Глава 11

Чеда пыталась заснуть, но выражение, которое она увидела на лице Эмре, не давало ей покоя. Он был не просто напуган – в ужасе. Но так и не сказал, что его ужаснуло. Она видела, что Эмре скрывает от нее что-то, и ей было тошно врать ему самой. Но как рассказать правду?

«Да, Эмре, я распечатала послание, которое ты обещал доставить в целости и сохранности, а Осман поймал меня за руку, не благодари».

Пусть Чеда вскрыла футляр, волнуясь за Эмре, предательство есть предательство: она подставила друга перед Османом. На месте Эмре она перестала бы себе доверять.

Она полежала немного, заставляя мышцы расслабиться, чтоб стало не так больно, и наконец встала, налила в таз воды из большого кувшина. Сняла вчерашнюю одежду, которую не было сил стащить раньше, и принялась мыться – медленно, подмечая каждый синяк, каждую царапину.

Дела обстояли лучше, чем опасалась Чеда: хоть некоторые ушибы все еще зверски болели, ребра остались целы. Постыднее всего было заплывшее лицо – сообщение всем немногим, кто знал, что она работает на Османа: «Вот так мы поступаем с предателями, будь они сколь угодно с нами близки».

Лишь через час, не меньше, она смогла-таки одеться в фиолетовую галабию и закрытый черный никаб.

Галабия была недешевая, «на выход», и за год Чеда надевала ее только дважды, потому и выбрала сегодня. Чем меньше народу узнает ее на улицах, тем лучше – ей не хотелось отвечать на вопросы, не хотелось, чтобы любопытные приставали к Эмре.

Можно было, конечно, сперва долечиться, отсидеться, но странный камень в футляре не давал Чеде покоя. Хотела сперва дождаться Эмре, но он явно предпочитал, чтоб его не трогали.

Пусть гуляет, подумала она, выходя на базар.

Солнце забралось высоко, и она с досадой вспомнила, что после обеда у нее урок в Ямах. Конечно, учеников, наверное, уже предупредили, что она не придет, но все-таки следовало извиниться. Потом.

По сравнению со вчерашним днем народу на базаре поуменьшилось, но все же никто не обратил внимания, когда она подошла к прилавку Телы.

Пекарша как раз сидела на корточках перед печью, выглядевшей так, будто ее сложили из кирпичей, оставшихся после постройки мироздания. Ловко орудуя деревянной лопаткой, Тела как раз переворачивала четыре лепешки. Заметив Чеду, она вздрогнула от неожиданности, но тут же улыбнулась, крутанула лопату жестом заправского мечника и сунула в подставку.

– У меня там как раз хлебы поднимаются, и парочку еще никто не застолбил. А может, хочешь лепешку с пылу с жару? Есть с кориандром, с фенхелем…

Вместо ответа Чеда показала лицо.

– Сиськи Наламэ, что случилось?!

Она улыбнулась.

– Ничего, моя хорошая. Я не поэтому пришла.

– Уверена? Я могу сбегать за Сейханом, он не только специями торгует, но и припарками!

Чеда покачала головой.

Тела решила не настаивать: она знала, что Чеда, пожив у Дардзады, могла не хуже Сейхана сделать себе припарки.

– Мне просто нужен твой брат.

– Йосан?

– Дауд.

Тела зажмурилась, пережидая порыв горячего ветра, раздувшего пологи лотков, взметнувшего ее волнистые пряди.

– Зачем тебе Дауд?

– Хочу, чтоб он меня просветил. Его же из училища еще не выгнали?

Тела удивленно рассмеялась.

– Не выгнали, не выгнали. Но зачем…

– Можешь передать ему кое-что?

* * *

Чеда помнила Дауда мальчишкой, наводившим ужас на весь базар. Он носился везде как сумасшедший, переворачивал бочки, крал мясные лепешки, думая, что никто не видит, и даже тряс с покупателей мелочь, чего торговцы особенно не любили. Не раз и не два ему устраивали взбучку. Сперва его отец возмущался, но поняв, что это неизбежно, а убивать паршивца никто не собирается, махнул рукой. Даже Тела, добрейшая из женщин, бегала за ним с ремнем.

Однако все признавали, что Дауд умен. Когда до него дошло наконец, что хулиганство будет однажды стоить пальца, а то и глаза, мальчишка начал работать за отцовским прилавком.

Заметив, что сын хорош в счетном деле, отец постепенно передал ему бухгалтерию. Но Дауду мало было просто рассчитывать покупателей и корпеть над амбарными книгами: он привлекал народ стихами, рассказывал истории.

Истории не бог весть какие – те же сказки, которыми матери убаюкивают детей, те же, которыми сказители на Желобе развлекают публику.

Но Дауд обладал настоящим талантом: он помнил мельчайшие детали, умел играть, голосом и жестами преображая истории, вкладывая в них то, о чем автор, возможно, даже не задумывался. Некоторые даже поговаривали, что он лучший рассказчик, чем старый Ибрагим – конечно, когда Ибрагим не слышал, – и слава о нем разлетелась по всему Шарахаю. Так его и заметил однажды наставник писцов из училищного скриптория.

Он подошел якобы попробовать медового печенья, но остался послушать историю Дауда.

Закончив, Дауд спросил наставника, рассказать ли ему еще что-нибудь, но тот ответил, что услышал достаточно, и удалился. Дауд расстроился было, однако на следующий день наставник пришел к его отцу и спросил, не желает ли тот отдать сына в обучение.

«У нас нет денег на училище», – возразил отец Дауда, но наставник по имени Амалос только улыбнулся и сказал, что обо всем позаботится.

С тех пор Дауд сильно изменился, Чеда едва узнала его в юноше, ступившем на порог чайханы.

Место встречи она выбрала сама: достаточно далеко от базара, чтобы не наткнуться на знакомых, но достаточно близко к Желобу и училищу, чтобы встреча старых друзей никого не удивила.

Дауд вырос: он всегда был длинным парнишкой, но теперь вытянулся выше Эмре. Мышц, как у Эмре, он, впрочем, не нарастил, так и остался стройным, будто тростник. Блеск в больших карих глазах и широкая улыбка никуда не делись, но пришло спокойствие, умение держаться с достоинством – этот юный ученый совсем не походил на уличного мальчишку.

Он остановился у входа, перекинулся парой слов с хозяйкой, почтительно склонив голову, сверкнул улыбкой. Наконец хозяйка соизволила подвести его к столику, за которым ждала Чеда, – самому последнему, подальше от любителей погреть уши.

Чеда сегодня переоделась в кремового цвета абайю и такую же куфию, закрывавшую все лицо до глаз. Заметив ее, Дауд просиял и прибавил шагу, легко лавируя в тесном зале, шумящем десятками голосов и скрипом потолочных опахал. В чайхану набилось множество разряженных купцов и путешественников. По их многослойным одеждам видно было, что эти люди в городе недавно: неделя-другая, и они, наплевав на приличия родины, сдадутся жару пустыни.

Дауд протиснулся наконец мимо них и вежливо поклонился.

– Прекрасный день для встречи старых друзей. – Он указал на столик. – Позволишь ли присесть?

– Конечно, – ответила Чеда, пряча улыбку. В детстве Дауд был в нее влюблен, и, кажется, чувства всколыхнулись вновь. Это следовало учитывать. Поболтать с ним, добыть сведения, но ни в коем случае не флиртовать.

Дауд, все так же улыбаясь, устроился на подушках напротив нее, но стоило ей размотать куфию, как его улыбка сползла с лица. Впрочем, Чеда не сомневалась, что теперь выглядит сносно: в конце концов, прошла неделя, и пусть ребра до сих пор болели, чувствовала она себя гораздо лучше, особенно выпив мерзкого зелья Дардзады. На вкус оно как шакалье дерьмо, зато помогает. Синяки, к сожалению, так просто сходить не желали. Она думала не показывать их Дауду, чтобы не волновать его, но сидеть с закрытым лицом было бы грубо, а она не хотела грубить тому, кого просила о важных вещах.

– Чеда, что случилось?

Она отмахнулась.

– Подралась с веткой.

– С веткой? Я бы сказал, что на тебя дерево напало, да еще и дружков привело!

– В их защиту скажу, что я женщина пылкая. Они, верно, лесного пожара испугались.

Дауд рассмеялся, успокоенный. Чеда похлопала по подушкам рядом, чтобы подсел ближе. Теперь ничего не закрывало ей обзор, да и говорить было удобнее. К тому же, так Дауду не пришлось бы постоянно смотреть на ее лицо.

Подбежал мальчик-подавальщик в голубой шапочке-куфи, застыл, ожидая заказа.

– Бери что хочешь, – сказала Чеда. – У них замечательные чаи со всех уголков света, многих я еще не пробовала. А муж хозяйки готовит ягодные пирожные – язык откусишь.

– Да, чай пахнет замечательно. – Дауд кивнул на изящный чайничек, стоящий перед Чедой.

– Там апельсиновая кожура, ваниль и мускат, – немедленно откликнулся мальчик.

– А булочки с лотосовыми семенами у вас имеются? – Дауд соединил большой палец с указательным. Мальчик кивнул. Дауд показал три пальца, и подавальщик, поклонившись в пояс, убежал, но скоро вернулся с чайником и блюдцем, на котором покоились три маленькие булочки, похожие больше на шляпки ядовитых грибов, чем на сладости. Однако Дауд закинул «гриб» в рот с явным удовольствием. – Ты их пробовала? – спросил он с набитым ртом.

Чеда покачала головой.

– Выглядят опасно.

– Мирейское лакомство. – Дауд запихнул в рот вторую булочку. – Очень вкусное! – Заглотив все три лакомства, Дауд занялся чаем и огляделся. – Я тут еще ни разу не был. На Желобе новые кофейни и чайханы каждую неделю появляются, как грибы после дождя.

– Так и есть.

– Разве не замечательно? Ну где еще в мире тебе подадут одновременно булочки с семенами лотоса, кефир и паэлью с осьминогом?

– Милостью Шарахая, – ответила Чеда. Обычная присказка, когда разговор заходит о чудесах Янтарного города.

– Похоже, Шарахай в последнее время и на загадки щедр. – Дауд склонился к ней и выразительно подвигал бровями. Чеда честно попробовала удержаться от смеха, но не смогла – прыснула в кулак. Дауду было всего шестнадцать, а манерами он порой напоминал старого книжника. Она знала, что училище сильно его изменило, но не представляла, насколько.

– И эти загадки требуют разгадок, – ответила она, важно наморщив лоб в ответ, словно какой-нибудь бородатый наставник.

– Да, но… – Дауд помедлил, стрельнул глазами на соседние столы.

– Приятная беседа не вызывает подозрений, – тихо ответила Чеда. Дауд покраснел, но все равно наклонился к ней.

– Я попытался выяснить про твой камень сам, но ничего не вышло. – Он нервно облизнул губы. Все такой же мальчишка… – Так что я спросил у Амалоса. Я тебя предупреждал, что спрошу, помнишь?

– Надеюсь, ты был осторожен.

– Конечно, был! Он не знает, что я спрашивал не для себя.

Чеда взяла его за руку.

– Дауд. Это важно. Училище под крылом Обители Королей, если хоть кто-то узнает…

Дауд серьезно кивнул и понизил голос до шепота.

– Не волнуйся, Амалос не жалует Королей.

Чеда стиснула его руку. Дауду не стоило рассказывать такого о своем учителе, но он рассказал, и Чеда была ему за это благодарна. В Шарахае знание о том, кто служит Королям, а кто нет, могло спасти жизнь.

– В общем, я сказал ему, что прочитал в одной книге о некоем камне особой прозрачности. И даже не солгал! Я действительно читал о драгоценных камнях, просто не уточнил, зачем. К тому же, это беспроигрышный ход: Амалос обожает делиться знаниями. Что не удивительно – ему известно столько поразительных вещей! Поэтому, если тебе понадобится еще что-то, обращайся.

Чеда кивнула.

– И что сказал добрый человек Амалос?

– Вот тут начинаются сложности. Есть несколько пород прозрачных камней, и все крайне редкие. Две породы добываются в мирейской провинции Цюаньлан. Третья, скорее всего, тоже оттуда, а может, из дальних стран. Императрица Мирен бережет шахты как зеницу ока, никому не раскрывает их местоположение.

– Но зачем такая секретность?

Дауд по-учительски покачал головой.

– Мы можем только догадываться. Первый камень зовется «открытый разум». Маленький, полированный камушек. Проглотив его, начнешь слышать мысли окружающих.

– Слышать мысли?!

– За что купил, за то и продаю. Однако не все так волшебно: через несколько часов человек, проглотивший камень, умрет.

– Так зачем тогда он нужен?

– Хороший вопрос. Эти камни мирейские императрицы используют в самых особых случаях, исторические прецеденты бывали. Шпион глотает камень, затем передает все, что услышал, товарищу.

Интересно, подумала Чеда. Но как такой редкий камень мог здесь оказаться, и кто добровольно пошел бы на смертельное задание?

Ответ очевиден. В Воинстве Безлунной ночи найдутся такие фанатики.

– А вторая порода?

– Вторую называют «легкое дыхание». Их, насколько мне известно, не глотают, а наоборот… поят кровью.

Чеда едва не подавилась чаем.

– Не поняла.

Дауд рассмеялся.

– В этом ты не одинока. Амалос не знает, как это происходит, но в общих чертах: камень поят кровью живого человека, подготавливая к ритуалу.

– Какому ритуалу?

– Его засовывают в горло мертвецу, и мертвец оживает. Не знаю, как надолго, но думаю, что самое большее – на пару часов. Пока магия камня не выветрится, покойник может говорить. Потом душа отправляется в страну мертвых вновь.

– Отвратительно. Нельзя тревожить мертвых.

– Отвратительно? Ты еще не слышала про третий камень, «соль души». Этот чаще всего зашивают под кожу на лбу. – Дауд поморщился, указывая между бровями. – Там он медленно растворяется, постепенно стирая воспоминания. Неделя, две, и память жертвы превращается в чистый лист: ни мысли, ни чувства, ни разума, лишь абсолютная покорность.

Чеду передернуло.

– Зачем его используют?

– Мирейцы не приемлют убийство в качестве наказания даже за самые жестокие преступления. Они верят, что любая душа способна на исправление. Однако существуют поступки столь непростительные, что наказание все же необходимо. Правда, в мирейской истории бывали случаи, когда «соль души» становилась фишкой в императорских играх. Или знаком любви.

– Любви?

– Очень специфической любви, я бы сказал. Есть упоминание об императоре, «успокоившем» строптивую жену при помощи этого камня.

– Ужасно, – поморщилась Чеда.

– И очень жестоко, согласен.

– Как различить эти камни?

Дауд отпил чаю, посмаковал его, будто пытаясь смыть из памяти рассказы о мрачных мирейских артефактах.

– О них известно мало: прозрачные, с некими белыми прожилками, как ты и описала. Впрочем, пишут, что в «открытом разуме» можно заметить золотистые крупинки. – Чеда покачала головой, и Дауд спросил: – Ты не помнишь или крупинки были слишком малы?

– Я их не видела. – Не то чтобы она пристально смотрела. – Предположим, что это не он. А что с остальными?

– Амалос сказал, что «соль души» наиболее мутная, имеет молочный оттенок.

Чеда вздохнула с облегчением. Этот камень точно отпадал.

– Нет, мой был совершенно прозрачным. Просматривалось немного белого, но, скорее, как струйки дыма.

– Значит, «легкое дыхание». Он упоминается в некоторых текстах, и, что интересно, это единственный из трех камней, запрещенный Каннаном.

Каннан, свод законов Шарахая, написан Королями четыреста лет назад после Бет Иман, ночи спасения Янтарного города от кочевников, однако многие правила пришли в него из тысячелетней Аль'Амбры, кочевого уклада.

– Почему тогда остальные не запрещены?

Дауд тронул пальцами лоб, прося прощения у богов.

– Пути Королей неисповедимы.

Значит, все пути ведут к Королям, подумала Чеда. Дауд даже понятия не имел, насколько помог ей. В ответ Чеда постаралась не слишком сильно морщиться от боли, когда он обнял ее на прощание.

Выйдя на Желоб, она незаметно для себя вновь перешла на хромую, подпрыгивающую походку – незажившая до конца левая лодыжка к этому располагала.

Чеда пыталась убедить себя, что просто гуляет, бредет, не разбирая дороги, но, лавируя в толпе, огибая людей и повозки, она все больше убеждалась, что врать себе бессмысленно.

Она знала, куда идет. И к кому.

Но разве есть у нее выбор? Если книги не врали, «легкое дыхание» не просто так появилось в Шарахае. Эмре едва не погиб за камень из Мирен, а если замешана Мирея, значит, возможно, замешаны и Короли.

Разве сделала Чеда что-то путное с тех пор, как мама умерла? Пусть тогда она была маленькой девочкой, едва выжившей в непонятной ей борьбе, прошло много лет. Несколько раз она видела Королей издали, кое-что узнала о них, но то лишь капля в море. Короли мастерски скрывали истину о себе. Чеда всегда надеялась, что настанет день, настанет подходящий час, и вот тогда она отомстит… но день так и не настал. Единственный шанс сгорел вместе с рынком благовоний.

Ей не хотелось видеться с Османом, она прекрасно знала, как он злопамятен, но мама всегда говорила: проблемы как термиты – если вовремя не разобраться с ними, дом рухнет тебе на голову.

Загрузка...