Монастырская трапезная уже видевшая в своих стенах военный совет, на этот раз послужила местом для заседания правительства. Людей, правда, в этот раз было меньше. Во главе стола сидел я с сбоку от меня Почиталин, как секретарь. По правую руку расположились канцлер Перфильев, министр финансов Рычков и его помощники — глава фискалов Бесписьменный и казначей Немчинов. Замыкали ряд Радищев и его товарищ Челищев. Последних я пригласил в надежде, что из них «вырастет» будущий министр юстиции.
По левую руку разместились: министр обороны Подуров, глава тайного приказа Соколов, которого уже мало кто называл Хлопуша, рядом с ним сидел мрачный Шешковский, далее министры печати Новиков и министр здравоохранения Максимов.
Я начал с небольшой вступительной речи.
— До начала нашего собрания хочу всем представить Александра Николаевича Радищева. Он и его товарищ Пётр Иванович Челищев, будут заниматься в нашем правительстве составлением нужных нам всем законов и приведением всех их в порядок. Мыслю поручить им и надзор за соблюдением законности во всей нашей империи — работой судов, полиции…
Все с любопытством посмотрели на сменивших Мясникова Петра и Александра.
— А теперича о состоянии казны нам расскажет Петр Иванович, коли он у нас за главного в Казани оставался.
Рычков поднялся заметно волнуясь. Действительно я, уходя на Нижний, забрал с собой Перфильева, и принимать решения по самым важным финансовым вопросам Рычкову пришлось самому. А теперь и отвечать за них.
— Хвала господу милосердному ничего необычного после вашего ухода не случилось — Петр Иванович достал из папки документы, начал их быстро проглядывать, докладывая — Вернулись гонцы, что отправлялись еще по вашему, государь, распоряжению. Во всех городах и селах к востоку от Волги все признают вашу власть. В каждом церковном приходе выбрали волостного старшину сходом сельских и деревенских старост. В городах сходом домохозяев выбрали совет из десятка-двух выборных в зависимости от величины города. Выборные те и старосты волостные, что съехались в уездные города, избрали городского голову и уездного исправника. Все выборные публично и письменно принесли присягу вам, ваше величество, управлять по закону и с усердием. Но губернских управителей пока что, нигде кроме Казани не назначили. Их обязанности или ни кто не выполняет или выполняют градоначальники.
Я понимал, что так и будет. Традиционно власть в Российской империи уровень губернатора всегда рассматривала как ключевой для управления и контроля. На эти должности всегда назначали или из Петербурга или из Москвы. И мне надо было решать: или вводить выборность этого поста или искать людей, которые были бы не только верными мне, но ещё и не глупыми и жадными. А людей то было мало.
Пока под моим контролем не так много территории и наверно я могу наскрести чиновников. Всего то и надо назначить по человеку на Казанскую, Нижегородскую, Оренбургскую, Пермскую и на Уфимскую губернии. Но что будет потом? Надо будет вместо Екатерины проводить губернскую реформу — дробить территории и создавать около пятидесяти губерний. И если мои назначенцы будут выделывать такие фортеля как Лысов, то винить будут меня.
Так что хочешь не хочешь, но надо было идти путем «торжества демократии» и перекладывать эту боль со своей головы на голову самих жителей. И если они изберут идиота, то я тут буду совершенно не виноват и более того смогу выступить благодетелем. Надо только юридические механизмы предусмотреть. Ничего нет лучше чем «управляемая демократия».
— С губернской реформой мы немного погодим, Петр Иванович. Расскажите пока о наших доходах и расходах.
Рычков подтянул к себе один из листков и скосил в него глаза:
— Подать подушную собирать еще рано — только разверстали суммы на становых приказчиков, но есть поступление пошлин с Ирбитской ярмарки в тридцать пять тысяч. С иных торжищ, общим числом в двадцать семь, получено три тысячи двести рублей. С Екатеринбургского монетного двора к отправке по высокой воде на Чусовой был приготовлен караван с мелкой медной монетой на сумму восемьсот семьдесят пять тысяч рублей. Скорее всего, уже отправился, но к нашему отбытию до Казани не дошел. С захваченных барнаульских заводов взято в казну двести пять пудов серебра слитками. Этот груз також с Екатеринбургским караваном пойдет. Иные ничтожные прибытки оглашать нет смысла. Я указал их в ведомости.
С этими словами Рычков протянул мне пачку листков. Я быстро просмотрел их, мысленно поморщился. В ведомостях не было налогов с городов. Ладно, Казань… А где Оренбург? Или Творогов успел что-то себе прикарманить? Я набросал быстро записку с требованием начать расследование, показал ее Перфильеву и подвинул Хлопуше. Тот согласно покивал головой.
— Из означенных сумм — продолжал тем временем Рычков — Было выплачено казанским промышленникам за амуницию двадцать девять тысяч рублей. За пушки и огневой припас с заводов две тысячи двести рублей. Но это только часть груза, что по зимнику привезли. Большая часть идет сплавом с верховьев Чусовой. За баржи для каравана уплочено частным владельцам восемьсот рублей. Ещё тысяча двести ушло в оплату зерна, круп и фуража. Большую часть, государь мы привезли в караване. Часть оставили как резерв в Казани.
Я кивнул, подтверждая разумность решения.
— Иные траты, — Рычков совсем успокоился — Оплата жалования по казенным ведомствам — девятьсот рублей, в том числе и на содержание каторжных. На дела печатные господина Новикова выдано семьсот пятьдесят рублей. На содержание родовспомогательного дома выделено триста рублей. Иные расходы суммарно еще полторы тысячи. Все в дополнительной ведомости расписано.
Ещё одна пачка бумаг легла мне на стол.
— Сверх этих расходов Николай Иванович просит ещё тысячу, — Рычков кивнул на Новикова. — Но зачем не говорит. Так что я пока ваше повеление не услышу не дам.
Я ухмыльнулся. Какой хозяйственный у меня министр. Я прямо умиляюсь и верю, что с оплаты барж и фуража ну совсем ни капельки себе не отстегнул.
— Ладно, сиди — я остановил было вскакивающего Новикова. — О делах печатных мы отдельно поговорим. Расскажите что с дворянами.
— Так Николай Иванович этим как раз и занимался. Пусть он и ответит, — Рычков сделал жест в сторону Новикова и дождавшись моего кивка сел.
Новиков поднялся и без всяких бумажек начал:
— Хорошо. Начнем с дворян. Судя по переписи от 1766 года в Казанской губернии при общей численности населения в миллион с четвертью человек лиц дворянского сословия всего около тридцати тысяч. Причем помещиков среди них не больше пятой части. Прочие же: или бедные однодворцы или выслужившие дворянское звание с нижних чинов и ничего кроме жалования не имеющие. Для этих нищих дворян после манифеста вашего величества в жизни практически ничего не меняется. Кроме того что теперь они тоже становятся податными. Мы с Дмитрием Васильевичем Волковым для таких дворян составили разъяснительные воззвания и при выборах в местное самоуправление никаких препятствий им не чинилось, за исключением обязательной письменной присяги вашему величеству.
Новиков коротко поклонился мне. Я посмотрел на казаков из правительства. Кажется, никакого неприятия на их лицах нет.
— Дворяне же из тех, что постоянно жили в своих поместьях — продолжал Новиков — Пострадали сильно. Примерно тысяча семей были убиты крестьянами целиком, включая детей. Еще в примерно трех тысячах дворянских семей убили только мужчин, а семьи дворян выброшены из домов без средств к существованию. Жены и дети дворянские, кто не замерз, по большей части нашли приют в монастырях и при храмах.
Лица присутствующих нахмурились. Я тоже тяжело вздохнул, перекрестился.
Такой результат, к сожалению, был неизбежен. Слишком сильна была ненависть к барам в народе. И мой манифест вызвал в крестьянской среде всплеск необыкновенной жестокости.
Новиков продолжал:
— И вот именно для решения затруднения сирот из дворянских семей я и просил денег у Петра Ивановича. Я мыслю, что следует основать школу для постоянного проживания детей на полном пансионе. По образу Королевской школы в Кентербери. Овдовевшим дворянкам следует предложить работу учителями в деревнях. Но только в совершенно другой губернии. Там где о них ничего не знают. Не следует снова допускать ошибку и возвращать дворянок в родные места. Пользы от этого не будет никакой.
Камень в мой огород. Смелый и ершистый этот мужик, Новиков. Екатерина с ним намучалась, а теперь моя очередь.
— Дабы заставить крестьян всерьез принимать школьных учителей и принудить их отдавать в школы детей следует, манифестом, объявить введение налога на безграмотность. Скажем в один рубль.
Правительство зашумело,
— Не дорого ли берешь, Николай Иванович? — первым отреагировал Перфильев
— Да где это видано за безграмотность деньги брать?! — еще резче высказался Подуров
Все ясно. Казакам обидно за своих неграмотных собратьев.
— Тихо! — я прихлопнул рукой по столу — Продолжай Николай Иванович!
— Срок начала действия этого налога объявить в пять лет — продолжал переть танком Новиков — И через пять лет, если податное лицо не сможет само показать свою грамотность, то оно должно предъявить своего ребенка любого пола способного на это. Таким образом мы сделаем фигуру учителя уважаемой, а в народе посеем семена истинного просвещения.
Лицо Новикова было необыкновенно вдохновленным, когда он это говорил. Я представил, как перед его внутренним взором уже стояли миллионы образованных крестьян читающих его газеты и стремительно просвещающихся. Впрочем, видение посетило не только его. Я тоже подзавис слегка. Я мысленно прикидывать во сколько это может обойтись. В казанской губернии было больше семи тысяч населенных пунктов. Это как минимум три-четыре тысячи школ, из расчета, что некоторые деревни расположены близко друг к другу и можно объединять аудиторию. Итого при скромном годовом окладе в двадцать рублей, суммарно надо закладывать в бюджет только на Казанскую губернию тысяч семьдесят восемьдесят. Немало, однако. Надо будет переложить затраты на местное самоуправление. Или разделить с приходами — пусть на воскресных школах тоже обязательно учат грамотности, счету…
Новиков тем временем «добивал» правительство:
— Детей из пансионов к родительницам можно будет отпускать на лето. Все остальное время должно быть очень плотно занято учебой и физическим развитием. Возможно создание при школе пансионе каких нибудь мастерских, чтобы воспитанники имели возможность приобретать практические навыки и зарабатывать личные средства.
Бог ты мой! Новиков жжет не по детски. Он же фактически предлагает трудколонии имени Макаренко. Вот это, пожалуй, стоит поддержать. Но я не успел сказать ни чего как раздался ехидный голос Шешковского.
— А через несколько лет эти высокообразованные детишки нам всем за отцов мстить начнут? С выдумкой.
Новиков усмехнулся, легко парировал:
— Янычары опора трона султана, а ведь они из детей христианских принудительно набираются. Так что все зависит от систематического и непрерывного воздействия на незрелые детские умы.
— И колик раз эти янычары бунтовались супротив султанов? — проворчал Хлопуша
— А некоторых и свергали с трона — подхватил Шешковский
— И сим делом я готов лично заниматься — горячась, заявил Новиков. — И клянусь не будет надежнее подданных у нашего государя!
— Николай Иванович, успокойся — я решил выступить примирителем. — Твое предложение мною понято и принято. Буду рад таким образом отмолить часть того греха, который и так ложится на меня из за братоубийственной войны. Но не следует делать это заведение только для детей дворянских. В России нас ждут сотни осиротевших по милости Орлова и Екатерины крестьянских детей. Пущайте також в пансионы.
Новиков торжествующе посмотрел на Шешковского.
— Вы уже определились с первым таким заведением? — пришлось спустить Николая Ивановича с небес на землю — Где они будут находится? Кто составит штат? Каковы учебные планы?
Торжество Новикова малость притухло.
— Ещё не успел, ваше величество. Все наше с Дмитрием Васильевичем Волковым время было отдано проведению выборов в самоуправление. И попутно по мере получения сведений с мест я осознал величину бед бездомных и нищих семей дворянских. С детьми крестьянскими мыслю будет проще. О них всегда позаботится община.
— Ты это Акулине скажи — раздалось ворчание Бесписьменного, задетого таким явным фаворитизмом по отношению к дворянам.
— Ваша Акулина, Демьян Савельевич, на самом деле авантюристка и любительница приключений. — горячо возразил Новиков. — Я не отрицаю её трагической истории, но найти приют она могла если бы захотела. Но ей приспичило пройти восемьсот верст зимой от Тамбова до Казани. И она прошла. А вот дети дворянские сдохнут если не у первой то у второй деревни на своем пути. Их то кормить никто не будет!
С этим спорить никто не стал, и я снова задал вопрос, обращаясь уже ко всему собранию.
— Ну так что господа, каковой совет предложите по первому такому пансиону для беспризорных?
Неожиданно для меня первым нашелся с предложением Подуров:
— У Орловых в «Надеинском Усолье в «Головкино» большой дворец был. Его конечно пограбили малость, но для нужд Николая Ивановича он вполне годный. И от Волги недалеко, сообщаться удобно. Места там красивые — Тимофей Иванович мечтательно закатил глаза
— Ну что ж. Так и порешим — я позвонил в колокольчик, приказал слугам принести чаю. Собрание уже длилось второй час, все слегка подустали — Имение в казну и открыть там приют. Денег по росписи выделить — я посмотрел на Немчинова и Рычкова, те согласно кивнули — Детей осиротевших без различия сословий собирать по всем селениям, но токмо лаской и увещеваниями. Дворянкам ещё раз сделать предложение о работе учителями. В ответе будет Новиков.
Журналист ухмыльнувшись, посмотрел на Рычкова победителем.
— Николай Иванович у тебя все?
— Не совсем Петр Федорович, — покачал головой Новиков. — Есть вопрос, который разрешить можете только вы. Он касается немецких колонистов-переселенцев. Мы с Петром Ивановичем в некотором затруднении.
Радищев согласно покивал. Быстро же они спелись.
— В какой мере они должны включаться в самоуправление на уровне уездов и губерний. И что делать с льготами по податям, кои им были обещаны при переезде?
А про колонистов то я и забыл. А их к этому времени вдоль Волги уже немало расселилось. Больше ста поселений. В реальной истории буйная Пугачевская вольница тяжким катком прошлась по ним. Немцев убивали, грабили, жгли. Их не считали за своих. Но в этой реальности дисциплины в моем войске неизмеримо больше и колонистов поселенцев пока никто не трогал.
— От них депутация имеется?
— Прибыли вместе с нами. Трое выборных.
— Хорошо. Я с ними отдельно поговорю и там решим. У вас все?
— Да, государь.
— Добре — я обернулся к Подурову. — Тимофей Иванович, ты обоз принял? Армия к походу готова?
— Принял, государь — встал министр обороны. — Полу пудовых единорогов пришло двадцать. Без лафетов, кончно. Полевых кухонь тридцать две. А вот ружей, пороха и огнеприпаса очень мало. Я на большее рассчитывал.
Подуров недовольно взглянул на Рычкова. Тот кинулся защищаться.
— Так откуда им много то быть?? И без того все выбрали отовсюду куда дотянулись. Аж из за Урала везли, с Ирбита. И ружей також много негде взять. Что Шигаев с Лысовым с боя взяли, тем они своих людей и вооружают. А на заводах то можа стволы и делают в количествах, а вот замки к ружьям уже токмо из Тулы да Петербурга везут. Так что все что могли — привезли.
— Ружья потребны так сильно, что я и фитильные принял бы — проворчал Подуров и продолжил отчет. — Обувки новомодной да одежки форменной пришло только на один полный полк. Решить надоть какой переодевать будем.
Я подумал и решил:
— Куропаткинский оденем. В награду за победу в футбольном турнире. Да и заслужили они. Усердно занимаются.
— Это да, — согласился Подуров. — С обозом все. Теперь по готовности к походу. Телег крытых наделали триста десять штук. К ним ещё две походных кузни, и шесть походных хлебопечек. Ко всем пушкам справили новые лафеты. Половину из них сделали по твоему совету, государь. С одним брусом.
Да. Грешен. Опять вмешался в естественный ход развития материальной части артиллерии. В это время пушечные лафеты имели очень сложную форму и состояли из множества элементов. Поскольку все равно лафеты надо было делать заново, ибо санные уже не годились, то я решил попробовать тип пушечных лафетов широко применявшихся во время гражданской войны в США. В них был один центральный брус, к которому по бокам крепились «шеки» на которые уже непосредственно накладывался ствол. Даже на первый взгляд такой лафет был проще привычных в этом времени. Но практика критерий истины. Посмотрим как он покажут себя в этой кампании.
— … припасов взято на месяц похода. Так что можем выступать.
Закончил обстоятельный доклад министр обороны. Я повернулся к Максимову.
— Викентий Петрович медицина к походу готова?
Максимов вскакивать не стал. Подуров с Перфильевым нахмурились.
— Готова, Петр Федорович. Все по регламенту. На каждый полк, кроме безоружных, по одному лекарю, два подлекаря, четыре фельшера и почти рота санитаров. В каждом полку по две двуколки для вывоза раненых. На армию готов один полевой госпиталь на двести коек. Он в моем непосредственном ведении. Медикаментов и инструмента запасли. И еще раз спасибо хочу сказать за уголь этот прокаленный. Поразительный результат дает.
Я усмехнулся, принимая благодарность медика.
— Что с оспопрививанием? Новое пополнение привито?
Максимов пожал плечами.
— Да, государь. Все, в том числе и работники Павлония. У меня на это десяток подлекарей поставлено.
— Хорошо — кивнул я. — Афанасий Тимофеевич, новых сведений об Орлове нет?
Хлопуша поднялся в свой немалый рост, хрустнул огромными пальцами. Грозно посмотрел на Максимова. Тот надо сказать побледнел.
— Есть, батюшка государь. Не далее как сегодня получил весточку что Орлов из Владимира уже выступил. По самой распутице погнал полки. По моим прикидкам могет уже к Мурому подступать. А у нас там только несколько сотен инородческих, после беш беша осталось. Поторопиться надоть.
Вот это поворот. Я не ожидал что он так резво меня по грязи ловить побежит. Нехорошо. Нам до Мурома на сорок верст дальше идти нежели Олову. Но в принципе есть вариант успеть в Муром раньше.
— Вот что, Тимофей Иванович, один полк с пушками сади на баржи и галерами тащите их по Оке к Мурому. Так они всяко быстрее будут чем пешком. И пущай сразу наплавной мост наводят.
— А какой полк садить, государь?
Я призадумался. Полки то по своим боевым качествам были равноценны, но вот их военачальники были очень разными. Два полка возглавляли поляки. Причем Анджей Ожешко заменил недавно расстрелянного Симонова. Три полка были под командованием дворян, которых я принудил к этому. Остальные из людей надежных но совершенно неопытных. Куропаткин справился бы, но его полк нужно переодеть, раз я так решил.
— Полк Крылова.
Подуров кивнул, а я подумал что у Крылова появляется шанс на яркий подвиг. Все таки уличные бои по нынешним временам задача нетривиальная, а отец баснописца, насколько я успел его понять, обладает пытливым умом. И он просто из чувства профессиональной гордости приложит все силы для победы над гвардией Орлова.
В зал тихонько просочился Жан, наклонился к моему уху.
— Тама все готово к суду над Батыркаем. Опять башкирцы пришли многолюдно, волнуются.
— Господа! — я встал, все поднялись за мной — На этом пока все. Афанасий Петрович — я обернулся к Перфильеву — Будь ласка, пойдем со мной судить Батыркая. Також подпишешь приговор.
Статус канцлера надо поднимать — Перфильев казак уважаемый, но все-таки один из многих. К тому же не сразу присоединился к восстанию.
— Раз треба — вздохнул Афанасий Петрович — То идем
Пятнадцатого апреля было собрание в Эрмитаже. Екатерина отошла от мрачных известий, казалась весела.
Под конец вечера, встав из-за карт, она обходила гостей, а за ней ковыляла дура-шутиха Матрёна Даниловна.
Несмотря на свою показную глупость и беззубость, Даниловна хорошо умела уловить, что толкуют в простом народе, собрать все столичные сплетни и поднести их Екатерине, которая очень чутко прислушивалась и к дворцовым слухам и к говору народной толпы.
— Вот, потащили угодника, — шепелявила Даниловна по поводу перенесения новых мощей, — Потащили попы словно утопленника, волоком… А надо было на головушах понести, как по старинке, по закону… Ироды!.. Всё не так делают, Катенька!..
— Правда твоя, Даниловна. А что про грозу говорят, не слыхала?
— Пло грозу, что была днесь? Грозное, говорят, цалство будет…
— Какое грозное царство? Чьё?
Екатерина нахмурилась, резко остановилась.
— Бозье… — зачастила шутиха — Бог судить церей станет… И будет Ево грозное цалство!
— Глупости ты болтаешь…
— Ну, Катенька, ты очень умна, куда мне до тебя… Но уж больно возносисься… Гляди, нос разсибёсь…
— Ну, поди, ты надоела мне…
— Пойду, пойду… И то не ладно… Баиньки пойдет Даниловна… Пласцай, Катеринушка
— Что прощаться вздумала, дура? Никогда того не было… — с неудовольствием кинула ей государыня и дальше прошла.
Вдруг из боковых дверей показался ряженый, коробейник.
— С товарами, с ситцами… С разными товарами заморскими, диковинными! К нам, к нам жалуйте… Вот я с товарами!
— Ну, пожаловал! — узнав голос вечного затейника, Льва Нарышкина, радостно отозвалась императрица. — Иди, иди сюда! Показывай вот молодым особам, какие у тебя новиночки?.. Да не дорожись смотри…
— С пылу с жару, пятачок за пару! По своей цене отдаю, совсем даром продаю. Чего самой не жаль, то у девицы я и взял… А дамы, что дадут, я тоже тут как тут! Атлас, канифас, сюрьма, белила у нас, покупали прошлый раз… Вот вы, сударыня! — указал на Екатерину пожилой балагур.
— Врёшь… Эй, велите подать льду… Сейчас докажу, что не нужно мне такого товару. Себе лицо обмою, тебе нос приморожу, старый обманщик, клеветник… Неправдой не торгуй! И без тебя её много…
— Пожалуйте, молодки, нет лучше находки, как мои товары… — зазывал Нарышкин с манерами заправского коробейника — А вот пожалуйте, лампы, что светят на земляном масле, да новинка-диковинка — горелка для подугреву еды.
Переодетый обер-шталмейстер ловко зажег лампу, потом горелку. Все в зале ахнули. Вокруг стола, где демонстрировались новинки столпились все придворные. Отовсюду слышалось:
— Ах, как удивительно!
— И как ярко светит! Посмотрите, господа…
Императрица тоже заинтересовалась, взяла в руку лампу — Да тут по серебряно особо. Свет отражается и удваивается. Таки инвенции хороши будут во флоте — поставить на носу корабля, да плавать в самую бурю в ночи!
— Опасно, матушка! — покачал головой Нарышкин — А ежели земляное масло выльется и подожжет корабль?
— Где взял сие новины? — поинтересовалась Екатерина
— У купца проезжего взял
— Поди иностранца?
— Нет, нашенский. Из Казани.
— Из Казани?? — разгневалась императрица — Это какой-такой купец пришел в столицу из Казани? Маркизов подсыл?!??
Все присутствующие резко замолчали, Нарышкин побледнел.
— Мне докладывали, что подле Пугача инвенций много появилось. И в военном деле и вот посмотрите…. — Екатерина схватила лампу, ткнула ею в лицо обер-шталмейстера — Сей же час с тайниками сыщите этого купчишку и на дыбу его!
Придворные смущенно поклонились, некоторые даже в страхе попятились.
Одноактная пьеса под названием «Суд над Бартыкаем» прошла без сучка и задоринки. Я величественно сидел на троне, хмурил брови и слушал абсурдные обвинения в адрес пожилого башкира из уст одного из казачков Лысова, приходящегося тому, как выяснилось, родственником. После я внимал длинным самооправданиям Бартыкая. Тоже не слишком логичным и веским. Все это по большому счету походило на ссору в песочнице: «Он у меня формочку отнял!», «А чего он меня лопаткой стукнул!». Лысов, конечно, осрамился со взятием Тюмени, но и Бартыкай повел себя вызывающе.
В итоге я не нашел в действиях князя состава преступления, приказал освободить его и даже за верность мне и смирение гордыни расцеловал троекратно и вручил «свою» саблю. На самом деле сабля была из числа натрофееных в Нижегородском кремле в подвале губернатора. Но богатая — с отделкой из золота и драгоценных камней.
Башкиры радостно кричали, обнимались, после чего все дружно отправились есть бешбармак и пить кумыс. Но сам виновник праздника задержался и имел со мной долгую приватную беседу. Говорили мы о будущем башкирского народа. Мне поведали о многих обидах, что царская власть чинила башкирам со времен Петра первого. Напоминали о договоре времен Ивана Грозного. Я же обещал решить все обиды — только вот только прогоню немку с отчего престола. Как говорится, от обещал — никто не обнищал. Реально же решить проблемы башкир не представлялось возможным. Классическое противостояние наступающей земледельческой цивилизации и разрозненных кочевников. Такие же беды предстояло испытать будущим казахам, киргизам и другим народам средней Азии.
С Бартыкаем договорились о том, что башкиры получают статус «казачьего народа» и делятся на полки обязанные службой государству. Взамен они сохраняют самоуправление. Вотчинные земли, что пригодны к пашне отниматься больше не будут, но башкиры сами обязуются сдавать её в долгосрочную аренду русским за невысокую цену. Стоимость договорились обсудить на Земском соборе в Москве.
Те земли, что по закону горной свободы уже подгребли и ещё подгребут под себя промышленники, будут компенсироваться участием в прибыли от этих предприятий. Уфимская провинция моим указом выделялась в самостоятельную губернию и Бартыкай назначался в ней «товарищем» губернатора, т. е заместителем. Сам глава провинции, будет из образованных русских.
На этом мы и расстались. Новоиспеченный «товарищ» отправился праздновать со своими соплеменниками, а меня ждала встреча с еще одной немаловажной этнической группой.
В двадцатом веке и тем более в двадцать первом национальные костюмы окончательно перешли в разряд экзотики для туристов. А в это время их носили повседневно и с достоинством. Трое немолодых мужчин, представшие передо мной, сразу выдали свое немецкое происхождение сюртуками, вышитыми жилетами, галстуками и короткими штанами с высокими теплыми гетрами. Покрой был, конечно, у каждого свой, и особенностей в костюме тоже хватало, но, увы, я не был знатоком и мне эти детали ничего не говорили.
После положенных приветствий и заверений в преданности правящему дому Российской империи, немцы задали главный вопрос, который их волновал. Буду ли я соблюдать договоренности, которые с переселенцами заключила Екатерина? Вел беседу широкоплечий, рыжий мужчина лет сорока по имени Гюнтрих Шульц..
Я повертел в руках листок с текстом манифеста от 1762 го года, напечатанном убористым готическим шрифтом и задал встречный вопрос:
— А будут ли переселенцы относиться к России как к Родине?
— Oh ja, ja! Natürlich, Eure Kaiserliche Majestät.
— Тогда почему они должны иметь привилегию, уклоняться от ее защиты от внешних врагов? — казаки вокруг трона одобрительно заворчали. Я решил усилить — Я еще могу понять эту льготу для тех, кто принял трудное решение и отправился в далекую Россию, рискуя всем. Но для тех, кто уже родился на этой земле такой привилегии не приемлю.
Я хмуро уставился на просителей. Те переглянулись и рыжий обреченно произнес:
— Несомненно, вы правы, Ваше величество.
Я удовлетворенно кивнул и решил подсластить пилюлю.
— Но хочу что бы вы знали. Рекрутской пожизненной службы в армии больше не будет. Служба будет длиться не более пяти лет. Кто всхочет далее унтером — за деньгу.
Судя по удивленным лицам депутации они об этом моем решении еще не знали.
— Что касаемо прочих льгот и привилегий у меня препон здесь вам чинить не буду. На ваше право верить в бога по своим обрядам, не покушаюсь.
Немецкое самоуправление меня вполне устраивает — дисциплинированный и послушный народ. Подтверждаю я и тридцатилетний срок освобождения первопоселенцев от имперских податей.
Лица делегации расцветились улыбками. Но это они рано радуются. Я совершенно не склонен терпеть халявщиков на своей земле.
— Но это не значит, что на занимаемой вами земле вы не должны заниматься благоустройством и созиданием для общей пользы государства. И потому, я буду в течении месяца после моей коронации в Москве ждать от всех колонистов не только присяги, но и верноподданническое прошения на мое имя о создание на средства переселенцев Fachhochschule, сиречь политехнического института — тут все пооткрывали рты — В коей вы сами пригласите лучших профессоров из германских земель по таким дисциплинам как: медицина, механика, горное дело, металлургия, строительство, гидротехника. Не менее чем по сто учеников на каждом факультете.
— Так это, мой кайзер — рыжий зачесал в затылке — Потребен известный ученый в ректора.
Я согласно кивнул и продолжил:
— Разумеется, я дарую немецким колонистам право вести обучение на немецком языке с постепенным переходом на русский. Но — тут я назидательно поднимаю палец — Поступление в этот институт будет доступно любым моим подданным.
Депутаты растерянно стали переглядываться и перешептываться. Понимаю их. Содержание такого политеха вполне сравнимо по стоимости с государственным налогами. Но я планирую продолжать практику переселения немцев, так что финансовая база у этого начинания будет увеличиваться. А в последствии можно взять ВУЗ на государственный бюджет с полным переводом обучения на русский язык. Но это уже через пару поколений. А здесь и сейчас мне нужно использоваться интеллектуальный потенциал активных немецких переселенцев на поприщах далеких от сельского хозяйства. Империи скоро будут нужны тысячи механиков и инженеров и Саратовский политех мне их даст.
Наконец депутаты нашептавшись, пришли к выводу, что для них это предложение выгодно, и рассыпались в заверениях, что о таком институте они сами мечтали ночи напролет и рады, что государь так чутко угадывает чаяния своих подданных. Я решил подбросить еще немного угля в топку их энтузиазма, но начал издалека:
— Я немало странствовал по германским землям и полюбил простую крестьянскую пищу. Особенно гороховый суп с копченостями. А вы его любите?
Удивленные неожиданным заходом немцы закивали. Конечно! Это можно сказать национальное блюдо.
— А раз любите, то грех не поделиться своей любовью с моей армией. От вас лично господа представители, я через пару месяцев жду первую партию в сто пудов готового к употреблению сгущенного горохового супа. Мыслю так, что у вас хватит ума придумать, как его можно сделать из гороховой муки, жира и прочих ингредиентов таким макаром, чтобы моему солдату достаточно было закинуть его в кипяток и почти сразу получить вкусный и наваристый суп. Я готов закупать для армии сей продукт сотнями тысяч пудов. Не упустите свой шанс разбогатеть, господа.
Немцев аж парализовало от внезапной перспективы. А я прикидывал в уме, достаточно ли дал намеков им на то, как сделать классический немецкий эрбсвурст — «гороховую колбасу». Ничего сложного в её рецепте нет и со времен франко-прусской войны, она входила в состав рациона немецких солдат. И для моих целей это вариант превосходный. Справятся немцы с этим заданием, закажу им производство других концентратов и конечно же тушенки. Только надо будет освоить массовое производство жести и процесс пастеризации.
Мы еще побеседовали около часа. Я расспрашивал о том, как лучше организовать переселение их соплеменников из Пруссии, что они думают о заселении Сибирских просторов. Уведомил их о грядущем налоге на безграмотность, в их случае ослажняющемся необходимостью учить русский язык с нуля. Порекомендовал привлечь в свои поселения в качестве учителей дворян, в том числе и остзейских, чьи привилегии тоже будут обнулены. Под конец аудиенции, я спросил у делегатов, выращивают ли они картофель?
— Да, ваше величество. Это вельми хороший корм для свиней.
Я поморщился. В Европе предубеждение к картофелю было не менее сильным, чем в России. Потребовалось тридцатилетие непрерывных войн, начиная от Французской революции и заканчивая походами Наполеона, чтобы Европа оценила этот овощ. Но мне некогда было ждать.
— Я хочу закупать тысячу пудов к моему столу ежемесячно. Акромя того, вы по моему желанию выделите из числа молодых семей столько, сколько мне понадобится для возделывания картофельных полей там, где я укажу. Эти семьи будут обладать всеми правами переселенцев и моим благоволением.
Немцы возражать не стали. Им лично это никак не угрожало, а прихоти у государей разные бывают. Я ещё на их взгляд очень вменяемый. И про молодые семьи я упомянул не зря.
В мои планы входило прекратить порочную практику расквартирования военных на квартирах обывателей и отстроить нормальные военные городки в пригородах. А рядом с ними завести картофельные поля и возделывать их силами молодых немецких семей и не без помощи военнослужащих. По моей задумке крестьяне, прошедшие срочную службу в армии и распробовавшие вкус картошки с салом или с грибами, драников и пюре с котлетами — принесут эту огородную культуру в родные деревни. И она послужит дополнительной мерой продовольственной безопасности для нечерноземных районов.
Путь прямого принуждения я лично считал ошибочным, а армия это не только военный инструмент государства, но и огромная школа для изрядной части народа. И этим надо было пользоваться.
— Добрый день, граф! Как поживаете? Какие вести из Берлина?
Так с ласковой, любезной улыбкой обратилась Екатерина прусскому посланнику фон Сольмсу, когда перед обедом вышла в большой приёмный зал, переполненный придворными, членами посольств и личной свитой государыни.
Общее изумление отразилось на лицах. Уже месяц, как Екатерина, под влиянием близких своих советников, совершенно охладела к европейским дипломатам.
Враги Пруссии, французский и английский полномочные посланники — Франсуа де Дистрофф и сэр Ганнинг, переглянулись.
Екатерина хорошо заметила впечатление, произведённое её словами и дружеским жестом, с которым она подала фон Сольмсу руку для поцелуя.
Граф умный, опытный дипломат и придворный, желая ещё больше подчеркнуть соль настоящего положения, принял весьма скромный вид и негромко, но очень внятно проговорил:
— Что мне сказать, государыня? Раз вы так внимательны и интересуетесь делами моей родины, Пруссия может быть спокойна, какие бы тучи ни омрачили её голубые небеса.
— Болтун, краснобай! — не выдержав, буркнул грубоватый англичанин своему соседу и тайному единомышленнику.
Екатерина узнала голос, хотя и не разобрала слов. Живо обернулась она к двум неразлучным за последнее время дипломатам и деланно любезным тоном произнесла:
— Впрочем, что я… Вот где надо искать последних вестей, всё равно, о своей или о чужой земле. Во Франции и Англии знают всё лучше других… Даже самую сокровенную истину… Не так ли, сэр Ганнинг? А как по-вашему, Франсуа?
От волнения и злобного возбуждения зрачки у императрицы расширились, и глаза её стали казаться чёрными. С гордо поднятой головой, сдержанно-гневная и величественная, она вдруг словно выросла на глазах у всех.
Опасаясь неловким словом усилить ещё больше неожиданное и непонятное для них раздражение, оба дипломата молчали.
Но Екатерина и не ждала никакого ответа.
— А может быть, по законам дипломатической войны нельзя говорить того, что знаешь, а надо оглашать лишь то, чего нет? Значит, я ввожу вас во искушение своими вопросами. Прошу извинения. Мы, северные варвары, ещё так недавно стали жить с людьми заодно… Нам ещё многое простительно… Не так ли, граф? Мы, русские, например, очень легковерны… Читаем ваши печатные листки и думаем, что там всё — истина… Верим даже устным вракам и сплетням… Например, про дочку Елизаветы — княжну Тараканову.
В зале повисло тяжелое молчание.
— Знаете ли, господин де Дистрофф — Екатерина сильно сжала пальцы и сломала еще один веер — Мне тут сообщили о ваших шашнях с бунтовщиками. Это правда?!
Француз побледнел, отшатнулся.
— Гнусная ложь!
— А вот эти монеты с ликом Пугача — императрица вытащила из корсета желтый кругляш — Тоже ложь?? Не по вашему ли указанию их тайком чеканили в Польше? Как поживает господин Озакан?
Де Дистрофф еще больше побледнел, сделал шаг назад.
— Сей же час уезжайте прочь из империи — грозно произнесла Екатерина — И больше не возвращайтесь! В Версале передайте, что турецкий шпион нами пойман на Москве — императрица с благодарностью посмотрел на Суворова — И его уже везут в столицу. Мы его повесим перед французским посольским домом!
В зале ахнули. И сразу опять наступило короткое, но тяжёлое, почти зловещее молчание, совершенно необычное в подобных сборищах при этом дворе… Де Дистрофф опустив голову вышел в анфиладу, аристократы зашептались.
— Как разошлась наша матушка, — вдруг услыхала Екатерина недалеко за своей спиной знакомый голос Нарышкина. Обернулась, опять нашла взглядом Суворова. Кивнула ему на выход.
После этого глаза Екатерины посветлели, лицо приняло обычный, приветливый вид, пурпурный румянец сменился нежно-розовым.
— Увесиляйтесь, господа, мне надо перемолвиться с Василием Ивановичем
Глава Тайной экспедиции поклонился собранию, быстрым шагом вышел вслед за императрицей в малый тронный зал.
— Докладывай, Василий Иванович — Екатерина уселась на кресло у окна, обмахнулась новым веером, что ей подали слуги — Вижу что не в себе ты.
Суворов тяжело вздохнул, достал еще документ из обшлага камзола.
— Государыня, до меня наконец дошла корреспонденция из Казани от доверенного и очень умного человека.
— Что за человек? — повелительно спросила Екатерина
— Он бы хотел остаться инкогнито
— Я настаиваю генерал!
Суворов помялся, потом произнес:
— Это бывший сенатор Волков.
Императрица ахнула, захлопнула веер.
— Какая может быть вера этому прусскому шпику?
— Осмелюсь заметить, матушка государыня — коротко поклонился Сенатор — Перед отъездом в Казань Волков покаялся и раскрыл сеть прусских агентов. Я дозволил ему искупить вину шпионством
— Фон Сольмс точно ничего не знал о планах Берлина?
— Нет, Волков имеет прямую корреспонденцию с людьми Фридриха при дворе.
— Как все сложно — вздохнула Екатерина — Продолжай Василий Иванович
— Мои люди добрались до Нижнего и до Казани. Поговорили с Волковым. Он собрал множество сведений о лице которого мы называем Емельяном Пугачевым. И из них следует что он не тот за кого себя выдает.
— Ну разумеется он не Петр Третий! А вы сомневались? — воскликнула Екатерина
— Не сомневаюсь, — усмехнулся Суворов. — Но он и не Пугачев.
На лице императрицы отразилось изумление.
— По словам Волкова, лицо выдающее себя за донского казака обладает обширными знаниями в различных областях науки. Цитирует писание, как Ветхий так и Новый заветы. Когда увлекается разговором в своей речи допускает множественные вставки из латыни, греческого, английских и французских языков.
— Ах вот оно как! — Екатерина встала, подошла к окну. Во дворе Де Дистрофф садился в поданную карету. Рядом суетились слуги.
— Пишет стихи и музыку к ним — продолжал Суворов — Как минимум одна песня достоверно за его авторством. Вот текст песни:
Суворов протянул листок Екатерине и та вчиталась в строки.
«… на бой кровавый, святой и правый…» — императрица с удивлением посмотрела на генерал — А ведь талантливо шельма пишет!
— Волков также доносит, что достоверно установлено авторство так сказать Пугачева в нескольких инвенциях, кои вы уже имели возможность лицезреть — Суворов пошелестел бумагами — Это особого вида лампа и горелка на жидком топливе. Относительно воздушного шара, Волков собрал максимально возможные сведения о его устройстве. По его словам на изготовление шара использовано тридцать штук плотной шелковой материи. Взлетает он в воздух под действием горячего воздуха. До захвата Казани самозванец использовал небольшую жаровню для наполнения шара. Этого хватало для подъема подростка или девицы. В Казане шар сделали больше и к нему приладили одну из нововыдуманных горелок. Как доносят из Нижнего Новгорода, с новой горелкой шар может подолгу висеть в воздухе и поднимает одного взрослого человека. Сам самозванец неоднократно поднимался и управлял обстрелом нижегородского Кремля.
Екатерина покачала в удивлении головой, вернулась в кресло.
— Я сделал запрос в Академию Наук, относительно того, когда и где появлялись проекты летучих шаров. Наши академики обнаружили единственное свидетельство, что некий португалец, Барталамео де Гусман, пятьдесят лет назад демонстрировал полет воздушного шара при дворе короля Жуана пятого, за что был обласкан и произведен в профессора. Но ни каких последствий эта инвенция, до сего дня, не имела. Тем более в военном деле.
— Могли и скрывать — императрица еще раз перечитала слова песни, вздохнула
— Ничего не смогли академики рассказать мне и о греческом огне — продолжал докладывать Суворов — Кроме того что его невозможно потушить водой. А из того же Нижнего Новгорода доносят что минимум один раз самозванец применил против крепости именно его. По рассказам очевидцев, залить водой эту зажигательную смесь не удавалось. Из всего сказанного следует что под личиной Пугачева скрывается какое то третье лицо. Про которое мы ничего не знаем. Но которое выполняет миссию данную ему какой то из великих держав. Это может быть и Османская империя, но я предполагаю что это проделки её верного союзника Франции.
— Все к одному — кивнула Екатерина — Этот негодяй Де Дистрофф, Озакан, монеты…
— Ежели это так — глава Тайной экспедиции убрал бумаги за обшлаг — Мыслю — мы имеем дело с эмиссаром европейских масонских кругов нацеленного на разрушение нашего Отечества.
— Масоны? — живо заинтересовалась императрица
— Мне докладывают, что зашевелились в московской ложе — Суворов подошел ближе, понизил голос. — Читают послания Пугачева на своих заседаниях, выдумывают законы которые они бы желали установить в России когда придет к власти самозванец. Послали Новикова с тайной миссией к маркизу
— Ах, предатели! — Екатерина сжала веер так, что побелели пальцы — Французские масоны, всех сходится
— Наша аттестация сего мерзавца сильно занижена. Мы в манифестах своих и в проповедях, что синода указал читать в церквах, называем самозванца «вором и донским казаком». И всякий кто с ним встречается лично тотчас перестает верить нашим словам. Потому как не может донской казак иметь такое образование.
— Чтобы зародить сомнение пущай трактуют Пугача как французского шпика — решилась императрица — И надо сообщить в обе южные армии, что он действует в пользу нашего врага, Турции. Особенно это полезно будет донести до самых нижних чинов дабы отвратить их от прелестных писем да воззваний, что шлет Пугачев солдатам.
Суворов согласно кивнул.
— Сделаю, матушка! Сей же час отпишу Румянцеву и Василию Долгорукому.
— Поторопи, Долгорукого, генерал! Его армия зело нужна нам отбивать обратно Нижний, да Казань. Боюсь Орлов то один не справится!