством черных зрачков, десятками дульных срезов.

Залп ударил в лицо.

9 Сейчас

Андрей кричит.

Обугленные лица склоняются над ним.

— Знаменський? — хрипят старики. — За яким бісом ти сюди приперся, Ондрійко Знаменський? Що у тебе в голові, лушпиння?

Подсолнухи глядят на Андрея с неприятным хищным интересом. Так смотрят на муху, увязшую в навозе: выберется? Нет?

Андрей кричит без голоса…

* * *

…и просыпается с отчаянным всхлипом. Моргает, приходя в себя. Выпростав руку из спальника, подносит к глазам. Стрелки часов зеленовато светятся в темноте. Без девятнадцати четыре.

Скоро его смена.

Мочевой пузырь давит, позывы облегчиться мучительны. Все вокруг спят. Мощно храпит Дровосек, Араб ворочается во сне. Пигмей тихонько поскуливает, как побитая собака.

Стараясь не шуметь, Андрей выбирается из спальника, сует ноги в берцы. Спросонья едва не бьется лбом о дверь чулана. Засов на месте, банка-сигналка тоже. Нужда торопит, он выходит на двор.

Оживает тень у столба.

— Это я, Ботан.

— А-а, смена.

— Я сначала до ветру.

— Ладно, дуй. Смотри, не задерживайся.

— Я быстро.

Завершив свои дела в дощатой будке сортира, Андрей сменяет Штыка. Зябко ежится, ведет автоматом, вглядываясь сквозь прицел в сереющую ночь. Дурацкий сон, думает он. Страхи, игра подсознания. Бред, ерунда.

Страх комом снега тает в горле, растекается по груди, сползает в низ живота. Снова хочется в сортир. Что это? Шаги? Человек не крадется, не пытается подобраться незамеченным. Просто идет к дому.

Кто-то из местных? Решил заглянуть к старику в гости?

В четыре утра?!

Кто знает, когда они здесь встают?

Эй, ты, говорит кто-то, сидя у Андрея на левом плече. Ты вообще понимаешь, что означает этот визит? Идет опасный свидетель. Его следует убрать по-тихому. Как ты думаешь, Ботан, кому придется это сделать? Ножом? Не смеши меня, идиот. Ножом ты не сможешь. Глушитель на месте, короткая очередь на два-три патрона. Потом, если захочешь, можешь убедить себя, что это была компьютерная игра, или сон…

…обугленные лица склоняются над ним.

— Знаменський? — хрипят старики. — За яким бісом ти сюди приперся, Ондрійко Знаменський? Що у тебе в голові, лушпиння?

Подсолнухи глядят с неприятным хищным интересом…

От напряжения затекла спина. Андрей выпрямляется, опускает автомат стволом вниз.

10 Позже

— Как вы сумели выбраться?!

Андрей готов был поклясться, что видит, как звуковые волны его шепота колеблют предутренний туман, достигая ушей старика.

— Це моя домовина, — пожал плечами Григорий Никитич.

— Что?

— Это мой дом, — пояснил старик.

— А вернулись зачем?

— Разговор есть.

— Со мной?

— С тобой.

— Они вас убьют! Мы вас убьем…

Само вырвалось. «Они» превратились в «мы», грех стал общим, зримым, осязаемым, и будто камень с души свалился. Стыд? Раскаяние? Ничего такого Андрей не испытывал.

— Я знаю, — хрипло ответил Григорий Никитич.

Старик выглядел раздраженным. Хмурился, кусал губы; хрустел пальцами. Так ведут себя люди, которые вынуждены сделать что-то, чего они делать не хотят. Должны, обязаны, не могут поступить иначе, но не хотят, и все тут.

— Зачем вернулись? — тупо повторил Андрей.

— Тебя предупредить. Ты меня, я тебя.

— О чем?

Старик шагнул ближе:

— Они через поле пойдут. Уже скоро.

«Они». Не «вы». Словно и не было отчаянного: «Мы вас убьем…» Андрей молча кивнул. Мы здесь не первые, пришло ему в голову. Что стало с теми, предыдущими?

— Не ходи с ними. Сгинешь.

— Как это? У нас задание, я на службе…

Он сопротивлялся по инерции. Свой выбор Андрей уже сделал, предупредив деда. Да, старик сейчас уйдет, растворится в тумане, а ефрейтор Знаменский будет молчать. Никто не узнает о его предательстве, кроме него самого.

— Жить хочешь, парень?

— Хочу.

— Тогда уходи. Немедленно.

— Куда?

Старик рукой указал направление.

— На поле не заходи, понял?

— Почему?

— Ты ел мёд. Вы все ели. Держись от поля подальше.

Мёд. Подсолнечный.

Андрей сделал шаг в туман.

— Зачем вы мне помогаете? Я оккупант. Враг. Такой же, как все мы.

— Должен, — зло откликнулся старик. Похоже, он еле сдерживался, чтобы не ударить собеседника. — Должен я, Знаменский. Судьбу не обманешь. Иди, быстро!

— Спасибо!

Шагов через десять Андрея как ударило: Знаменский? Откуда старик знает его фамилию?! Он не выдержал, обернулся — и не увидел ни дома, ни старика.

Должно быть, туман помешал.

11 Поздно

— Сука, Ботан пропал!

Все вылетают на двор. Сканируют местность в прицелы: никого, ничего.

— Если б его сняли, нас бы уже валили.

— Сдрыснул, падла!

— Все в дом. Три минуты на сборы. Пигмей — в охранение.

— Что там дед?

Дровосек забрасывает за спину упакованный рюкзак, вешает на плечо гранатомет.

— Засов на месте…

Жалобно скрипит дверь чулана.

— Блядь! Тоже слинял.

— Как?!

— Может, Ботан выпустил?

— Надо было деда сразу кончать…

— Надо было. Все, уходим.

Вручая Пигмею его рюкзак, Дровосек оглядывается на хату. Хорошо бы спалить ее к чертям собачьим, но это значит подать сигнал всем укропам в окрýге: «Мы здесь!» Повезло деду: и сам живой, и хата уцелеет. Ботан, сука, гнилье… Поймать бы да шлепнуть! — только где его ловить? Уходить надо, прав командир.

Он догоняет Прапора.

— Через поле пойдем?

Прапор кивает.

Дровосека пробирает озноб. Сон, долбаный кошмар: стрельба по зарослям, горячая волна, мерзкий вкус крови, смешанной с подсолнечным маслом…

— Командир, давай в обход.

— Кошмары снились?

Откуда Прапор знает?

— Всем, по ходу, снились. Дед нам наркоту какую-то подсыпал.

— Он же с нами ел-пил!

— Привычный. Ему такая доза что слону дробина. Или вообще в кайф. Отравить побоялся, закошмарить решил. Все, идем через поле. Самый короткий путь, я по карте проверил.

Обычно Прапор скуп на слова. Его несет, понимает Дровосек. Сам себя убеждает. Из тумана проступает стена подсолнухов. Поле зовет, тянет. Противиться этому зову, подкрепленному приказом командира, нет никакой возможности. Шагов через двадцать Дровосек оборачивается — и не видит ничего, кроме высоченных стеблей, увенчанных дисками, похожими на нимбы.

…а потом в зарослях что-то шевелится.

12 Сейчас

Он брел сквозь туман, спотыкаясь и шатаясь, словно с тяжкого похмелья. Плети бурьяна хлестали его по бедрам. Камуфляжные штаны промокли, но Андрей не замечал этого. Из тумана проступил частокол с круглыми навершиями. Подсолнухи! Он же шел в другую сторону, туда, куда указал ему старик…

А вышел к полю.

Андрей шарахнулся прочь. Побежал; упал.

Светало, но туман не спешил рассеяться. Все тонуло в плотной, похожей на плесень, белесой пелене. На резных листьях бурьяна отблескивали капельки росы. Слава богу, бурьян, а не подсолнухи! Андрей поднялся на ноги, отряхнулся. Автомат! Куда подевался его автомат? Потерял где-то…

Ну и черт с ним!

Он побрел наугад. Вышел к подсолнухам. Пошел обратно. Опять подсолнухи. Нет, не сюда. И не сюда… Так кусок железа возражает магниту: бессмысленно, безуспешно.

— Нет!

— Стій на місці, москалику, та й не смикайся!

— Что, простите?

Андрей завертел головой, высматривая источник звука.

— На месте стой, говорю! Не дергайся.

— Стою.

— Зброя… Оружие где?

— Потерял…

Из тумана заржали на два голоса.

— Вояка!

Андрей запоздало поднял руки вверх, хоть от него этого и не требовали. Раз в плен берут, значит, надо руки вверх. Это въелось на уровне подсознания. Но и подсознание сейчас шло вразнос, сбоило, запаздывало…

— Я сдаюсь.

— Авжеж, здаєшся. Куди ти подінешся?

Они возникли справа и слева: пиксельный камуфляж, полоски зеленого скотча на рукавах. Бесформенные израильские мицнефеты на касках, автоматы наизготовку. Не «Калаши», что-то другое.

— Повернись. Руки за спину.

Андрей повиновался. Ему обмотали запястья скотчем, обхлопали ладонями, забрали нож. Развернули лицом.

— Имя, фамилия?

— Знаменский Андрей Александрович.

— Знаменский! Надо же… Звание?

— Ефрейтор.

— Часть?

— Отдельная рота связи.

— Связист, значит. Наших убивал?

— Нет. Вообще ни разу не стрелял.

— Миколо, вони усі так кажуть. Не стріляв, не вбивав. Тьху, мразота!

— Там з’ясують.

— Звісно, з’ясують!

— Откуда родом?

— Из Коломны. Это под Москвой.

— Я географию знаю, москалику. Здесь что делаешь?

— На задании.

— Что за задание?

— Разведка…

— ДРГ, что ли?

— Да.

— Сколько человек в группе? Где остальные?

Сейчас он окончательно станет предателем, понял Андрей. Группу он сдаст, никуда не денется. Он смирился с этим, но по старой, еще цивильной привычке, пытался оттянуть неприятный момент.

— Я не имею права…

Очередь простучала глухо, неубедительно. В следующий миг Андрея сбили с ног, прижали к земле. Каким-то чудом он все же смог приподнять голову.

На поле — далеко, в самой гуще подсолнухов — творилось черт знает что. Там колыхались цветы, трещали выстрелы. Над праздничными дисками — черное с желтым — взлетали брызги, вспыхивали алым в лучах восходящего солнца. Ударил раскатистый звук взрыва. Огненный клубок вспух, превратился в дымный гриб, теряя форму и рассеиваясь.

Вернулась тишина.

— Це твоя група? — жарко прошептали Андрею в ухо.

— Да.

Он был в этом уверен.

— Гаплик їй.

Они еще немного полежали.

— Все, можна вставати.

Андрея рывком подняли на ноги.

— От же бовдури! І ці на поле полізли!

— Ото ж…

— А ты почему с ними не пошел?

— Сбежал.

— Дезертировал?

— Выходит, так.

— Почему решил дезертировать?

— Испугался, — признался Андрей. — Не хотел через поле идти. Жуткое оно…

Про деда он решил молчать. Еще сочтут, что пленный косит под сумасшедшего!

— Ще б пак!

— Тут вже третя ваша ДРГ гине.

— Кажуть, під час Другої Світової тут ціла рота СС зникла. Потім ще поліцаї — їх есесівців шукати примусили.

— То зараз у фашистів свіже поповнення!

— Понял, москалику? Пополнение у фашистов в аду. Твої красені — найліпша для них компанія!

— Миколо, а ти звідки про це знаєш?

— Про що?

— Про фашистів та поліцаїв.

— Дід мій розповідав. А йому — Микитич, той самий…

— Григорий Никитич?! — не удержался Андрей.

— Так, він. А ти, хлопче, звідки знаєш?

— Он меня предупредил, чтоб я на поле не совался. Я и сам не хотел…

— Здурів? Попередили його…

— Сказал: уходи. Я и ушел.

— Що ти верзеш, гнидо?! Микитич давно помер!

— Ти, Миколо, не галасуй. Помер, не помер… Різні плітки ходять. Кажуть, бачили його. Ой, Боже ж ти мій!.. Як ти казав, москалику? Єфрейтор Знаменський?

Андрей кивнул.

— Ой, божечки… Микитич з них був, зі Знаменських.

— Точно?

— Останній він був. Після нього Знаменських в селі не залишилося.

— Та ну! Світ великий! Отих Знаменських скрізь — як бліх на собаці…

— Може, й так. Ладно, ведемо його до командира.

— Так, там розберуться.

— Пощастило тобі, хлопче. Радій, що живий.

— Я и радуюсь, — покорно согласился Андрей.

Он лгал. Он и хотел бы радоваться: живой, правда. Живой! Но радость не складывалась. Его вели по тропе вдоль поля, и чудилось, что подсолнухи поворачивают вслед Андрею свои черно-золотые лица. Провожают внимательными, запоминающими взглядами бесчисленных глаз, похожих на угольки.

Ты наш, молчали подсолнухи. Ты вернешься. Рано или поздно. Мы ждем. Мы будем ждать. Мы дождемся. Никуда не денешься, молчали они.

Это поле, с холодной обреченностью думал Андрей. Даже если я уеду на край света, мне никуда от него не деться. «Ты ел мёд, — сказал старик. — На поле не заходи». Край света? Край поля.

Вечное хождение по краю.

Болела шея. Хотелось поворачивать голову так, чтобы смотреть на подсолнухи. Только на них, ни на что другое.

До конца жизни.

Сентябрь — октябрь 2022 г.