Друзья и союзники Рима

9. О хорошем и добром

— Папа! Хасю бабах! — пищит мой наследник, — Пасли в мастилскии!

— Волний, там больше нет бабахов — мы с тобой вчера их все бабахнули, — урезониваю я его, — Новых ещё не сделали…

— А ты пликазы, стоб сдеали! Хасю бабах! — умора, млять! Типа, разрулил производственную проблему, гы-гы!

— Большим начальником будёт! — предрёк Володя, — Мозгов уже достаточно — не колышит, как, но шоб було! У нас директор на автосервисе как раз такой был…

— Ага, и у нас главная менеджерша офиса, — прикололся Серёга, — Такая стерва! Все от неё на Луну выть готовы были…

— У нас, думаете, начальство другое было? — хмыкнул Васькин.

— Я — не думаю, — заверил я его, — У тебя военизированная структура, а там с этим служебным маразмом — вообще жопа. Что я, сам срочную не служил?

— И чем ущербнее урод — тем хлеще выносит мозги всем, кто от него зависит, — добавил Володя, — И как раз таких вышестоящее начальство и ценит.

— И продвигает, — подтвердил я, — Начальник цеха частенько дурака включал, но хоть иногда терял бдительность и вникал в суть проблемы, а начальник производства только и знал, что нежелание работать и саботаж изобличать. А уж директор завода — вообще неадекват был, от которого даже эти обезьяны стонали. Он на полном серьёзе полагал, что любая проблема разрулится сама, если он поставит на уши её конечных исполнителей. И похрен, что реально от них максимум полдела зависит.

— Ты не преувеличиваешь? — усомнился Серёга.

— К сожалению — только чуть-чуть, для пущей наглядности.

— А в чём это выражалось?

— Ну, представь себе — тебе ставят задачу, с которой ты справишься только при условии незамедлительной помощи тебе со стороны всех смежников. При этом ты от начальника команду получил — со сжатым сроком исполнения и с твёрдо обещанной тебе карой за неисполнение, а они помогать тебе — нет. Им он команды такой не дал и ничем за неоказание тебе помощи не пригрозил. Ну и сам посуди, кинутся они сломя голову тебе помогать, если это геморройно?

— Но ведь должны же! Так же нельзя — это же подстава получается. Что ж они, не понимают?

— Всё они понимают. Но они и сами не хрены валяют, им тоже нехилые задачи поставлены и тоже со сжатым сроком и карами за неисполнение. В большинстве случаев никто не задаётся целью тебя подставить, но собственные проблемы всегда ближе к очку. Тебя озадачь чем-нибудь серьёзным, за что с тебя и спросят серьёзно — бросишь ты это дело ради чужой мороки, за которую ты не отвечаешь?

— Нет, конечно. Но ведь так же быть не должно. Начальство же должно такие вещи понимать…

— Оно кому должно — всем прощает. В армии, конечно, тоже начальство не гребут…

— Макс, ты бы хоть при ребёнке не выражался! — вмешалась Юлька.

— А, млять… тьфу! — в натуре ведь увлёкся и упустил из виду, что спиногрыз присутствует, — Волний, заткни ухи, ты ничего не слышишь. Тут тетя Юля права — так, как твой папа выражается, выражаться не надо. Так о чём это я… гм… балаболил?

— О том, что начальство в армии… гм… не колышит, — напомнил Серёга.

— Ага, не сношают проблемы подчинённых, и в этом смысле маразм, конечно, похлеще, чем на гражданке. Но у армейского офицера в подкорке прописано, что без команды ни одна свинья лишнего раза не хрюкнет, и дать команду там не забывают и не ленятся. А на гражданке и начальство — раздолбаи. Последнее время даже ещё и не служивших срочную понабирать ухитрились — до этих вообще не доходит…

— Так погоди, ты же про большой завод говоришь, — спохватился Володя, — А там, будь ты даже хоть тыщу раз блатным сынком, до директора в молодом возрасте не дорасти. Значит, он наверняка служил.

— Я не интересовался, но наверняка. Естественно, наш бабуин, скорее всего, включал дурака. Легче прессовать тех, кто кругом виноват — в любой момент есть за что вздрючить. А чтобы ты был кругом виноват, тебя надо загнать в ситуёвину, когда не облажаться невозможно в принципе. Вот этим наши обезьяны и занимались. Это их любимый вид спорта…

— Папа! Хасю бабах! — напомнил пацанёнок, — Пликазы, стоб сделали!

— А ты маму слушался? — Велия мне на него не жаловалась, но орднунг ведь юбер аллес, так что лишний раз на дисциплину его сориентировать не повредит.

— Слюсался!

— А кашу доел? — перловку он, конечно, не любит, и нам не составило бы ни малейшей трудности исключительно лакомствами его кормить, но нехрен баловать будущего мужика и вояку. И сам, помнится, жёлуди в Дахау лопал и буду лопать, если понадобится — хоть и чисто символически, напоказ перед служивыми, но всё-же, и он тоже должен быть к этому готов.

— Даел!

— Точно?

— Пришлось, конечно, заставить, но доел, — подтвердила супружница.

— А латынь учил? Что такое «Disce, sed a doctis, indoctos ipse doceto»?

— Эээ… Усись… у тех… кто снаит… эээ…

— А тех, кто не знает, сам учи, — закончила за него Юлька, — Макс, ты хоть соображаешь, чего от ребёнка требуешь? Ему же на турдетанский с латыни переводят или на этрусский, а ты его по-русски спрашиваешь! Как ему справиться сразу с двумя переводами?

— Пусть привыкает, что не всё в жизни легко и просто. Тем более, у него стимул — заслужить свои «бабахи». Ты слыхал, Волний? Завтра я проверю, как ты занимался латынью. Если дядя Тарх и тётя Туллия будут тобой довольны — будут тебе бабахи.

— Папа, я осинь пасталаюсь! Пликазы, стоб сделали много бабахов!

— Ухи у тебя не лопнут от многих бабахов?

— Ни лёпнут!

— Ну, смотри мне — ты ОБЕЩАЛ постараться. Ты помнишь, кто у тебя здесь родственники?

— Тялквинии!

— А слово Тарквиниев — что?

— Клепсе галёха!

— Вот и постарайся так, чтобы заслужить целых десять бабахов. Десять — это сколько? — мелкий тут же в восторге показал мне две растопыренных пятерни.

— Макс, ну чему ты ребёнка учишь! — прихренела Юлька, — Ему трёх лет ещё нет, в кубики только играть, а ты из него готовишь полиглота и террориста-подрывника!

— Нет, пиротехника я из него пока ещё не готовлю — пока только вкус к этому делу прививаю. Вот как подрастёт — будет и сам делать.

— А если взорвётся? — ужаснулась наша педагогичка.

— А кто его до взрывчатки допустит, пока он техники безопасности не изучит?

— Но Макс, это же неправильно! Детей, особенно маленьких, надо учить только хорошему и доброму! А ты его чему учишь? Ну кто так делает?

— Я делаю. Свою ты можешь учить играть в куклы хоть до шестнадцати лет, если тебе без разницы, что за чудо из неё вырастет, а из моего должен вырасти «водитель руками», и не такой, как «все большие начальники», а такой, которого будут реально уважать, а не воспринимать как стихийное бедствие. И для этого он должен соображать во всём, чем ему придётся руководить.

— И для этого из маленького ребёнка надо делать прямо какого-то ницшеанского сверхчеловека и вообще фашиста? Ты хоть понимаешь, кто из него тогда вырастет?

— Вырастет улучшенная модификация меня самого. Прокачанная, скажем так. В Испании ему это пригодится…

— Фашист из него испанский вырастет! Прокачанный фашист!

— Фалангист, — поправил её Хренио, — В Испании — фалангисты.

— Ещё один дуче мне тут выисался! — фыркнула Юлька.

— Каудильо, — невозмутимо поправил испанец, — Франко был каудильо.

— Да ну тебя на фиг, франкист недорезанный!

— Ав-ав-ав-ав-ав! — передразнил я её тявканье.

Наши расхохотались, я увернулся от брошенного в меня яблока, а грудная юлькина Ирка скуксилась и заревела, в результате чего наша истеричка закудахтала над ней и отвлеклась от своего излюбленного троллинга…

«Бабахи», которые у меня выклянчивает мой спиногрыз — это на самом деле капсюль-пистоны, как мы их называем. В смысле — капсюли, но не на гремучей ртути, а на пистонном ударном составе из бертолетовой соли и красного фосфора. Пока они у нас экспериментальные, их металлические колпачки мы из свинца штампуем. В перспективе серийные, конечно, только из меди будем делать, а для экспериментов нет смысла заморачиваться. С медью ведь в античном мире засада. Это в нашем современном мире хорошо известная нам медь — высокорафинированная электротехническая, и это именно она пластична и легко куётся или штампуется. Здесь же медь достаточной чистоты и пластичности бывает только из некоторых достаточно редких месторождений, а основная её масса с такими примесями, что хорошо она только льётся, а ковать или чеканить её можно только в горячем виде, в холодном — сразу трескается. Месторождения хорошей чистой меди давно уже целиком выработаны или близки к полной выработке, спрос на металл из них повышенный, и цена — соответствующая. И хрен бы с ней, с ценой, не золото ведь и не серебро, а мы давно уж не нищая рядовая солдатня, но из-за высокого неудовлетворённого спроса её иногда просто нет, а нам этих серийных капсюлей нужны будут тысячи. Поэтому медные колпачки, как и саму медь для них, мы бережём и копим про запас, а на эксперименты расходуем дешёвый и бросовый свинец. А тысячи капюлей — это поначалу, только для себя любимых, а в дальнейшем — и десятки тысяч. Ведь мы собираемся вооружиться хоть и примитивными капсюльными, но револьверами, а заряженный револьвер — это шесть капсюлей, насаженных на брандтрубки его барабана.

Строго говоря, револьверы до Самуэля Кольта делались и кремнёвыми, но то гладкостволки с разомкнутой рамкой и необходимостью подсыпать затравочный порох на полку перед каждым выстрелом — хрен ли это за скорострельность? Делались отдельные единицы и с индивидуальными крышками полок на каждую камору барабана, но это чисто геометрически ограничивало число зарядов тремя, максимум — четырьмя. Хрен бы даже с этим, ведь пара таких револьверов — это всё-таки от шести до восьми выстрелов, но это ведь однозначно слабенькая разомкнутая рамка, а нам нужна сплошная, жёсткая, на нагрузки нарезного ствола рассчитанная. Все мои попытки вписать откидывающиеся при выстреле крышки полок в габариты барабанного окна сплошной жёсткой рамки постиг жестокий облом ещё до нашего с Васкесом и Велтуром плавания в Америку, в результате чего нам пришлось тогда удовольствоваться грубым паллиативом в виде трёхствольных «перечниц». Настоящий же полноценный револьвер требовал капсюльного воспламенения заряда, до которого мы на тот момент ещё не доросли. В смысле — до ударного состава не доросли, потому как сам капсюльный замок прост, даже проще ударно-кремнёвого.

Самое смешное, что в начале девятнадцатого века — как раз на излёте эпохи кремнёвого оружия — появился таки более-менее вменяемый револьвер с кремнёвым замком, и не будь в то время уже изобретён капсюль — популярность в Европе и Америке вполне мог бы завоевать доведённый до ума и усовершенствованный кремнёвый револьвер Коллиера образца 1818 года, изобретённый американцем, но запатентованный и производившийся в Англии. Его пятизарядный барабан, как и в прежних конструкциях, всё ещё требовалось проворачивать вручную, но после поворота очередная камора не только фиксировалась пружинной защёлкой, но и надвигалась на ствол с сопряжением по конусу, благодаря которому вставала соосно стволу, да ещё и прижималась клиновым зажимом. Более того, крышка полки с огнивом имела внутри маленькую пороховницу с дозатором, просыпавшим на полку верхней каморы при её закрытии порцию затравочного пороха. У меня ведь статья с форумных срачей про него на моей флэшке была, и когда я недавно снова на неё наткнулся и перечитал — слюной изошёл. Ведь то, что ствол гладкий из-за разомкнутой снизу рамки — это только от дурацкого стремления вписаться в габариты традиционного однозарядного кремнёвого пистолета, на которые мне глубоко насрать. Этим же обусловлено и отсутствие храповика. Придав рамке револьвера современную компоновку — хрен с ним, с увеличившимся габаритом по высоте, её можно было бы эдементарно замкнуть и снизу, гладкий ствол заменить нарезным, а уменьшив калибр, сделать барабан шестизарядным. Был в принципе изобретён уже и храповик, да и знаю я его прекрасно — ничего там сложного нет. Добавить ещё мягкую, уминающуюся по месту, свинцовую прокладку на пенёк ствола — и вот она, обтюрация не хуже знаменитой нагановской. Чего ещё нужно, спрашивается, для полного счастья?

И наверняка ведь всё это было бы сделано, не появись на оружейном рынке капсюль и простой как три копейки капсюльный замок. И так-то, несмотря на сложность и дороговизну коллиеровского агрегата, британская армия заказала некоторое количество в 1819 году, а всего их было выпущено в двадцатые годы около десяти тысяч штук — в основном для богатой Ост-Индской компании. Никто, надеюсь, не думает всерьёз, что эти умеющие считать деньги прожжённые дельцы стали бы тратиться на никчемное говно? Млять, будь у меня чертежи этого револьвера Коллиера — даже хрен с ними, с размерами, хотя бы взрыв-схема с деталировкой — точно заморочился бы подобной конструкцией. Но не было у меня ни чертежей, ни взрыв-схемы, а была только куцая статья с не очень-то подробным описанием и фотками внешнего вида, а самому с нуля изобретать — не было времени. Сейчас, пожалуй, выкроил бы, да только история повторяется — нахрена он нужен, сложнонавороченный кремнёвый, когда есть капсюли, под которые конструкция не в пример проще?

Деревянный макет по нашим с Володей эскизам Диокл и Такел спроворили в основном ещё пока мы в Испании операцию «Ублюдок» проводили. Тогда же и Серёга справился с пистонным составом. Вернувшись, я ознакомился с их изделием, внёс кое-какие коррективы и озадачил их штампиком для штамповки металлических капсюльных колпачков. Смысл тут в том, что какой будет штампик, такие и колпачки будут выходить, а уж от них надо с размерами брандтрубки плясать. Ну, точнее, с её посадочным пеньком под капсюль, потому как остальное — особая песня. И запальное-то отверстие малого диаметра оказалось нешуточной проблемой — о спиральном сверле нечего было и думать, а перовое сверлит в час по чайной ложке. Так это даже при сверлении в хороших условиях — когда поверхность детали однородна и перпендикулярна оси отверстия. А уж под углом, да в разнородном материале — не будем о грустном. Поэтому о запрессовке брандтрубок по гладкому диаметру с их фиксацией штифтом пришлось забыть сразу же. Может быть, когда-нибудь в будущем, но уж точно не на этом оборудовании и не этим инструментом. Собственно, этой проблемы и в девятнадцатом веке не осилили, и реальные брандтрубки ввинчивались в капсюльный замок на резьбе. Резьбы малых диаметров при нашем самопальном инструменте — тоже задачка не из простых. Габариты и вес револьвера не должны быть чрезмерными, так что длинного барабана делать не будешь, а десять витков резьбы — вынь и положь. Это я институтскую лекцию по деталям машин припомнил — там препод говорил, что при десяти витках крепёжной резьбы метрического типа легче сам болт порвать, чем из резьбы его вырвать. А нам ведь разве надо, чтобы брандтрубка при выстреле в морду полетела? По этой же причине — поскольку работать резьбе предстоит под нехилой нагрузкой — нас ни в коем разе не устраивают рваные витки, а значит — малые диаметры идут однозначно на хрен. Раз так — напрашивается диаметр по калибру, то есть брандтрубка будет одновременно и заглушкой казённой части каморы.

Шаг реззьбы для девяти миллиметров меньше полутора нам качественно не сделать, а это для десяти витков означает пятнадцать миллиметров полного профиля резьбы. Плюс — зарезьбовая канавка для выхода инструмента минимум миллиметра три. Восемнадцать миллиметров, то бишь два калибра, что называется, вынь и положь. Это я ещё пару миллиметров на фаски не посчитал, с ними — все двадцать набегают. Я-то, само собой, схитрожопил, сделав спереди брандтрубки пологий конус почти от внутреннего диаметра резьбы и до запального отверстия, которое заодно и сверлить тогда придётся на гораздо меньшую глубину. Но главный выигрыш не в этом, а в том, что в этом конусе как раз и разместится значительная часть порохового заряда. Это и по силе выстрела при том же заряде выгоднее — у продвинутых дульнозарядных пушек казённая часть как раз такой и делалась, но главное — я экономлю на длине барабана, от которой пляшут все габариты револьвера. Второй по значимости выигрыш в том, что заряд размещается поближе к капсюль-пистону, пламя от которого достанет его гарантированно. Ну и уже упомянутый чисто технологический бонус с меньшей глубиной сверления малого диаметра. По работе в прежней жизни помню, сколько деталей уходило в брак при заламывании мелких свёрл в отверстии. Нам такого счастья и на хрен не надо.

Всё это было бы хорошо, если бы не одно досадное обстоятельство. Чтобы до упора в торец брандтрубку завинтить, на ней нужна зарезьбовая канавка, в которую и должен выходить полный профиль резьбы. Я уже сказал про три миллиметра — вот это как раз они и есть. Соответственно, заборный конус нарезающей резьбу плашки получается крутым, а это не есть хорошо. Чем круче заборная часть — тем труднее ей резать и тем хуже качество витка. По аналогии с нарезкой гайки метчиками — лучше всего её режет специальный машинно-гаечный метчик с длинным и пологим заборным конусом, но у него в случае глухого отверстия и сбег резьбы соответствующий, и если мы режем резьбу на выход в узкую канавку — надо после него обычными метчиками её последние витки дорезать. Такая же хрень и с нарезкой винта плашкой выходит, и из-за этого три плашки для наших брандтрубок городить пришлось — с пологим заборным конусом, со средним и с крутым, дорезающим профиль последней пары витков на выход в канавку. После этого геморроя припиловка лысок под торцевой ключ для завинчивания готовых брандтрубок в каморы барабана — уже мелочь…

До нормальной стали нам ещё как раком до Луны, а кричное железо таково, что ну его на хрен. Мало того, что неоднородное, так ещё и с неметаллмческими шлаковыми включениями. Сколько тех же заготовок метчиков с плашками пришлось из-за этих грёбаных включений забраковать! Но с инструментом деваться некуда, ведь и железо, и бронзу только хорошо науглероженной и закалённой железякой и угрызёшь, а вот на то изделие, из которого стрелять предстоит, пальцами и глазами рискуя — на хрен, на хрен! Из доступных нам на данный момент материалов — только бронза. Я ведь уже упоминал, кажется, что тесть мне квалифицированнейшего раба-скульптора по бронзе раздобыл? Так если кто думает, что на этом и все проблемы закончились, то напрасно. Скульптор ведь — натура творческая и сугубо гуманитарная. Не в том смысле, что претит его тонкой натуре грубое утилитарное технарство, хоть и не без этого, конечно, но прежде всего в том, что и видение задачи у него — ага, гуманитарное.

Хвала богам, мне вовремя настучали, что это чудо мало того, что в чистовые размеры револьверный барабан лить намылилось, так ещё и из навороченного чисто скульптурного сплава! Типа, как лучше хотел, гы-гы! И цвет металла красивый, и все тонкие места формы заполняет при заливке прекрасно, и пластичный, чеканится и полируется хорошо, а то, что ведёт его при затвердевании на целые миллиметры — так кто ж это увидит на статуе? И невдомёк квалифицированному гуманитарному чуду, что мне точность важнее красоты. Как я совмещу камору барабана со стволом, если её на пару миллиметров повело, а мяса для чистовой обработки на станке он мне не оставил? Износостойкость у его хвалёного сплава тоже ниже плинтуса — кто ж произведение искусства в работе на трение использует? А у меня там зубья храповика как раз на трение и будут работать. А при выстреле, млять, мягкую и пластичную камору ещё и подует на хрен. Вдобавок, там и раковинки небольшие литейные бывают. На статуе они зачеканятся, но мне-то эти концентраторы напряжений нахрена сдались? Чтобы изделие разорвало на хрен? Или чтоб поры между соседними каморами образовались, через которые искра при выстреле к соседним зарядам проскочит — с аналогичным, только ещё и гораздо худшим результатом? И ведь видит же прекрасно, что несвойственное ему дело поручено, явно не статуя и не художественная безделушка — неужто спросить не мог непонятные моменты? Нет, надо творческий подход проявить и «как лучше» сложную задачу выполнить! У кого-нибудь ещё остались вопросы, почему у технарей слово «гуманитарий» — это ни разу не комплимент, а грязное и циничное ругательство?

К счастью, окромя штучных шедевров искусства античные скульпторы и ширпотребом балуются — ну, не так, чтоб массовым, но более-менее серийным, скажем так. А на ширпотреб — относительно дешёвый, зато куда чаще заказываемый — и бронзы идут ширпотребовские, то бишь без этих навороченных присадок вплоть до серебра, а простые оловянистые. От десяти до двадцати процентов олова — в зависимости от того, какова специфика изделия. Двадцать процентов олова, например — это классическая колокольная бронза — твёрдая, дающая мелодичный звон, но хрупковатая, и оттого не любящая сильных ударов. Царь-колокол наш с отколовшимся куском хотя бы на фотках все видели? Есть у нас самый большой в мире колокол, который не звонит — это как раз о нём сказано. А у меня из этой хрупкой колокольной бронзы несколько самых уникальных в античном мире гранат отлиты, которые не взрываются, гы-гы! Просто не пришлось по назначению их применить, хвала богам. Ещё у нас в Москве самая большая в мире пушка стоит, которая не стреляет. За точный состав её бронзы не поручусь, потому как не интересовался, но отливали ведь её не просто чтоб стояла, хоть и вышло по факту именно так. Меньшую по размерам бомбарду Урбана у турок восемь десятков волов таскало и три сотни человек всё это хозяйство обслуживало, а тут ещё здоровеннее дура, и если такую махину нереально оказалось ни на один театр военных действий доставить, так мастера ли в этом вина? Что ему было велено, то он и отлил, попробовал бы он самовольничать, так что все претензии — к венценосному заказчику. А коль скоро лили Царь-пушку всё-же для функционального использования, то по идее её бронзе пушечной полагается быть — десять процентов олова. Разумный компромисс между твёрдостью и пластичностью, когда ствол не на осколки рвёт при передозировке пороху, а только раздувает и лишь в крайнем случае цветочными лепестками разворачивает. Вот из такой пушечной бронзы и револьверы наши будут.

За основу нашего первого револьвера мы с Володей взяли реальный аглицкий капсюльный револьвер Адамса — весьма популярный в своё время образец с цельной жёсткой рамкой, одинарного действия, но вполне пригодный к модернизации в двойное. Ну, за основу — это, конечно, громко сказано. Какая тут в звизду основа, когла у нас ни реальной железяки нет, ни даже чертежей? Скорее — концепт. А внутри — буйная смесь бульдога с носорогом, то бишь всех револьверов, какие нам только доводилось лапать и разбирать, включая стартово-сигнальные и газовые «пердунки». Тем более, что модель замышлялась как универсальная многоцелевая, в том числе и для терактов, если чья рожа нам уж очень сильно не понравится, а для таких дел глушак желателен, к которому и обтюрацию нагановского типа вынь, да положь. Ну и как тут без надвигания барабана на ствол обойтись? Сделали мы его, конечно, попроще, чем в нагане, чисто клиновым и с сопряжением по конусу. Я ведь уже упоминал об особенностях кремнёвого револьвера Коллиера и о том, как бы я его усовершенствовал? Вот и в нашем капсюльном то же самое будет. Когда полностью его в металле воплотим, будет и свинцовая прокладка-обтюратор, а пока — в деревянном действующем макете — она без надобности. Один барабан и детали механизма в штатном бронзовом исполнении уже есть, и под них как раз на днях Диокл с Такелом доделали новые корпусные деревяшки макета, на котором мы и испытываем механизм на работоспособность. В том числе и капсюль-пистонами бабахаем.

Проблем с нашим будущим РК-1 — Револьвер Капсюльный, первая модель — пока хватает. Многие только в полностью металлическом образце и можно будет до ума довести. Например, пружины. В нагане та, что возвращает барабан в исходное положение после выстрела — витая проволочная. Но с проволокой малых диаметров — даже из нашей «фирменной» бериллиево-алюминиевой бронзы — у нас проблемы. Даже в отожжённом состоянии эта бронза не настолько мягка, чтобы тянуться через реально доступные нам закалённые стальные фильеры на имеющейся у нас оснастке. Это грубые тугие пружины наших пистолей и из кованой проволоки нормально работают, но тонкую проволоку так не сделать, а там тонкая нужна. Поэтому тупо скопировать тот нагановский узел мы не можем, а вынуждены импровизировать с пластинчатой пружиной. Размещаем мы её, естественно, не в барабане, а на рамке у его оси, и на деревяшке непонятно, насколько избыточна её жёсткость, которую мы заложили с гарантированным запасом. На металле всё это будет виднее, и тогда уж мы припилим её до оптимальной жёсткости. Такая же хрень и с пружинкой клинового зажима продвигающего барабан вперёд казённика. Но там ещё хлеще — узел получается громоздкий, а я ведь над ним в штатном исполнении хочу ещё и регулируемый прицел разместить. Боюсь, как бы не пришлось ради этого городить надствольную планку а-ля «Смит&Вессон» с соответствующим утолщением и верхней перемычки рамки. Хрен с ними, с габаритами, но ведь и вес прибавится! Ох, не зря я настоял на калибре девять миллиметров…

Целый срач у нас вышел по поводу калибра. Ну, точнее — дискуссия по мотивам давнего форумного срача, о котором мы были в курсах. Суть того срача была в том, что признанный в наше время оптимальным для короткоствола калибр девять миллиметров, он же — тридцать восьмой по американской системе, в некоторых случаях оказывался недостаточным. Например, если противник обкурен наркотой, то его болевой порог резко повышается, а чисто механического ударного импульса у тридцать восьмого калибра может и не хватить. С этим неприятным сюрпризом американцы столкнулись в начале двадцатого века где-то в Южной Азии, в результате понесли потери, и это сказалось на выборе основной табельной модели пистолета, которой стал знаменитый кольт сорок пятого калибра — М1911. «Этот пистолет свалит и быка, если хоть одна пуля попадёт ему в кончик рога; поэтому, стреляя по противнику, старайтесь попасть ему хоть куда-нибудь первыми тремя выстрелами. Сделать это совсем непросто, и в случае неудачи самое лучшее, что вы ещё сможете сделать в жизни — бросить проклятую железяку в своего врага» — прямо так и сказано в американском наставлении к этому агрегату. Само по себе останавливающее действие пули — штука, конечно, прекрасная, но ведь и отдача у подобных слонобоев практически артиллерийская. И если ты не качок вроде Шварца, то первым же выстрелом забьёт руку так, что коли этим первым не попал — вторым тем более хрен попадёшь. Так это если ты мужик, а бабе или подростку может и вовсе суставы вывихнуть. Собственно, этот аргумент и оказался у нас решающим.

Хоть и не очень-то я представляю себе, например, тех же Юльку или Наташку стреляющими из револьвера посерьёзнее мелкашечного, а хорошо ли они сами себя таковыми представляют, это вы уж у них спросите, но против «дискриминации по половому признаку» они выступили единым фронтом, и в данном случае — в кои-то веки — меня это феминистское по своему духу выступление вполне устроило. Хотя думал-то я при этом, если совсем уж честно, не столько о них и уж, тем более, не столько об их равноправии с нами, сколько о своих бабах и своих детях. Как производственнику, мне не нужно объяснять преимуществ единой унифицированной модели изделия, а раз так — оно должно подходить всем, кому положено. А что до недостаточности останавливающего действия девятимиллиметровой пули, так это к оболочечным пулям для автоматических пистолетов относится, а не к свинцовым безоболочечным. Или кто-то всерьёз полагает, что я из бронзового ствола оболочечной пулей стрелять буду? Я ещё, хвала богам, с ума не свихнулся! Мало будет просто свинцовой — так ещё и надпилю её головку крест-накрест или просто надсверлю спереди, и насрать мне на дурацкие международные конвенции, которых я не подписывал. А бронебойная пуля понадобится — так и с твёрдым сердечником сделаем. Надо будет — сделаем и фугасную — ага, назло всем конвенциям и досужим гуманистам. Бабы, правда, войдя в раж, хотели ещё меньший калибр продавить, но тут уж и я восстал — только через мой труп, млять! Дело даже не в одном только останавливающем действии пули, а ещё и в чисто технологическом геморрое. На этом оборудовании и этим инструментом девятка — минимум, при котором я возьмусь гарантировать приемлемое качество. Всё, что мельче — делайте себе сами, мазохистки хреновы! И от девятки вам отдача велика? Так и быть, для укороченной женско-подростковой модификации дульный тормоз соорудим, и баста!

Хотя на перспективу мы предусматриваем и модернизацию нашего спускового механизма до двойного действия — не уверен, что это случится уже на этом образце. При стрельбе самовзводом мы исключительно за счёт выжимания пальцем «свободного хода» спуска и курок взводим, и барабан проворачиваем, и на ствол его же надвигаем, да ещё и плотненько его к нему прижимаем для обеспечения обтюрации. И это, млять, «свободный ход» называется! Любой, кому доводилось выжимать в этом режиме тугой нагановский спуск, знает, каков этот «свободный ход» на самом деле. Не всякая баба его и выжмет-то, да и для мужика, если не пижонить, а на результат стрелять, то для нагана штатный эксплуатационный режим — одинарный, то бишь с предварительным взводом курка, а самовзвод — так, на всякий пожарный. И ведь это — наган, конструкция давным давно отработанная и до ума доведённая, ни разу не наше весьма сырое ещё творение. Нам на нём и нагановское-то спусковое усилие получить большой удачей было бы, на которую я всерьёз не рассчитываю — скорее всего, ещё потуже нагановского будет спуск у нашего буйного бронзового монструса. Какой тут в звизду самовзвод? Пальчиком курок взводим, пальчиком! Ведь скорострельнее кремнёвой «перечницы», не говоря уже об однозарядной пистоли? Точнее? Дальнобойнее? Вот и будьте довольны. А то зажрались тут некоторые, раскапризничались, хрен за мясо не считают, гы-гы!

Вообще говоря, я исходно приобщать своего мелкого к пиротехнике в этом возрасте не собирался. Планировал — лет в пять самое раннее, да и то — исключительно под собственным непосредственным руководством. Но разве ж тут за всем уследишь, когда сам месяцами, а то и по полгода дома не бываешь? Млять, надо было Велтура с собой в Рим вытаскивать, потому как это всё он. Но разве ж его оторвёшь надолго от его Милькаты, которая тоже на сносях? Да и кто ж мог знать, что он вот такое отчебучит? Незадолго до моего отъезда в Рим я подключил и шурина в помощь Серёге — не столько ради самой помощи, поначалу заключавшейся исключительно в «не путайся под ногами и руками ничего не трогай», сколько ради его обучения. Ведь раз он теперь один из нас — должен соответствовать. А Серёга как раз к тому моменту, отработав сам пистонный состав и получив от меня приспособу для штамповки капсюльных колпачков, приступил к работе с самими капсюлями. Свинцовые, конечно, не на револьверном деревянном макете испытывали, который не был ещё для этого пригоден, потому как не имел ещё бронзового барабана с брандтрубками и прочей штатной начинки, а на ввинченной в зажатую в тисках гайку единственной на тот момент экспериментальной брандтрубке. Насаживали на неё свинцовый капсюль-пистон и тупо шлёпали по нему молоточком.

А Велтуру это дело чрезвычайно понравилось. Я-то рассчитывал, что взрослый ведь уже мужик, не пацан сопливый, да только из виду упустил, что мужик-то — античный и привычными нам современными пиротехническими игрушками не избалованный. Для него подобная хренотень — чуть ли не божественное чудо. А всё отчего? Оттого, что гребипетские жрецы только в античном мире и знакомы с хитрыми огненными составами, но рецепт их держат в строжайшей тайне — могут только готовый товар продать, на котором и зарабатывают специализирующиеся на огненных штучках храмы. Жрецы Амона, например. В наш с Васькиным гребипетский вояж мы в Мемфисе пару раз даже фокусников ихних уличных видели. В смысле — не всяких, всяких-то там до хренища, в том числе и по огненной части. В основном размахивающих факелами или глотающих огонь, иногда выдувающих его — таких видели чуть ли не каждый вечер — любят эти огненные массовики-затейники вечернюю темноту ради большей зрелищности своих огненных фокусов. А вот пару раз видели затейников и по настоящей пиротехнической части — сыплющих в костерок щепотки ярко вспыхивающего порошка ради пламени какого-нибудь экзотического цвета или ради причудливой игры светотеней на стене, но один ещё и шарики какие-то серые маленькие либо об стену шарахал, либо вообще меж пальцев раздавливал, и они от этого взрывались с хлопком и дымком. А в конце своего выступления он вообще приличный зарядец об землю громыхнул и эффектно «исчез» в облаке дыма. При других обстоятельствах мы бы, конечно, наверняка заинтересовались увиденным — ясно же, что какой-то хитрый состав, взрывающийся от удара, для капсюлей — как раз то, что доктор прописал, но до того ли нам тогда было? Нас было двое, мы были в чужой стране и не хреном груши околачивали, а рисковали своей драгоценной шкурой, выполняя немаловажную и небезопасную тайную миссию с ценой вопроса во многие таланты золота. За многократно меньшие суммы люди без вести пропадают, и концов не сыскать, а тут — тайны жрецов, на сохранении которых божьи слуги особенно помешаны, и за которые сгинуть — тоже элементарно можно. Так что не тянуло нас как-то отвлекаться на детские забавы с хлопушками и прочими недофейерверками, а тянуло поскорее сделать в том грёбаном Мемфисе свою работу и поскорее унести оттуда ноги подобру-поздорову.

Я, значится, к гегемонам в Рим отбываю лимитой римской заделываться, а Волний как раз в это время бегать начал. И не просто бегать, а носиться как в одном месте наскипидаренный. Мелкая детвора — она вся такая, а мой же ещё и на антиграве, так что пока ухайдакается сам — всех остальных раньше ухайдакает. А у Велии то с Софонибой посиделки, у которой совсем мелкий Икер на руках, то с Милькатой велтуровской, тоже с её пузом не шибко мобильной — в общем, иногда сбагривала пацана брату, а в том, что тот в мастерские его таскал, никто вреда не видел. Что я, сам его туда не таскал? Ядовитый белый фосфор давно уже из фосфата выделен и в безвредный красный переделан, да и электролиз бертолетовой соли тоже закончен, хранится в воде, хрен звезданёт, и всего этого — солидный запас, так что ничего такого уж опасного или хотя бы просто вредного для спиногрыза там не делалось. Вот и Велтур безо всякой задней мысли взял, да и привёл его туда, а там — ага, бабахают. И для взрослого-то античного мужика диковинное чудо, а уж для мелкого обезьянёнка — тем более. Вот эдакую сюрреалистическую картину маслом я и застал, вернувшись из Рима — поставили, млять, что называется, перед фактом. Ну а раз некое нежелательное явление запретить и не пущать уже нельзя, то его надо — что? Правильно, возглавить. А то ещё нахреновертят тут без присмотра…

Впрочем, и при мне разок ухитрились. Закруглял как раз на днях очередную бабахальную развлекуху — хорошего понемножку, как говорится. Мелкий в раж вошёл, и ему ещё подавай, а все свинцовые уже перехреначили, остались только штатные медные, которые мы уже для макетных испытаний накапливали. А он же не понимает, ему ж ещё хочется, и он видит добрый десяток, а я ж его оттаскиваю — так он их, стервец, шарахнул дистанционно пирокинезом. Ладно бы один, а он их сразу все, а от них — млять! Когда к перебздевшему Такелу вернулся дар речи, он объяснил мне, что у них там ещё и вынутая из воды завтрашняя порция бертолетовой соли сушилась и практически уже досушилась. Ох и отругал же я ливийца, едва морду ему не набив — млять, это ж надо было додуматься — взрывоопасный реактив хранить вместе со взрывоопасными изделиями! Хотя жертв и серьёзных разрушений, хвала богам, не случилось, но за этот фортель я спиногрыза впервые за его короткую ещё жизнь отшлёпал. А чтобы понял — мне ж надо, чтоб всё-таки понимал, а не тупо наказания боялся — дав ему прореветься и успокоиться, зарядил после этого «перечницу», навёл на пустой горшок и велел ему точно так же заряд в стволе спирокинезить. Потом на примере черепков от несчастного горшка разжевал ему, что было бы с человеческой башкой, окажись она на пути пули. Ежу ясно, что взрыв — одно, а выстрел — другое, но грохнуло в обоих случаях внушительно, и аналогию он уловил. На уровне «маленький бабах можно, большой — нельзя», но для мелкого пока и этого достаточно. После этого, по пути домой, специально сделал крюк и купил ему на рынке кулёк медовых сладостей, объяснив, что это — за освоенную самостоятельно ценную способность, потому как в этом он — однозначно молодец, и если бы он не хулиганил, а сказал мне, что хочет попробовать сделать вот так — я бы плюнул на запас и уж парой-тройкой капсюль-пистонов ради такого дела пожертвовал бы без сожалений.

Вот с тех пор Юлька и завела свою пластинку насчёт обезьяны с гранатой, как она изволит представлять себе ницшеанского сверхчеловека, а заодно и насчёт того, что нельзя наказывать малышей до трёхлетнего возраста. Млять, её бы в ту мастерскую в тот момент! Так и быть, не к самому эпицентру, а в дальний угол — вот почему-то уверен на все сто, что и там ей впечатлений хватило бы. Обычную мелюзгу — может ей и виднее, педагогичка как-никак, но у меня-то ведь ходячая аномалия растёт! И учить его уму-разуму надо уже сейчас, пока он ещё обезьянёнок, и у него всё практически напрямую в подкорке прописывается. Вот если упустить и прогребать — тогда точно обезьяна с гранатой вырастет. А насчёт фашиста — это она до кучи другой эпизод припомнила.

Как-то прогуливаемся мы всей компанией, Волний у меня на плечах восседает, а на улице бухой в ломину карфагенский гегемон валяется. Мелкий спрашивает меня — по-русски — чего это дядя прямо на мостовой спит, а я ему отвечаю, что это не дядя и вообще не человек, а обезьяна такая человекообразная, на человека похожая. И тут же рассказал ему, как в Индии обезьян ловят. Оставляют им выпивку и вкусняшки в тыквенных сосудах, в которые руку едва-едва просунешь. Назюзюкаются приматы до полной невменяемости и лезут за закусью, набирают полную горсть, а вытащить не могут. Тут-то и приходят за ними звероловы. А для обезяны же, что в руку взято — то свято. Трезвая она — может и преодолела бы свою жадность, а пьяная — ни в жизнь. Так и попадаются на элементарной жадности. Вот и этот валяющийся прямо на улице примат допился до того, что любой встречный делай с ним, что хошь, и этим как раз прежде всего и отличается обезьяна от человека.

Это педагогичнейшая наша ещё стерпела, потому как сама подобную алкашню на дух не переносит, но затем через пару кварталов мы двух хабалок увидели, которые, уперев руки в боки, лаялись меж собой на всю улицу. Прямо всему кварталу сообщали всю подноготную друг о дружке — со сколькими переспала, сколько раз и от кого залетала, как от плода нежеланного избавлялась, каким способом на приданое себе зарабатывала — прямо, и никакой жёлтой прессы не надо — и так обо всём и обо всех просветят. Ну, мелкий спрашивает, чего это тёти ругаются, а я ему отвечаю, что это не тёти, а обезьяньи самки. Макаки такие большие, здорово на тёток финикийских похожие. А кто ж они ещё есть, раз ведут себя как макаки?

Вот тут-то Юлька и взвилась на дыбы — типа, как так можно, это же женщины! Ага, с мужиками так, значит, можно. Мужик, значит, чтобы считаться мужиком, обязан этому соответствовать, а баба, чтобы считаться женщиной — не обязана? Что за хрень, спрашивается? Ну, я ей так примерно и ответил — что как не всякая особь мужеска полу является мужиком, так и не всякая особь женска полу — женщиной. Эти две лахудры — уж точно не являются. В принадлежности к женскому, а точнее — в их случае — к самочьему полу я им, ввиду наличия очевидных половых признаков, не отказываю, в отнесении их к отряду приматов и даже к семейству гоминид — тоже. Может быть, даже и к роду люди их можно отнести — это уж пущай биологи разбираются, потому как мне недосуг, но вот в принадлежности к моему и вот этого парня у меня на плечах биологическому виду я им отказываю наотрез — увольте. Не соответствуют-с. Вот за это я у Юльки и фашист, да ещё и — о ужас — ребёнка тому же учу, такого же фашиста и из него делаю. Делаю, конечно, как не делать? Закон природы — яблоко от яблони далеко не падает.

Ох и ржали же мы, включая даже Наташку, когда гуманитарнейшая наша завелась после этого не хуже тех двух хабалок! Я и сам-то матерщинник ещё тот, но тут она меня убедительно переплюнула — видно, за живое задело. Никто не задумывался, почему труды Дольника и Новосёлова обильно проиллюстрированы, а протопоповский «Трактат» — нет? Вот, как раз поэтому — куда ни взгляни, в очередную наглядную иллюстрацию к нему взглядом упрёшься…

Я ни разу не спорю с ней в том, что детей надо учить хорошему и доброму. Вот только что под этим хорошим и добрым понимать прикажете? Если верить Гумилёву, то когда миссионер-наставник спросил новообращённого в христианство южноафриканского готтентота, понял ли он, что такое добро и зло, тот ответил, что прекрасно понял. Зло — это если зулус убьёт его своим ассегаем и угонит в свой крааль его коров. А добро — это если он сам уложит того зулуса из полученного от миссионера ружья и заберёт себе его коров. Нам выпало жить в античном Средиземноморье, в этом смысле не так уж сильно от той Южной Африки отличающемся, и добро в нём — когда МОЙ сын и все его потомки сильнее, ловчее, умнее и изобретательнее любого потенциального противника, а не наоборот. А это требует и качества породы, и знаний, и навыков, и хорошей тренировки, и оснащения соответствующего. И я позабочусь, чтобы всё это у моих детей и внуков было в лучшем виде. Это и есть добро. А в юлькином гуманитарном смысле — тоже в принципе ни разу не против, но — с умом, и уж всяко сверху, а не вместо. С кулаками должно быть добро в этом несовершенном мире. Как говаривал классик жанра Аль Капоне, с помощью доброго слова и револьвера можно добиться гораздо большего, чем с помощью одного только доброго слова. По этой части — мудрейший был человек, гы-гы!