Два сталкера

Глава восьмая

Утром Майк с лёгким удивлением обнаружил, что его не будили. Он был так разбит, что даже не спросил о причине такого поступка. Кое-как позавтракали вездесущими саморазогревающимися комплектами. И обсудили планы на сегодня, в основном посвященные поиску посылки Сахарова. Практически сразу сошлись во мнениях, что надо осмотреться с большой высоты, дабы найти в общем-то маленькую цель. Оставалось только надеяться, что профессор не уронил беспилотник слишком далеко. Продолжения пути в разговоре не касались. Припять и ЧАЭС фамильными привидениями незримо маячили рядом со сталкерами, но о них старательно не вспоминали.

От основной территории завода стоянку отделял глухой забор. До ближайших ворот было метров триста и сталкеры решили просто перелезть. Сначала выбрали место подальше от облепивших проволоку, протянутую поверху, «ржавых волос». Ожог подсадил своего напарника, тот посидел на заборе, огляделся по сторонам, пошвырял гайки и, не найдя ничего подозрительного, спрыгнул на ту сторону. Потом Ожог подсадил Майка, который перетянул на забор и его самого.

Они шли до конца цеха, где за вывалившейся секцией забора начиналось поле. Там же можно было перебраться на крышу заводского цеха по уцелевшей пожарной лестнице и хорошенько оглядеться. Идти между забором и стеной цеха было не уютно. Бежать некуда. Но пока вроде было тихо.

— Надеюсь, профессор догадался помимо инструкций и оборудования прислать боеприпасы. — Ожог был конкретен и думал о насущном. По его виду не скажешь, что полночи не спал.

— А не перебор ли получится? — Майк спросил просто так, для поддержания разговора. Он лишний раз убедился, что так, как раньше говорил с Ильей, не получается беседовать ни с кем. — Перегруз выйдет.

— Нет, не перебор. Мы идём в такое место, что патроны лишними не будут. Что касается их веса, то нам бегать ни к чему. Да и расстояние не такое, чтоб большое. В списке возможных причин задержки, носимый вес боеприпасов будет на последнем месте.

— Верю, хотя буду надеяться, что прорываться не придется.

— Напрасно. Говорят, что на воротах в одно странное место, очень похожее на Зону, висела табличка с надписью: — «Оставь надежду, всяк сюда входящий». Что-то мне подсказывает, что когда человек решает стать сталкером, он словно мысленно расписывается в каком-то потустороннем договоре, где на почётном месте среди прав и обязанностей сторон, есть и эта фраза. А ты полагаешь иначе?

— Не знаю. — Майк действительно не знал. Он вспомнил, что среди прочих уважительных эпитетов, которыми награждал порой сталкеров — «стариков» Илья, фигурировало слово «философы Зоны». Кстати, так отзывались о сталкерах первого поколения и другие люди. И ещё Майка вдруг озаботило, а почему это за десять лет в Зону пришло несколько поколений сталкеров.

— Чего молчишь?

— Задумался над твоими словами и о том, почему за столь небольшое время говорят о трех поколениях сталкеров.

— Фактически о четырёх. Ты — конец третьего. Те, кто приходят в Зону последние года полтора — четвёртое.

— Это почему так?

— Не притворяйся глупее, чем ты есть на самом деле. Ты ведь знаешь, что тут творится с пространством. Знаешь, если измерить дорогу от Кордона до Припяти по картам, она выйдет раза в полтора короче, чем если придётся это расстояние пройти ножками. Даже если двигаться по прямой, хотя тут прямо не ходят.

— Знаю.

— Ну так со временем тут творится что-то похожее. Вроде часы на ПДА у всех одинаковые, но за одно и тоже время каждый из сталкеров проходит разный путь. Становление человека в Зоне происходит по-разному. Поколения снаружи тоже кажутся условностями, но разница между ними проглядывается отчётливо. А Зона это такое место, где все эти вещи проступают более выпукло, что ли. Она ведь тоже развивается.

— Да, она меняется постоянно и без всяких этих легендарных и воспетых выбросов.

— Я не о том. Вот ты не догадываешься, а почему, собственно говоря, первое поколение сталкеров частично до сих пор живо? Почему один твой знакомый, не будем называть его имени, во время своего первого рейда, во время которого он дошёл до «Янтаря», выжил после того, как сунул голову в «жарку»? Попытайся кто повторить этот подвиг сегодня — опознавать его будут по одежде и ПДА. Те, первые, ведь пошли в неизвестность, не имея ни малейшего представления, даже теоретически, а что такое перед ними.

— Полагаю, помогли осторожность и везение.

— Отчасти. Но далеко не всё. Просто попытайся переставить себе, что весь наш путь от бункера Сахарова проделал человек, который впервые и без предшественников, которые могли ему рассказать хоть что-то, попал в Зону.

Майк попытался представить себе это и у него не получилось. Такой человек, даже если ему объяснить, зачем в кармане должно быть полно гаек с привязанными к ним кусочками бинтов и цветными верёвочками, не дошел бы даже до той стоянки, где напала химера. Такой человек легко бы пал жертвой даже самого простого слепого пса, приняв бы его за дворнягу и подпустил бы к себе поближе. Возможно, попытался бы подкормить…

Словно подслушав его мысли, из-за покосившейся, но не упавшей двери, вылетела грязно-серая стрела, стремительно рассыпаясь на множество слепых составляющих. Как обычно, псы не лаяли. Они молча и деловито стали обхватывать сталкеров полукольцом, прижимая их к забору. Вернее, собирались обхватить. Долговцы встретили псов дружным огнём. Майк чуть замешкался и Ожог ему коротко крикнул: — «Гранату»!

Майк рефлекторно вырвал РГДшку из разгрузки. Выдёргивая кольцо задумался, хотя это слово и не подходящее, а куда её следует кидать. Не в собак же — слишком близко. Ответ подсказали сами псы, демонстрируя чудеса слаженности и виртуозное умение уходить с линии прицеливания. Ими кто-то управлял, кто-то, временно отсутствующий на поле боя. Не иначе как сам господин чернобыльский пёс, решил поприветствовать гостей на границе своих владений. Майк уже начал замах, чтобы отправить гранату в ту щель, откуда псы появились.

— Поверху!!! — Резко, быстро и очень понятно крикнул Ожог.

Майк отправил гранату в щель между косяком и верхней частью покосившейся двери. Он не был уверен, что попадёт, но граната отскочила от двери, от внутренней части притолоки и скрылась в темноте цеха. Решение Ожога было идеальным. Через мгновение после того, как Майк ему подчинился, свободную часть проёма перегородила грязно-серая шерсть. Грохнул взрыв. Слепые псы синхронно как-то дёрнулись, растерялись и бросились наутёк. С ними было покончено сразу же.

— А вот теперь — ходу. — Выдохнул долговец. Метрах в пятнадцати бежал единственный уцелевший пёс. Его паническое бегство позволяло не отвлекаться на бросание гаек. Перед проломом в заборе, к которому стремились сталкеры, он почему-то резко нырнул в какую-то щель между секциями забора и был таков. Метрах в пяти от того места где пёс пропал из вида, загудел ветер и раздался обречённый визг. Видимо, собакам тоже свойственно расслабляться. Он от сталкеров ушёл и «карусель» сразу же нашёл. Впрочем, это было не важно, поскольку сталкеры были на месте.

— Всё в порядке, — сообщил Ожог. Когда у пролома оказался сам Майк, то понял, что именно долговец имел в виду. Примерно в километре от забора, примерно в трети пути от завода до пригородных построек Припяти, на склоне невысокого пологого холма, серебрился крохотный крестик беспилотного разведчика. Ожог метнул веером горсть мелких камешков. Спереди — справа хлопнуло, слева камешек резко сменил траекторию и ушел в землю. Продолжаем путешествие. Дарованная Зоной передышка закончилась.

Этот километр проходили больше часа. Ближе к самому самолету Майк задумался, что боеприпасы хорошо, но неплохо бы пополнить и запас гаек. Помнится, в самом начале своей сталкерской карьеры его здорово интересовал вопрос — а почему нельзя гайку просто привязать. Бросил — подтянул назад. Отбросило аномалией — далеко не улетела, опять подтянул назад. Илья тогда ответил, что в лучшем случае так можно остаться без руки. «Электре», например, плевать на то, что нейлоновый шнур не проводит электричество. Шарахнет не задумываясь. «Комариная плешь» без труда затянет сталкера в себя. Гайка, связанная со сталкером, как бы продлит аномалию. Это касалось не всех аномалий даже одного типа, разумеется, но напрасный риск никому не нужен.

Приборный отсек беспилотника, в котором полагалось располагать разведывательное оборудование, был несколько шире, чем предполагали конструктры и заполнен плотным мешком. Небольшие пакеты располагались там, где должно было быть какое-то подвесное оборудование. Почему самолёт не угодил в аномалию при приземлении — загадка.

Внутри большого мешка находились ожидемые боеприпасы, какая-то пирамидка из материала похожего на хрусталь тепло-жёлтого цвета, маленький ноутбук и пара внешних дисков с вычурными надписями на боках «8 Тб». Между створками ноутбука выглядывало письмо. В подвесных контейнерах оказались гайки и какое-то разобранное устройство. Сахаров ничего не забыл, молодец.

Согласно инструкции, присланный прибор назывался «шилом» и предназначался для того момента, когда Майк окажется в точке перехода между сегодняшним днём и началом Первой катастрофы. С его помощью предполагалось проколоть тот пузырь, который будет вытягиваться из «сегодня» в «тогда». Интересное объяснение. Но гораздо любопытнее было то, что в состав оборудования входил тот самый артефакт «бур», который нашел Майк. Он являлся ключевым звеном.

«В силу непредсказуемой связи и потери времени на ответ на некоторые глупые вопросы, мы не смогли обсудить всё, что следовало. — Писал Сахаров. Он вроде говорил по телефону, что он уже отправил самолёт. Комментировать каким образом он знал заранее, что ему не удастся обсудить всё, что намеревался первоначально, он явно не собирался. — Для выполнения поставленной задачи вам, Майк, не обходимо оказаться в том зале управления, с которого всё началось. Всё не так страшно, как может показаться. Поскольку все аномалии закручиваются вокруг станции, полагаю, что вы без особого труда сможете найти ту, которая перенесёт вас на нужное место. Надеюсь, что моё „Шило“ вы собрали. Простите за название, но мне недосуг выдумывать что-то поизящнее. Прибор поможет вам в обнаружении нужной аномалии, но, тем не менее, следует поспешить. Вокруг ЧАЭС со временем творится что-то странное…»

Интересно, а от чего это профессор так уверен, что я туда пойду? Он ошибался реже своих коллег, но тем не менее… Может, пора повернуть? Может, он был болен ещё до Второй Катастрофы и хочет предотвратить заболевание гарантировано? Во времена Первой, ему должно было быть лет тридцать — тридцать пять… Пирамидка, названная в сопроводительном листе «устройством хранения и передачи памяти» — средство сыграть по-крупному? Переписать историю человечества, а Майку отводится роль простого курьера, о судьбе которого не стоит волноваться? Ай да Сахаров. И беспилотник уронил таким образом, чтобы Майку очень не хотелось отступать, поскольку отсюда до «Янтаря» километров больше, чем до станции и опасность примерно поровну. Профессор создал все условия, при которых ситуация должна была повиснуть в равновесной точке, а желание отомстить за Илью, плюс авторитет самого Сахарова должны были двинуть Майка в нужном, а вернее желательном направлении.

— Ну что задумался, идти пора, — Произнес Ожог, но Майк на его слова не обратил внимания. Он думал о том, что Илья наверняка был напуган, и мы знаем кем, когда говорил о «банкете с фейерверком». Заранее этого не может знать никто. Значит, не только инициатором этого путешествия является окопавшийся на «Янтаре» человек. Он же и косвенный виновник гибели напарника, поскольку если б не поручение, то они не пошли бы назад на «Агропром», не встретились бы с химерой и Илья был бы жив. Просто Сахаров хочет, очень хочет жить и жить хорошо. Он передаст сохранённую в пирамидке память самому себе в прошлом, станет предельно знаменит, очень богат и авторитетен и, таким образом, Сахаров — нынешний тоже будет жить. Возможны уж совсем бредовые гипотезы, когда эти две личности сольются воедино и тогда профессор-то будет в каждом мире свой, но на самом деле — одно существо с разными телами. Добавим сюда знания, которых нет ни у кого, опыт создания «аномального» оборудования и получим то самое полулегендарное «О-сознание». Глава которого сейчас мирно притворяется умирающим. На самом деле потирая свои сухие ручки в ожидании. Нет, Майк не пойдет к станции. Он вернётся на «Янтарь» и потребует объяснений. Теперь он уверен, что всё сказанное про Мегавыброс и всякие опасности — обман.

— Я не пойду к станции. Я пойду назад на «Янтарь»! Сахарову придётся долго мне доказывать, что он всю эту страшную сказку, про закручивающуюся спираль не придумал. Пусть докажет, что Илья погиб не по его вине! Пусть докажет, что рассказы про «О-сознание» не вскружили ему голову, не указали достойную его великого ума цель. Пусть он… И не останавливайте меня!!! — Майк уже рвал затвор. Он переводил ствол с одного долговца на другого. Он как раз направлял автомат на Ожога, как второй долговец метнул тяжёлую гайку ему в лоб. Без размаха, только кистью, но очень быстро. Майк дернулся, прикрывая глаза. Гайка зрение не повредила, но от быстрого, размытого движения Ожога вдруг стало темно и тихо.

Майк плыл в темноте под чёрными звёздами. Он шел тёмными тропами по ядовито-сумрачным травам. Он летел по ветру из аспидно-взрывных горчинок. Они рвались на его языке, хотя он и не помнил, что такое «язык». Они складывались в причудливые созвездия, хотя он не помнил что такое «звезды» и наполняли сердце болезненным восторгом. Тёмные ветра, рвавшие его крылья, закручивались в воронку вокруг остроконечного клыка ослепительно — непроглядного замка. По ветру летели сладкие и ласкающие кожу проклятья и ужас, от которого только крепче желание…

Майка обожгло и он очнулся. Боль, до этого никак не локализованная и жившая собственной жизнью где-то далеко, сконцентрировалась в голове и особенно под языком. При попытке открыть глаза его светом просто ударило. Знакомый, тусклый, обычный день Зоны приобрел тяжесть кувалды, которая опускалась на глазницы каждый раз, как Майк пытался приподнять веки. Пробивал голову до самого затылка и даже дальше.

— Ты как там, очнулся?

— Наверное, но… ох, моя голова…

— Сейчас отпустит. Извини, что пришлось колоть под язык — время дорого.

— А что со мной…

— Твой старый знакомый подкрался к нам и поздоровался. Представляешь, всего в сотне метров от нас валялась какая-то труба. Судя по излучению — со времён Первой катастрофы. Она так вросла в землю, что её занесло землёй. Получился маленький такой валик, за которым лежал контролёр. Когда я вырубил тебя, он решил подняться во весь рост и разобраться с нами.

— И как?

— Его больше нет, раз говорю с тобой. Потерь нет. Ты этого, не придавай значения тому, о чём думал и что видел в том забытьи. Это всё он, красавец головастый. Это он предлагал тебе перестрелять нас и отказаться от похода к станции.

— Ты думаешь?

— Тут нечего думать, поскольку со времени выхода с «Янтаря» вокруг нас так и роятся случайности вполне определённого свойства. Как голова?

С некоторым удивлением Майк обнаружил, что ничего не болит. Тело было невесомым и легким, просто-таки шатким. Движения, когда он поднимался, были несколько неуверенными, словно он крепко выпил. Но идти было можно. Возможно, даже воевать.

— Ничего, спасибо. Вы уж извините меня, братаны, за то что я…

— Отставить. Не бери в голову. То не ты был — контролёр. Все всё понимают. Пора трогать. Время уходит. А что касается возвращения — обернись.

Майк последовал совету, но ничего не увидел. Ожог сунул ему бинокль. На второй взгляд, пусть и вооружённый оптикой, тоже ничего не происходило. Майка тронули за левое плечо, чтобы он чуть повернулся. Примерно в километре, как напротив места их ночевки, брёл человекообразный силуэт. Только он горбился и с подбородка свисала неопрятная, свалявшаяся борода. Кровосос — понял Майк с большим запозданием. Переведя бинокль справа от завода, он заметил два силуэта. Они тоже были вполне человеческими. Различить детали не позволяло расстояние, но двигались эти люди как-то не уверенно. Постоянно шатались и спотыкались. Зомби. У ближайшего в руках было какое-то оружие. В том проломе, через который сталкеры покинули территорию завода, на мгновение показалась, принюхалась и скрылась, словно почувствовав взгляд, косматая собачья башка. Должно быть, чернобыльский пёс не погиб при взрыве. Очухался от контузии и решил продолжить знакомство. Впрочем, в последнем наблюдаемом мутанте Майк не был уверен — слишком далеко, да и трава высокая.

— Хочешь вернуться? — Спокойно и без насмешки спросил Ожог. — Придётся закладывать крюк километра три — четыре. Полагаешь, что пройтись в сторону станции будет более опасным?

— По-идее, да.

— Зря ты так думаешь. Там конечно центр Зоны и всё такое, но мутантам надо что-то есть. Друг за другом охотится — долго, сталкеров — мало. Основная масса мутантов осталась за нами и движется к станции. Мы их опережаем не намного. Прости старика Сахарова, но он всё продумал таким образом, что выбора у нас нет.

— Хорошо он всё организовал, зараза. Словно не человек, а мутант способный видеть будущее. И контролёр интересное создание. Эх, какие видения меня посещали, когда я валялся…

— Таково свойство их породы. Видеть запахи и слышать чувства — как раз в обычаях пораженных сталкеров. Не бери в голову. Вот только… Что тебе снилось тогда, на «Янтаре»?

— Много чего. Ты примерял противогаз и вертелся перед зеркалом, словно хотел удостовериться, что получился настоящий, правдоподобный снорк. Лицо Ильи было ясно различимо на голове контролёра… Я стоял в огромном помещении, в котором работали люди. Я был вооружен, но не мог ничего сделать. На меня не обращали внимание. Мне казалось, что это мгновения перед…

— … Первой Катастрофой.

— Да.

— Сахаров был прав.

— В чём?

— Не важно. То были сценарии.

— Сценарии чего?

— Развития событий. Если бы ты смог отказаться от миссии и вернулся бы на «Янтарь» — я бы примерял противогаз снорка. Завтра же, никакого сомнения. Если бы вы не пошли на Припять — твой друг Илья не погиб бы. Но завтра вполне мог примерить шкуру контролёра. Я так думаю.

— А я?

— Сам подумай. Ты должен оказаться в том зале и в то время, или тебя не будет совсем. Вставай, пора идти.

Майк машинально подчинился. Они обошли холм по длинной дуге, мимо тела контролёра, эх надо было спросить, а как его ухитрились завалить. Прямо по курсу раскинулся мёртвый город. Самое неприятное — что местность открытая.

Вообще-то странное дело — такое большое пространство в местности, где от века преобладали леса и болота. Тут конечно раньше было полё, на котором росло что-то полезное, но за тридцать лет всё должно было зарасти как минимум кустарником, ан нет. Если приглядеться, то различимы даже борозды от плуга. Можно подумать, что поле заброшено только пару лет, не больше. Чуть больше километра отделяло стакеров от каких-то мелких построек.

— Скажите, а почему вы продолжаете меня сопровождать? Вам нравится этот обречённый поход?

— Нет. Просто в нашем случае такие слова как «обречённый», не имеют никакого смысла. Если ты выполнишь задание, то ничего этого, — Ожог обвёл окружающее пространство рукой, — не будет. Соответственно, не будет иметь никакого значения, сможем ли мы вернуться с Припяти. Обрати внимание — как мы обычно говорим. Не «из Припяти», поскольку это хоть и бывший, но город, а «из». Это давно уже странная местность, а не город. Возможно, даже состояние души. Знать бы только чьей.

Майк не нашел чего ответить, благо, местность впереди явно собиралась стать непроходимой. Сталкеры постоянно лавировали между аномалиями, постепенно забирая влево. Впрочем, оно и к лучшему. Потребовалось полчаса времени и метров двести расстояния, чтобы догадаться о том, что слева аномалий меньше. Это был явно виток той самой пресловутой спирали. Справа — густо, слева — не то чтоб пусто, но явно полегче. За следующие минут сорок сталкеры оказались в городе.

Странная планировка. Казалось, что улица продолжает «коридор безопасности».

— Теперь ты понимаешь, почему не существует карт Припяти? Их пришлось бы постоянно обновлять. Нет, число улиц остается прежним, но расстояние между ними всё время меняется. Иногда между ними один дом. Иногда множество дворов заполняют пространство до трети радиуса. В прошлый раз в сторону завода смотрело две улицы, а теперь только одна.

Сталкеры пошли к гаражам. Всё было просто — пройти между двумя рядами полуразрушенных кирпичных коробок и вот она — улица. Если б не дома, то было бы видно Чернобыльскую станцию, но идти между гаражами мучительно не хотелось. Причём все три сталкера испытали желание выбрать какой-то иной маршрут и как-то сразу споткнулись. До неприятного места оставалось метров десять.

Броски гаек как прямо, так и по сторонам ничего нового не выявило. Растрескавшийся асфальт, через который пробилась сухая трава выглядел чуть более чистым, чем везде, но этим странности и заканчивались. Гайки от него бодро отскакивали. Майк бросил кусок кирпича. Ему почему-то показалось, что так будет надежней. Кирпичик тут лежал давно, возможно поможет выявить то, что «проглядят» принесенные людьми из-за границ Зоны кусочки металла. Кирпич пролетел положенное законами баллистики расстояние и соприкоснулся с разломанным асфальтом. И как в воду канул. Только без плеска и кругов. Следующий проход был метрах в ста. С некоторых пор Майку не нравилось ходить вдоль глухих стен. На заводе сталкеры шли между стеной цеха и забором. Теперь между гаражами (что уже не факт, после самопроизвольных перепланировок города) и полосой аномалий. Иногда казалось, что слева сплошная стена, только невидимая и неприступная в принципе. Когда из под крошащегося кирпича хлынула пищащая волна, никто не удивился. Сюжет повторяется.

— Ходу! — крикнул Ожог, скатывая с ладони кругляш РГД. Сталкеры рванули назад и за отведённые три секунды преодолели метров пятнадцать. За спиной грохнуло. Когда Майк обернулся, его взору предстало редкое зрелище — каскадное срабатывание. Несколько тушканов, которых взрывной волной швырнуло в сторону аномалий, активировали их. «Трамплин» разбросал крохотные и невесомые кусочки дальше и там тоже, где «карусель» закрутилась, где «электра» сверкнула. Ожог умело отправил ближайшего к нему тушкана к погибшим собратьям пинком ноги. Несколько коротких очередей, умелых притопываний и всё было кончено. Вероятно, тушканов всё-таки контузило. Или они поглупели окончательно, как те вчерашние кровососы, которые пошли в атаку так, словно начитались книжек про крутых сталкеров. Вроде отбились.

Эта мысль мелькнула явно не только в голове Майка. Второй долговец, сноровисто сменивший магазин, с усталым облегчением привалился к стене. Конечно, никакой это на самом деле не отдых, просто символ. Но иногда символы важны точно так же, как и нормальный перекур, хотя бы минут на пять. Иногда важны, а иногда смертельны.

Стена приняла в себя человека совершенно бесшумно. Не торопливо, но быстро. Вот — лёгкая рябь вокруг бока и плеча долговца. Могло показаться, что он вытеснил кирпичи нажимом своего тела с привычных мест. Вот образовалась скульптура из кирпича, в виде прислонённого к стене человека. Вот — небольшая складка. Просто кирпичи плохо положили, или они расшатались. Секунды четыре — был человек и нет его. Только осталась чуть примятая сапогами трава. Ни шороха, ни крика.

Майк сам не знал, почему он не оказался в аномалии, когда шарахнулся в сторону от такого представления. С равным успехом его мог придержать Ожог, а мог и остановиться сам.

— Вот теперь, если ты вздумаешь повернуть назад, я тебе этого не позволю. — Ожог выдохнул слова свистящим шепотом.

— Понимаю. Впрочем, я тебе с самого начала поверил, когда ты сказал, что назад пути нет.

Они дошли до того прохода, через который собирались проникнуть на улицы Припяти. Никаких сюрпризов ни бросок гайки, ни ближайшего камня, не принесли. Теперь надо было пройти столько же в обратном направлении. Только медленней — слишком много ниш, в которых может кто-то сидеть и поджидать прохожих. Вообще-то, когда тушканы не одни, они не устраивают засад. Но сегодня особый день. Как подтверждение, из очередного гаража раздалось: — «Хэ-эх-х…» с переходом на хрип. Почти голый череп, на котором держались какие-то хлопья, не понятно только — волосы или мусор. Пустые глазницы, неуверенные движения. Зомби. На нём была куртка полувоенного покроя, невообразимо грязная, но на вид целая. Лоскуты вместо штанов. Короткая очередь Майка разнесла ему голову. Потерявшего ориентацию мертвяка Ожог просто затолкал обратно в гараж, в какой-то непонятный мусор.

— Ликвидатор Второй Катастрофы, — прокомментировал он свои действия, прислушиваясь к копошению пытающегося подняться зомби. — Я их видел вполне живыми. Я когда-то носил точно такую же куртку с такими же нашивками. Не могу я в них стрелять.

— А как он стал зомби? И почему вы…

— Это Зона, брат — сталкер.

Майк кивнул, поскольку сказать ему было нечего. Так, в молчании, постоянно оглядываясь по сторонам, то в гаражи, то в окна стоящего метрах в пяти и никак не заканчивающегося дома, сталкеры дошли до улицы, к которой стремились изначально.

— Если ничего совсем уж кардинально не поменялось, то если пройти по ней, выйдешь на другой конец города. Там будет снова поле и чудный вид на АЭС. Четыре с небольшим километра — и ты у цели.

— А почему это «я», а не «мы»? Когда Сахаров разъяснил задачу, то мой первый вопрос был, а почему именно я. Ты опытней, старше. Твои шансы пройти выше.

— Ты какого года рождения?

— Девяносто первого, декабрь — месяц, а что?

— Вспомни, что произошло в этот месяц в этом году. Я про нашу страну. Кроме того, ты родился после Первой Катастрофы. Ты часть того мира, что сложился под её влиянием. Ты для неё свой. Прости. Что кратко объясняю, лучше смог бы сказать только Сахаров. Это его теория.

— Постой, но ведь Илья…

— Был старше тебя только на год. Впрочем, как только я тебя увидел, то сразу понял, что дойдешь ты. Не спрашивай почему, просто доверься тому, кого вы, пришедшие в Зону следом, называете «стариками».

— Ты полагаешь…

— Я полагаю, что не стоит расслабляться, даже если цель так близка.

Сталкеры пошли по улице. Впрочем, это место только так называлось. На самом деле это было направление, как в какой-то старой поговорке. Полосы нормального асфальта спокойно переходили в колдобины, словно тут ежедневно проходили танковые колонны, а потом в немыслимые воронки, будто город бомбили. Прибор, который прислал Сахаров — плоская пластиковая коробка, запищал. Сталкеры машинально дёрнулись, собираясь встать спиной к спине. Они не сразу поняли, откуда звук. Очередной бросок уже не гайки, которых у Майка осталось штук десять, а камушка, вызвал к жизни знакомый эффект — камень унёсся вперед, будто им выстрелили. Понятно, опутанный проводами «бур» почувствовал аномалию, в родственнице которой зародился. Полоса ускорения движения перегораживала всю улицу и условно вела в направлении ЧАЭС. Жалко, что Сахаров не написал, выдержит ли человек такое перемещение. Может, камни долетают целыми, а человек только в виде фарша. Ответа решили не искать и свернули во двор.

Дойдя до угла дома Ожог замер. Обычно говорят «как вкопанный», но Майк сказал бы «как взведенная пружина». Одновременно с остановкой впереди идущего долговца, за углом раздалось ворчание негромкое, но весомое. Словно завели трактор. Потом раздались тяжёлые и не торопливые шаги. Они приближались.

— Беги, — выдохнул Ожог. — Измени настоящее. Тебя ждёт завершение твоего видения. Не разду…

Майк бросился назад. Он сделал только пару шагов, как за углом бухнуло негромко, но тяжело. Так бывает вблизи больших динамиков, когда от низких частот сотрясаются все внутренности. Из стыков панелей ближайшего дома посыпался мусор. Картинка перед глазами резко раздвоилась. К горлу подкатила тошнота. Майк успел заметить, как Ожог, переживший удар псевдогиганта схватившись рукой за дерево и так подпрыгнув, открыл огонь длинными очередями.

Майк вернулся к аномалии. Он не успел подумать, что следует обежать её через двор с другой стороны улицы, как понял, что этого не будет. Тем же путём, по которому сталкеры прошли пару минут назад, то ныряя в воронки и колдобины, то вновь подставляя взгляду тощие облезлые спины, неслись собаки. Их было много, никак не меньше десятка. А может и больше, если верить ощущениям. В тишине, вызванной сменой магазина Ожогом, почувствовалось движение не десятков лап, а сотен. Можно было попытаться уйти в какой-нибудь дом, но эта мысль погасла в момент рождения. Майк не успевал. Невидимый псевдогигант снова бухнул. Ноги подкосились и Майк понял, что он просто не успеет добежать до дома раньше собак. Стрельба Ожога смолкла примерно на двух третях магазина. Первый пёс оказался на гребне воронки, метрах в пяти. Его сбросила назад короткая очередь, но это передышка только на мгновение.

За следующую секунду Майк передумал множество мыслей, рассмотрел с десяток вариантов спасения, отметая их со скоростью возникновения. Он повернулся спиной к собакам и сделал шаг вперёд. Автомат на плече, в руках тонкий пластик сахаровской посылки. Согласно приложенной инструкции — нажал сбоку и сдвинул пластиковую панель. Согласно инструкции — утопил до легкого хруста первую из находящихся там кнопок. По инструкции — направил прибор ребром по направлению к аномалии и сделал ещё один шаг. За спиной слюняво фыркнули. Внутри прибора заскрёбся пленённый «бур». Аномалия проступила отчётливей. Её размытая граница была в паре метров от ног Майка. Он побежал. В спину ударили и обдали тухлым запахом. По требованию инструкции — нажал вторую кнопку. В момент, когда его нога опускалась за границу аномалии, за спиной взвизгнули. Пёс почувствовал, что именно его ждёт вместо сладкой крови и попытался оттолкнуться от сталкера.

Впервые с того момента, когда нога его ступила на больную землю Зоны, или даже нет, с той первой мысли, когда он подумал, а не стать ли сталкером, Майк вспомнил о Боге. Не о матушке — мачехе Зоне, как часто тут говорят. Майк вспомнил о Творце неба и земли, видимого и невидимого, а также тех придурков, которые тут всё так замечательно устроили. Он обратился к Нему с краткой и не воплощённой в слова, с искренней и граничащей с истерикой, яростной и тоскливой молитвой. Майк не знал, даже не формулировал для самого себя, а чего именно он хотел сказать, о чём попросить, когда кинулся в самый центр аномалии, которой так и не придумали название. Наверное, он просто хотел, что бы Тот, к Кому он обратился, помнил о нём.

Удар о бетон. Сквозная боль от плеча и вдоль по позвоночнику до крестца. Майк помнил о необходимости включить фонарик, но не мог. Его неудержимо рвало. В какой-то момент показалось, что сейчас изо рта полезет желудок. И плевать, что это не возможно. Мы в Зоне. В самом её сердце. Отдышавшись, Майк в изнеможении повалился на пол, постаравшись чуть отползти от того места, куда вывалился, но без фанатизма. Он помнил о безопасности, но у него не хватало сил даже достать из нагрудного кармана маленький фонарик.

Кажется, он потерял сознание, но точно ли терял и если да, то на сколько, не имел никакого понятия. Как ни странно, его никто не атаковал. Когда способность двигаться вернулась, Майк зажег фонарик и огляделся. Тонкий лучик выхватывал только куски бетона и штукатурки на полу, не доставал ни до стен, ни до потолка. Достав из рюкзака более мощный источник света и прикрепив его на ощупь к автомату, Майк огляделся. Зал управления. Пульты, куски бетона, разбросанные по полу, скрипящие под ногами стёкла. Очень толстый слой пыли. Сантиметра полтора, наверное. Никаких следов. Только на месте удачного приземления уродливая клякса желудочного содержимого. Майк даже достал одноразовую салфетку из рюкзака и стал протираться и, не смотря на слабую эффективность этого мероприятия, довёл дело до конца.

Странно, что темно. Никак не удавалось вспомнить о том, закрывал ли саркофаг то место, где теперь находился сталкер. Возможно, уже ночь. По идее, не должна была она начаться так рано, но не зря же Сахаров говорил о свистопляске со временем.

В остальном-то он оказался прав. Майк на станции. По всей видимости именно то место, откуда и поступали те злосчастные команды ночью двадцать шестого апреля восемьдесят шестого. Аномалия, благодаря посланному прибору оказалась своего рода транспортным коридором. Неудобным, но безопасным. Да и сама точка приземления вполне удачная, если не думать о том, какой радиоактивный фон в этом милом местечке.

При воспоминании об аномалии, опять здорово захотелось опустошить желудок, хотя там не было ничего, кроме грамм трёхсот воды, которую выпил Майк когда отдышался. Вспоминать перенос было неприятно.

Удар в спину, вероятно первая собака. Потом она вроде оттолкнулась, чтобы оказаться подальше от аномалии, в которую с отчаяния бросилось мясо. А вот потом… Майк нахмурился. Не то чтобы ему было приятно это вспоминать, но он терпеть не мог, когда чего-то с ним происходившее оказывалось под запретом. Это напоминало встречу с контролёром, к которым он относился не очень хорошо и считал их самыми гнусными порождениями Зоны.

Когда Майк оказался в аномалии, с сознанием начало свориться что-то не понятное. Сон наяву, только ещё менее реальный, если так можно сказать. С одной стороны, Майк не был уверен, что вообще видел что-то. Возможно, его встретил старый бетон зала управления сразу же. С другой стороны — ему представлялось долгое время, за которое он наблюдал забавные оптические эффекты и думал не свои мысли. Ему виделись дома Припяти, которые проходили мимо него, переливаясь и перекатываясь искажениями. Их не смазывало высокой скоростью, как следовало ожидать. Улицы и дома, машины и деревья были нечёткими, словно отражались в кривом зеркале или виделись на дне неглубокой реки, сквозь прозрачные воды времени.

Именно времени, поскольку в коротеньких фрагментах, с которыми неохотно расставалась память, представали картины иной Припяти. Не такой, какой её знают сталкеры, хотя слово «знают» тут явно не подходит. Машины на улицах, не похожие на ржавые скелеты тех, которые порой ещё попадаются в Зоне. Они выглядели вполне современными, хотя и не знакомых марок. Майк мельком побывал в автобусе, чьё внутреннее устройство в точности повторяло салон того, на котором он ехал на вокзал, уже твёрдо приняв решение уйти в Зону. Майк смотрел через широкие окна и видел как дома из облупленных становятся аккуратными, как исчезают пятиэтажки и на их месте появляются современные, комфортные и неуловимо-чуждые.

Майку показалось, что он всю дорогу до станции и проделал в общественном транспорте. Хотя, тут ничего сказать нельзя. Он словно смотрел два воспоминания сразу. Одно — он ехал по улицам Припяти, какой она бы была, если б не первая Катастрофа. Второе — никакой конкретики и только шатаются кривые зеркала, порождающие неприятные образы. В этих, вторых воспоминаниях или видениях, посещавших Майка в аномалии, всё было как положено: разрушенные стены, контролёр, стоящий за гнилым прилавком в универмаге, пара бюреров, сидевшая в старом автобусе, неторопливо трусящий по полю в сторону ЧАЭС кровосос… Только топография обоих вариантов совпадала. Те же улицы и дома, в основном. И станция на месте. Только в варианте с людьми, за ней явно ухаживали.

Майк прекратил насиловать свой мозг, поскольку его замутило по-настоящему. Как бы не от радиации. Выше, чем в зале управления фонить должно только в бывшем реакторном и ещё паре мест. Впрочем, когда удалось отдышаться, что в непроветриваемом много лет помещении понятие условное, Майк достал-таки детектор. Надо же, какая приятная неожиданность! Щелчки идут, но вяло. Жить можно. Это Зона, брат Майк и живущие в ней волшебники молчат в ответ на вопросы «как, зачем, почему»? Единственное, что заинтересовало Майка, так это то, а как он осуществит сам перенос. В письме Сахарова должна была быть инструкция, но он не дочитал. Надо порыться в карманах и рюкзаке.

«… К сожалению я не могу точно описать то, что произойдет в результате вашего контакта с аномалиями. Как с пространственной, так и со временной. — Писал Сахаров. Письмо нашлось в рюкзаке, причём сразу же. Было понятно, что на время, пока Майк был недоступен текущей реальности со всеми её проблемами и нуждами, письмо по-быстрому всунули, изрядно помяв. Главное было, чтобы важные инструкции не потерялись. — Проведённые мной опыты свидетельствуют о том, что перенос внутри пространственной аномалии возможен. На основании расчетов, которые нет смысла тут приводить, вероятность успешного прохождения по временному каналу порядка шестидесяти процентов. Точнее не могу считать, поскольку поведение системы „Зона“ в момент наступления времени „Ч“, не поддаётся в полной мере прогнозированию. С равной степенью вероятности следует предполагать, что внутри бывшего зала управления бывшим четвёртым энергоблоком будет как высокая концентрация аномальных очагов и явлений, так и их полное отсутствие. Своего рода „глаз“ урагана, когда снаружи дикий ветер и огромные волны, а внутри полный штиль и ясное небо».

На этом Майк прервался, ещё раз обвёл помещение фонариком и разбросал наугад половину имевшихся у него гаек. Подбирая их с пола, он старательно смотрел по сторонам и прислушивался к ощущениям. Ничего особенного, кроме последствий столь радикальной транспортировки, он не отметил. Также блуждание с двумя фонарями, когда маленький был на вытянутой руке, а большой под стволом и смотрел в другую сторону, не принесли никакой новой информации. Свет распространялся так, как ему было положено. Тени самопроизвольно не шевелились. Ну и ладушки.

Майк продолжил читать. Кусок с экскурсом в историю просмотрел по диагонали и остановился только на том месте, где описывалось то, что надо знать непосредственно ему — что творилось в этом самом помещении, прочти точно тридцать лет назад. Он перечитал эту грустную историю о человеческом идиотизме дважды. Ему стало немного грустно, поскольку обычно казалось, что действия приведшие к грандиозным последствиям сами должны быть не ординарными. В письме Сахарова описывались простая человеческая упёртость, банальная трусость и обычная растерянность хороших людей. Оставалось только надеяться, что Вторую Катастрофу организовывали мужи бледные, со взорами горящими. Жалко, что про неё Сахаров не написал ничего.

Майку подумалось, что ему придётся немного поскучать. Когда он шагал в аномалию, было часа два дня. Он, по собственным ощущениям, с поправкой на вероятную отключку, был в зале управления никак не больше часа. Он даже решил прилечь, поскольку делать больше нечего, чувствовал себя он не так чтобы хорошо, а проспать «праздничный банкет» у него явно не получилось бы. Но тут началось.

По бывшему залу управления стали прокатываться волны световых вспышек. Майк напрягся. Он понимал, что перед ним то, ради чего он и попёрся на станцию, но въевшиеся за три года сталкерские привычки не желали отпускать его так просто. Раз аномалия, значит надо держаться подальше. Майку пришлось напрячься, чтобы его ноги сами не понесли его отсюда, хотя и непонятно куда, ведь по идее выхода быть не должно.

Вспышки, поначалу робкие, две — три в минуту, постепенно смелели. Вскоре все вокруг мигало и стало так светло, что Майк погасил фонарь. Сначала они казались ему бессистемными, но приглядевшись, он понял, в чём загвоздка.

На полу, потолке, стенах проступали не просто светлые пятна. Эти фрагменты зала управления, подсвеченные аномалией, были совсем не такими, какими Майк их увидел при свете фонаря. Когда освещался пол — на нём не было пыли и лежало какое-то покрытие, вроде толстого линолеума. Стены оказывались чистыми и ровными. На пультах жили своей непонятной жизнью огоньки и шкалы. За пультами сидели люди. Эти люди были самой зыбкой частью световых пятен. Смотришь прямо — нет их. Смотришь в бок — краем глаза замечаешь.

Кроме мигания, от которого начали уставать глаза, никаких спецэффектов не было. Полная тишина. Словно в громадном кинотеатре, где показывали немое кино. Словно загадочный киномеханик прокручивал ленту из последних спокойных минут Чернобыльской станции. Перед линзой что-то вращалось, оставляя от целостной картинки только фрагменты и лоскуты. Но вращение ускорялось и картина становилась полнее и чётче. Наливалась красками и проступала объёмом. В какой-то момент светлых участков стало больше чем затемненных. Там, где проступили самые большие куски прошлого, между Майком и изображением словно текла вода, или колыхался тончайший шёлк, или тянулась полоса рефракции…

Сталкер судорожно проверял, а не забыл ли он чего. Рюкзак закрыт и снова за плечами. Оружие перезаряжено и в руках. Прибор Сахарова висел на ремне и здорово тянул шею вниз. Странно, он не казался раньше таким тяжёлым. В какие-то моменты пропадало ощущение собственного тела. Словно в бывшем зале управления (хотя почему это в «бывшем»?) парил разум, у которого всё меньше оставалось стесняющей его плоти. Но Майк не терялся. Он уже прошел через отчаянные мысли, что надо попытаться сбежать, что этого не может быть и так далее… Теперь он был спокоен. Он помнил инструкции. Он помнил прочитанные несколько раз страницы, явно взятые из какой-то книги. Там писалось что…

«В этот день, 25 апреля 1986 года, на Чернобыльской АЭС готовились к остановке четвертого энергоблока на планово-предупредительный ремонт.

Во время остановки блока по утвержденной главным инженером Н. М. Фоминым программе предполагалось провести испытания с отключенными защитами реактора в режиме полного обесточивания оборудования АЭС. Для выработки электроэнергии предполагалось использовать механическую энергию выбега ротора турбогенератора (вращение по инерции). Кстати, проведение подобного опыта предлагалось многим атомным электростанциям, но из-за рискованности эксперимента все отказывались. Руководство Чернобыльской АЭС согласилось.

В чем суть эксперимента и зачем он понадобился?

Дело в том, что если атомная станция окажется вдруг обесточенной, то, естественно, останавливаются все механизмы, в том числе и насосы, прокачивающие охлаждающую воду через активную зону атомного реактора. В результате происходит расплавление активной зоны, что равносильно максимальной проектной аварии. Использование любых возможных источников электроэнергии в таких случаях и предусматривает эксперимент с выбегом ротора турбогенератора. Ведь пока вращается ротор генератора, вырабатывается электроэнергия. Ее можно и должно использовать в критических случаях.

В процессе подготовки эксперимента были последовательно отключены системы, обеспечивающие аварийную защиту реактора, дабы она не помешала в проведении „чистого“ эксперимента на работающем реакторе. Первоначально эксперимент собирались провести днём, но по звонку диспетчера „Киевэнерго“, сдвинули испытания с 14 часов 25 апреля на 1 час 23 минуты 26 апреля. Всё это время реактор работал с выключенной защитой в нарушение всех регламентов.

В результате, к началу испытаний реактор частично потерял управляемость и старший инженер управления реактором Леонид Топтунов не сумел удержать реактор на мощности 1500 МВт и провалил ее до 30 МВт тепловых.

При такой малой мощности начинается интенсивное отравление реактора продуктами распада (ксенон, йод). Восстановить параметры становится очень трудно или даже невозможно. Стало ясно: эксперимент с выбегом ротора срывается. Это сразу поняли все атомные операторы, в том числе Леонид Топтунов и начальник смены блока Александр Акимов. Понял это и заместитель главного инженера по эксплуатации Анатолий Дятлов. Ситуация создалась довольно-таки драматическая. Обычно замедленный Дятлов забегал вокруг панелей пульта операторов. Сиплый тихий голос его обрел гневное металлическое звучание: „Японские караси! Не умеете! Бездарно провалились! Срываете эксперимент!“

Дятлов грубо нажал на операторов и потребовал увеличить мощность реактора немедленно, хотя по регламенту на это требовалось не менее суток. Он использовал некоторые разночтения в инструкциях и Леонид Топтунов, как признался потом в припятской больнице, перед отправкой в Москву, где вскоре умрёт: — „Может, проскочу… Ослушаюсь — уволят…“

Для выполнения требований Дятлова он стал вынимать поглощающие графитовые стержни. Мощность реактора стала расти, но о том, что он вышел на режим, на котором его никто не испытывал и стал неуправляемым, операторы не догадывались.

… Итак, в1 час 00 минут 26 апреля 1986 года мощность атомного реактора четвертого энергоблока благодаря грубому нажиму заместителя главного инженера А. С. Дятлова была стабилизирована на уровне 200 МВт тепловых. Продолжалось отравление реактора продуктами распада. Дальнейший подъем мощности был невозможен, запас реактивности был значительно ниже регламентного и, как я уже говорил ранее, по словам СИУРа Топтунова, составлял восемнадцать стержней (вместо минимально предусмотренных инструкцией двадцати восьми). Этот расчет дала ЭВМ „Скала“ за семь минут до нажатия кнопки A3 (аварийной защиты).

Реактор находился в неуправляемом состоянии и был взрывоопасен. Это означало, что нажатие кнопки A3 в любое из оставшихся мгновений до катастрофы привело бы к неуправляемому фатальному разгону. Воздействовать на реактивность было нечем… (таков был недостаток реакторов типа РБМК-1000 — графитовые стержни поглощали активность только верхней своей частью, а нижняя давала небольшой, но всплеск активности. В ситуации начала эксперимента опускание всех графитовых стержней разом — нажатие кнопки АЗ, вело к взрыву).

… В 1 час 22 минуты 30 секунд (за полторы минуты до взрыва) СИУР Леонид Топтунов по распечатке программы быстрой оценки запаса реактивности увидел, что он составлял величину, требующую немедленной остановки реактора. То есть те самые восемнадцать стержней вместо необходимых двадцати восьми. Некоторое время он колебался. Ведь бывали случаи, когда вычислительная машина врала. Тем не менее Топтунов доложил обстановку Акимову и Дятлову.

Еще не поздно было прекратить эксперимент и осторожно, вручную снизить мощность реактора, пока цела активная зона. Но этот шанс был упущен, и испытания начались. Все операторы, кроме Топ-тунова и Акимова, которых все же смутили данные вычислительной машины, были спокойны и уверены в своих действиях. Спокоен был и Дятлов. Он прохаживался по помещению блочного щита управления и поторапливал ребят: „Еще две-три минуты, и все будет кончено. Веселей, парни!“

В1 час 23 минуты параметры реактора были наиболее близки к стабильным. За минуту до этого старший инженер управления блоком Борис Столярчук резко снизил расход питательной воды на барабаны-сепараторы, что, естественно, повлекло увеличение температуры воды на входе в реактор.

В 1 час 23 минуты 04 секунды старший инженер управления турбиной Игорь Кершенбаум по команде Г. П. Метленко „осциллограф включен!“ закрыл стопорно-дроссельные клапаны восьмой турбины, и начался выбег ротора генератора. Одновременно была нажата и кнопка МПА (максимальной проектной аварии). Таким образом, оба турбоагрегата — седьмой и восьмой — были отключены. Аварийная защита реактора была заблокирована, чтобы иметь возможность повторить испытания, если первая попытка окажется неудачной. Тем самым было сделано еще одно отступление от программы, но весь парадокс заключался в том, что если бы действия операторов были в данном случае правильными, а блокировка не выведена, то по отключении второй турбины сработала бы аварийная защита и взрыв настиг бы нас на полторы минуты раньше…

В этот же момент, то есть в 1 час 23 минуты 04 секунды, началось запаривание главных циркнасосов, отчего уменьшился расход воды через активную зону. В технологических каналах реактора вскипел теплоноситель. Процесс развивался вначале медленно. Кто знает, может быть, рост мощности и в дальнейшем оказался бы плавным, кто знает…

После того как был закрыт стопорно-регулирующий клапан и отключен турбогенератор № 8, начался выбег ротора. Из-за уменьшения расхода пара из барабанов-сепараторов его давление стало слабо расти, со скоростью 0,5 атмосферы в секунду. Суммарный расход через реактор начал падать из-за того, что все восемь главных циркуляционных насосов работали от выбегающего турбогенератора. Их тряску и наблюдал Валерий Ходемчук (не хватало энергии, мощность насосов падала пропорционально снижению оборотов генератора, соответственно падала и подача воды в реактор).»[1]

Майк вспомнил всё это как-то сразу, рывком. И развитие ситуации и команды, которые надо отдать операторам, угрожая им оружием. Главное, чтобы послушались сразу. Майк не знал, на какие кнопки следует жать.

Мелькание световых пятен прекратилось. Майк был внутри. Не «сейчас» и не «тогда». То, что несколько секунд назад представлядо собой мелькание, приобрело наконец-то плоть. Это теперь он, Майк, был призраком и наваждением. Он казался таковым даже самому себе. На какой-то момент он забыл, что надо делать. Перестал помнить, а кто это должен откинуть панель с другого бока Сахаровского подарка и утопить единственную клавишу. Его тело слушалось само. Он даже не подозревал, что настолько проникся мыслью, что и впрямь должен сделать это. Он чувствовал, как поддается пластик, как холодит палец клавиша, холодит странным холодом, не снаружи, а изнутри. Ноги, само существование которых стало для Майка отвлеченной теорией, самопроизвольно направили столь же эфемерное тело вперёд.

На этот раз никаких спецэффектов. Слабое, но заметное сопротивление среды. Сахаров назвал бы это упругостью стенки временного пузыря. Не будем спорить о терминах, уважаемый товарищ. Сопротивление ощущалось не кожей, как могло бы быть при преодолении материальной преграды, а где-то внутри. Одновременно в теле Майка и вне его. Он опять потерял ощущение своего «я». Но это было не важно.

Следующий шаг привёл к падению. Не высоко, с высоты собственного роста. Майк банально шлёпнулся об пол. Он стоял на карачках, под коленями и ладонями чистый пол зала управления. В воздухе как раз замирала фраза:

— … ет кончено. Веселей, парни!

Прибытие Майка осталось незамеченным. Никто не обернулся. Он начал подниматься с пола, когда невысокий, начинающий седеть человек, только что выкрикнувший свою достойную к занесению в легенды фразу, прогуливаясь вдоль пульта управления, повернулся к пришельцу… и оторопело замер.

— Прекратить эксперимент, медленно… — выдохнул Майк. Но седеющий человек не дал ему договорить. Эксперимент накрывается, а тут еще не пойми кто что-то указывает.

— Кто вы и что делаете здесь? Убирайтесь отсюда!!! — Сталкер был развёрнут к нему боком и упавший с плеча автомат Дятлов не видел. Перед ним находился грязный оборванец в непонятном комбинезоне, в каких-то противных разводах и пыли, с респиратором на лице.

Лязг затвора, который был не нужен, поскольку по полу запрыгал выброшенный патрон. В ни чём не повинный потолок летит «двоечка». Гильзы прыгают по полу, сопровождаемые оторопелыми взглядами присутствующих людей.

— Вы правы, через пару минут всё будет кончено и слово «Чернобыль» станет нарицательным. Чтобы этого не случилось надо заглушить реактор… Нет, не так!!! — Выкрикнул Майк, видя, что молодой оператор потянулся к большой красной кнопке. Надо…

…прекратить эксперимент и осторожно, вручную снизить мощность реактора, пока цела активная зона. Нужно категорически отказаться от проведения эксперимента, подключить к реактору систему аварийного охлаждения и зарезервировать электропитание на случай полного обесточи-вания. Вручную, ступенями приступить к снижению мощности реактора вплоть до его полной остановки, ни в коем случае не сбрасывая A3 — аварийную защиту, — ибо это было бы равносильно взрыву…

Прочитанные слова слетают с губ. Майк не вдумывался в смысл произнесённого им же. Это было не важно, поскольку его явно понимали. Лишь бы не было поздно. Этот, пухловатый румяный парень, наверное, тот самый Топтунов, который так боялся увольнения, потерял подобие румянца при первой произнесённой фразе Майка. Он бросился на что-то нажимать, еще до того, как пришелец закончил. Видать, правду он говорил, умирая от лучевой болезни, что всё время его преследовала мысль, что он делает что-то не так. Он бросился жать на какие-то кнопки, сосредоточенно закусив губу и не оглядываясь на зацепеневшего под прицелом Дятлова.

Тот молчал, стоя в зале управления надгробным памятником самому себе. И не только обычный страх от наведённого на него оружия был тому причиной и не прекращение эксперимента, поскольку за его спиной какой-то человек уже кричал в трубку:

— … открыть клапана! Больше воды в реактор… Что?… Да взорвёмся на хрен!!!

Возможно, правы были те, кто обращал внимание на странности, которые происходили с этим человеком сразу после аварии — получил дозу облучения меньше всех, кто находился в этот момент в зале. Когда его посадили — видные и авторитетные деятели конца восьмидесятых требовали его освобождения. После того, как эти требования были удовлетворены, регулярно, вплоть до своей смерти, лечился в Мюнхене.[2]

Два совершенно лишних человека неподвижно стояли напротив друг друга. Кругом кипела не понятная Майку работа и хорошо, что он не стал указывать, что именно следует делать и в какой последовательности. Тут и без его дилетантских советов разберутся. Лишь бы не было поздно.

Майк не знал, сколько прошло времени. Не знал, как долго он держал на прицеле человека, который был виноват в аварии и не виноват одновременно, поскольку ничего ещё не случилось. В кармане завибрировал и запищал ПДА. Майк достал его левой рукой и посмотрел на дисплей. Будильник, всего-навсего будильник. Последний привет от не существующего уже Сахарова. Сталкер некоторое время тупо смотрел на экран, пока не понял, а что именно означает это время — один час двадцать четыре минуты ночи. Майк прислушался. Там, откуда он пришёл, в этот миг зал управления ходил ходуном, сыпались стёкла. Над крышей энергоблока вздымался чёрно-огненный шар взрыва. А здесь ничего, только люди работают. Уже не торопливо, поскольку это только в кино из критических ситуаций не выходят иначе, чем с криками, беготнёй и героическими позами.

Майк глубоко вздохнул и потребовал доклада о состоянии реактора. Из ответа следовало, что активность растёт, но всё более замедляющимися темпами. Скоро пойдет на спад.

— Вот и ладушки, — Подвёл итог уже бывший сталкер, точно знающий, что теперь его профессия не возникнет никогда. Он подошёл к пульту управления и аккуратно прислонил к нему «Абакан». Отвечая на немой вопрос Топтунова, он ответил, — Мне он теперь не нужен. Только не прекращайте работу. Реактор должен быть остановлен.

Оператор кивнул и отвернулся к своим приборам.

— Я слышал, что где-то тут рядом есть балкончик, на котором вы порой загораете? — Майку кивнули. — Проводите, пожалуйста. И… наверное, можно уже звонить.

— Куда?

— Вам виднее. Кого надо поставить в известность, что в зале управления появился вооружённый человек и выдвинул требования? Я подожду на балконе, а оружие уже сложено.

Майка проводили. Идти оказалось действительно не далеко. Оставшись один, он сел на арматурные прутья, вытянул ноги и опёрся спиной на стену. Тихая ночь. Совсем не такая, какой она была в памяти. Звезды на небе, огни близкого города, пьянящий воздух… Куда там «пятнам безопасности». Сейчас они казались местами весьма убогими. В стоящем рядом рюкзаке лежали посылки — ноутбук, шестнадцать терабайт информации и пирамидка из тепло-жёлтого хрусталя, посылка для местного руководства. С ней всё ясно и кажется странным, что Майк не догадался о предназначении «хранилища памяти» с самого начала. От книги можно отмахнуться, сказав, что автор не прав в том-то, ошибся там-то и использовал не верные данные тут и тут. Под тёплым хрусталём скрывалась живая память живого человека. Она полностью правдива. Предупреждение, совет, помощь. Здешний руководитель не очень умён и слишком любит «общечеловеческие ценности» и благосклонен к тем, кто их представляет. Но при этом честолюбив. Интересно, как смешной человек с пятном на лысине отнесется к сообщению, что он совершит в ближайшем будущем и как именно войдет в историю. Маловероятно, чтобы несмываемое пятно неудачника и слабака отвечало его амбициям. Возможно, Сахаров прав и история пойдет по-другому. Хотелось бы в это верить.

Но эти размышления не имели совершенно никакого значения в ту минуту, когда Майк понял, что он и впрямь совершил это и что назад пути нет. Мысли текли, но как-то далеко и не имея к сидящему на балкончике человеку никакого отношения. Краем сознания Майк отметил подъехавшую к зданию АЭС черную машину. Он смотрел, дышал и ни о чём не думал. И не заметил, как заснул.