Две столицы

Глава 1

Проснулся я внезапно, от громкого треска. Даже не треска, а грохота. В архиерейской спальне нижегородского митрополита было еще темно. Я подскочил на ноги, стал быстро одеваться. Шаровары, портянки, сапоги… Затем поверх нательной рубашки натянул красный бешмет — подарок казанских мастериц. На ремень прицепил саблю, заткнул за пояс два английских пистолета. Грохот продолжался и даже усилился. Нас обстреливают?!?

Почему тогда в окне не видны огни пожаров? Да и казаки конвоя спокойно стоят во дворе, курят трубки… Я вдохнул, выдохнул. Медленно надел на голову агеевскую «шапку Мономаха», бесстрастно вышел из спальни в горницу. Там сидело два охранника — Никитин и младший Творогов. Последний зевал так, что вот-вот челюсть вывихнет.

— И тебя царь-батюшка ледоход разбудил? — Никитин встал, зажег еще одну свечу — Чичас Жана кликну

Ага, вот оно что. Волга вскрылась.

— А кто еще проснулся? — я глядя на Творогова, тоже зевнул

— Да весь дом на ногах уже — Афанасий выглянул в окно, громко свистнул два раза. Казаки начали меняться в караулах.

Пришли Агафья с Жаном, принесли вычищенный от гари красный плащ с соболиной опушкой. Теперь я был полностью готов предстать перед подданными.

— Поехали, Афанасий, посмотрим на ледоход — я кивнул в сторону великой реки — Встретим рассвет на берегу

— Я соберу поснидать с собой — Агафья дернулась в сторону двери, но я покачал головой:

— Вернемся, здесь с генералами поедим.

Вместе с большим конвоем мы выехали с архиерейского подворья. Нижний постепенно просыпался и постепенно оживал после осады Кремля. Горожане шли по своим делам, появились большие группы вольных «аристократов духа» — челкашей, или галахов, как их зовут на Волге. Они приветствовали нас громким криком.

Ближе к берегу, у пристаней и причалов количество челкашей удвоилось. Вся эта голь и босота по весне, к началу ледохода, вылезала из разных щелей, где кое-как перемогала зиму, и скатывалась к Волге-матушке, к ее пристаням и причалам. Великая река кормила всех. Одни сбивались в артели грузчиков, другие подворовывали по мелочам, третьи — попрошайничали; и все были сыты, а главное, пьяны. Как мне рассказали выборные — водки в Нижнем истреблялось видимо-невидимо, поскольку любая работа по выгрузке или погрузке барж оценивалась одной мерой: количеством поставленных ведер спиртного.

Над лабазами и складами возвышался город, белея звонницами, золотясь в лучах восходящего солнца куполами церквей, красуясь двух — и трехэтажными дворянскими и купеческими домами.

Портило идиллическую картину лишь одно — закопчеными, выбитыми зубами полуразрушенных башен над рекой нависала выжженная, черная пасть Кремля. Дорого же он мне дался! Нет, потери в войсках были ничтожны — но то, что нас ждало внутри…

Взрыв Пороховой башни окончательно сломил волю к сопротивлению. Потом, кстати, так и не удалось доподлинно выяснить почему она взорвалась. Свидетели говорили что Ступишин в истерике от того, что часть гарнизона решила сдаться и спасти людей, приказал взорвать её. Это многие слышали. Но вот выполнить этот приказ было и некому и непросто, ибо башню и подступы к ней удерживали беглецы.

Скорее всего сами обороняющиеся совершили роковую ошибку. Ведь в суете боя все возможно. Уронили бочонок пороха, а там или искру подковками каблуков высекли, или масляную лампу уронили следом… В общем так и осталось это в загадках и будущие историки накрутят вокруг этого взрыва массу версий.

Ступишина же закололи сами дворяне, когда потребовали от него прекращения сопротивления. К этому времени реально полыхал жилой город верхней части кремля и масса некомбатантов жалась к стенам на всем протяжении от Коромысловой до Дмитровской башен. Объективно пора было спасать людей. Но губернатор скорее всего полностью сошел с ума. И в ответ на требование делегации дворян выпалил из пистолета в помещика Звенигородского, который говорил от лица собравшихся. Кто именно нанес смертельный удар губернатору я не выяснил. Кололи все, как раз из соображений круговой поруки. Не только у крестьян она практиковалась. Русское дворянство от своей почвы не окончательно еще оторвалось.

Кстати Звенигородский выжил. И присягать мне отказался. Заявил что он от Рюрика свой род ведет и ему невместно казаку присягать. И не он один такой упертый оказался. Большинство пошли в отказ. Это было связано с ожиданием скорого прихода Орлова с гвардией и моей якобы неизбежной гибелью. Тут уж репрессии не помогли бы. Так что я всех отказников пока определил на тяжелые работы по разбору руин крепости.

А Кремль выгорел целиком. После исхода всех его защитников, дома, стены и башни полыхали весь вечер и всю ночь и догорали еще половину следующего дня. Пламя добралось до всех пороховых запасов в башнях и с разной степенью катастрофичности подорвало их. Обильно дымил кремль еще пару дней. И когда я впервые прошел через еще не остывшую Дмитровскую башню я узрел апокалиптический пейзаж. Закопченные русские печи стояли посреди черной выжженной земли. Архангельский и Спасский соборы, да несколько церквушек торчали посреди этого полуразвалившемся руинами.

Список погибших на пожаре составляли неделю. Потому что опознанию поддавалась едва ли не десятая часть трупов. Остальных пламя не пощадило. Вычислили, что из общего числа засевших в крепости погибло от огня, удушья и перестрелки сто семьдесят девять человек. Возглавлял этот печальный список архиепископ Антоний.

Его смерть была поистине мученической. В него прямым попаданием угодил один из последних смоляных снарядов выпущенных капитаном Темневым. Причем по словам очевидцев архиепископа не убило сразу и умирал он страшно.

В народ сразу же запустили слух про то, что дескать архиепископ на ступенях собора призывал на мою голову кару небесную, а Господь стало быть тут же показал на чьей он стороне. Я тут же приказал Шешковскому распространить эту молву как можно шире, что он послушно исполнил.

Православный клир присмирел после пожара и послушно возносил молитвы за здоровье моего императорского величества. Про Екатерину в церквах не упоминали. Боялись.

С нижегородским самоуправлением я договорился к обоюдному удовольствию. Всем погорельцам недворянского сословия выделялись пособия на строительство, но за пределами Кремля. Владельцам разрушенных домов вокруг крепости казна платит компенсацию, но застройку очищенной территории запрещаю. Она остается в ведении городского самоуправления, но может застраиваться только красивыми каменными строениями по городскому плану от 1770 года. Который я с пафосом утвердил поверх росписи Екатерины.

Территория Кремля резервируется как место для будущей Нижегородской ярмарки взамен макарьевской. Строительство торговых рядов и восстановление благолепия крепости казна брала на себя, но и сборы с торжища тоже становились отдельной от городских доходов статьей.

Со своей стороны нижегородское самоуправление брало обязательство по устройству двух удобных спусков к Волге в обход крепости. Первым должен был стать тот, что в мое время назывался «Георгиевским съездом», вторым должен быть построен «Зеленинский спуск». Работ там было немало, но городу эти дороги были очень нужны. И я настоял чтобы за работы по строительству Георгиевского съезда принимались нынче же.

Со вторым съездом было сложнее. Надо было заключать в трубу речку Почайну протекающую по дну одноименного оврага. Обещал поискать толкового инженера. Который также займется восстановлением крепости и строительством торговых рядов. Найти бы его…

На руинах крепости мне досталось весьма мало трофеев. Пламя испортило и уничтожило почти все запасы. Даже крепостные пушки консилиум специалистов осматривали с большим сомнением. И Чумаков посоветовал при первом же случае продать их куда нибудь в Персию. Так или иначе но почти полсотни пушек у меня прибавилось. Половина которых были очень старые и нестандартных калибров. Впрочем у хорошего хозяина и ржавому гвоздю дело найдется, а для старых пушек у меня уже была задача.

Собрали и ручной огнестрел. Почти полторы тысячи стволов. Причем половину этого числа составляли именно стволы, поскольку ложи серьезно обгорели и требовали замены. Но были и приятные находки. У дворянского ополчения реквизировали два десятка штуцеров заграничной выделки. Оружие было конечно же охотничье. Богато украшенное и очень качественное. В пламени оно не пострадало, поскольку дворяне сдавали его выходя из крепости.

К этим стволам, а ещё к дюжине старинных затинных пищалей, обгоревших до железа, у меня тоже был сильный интерес. Конечно с точки зрения массовых армий говорить о нарезном оружии еще рано — слишком дорогое и сложное в обслуживании — но для узкого спектра задач ничего лучше и не придумать.

Ну и конечно же бриллиант среди трофеев — казна губернатора. Фельдфебель Громыхало доделал начатое и откопал мне кубышку почившего в бозе градоначальника. А точнее не кубышку, а несколько железных ящиков, доверху набитых золотом, серебром и «презренной» медью. Миллиона, увы, в них не было — часть казны была в векселях, которые к счастью каких-то купцов сгорели в доме — но восемьсот тысяч полноценных рублем мне достались.

Через три дня после падения крепости, рядом с Георгиевской церковью и в виду взорванной башни, состоялось массовое принятие присяги солдатами из крепости и немалой толпы новобранцев стекшихся под мои знамена со всей губернии. На этот раз персональную присягу я заменил на групповую.

Сначала каждый в строю громко назвался и был записан в свиток, а потом вся толпа хором повторяла за Подуровым слова присяги и после слов «Аминь» по очереди подходила целовать крест у священнослужителя и расписываться в свитке, кто умел. А кто писать не умел тот ставил в бумаге крестик напротив своей фамилии и Почиталин подтверждал своей подписью. Закончилась присяга хоровым исполнением «Боже царя храни».

Я вернулся из воспоминаний и перевел взгляд на Волгу. Над рекой и берегом моталась исполинская стая галок, сворачиваясь и распрямляясь, словно огромная черная простыня, заслоняя солнечный диск, проступающий сквозь мглистый, холодный воздух слюдяным кругом.

— Красота! — вздохнул Никитин, горяча коня. Я оглядел открывшийся передо мной простор. По Волге, разлившейся в ширину на несколько верст, а может, и больше, плыли, неслись льдины — маленькие, большие и целые снежные поля. У берега льдины сгрудились и почти не двигались, лежа сплошной массой, а дальше, ближе к стремнине, они плыли по течению споро, налезая друг на друга, с шумом и треском. Именно этот грохот меня и разбудил.

Кроме нас на берегу столпилось много народу. Каждый год волжский ледоход собирал весь город на бесплатное кино — отсюда на плывущих льдинах можно было увидеть все что угодно: то на большом ледяном поле, покрытом толстым слоем снега, виднелась часть дороги с вешками и санными колеями, желтыми от навоза; то оторвавшийся от берега и подмытый половодьем сарай с привязанной блеющей козой; то конура с собакой; то поленница дров, копны сена, не говоря о вмерзших в лед лодках, баркасах…

— Глядите други! — я повернулся к приехавшим генералам, протянул руку в сторону Великой реки — Вот так, как Волга по зиме вскрывает лед, мы вскроем всю дворянскую Россию. Мощным ледоходом пробьем путь простому народу в лучшее будущее!

— Любо! — дружный крик генералов и полковников заставил резво взлететь севшую на берег стаю галок.

Толпа прибывала. Появились выборные — Беспалов, Холезов, Понарев… Подошли поздоровались, поздравили по второму кругу с викторией. Разбор завалов кремля еще продолжался, но нижегородские купцы и промышленники уже получили крупные подряды на строительство. На моих глазах слуги вытащили «тузам» столы, накрыли скатертями.

— Не побрезгуйте с нами, ваше величество, откушать — Беспалов самолично налили в серебряный кубок вина из графина, подал мне — Господа генералы, прошу за стол

Военачальники дождавшись моего кивка, начали рассаживаться. Купец демонстративно отпил из графина, показывая, что вино не отравлено. Хмурое лицо Никитина разгладилось.

— Эгей! — по берегу, нахлествывая коня скакал удалой Чика. Казаки и генералы вскочили, принялись приветствовать Зарубина. Тот улыбался, гарцевал. Любопытствующая толпа нижегородцев все прибывала, Никитину пришлось выстроить второе оцепление, чтобы сдержать народ.

— Все уделали по твоему слову, царь-батюшка — смеясь начал рассказывать Чика, спешившись — Клевали Орлова целую седьмицу у Владимира. Покель к нему не подошли конные лейб-гвардейцы, да гусары с карабинерами из питерского легиона. А тама Андрей Афанасьевич дал приказ отступать.

— Хвалю! — я кивнул Баташеву и тот опять налил в кубок вина. Собственноручно поднес его Чике, тот довольно прищурился, махом выпил. Перевернул, показывая последнюю каплю. Все по обычаю.

— Где нынче Овчинников с Мясниковым? — поинтересовался Подуров

— Подходят к городу с полками — Зарубин начал жадно поглощать снедь, что слуги разложили на столе. Глядя на него принялись кушать и выпивать генералы с выборными. Кто-то из купцов притащил даже целую четверть водки. — Эй там! — я прикрикнул в конец стола — Сейчас же час убрали бутыль! Пьянства не потерплю!

— Царь-батюшка! — Чика прижал руки к сердцу — Дозволь забрать четверть в полк — порадовать боевых товарищей!

— Как же ты заберешь чужое? — поинтересовался я

— Легко. На спор — Зарубин нам подмигнул, заломил шапку — Эй, господа торговые люди! А давайте биться на спор

Купцы оживились. Делать заклады в Нижнем любили.

— О чем спор? — поинтересовался Холезов

— А вот ежели я перейду по льдинам на тот берег Волги? Сколько вы готовы поставить в заклад?

Народ загудел, я дернул к себе Чику за рукав.

— Не дури! Голову сложишь!

— Не, царь-батюшка, не сложу! Я заговоренный. Под Владимиром двух лошадей подо мной убили — а я вона жив!

Сильно жестикулируя, пуча глаза, Чика начал торговаться за заклад.

— Господа хорошие!.. — услышал я — Четверть — это в одну сторону. Ставьте две… и я махну туда и обратно!

Купцы, переглянувшись, согласились. Я лишь покачал головой. Жизнь — ценой полведра водки. Вот такие нравы в 18-м веке…

Чика скинул бешмет, взял багор рядом с одной из лодок, подбросил в руках, проверяя увесистость, и направился к реке. Мы пошли все следом. На берегу уже стояло тысяч десять народу. Тишина была полная — лишь треск льдин нарушал ее.

У берега лед был малоподвижным и довольно толстым — какое-то время Чика шагал по реке, как по земле. Потом начались разводья между льдинами, вода в них «кипела» от стремительного течения… Зарубин начал прыгать, перелетая с льдины на льдину, тыча в лед багром и им же балансируя, чтобы сохранить равновесие.

Купцы на берегу громко приветствовали каждый удачный прыжок полковника.

Чика дошел до стрежня; тут он сбавил скорость, тщательно выбирая льдину, прежде чем ступить на нее, старался сохранить равновесие, играя багром, телом…

Две четверти водки, поблескивая, стояли на земле и отбрасывали от себя радужную тень, прозрачную и колеблющуюся от лучей весеннего солнышка. Купцы и выборные подбадривали криками Зарубина, который, теперь превратившись в плохо различимое пятно и уже не мог их слышать.

Черная, как туча, большая стая галок развернулась во всю мощь на фоне солнца, отбросив на землю скользящую тень.

Толпа на крутых откосах берега переживала за казака — судя по разговорам, которые я слышал — каждую весну кто-нибудь бросал такой вызов Волге, и каждый раз новгородцы заново переживали это событие.

Чика, добравшись до противоположного, лугового берега, почти не был виден, но у Подурова с собой было подзорная труба, и он громко комментировал происходящее:

— Дошел… Дошел!.. Теперь на берегу!.. Машет багром!.. Отдыхает!..

Возбужденные зрители протискивались поближе. После продолжительной паузы Подуров громко воскликнул:

— Пошел! Назад пошел!..

Постепенно Чика начал обозначаться яснее, вот он уже допрыгал по льдинам до середины реки. Миновал самую стремнину. Ему осталось преодолеть меньше четверти расстояния. Совсем недалеко было сплошное поле льда, и тут разводье перед льдиной, на которой он стоял, вдруг начало увеличиваться. Зарубин, широко размахнувшись, метнул багор в проплывающую перед ним ледяную глыбу и прыгнул. Но металлическое острие багра плохо воткнулось, казак стал соскальзывать в воду. Народ дружно ахнул.

Кто-то из казаков бросился по льду к полынье.

Чика же боролся. Его ноги уже были в воде, багор утонул, но он еще держался. Льдину тащило вперед, Волга «кипела». Наконец, Зарубин оттолкнулся, поплыл.

— Веревку кидайте! — не выдержал я. Мой громкий крик достиг казаков, что стояли на ледяном берегу. Один из них размахнулся, кинул веревку. Чика попытался за нее ухватиться, но не смог. Его голова то и дело исчезала в воде.

— Господи помилуй! — рядом перекрестился Никитин

— Кидайте еще раз! — от моего крика усевшаяся на берег стая галок взлетела вверх. Народ принялся кричать: «Кидай, кидай»

Казаки проваливаясь, бежали по ледяному полю, наконец, один из них размахнулся и еще раз выбросил веревку.

— Схватил, схватил! — Подуров разглядывал в подзорную трубу Зарубина — Тащите же, черти!

Казаки вцепились дружно в веревку и мощным рывком выдернули Чику на ледяное поле. Тут же подхватили под руки, буквально понесли к нам. На берегу раздалось дружное «Ура!»

Зарубин был синий от холода, стучал зубами. Мутными глазами посмотрел на меня, на купцов.

— И где моя водка?

Военный совет собрался в обширной трапезной Благовещенского монастыря. Только сюда можно было пригласить всех моих полковников и генералов и не давиться как в вагоне метро в час пик. А высшего воинского народу в Нижнем Новгороде, в конце марта, оказалось изрядно. Вернулся Овчинников из своего рейда, притащив с собой порезвившихся на дворянских усадьбах башкиров и киргизов. Так что моя армия сейчас была в самом сконцентрированном состоянии.

Я беседовал с Перфильевым о делах снабжения войска, когда прибежал вестовой и доложил, что: «господа полковники и атаманы собралися и ждут нас». Ну, раз так — можно и начинать.

Трапезную к военному совету подготовили. Выставили все столы длинной буквой «П» и расставили рядами стулья. Торцевую стену с ликами святых, задрапировали кумачем. Когда я вошел, все разговоры стихли, присутствующие встали и поклонились. Я перекрестился на красный угол с иконами, уселся на трон во главе стола и знаком усадил всех остальных.

По правую руку от меня сидели министр обороны генералы Тимофей Подуров, Андрей Овчинников и бригадир Мясников, по левую канцлер Афанасий Перфильев и приехавший вслед за войсками — Хлопуша. Шешковский расположился за общим столом, но в первом ряду. Не мудрствуя лукаво, и не разводя протокол, я решил вести совет сам.

— Всех сердечно рад видеть живыми и почти здоровыми, — я с усмешкой покосился на захорошевшего Зарубина-Чику, для которого купание в ледяной воде даром не прошло и он теперь старался не отсвечивать на дальнем конце стола с изрядной тряпицей, которой приходилось вытирать сопли.

— Мы впервые собрались все вместе. Многие из вас друг с другом не знакомы, но по ходу совещания познакомитесь. А пока я прошу Тимофея Ивановича рассказать всем нам о наших воинских силах на сегодня.

Подуров встал и без всякой бумажки начал:

— Стало быть, с пехоты начну. В готовности у нас девять полков. Три полка оренбуржских, два заводских, три казанских и один куропаткинский.

Все посмотрели на Николая Куропаткина, который отличился на взятии Нижнего тем, что тушил пожары в городе. Успешно тушил.

— Все девять в полном штате — продолжал Подуров — Вооружены полностью и хоть как то обучены. Опыта боевого всем не хватает — тяжело вздохнул генерал, почесал затылок — Десятый полк, Нижегородский, только зачали верстать и он к бою готов не скоро будет. Да и ружей на него не хватает. Все годные мушкеты с нижегородской добычи ушли в куропаткинский и казанские полки. Так что с дрекольем маршируют покеда.

Полковники заулыбались в усы. Многим пришлось пройти этот этап в обучении.

— Окромя того, Аблай, хан правитель средней киргиз-кайсацкой орды, поклонился нашему государю большим конским табуном. И государь повелел полк Куропаткина сделать драгунским. Конному бою учить не будем, ибо не успеваем уже, но быстрые марши делать он будет наравне с кавалерией.

— Промеж тем людей, желающих биться с барями, пришло у нас ещё на три полка. Но ни вооружить, ни военачальников им дать мы не можем. Потому всех их определяем под начало Павлония Арапова и назначаем его пионер-бригадиром над двумя пионерскими полками. В офицеры к нему пойдут все кто фортификацию разумеет. Так что господа не супротивляйтесь ежели отнимать будем из ваших полков.

Теперь уже присутствующие улыбаться перестали. Кадровый голод жуткий — никто не хочется расставаться со своими командирами.

— По кавалерии також имеется девять полков. Но два из них сейчас за Уралом с Лысовым и Шигаевым. А в наличии два Яицких, Оренбуржский, Гурьевский, Уразовский…

Теперь все посмотрели на князя Уразова. Он единственный был на совете от иноверцев. Киргиз-кайсацкий хан Нур-Али еще в конце зимы уехал в Оренбург — за новыми сотнями повстанцев из будущих казахов. Башкирский князь Юлай Азналин был ранен под Владимиром. Теперь его выхаживает доктор Максимов, а сын — Салават сидит у постели отца.

— По артиллерии решено в полки пушек не давать — Подуров продолжал докладывать — Все стволы будут собраны в артиллерийском полку Чумакова, куда також всех сведущих в артиллерийской части офицеров и рядовых передать надобно. Сейчас у нас в готовности пудовых единорогов — пятнадцать, двенадцати фунтовых пушек и полу пудовых единорогов — девятнадцать, шести фунтовых — двадцать. А також трех и четырех фунтовых пушек двадцать пять. Сведены они будут в роты тяжелой, средней, легкой и конной артиллерии. И придаваться будут полкам по мере надобности.

— Если все под итог подвести, государь, то пехоты у нас десять тысяч, конных пять с половиною тысяч. Пушек общим числом семьдесят девять.

Подуров поклонился и сел.

— Хорошо, — поблагодарил я его кивком головы. — Про наши силы мы узнали, теперь про силы нашего противника нам расскажут тайники.

Афанасий Тимофеевич с Шешковским переглянулись, потом Хлопуша кивнул своему заместителю. Степан Иванович встал, откашлялся. Взял со стола листок бумаги:

— Из разных источников нам ведомо — Шешковский коротко поклонился Овчинникову и Мясникову — Что неделю назад под рукой Орлова во Владимире было четыре полка лейб-гвардии — Преображенский, Семеновский, Измайловский и Конный. Кроме того к нему до распутицы подошли тысяча двести гусар и карабинеров Санкт-Петербургского легиона и батальон Ингерманландского пехотного полка. Общим числом войско Орлова сейчас составляет восемь тысяч пехоты и три тысячи кавалерии при двадцати четырех трех фунтовых пушках.

Полковники заулыбались. Наши силы явно больше, в первую очередь по артиллерии. А она как известно — царица боя. Но по мере того, как Шешковский докладывал — улыбки стали испаряться с лиц.

— …в Москве из-за распутицы застряли отдельные сводные батльоны Псковского, Ладожского, Великолуцкого, Черниговского полков. Точно их численность узнать не удалось, но суммарно не менее четырех с половиной тысяч человек при легкой артиллерии.

Теперь уже и генералы завздыхали.

— По неподтвержденным сведениям — продолжал добивать военачальников Шешковский — Ожидается присылка с польских провинций кавалерии в составе нарвского карабинерного полка и казанского кирасирского. Это даст Орлову ещё около двух тысяч регулярной кавалерии. Возможны и иные подкрепления. Еще под руку графа стекается дворянское конное ополчение неизвестной численности. Я оцениваю его примерно в три-четыре тысячи человек. Тяжелой артиллерии замечено не было. У частей, застрявших в Москве при себе имеется восемнадцать легких пушек. На сегодня это все по противнику.

Шешковский поклонился и сел. Народ притих, переваривая цифры.

Если все названные части соединяться с Орловым, то его армия будет иметь 12–13 тысяч пехоты и восемь тысяч конницы. Казалось бы цифры почти сравнимые… Пехоты и конницы больше у «любовничка», зато пушек — у меня. Плюс пуля Нейслера. Но качество! Стреляют в полках плохо, пороха не хватает. Ружья старые, расстрелянные с большой разницей по калибрам, что сильно затрудняет изготовление пуль.

У Орлова же под рукой кадровые части прошедшие прусскую и польскую кампании. Гвардия хоть и не воевала давно, но там самые замотивированные рядовые. Конечно, времена когда она целиком состояла из дворян уже прошли, но большая часть нижних чинов — это лучшие солдаты, переведенные из армейских полков, у которых есть реальные надежды на выслугу чина и на пенсию. Кроме того часть унтер-офицерского состава в полках действительно родом из беднейшего дворянства так что вполне можно считать эти части устойчивыми к нашей пропаганде.

Я поднялся и заговорил:

— Господа полковники и генералы. Не будем лукавить и признаемся себе вполне честно, в чистом поле и при правильном линейном сражении войска Орлова разобьют нас наголову.

Тихо переговарившиеся генералы разом замолчали. Я заметил, как синхронно кивнули полковники из дворян — Ефимовский, Чернышов, Крылов и Симонов.

— Посему мы должны избегать правильного сражения как можно дольше и постараться нанести значительный урон войску противника любыми другими способами. Я предлагаю высказываться господам полковникам, как это сделать.

Я сел, а полковники тихо загудели и стали переглядываться в поисках самого инициативного. Поднялся полковник Толкачев, из яицких казаков бунтовавших еще два года назад. В реальной истории он был одним из активнейших атаманов. В этой же вполне справный командир первого заводского полка.

— Наш государь конечно вправе опасаться за свое воинство. Но на арском поле мои заводские от удара бибиковских не побежали, так что не все так плохо.

— Это потому, что не успели побежать, — проворчал Симонов. — Быстро вас артиллерия выручила. Картечь противу кавалерии страшная сила. Второй раз ловушки подобной той, в которую Бибиков угодил, не получится.

— Это почему же? — Возмутился Толкачев.

— Потому что у Орлова пехота главная, а не конница, — ответил вместо Симонова Крылов. — Она хоть и идет медленней, но к огню пушечному и ружейному устойчивее. А кроме того, коннику что бы нанести урон доскакать ещё нужно, а пехота будет с тех же ста шагов по тебе гвоздить, что и ты. И вот тогда и посмотрим как под обстрелом наши крестьяне будут стоять и команды выполнять.

— А мы их с трехсот начнем! — Выкрикнул Толкачев. — Нам государь еще в Казани новые пули дал спытать. Мы на коровах пробовали и могу сказать со всей правдивостью, что на триста шагов пуля убойности не теряет в отличии от круглой, а по кучности намного лучше. Так что залпировать мы начнем раньше и до штыковой много больше людей выбьем у орловских.

— Вот на штыковой они и отыграются, — Симонов не мог не оставить за собой последнее слово.

Я решил прервать эту неконструктивную перебранку.

— Господа полковники, прекратите. Лучше подумайте можно ли обойтись вообще без штыковой?

Поднялся Крылов.

— Петр Федорович, мне кажется, что для наших полков в имеющихся кондициях как раз штыковая была бы лучше всего. Это от обстрела солдаты могут попытаться убежать. А вот когда драка перешла в штыковую, тут уже не хочешь, а воевать будешь. И победу в бою можно добыть тем, что презрев четкую линию баталии сосредоточить на каком нибудь из флангов решительный перевес в силах. И обрушив этот фланг развернуться на центр противника добывая окончательную победу.

Это он, зараза, мои рассуждения повторяет, что я ещё на пути в Казань высказывал. Тогда речь зашла о построении батальонными колоннами, и я именно этот аргумент приводил. Впрочем мне нравится, что он мои слова мимо ушей не пропустил, в отличии от прочих «перевертышей». Но надо было ответить на аргумент:

— Не забывай, что у Орлова в пехоте численный перевес, и если мы сосредоточим силы на одном фланге, то на противоположном и в центре получим поражение. Так что тактика колонн, о которой все мы мыслим, хороша для больших армий. Нам же надо численный перевес Орлова сточить без собственных потерь. Прошу давать ваши пропозиции.

Опять воцарилась тишина и тут поднялся Куропаткин.

— Государь. Я так мыслю, нам надо использовать свое преимущество в дальности огня как ружейного, так и артиллерийского. И вот тут нам на руку то, что Орлов непременно хочет атаковать нас. А значит и на полевые укрепления пойдет не задумываясь. А у нас сейчас с лопатами людей как бы не больше чем с ружьями. Две тыщи у Павлония, да целый Нижегородский полк почти без оружия. Они нам накопают редутов колик треба. И мы можем до последнего вести огонь с тех редутов, а потом их бросать и тикать на следующую линию. Так мы можем потерь избежать и у Орлова пехоту сильно проредить.

— Мда… А на отступлении нас не порубят конные? — Спросил Ефимовский.

— Ну ежели у нас и своя конница наготове будя… Пущай попробуют. Акромя, мои-то драгунами будут, так что отскочить быстро смогут. А пушки надо будет с позиций снимать чуть раньше, чем пехоте отступать надобно будет уже. И тяжелых пушек в такие сражения не брать! Токмо легкие и средние, иначе батареи потерять можно.

Слуги внесли в трапезную подносы с бокалами. В них был чай и сбитень. Чика тяжело вздохнул. Его душа явно просила «продолжения банкета».

— Ну, если вся пальба будет только от драгун, да от трех десятков пушек, — задумчиво протянул Крылов, — то особого ущерба вся эта суета не принесет. Вот если бы все наличные силы выставить да быстро отойти, как вы сказали, тогда был бы толк. Но увы. Пехоте не оторваться от пехоты без значительных потерь, которые будут ничем иным как поражением.

— А если я скажу Вам, Андрей Прохорович, что пехота может бежать со скоростью конного, что вы мне скажете на это? — Хитро прищурился Овчинников

— А скажу я вам, любезный Андрей Афанасьевич, что вы фантазер каких мало, — ухмыльнулся Крылов. — Где же вы таких кентавров найдете?

Полковники захохотали, и сам Овчинников смеялся не меньше прочих. Но когда хохот утих он сказал:

— Как то раз, когда в захваченной Сорочинской крепости мы собирали ополчение для батюшки царя. На нас напала легко-конная команда сабель в двести. Ну, то есть не напала, а к крепости подошла, когда мы там были все неготовые — ворота разбиты, пушки заклепаны…. У меня было полсотни конных, и мы вполне могли уйти, но бросать пехоцких на расправу катькиным солдатам было нехорошо. Повозок и лошадей добыть мы уже не успевали. Времени было мало. И потому мы так сделали. К седлам веревки привязали и потрусили не торопясь прочь. А пешие за те веревки держались и бежали без устали почти час. И за тот час мы почти на десять верст убежали. Способ то нехитрый и все казачки про то знают. Так что если каждому драгуну ещё двух пехоцких на постромках прицепить, да мушкеты на коня закинуть, то оторваться от орловских можно быстро.

Народ зашумел, обсуждая этот трюк. А я просто замер мысленно представляя, как огромными зайцами скачут солдаты на привязи к конникам. Пошумев и поспорив господа полковники из казаков и крестьян сочли, что способ может и годный, но только если в чистом поле. Потому как на дороге такое построение колонну растянет неимоверно. И если первые будут бежать бегом, то задние долго ждать своей очереди на движение и рискуют попасть под удар противника. Попробовать такой маневр вызвался Крылов и Овчинников.

Когда на эту тему успокоились с предложением выступил атаман Карга, то есть полковник Каргин Никита Афанасьевич, принявший Второй Яицкий казачий полк после стремительно повышения Перфильева до канцлера.

— В поле то оно понятно как делать но все ж таки от пуль и ядер и наших потерять можно изрядно. Вот хорошо было бы заставить Орлова какую нибудь крепость штурмовать. Что бы умыть их кровью хорошенько.

— Да кроме Мурома между нами и нет ни какого города. А там не крепость, а тьфу! — Плюнул Куропаткин. — Ловушка одна, а не крепость.

— А ежели не в крепости сидеть, а на улицах бой дать, — не унимался Карга. — Жителей из города выгнать всех до одного, и каждый дом под фортецию перестроить. С бойницами, да валами. И пушки поставить на картечь. Они ряд домов отобьют, а мы их подпалим и за следующим ждем. Они снова отобьют а мы снова отступим. На штурмах то они крови прольют куда больше чем мы за стенами. А потом мы раз и уйдем. Нам-то этот город не нужен, поди. Так и будем отступать, пока орловские не сточатся. А вот тогда и генеральную баталию дать можно. А там уж и большие пушки помогут.

Снова зашумели полковники, а я призадумался. Идея довольно революционная, чего уж там…. У этого казака талант воинский, или я тут уже сам не заметив идей назапускал? Хотя про этакий Сталинград точно никогда никому не говорил. Даже удивительно откуда такие мысли — неужели я своим появлением в этой реальности заставил людей думать по-иному?

До глубокой ночи обсуждали план кампании против Орлова и решили, что она будет состоять из трех частей. Во-первых, сразу после окончания распутицы, на дороге от Владимира на Муром надо будет попробовать тактику огневых контактов и убегания от штыковой в чистом поле без всякой инженерной подготовки. Потом в Муроме дать уличные бои на подготовленных позициях и вовремя оставить их. А третьим этапом будут огневые засады на пути от Мурома к Нижнему Новгороду. Но там они будут уже на подготовленных позициях с применением к тамошней холмистой местности.

Генеральное сражение решили не давать пока число солдат у Орлова как минимум не сравнится с нашим. Хотя многие хвастались, что после Мурома у Орлова рота останется. Ну, ну… Оптимисты. Хотя, к тому что мы напланировали Орлов готов быть не может.

Пока шумели полковники я переговорил с Мясниковым, который рвался со своей опостылевшей должности Главного Полицейского куда нибудь обратно в бригадиры. Я дал себя уговорить и поручил ему самую тайную часть всего плана, о котором на совещании не говорилось. Это всякого рода диверсии и подлости.

Я не собирался брезговать ничем. Ни отравленными колодцами, ни ночными нападениями на биваки. В том числе на Мясникова я возложил и подготовку снайперов — мы их назвали меткими стрелками.

В эту галантную эпоху было принято, чтобы офицеры шагали впереди своих войск. По крайней мере, военачальники уровня рота-батальон. Вот они и должны были с гарантией умирать при каждой атаке, равно как и прислуга пушек. Но если на лихом коне в прицел влезет какой нибудь полковник или сам Орлов, их тоже жалеть не будут. Овчинников перед советом порассказал какой ужас Гришка творил в Москве и ее окрестностях. Повешенные вдоль дорог жители деревень, обесчещенные крестьянки, сожженные хаты и целые поселки…

Нет. Любые средства оправдывают мои цели.

Совещание закончилось, и ко мне, дождавшись пока я останусь один, подошел Шешковский.

— Ваше величество. Я имею основания подозревать в подготовке к побегу полковника Чернышева и нескольких его офицеров из принесших вам присягу. Думаю, после сегодняшнего совещания он вполне может решить, что заслужит прощение, ежели доберется до Орлова с вашими планами.

Ясно. Степан еще раз выслужиться решил. Послушаем.

— Возможно вам неизвестно, ваше величество, но военную карьеру он начал лакеем при дворе Елизаветы Петровны добравшись до чина поручика. Продолжил он карьеру услужая вашей супруге и дорос до полковника, не покидая дворцовых покоев. И только после этого, из за какой то провинности назначен был комендантом Симбирского гарнизона. Так что как военачальник он ничтожен, и знает это за собой прекрасно. И очень боится предстоящих баталий. Так же он знает императрицу достаточно хорошо, чтобы иметь надежду разжалобить её при личном объяснении. Я ещё в Казани приставил к нему человека в качестве денщика. И теперь мне доносят что полковник собирается с некоторыми офицерами и долго беседует за запертыми дверями. Вина не пьют. Расходятся осторожно. Жгут бумаги. Есть и другие признаки.

Опять заговор! Прямо как щупальца у осьминога. Отруби одно — на его месте вырастут два.

— Прошу дозволения превентивно задержать изменника и допросить с пристрастием ибо у меня недостаточно сил, чтобы караулить его круглые сутки и перехватить если он пойдет на прорыв.

Я задумался. Смогу ли я когда нибудь до конца доверять Шешковскому? Если не брать во внимание провала с заговором в Казани и шашни вокруг семьи Пугачева, все это время он мне был неизменно полезен. И сейчас особенно. «Шведы» отправленные с купеческими караванами по России начали голубиной почтой приносить первые важные разведданные. Когда агенты доберутся до европейских столиц — ценность сети Шешковского удвоится, а то и утроится…

— Нет. Пусть явно свои намерения обозначит. Ежели опасения подтвердятся — хватайте изменника. Офицерью из дворянчиков надо острастку давать. Зарубину дам приказ выделить вам, Степан Иванович, казаков для постоянной готовности к поимке беглецов. Ваша задача будет вовремя им дать знать.

— Хорошо, ваше величество. Ещё я хочу обратить Ваше внимание на полную ничтожность полковника Симонова как командира. Он совершенно равнодушен к делам своего полка, пьянствует….

— Спасибо Степан Иванович, об этом мне уже известно. Проследите за Чернышевым. Это наиважнейшее дело.

На День всех святых, 22-го марта во дворце случился знатный переполох. Около полудня какие-то отдалённые, глухие удары, словно раскаты далёкой грозы, стали доноситься до слуха всех, живущих в Петербурге и его окрестностях.

Заслышав бухающие удары, Екатерина вздрогнула, побледнела и подняла глаза на Вяземского и других, кто сидел и стоял вокруг её невысокого стола, за которым совершала государыня свой малый туалет.

— Канонада! — едва могла выговорить императрица — Так близко… Неужель маркиз?!?

— Послать узнать: что такое? — осведомился обер-прокурор Сената. Вяземский обеспокоенно переглянулся с Суворовым, который также присутствовал на приеме. Оба встали, подошли окну.

— Ну что там? — Екатерина сжала веер побелевшими пальцами

Другие придворные тоже выглядели не лучшим образом — трясущиеся руки, бегающие глаза… Совсем недавно пришли сведения о падении Тюмени и Уфы. Хоть Екатерина повелела держать в секрете военные неудачи на востоке — шила в мешке не утаишь.

И вдруг, как боевая труба, прозвучал голос государыни, совершенно и быстро овладевшей собою:

— Да что вы, друзья!.. То небось флотские салютуют чему-нибудь — Пошлите, Александр Алексеевич, узнать, да поскорее.

Вяземский согласно кивнул, вышел на минуту. Придворные тоже потянулись на выход. Екатерина же приказала как ни в чём не бывало продолжать свой туалет, попутно беседуя с Суворовым.

— И что же, цесарцы? Все также войной грозят?

— Истинно так, ваше величество — согласно кивнул париком глава Тайной Экспедиции — Аппетиты их растут. К Бухаресту и Белграду требуют Софию.

— А Царь-град им не потребен? — желчно усмехнулась Екатерина

— Мы сейчас не в той диспозиции, чтобы торговаться — опустил глаза Суворов — Дела у Румянцева все хуже, в Константинополе голод, через день восстания черни, растянутые коммуникации по всей Валахии атакую башибузуки

— Надо снимать осаду! Ведь прорвались же в город Спиридов и Хметевский! Кстати, Александр Алексеевич — обратилась императрица к вернувшемуся Вяземскому — Ты заготовил указы о награждении наших моряков?

— Сегодня будут готовы — обер-прокурор опять подошел к окну, стал смотреть в сторону Петропавловской крепости

— Не тяните с ними. Нам нынче очень нужны русские победы!

За окном вновь раздались бухающие удары.

— Похоже на взрывы бомб — задумчиво произнес Суворов

— Господа, господа! — Екатерина ожгла взглядом царедворцев — Прошу сосредоточится на текущем вопросе. Василий Иванович, что слышно об армии Долгорукова?

— Приказы все отосланы еще прошлым месяцем — Суворов встал, подошел к Вяземскому. Краем глаза взглянул на улицу. На набережной суетился народ, бежали торговцы, скакали конногвардейцы — Василий Михайлович лично выходит из Крыма с полками в сторону Ростовской крепости. Оставил ахтырских гусар и два батальона под командованием Буховстова у реки Калала сторожить Едичанскую орду. Ежели все будет по плану, к июлю выйдет к Москве.

— Когда у нас шло все по планам? — тяжело вздохнула Екатерина — Донские казаки с ним?

— С ним — покивал Суворов

— Опаску я имею на их счет — императрица тоже встала, подошла к окну. Теперь все трое смотрели на суету на набережной — Эти донцы — первые воры. Не ты ли мне, Василий Иванович, докладывал, что они сносились с маркизом и даже были у него на Казани?

— Платов их вот как держит — Вяземский показал сжатый кулак

— Надо идти — Екатерина прислушалась к шуму во дворце — Не то эти зайцы разбегутся в панике по всему городу

Императрица вымученно улыбнулась, и потом к ожидающим её напуганным придворным в аванзал, спокойная, ясная, даже весёлая. И, глядя на эту удивительную женщину, все воспрянули духом.

Наконец прискакал посланный гонец, сразу за ним явился генерал-полицмейстер Петербурга Чичерин:

— Успокойтесь, ваше величество. Врагов не видно… Это несчастье вышло небольшое. Видно, уж Господь попустил… В арсенале, на Выборгской стороне, огонь заронил кто-то… До сотни бомб снаряжённых взорвало на воздух.

— А погреба? — веер в руке Екатерины треснул — Порох там…

— Всё цело, государыня… И не убило никого. Один солдат сгорел. Видно, он трубкой огонь и заронил… Покарал его Бог… Всё цело. Стёкла повыбило… Дело пустое…

— Ну, слава Богу. Не попустил Господь.