Две Цены

Глава 5

Звездный полог раскинулся над головой двух припозднившихся с ужином путников, которые, едва свернув с имперского тракта, тут же затерялись меж деревьев ближайшего перелеска. Там с предосторожностями развели костер, чтобы не увидели с дороги, сложив сухие ветки за густым кустарником, в низине у корней высокого дуба, и приступили к ужину.

Где-то рядом заухал и сорвался с ветки филин.

— Ночной охотник, — усмехнулся темный эльф, увидев, как филин плюхнулся в траву и снова взмыл, сжимая в когтях добычу. — Значит, место здесь спокойное.

— Все равно мы слишком близко к тракту, — возразила полуэльфка. Она достала из сумок немного еды, и Карасу налету подхватил черствую горбушку.

— Куда теперь? — спросила Гюрза.

— Неверный вопрос, — задумчиво произнес палач. — Скажи лучше, ты со мной? Можно ведь просто следовать за кем-то. Что ты выберешь? Ты искупила предательство. Я не держу, хоть одному мне и трудно придется.

— Я с вами, но мне нужно знать зачем и куда мы направляемся? Почему мы дрались на тракте, когда наткнулись на обоз?

Карасу опустил голову, прикрыв рукой раненое в последнем бою плечо:

— Не удивляйся моему служению демонам shar’yu’i. Я поступаю так, потому что это последняя возможность вернуть былое величие моему народу. Вот скажи мне, что еще может потребовать твоей жизни, как ни это? И я готов! Я знаю, что погибну. Рано или поздно, и на мое место некому будет встать, но я хотя бы попытаюсь. А ведь когда-то я тоже был охотником на демонов. О, как я был слеп!

В голосе темного эльфа сквозила горечь. Грозный воин сжался от холода у костра. Черты его лица ожесточились:

— Если такова цена, чтобы вернуть моих сородичей из Пепельных Пустошей, вырвать из того ничтожества, в котором пребывает мой народ — я согласен. Ведь для остальных мы никогда не станем больше равными и… Приемлемыми для дипломатии и торговли. Видимо, слишком долго жили сами по себе. Даже те, с кем я дрался плечом к плечу, будучи охотником на демонов, предали меня. Бросили раненого и обессиленного. Смешно… Меня излечила от ран и выходила та демонесса, которую мы так стремились прикончить. Я понимаю, мир изменился. На поверхности больше никогда не протянут руку страждущему, особенно если прежде он был силен и смел. Это и превращает надежных союзников в нечто, что безжалостнее самого заклятого врага! Довольно же я насмотрелся лицемерия. Теперь только дела, а не пустые обещания!

— Значит, это не только слухи? — изумилась полуэльфка. — Проклятье демонов действительно существует?!

— Да, — Карасу вскинул голову, — они, точно так же, как и мой народ, были низвергнуты в прах собственным могуществом, которое не смогли обуздать. Они бежали в этот мир, проникнув через Бездну из своего полыхающего огнями измерения, где взорвалось дневное светило. Это они возвели цитадель в чертогах гор Драконьего Проклятия. Даже Zeg’Zesa, страж Бездны, не тронула их в обмен на клятву никогда более не идти по той дороге знания, которая уничтожило прежний их дом.

— Мы поклялись, все как один, но, вскоре, о нас прознали люди, — зловеще произнесла тень, бесшумно приблизившаяся к костру. — Они заключили с нами мир и обещали помощь. Но наши знания манили. И сколько бы мы ни пытались объяснить, что подобное могущество пагубно. Сколько бы мы ни рассказывали о гибели, что постигла наш мир — они не хотели слушать. Они, кто называли себя служителями людского бога, превратили нас во врагов, в то, что противостоит их Создателю. Пользуясь нашими познаниями, которые выкрал низкорослый народец, коего мы почитали добрым соседом, они создали крылатых воинов и напали. Сокрушили последний легион хранителей, выведший нас из гибнущего измерения, и овладели нашими знаниями. Патриархи вырвали сердца из груди и погребли остатки своих детей в подземных дебрях, чтобы там дожидались они, когда снова придёт наше время.

— Zhash’ka! — воскликнул Карасу и, приблизившись к закутанной в плащ фигуре, опустился на одно колено. — Ты жива!

— Конечно, мой верный воин. Кто, как не ты увел за собой погоню, и, теперь, это уже для меня радостная неожиданность видеть тебя живым, — демонесса грустно улыбнулась. — Остальным, увы, не так повезло. Теперь мы остались совсем одни.

— Не совсем. Есть ещё черные рыцари и… Вот это дитя смешанной крови последовало за мной и спасло меня вместе с одним давно знакомым полукровкой — Карнажем.

Палач поцеловал руку демонессы и встал с колен.

— Вот как? — удивилась Жашка, с интересом посмотрев на Гюрзу.

Наемница почтительно склонилась, уступая ей место у костра, но демонесса отрицательно покачала головой.

— Нет времени, — пояснила чернокнижница. — Нам следует спешить. На побережье, вблизи Вигпата, ждет корабль. На границе с империей нам помогут верные рыцари. Это последнее, что они способны сделать для нас. Феларский проклерикальный орден уже перекрыл пограничный тракт. Мы потеряли всех в Сильвании и в людских королевствах. Наши фивландские агенты в эту минуту горят на кострах. Остались империя и Истания. Чернокнижники Каменного Цветка не теряют даром времени. Они слишком близки к своей цели и с двойным усердием изничтожают всех, кто ещё способен им помешать.

Темный эльф и полуэльфка внимали с озадаченными лицами. Поистине, в недобрый час они оказались у этого тракта.

— В седло, воины! Не взывайте к богам, они глухи к нашему делу! Взывайте к своим коням и клинкам! — Жашка щелкнула пальцами, подзывая лошадь.

Они скакали всю ночь, проносясь мимо деревень, светящих окнами в ночи. Их окликали, но не получали ответа. Троица проносились мимо, сбивая под копыта лошадей всех, кто пытался преградить путь. На рассвете дорогу перекрыл десяток всадников в вороненых латах. Один сжимал в руке изодранный стяг. На черном полотнище щерилась красная собачья голова. Старший из рыцарей поднял руку в приветствии, скрежеща помятым наплечником.

Троица осадила лошадей.

— Братство Черных Псов приветствует вас. Вернее то, что от него осталось, — сообщил из-за забрала простуженный голос. — Готовы ли вы, госпожа?

— Подними железку, рыцарь! — потребовал Карасу.

— С радостью, сударь, если бы её не заклинило в недавней схватке.

— Мы готовы! — прервала обоих демонесса.

— Когда-то мне говорили, что глупость человеческая беспредельна, — хмуро произнес рыцарь. — Взгляните-ка за наши спины. Вот она, воплощенная глупость, блестит латами и крестами на переправе!

— Скорее упертость, мой друг. Не вини их, — в голосе чернокнижницы послышался легкий упрек. — Они слепы от слишком яркого света. Само сияние не виновато. Виноваты те, кто используют его в своих интересах.

Демонесса проехала перед расступившимися рыцарями и посмотрела на молодого феларца, увидев которого здесь Карнаж бы изумился до глубины души. Это был тот самый молодой парень, которого «ловец удачи» пощадил на Большом Северном Тракте. Отцовские доспехи оказались великоваты, но рука в латной рукавице крепко сжимала стяг, пусть из нее и текла кровь. Вернувшись домой и купив лекарства больной матери юноша не нашел дома своего родителя. Однако вскоре стяг Братства Черных Псов был передан ему вместе со словами правды о родителе. И теперь светлые волосы юноши трепал свежий утренний ветер на этой последней дороге.

Жашка подняла ларонийский медальон и протянула к раненой руке. Рыцарь испустил вздох облегчения, смущенно поблагодарив. К нежданной целительнице потянулись многочисленные руки, также просившие о помощи перед последней битвой. Когда с этим было кончено, старший из рыцарей, который приветствовал демонессу, воздел клинок в воздух:

— А теперь и вы полюбуйтесь на очередную глупость, госпожа! Как десяток молодых людей ринется за вас в безнадежный бой, зная, что никто не поднимет потом их мечи с земли, потому что никто не узнает, а узнает — не поймет, за что они пали! Об одном молю, успейте! Пусть наша гибель хотя бы не будет напрасной.

С последними словами, издав боевой клич, клин черных рыцарей ринулся на блестящее латами воинство, преграждающее живой стеной путь к переправе…

— Они двинулись на нас! Их… Их всего тринадцать! — возвестил гвардеец, озадаченно приподняв шапель.

— Глупцы, — отчужденно произнес восседающий на белом в яблоках скакуне, рыцарь. Он повернул голову к солдату, который ожидал приказа атаковать. Тот вздрогнул — глаза рыцаря были перевязаны куском белой ткани, седые волосы спадали до плеч, тонкие губы, обрамленные бородой, порывались отдать приказ, но на лбу сложились морщины и слова застыли на языке.

Один из рыцарей, державшийся позади слепого магистра Белых Волков, подъехал к другу и со вздохом произнес:

— Пора, Адлер. Покончим с ними и вернемся в обитель. Надо собрать всех, кто еще остался в ордене, сообщить о том, что Черные Псы пали и объявить о роспуске.

— Я знаю, друг мой, — ответил магистр и, вскинув голову, добавил, — но разве это не безумство, скажи мне? Своё мы повоевали и знаем, и видели… Что они хотят этим доказать? Они же ещё так молоды!

— Впервые слышу от тебя жалость к еретикам, Адлер!

— Ты называешь этих молокососов еретиками, которые даже не могут построить феларский «клин» и сбились в итоге в ларонийский убийственный «клюв»? Оставь это инквизиторам. Это не делает тебе, старому волку, чести.

Рыцарь почтительно склонился. Он не спросил, каким образом магистр узрел боевой порядок Черных Псов. Не в первый раз слепой вожак Белых Волков показывал свой дар видеть больше, чем могут иные зрячие, слышать то, что многие не слышат и считать наперекор высшей воле там, где, казалось бы, само Провидение все давно решило за людей. Адлер часто говорил, что их миссия кончится в новое время, когда, казавшиеся бесконечными, войны закончились. Так же, как почили ордена охотников на ведьм, убийц магов и кланы истребителей неупокоенных тихо растворились где-то в феларских горах.

Сначала король передал Белых Волков в подкрепление инквизиции, искусно скрывая от старых и преданных воинов истинную причину, которую те услышали лишь от наследника. Уклончивые слова о том, что век человека короток на этой земле, не утаили от рыцарей истинной причины — в ордене действительно оставались одни старики. Пусть опытные, однако годы не щадили никого, даже если он сражался с крестом на кирасе. Орден, как дряхлого пса, выгнали из ветхой конуры и отправили умирать на дорогу.

Белые Волки упорно держались вместе какое-то время, пока им не прислали августейшую просьбу уничтожить Черных Псов. Неожиданно в руках Адлера оказались вскопом все нужные сведения, целая кипа бумаг, которые писарь еле успевал прочитывать господину, как инквизиторы уже присылали новые. Все тайные убежища, оружейные, полевые госпиталя, агентурные цепи, и без того хлипкие после войны, оказались в руках слепого магистра. Где же все это было раньше, когда он, Адлер ещё не лишился зрения? Когда они рубились с черными рыцарями грудью в груди? Ответ, нехотя брошенный ему, оказался неожиданным — чернокнижники Каменного Цветка, наконец, поделились архивами. Что даже не озадачило инквизиторов. Похоже, Белых Волков бросали в последний бой, раз уж они никак не хотели умирать сами. Конечно, они уничтожат Черных Псов. Всех до единого! Разорвут глотку этой проклятой собаке, которая бродила по людским королевствам и пособничала демонам, чернокнижникам, друидам-отступникам и некромантам. Однако, чем больше псов с разорванными глотками падало к лапам волков, тем больше начинал осознавать Адлер тайную суть этого поручения. Не потому лишь, что только его орден способен был справиться. О, нет! А потому, что никто больше не хотел брать на себя роль чистильщиков, палачей, которые должны были передушить щенков, что только и остались, по чести говоря, от давно убитого войной Черного Пса. Наивные, они многим мешали своими метаниями, точно слепые кутята, в поисках наследия и цели погибших отцов. Помогая то одним париям, то другим, без ясной цели, выгоды и смысла.

— Гвардия и стражи границы могут отступить к форту! — громко объявил магистр. — Ваше дело охранять королевство, наше — стеречь веру! Не будем смешивать сегодня одно с другим!

— Уберите рогатины! Никто не упрекнет нас в недостатке благородства! — добавил старый друг Адлера, опуская забрало и подавая слепому рыцарю огромный меч с золотой восьмиконечной звездой на перекрестье массивной гарды.

Солдаты многозначительно переглянулись. Кто-то прошептал:

— Вот уж чудят старички.

Ему вторили:

— Зато мы не замараемся. Делаем как велено.

Горькая усмешка пробежала по губам магистра. Остатки ордена все же троекратно превосходили противника, на взгляд простого обывателя, а о рыцарской чести эти пехотинцы с алебардами наперевес, изо дня в день стоявшие здесь на страже, как истуканы, и толиеи понятия не имели.

— Люди не простят нам гибели этих юнцов, — глухо произнес Адлер.

— Знаю, но половина дела уже сделана, — ответил рыцарь, — и никто, кроме нас, его не закончит.

— Ан гард! — три десятка мечей взмыли в воздух, встречая рассвет.

Земля затряслась от грохота копыт, готовясь к тому взрыву криков и лязга стали, что прозвучит через мгновение.

Белым Волкам был отдан приказ магистра не зверствовать и, по возможности, брать пленных и выходить раненых, если кто-то выживет, пусть даже Черные Псы дорого заплатят за свое поражение. Ходили слухи, будто среди юнцов оказывалось много детей дворянской крови из южного Фелара. Последних, кто ещё мог продолжить род.

И вот они схлестнулись, в ярости кромсая друг друга, проламывая латы чеканами и обрушивая на шлемы шестоперы… Крик. Полный глубокого отчаяния из уст застывшего посреди общей каши белого волка — с откинувшегося в седле черного пса слетели шлем и койф, выпустив ворох каштановых волос. Молодой человек оказался северянином, хотя считалось, что черные рыцари поголовно южане. Дядя в каком-то нечеловеческом вопле выкрикнул имя племянника и через мгновение рухнул на землю, сам сраженный влетевшей в щель между панцирем и шлемом шпагой.

Адлер ощутил присутствие чернокнижницы слишком поздно, когда «клюв» успел глубоко засесть в их ряды. Он пытался пробыться к ней, опрокинув не одного юнца, но вороненые латы надежно закрывали демонессу.

Жестокий бой был не долог. Кольцо Белых Волков сомкнулось вокруг вороненых лат. Едва Черные Псы окончательно увязли, как над их головами с грохотом пронесся раскат магии из самой сердцевины построения…

Поднимаясь с земли, оглушенный магистр даже не сомневался, что приказы о милости к псам были отданы впустую. Молодые воины несли за плечами собственную смерть, которая теперь ковыляла к границе, поддерживаемая уцелевшими телохранителями.

То, что выбило магистра из седла, лежало у его ног. Он услышал хриплый выдох и кашель. Адлер склонился. Его руки начали обшаривать это нечто и зарылись в копну мягких волос. Слепой рыцарь кое-как опустился на одно колено возле Черного Пса.

— Лекаря! — крикнул магистр. — Сюда, скорее!

— Не нужно, — твердо прошипел молодой воин, притянув к себе обломок древка с изодранным стягом. Он прижал ткань к груди и, со стоном перевалившись на бок, вперил мутный взгляд в лицо Адлера:

— Только не сообщайте матери.

Юноша икнул, полив кровью меж губ истоптанную землю, и его глаза навсегда потухли. Магистр понимал и уважал эту последнюю просьбу. Как понимал любой феларец. В этой стране люди часто жили одной лишь надеждой, которая была им иной раз вместо завтрака, обеда и ужина. И даже на смертном одре не всегда узнавали, насколько она оказывалась призрачна. Не даром говорили, что надежда умирает последней. Адлер положил руку на лоб молодого воина и осторожно провел по лицу. Белая повязка на глазах магистра окрасилась в багровый цвет, а по морщинам, как по руслам, сбежали два ручейка кровавых слез.

Большой двухэтажный дом располагался у самого края затопленного леса, на холме, окруженный неглубоким рвом и частоколом. Карнаж с интересом разглядывал эту странную постройку среди тоскливой и мрачной картины вокруг, оживляемой лишь шумом течения Бегуна в долине, куда спускалась крутая тропинка позади обиталища.

За рвом горело несколько костров. Возле них сидели люди. Где-то плакала расстроенная гитара, чей владелец мучил инстурмент в бесплодных попытках сыграть что-нибудь стоящее.

Едва слепцы и нежданный ночной гость приблизились, со скрипом был опущен деревянный мост. По другую сторону Феникса встретили всё те же стражи с перетянутыми кожаными ремнями глазами. Они не произнесли ни слова. Молча впустили и снова подняли мост, после чего разошлись к кострам, оставив «ловца удачи» в одиночестве.

Боль снова обожгла спину. Полукровка оперся рукой о частокол, переводя дух. Нет, это еще не конец. Резкие приступы, пусть и неожиданные, а временами оказывающиеся опасно некстати, всё же давали возможность передвигаться. У ран’дьянцев в период роста крыльев, который начинался после полового созревания и делился на три этапа по несколько лет в каждом со значительными перерывами, имелись некоторые особенности. Во время приступов, которые для Карнажа были мукой, а для чистокровных сородичей лишь неприятным зудом, сильно обострялись рефлексы тела, чтобы компенсировать помутнения рассудка. Ходили слухи, будто бы ран’дьянская молодежь даже по-своему развлекалась, устраивая такие игры со смертью, которые для любого акробата в феларском цирке показалось бы просто дикостью.

Отметив для себя, что частокол был возведен недавно, судя по тому, насколько свежими оказались бревна, Феникс оттолкнулся и выпрямился. Боль отступала, глухо отдаваясь в плечи. Кто-то подошел к полукровке сзади. В подобном месте следовало быть на стороже, так как сюда мог позволить себе забраться далеко не каждый. Чаще всего это был либо изрядно набедокуривший авантюрист, либо отчаянный храбрец, либо же и вовсе сумасшедший. «Ловец удачи» причислял себя к первым, но понятия не имел о том, кто из трех типов стоял позади него, поэтому резко обернулся, схватившись за кинжал.

Перед Карнажем стоял замотанный с головы до ног в грязные тряпки человек. Он глухо и тяжело дышал, робко протягивая руку к сильванийскому скакуну. Конь недоуменно пятился. Феникс преградил путь к животному, предупредительно заведя кинжал к правому плечу. Незнакомец замычал и отшатнулся, закрываясь руками. Только теперь Карнаж заметил, как за спиной этого странного типа скрывалась ещё одна маленькая фигурка, тоже замотанная в грязные тряпки.

— Что за чертовщина? — проворчал «ловец удачи».

— Феникс! Не пужай народ!

— Сыч? Проклятье! Куда ты пропал?! Не бросай меня, а то кого-нибудь из вашей братии ненароком на нож посажу.

Старый лучник с укором посмотрел на полукровку.

— Горазд, я смотрю, ты клиночек выхватывать чуть что. Спрячь! Нашел с кем воевать? Это же прокаженные.

— Сначала слепцы. Теперь эти… — одна огненная бровь полукровки озадаченно поползла вверх. — Боюсь спросить, кто в том домище обитает. Уж не вурдалаки ли?

— Нет, в этом будь уверен. Там, где фэтчи, вурдалаки носу не кажут. Они дальше, на северо-восток. Там, где некроманты жили, за рекой.

— Чудесное местечко, ничего не скажешь! — Карнаж вернул кинжал в ножны.

Маленькая фигурка опасливо подалась вперед и подошла к коню. Животное беспокойно фыркнуло. Лучник и «ловец удачи» переглянулись. Старик кивнул, прищурив один глаз. Феникс удержал коня за поводья. Маленькая фигурка протянула ручонку и осторожно погладила животное по ноге. Замотанный в тряпки незнакомец что-то умиленно промычал.

— Его дочь никогда не видела таких лошадей, — пояснил Сыч.

Прокаженный благодарно поклонился и увел свое дитя. Карнаж отвернулся, проверяя упряжь, и тут за его спиной раздался счастливый, детский смех, что неожиданно прервался болезненным хрипом и кашлем. Заметив, как полукровка после этого изменился в лице, старый лучник сам снял сумки и, кивнув в ту сторону, куда удалились отец и дочь, произнес:

— А что? Они неприхотливы. Вырыли себе в земле норы, как кроты, и спят в них, закрывшись парусиной. Раньше-то за рекой один волшебник содержал этот… Как его? Лепрозорий. Во время войны туда имперцы добрались. Все порушили, а мага повесили на воротах. В Заране таких больных убивают и сжигают. И вот, как мирное время настало, никто не взялся снова искать лекарство. Потому и бродят они неприкаянные по Материку.

— Никогда не слышал об этом, — ответил Карнаж, — а вам-то они зачем? Как я понимаю, такое соседство до первого зараженного.

— Не скажи. Они отпугивают фэтчей. Взрослым мы даем немного хлеба за это и «болотной соли». У нас тут, если ты не знаешь, её вообще-то очищают.

— Теперь ясно, почему тут кто-то ещё живет, — угрюмо ответил «ловец удачи». — От проказы, надо полагать, вы спасаетесь этой самой «солью»?

— Какой ты догадливый! Ладно, пошли в дом. Посушишься, согреешься, поешь чего-нибудь, если ещё не расхотелось. Там публика не такая страшная. Хотя, это как сказать, — лучник повел «ловца удачи» за собой к дому, который возвышался среди костров на почтительном расстоянии от лежбищ прокаженных, окруженный повозками. Заодно у коновязей нашлось место скакуну Карнажа.

Оставляя сильванийского коня, полукровка значительно посмотрел на Сыча. Старый лучник сперва не мог понять, но, когда догадался, даже возмутился:

— У нас тут конокрадов нет! Здесь Жан заправляет, так что за добро будь спокоен. А вот за шкуру свою отвечаешь сам.

— Тогда пойдем, — усмехнулся Карнаж.

— Погодь, — удержал полукровку старик, — тут тобой интересовались, как слухи поползли, что ты в топи подался. Двое. Нам-то голубь принес вести, чтобы тебя никто не трогал. Не знаю уж, кто за тебя в Шаароне хлопочет, но и в разборки если что мы вмешиваться не станем. Только предупредим.

Феникс в ответ хмыкнул. Поистине его персона оказывалась интересна не только магам, раз в южной столице о нем знали и, более того, отписали контрабандистам. За сведения о том, кто им интересовался, «ловец удачи» готов был щедро заплатить, однако прекрасно понимал, что никто ему на этот вопрос здесь не ответит. Даже те «двое». Хотя бы потому, что канцелярия Фелара вела свои темные делишки не первое столетие и инкогнито чтила свято.

Они приблизились к дверям дома. Стены первого этажа были возведены давно и по площади оказывались гораздо меньше, нежели надстроенный позже второй этаж, опирающийся деревянными стенами на четыре башенки, возвышающиеся в углах постройки, подпираемой снаружи толстыми балками. Окна в каменных стенах первого этажа были зарешечены. Входная дверь, щедро обитая железом, тяжело открылась, дополняя образ этой «крепости», и Карнаж вошел внутрь следом за Сычом.

В просторной зале царил полумрак. Лишь несколько фанарей горели на крюках в стенах, не считая огромного камина у дальней стены. Слева и справа громоздились длинные скамьи и столы, за которыми сидели немногие постояльцы. Кое-где поднимались к низкому потолку клубы дыма из трубок. В воздухе витал бьющий в нос запах жареного лука. По углам, как и полагалось старинным традициям, располагались столики, где любой мог с кем-то обсудить личные дела не привлекая всеобщего внимания. В этот час они пустовали, не считая дальнего, в углу. На него недвусмысленно указал старый лучник, предлагая «ловцу удачи» уважить обычаи серых дорог и представиться патрону. Тем паче Жан по прозванию «Стоптавший Сотню Сапог» заслуживал некоторого уважения, хотя бы потому, что оставался одним из немногих действительно опытных и достойных головорезов пиратской братии из числа тех, кто уцелел после облавы, которую на морское братство устроили феларцы, когда корабли под черным флагом стали более не нужны стратегам. От былой пиратской флотилии, славно потрудившейся в морских битвах прошлой эпохи, осталось очень мало тех, кто и вправду что-то представлял из себя. Прочие оказывались мелкими сошками, наподобие Тиля, которые только и могли похваляться тем, как уцелели в общей каше. Союз с пиратами изначально был рискованным предприятием, но расчет оправдался и канцелярия могла довольно потирать руки — ей удалось убить одним выстрелом двух зайцев: выиграть войну и уничтожить пиратов. То, что оставалось от былых джентельменов удачи, теперь опасливо ютилось в бухтах на Острове Туманов, не помышляя более о крупных делах.

Несмотря на то, что Сыч настойчиво дергал Карнажа за рукав, «ловец удачи» не торопился сойти с очень удобной для обзора позиции. Фонарь у входа давно потух, и лица полукровки никто увидеть не мог, зато он, даже при столь скудном освещении, прекрасно разбирал, кто сидел в зале. По большей части в столь поздний час харчевались феларцы-северяне. Полукровок видно не было, а это значило, что разглядеть «ловца удачи» во мраке раньше, чем он бы вышел на всеобщее обозрение, было некому.

Над камином помещался герб южного королевства — редкое зрелище в последнее время, так как тамошнего дворянства почти не осталось. На щите в синем поле помещались три золотых меча, выставленных остриями клинков вверх, а венчал всю композицию горизонтально возложенный над ними кинжал, дорисованный кем-то пурпурой краской. Воистину, любовь к символам в людской породе не уступала таковой среди эльфов и гномов. Сие был знак, ни много, ни мало, того, что здесь попирались обычные законы и правили понятия Войны Кинжалов, немногочисленные, но, тем не менее, характерно жесткие, даже для подобных злачных месть. Один из них, кстати, предписывал выказать должное уважение тем, кто присутствовал.

— Здорово, мужики! — громко произнес эту простую сентенцию Феникс, зная нелюбовь такой публики к излишним велеречиям.

— Ну, здорово, — послышалось откуда-то сбоку.

— Здоровее видали! — вторило сонное от камина.

— Проходи! — заключил на удивление мягкий голос, донесшийся из дальнего угла, от небольшого столика. — И присаживайся. В ногах правды нет.

Карнаж отвесил Жану полупоклон. Сыч подвел «ловца удачи» к столику, где сидел бывший пират в компании еще одного типа, спящего на сложенных руках, и поспешил удалиться, едва Жан кивком отпустил его.

— Чьих будешь? Прозвище? Призвание? — спросил Стоптавший Сотню Сапог.

— Феникс, из «ловцов удачи», — сухо ответил Карнаж.

— Полукровка? — белесый глаз с косым шрамом нахмурился, в то время как другая половин лица пирата никак не выражала эмоций, скрытая длинными, темно-русыми волосами с проседью.

— Да.

— Значит это ты тот, о ком было написано в послании, — Жан вытряхнул трубку под ноги «ловцу удачи».

Пепел частично попал на окованный железом мысок.

— Извини, — пират неуцловимым движением выхватил саблю и аккуратно смахнул жженный табак её кончиком с мыска Карнажа, после чего добавил, — мы здесь уважаем южное королевство, хоть законы у нас и свои.

Феникс сохранял спокойствие, не смотря на телодвижения собеседника. Он выжидал, сам толком не зная чего. Это загадочное послание из Шаарона имело для него двоякие последствия: с одной стороны было лишней охраной, с другой — неминуемо вызывало подозрения. Слишком много было «лишнего», что следовало либо упразднить, либо обратить себе на пользу.

— Тут по твою душу есть двое парней. Могут сделать больно, — понизив голос, будто между делом, сказал Жан.

— Я весь дрожу… — усмехнулся полукровка.

— Немудрено, — подхватил бывший пират и его лицо озарила встречная усмешка, — ты ведь промок до нитки. От тебя за милю разит болотом. Ступай-ка к камину, обсушись.

Стоптавший Сотню Сапог даже не стал спрашивать у «ловца удачи» пароль серых дорог и тому подобное, хотя многие полагали, что всё это он сам и придумал в своё время. Помимо прочего, Жан оказался удивительно плодовит на глубокомысленные фразы, которые после повторялись другими, преумножая славу этого философа с рейтарскими замашками. В деле сотворения емких афоризмов он, пожалуй, мог бы соперничать даже с Окулюсом Берсом. Правда, одно поприще обоих мыслителей столь различных жизненных доктрин клинка и магии разделялось кругами, в которых были хожи их изречения.

Карнаж подошел к камину, сложив торбу и мешок с головой dra на скамью. Надо сказать, он действительно замерз, но удовольствие оттого, как постепенно согревались его члены, омрачало ожидание боли в спине. Более того, вспоминая предупреждение Жана, полукровке не требовалось какого-то особого предчувствия, чтобы предугадать дальнейшее. Момент был слишком подходящим и оттого предсказуемым.

Огромный кулак свистнул в воздухе. Феникс отскочил.

Рослый небритый детина с массивной челюстью встал перед ним. Полукровка цокнул языком и повернулся боком к противнику, расставив ноги чуть шире плеч и поднеся правую руку со сжатым кулаком к лицу, в тоже время опустив левую к бедру. Места меж двух скамеек, едва хватало для того, чтобы не дать этому детине использовать его громадные кулачищи с полной эффективностью. В золотых глазах сверкнула молния и веки сомкнулись. Карнаж с шумом выпустил воздух через ноздри — сзади никого.

— Ну вот и встретились, Феникс! — рыкнул незнакомец.

— Я тебя знаю? — глаза полукровки снова распахнулись, явно озадачив противника переменой цвета и размера зрачков. — Похоже, что нет. Отойди, пока не поздно.

— Зато я твою харю с этими зенками помню. Ну-ка давай, показывай, чего в мешке приволок? Ишь, «пока не поздно»… Должок надо отдавать!

Детина шагнул на полукровку. Тот отступил, предостерегающе пружиня на длинных ногах.

— Значит, по-хорошему не хоца? Лады! — кулак полетел в лицо Феникса.

Левая рука в перчатке с набойками блокировала удар. Нога в сильванийском ботфорте мгновенно взвилась в воздух, свистнула шпора, но детина даже не схватился за вспоротое предплечье, а ударил вторым кулаком в живот «ловцу удачи». С шумом выпустив воздух и повиснув на его костяшках, Феникс заключил, что не все имперские громилы такие уж неповоротливые. Некоторые явно имели много практики в кабацком мордобое и драться умели, а, умеючи, очень любили.

Оттолкнуть противника не получилось. Силы и масса оказались явно не равны. Руки громилы были вдвое толще, чем у Карнажа. Зараниец подхватил полукровку, словно пушинку, и жахнул головой о нависающую балку под потолком, после чего сдавил руками на уровне пояса, прижав к груди так, что исторг из своей жертвы громкий стон, собираясь явно сломать тому позвоночник. «Ловец удачи» не стал этого дожидаться и рванул громилу за уши — тот с криком откинулся, после чего Феникс вцепился руками в его голову, с яростным шипением вдавливая пальцами глаза. Зараниец отбросил полукровку, схватившись за лицо. Карнаж упал на пол и скрючился, тяжело дыша и проверяя целы ли ребра.

Никто не вмешивался, как и обещал Жан. Даже одобрительных криков бросили всего пару, словно нехотя выполняя старый, как мир, обычай кабацких потасовок.

Собравшись с силами, полукровка встал намереваясь докончить громилу.

Толстяк, не понятно откуда взявшийся и где пропадавший все то время, пока его компаньон вытворял свои зверства, с криком накинулся сзади, занеся над головой полукровки массивный табурет. Это было опрометчивым решением. Карнаж, с гортанным урчанием вывернулся, выбивая короткие, тослтые ноги из-под напавшего, и бедняга, подкошенный жестким ударом, рухнул ничком, выронив свое орудие и расквасив нос.

«Ловец удачи» на ходу перехватил табурет и что было силы ударил громилу-заранийца по голове. Предмет мебели разлетелся на куски и стал никуда не годен, как, впрочем, и тот, в кого был направлен — громила откинулся и растянулся на полу.

— Какие люди! Жаба?! — прорычал «ловец удачи», сотрясаясь от азарта. — Так вот, о каком долге разговор!

— Я не… — начал толстяк, пытаясь подняться, но пятка Феникса уперлась ему в затылок.

— Нет! Ты Жаба! — полукровка начал зло вбивать ступней голову толстяка в пол. — Жадная! Неугомонная! Бородавчатая! Тупая! Жаба!!

— Довольно, Феникс! — к камину подошел Жан.

— Убью, суку! — детина неожиданно резво поднялся, выхватывая нож.

— Вот это уже лишнее! — сабля пирата свистнула в воздухе и со звоном выбила оружие из рук заранийца.

Трое драчунов замерли. Стоптавший Сотню Сапог был тем, с кем ни Карнаж, ни те двое, что атаковали его, не собирались связываться ни при каких обстоятельствах.

Своё обманчиво безобидное прозвище Жан, разумеется, носил заслуженно, но он был, кроме прочего, отменным рубакой, дорого заплатившим за свою жизнь, прорвавшись через кордоны феларских солдат практически в одиночку. При всей свой философии, это был бретёр, который слыл ещё и изрядным душегубом, чей талант не знал нравственных или возрастных ограничений.

Феникс задушил наростающую ярость перед лицом этой ходячей смерти. Здесь ран’дьянские замашки оказывались совсем не кстати. Пусть даже слишком многое накинулось на него за эти последние дни. А этот толстяк, старый знакомец, бывший граф Жабэй, стал последней каплей, переполнившей чашу терпения. Некогда мелкопоместный дворянчик, пытавшийся прибрать к своим рукам деятельность «ловцов удачи» в южном королевстве, теперь никак не мог угомониться и с завидным усердием гонялся за такими, как Феникс, безбожно грабя, а, иногда, и убивая неизменно подло, из-за угла. Жабэй бессовестно использовал в своих интересах помощь воровских гильдий, стражу и даже инквизиторов. Кое-как сводя концы с концами, он полагал себя весьма вертким, раз додумался до столь нехитрого открытия, как красть краденное. В последнее время дела его, видимо, шли совсем скверно. Как раз начали поднимать из руин Шаарон, а, вместе с ним, на южные земли вернулась и тяжелая дубина феларского правосудия. Вот и занеслав нелегкая бывшего графа сюда, в топи. И, разумеется, он не мог упустить случая, едва прослышав о направляющемся прямо к нему в руки «ловце удачи».

Полукровка молча смотрел на Жана и прекрасно понимал, в чем дело. Конечно, у здешних обитателей были свои законы, но они надежно переплетались с интересами канцелярии. А она частенько оказывала покровительство таким, как Жабэй. В конце концов, надо отдать ему должное, так ловко устроиться умудрялись немногие. В итоге получался изрядный клубок, в котором разобраться было непросто и рискованно, особенно в нынешние времена. Стоптавший Сотню Сапог держал паузу явно неспроста. Что-то важное было передано ему с тем посланием, о котором он говорил «ловцу удачи». Значит, кому-то было важно, чтобы Феникс добрался туда, куда следовал, то есть в Шаргард. На этом можно было неплохо сыграть, подначив Жабэя, который слыл крайне злопамятным человеком. Карнаж поглядел на распластавшегося у его ног толстяка, сплюнул ему на спину и, собрав вещи, преспокойно поднялся по лестнице в поисках комнаты на ночь.

Однако спать этой ночью Карнаж и не собирался. Последние события, конечно, сильно его измотали, но интуиция настойчиво взывали к его благоразумию. Устроившись в тесной комнатушке с плотно занавешенным окном, «ловец удачи» навалил на кровать сумки и кульки, после чего накрыл их одеялом. Прекрасно понимая, что подобный трюк надолго никого не введет в заблуждение, полукровка погасил свечу и устроился в самом темном углу, предварительно подперев дверь стулом. Хлипкий засов внушал ему мало доверия.

До восхода солнца нечего было и думать выбраться через окно и уйти к переправе, как бы он сделал в любом другом месте. Походило на то, что его загнали в угол. Но в распоряжении полукровки был ещё остаток ночи, и Феникс мудро рассудил, что ночь — время довольно беспокойное и за несколько часов случиться могло всякое.

Пока Карнаж готовился к осаде, попутно с этим раздумывая над сложившейся ситуацией, Жабэй вел не самые успешные переговоры. Закрывая рукой разбитый нос и принося свои извинения Жану, он вскользь упомянул о том, что «ловец удачи» мог везти с собой что-то весьма ценное, стараясь распалить застарелую алчность бывшего пирата. Уж её-то не могла истребить никакая философия. Однако Стоптавший Сотню Сапог не выказал ожидаемую графом реакцию. Пирату явно было чего опасаться. Риск перейти дорогу канцелярии возобладал над жаждой поживы. В то же время жадность самого Жабэя вкупе с желанием отомстить только набирали обороты, не сдерживаемые текстом секретного послания из Шаарона, которого он, разумеется, в глаза не видел.

— Вот мы и договорились, — прогнусавил, наконец, Жабэй, кривясь от боли и зажимая разбитый вдрызг нос.

— Да, любезный граф. Однако не забудьте и о братстве серых дорог, когда сочтетесь с «ловцом удачи», — напомнил Жан.

— Разумеется, — ответил толстяк, — я всегда чтил и чту законы серых дорог! Тут ведь, ей богу, сущая безделица же! Речь идет всего на всего о некой сумме, и никак не о жизни этого полукровки.

— Надеюсь!

— Не сомневайтесь. Слово дворянина!

Толстяк отвернулся и дал знак подручному громиле следовать за собой, поэтому не увидел скептической гримасы, которая возникла на лице бывшего пирата от того «слова», которое ему дали, будто золоченую побрякушку, брошенную опытному владельцу ломбарда с таким видом, словно это золото высшей пробы.

Жан вернулся за стол в углу. Там его поджидал мужчина, поглаживая ладонью совершенно лысую голову. Брови двумя клочками сошлись на переносице, глаза недобро посмотрели на пирата, когда тот уселся напротив.

— Хлеб, значит, без тмина запекаете? — начал гость, отламывая горбушку.

— Это за рекой так запекают, — нахмурился Жан.

— По вашей же просьбе, — чуть повысил голос лысый. — Ты же знаешь, что будет, если в столице об этом услышат? Вдобавок снов своих не рассказываете и совсем не исповедуетесь. Якобы потому, что здешние фэтчи всех монахов извели.

— Но это правда!

— Дл инквизиторов это непроканает. Для них нет правды, кроме бога.

— А для вас тоже?

— Нет. Моя правда — это я сам. Навроде, как ты для себя, пират. Ежели в отсутсвии монахов всё дело, так со мной есть один. Вон, со мной послушник, — лысый указал на фигурку, закутанного в робу с надвинутым капюшоном низкорослого человека, который сидел на скамье за общим столом.

Едва лысый гость указал на него, как тот встал и медленно побрел к лестнице, следуя за Жабэем и громилой. Стоптавший Сотню Сапог в изумлении проводил странного монашка взглядом.

Лысый тоже встал, дружески похлопав бывшего пирата по плечу, и, не проронив больше ни слова, направился к дверям.

Жабэй и его подручный достигли своих апартаментов и вкушали скудный ужин. Пока толстяк откупоривал бутылку вина, детина накинулся на пережаренное мясо.

— Да уж, а я-то рассчитывал, что разбойнички нам подсобят, — протянул бывший граф, разливая вино по кружкам.

— Ничего, господин, мы еще прижмем этого полукровку, что б ему пусто! — ответил с набитым ртом детина, пытаясь разрезать головку репчатого лука. — Только шибко уж он горазд драться. Чуть глаза мне не выдавил, гадёныш!

Жабэй пропустил жалобу мимо ушей, аккуратно прикасаясь к разбитому носу, который не превратился в лепешку только потому, что толстяк предусмотрительно встречал удары об пол по большей части лбом, отчего там теперь разрасталась приличная шишка.

— Интересно, что это за гость был сегодня у Жана? Наш любезный хозяин какой-то странный стал после его появления. Куда подевался былой кураж?! Да и все прочие тоже сидели, как шелковые. Что-то здесь не чисто, — бывший граф нервно провел пятерней по своей курчавой шевелюре и взялся за стаканчик с вином.

Детина не стал его дожидаться и опорожнил одним махом, после чего потянулся за бутылкой, чтобы налить ещё, как вдруг замер. За дверью послышались чьи-то шаги. Жабэй повернулся к двери, вслушиваясь, и прошептал:

— Кто это колобродит ночь с полночь? Чую, придется наведаться в комнатку того шустрого «ловца удачи» только под самый рассвет, когда все угомонятся. Но сработаем чисто, комар носа не подточит. Вот увидишь…

Бутылка с вином упала на пол и разбилась. Голова детины с глухим стуком грохнулась на стол под звон посуды. Жабэй вскочил и прижался к стене. В свете догорающей свечи он увидел, как из-под копны волос его подручного растекалась лужица крови. Детина не подавал признаков жизни.

«Вино!» — мелькнула в голове бывшего графа страшная догадка. Он посмотрел на стаканчик в своей руке и осторожно поставил его обратно на стол. Дрожащие пальцы потянулись к кинжалу за поясом. Глаза толстяка забегали между занавешенным окном и дверью.

— Все одно к одному! — глухо проворчал толстяк. — Э, нет! Вы еще не знаете графа Жабэя, господа охотнички!

Он махнул рукой и погасил пламя свечи. Немного помедлив, издал глухой вскрик и тут же метнулся к двери. Снова раздались приглушенные шаги, которые на этот раз совсем стихли возле двери. В воцарившейся тишине Жабэй сдерживал дрожащее от волнения дыхание, вытирая бежавшую по виску струйку пота.

Глухой удар в доски, и щеколда со скрежетом откинулась, повиснув на оставшемся гвозде. Дверь тихо отворилась, и в проеме возникла фигура в монашеской робе с надвинутым капюшоном.

Жабэй выжидал, крепко сжимая кинжал у груди, и, едва монашек шагнул внутрь, как толстяк набросился на него. После недолгой борьбы в руках бывшего графа осталась одна роба без владельца. Резкий удар, подобно молоту, обрушился на его многострадальную голову. Мысли перепутались и перед затуманенным взором возник порог комнаты. Возле него присел низкорослый островитянин с копной сальных, черных волос, в феларской кожаной куртке и штанах с короткими сопожками. Он пододвинул к носу толстяка руку с кастетом, на котором в тусклом свете из коридора сверкнули шипы, и с изрядным акцентом произнес:

— Последнее предупреждение тебе, Жаба!

Сильная рука вырвала сжимаемую толстяком робу, и сознание Жабэя окончательно угасло.

Стул, которым Карнаж подпер дверь, разлетелся в щепки. Полукровка с усилием поднялся, опираясь спиной о стену. Меч и кинжал были наготове, а ведь до рассвета оставалось совсем немного…

Словно тисками сжало горло. Во рту стало сухо. Магия!

Кто-то за дверью, особо не смущаясь, показывал незаурядное дарование в боевом телекинезе. Да так успешно, что обломки стула поднялись с пола и полетели к ногам полукровки. Несомненно тот, кто стоял снаружи четко знал, где именно расположился Феникс.

«Ловец удачи» бросил косой взгляд на окно и, оглядываясь на дверь, медленно убрал меч в ножны, после чего освободившейся рукой разворошил нагромождение на кровати и достал торбу с мешком. Однако, едва он отодвинул плотную занавеску, как что-то плюхнулось на стену по ту сторону грязного стекла и заскрежетало когтями по шершавым доскам.

Окна комнаты Феникса выходили на реку. Частокол с той стороны приближался довольно близко к стенам дома, чья северная стена располагалась почти в упор к крутому спуску в долину. Это оказалось сейчас весьма некстати, но Карнаж, все же, решился попытать счастья, полагая, что сможет выбраться хотя бы на крышу.

— Не стоит, ведь падать будет высоко, — напевно произнес чей-то голос, да так громко, словно его обладатель стоял рядом, а не за дверью. Впрочем, за визитом дело не стало, и, в тоже мгновение, как Феникс услышал голос, дверь сорвалась с петель и медленно опустилась на пол.

Vlos’Velve врезался в дверной косяк на уровне головы одетого в лохмотья горбуна с круглым, улыбчивым лицом, на котором один глаз был больше другого раза в три. Широкий рот под малюсеньким носом уродца растянулся в обезоруживающей улыбке. У краешка губ, где скапливалась и засыхала слюна, были видны швы, сделанные грубыми нитками так, словно лицо незнакомца не раз перекраивали.

— Гостеприимно, — пропел голос так же весело и беззаботно.

Меж тем рот нежданного гостя оставался по-прежнему растянутым в идиотской улыбке до ушей, и полукровка озадачился впоросом, кто же с ним все-таки говорил?

— Кто вы?! — выдавил из себя Карнаж.

— Я? Я был поэтом иногда и собирал в стихи слова, но многим были не по нраву мои поэмы… и тогда… И вот я мертв, и стих мой тоже… — заговорил все тот же голос под мерное качание головы горбуна.

— Ну-ка замолкни, уродище! — грубо прервал ещё чей-то голос.

Лохмотья на горбу зашевелились, и на плечо уродца вылез огромный, белый попугай.

У «ловца удачи» округлились от изумления глаза — это оказалась та самая зловещая птица, которая сидела на ветке в оранжерее Окулюса Берса и запомнилась полукровке своей характерной особенность. В костистой лапке той половины тела, где зияли выбеленные кости, была зажата цепочка. На ней висел крупный, отлитый из металла череп, в чьих глазницах тускло светились два отесанных адуляра[7].

— Наш хозяин, мэтр Кассар, желает видеть Феникса и посылает с нами амулет, который поможет избегнуть опасностей земель мертвых, — куда почтительнее, чем к горбуну, обратился попугай к «ловцу удачи».

— А ваш хозяин не подумал о том, что от таких вот визитов можно ненароком и спятить?!! — чуть не крикнул полукровка.

Вообще-то подобные вещи с Фениксом по роду его профессии происходили не так чтобы в первый раз. Чего только стоил один оригинальный способ, которым его призвал на службу шаргардский чародей, ныне покойный Рэйтц из Красных Башен. Карнаж как-то сидел в трактире и спокойно ужинал. Когда же он откупорил бутылку доброго вина, оттуда вдруг выпорхнул плененный дух и, вместо положенных трех желаний, которые легенды сулили нашедшему, выполнил одно, но чужое: схватил «ловца удачи» и вынес наружу через трубу дымохода. Тем не менее, представление, которое разыграли подручные некроманта, выглядело ещё более жутко. И Феникс лишний раз имел удовольствие убедиться, что каждый маг на Материке, обладающий хоть крупицей таланта и силы, начинал сходить с ума на свой лад.

Попугай порхнул на спинку кровати и положил медальон на скомканное покрывало.

— Спрячь-спрячь! — произнесла птица, кланяясь металлическому черепу.

Карнаж подошел на едва гнущихся ногах и наклонился, чтобы взять медальон. Боль пронзила спину, и он отшатнулся, издав тяжкий стон.

— Крылышкам больно? — озадаченно повернул голову попугай. — Скверно-скверно! Горбун, подай снадобье Фениксу. Да поживее! Хозяин непременно желает его видеть.

Уродец проковылял к кровати и протянул «ловцу удачи» изумрудного цвета сосуд с толстыми стенками. Полукровка, морщась от боли, взял снадобье из длинных, кривых пальцев.

— По одной капле два раза в день, счетом чертовой дюжины всего и не более, — напевно прозвенел голос горбуна. — В тумане разума боль заблудится и забудется.

— Я непременно явлюсь, если останусь жив, — ответил «ловец удачи», пряча медальон и флакон запазуху.

Снизу донесся шум голосов и топот многочисленных ног по лестнице.

— Мы можем помочь, — сказал попугай, порхнув на мешок с головой dra.

— Избавим вас от тяжкой и опасной ноши, а заодно очистим путь, — тут же пропел горбун.

Топот ног приближался, и до чутких отсрых ушей полукровки долетало клацанье извлекаемого из ножен оружия. В дверном проеме показался один из слепцов с факелом в руке. Он уже собирался рвануться внутрь комнаты, но невидимая стена оттолкнула его и он отлетел назад.

— Это за нами, за нами! И, значит, за вами, за вами! — глумливо сообщил попугай, поставив «ловца удачи» в положение роженицы в начале схваток, чей выбор, откровенно говоря, был невелик.

— Проклятье! Забирайте что вам нужно и расчищайте путь, если и вправду можете! Я на всё согласен! — крикнул в отчаянии «ловец удачи», хватаясь за оружие и забиваясь в угол при виде той толпы, что собралась в коридоре.

Слепая старуха протиснулась меж стражей и, воздев руки, сжала клюку и исступленно завопила какие-то заклятия.

— Охотно-охотно! — попугай сел на подоконник. — Только надо ещё немного-немного!

Птица отдернула клювом занавеску. Снаружи, уцепившись лапами за стену, на них таращился фэтч. Горбун повернулся и безотрывно глядел на монстра. Монстр тоже глядел на него. Тот глаз, который был в три раза меньше другого у уродца, с чавкающим звуком стал открываться, становясь всё больше и больше, пока не сравнялся со своим собратом. Фэтч заскулил и заплакал так горько и жалостно, словно ребенок, оставленный матерью, рыдал где-то за толстой стеной. Монстр задергался и вдруг сорвался. Плач прекратился.

— Путь свободен-свободен! — проскрипел попугай.

Подобное могло довести до безумия любого здравомыслящего человека, однако Карнаж не даром отмечал для себя, что «ловцами удачи» становятся преимущественно метисы различных мастей, а вот люди в профессии долго не задерживаются. Эльфы и гномы славились устойчивостью разума к заклятиям, благодаря очень гибкой психике, которая выручала не только от насылаемых помутнений рассудка, но и от внутренних, которые возникали как стрессовые издержки.

Феникс больше не воспринимал происходящее, словно в какой-то момент он отстранился и действовал по обстановки, не анализируя её слишком глубоко. Он схватил торбу, мгновенно высадил окно и, обернувшись на подоконнике, чтобы поблагодарить нежданных спасителей, едва успел прыгнуть от протянувшихся к нему многочисленных рук ворвавшихся в комнату слепцов.

По-кошачьи мягко приземлившись, полукровка услышал над головой сквозь ругань и крики из выбитого окна хлопанье крыльев. В землю возле его руки воткнулся темноэльфийский шпаголом. Верно, о клинке он совсем позабыл, оставив его засевшим в дверном косяке. От частокола донеслось ржание сильванийского коня. Превозмогая боль в спине, Карнаж сосредоточился и заставил свое ран’дьянское наследие совершить последний рывок к побегу. Перемахнув частокол и ров, «ловец удачи» не успел сгруппироваться и кубарем покатился вниз по склону холма. С трудом поднялся, вставил ногу в поддерживаемое горбуном стремя и, даже не удивившись тому, как тот успел оказаться здесь да еще и с конем, рванул что было духу к реке. Там располагалась паромная переправа, а паромщик, видимо, заранее вынутый из кровати, ожидал в компании белого попугая на плече, стоя как истукан, в одном исподнем, с широко распахнутыми, бессмысленными глазами…

* * *

Шаарон встретил обоз убийц драконов своими, теперь уже как и прежде, полными людей улицами. У самых ворот Тард и офицер королевского разъезда в последний раз посмотрели друг на друга волком, и гвардейцы двинулись дальше.

Бритва с Горттом уж и не надеялись избавиться от столь тяжкого покровительства. Особенно туго пришлось после ночного происшествия, когда дорогу обозу пересекли двое всадников. Они куда-то спешили, да так, что не ответили на требование офицеров остановиться, а лишь пришпорили своих коней. Те из солдат, кто бросились им наперерез, пали первыми, после чего всадники врезались в обоз и опрокинули еще несколько человек из разъезда. Ошеломленным таким поворотом, гномам и их товарищи по оружию оставалось только провожать нежданных гостей взглядами, пока те не скрылись в сумерках. Хлопот ещё прибавилось, когда Нэй узнала в одном из всадников ту самую полуэльфку-наемницу, которая после стычки с гвардейцами покинула их вместе с «ловцом удачи». Эльфка не удержалась и окликнула Гюрзу, а та обернулась. Всего этого оказалось достаточно для допроса, который после учинил офицер разъезда, раздосадованный такой неудачей. Однако Нэй ничего не могла толком сказать о наемнице, и офицер, злой как сто чертей, набросился на Тарда, виня его в том, что наемники не оказали должного содействия. Бритве ничего не оставалось, как снова закрыться королевским патентом, словно щитом, от всех нападков. Офицер и был бы рад порвать эту треклятую бумажку в клочья, но печати трех королей сообщали ей той непомерной твердости, которая ровняла её с листом лучшей стали.

Меж тем Тард усмотрел в этом обюстоятельстве возможность избавиться от навязанных провожатых и резонно предложил офицеру, едва впереди показались недостроенные башни Шаарона, следовать каждому своей дорогой. Если в южном королевстве дополнительная охрана убийцам драконов не мешала, то в северном подобное сборище стягов и доспехов сказывалось на секретности миссии, возложенной на наемников. Всё-таки шпионов империи везде хватало с лихвой, а подобное сборище вызывало слухи и пересуды даже у простых зевак. Офицер разъезда, после беседы с посыльным коменданта, неожиданно легко согласился. Солдаты торопливо сменили лошадей и, пополнил запасы провизии, торопливо двинулись дальше, предоставив убийц драконов самим себе. Купцы покинули обоз сразу по прибытии в город, оставив наемников предоставленными окончательно сами себе, и теперь они, наконец, могли спокойно потолковать о предстоящей экспедиции.

Нэй с интересом слушала обсуждения убийц драконов, сидя за широкой спиной Гортта. Гном устроил так, чтобы её всё же считали какой-никакой частью отряда, и эльфка была ужасно этому рада. Ведь Клара и старый маэстро даже не попрощались, а просто укатили с рассветом к городским воротам. Акробатка знала, что, вернись она в тот самый момент, догони фургон и кинься со слезами в объятия бородатой женщины, все могло бы ещё сложиться, но теперь другой путь овладел мыслями юной отрёкшейся. За поясом у нее был подаренный Горттом кинжал, а на сапогах весело звенели шпоры, добавляя решимости и задора. Она иной раз подолгу смотрела на собственное отражение в зеркальце во время кратковременных остановок на тракте. Там, внутри резной рамочки была уже не та молоденькая эльфийка с длинными, светлыми волосами. Слишком многое изменилось, заставив выбирать, как взрослой, собственный путь и теперь только она была в ответе за этот выбор. В такие минуты Нэй частенько вспоминала Карнажа. Ей всегда хотелось узнать, какого это было странствовать одной по свету и зарабатывать себе на кусок хлеба. Сильванийская старая натура лесных эльфов ещё не была в ней изжита до конца, и бродила в молодой крови тягой к странствиям и самопознанию. В этом Нэй помогал Гортт, ведь в Фивланде, его родине, тоже всеми силами поддерживали стремление к странствиям, потому как типичная для большинства гномов оседлость укрепляла консерватизм и губительно сказывалась на достижениях в научной мысли, которой не раз способствовали именно привнесенные из-за границы новшества.

И вот она присутствовала на совете убийц драконов, где решались немаловажные вещи, относившиеся напрямую к выживанию. В своей кажущейся простоте тема снабжения и логистики занимала одно из главенствующих мест.

— Итак, получается, что на всё про всё у нас уйдет ещё месяц, не больше. Это если корабли ждут в порту, — заключил Тард, касаясь вопроса о сроках отплытия из Шаргарда.

— Бритва, мне Нэй сказала, что, когда они с циркачами покидала северную столицу, верфи в этом году выполняли какой-то крупный заказ от гильдии магов, так что, может статься, корабли не будут готовы к отплытию в срок, — заметил Гортт, значительно подняв свою трубку вверх.

Тард замолчал, раздумывая и выжидающе глядя на окружавших наемников. Обоз по приказу гнома не стали вводить в Шаарон, а оставили недалеко от ворот, послав нескольких человек в город за свежими новостями. Глава убийц драконов не хотел задерживаться, зная, как могут они увязнуть в отстраивающейся южной столице. И вот теперь, у костра, окруженного повозками, по-походному держал совет.

— Бритва, я слыхал от свояченицы, якобы среди торговцев снова ходят мрачные слухи о феларских экспедициях в Пепельные Пустоши. Говорят, темные эльфы из тамошних крепостей согласились снабжать людей провиантом, — сказал сутулый, пожилой феларец, которого, будь он шире в плечах, из-за низкого роста и окладистой бороды можно было принять за гнома.

— И что с того? — Тард бросил ему мешочек с табаком, завидев, как тот достает чубук.

— Так, надо думать, ларонийские патрули будут ждать нас тепереча ближе к горам. Потому задержка с кораблями нам на руку. Как раз к концу зимы и прибудем на место. Белые эльфы не станут столько жопы на морозе высиживать и, глядишь, отзовут хоть бы колдунов своих. А мы и нагрянем!

— Ага! Нагрянем! — скривился Гортт. — Как раз к пробуждению старших драконих на кладках с яйцами, которые и идем разорять!

— Верно, — нахмурился Тард, — их величества особо не торопятся, потому что далеко не все походы складываются столь удачно, как им хотелось бы. Но, если про ларонийцев правда, тогда надо с темными обстоятельнее потолковать будет, как причалим.

— Значит, опять наобум плывем, Бритва? — спросил феларец, сжимая зубами чубук.

— Выходит что так, — угрюмо согласился Тард. — С ларонийцами связываться не с своим братом! Хуже, чем с драконами. Белые эльфы смышленее будут. И пес их знает, что теперь удумали там, в горах своих засратых. Давайте вот что! Положим так: если к середине зимы удастся доплыть, то вялый драконий молодняк бьем без жалости, сколько успеем, пока беляки нам пятки палить не станут. Головы в повозки сложим, да ходу на побережье. Тоже не кисло заплатят! Если к концу, то лежек драконьих не ищем, потому как там старшие летать будут, а двинем наверняка, к самым гнездам! Поворошим там хорошенько. Риск, конечно, больше, но за битые яйца получим вдвое!

— А есть что на примете? Ведь до весны, если не зная, так и не сыскать можно, — возразил один из феларцев под дружные кивки окружающих.

— Есть на примете одно гнездовье. Мы в прошлый раз срисовали на карту, когда отходили, — напомнил Гортт.

— Главное, чтобы не поздно было. А то, если дойдет время детенышам вылупляться, рискуем на папашу ихнево нарваться, когда он им туда жратву таскает станет. В горах-то гнездятся уж больно древние. А вот молодняк несется на плато, ближе к Ларону, заодно баллисты и пушки развернуть есть где, — Бритва повернулся к тем, кто слушал его за спиной. — Кстати! Перед отплытием сообщим их величеству, чтобы учел, как мы его недокормленных гвардейцев своими харчами потчевали, пока они нас сюда провожали.

— Прожорливы, а пользы, как с козла молока, — глухо засмеялся феларец.

— Точно! Двоих и тех схватить не смогли, разини, — осклабился Гортт, подмигнув Нэй.

Эльфка в ответ сдержанно улыбнулась. Среди наемников прокатились смешки вперемешку с незлобивой руганью.

— Так, завались! Ишь загоготали, — шикнул Тард. — Это нам еще припомнят, что не подсобили с теми конными. Вот увидите.

Один из тех, кого посылали в город, вырвался из ворот и пришпорил коня, помчавшись к обозу. Подъехав, наемник осадил скакуна и, едва отдышавшись под удивленными взглядами присутствующих, выпалил:

— Бритва, дело дрянь! Наши гвардейцы поехали на помощь стражам границ у имперского тракта. Там, по слухам, те двое, что на тракте наперерез нам выскочили, помогли одной чернокнижнице и Черным Псам раздолбать остатки ордена Белых Волков!

Воцарилось гробовое молчание, прерываемое изредка тихими проклятиями, что цедили сквозь зубы те из наемников, которые сразу поняли, что это может значить для их отряда.

— Чёрт! Вот теперь точно припомнят!!! — сплюнул под ноги раздосадованный Гортт.