Дружество Кольца

Глава 1 Долгожданное Угощение

Стоило господину Бильбо Беббинсу, владельцу усадьбы Бебень-на-Бугре, объявить о том, что в самое ближайшее время он собирается отметить свой сто одиннадцатый день рождения и думает устроить по этому поводу небывалое празднество, как в Хоббитоне переполошились и стар и млад.

Молва разнеслась по всей округе, породив множество диковинных слухов и сплетен. Впрочем, надо сказать, слухов хватало и раньше. О баснословном богатстве Бильбо да и о том, какой господин Беббинс сумасброд, судачили по всей Хоббитании добрых шестьдесят лет — с приснопамятного его исчезновения и поистине не чаянного возвращения. Сокровища, якобы добытые им в дальних странствиях, с годами превратились в местную легенду, и что бы там ни талдычили старики, едва ли не все окрестные хоббиты верили, будто нора Бильбо на Бугре битком набита всякими драгоценностями. Иные, правда, сомневались в истинности молвы, но таких было немного: и потом, пускай они отмахивались от пересудов о тугой мошне Бильбо Беббинса, но уж от сплетен о его поразительно добром здравии отмахнуться не мог никто. Мнилось, будто годы для господина Беббинса нипочем — в свои девяносто лет он выглядел на пятьдесят. Когда ему стукнуло девяносто девять, о нем стали говорить, что он хорошо сохранился, хотя куда вернее было бы сказать — ничуть не изменился. Вот почему некоторые многозначительно покачивали головами и заявляли, что это уж чересчур: несправедливо, чтобы кому-то одному доставалось все — и вечная молодость (коей разве что слепой не заметит), и неисчерпаемое богатство (которое упорно приписывала Бильбо молва). «Он еще свое заплатит, — гласил общий приговор. — И мало ему не покажется. Не миновать беды, ох не миновать!»

Однако до сих пор беды обходили Бильбо стороной: и поскольку был он тороват и радушен, большинство охотно прощало ему все чудачества заодно с несметными сокровищами, коими он по слухам владел, а щедрость снискала господину Беббинсу любовь и уважение среди хоббитов победнее и попроще. С родней он тоже ладил (кроме, конечно, Хапни-Беббинсов), но близких друзей у него не водилось — во всяком случае, покуда не подросли племянники.

Старшим из многочисленных племянников — и любимцем Бильбо — был молодой Фродо Беббинс. Когда Бильбо исполнилось девяносто девять, он объявил Фродо (тот едва вступил в лихолетье, как хоббиты называют опрометчивый возраст между двадцатью и тридцатью годами) своим наследником и предложил ему переселиться в Бебень, похоронив таким образом надежды Хапни-Беббинсов хоть когда-нибудь завладеть усадьбой. Так уж получилось, что дни рождения Бильбо и Фродо приходились на одно и то же число — 22 сентября.

— Перебирайся-ка в мою норушку, малец, — предложил однажды Бильбо, — будем справлять дни рождения на пару. Оно ведь гораздо удобнее, верно?

И Фродо с радостью согласился.

С той поры минула ровно дюжина лет. Беббинсы каждый год отмечали общий день рождения «в складчину», весело и шумно. Но в ту осень праздновать собирались с особым размахом — ведь Бильбо исполнялось сто-десять-один, то есть сто одиннадцать лет! Число это — три единицы — и само по себе считалось особенным, выдающимся, а уж дожить до такого возраста было все равно что совершить геройское деяние (сам Старый Тук, величайший хоббитский долгожитель, дотянул только до ста тридцати). Фродо же должно было исполниться тридцать три — две тройки, тоже число немаловажное, знаменующее совершеннолетие.

Итак, Хоббитон и Заручье полнились всевозможными домыслами, а досужая молва разносила их по всей Хоббитании. Вновь, как и шестьдесят лет назад, имя господина Бильбо Беббинса было на устах у всех, любой разговор рано или поздно сворачивал на предстоящее празднество, и чем ближе подходил назначенный срок, тем разговорчивее становились старики, которым, вестимо дело, всегда есть что порассказать — было бы кому слушать.

Охотнее прочих внимали старому Хэму Гужни, откликавшемуся на прозвище Старбень. Послушать его собирались обычно в «Плюще», трактирчике по дороге в Заручье. Словам Старбеня веры было поболее, чем любым другим, — как-никак он добрых сорок лет садовничал-огородничал у Бильбо, а до того еще состоял в подручных при старом Дубне, прежнем садовнике. Теперь-то он и сам постарел, одряхлел и все чаще хватался за поясницу, а потому переложил заботу о саде и огороде на плечи своего младшего сына Сэма. С Бильбо и Фродо оба Гужни ладили превосходно. Жили они на самом Бугре, в номере третьем по Бебневу наулку, чуток пониже норы Беббинсов.

— Уж наш-то сударь Бильбо — хоббит что надо, — заявил Старбень. — Всю Хоббитанию обыщи, другого такого не найдешь, достойного да обходительного.

Вопреки обыкновению, он ничуть не преувеличивал: Бильбо и вправду был с ним превежлив, величал не иначе как «достопочтенный Хэмфаст», и целиком полагался на его советы во всем, что касалось огорода, — и то сказать, всей округе было ведомо: старый Хэм Гужни, как говорится, зубы себе проел на всяких там «корешках», особливо картофельных.

— Да кто ж спорит? — проворчал старый Нокс из Заручья. — А вот насчет этого, как бишь его, Фродо, что ль, меня сумление берет. Кличут его Беббинсом, а сам-то он Брендибак. Наполовину, коли не больше, вона как! И какого рожна понесло Беббинса из Хоббитона за невестой невесть куда, аж в Баковины? Тамошние ведь все малахольные…

— Точно, малахольные, — встрял в разговор папаша Двулап, Старбенев сосед. — А все отчего? Да оттого, что живут они за рекой, не на нашенском берегу, а берег тот нехороший, потому как Лес Заповедный на нем стоит. Заповедный — ходить в него заповедано, значит! И взбрело же поселиться считай в самой чаще! Я вам так скажу: гиблое то местечко, ох гиблое.

— Дело говоришь, папаша, — согласился Старбень. — Ну, не то чтоб Брендибаки из Баковин жили в самом лесу, но уж малахольные они, это как пить дать. Шастают себе по реке на своих лодках, ровно и впрямь сбрендили. Чудной народ, одно слово: с такими поведешься, хлопот не оберешься. А молодой господин Фродо все же не из таковских. Он — хоббит приличный, весь в господина Бильбо и лицом, и нравом. Вылитый Беббинс! Он и ясно — отец-то его тоже Беббинс был. Дрого его звали, Дрого Беббинс. Правильный был хоббит по всем статьям, а больше и сказать про него нечего, окромя того, что он вроде как утоп.

— Утоп? — переспросили разом двое или трое. Конечно, историю эту они, как и многие другие, уже слышали, но хоббиты обожают семейные предания и готовы слушать их сколько угодно.

— Ага, — подтвердил Старбень. — Началось-то все с того, что господин Дрого женился на бедняжке Примуле Брендибак. Приходилась она господину Бильбо двоюродной сестрой с материнской стороны — матушка ейная была младшая дочка Старого Тука; господин же Дрого господину Бильбо родней подале будет, троюродный значит. Коли посчитать, так и получится, что молодой господин Фродо и двоюродный и троюродный заодно, племянничек-то, как ни крути. В общем, господин Дрого заглянул однажды в Бренди-Холл погостить у тестя, старого господина Горбадока. Знаете небось, что господин Горбадок угощал на славу: а Дрого-то завсегда откушать не прочь был. Ну вот, откушал он, а угостимшись, решил на лодке по Брендивину покататься. И добро бы один, а то с женой! Оба и потопли, а молодой господин Фродо, бедняжка, сиротой остался. Такие дела.

— Слыхал я, пошли они покататься поужинавши, при лунном, как говорится, свете, — вставил старый Нокс. — Он брюхо-то набил за столом, Дрого то есть, тяжелый был, вот лодка и перевернулась.

— А я слыхал, что она спихнула его в воду, а он ее за собой утянул, — сказал Охряк, хоббитонский мельник.

— Ты слушай-то слушай, Охряк, да верь не всему, — осадил Старбень, который мельника недолюбливал. — Спихнула, утянул… Мелешь почем зря. Порядочному хоббиту в лодку и сесть-то боязно, не то что плавать: вот тебе и вся причина. Стало быть, осиротел наш господин Фродо, податься ему было некуда, вот и подрастал он помаленьку в Баковинах, среди малахольных этих Брендибаков. А Бренди-Холл, сказывают, — сущий крольчатник. У Горбадока-то старого не меньше сотни-другой родичей в доме поживало. По мне, так господин Бильбо добрейшее дело совершил, что паренька у себя приютил.

Ну как Фродо переселился в наши края, тут уж Хапни-Беббинсы совсем скукожились. Они-то издавна на Бебень заглядывались, еще когда господин Бильбо пропал и все решили, что он сгинул без возврата. А он возьми и возвернись! Вытурил их и живет себе поживает в добром здравии, как оно и положено. А теперь у него и наследник есть, все чин чином, бумаги покажут, ежели кто сомневается. В общем, какой уж Хапни-Беббинсам Бебень, их и на порог-то не пустят. Как говорится, ухо пронято, да руки не мыты.

— Говорят, в Бугре вашем изрядно деньжат припрятано, — сказал чужак, заглянувший в Хоббитон по делам, проездом из Грабарни. — Мол, поверху земля да травка, а под ними ходов нарыто и в каждом сундуки, а в сундуках золото, серебро да драгоценности всякие.

— Говорить-то все мастаки, — отмахнулся Старбень, — и не такого еще наплетут. Драгоценности! Господин Бильбо достатком не обижен, врать не буду, деньги у него не переводятся, да только в Бугре никаких ходов отродясь не рыли и сундуков не прятали. Помню, как возвернулся господин Бильбо домой. Было то лет шестьдесят назад; я тогда при старом Дубне состоял, двоюродном брате папаши моего покойного, ну он меня и привел в Бебень, чтобы я, значится, гонял там разных особо шустрых — нору-то продавать собирались, а эти по саду шастали, цветы топтали. Ну вот, продают, значит, нору, а тут бац — и господин Бильбо нагрянул, в самый разгар: шагает спокойненько и пони в поводу ведет, а на пони пара мешков толстенных да пара сундуков навьючена. Оно, конечно, поди, в мешках-сундуках добра всякого иноземного немало было понапихано, болтают же, что есть, дескать, земля, где кругом золотые горы. Может, туда его и занесло — чего не знаю, того не знаю, но одно скажу точно: все, что он привез, и так поместилось, копать не копали, прятать не прятали. Хотя надо бы у сынишки моего, у Сэма, спросить — он-то в Бебне днюет и ночует. Все бы ему о былом слушать, а господин Бильбо байками своими совсем парнишке голову задурил. Грамоте научил — без умысла худого, задарма: мне бы и радоваться за сынка, да чегой-то не выходит. «Эльфы и драконы… — это я ему, значит, втолковываю. — Наша с тобой забота — капуста да картошка. Не встревай, малец, в чужие дела, не твоего они ума, а то, неровен час, и вовсе ума лишишься». Эдак я его вразумляю… да и других вразумить могу, коли кому приспичило, — добавил Старбень, покосившись на чужака с мельником.

Но слушатели, похоже, остались при своем мнении. Когда сызмальства только и слышишь, что о баснословном богатстве Бильбо, не так-то просто в нем разувериться.

— Привез немного, зато добавил порядком, — возразил мельник под одобрительные кивки. — Даром, что ли, его дома вечно не бывает? Все шляется, не угомонится никак. И чужаки к нему так и шастают — гномы там, чародей этот бродячий, Гэндальф который, и прочие… И ведь все по ночам — нет чтоб днем зайти, как порядочные! Что ни говори, Старбень, а Бебень — местечко подозрительное, и народ там пройдошистый.

— Я-то скажу, а вот ты, Охряк, помалкивай, — посоветовал Старбень, невзлюбивший мельника пуще прежнего, — знаешь ведь не больше, чем о лодках, а все туда же! Все бы у нас такие пройдошистые были! А то есть у меня знакомец, ты его тоже знаешь, так и кружки пива не поставит, хоть всю нору изнутри ему вызолоти. Нет, Бебень место справное и деется там все путем, как положено. Сэм мой говорит, что на угощенье позовут всех до единого, подарки будут дарить каждому свой и созовут нас не когда-нибудь, а в этом самом месяце.

Сентябрь в том году выдался на удивление погожий и теплый. К прочим домыслам насчет праздника добавился слух, пущенный не иначе как всезнающим Сэмом, что будет фейерверк — да не простой, а такой, какого в Хоббитании не видывали почитай сотню лет, с того памятного дня, когда скончался Старый Тук.

Время шло: день Угощения неотвратимо приближался. И однажды вечером в Хоббитон вкатила странного вида повозка, груженая диковинными ящиками; и изумленные хоббиты высыпали из своих нор и, разинув рты, глазели, как взбирается она на Бугор и подъезжает к воротам. На облучке сидели чужаки, распевавшие нездешние песни: то были гномы, длиннобородые, в плащах с надвинутыми на брови капюшонами. Разгрузив повозку, гномы отправились восвояси — правда, не все, кое-кто и погостить остался. А под конец второй недели сентября со стороны Заручья и Брендивинского моста появилась, уже не в сумерках, а посреди белого дня, другая повозка, груженная самыми разными ракетами и шутихами. Правил ею старик в длинном сером плаще, в серебристом шарфе; из-под островерхой синей шляпы виднелись кустистые брови и длинная седая борода. Стоило повозке въехать в Хоббитон, как хоббитята бросили свои игры и припустили за ней. Перед норой Бильбо повозка остановилась: старик спрыгнул наземь и принялся разгружать поклажу. На каждой ракете красовалась большая красная буква «Г» , а рядом была начертана эльфийская руна .

То была, разумеется, метка Гэндальфа, а старик и был тот самый маг Гэндальф, прославившийся по всей Хоббитании своим умением устраивать огненные потехи с яркими сполохами и густыми клубами дыма. Вообще-то были у него дела и поважнее, куда более трудные и опасные, но хоббиты о них ни сном ни духом не ведали. Им появление Гэндальфа сулило всего-навсего главное развлечение из числа припасенных на праздник. Вот чему так радовались хоббитята. «Гэндальф, Гэндальф, громыхни!» — кричали они, а старик улыбался. Его узнавали, хотя наведывался он в Хоббитон редко и надолго не задерживался: а вот фейерверки Гэндальфа своими глазами видели разве что древние старики, ибо «пламенного действа» маг не устраивал давным-давно.

Бильбо с гномами помог Гэндальфу разгрузить повозку. Потом господин Беббинс раздал хоббитятам по монетке, но вот ни шутихи, ни даже завалященькой петарды им, к величайшему их огорчению, не перепало.

— Бегите домой, — велел им Гэндальф. — Потерпеть осталось совсем чуть-чуть. — С этими словами он скрылся в норе, и дверь захлопнулась. Хоббитята постояли еще немножко, а потом горестно разбрелись по домам: им чудилось, что долгожданный праздник так никогда и не наступит.

Бильбо с Гэндальфом сидели в маленькой комнатке у открытого окошка, выходившего в сад. День клонился к вечеру: сад, разбитый на западном склоне Бугра, купался в ярких лучах солнца. Темно-красные львиные зевы, золотистые подсолнухи и настурции, казалось, так и норовили подобраться поближе да заглянуть в круглые окна норы господина Беббинса.

— Чудесный у тебя сад! — промолвил Гэндальф.

— Лучше не бывает, — подтвердил Бильбо. — И сад чудесный, и Хоббитон — отличное местечко. Да только вот пора развеяться…

— Выходит, ты не передумал?

— Нет. Да и с чего бы? Коли уж решил, надо действовать.

— Что ж, хватит об этом. Надеюсь, все пойдет так, как ты задумал, и сложится удачно для тебя и для всех нас.

— Хорошо бы. Вот повеселюсь в четверг! Я, кстати, припас для гостей шуточку.

— Интересно, кто смеяться будет? — проворчал, качая головой, Гэндальф.

— Поглядим, — беззаботно отозвался Бильбо.

На следующий день повозок прибавилось: одна за другой они длинной вереницей взбирались на Бугор и останавливались у ворот. И не успели хоббитонские сплетники всласть почесать языки: мол чужаков привечают, а наших и на порог не пускают, как из усадьбы посыпались заказы на всевозможные яства, пития и роскошества, какие только можно было отыскать в Хоббитоне, Заручье и во всей Хоббитании. Народ не находил себе места от нетерпения: все хором считали оставшиеся до Угощения дни да высматривали письмоносца в надежде на приглашение.

И чаяния оправдались: приглашения стали рассылать, да в таких количествах, что хоббитонская почта не справлялась с доставкой, а в Заручье дело обстояло и того хуже, так что пришлось нанимать доброхотов. С Бугра стекал поток посыльных, а на Бугор непрерывно несли сотни ответов, составленных на разные лады, коротких и витиеватых, но в каждом письме так или иначе говорилось: «Премного благодарим, непременно будем».

На воротах появилась табличка «ТОЛЬКО НАСЧЕТ УГОЩЕНИЯ». У всех сразу нашлось множества дел, связанных с Угощением, но это не помогло — проникнуть в Бебень было почти невозможно. Бильбо трудился не покладая рук: сочинял приглашения, проглядывал и подкалывал ответы, заворачивал подарки, а когда выдавалась свободная минутка, втайне от всех, кто ему помогал, занимался чем-то своим. Словом, в Хоббитоне господин Беббинс не показывался с того самого дня, как прикатил Гэндальф.

Как-то утром хоббиты увидели, что за ночь на просторной лужайке южнее парадных дверей усадьбы выросли многочисленные шесты — по всей видимости, для шатров. В склоне Бугра — том, что выходил на дорогу, — вырубили широкие ступеньки и возвели над ними большие белые ворота. Три семейства, проживавшие по соседству с лужайкой, позадирали носы и упивались всеобщей завистью. Старбень Гужни бросил даже притворяться, что работает в саду.

Затем принялись ставить шатры. В самом большом шатре поставили главный стол для хозяина, его родичей и близких друзей: этот шатер был так велик, что в нем поместилось росшее рядом дерево. Теперь оно возвышалось во главе стола, а с его ветвей свисали разноцветные фонари. Более всего хоббитов, однако, занимало не дерево, а громадная открытая кухня, возведенная в северном углу поля. Со всей округи, со всех трактиров и харчевен в Бебень вызвали лучших поваров, бок о бок с которыми суетились гномы и прочие чужаки, гостившие у Бильбо. Хоббитон изнывал от нетерпения.

В среду, точнехонько накануне Угощения, погода испортилась, и нетерпение сменилось тревогой и унынием. Но утро четверга 22 сентября рассеяло все страхи: тучи разошлись, засияло солнце, флаги заплескались по ветру, и началось веселье.

Что Бильбо замышляет нечто особенное, известно было давно, и все же этакого великолепия и тороватости от него никто не ожидал. Приглашенными оказались почти все жившие по соседству. А те, кого в предпраздничной суматохе пригласить забыли, пришли сами, так что обид, можно сказать, и не было. Были среди гостей и хоббиты из дальних уголков Хоббитании, и даже из-за ее пределов. Бильбо самолично встречал званых (и незваных) гостей у белых ворот и раздавал подарки всем и каждому; иные хитрецы, получив подарок, обходили Бебень кругом и снова становились в очередь у ворот, чтобы заиметь еще один. У хоббитов в обычае на собственный день рождения дарить подарки другим — не всем подряд, конечно, как Бильбо, и не особо дорогие, но обычай-то неплохой. По правде говоря, в Хоббитоне и Заручье подарки дарили круглый год — ведь на каждый день выпадал чей-нибудь день рождения, а потому каждый хоббит в тех краях всяко получал хотя бы один подарок хотя бы один раз в неделю. И это им нисколько не надоедало.

А Бильбо приготовил такие подарки, от которых и впрямь захватывало дух. Во всяком случае, у юных хоббитов — те на радостях чуть не забыли про угощение. Игрушки были просто чудесные, ладные да яркие, попадались среди них и воистину волшебные. Многие Бильбо позаботился заказать у гномов еще загодя, и они проделали долгий путь от самого Дола, от Одинокой Горы, до Хоббитона.

Когда же всех гостей встретили, приветили и провели за ворота, начались песни да пляски, музыка и игры, не говоря уж об угощении. Было три перемены блюд: чай, полдник и обед (вернее, ужин). К полднику и чаю гости собирались и чинно кушали все вместе, а остальное время ели и пили кому где нравилось и что хотелось, день напролет, с одиннадцати до половины седьмого, пока не настал срок огненной потехи.

Фейерверк, разумеется, был за Гэндальфом: ведь это он измыслил, смастерил и привез в Хоббитон ракеты и шутихи, так что ему было их и запускать. Нашлись у него и петарды, и хлопушки, рассыпные звезды, пистоны, гномьи свечи, эльфийские огненные фонтаны, и гоблинские громобои. Словом, зрелище было неописуемое. С годами Гэндальф становился все искуснее.

Стаей сладкоголосых птиц с переливчатым оперением взмыли в небо первые ракеты. Следом выросли деревья с зелеными, искрящимися кронами: листва распускалась на глазах, будто наступила нечаянная весна, а сверкающие ветви роняли на изумленных хоббитов душистые пламенные цветы, которые гасли над запрокинутыми к небу лицами. Среди деревьев со стволами из темного дыма вились серебристые мотыльки; вздымались разноцветные струи, превращаясь то в раскинувшие крылья орлов, то в ладьи под парусами, а то и в горделивых лебедей; из багровых туч хлестал пламенеющий ливень; лес блистающих копий взметнулся под оглушительный боевой клич, а потом со змеиным шипением обрушился в речку. Коронный же номер в честь Бильбо Гэндальф приберег напоследок: должно быть, он хотел удивить хоббитов, и это ему удалось как нельзя лучше. Огни погасли. В небе заклубился густой дым, из дыма проступила дальняя гора; ее вершина сперва засветилась, потом полыхнула алым и зеленым — и вдруг над горой вылетел рдяно-золотистый дракон, совсем как настоящий, только поменьше: глаза его яростно сверкали, пасть извергала пламя; с громовым ревом он ринулся вниз и трижды пронесся над толпой. Гости попадали ничком, распростершись на земле, охватив головы руками. Дракон со свистом пронесся над лужайкой, перекувырнулся в воздухе и с оглушительным грохотом взорвался над Заручьем.

— А теперь ужинать! — воскликнул Бильбо. Все страхи вмиг рассеялись, хоббиты повскакали на ноги и устремились к шатрам, где их ожидали накрытые столы. В самом просторном шатре — том, что с деревом, — собралась родня, ровно двенадцать дюжин, сто сорок четыре приглашенных (это число у хоббитов называется «чох», но вообще-то народ чохом считать не принято). Кроме родичей в числе избранных оказались несколько ближайших друзей дома во главе с Гэндальфом. Ну а хоббитят туда понабилось без счета — взрослые привели их с собой, потому как в Хоббитании никто не видит худа в том, чтобы детишки засиживались за столом допоздна. Был бы стол не пуст, а то ведь на ребятню снеди не напасешься.

В числе почетных гостей, помимо, разумеется, Беббинсов, Сведунов и множества Туков да Брендибаков, попали Щеканы (родня Бильбо по бабушке), Прожоры (состоявшие с ним в свойстве через деда), а также кое-кто из Отвальней, Булбанов, Опоясней, Барсучинсов, Толстингов, Трубопыхов и Мохностопов. Иные из приглашенных были седьмой водой на киселе. Некоторые и в Хоббитон-то попали впервые в жизни, приехали из самого дремучего захолустья. Не забыли хозяева и Хапни-Беббинсов. (Они Бильбо на дух не переносили, а Фродо им был что кость в горле, но как устоишь перед учтивым приглашением, писанным золотыми чернилами?) Тем паче что угощал Бильбо на славу — это в Хоббитоне знал каждый.

Гости всем чохом предвкушали великолепное пиршество, хотя и побаивались послеобеденной хозяйской речи. По обычаю без нее не обойтись, но ведь Бильбо запросто мог разразиться так называемыми «стихами» или, как у него водилось, приняв стаканчик-другой, завести тягомотину насчет своего загадочного приключения.

Но до речи еще когда дело дойдет, а столы ломились от всяческой вкуснятины, поражая богатством и разнообразием, да и в напитках нехватки не наблюдалось. Угощались хоббиты долго и основательно, хотя всего так и не съели. Немало снеди прихватили с собой, и неделю-другую после праздничка никто в Хоббитоне еды не покупал. Но лавочники не сетовали: уж они-то внакладе не остались, поскольку Бильбо загодя опустошил все их кладовые и погреба и за ценой при этом не стоял.

Прошло немало времени, прежде чем гости более или менее насытились, как говорят в Хоббитании, «подкусили» и впали в то счастливое и благодушное настроение, когда и самая захудалая речь не так уж страшна. Чего бояться, когда питья море разливанное и закуски с тарелок так в рот и просятся? В самую пору послушать хозяина, похлопать ему да вернуться к делу — то бишь к столу.

— Дражайшие гости… — начал Бильбо, поднявшись с места.

«Тихо!», «Слушайте!», «Валяй, старина!» — закричали на разные лады собравшиеся. Унимая друг друга, каждый старался перекричать соседа. Поняв, что эдак его никто не услышит, Бильбо вышел из-за стола и взобрался на стул, стоявший прямо под разукрашенным деревом. Блики многочисленных фонариков играли на его довольной физиономии. На расшитом шелковом жилете сияли золотые пуговицы. Выпрямившись во весь рост, Бильбо поднял руку — другую он держал в кармане — и, помахивая ею в такт словам, заговорил снова:

— Дражайшие мои Беббинсы, Сведуны, Туки, Брендибаки, Прожоры, Отвальни, Бульбаны, Опоясни, Толстинги, Трубопыхи, Барсучинсы и Мохноступы…

— Мохностопы! — заорал сидевший в дальнем конце хоббит. В том, что уж он-то Мохностоп, мог убедиться каждый, поскольку свои здоровенные и на редкость волосатые лапищи этот почтенный господин не преминул водрузить на стол.

— …и Мохностопы, — поправился Бильбо, — а также разлюбезные Хапни-Беббинсы. Я безмерно рад снова видеть вас у себя на Бугре. Сегодня мой сто одиннадцатый день рождения — мне стукнуло ровно сто-десять-один!

— Ура! Ура! Доброго здоровьичка! — дружно закричали гости, топая ногами и стуча по столам. Речь пришлась по вкусу: так и надо говорить, коротко и без затей.

— Надеюсь, — продолжил Бильбо, — всем вам так же весело, как и мне.

Слова его потонули в оглушительных хлопках, криках «Точно!», «А то нет!», «Еще бы!». Все, кто мог, взялись за рожки, хлопушки да дудки. Хоббитята добавили звону, распечатав множество подаренных Гэндальфом музыкальных хлопушек. Дивные оказались подарочки: на многих из них красовалось клеймо «Дол», а внутри были инструменты, маленькие, но чудно сделанные и на диво громкие. Компания молодых Туков и Брендибаков, видимо, решила, что с речью дядюшки Бильбо покончено (а что еще говорить?) и скоренько составила оркестр, который стал наяривать лихой мотивчик: получалось не слишком складно, но зато весело. Эверард Тук с юной Мелилотой Брендибак вскочили на стол и с бубенчиками в руках взялись отплясывать «звяк-поскок», танец премилый, но уж больно залихватский.

Однако Бильбо еще не закончил. Выхватив рожок у ближайшего хоббитенка, он громко продудел три раза. Шум и гам слегка поутихли.

— Я вас надолго не задержу, — заявил хозяин, чем вызвал всеобщее одобрение. — Должен сообщить, что созвал я вас по особой причине. — Последние слова прозвучали как-то необычно: в шатре стало еще тише, некоторые Туки, так те даже навострились слушать. — Если точнее, на то было три причины. Прежде всего я хотел сказать, что донельзя рад всех вас видеть: прожить с такими расчудесными хоббитами сто одиннадцать лет — тьфу! Сколько ни живи, все мало покажется! — Гости разразились одобрительными возгласами. — Половину из вас я знаю вдвое хуже, чем надобно, а другую люблю вдвое меньше, чем следует… — Заявление было встречено разве что жиденькими хлопками: решительно все нашли его слишком уж заковыристым, а иные призадумались, нет ли в нем чего обидного? — Во-вторых, я хотел отпраздновать свой день рождения. — Снова послышались радостные крики, тут все было понятно. — Должен поправиться, — добавил Бильбо, — не мой, а наш день рождения, потому как сегодня моему племяннику Фродо исполнилось тридцать три. Он достиг совершеннолетия и вступает в права наследования.

«Поздравляем!», «Ура старине Фродо!» — загалдела молодежь. Хоббиты постарше ограничились сдержанными хлопками, а Хапни-Беббинсы заметно помрачнели. «Как это — вступает в права? — гадали они. — Что еще за новости?»

— Вместе нам стукнуло сто сорок четыре годочка: полный, стало быть, чох. Ровно столько, сколько вас здесь сидит.

Аплодисментов, ясное дело, не воспоследовало. Многие — и в первую очередь Хапни-Беббинсы — сообразили, что их и пригласили-то исключительно для ровного счета. «Грубиян, — ворчали некоторые. — Где это слыхано, хоббитов чохами считать?»

— Вдобавок ко всему, — спокойно добавил Бильбо, — сегодня годовщина моего прибытия на бочке в Эсгарот на Долгом Озере. Тогда-то я про свой день рождения запамятовал. Не до того было; к тому же когда тебе пятьдесят один, годы не особо считаешь. Угоститься тогда довелось не худо, правда, я был сильно простужен, осип, и нос заложило так, что выговорить мог разве что «Баое паибо». Но сейчас с носом у меня все в порядке, потому скажу как положено: большое спасибо за то, что вы соблаговолили пожаловать на наш скромный праздник!

Воцарилось молчание — хоббиты приуныли, почуяв, что дело идет к стиху или, хуже того, к песне. «Кончил бы лучше разглагольствовать да дал всем выпить за его здоровье», — с тоской думали гости. Но, вопреки ожиданиям, ни петь, ни декламировать вирши Бильбо не стал. Он помолчал, набрал воздуху и громогласно провозгласил:

— В-третьих, и в-последних: я хочу сделать ОБЪЯВЛЕНИЕ. — Последнее слово было произнесено с нажимом и прозвучало столь многозначительно, что все, еще не вконец осоловевшие, напряженно выпрямились. — С сожалением объявляю, что хотя прожить среди вас сто одиннадцать лет не так уж мало, хорошего, как говорится, помаленьку. На этом мы расстаемся. Я ухожу! Прямо сейчас. Прощайте!

С этими словами он шагнул со стула… и исчез. Ослепительная вспышка заставила гостей зажмуриться, а когда они пооткрывали глаза и проморгались, Бильбо в шатре не было. Сто сорок четыре хоббита ошарашенно замерли кто где сидел. Старый Одо Мохностоп убрал ноги со стола. Повисла мертвая тишина, но спустя мгновение, когда гости пришли в себя от потрясения, тишину сменил возмущенный гомон: Беббинсы и Сведуны, Туки и Брендибаки, Отвальни, Бульбаны, Опоясни и прочие загалдели хором.

Слов — и крепких слов — было сказано изрядно, но все сводилось к тому, что «чокнутый он, этот Бильбо, и шутки у него идиотские». Ну а о том, что он и вправду исчез, а не спрятался где-то ради потехи, никто поначалу и не подумал.

Один только старый Рори Брендибак, оставшийся прозорливым, несмотря на преклонный возраст и шумевшее в голове вино, хитро усмехнулся и шепнул на ушко свой невестке Эсмеральде:

— Помяни мое слово, милочка, неспроста все это! Чтоб мне лопнуть, коли старый Беббинс и взаправду не удрал неведомо куда, как уже бывало. Ну и скатертью дорога: дураку на месте не сидится, а нам что за беда! Еда-то при нас осталась.

И он громко напомнил Фродо, что пора подать еще вина.

Фродо единственный из всех не проронил ни слова. Некоторое время он молча сидел возле опустевшего стула Бильбо, не обращая внимания на недоуменные вопросы. О дядюшкиной задумке племянник знал заранее и поначалу основательно позабавился: трудно было удержаться от смеха, глядя на растерянные физиономии гостей. Но на смену веселью пришла печаль: неожиданно он по-настоящему осознал, как дорог ему старый хоббит. В шатре между тем восстановился порядок и все пошло своим чередом: хоббиты знай подливали в кубки, подкладывали на тарелки да судачили про чудачества Бильбо, былые и нынешние. Только Хапни-Беббинсы сочли себя обиженными и ушли. Но для Фродо праздник уже был не в радость. Он распорядился, чтобы подали побольше вина, налил полный стакан, молча осушил его за здоровье Бильбо и незаметно улизнул из шатра.

Произнося речь, Бильбо неспроста держал руку в кармане: он вертел в пальцах золотое кольцо, то самое, которое столько лет сберегал в тайне. Шагнув со стула, он надел кольцо на палец, и более Бильбо в Хоббитоне не видели. Он скорым шагом вернулся к норе, недолго постоял на пороге, с улыбкой прислушиваясь к негодующим возгласам почетных гостей и веселому гомону прочих, которые не попали в шатер для избранных, а затем прикрыл за собой дверь, снял богато расшитый жилет, сложил его, завернул в шелковую бумагу и спрятал в шкаф. Взамен праздничного наряда хоббит натянул ношеное-переношеное дорожное платье и опоясался потертым ремнем, к которому прицепил меч в старых кожаных ножнах. Из особого запертого ящика, откуда пахнуло нафталином, хоббит извлек плащ с капюшоном. Он хранил его под ключом, ровно сокровище, хотя выглядел плащ невзрачно: поблек и выцвел настолько, что от первоначального темно-зеленого цвета и памяти не осталось. Накинув плащ, Бильбо нашел его слишком просторным. Пройдя в кабинет, он достал из здоровенного сундука какой-то тряпичный сверток, переплетенную в кожу рукопись и большой конверт. Сверток и рукопись отправились в приготовленную заранее вместительную, но уже порядком набитую котомку. Конверт предназначался для кольца — Бильбо сунул его туда вместе с цепочкой, запечатал, надписал «Для Фродо» и положил было на каминную доску, но неожиданно вновь схватил и торопливо засунул в карман. В этот миг дверь отворилась, и вошел Гэндальф.

— Привет, — молвил хоббит. — Я как раз думал, куда это ты запропастился. Не видно, не слышно…

— Хорошо, что тебя видно, — буркнул маг, усаживаясь на стул. — Я как раз собирался перехватить тебя да кое о чем перемолвиться. Ты небось считаешь, что шуточка удалась на славу — все прошло, как задумано?

— А то нет, — отозвался Бильбо. — Конечно, не считая вспышки: я и то чуток испугался, не говоря уж о прочих. Твоя, надо думать, работенка?

— Моя, — подтвердил маг. — По сию пору у тебя хватало ума держать кольцо в секрете, вот я и решил, что нужно хоть как-то объяснить всей честной компании твое исчезновение.

— Шуточку-то ты мне подпортил, — усмехнулся Бильбо. — И охота тебе вечно в чужие дела мешаться… Надеюсь, тебе лучше знать… как обычно.

— Обычно я что-то да знаю. Боюсь только, что на сей раз моих знаний маловато. Ну да ладно, теперь дело к концу идет. Пошутить ты пошутил, растревожил и обидел половину своих родственников, а толков о случившемся на десять дней хватит, а быть точнее, так и на девяносто девять. Но теперь главное другое — что дальше?

— Я ж тебе говорил: мне нужен отдых, долгий отдых, ежели вообще не бессрочный. Сюда-то я едва вернусь. По правде сказать, и не собираюсь. Все вроде улажено… Постарел я, Гэндальф, слов нет как постарел. С лица вроде и не скажешь, и насчет ломоты какой — этого нету, но что-то меня поедом ест. Хорошо сохранился! — фыркнул Бильбо. — Ничего себе, сохранился! Я то ли таю, то ли еще как истончаюсь… ну как если бы чуток маслица на здоровенный ломоть хлеба намазали. Смекаешь, о чем я? Нехорошо это, неправильно. Как-то, что-то, а менять надо.

Гэндальф пристально, пытливо присматривался к хоббиту.

— Насчет «нехорошо» ты прав, — задумчиво пробормотал он. — Вижу, решение твое верное, лучшего не придумаешь.

— Тут и думать нечего, — твердо заявил Бильбо. — Уж больно мне хочется вновь на горы взглянуть, понимаешь, на горы. А там, смотришь, найду местечко, где смогу отдохнуть как следует, чтоб без родни надоедливой да гостей незваных. Книгу мою, ее ведь тоже закончить надо. Самый-то конец я уже сочинил. Вот послушай… «И жил он счастливо до скончания своих дней».

Гэндальф рассмеялся.

— Так оно, надеюсь, и будет. Только вот книжицу твою никто не прочтет, чем ты ее ни заканчивай.

— Придет время, прочтут. Фродо в нее уже заглядывал. Кстати, ты уж пригляди за ним хоть одним глазком.

— Обязательно. Пригляжу в оба, хоть и других дел по горло.

— Позови я, он бы небось со мной ушел. Сам даже просился, незадолго до Угощения. Проситься-то просился, но на самом деле ему этого не нужно. Мне вот перед смертью приспичило снова Глухомань повидать, перво-наперво горы, а ему Хоббитания милее всего: рощицы здешние, поля да речушки. Я ведь ему все оставил, кроме разве какой чепуховины. Пусть хозяйствует да радуется жизни. Теперь он сам себе голова.

— Все, говоришь, оставил? — с нажимом спросил Гэндальф. — И кольцо тоже? Помнишь, мы о том толковали?

— Ну… это… кольцо тоже, кажется… — замялся хоббит.

— Где оно?

— Там, на каминной полке… ну нет, не там. У меня в кармане, вот где. Странное дело, — пробормотал Бильбо, словно обращаясь к себе. — Но почему бы и нет? Чего ради оставлять его здесь?

Гэндальф смерил хоббита суровым взглядом, глаза его блеснули.

— По-моему, Бильбо, лучше его оставить, — негромко произнес он. — Или тебе не хочется?

— Хочется, не хочется… Ну, собирался я его оставить, не спорю: а как пришло время, так передумал. Взял да и передумал — а что с того? Ты-то чего цепляешься — оставь да оставь? — Голос хоббита изменился, в нем послышались подозрительность и злоба. — И раньше меня донимал с этим кольцом, и теперь не отвяжешься! Мало ли я привез из путешествия всякой всячины, а тебе, видишь ли, кольцо покоя не дает.

— Именно что не дает — потому я тебя и донимал, — промолвил Гэндальф. — Мне нужна правда, это очень важно. Магические Кольца тебе не «всякая всячина». И как же мне им не интересоваться, коли магия — мое ремесло? Упустить его из виду я не могу, мне надобно знать, где оно будет храниться. Ты ведь странствовать наладился, разве нет? Кроме того, оно и так пробыло у тебя слишком долго. Нет тебе больше в нем никакой надобности.

Бильбо побагровел, глаза его полыхнули гневом, добродушное лицо исказилось.

— Это еще почему? — вскричал он. — И вообще, мои дела — не твоя забота! А оно мое! Я его нашел, оно само мне в руки далось.

— Далось и далось, — не стал спорить маг. — А злиться-то зачем?

— Сам виноват! — вспылил Бильбо. — Сказано тебе: оно мое! Мое собственное! Моя… прелесть! Да-да — моя прелесть!

Лицо Гэндальфа оставалось внимательным и спокойным, лишь в глубине глаз промелькнула неподдельная тревога.

— Помнится, его так называл кое-кто другой.

— А теперь вот я. Мало ли что там Голлум бормотал. Было оно Голлумово, а нынче мое. И останется моим навсегда.

Гэндальф встал, голос его зазвучал сурово:

— Не будь дураком, Бильбо. Каждое твое слово обличает: Кольцо уже завладевает тобой. Избавься от него, освободись — а сам ступай куда хочешь.

— Без тебя знаю, что мне делать да как быть, — огрызнулся Бильбо.

— А ну полегче, любезный хоббит, — сказал Гэндальф. — Как никак, мы с тобой долго были друзьями, и ты мне кое-чем обязан. Так что выполняй-ка обещанное. Оставь кольцо!

— Ага, ты, я вижу, на него глаз положил, — взвизгнул Бильбо, хватаясь за рукоять меча. — Много хочешь, да мало получишь! Не видать тебе моей прелести!

Глаза Гэндальфа вспыхнули.

— А если придет мой черед гневаться? — прогремел он. — Поберегись, ты еще не ведаешь, каков Гэндальф Серый во гневе!

Он сделал шаг к хоббиту и мгновенно будто вырос: огромная тень заполнила комнату.

Отшатнувшись, Бильбо вжался спиной в стену. Он тяжело дышал, рука его судорожно вцепилась в карман. Они стояли лицом к лицу: в воздухе повисла звенящая тишина. Гэндальф не сводил с хоббита напряженного взгляда, и в конце концов тот разжал пальцы и бессильно уронил руки.

— Что это на тебя накатило, Гэндальф? — дрожащим голосом спросил Бильбо. — Никогда я тебя таким не видел. И в чем вообще дело? Оно ведь и вправду мое, разве не так? Я его нашел, а без него Голлум меня бы придушил. И никакой я не вор, что бы он там ни орал.

— А я тебя вором не называл, — отозвался Гэндальф, — да и сам им отродясь не был. Какой тут грабеж, я тебе помочь хочу. Лучше бы ты мне доверял, как раньше.

Он отвернулся: грозная тень съежилась до обычных размеров, и Бильбо вновь увидел перед собой седого старика, очень усталого и не на шутку встревоженного.

Хоббит потер ладонью глаза.

— Ты уж не обессудь, — попросил он мага. — Право слово, дурь какая-то на меня нахлынула. Ты, наверное, прав: вот отделаюсь от него, глядишь, мне и полегчает. А то ведь в последнее время я только о нем и думаю. Порой кажется, будто меня выискивает чей-то взгляд; так и подмывает надеть кольцо и пропасть с глаз долой. Тревожусь, все ли с ним в порядке, и не успокоюсь, пока не проверю. А бывало, запру под замок и места себе не нахожу, пока оно вновь в кармане не окажется. Почему так — в толк не возьму. Вот и сейчас: все вроде бы оговорено, а довести до конца духу не хватает.

— Поверь мне, — посоветовал Гэндальф. — Лучше тебе от него отказаться. Ступай, куда собрался, а кольцо оставь Фродо. Я за ним пригляжу.

Бильбо напрягся, с трудом пересиливая себя, и глубоко вздохнул.

— Ладно, — промолвил он с невеселой улыбкой и пожал плечами. — Будь по-твоему. Сказать начистоту, весь этот тарарам с Угощением ради того и затевался: думалось мне, что как начну раздавать подарки, так и с ним заодно расстаться будет полегче. Вышло-то по-другому, но зря, что ли, я так старался. И шутка моя… не хватало вконец ее испортить.

— Коли не решишься, так не только шутку испортишь, все прахом пойдет.

— Решено, — откликнулся Бильбо. — Оставляю его Фродо вместе со всем прочим. — Он снова вздохнул. — Ну, и мне пора, а то, неровен час, на глаза кому попадусь. Распрощаться я распрощался, не начинать же это дело сызнова.

Подхватив котомку, Бильбо шагнул к двери.

— Эй! — окликнул его маг. — Кольцо-то у тебя в кармане осталось.

— А ведь и правда! — хлопнул себя по лбу хоббит. — Вместе с моим завещанием и прочими бумагами. Возьми-ка ты все это да передай Фродо. Так будет вернее.

— Нет! — резко возразил Гэндальф. — Кольца мне не давай. Положи конверт куда хотел, на каминную доску. Фродо придет — сам возьмет, я его дождусь.

Бильбо вынул конверт и уже положил было возле каминных часов, но в последний момент рука дрогнула. Конверт упал на пол. Хоббит наклонился, но Гэндальф опередил его. На миг лицо Бильбо снова исказилось от гнева, однако как только маг положил пакет с кольцом на место, гнев сменился облегчением.

— Вот и все, — промолвил хоббит с улыбкой. — Дело сделано.

Выйдя в прихожую, Бильбо выбрал среди стоявших там тросточек любимый дорожный посох и тихонько свистнул. Из трех разных дверей появились, оторвавшись от каких-то своих хлопот, три гнома.

— Все ли готово? — спросил хоббит. — Упаковано, надписано?

— Все, — был ответ.

— Коли так — в путь. — И он шагнул за порог.

Ночь выдалась чудесная, черное как смоль небо усыпали яркие звезды. Бильбо поднял глаза и вздохнул полной грудью.

— Как здорово! Наконец-то я снова отправлюсь в дорогу, и опять с гномами. Вот чего недоставало мне все эти долгие годы! Прощай! — сказал он своей старой норе, отвесил поклон перед дверью. — Прощай и ты, Гэндальф!

— Прощай, Бильбо, — отозвался с порога маг. — Будь осторожнее. Ты, конечно, видывал виды и умом не обижен, но…

— Была охота осторожничать, — отмахнулся хоббит. — Я, если хочешь знать, и не припомню, когда последний раз был так счастлив. Пришел мой час, и впереди мой путь, — добавил он и негромко затянул песню:

Умолкнув, Бильбо постоял несколько мгновений, а потом, не проронив больше ни слова, повернулся спиной к огням на лужайке и доносившимся из шатров голосам и в сопровождении гномов зашагал по садовой тропке вниз, к обнесенному невысокой оградой подножию Бугра. Перемахнул изгородь и растворился в ночи; затерялся в темных лугах, словно прошелестевший в траве ветерок.

Гэндальф проводил его взглядом.

— Прощай, мой дорогой Бильбо. Мы еще свидимся, — прошептал он, шагнул внутрь и закрыл за собой дверь.

Пришедший вскоре Фродо застал мага сидящим в темноте и погруженным в размышления.

— Ушел? — спросил молодой хоббит.

— Да, — ответил Гэндальф, — все-таки ушел.

— Жаль… Понимаешь, мне до последнего момента хотелось верить, что это только шутка. Хотя сердцем чуял — он и взаправду уйдет. Бильбо ведь такой, и серьезных дел без шуток не делает. А я так спешил: хотелось его застать, на прощание…

— Не расстраивайся. По-моему, он как раз хотел уйти потихоньку, безо всяких там проводов и прощаний. С ним все будет в порядке — теперь уж точно. Он тебе пакет оставил, вон там лежит.

Фродо взял с каминной полки толстый конверт, повертел в руках, но распечатывать не стал.

— Надо полагать, там завещание и прочие бумаги, — пояснил Гэндальф. — Бебень-то теперь твой. Ну а кроме бумаг — кольцо.

— Кольцо? — удивился Фродо. — И кольцо мне? С чего бы это вдруг? Ну да ладно, может, на что сгодится.

— Сгодится ли, нет ли — там видно будет. На твоем месте я бы трогал его пореже да болтал о нем поменьше. Спрячь его понадежнее. А я спать пойду.

Фродо о сне думать не приходилось: как новый хозяин, он волей-неволей обязан был проводить гостей. Слух о странном исчезновении Бильбо уже разнесся по всем шатрам и столам: Фродо донимали вопросами, но он упорно твердил одно и то же: «Не сомневаюсь, поутру все разъяснится». Ближе к полуночи к усадьбе стали подъезжать повозки — развозить гостей поважнее. Одна за другой повозки откатывали от Бугра, битком набитые не вполне удовлетворенными хоббитами. Голод и жажду они более чем утолили, а вот с любопытством дело обстояло иначе. Потом заявились садовники: заснувших под столами и позабытых родней гуляк вывезли из усадьбы на тачках.

Ночь тянулась медленно, но солнце все же взошло, причем гораздо раньше, чем пробудились участники пиршества. Приглашенные заранее работники принялись убирать лужайку — снимали шатры, уносили столы, стулья, посуду, фонари, горшки с цветами и все прочее. Забытых сумочек и носовых платков набралось изрядно, а вот еды или там питья на столах почти не осталось. Следом за работниками — уже без всякого приглашения — стали подтягиваться и вчерашние гости: Беббинсы, Сведуны, Бульбаны, Туки — короче, все, кто жил или ночевал поблизости. К полудню даже изрядно наугощавшиеся накануне хоббиты толпились у ворот усадьбы. Звать их туда не звали, но чтобы не ждали — этого не скажешь.

Фродо вышел к воротам: вид у него был усталый и озабоченный, хотя он силился улыбаться. С посетителями разговаривал любезно, но к сказанному вчера добавил немного.

— Господин Бильбо Беббинс уехал, насколько мне известно — навсегда.

Кое-кого из пришедших, тех, кому Бильбо оставил «посланьица», Фродо приглашал в нору — не дальше прихожей. Там громоздилась целая куча свертков, пакетов, мелкой мебели и всякой утвари. На каждой вещице красовалась бирка с надписью. К зонту, например, Бильбо прицепил такую бумажку — «АДЕЛАРДУ ТУКУ в ПОЛНЕЙШУЮ СОБСТВЕННОСТЬ от Бильбо». Старина Аделард славился привычкой прибирать к рукам чужие зонтики — у него уже было несколько штук без всяких там бирок.

Большую корзину для бумаг украшала табличка «ДОРЕ БЕББИНС в память о нашей ДОЛГОЙ переписке, с любовью от Бильбо». Дора, сестра покойного Дрого, была старейшей родственницей Бильбо и Фродо. Ей минуло девяносто девять, более полувека из коих старушенция изводила горы бумаги, сочиняя письма с многочисленными добрыми советами.

«МИЛО БАРСУЧИНСУ от Б. Б. — авось пригодится» — золотое перо с чернильницей предназначалось хоббиту, в жизни не ответившему ни на одно письмо.

«От дядюшки Бильбо АНГЕЛИКЕ для дела» — круглое, выпуклое зеркальце в самый раз подходило юной Ангелике Беббинс, считавшей разглядывание своей премилой мордашки важнейшим делом на свете.

«ХУГО ОПОЯСНЮ для пополнения библиотеки от пополнителя» — было написано на книжной полке (пустой). Книжки Хуго любил и читать брал охотно, а вот чтобы возвращать — такого за ним не водилось.

«ЛОБЕЛИИ ХАПНИ-БЕББИНС В ПОДАРОК» — подарок представлял собой набор серебряных ложек: Бильбо имел основания подозревать, что когда он отсутствовал в прошлый раз, немало ложек перекочевало из его буфета к Лобелии. Она о его догадках прекрасно знала и когда, чуть попозже других, заявилась к Фродо, мигом уяснила оскорбительный смысл «посланьица», так что удалилась с весьма обиженным видом. И с ложками.

Этих подарков с «посланьицами» Бильбо заготовил множество, все и не перечислишь. За долгую жизнь всякого барахла в его обиталище скопилось видимо-невидимо, что вообще свойственно хоббитским жилищам: захламляются они мигом. Возможно, этим и объяснялся обычай раздавать все подряд на свой день рождения. Дарили-то не только новые вещи: среди подарков попадалось немало мутени, да такой, что и назначения ее никто не знал. Случалось, подобные дары переходили их рук в руки, гуляя по всей округе, но Бильбо обычно дарил новое, а полученное от других не передаривал. Ну а теперь, после большой раздачи, нора его основательно подчистилась.

«Посланьица», писаные собственноручно Бильбо, прилагались к каждому подарку, но шутки да подковырки содержались далеко не во всех. Хоббиты попроще да победнее получили вещи нужные и полезные, каким могли от души порадоваться. Старый Гужни с Бебнева наулка — далеко не богатей — от щедрот Бильбо разжился двумя мешками картофеля, новой лопатой, теплым шерстяным жилетом и склянкой снадобья от ломоты в пояснице. Рори Брендибаку, хоббиту радушному и гостеприимному, досталась дюжина бутылей «Старой Винодельни» — красного вина из Южного Удела, крепкого и хорошо выдержанного, ведь заложил его еще отец Бильбо. После первой же бутылки Рори простил Бильбо все, что мог и не мог, и во всеуслышание провозгласил его «славным малым».

Фродо осталось немало. И, разумеется, все нажитые Бильбо богатства, так же как книги, картины, уйма мебели. Но никто не слышал ни о деньгах, ни о драгоценностях, тем более и не увидел: не было подарено ни самой завалящей монетки, ни стеклянной бусины.

После полудня хлопот у Фродо прибавилось. Кто-то пустил слушок, будто все имущество Бильбо наследник раздает задарма: слух распространился с быстротой лесного пожара, и в Бебень валом повалил народ. В прихожую набилась толпа, поднялся галдеж. Бирки поотрывались, подарки перепутались, то и дело вспыхивали ссоры. Кое-кто затеял не сходя с места меняться подарками, другие норовили к ним прицениться, а особо проныриливые пытались прибрать к рукам то, что вовсе им не предназначалось. Дорога к усадьбе была забита тачками и телегами.

В самый разгар суматохи заявились Хапни-Беббинсы. Фродо к тому времени уже вконец ошалел и отправился отдохнуть, оставив за себя своего друга Мерри Брендибака. Когда Отто Хапни-Беббинс громко заявил, что желает видеть Фродо, Мерри учтиво поклонился и сказал:

— Ему нездоровится. Он отдыхает.

— То есть прячется, — прошипела Лобелия. — Ничего у него не выйдет. Мы пришли его повидать, и ему не отвертеться. Так и передай.

Мерри пошел докладывать, оставив Отто с Лобелией дожидаться в прихожей. Для них это время не пропало даром: даже в общей неразберихе они исхитрились-таки отыскать свои ложки, но на том не успокоились. В конце концов пришлось провести их в кабинет. Фродо сидел за столом, заваленным бумагами. Вид у него был усталый, и лицезрение родственничков, надо думать, бодрости ему не добавило, но принял он их вежливо. Даже из-за стола встал, хотя руку при этом почему-то держал в кармане.

Хапни-Беббинсы повели себя весьма нахраписто: поначалу принялись торговаться, предлагая за дорогие и вовсе не предназначенные к раздаче вещи смехотворные цены, а услышав, что в усадьбе ничего не продается, а что отдается даром, так только во исполнение воли Бильбо, в один голос заявили, что находят это весьма подозрительным.

— Одно мне ясно, — сварливо добавил Отто. — Уж ты-то нахапал, сколько мог. А ну, покажи завещание!

Не подвернись Бильбо племянничек, Бебень перешел бы к Отто. Он долго вертел бумагу в руках, вчитывался так, что чуть дырку не проглядел, но под конец разочарованно фыркнул. Документ был составлен — не придерешься: ясно, четко и в полном соответствии с обычаями, требовавшими, помимо всего прочего, наличия подписей семи хоббитов, причем обязательно красными чернилами.

— Опять мы с носом остались! — сердито бросил Отто жене. — Это ж надо — шестьдесят лет прождать и чего дождаться? Ложек? Каков мошенник!

Вне себя от ярости, он щелкнул пальцами у Фродо под носом и вышел вон, хлопнув дверью. Но Лобелия оказалась понастырней. Спустя некоторое время, когда Фродо решился выглянуть из кабинета, посмотреть, что да как, он обнаружил Лобелию — та шарила по углам и выстукивала стены и пол. Пришлось проявить твердость и выпроводить родственницу, заодно освободив от нескольких маленьких, но не дешевых вещичек, случайно завалившихся к ней в зонтик. Лицо Лобелии исказила судорога: она явно тужилась сразить Фродо наповал какой-нибудь убийственной фразой, но не нашла ничего лучше, как, обернувшись на пороге, выпалить:

— Ты еще об этом пожалеешь, молокосос! Сам-то чего ради не умотал? Нечего тебе здесь делать, какой из тебя Беббинс. Ты… Ты… Брендибак, вот кто ты такой!

— Слыхал, Мерри? — пожаловался Фродо. — Ни за что ни про что поносят последними словами.

— Ничего себе, поносят, — усмехнулся Мерри. — Тебя, можно сказать, хвалят, причем незаслуженно. Сам подумай, какой из тебя Брендибак?

Они прошлись по усадьбе и выгнали вон троих бойких юнцов (двух Сведунов и одного Бульбана), норовивших расковырять стену кладовки. С другим кладоискателем, Санчо Мохностопом (внуком старого Одо), пришлось вступить в настоящую потасовку: он будто бы выстучал под полом эхо, отрыл приличную яму и бросать это дело не хотел ни в какую. Всем этим молодцам не давали покоя байки о сокровищах Бильбо: каждому ведь известно, что богатство, добытое колдовством, вроде как ничье. Кто найдет, тот и возьмет — лишь бы не помешали.

Одолев Санчо и вытолкав его взашей, Фродо плюхнулся на стул в прихожей.

— Мерри, закрывай лавочку! — скомандовал он. — Запри дверь и никого не пускай, путь хоть с тараном ломятся.

Он совсем было собрался попить чайку, но тут в дверь тихонько постучали.

«Опять Лобелия, — подумал Фродо. — Не иначе, придумала-таки, чем меня уесть. Ну ничего, подождет». Он снова взялся за чайник, но стук повторился, на сей раз гораздо громче. Фродо решил не обращать внимания, но не тут-то было: в окошко просунулась голова Гэндальфа.

— Фродо! — сказал маг. — Если ты сей же миг не откроешь, я так дуну, что дверь твоя сквозь Бугор пролетит.

— Гэндальф, дорогой! — Фродо вскочил и бросился отворять. — Заходи, заходи! Не серчай, я думал это опять Лобелия притащилась.

— Коли так, прощаю. Я ее как раз встретил, ехала на двуколке в Заручье. Физиономия кислющая — поставь рядышком молоко, хоть парное, так мигом скиснет.

— Э, да я и сам чуть не скис. Еще немного, и надел бы дядюшкино кольцо, так хотелось от нее избавиться.

— Хорошо, что не надел, — промолвил, усаживаясь, маг. — Будь с ним поосторожнее, Фродо. Я ведь затем и вернулся, чтобы потолковать о кольце.

— Да ну? А что в нем такого?

— Скажи сначала, что ты уже знаешь?

— Что Бильбо рассказывал, то и знаю. Про путешествие, находку и все такое.

— Какую именно историю он рассказывал?

— Правильную, вот какую. Не ту, которую поведал гномам, а потом записал в книгу. Я ведь давно правду знаю: как в Бебень переселился, Бильбо мне все и выложил. Сказал, что между нами секретов быть не должно, но чтобы прочим — ни-ни! И тебя поминал: дескать, не оставлял ты его, пока все не выведал.

— Интересно, — заметил маг. — Ну и как тебе история?

— Ты насчет выдумки про «подарочек»? Чудно, конечно. Настоящая история ничуть не хуже, к чему было сочинять другую? На Бильбо непохоже, он ведь не врун какой и не пустомеля. Я тогда удивился.

— Вот и я тоже. Но с владельцами подобных сокровищ и не такие перемены случаются. Вот и тебе присоветую быть с ним поосторожнее. Кольцо ведь не для того сработано, чтобы тебе от Лобелии прятаться: у него могут быть и другие свойства.

— Что-то я не понимаю, — сказал Фродо.

— Да я и сам мало что понимаю, — признался маг. — По-настоящему это кольцо заинтересовало меня только прошлой ночью. Но ты не беспокойся. Главное, пользуйся кольцом как можно реже или, еще лучше, спрячь его куда подальше. Ни в коем случае нельзя допустить, чтобы по Хоббитании пошли слухи да пересуды. Бильбо говорил, и я скажу: никому ни-ни!

— Сплошные загадки! — пожал плечами Фродо. — Ты вроде как опасаешься, но чего?

— Уверенности у меня пока нет, так что попусту страху нагонять не стану. Вот разберусь, что к чему, ворочусь, тогда и расскажу побольше. А сейчас мне пора уходить.

С этими словами Гэндальф встал.

— Прямо сейчас! — воскликнул Фродо. — Как же так? А я-то надеялся, ты хоть недельку погостишь, на помощь твою рассчитывал…

— Рад бы погостить, но вот не выходит. Ухожу я, скорее всего, надолго, но вернусь непременно, при первой возможности. Так что жди и имей в виду — приду я скрытно. Перед хоббитами красоваться мне не резон, меня и так невзлюбили. Толкуют, будто от меня одна маета: Бильбо вот то ли сманил, то ли того хуже. А с тобой мы вроде как сговорились его извести, а денежки поделить.

— Толкуют! — рассердился Фродо. — Знаю, откуда такие толки, Отто с Лобелией языками чешут. Это ж надо, до такой гадости договориться! Да я б им и Бебень, и все на свете отдал, лишь бы Бильбо вернуть, а нет, так уйти с ним, пусть незнамо куда. Хоббитанию я люблю, спору нет, но начинаю жалеть, что за ним не увязался. Мне бы знать, увижу ли я его снова.

— Мне тоже, — отозвался Гэндальф. — И это, и многое другое. Ну ладно, прощай. Береги себя, а меня жди, особливо в самое неподходящее время. Счастливо оставаться.

Фродо проводил мага до порога. Гэндальф помахал рукой и удалился: шел он на удивление быстро, но сгорбившись, так что хоббиту показалось, будто на плечи старого мага давит тяжкая, непосильная ноша. Уже смеркалось, и серый плащ быстро растворился в вечернем сумраке. Следующая встреча состоялась нескоро.

Глава 2 Тень прошлого

Ни за девять, ни за девяносто девять дней разговоры о новом исчезновении Бильбо не утихли. Год напролет в Хоббитоне, да и по всей Хоббитании только о том и толковали, ну а вспоминали это событие и того дольше. Со временем Безумный Беббинс, имеющий обыкновение исчезать с громом и молнией и появляться невесть откуда с полными мешками золота да драгоценных каменьев, стал любимым героем сказок, тех, что рассказывают детишкам у камелька, а подлинная история давно забылась.

Хоббиты судили-рядили, да и сошлись на том, что Бильбо, который и раньше-то был с приветом, спятил окончательно, спятивши сбежал куда глаза глядят, ну и, само собой, добегался. Свалился в речку или болото какое, и с концами. Печально, конечно, но удивляться нечего. А повинен во всем, знамо дело, Гэндальф.

— Вот ведь колдун проклятущий, — ворчали по харчевням и норам. — Бильбо сгубил, так хоть бы Фродо в покое оставил. Глядишь, дурь у малого повыветрится и выйдет из него правильный хоббит, разумный да степенный.

И ведь надо же — судя по всему, маг от Фродо все-таки отвязался, но вот правильности хоббитской за молодым господином Беббинсом что-то не замечалось. По чудаковатости своей это был ни дать ни взять второй Бильбо. Мало того, что он и не думал оплакивать сгинувшего дядюшку, так ведь в годовщину его пропажи еще и пирушку закатил: стукнуло, дескать, Бильбо стонадесять два. Пир, правда, вышел не на весь мир: гостей набралось десятка два, и разносолами не потчевали. Угощались по простому, хотя и плотно, по хоббитскому присловью «едой запорошило, питьем огорошило».

С тех пор и повелось: каждый год Фродо созывал в Бебень гостей на дядюшкин день рождения. Соседи поудивлялись-поудивлялись и перестали; хоббит, он ко всему привыкает. Ну что поделаешь, коли втемяшилось парню в башку, будто Бильбо жив?

— Жив, так куда же он подевался? — спрашивали у Фродо, но тот только плечами пожимал. Сказать-то нечего.

Жил он, как в свое время Бильбо, бобылем, но друзей имел немало, особливо среди молодых хоббитов (все больше из потомков Старого Тука, протоптавших дорожку в Бебень еще ребятишками, приохотившись слушать байки прежнего хозяина) — таких, как Фолко Сведун или Фредегар Бульбан. Ну а в самых закадычных у Фродо числились Перегрин Тук (а попросту Пиппин) да Мерри Брендибак (вообще-то Мериадок, но об этом мало кто вспоминал). Втроем они исходили всю Хоббитанию, но еще чаще Фродо бродил в одиночку. Носило его по лесам и всхолмьям, заносило далеко от дома, и ладно бы днем, так ведь ночами, когда нормальные хоббиты по норам спят. Мерри с Пиппином подозревали, что он, по примеру Бильбо, свел знакомство с эльфами.

Сходство с Бильбо сказывалось и в другом: с годами соседи стали примечать, что Фродо на редкость «хорошо сохраняется». Время шло, а он по-прежнему выглядел крепким, здоровым хоббитом только-только за тридцать. «Везет же некоторым», — говорили о нем, ну а как подошло к пятидесяти, это «везение» стало казаться более чем странным.

О дядюшке Фродо, конечно же, тосковал, но со временем печаль поутихла. Оказалось, что быть господином Беббинсом, безраздельным владельцем такой прекрасной усадьбы, как Бебень, совсем не худо. Несколько лет он просто радовался жизни и о будущем особо не задумывался, хотя иногда — и год от году все чаще — жалел, что не ушел с Бильбо. Временами, особенно по осени, на него накатывала странная тоска: ночами снились чужие земли и горы, которых он наяву отроду не видывал. Сознание его как бы раздваивалось: «А что бы взять, да и уйти за реку?» — нашептывала одна половина, но другая неизменно отвечала: «Не пора еще».

Между тем близилось пятидесятилетие, дата, казавшаяся ему знаменательной, если не зловещей. Именно в этом возрасте Бильбо, словно головой в омут, бросился в свое приключение. Что-то томило душу, хоженые-перехоженые тропы уже не манили. Все чаще разглядывал Фродо карты, гадая, что же лежит за рубежами Удела: на хоббитских картах тамошние земли представляли собой сплошное белое пятно. Окончательно пристрастившись к одиноким прогулкам, он забредал все дальше и дальше, так что даже дружки-приятели, Мерри и прочие, забеспокоились. Нередко видели, что он заводит беседы с чужаками, благо путников в ту пору через Хоббитанию проходило множество, не в пример прежнему.

Слухи из-за рубежей приходили путаные и темные. Гэндальф куда-то запропал, несколько лет вестей никаких не слал, и Фродо собирал новости по крупицам, от кого получится. По ночам лесными окраинами проходили эльфы. Раньше они появлялись в Хоббитании исключительно редко, а тут вдруг потянулись и потянулись на запад. Но их влекла своя, особая судьба: Средиземье они покидали навеки и до забот прочих народов им дела не было. Шли, правда, и гномы, тоже в немалом числе. Этих хоббиты знали не понаслышке: по большаку, который пересекал Хоббитанию с востока на запад и вел к Серебристым Гаваням, гномы испокон веку хаживали к своим рудникам в Синих горах. От них можно было разузнать, что да как в большом мире, хотя гномы болтливостью не отличались, да и хоббиты их за язык не тянули. Кроме, конечно, Фродо: зачастив на большак, он нередко примечал странных, чужедальних гномов, искавших убежища от какой-то напасти. Держались они настороженно, говорили больше обиняками, но порой поминали Врага и далекую землю Мордор.

В древнейших хоббитских преданиях это название попадалось, в темном прошлом зловещей тенью легло оно в глубины памяти. А из нынешних рассказов выходило, будто едва Белый Совет выбил какую-то злую силу из Лихолесья, как она угнездилась в Мордоре, исконной своей вотчине. Поговаривали, что Темная Башня отстроена заново, мощь ее возрастала, и оттуда по южным и восточным землям расползался леденящий ужас. В горах не стало проходу от орков, да и вроде бы беспросветно тупые тролли набрались-таки злобной хитрости и обзавелись опасным оружием. Шептались и о чудовищах пострашнее, доселе невиданных и вовсе не имевших названия.

Поначалу хоббиты пропускали все это мимо ушей, да только от молвы не отгородишься, мало-помалу даже самые завзятые домоседы, напрочь лишенные любопытства, кое о чем прослышали, а те, кому доводилось бывать у рубежей, и сами повидали.

Как-то раз, весной того самого года, на который приходилось пятидесятилетие Фродо, в зарученском трактире «Зеленый дракон» завсегдатаи разговорились о диковинных слухах, уже добравшихся сюда, в самое сердце Хоббитании. Говорили в основном двое — Сэм Гужни, садовник с Бугра, и мельников сынок Тэд Охряк — прочие слушали да посмеивались.

— Ну и чудные нынче дела деются, — промолвил Сэм, сидевший подле камина в углу. — Послушаешь, так просто диву даешься.

— А ты слушай больше, — не преминул съязвить Тэд. — То ли еще услышишь. Сказки все это, и ничего больше. Бабка моя на сей счет мастерица, любого пришлеца за пояс заткнет.

— А хоть бы и сказки, — гнул свое Сэм. — Не просто же так их придумывают. Вот взять, к примеру, драконов…

— Спасибочко, обойдемся, — усмехнулся Тэд. — Мальцом я про них слушал, разявя рот, да больше уж неохота. Оно конечно, и у нас в Заручье не без драконов. Есть тут один, да только зеленый.

Слушатели дружно загоготали.

— Тебе пальца в рот не клади, — рассмеялся с прочими Сэм. — Ну ладно драконы, а вот что скажешь насчет древесных великанов? Сказывают, видали намедни одного такого на севере, за Пустошью — ростом поболе дерева будет.

— Это кто же такое сказывает?

— Хэл, братец мой двоюродный. Он ведь у господина Сведуна работает, в Северном Уделе, а на охоту в Пустошь наведывается. Он и видал.

— Ну-ну. Хэлу твоему чего только не померещится: вечно заливает, а о чем — сам не знает.

— Говорю тебе, видел он. Взаправдашний великанище, вышиной — что твой вяз: идет себе не спеша, а каждый шажище в семь твоих будет.

— Эка невидаль — вяз, растет себе и растет. А что не спешит, так ему и некуда — чай, не хоббит.

— Да не вяз это был. Вязы не ходят, да и в Пустоши не растут, там один вереск.

— Это ж надо! Выходит, Хэл твой полоумный вересковый куст за вяз принял!

Хоббиты захохотали еще громче. Многие захлопали в ладоши: по общему мнению, Охряк честно заработал очко.

— На язык ты востер, спору нет, — покачал головой Сэм. — Но ведь не один Хэлфаст наш всякие диковины видит. Чужаки-то валом валят, прямиком через Хоббитанию: о тех, что у границ отираются, я уж и не говорю. Такого и старики не припомнят. Вот и эльфы, я слыхал, на запад двинулись. К Морю идут, к Гаваням своим, что за Белой Башней.

Сэм неопределенно махнул рукой, потому как ни сам, да и никто во всей компании понятия не имел, что это за Море такое и далеко ли до него от Башен. Но старинное предание гласило, будто где-то за западными рубежами Хоббитании лежат Серебристые Гавани, откуда время от времени отплывают эльфийские корабли.

— Плывут они и плывут; уходят за Море, а нас покидают, — произнес Сэм чуть ли не нараспев, торжественно и печально.

— Завел старую песню, — рассмеялся Тэд. — Пусть себе плывут, коли вздумалось, нам-то до них что за дело? А может, то и враки: корабли-то ихние кто видел? Уж точно не ты, и никто в Хоббитании.

— Ну не знаю, — задумчиво промолвил Сэм.

Как-то раз — если не привиделось — встретил он в лесу эльфа. И разглядеть-то толком не успел, но с тех пор больше всего хотел увидеть еще когда-нибудь, хоть одним глазочком. Изо всех легенд, слышанных в детстве, глубже всего запали ему в сердце путаные обрывки полузабытых преданий об этом таинственном и прекрасном народе.

— За себя не скажу, но ведь кое-кто и в наших краях чудесный народ знает не только понаслышке, — сказал Сэм. — Хоть бы и господин Фродо, хозяин мой. Он тоже говорит, что эльфы уплывают, а уж ему про них немало известно. Ну а старый Бильбо и того больше знал: я к нему мальчонкой бегал, так всякого наслушался.

— Оба чокнутые, — заявил Тэд. — Бильбо давно свихнулся, а Фродо твой ему вдогон метит. Ты вот уши развесил, а про то забыл, что с кем поведешься, от того и наберешься. Ну ладно, ребята, вы как хотите, а я домой. Счастливо оставаться. — Он допил кружку, со стуком поставил ее на стол и вышел.

Сэм сидел молча: говорить больше не хотелось, да и мысли всякие в голову лезли. Ему бы о работе подумать: дел-то в саду невпроворот, а коли завтра распогодится, будет еще больше. Сорняки так и прут на грядки, то да се… Но вот незадача, думалось больше о другом. Посидев недолго, Сэм вздохнул, встал и выбрался на улицу.

Апрельские ливни вроде как закончились: небо расчистилось, над головой проглядывали ранние звезды. Солнце зашло, на смену прохладному белесому вечеру поспешала ночь. Тихонько насвистывая, Сэм брел через Хоббитон к Бугру и размышлял о своем.

Но как раз в этот вечер случилось в Хоббитоне и кое-что поважнее: нежданно-негаданно объявился давно запропавший Гэндальф. Сразу после Угощения он исчез на три года, а по происшествии этого срока заглянул лишь мимоходом: толком ни о чем не поговорил, хотя присматривался к Фродо внимательно. Следующие два года маг наведывался частенько, но рассказывать ни о чем не рассказывал, да особо и не расспрашивал. Спросит «как дела», «как здоровье» — и был таков. Ну а там и вовсе сгинул. Девять лет с хвостиком не было о нем ни слуху ни духу. Фродо уж не чаял его увидеть, решил, что Гэндальф о хоббитах и думать забыл. А вышло по-другому: в тот самый час, когда Сэм возвращался к себе в Бебнев наулок, в окошко кабинета послышался знакомый стук.

Обрадовался Фродо несказанно. Некоторое время хоббит и маг молча глядели друг на друга.

— А ты молодцом, — улыбнулся Гэндальф. — Ничуточки не изменился.

— Так ведь и ты тоже, — отозвался хоббит, слегка покривив истиной. На его взгляд, маг постарел, да и вид имел больно уж озабоченный. Изголодавшийся по новостям Фродо накинулся на друга с расспросами, и беседа затянулась далеко заполночь.

Встали, конечно же, не с рассветом, с завтраком припозднились, а перекусив, устроились в кабинете возле открытого окна. В камине потрескивали дрова, хотя утро выдалось солнечное, а с юга веял теплый, ласковый ветерок. Глаз не мог нарадоваться свежей зелени: весенней травке да только распустившимся листочкам.

Гэндальфу вспомнилось, как лет восемьдесят назад, в такой же погожий весенний день, Бильбо покинул Бебень, позабыв прихватить с собой носовой платок. Сейчас, при свете дня, не оставалось сомнений в том, что брови и борода мага стали длиннее и побелели пуще прежнего, да и морщин на лице добавилось изрядно, но глаза поблескивали, как и раньше, и курил он с удовольствием; колечки пускал — залюбуешься.

Фродо задумчиво молчал. Ясное утро омрачала тень беспокойства: новости Гэндальф принес тревожные, к тому же многое так и осталось недосказанным, но возобновлять разговор маг не спешил, и в конце концов хоббит не выдержал.

— Послушай, Гэндальф, — промолвил Фродо. — Помнится, вчера ты завел речь о моем кольце, да толком ничего не сказал — не к ночи, дескать, об этом, лучше до дневного света обождать. Ну вот и утро. Может, сейчас растолкуешь, что ты имел в виду? Говорил, оно, мол, могущественное и опасное — это как понимать?

— Так и понимай. Сила его велика, столь велика, что поначалу я о таком и думать не смел. Оно способно подчинить себе любого из смертных. И в конце концов овладевает им. Давным-давно эльфы Эрегиона изготовили множество колец, которые вы бы назвали волшебными. Разные они были: и посильнее, и послабее. Которые послабее, делали для пробы, мастерство свое посмотреть. Эльфам-кузнецам, конечно, забава, но для смертных и они опасны. Ну а уж о Великих Кольцах — их еще называли Кольца Владычества — и говорить нечего. Видишь ли, Фродо, смертный, которому выпало владеть Великим Кольцом, не умирает, но по-настоящему не живет, а лишь влачит нескончаемое, тягостное существование. А если еще и надевает Кольцо, чтобы стать невидимым, то тает, истончается, а под конец навсегда становится бесплотным и незримым, открытым лишь взору повелевающей Кольцами Темной Силы. Скоро ли это случится, зависит от того, как часто прибегает он к Кольцу, хотя и не только. Важно и то, каковы при этом его цели, и каков он сам. Сильный духом и добрый продержится дольше, но в конечном счете любой, кем бы он ни был, будет порабощен и канет во Тьму.

— Ужас какой! — пролепетал Фродо.

Повисла гнетущая тишина, нарушаемая лишь пощелкиванием садовых ножниц. Сэм Гужни подстригал траву.

— И давно ты об этом прознал? — спросил наконец хоббит. — А Бильбо? Неужто и он знал?

— Все, что было ему известно, Бильбо тебе рассказал, — заверил маг. — Сам посуди, разве оставил бы он Кольцо тебе, зная, какая в нем таится угроза? Не тот он хоббит, чтобы такое содеять, хоть я и обещал за тобой приглядывать. Нет, Бильбо думалось, что Кольцо вещь красивая и пригодиться очень даже может, но не более того. В последнее время перед уходом чувствовал он себя странно: что-то его тяготило, будто все в жизни не так, однако никакой связи с кольцом он в этом не видел. Мыслил — причина в нем самом. Правда, сам признавал, что Кольцо у него из головы не шло, и особенности чудные за ним примечал. Оно ведь и вес, и размер само по себе меняет: то сидит на пальце как влитое, а то раз — и соскользнет.

— Да, — кивнул Фродо. — Он письмо оставил, там про это было. Видишь, я его на цепочку прицепил и не снимаю.

— Весьма разумно, — одобрил Гэндальф. — Так вот, долголетие свое, которым Бильбо весьма гордился, он никак с кольцом не связывал. Но при всем том от него не укрылось, что он вроде как «тает». Так мне и сказал, это самое слово. Вернейший признак, что кольцо им едва не овладело.

— Но ты, ты-то сам давно это знаешь? — повторил свой вопрос Фродо.

— Я? Я знаю о магических кольцах все, что ведомо Мудрым, — ответил Гэндальф. — Но вот насчет именно этого Кольца у меня полной уверенности и посейчас нет. Нужна проверка, хотя догадка моя, скорее всего, верна. Сама-то догадка давняя: дай-ка подумать, когда я забеспокоился. Точно, это было в тот год, когда Белый Совет вышиб Темную Силу из Лихолесья, как раз перед битвой Пяти Воинств. Тогда-то Бильбо и нашел Кольцо. Помнится, не по себе мне стало: тяжесть на сердце, тревога, а в чем дело — в толк не возьму. Стал я задумываться, как это Голлум исхитрился раздобыть одно из Великих Колец: в том, что оно из Великих, уже и тогда сомнений не было. Ну а потом Бильбо выдумками своими нелепыми беспокойства добавил. Я от него не отставал, пока правду не вызнал, а как вызнал, и того пуще встревожился. Стало мне ясно: хоббит изо всех сил тужится доказать, что имеет на Кольцо право. Точь-в-точь как Голлум, с его «подарочком на день рождения». Оба ведь врали, и врали на один лад. Случайностью это быть не могло: я понял, что Кольцо над владельцем некую власть имеет. Вот, пожалуй, первое серьезное предупреждение. Пробовал я Бильбо предостеречь, говорил, что от таких игрушек лучше подальше держаться, да только попусту. От советов моих он отмахивался, а стоило чуток поднажать — злился. Пришлось мне оставить все как есть: а что еще было делать? Отобрать Кольцо силой — но с какой стати, да и чем это обернется для хоббита? Только ждать и оставалось, вот я и ждал. Можно было, конечно, посоветоваться с Саруманом Белым, но что-то меня удерживало.

— А это кто? — поинтересовался Фродо. — Никогда про такого не слышал.

— Наверное, — усмехнулся Гэндальф. — Хоббиты его не занимают, во всяком случае, по сию пору не занимали. Саруман — мудрейший из Мудрых, глава нашего Совета. Познания его глубоки несказанно, но по мере того как возрастали они, возрастала и его гордыня. Он не терпит вмешательства в свои дела, а главнейшим своим делом считает изучение магических колец, как малых, так и Великих. С незапамятных времен он пытается проникнуть в тайну их изготовления. Речь о Кольцах Владычества заходила у нас не раз, хотя о находке Бильбо я умалчивал. Все, что говорил Саруман, вроде бы опровергало мои сомнения, но беспокойство оставалось. Я наблюдал и ждал. Между тем шли годы, только вот Бильбо они словно стороной обходили. Не старел хоббит — и все тут. «Ну и ладно, — успокаивал я себя. — Ничего особенного. Мало, что ли, у него в роду долгожителей, особенно по матушке? Живали хоббиты и подольше. Подожди». Я и ждал — до той самой ночи, когда он собрался уходить. Разговор у нас на прощание вышел непростой, такой, что все мои страхи воспрянули с новой силой: теперь и Саруману было их не убаюкать. Я своими глазами видел, как действует на него нечто темное и страшное. Следовало разобраться, что да как, вот я и разбирался: почти все эти годы на то и ушли.

— Но оно его не сгубило? — с надеждой и страхом спросил Фродо. — Он оправится?

— Как ушел, ему сразу полегчало, — ответил Гэндальф. — Правда, насколько глубоко укоренилось зло, сказать не могу, ибо один только их истинный Властелин знает о Кольцах все. Но, по-моему, ни он, ни кто другой не знает всего о хоббитах. Из Мудрых вами заинтересовался только я: да и с тех пор не перестаю удивляться. То вы мягче масла, а то тверже, чем корни стародавних деревьев. Не исключено, что некоторые из вас и Кольцам Владычества способны противиться так долго, что этому с трудом поверили бы даже в Совете. В общем, за Бильбо особо тревожиться не стоит. Конечно, Кольцом он владел долго, и не просто владел, но часто пользовался. Такое бесследно не проходит: исцеление потребует времени. Думаю, он еще нескоро оправится настолько, чтобы ему можно было хотя бы показать Кольцо без опаски. Но, не видя Кольца, он может жить спокойно, оставаясь таким, каким был, когда ты с ним расстался. Главное, что он все же избавился от Кольца по собственной воле: такое мало кому под силу. О нем не кручинься. Мне вот нынче за тебя боязно. И не за тебя одного: с самого ухода Бильбо я только и думаю, что обо всех этих милых, смешных, беспомощных хоббитах. Для всего мира будет горестной утратой, если Хоббитанию поглотит Тьма и все ваши добродушные, бестолковые Бульбаны, Трубопыхи да Сведуны с Опояснями, не говоря уж о распотешных Беббинсах, превратятся в жалких рабов.

Фродо поежился.

— Но почему мы? — спросил он. — Зачем мы ему понадобились?

— По правде говоря, — промолвил Гэндальф, — я думаю, что до последнего времени — заметь, до последнего, — он вас попросту не замечал. Проглядел, за что следует возблагодарить судьбу. Но безопасное времечко миновало. Сами вы ему без надобности — слуг у него хватает, да таких, что вам не чета, — но больше он о вас не забудет. И предпочтет видеть вас жалкими рабами, а не свободным и счастливым народом. Им движут злоба и жажда мщения!

— Мщения? — переспросил Фродо. — Ничего не понимаю. За что ему мстить хоббитам? И при чем тут мы с Бильбо да наше Кольцо?

— Есть за что, — проворчал Гэндальф. — Ты пока не уразумел, сколь велика угроза; я тоже многого не понимал, когда был здесь в последний раз. Пришло время прояснить все окончательно. Дай-ка сюда Кольцо.

Фродо полез в карман, снял Кольцо с прикрепленной к поясу цепочки и протянул магу. Протянул медленно: Кольцо казалось необычно тяжелым. Даже ладонь оттягивало, словно не хотело даваться в чужие руки — или же того не хотел сам Фродо.

Гэндальф принял Кольцо и поднял на свет. С виду в нем не было ничего особенного, золотой ободок — и только.

— Видишь ты на нем какие-нибудь знаки? — спросил маг.

— Какие знаки? Оно совершенно гладкое, царапинки, и той не сыщешь.

— Тогда смотри! — К величайшему недоумению и испугу хоббита Гэндальф бросил Кольцо в камин, в самое пламя. Фродо вскрикнул и потянулся за каминными щипцами.

— Постой! — властно окликнул его маг, бросив суровый взгляд из-под кустистых бровей.

Кольцо лежало в огне: ничего с ним не сделалось. Потом Гэндальф поднялся, закрыл ставни и задернул занавески. Стало темно и тихо: лишь в саду, теперь уж совсем близко к окошку, раздавалось щелканье Сэмовых ножниц. Маг выждал немного, глядя на огонь, а потом быстро вытащил Кольцо щипцами из огня и взял в руку. Фродо ахнул.

— Оно холодное, даже не нагрелось, — заявил Гэндальф. — На, возьми!

Взяв Кольцо дрожащими пальцами, хоббит пригляделся и с удивлением обнаружил, что оно и изнутри, и снаружи испещрено тончайшими письменами, не вырезанными, но проступавшими из глубины и словно бы начертанными пламенем.

— Тут вроде буквы какие-то огненные, — заплетающимся языком пробормотал Фродо. — Только непонятные, незнакомые.

— Для тебя, может, и непонятные, а я могу прочесть, — промолвил маг. — Это древние руны эльфов, но надпись сделана на языке Мордора. Не хочу я, чтобы он звучал здесь. Однако смысл можно достаточно точно передать на Общем Наречии. Слушай!

Здесь запечатлены всего лишь три строчки из стихотворного заклинания, память о котором сохранилась лишь в эльфийских книгах премудрости.

Маг помолчал, а потом медленно и глухо проговорил:

— Ты держишь в руках величайшее из Великих Колец: оно именуется Кольцом Всевластья, ибо призвано подчинить себе прочие Кольца Владычества. Много веков назад Темный Властелин лишился его, утратив с ним и большую часть своего могущества. Больше всего на свете он жаждет заполучить Кольцо снова — но этого не должно случиться.

Фродо онемел и не мог даже шевельнуться. Всепоглощающий страх окутал его, словно поднявшаяся с востока черная туча.

— Да как же оно… — с трудом проговорил он. — Как же оно, такое страшенное да могучее, у нас в Бебне очутилось?

— А-а, — протянул Гэндальф, — это долгая история. Начало ей было положено еще в Черные лета, а о том времени нынче мало кто помнит. Возьмись я пересказывать тебе все, и до зимы бы не кончил. Но вчера я уже говорил тебе о Сауроне Великом, Темном Властелине. Слухи, дошедшие до тебя, верны: он действительно воспрял и, покинув Лихолесье, вновь утвердился в Мордоре, в Темной Башне — вековечной своей твердыне. Название это известно даже и хоббитам: его черная тень коснулась древнейших ваших преданий. Прежде мрак удавалось развеять, но ни одна победа не была полной: всякий раз он менял обличье и со временем разрастался снова.

— Ну почему это случилось теперь?! — воскликнул Фродо. — За что такая напасть?

— А кому такого пожелаешь? Время, Фродо, выбирать не приходится. Какое выпало, в том и живешь: главное — распорядиться с толком тем, что отпущено. А отпущено нам немного. Враг с каждой днем набирает силу. Пока он лишь вынашивает злобные планы, но скоро они созреют, и тогда всем нам придется туго. Однако есть возможность помешать ему. Опасная, гибельная — но есть. Для того, чтобы сломить всякое сопротивление, сокрушить любые препоны и затопить весь мир мраком, ему недостает самой малости — этого самого Кольца. Три Кольца, прекраснейшие из всех, эльфийские владыки сумели укрыть: осквернить их своим прикосновением он не смог. Семью Кольцами владели короли гномов: три Саурону удалось заполучить, а остальные уничтожили драконы. Девять он роздал смертным. То были могучие, горделивые люди, но, соблазнившись величием и властью, они попали в ловушку. Давным-давно превратились они в кольценосных призраков, в жуткие тени под еще более мрачной Тенью Единого. У него нет слуг опаснее и страшнее этих. Да… Девятерых в Средиземье не видели с незапамятных времен, но теперь — кто знает? Тьма сгущается, и ее исчадия могут появиться вновь. Но хватит — такие речи не для ясного утра в уютной, мирной Хоббитании.

Итак, Фродо, что же теперь? Девять Колец у его прислужников. Из семи гномьих какие-то уничтожены, другие он захватил. Эльфийские пока сокрыты, но они его не тревожат. Ему необходимо одно — единственное, то, которое изготовил он сам, вложив в него большую часть своей древней мощи. Окажись оно в его руках, и все прочие окажутся открыты перед его властью, даже три эльфийских: все, сотворенное с их помощью, падет (будет уничтожено), а могущество Темного Властелина возрастет безмерно. И здесь, Фродо, таится для нас возможность, пусть и смертельно опасная. До недавнего времени он считал свое Кольцо утраченным безвозвратно, думал, что эльфы уничтожили его, как, несомненно, и следовало поступить. Но теперь он прознал, что оно не погибло: более того — найдено. Он вожделеет его, тянется к нему всеми своими помыслами. В нем его величайшая надежда и наш величайший страх.

— Но почему же его не уничтожили?! — вскричал Фродо. — И как вообще вышло, что он его потерял, раз оно ему так дорого? Враг ведь был так силен…

— Он не терял Кольца, — отвечал Гэндальф. — Его у него отняли. Эльфы в ту пору не уступали ему в могуществе, да и пропасть между ними и смертными была не столь глубока. Да, люди Запада пришли им на помощь. Эту страницу древней истории следовало бы помнить хорошенько. Над миром и тогда нависала грозная, ужасная Тень, но мудрость и доблесть встали на ее пути. О, сколько было совершено славных подвигов, и не напрасно… Когда-нибудь я расскажу тебе всю эту историю, а возможно, ты услышишь ее от того, кому она известна не понаслышке.

Пока же коснусь лишь самого главного. Гил-Гэлад, король эльфов, и отважный Элендил с Заокраинного Запада низвергли Саурона, но и сами сложили головы в той войне. Исилдур, сын Элендила, отрубил Саурону палец вместе с Кольцом. Кольцо стало добычей победителя, а бесплотный призрак Саурона сгинул без следа. Миновали века, прежде чем его Тень вновь сгустилась в Лихолесье.

А Кольцо пропало, кануло в Великую Реку Андуин и было унесено неведомо куда. Вышло так, что уже после победы Исилдур, направлявшийся на север восточным берегом Андуина, попал в засаду близ Ирисных Низин. Почти все его спутники полегли в схватке. Сам Исилдур надел Кольцо и прыгнул в воду. Тут бы он и спасся, но Кольцо неожиданно соскользнуло с пальца, и Исилдур погиб, пронзенный орочьими стрелами.

Гэндальф помолчал, вздохнул и продолжил:

— Где-то там, в темных заводях Ирисных Низин, Кольцо затерялось, исчезнув со временем даже из легенд и преданий. Нынче даже эта история памятна лишь для немногих, а продолжить ее до последнего времени не смогли бы и Мудрые. Я приложил немало усилий, чтобы разузнать побольше, и кое-что мне удалось. Так что слушай.

Со дня гибели Исилдура протекли века. На берегах Великой Реки, у самых пределов Глухоманья, обитал хоть и невысокий, но сноровистый и шустрый народец. Как он звался, нынче уж не прознаешь, но по всему выходит, что были они сродни хоббитам: вполне возможно, от них-то и пошли схватни. Воды они не боялись: рыбачили, вовсю плавали по Реке на тростниковых лодчонках, да и безо всяких лодок плавать умели не худо. Среди тамошних жителей выделялась одна зажиточная, большая семья, а за старейшину в ней была бабушка — строгая, мудрая и сведущая в старинных обычаях. Один из многочисленных отпрысков этого семейства — звали его Смеаголом — рос весьма пытливым. Манило его более всего то, что от глаз скрыто: он рыл в холмах глубокие норы, нырял на дно самых темных омутов, подкапывался под корни деревьев и растений. Наверх, правда, предпочитал не смотреть — кроны деревьев или цветы ему были без надобности. На гору, так ни за что не полезет, а вот в пещеру или овраг — со всем удовольствием.

В приятелях у него ходил некто по имени Деагол, тоже востроглазый и бойкий, но не такой проворный и сильный. Как-то раз спустились они на лодке к Ирисным Низинам, в самые камыши. Смеагол по своему обыкновению вынюхивал что-то на берегу, а дружок его удочку закинул. И тут клюнула рыбина, да, видать, такая здоровая, что Деагол ахнуть не успел, как плюхнулся в воду, и потянуло его ко дну. Удилище он выпустил и собрался всплыть, как приметил на дне что-то блестящее. Нырнул он поглубже, ухватил пригоршню ила и живо наверх. Вынырнул весь в тине, подплыл к берегу, прополоскал ладошку — глядь, а на ней чудесное золотое колечко. Так на солнышке и сияет, глаз не оторвешь. Любовался он своей находочкой, радовался, а из-за дерева за ним наблюдал Смеагол. Присмотрелся, подошел тихонечко сзади и говорит:

— Деагол, радость моя, отдай-ка его нам.

— С чего бы это? — удивился Деагол.

— Да с того, радость моя, что у нас сегодня день рождения, нам подарочек полагается, — ответил Смеагол.

— Эка придумал. Подарок ты от меня уже получил, совсем даже неплохой — или запамятовал? А эту штуковину я сам нашел, себе и оставлю.

— Вот как, радость моя, надо же… — проурчал Смеагол, схватил приятеля за горло и придушил — уж больно ему приглянулось яркое, блестящее кольцо, — и тут же надел его на палец.

Что случилось с Деаголом, никто так и не узнал: погиб он далеко от дома, а тело Смеагол ловко запрятал. Вернувшись домой, он вскорости обнаружил, что Кольцо делает его невидимкой. Открытие это обрадовало его несказанно, и рассказывать о нем он, конечно же, никому не стал. Очень ему понравилось незаметно подглядывать да подслушивать за кем захочется и безнаказанно устраивать всякие пакости. Кольцо наделяло его той мерой всевластия, какая была ему по уму и сердцу. Уличить его в чем бы то ни было не удавалось, но гадостную натуру не скроешь. Вскоре все родичи отвернулись от него: гнали отовсюду, а по случаю и лупили. Он в ответ кусал их за ноги. Воровство стало его привычным занятием. Никто не хотел с ним и парой слов перемолвиться, и он пристрастился разговаривать сам с собой, а там и вовсе стал издавать горлом невнятное бульканье — что-то вроде «голлум, голлум, голлум». Со временем его иначе и называть перестали — Голлум да Голлум. Под конец терпение родственников лопнуло: его прокляли и велели убираться прочь. Радея о семье, бабушка выгнала его из норы и строго-настрого запретила возвращаться.

Поначалу он поскулил, посетовал на царящие в мире жестокость и несправедливость, но деваться было некуда, и пришлось брести куда глаза глядят. А глядели они вверх по реке, пока не углядели сбегавший с гор ручей. Голлум свернул и двинулся к его истоку. Невидимыми пальцами он наловчился ловить рыбешку, а вот готовить отвык — ему и сырая годилась. Как-то раз в жару ему сильно напекло макушку, а когда он наклонился, чтобы попить, солнечные блики на воде больно резанули по глазам. Голлум удивился, потому как ходил не поднимая головы и думать забыл про солнце. Он посмотрел наверх, погрозил светилу кулаком, и тут его взгляд упал на маячившие впереди вершины Мглистых гор.

«А ведь там небось темнехонько да прохладненько, — подумалось ему. — Солнце это противное туда нипочем не сунется. Горы растут из земли, у них тоже есть корни, а там, под корнями, погребены прежние тайны, о каких наверху и не слыхивали».

Ночной порой поднялся он по склону, добрался до маленькой пещеры, из которой вытекал темный поток, и, извиваясь червяком, протиснулся внутрь. Так он исчез с лица земли и из памяти живущих. Кольцо вместе с ним кануло в подгорную тьму, и даже его создатель, когда стал набирать былую силу, так ничего и не прознал.

— Голлум! — воскликнул Фродо, кажется, только сейчас сообразив, о ком шла речь. — Голлум? Так эта и была та самая тварь, с которой повстречался Бильбо! Как все это гнусно!

— Гнусно-то гнусно, но еще больше грустно, — отозвался маг. — Такая беда могла приключиться с кем угодно, хоть бы и с хоббитом.

— Да с чего ты взял, что он хоббитам сродни? — спросил Фродо. — Мне что-то не верится.

— Верится-не верится, а это правда. О происхождении хоббитов я знаю поболее их самих, да и рассказ Бильбо наводит на мысль о родстве. Понимали-то они один другого прекрасно, куда лучше, чем хоббит понял бы гнома, орка или эльфа. И загадки у них были схожие.

— Верно, — согласился Фродо. — Хотя загадки, в общем-то, у всех народов похожи, говорят ведь: «Что хоббит, что гном, а спрос об одном». Зато хоббиты не мухлюют, а Голлум этот только и думал, как бы ему Бильбо надуть. Игру он затеял очень даже веселенькую: выиграешь, вот тебе хоббит на ужин, а проиграл — так ничем не рискуешь.

— И то верно, — не стал возражать маг. — Но кое-чего ты покуда не уразумел. Голлум, конечно, тварь злобная, однако даже он еще не совсем пропащий. Он оказался крепче, чем мог бы оказаться любой из Мудрых; таким, кто может быть сродни хоббиту. И где-то глубоко внутри у него сохранился заветный уголок, куда, будто сквозь щелочку, пробивался свет из прошлого. Думаю, ему было приятно услышать добрый голос, напоминавший о ветерке, деревьях, залитых солнцем лугах и всем прочем, давным-давно позабытом. Но в конце концов эти воспоминания лишь всколыхнули темную злобу, укоренившуюся в нем, как неизлечимый недуг. Увы, — Гэндальф вздохнул. — Для него надежда на исцеление слаба, хотя все-таки остается. Конечно, Кольцом он владел долго, сам уж и не помнил сколько, но надевал его нечасто: зачем это надо, в темени-то кромешной? Вот и не истаял, хоть и отощал донельзя, но призраком его не назовешь. Он худющий, но жилистый и крепкий. Однако Кольцо въелось в его сердце, и боль утраты непереносима. Лез он под гору вызнавать какие-то тайны, а на поверку вышло, что ничего стоящего там нет: темнотища да скука. Только и оставалось что добывать пищу, поедать ее украдкой, да вспоминать старые обиды. Несчастнее его не было: тьма ему опостылела, свет он терпеть не мог и лютой ненавистью ненавидел все и вся, а сильнее всего — Кольцо.

— Как это? — удивился Фродо. — «Прелесть» свою — и ненавидел? Ну а коли ненавидел, так почему не избавился от него? Почему не выбросил?

— Слушал ты меня, слушал, да так ничегошеньки и не понял, — покачал головой Гэндальф. — А пора бы, сказано-то немало. Он ненавидел и любил Кольцо, как ненавидел и любил себя. А выбросить его или еще как избавиться не мог: воли на то у него уже не осталось.

Кольца Владычества, Фродо, сами о себе заботятся. Предательски соскользнуть с пальца такое Кольцо может, но чтобы владелец с ним сам расстался — ни за что. Ну разве подумывать станет, не отдать ли его на сохранение кому другому, да и то лишь, пока Кольцо недолго у него пробыло. И подумками все, скорее всего, и закончится. Насколько мне известно, довести такой замысел до конца удалось только Бильбо. И то, признаюсь, не без моей помощи. Но даже Бильбо не смог бы просто взять да и выбросить Кольцо. Нет, Фродо, оно само решило сменить хозяина, а Голлум тут ни при чем.

— Само решило да к хоббиту поспешило? — усмехнулся Фродо. — Кстати он подвернулся. Да разве орк не подошел бы лучше?

— Ничего смешного тут нет, — зыкнул на него маг. — Пойми же, в том-то и есть главная загадка. Кольцо возжелало покинуть Голлума и покинуло, но как раз в это время в пещере появляется Бильбо. И «случайно» нашаривает его, в полнейшей, заметь, темноте.

Похоже, тут замешана не одна сила. Кольцо с самого начала хотело вернуться к своему хозяину. Исилдура оно покинуло и сгубило, подвернулось Деаголу — сгубило и его. Ну а Голлум… он тоже, считай, погибший. Как только хозяин Кольца воспрял, угнездился в Лихолесье, и его злая воля стала прощупывать мир, Кольцо почуяло это и бросило Голлума. Пользы от него, слабого и жалкого, больше не было никакой: на поверхность он высовываться не смел, да и не хотел, а Кольцо не собиралось навеки оставаться под землей. И тут случилось невероятное — подобрал его не кто иной, как Бильбо Беббинс, хоббит из Хоббитании.

Что-то тут кроется еще — в таких делах случайностей не бывает. Но и одними помыслами Врага случившегося не объяснить, вышло это, скорее всего, наперекор его воле. Вот и получается, что Бильбо суждено было найти Кольцо, а тебе, стало быть, суждено получить его в наследство. Признаться, только в этом я вижу проблеск надежды.

— А я признаюсь, что ничего такого не вижу, — промолвил Фродо. — Хотя, конечно, не все понял. Ты мне вот что скажи: как ты вызнал все это, насчет Голлума и Кольца? Или ты только догадки строишь?

Гэндальф посмотрел на Фродо, глаза его блеснули.

— Я и раньше-то знал немало, а разузнал еще больше, но отчитываться перед тобой не собираюсь. История Элендила, Исилдура и Кольца Всевластья памятна всем Мудрым. А твое Кольцо не может быть никаким другим, это доказывают огненные письмена, не говоря уж о других свидетельствах.

— Когда же тебе это открылось? — спросил Фродо.

— Да только что, на твоих глазах, — заявил маг. — Правда, что откроется, я знал заранее. Последняя проверка лишь увенчала долгие и трудные поиски истины. Так обстоит дело с Кольцом, но и насчет Голлума — как он оказался замешанным в такую историю — тоже пришлось поломать голову. Начал я, правда, с догадок, но больше их строить мне нужды нет. Я все знаю доподлинно. Я его видел.

— Голлума? — изумленно воскликнул Фродо.

— Его самого. Ясно же было, что без него до конца не разобраться. Пришлось поискать — времени ушло уйма, но не без толку.

— Так ты, наверное, знаешь, что случилось после того, как Бильбо от него сбежал. Правда ведь, знаешь?

— Как сказать… То, что ты уже слышал, я вызнал от Голлума, но тебе, конечно, его речей не пересказывал. У него ведь что ни слово, то ложь: все приходилось просеивать, как сквозь сито. Вот, например: мало того, что он упорно называл Кольцо «подарочком на день рождения», так еще и уверял, будто получил его от бабушки, у которой в чулане таких штуковин несчитано. Спору нет, бабушка Смеаголова была особой примечательной и в хозяйстве у нее много чего водилось, но чтобы она держала в кладовке эльфийские Кольца, да еще и раздавала кому ни попадя, это уж просто смех. Вранье нелепое, но изо всякой лжи можно извлечь крупицу правды.

Убийство Деагола не давало Голлуму покоя, вот он и придумал себе оправдание, а придумав, повторял снова и снова, сидючи в темноте да рыбьи кости обсасывая. Твердил одно и то же, себе и своей «прелести», пока сам себя не убедил. То был его день рождения, самый взаправдашний. Деаголу следовало отдать Кольцо, а не жадничать. Оно ведь не просто так появилось, а в день рождения — значит, с самого начала предназначалось ему в подарок. Выходит, оно и есть самый настоящий подарок… Ну и так далее.

Выслушивал я его бредни долго и терпеливо, но мне позарез нужна была правда, так что в конце концов пришлось проявить суровость и припугнуть Голлума огнем. Уж он и ныл, и канючил, и хныкал, и огрызался, но мало-помалу, словечко за словечком, удалось вытянуть из него подлинную историю, правда, только до игры в загадки да бегства Бильбо. Дальше ни в какую: как я ни нажимал, как ни грозил, ничего кроме туманных намеков не услышал. Кто-то запугал его до смерти, такого страху нагнал — куда там мне. Но и бессвязные вроде бы намеки кое во что складывались. Он бормотал, что теперь-то уж свое возвернет. Он не потерпит, чтоб его всякие шпыняли, из дому выгоняли, а потом еще и грабили. Нынче у него есть друзья, хорошие друзья и очень сильные. Они ему непременно помогут. Всем обидчикам не поздоровится, всем он задаст жару, а перво-наперво «ворюге Беббинсу». Бильбо он ненавидел смертной ненавистью, поминал чаще всего. Оно бы и ладно, худо другое — Голлум знал, кто Бильбо таков и откуда родом.

— Да как же он это вызнал?

— Как-как… Начать с того, что Бильбо по глупости сам ему представился, а выяснить остальное было нетрудно, стоило только наружу вылезти. Он и вылез. Года два не решался — орков боялся, а света солнечного и того пуще, — но все же не выдержал. Уж больно изводила его тоска по Кольцу. Но опять же — тоска-тоской, но Кольцо его больше изнутри не подтачивало, и он малость ожил. Хотя без Кольца годы навалились на него со страшной силой, и старость стала ощущаться острее, зато трусости поубавилось. К тому же его терзал неутолимый голод.

К свету, что солнечному, что лунному, он относился с ненавистью и страхом, и от этого, я думаю, ему уже не избавиться. Но помогла хитрость — он скоренько наловчился прятаться в тенях и передвигался все больше глухими ночами, своими бледными глазами высматривал в темноте мелких зверушек, их и ловил. Отъевшись, надышавшись свежего воздуха, Голлум окреп, осмелел и, как следовало ожидать, добрался-таки до Лихолесья.

— Там ты его и нашел?

— Видел я его там, но он и до того попетлял немало, выискивая след Бильбо. Куда только его не заносило… Дознаться ведь непросто: что ни спросишь, он только ноет, бранится да грозится. «Что там у него было в кармане, что? Он не говорил, нет, не хотел. А мы не догадались, моя прелесть, как же мы могли? Гадкий вопрос, нечестный. Обманщик, он первый смошенничал. Играл не по правилам. Нам бы его придушить, да, моя прелесть, придушить. Но ничего, мы до него доберемся…»

Ну и так далее, в том же роде. Полагаю, тебе уже хватило, а представь, каково мне пришлось. Но терпение вещь полезная: слушаешь вроде бы околесицу, однако то там намек проскользнет, то сям… Сопоставляя одно с другим, я понял, что он дошлепал до Эсгарота и даже прокрался в Дол. Шастал там по улицам, высматривал, вынюхивал, выслушивал, и не напрасно. Тамошний край молвой полнился, и имя Бильбо было у всех на слуху. Домой твой дядюшка возвращался открыто, ничуть не таясь, так что вскоре Голлум прознал все, что ему было надо.

— Но коли так, ему ничего не стоило проследить путь Бильбо до дому, — заметил Фродо. — Почему же он в Хоббитанию-то не заявился?

— Видать, не вышло, — ответил Гэндальф, — хотя, думаю, он пытался. Двинулся поначалу на запад, и уже до Великой Реки дотопал, а там вдруг свернул. Дальней дороги Голлум, конечно же, не боялся, с пути его сбило что-то другое. Так и друзья мои думают, которые этого проныру выслеживали.

Первыми его след подняли эльфы Лихолесья. Без особого, замечу, труда: след был свежий, к тому же весь лес переполошили жуткие слухи. Зверушки и птицы, да и лесные люди были до смерти напуганы неуловимым кровожадным призраком. Он взбирался на деревья и разорял гнезда, заползал в самые глубокие норы и похищал детенышей, залезал в окна, добирался до колыбелей.

Но на западной окраине Лихолесья след начал петлять, а потом Голлум свернул на юг и покинул эльфийский край. Эльфы дальше не пошли, а я… Я, Фродо, допустил ошибку. Не единственную, конечно, но уж эта-то точно нам не раз аукнется. И как только меня угораздило оставить все как есть? Напрасно я позволил ему уйти, но у меня и других дел хватало, к тому же я еще доверял познаниям Сарумана.

Так или иначе, промашка эта обернулась для меня черными днями и бессонными ночами: долгие годы я не знал покоя. А когда, уже после ухода Бильбо, стало ясно, что Голлум нужен мне позарез, его след давно простыл. Не видать бы мне Голлума как своих ушей, но выручил Арагорн. Он давний мой друг, а уж следопыт отменный — в наши дни ему равных нет. Мы с ним на пару все Глухоманье обшарили, только впустую. Я уж совсем было отчаялся и обратился к другим заботам, а вот Арагорн не отступился. Рисковал он отчаянно, однако вернулся не с пустыми руками: приволок с собой Голлума.

Все началось с начала: где он пропадал, что делал, Голлум не признавался. Только скулил без конца, обзывал нас злыми и жестокими, а больше всего просто булькал: «голлум, голлум, голлум». Пробовали мы надавить, но он дрожал, ежился да лизал свои длиннющие пальцы, словно вспоминал страшные пытки. Так ничего и не сказал, но, боюсь, сомнений нет: шаг за шагом, миля за милей он прокрался на юг — и угодил в Мордор.

Повисла гнетущая тишина: Фродо слышал лишь гулкое биение собственного сердца. Сэмовы ножницы и то, кажется, перестали щелкать.

— Да, — повторил Гэндальф, — в Мордор. Что неудивительно — воля Темного Властелина собирает туда, под его руку, все, что есть в Средиземье испорченного и злого. Голлум как раз таков, к тому же он отмечен Кольцом, а значит, обращен слухом к этому зову. Всюду шептались о том, что на юге вновь поднялась Тень, исполненная гибельной ненависти к западу. Где, как не там, было ему искать друзей, которые помогут поквитаться с обидчиками?

Жалкий глупец! Он долго вертелся у мордорских рубежей, пронюхал, видать, больше, чем следовало, и под конец попался. Его схватили и подвергли допросу, а тамошние допросы без пыток не обходятся. Но из Мордора Голлум выбрался: Арагорн выследил его на обратном пути. Едва ли ему удалось сбежать: скорее, его отпустили и уж, конечно, с каким-нибудь пакостным заданием. Но это теперь значения не имеет: самое худшее уже свершилось.

Да, самое худшее. Враг узнал о Кольце и понял, что это за Кольцо. Где пал Исилдур, ему и раньше было ведомо, а теперь он прослышал, где и когда раздобыл Кольцо Голлум. Случилось это невероятно давно, и коли Голлум по сию пору жив, значит, Кольцо — одно из Великих. А какое — тут особо гадать нечего. Эльфийские никогда не терялись, и в них нет скверны. Семь гномьих и Девять других у него на счету. Остается Одно — его собственное. Ну и кроме того он прознал про хоббитов и про Хоббитанию. Ох, Фродо, боюсь, для него уже не секрет, где находится ваш край. И еще боюсь, имя Беббинс для него больше не пустой звук.

— Ну и жуть! — простонал Фродо. — Такого ужаса я и представить себе не мог, даже после всех твоих пугающих намеков. Гэндальф, друг мой, как же мне быть? Какая жалость, что Бильбо не прикончил этого поганца, была же возможность!

— То-то и оно, что жалость. Именно жалость, жалость и милосердие остановили его руку. И Бильбо внакладе не остался. Уверен, Кольцо не поработило и не сгубило его как раз потому, что начал он с жалости!

— Может, ты и прав, — покачал головой Фродо. — Но только к Голлуму у меня никакой жалости нету.

— Ты его не видел, — заметил маг.

— Не видел и не хочу, — отрезал Фродо. — И тебя не понимаю. Неужто вы все — и ты, и эльфы — после всех этих злодеяний оставили его в живых? Это ж враг из врагов, не лучше орка. Он заслуживает смерти!

— Не спорю, еще как заслуживает. Только не он один. Смерти, знаешь ли, многие из живущих заслуживают, а иным из умерших, безвинно сгинувшим — жить бы да жить. Можешь ты их воскресить? А коли нет, так не спеши осуждать на смерть. Прозревать грядущее не дано даже мудрейшим из Мудрых. Не то чтобы я тешил себя надеждами на исцеление Голлума, однако и такое возможно. И его судьба накрепко связана с судьбой Кольца. Чует мое сердце: к добру ли, к худу, он о себе еще напомнит. Вполне возможно, что когда пробьет решающий час, как раз жалость Бильбо определит участь многих, и не в последнюю очередь — твою. Так или иначе, убивать его мы не стали. Он очень стар и безмерно жалок. Лесные эльфы держат его под стражей, под строгим присмотром, но без жестокости. Они мудры и добросердечны.

— Ладно, — промолвил Фродо. — Положим, Бильбо поступил правильно, не убив Голлума, но зачем он оставил себе Кольцо? И зачем передал его мне? А ты куда глядел? Нет чтобы заставить меня выбросить его или уничтожить!

— Выбросить? Уничтожить? — проворчал маг. — У тебя что, уши позакладывало? Думал бы, прежде чем говорить! Выбросить его можно разве по недомыслию. Такие Кольца рано или поздно находятся. Попади оно в дурные руки, беды не оберешься, но хуже всего — оно могло бы попасть в руки Врага. Да что там могло, наверняка бы попало, ведь он тянется к Кольцу всей своей волей, а оно — к нему.

Конечно, дорогой мой Фродо, тебе им владеть опасно, и не думай, будто меня это не тревожит. Но слишком уж многое на кону — тут без риска не обойтись, хотя поверь: даже когда я бывал в отлучке, за тобой и за всей Хоббитанией неусыпно присматривали мои друзья. Надевал ты Кольцо нечасто, так что особого вреда оно тебе не причинило. К тому же девять лет назад я еще всей правды не знал, а с той поры мы не виделись.

— Хорошо, — не унимался Фродо. — Не выбросить, так уничтожить. Сам же говорил, что это надо было сделать давным-давно. Нет бы предупредить меня, весточку какую послать! Я бы с этой штуковиной давно покончил.

— Хотелось бы знать, как? — промолвил Гэндальф. — Ты пробовал?

— Нет, конечно, — пожал плечами Фродо. — Но должен же быть способ: молотком его расплющить или расплавить…

— Вот и попробуй, — предложил маг. — Хоть сейчас!

Фродо снова достал Кольцо из кармана и посмотрел на него. Огненные письмена пропали без следа, золото выглядело совершенно гладким. Хоббит невольно восхитился совершенством формы — прелесть, да и только! Вынул-то он Кольцо с намерением швырнуть в камин, но не тут-то было: оказалось, что это совсем непросто. Взвешивая Кольцо на ладони, он припомнил все, сказанное Гэндальфом, собрался с духом, размахнулся… и поймал себя на том, что торопливо прячет Кольцо в карман.

Маг невесело рассмеялся.

— Вот видишь! Тебе самому уже не заставить себя с ним расстаться или повредить его. А как бы заставил тебя я? Разве что силой, но ты бы этого не вынес. А истребить его — на это ни твоей, ни моей силы не хватит. Бей по нему хоть кузнечным молотом, на нем и вмятины не останется. В твоем камине и простое-то золото не расплавишь, а Кольцо — сам видел — в нем даже не нагрелось. Во всей Хоббитании не найдешь кузницы, чтобы с ним разделаться, да что в Хоббитании… Ему не страшны даже горнила и наковальни гномов. Говорят, будто Кольцо Владычества можно расплавить в драконьем пламени, но драконы нынче не те. И я сомневаюсь, чтобы даже Анкалагон Черный сумел истребить Кольцо Всевластья, выкованное самим Сауроном. Есть только один способ избавиться от него: добраться до Ородруина и швырнуть Кольцо в Бездну Рока, его огнедышащее жерло. В недрах Огненной горы оно сгинет навеки — если ты действительно хочешь его уничтожить.

— Конечно, хочу! — воскликнул Фродо. — Еще как хочу… то есть… это… хочу, чтобы оно сгинуло. Но сам-то я… мне это не по плечу. Почему я?

— Вопрос не праздный, но, боюсь, ответа на него нет, — промолвил маг. — Особых достоинств — силы редкостной или, паче того, мудрости за тобой доселе не замечалось. Но ты избран, а стало быть, придется обходиться той силой и мудростью, какие тебе отпущены.

— Да отпущено-то мне их кот наплакал! Другое дело ты — и сильный, и мудрый. Возьми Кольцо и покончи с ним.

— Нет! — вскричал Гэндальф, вскакивая на ноги. — Ни в коем случае! Возьми я его, и сила моя возрастет стократ, но собой мне уже не быть. Моим уделом будет ужасающее всевластие, а надо мной будет властвовать Кольцо, — глаза мага вспыхнули, лицо словно озарилось внутренним пламенем. — Не искушай меня, Фродо! Я вовсе не желаю уподобиться Темному Властелину. Мне боязно было бы даже взять его на хранение, не говоря уж о том, чтобы им воспользоваться. Кольцу ведомо, как найти путь к моему сердцу, ведомо, что я исполнен жалости ко всем беспомощным и слабым созданиям и нуждаюсь в великой силе, чтобы их защитить. Мне не устоять перед соблазном прибегнуть к этой силе во имя добра — добра, что неминуемо обернется величайшим злом!

Маг подошел к окну, отдернул занавески и распахнул ставни. Комнату залил солнечный свет. Видно было, как по садовой тропке, насвистывая, идет Сэм.

— Вот такие дела, — промолвил маг, обернувшись к Фродо. — Я готов помогать тебе, помогать во всем и всегда, но бремя это ложится на твои плечи. — Гэндальф положил руку на плечо хоббита. — Решай, и с решением не затягивай. Враг медлить не станет.

Воцарилось молчание. Маг снова уселся, раскурил трубку и вроде бы погрузился в раздумья, однако из-под опущенных век внимательно присматривался к хоббиту. А тот сидел неподвижно, уставясь на багровеющие уголья, и ему чудилось, будто видит он перед собой бездонный колодец пламени — огненное жерло Ородруина.

— Итак, — заговорил наконец Гэндальф. — Что ты надумал? Решил что-нибудь?

— Нет! — Фродо потряс головой, стряхивая огненное наваждение, и с удивлением обнаружил, что по-прежнему сидит в светлой, уютной комнате, а за окошком раскинулся залитый солнцем сад. — Хотя… Наверное, решил. По всему выходит, что до поры мне придется оставить Кольцо у себя: хранить его, что бы оно со мной ни содеяло.

— Главное, не надевай его, помни, зачем ты его хранишь, и оно не скоро склонит тебя ко злу.

— Да уж надеюсь. А заодно надеюсь, что ты подыщешь для него более подходящего Хранителя. Но когда это будет — а пока получается, что я и сам в опасности, и могу навлечь беду на всех и на каждого, кто только будет со мной рядом. Нет, здесь мне оставаться нельзя. Как ни крути, а придется и Бебень бросить, и Хоббитанию покинуть.

Он вздохнул.

— Хоббитанию надо спасать во что бы то ни стало. А ведь смешно — я порой думал, что всем здешним недотепам да пустобрехам хорошая встряска пойдет только на пользу; чуть ли не драконов призывал на их головы. А вот запахло бедой и стало понятно — пусть уж лучше здесь все будет по-прежнему. Приятно ведь знать, что где-то позади Хоббитания, мирный, спокойный край, хоть мне этого края уже и не видеть.

Уйти-то я и раньше подумывал, и с Бильбо, да и потом тоже. Но мне это представлялось прогулочкой, интересным приключением, и непременно с хорошим концом. Ан нет, все не так выходит. Бежать очертя голову незнамо куда: впереди — мрак, позади — смерть. Идти, опять же, придется, наверное, одному — так ведь? Страшно мне, Гэндальф, слов нет как страшно. Враг ведь могуч и грозен — а я кто?

Но странное дело — произнося эти слова, Фродо вдруг ощутил почти непреодолимое желание отправиться вслед за Бильбо, может быть, даже повстречаться с ним. Страх и тот отступил: хоббит едва было не сорвался с места и не припустил по дороге, как в свое время Бильбо, позабывший носовой платок.

— Ну Фродо, ну дорогой мой! — воскликнул Гэндальф. — Не зря я говорил, что вы, хоббиты, удивительнейший народ. Вроде бы все ваши повадки как на ладони, поживешь с вами месяц и думаешь, будто все про вас знаешь, а вы, годков этак через сотню, такое выкинете… Недооценил я тебя, дружище, не ожидал такого ответа. А вот Бильбо, он в наследнике не ошибся, хоть и не знал, насколько это окажется важно. Ты прав, Фродо, кругом прав. Кольцу в Хоббитании оставаться нельзя. Уйти придется: так оно и для тебя лучше будет, и для других тоже. И Беббинсом тебе больше не зваться: такое имечко где-нибудь в Глухоманье поминать опасно. Дай-ка я тебе другое придумаю. А вот — будешь Подхолмсом.

В одном я с тобой не соглашусь: отправляться в одиночку вовсе не обязательно. В компании-то оно сподручней. Но тут нужен надежный друг, чтобы сам вызвался, зная, на что идет. Сыщется ли такой — тебе виднее, но коли станешь подбирать спутника, будь осторожнее. И язык держи за зубами, даже с друзьями. У Врага, знаешь ли, повсюду есть уши.

Вдруг Гэндальф замер и прислушался. Фродо тоже насторожился — слишком уж тихо было вокруг. Маг бесшумно скользнул к окошку, а потом с удивительной быстротой перегнулся, протянул руку и что-то схватил. Послышался визг: маг подтянул за ухо к подоконнику Сэма Гужни.

— Клянусь бородой! — прогремел Гэндальф. — Это же Сэмиус! Попался, голубчик! А ну выкладывай, что ты там делаешь?

— Ничего такого… господин Гэндальф, сударь, я просто травку подстригал. Вот, поглядите! — и в доказательство Сэм показал магу садовые ножницы.

— Нечего мне тут голову морочить, — грозно промолвил Гэндальф. — Я не глухой, слышу, что ножницы твои давненько не щелкают. Ну что, Фродо, видишь — у тебя уже и под окнами завелись шпионы.

— Что вы, сударь, какие еще пионы? Им пора не приспела, да и садим мы их по Бугру пониже…

— А ну кончай дураком прикидываться! — Глаза Гэндальфа сверкнули, седые брови поднялись дыбом. — Живо сознавайся, давно ли подслушиваешь и что услышал?

— Господин Фродо, сударь! — взмолился Сэм, дрожа от страха. — Вы хоть за меня заступитесь! Он же меня сейчас невесть во что превратит, так что и папаша родной вовек не признает. А я ведь не со зла, ничего худого я не хотел, честное-пречестное!

— Да не трясись ты, — промолвил Фродо, едва сдерживая смех, хотя и был несколько озадачен, если не сказать — встревожен. — Господин Гэндальф знает, что ты не злодей какой. Ни во что он тебя не превратит, только отвечай честно, не вздумай хитрить.

— Ну так, сударь… — начал Сэм заплетающимся языком. — Услышал-то я много всякого, не все, правда, понял… Ведь чего только не поминалось: и враг какой-то, и кольца эти волшебные, и гора огнедышащая, и драконы, и господин Бильбо, и перво-наперво — эльфы. Как тут было удержаться? Сами ведь знаете, я такие истории страсть как люблю. И все в них правда, что бы там Охряк ни долдонил. Те же эльфы… Вот бы мне на них посмотреть! Господин Фродо, возьмите меня с собой!

Неожиданно Гэндальф расхохотался.

— Давай-ка сюда, — проговорил он сквозь смех и, втащив изумленного Сэма через окошко вместе с садовыми ножницами и граблями, поставил его на пол. — Эльфов тебе посмотреть охота, так, значит? — вроде бы и сурово, но как-то по доброму спросил маг. — Стало быть, ты слышал, что господин Фродо из Хоббитании уходит?

— Так уж вышло, сударь. Я как услышал, что хозяин дом покидает, так аж поперхнулся: тут-то вы меня и словили.

— Ничего, Сэм, не поделаешь, зовет меня путь-дорога, — печально подтвердил Фродо. Только сейчас он с горечью осознал, что покинуть придется не только милый уютный Бебень. — А вот ты, — он строго посмотрел на садовника, — ты, если и впрямь мне добра желаешь, молчи обо всем. Понял? Вздумаешь языком молоть, так Гэндальф мигом превратит тебя в пятнистую жабу, да еще и полный сад ужей напустит.

Сэм задрожал и грохнулся на колени.

— А ну-ка встань, Сэм, — сказал ему Гэндальф. — Я тут кое-что получше придумал. Наказание для тебя в самый раз: чтоб подслушивать наперед было неповадно, а проболтаться — так некому. Ты пойдешь с господином Фродо!

— Я? — Сэм запрыгал, словно щенок перед прогулкой. — Пойду с хозяином? Эльфов посмотрю и всякие разности? Ура-а! — закричал он и неожиданно ударился в слезы.

Глава 3 Втроем веселее

— Надо уходить скрытно, но времени не терять, — заявил Гэндальф.

Разговор этот происходил две недели спустя после того, как Фродо принял решение. Принять-то принял, а вот собраться никак не мог.

— Да знаю я, — вздохнул хоббит. — Но ведь это не просто — чтобы тебе и скрытно, и скоро. Не могу же я взять да исчезнуть на манер Бильбо, тут уже слухов пойдет — на всю Хоббитанию.

— Само собой, — согласился маг. — Исчезать нельзя ни в коем случае. Я сказал «не терять времени», однако это не значит «немедленно». Пораскинь мозгами, как уйти из Хоббитании без лишнего шума. Такое стоит небольшой задержки, но, повторяю, небольшой. Затягивать не советую, как бы себе на шее петлю не затянуть.

— А что, если осенью, после нашего дня рождения? — спросил Фродо. — Уж к тому-то времени я все утрясу…

По правде сказать, как дошло до дела, Фродо и думать-то об уходе расхотелось. Привычный, поднадоевший Бебень стал казаться донельзя родным и уютным, а уж распрощаться с ним летом не было никаких сил. «Ничего, — убеждал себя Фродо, — осенью полегче будет». Охота к скитаниям всегда накатывала по осени, и где-то глубоко внутри он уже определился: «Уйду сразу после дня рождения: своего пятидесятого, а дядюшкиного — сто двадцать восьмого». Втемяшилось ему, будто это день — самый подходящий, ну а почему, в общем-то, понятно. Только пример Бильбо и позволял хоть как-то смириться с неизбежностью. О Кольце и тем более о том, куда оно может завести, Фродо старался думать как можно реже. С Гэндальфом он своими мыслями не делился. Может, маг о чем и догадывался, но кто ж его знает?

— Это годится, — с улыбкой кивнул Гэндальф. — Но только чтобы не позже. Тревожно мне. И уж будь добр, «утрясай» все по-тихому, чтобы никто не прознал, куда ты собрался. И за Сэмом присматривай, а то начнет сдуру языком молоть, тут и точно быть ему жабой.

— Ну, куда я собрался, проболтаться, положим, мудрено, — заметил Фродо. — Самому бы знать…

— Не глупи! — оборвал его Гэндальф. — Речь не о том, чтобы ты адреса на почте оставлял! Никто не должен знать, что ты покидаешь Хоббитанию. Пойти-то можно на все четыре стороны, но какую дорогу ты выберешь, должно остаться тайной.

— А и вправду, какую? Вот ведь незадача, об этом я и не подумал. Впрочем, трудно придумать что-то толковое, когда цель неизвестна. Вот Бильбо, он шел за сокровищем, туда и обратно. А у меня все вроде как навыворот: сокровище уноси, о возвращении и не думай. Так, что ли?

— Столь далече тебе не заглянуть, да и мне тоже. Может статься, придется тебе идти к Огненной горе, а возможно, это бремя ляжет на кого-нибудь другого. Ясно ведь, ты пока к такому пути не готов.

— Это уж точно, — вздохнул Фродо. — Но куда мне податься, хоть поначалу?

— Куда ни подашься, опасности не минуешь, но и нарываться на нее без нужды не след. Хочешь совет — отправляйся в Разлог. Раньше туда можно было добраться без особых хлопот. Нынче, правда, на всех дорогах неспокойно, а что к осени будет…

— Разлог… — повторил Фродо. — И то сказать, пойду на восток, к Разлогу. Сэма возьму, пусть на эльфов насмотрится. То-то ему радости будет!

Говорил хоббит вроде бы беспечно, но в сердце его вдруг пробудилось горячее желание увидеть обитель Элронда Полуэльфа и вдохнуть воздух той благословенной долины, где до сих пор мирно и счастливо живет Чудесный Народ.

Однажды летним вечером окрестности Хоббитона облетела невероятная новость. По всем трактирам, от «Плюща» до «Зеленого дракона», напрочь позабыв о великанах и прочих порубежных диковинах, толковали лишь об одном: оказывается, господин Фродо продает — ежели уже не продал — свой Бебень. И ведь кому — Хапни-Беббинсам!

— Небось хорошую цену взял, — предполагали одни.

— Это с Лобелии-то? — смеялись другие. — Да она за грош удавится!

Старый Отто этой радости не дождался: он дотянул до ста двух, но уж несколько лет как помер.

Цена, конечно, волновала многих, но еще больше народ дивился тому, с чего это Фродо вздумалось продавать такую чудную норку. Ходили слухи (распространению коих немало способствовал сам Фродо), что наследничек растранжирил-таки дядюшкины богатства, а поиздержавшись, продал Бебень, чтобы на вырученные средства устроиться на жительство поскромнее, где-нибудь у своей родни в Баковинах, подальше от Хоббитона.

— А главное, от Хапнюков подале, — добавляли некоторые. Правда, этому верили далеко не все: слишком уж прочно засело в хоббитских головах представление о безмерном богатстве Беббинсов. Многие твердо стояли на том, что воду опять мутит Гэндальф, хотя какой магу с того прок, никто сказать не брался. Каждый в округе знал, что Гэндальф (пускай он с Бугра носу не казал) прячется у Фродо. Но безденежье ли тому причиной, ворожба ли лихая, в одном сомневаться не приходилось: Фродо возвращался к Брендибакам, туда, где вырос.

— Да, — отвечал он, когда спрашивали напрямую. — Осенью переберусь, дело решенное. Мерри Брендибак подыскивает для меня славную норку или небольшой домик.

На самом деле — тут и правда не обошлось без помощи Мерри — Фродо уже подобрал и купил уютный домик в Сухом Овражке под самыми Баклушами. Решительно все, кроме, конечно, Сэма, считали, что там он поселится навсегда. Это было по крайней мере объяснимо: в Баковинах родился — туда и воротился. Фродо на уме другое держал, но путь-то его все равно лежал на восток, а по пути туда Баковин никак не минуешь.

Гэндальф пробыл в Хоббитании больше двух месяцев, но как-то вечером в конце июня, когда о всех планах с Фродо было уже говорено-переговорено, он неожиданно объявил, что на следующее утро должен уйти.

— Надеюсь, ненадолго, — заверил маг хоббита. — Надо на юг наведаться, кое-что разузнать. Засиделся я у тебя, пора косточки размять.

Шутливый тон Гэндальфа ничуть Фродо не обманул: он сразу насторожился.

— Что-то случилось?

— Ничего особенного. Слухи всякие, то да се… Может, и чепуха, а проверить нелишне. Если выяснится, что тебе необходимо поторопиться, я тут же ворочусь, а нет, так весточку пришлю. А пока делай все, как задумано. Об одном прошу — поосторожнее с Кольцом. Не надевай его!

Уходил маг на рассвете.

— Жди меня со дня на день, — сказал Гэндальф, прощаясь. — А ко дню рождения твоему я точно поспею. Вместе и выйдем. Так оно надежнее будет.

Поначалу Фродо места себе не находил, гадая, что за вести обеспокоили старого мага, но мало-помалу тревога улеглась. Лето выдалось на редкость погожее, а такой щедрой, урожайной осени в Хоббитании не помнили давно. Яблоневые ветки клонились к земле под тяжестью душистых плодов, соты сочились янтарным медом, а в полях наливались тугие золотые колосья.

Лишь когда осень уже вступила в свои права, хоббита вновь стало одолевать беспокойство. Близился сентябрь, до дня рождения оставалось всего ничего, а от Гэндальфа не было ни слуху ни духу. Сборы, однако же, шли своим чередом. Друзья — Фредегар Бульбан, Фолко Сведун и, само собой, Пиппин с Мерри — помогали Фродо паковать вещички. Так помогали, что всю усадьбу вверх дном перевернули.

Двадцатого сентября к Брендивинскому мосту отправились две крытые подводы, битком набитые утварью, которую Фродо предпочел не продавать. Чуть ли не весь следующий день он проторчал у ворот, высматривая Гэндальфа: не высмотрел, и спокойствия это ему не добавило.

Пятидесятилетие пришлось на четверг. С утра распогодилось, солнышко светило и пригревало, как и в день памятного Угощения. Гэндальф так и не появился. Вечером пришлось садиться за стол без него. Накрыли скромно, на пятерых — самого Фродо и четырех его помощников. Хозяин сидел понурясь: сердце его тяготила предстоящая разлука с ничего не подозревавшими друзьями. До веселья ли тут?

Однако молодые хоббиты пребывали в великолепном расположении духа и сумели-таки расшевелить приунывшего Фродо. В столовой не осталось ничего, кроме стола и стульев, но еда была отменной, а вино и того лучше. Содержимое винного погреба Фродо продавать не стал.

— Что бы ни случилось с прочим моим добром, когда Хапни-Беббинсы наложат на него лапы, это я пристроил наилучшим образом, — заявил он, похлопав себя по животу, после того как осушил последний кубок «Старой винодельни».

Друзья шутили, смеялись, горланили песни, наперебой поминали былые проказы, а под конец, как было заведено, выпили за здоровье Бильбо. Потом они вышли подышать свежим воздухом, поглядели на звезды — и на боковую. Праздничный вечер завершился. Гэндальфа не было.

На следующее утро друзья погрузили непроданный скарб на последнюю подводу. Толстень (так звали Фредегара в своей компании) взялся за вожжи, Мерри уселся рядом. Давно было договорено, что они поедут вперед и подготовят домишко к прибытию нового хозяина.

— Надо же кому-то привести все в порядок, — бросил на прощание Мерри. — А вы поспешайте, а то знаю вас, лежебок: наладитесь дорогой под каждым кустом дрыхнуть, так и к послезавтра не доберетесь.

Фолко после завтрака ушел домой, и в усадьбе остались Фродо да Пиппин. Фродо вертелся как на иголках, все ждал Гэндальфа. Ждать решил дотемна, а если маг и тогда не появится, пусть отправляется к Сухому Овражку сам. Глядишь, еще и обгонит. Фродо собирался идти пешком: уж больно хотелось напоследок поглядеть на Хоббитанию, а дотопать до Баковин налегке вовсе даже не трудно.

— Жирок сгоню, и то польза, — ворчал он, глядя на себя в пыльное зеркало, оставшееся висеть в полупустой прихожей. Дальние прогулки Фродо забросил уже давно и в последнее время заметно раздобрел.

После завтрака добавилось еще досады: в усадьбу заявилась Лобелия со своим белобрысым отпрыском Лотто.

— Наконец-то наше! — воскликнула она, едва переступив порог. Это было невежливо да и, строго говоря, неверно — по условиям купчей Фродо оставался хозяином до полуночи. Но нетерпение Лобелии представлялось простительным: дожидаться старушке пришлось на семьдесят семь лет дольше, чем она когда-то надеялась, и ей уже стукнуло сто. И пришла она — как объяснила — не из праздного любопытства, а чтобы удостовериться, все ли цело, не прибрал ли кто к рукам чего не положено. Ну и, само собой, за ключами. Удостоверялась долго — принесла с собой полную опись и сверяла с ней каждую мелочь. Чтоб только выпроводить, Фродо дал ей запасной ключ и обещал, что второй оставит у Старбеня Гужни. Лобелия фыркнула, скривилась, всем своим видом выказывая уверенность, что «эти голодранцы Гужни к утру всю нору обчистят», но уйти ушла.

Фродо ее даже чаем не попотчевал.

Сам-то он чаю попил: на кухоньке, вместе с Пиппином и Сэмом. Насчет Сэма было объявлено, что он отправится в Баковины приглядеть, по первости, за новым садиком господина Фродо. Старбень не возражал, хотя и ворчал: у иных прочих, дескать, все как у хоббитов, а ему на старости лет Лобелию в соседки нарядили.

— Больше уж мне здесь не чаевничать! — промолвил Фродо, отодвигая стул. Посуду за собой мыть не стали, предоставив это удовольствие Лобелии.

Все, что предназначалось в дорогу, Сэм с Пиппином увязали в три котомки и выставили их на крыльцо. Пиппин пошел напоследок прогуляться по саду, а Сэм куда-то исчез.

Зашло солнце. В сумерках усадьба выглядела унылой, опустевшей и разоренной. Проблуждав бесцельно по знакомым комнатам — на стенах стаяли отблески закатных лучей, и из углов прокрадывались тени, — Фродо вышел в сад и спустился к дальней калитке. Постоял, приоткрыл, прошел немного по дорожке. Ему казалось, что вот-вот из темноты выступит Гэндальф.

В чистом небе уже разгорались звезды.

— Славная будет ночка, — проговорил он вслух, — в самый раз для прогулочки. Хватит уже болтаться без толку из угла в угол. Все, пора идти. Жаль, что без Гэндальфа, но ничего, он нагонит.

Фродо совсем уж было повернулся, чтобы идти в дом, но тут неожиданно услышал голоса из-за угла, не иначе как с Бебнева наулка.

Говорили двое: Старбенев-то голос Фродо сразу признал, а вот второй был незнакомый и звучал прямо-таки гадостно. Слов чужака разобрать не удавалось: он вроде спрашивал, а Гужни отвечал — громко и явно желая поскорее отделаться.

— Нету господина Беббинса, уехал он. Как-как? Вестимо как, на подводе. Добро свое повез, и Сэм мой с ним отправился. Да сказано ж вам, усадьбу продал и уехал. А вот зачем, сударь, да почему, это дело хозяйское — не мое, стало быть… Да и не ваше. Куда? Какой секрет — в Сухой Овражек подался, к самим Баклушам. Да, конец неблизкий. Нет, сроду там не бывал и не тянет: дурной там народ, в Баковинах этих. Какое передать, кому? Нет, не возьмусь. Спокойной ночи!

Разговор смолк. Фродо расслышал удалявшиеся шаги и почему-то испытал огромное облегчение оттого, что любопытный чужак не стал подниматься к усадьбе.

«Сколько все-таки у нас любителей совать нос в чужие дела, — подумал он. — Вконец уж издергали расспросами своими дурацкими. Вот и Старбеню покоя нет».

Фродо уже собирался спросить старого Гужни, кто к нему приставал, да так и не собрался: неожиданно передумал и быстро зашагал к усадьбе.

Пиппин сидел на крыльце, привалившись к своей торбе. Сэма не было. Фродо открыл дверь и позвал.

— Эй, Сэм! Где ты там, вылезай! Пора уже.

— Бегу, сударь, бегу! — донеслось из темноты. Вскорости появился Сэм. Он вытирал рот: не иначе как прощался в погребе с пивным бочонком.

— Все уложено? — спросил Фродо.

— А то как же, сударь? Все готово, вот я и решил подзаправиться на дорожку.

Фродо закрыл круглую дверь, запер на ключ, а ключ вручил Сэму.

— Бегом домой: отдашь своему Старбеню, а оттуда напрямик к калитке за лугом. Там встретимся. Уходить будем задворками, а то в Хоббитоне нынче от любопытных не протолкнешься. Ну, давай, одна нога здесь, другая там.

Сэм припустил к наулку.

— Вот наконец и выходим, — сказал Фродо Пиппину. Они вскинули на спины котомки, взяли в руки палки и, обогнув угол, двинулись вдоль стены.

— Прощайте! — молвил Фродо, бросив последний взгляд на темные, пустые окна, помахал им рукой и (точь-в-точь тем же путем, что когда-то и Бильбо) поспешил следом за Перегрином по садовой тропке. Хоббиты перемахнули низенький плетень, и под ногами зашелестела луговая трава. Они затерялись в темноте.

У подножия западного склона Бугра остановились и только успели подтянуть лямки котомок, как заслышали топот да пыхтение. Подоспел Сэм: на спину он навьючил набитый до отказа здоровенный мешок, на голову нахлобучил что-то вроде бесформенного мешка из пыльного фетра, хотя послушать его — так выходило, будто это шляпа. В темноте его запросто можно было принять за гнома.

— Небось самое тяжелое мне позасовывали, — шутливо вздохнул Фродо. — Ну что ж, придется, как улите бедной, весь дом на себе тащить.

— Давайте, сударь, мне переложим, — с не совсем искренним рвением предложил Сэм. — Мой-то мешок почитай пустой, туда еще много влезет.

— Ну уж нет, Сэм, — возразил Пиппин. — Нечего ему ныть — что сам велел, то и уложено. Снесет, не переломится, а жирок растрясет, оно и лучше. Вон какой живот нарастил, скоро на нос полезет.

— Пожалейте старого немощного хоббита, — рассмеялся Фродо. — Этак ведь пока мы в Баковины притопаем, я вконец исхудаю, превращусь в тростиночку… Ладно, ладно, пошутил я. Чай, не слепой, вижу, что Сэмчик перестарался, чуть ли не весь мой Бебень в свой заплечный бебень запихал. Вот привал сделаем — все переложим поровну.

Фродо снова взялся за посох.

— Ночная прогулка — самое разлюбезное дело, — заявил он. — Отмахаем миль этак несколько, сон крепче будет.

Пройдя недолго тропкой на запад, хоббиты свернули налево и зашагали через поля вдоль живых изгородей, мимо темнеющих рощиц. Ночь брала свое: закутанные в темные плащи путники сделались почти невидимыми, словно надели магические кольца. Шли они молчком, ступали неслышно, так что заприметить их было бы мудрено и своему брату хоббиту. Зверушки да птахи полевые и те не всполошились.

К западу от Хоббитона протекал Ручей — извилистая темная лента с заросшими ольховником берегами. Перебравшись на ту сторону по узенькому дощатому мостику, хоббиты прошли еще пару миль к югу, торопливо пересекли открытое место — большую дорогу к Брендивинскому мосту и двинулись на юго-восток, к Зеленым Холмам. Теперь их путь пролегал по угодьям Туков. Тропа стала забирать вверх. Оглянувшись с первого склона, еще можно было увидеть мерцавшие вдалеке мирные огни Хоббитона, но скоро и городок, и Заручье стали теряться за косогорами. Когда между деревьев виднелись лишь светящиеся окошки крайнего хутора, Фродо еще раз обернулся и помахал рукой.

— Увижу ли я еще когда эту долину? — пробормотал он почти неслышно. Часа через три порешили сделать первый привал. Ночь стояла прохладная, небо оставалось ясным и звездным, но над скрытыми в ложбинах лужайками и ручьями поднимался клочковатый туман. Легкий ветерок покачивал над головами кроны берез. Лишенные листьев ветки расчерчивали небо едва различимой черной сетью.

Перекусили наскоро — по хоббитским меркам, так только червячка заморили, — снова подхватили котомки и, протопав малость прямиком по беспутью, выбрались на уходивший вверх и растворявшийся в сером тумане узкий проселок. Держась его, можно было миновать Древесную Сень и выйти к Затону, а там и к Перевозу. Правда, нескоро: дорога сворачивала далеко в сторону от большака и знай себе петляла между холмами, заводя в Лесные Кулички, самый глухой край Восточного Удела.

Немного погодя дорога нырнула в глубокую лощину. По обе стороны высились деревья, под ногами шуршала сухая листва. Тьма стояла непроглядная, и всем стало как-то тоскливо. Разговоры не клеились, пробовали было завести песню — тоже не пошло. Пиппин начал отставать, а как пришло время снова подниматься по склону, да еще довольно крутому, остановился и зевнул.

— Глаза слипаются, — заявил он. — До того спать охота, так бы и бухнулся и заснул, хоть посреди дороги. Сами-то вы что — на ходу спать навострились? Время, поди, к полуночи.

— А я думал, тебе только дай ночью по лесу пошастать, — усмехнулся Фродо. — Ладно, торопиться особо некуда. Мерри ждет нас только послезавтра, времени еще уйма. Вот найдем подходящее местечко и остановимся.

— Ветер-то западный, — заметил Сэм. — Может, перевалим холм, да с той стороны и устроимся, чтоб не дуло. Там, помнится, и валежничком разживиться можно.

Миль на двадцать окрест Хоббитона молодой Гужни знал каждую кочку, но дальше сроду не забредал: на этом его познания заканчивались.

На восточном склоне, почти у самой вершины, росла огромная разлапистая ель с выступавшими из земли корнями. Сойдя с дороги, хоббиты быстро набрали охапку-другую сухих смолистых ветвей и шишек, и скоро у подножия старого дерева весело затрещал костер. Пригревшись, все трое начали клевать носом: каждый выбрал себе ложбинку меж узловатыми корневищами, завернулся в плащ и погрузился в сон. О том, чтобы наладить дежурство, не побеспокоился даже Фродо: уж в Хоббитании-то кого бояться. Когда костер прогорел и остались лишь тлеющие уголья, из лесу стали выглядывать любопытные зверушки.

— Хоббиты! — принюхавшись, удивился пробегавший мимо лис. — Всякой я всячины насмотрелся, но чтобы хоббит спал ночью под деревом! А их тут целый выводок, аж три штуки. Что-то за этим кроется.

Он не ошибся, но в чем тут дело, так никогда и не узнал.

Наступило утро, бледное и сырое. Фродо проснулся первым и закряхтел: шея одеревенела, а спину чуть не насквозь продырявил отросток корня. «Далась мне эта прогулка, нет чтобы спокойненько на подводе поехать!» — подумал он, но подобная мысль посещала его в начале каждого похода. А вот следующая оказалась свежее: «Хапнюки-то небось на моих любимых перинах нежатся, а им на здешних корягах самое место». Он потянулся и крикнул:

— Хоббиты, подъем! Полюбуйтесь, какое утро!

— Нашел чем любоваться, — пробурчал Пиппин, выглядывая из-под одеяла одним глазом. — Эй, Сэм, завтрак подай к половине десятого! А воду для умывания ты согрел?

Сэм вскочил и, не сообразив спросонья, что к чему, виновато зачастил:

— Нет, сударь… Прошу прощения, сударь.

Фродо сдернул с Пиппина одеяло, угостил приятеля легким пинком и ушел на опушку. На востоке, из затянувшего мир туманного марева, поднималось красное солнце. Деревья, обряженные осенью в золото и багрянец, будто плыли по призрачному морю тумана. Дорога круто сбегала вниз и исчезала в лощине.

Когда Фродо вернулся, Сэм уже развел костер. Пиппин деловито выкладывал снедь и расставлял плошки.

— Явился наконец! — закричал он, завидя Фродо. — А где вода?

— Я что, ее в карманах таскаю?

— А где ж ты тогда шляешься? Мы-то думали, по воду пошел.

— Вот вместе и сходим. Фляги только не забудь прихватить.

Ближе к подножию холма отыскался ручей. Хоббиты наполнили фляжки и маленький походный котелок под ледяной струей, с плеском падавшей с высоты нескольких футов на серый каменный уступ, а заодно, пофыркивая и ежась, умыли лица и руки.

Завтракали по-хоббитски, плотно и не спеша, так что когда часу этак в одиннадцатом котомки наконец были увязаны, солнышко уже припекало. Спустившись по склону, путники перебрались через ручей, но тут дорога снова пошла в гору, и дальше так оно и заладилось: то вверх, то вниз, от холма к холму. Хоббиты запарились, котомки с припасами, одеялами и всем прочим с каждым шагом казались все тяжелее и тяжелее. Дневной переход сулил мало удовольствия. К счастью — не иначе, и сама дорога притомилась лазить по кручам — через некоторое время холмы кончились. За последней вершиной начинался длинный пологий спуск в широкую долину с рощицами да перелесками, которые сливались у горизонта в сплошное зеленое пятно: Лесные Кулички, откуда рукой подать до Брендивина. Правда, до самих Куличек было еще топать и топать по петлявшей впереди, словно бечевка, дороге.

— Дорога не кончается, а хоббит, глянь, качается, — проворчал Пиппин. — Кто как, а я без отдыха не могу. Давно обедать пора.

Он уселся на обочине и уставился в даль: где-то там, за туманами, протекала Река и проходила граница Хоббитании. Сэм стоял рядом, вглядываясь в манящие, неведомые просторы округлившимися от восторга глазами.

— Там ведь лес, да? — спросил он. — А эльфы в этом лесу живут?

— Не знаю, не слышал, — отмахнулся Пиппин.

Фродо молчал. Он-то по этой дороге хаживал, но сейчас тоже смотрел так, словно увидел ее впервые. Неожиданно он заговорил: вроде бы ни к кому не обращаясь, но громко и отчетливо:

— Малость похоже на давние вирши Бильбо, — заметил Пиппин. — Или сам сочинил, в его манере? Звучит не очень-то ободряюще.

— Не знаю, — пожал плечами Фродо. — Слова сами на язык пришли, вроде как сочинились, а может, припомнились. И впрямь похоже на Бильбо, перед уходом у него и стихи, и мысли были как раз в таком духе. Он частенько говаривал, что на свете есть только одна Дорога. Она, мол, как река: начало берет у каждого порога, а все тропки — ее притоки. Ступишь, говорит, на такую, подхватит тебя, понесет по течению и вынесет к Лихолесью, а там и к Одинокой Горе, а то и куда подальше. Так он обычно говаривал, на пороге Бебня, возвратившись после долгой прогулки.

— Река так река, — промолвил Пиппин. — Но в ближайший час никакая дорога меня не подхватит и никуда не вынесет.

Он решительно выпростался из лямок. Фродо и Сэм последовали его примеру и тоже пристроились на обочине: котомки под спинами, ноги на дороге. Хорошенько отдохнув, хорошенько перекусили, а потом снова отдохнули — опять-таки хорошенько.

С холма спускались уже в закатных лучах. Покуда по всей дороге им не попалось ни попутчика, ни встречного. Пользовались ею редко: на подводе по такой ехать замучаешься, а кого понесет пешком в Лесные Кулички. И утоптанной назвать-то трудно. Одно радовало: когда прошли по дороге часок с хвостиком, она несколько спрямилась. Местность вокруг лежала открытая, но купы деревьев попадались все чаще — близился лес. Неожиданно Сэм замер.

— Копыта топочут, — пояснил он. — Позади, за поворотом. Пони, а может, лошадь.

Все оглянулись, но разве за поворотом чего увидишь?

— Уж не Гэндальф ли нас нагоняет? — предположил Фродо, однако, еще не закончив фразы, почему-то почувствовал, что никакой это не Гэндальф, и тут же захотел спрятаться от непрошеного попутчика.

— Вздор, наверное, — промолвил он извиняющимся тоном, — но мне неохота попадаться никому на глаза. До смерти надоело, что все кому не лень суют нос в мои дела. Ну а ежели это Гэндальф, — добавил Фродо, подумав, — подшутим над ним, чтоб наперед не опаздывал. Быстро прячемся!

Пиппин и Сэм метнулись влево и нырнули в ложбинку близ самой обочины. Фродо замешкался: вроде и хотел скрыться, но мешало любопытство или что-то еще. Копыта между тем стучали все ближе. Лишь в последний момент хоббит успел юркнуть в густую траву позади росшего у дороги дерева, но и тут не залег плашмя, а осторожно выглянул поверх выступавшего из земли корня.

Из-за поворота вылетел конь, не хоббитский пони, а здоровенный черный скакун. И седок был под стать — высоченный, в черном плаще с капюшоном, надвинутым так низко, что не видно лица.

Поравнявшись с деревом, конь замер. Всадник не шевелился, лишь слегка подался вперед, словно прислушиваясь. Затем повел головой из стороны в сторону, и Фродо расслышал сопение, будто незнакомец принюхивался, пытаясь уловить слабый, ускользающий запах.

И тут хоббита охватил леденящий, безотчетный ужас. Он едва осмеливался дышать, но все пересиливало желание сейчас, сию же секунду надеть Кольцо. Рука сама тянулась к карману. Все предостережения Гэндальфа казались нелепыми: ведь стоит надеть Кольцо, и он станет невидимым. Спасется! Бильбо вот надевал, и ничего. И потом, Фродо ведь в Хоббитании, а не где-нибудь на чужбине…

Пальцы уже коснулись цепочки, но в этот миг всадник выпрямился и тронул поводья. Черный конь переступил копытами, сделал несколько шагов и перешел на размашистую, быструю рысь.

Фродо подполз к обочине и проводил всадника взглядом. В темноте об этом трудно было судить с уверенностью, но ему показалось, что далеко впереди всадник свернул направо и скрылся в придорожной роще.

— Странно все это, — размышлял хоббит вслух, направляясь к друзьям. — Очень странно, чтобы не сказать — жутко.

Сэм с Пиппином лежали ничком и ничего не видели, так что Фродо пришлось расписать им чужака во всей красе: и обличье его, и непонятное поведение.

— Не знаю уж, почему, но я был уверен в том, что меня-то он и вынюхивал. Так же твердо, как и в том, что нипочем не хочу ему попадаться. Уж больно он страшный, про таких в Хоббитании никто не слыхивал.

— Какое вообще большуну до нас дело? — буркнул Пиппин. — Как его сюда занесло?

— Люди в Хоббитании бывают не так уж редко, — заметил Фродо. — Слышал я, будто в Южном Уделе с ними хлопот хватает. Но то ведь люди, а тут страхолюд какой-то. И откуда только он взялся?

— Прошу прощения, сударь, — встрял в разговор Сэм. — Знаю я, откуда он заявился, из Хоббитона, вот откуда. И куда путь держит, тоже знаю.

— Ты что несешь? — изумленно воскликнул Фродо. — Почему раньше молчал?

— Да забыл я. Из головы вылетело, вот только сейчас и вспомнил. Дело-то как было: вернулся я, значит, в нашу нору с ключом, папаше его отдать, как вами велено, а старик мне и говорит: «Эвон, ты, оказывается, здесь, а я думал, еще с утречка с господином Фродо уехал. Тут, слышь-ка, цеплялся ко мне один, все выспрашивал, где, дескать, господин Беббинс. А как прослышал, что Бебень продан и Беббинса туточки ищи-свищи, осерчал сильно. Зашипел на меня, ровно змей какой, и посейчас мурашки по коже. Насилу отделался, спровадил его в Баклуши: небось, туда скачет. Не глянулся он мне, век бы таких не видеть».

«А из каковских он, малый-то этот?» — я, значит, папашу спрашиваю. «Кто их разберет: не нашенский, не хоббит. Чернущий весь, высоченный: наклонился и зырит на меня сверху вниз, а глаз-то не видно. Большун, верно, из чужедальних: выговор у него чудной». Больше я расспрашивать не стал, времени не было. Вы, сударь, меня ждали, да и важности никакой я в том не углядел. Мало ли кто о чем спросит, а что обличьем чудной, так ведь старик мой подслеповат. Да и стемнело, когда он вышел в наулок воздухом подышать, а тот, черный, на Бугор заехал. Вы уж не обессудьте, сударь, коли папаша что не так сказал, и за беспамятство мое простите.

— Старбень не виноват, все говорил правильно, — вздохнул Фродо. — И тебя бранить не за что; ежели кто сглупил, так я сам. Слышал ведь, краем уха, но слышал, как Старбень твой отвечал на вопросы насчет меня. Нет чтобы насторожиться да в пути поберечься.

— А с чего ты взял, будто это тот самый всадник? — спросил Пиппин. — Из Хоббитона мы убрались неприметно, не мог он нас увидеть.

— А ежели он нюхом, по следу? — предположил Сэм. — Ведь что папаша мой говорит, что господин Фродо, одно к одному выходит. Черный, в капюшоне, сопит…

— Эх, зря я Гэндальфа не дождался, — пробормотал Фродо себе под нос. — А впрочем, может, и лучше, что ждать не стал, задержка-то могла бы и боком выйти.

— Эй, — Пиппин все же расслышал его слова. — Скажи толком, ты знаешь что про страшилу этого черного или догадки строишь?

— Знать не знаю, да и гадать не берусь, — задумчиво покачал головой Фродо.

— Дело твое, — фыркнул Пиппин. — Коли охота, можешь держать свои секреты при себе, но что мы дальше-то делать будем? Не худо бы поесть-попить, да боюсь, после всех россказней про нюхачей этих черных с невидимыми носами у меня кусок в горле застрянет.

— Ноги уносить, вот что, — отозвался Фродо. — Только не по дороге: всадник ведь и вернуться может, а то, неровен час, и другой какой прискачет. И придется шагу прибавить: до Баковин еще чесать и чесать.

Когда продолжили путь, тени деревьев на траве уже истончились и вытянулись. Теперь держались левее дороги, на расстоянии броска камня, и двигаться старались бесшумно и скрытно. Это получалось, а вот насчет прибавить шагу — дудки: трава густая, высокая, тут тебе кочка, там овражина, да и деревья росли чем дальше, тем чаще.

Намучались хоббиты основательно, но на дорогу — хорошо еще, что на протяжении нескольких миль она шла совершенно прямо, — не выходили до тех пор, пока красное закатное солнце не спряталось позади них за холмы. А как вышли, то выяснилось, что отсюда дорога забирает налево и явно спускается к Затону. В другую сторону — по старому дубняку да к Древесной Сени — вела узкая, извилистая тропка.

— В самый раз для нас будет, — решил Фродо. — Ею и двинем.

Двинуть двинули, но ушли недалеко, потому что вскоре заприметили в сторонке огромное дуплистое дерево, почти уже засохшее. Сучья пообломались, попадали, и хотя на их месте кое-где торчали тоненькие редкие веточки, даже с листочками, могучий некогда ствол изнутри совершенно прогнил и стоял пустым. Забраться в дупло можно было через неприметную с тропы большую трещину, что хоббиты и не преминули сделать. Устроившись на мягкой древесной трухе, они первым делом перекусили и стали отдыхать, тихонько переговариваясь и время от времени прислушиваясь.

Снова на тропу выбрались, когда уже пали сумерки. Листья перешептывались, в кронах деревьев вздыхал западный ветер. Мягко, но неуклонно сгущалась тьма. Хоббиты шли рядком, в ногу — это как-то добавляло бодрости. На темном восточном небосводе проглянула звездочка, за ней другая, третья… Вместе с тьмой звездный свет рассеял тревогу; страхи понемногу забылись, и вместо того чтобы выслушивать в ночи конский топот, путники принялись напевать. У хоббитов в обычае мурлыкать на ходу песенки, тем паче когда они возвращаются домой поздно. Правда, поют больше про ужин или про сон грядущий, а тут взяли и затянули походную (хотя про сон с ужином там тоже было). Слова принадлежали Бильбо — он приспособил свои стихи к древнему, как окрестные холмы, напеву. Фродо выучился песне давным-давно, гуляя с дядюшкой по Заручью да слушая рассказы о его приключении.

Песня кончилась. Пиппин разошелся и еще дважды громко пропел последнюю строчку, но тут Фродо на него шикнул:

— Тс-с-с! Никак снова копыта.

Путники замерли. Веявший со спины ветерок и впрямь донес дробный перестук, пока еще дальний. Один миг — и хоббитов на тропе как не было: они бесшумно укрылись в густой тени высоких дубов.

— Далеко не убегайте, — шепнул Фродо. — Спрятаться-то надо, но и посмотреть охота.

— Ладно, — тоже шепотом отозвался Пиппин. — Смотри только, как бы тебя не унюхали.

Пока шептались, конский топот приблизился настолько, что спрятаться как следует было уже некогда. Сэм и Пиппин примостились за толстенным древесным стволом, а Фродо — понесла ведь нелегкая — даже подполз ближе к обочине. Луны не было, и в свете звезд тропа казалась бледной серой полоской.

Топот оборвался. Фродо присмотрелся и вроде бы заприметил промелькнувший в сером просвете между деревьями черный мазок. А точнее, два — побольше и поменьше, как если бы тень всадника вела в поводу тень лошади. Одна — которая всадник — раскачивалась из стороны в сторону на том самом месте, где хоббиты убрались с тропы. Фродо уловил памятное по первой встрече сопение, и тут тень приникла к земле и поползла к нему.

Снова нахлынуло желание надеть Кольцо. Противиться не было никаких сил. Рука сама полезла в карман, нащупывая цепочку, но в этот миг жуткую тишину нарушили чистые, ясные, как звезды над головой, звуки: серебристые переливы смеха и звонкая, радостная песня. Тень съежилась, а потом выпрямилась и отползла обратно. Черный всадник бесшумно взлетел в седло, черный конь бесшумно пересек тропу, и оба растворились в темноте.

Фродо осмелился набрать воздуху.

— Эльфы! — воскликнул Сэм хриплым от волнения шепотом. — Эльфы, сударь, провались я на этом месте! — Он рванулся было на голоса напролом, сквозь деревья, но спутники удержали его.

— Верно, эльфы, — подтвердил Фродо. — В Хоббитании они не живут, но сюда, на Кулички, бывает, и забредают со своих Башенных Холмов и по весне, и по осени. А уж сейчас как кстати подоспели! Вы ведь ничего не видели, а тип этот черный уже спешился и прямо на нас пополз. Кабы не их песня… Он как заслышал ее, мигом убрался.

— Ну а эльфы-то, эльфы?.. — нетерпеливо спросил Сэм, и думать забывший о каких-то там Черных Всадниках. — Идем мы к ним, или как?

— Да ты послушай, они сами к нам идут. Погоди чуток и увидишь.

Пение приближалось. Один голос, ясный и сильный, задавал тон. Пели по-эльфийски. Фродо этот язык знал кое-как, а спутники его и вовсе не понимали, но вот ведь диво какое: в голове каждого хоббита прекрасные, но непонятные звуки будто складывались в слова, которые каждый, опять же, понимал немного по-своему. Вот как прозвучала эта песня для Фродо:

— Да ведь это Вышние эльфы! — в голосе Фродо звучало удивление. — Песня-то про Элберет! Ну и ну, их во всем Средиземье почти не осталось. Вот чудеса!

Хоббиты выбрались к тропе и присели в тени у обочины. Вскоре появились эльфы. Волосы их искрились, глаза мерцали, словно вобрав в себя звездный свет. Ни факелов, ни каких других светильников не было и в помине: прямо под ноги, словно притаившаяся за холмами луна высвечивала им путь, ложилась серебристая дорожка. Легкой, летящей поступью шли они и уже прошли было мимо, когда последний неожиданно обернулся и рассмеялся.

— Фродо! — воскликнул он. — Ты, я вижу, припозднился. Или, может быть, заплутал?

Он позвал своих спутников, и эльфы обступили хоббитов.

— Ну и диво! — говорили они. — Три хоббита в лесу, да еще ночной порой. Что бы это значило?

— Ничего особенного, о Чудесный Народ, — отвечал Фродо. — Просто я люблю гулять ночью под звездами, и вышло так, что нам по пути. Буду рад составить вам компанию.

— Тоже мне, компания, — со смехом откликнулся кто-то из эльфов, — трое занудных хоббитов! И с чего ты взял, будто нам по дороге? Путь наш тебе не известен.

— Вам ведь известно мое имя, — уклончиво заметил Фродо.

— Нам много чего известно. Тебя, например, мы видели, и не раз — вместе с Бильбо. Это ты нас не замечал.

— Но кто же вы? Кто ваш предводитель? — допытывался Фродо.

— Я Гилдор, — ответил тот самый эльф, что окликнул Фродо первым. — Гилдор Инглорион из Дома Финрода. Родичи наши отплыли давным-давно, да и мы недолго задержимся — нас ждет Море. Правда, кое-где еще остаются выходцы из нашего рода — в том же Разлоге. Но не о том речь — расскажи-ка лучше о себе. Мы ведь видим, что на твое лицо пала тень страха.

— О всеведующие! — нетерпеливо вмешался Пиппин. — Скажите, кто такие Черные Всадники?

— Черные Всадники? — тихо и уже без смеха переспросили некоторые из эльфов. — Что вам до них? Почему спрашиваете?

— Да потому, — пояснил Пиппин, — что они за нами гонятся. Двое… ну, может, это один и тот же был, но догонял уже дважды. Последний раз — только что. Вы его и спугнули.

Эльфы ответили не сразу: они тихонько посовещались на своем языке, после чего Гилдор обернулся к хоббитам.

— Говорить о них мы пока повременим, — заявил он. — А вот вас, пожалуй, и вправду возьмем с собой. Это против наших обычаев, но так уж и быть — пойдем вместе. Если захотите, так вместе и заночуем.

— Вот здорово! Я на такое и не надеялся, — воскликнул Пиппин, а что до Сэма, тот, похоже, от радости язык проглотил.

— Спасибо тебе, Гилдор Инглорион, — промолвил Фродо и с низким поклоном добавил на языке Вышних эльфов: — Элен силэ думмен оментиэльво. — Это означало «Звезда осияла час нашей встречи».

— Будьте осторожны, друзья, не вздумайте секретничать вслух, с нами идет знаток Древнего Наречия! — со смехом воскликнул Гилдор. — Оказывается, Бильбо был хорошим учителем. Привет тебе, Друг Эльфов, — обратился он к Фродо, отвечая поклоном на поклон. — Идите с нами, и ты и твои друзья, только держитесь лучше в середине. А то еще отстанете от усталости и заблудитесь.

— От усталости? Выходит, мы далеко пойдем? А куда? — спросил Фродо.

— Привал сделаем на холме над Древесной Сенью. Дорога неблизкая, но там вы отдохнете, и завтрашний ваш переход будет короче.

Двинулись молча, легкими тенями, мерцающими огоньками в ночи: ходить неслышно эльфы умеют даже лучше, чем хоббиты. Тишина убаюкивала: Пиппин на ходу клевал носом, ноги у него заплетались, и он непременно полетел бы кубарем, но стоило бедняге запнуться, как его твердо поддерживал под локоток кто-нибудь из шедших рядом эльфов. Сэм шагал подле Фродо. Глаза у него не слипались, но вид был отрешенный, словно пребывал он в восхитительном и вместе с тем пугающем сне.

Тропа шла под уклон, и лес по сторонам становился моложе и гуще, на смену дубам пришли непролазные заросли орешника. Наконец эльфы свернули направо. Вроде бы прямо в чащу, но нет: перед ними открылась невидимая со стороны узенькая тропка. Она повела наверх, а дальше по холмистому отрогу, глубоко вдававшемуся в речную долину. Древесные кроны смыкались над головами путников, образуя темный тоннель. Неожиданно он оборвался — впереди лежал высеребренный звездами широкий травянистый луг. С трех сторон его обступал лес, с четвертой отрог заканчивался крутым обрывом. Внизу темнели верхушки деревьев, сквозь которые кое-где пробивались огоньки — там лежало селение Древесная Сень.

Эльфы расположились на траве, зазвучала негромкая, мелодичная речь, но говорили они между собой: о хоббитах никто и не вспоминал. Фродо и его спутники уселись в сторонке, завернулись в плащи, и скоро их совсем сморила дремота. Пиппин посапывал, привалившись к зеленой кочке.

Огоньки в долине погасли. На восточном небосклоне светилась Звездная Сеть — Рэммират. Над пеленой тумана медленно поднимался пламенеющий, как подсвеченный изнутри рубин, красный Боргил. Затем взвесь тумана, словно по волшебству, развеялась, и над Ободом мира склонился Менельвагор, Небесный Мечник в сияющем поясе. Словно приветствуя его, эльфы затянули в тени деревьев песню; вспыхнул костер.

— Эй! — позвал кто-то хоббитов. — Идите сюда. Приспела пора беседы и веселья.

Пиппин сел и затряс головой, отгоняя сон.

— Добро пожаловать! — промолвил склонившийся над ним эльф. — Огонь разожжен, и проголодавшихся гостей ждет ужин.

Южный край луга вдавался под своды леса, образуя что-то вроде пещеры или, скорее, зала со сводом из густых ветвей, обрамленных с трех сторон колоннами могучих стволов. Посередине полыхал костер, а по бокам равномерно светили то золотистые, то серебристые факелы. Эльфы сидели вокруг огня, кто прямо на травке, кто на кругляшах, отпиленных от упавших стволов. Иные, впрочем, разносили кубки или с верхом наполненные блюда.

— Трапеза скудная, — извинились они перед хоббитами. — Но ведь мы в походе, не дома. Вот будете у нас, так угостим как подобает.

— Ничего себе скудная! — откликнулся Фродо. — Я и на день рождения таких пиров не закатывал.

Пиппину не столько запомнились еда и питье, сколько напоенные внутренним светом лица эльфов и их дивные голоса: все разные, но одинаково прекрасные. Он словно бы грезил наяву, а насчет угощения — вроде бы ел хлеб, такой вкусный, какого в целом свете не сыщешь, и лакомился фруктами, лесными или садовыми, — так и не разобрал. Они были ароматнее диких ягод и сочнее лучших плодов, когда-либо выращенных в Хоббитании. Бодрящий напиток эльфов и вовсе не с чем было сравнить: казалось, будто в кубке плескался солнечный летний полдень.

Сэм так никогда и не сумел вразумительно описать, что же испытал в эту ночь, хотя в памяти его она навсегда осталась одним из главных событий жизни.

— Ну, сударь, — только и мог он сказать кому-то из эльфов. — Кабы я вырастил хоть одно вот такое яблоко, тогда уж был бы садовник. Но ладно яблоки: песни ваши так за сердце берут… если вы меня понимаете.

Фродо ел, пил и беседовал с огромным удовольствием, но сам говорил мало: больше слушал, радостно впитывая звуки не слишком-то хорошо знакомой эльфийской речи. Впрочем, каждого, подававшего блюдо или чашу, он старался поблагодарить по-эльфийски. Эльфы отвечали улыбками. «Ну и хоббит, настоящее сокровище», — говорили они друг другу.

Пиппин спустя некоторое время разомлел и уснул: его подняли и бережно отнесли на мягкое ложе, где он спокойненько проспал до рассвета. Верный же Сэм не отходил от хозяина ни на шаг. Пристроился у ног, свернулся клубочком, вскоре его глазки сами собой закрылись… Фродо не ложился, их с Гилдором беседа затянулась надолго.

Говорили о многом, и о стародавних делах, и о нынешних. Фродо расспрашивал Гилдора, что да как в большом мире. Новостей услышал изрядно, но больше печальных, а то и просто зловещих. Сгущалась Тьма, люди вели войны, эльфы уходили за Море. Наконец хоббит задал вопрос, давно не дававший ему покоя:

— Скажи, Гилдор, не видел ли ты Бильбо после того, как он нас покинул?

— Видел, — улыбнулся эльф, — даже дважды. Мы распрощались с ним здесь, на этом самом месте, но потом свиделись снова. На сей раз далеко.

Гилдор ничего не добавил, а настаивать Фродо не решился.

— О себе-то ты ничего и не рассказал, — заметил эльф. — Хочешь, так молчи, но имей в виду: кое-что я знаю, а о многом могу догадаться по твоим вопросам. Ты покидаешь Хоббитанию, но весь теряешься в сомнениях — сумеешь ли найти, что ищешь, осуществить задуманное да и просто вернуться в родимый край. Так?

— Так, — вздохнул Фродо. — Только я думал, что о моем уходе не знает никто, кроме Гэндальфа, да вот еще Сэма.

Он бросил взгляд на безмятежно посапывающего спутника.

— Не бойся, от нас тайны к Врагу не просачиваются.

— К Врагу? — ахнул Фродо. — Выходит, ты знаешь, почему я ухожу из Хоббитании?

— Я не знаю, почему тебя преследует Враг. Мне это кажется странным, но не все пути исповедимы… Потому предупреждаю: опасность грозит и спереди, и сзади — отовсюду.

— Ты о Всадниках? Значит, это Вражьи приспешники — не зря я боялся. Кто они такие?

— Неужто Гэндальф тебе ничего не рассказывал?

— О них — ни слова.

— Тогда и я умолчу. Страх обессиливает, в дороге он не подспорье. А дорога тебе предстоит нелегкая. Кажется, ты успел уйти вовремя — но о том, чтобы задержаться или повернуть назад, теперь и думать забудь. Границы Хоббитании тебе больше не защита.

— Успокоил! — воскликнул Фродо. — Нет хуже страха, чем от намеков да недомолвок. Я, конечно, догадывался, что впереди меня ждет опасность, но никак не чаял столкнуться с нею в нашей Хоббитании. Неужто до того дошло, что хоббит от Ручья до Реки спокойно пройти не может?

— Хоббитания не ваша, — возразил Гилдор. — Жили здесь и до вас, будут жить и после, когда от хоббитов памяти не останется. А вокруг Хоббитании — мир, и сколько ни отгораживайся, навек от него не отгородиться.

— Вообще-то я знаю, — вздохнул Фродо, — просто родной край всегда казался мне мирным и безопасным. Но как же быть? Я собирался уйти потихоньку и пробраться в Разлог, но коли меня выследили, так не знаю, дойду ли даже до Баковин.

— От задуманного не отступай, — сказал Гилдор. — Будет непросто, но мужества, по-моему, тебе достанет. Больше ничего сказать не могу — мудрые советы по части Гэндальфа. Мне ведь неведомо, почему ты бежишь из дома и чего ради гонятся за тобой Вражьи пособники. Гэндальфу-то, наверное, известно. Ты с ним увидишься, прежде чем пересечешь границу?

— Надеюсь. Но тут тоже не все ладно. Я ждал его до последней возможности: он должен был появиться в Хоббитоне самое позднее две ночи назад, но вот не пришел. Ума не приложу, что случилось. И что делать — подождать его в Баковинах или идти дальше?

Гилдор помолчал.

— Не нравится мне это, — промолвил он наконец. — Чтобы Гэндальф да запоздал… Впрочем, не зря ведь ходит присловье «Не суй носа в дела Мудрых: ни в чем не разберешься, а хлопот не оберешься». Идти ли, дожидаться ли — решать тебе.

— А у нас другое присловье, — заметил Фродо. — «И „да“, и „нет“ будет ответ, коли у эльфа спросишь совет».

— Так прямо и говорят? — рассмеялся Гилдор. — Ну что ж, может, и не зря. Мы необдуманными советами не разбрасываемся. Совет, знаешь ли, опасный дар, даже если мудрец мудрецу советует. Всякий путь может обернуться бедой. Вот хоть бы и с тобой: о делах своих ты молчишь, а совета просишь. Но так и быть, ради нашей дружбы присоветую. Уходи немедля, без проволочек, но лучше не в одиночку. Коли Гэндальф не объявится, присмотри надежного спутника, чтоб сам идти захотел. И спасибо мне сказать не забудь, я поступил против обычая. У эльфов свои заботы, свои печали: дела хоббитов и всех прочих народов нас не касаются. Редко пересекаются наши тропы, правда, если пересекутся, то наверняка не случайно. Что свело нас с тобой, не знаю и гадать не буду: боюсь лишнего наговорить.

— Спасибо тебе за все, — искренне промолвил Фродо. — Но все-таки сказал бы ты по-простому, кто такие Черные Всадники. Гэндальфа я, может, и не дождусь, надо же знать, что это за новая напасть на мою голову.

— Мало тебе того, что они Вражьи Слуги? — отозвался Гилдор. — Беги от них! Ни слова с ними, ни в коем случае! Они сама смерть! И не выспрашивай больше: сердце подсказывает мне, о Фродо, сын Дрого, что прежде чем твой путь придет к завершению, ты узнаешь об этих мерзостных тварях поболее, чем Гилдор Инглорион. Да хранит тебя Элберет!

— Где мне мужества-то набраться, чтобы со всем этим сладить? — воскликнул Фродо.

— Мужество порой и сам не поймешь откуда берется, — улыбнулся эльф. — Главное — не теряй надежды. А сейчас поспи. Поутру мы уже уйдем, но весть о тебе разошлем повсюду, так что все, кому следует знать, будут оповещены и за тобою присмотрят. Я нарекаю тебя Другом Эльфов, и да воссияют звезды в конце твоего пути. Редко привечаем мы чужаков, но твоя тяга к странствиям сродни нашей; к тому же ты порадовал нас знанием Древнего Наречия.

С последними словами Гилдора Фродо вдруг почувствовал, что засыпает.

— И вправду, что ли, соснуть? — пробормотал он.

Эльф проводил его под деревья и уложил рядом с Пиппином. В сон хоббит провалился мгновенно и спал без сновидений.

Глава 4 Напрямик по грибы

Поутру Фродо проснулся свежим и бодрым. Он лежал над пологом густо переплетенных, клонившихся к самой земле ветвей, на мягком ложе из папоротника и дивно благоухающих трав. Вскочив на ноги, хоббит выбрался наружу. Сэм сидел неподалеку на травке. Пиппин стоял рядом с ним — щурился на солнышко. А вот эльфов и след простыл.

— Фрукты, питье и хлеб они нам оставили, — сообщил Пиппин. — Можешь перекусить. Хлеб ихний не черствеет, на вкус такой же, как и вчера. Я бы все умял, да скажи спасибо Сэму — он не позволил.

Фродо уселся рядом и принялся за еду.

— Какие у нас на сегодня планы? — поинтересовался Пиппин.

— Двинем в Баклуши, и чем быстрее — тем лучше, — жуя, отозвался Фродо.

— А Всадники как? Может, отцепятся? — беспечно спросил Пиппин. Сейчас, солнечным утром, мысль о встрече даже с целым отрядом черных призраков казалась не такой уж страшной.

— Это вряд ли, — буркнул Фродо, которого ничуть не обрадовало подобное напоминание. — Сами не отцепятся, но, может, удастся улизнуть от них за реку.

— Ты небось у Гилдора все о них вызнал?

— Вызнаешь у него, как же! Одни намеки да загадки.

— А чего они нюхают? Это хоть выяснил?

— На сей счет разговора не было.

— А зря. По-моему, это важно.

— А по-моему, Гилдор все равно бы мне не ответил, — с раздражением промолвил Фродо. — И вообще, что ты прицепился ко мне, ровно репей, — вопрос за вопросом? Я, может быть, подумать хочу!

— За завтраком-то? — хмыкнул Пиппин и отошел к опушке.

Ясное утро — словно нарочно распогодилось, чтобы усыпить бдительность — Фродо не веселило. Он слушал беззаботное пение бегавшего по зеленому лугу Пиппина и размышлял над словами Гилдора.

«Нет, — говорил он себе, — не могу я на такое решиться. Одно дело побродить с друзьями по Хоббитании — аппетит нагулять, да и сон с устатку слаще. Но взять их с собой в изгнание, где от усталости и голода нет спасения… Даже захоти они пойти, я на это не имею права. Мое наследство — мое и есть, и разбираться с ним мне! Пожалуй, и Сэма брать тоже не стоит».

Фродо посмотрел на преданного слугу и поймал его внимательный взгляд.

— Ну что, Сэм? — промолвил он. — Видишь, как дела оборачиваются? Из Хоббитании мне придется уйти не мешкая — в Сухом Овражке, похоже, и на день не задержусь.

— Ну и ладно.

— А ты что же, со мной?

— Известно, с вами.

— Так ведь опасно же будет, Сэм. Уже и сейчас опасно. Даже не знаю, доведется ли кому из нас воротиться.

— Воротимся, так все вместе, а нет — стало быть, не судьба. Они мне так и сказали: «Ты уж его не оставляй». А я им: «Про такое и думать нечего! Надо будет, так я за хозяином хоть на луну полезу, а сунется какой Черный Всадник — будет иметь дело с Сэмом Гужни». Ну они, конечно, в смех…

— Да кто они? Ты о чем толкуешь?

— Эльфы, сударь, кто же еще? Был у нас разговор давеча ночью. Они, похоже, знали, что вы уходите, ну и я отпираться не стал. Дивный народ, чудесный!

— Это точно. Ты вот теперь насмотрелся на них вблизи, и как? Они тебе по-прежнему нравятся?

— Нравятся, не нравятся — не о том речь, — медленно ответил Сэм. — Они… как бы это сказать половчее — выше моего разумения. Вроде бы юные, а древние, веселые — и тут же печальные. Где уж разобраться!

Фродо изумленно вскинул глаза — он никак не ждал таких речей от старины Сэма. Но перед ним сидел всегдашний простецкий малый Сэм Гужни, только вот лицо у него было непривычно задумчивым.

— Хорошо, — сказал Фродо. — Эльфов ты уже посмотрел, так зачем тебе дальше топать?

— Не знаю, сударь, что и сказать. Я вроде как другой сделался, что-то во мне прошлой ночью перевернулось. Вижу ведь: путь у нас долгий, и тьма впереди кромешная, и боязно мне, а знаю, что повернуть нельзя. Раньше-то меня разбирала охота на эльфов полюбоваться, горы увидеть или там драконов… А теперь чую, не это важно. И еще чую — пригожусь я вам, непременно пригожусь, и не в Хоббитании нашей, а там… незнамо где, коли вам понятно, о чем я.

— Не очень, — признался Фродо. — Зато понятно другое: спутника мне Гэндальф подобрал с толком. Будь по-твоему, пойдем вместе.

В молчании закончив завтрак, он встал, огляделся и подозвал резвившегося вовсю Пиппина.

— Хорош скакать! — заявил Фродо. — Пока мы тут дрыхли и лакомились, вон сколько времени утекло, а путь у нас неблизкий.

— Сам же и дрых дольше всех, — возмутился Пиппин. — Мы с Сэмом давным-давно встали, только и ждали, когда ты наешься да надумаешься.

— Кончил уже и то, и другое. Теперь побыстрее в Баклуши, но на дорогу я возвращаться не хочу. Двинем напрямик, так оно вернее будет.

— Напрямик? Ты, часом, крыльев не отрастил? Куда напрямик — по этаким буеракам?

— Крыльев не вырастил, а срезать — срежем! Перевоз от Древесной Сени к востоку будет, а дорога — ты глянь, отсюда же видно — влево уходит, огибает северный край Пустошей и выводит к Затону. Отсюда же прямиком к Перевозу путь будет на четверть короче.

— Короче, да не быстрее, — возразил Пиппин. — Ноги пообломаешь по рытвинам и оврагам, а ближе к Пустошам еще и в трясину вляпаться недолго — я тамошние места знаю. А коли ты насчет Черных Всадников беспокоишься, так я в толк не возьму — разве нарваться на них в лесу или в поле лучше, чем на дороге?

— В лесу или в поле нас еще найти надо, — стоял на своем Фродо. — Всадники-то небось как раз на дороге подстерегать будут.

— Ладно, — сдался Пиппин, — потрусим по овражинам, коли тебе приспичило. Одного жалко — могли бы поспеть до заката в «Золотой Шесток». Пиво там варят наипервейшее во всем Восточном Уделе. Или варили — я, признаться, его давненько не пробовал.

— Размечтался! — воскликнул Фродо. — Напрямик ему путь долог, а в пивнушке, стало быть, вечер короток. Обойдешься, голубок. Ну а ты, Сэм, что скажешь?

— Куда вы, сударь, туда и я, — отвечал Гужни не без тайного сожаления о лучшем в Восточном Уделе пиве.

— Вот и порешили, — заключил Пиппин. — Раз уж доля наша такая, по болотам хлюпать да вереском продираться — так и пойдем. Чего тянуть?

Солнышко припекало вовсю, совсем как в прошедший день, но с запада наползали облака — похоже, собирался дождь. Хоббиты спустились по крутому зеленому склону и сразу же угодили в густые заросли. Фродо вел спутников с намерением оставить Древесную Сень слева, а там — наискосок, через теснившийся у восточного склона холма лесок, — выйти на открытое поле, где ничто не помешает идти к Перевозу: канавы и изгороди не в счет. По его прикидкам выходило, что отмахать им придется миль эдак восемнадцать.

Одна беда — лесок оказался куда гуще, чем виделось сверху. Никакой тропой и не пахло, а ломиться через подлесок сквозь чащу — радости мало. Вдобавок в скором времени хоббиты набрели на речушку, которая протекала по дну глубокого оврага, — с крутыми, скользкими берегами, заросшими куманикой. Преодолеть это препятствие, не намокнув, не заляпавшись и не исцарапавшись, не было ни малейшей возможности.

— Хорошенькое начало! — с невеселой усмешкой пробормотал Пиппин.

Сэм Гужни оглянулся. В просвете между деревьями зеленел гребень холма, с которого они спустились.

— Гляньте! — встревоженно шепнул он, схватив Фродо за руку.

На вершине, четко вырисовываясь на фоне неба, неподвижно застыл черный конь. Рядом с ним сутулилась черная фигура всадника.

О возвращении и думать не приходилось. Фродо опрометью метнулся в самую гущу кустов, спутники — за ним.

— Оба мы с тобой правы, каждый по-своему, — приглушенно сказал он Пиппину, отдышавшись на дне оврага. — Напрямик мой нам боком выходит, но с дороги мы убрались, кажется, вовремя. Сэм, у тебя слух завидный, послушай, он не к нам спускается?

Сэм навострил уши, а Фродо с Пиппином затаили дыхание, чтобы ему не мешать. По счастью, погони вроде бы не было.

— Куда ему с лошадью с эдакой крутизны спускаться! — промолвил Сэм. — Но вот насчет того, что мы спустились, он, похоже, раскумекал. Надо уносить ноги.

Сказать было легко, а вот сделать — куда труднее. Холм заслонял от ветра, и в низине стояла влажная духота. Котомки цеплялись за кусты, ветки норовили царапнуть или хлестнуть по лицу. К тому времени, когда выбрались из зарослей, успели упариться и ободраться до крайности, а вдобавок ко всему потеряли направление и не знали уже, куда идти. Правда, речушка становилась хоть и шире, но мельче, а ее берега — все ниже.

— Да это никак Затонка! — догадался Пиппин. — Она к Пустошам течет, в Брендивин впадает. Надо на тот берег перебираться и двигать правее — тогда и попадем куда метили.

Перейдя реку вброд, торопливо пересекли широкую, поросшую камышом поляну и снова оказались в лесу, на сей раз дубовом, с редкими вязами и ясенями. Подлеска здесь не было, и идти стало полегче, хотя деревья затрудняли обзор. Налетевший ветер вскружил палые листья, и с хмурого неба стал накрапывать дождик. Затем ветер стих, а вот дождь, наоборот, усилился — хлынуло как из ведра. Так и ковыляли под нескончаемым ливнем, путались в густой траве, увязали в кучах опавших листьев. Разговоров не заводили, только озирались по сторонам.

Однако, отмахав с полчасика, Пиппин забеспокоился:

— Боюсь, мы слишком забрали к югу, — предположил он. — Лесу этому конца не видно, а я знаю: в ширину в нем и мили не будет. Нам уже давно пора выйти в поле.

— Ну уж петлять не станем, — заявил Фродо. — Этим дела не поправишь, так что идем как идется. Да и в поле меня, признаться, не тянет.

Позади осталась еще пара миль, когда из разрывов в облаках проглянуло солнце и дождь наконец приутих. День клонился к вечеру, так что все трое были не прочь подкрепиться. Остановились под развесистым вязом — его густая листва хоть и пожелтела, но еще не опала, и внизу под ним было уютно и почти сухо. Развязали котомки, стали раскладывать припасы, а как заглянули во фляги, так с немалым удовольствием обнаружили, что эльфы наполнили их вчерашним золотистым питьем, на диво бодрящим, с несравненным ароматом меда, собранного с душистого разнотравья. Вскоре хоббиты уже посмеивались над дождиком, да и над Черным Всадником заодно. Спрямили-таки путь, теперь уж сущий пустяк остался.

Фродо привалился к стволу вяза и закрыл глаза. Сэм с Пиппином принялись мурлыкать себе под нос, а потом завели песню:

— Эй! Эй! Эй! — затянули было хоббиты громче прежнего, но неожиданно смолкли, а Фродо — тот даже вскочил на ноги. Налетевший ветер донес протяжный, леденящий кровь вой — казалось, будто кричит какой-то одинокий и злобный зверь. Звук то становился громче, то затихал, пока наконец не оборвался на пронзительной ноте. Ошеломленные хоббиты и шелохнуться не успели, как донесся ответный крик: пожалуй, более отдаленный и слабый, но исполненный той же замогильной жути. Затем воцарилась тишина, только ветер шелестел в листве.

Первым сбросил оцепенение Пиппин.

— Как вы думаете, что тут за крикуны завелись? — спросил он. — Может, птицы — правда, про таких птиц я что-то не слыхал.

— Не птицы это и не звери, — промолвил Фродо. — Там слова были: какие — не разобрать, но были. Один крикнул, а другой, выходит, откликнулся. Кто они такие, не знаю, но уж точно не хоббиты.

На этом разговор прекратился. Думали все, конечно, о Всадниках, но поминать их вслух ни у кого охоты не было. Трогаться с места тоже не хотелось — но все равно придется идти к Перевозу по открытой местности, а раз так, то лучше пока не стемнело. Переглянувшись, хоббиты вскинули на спины свои котомки и продолжили путь.

Вскоре лес кончился: дальше расстилалась широкая травянистая равнина. Теперь стало ясно, что, плутая среди деревьев, путники слишком уклонились к югу. По левую руку, за рекой, виднелся пологий холм, на котором располагались Баклуши. Из-под полога леса хоббиты выбрались крадучись, а вот по лугам припустили во всю прыть — больно уж боязно было оставаться на виду. Позади, теперь уже вдали, по-прежнему маячил тот самый гребень, где завтракали. Фродо обернулся, с замиранием сердца ожидая увидеть на вершине зловещий черный силуэт, но там никого не было. Облака разошлись: солнце словно решило наверстать упущенное и до заката напоить землю светом. Страх постепенно отступал, хотя беспокойство все еще оставалось. Однако местность становилась все более обжитой. Приятно было увидеть обычный, мирный уголок Хоббитании. С каждым шагом настроение улучшалось — река все ближе и ближе, а Черные Всадники казались не более чем лесными призраками, оставшимися далеко позади.

Пройдя краем большущего, засаженного репой поля, путники оказались перед ладно сработанными воротами. Начинавшаяся за ними утрамбованная тропа — заборчик по обе стороны был невысокий, но крепкий — вела к отдаленной рощице. Здесь Пиппин остановился.

— Воротца-то знакомые, — объявил он. — Там, за деревьями, усадьба старого Бирюка.

— Час от часу не легче! — воскликнул Фродо с таким видом, словно тропа вела не к хоббитскому хутору, а прямиком в логовище дракона.

— Бирюк-то тебе чем не угодил? — искренне удивился Пиппин. — Всем Брендибакам он добрый сосед. Шалопутов не жалует — что есть, то есть, — и псы у него страшенные; но ведь до границы рукой подать. Тут ушами хлопать нельзя.

— Да знаю я, — пристыженно хмыкнул Фродо. — И хозяина тутошнего знаю, и собачки его мне ох как известны. Загвоздка-то вот в чем: еще мальцом, в ту пору, как в Бренди-Холле рос, повадился я к нему за грибами шастать. Словил он меня раз, словил два — ну а в последний вздул как следует, а потом встряхнул за шиворот, показал псинам своим и говорит: «Видите этого оболтуса? Коли он снова к нам сунется, можете его сожрать. А сейчас проводите дорогого гостя!» Ну они и проводили — шли за мной всю дорогу до Перевоза, рычали да клыки скалили. Правда, свое дело знали — выпроводили меня вон, но даже штанов не порвали.

Пиппин покатился со смеху.

— Ну, об этом и позабыть пора! Ты вроде как в Баковины решил вернуться, а с соседями надо ладить. Бирюк не вредный, ежели, конечно, грибки его в покое оставить. Пойдем-ка по тропе, открыто: пусть видит, что мы на чужое добро не заримся. Ну а с ним, как встретимся, я сам поговорю. Они ведь с Мерри приятели, да и мне частенько случалось к нему наведываться.

Двинулись по тропе, и вскоре из-за деревьев выступили очертания усадьбы. Хоббиты, жившие близ Пустошей и Затона, нор, по большей части, не рыли, так что усадьба представляла собой добротный, крытый камышом кирпичный дом со множеством надворных построек. Хутор окружала высокая ограда с крепкими деревянными воротами.

Стоило подойти поближе, как из-за ворот послышался свирепый лай, а следом и громкий крик:

— Хват! Клык! Волк! А ну, куси!

Фродо и Сэм замерли как вкопанные, и только Пиппин сделал несколько шагов вперед. Створки распахнулись, и на дорогу с лаем выскочили три огромных лохматых пса. Пиппина они словно и не заметили: двое прижали к забору Сэма и стали обнюхивать, злобно скалясь, стоило бедняге пошевелиться. Самый здоровенный пес, ощетинившись и грозно рыча, встал перед Фродо.

Вслед за собаками из ворот вышел круглолицый, краснощекий хоббит — далеко не первой молодости, но на диво крепко сбитый.

— Кто такие? — не очень приветливо спросил он. — Какого рожна под воротами отираетесь?

— Мое почтение, господин Бирюк, — отозвался Пиппин.

Хуторянин пригляделся.

— Ба, да это никак Пиппин… то есть, прошу прощения, господин Перегрин Тук пожаловал. Давненько, однако, я вас не видывал, — сердитое выражение на лице сменилось ухмылкой. — По правде сказать, повезло, что я вас сызмальства знаю. А то вон, видите, уже собак спустил. От шалопутов заречных в собственном доме покоя нет. Занесла тут одного нелегкая: сроду таких чужаков не видывал, да и век бы не видеть. Вдругорядь пусть лучше не суется: хоть костьми полягу, а с моей землицы сгоню.

— Вы это о ком? — осторожно осведомился Пиппин.

— Так вы, стало быть, разминулись. А не должны бы, он вам навстречу поехал, к дороге, и совсем недавно. Странней не видывал: сам — пугало-пугалом, и вопросы задавал чудные. Ну да что за радость у ворот толковать? Пожалуйте в дом: там поговорим, да и пивко найдется.

Хозяину явно хотелось порассказать обо всем обстоятельно и с толком, а путникам не было резона отказываться.

— А как насчет собак? — с опаской поинтересовался Фродо.

— Собаки не тронут, пока я не велю, — рассмеялся Куркуль. — Эй, Клык! Хват! Волк! На место!

К величайшему облегчению Фродо и Сэма, псы отошли к хозяину. Пиппин представил своих спутников.

— Это господин Фродо Беббинс, — промолвил он. — Вы его небось и не помните, но он, было время, в Бренди-Холле жил.

Заслышав имя Беббинс, хозяин вскинулся и взглянул на Фродо так пристально, что тот даже струхнул: а ну как Бирюк старое помянет да снова собак натравит? Однако хуторянин взял Фродо под руку.

— Ну говорю же я, чудной день! — воскликнул он. — Беббинс, стало быть? За малым со спросом, а он уж под носом. Заходите, заходите — есть о чем перемолвиться.

Хоббиты зашли на кухню и расположились возле камина. Хозяйская жена вынесла огромный жбан янтарного пива и наполнила четыре здоровенные кружки. Пиво оказалось таким славным и забористым, что Пиппин и думать забыл про «Золотой Шесток». Сэм отхлебывал помаленьку: он изначально испытывал недоверие к порубежным жителям — такого тебе наварят, не отплюешься, — не говоря уж о том, что ему трудно было признать какие-либо достоинства за хоббитом, хотя и давно, но колошматившим его хозяина.

После обычных слов о погоде да видах на урожай (обещавший быть не хуже прошлогоднего) Бирюк поставил кружку на стол и обвел всех взглядом.

— Ну, господин Тук, откуда вы путь держите и куда? Коли ко мне, так ведь чуть стороной не прошли.

— Не совсем чтобы к вам, — пробормотал Пиппин, — но должен признать, полями вашими мы прогулялись. Ведь как вышло: хотели срезать напрямик к перевозу, да в лесу с пути сбились.

— Оно дорогой вернее, — рассудительно указал хозяин. — Но не в том дело. По полям моим хаживать вам, господин Перегрин, не заказано… Да и господину Фродо тоже, хотя грибки он, верно, и посейчас жалует, — старый хоббит лукаво улыбнулся. — Как же, помню я мальца Фродо! Первейший был шалопай на все Баковины. Ну да ладно, что там грибы! Фамилию-то вашу, почитай, и запамятовал, а почему вспомнил — ни за что не догадаетесь. Как думаете, что у меня тот пришлец выспрашивал?

Гости, почуяв недоброе, так и вытаращились, а Бирюк, наслаждаясь всеобщим вниманием, заговорил медленно, смакуя каждое слово:

— Так вот, было это незадолго до вашего прихода. Ворота у меня — тут я проглядел — остались незапертыми, и заехал в них, значит, уж не знаю и кто: конь черный, плащ черный, капюшон тоже черный, ниже глаз надвинут. Двинул он напрямик к порогу. Я еще, помнится, удивился: «Этому-то что в Хоббитании понадобилось?» Забредают к нам всякие, и большуны тоже, но таких чудищ еще не бывало.

Вышел я на крыльцо и кричу ему: «Эй, как вас там? Глядите, куда едете, тут тропа не проезжая. Вертайтесь на дорогу, вон она где!» Уж больно мне вид его не понравился, а тут еще и Хват учудил — выскочил было, пасть раскрыл, чтобы гавкнуть, да вдруг хвост поджал и за угол. А тот, черный, сидит и хоть бы хны ему. Наклонился надо мной и сопит. «Я вот оттуда приехал, — да показывает (вы только подумайте!) на запад, на мое поле. — Мне Беббинс нужен».

Врать не буду, от вида его могильного меня дрожь пробрала, да только дрожь не дрожь, а землю мою не трожь! Не хватало, чтобы ее всякие заезжие вытаптывали! «Поворачивай, — говорю, — отсюда! Какие тебе тут Беббинсы, они в Хоббитоне живут, на другом краю Хоббитании. Туда и двигай, только уж большаком, а не полем».

А этот в ответ: «Нету там Беббинса. Сюда поехал. Приедет — скажи. Привезу золота».

«Вали отсюда! — это я ему. — Вместе со своим золотом. Ищи кого хошь, где хошь, а ко мне не суйся. Сказано тебе, проваливай, пока собак не кликнул».

Он вроде как зашипел (а может, рассмеялся, кто его разберет), коня своего вороного пришпорил и на меня. Я еле отскочил: собак, конечно, позвал, но его уже ищи-свищи. Развернулся и умчал что твой ветер, правда, на сей раз по дороге. И вот хочу я спросить — что вы, господин Беббинс, об этом думаете?

Фродо сидел уставясь в огонь и думал лишь об одном: как бы добраться до Перевоза.

— Не знаю, что и думать, — пробормотал он, когда молчание слишком уж затянулось.

— Не знаете, так меня послушайте. Зря вы, господин Фродо, в Хоббитон этот ихний перебрались, народ там непутевый. — Сэм заерзал на табуретке и уставился на хозяина исподлобья. — Но и у вас, уж не обессудьте, по молодости в голове ветер гулял. Как порешили вы переселиться от Брендибаков к старому Бильбо, я сразу сказал: парень еще хлебнет горюшка. Дровишек-то небось он наломал, а разбираться вам. Все знают: Бильбо из чужих краев добра понавез полным полно, а кто скажет, как это добро добыто? Вот, по моему разумению и выходит, что кое-кому из даль-далека очень интересно стало: какие такие сокровища в Бугре позакопаны.

Фродо только рот раскрыл: старый ворчун угодил не в бровь, а в глаз.

— Хорошо, конечно, — продолжал Бирюк, — что у вас хватило таки ума вернуться наконец в Баковины. Друзья у вас здесь найдутся, а с чужаками этими — попомните мое слово — водиться не след. Явятся сюда снова — хоть эти черные, хоть другие, — так я скажу, что вы померли или вообще из Хоббитании уехали. Да и вас ли они выискивают, может, им старый Бильбо нужен?

— Может, и так, — пробормотал Фродо, избегая смотреть в глаза собеседнику.

Зато Бирюк смотрел на него очень внимательно.

— Ладно, — молвил он, помолчав. — Вы, видать, своим умом жить хотите — воля ваша. Одно яснее ясного: про черного этого вы поболе моего знаете, но говорить не желаете. Думы у вас, сударь мой, невеселые, и думаете вы, на мой стариковский глаз, вот о чем: как бы добраться до Перевоза, чтоб быстрехонько и незаметно.

— В самую точку, — вздохнул Фродо. — Только сидючи да думаючи туда не попадешь. Идти надо. Большущее вам спасибо за все, господин Бирюк. Смешно сказать — я ведь тридцать с хвостиком лет и вас, и собачек ваших пуще смерти боялся. А мог бы иметь доброго друга. Теперь вот и уходить жаль, да делать нечего. Может повезет, так еще когда наведаюсь.

— Милости просим, гостю всегда рады. Но как же вы так: не откушавши, и в дорогу? Мы как раз ужинать собирались: дело-то к закату, а наша порода бирючья — с солнышком ложимся, с ним и встаем. Вот бы и вы с нами перекусили.

— Оно бы славно, — сглотнул слюнки Фродо, — но засиживаться нам нельзя. Этак и к ночи не поспеем.

— Так уж и не поспеете. Торопиться тоже с умом надо: вы ведь не дослушали, какая у меня задумка. Вот поужинаете, усажу вас в крытую повозку и довезу куда надо. Оно и быстрее, чем пешком, и спокойнее.

Фродо принял предложение с благодарностью, чем несказанно порадовал и Сэма, и Пиппина. Солнце уже садилось за холмы, сгущались сумерки. Гости перешли из кухни в столовую: там разожгли камин и принесли свечи. Явились двое сыновей Бирюка и три его дочери — вместе с работниками за столом собралось четырнадцать хоббитов. Хозяйка без устали сновала туда-сюда, подавая снедь. Вкуснятины домашней было полно, пива — море разливанное, а венчало все преогромное блюдо, с верхом наполненное грибами, тушенными со свининой.

Грозные хозяйские псы мирно полеживали у очага, обгладывая мясистые косточки.

Подкрепившись, хозяин с сыновьями взяли фонари и отправились запрягать. Когда гости вышли во двор, уже стемнело. Они забросили внутрь свои котомки и забрались сами. Бирюк уселся на передок и подхлестнул вожжами пару крепких ухоженных пони.

— Ты там поосторожнее! — крикнула ему с порога стоявшая в освещенном дверном проеме жена. — С чужаками не задирайся и сразу назад.

— Ладно, — ответил Бирюк, и повозка выкатила за ворота.

Вечер стоял прохладный и тихий, без малейшего ветерка. Ехали без фонарей и особо не гнали: милю-другую до запруды, а там уж и на косогор.

Бирюк слез, огляделся, прислушался — но в темноте что углядишь, а звуков ни сзади, ни спереди не доносилось. От воды, расползаясь по полям, поднимались струйки тумана.

— Туман густеет, — заметил Бирюк. — Домой поеду, так фонарь засвечу, но сейчас обойдемся. Попадется кто по дороге, так издали услышим.

Ехать оставалось чуть более пяти миль. Хоббиты по уши завернулись в плащи, что не мешало им напряженно вслушиваться в тишину. Ничего, кроме скрипа колес да размеренного топота копыт пони, слышно не было, но Фродо все равно казалось, что повозка ползет медленнее улитки. Пиппина укачало, и он стал клевать носом, а вот Сэм так и буравил туман глазами.

Неожиданно справа из тьмы вынырнули два белых столба, обозначавших поворот к Перевозу. Бирюк натянул вожжи, и повозка со скрипом остановилась. Хоббиты собрались уже выбраться наружу, как вдруг услышали то, чего так страшились: стук копыт.

Бирюк соскочил с передка, обнял пони за морды, чтобы не заржали, и уставился во мрак.

«Клип-клоп, клип-клоп, — разносилось в тумане. — Клип-клоп». Все ближе и ближе.

Сэм выпрыгнул из повозки и встал рядом с Бирюком, явно намереваясь хоть бы и под копыта броситься, но никакого супостата к хозяину не подпустить.

«Клип-клоп, клип-клоп», — звучало уже совсем рядом.

— Эй, там! — окликнул Бирюк. Стук копыт стих. Впереди смутно угадывалась темная, закутанная в плащ фигура.

Хуторянин бросил вожжи Сэму и шагнул вперед.

— А ну! — сердито крикнул он. — Чего тебе надо?

— Мне нужен господин Беббинс. Не видали такого? — отозвался приглушенный голос, показавшийся хоббитам знакомым. Затем всадник достал из-под плаща фонарь.

— Господин Мерри! — изумленно воскликнул Бирюк.

— Я самый и есть. А вы меня за кого приняли? — Теперь, когда он выступил из тумана, стало ясно, что у страха и впрямь глаза велики. Тот, кого чуть было не приняли за Черного Всадника, оказался всего-навсего хоббитом, правда, сидевшим верхом на пони да еще и обмотавшим голову шарфом. Фродо выпрыгнул из повозки и бросился ему навстречу.

— Вот ты где! — воскликнул Мерри. — А я уж боялся, что к ужину не поспеете. Как растуманилось, так выехал посмотреть, не бултыхнулись ли вы ненароком в какую-нибудь канаву. Где вас только носило? И где вы, господин Бирюк, их выловили — уж не в своем ли утином пруду?

— Ваши приятели мастера напрямки ходить, вот и доходились до того, что я чуть на них собак не спустил. Но это уж они вам сами расскажут. А сейчас, господин Мерри, господин Фродо и прочие, бывайте здоровы. Мне пора. Темнотища, хозяйка небось извелась вся. — Бирюк подал назад и развернул повозку. — Доброй вам ночи. Денек выдался — только руками развести, ну да все хорошо, что хорошо кончается. Оно конечно, вам еще добираться, да и я не дома… Ну уж как-нибудь. Ох, самое-то главное чуть не забыл!

С этими словами Бирюк засветил фонарь и, заглянув под сиденье, вытащил оттуда весьма вместительную корзину.

— Это, стало быть, от моей женушки, с особливым приветом господину Беббинсу.

Он вручил подарок и, сопровождаемый дружным хором благодарностей и наилучших пожеланий, тронул пони.

Хоббиты смотрели ему вслед, пока свет фонаря не растворился в тумане. Неожиданно Фродо звонко расхохотался: из-под плотно закрытой крышки он учуял дразнящий запах грибов.

Глава 5 Разоблаченный заговор

— Теперь и нам самим лучше бы домой отправиться, — промолвил Мерри. — Я, конечно, не прочь послушать, что вы там дорогой начудили, но об этом потом.

До паромной пристани оставалось пройти по насыпи, окаймленной большими белеными камнями. Впереди, в свете подвешенных на высоких столбах фонарей, поблескивали причальные тумбы. Оставшиеся за спиной поля скрыло белесое марево, но впереди темнела чистая вода: туман клубился лишь у береговых камышей, а за рекой его почти не было.

По дощатым мосткам Мерри провел пони на покачивавшийся у причала плоскодонный паром. Как только все оказались на борту, он медленно оттолкнулся длинным шестом, и паром двинулся наперерез неторопливому течению широкого Брендивина.

Давным-давно Горхендад Старобак, старейшина самого родовитого семейства в Пустошах, если не во всей Хоббитании, перебрался со своими домочадцами за реку, бывшую в то время восточной границей хоббитских земель. Прибрежный холм, названный впоследствии Бак-холмом, вполне годился для заселения, а поскольку семья была многочисленной, то со временем в нем появились не какие-то там норки, а огромный, под стать Тукам, смиал — с тремя парадными воротами, множеством боковых входов и никак не менее чем сотней окошек. На берегу Брендивина Горхендад обосновался накрепко — даже фамилию сменил со Старобака на Брендибак. По существу, он сделался правителем почти независимого края. Родня множилась, под руку Брендибаков переселялись другие семьи, так что вскорости вся полоса земли между Брендивином и Заповедным Лесом оказалась изрытой или застроенной и превратилась в густонаселенный Околоток. Называли его, по хозяевам, Баковинами, а главным поселением стали прилепившиеся к реке неподалеку от Бренди-Холла Баклуши.

По этой деревне управителя Баковин — да и не только Баковин, поскольку его непререкаемый авторитет признавали и по другому берегу от Затона до Камышков — повелось звать Хозяином Баклуш. Правда, в коренной Хоббитании — по Уделам — Брендибаков и прочих, что с ними по-соседству, за своих почти не считали. А по правде сказать — так зря. Хоббиты как хоббиты, токмо что на лодках плавать навострились — да и без них, ежели придется.

По начальной поре с востока ограды никакой не было, но лес напирал, вот хоббиты и отгородились — забили частоколицу, обсадили плющом колючим и прозвали Тыном. Тын вроде затынили, а он то там прогниет, то здесь проломится. Приходилось подправлять, хоть и не больно хотелось. Тянулся Тын широкой дугой от Брендивинского моста до самого устья впадавшей в Брендивин — вытекала она из самого что ни на есть леса — Ветлинки. На все про все выходило миль двадцать. Тын, конечно, ограждал, но не особо — лес по-прежнему напирал. В Баковинах и двери по ночам запирали — чего в Уделах вовсе не водилось.

Паром плыл, бережок баковинский приближался, а у Сэма, единственного из компании, кто до сей поры по рекам не плавал, в голове бродили невеселые мысли. Старая жизнь, получается, в туман канула, а впереди новая — пойми ее какая, но вроде как не шибко приятная. Он поскреб в затылке, на миг пожалев, что господин Беббинс не остался себе жить спокойненько в Бебне-на-Бугре.

Паром стукнулся о причал, хоббиты сошли на берег. Мерри привязал плоскодонку, а Пиппин повел пони вверх по тропе. Сэм оглянулся, словно бы прощаясь с Хоббитанией, и вдруг хрипло проговорил:

— Гляньте-ка назад, хозяин. Видите?

Лучше бы не видеть — по ту сторону, на причале, под фонарями, расползалась какая-то черная мешковина: под светом съежится, а в тени набухнет. Тень поерзала, пошныряла туда-сюда и сгинула куда-то во мрак.

— Это что еще такое? — изумился Мерри.

— Да так, увязалось, — неопределенно махнул рукой Фродо. — Потом расскажу, давай-ка лучше уйдем отсюда поскорее.

Они торопливо поднялись по тропе, но когда оглянулись, у подножия холма на дальнем берегу ничего не просматривалось — туман, и только.

— Ладно хоть на западном берегу лодок нет! — промолвил Фродо. — Как думаешь, можно на лошади через реку переправиться?

— По мосту запросто — но это ж к северу миль двадцать скакать, — отвечал Мерри. — А насчет переплыть, не знаю, как-то не слыхал, чтобы лошадь да Брендивин переплыла. Но лошади-то тут при чем?

— И это расскажу, — пообещал Фродо. — Доберемся до дому, там и поговорим.

— И то дело. Я, пожалуй, вперед двину, пусть Толстень знает, что вы близко. Ну а дорога вам знакома… Об ужине и всем прочем мы позаботились.

— Вообще-то мы у Бирюка отужинали, — припомнил Фродо, — но если еще разок…

— А хоть и два! Давай корзину.

Мерри пришпорил пони и пропал в темноте.

Чтобы добраться до прикупленного для Фродо домишка в Сухом Овражке, сначала обогнули слева Бренди-Холл и выбрались на главный баковинский тракт, что южнее моста. По тракту пришлось пройти с полмили на север, а потом свернуть направо, на тропку. Дальше то на бугорок, то под горку, — шли и шли, покуда не уперлись в узенькие воротца в густой изгороди.

Самого дома в темноте было не различить: он стоял в кольце деревьев. Фродо нарочно прикупил домик на отшибе. Кто войдет-выйдет, со стороны не приметишь. Этот дом построили Брендибаки: давненько построили, для тех гостей, каким отказывать неловко, а в Бренди-Холл звать не хочется. Гостевали там, бывало, и они сами: на Бак-холме ведь не протолкнешься, а тут и свободно, и дух перевести можно. Строено было по старинке — низко, крыша под дерновищем, двери да оконца круглые, а чтобы чердаков там каких — кому они надобны?

Тропка к дому вела темная — окна все прятались за ставнями, — но как только Фродо постучал в дверь, Толстень отворил, и проем по-доброму осветился. Путники быстро вошли внутрь и оказались на свету, в просторной прихожей с дверями по обе стороны. Коридор вел в глубь дома.

— Ну, что скажешь? — спросил появившийся Мерри. — Уж мы — за наше-то времечко — сделали тут что могли. Толстень с последней подводой только вчера прибыл. Глянь — залюбуешься!

Фродо огляделся. Полюбоваться и впрямь было на что — когда бы не теснота, так точь-в-точь Бебень. Любимые вещи, и его, и Бильбо, даже расставлены были тем же манером, что и в старой усадьбе. Место было уютное, тихое, и он невольно поймал себя на том, что и вправду хотел бы здесь поселиться. О том, что новое жилье придется покинуть без промедления, не хотелось даже и думать, а уж как сообщить эту новость друзьям, он просто не представлял. Однако сделать это следовало сегодня, прежде чем все лягут спать.

— И вправду загляденье, — выдавил Фродо. — Как никуда и не переезжал.

После того как путники повесили плащи и сложили на полу котомки, Мерри провел их по коридору и распахнул дверь в дальнем конце. Оттуда восхитительно повеяло горячим паром.

— Баня! — восторженно заорал Пиппин. — О благословенный Мериадок!

— Кто первым моется? — мигом поинтересовался Фродо. — Самый старший или самый прыткий? Впрочем, господин Перегрин и так и эдак последний.

— Кончайте препираться! — рассмеялся Мерри. — Что бы вы без меня делали? Там, к вашему сведению, целых три ушата и полный чан кипятка. Мыло, полотенце, мочалка — все готово. Заходите, да побыстрее.

Сам Мерри на пару с Толстенем отправился на кухню в другом конце коридора готовить праздничный ужин, а из мыльни доносились смех, плеск и обрывки песен, пока все не перекрыл голос Пиппина, затянувший любимую купальную песню Бильбо.

Затем последовал особенно громкий плюх — похоже, Пиппин расплескал целый ушат.

Мерри подошел к дверям.

— Как насчет поужинать? — спросил он.

Фродо вышел навстречу, вытирая волосы.

— Там на полу плавать можно, вытрусь лучше на кухне, — заметил он.

— Ух ты! — воскликнул Мерри, заглянув в мыльню. По каменному полу и впрямь расплескалась здоровенная лужа.

— Твоя работа, любезнейший Перегрин, — промолвил он, — тебе и вытирать. Да советую поспешить, а то без ужина останешься.

Ужинали на кухне, близ очага.

— Ну, грибов-то уж вам, надо думать, не хочется? — без особой надежды спросил Фредегар.

— Еще как хочется! — возразил Пиппин.

— Они мои! — заявил Фродо. — Их прислала мне в подарок сама госпожа Бирючиха, наипервейшая стряпуха в Хоббитании. Уберите свои загребущие лапы, сам всем положу.

Люди, конечно, тоже не прочь полакомиться грибами, но у хоббитов это настоящая страсть, каковой факт отчасти объяснял набеги юного Фродо на прославленную делянку Бирюка, равно как и праведный гнев почтенного хозяина. Но на сей раз грибов хватило всем — даже ненасытный Толстень в конце концов отвалился от стола, издав глухой, удовлетворенный вздох. Отужинав, хоббиты придвинули табуретки поближе к огню.

— Посуду потом уберем, — заявил Мерри. — А сейчас расскажите-ка о ваших похождениях. Мне все знать охота, а больше всего — что это такое со старым Бирюком приключилось? Он говорил со мною так, словно был напуган — это Бирюк-то!

Фродо молчал, уставясь в огонь.

— Испугаешься тут, — пробормотал Пиппин, прервав затянувшуюся паузу. — Ты бы небось тоже струхнул, увяжись за тобою Черные Всадники.

— Кто такие? — непонимающе спросил Мерри.

— А кто их разберет: вроде большуны, но какие-то странные. Все черные, на черных конях… Ладно, коли Фродо отмалчивается, я расскажу с самого начала.

Пиппин описал путешествие с того самого часа, как они покинули Хоббитон. Сэм кивал и поддакивал, Фродо угрюмо молчал.

— Я мог бы подумать, что ты эту байку сам сочинил, — промолвил Мерри. — Кабы не видел то черное чучело на пристани да не слышал, какой странный был у Бирюка голос. Ну а ты-то, Фродо, что на этот счет думаешь?

— Бирюк на том стоит, — заметил Пиппин, — что все это как-то связано с сокровищами Бильбо. А кузен Фродо свои мысли при себе держит. Пора бы и ему рот раскрыть.

— Догадки, они догадки и есть, — отозвался Фродо. — Откуда Бирюку знать, в чем тут дело?

— Старина Бирюк только с лица простецкий, а разумения у него очень даже хватает, — заверил Мерри. — Повидал он немало — в прежние времена, сказывают, и в Лес Заповедный хаживал. Но ты другое скажи, на твой взгляд догадка его пустяшная или все-таки верная?

— Думаю, — с неохотой ответил Фродо, — что тут старик промашки не дал. Связь с прежними приключениями Бильбо и вправду есть — всадники высматривают, а точнее сказать, вынюхивают его или меня. И это, если хотите знать, дело нешуточное. Я не чувствую себя в безопасности.

Он бросил взгляд на окошко, словно опасался, что в него проскользнет черная тень.

Остальные молчали, обмениваясь многозначительными взглядами.

— Созрел, — шепнул Пиппин. — Сейчас расколется.

Мерри кивнул.

— Так вот, — промолвил Фродо, выпрямившись, словно принял важное решение. — У меня есть что сказать. Молчать больше я не могу. Только… Только вот как начать, не знаю…

— Могу начать за тебя, — предложил Мерри.

— Как это?

— Да так, друг мой любезный, что тебе надо с нами прощаться. Не хочется, а надо — вот ты и мучаешься. Хоббитанию покинуть ты давно собирался, но напасть, видать, нагрянула нежданно, и затягивать больше нельзя. Ты решил уйти не задерживаясь, бросив все. Нам тебя очень жалко.

Фродо разинул рот — и захлопнул. Вид у него был такой нелепый и растерянный, что друзья покатились со смеху.

— Дорогой старина Фродо! — пробормотал сквозь смех Пиппин. — Да неужто ты и впрямь надеялся, что сумел задурить нам головы? На такое дело тебе не достало бы ни осторожности, ни смекалки. Уйти-то ты собирался еще с апреля. Все бродил по любимым местечкам, вздыхал да охал: «О! Увижу ли я еще когда-нибудь эту долину?» И еще — заладил твердить, будто поиздержался, деньжата, дескать, нужны — а Бебень свой драгоценный кому продал? Хапни-Беббинсам, скупердяям из скупердяев. А все твои ночные посиделки-пошепталки с Гэндальфом!

Фродо только за голову схватился.

— Это ж надо! — воскликнул он. — А мне-то казалось, что я все так ловко обстроил. Неужто теперь вся Хоббитания толкует о моем уходе?

— Пока что нет, — успокоил его Мерри. — Конечно, со временем правда все равно наружу выйдет, но сейчас твои секреты известны только нам, заговорщикам. Пойми ты, лопух эдакий, мы же прекрасно знаем и тебя, и все твои привычки — нам ли было не догадаться, что у тебя на уме? Я вот и Бильбо знал. По правде говоря, я начал к тебе присматриваться с самого дня его ухода. Мне сразу показалось, что ты двинешь за ним — и скорее рано, чем поздно. И улизнешь от нас тайком, на его манер. Еще с весны мы держали ухо востро. Так что будь уверен: запросто взять да уйти тебе не удастся!

— Но уйти-то придется, — печально вздохнул Фродо. — Тут уж ничего не поделаешь. Грустно это, для всех нас грустно, но отговаривать меня нечего и пробовать.

— Ничегошеньки ты не понял! — заявил Пиппин. — Ты должен идти, спору нет, а значит, и мы тоже. Мы с Мерри отправляемся с тобой. Сэм, конечно, малый что надо, он за тебя дракону в глотку сиганет, но в таком опасном путешествии одного спутника маловато.

— Милые, ненаглядные мои хоббиты! — воскликнул Фродо. — Спасибо вам огромное, но взять вас с собой я не могу. Давно об этом думал и давно решил — не могу! Это ведь не то, что вы себе представляете, не поход за сокровищами, как у Бильбо. Я должен бежать, из страха в страх, из смерти в смерть.

— Все мы прекрасно понимаем, — твердо заявил Мерри. — Потому и идти решили, что знаем, какое оно страшное, это Кольцо, и хотим сделать все, что сумеем, чтобы помочь тебе против Врага.

— Кольцо! — ахнул Фродо.

— Оно самое, — подтвердил Мерри. — Ты, старина, явно недооцениваешь любознательность своих друзей. Мне, например, о существовании Кольца известно не один год. Я узнал о нем еще до ухода Бильбо, но поскольку тот держал его в секрете, я тоже не распускал языка, пока мы не составили наш заговор. С Бильбо, конечно, вышло не как с тобой — и знал я его похуже, мальцом ведь был в сравнении с ним, да и осторожностью он не тебе чета. Хочешь расскажу, откуда я про Кольцо проведал?

— Валяй, — бессильно махнул рукой Фродо.

— Проруха на него нашла. Что и неудивительно, ведь замешаны тут Хапни-Беббинсы. Однажды — дело было за год до Угощения — вышел я прогуляться по дорожке, глядь — а впереди Бильбо идет. Ну, идет себе да идет, но тут навстречу ему на дорогу Хапнюки вышли. Он замедлил шаг, сунул руку в карман… и исчез! Я настолько ошалел, что едва успел спрятаться на обычный манер: нырнул под изгородь, да и в поле. Оттуда, из-за плетня, я продолжал за дорогой следить. Ну, Хапнюки прошли, а как отошли подальше, тут и Бильбо появился, прямо из воздуха. Он спрятал что-то в карман, и я уловил блеск, вроде как золото.

После этого я держал ушки на макушке. Да что там — честно признаюсь, — шпионил. Но молодой ведь был, любопытство так и разбирало. Должно быть, во всей Хоббитании, кроме тебя, только я и заглядывал в книгу Бильбо.

— Ты читал книгу! — вскричал Фродо. — Свет небесный, да хоть что-то можно сохранить в тайне?!

— Наверное, можно… но сложно, — хмыкнул Мерри. — Впрочем, в книгу-то я лишь мельком заглядывал. Он ее без присмотру не оставлял, так что особо не полистать было. А я не прочь в нее еще заглянуть. Интересно, где она нынче? У тебя?

— Нет, в Бебне ее не было. Должно быть, Бильбо с собой забрал.

— Так вот, — вернулся к своему рассказу Мерри, — насчет книг и колец я никому и не заикался, покуда нынешней весной не стало ясно, что ты того и гляди смоешься. Тогда-то мы и составили заговор, а поскольку настроены были очень даже серьезно, то по части добычи сведений особо не щепетильничали. Ты ведь не такой уж олух, ну а Гэндальф и вовсе крепкий орешек. Если нам и удалось чего прознать, то только благодаря главному соглядатаю. Хочешь на него взглянуть?

— Где он? — спросил Фродо, озирая кухню, словно ожидал появления из буфета зловещей фигуры в маске.

— Давай, Сэм, чего уж теперь! — промолвил Мерри, и Сэм, красный как рак, поднялся с табуретки. — Познакомься — наш главный соглядатай. С той поры, правда, как воды в рот набрал — видать, решил, что его отпустили под честное слово.

— Сэм! — только и смог пролепетать Фродо. Удивляться уже было нечему: он просто не знал, сердиться или смеяться, и еще чувствовал себя законченным дураком.

— Я, сударь, — пробормотал Сэм потупясь, — прошу прощения, сударь. Но я ведь ничего дурного не замышлял, все ради вас же, и как господин Гэндальф велел… Он ведь что говорил — когда, помните, вы собирались один уйти? Нет, говорит, с друзьями оно лучше. Надо, говорит, взять надежных, кому доверяешь.

— Но доверять-то мне, похоже, больше и некому, — вздохнул Фродо.

Сэм посмотрел на него чуть ли не со слезами на глазах.

— Это смотря в чем, — промолвил Мерри. — В том, что мы не покинем тебя до конца, каким бы горьким он ни был, ты можешь быть уверен. И можешь доверить любую тайну — сам небось убедился, что мы сумеем сохранить ее получше тебя. Но если вздумаешь уйти тайком, так мы пойдем за тобой как собаки по следу. Нам тоже страшно, Фродо, очень страшно. Мы ведь знаем, каких ужасов понарассказывал тебе Гэндальф. И про Кольцо знаем. Но мы ведь твои друзья, чурбан ты этакий! Разве мы можем позволить тебе встретить беду в одиночку?

— Вы бы, сударь, хоть Гилдора послушали, — осмелился встрять Сэм. — Он ведь что присоветовал, Гилдор-то, — взять с собой тех, кто сам вызовется. Уж этого вы отрицать не можете.

— He могу, — покачал головой Фродо, приметив на физиономии Сэма хитрую ухмылку. — Не могу и не стану, но теперь, как бы ты ни храпел, ни за что не поверю, будто ты спишь. Дам, для верности, хорошего пинка. Да и вы хороши, — добавил он, обращаясь к остальным. — Все как один отпетые мошенники и пройдохи! — Фродо рассмеялся и развел руками. — Но я сдаюсь. Сделаю по Гилдорову совету, ведь все равно не отвертеться. Признаюсь, кабы не вся эта жуть, я б, наверное, в пляс пустился от радости. Да что там, я счастлив, как давно уже не был. Я ведь так боялся сегодняшнего вечера.

— Вот и чудненько! Решено! Ура вожаку Фродо и его ватаге! — наперебой загалдели хоббиты, прыгая и приплясывая. Затем Мерри и Пиппин завели песню, ими же сочиненную и припасенную загодя для этого случая. Пелась она на мотив гномьего походного марша, с которого началось путешествие Бильбо.

— Славная песня, — промолвил Фродо, когда веселые голоса умолкли. — Но коли дела обстоят так, надо целую уйму всего переделать, пока мы еще под крышей.

— Так это ж песня! — удивился Пиппин. — Не собрался же ты и в самом деле пуститься в путь «сегодня в ночь»?

— Сам не знаю, — покачал головой Фродо. — Всадников этих я боюсь до смерти и уверен, что задерживаться долго на одном месте опасно. А уж паче того там, куда, как каждому ведомо, я отправился. Вот и Гилдор советовал не мешкать. Только очень уж хотелось бы дождаться Гэндальфа. Куда он запропастился? Я приметил: Гилдор встревожился, узнав, что Гэндальф — Гэндальф! — и вдруг не явился к сроку. Тут две вещи важны: как скоро Всадники доберутся до Баклуш и как скоро у нас все будет готово. Ведь в такой путь с бухты-барахты не пустишься.

— Насчет второго скажу сразу: мы могли бы выступить хоть через час, — заявил Мерри. — У меня почитай все уже приготовлено. В конюшне за полем нас дожидаются шесть пони, поклажа в основном увязана. Разве еще из одежки что прихватить да из погреба — на зубок.

— Заговорщики вы, я вижу, что надо, — отозвался Фродо. — Но вот как насчет Всадников? Хотелось бы хоть денек Гэндальфа подождать.

— Насчет Всадников, это как посмотреть, — сказал Мерри. — Ехать сюда не иначе как через Северные Ворота, где Тын спускается к самой реке. Ворота на ночь запираются, там охрана стоит. Нет, ночью их никто не пропустит. Таких подозрительных, думаю, и днем не пропустят — пошлют к Хозяину спросить, как с ними быть. Но они небось и силой могут прорваться, там ведь караул, а не рать. А может, днем и пропустят. Подъедет такой — еду, мол, по делу, к господину Беббинсу… Все знают, что ты решил снова обосноваться в Баковинах.

Фродо почесал затылок, помолчал, а потом объявил:

— Сделаем так: выйдем завтра с рассветом. Но через Северные Ворота нам идти нельзя — все мигом узнают, что я уже и из Баклуш ушел. Наш уход должен оставаться тайной, хоть на несколько дней. За мостом и Восточным трактом наверняка наблюдают. А сколько Черных Всадников, мы не знаем. Видели мы двух, а может, их больше. Значит, надо идти туда, где нас никак не ждут.

— Так что ж, выходит, прямиком в чащобу переть? — в ужасе воскликнул Фредегар. — Спятил ты, что ли? Этот лес будет пострашнее любых Всадников!

— Не скажи, — возразил Мерри. — Мысль, конечно, отчаянная, но по-моему, Фродо прав. Иным путем нам из Хоббитании незаметно не выбраться. А так, ежели повезет, и от погони оторвемся.

— Это в лесу-то повезет! — вознегодовал Фредегар. — Сроду там никому не везло! Заплутаете, сгинете, вот и все. Туда же никто не ходит.

— Ну почему… — пожал плечами Мерри. — Брендибаки, бывает, и забредают. У нас проход под Тыном есть, с воротцами. Фродо и сам там бывал, правда, только разок. А я так и не раз — днем, конечно, когда деревья сонные и совершенно спокойные.

— Дело хозяйское, — махнул рукой Фредегар. — По мне, так хуже Заповедного Леса места не сыщешь. Такое рассказывают — оторопь берет. Но решать-то не мне, я остаюсь. Будет хоть кому рассказать о вашей дурости Гэндальфу, когда тот объявится.

Фродо Толстень любил, но покидать Хоббитанию не собирался. К странствиям его отроду не тянуло. Родом он был из Восточного Удела, из Бродней, что на самых Лужках-у-моста, но за Брендивинским мостом оказался впервые в жизни.

Роль его, по плану заговорщиков, сводилась к тому, чтобы как можно дольше поддерживать в любопытствующих заблуждение, будто господин Беббинс живет себе поживает в Сухом Овражке. Насколько эта роль может оказаться опасной, никто даже не подумал — включая и самого Фредегара.

— Превосходно! — промолвил Фродо. — Насчет Гэндальфа ты, Толстень, прав — ты ему весточку и передашь. Будет хоть знать, куда я пошел — так мне спокойнее. Оставить ему письмо я не решусь — вдруг эти Всадники сюда заявятся да дом обшарят. Не знаю, правда, умеют ли они читать… Решено: выходим с утречка, и прямиком в Заповедный Лес.

— Не хотел бы я остаться здесь заместо Толстня, — поежился Пиппин. — Глядишь, вместо Гэндальфа этих Черных дождешься.

— Погоди, посмотрим, что ты запоешь, как в лесок залезешь. Живехонько пожалеешь, что не остался на моем месте, — заявил Фредегар.

— Хорош препираться! — заявил Мерри. — Нам еще в доме прибраться надо, да и спать пора. Подниму всех в самую рань.

Когда улеглись, Фродо долго не мог заснуть. Ныли натруженные ноги — хорошо хоть завтра не придется пешком топать. Наконец его сморил сон, но какой-то смутный: чудилось, будто он выглядывает из окна, выходящего на темное море спутанных деревьев. Внизу, у самых корней, ползали и вынюхивали какие-то твари. Вынюхивали его, Фродо, и он почему-то знал, что рано или поздно они до него доберутся.

Потом, откуда-то издалека, донесся равномерный шум. Сначала подумалось, что это шелестит на ветру листва, но вдруг пришла уверенность — нет, то рокочет дальнее Море. Море, у которого он никогда не бывал. Неожиданно окно исчезло — он стоял посреди вересковой пустоши, и воздух казался странно солоноватым на вкус. Прямо перед ним, на вершине холма, высилась одинокая белая башня. До боли захотелось взобраться на самый верх и воочию увидеть Море. Он уже начал карабкаться по склону, но тут в небе блеснула молния и загрохотал гром.

Глава 6 Заповедный Лес

Пробудился Фродо внезапно: в комнате еще темень стояла, а Мерри уже заявился — в одной руке свечу держал, а другой в дверь колошматил.

— Ты чего грохочешь? — спросил ошалевший спросонья Фродо.

— Выходить пора, вот чего, — отозвался Мерри. — Уже полпятого. На дворе туманище, в самый раз отправляться. Сэм уже завтрак готовит, Пиппин, и тот встал. Я сейчас пони седлать буду, а ты, будь добр, растолкай этого лежебоку Толстня. Коль с нами не идет, так пусть хоть проводит.

К шести утра все пятеро были вполне готовы — правда, у Толстня глаза все еще слипались. Из дома выскользнули украдкой. Мерри шел первым, ведя в поводу пони. Шел тайной тропкой, сначала через рощу, а дальше полем. Утро задалось туманное и росистое: трава казалась серой, а капало почитай с каждого листа. Тишина стояла такая, что все звуки воспринимались как очень близкие: курица закудахчет или в соседнем доме дверь хлопнет — так словно над ухом.

В сараюшке поодаль дожидались пони: животные из той породы, какие больше всего нравятся хоббитам, для скачки, конечно же, непригодные, зато крепкие и выносливые. Уселись верхом и двинулись прямиком в туман — впереди он расступался, словно бы неохотно, а позади тут же смыкался снова. Примерно через час — все это время ехали в молчании — увидели перед собой Тын, высокую изгородь, подернутую росистой паутиной.

— А сквозь Тын-то как продеретесь? — спросил Фредегар.

— Двигай за нами, увидишь, — отозвался Мерри.

Он свернул налево и поехал вдоль Тына, пока не оказался перед выложенным из кирпича тоннелем, нырявшим под изгородь и выходившим в лощину по другую сторону.

На этом месте Толстень остановился.

— Ну, бывай, Фродо, — промолвил он. — Может, тебе оно и виднее, но я бы в лес не сунулся. Как бы не пришлось пожалеть еще до вечера. Но все равно желаю удачи — и сегодня, и наперед.

— Хотелось бы верить, что на нашем пути не встретится ничего пострашнее Заповедного Леса, — отозвался Фродо. — Случись так, я счел бы себя счастливчиком. Передай Гэндальфу, пусть ищет меня на Западном тракте. Мы двинем туда так скоро, как сможем.

— Счастливо, Толстень! — крикнули все разом и углубились в подземный ход.

Там было темно и сыро. Проход преграждала железная решетка. Мерри спешился, отпер ворота и с лязгом захлопнул их, когда все прошли.

— Ну вот мы и в Заповедном Лесу, — промолвил он. — Хоббитания позади.

— А правда ли то, что об этом лесе рассказывают? — спросил Пиппин.

— Смотря что, — пожал плечами Мерри. — Ежели ты имеешь в виду байки насчет гоблинов, волков да нечисти всякой, которыми напичкали Толстня его няньки, так нет, в это я не верю. Но этот лес, он и вправду чудной. Вроде бы деревья и деревья, а ведь нет, они… как бы это сказать… живее, чем у нас в Хоббитании. Они, понимаешь, за тобой смотрят, ровно у них глаза есть. И чужаков не жалуют. Днем-то они не больно опасны, ну, шишку там на башку уронят или подножку корнем подставят, а вот ночью… ночью, говорят, тут пострашнее. Сам-то я вечерком за Тын всего пару раз заглядывал, да и то далеко не отходил. Но чудно, чудно… Деревья, они вроде как разговаривают: толкуют о чем-то своем, да еще и ветками машут, безо всякого, заметь, ветра. Но это что, они и ходить умеют! Было дело, правда, в старину, подперли к самому Тыну, чтобы его, значит, свалить. Хоббиты им спуску не дали — порубили прорву да и сожгли в кострище. К востоку от Тына и сейчас Проплешина выжжена. На Тын они больше не лезли, но и любви к хоббитам у них после этого не прибавилось.

— А кроме деревьев здесь что? — спросил Пиппин.

— В глуши, там, по слухам, всякие чудеса творятся, но сам не был, так что врать не стану. Но вот троп тут полно, а кто их протаптывает? Да и обманные они — сегодня в одно место выведут, завтра в другое, словно сами по лесу плутают. Была, правда, одна, вроде как постоянная, шла от прохода прямиком к Проплешине, ну и дальше на северо-восток… как раз, куда нам надо. Ею и двинем, коли не заросла.

Тропка по ту сторону тоннеля и впрямь нашлась, едва заметная, а как завела под полог леса, тут сразу и кончилась. Как оглянешься, позади темной стеной высится Тын, а впереди круговерть деревьев: и стройные, и корявые, и гладкие, и суковатые, многие покрыты мхом или лишайниками.

Хоббиты приуныли, кроме разве что Мерри.

— Ты бы тропу свою поискал, — бросил ему Фродо, — а то ведь и друг с другом растеряемся, и забудем с какой стороны Тын затынен.

Пони трусили между деревьями, стараясь не спотыкаться об узловатые корневища. Подлеска здесь не было и в помине. Пологий склон поднимался все выше, и по мере подъема все больше сгущалась чаща. Стояла полная тишина, лишь изредка с какого-нибудь листка срывалась капля. У всех путников нарастало ощущение того, что за ними наблюдают: недоброжелательно, если не сказать — враждебно. То один, то другой оглядывался через плечо или озирался по сторонам. Тропой и не пахло — напротив, создавалось впечатление, будто деревья нарочно преграждают им путь.

Первым не выдержал Пиппин.

— Да пропустите же! — неожиданно воскликнул он. — Я вам зла не хочу! Пропустите!

Звук его голоса заставил всех остановиться, но это и стало единственным откликом: лес поглотил крик без малейшего намека на эхо.

— Помолчал бы лучше, — заметил Фродо. — Тут, я гляжу, до добра не докричишься.

Он уже начинал сомневаться, правильно ли поступил, сманив друзей в этот странный лес. Мерри без устали вертел головой, но, похоже, дорогу знал ничуть не лучше, чем прочие. Что, разумеется, не укрылось от Пиппина.

— Только привел, а уж и в дебри завел, — буркнул он и наверняка добавил бы что-нибудь еще более нелицеприятное, как Мерри присвистнул с явным облегчением.

— Вон она, Проплешина, — заявил он. — Деревья здесь точно двигаются, тропа в сторону ушла, но поляна на месте.

Чем дальше вперед, тем становилось светлее, а потом лес неожиданно расступился, и оказавшиеся на Проплешине хоббиты с удивлением обнаружили, что утреннее солнце уже давно разогнало туман: под пологом леса этого не ощущалось.

Деревья у края прогалины были позеленее и не такие замшелые, как в чаще. На самой же поляне росли только крапива, чертополох да болиголов, причем большей частью пожухлые. Зрелище, может, и не самое приятное, но намаявшимся хоббитам и оно было в радость.

Под чистым небом они мигом воспряли духом, тем паче что с дальнего конца Проплешины отчетливо просматривалась тропа. По ней и поехали. Подъем продолжался, но путь стал заметно легче — словно лес вдруг ни с того ни с сего подобрел. Однако через некоторое время вокруг них стала сгущаться духота, а деревья обступали все теснее и теснее. Недобрая воля леса давила все ощутимее. Тишина угнетала, даже топот копыт пони глушила листва. Чтобы взбодрить приятелей, Фродо решил затянуть песню, хотя, по правде сказать, не столько пел, сколько бормотал.

Последние слова и вовсе потонули в шелесте леса, тем более что позади с треском упала на тропу обломившаяся ветка. Деревья сдвигались все ближе.

— Не по нраву им эта песенка, — заметил Мерри. — Ну и ладно. Пока помолчим, а как доберемся до опушки, так грянем во всю мочь.

Он всеми силами старался не выдавать своего беспокойства, но друзья его не поддержали. Все чувствовали себя подавленными, а более остальных — Фродо. И как только взбрело ему в голову бросить вызов лесу?

В сердце его совсем было созрело решение повернуть назад (знать бы только, куда), но тут все изменилось. Деревья вновь расступились, а впереди показалась зеленая травянистая вершина холма — ни дать ни взять лысая макушка в окружении густых волос. Хоббиты устремились туда.

Тропа виляла, вихляла, но на вершину так или иначе вывела. Там они остановились и огляделись: сверху-то оно сподручней. Близко, под рукой, туман почти весь рассеялся, но в ложбинах еще клубился, а над извилистой полосой, что пересекала лес, и вовсе поднимался паром.

— Это, — промолвил Мерри, указывая на туманную черту, — Ветлинка. Течет она откуда-то с юга, где курганы стоят, прорезает весь Заповедный Лес, а потом уж в Брендивин впадает. Куда-куда, а туда нам точно не нужно. Ветлинкина пойма — самое чудное место в лесу: весь морок как раз оттуда.

Хоббиты посмотрели туда, куда указывал Мерри, но ничего особенного не увидели: сырая овражина, скрывшая за маревом южную половину леса. Впрочем, хотя солнышко уже припекало, осенняя хмарь еще лежала в низинах. На западе трудно было различить даже темную черту Тына, не говоря уж о речной долине за ним, а на севере, куда друзья посматривали с особой надеждой, не виделось ничего похожего на Восточный тракт. Они чувствовали себя попавшими на остров, окруженный морем деревьев до самого подернутого дымкой горизонта.

На юго-востоке холм круто обрывался, уходя вниз, в буйные заросли. Присев на краю обрыва, хоббиты подкрепились, вглядываясь вдаль, и в свете полуденного солнца приметили серо-зеленые курганы.

Им радостно было увидеть, что лес хоть где-то кончается, хотя к курганам они, конечно же, не собирались. Слухи о них ходили еще пострашнее, чем о Заповедном Лесе.

Поели, посидели, да и тронулись дальше. Тропа, по которой вышли к холму, вновь обнаружилась у подножия северного склона. Двинулись по ней, и все бы ничего, но со временем выяснилось, что она упорно забирает вправо, уводя к Ветлинке, куда им совсем не хотелось. Посовещавшись, друзья решили оставить тропу и двинуться прямиком на север: хотя тракта с холма они не видели, но, по здравому рассуждению, он все равно пролегал где-то там, и не слишком далеко. Выбор пути определился еще и тем, что, хотя на север надо было идти в гору, лес там рос вроде бы не такой густой, да и деревья казались менее мрачными: темные, мохнатые сосны и ели сменялись более радующими взгляд буками да ясенями. Встречались, правда, и вовсе незнакомые породы — видимо, какие-то местные.

По первости дорога заладилась — поехали даже быстрее, чем по тропе, однако, выбравшись на очередную поляну, определили по солнцу, что опять, невесть почему, отклонились к востоку. Ну а дальше дело пошло совсем худо. Издали посмотришь — лесок вроде реденький, а подъедешь ближе — ветви сплетены, корни над землей выступили. Попробуй-ка продерись! А тут еще и рытвины да канавы пошли, все заросшие колючками. И все, как назло, поперек дороги. Объехать такой овраг — не объедешь: приходилось спускаться да подниматься. И еще одна странность: всякий раз, когда путники пытались двигаться направо и в гору, лес становился совершенно непроходимым, а отвернешь хоть чуток налево и под уклон, так начинал пропускать.

Спустя час или два хоббиты утратили всякое представление о том, куда, собственно, едут: одно было ясно — давно уже не на север. Как ни крути, а выходило, что они, повинуясь чьей-то непреклонной воле, углублялись в самое сердце леса.

После полудня спустились, а вернее сказать, чуть не скатились на дно самого глубокого оврага с такими крутыми, обрывистыми берегами, что выбраться из него, не бросив пони и поклажу, нечего было и думать. Оставалось следовать по ложбине, куда она вела — а вела та под уклон. Земля стала влажной, потом болотистой. Крохотные роднички и потоки сливались в ручей, быстро набиравший силу. Теперь хоббиты следовали его течению. Местность быстро понижалась, но они по-прежнему находились на дне балки, затененной сверху древесными кронами.

И тут неожиданно впереди образовался просвет. Только выбравшись на поляну, хоббиты уразумели, что вышли из огромной лощины, прорезавшей высокий и почти отвесный берег реки. За широкой полосой тростника и осоки виднелся противоположный берег, почти такой же крутой. А между этими берегами, в золотистом свете предвечернего солнца, струилась темная полоса буроватой воды, окаймленная древними корявыми ивами и усеянная тысячами опавших листьев. Другие листья во множестве порхали на легком теплом ветру, шелестевшем в камышах и раскачивавшем ветви деревьев.

— Ну! — радостно воскликнул Мерри. — Теперь-то я знаю, куда нас занесло. Совсем не туда, куда мы метили. Это же Ветлинка! Погодите-ка здесь, я гляну, что тут да как.

Он скрылся в прибрежных камышах, но вернулся быстро и выглядел более-менее довольным.

— Там, между обрывом и руслом, тянется полоска земли, не очень болотистой. Даже вроде как тропка есть, не ахти, конечно, какая, но пройти пройдем. Пойдем по течению, со временем пересечем лес и выберемся к ее восточной опушке.

— Выберешься, как же… — недоверчиво проворчал Пиппин. — С чего ты взял, что эта тропа через весь лес тянется? Кто ее вообще протоптал, зачем? Уж наверное не об нас радеючи. Вот заведет в трясину, что тогда? Подозрителен мне этот лес. Теперь я готов поверить всему, что про него слышал. А опушка восточная — далеко она?

— Понятия не имею, — отозвался Мерри. — Откуда мне знать, где мы вышли к Ветлинке — в нижнем течении или в середине… А уж кто тут мог тропу протоптать, мне и подавно неведомо. Только тропа — вот она, а другого пути у нас все равно нет.

Дело обстояло именно так, и хоббитам волей-неволей пришлось двинуться узкой тропкой, пролегавшей в густых, высоких прибрежных камышах. Следовать ею оказалось легко: она вилась себе и вилась, тщательно огибая топкие места, лужицы и болотца. Порой ее пересекали питавшие Ветлинку ручьи, но всякий раз оказывалось, что именно в этом месте через поток перекинут упавший древесный ствол, так что хоббиты даже ног не замочили.

Зато через некоторое время совсем упарились. Стоявшее еще достаточно высоко солнце припекало, к тому же над путниками вились целые тучи надоедливой мошкары. Затем тропа затенилась серыми раскидистыми ветвями, и припекать стало меньше, но зато начало казаться, что и влажная земля, и спертый воздух источают сонливость. Хоббиты немилосердно клевали носом, каждый шаг давался все с большим трудом.

Голова Фродо то и дело бессильно свешивалась на грудь, а у Пиппина, что плелся перед ним, и вовсе подогнулись колени: хоббит упал на землю.

— Со сном сладу нет, — зевая, пробормотал Мерри. — Эдак мы все равно далеко не уйдем. Надо отдохнуть. Вон там, под деревьями: может, хоть мошкары меньше будет.

— Пошли дальше, — пересиливая себя, сказал Фродо. — Какой тут отдых, надо из леса выбираться.

Но остальные, похоже, его не слышали. Сэм покачивался, беспрерывно зевал и силился проморгаться. Да и на самого Фродо сонливость наваливалась все с большей силой. Голова поплыла. Сгустилась какая-то странная тишина: писк назойливой мошкары смолк, и теперь воздух полнился едва уловимым… то ли шелестом, то ли шепотом, доносившимся, казалось, сверху, из ветвей над головой.

Фродо с трудом поднял глаза и увидел нависшее над ним седое дерево. Огромное, невероятно древнее — раскидистые ветви походили на загребущие руки со множеством длинных, суковатых пальцев, толстый ствол, узловатый и искривленный, был испещрен множеством трещин и поскрипывал в такт медленному покачиванию ветвей. Игра света и тени усыпила хоббита окончательно — глаза закрылись сами собой, и он, уступая неодолимому зову, растянулся на траве.

Мерри и Пиппин протащились еще несколько шагов и тоже улеглись, привалившись спинами к стволу. Стоило закрыть глаза, и диковинный, убаюкивающий шепот стал… не громче, но как бы слышнее, складываясь в тихую колыбельную. Порой хоббитам казалось, что они различают слова, вкрадчивые слова — что-то насчет отдыха, воды, прохлады… Они не могли не поддаться этим чарам.

Фродо, однако же, продолжал бороться. Он с трудом присел, а потом даже и встал — этому помогло появившееся вдруг острое желание добраться до воды.

— Подожди меня, — пробормотал он заплетающимся языком, обращаясь к Сэму. — Я сейчас, вот только ноги ополосну.

Покачиваясь, хоббит побрел к берегу, туда, где над землей выступали корявые, похожие на изогнувшихся и припавших к воде драконьих детенышей корни старого дерева. Фродо вскарабкался на один из них, опустил разгоряченные ноги в прохладную буроватую воду, привалился спиной к стволу… и тут сон сморил его окончательно.

Сэм уселся, почесал голову и зевнул во весь рот. Хоббиту было не по себе: он не мог отделаться от мысли, что за этой неожиданной сонливостью кроется нечто большее, нежели усталость после утомительного дневного перехода.

— Не нравится мне это, — бормотал он, — с чего вдруг всех так разморило? И дерево какое-то подозрительное: вроде как поет, убаюкивает — спите, дескать, спите… Вот уж дудки!

С усилием поднявшись на ноги, он отправился взглянуть, что с пони. Две лошадки успели отойти довольно далеко по тропе; хоббит поймал их и только подвел к оставшимся, когда услышал два заставивших его насторожиться звука: что-то плюхнулось в воду и что-то одновременно щелкнуло, как если бы захлопнулась дверь.

Он кинулся к берегу, и как раз вовремя. Фродо бултыхался в воде, под самым корнем, который словно бы давил ему на спину, норовя утопить. Схватив хозяина за ворот, Сэм вытащил его из-под корня, а потом с трудом выволок на берег.

Фродо сразу очнулся. Некоторое время он отфыркивался и откашливался — успел-таки наглотаться водицы.

— Знаешь, Сэм, — промолвил он наконец. — Это ведь старое дерево проклятущее меня в воду сбросило. Корень изогнулся, а потом еще и прижал, чтобы мне не выплыть.

— Да то вам, сударь, небось со сна померещилось, — отозвался Сэм. — Задремали, стало быть, и бултых… Знамое дело, кто же над самой водой спит?

— А остальные где? — поинтересовался Фродо. — Им, часом, похожее не привиделось?

Хоббиты обошли вокруг ствола дерева, и Сэм мигом понял, что означал щелчок. Пиппин исчез — провалился в трещину, которая, поглотив его, сомкнулась столь плотно, что и щелочки не осталось. Мерри тоже попался: из охватившего его тело, словно клещи, дупла наружу торчали только ноги.

Сэм и Фродо принялись колотить по стволу в том месте, где запропал Пиппин, потом попытались вытащить за ноги Мерри — но куда там! Ни одна щель не раскрылась.

— Вот ведь беда! — в отчаянии вскричал Фродо. — Понесло же меня в этот распроклятый лес! Уж лучше бы я в Сухом Овражке остался.

Он пнул ствол изо всех сил, да только ногу себе отшиб. А по дереву пробежала едва заметная дрожь, и листья тихонько зашелестели, но теперь не убаюкивающе, а как бы с издевкой.

— А топора вы, сударь, часом, не прихватили? — спросил Сэм.

— Есть там, во вьюке, маленький, для хвороста, да что от него толку?

— Постойте-ка! — воскликнул Сэм. Упоминание о хворосте навело его на мысль. — А что, ежели эту корявину подпалить?

— А ну как и Пиппина изжарим? — неуверенно отозвался Фродо.

— Ну, хоть пуганем для начала дерево, вдруг оно их отпустит. А нет, так я его зубами буду грызть, но свалю! — С этим словами Сэм побежал к пони и вскоре вернулся с двумя трутницами и маленьким походным топориком.

Быстро набрав щепок, сухой травы и листьев, хоббиты разложили костер — разумеется, не с той стороны, где попали в плен их друзья. Сушняк занялся мигом: язычки пламени поползли по сухой корявой коре. Дерево вновь содрогнулось, и на сей раз шелест листьев показался хоббитам шипением, полным злобы и боли. Изнутри донесся сдавленный вопль Пиппина, а затем истошный крик Мерри:

— Погасите огонь! Сейчас же погасите! Он меня пополам перекусит — так и сказал!

— Кто сказал? Ты о чем?! — вскричал Фродо, обегая дерево.

— Загасите огонь! — умолял Мерри.

Тем временем крона принялась яростно раскачиваться, а следом, словно налетел ветер, пришли в движение и кроны других деревьев. Лес гудел, злобно и угрожающе.

Сэм бросился затаптывать костерок, а Фродо, совсем потеряв голову помчался невесть куда по тропе, громко крича:

— Помогите! Помогите! Помогите!

Но даже он сам не слышал собственных слов: едва срываясь с губ, они тонули в лесном шуме.

Хоббитов охватило полнейшее, беспросветное отчаяние, и тут неожиданно они застыли на месте, а затем резко обернулись.

Сзади, не с тропы, а из самой что ни на есть чащобы, послышался отклик или, во всяком случае, голос. Слова казались несусветнейшей чепухой, но голос звучал весело и беспечно.

Фродо и Сэм остолбенели, не зная, радоваться нежданной подмоге или страшиться новой напасти. Слова, между тем стали складываться во что-то более или менее вразумительное.

Ветер — или что это там было — неожиданно прекратился. Кроны больше не раскачивались, листья обвисли на неподвижных ветвях. Прозвенел очередной куплет, и над тростником показалась затрепанная шляпа с высокой тульей и заткнутым за ленту длинным белым пером. Затем на тропу, приплясывая, выскочил и ее обладатель, человек… Впрочем, человек ли, сказать было трудно: ростом незнакомец намного превышал любого хоббита, а если и уступал большуну, то шума производил никак не меньше любого из этого неуклюжего племени. Плотными ногами, обутыми в здоровенные желтые башмаки, он топотал по тропе, что твоя корова, спешащая к водопою. На синюю куртку ниспадала длинная вьющаяся борода, глаза были синее синевы неба, а щеки красные, как наливное яблоко, изрезанное сотнями смешливых морщинок. В руках он держал большущий лист, в котором, словно в тазу, плавали белые кувшинки.

— На помощь! — закричали разом Фродо и Сэм, припустив к нему с протянутыми руками.

— Эй, там, не шуметь! Стойте где стоите! — пропел он, подняв руку, и хоббиты замерли как вкопанные. — Что за страсти да напасти, вы зачем кричите? Чур, кувшинок мне не мять и отвечать правдиво здешних мест хозяину, Тому Бомбадилу.

— Моих друзей дерево сцапало! — задыхаясь, выпалил Фродо.

— Господина Мерри дуплом защемило! — одновременно с ним выкрикнул Сэм.

— Заграбастал? — воскликнул Том, смешно подпрыгивая на месте. — Дядька Ива? Мы ему покажем! Зимней песней листья сбросим, корни стужей свяжем. Чтобы спал! Не баловал! И с дороги не сбивал.

Бережно опустив на траву свой поднос с кувшинками, он подбежал к дереву и, завидя торчавшие из дупла ноги Мерри, приник к щели и что-то тихо пропел. Слов было не разобрать, но результат последовал незамедлительно. Мерри пришел в себя и начал брыкаться. Том отскочил в сторону и, обломив ближайшую ветку, хлестнул дерево по стволу, напевая:

— Дядька Ива, перестань! Ишь чего надумал! Сцапал маленьких растяп, экий старый дурень. Бомбадил тебе велит — пей водицу вволю. Засыпай! А малышей отпускай на волю!

Потом он ухватил Мерри за ноги и вытащил из неожиданно расширившегося дупла. Тут же раздался недовольный скрип, и Пиппин вылетел наружу, словно получив напоследок хорошего пинка. По дереву, от корней до макушки, пробежала дрожь, и все стихло.

— Спасибо вам! — нестройно загомонили хоббиты.

Том весело рассмеялся.

— Ну а вам, малыши, — пропел он, наклоняясь и всматриваясь в их лица, — быть гостями Тома. Обо всем — о том о сем — потолкуем дома. Стол накрыт, там хлеб и масло, мед из сот сочится. Золотинка ждет давно, надо торопиться. Эй, живехонько за мной! Надо торопиться!

С этими словами он поднял свои кувшинки, призывно махнул рукой и, продолжая пританцовывать, двинулся по тропе на восток, громко распевая что-то уже совершенно невнятное.

Хоббиты, слишком удивленные и обрадованные, чтобы даже говорить, со всех ног поспешили следом. Поспешить-то поспешили, но довольно быстро отстали. Том скрылся с глаз, и голос его слышался все слабее и слабее. Потом, правда, песня, словно донесенная случайным порывом ветра, вновь зазвучала громко.

С последним куплетом все смолкло. Солнце почти сразу же скрылось за деревьями позади. Хоббитам невольно припомнилось, как поблескивают закатные лучи на темной глади Брендивина и вечерней порой одно за другим зажигаются окна Бренди-Холла. Здесь никаких огней не было. Над тропинкой угрюмо нависали деревья, из-под которых уже начал выползать белесый туман, такой же, какой поднимался над рекой.

Идти становилось все труднее: путники устали, и ноги казались просто каменными. Из камышей и кустов доносились странные шорохи, а стоило хоббитам поднять глаза, как в призрачных сумерках начинали мерещиться какие-то жуткие, шишковатые рожи — не иначе как деревья следили за ними с затаенной злобой. С каждым шагом они все больше чувствовали себя угодившими в дурной сон, который никогда не кончится.

Но он все-таки кончился. Когда хоббитов и ноги-то уже почти не несли, тропа плавно пошла вверх. Послышался мелодичный плеск воды — туман и брызги поднимались над маленьким водопадом. Лес закончился: темные деревья и мутное марево остались позади. Впереди лежал травянистый луг, а спрыгнувшая с уступа и по-прежнему бежавшая рядом Ветлинка казалась уже не угрюмой и подозрительной, а приветливой и веселой. По ее струистой поверхности разливался свет звезд.

Трава под ногами стала вдруг упругой и ровной, словно на любовно ухоженном газоне. Лесная тропа обернулась аккуратной дорожкой, выложенной по сторонам камнями. Она взбегала на вершину зеленого холма; теперь, под звездным ночным небом, он казался серым. Потом снова повела вниз, и опять вверх. И тут, у подножия следующего холма, приветливо засветились огоньки окон. Неожиданно ярким желтым просветом распахнулась дверь. Там стоял дом — дом Тома Бомбадила. Позади него высился крутой голый отрог, а еще дальше смутно вырисовывались курганы.

И хоббиты, и пони мигом забыли об усталости, да и страхи почти развеялись.

— Гей, веселей! — зазвучала навстречу песня.

А затем вступил другой голос, наполненный извечной юностью самой весны, словно с вершин холмов полились звенящие серебристые струи:

Под это напев хоббиты ступили на порог, и их озарил золотистый свет.

Глава 7 У Тома Бомбадила

Хоббиты переступили широкий каменный порог и остановились, щурясь и моргая. Они оказались в невысоком, но длинном, просторном помещении, залитом струившимся отовсюду светом. На темном, гладком столе горели высокие желтые свечи, с низких потолочных балок свисали яркие светильники. В кресле у дальнего конца стола сидела женщина. Ее длинные волосы струились золотыми волнами, ниспадая на зеленое, словно молодой тростник, платье с серебристыми, точно капельки росы, проблесками речного жемчуга, перехваченное дивной работы золотым поясом в виде цепочки желтых кувшинок со вставками бледно-голубых незабудок. У ее ног, в неглубоких сосудах из коричневой и зеленой глины, плавали живые кувшинки. Казалось, она восседает на престоле посреди озерца.

— Милости просим, дорогие гости, — послышался чудный голос, который невозможно было спутать ни с каким другим. Именно она недавно пела для них. Робея, хоббиты сделали несколько шагов навстречу, и каждый отвесил низкий неловкий поклон. Чувствовали они себя так, словно попросили напиться у дверей хижины, а им отворила юная и прекрасная эльфийская королева в уборе из живых цветов.

Но пока они перешептывались, не зная, что сказать, прекрасная хозяйка перепорхнула через кувшинки и, смеясь, устремилась к ним. Платье ее шелестело, как ветерок в цветущих приречных травах.

— Входите же, милые друзья, — молвила она, беря Фродо за руку. — Смейтесь, веселитесь. Я Золотинка, дочь Водяницы, — и она, проскользнув мимо хоббитов, затворила двери, затем обернулась и, раскинув тонкие белые руки, воскликнула:

— Пусть ночь останется за порогом. А вы оставьте там свои страхи: не бойтесь ни туманов, ни древесных теней, ни темных омутов, ни неведомых чудищ. Вам нечего бояться, нынче вы под надежным кровом Тома Бомбадила.

От ее улыбки изумленная растерянность хоббитов поумерилась.

— Прекрасная госпожа Золотинка, — пролепетал наконец Фродо, чувствуя, как его сердце преисполняется дивной отрадой. Подобный восторг ему случалось испытывать, внимая чарующим голосам эльфов, но здесь чувство было иное: восхищение не столь острое и возвышенное, но более глубокое и земное, близкое сердцу смертного. Пред собой он видел существо чудесное, но не чуждое. — Прекрасная госпожа Золотинка, теперь мне внятно таинственное ликование, которое порождает в сердцах ваша песня.

Неожиданно он запнулся, дивясь тому, с его ли уст сорвались эти слова. А Золотинка рассмеялась.

— Добро пожаловать, — снова пригласила она. — Я и не ведала, что хоббиты мастера на сладкозвучные речи. Но ты, конечно же, Друг Эльфов: звонкий голос и свет в твоих глазах вещают об этом. Вот радостная встреча! Садитесь, располагайтесь — хозяин скоро вернется. Он обихаживает ваших лошадок, тоже ведь заморились, бедняжки.

Хоббиты охотно уселись в низенькие, сплетенные из тростника кресла. Золотинка захлопотала у стола, а они не сводили с нее глаз, ибо дивная грация движений зачаровывала не меньше, чем ее голос, наполняя сердца тихим восторгом. Со двора доносилось веселое пение. То и дело, среди всяческих «Том-бом» да «Бим-бом-бил» различался припев:

— Прекрасная госпожа, — снова заговорил Фродо. — Наверное, мой вопрос покажется глупым, но осмелюсь спросить. Кто он, Том Бомбадил?

— Тот, кого ты видел, — отвечала Золотинка, с улыбкой встретив вопрошающий взгляд Фродо. — Том — Хозяин. Хозяин леса, вод и холмов.

— Значит, он владеет всем этим диковинным краем?

— Конечно, нет, — ответила она, и улыбка ее на миг потускнела. — Владеть было бы для него тяжким бременем, — добавила Золотинка тихо, словно для себя. — Деревья, травы и все здешние обитатели живут сами по себе и сами же себе принадлежат. А Том Бомбадил — Хозяин! Ему ведомы все тайные тропы, все сокрытые броды. Днем и ночью разгуливает он по лесу и пляшет на вершинах холмов, не встречая препон, не ведая страха. Он Хозяин, извечный Хозяин.

Дверь отворилась, и вошел Том Бомбадил. Шляпы теперь на нем не было, но на густой каштановой шевелюре красовался венок из осенних листьев. Он рассмеялся, подскочил к Золотинке и взял ее за руку.

— Вот моя хозяюшка, — представил ее. — Только поглядите! В серебре и зелени, в золотистых листьях. Стол накрыт: я вижу хлеб, соты золотые, сливки, масло, травы, сыр, ягоды лесные. Все готово у тебя, милая хозяйка? Ну, тогда гостей к столу быстро приглашай-ка.

— У меня-то все готово, — рассмеялась Золотинка, — а вот гости, они готовы ли?

Бомбадил хлопнул в ладоши, словно дивясь собственному недомыслию.

— Это ж надо было мне, — дурашливо воскликнул он, — эдак отличиться. Вздумал звать гостей к столу, им не дал умыться. Прочь плащи! А ну за мной! Мыло и водица вам помогут, малыши, мигом освежиться.

Он открыл неприметную дверь и поманил хоббитов за собой. Пройдя коротеньким коридорчиком и свернув за угол, оказались в низенькой — к дому она прилепилась с севера — пристройке с покатой крышей. Стены были сложены из голого камня, их почти целиком покрывали желтые и зеленые коврики. Плиточный пол устилал свежий тростник. Вдоль одной стены лежали четыре пухлых тюфяка, каждый со стопкой белоснежного постельного белья, вдоль другой тянулась длинная лавка, уставленная глиняными тазами и кувшинами с водой. Над некоторыми поднимался пар — хозяин припас кипятку. И возле каждого тюфяка — уютные зеленые шлепанцы.

Вскоре умытых, освежившихся гостей усадили за стол, по двое с каждой стороны. Том сидел во главе, Золотинка — напротив. Трапезничали долго и весело. Хоббиты уминали за обе щеки, как могут только изголодавшиеся хоббиты, но нехватки ни в чем не было. Питье в чашах казалось хрустальной родниковой водой, но веселило сердца не хуже доброго вина. Гости и сами не заметили, как у них пошла песня за песней, — впрочем, за этим столом и смеяться было проще и легче, чем даже говорить.

Наконец Том с Золотинкой встали и ловко убрали со стола. Гостей пересадили в удобные кресла: ноги они положили на заботливо подставленные скамеечки. В широком камине весело полыхал огонь, и веяло сладковатым ароматом: дровишек подкинули не иначе как яблоневых. Погасив все светильники, кроме одной лампы и четырех свечек — по две с каждой стороны каминной доски, — Золотинка остановилась перед хоббитами со свечой в руке.

— Почивайте мирно, — пожелала она им, — ни о чем не тревожьтесь. Пусть вас не беспокоят шум леса за окном да ночные шорохи. Никакое лихо не потревожит ваш отдых. Ничто, кроме света звезд и луны да ветерка с холмов, не проникнет в двери и окна этого дома. Доброй вам ночи.

И она ушла, мерцая свечой и шелестя зеленым платьем. Звук ее шагов был подобен легкому журчанию ручейка, струящегося по прохладным камням в тишине ночи.

Том сидел молча, пока каждый из хоббитов пытался набраться храбрости и задать хоть один из множества вопросов, мучивших их еще за ужином. Веки уже стали опускаться сами собой, когда Фродо наконец спросил:

— Хозяин! Ты услышал, как я звал на помощь, или оказался поблизости случайно?

Том встрепенулся, словно очнулся от приятного сна.

— Что? Звал? Ну как услышать — я ведь песню пел над речкой. Ну конечно же, случайно… если можно так сказать. Правда, я другое слышал… Кучке хоббитов беспечных — уж, конечно, не случайно — в лесу вздумалось гулять. Ну а все лесные тропы нынче сходятся к Ветлинке. Дядька Ива туда их тянет, чтоб таких, как вы, поймать. Дядька Ива певец могучий, сетью лес оплел паучьей — вам бы с ним не совладать… Ну а Том — другое дело… он туда ходил по делу…

Том закивал, словно его одолевала дремота, однако свой тихий напев продолжил:

Он открыл глаза и хитро подмигнул.

Фродо не смог удержаться от еще одного вопроса, того самого, который не давал ему покоя больше всех прочих.

— Хозяин, — промолвил он, — насчет Дядьки Ивы. Кто он или что? Отроду о таком не слышал.

— Вот уж не надо, — разом воскликнули и Мерри, и Пиппин. — Этакие страсти — на ночь-то глядя.

— Верно, — поддержал их Бомбадил. — Спите, непоседы. Разговор про Дядьку Иву не для ночной беседы. Есть подушки, тюфяки — все для сна готово. Утро с солнышком придет — потолкуем снова. Никаких ночных страшилищ нечего бояться. Отдыхайте, чтобы сил к утречку набраться.

С этими словами он задул лампу и, взяв в каждую руку по свече, повел их в спальню.

Тюфяки и подушки у него были — мягче не бывает. Укрывшись белыми шерстяными одеялами, хоббиты задернули полог и мгновенно провалились в сон.

Сначала Фродо лежал в беспросветной тьме. Потом взошел юный месяц, и в бледном свете он увидел могучую черную скалу, прорезанную аркой огромных ворот. Какая-то сила приподняла его ввысь: сверху он видел кольцо скал — сплошную скальную стену, замкнутую долину, посреди которой высилась подобная остроконечному утесу, казавшаяся нерукотворной башня. На ее вершине виднелась фигура человека. Восходящая луна словно бы зависла на миг прямо над его головой, и в ее свете блеснули взъерошенные ветром серебристо-седые волосы. Снизу доносились дикие вопли и яростный волчий вой. Внезапно луну застила черная крылатая тень. Стоявший на вершине воздел посох, и в почерневшее небо ударил сполох пламени. Потом огромный орел спланировал к вершине башни и унес человека прочь. Волчий вой исполнился безумной злобы. Шум, похожий на порыв сильного ветра, принес с собой топот копыт — неистовый галоп с востока. «Черные Всадники!» — в ужасе подумал Фродо и… проснулся.

— Достанет ли мне храбрости покинуть этот безопасный приют? — пробормотал он, настороженно прислушиваясь. Но все было тихо, и в конце концов хоббита снова сморил сон, на сей раз без запомнившихся сновидений.

Рядом с ним безмятежно посапывал Пиппин. Но и в его сон прокралось нечто неладное. Он проснулся (или ему это только почудилось), но продолжал слышать растревоживший его звук: скрип, похожий на тот, какой издают на ветру ветви деревьев. Казалось, будто длинные пальцы сучьев скребут в окно. Хоббит лихорадочно пытался припомнить, растут ли близ дома ивы, а потом вдруг испугался, что он вовсе ни в каком не в доме, а в нутре Дядьки Ивы, и слышит не скрип, а глумливое хихиканье. Унимая дрожь, он потрогал руками мягкий тюфяк и снова улегся. Ласковым эхом прозвучали в его ушах слова Золотинки: «Пусть не беспокоят вас шум леса за окном да ночные шорохи». Мирный, покойный сон пришел снова.

А что до Мерри, то в его сон пробрались бульканье и хлюпанье. Вода струилась с холма и разливалась вокруг дома темным безбрежным озером. Она колыхалась у самых стен, поднимаясь все выше, медленно, но неуклонно. «Нас затопит! — подумал он. — Вода доберется до окон и хлынет внутрь». Чувствуя, что проваливается в трясину, хоббит вскочил, ударил ногой о твердый плитняк и мигом вспомнил, где находится. «Ничто, кроме света звезд да ветра с холмов, не проникнет в двери и окна этого дома», — припомнилось ему. Он с облегчением вздохнул и уснул снова.

Сэму запомнилось одно: спал он всю ночь без просыпу, бревно бревном. Ежели бревна, конечно, спят.

Все четверо хоббитов пробудились разом. В окна пробивался утренний свет, а по спальне, приплясывая скворцом, расхаживал Том Бомбадил. Приметив, что гости проснулись, он хлопнул в ладоши и воскликнул:

— Добрый день! Чудный день! — Потом Том отдернул желтые занавески на окнах; одно смотрело на восток, другое на запад.

Отдохнувшие хоббиты повскакивали с постелей. Фродо подбежал к восточному окошку и выглянул, внутренне опасаясь увидеть вровень с окном землю, истоптанную копытами. Под окошком серела влажная трава. Шесты с гирляндами вьющихся бобов, а дальше — гораздо дальше — на фоне восходящего солнца высился серый холм…

Утро задалось неяркое: на востоке, за длинными, похожими на очерченные алой каймой клочья небеленой шерсти облаками просматривалась тусклая желтизна рассвета. Низкое небо предвещало дождь, но светало быстро. Среди влажно-зеленой листвы ярко рдели цветущие бобы.

Пиппин выглянул из западного окошка — вниз, на озерцо тумана. Над долиной Ветлинки туман поднимался густыми, мутными клубами. Слева, с холма, исчезая в белесой хмари, струился поток. Ближе, прямо под окном, лежал цветущий росистый сад, обнесенный серой изгородью. И нигде не было ни единой ивы.

— С добрым утром, малыши! — воскликнул Том, распахивая восточное окно и впуская свежий, напитанный запахом дождя воздух. — С солнцем нынче худо. Тучи с запада пришли. Скоро дождик будет. Я давно уже гулял по холмам и долам. Золотинку разбудил песенкой веселой. Только вас, недотеп, разбудить труднее. А ведь утро — оно ночи мудренее. Тот, кто с солнышком встает, может подкрепиться. Ну а прочим лежебокам — травка да водица. Ну-ка, быстро, малыши, и так ведь долго спали. Поспешите-ка к столу, пока не опоздали.

Угрозу Тома хоббиты, разумеется, всерьез не приняли, но и упрашивать себя не заставили. Завтракали основательно, пока стол не опустошили. Хозяев на сей раз с ними не было. Том хлопотал по дому: то громыхал кухонной посудой, то с дробным топотом взбегал и сбегал по лестницам, а порой обрывки его песен доносились из открытого окна. Распахнутые окна столовой выходили на подернутую дымкой долину. Со ската крыши покапывало, а к тому времени, когда хоббиты покончили с завтраком, облака сомкнулись полностью, затянув небо, и лес скрылся за серой стеной проливного дождя.

Сквозь его шум откуда-то сверху пробивался звонкий голос Золотинки. Слов хоббиты разбирали немного, но и без того было ясно, что она поет о дожде и песня ее сама подобна дождю — очищающему и животворящему. Она пела о том, с какой радостью ожидает ливня иссохшая земля, о чистых родниках, что, сбегая с холмов, питают реки, устремляющиеся к дальнему морю. Хоббиты заслушались. Фродо, признаться, радовался погоде, сулившей задержку в этом гостеприимном доме. Идти-то придется — это он понимал, но хорошо хоть не сегодня.

Налетевший с запада верховой ветер пригнал еще более тяжелые и набухшие тучи, которые прорвало над Курганами. Ливень приударил с новой силой, так что садовая дорожка, на которую из открытой двери смотрел Фродо, превратилась в пузырящуюся молочную речку. Том Бомбадил обежал угол дома, размахивая руками, словно отгоняя дождевые струи, и — надо же! — перепрыгнув порог, действительно предстал перед хоббитами совершенно сухим, только башмаки намочил. Их он снял и поставил поближе к камину. Усевшись в самое большое кресло, хозяин поманил хоббитов к себе.

— Этот дождь не просто дождь, — объявил он. — Уборка осенняя. Золотинка моя это все затеяла. Что вам хлюпать по дождю? Оставайтесь дома. У камина посидеть да послушать Тома.

Они слушали, и им довелось услышать немало удивительного и чудесного. Порой Том говорил будто бы сам с собой, но вдруг из-под кустистых бровей на хоббитов устремлялся взгляд ослепительно синих глаз. Время от времени рассказ сам собой перетекал в песню: Том даже поднимался с кресла и продолжал, пританцовывая. Он вещал о цветах и пчелах, о повадках деревьев, о добрых и недобрых лесных тварях и о бесчисленных тайнах, скрытых в зарослях куманики. Хоббиты слушали с замиранием сердца и все лучше понимали, что Заповедный Лес живет своей, непостижимой для чужаков жизнью, а они в нем лишь незваные назойливые пришлецы. Не раз и не два в рассказе упоминался Дядька Ива. О нем Фродо узнал даже больше, чем хотел — слушать такое радости было мало.

Слова Тома раскрыли перед хоббитами сердца деревьев, их странные, зачастую темные помыслы, которые исполнены недоброй зависти к существам, вольно бродящим по земле, — грызущим, рубящим, ломающим, жгущим, — ненавистным злодеям и супостатам. Заповедный Лес не зря считали древним: он представлял собой один из последних островков Извечного Леса, некогда покрывавшего всю землю. Здесь еще жили праотцы деревьев, что старели не быстрее, чем горы, и помнили те времена, когда только они владычествовали над миром. Несчетные годы напитали их мудростью, а заодно — гордыней и злобой. Но не было среди них никого опаснее и коварнее Дядьки Ивы с его прогнившей сердцевиной. Песней и мыслью он повелевал ветрами по обе стороны реки. Алчно впитывая земные соки, он, словно выпуская корни и раскидывая загребущие ветви, распространял свою волю и власть, пока не подчинил себе почти весь лес — от Тына до взгорья.

Внезапно, подобно прихотливому ручью, то струящемуся среди осоки и лилий, то журчащему по камушкам, то прыгающему с холмов водопадом, повествование отвернуло от леса и устремилось к Великим Курганам. Словно воочию предстали перед хоббитами зеленые холмы. Они были изрыты пещерами и увенчаны кольцами каменных зубцов. Блеяли овцы. На холмах воздвигались грозные крепости. Маленькие княжества беспрерывно враждовали между собой, и юное солнце окрашивало багрянцем алчущие крови мечи их владык. За каждой победой следовал разгром: рушились башни, полыхали дворцы, и пламя вздымалось к небесам. Золото грудами сваливалось в усыпальницы властителей: над ними воздвигали каменные своды, засыпали сверху землей, и скоро могилы уже забытых правителей зарастали травой. Снова, уже недолго, бродили, пощипывая траву, овцы, а потом холмы опустели. Откуда-то издалека наползла Тень, она растревожила кости усопших. Могильная Нежить бродила по лощинам, бряцая кольцами на длинных холодных пальцах и позвякивая золотыми цепями. Каменные венцы на макушках холмов щерились в лунном свете, словно обломанные зубы.

У хоббитов и самих зубы стучали от страха. Слухи о жуткой Нежити, обитавшей где-то в Курганах за лесом, доходили и до Хоббитании, но эти рассказы были не из тех, которые хоббитам нравилось слушать, даже удобно устроившись у камелька. Все четверо разом вспомнили, что дом Тома Бомбадила примостился совсем рядом с этими мрачными холмами. Они беспокойно заерзали, стали переглядываться и на время утратили нить повествования.

А когда ухватили ее вновь, рассказ Тома блуждал по временам, лежавшим за пределами памяти, по тем временам, когда мир был иным. Том пел о древних звездах, светивших над землей, на которой еще никого не было, кроме Перворожденных эльфов.

Неожиданно он умолк и закивал головой, будто задремал. Речь его заворожила хоббитов; да что хоббитов — казалось, она прекратила ветер, иссушила тучи, прогнала день и зажгла на небе белые огни звезд. Вправду ли прошел день и наступил вечер, один ли это был день — Фродо не имел ни малейшего представления. Ни голода, ни усталости он не чувствовал — одно лишь безмерное изумление.

Тишина заполнила комнату, она словно бы распространилась на весь подзвездный мир. Фродо охватил неожиданный страх перед этой всесветной тишиной, и он спросил:

— Кто ты, Хозяин?

— А? Что? — Том встрепенулся, глаза его блеснули во мраке синевой.

Заговорил он тихо, даже не напевая:

— Вы хотите знать имя? Но что в нем? Лиши вас имен, разве вы не останетесь сами собой? Впрочем, вы молоды. Я… Я Старейший — вот единственный ответ. Именно так, друзья. Том здесь был прежде рек и деревьев. Первую каплю дождя помнит он, первый желудь. Я первым протаптывал здесь тропы, на моих глазах пробудились народы — великие и малые. Прежде королей, Курганов, прежде Могильной Нежити был здесь Том. Он был здесь, когда эльфы ушли на запад, до того как разлилось Море. Он знал время, когда подзвездная Тьма не ведала страха — прежде чем явился Темный Властелин.

Хоббитам почудилось, будто за окнами встала темная тень. Они невольно оглянулись, а когда повернулись обратно, в дверях стояла Золотинка. В одной руке она держала свечу, а другой заслоняла ее от сквозняка, и ладонь светилась, словно перламутровая раковина.

— Дождь кончился, — объявила она. — Чистые воды струятся с холмов под звездами. Так будем же смеяться и радоваться.

— Радоваться, есть и пить, — весело подхватил Том. — От рассказов долгих и у Тома самого пересохло в горле. Гости долго слушали: с утречка до вечера. Им давно за стол пора — с этим мешкать нечего.

С этим словами он вскочил с кресла, подхватил с каминной доски свечу, зажег ее от свечи Золотинки, протанцевал вокруг стола и внезапно исчез за дверью. Вернулся он с огромным, чем только не уставленным подносом. Хозяева принялись накрывать на стол, а хоббиты смотрели на них во все глаза, восхищаясь и в то же время несмело посмеиваясь. Дивная грация Золотинки удивительно сочеталась с препотешными приплясами Тома — они словно исполняли свой, только им ведомый танец. Не задевая друг друга — она скользила, он скакал (то к столу, то от стола, то за дверь, то обратно) они мигом уставили огромный стол свечами и снедью.

Том поклонился гостям.

— Ужин готов, — объявила Золотинка, и хоббиты только сейчас заметили, что на сей раз платье на ней серебристое, с белым поясом, а туфельки словно из рыбьей чешуи. Ну а Том был во всем голубом, цвета отмытых дождем незабудок, но в ярко-зеленых носках.

Ужин оказался даже лучше вчерашнего. Слушая Тома, хоббиты совсем позабыли о еде, но оказавшись за столом, вспомнили мигом. Они вдруг почувствовали себя так, словно им неделю и крошки не перепадало. Довольно долго они не пели и даже не разговаривали, а полностью сосредоточились на главном и любимом деле. Но рано ли, поздно ли, напились и наелись вдосталь, и за столом вновь зазвучали песни и смех.

Золотинка пропела им немало песен, начинавшихся на холмах и увлекавших за собой в тишину вод, позволяя совсем по-иному увидеть озера, где отражается небо, и звезды горят, как разбросанные по дну драгоценные камни.

Потом она пожелала каждому доброй ночи и снова оставила их с Томом у камина. Только на сей раз сна у Тома не было ни в одном глазу, и он забросал хоббитов вопросами.

Правда, как выяснилось, он и без того знал о них куда как много, даже кто из какой семьи, а уж древняя история Хоббитании была ему ведома куда лучше, чем любому из хоббитов. Это их, впрочем, уже не удивляло. Что до нынешних дел, так Том не скрывал, что сведениями по этой части обязан в основном не кому иному, как старому Бирюку. И отзывался о Бирюке с редкостным уважением. «В нем мудрость укоренилась: ногами на земле стоит крепко, руки всегда в работе, а оба глаза открытыми держит», — примерно так можно было передать его отзыв. И с эльфами Бомбадил тоже знался: неведомо как, но получил он весточку от Гилдора касательно Фродо.

Знал он так много и выспрашивал так искусно, что Фродо сам не заметил, как выложил ему и о Бильбо, и обо всех своих страхах и надеждах больше, чем рассказывал Гэндальфу. Том безмолвно кивал, но когда речь зашла о Черных Всадниках, глаза его блеснули.

— А ну, покажи-ка мне это драгоценное Кольцо, — потребовал он прямо посреди рассказа. К величайшему своему изумлению, Фродо вытащил из кармана цепочку, отстегнул Кольцо и без колебаний протянул Бомбадилу.

Оказавшись на большой коричневой ладони, оно и само словно бы выросло. Том поднес его к глазу и рассмеялся. Зрелище было и потешное, и тревожное одновременно: на хоббитов смотрел ярко-синий глаз, окруженный золотым ободком. Потом Том надел Кольцо на кончик мизинца и поднес к огоньку свечи. Поначалу хоббиты не усмотрели в этом ничего необычного, но спустя миг ахнули. Он не исчез!

Снова рассмеявшись, Том подбросил Кольцо в воздух — вот тут-то оно и исчезло, причем с яркой вспышкой. У Фродо вырвался крик, но Том уже подался вперед и с улыбкой вернул Кольцо ему.

Фродо осмотрел его внимательно и недоверчиво, словно получил назад из рук ловкого фокусника.

Нет, вроде бы то же самое: во всяком случае такое же тяжелое — хоббит всегда недоумевал, отчего оно так оттягивает карман. Но ему стало досадно: Гэндальф считает Кольцо самой важной и опасной вещью на свете, а для Тома оно, выходит, попросту безделушка? Он улучил момент, когда Бомбадил углубился в долгую историю о чудных барсучьих повадках, и надел Кольцо.

Мерри случайно повернулся к нему… и охнул, увидев пустое кресло. Фродо обрадовался: Кольцо то же самое и действует по-прежнему. Он соскользнул с кресла, тихонько прокрался мимо камина и направился к двери.

— Эй, там! — крикнул Бомбадил, глядя на него безусловно видящими глазами. — Фродо, не дури! Ты куда собрался? Старый Том не слепой. Ну-ка, возвращайся. Побрякушку сними, иль не наигрался? Сядь, послушай: расскажу, как не заплутаться, чтобы, выйдя поутру, вам до Тракта ввечеру целыми добраться.

Выдавив принужденный смешок, Фродо снял Кольцо и снова уселся в кресло. Том сообщил, что день завтра ожидается солнечный, в самый раз для путешествия. Но выйти придется рано: погода в здешних краях неустойчивая, и даже ему не под силу предсказать ее надолго. «Быстрее переменится, чем Том переоденется», — так он сказал. Идти Том присоветовал почти строго на север, краем взгорья: так можно было обогнуть курганы и к вечеру действительно добраться до Западного тракта. Он наказывал ничего не бояться, но и не лезть, куда не надо.

— По травке идите, по зеленой травке, — наставлял он. — Держитесь подальше от холодных камней, не суйте носа в обиталища Могильной Нежити. Совладать с нею под силу лишь тем, чьи сердца не ведают страха.

Это предостережение он повторил несколько раз, а потом велел хоббитам разучить призывную песенку: на тот случай, если они завтра все-таки попадут в беду.

После того как они дружно пропели ее вместе с ним, Том со смехом похлопал каждого из хоббитов по плечу, взял свечи и повел их в спальню.

Глава 8 Мгла над курганами

В ту ночь хоббитам не мешали никакие шорохи. Однако — Фродо не знал, сном то было или же явью, — он слышал нежное пение, доносившееся издалека, из-за серой дождевой завесы. Звуки набирали силу, пелена дождя замерцала, как серебристое стекло, а потом вдруг дрогнула и раздвинулась, открыв его взору дивный зеленый край, залитый лучами восходящего солнца.

Видение незаметно перешло в пробуждение.

Том Бомбадил приплясывал посреди спальни, насвистывая, словно целая стайка певучих птах. Сквозь открытое окошко уже проникали косые лучи показавшегося из-за холмов солнца. Зелень снаружи отливала бледным золотом.

После завтрака, снова без хозяев, хоббиты приготовились распрощаться. На сердце у каждого лежал камень, несмотря на прохладное погожее утро и ясное, начисто отмытое осеннее небо. С северо-запада веял свежий ветерок. Сытые, отдохнувшие пони фыркали, переступали копытами и бодро помахивали хвостами. Том вышел на крыльцо и помахал хоббитам шляпой, отбивая башмаками торопливую дробь, — он как бы давал им понять, что время не ждет.

Хоббиты выехали на вьющуюся позади дома тропку. Подъехав к северному склону высокого холма, они спешились и только собрались вести пони вверх в поводу, как Фродо замер на месте.

— Золотинка! — воскликнул он. — Прекрасная госпожа в серебре и зелени! Мы же ее с вечера не видели и даже не попрощались. Ну хороши!

От огорчения он чуть было не повернул назад, но в этот миг откуда-то сверху послышался ясный переливчатый зов. Золотинка стояла на высоком травянистом уступе, маня их к себе. Волосы ее струились по ветру, сияя солнечным светом, по росистой траве под танцующими ногами, словно по зеркальной глади воды, пробегали мерцающие блики.

Хоббиты поспешили наверх со всех ног. Остановившись перед Золотинкой, они низко поклонились, а она плавно повела рукой, приглашая их оглядеться.

В свете ясного утра перед ними открылся широкий окоем. Не было и следа мутного марева, скрывавшего мир два дня назад, когда они пытались высмотреть дорогу с макушки холма посреди леса. Сейчас они видели этот холм отчетливо — бледно-зеленый бугорок, выступавший над морем темных деревьев. Вблизи море переливалось всеми оттенками зеленого, желтого и бурого. Где-то там, далеко, лежала невидимая отсюда долина Брендивина. Зеркальная полоса этой реки виднелась только на юге, за Ветлинкой: там Брендивин делал огромную петлю и уносил свои воды прочь, а куда — никто в Хоббитании не ведал. На севере холмы постепенно понижались, теряя прежние очертания и прежний цвет, пока не сливались с горизонтом. На востоке тянулись, уставясь в утреннее небо, курганы. Они исчезали в туманной голубизне, а там, дальше, не столько виделись, сколько угадывались очертания высоких и могучих гор, известных хоббитам лишь по давним преданиям.

Они вздохнули — все разом. Вот было бы здорово прыгнуть, притопнуть да домчать куда надо, хоть и до гор, на манер Тома. До чего же обидно трусить да ковылять морщинистым краем какого-то там взгорья. Словно прочтя их невеселые мысли, Золотинка заговорила.

— Вам нужно поспешать, дорогие гости. Будьте тверды, от задуманного не отступайтесь. Идите на север с ветерком у левой щеки, и да будет благословен ваш путь. — И отдельно, только для Фродо, добавила: — Прощай, друг эльфов. Это была воистину радостная встреча!

С ответом Фродо не нашелся, а потому лишь молча поклонился, а потом сел на пони и медленно поехал вниз по пологому склону. В ложбине между холмов было теплее, там стоял прелый, сладковатый запах. Спустившись на самое дно, хоббиты оглянулись и разглядели Золотинку — тоненький, залитый светом цветок на фоне неба. Она простерла им вослед руки, звонко выкликнула прощание, а потом повернулась и исчезла.

Поначалу тропа вилась понизу, из одной лощины в другую, еще более глубокую, потом стала забирать вверх, снова повела вниз, и так не раз и не два.

По дороге не попадалось ни деревца, ни ручейка — вокруг только упругая трава да тишь, нарушаемая разве шелестом ветра да редкими криками незнакомых птиц. Солнце поднималось все выше, начинало припекать. А когда поднимались на очередной гребень, ветерок как будто стихал. Лес на западе словно дымился: после вчерашнего дождя листья, корни и почва исходили испариной. Горизонт потемнел, теперь небо нависало над головами плотным, тяжелым синим куполом.

К полудню взобрались на холм с широкой и почти плоской, похожей на неглубокую тарелку с низенькой бровкой по краям, вершиной. Наверху не было ни ветерка, а небо, казалось, опустилось ниже прежнего. Хоббиты огляделись и заметно приободрились — по всему выходило, что они проделали основательный путь. Конечно, обзор был не такой ясный, как утром, насчет расстояния недолго и обмануться, но в том, что холмы подходили к концу, сомневаться не приходилось. Два последних маячили как раз впереди — в проем между ними уходила долина, а дальше, на севере, виднелась темная полоса.

— Это деревья! — воскликнул Мерри. — К востоку от Моста на многие лиги весь Тракт обсажен по обочинам деревьями. А кто сажал, когда — нынче уж и не помнят.

— Прекрасно! — отозвался Фродо. — Не сбавим хода, так, глядишь, на закате сделаем привал у дороги.

Однако говорил он рассеянно, то и дело посматривая на восток. Там высились курганы; из травянистых вершин, словно зубы из позеленелых десен, торчали обломанные камни. Зрелище, мягко говоря, не радовало. Впрочем, похожий камень торчал и посреди зеленой «тарелки», где они находились. Походил он то ли на верстовой столб, то ли на предостерегающе выставленный палец. Солнце стояло высоко, тени от камня не было, но хоббиты все равно решили передохнуть возле него и спешились. А когда уселись, привалившись к камню спинами, то с удовольствием обнаружили, что он прохладный — солнце его почему-то не нагрело. Решили перекусить — и перекусили по-хоббитски основательно, благо припасами из «дома под холмом» Том их снабдил не на один день.

Тому, что случилось потом, можно подыскать разные объяснения: возможно, их сморила усталость, возможно, жара, может быть, сытная еда, а то и все вместе. Так или иначе хоббиты сидели себе, сидели, блаженно вытянув ноги, а потом вдруг очнулись от сна, хотя что-что, а уж спать-то они вовсе не собирались. Камень сделался совсем студеным, теперь он отбрасывал на восток длинную белесую тень. Водянисто-желтое солнце едва просвечивало сквозь дымку над западным краем вершины. Все вокруг сплошь затянуло холодным густым туманом. Невдалеке, сбившись поближе и понуря головы, стояли пони.

Вскочив на ноги, хоббиты метнулись к западному склону, и тут у них на глазах солнце окончательно утонуло в бледном море тумана, а с востока нахлынул серый холодный сумрак. Туман накатывал волнами, поднимаясь все выше, пока наконец не сомкнулся над головами. Они оказались в огромном зале со мглистыми сводами, в центре которого, словно колонна, торчал камень.

Хоббиты угодили в ловушку: это они сообразили сразу, но духом пока еще не пали. Видеть дальнюю полоску деревьев вдоль Тракта друзья теперь, конечно же, не могли, но направление помнили прекрасно. Это внушало надежду. Непослушными, похолодевшими пальцами они быстро увязывали вьюки — все мысли были только о том, как убраться от проклятого камня поскорее и подальше.

Вскоре они уже вели своих пони вниз, по пологому северному склону, прямо в колышущееся море тумана. Двигались гуськом. Чем ниже, тем более густой и промозглой становилась мгла: волосы взмокли, на лбы стекали капли. У подножия холма было так холодно, что пришлось распаковать вьюки и достать плащи с капюшонами; впрочем, и плащи отсырели почти мгновенно. Дальше ехали верхом, доверившись пони. Лошадки медленно, нюхом да копытцем, нащупывали путь, преодолевая следовавшие один за другим спуски и подъемы. Главное было держаться верного направления и попасть в широкий проем между холмами на северном конце долины, а там все просто — езжай прямиком, рано или поздно выберешься на Тракт. Хотелось верить, что хоть за холмами мерзкий туман поредеет, а то и вовсе развеется. Продвигались, конечно, еле-еле. Чтобы не потеряться, ехали тесной цепью: впереди Фродо, за ним Сэм, Пиппин и Мерри. Долина казалась бесконечной. Фродо чуть было не отчаялся — туда ли они едут? — но тут приметил: по обеим сторонам дороги что-то чернеет. Что как не холмы, северные ворота взгорья? Проскочить, и они в безопасности!

— Вперед! За мной! — крикнул он через плечо, торопя пони. Но уже спустя миг его надежда сменилась растерянностью и тревогой. Пятна, принятые им за холмы, словно бы съежились, а потом из тумана выступили два огромных, слегка наклонившихся один к другому камня: точно дверные столбы без притолоки. Откуда они взялись, Фродо понять не мог: сверху он ничего подобного не видел. Только вот сообразил он слишком поздно, когда пони уже пронес его между столбами. Пала тьма. Лошадка всхрапнула, вздыбилась и, сбросив седока, умчалась прочь. Поднявшись на ноги, Фродо понял, что остался один.

— Сэм! — закричал он. — Пиппин! Мерри! Где вы застряли?

Ответа не было. Охваченный страхом, он устремился назад, к камням, отчаянно выкликая имена друзей. Пони пропал в тумане. Откуда-то, словно из далекого далека, донесся слабый окрик: «Эй, Фродо! Эй!» Крик донесся слева, с востока: не иначе как из-за камней. Опрометью бросившийся на зов Фродо внезапно понял, что бежит в гору. Ковыляя во мгле, он звал и звал снова. Долгое время ответом ему была лишь вязкая тишина, потом откуда-то сверху послышалось: «Фродо! Фродо!», а затем, сразу же, жалобный, отчаянный вскрик, тут же оборвавшийся. Фродо поднимался так быстро, как только мог, но тьма сгущалась еще быстрее: куда он идет, можно было только гадать. Вот, похоже, и вершина… Ноги подкашивались, глаза заливал пот, а тело пробирал озноб. А вокруг темень — хоть глаза выколи.

— Эй, где вы?! — крикнул он из последних сил. Ответа не было. И тут неожиданно налетел пронизывающий ледяной ветер. Он уносил прочь клочья тумана, разгоняя мглу. Фродо поднял глаза и с удивлением увидел проступавшие сквозь смутное марево звезды. Трава под ветром зашелестела — ему показалось, что по-змеиному зашипела.

Вновь — теперь уже едва-едва различимо — послышался крик. Фродо устремился на зов. Туман стремительно таял и вдруг, словно отдернутый занавес, исчез, явив взору звездное небо. Фродо увидел, что стоит, обратившись лицом к югу, на вершине холма, — забрался он туда, надо полагать, с севера. Ветер пробирал до костей. Справа, на фоне западного звездного небосклона, мрачно вырисовывался черный курган.

— Где вы?! — снова крикнул Фродо, испуганно и сердито.

— Здесь, — отозвался глубокий и холодный голос, исходивший, казалось, из-под земли. — Я жду тебя.

— Нет! — только и вымолвил Фродо заплетающимся языком, не в силах сдвинутся с места. Колени подогнулись, и он рухнул наземь. Дрожа от страха, хоббит глядел на склоняющуюся над ним высокую темную фигуру, подобную тени. Кажется, он даже увидел холодные, словно подсвеченные идущим откуда-то издалека бледным светом глаза, но тут его словно сдавили клешни из ледяной стали. Охваченный жуткой обморозью, Фродо оцепенел и больше уже ничего не помнил.

Во всяком случае, когда он пришел в себя, то в первый момент не мог припомнить ничего, кроме беспредельного ужаса. А потом ужас нахлынул с новой силой: он понял, что пойман, заживо погребен в курганах. Он поддался чарам жуткой Могильной Нежити, о которой и говорить-то осмеливался разве что шепотом. Не смея и шелохнуться, Фродо со сложенными на груди руками лежал на холодном камне.

Но хотя страх только что не заставил его раствориться в окружающей тьме, он вдруг поймал себя на том, что думает не о замогильных кошмарах, а вспоминает Бильбо: совместные прогулки по излюбленным тропкам и долгие беседы о дорогах и приключениях. В сердце самого пухлого и робкого хоббита таится (правда, зачастую очень уж глубоко) зернышко отваги, готовое прорасти в час отчаянной нужды. А Фродо был вовсе не пухлым и отнюдь не робким: сам-то он этого, может быть, и не знал, но и Бильбо, и даже Гэндальф считали его лучшим хоббитом во всей Хоббитании. Он понял, что его приключение подошло к ужасному концу, но именно эта мысль придала ему сил, заставив предпринять последний, пусть и безнадежный рывок. Оставаться покорной, беспомощной жертвой он не собирался.

Внезапно Фродо заметил, что темнота редеет, сменяясь бледно-зеленоватым светом, исходившим от пола, а может быть, даже и от него самого. Свет еще не достиг стен или крыши, когда хоббит повернулся и увидел лежащих рядом Сэма, Мерри и Пиппина. У всех троих были мертвенно-бледные лица; облачением им служили белые саваны. Вокруг громоздились груды сокровищ — горы тошнотворного, мертвяще-тусклого золота.

Головы хоббитов венчали золотые обручи, пальцы унизывали перстни, на запястьях красовались браслеты. Обок каждого лежал меч, в ногах — щит. А еще один меч — длинный и обнаженный — поперек горла у всех троих.

Как на смену тьме пришел мертвенный свет, так и гробовая тишина нарушилась доносившимися издалека, словно из-под земли, звуками: то возвышаясь, то стихая, звучала немыслимо безотрадная, леденяще тоскливая песня. Среди невнятных звуков порой угадывались слова — злобные, жестокие, исполненные губительной ненависти, сквозь которую прорывались жалобные стоны. Казалось, ночь изнуряет томление по никогда не проникающему сюда утру, холод — по солнечному теплу, и они, со злобой отчаяния, проклинают то, чего лишены. Фродо промерз до мозга костей, а когда, к своему ужасу, понял, что слова складываются в заклятие, то и вовсе оледенел.

Из-за изголовья послышался другой звук — царапающий и скребущий. Фродо приподнялся на локте и увидел, что лежит поперек каменного тоннеля, а из-за угла, перебирая пальцами, крадется длинная рука — крадется, подбираясь к рукояти меча близ Сэмова горла.

Поначалу Фродо показалось, что заклятие и вправду обратило его в камень. Потом пришла мысль о побеге: ведь Кольцо при нем, а с Кольцом, наверное, можно ускользнуть даже от Нежити. Вот наденет его, выберется наружу, а там — жизнь и свобода! Конечно, он будет горько оплакивать погибших друзей, но выхода-то другого нет. Это даже Гэндальф признает.

Мысль еще бередила душу, но сердце уже подсказывало иное — не может он бросить друзей, не может и не бросит! Могильная рука, между тем, подползала все ближе. Еще миг Фродо непроизвольно шарил в кармане, но тут его решимость окрепла. Схватив лежавший рядом короткий меч, он привстал на колени, перегнулся через тела друзей и со всей силой рубанул по костлявому запястью. Меч обломился у самой рукояти, но и отрубленная скребущая кисть упала на камни. Жуткий вопль потряс каменные своды. Свет померк, из тьмы донеслось злобное рычание. Фродо повалился на Мерри, щекой прямо на его холодное, как у мертвеца, лицо. И вдруг припомнил все, забывшееся в гибельном мороке тумана, — дом под холмом, Тома… и его призывную песню…

— Том, Том Бомбадил… — начал он, и со звуками этого имени голос его окреп. Он зазвучал в полную силу, словно под мрачными сводами запела труба.

В наступившей тишине Фродо слышал лишь стук своего сердца. Время, казалось, остановилось — так томительно долго тянулись мгновения. А потом — сначала издалека, а там все ближе и ближе, легко пронизывая толщу земли и камня, зазвучал ответный напев.

Послышался грохот, невидимая сила разметала в стороны камни, и в могильный склеп хлынул поток света — солнечного света. В образовавшемся прямо против Фродо проеме показалась шляпа с пером, а следом за ней и голова Бомбадила. Свет из-за его спины упал на лица неподвижных хоббитов — ни один из них не шелохнулся, но мертвенная бледность стаяла. Теперь они выглядели так, будто просто спят крепким глубоким сном.

Том пригнулся, снял шляпу и с песней шагнул под мрачные своды. Одновременно с послышавшимся в ответ воплем рухнула дальняя часть стены. Снова раздался вой — пронзительный и протяжный, постепенно замиравший вдали. Потом воцарилась тишина.

— Эй, Фродо, вылезай, — позвал Бомбадил. — Аль пришлось несладко? Помоги своих дружков вынести на травку.

Вместе они вытащили наружу Мерри, Пиппина и Сэма. Покидая склеп, Фродо оглянулся и ему почудилось, будто отсеченная кисть все еще шевелится, словно раздавленный паук. Том снова нырнул под землю, повозился там и вернулся с целой охапкой золотых, серебряных, медных и бронзовых украшений, усыпанных самоцветными каменьями. Все это добро он сложил под солнышком, на зеленой вершине кургана. Том постоял молча — шляпу он держал в руке, и в волосах его гулял ветер, — посмотрел на распростертых на траве хоббитов и, воздев руку, звучно и властно изрек:

К величайшей радости Фродо, хоббиты зашевелились, пооткрывали глаза, а там и повскакивали. Они ошарашенно уставились сначала на Фродо, потом на возвышавшегося над ними Тома, а потом начали с изумлением рассматривать друг друга: белые саваны, золотые обручи, цепи и перстни.

— Что за баламуть?.. — начал было, поправляя съехавший набекрень золотой обруч, Мерри, но внезапно осекся. — Помню! — глухо промолвил хоббит. — Воители Карн-Дума напали на нас под покровом ночи. Мы были разбиты. Копье… — он ахнул и схватился за грудь, — копье пробило мое сердце… Да нет же! — воскликнул он спустя мгновение, открыв глаза и тряся головой. — Что это я несу? Не иначе как со сна привиделось. Фродо, а ты-то куда запропастился?

— Вроде как с пути сбился, — пробормотал Фродо. — Но не стоит об этом: было и прошло. Лучше подумаем, как дальше идти.

— Какое там идти, сударь! — воскликнул Сэм. — В этаком виде? — он с отвращением побросал наземь золотые побрякушки и растерянно огляделся по сторонам в надежде обнаружить свою куртку и штаны. — Где моя одежонка?

— Вам одежу искать — только время терять, — пропел, спрыгивая с макушки холма, Том. Он приплясывал вокруг хоббитов, словно ничего и не случилось.

— Это как? — спросил Пиппин. — Одежды, выходит, нету, а пони?

— Вы вернулись из бездны, бездны безнадежной, — поблескивая глазами, откликнулся Бомбадил. — Тут одежку потерять — пустячок ничтожный. Вам побегать по траве голышом не худо бы. Ну а Том, глядишь, для вас что-то раздобудет.

С прискоком да посвистом он умчался вниз по склону. Растерянный Фродо глядел ему вслед, а Бомбадил подбрасывал в воздух и ловко ловил на ходу свою шляпу. Его незатейливая песня удалилась к югу и смолкла.

Снова потеплело, и на сей раз изрядно. Хоббиты и вправду чуток побегали нагишом по травке, с удовольствием сбрасывая мозглую оторопь могилы: чувствовали они себя так, словно воспряли после долгой и тяжелой работы.

Грядущее во всяком случае представлялось им вполне радостным. К возвращению Тома они почувствовали себя как никогда свежими — и голодными. А он возвернулся не один, а привел за собой целых шесть пони: всех хоббитских и одного собственного, такого упитанного, что он мог сойти и за лошадь.

Мерри, хоть и был хозяином пяти лошадок, не удосужился дать им имена, но они, похоже, охотно отзывались на клички, полученные от Бомбадила.

— Гей! — окликнул Том, и пони подбежали к хоббитам. А сам Бомбадил, размашисто поклонившись, не преминул сообщить, что у пони, ежели приглядеться, здравого смысла будет малость побольше.

— Вот бы вам, малыши, — смешливо заметил он, — у лошадок поучиться. С ними-то такой напасти не могло случиться. Пони нюхом чует Нежить и бежит подальше он. Ну а хоббит, право слово, так и лезет — на рожон! Впрочем, уж не в этом дело. Главное, что вьюки целы.

Мерри, Пиппин и Сэм быстренько достали из тюков запасную одежду и вскоре почувствовали, что им, пожалуй, и жарковато: натянули-то вещи теплые, прихваченные на случай зимы.

— А этот, здоровенный, откуда взялся? — спросил Фродо, глядя на самого крепкого из пони.

— А этот, — откликнулся Том, — мой дружок. Скачет, где придется. А как свистнешь его — тут же и найдется. Он сам по себе по долинам бродит. Но сегодня Том на нем хоббитов проводит. А не то они, глядишь, снова заплутают. Лучше с ними Том поедет — он дорогу знает.

Что-что, а это хоббиты выслушали с радостью: о таком провожатом можно было только мечтать. Они осыпали Бомбадила благодарностями, от которых тот только отмахивался, утверждая, что этаких ротозеев лес не видывал, а потому он успокоится только, когда выпроводит их за пределы своих владений.

— И своих-то дел полно, — говорил он, — как-никак Хозяин. Ну какой без меня здесь пригляд за краем? Не могу ж я без конца всех растяп опекать, то от Ивы вызволять их, то от Нежити спасать. Ну а к вечеру мне быть пристало дома. Золотинка моя заждалась уж Тома.

Судя по солнышку, час был еще не поздний — девять, ну в крайнем случае десять. Поскольку последний раз хоббиты харчевали рядом со стоячим камнем, им определенно не мешало перекусить. Что они и сделали, а Том тем временем занялся сокровищами. Большую часть их он ссыпал на траву со словами:

— Кто найдет — тот и владей! Человек ты, эльф иль птица… лишь бы был не лиходей. Пусть тот, кто возьмет, добр сердцем будет. И тогда сюда дорогу Нежить позабудет.

Для себя он отобрал чудесную, похожую на переливчатые крылышки бабочки, усыпанную самоцветами брошь.

— В давний век эту брошь на плече носила, — молвил он, словно вглядываясь в минувшее, — та, что краше всех была, да ушла в могилу. Пусть достанется она Золотинке ясной. Чтобы память о былом вовеки не угасла.

Каждому из хоббитов Том вручил длинный кинжал чудной работы, украшенный золотой чеканкой в виде переплетающихся змей. На солнце клинки сияли, рассыпая яркие блики: похоже, изготовленные из неведомого, легкого, но чрезвычайно прочного металла, усыпанные драгоценными каменьями ножны уберегли их ото ржи — может, ножны, а может, и могильные чары.

— Вам по росту как раз, — весело напевал Том, — за мечи сгодятся. Всяк подумает стократ, чтобы к вам соваться. Этак можно и в путь хоть куда пускаться.

Том поведал хоббитам, что выковали клинки — во времена незапамятные — оружейники Арнора, потомки выходцев с Заокраинного Запада. Они отважно сопротивлялись Темной Напасти, но в конце концов их одолело могучее колдовство Ангмарского Чародея, короля Карн-Дума.

— Уж давно забыта слава дней, минувших без возврата, — бормотал Том словно бы только для себя. — Но еще по Средиземью бродят странные скитальцы. Берегут они народы от напастей несусветных. Королей потомки древних — но никто о том не знает. Да, никто о том не знает… да и мало их осталось.

Хоббиты едва ли поняли его слова, но когда он говорил, перед каждым из них словно промелькнуло видение: по необъятной, утопающей краями во тьме равнине блуждали рослые, суровые люди со сверкающими мечами — и у одного из них на челе сияла звезда.

Миг — и видение рассеялось: пора было трогаться. Хоббиты проверили поклажу и упряжь. Мечи болтались на поясах, и друзья чувствовали себя неловко. Приключение, конечно, приключением, но ведь не дойдет же до того, чтобы на мечах рубиться…

Вниз по склону пони свели в поводу, а потом уселись в седла да и затрусили по долине. Оглядываясь, они еще долго видели на вершине кургана вспыхивавшую под лучами солнца груду сокровищ. Фродо, сколько ни вертел головой, так и не увидел ничего похожего на вчерашние стоячие камни: куда они запропастились, так и осталось тайной. Впрочем, до северного проема между холмами добрались скоренько и миновали его без приключений. Том ехал неподалеку, обгоняя их то слева, то справа. Пони Бегунок выказывал удивительную для его упитанности и стати прыть. Большую часть времени Бомбадил пел, вроде как полнейшую невнятицу, но, возможно, то был какой-то полузабытый язык, как нельзя лучше подходивший для веселого пения.

Двигались вроде бы и быстро, однако Тракт оказался дальше, чем предполагали поначалу. Темная полоса, та, что сочли за высаженные у обочины деревья, обернулась кустами, облепившими край глубокого рва, за которым высился осыпавшийся земляной вал. Том сообщил, что некогда здесь пролегала граница древнего королевства, но распространяться на сей счет не стал: похоже, это вызвало у него не слишком радостные воспоминания.

Перебравшись через ров и проехав в пролом старинного вала, хоббиты свернули на север — до этого дорога основательно забирала к западу. На ровной, открытой местности пони прибавили шагу, однако когда впереди и впрямь замаячили высаженные по обочинам Тракта деревья, солнце уже стояло очень и очень низко. Последние лиги путники гнали своих лошадок разве что не галопом, но наконец увидели перед собой извилистую полосу дороги, всю в выбоинах да рытвинах. После недавнего дождя в каждой ямке поблескивала вода.

— Ну вот, — вздохнул Фродо. — Добрались-таки! Через лес мы, конечно, пару дней потеряли, но может, оно и к лучшему. Вдруг они отстали, а то и со следа сбились.

Кто такие они, хоббит уточнять не стал. Все его и так поняли, и всем стало не по себе. Заповедный Лес и Курганы заставили друзей напрочь забыть о Всадниках, но теперь впереди лежала дорога, на которой их вполне могли поджидать неутомимые преследователи. Хоббиты присматривались к ней с тревогой, но она была темна и пустынна.

— Хотелось бы знать, — неуверенно пробормотал Пиппин. — Хоть сегодня-то вечером они на нас не наскочат?

— Вроде как и не должны, — рассеянно откликнулся Бомбадил. — Впрочем, кто их знает? Здешний край чужой — Том ведь тут уж не заправляет. Да и тварей этих черных знать он не желает.

Хоббитам, конечно, очень хотелось, чтобы Бомбадил проводил их как можно дальше: он-то наверняка сумел бы дать окорот хоть Всадникам, хоть любым другим чудищам. А то ведь впереди лежали края неведомые, в Хоббитании о них ходили разве что слухи. А тут еще солнце клонилось к закату — было от чего прийти в уныние. Хоббиты так пригорюнились, что не сразу поняли — Том прощается с ними, а на прощание напутствует. Он советовал бодрости духа не терять и ехать до вечера, не останавливаясь.

— Уж надеюсь, что с удачей, — звучал его напев, — тут всего четыре мили, вы сегодня доберетесь к темноте до Пригорья. Там остановитесь в «Пони» — мимо всяко не пройти — смотрит окнами на запад тот трактирчик по пути. Содержатель малый честный, хоть и недалекий. Отдохнете — а с утра снова в путь нелегкий.

Хоббиты принялись было упрашивать его доехать с ними хоть до трактира да распить на прощание кружечку-другую, но Том только рассмеялся.

Он подбросил в воздух и ловко поймал шляпу, вскочил на спину Бегунка и, распевая да насвистывая, поскакал прочь.

Путники, привстав на стременах, проводили его взглядом.

— Эх, жаль, что мы остались без господина Бомбадила, — огорченно проговорил Сэм. — Он, спору нет, чудной — другого такого навряд ли встретишь, но с ним как-то спокойнее. Ну да ладно, не худо бы поскорее попасть в этот «Пони», или как его там. Кабы этот трактир да оказался чем-то вроде нашенского «Зеленого дракона»… Что вообще за место такое — Пригорье, кто там живет?

— Всякие есть, — отвечал Мерри, — и хоббиты, и большуны. Считай, что почти как дома. В трактире этом — «Гарцующий пони» он называется — Брендибаки бывали, и ничего — хвалили.

— Пусть и «почти», — указал Фродо, — а все равно не дома. Хоббитания позади, об этом не забывайте. И еще запомните: нынче я вам никакой не Беббинс. Ежели кто спросит, отвечайте — Подхолмс.

Хоббиты тронули лошадок и молча углубились в сумерки. Темнело быстро, а они все трусили и трусили по Тракту — вверх-вниз, вверх-вниз, — пока наконец не увидели впереди мерцающие огни. Заслоняя звезды, перед ними выросла темная громада Кручи, у западного склона которой раскинулось большое селение Пригорье. Туда они и поспешили, думая лишь о том, как бы поскорее оказаться у очага да отгородиться от ночи крепкой надежной дверью.

Глава 9 «Гарцующий Пони»

Пригорье представляло собой крупнейшее поселение в тамошних краях. Помимо него поблизости лежали еще три деревеньки, но так себе, совсем уж крохотные. По другую сторону Кручи прилепилось Становище, в глубокой лощине к востоку лежали Гребешки, а на самой опушке Четского леса — Кривули. Возделанная земля простиралась вокруг холма всего на несколько миль — крохотный населенный островок посреди дикой пустынной местности.

Люди здесь жили коренастые, волосом, в большинстве, темно-русые, а норовом добродушные, но весьма независимые. Никакой власти они над собой не признавали, зато с хоббитами, хоть с эльфами, хоть с гномами и хоть с кем придется ладили превосходно — не в пример прочим большунам. Согласно преданиям, были они прямыми потомками первых поселенцев, обживших этот край во времена незапамятные. Конечно, мало кому удалось пережить раздоры и усобицы Древних Дней, однако когда из-за Великого Моря вернулись короли, пригоряне жили где жили, да там же и остались, когда о тех королях сохранились лишь смутные воспоминания.

Ко времени нашего повествования других людских поселений так далеко на западе не было — ни одного на добрую сотню лиг от Хоббитании. Правда, в глухих, запустелых землях за Пригорьем скитались какие-то таинственные бродяги, о которых никто ничего толком не знал. Называли их Следопытами: от местных жителей они отличались высоким ростом да смуглой кожей. Поговаривали, будто они обладают необычайно острым слухом и зрением и даже понимают язык птиц и зверей. Блуждали они где-то на юге, забредали иногда и на восток, в Мглистые горы, но их было немного и появлялись эти странники очень редко. Правда, как появлялись, то приносили новости из дальних земель, да и стародавние предания знали лучше, чем кто бы то ни было. Слушали их пригоряне охотно, но относились к ним недоверчиво и дружбы с ними не водили.

Хоббиты из Пригорья — тоже довольно многочисленные — утверждали, будто обитают здесь с наидревнейших времен: поселились задолго до того, как их сородичи переправились через Брендивин и стали осваивать Хоббитанию. Больше всего хоббитов было в Становище, но селились они и в самом Пригорье, особливо выше по склону Кручи, над людскими домами. Большуны да недоростки — так они прозывали друг друга — жили по-добрососедски: и те и другие управлялись с собственными делами по своему разумению, в чужие не путались и считали себя коренными пригорянами. Пожалуй, нигде больше в мире не наблюдалось подобного согласия между столь разными народами.

Здешние обыватели — что люди, что хоббиты — слыли изрядными домоседами: к дальним странствиям их ничуть не тянуло. Благо новостей — о чем посудачить да языки почесать — вполне хватало и местных: как-никак четыре деревни. Однако ежели хоббиты из Пригорья хоть время от времени навещали Хоббитанию — чаще всего Баковины или Восточный Удел, то жителей Хоббитании в Пригорье почти не видели, — а ведь пути-то от Брендивинского моста всего-навсего день. Разве что какой-нибудь Брендибак или уж совсем сумасбродный Тук останавливался в «Пони» на ночку-другую, но такое случалось все реже и реже. Хоббитанские пригорян, как и всех живших за границей, и хоббитами едва признавали и уж во всяком случае считали народом пустым, вздорным и не заслуживающим внимания. Между тем хоббитов за рубежами жило куда больше, чем представлялось в Хоббитании. Попадалась, конечно, среди них и голь перекатная: выроет такой себе где ни попадя нору, а потом ищи его свищи. Но в Пригорье-то как раз жили хоббиты справные, основательные, ничуть не хуже хоббитанских. Впрочем, еще не забылись времена, когда связи между Хоббитанией и Пригорьем были куда прочнее. Брендибаки, так те, как ни крути, и вовсе доводились пригорянам родичами.

В Пригорье насчитывалось несколько сот каменных — ясное дело, большуновских — домов. Стояли они большей частью над Трактом, окнами на запад. С той стороны Кручу полумесяцем огибал глубокий ров, а за ним высилась крепкая ограда. Тракт пересекал ров по насыпи и упирался в большие ворота. С юга — где Тракт продолжался — находились другие ворота. На ночь и те, и другие запирались. При каждых воротах имелась будка, где караулил привратник. Внутри селения, там, где дорога сворачивала направо к подножию горы, стоял большой постоялый двор, построенный в незапамятные времена, когда движение по Тракту было куда более оживленным. Пригорье располагалось на древнем перекрестье путей: еще одна старинная дорога пересекала Великий тракт у западного края селения: в былые времена хаживали ею и люди, и всякий другой народ. В Восточном Уделе и посейчас всякого рода чудные новости именовали «пригорскими небылицами», не иначе как в память о той поре, когда в придорожный трактир стекались вести и с юга, и с севера, и с востока, а жители Хоббитании нередко наведывались туда их послушать. Но северный край давно пришел в запустение: дорога заросла травой, и пригоряне прозвали ее Зеленопутьем.

Однако трактир по-прежнему стоял на своем исконном месте, и его содержателя почитали в Пригорье важной персоной. Там собирались любители выпить да почесать языки изо всех четырех селений, останавливались на ночь Следопыты и прочие бродяги, ну и, конечно же, гномы, все еще хаживавшие Западным трактом к горам и обратно.

Когда Фродо и его спутники миновали перекресток Тракта с Зеленопутьем и приблизились к селению, уже стемнело; на небе высыпали яркие звезды. Западные ворота были на засове, но в сторожке за ними сидел привратник. Он встрепенулся на стук, схватил фонарь и с удивлением воззрился на припозднившихся путников.

— Кто? Откуда? Куда? Зачем? — в голосе его особого радушия не слышалось.

— Идем на восток, а сейчас — так в «Пони», заночевать, — ответил Фродо.

— Хоббиты! Четверо хоббитов, а по выговору — так прямиком из Хоббитании, — пробормотал привратник себе под нос, неспешно отворяя ворота и пропуская путников. — Вот уже диво дивное, чтобы хоббитанские да ночами ездили, — продолжил он, когда друзья задержались возле сторожки. — А что, позвольте полюбопытствовать, вам на востоке понадобилось? Хоббиты сроду дальше Пригорья не ездили. И как вас, опять же, звать-величать прикажете?

— Как да никак: тебе что за дело? — огрызнулся Фродо. Въедливость привратника глянулась ему подозрительной.

— Дело мое, конечно, маленькое, — бубнил караульный. — Но пора, сами знаете, уже ночная. С меня же спрос будет: кого пустил, как да зачем?

— Едем из Баковин, — вмешался Мерри. — Я Брендибак буду — небось наслышан? Мы чаяли в здешнем трактире остановиться: наслушались баек, будто в Пригорье вашенском гостей привечают с толком да разумением.

— Это уж завсегда, — молвил человек, притворяя за хоббитами створку. — А на старого Гарри не обессудьте: экая невидаль — поспрашал, кого да как кличут. В «Пони»-то таперича почитай что и не протолкнуться. Туда заявитесь — от расспросов не отобьетесь.

Он пожелал им доброй ночи, на чем и умолк, однако же Фродо приметил, что привратник долго и пристально глядел им вслед. Позади звякнула щеколда — оно и нехудо — но хотелось бы знать, с чего этого привратника разобрало любопытство. Может, кто уже расспрашивал его насчет хоббитов? Вот Гэндальф — вдруг да он опередил их, покуда они лесом да Курганами маялись? Но так или иначе, все это казалось подозрительным.

Человек проводил хоббитов долгим взглядом и скрылся в сторожке. Едва он успел скрыться за дверью, как ворота бесшумно перемахнула темная фигура: перемахнула и мигом слилась с тенями на ночной улице.

Хоббиты проехали дальше по пологому склону, оставили в стороне несколько домов и остановились у трактира. И дома-то большунские гляделись чудноватыми, а уж когда Сэм завидел постоялый двор — аж в три этажа, — у него и вовсе сердце упало. Он, ясное дело, готовил себя к встречам с великанами, что повыше деревьев, и прочими чудами-страхолюдами, но эти большуны неотесанные такого понастроили — глянешь, хоть помирай. А ну как на конюшнях этой несусветной хоромины уже всхрапывают черные кони, а всадники ихние выглядывают из верхних темных окошек?

— Не здесь же нам ночевать, сударь? — жалобно обратился он к Фродо. — Вот и господин Мерри сказывал, будто хоббиты тут жительствуют — так неужто нас ни один на постой не пустит? Все привычнее будет.

— А чем тебе трактир не глянулся? — отозвался Фродо. — Том-то Бомбадил нас сюда направил, ему, чай, виднее. Не дури, внутри, может, и поуютнее будет.

Впрочем, ежели приглядеться, так и снаружи трактир сулил привычный хоббитский уют. Фасадом здание выходило на Тракт, но два боковых крыла врезались в склон, так что сзади окошки второго этажа приходились чуть ли не вровень с землей. Во двор вела широкая арка, а за нею, слева, виднелся и главный вход — крыльцо с несколькими широкими ступенями. Над аркой горел фонарь, а под ним красовалось изображение приплясывающей белой лошадки с надписью «Гарцующий пони. Содержит господин Свербигуз». Сквозь плотные занавески окон нижнего этажа пробивался свет.

Покуда они мялись да жались возле ворот, внутри кто-то завел разухабистую песню; певца тут же поддержали дружные веселые голоса. Под эти звуки хоббиты спешились: песня тем временем закончилась одобрительным гомоном и громкими хлопками в ладоши. Оставив пони во дворе, путники — Фродо шел впереди — поднялись на крыльцо и чуть не нос к носу столкнулись с лысым, краснощеким низеньким толстяком в белом фартуке. Он поспешал из одной двери в другую с подносом, уставленным полными до краев пивными кружками.

— Можно нам… — начал Фродо.

— Сей же миг, господа, сей же миг, — откликнулся толстяк и канул в нестройный гомон и табачный дымище. Впрочем, объявился он и вправду спустя миг — уже вытирая руки о фартук.

— Добрый вечер, сударь, — молвил он, низко поклонившись Фродо. — Чем могу служить?

— Нам бы комнатушку на четверых да стойла для пяти пони. Вы ведь, наверное, господин Свербигуз?

— Он самый, — весело воскликнул пузатый трактирщик. — А кличут меня Пивнюк. Пивнюк Свербигуз, к вашим услугам. Вы ведь из Хоббитании, а? — спросил он и хлопнул себя по лбу, словно силясь припомнить что-то важное. — Хоббиты из Хоббитании… ну нет, чтоб мне лопнуть. А насчет прозваний ваших позвольте полюбопытствовать.

— Господин Тук и господин Брендибак, — представил Фродо. — Это Сэм Гужни. А моя фамилия — Подхолмс.

— Надо же, — пробормотал трактирщик, щелкнув пальцами. — Ну вылетело из башки, хоть умри! Да небось не умру — вспомню со временем, а то нынче совсем забегался. А что до вас, то устроим, непременно устроим, и в наилучшем виде. Хоббитанские у нас нечастые гости: стыд бы мне и позор не принять как следует. Правда, сегодня ко мне такая прорва набилась — давненько стольких не видывал! Как у нас говорят, то густо, то пусто.

— Эй, — заорал он во всю глотку. — Ноб! Где ты там, лентяй шерстолапый? Ноб!

— Здесь я, сударь! Бегу! — на зов хозяина примчался с виду вовсе даже не ленивый, а весьма расторопный хоббит. Завидя целую компанию сородичей, он удивленно вытаращился.

— Где Боб? — налетел на него хозяин. — Ах, не знаешь? Ну так отыщи его, да поживей! Я что, должен один за всех вас отдуваться? Чай, не паук: у меня только две руки, да и глаз на затылке нету. Найдешь его — скажи, что на дворе пять пони. Пусть пристроит на конюшне. Давай, пошевеливайся.

Ноб усмехнулся, подмигнул хоббитам и скрылся с глаз.

— О чем это я… — трактирщик снова хлопнул себя по лбу. — Вот уж точно память дырявая, и заткнуть нечем. Но что поделаешь, замотался я сегодня вконец, голова кругом идет. Намедни вечером привалила целая орава с юга — Зеленопутьем пришли, что само по себе чудно. А сегодня еще и гномы заявились, что на запад идут. Теперь вот вы… Будь вы не хоббиты, прямо не знал бы, куда вас и приткнуть. Ну а для хоббитов местечко найдется: еще когда трактир строили, так в северном крыле приспособили пару комнатушек для вашего брата. Этаж над землей, потолочки низенькие, окошки круглые — все по-вашенски. Надеюсь, что понравится. И насчет ужина — небось с дороги проголодались — не извольте беспокоиться. Мигом готов будет. Пойдемте, сюда, пожалуйста.

Хозяин провел хоббитов коротким коридором и остановился перед дверью.

— Вот и комнатенка. Я чаю, в самый раз придется, — приговаривал он, отпирая дверь. — Располагайтесь, а я, прошу прощения, побегу. Дел невпроворот, словом с гостем перемолвиться, и то некогда. Так вот и кручусь-верчусь: день-деньской бегаю, да что-то не худею. Я к вам еще загляну попозже. А понадобится что — вот колокольчик: звякните, Ноб и прибежит. Не прибежит сразу, звоните громче, стучите да кричите.

Комнатка и впрямь оказалась очень даже уютной. В каминчике ярко полыхал огонек, вокруг стола теснились низенькие удобные стулья. На круглом, укрытом белоснежной скатертью столе красовался колокольчик, но звонить в него не потребовалось. И оглядеться-то не успели, как Ноб заявился в комнату, неся свечи и целый поднос всякой всячины.

— Может, вам будет угодно выпить? — осведомился он. — А коли умыться, так пожалуйте.

Хоббиты умылись и уже осушили по полкружки славного пива, когда снова объявился Ноб, а с ним и хозяин. Стол был накрыт — мигнуть не успели. Подали горячую наваристую похлебку, холодное мясо, свежайшей выпечки хлеб, масло, полкруга спелого сыра да еще пирог с черной смородиной. Незатейливо, но сытно — лучше и в Хоббитании не поднесут. Сэм уж на что насчет пригорских подозрительный, и тот размяк — должно быть, сказывалось превосходное пиво.

Хозяин, правда, задержался у хоббитов ненадолго: весь в хлопотах, куда там рассиживаться.

— Вот поснедаете, — молвил он, — и, коли спать не захочете, можете сойти в залу, к гостям. Те рады будут: выселенцев, то есть, прошу прощения, я хотел сказать хоббитанских — мы реденько видим: послушать да поболтать всякому в охотку. Ну это уж как вам заблагорассудится. А так — ежели что, — колокольчик вон он, под рукой.

С часок хоббиты только ели и пили, почти не разговаривая. Но, подкрепившись под конец как следует, они приободрились и решили-таки сойти в общую залу: все веселее будет. Один только Мерри отказался: там, дескать, душновато.

— Посижу лучше здесь, — молвил он. — А надумаю, так, может, и проветрюсь чуток. Вы там языки-то особо не распускайте. Помните: уехали мы покуда недалече, неровен час, кто не тот прознает…

— Ладно уж, — отмахнулся Пиппин. — Чай, не дурнее тебя будем. А коли тебе взаперти сидеть заохотилось — дело хозяйское.

В общей зале трактира компания собралась самая что ни на есть разношерстная: Фродо обнаружил это, когда глаза его приспособились к свету — правда, не особенно яркому: исходил он главным образом от полыхавшего камина, а что до трех свисавших с потолка ламп, так они и вовсе утопали в дыму.

Пивнюк стоял неподалеку от очага, толкуя о чем-то с парочкой гномов да несколькими людьми довольно странного обличья. Кругом народу было полным-полно: и люди, и местные хоббиты, и гномы… а по углам так и вовсе не разберешь кто.

Жителей Хоббитании встретили хором приветственных восклицаний. Чужаки — особенно притащившиеся Зеленопутьем — уставились на них с любопытством, но Пивнюк, представляя каждого, тарахтел так быстро, что едва ли кто-нибудь разобрался, кого как кличут. В Пригорье, похоже, в ходу были прозвания все больше растительные, для хоббитанского слуха чудные. Сплошные Камышинсы, Лиственюки, Верескухи, Плодожоры, Прихвощни… ну и все такое прочее. Иные из тутошних хоббитов — те же Репейниксы, коих в трактир ровно репья поналипло, — тоже звались не по обычаю, но у большинства фамилии были самые что ни на есть хоббитские: Взройлы там, Долгонорсы, Песколазы да Закопинсы. Все они наверняка имели хоть и дальнюю, но родню в Хоббитании. Обнаружились и взаправдашние Подхолмсы из Становищ: эти враз порешили, что Фродо не иначе как их заблудший кузен. Приняли они хоббитанских сородичей, конечно же, дружелюбно и проявили немалое любопытство, так что Фродо пришлось пуститься в объяснения. Он сообщил, что занимается историей и географией (слушатели кивали, хотя столь мудреные слова были у них не в ходу) и подумывает написать книгу (тут все и вовсе рты поразявили) о хоббитах, живущих за рубежами Хоббитании. Тут загалдели наперебой — вздумай он и вправду писать, сведений хватило бы не на один том. Тот же Пивнюк — твердили ему — столько порасскажет, только знай записывай.

Потом, когда стало ясно, что сию минуту Фродо никакой книги писать не станет, его принялись расспрашивать, что да как в Хоббитании, а поскольку он оказался не слишком словоохотлив, то со временем приотстали. Фродо спокойно присел в сторонке, озираясь по сторонам да прислушиваясь.

Люди и гномы обсуждали по большей части новости, дошедшие уже и до Хоббитании и ничуть не радовавшие. На юге, похоже, дела обстояли хуже некуда. Люди покидали насиженные места и искали, где обосноваться по новой. Пригоряне им, конечно, сочувствовали, но привечать у себя не рвались. Один из новоприбывших, уродливый косоглазый малый, пророчил в ближайшем будущем чуть ли не целое нашествие на север… «А ежели тем людям места не найдется — разглагольствовал он, — так они его сами для себя очистят. Жить-то небось каждому охота…» Людей эти разговоры тревожили, а вот пригорских хоббитов — не очень. Сколько бы большунов в Пригорье ни понабилось, на хоббитские норки они едва ли позарятся. Хоббиты сгрудились вокруг Сэма и Пиппина, рассказывавших веселые были-небылицы о делах хоббитанских. История о том, как в Грабарне рухнула крыша, и не кто-нибудь, а сам голова Билл Белоног выбрался наружу, осыпанный известкой, что твоя клецка мукой, была встречена дружным хохотом. Но и Фродо в покое не оставляли — один из пригорян, бывавший, видать, в Хоббитании, все допытывался, где живут тамошние Подхолмсы и кому они родня.

Неожиданно внимание Фродо привлек странного вида человек с обветренным загорелым лицом, сидевший в дальнем углу и, похоже, тоже внимательно прислушивавшийся к разговорам. Потягивая пивко из высокой кружки, он курил причудливой работы резную трубку. На вытянутых под столом длинных ногах красовались высокие сапоги из мягкой кожи, стачанные отменно, но основательно стоптанные, со въевшейся грязью. Несмотря на духоту, он не только не снял поношенный темно-зеленый плащ, но и капюшон оставил надвинутым до бровей. Глаза его сурово поблескивали, особенно когда он посматривал на хоббитов.

— Кто таков? — улучив момент, поинтересовался Фродо у пробегавшего мимо Пивнюка. — Его вроде не представляли.

— Этого-то? — буркнул хозяин, скосив глаза. — Да я его толком и не знаю. Так, перекати-поле, шляется невесть где. То его месяц не видно, то год, а то — вот тебе — объявится как ни в чем не бывало. Прошлой весной торчал тут почти без вылазу, потом запропал, а теперь вот вновь заявился. У нас его Бродяжником кличут, а настоящее его имя никто не ведает. Историй он всяких знает — только слушай, а так шалопут, да и только. Ну да ведь у нас как говорят: «Ни с запада, ни с востока — ни толка, ни прока». Кто их разберет, чужедальних-то…

Тут кто-то громко потребовал пива, хозяин поспешил на зов, и разговор прервался.

Зато загадочный шалопут — Бродяжник или как его там — смотрел прямо на Фродо. Поймав его взгляд, он кивком и взмахом руки пригласил хоббита к своему столу. Фродо подошел, хотя и без особой охоты.

Незнакомец откинул капюшон, открыв запущенную, изрядно тронутую сединой шевелюру. Суровые серые глаза словно пронизывали насквозь.

— Меня Бродяжником кличут, — представился человек. — А вы, наверное, будете господин Подхолмс, ежели старина Пивнюк ничего не напутал.

— Не напутал, — суховато отозвался Фродо, чувствовавший себя под этим пристальным взглядом далеко не лучшим образом.

— Так вот, господин Подхолмс, я бы на вашем месте малость поунял ваших не в меру говорливых приятелей. Пивко, конечно, огонек, компания — все это языки развязывает, но ведь вы не у себя в Хоббитании. Сюда всякий народ забредает… — он усмехнулся, поймав на себе недоверчивый взгляд Фродо. — Да-да, а сегодня в особенности. Вон сколько южан понабилось, — говорил Бродяжник твердо, с нажимом и при этом смотрел Фродо прямо в глаза.

Хоббит его взгляд выдержал и промолчал, но тут все внимание Бродяжника обратилось к разговорившемуся без удержу Пиппину. Вдохновленный успехом истории про городского голову, он принялся рассказывать про Бильбо и Угощение. Дело уже дошло до прощальной речи, а там недолго и до исчезновения…

Фродо разозлился. Конечно, для большинства местных хоббитов этот рассказ — что всякий другой, байки заречные, да и только, но ведь многие (тот же, к слову, Пивнюк) наверняка наслышаны о Бильбо. А фамилию Беббинс лишний раз поминать не стоит.

Он заерзал, гадая, что бы предпринять, а Пиппин тем временем разошелся вовсю: польщенный вниманием, он и думать забыл об осторожности. Эдак недолго и про Кольцо ляпнуть, а тогда уж пиши пропало!

— Пресечь немедленно! — неожиданно шепнул Бродяжник на ухо Фродо. Тот вскочил на стол и завел речь. Слушатели Пиппина обернулись к нему — иные даже захлопали в ладоши, решив, что господин Подхолмс поднабрался-таки пивка и уж теперь-то повеселит компанию.

Фродо чувствовал себя полнейшим глупцом и принялся, как это вошло у него в привычку, когда дело доходило до речей, копаться в кармане. Пальцы нащупали Кольцо, и тут же возникло острое желание надеть его и пропасть, чтобы не выставляться дурнем перед всем народом. Однако же Фродо перед этим искушением устоял: зажал Кольцо в кулаке, словно чтобы не позволить ему натворить каких-нибудь бед. Но надо было выкручиваться, и он, как говорится в Хоббитании, произнес несколько «приличествующих случаю» слов…

— …мы бесконечно благодарны вам за теплый прием, и я смею надеяться, что мой краткий визит поспособствует возобновлению былой дружбы между Хоббитанией и Пригорьем… — тут он замялся и закашлялся.

Но своего добился — теперь все в зале смотрели только на него.

— Песню! — выкрикнул один из хоббитов. — Песню! Песню! — подхватили другие. — Что-нибудь новенькое, чего мы не слышали!

Поначалу Фродо растерялся, но потом припомнил потешную песенку, которую очень любил Бильбо (не иначе как потому, что сам и сочинил). Песенка-то про трактир, потому, верно, и вспомнилась, а то ведь нынче ее совсем забыли, кроме разве что отдельных строк.

Хлопали Фродо долго и громко. Голос у него был неплохой, да и сама песня пришлась по вкусу.

— Где Пивнюк? — в восторге орали гости. — Пусть-ка выучит своего кота на скрипке пиликать! Котик сыграет, а мы спляшем!

Все дружно приняли по кружечке и стали уговаривать Фродо спеть по новой. Особо упрашивать не пришлось — он тоже хлебнул изрядно и, обрадованный, как незадолго до этого Пиппин, всеобщим вниманием, принялся выделывать на столе коленца. Да тут он и переусердствовал. Как снова дошло до слов о пляшущей корове, он, войдя в раж, подпрыгнул слишком уж высоко и шмякнулся прямо на уставленный кружками поднос. Слушатели, совсем уж готовые покатиться со смеху, разинули рты — да так и остались. Певец исчез. Как сквозь землю провалился.

Чуток оправившись от потрясения, местные хоббиты принялись звать хозяина: пусть, дескать, объяснит, что у него в трактире за невидальщина завелась. Вокруг Сэма и Пиппина мигом образовалось пустое пространство. Теперь на них поглядывали угрюмо и недоверчиво — а как прикажете относиться к спутникам чародея, который неизвестно что выкинет. А вот один смуглый пригорянин посмотрел на них насмешливо, словно бы с пониманием, так что они поежились. Он скорехонько выскользнул за дверь, а следом за ним и косоглазый южанин: эта парочка перешептывалась весь вечер. Гарри, привратник, тоже заглянувший в трактир, последовал их примеру.

Чувствуя себя распоследним дурнем и понятия не имея, как теперь выпутаться из этой истории, Фродо прополз под столами прямиком к Бродяжнику, сидевшему на месте с совершенно невозмутимым видом. Привалясь к стене, Фродо сдернул с пальца Кольцо. Как оно оказалось на пальце, он не имел ни малейшего представления. Ну, трогал его, конечно, покуда пел да плясал, но дальше как вышло… Само собой, что ли, наделось? Случайно, когда он взмахнул рукой, стараясь сохранить равновесие? И случайно ли? Вдруг оно сыграло с ним эту злую шутку по чьей-то подсказке? Взять бы хоть тех троих, что покинули трактир: физиономии у них очень даже подозрительные.

— Так, — молвил Бродяжник, едва Фродо вновь обрел видимость. — И зачем, позвольте спросить, вы это устроили? Приятели ваши болтливые и те не могли бы навредить больше. Это ж надо, прямиком ногой да в силок. Или, может быть, пальцем?

— Не пойму, о чем вы, — пробормотал раздосадованный и испуганный Фродо.

— Все вы прекрасно понимаете, — буркнул Бродяжник. — Ладно, господин Беббинс, потолкуем потом, когда суматоха уляжется.

— О чем нам толковать? — спросил Фродо, словно и не заметив, что его назвали настоящим именем.

— О делах, важных для нас обоих, — заявил Бродяжник, глядя хоббиту в глаза. — Может, вы узнаете кое-что для вас небесполезное.

— Хорошо, — силясь не выказывать тревоги, отозвался Фродо. — Так и быть, потолкуем… попозже.

У камина тем временем бушевали страсти. Явившийся на зов гостей Свербигуз выслушивал очень громкие и прочувствованные, но довольно сбивчивые и противоречивые рассказы очевидцев странного происшествия.

— Я своими глазами видел, как его видно не стало, — запальчиво уверял один хоббит. — Был, а потом взял да и растаял в воздухе.

— Да как же так, господин Репейникс? — качал головой трактирщик.

— А вот так: раз — и как его не было. Уж я врать не стану.

— Это конечно, господин Репейникс, но сами посудите, как бы это господин Подхолмс, этакий упитанный хоббит, взял да и в воздухе растворился? Тем паче, что здесь и не воздух никакой, а сплошной дым.

— А не растворился, так где же он? — послышалось несколько возмущенных голосов разом.

— Мне-то почем знать? Его дело, путь ходит где хочет, лишь бы за постой заплатил. Вот и господин Тук сидит, никуда не пропал.

— Нет уж, — твердил свое Репейникс, — с глазами у меня все в порядке. Было его видно, а стало не видно.

— Тут какое-то недоразумение, — бормотал Пивнюк, собирая на поднос осколки разбитой посуды.

— Конечно, недоразумение, — неожиданно встрял в разговор Фродо. — Вот он я, никуда не исчезал, нигде не растворялся. Просто отошел в уголок перемолвиться парой слов с Бродяжником.

Он вышел на свет, но его появление, похоже, смутило компанию чуть ли не больше, чем исчезновение. От него шарахались, а объяснений насчет того, что он просто свалился под стол и отполз в сторону, никто всерьез не принимал. Многие посетители — и люди, и хоббиты — вообще сочли за благо убраться из трактира: только что набитый битком зал почти опустел. Задержались только гномы да два-три южанина, но вскоре и те поднялись и пожелали хозяину доброй ночи (Фродо с друзьями они словно не видели). Один только Бродяжник по-прежнему сидел в углу, потягивая пиво.

Господин Свербигуз, однако же, если и огорчился, то не слишком, ибо мигом смекнул, что разговоров о сегодняшнем происшествии хватит не на один вечер, а где их вести, как не у него в трактире.

— Что же это вы, господин Подхолмс, учинили? — спросил он с легкой укоризной. — Посетителей распугали, посуду вот расколошматили.

Фродо рассыпался в извинениях.

— Я это не нарочно, — уверял он, — несчастный, можно сказать, случай.

— Оно конечно, господин Подхолмс, с кем не бывает. Но ежели в другой раз вам вздумается покувыркаться или там поколдовать чуток, так уж вы будьте любезны предупредить народ загодя — а перво-наперво меня. Мы тут живем по-простому, к чародейству всякому не приучены.

— Обещаю вам, господин Пивнюк, больше ничего такого не будет. Мы сейчас на боковую отправимся, а с утра пораньше — в дорогу. Вы уж распорядитесь, чтобы наши пони были готовы часам к восьми.

— Не извольте беспокоиться, все будет сделано, — заверил трактирщик. — Только вот перед сном, господин Подхолмс, надо бы нам с вами переговорить с глазу на глаз. Припомнил я кое-что, вроде как важное. Вот с делами управлюсь и к вам, если не возражаете.

— Никоим образом, — отозвался Фродо, хотя сердце у него упало. То один к нему с важным разговором, то вот другой — сговорились они тут, что ли? Недовольство и подозрительность усилились в нем до такой степени, что он принялся высматривать признаки коварных злоумышлений даже на добродушной круглой физиономии Пиппина.

Глава 10 Бродяжник

Фродо, Пиппин и Сэм направились в свою комнату. Там было темно: Мерри куда-то ушел, и дрова в камине почти догорели. Хоббиты разворошили уголья, подбросили поленьев, а когда огонь разгорелся, обнаружили преспокойно сидевшего в кресле возле двери Бродяжника.

— Вот те на! — удивился Пиппин. — Это еще кто такой и что ему надо?

— Зовут меня Бродяжником, — отозвался гость, — а надо мне поговорить с вашим другом. Он обещал, да потом, видно, забыл.

— Вы говорили, будто можете сообщить что-то небесполезное, — припомнил Фродо. — Ладно, я вас слушаю.

— Сообщить-то сообщу, но не задаром.

— Это еще как? — вскинулся Фродо.

— Да уж так. Я и вправду расскажу вам кое-что важное и дам добрый совет, но взамен рассчитываю получить вознаграждение.

— И большое? — спросил Фродо, решивший, что нарвался на заурядного вымогателя. Придется откупаться. Жаль только, что денег он прихватил маловато; расставаться с последними ой как не хотелось.

— Не разоритесь, — усмехнулся Бродяжник, словно прочтя мысли хоббита. — Просто-напросто вы возьмете меня с собой: пойдем дальше вместе, пока я не передумаю.

— Это еще с какой стати? — воскликнул Фродо, удивленный и встревоженный пуще прежнего. — Нам попутчики без надобности, а хоть бы и нужны были: прежде чем брать кого в компанию, не худо узнать, кто он таков да чем занимается.

— Превосходно! — одобрительно кивнул Бродяжник, скрестив ноги и откинувшись на спинку кресла. — Кажется, к вам начинает возвращаться здравый смысл. Довольно уж сумасбродств: на сегодня их было больше, чем нужно. Впрочем, ближе к делу. Я расскажу, что знаю, а стоит ли мой рассказ вознаграждения, это вам решать.

— Хорошо, — согласился Фродо. — Давайте выкладывайте, что вам известно.

— Многое. Очень многое, и касательно дел большей частью мрачных. Что же до вашего случая… — неожиданно он встал, быстро подошел к двери и выглянул в коридор. Затем, тихо притворив дверь, Бродяжник снова уселся и, понизив голос, продолжил:

— Так вот, слух у меня завидный, и хотя исчезать я, в отличие от некоторых, не умею, мне доводилось выслеживать самую осторожную дичь, так что ежели надобно затаиться, это у меня получается очень даже неплохо. Как раз сегодня вечером я незаметно приглядывал за Трактом западнее Пригорья и вдруг вижу — выехали на дорогу со стороны курганов четверо хоббитов. Нет нужды повторять, о чем они толковали между собой и со стариной Бомбадилом, но слова одного из них мне запомнились. Он, представьте себе, сказал, что имя его — Беббинс — в Пригорье поминать нельзя, и для всех, кто спросит, его зовут Подхолмсом. Мне стало любопытно, что ж это за тайны такие, и я проводил хоббитов до самого селения — через ворота перелез сразу за вами, — ну а потом и в трактир наведался. Вполне допускаю, что у господина Беббинса имеются веские основания скрывать свою истинную фамилию, но коли так, я посоветовал бы ему и его спутникам вести себя малость поосмотрительнее.

— Не понимаю, кому в Пригорье может быть дело до моей фамилии, — проворчал Фродо. — И какое до нее дело вам? Вполне допускаю, — съязвил он, — что у господина Бродяжника имеются веские основания подсматривать да подслушивать, но коли так, я посоветовал бы ему объяснить, какие именно.

— Недурно сказано! — рассмеялся Бродяжник. — Да только объяснение тут простое: мне нужно было как можно скорее найти хоббита по имени Фродо Беббинс. Хоббита, покинувшего Хоббитанию в связи с… неким секретным делом, очень важным для меня и моих друзей. Да не пугайтесь вы! — прикрикнул он, когда Фродо и Сэм в гневе и ужасе повскакали с мест. — Секрет я сберегу — и получше вашего, — осторожности мне не занимать. А вот вам не мешало бы поберечься, — он подался вперед и произнес почти шепотом: — Черные Всадники побывали в Пригорье. Еще в понедельник один подъехал Зеленопутьем с севера, а потом прискакал и второй — той же дорогой, но с юга.

Повисло тягостное молчание. Когда Фродо заговорил, голос его звучал удрученно.

— Мог бы ведь сам догадаться, хотя бы по расспросам привратника. Да и хозяин, видать, что-то про нас разузнал. Прицепился: спускайтесь, мол, к гостям, посидите в компании… Нет бы нам, дуракам, в комнате остаться.

— Так бы оно лучше было, — подтвердил Бродяжник. — Я хотел вас предостеречь, но хозяин меня и близко не подпустил. Даже записку передать отказался.

— Так вы думаете… — начал Фродо.

— Нет-нет, — покачал головой Бродяжник. — О старом Пивнюке я ничего худого не думаю. Просто он не больно-то жалует всяческих там бездомных бродяг и не склонен позволять им беспокоить солидных, почтенных гостей… — он поймал смущенный взгляд Фродо и усмехнулся. — Его понять можно, с виду я, пожалуй, и за разбойника с большой дороги сойду. Ну да ладно, надеюсь, со временем мы узнаем друг друга лучше. И тогда вы, может быть, объясните, что за фортель взбрело вам в голову выкинуть во время своего выступления. Эта дурацкая выходка…

— Да никакая не выходка, — прервал его Фродо, — все нечаянно получилось.

— Ну-ну, — пожал плечами Бродяжник. — Нечаянно, значит? Может быть, но так или иначе вы оказались в большой опасности.

— Да едва ли в большей, чем были, — устало отозвался Фродо. — Я ведь знал, что Всадники за мной гонятся. Вот только надеялся, что они собьются со следа и отстанут.

— А вот на это не рассчитывайте! — отрезал Бродяжник. — Они не отстанут: и эти вернутся, и другие нагрянут. Я-то ведь знаю, сколько их и кто они таковы.

Он приумолк, лицо его словно окаменело.

— В Пригорье можно доверять далеко не всем, — продолжил Бродяжник через некоторое время. — Вот хоть Билл Прихвощень: слава о нем идет недобрая, а уж гостей он у себя привечает и того похлеще. Приметил его небось: смуглый такой, с ехидной ухмылкой. Возле него еще южанин отирался, и смылись они, заметьте, сразу же после вашего «несчастного случая». От южан вообще добра ждать не приходится, ну а Прихвощень кого хочешь за медный пятак продаст, а медяка не дадут, просто так подлость устроит, забавы ради.

— Какое ему дело до моей оплошности? — спросил Фродо, делая вид, будто не понимает, к чему клонит собеседник. — Что он будет продавать? Кому?

— Продавать будет новости насчет вас, а уж кому — найдется. История с вашими песнями и плясками много кого заинтересует. После всего этого не так уж важно, каким именем вы назвались. Сдается мне, те, кому нужно, будут знать о вас все еще до сегодняшнего утра. Этого достаточно? Ну а теперь решайте, стоит ли вам брать меня в попутчики. Имейте в виду, земли между Хоббитанией и Мглистыми горами я исходил вдоль и поперек и за долгие годы выведал там каждую тропку. Лет-то мне куда больше, чем кажется. Мои познания могут вам пригодиться, тем паче, что после случившегося о том, чтобы ехать Трактом, вам и думать нечего. Всадники будут следить за ним днем и ночью. Из Пригорья вы, может быть, и выберетесь, но далеко не уйдете. Хотите, чтобы они налетели на вас в ночи, в диком краю, где и помощи не докличешься? Страшитесь! Участь ваша будет ужасна!

Хоббиты с удивлением заметили, что лицо Бродяжника побледнело, словно от скрываемой боли, а руки с силой впились в подлокотники. В комнате повисла напряженная тишина, свет очага, казалось, померк. Некоторое время Бродяжник сидел, уставясь невидящим взором перед собой, будто вспоминал что-то давнее и мрачное и прислушивался к дальним отзвукам ночи.

— Да, — глухо произнес он наконец, проведя ладонью по лбу. — О ваших преследователях я знаю куда больше вашего. Вы боитесь их (и правильно делаете), но боитесь недостаточно, ибо и понять не можете, сколь они опасны на самом деле. Завтра спозаранку вам придется уносить ноги. Бродяжник сможет провести вас нехожеными тропами. Согласны ли вы взять его в попутчики?

Снова воцарилось тягостное молчание. Фродо, терзаемый страхами и сомнениями, не знал, что и ответить. Сэм хмуро посматривал то на Бродяжника, то на своего хозяина и под конец не выдержал.

— С вашего позволения, сударь, — выпалил он, — я бы сказал — нет и нет! Бродяжник, он вроде бы и умно говорит — страшитесь, мол, стерегитесь, — но не его ли первого нам бы и поостеречься? Явился невесть откуда, из Глухоманья, а я отродясь не слыхал, чтобы там добрые люди живали. Знает он и верно немало, поболе, чем надо бы, но какая ему вера? Возьмем его в провожатые, вот он и заведет нас в самую дичь да глушь, где — его же слова — «помощи не докличешься»!

Пиппин молча поежился, ему явно было не по себе. Однако Бродяжник Сэму не ответил, он не сводил пристального взгляда с Фродо. Тот отвел глаза, а потом медленно, неуверенно произнес:

— Нет, с Сэмом я не во всем согласен. Но сдается мне, вы не тот, за кого себя выдаете. Вот и говорили поначалу как здешние, а потом даже голос переменился. И — уж тут-то Сэм прав — твердите без устали, что нам надобно всех да каждого опасаться, а хотите, чтобы мы ни с того ни с сего доверились вам. Кто вы на самом деле? Что и откуда знаете обо мне и моих делах?

— А урок-то, я гляжу, впрок пошел, — улыбнулся Бродяжник. — Осторожность дело хорошее, без нее никак, но вот нерешительность может оказаться помехой. Довериться мне вам надо бы потому, что сами вы до Разлога нипочем не доберетесь. На вопросы ваши я отвечу, но убедят ли вас мои слова, их ведь все равно не проверить? Ну да ладно, слушайте и решайте…

В этот миг в дверь постучали. Пивнюк принес свечи, следом за ним Ноб тащил лохань горячей воды. Бродяжник неслышно встал и отступил в темный угол.

— Вот, зашел пожелать вам доброй ночи, — молвил трактирщик, ставя свечи на стол. — Ноб, бестолочь, воду не сюда, а в спальни!

Хоббит вышел и закрыл за собой дверь.

— Так вот, значит, какая история… — хозяин смущенно мялся, явно не зная, с чего начать. — …ежели из-за меня что неладное приключилось, так уж вы простите великодушно. Но сами подумайте: кручусь без продыха, то тебе одно, то другое — поневоле что-нибудь да запамятуешь. Теперь вот только и вспомнил, надеюсь, не поздно. Просили меня, стало быть, позаботиться о хоббитах из Хоббитании, особливо об одном — звать его Фродо Беббинс.

— А я при чем? — с деланным удивлением спросил Фродо.

— Ну, вам лучше знать, — промямлил трактирщик, — но сказано было, что назовется этот Фродо не Беббинсом, а Подхолмсом. Ну, и описали мне его, чтобы не спутать. К вам, сударь, если позволите, это описание вполне подходит.

— Вот как? Давайте послушаем, что еще за описание?

— «Крепенький такой, плотный, щеки круглые, красные», — торжественно объявил трактирщик.

Пиппин хихикнул, Сэм негодующе фыркнул. Трактирщик покосился на Пиппина и продолжил:

— Правда, он и сам мне сказал: «Тебе, дескать, Пивнюк, это описание не больно поможет, хоббиты — они все плотненькие да краснощекие. Но этот будет повыше многих и волосом посветлее, на подбородке ямка, бойкий такой малый, со смышленым взглядом». Прошу прощения, это его слова, не мои.

— Да чьи его-то? — непонимающе спросил Фродо.

— Ну, Гэндальфа, конечно, чьи же еще? Знаете небось такого? Вообще-то он маг, но маг не маг, а мы с ним всегда ладили. Только теперь вот не знаю, что и будет. Он ведь может мне все пиво в трактире попортить, а то и самого в чурбан превратить — это у него запросто. Славный старик, да только малость гневлив. Но ведь сделанного-то теперь не поправишь…

— Да чего поправлять? Сделали-то вы что? — воскликнул Фродо, вконец теряя терпение.

— О чем это я… — Свербигуз щелкнул пальцами. — …ах да, Гэндальф. Дело было так: месяца три назад ввалился он ко мне в комнату, даже без стука, да с порога и говорит: «Слушай, Пивнюк, я с утра уезжаю. Сделаешь для меня одно пустячное дельце?»

«А как же? — отвечаю. — Непременно и со всем моим удовольствием».

«У самого-то у меня, — это он, значит, объясняет, — времени совсем нет, а позарез надобно отправить письмо в Хоббитанию. Ты уж будь добр, пошли туда одного из своих молодцов, кого понадежнее». «Завтра же с утра и отправлю, — обещал я, — ну, в крайнем случае послезавтра». «Лучше бы завтра», — сунул мне письмишко и был таков. Адрес-то на нем проще простого.

Трактирщик извлек из кармана конверт и, явно гордясь своей грамотностью, с расстановкой прочел:

— Господину Фродо Беббинсу. Бебень-на-Бугре. Хоббитон в Хоббитании.

— Письмо мне от Гэндальфа! — вскричал Фродо.

— А, так взаправду вы, стало быть, Беббинсом прозываетесь? — осведомился трактирщик.

— Беббинсом, Беббинсом! — чуть не сорвался на крик Фродо. — Давайте сюда письмо да объясните толком, почему вы его не отправили. Вы ведь за этим сюда пришли, так? Не больно-то, однако, спешили.

Бедняга Пивнюк совсем сник.

— Ваша правда, — ответил он. — Виноват я, кругом виноват. Что Гэндальф скажет — подумать страшно. Но ведь я не со зла — так уж получилось. В тот день послать было некого, на другой тоже, ну а потом забылось: дел-то столько, где уж тут все упомнить. Но вы только скажите, что вам надо, как дело поправить, — я в лепешку расшибусь. Так ведь и Гэндальфу обещал. Письмо-то письмом, но на словах он мне вот что сказал: «Приедет к тебе из Хоббитании хоббит, может, и не один, но один точно будет. Назовется Подхолмсом, не забудь. С вопросами к нему не цепляйся. Если он без меня явится, значит, стряслась беда, так ты уж помоги ему, чем сумеешь. Не скупись, я в долгу не останусь».

И вот теперь вы туточки, да и беда вроде как неподалеку ходит.

— Вы о чем? — чуя неладное, спросил Фродо.

— Да об этих, черных, — отвечал трактирщик, — они ведь Беббинса ищут, и будь я хоббит, ежели с добрыми намерениями. В понедельник вот заявились — собаки вой подняли, гуси гогочут; жуть какая-то. Потом Ноб прибежал: «Там, говорит, у дверей два страшенных типа торчат — хоббит им надобен, какой-то Беббинс». А у самого аж волосы дыбом. В трактир я их не пустил, дверь перед носом захлопнул, но они по улицам подались и, слышно было, все про Беббинса выспрашивали. А потом еще и Бродяжника этого нелегкая принесла, и с теми же вопросами — хоббитов ему подавай. Вы и с дороги перекусить не успели, а он к вам так и рвался, насилу его спровадил.

— Верно говоришь, рвался, — промолвил выступивший из тени Бродяжник. — И кабы прорвался, так у тебя же бы хлопот поубавилось.

Трактирщик подскочил от удивления.

— Ты? — воскликнул он. — Уже и сюда пролез! Чего тебе здесь надо?

— Я его пригласил, — вмешался Фродо. — Он предложил нам помощь.

— Вам оно, как говорится, виднее, — сказал Свербигуз, покачивая головой и с сомнением поглядывая на незваного гостя. — Но на вашем месте я бы со всякими бродягами связываться не стал.

— А с кем ему прикажешь связываться, Пивнюк? — холодно осведомился Бродяжник. — Может, с пузатым трактирщиком, который и собственное имя помнит лишь потому, что его выкликают сто раз на дню — когда пива просят? Они ведь не могут торчать в твоем «Пони» до скончания века и домой вернуться тоже не могут. Им предстоит долгая, трудная дорога. Может, ты с ними пойдешь, Черных Всадников отгонять?

— Я? — с неподдельным испугом воскликнул Пивнюк. — Чтобы я — да из Пригорья? Ни за какие деньги! Но и правда, господин Подхолмс, почем бы вам не задержаться у меня — погостить, отдохнуть?.. Что за спешка такая? И черные эти… откуда они вообще взялись?

— Простите, сударь, всего я вам сейчас рассказать не могу, — ответил Фродо. — История долгая, а я притомился, да и настроение не то. За предложение, конечно, спасибо, но должен честно предупредить: пока я здесь, опасность будет грозить и вам, и трактиру вашему. Эти Черные Всадники — я точно не знаю, но сдается мне, что они явились из…

— Из Мордора они, — вполголоса промолвил Бродяжник. — Из Мордора! Слыхал небось о таком местечке?

— Спаси и сохрани! — воскликнул побледневший от страха трактирщик. Видно, это название было ему знакомо. — На моей памяти худшей вести в Пригорье не слыхивали!

— Это точно, — согласился Фродо. — Ну как, вы все еще готовы помочь мне?

— Само собой! — пылко заверил Пивнюк. — Все сделаю, что смогу. Только вот много ли от такого, как я, проку против… против… — он запнулся.

— Против Тьмы с Востока, — снова вполголоса подсказал Бродяжник. — Может, и немного, но нынче и малым пренебрегать не следует. Ты можешь предоставить господину Подхолмсу ночлег и не поминать имя Беббинс, пока он не уедет, да подальше.

— Все сделаю как скажете, — обещал Пивнюк. — Эх, сделать-то сделаю, да только боюсь, тут и без меня все прознают. Ведь господин Беббинс — вот ведь жалость — нынче вечером, можно сказать, сам себя обнаружил. Историю про исчезновение господина Бильбо у нас каждый слышал, а тут у всех на глазах — такое! Даже Ноб мой, на что уж бестолочь, кое о чем догадался, так что ж говорить о тех, кто пошустрее да посмышленее?

— Остается только надеяться, что Всадники так скоро не вернутся, — вздохнул Фродо.

— Будем надеяться, — закивал Пивнюк. — Но коли и вернутся, будь они там хоть призраки, хоть кто, в «Пони» им этак запросто не попасть. Ложитесь, спите спокойно. Ноб не проболтается, а я костьми лягу, но их не впущу. Всех слуг соберу, вместе будем до утра караулить.

— Спасибо, — отозвался Фродо, — мы ляжем, но в любом случае — что бы там ни вышло — поднимите нас на рассвете. Завтрак, пожалуйста, к половине седьмого.

— Как скажете. Все будет исполнено, — заверил хозяин. — Ну, доброй ночи, господин Беб… то бишь Подхолмс. Почивайте все, — неожиданно он осекся. — …Ой, да вы ж тут не все! Где ваш господин Брендибак?

— Не знаю, — Фродо только сейчас заметил отсутствие Мерри и встревожился — час-то уже был поздний. — Нету его, а где… он, вроде, прогуляться хотел.

— Да, — вздохнул Свербигуз, — с вами не одно, так другое. А я уж и двери запереть собирался. Ладно, скажу своим, чтобы друга вашего впустили, когда бы он ни вернулся. Или нет, пошлю-ка лучше Ноба, пусть его поищет. Ну, почивайте с миром.

Трактирщик наконец удалился, покачав на прощание головой и смерив Бродяжника неодобрительным взглядом. Его шаги стихли в коридоре.

— Ну, — молвил Бродяжник, — письмо вы будете читать, или как?

Фродо внимательно осмотрел печать, убедился, что она действительно Гэндальфова, и только потом вскрыл конверт и извлек из него испещренный торопливой, но не лишенной изящества вязью лист, содержавший следующее послание:

«„Гарцующий Пони“. Пригорье. День летнего равноденствия, г. 1418 по Л.У.

Милый Фродо!

Новости — хуже некуда. Уезжаю спешно, да и тебе лучше не мешкать. Из Бебня убирайся поскорее, а самое позднее к концу июля — и из Хоббитании. Я постараюсь вернуться побыстрее. Запоздаю — нагоню тебя по дороге. Поедешь через Пригорье — оставь мне весточку у трактирщика (Пивнюка), ему доверять можно. Повезет, так встретишь на Тракте моего друга. Прозвание — Бродяжник. Человек рослый, худощавый, темноволосый. О нашем деле он знает и тебе поможет. Отправляйся в Разлог, там и встретимся. А не приду — делай как Элронд посоветует.

Прости, тороплюсь.

Твой Гэндальф.

P. S. ЕГО не надевай ни в коем случае!

P. P. S. Удостоверься, что это и на самом деле Бродяжник: на Тракте всякий люд ошивается. Его настоящее имя — Арагорн.

P. P. P. S. Надеюсь, Свербигуз с письмом не затянет. Он славный малый, но память у него ровно захламленный чулан: самое нужное позапихано невесть куда. Забудет — зажарю!

Прощай.

Г.»

Фродо прочел письмо про себя, потом передал Пиппину и Сэму.

— Да, понаделал же дел этот Пивнюк! — промолвил он. — За такое и вправду зажарить мало. Получи я это письмо вовремя, уже небось был бы в Разлоге. Но с Гэндальфом-то что случилось? Он пишет так, словно собрался идти по краю пропасти.

— Он много лет шагает по краю бездны, без страха и колебаний, — неожиданно заявил Бродяжник.

Фродо обернулся, вспомнив касавшуюся этого странного человека приписку.

— Что же вы сразу не сказались другом Гэндальфа? — спросил он. — Зачем было время терять?

— А мы его и не теряли. Сами посудите — сказаться я мог кем угодно, но разве бы вы мне поверили? О письме я ничего не знал, так что у меня не было другого выхода, кроме как попытаться убедить вас принять мою помощь без доказательств. Ну а потом — я ведь тоже не привык всякому выкладывать о себе всю подноготную. Нужно было присмотреться к вам: Враг не единожды расставлял мне ловушки. Удостоверившись, что вы и вправду те, кто мне нужен, я был готов ответить на любой ваш вопрос, хотя… — (На лице Бродяжника появилась странная усмешка.) — хотелось надеяться, что вы доверитесь мне без лишних объяснений. Тот, кому постоянно грозит опасность, тоже иногда устает от вечной подозрительности. Но, конечно, внешность моя к доверию не располагает.

— Ну, это только на первый взгляд, — рассмеялся Пиппин, по прочтении письма испытавший немалое облегчение. — У нас ведь в Хоббитании как говорят: «Пусть с лица не хорош, лишь бы к делу пригож». Ну а насчет вида, так, смею предположить, и мы, как поболтаемся несколько дней по Глухоманью, будем выглядеть не лучше.

— Чтобы выглядеть Следопытом, — усмехнулся Бродяжник, — нужно скитаться по самым глухим дебрям годами. Вам такое не под силу… если только внутри вы не крепче, чем кажетесь снаружи.

Пиппин совершенно успокоился, но этого никак нельзя было сказать про Сэма.

— А почем нам знать, что вы и есть тот самый Бродяжник, про коего Гэндальф пишет? — запальчиво спросил он. — О Гэндальфе-то вы небось и словом не помянули, покуда это письмишко не принесли. А ну как вы Бродяжника настоящего пристукнули, вещички его прибрали да и к нам с тем же умыслом пожаловали? Что на это скажете?

— Вижу, Сэм Гужни, что тебя с панталыку нелегко сбить, — отозвался Бродяжник. — А скажу вот что: сумей я убить настоящего Бродяжника, так уж с вашей компанией разделался бы в один миг, безо всяких там споров-уговоров. Будь мне нужно Кольцо, я заполучил бы его прямо сейчас!

Он встал, выпрямился и словно бы вырос. Глаза властно сверкнули, плащ откинулся, и рука легла на рукоять незамеченного до сего момента меча. Хоббиты остолбенели, у Сэма отвисла челюсть.

— Но, к счастью для вас, я тот, о ком написано, — молвил он с высоты своего роста, и лицо его неожиданно смягчилось. — Я Арагорн, сын Араторна, и я уберегу вас от погибели, пусть даже ценой своей жизни.

Последовало долгое молчание, которое наконец осмелился нарушить Фродо.

— Я и без письма верил, что вы настоящий друг, — сказал он, — ну, во всяком случае готов был поверить. Страху вы на меня сегодня нагнали, и не раз, только это не тот страх, не такой, как перед Вражьими прислужниками. Да и, думается мне, будь вы подосланы Врагом, так иначе бы себя повели: на устах мед, а на сердце лед.

— Понимаю, — усмехнулся Бродяжник. — А у меня значит на устах лед, а на сердце незнамо что, да? Так ведь «не всякое злато — злато, не всякого в нетях — нет».

— Это что же, про вас стихи? — удивился Фродо. — А я даже в толк взять не мог, к чему они. Но как вы узнали, что Гэндальф их в письме поминал, коли самого письма не читали?

— А я и не знал. Но эти стихи связаны с именем Арагорна, моим именем.

Бродяжник извлек меч из ножен, и все увидели, что клинок обломан на расстоянии фута от рукояти.

— Что, Сэм? — спросил он с улыбкой, — не много нынче от него проку, а? Но близится тот час, когда он будет откован заново.

Сэм промолчал.

— Что ж, — проговорил Бродяжник. — С позволения Сэма будем считать — мы договорились. Я теперь ваш провожатый. Завтра в путь, и он будет нелегким. Из Пригорья мы, скорее всего, выберемся, но чтобы незамеченными — это вряд ли. Но я постараюсь сбить со следа всех не в меру глазастых и любопытных: есть в здешних краях тропки мало кому ведомые. Оторвемся от погони — направимся к Выветрени. И раз уж нам вместе по чащобам шастать, давайте перейдем на «ты», как между друзьями принято.

— Это как угодно, — отозвался Фродо.

— А что еще за Выветрень? — подал голос Сэм.

— Гора к северу от Тракта, примерно на полпути отсюда к Разлогу. С нее обзор хороший, хоть осмотреться сможем, и то польза. Да и Гэндальф, коли за нами последует, Выветрени не минует. Дальше, правда, дорога будет еще труднее, еще опаснее, но выбирать нам особо не приходится.

— А вы… ты Гэндальфа давно видел? — спросил Фродо. — Знаешь, где он сейчас? Что делает?

— Нет, — отвечал Бродяжник, и лицо его помрачнело. — Весной мы вместе пришли на запад: по его просьбе я присматривал за рубежами Хоббитании. Он уже много лет почти никогда не оставлял их без охраны. Последний раз я видел его в начале мая, у Сарнского брода, ниже по Брендивину. Он сказал, что с делами вашими наконец разобрался, и на последней неделе сентября вы вместе уходите в Разлог. А поскольку он оставался в Хоббитании, я отправился по своим делам. И это обернулось худом: его, видать, настигли дурные вести, а меня, как назло, под рукой не было.

С Гэндальфом я знаком давно, но никогда не тревожился из-за его отсутствия так, как нынче. Ладно, сам запропал — мало ли у него забот, — но уж весточку-то должен был послать непременно! Как только я вернулся, посыпались новости одна тревожнее другой. Эльфы Гилдора рассказали мне, что в Хоббитании объявились Черные Всадники, а Гэндальф на условленную встречу не явился, и ты покинул свой дом, так его и не дождавшись. Мне оставалось лишь караулить тебя и твоих спутников на Западном тракте.

— Как думаешь, это Всадники его задержали, Гэндальфа-то? — спросил Фродо.

— He представляю, кто еще мог бы помешать ему, разве что сам Враг. Но не стоит отчаиваться. Вы там, в своей Хоббитании, знаете Гэндальфа больше по огненным потехам, но он великий, могущественный маг, и дела его воистину велики. Правда, наше, пожалуй, будет потруднее и поопаснее всех прочих.

— Прошу прощения, — пробормотал Пиппин, подавляя зевок, — но я устал до смерти. Трудности там, опасности, дела великие — это ж не значит, что спать уже и не велено? Я, так если тотчас не лягу, засну, где стою. И где только Мерри, остолоп несчастный, шатается? Нам одного не хватало, впотьмах его по Пригорью разыскивать.

В этот миг внизу хлопнула входная дверь, коридор огласился торопливым топотом, и в комнату влетел Мерри, а за ним Ноб. Оба запыхались.

Все уставились на них с недоумением и тревогой. Наконец Мерри перевел дух и выпалил:

— Фродо, они здесь! Я их видел! Черных Всадников!

— Черных Всадников?! — в ужасе вскричал Фродо. — Где?

— Да здесь же, в самом Пригорье. Вы ушли, а я посидел часок в комнатушке да и пошел проветриться. Остановился неподалеку, под фонарем, стою себе, на звезды любуюсь, и тут меня прямо дрожь пробрала. Гляжу, там на дороге темень, а в ней какая-то жуть крадется, пятно черное, еще чернее ночи. Проскользнуло бесшумно у самого края света и пропало. Точно Всадник, хотя коня с ним не было.

— Куда он направился? — неожиданно резко спросил Арагорн.

Мерри вытаращил глаза, он только сейчас заметил в комнате незнакомца.

— Валяй, выкладывай! — велел Фродо. — Это друг Гэндальфа. Потом все объясню.

— Похоже, на восток, по Тракту, — продолжил Мерри. — Я хотел было проследить, но чуть ли не сразу потерял его из вида. Правда, все равно свернул за угол и дошел до самого крайнего дома…

Бродяжник воззрился на хоббита с удивлением.

— Сердце у тебя, вижу, храброе, — произнес он, — но поступать так было глупо.

— Не знаю, — отозвался Мерри. — По-моему, ни храбрость, ни глупость тут ни при чем. Я ведь, можно сказать, и не сам шел, будто что-то тянуло. А потом, уже возле самой ограды, голоса услышал. Один бубнит, а другой то ли шипит, то ли сопит: ни слова не разберешь. Ближе подойти — так духу не хватило. Только я повернулся, чтобы ноги оттуда унести, как сзади что-то надвинулось и… упал я, наверное.

— Это я его нашел, сударь, — вмешался Ноб. — Господин Свербигуз дал мне фонарь — ступай, мол, поищи гостя. Ну, я сначала к западным воротам сходил, не нашел, потом к южным потопал. Иду и вижу, на дороге, близ развалюхи, где Билл Прихвощень живет, кто-то вроде как возится. Точно не скажу, но мне показалось, будто двое ухватили третьего, лежачего, и куда-то уволочь наладились. Я заорал, припустил туда, но как подбежал — тех двоих уже и духу не было, а у обочины господин Брендибак лежит, словно заснул. Потряс я его чуток, а он глаза открыл, да и молвит чудным таким голосом: «Я в омут упал». Потом встрепенулся, вскочил, да как рванет прямиком в трактир — ровно твой заяц.

— Так, наверное, и было, — неуверенно пробормотал Мерри. — Что я там говорил, не помню: сон вроде видел, жутче не придумаешь… но и сна тоже не помню. И не знаю, что это меня так прихватило.

— Зато я знаю, — сказал Бродяжник. — Черная Немочь, вот что. Должно быть, Всадники оставили своих коней за стеной, а сами пробрались в Пригорье южными воротами. Плохо дело: Прихвощень им наверняка все новости выложил, да и южанин тот, похоже, тоже Вражий приспешник.

— Что же теперь? — спросил Мерри. — Неужто на трактир нападут?

— Едва ли, — успокоил Бродяжник. — Они еще не все собрались, да и не таков их обычай. Мрак, темень да глушь — вот что им по нраву, а чтобы открыто ломиться в дом, где всюду свет, народу полно… Может, конечно, и попытались бы, не будь у них другого выхода, но ведь они знают, что у вас впереди долгий путь через весь Эрегион. Но если сами не сунутся, то приспешников своих могут толкнуть на любое черное злодеяние. Их главное оружие — ужас, и кое-кого здесь они уже прибрали к рукам. Тот же Прихвощень для них что хочешь сделает, южане, скорее всего, тоже, да и бедолага Гарри, привратник… Видел я, как они с ним в понедельник у западных ворот говорили. Как отъехали, его дрожь била, а лицо белее мела…

— Выходит, кругом враги, — в страхе произнес Фродо. — Что же делать?

— Перво-наперво не расходиться по спальням. Ночевать будем здесь, все вместе. Где ваши спальни — им вызнать проще простого: хоббитские ведь окошки круглые, смотрят на север, чуть не вровень с землей. Подождите, сейчас мы с Нобом перенесем сюда вашу поклажу.

Пока Бродяжник и Ноб ходили за вещами, Фродо вкратце пересказал Мерри события минувшего вечера и показал письмо Гэндальфа.

— Значит так, господа, — с ухмылкой заявил вернувшийся Ноб. — Я там постели ваши разворошил и в каждую, с вашего позволения, положил под одеяло по диванному валику. Еще коврик такой буренький подвернул — оченно вышло на макушку вашу похоже, господин Беб… прошу прощения, Подхолмс.

Пиппин рассмеялся.

— Небось и вправду похоже. Но что будет, когда они обнаружат подмену?

— Что будет — там увидим, — отозвался Бродяжник. — Нам сейчас главное до утра продержаться.

Ноб пожелал всем спокойной ночи и ушел на свой пост у входной двери.

Сложили на полу котомки, придвинули к двери кресло и закрыли окно. Затворяя ставни, Фродо выглянул наружу и приметил ясное звездное небо. Прямо над пригорской Кручей сиял Серп[6].

Он закрыл крепкие внутренние ставни и задернул занавески. Бродяжник подкинул в огонь поленьев и задул свечи.

Хоббиты улеглись на одеяла ногами к очагу, а их новый спутник устроился на придвинутом к двери кресле. Мерри все еще приставал к Фродо с расспросами.

— «Корова пляшет гопака», — хихикнул он напоследок, заворачиваясь в одеяло. — Ну ты, Фродо, и отчудил; жаль, я не видел. Но уж тутошние твою выходку сто лет не забудут.

— Это уж точно, — отозвался Бродяжник.

На том разговоры смолкли, и хоббиты один за другим погрузились в сон.

Глава 11 Клинок во мраке

В ту пору, когда хоббиты в Пригорье укладывались спать, над Баковинами сгущалась тьма. Небо затянули тучи, по лощинам и берегам реки стоял густой туман. Домик в Сухом Овражке утопал в тишине.

Толстень опасливо приоткрыл дверь и выглянул наружу. Весь день ему было тягостно и тревожно — ни делом не мог заняться, ни отдохнуть толком, — а к вечеру страх стал и вовсе неодолимым. Казалось, будто неподвижный ночной воздух дышит неминучей бедой.

Фредегар вгляделся во тьму, и тут под деревьями вроде как всколыхнулась тень, а потом садовая калитка сама собой отворилась. Он отпрянул, несколько мгновений стоял, унимая дрожь, а потом захлопнул дверь и задвинул щеколду.

Когда ночь стала еще непрогляднее, на дороге послышался приглушенный перестук копыт — кто-то осторожно вел в поводу коней. У калитки кони остановились, и к дому скользнули три сгустка мрака: один прямо к двери, два за углы, по обе стороны. Черные фигуры замерли неподвижно, словно тени, отбрасываемые камнями. Деревья, да и сам дом будто затаили дыхание, дожидаясь конца этой недоброй ночи.

Потом в листьях прошелестел ветерок, где-то в отдалении прокукарекал петух. Стоял холодный предрассветный час. Тень у двери шевельнулась, в беззвездной и безлунной мгле лучом ледяного света блеснул выхваченный из ножен меч. Дверь содрогнулась под ударом — глухим, но тяжким.

— Отворить именем Мордора! — прозвучал грозный приказ.

Второго удара дверь не выдержала: планки треснули, петли сорвались, и она рухнула внутрь. Черные тени мгновенно втянулись в проем.

И в этот миг из-за деревьев позади дома затрубил рог. Звук его пронзил ночь, словно костер, внезапно вспыхнувший на вершине холма.

— ВСТАВАЙ! НАПАСТЬ! ПОЖАР! ВРАГИ!

Толстень за дверьми не отсиживался. Страх, к счастью, не лишил его рассудка: завидя в саду темные пятна, он тут же смекнул — надо бежать, иначе конец. Выскочив задней дверью, он помчался со всех ног — через сад, полями, рощей, — бежал и бежал, пока не свалился у порога ближайшего дома, отмахав единым духом больше мили.

— Нет! Нет! Нет! — задыхаясь, кричал он. — Это не я! У меня его нет!

Понять его, конечно, никто не понял, но главное хоббиты уразумели мигом: в Баковины вторглись враги, чудища из Леса Заповедного или еще кто… Сигнал тревоги не заставил себя ждать.

— НАПАСТЬ! ПОЖАР! ВРАГИ!

Брендибаки выдували призыв, звучавший последний раз сто лет назад, когда замерзший Брендивин перешли по льду белые волки.

— ВСТАВАЙ! ВСТАВАЙ!

Спустя миг отозвался другой рог, третий… Тревога ширилась, охватывая весь край.

Черные тени метнулись от дома к калитке, на крыльцо упал оброненный хоббитский плащ. Застучали копыта, стремительный галоп растаял в ночи. Сухой Овражек оглашали громкие крики, высыпавшие из домов хоббиты без устали трубили в рога, но Черные Всадники вихрем неслись к северным воротам. Пусть эти недомерки галдят да дуют в свои дудки. Придет время, Саурон с ними разберется, а сейчас у Них другая задача. Дом пуст. Кольца нет, значит — в погоню. Они смели стражу у ворот и растаяли в предрассветной мгле.

В начале ночи Фродо неожиданно пробудился: и спал вроде бы крепко, но вот словно встряхнуло ощущение чужого присутствия.

Никаких чужих не было. Бродяжник по-прежнему сидел в кресле, глаза его поблескивали в свете яркого очага — сам же небось огонь и поддерживал. Он не спал и, казалось, чутко вслушивался в ночь, но никаких признаков тревоги не выказывал.

Фродо уснул снова, только сон его на сей раз оказался беспокойным: полнился завыванием ветра и грохотом копыт. Казалось, дом содрогается под напором бури, а потом, где-то на грани сна и яви, почудился отчаянный зов рога. Хоббит открыл глаза, стряхнул сон и понял, что слышит, как на дворе кукарекает петух.

Бродяжник раздвинул занавески, со стуком распахнул ставни и открыл окно. Следом за серым светом в комнату проник утренний холодок. Разбудив остальных хоббитов, он сразу повел их в спальни. Увиденное там заставило их ужаснуться и, вместе с тем, обрадоваться, что им достало ума не пренебречь советом нового друга.

Окна были выбиты, ставни болтались на петлях, занавеси трепыхались на ветру. Сброшенные с перевернутых постелей диванные валики оказались исколоты мечами, а коричневый коврик и вовсе был искромсан в клочья.

Бродяжник тут же поспешил за хозяином. Бедняга Свербигуз испуганно таращился, горячо уверяя, будто всю ночь глаз не смыкал, но никакого шума не слышал.

— В жизни не видывал ничего подобного! — голосил он, в ужасе воздевая руки. — Что же теперь, гостям уже и в своих постелях не спать?! Валики — новые прекрасные валики — портят, коврики в ошметки рвут! Да куда же мы катимся?

— Прямиком во мрак, — усмехнулся Бродяжник. — Но не дрожи, для тебя опасность не так уж велика. Избавишься от нас, и от тебя мигом отстанут. А мы уезжаем немедленно. Завтрака не надо, перекусим на ходу. Вели Бобу седлать пони.

Трактирщик поспешил на конюшню, но быстро вернулся: вид у него был совершенно ошалелый. Пони исчезли! Кто-то взломал дверь конюшни и свел не только лошадок, принадлежавших Мерри, но и всех животных, находившихся в стойлах.

Фродо был близок к отчаянию. Как можно рассчитывать добраться до Разлога пешими, когда по пятам гонится конный враг? Это все равно что попытаться дойти до луны!

Бродяжник молча присматривался к хоббитам, словно оценивая их силы и мужество.

— В резвости пони черным коням все равно не соперники, — молвил наконец он, догадавшись, о чем сокрушается Фродо. — Так что на сей счет горевать нечего. Да и теми тропами, какими я вас поведу, особо не поскачешь: что верхом, что пешком — одинаково выйдет. Сам-то я в любом случае собирался идти пешим. Хуже с припасами: пополнить их мы не сможем до самого Разлога, а путь туда неблизкий, не говоря уж о том, что нам, возможно, кружить да петлять придется. На закорках-то вы много ли унесете?

— Сколько надо, столько и понесем! — заявил Пиппин, всеми силами стараясь не показать, что мысль о долгом пути с тяжеленной ношей повергает его в уныние.

— Я двойную ношу возьму! — хорохорился Сэм.

Фродо, однако же, попытался найти другое решение.

— Господин Свербигуз, — обратился он к трактирщику. — Неужто нашей беде уж никак и помочь нельзя? Может, во всем Пригорье найдется парочка, да хотя бы один пони, нам для поклажи? Внаем, как я понимаю, никто не сдаст, но, может, продадут? — прибавил он, а сам подумал, хватит ли у него денег на такую покупку.

— Ох, тут едва ли чего получится, — покачал головой Пивнюк. — Ездовых пони у нас немного, и они, почитай, все стояли в моей конюшне, так что теперь ищи их свищи. Есть, конечно, у людей рабочие лошади, но кто же пахотного коня продаст? Однако попробую, может, что и выйдет. Пошлю сейчас Боба, пусть пройдется по домам да поспрошает.

— Попробуй, — молвил Бродяжник, тяжело вздохнув. — Без вьючного пони нам туго придется. Что ж, с надеждой убраться отсюда спозаранку и незаметно теперь придется распрощаться. Выспрашивать насчет пони — все равно что на каждом углу трубить в рог, объявляя о своем уходе. Видать, так они и замыслили.

— Во всем этом, — глубокомысленно заметил Мерри, — есть одна утешительная мелочишка. А вдуматься — так вовсе и не мелочишка. Мы сможем толком позавтракать, и за столом, а не на ходу. Давайте-ка кликнем Ноба.

Задержаться пришлось больше чем на три часа. Вернувшийся со своих поисков Боб сообщил, что никто из пригорян не согласен продать ни пони, ни лошадь — хоть их озолоти. Один только Прихвощень вроде бы не против уступить свою жалкую заморенную клячонку, но он такую цену заломит — только держись.

— Тот самый Прихвощень? — обеспокоился Фродо. — Нет ли здесь какого подвоха? А ну как его пони сбежит к нему с полпути со всей нашей поклажей или еще что…

— Насчет сбежит — не думаю, — пожал плечами Бродяжник. — К такому хозяину ни одна животина по доброй воле не вернется. Скорее всего, Прихвощень, и так на нас поживившись, вздумал напоследок еще урвать. Другого боюсь, как бы его заморыш по пути не издох. Ну да что толковать, выбора-то у нас нет. Сколько он хочет?

Бил Прихвощень запросил двенадцать серебряных монет, втрое больше, чем стоил в этих краях самый крепкий, здоровый пони. Скотинка оказалась кожа да кости — но помирать покуда, похоже, не собиралась. Фродо раскошеливаться не пришлось: трактирщик и Биллу заплатил из своего кармана, да еще Мерри получил восемнадцать монет — в возмещение за сведенных лошадок. Свербигуз был человек честный и, по здешним меркам, весьма состоятельный, но облегчить кошель разом на тридцать монет — это ни для кого не пустяк. А самое обидное — пришлось платить деньги наглому вымогателю. Правда, в конечном счете он внакладе не остался. Позднее выяснилось, что украли всего одну лошадь: остальные просто разбежались, и их со временем поотлавливали — то здесь, то там. Пони, принадлежавшие Мерри, припустили прямиком в дом Бомбадила, не иначе по Бегунку соскучились. Но как только Бомбадил прослышал о случившемся, он отослал их в Пригорье. Таким образом, трактирщик получил пять справных животных за вполне приемлемую цену. Им, можно сказать, тоже повезло: работы для них у Пивнюка хватало, но обращался он с лошадками хорошо, и они избежали тяжкого, опасного пути (зато и в Разлоге не побывали). Но все это выяснилось потом, а пока Свербигуз считал, что денежки его ухнули с концами. А тут и другие неприятности подоспели. Проснувшиеся постояльцы узнали о ночном нападении на трактир и подняли такой гвалт — хоть уши затыкай! Южане — их лошади тоже пропали из конюшни — орали и возмущались пуще всех прочих, покуда не выяснилось, что их косоглазый спутник, тот, что все с Прихвощенем соседился, и сам исчез без следа. Подозрение сразу пало на него. Теперь уж возмущался трактирщик.

— Нечего глотки драть, — выговаривал он, — коли водите компанию с конокрадом! Вот взыщу с вас все убытки, чтоб наперед неповадно было! Где ваш распрекрасный приятель? Ступайте, ищите — а то можете Прихвощня спросить!

Южане поутихли. Правда, оказалось, что косоглазый им никакой не друг: когда он к ним прибился, никто и вспомнить не мог.

После завтрака пришлось запасаться снедью для дальней дороги, перекладывать котомки, заново увязывать вьюки. Выйти удалось лишь часам к десяти, когда все Пригорье уже гудело, словно растревоженный улей. И то сказать — хоббиты прямо на глазах исчезают, по улицам ночами призраки шастают, коней крадут, комнаты громят! А тут еще к этим подозрительным путникам присоединился не менее подозрительный Бродяжник. Чтобы такого всякого, да за одну ночь — и старожилы упомнить не могли. Не только сами пригоряне, но и жители окрестных деревень толпились возле трактира: каждому ведь охота глянуть, как и куда эти чудные путники двинутся. Ну а постояльцы Пивнюковы — те просто гроздьями из окон свисали.

— Поначалу поедем прямиком по Тракту, — решил Бродяжник. — Нынче задворками плутать без толку, все Пригорье следом увяжется. Как поостынут да поотстанут, тогда и свернем.

С Нобом, Бобом и, конечно же, с Пивнюком путники распрощались, рассыпаясь в благодарностях — не их вина, что все так обернулось.

— Надеюсь, — сказал Фродо, — в лучшие времена снова к вам наведаюсь. Трактир у вас — лучше некуда, только б здесь жить да пиво пить, но нынче, увы, никак.

Далеко не в лучшем настроении они тронулись в путь под взглядами пригорян, когда дружелюбными, а когда и нет. Одни кричали: «Счастливого пути!», а другие: «Шли бы вы подальше!». Бродяжника, правда, в основном побаивались — как на кого глянет, тот и рот заткнет. Он вышагивал впереди, обок с Фродо. Мерри и Пиппин шли сзади. Замыкал шествие Сэм, ведя за собой пони, такого груженого-перегруженого, что и подумать страшно. Конек, однако же, удрученным отнюдь не выглядел — получалось, будто нежданная перемена в судьбе пришлась ему по вкусу. Сам Сэм задумчиво жевал яблоко — Боб с Нобом ему полный карман насовали.

— Яблочко на зубок, трубочка на дымок, — бормотал он. — Боюсь только, что скоро ни того, ни этого не станет.

Путники старались не обращать внимания на всех любопытствующих: головы торчали над каждым забором. Но уже ближе к воротам Фродо приметил дом — халупа халупой, но за высоким забором. Из окошка украдкой выглядывала косоглазая рожа.

— Вот, стало быть, где этот злыдень прячется, — смекнул он. — Ну и тип, с виду сущей гоблин.

А поверх забора на путников пялился человек с темными густыми бровями, злобными завистливыми глазами и ехидной ухмылкой. Когда они проходили мимо, он вынул изо рта коротенькую черную трубку и сплюнул.

— Привет, долговязый! — выкрикнул он. — Что, с утра пораньше куда подальше?

Бродяжник молча кивнул, обойдясь без ответа.

— С утречком раненьким, коротышки, — не унимался человек, обращаясь теперь уже к хоббитам. — Вы хоть знаете, с кем спутались? Это ж самый что ни на есть бродяжный Бродяжник. Вот стемнеет, узнаете, почем фунт лиха. А ты, Сэм, смотри, не обижай моего дохлятика… — он снова сплюнул, смачно и жирно.

— А ну заткнись, Прихвощень, а то я тебя сам заткну, — сказал, обернувшись, Сэм, и огрызок от яблока влепился в нос любопытствовавшего. Увернуться тот не успел, и из-за забора послышались лишь запоздалые ругательства.

— Хорошее было яблоко, — с сожалением заметил Сэм и пошел дальше.

Рано ли, поздно Пригорье осталось позади. Все любопытствующие отстали, последними, само собой, ребятишки. Дорога вилась у подножия Кручи — с одного места Становищи откроются, с другого Кривули. После того как Тракт сбежал вниз и Круча осталась далеко позади, Бродяжник указал на узкую боковую тропку и предложил свернуть к северу.

— Это что ж, опять напрямик? — усомнился Пиппин. — Хаживали уже и чуть до беды не доходились.

— Так ведь тогда меня с вами не было, — рассмеялся Бродяжник. — Я хоть напрямик поведу, хоть криво, а к месту выведу.

Он окинул взглядом Тракт и, убедившись, что никто не следит, быстро свернул в лесистую долину. Хоббиты местности не знали, но замысел Бродяжника вроде поняли: обогнуть подгорные хутора, а там уж на восток, в глушь. Конечно, эдак срезать, оно, может, и не худо — Тракт-то петляет, — но по Бродяжниковым же словам выходило, что идти придется самым Комариным Болотищем, о котором никто ни единым добрым словечком не обмолвился.

Правда, пока, если не считать тревожных воспоминаний о минувшей ночи, шлось совсем даже не худо. Лес в долине еще не сбросил листву, солнышко светило, но не припекало — прогулочка, да и только. Бродяжник уверенно вел путаными-перепутаными тропинками, на которых сами они тотчас бы заплутались. Вдобавок он еще и петлял, чтобы сбить со следа возможную погоню.

— Прихвощень наверняка углядел, где мы свернули с Тракта, — пояснил Следопыт, — но сам за нами вряд ли пойдет. Тропки окрестные ему, конечно же, ведомы, но ведомо и то, что в лесу за мной не уследить. Хуже другое: этот прохвост не преминет рассказать об увиденном кому не надо: они наверняка неподалеку. Пусть думает, будто мы на Кривули пошли, все лучше.

То ли благодаря умению и ловкости Бродяжника, то ли еще по какой причине путники за весь день никого не повстречали: только птицы порхали, белки по веткам прыгали, да лисица раз прошмыгнула. Ночь тоже прошла спокойно. Поутру путь продолжили, но теперь уже не петляли, а шли строго на восток. Этот день, как и предыдущий, прошел без происшествий, а на следующий, третий по выходу из Пригорья, лес кончился. От самого Тракта все время шли под уклон и теперь оказались в заросшей густым кустарником низине. Земли Пригорья остались далеко позади, тропами в этой глуши и не пахло, зато с каждым шагом путники приближались к Комариному Болотищу. Почва стала сырой, а местами даже и топкой: все чаще попадались мутные, застоялые озерца, затянутые ряской или поросшие камышом, в котором, судя по непрекращающемуся щебету, во множестве гнездились какие-то мелкие птахи. Прямого пути здесь не знали даже Следопыты: приходилось вихлять из стороны в сторону, выискивая места посуше, чтобы не вляпаться в трясину. Скоро добавилась новая маета: тучи крохотных, но весьма кусачих комаров. Они забирались и в волосы, и под одежду, и куда угодно — от их укусов просто не было спасения.

— Да меня этак заживо сожрут! — воскликнул в сердцах Пиппин. — Это не Болотище Комариное, а Комарище Болотное!

— Интересно, из кого эти паскудники кровь сосут, ежели тут хоббита не окажется? — ворчал Сэм, ожесточенно расчесывая шею.

Денек на Болотище прошел гадостнее, а ночлег и того хуже: сыро, холодно, комары пищат да кусаются, а в камышах вдобавок мерзко стрекочут какие-то гнусные родичи сверчков. Попробуй засни, когда в ушах непрерывно трещит: «Сожрррать — Сожрррать — Сожрррать!» От всего этого хоббиты к утру только что умом не тронулись.

Четвертый день, да и последовавшая за ним ночь, оказались ненамного лучше. Правда, «сожруны» — как их прозвал Сэм — остались позади, но комаров ничуть не убавилось.

Фродо устал до смерти, но из-за писклявых кровососов не мог сомкнуть глаз, только ворочался и чесался. Посреди ночи он приметил на востоке странные всполохи — вспыхнет, погаснет, снова вспыхнет. Что это такое, хоббит понять не мог: до рассвета еще далеко, а для грозы вроде не время.

— Что это за свет? — спросил он Бродяжника, тоже смотревшего на восток.

— Больно уж далеко, — отвечал тот. — Отсюда не разобрать. Похоже на молнию, только бьет она не с неба, а с вершины горы.

Фродо снова улегся, но еще долго видел яркие вспышки, а на их фоне высокую темную фигуру Бродяжника. Потом он забылся тяжелым сном.

На пятый день топи и камыши остались наконец позади. Начался подъем. Далеко на востоке стали вырисовываться выстроившиеся в линию холмы. Справа, чуть особняком, вздымался самый высокий — настоящая гора, широкая внизу и сужавшаяся кверху, со срезанной вершиной.

— Вот она, Выветрень, — указал Бродяжник. — Древняя дорога — мы оставили ее справа — проходит как раз у подножия горы, у южного склона. Пойдем напрямик, так, глядишь, завтра к полудню там и окажемся. Не знаю только, что мы там найдем.

— А Гэндальф? — спросил Фродо. — Разве мы его не встретим?

— Хотелось бы, конечно, — отвечал Следопыт, — но на это надежды мало. Он ведь мог в Пригорье не заехать, а ежели даже заезжал, трудно рассчитывать, что мы попадем на гору в одно и то же время. А оставаться там долго небезопасно и для него, и для нас. Коли Черные Всадники потеряли наш след, они и сами отправятся на Выветрень: оттуда обзор хороший. К тому же здесь немало птиц и зверей, которым доверять нельзя. Есть тут и другие твари, куда как хуже…

Хоббиты тревожно уставились на дальние холмы. Сэм поднял глаза, боясь углядеть кружащего в вышине зоркого орла или коршуна, но увидел лишь пустое бледное небо.

— И так-то радости мало, — пробормотал он, — а тут еще ты, Бродяжник, каждым словом тоску нагоняешь.

— Делать-то что будем? — поинтересовался Фродо.

— Я думаю… — начал Следопыт медленно и словно с сомнением —…нам лучше всего пойти на восток, к холмам, но не прямо на Выветрень. Есть там тропка, невидная такая, вот ею и попробуем подобраться к горе с севера. Ну а там разберемся.

Тащились весь день, пока не начал сгущаться ранний холодный сумрак. Стало заметно суше, над оставшимся позади Болотищем клубился густой туман. Вокруг расстилалась унылая голая равнина. Какие-то птицы проводили заунывными криками утонувшее в облаках, окутавших западный горизонт, солнце. Фродо невольно вспомнил Бебень: ласковое закатное солнышко, которое посылало прощальный лучик в круглое окошко.

Чуть позже вышли к речушке, бравшей начало где-то в холмах и терявшейся среди топей. Ее берегом шли, пока не стемнело, а потом разбили лагерь в чахлом прибрежном ольшаннике. Впереди, на фоне темного неба, смутно вырисовывалась еще более темная гряда голых холмов. В эту ночь решили выставить дозорных: хоббиты караулили по очереди, а Бродяжник, похоже, вовсе не спал. Молодая луна заливала окрестности серым холодным светом.

С восходом двинулись дальше. Было свежо, чистое небо радовало ясной голубизной. Хоббиты чувствовали себя совсем недурно, словно прекрасно выспались. Они уже начинали привыкать к долгим переходам и скудному походному пропитанию — с какого, по хоббитанским понятиям, недолго и ноги протянуть. Пиппин даже сказал, что Фродо выглядит вдвое лучше прежнего.

— Ты хочешь сказать «вдвое тоньше»? — рассмеялся тот, ковыряя в ремне очередную дырку. — Жирок согнать, может, и неплохо, но нельзя же худеть до бесконечности. Этак можно и в призрака превратиться.

— Помолчи, — неожиданно резко оборвал его Бродяжник.

С каждым шагом путники приближались к волнистой гряде холмов, самые высокие из которых достигали тысячи футов. Между ними лежали глубокие лощины, любой из которых можно было идти на восток. Вдоль гребня тянулись поросшие травой или покрытые мхом остатки древних валов и стен: кое-где попадались руины каменных строений. К вечеру подошли к западным склонам, где и расположились на ночлег. То была ночь на пятое октября — с выхода из Пригорья минуло шесть суток.

А поутру — впервые с тех пор, как вышли из леса, — увидели тропу. Она вела направо, к югу — ею и двинулись. Тропка оказалась хитрой — изгибалась да извивалась так, что все время оставалась укрытой от посторонних взоров: она толком не просматривалась ни с холмов, ни с равнины. Таилась по расщелинам, лепилась по склонам, а ежели и выходила на открытое место, то всякий раз между высоченными камнями да валунами, ограждавшими ее словно стены.

— Хотелось бы знать, кто и зачем проложил эту тропу? — молвил Мерри, шагая очередной тесниной. — Не больно-то она мне нравится. Да и холмы эти… с развалинами всякими. Нет ли тут, часом, курганов или могил каких?

— Нет, — отвечал Бродяжник. — Здесь никого не хоронили. Дунадэйны на этой земле не жили: в последние дни Северного Королевства они держали тут оборону против сил зла, вторгшихся из Агнмара. А тропу они проложили, чтобы потаенно переходить из одного укрепления в другое. Но много раньше, во дни величия Арнора, они возвели на вершине Выветрени башню, звавшуюся Эмон-Сул. Ее сожгли и порушили, осталось только кольцо обвалившихся камней, по сей день венчающее гору. Но некогда она была высока и прекрасна. Если верить преданиям, во дни Последнего Союза именно на ее вершине Элендил поджидал с запада Гил-Гэлада.

Хоббиты воззрились на попутчика с удивлением: оказывается, он не только по буеракам шастать мастер, но и сведущ в древних сказаниях.

— А кто он такой, Гил этот Гэлад? — полюбопытствовал Мерри. Бродяжник, видимо, погрузившись в раздумье, не ответил, но тут неожиданно послышался негромкий голос:

Все обернулись — и изумились. То был голос Сэма.

— Давай дальше, — попросил Мерри.

— Дальше-то я не помню, — отвечал Сэм, покраснев как рак. — Этому стиху я у господина Бильбо выучился, еще мальчонкой. Он мне частехонько всякое рассказывал: знал, что я уж больно охоч про эльфов послушать. От господина Бильбо и я грамоте научился. Господин Бильбо, он ведь шибко ученый был, книжек прочитал — пропасть, да и сам стихи сочинял. Вот и этот стих он сложил.

— Нет, не он, — вмешался в разговор Бродяжник. — Это часть песни «Погибель Гил-Гэлада», написанной на Древнем Наречии. Бильбо, должно быть, перевел, а я и не знал.

— Там еще много чего было, — сказал Сэм, — но все про Мордор: послушаешь, так оторопь берет. Вот уж не думал не гадал, что самому туда идти выпадет.

— В Мордор! — вскричал Пиппин. — Ну ты скажешь! Уж до этого-то, надеюсь, не дойдет…

— Ну-ка потише! — оборвал Бродяжник. — Не буди лихо, пока оно тихо.

Уже за полдень приблизились к южному концу тропы и увидели перед собой зеленый откос, поднимавшийся словно мост по северному склону холма. Решили подниматься к вершине не мешкая, покуда еще светло. Скрываться больше не было никакой возможности, оставалось только надеяться, что вражеских соглядатаев поблизости нет. Местность, во всяком случае, казалась совершенно пустынной: ежели Гэндальф и находился где-то рядом, то присутствия своего ничем не выдавал.

Сэма и Пиппина, с пони и всей поклажей, оставили в глубокой, походившей на зеленую травянистую чащу лощине у западного склона, и втроем двинулись вверх. На подъем ушло не менее получаса. Первым шел Бродяжник, за ним совсем выбившиеся из сил Фродо и Мерри. Склон оказался крутым и каменистым.

На вершине, как и предупреждал Следопыт, обнаружили широкое каменное кольцо — заросшее травой и мхом основание высившейся здесь некогда башни. Посреди круга громоздилась пирамида, тоже из камней, но дочерна закопченных. Поблизости от нее земля была выжжена, да и вся трава внутри круга пожухла, словно по ней прогулялось жаркое пламя. Нигде не было никаких признаков жизни.

Обзор с вершины и правда был лучше некуда, однако местность открывалась глазу однообразная и унылая, разве что далеко на юге, за лесом, поблескивала вода. Отчетливо прослеживалась извилистая полоса древней дороги, которая тянулась с запада и пропадала в тени холмистой гряды. Она была пуста, на всем протяжении ни единого путника. Дальше, на востоке, вырисовывались горы — сумрачно бурые у подножий, сероватые повыше и ослепительно белые у пронзавших облака вершин.

— Забрались, стало быть… — пробормотал Мерри. — Местечко не самое веселое. Воды нет, укрыться негде. И Гэндальфа что-то не видать. Оно и не диво, стал бы он, как же, здесь отираться. Ежели вообще сюда наведался.

— Да, торчать ему тут было бы ни к чему, — согласился Бродяжник. — Хотя, окажись он в Пригорье на денек-другой позже нас, пожалуй, что и обогнал бы — ему это запросто. А обогнав, мог и подождать, но… — неожиданно он нагнулся и пригляделся к венчавшему пирамиду плоскому камню, что был посветлее прочих, словно огонь его не коснулся. Бродяжник поднял камень и принялся внимательно рассматривать.

— Как думаешь, что это такое? — спросил он Фродо.

— Черточка, точка, еще три черточки, — отозвался он, пожав плечами.

— Вот-вот, — усмехнулся Следопыт. — Черточка… Смахивает на руну «Г». Уверенности, конечно, нет, но может статься, что это знак, оставленный Гэндальфом. Царапины-то недавние. Полной уверенности нет: сюда заходят и Следопыты, им тоже руны ведомы. Однако…

— Однако ежели это знак Гэндальфа, то что он означает? — спросил Мерри.

— По моему разумению, — отвечал Бродяжник, — это «Г-III», то бишь «Гэндальф был здесь третьего октября» — всего-то три дня назад. Наверное, он очень спешил, а не то оставил бы более внятное послание. Видимо, ему грозила опасность, а значит, и нам не мешает поостеречься.

— Хоть бы это и вправду был Гэндальф, — вздохнул Фродо. — Что бы ни значили его пометки, а вот знаешь, что он неподалеку, и как-то спокойнее.

— Оно конечно, — отозвался Бродяжник. — Но ты посмотри, тут все кругом выжжено. Помнишь, мы видели ночью зарево на востоке? Боюсь, на него напали — прямо тут, где мы стоит, — а уж что из этого вышло, сказать не берусь. Так или иначе, его здесь нет, и нам придется добираться до Разлога, полагаясь только на себя.

— А далеко дотуда? — спросил Мерри, уныло озираясь по сторонам. С вершины горы мир представлялся диким и необозримо широким.

— Не знаю, мерил ли кто в милях путь дальше Заброшенного тракта, что в дневном переходе от Пригорья. Кому далеко, кому не очень. Дорога туда странная: главное дойти, а уж скоро ли, нет ли — дело десятое. Вот, скажем, я при хорошей погоде и без помех добирался отсюда до Бруиненского Брода, где Тракт пересекает Шумливую, за двенадцать дней. Только ведь нам дорогами не идти, так что две недели — самое меньшее.

— Две недели! — вздохнул Фродо. — Да за это время невесть что может случиться.

— Очень даже может, — согласился Бродяжник.

Некоторое время они молча стояли у южной оконечности каменного круга. Именно сейчас — так остро, как никогда раньше, — Фродо ощутил себя неприкаянным бездомным скитальцем. И почему злая судьба заставила его покинуть уютную, мирную Хоббитанию? Взгляд его упал вниз, на опостылевший, но уходивший на запад, в сторону его далекого дома Тракт, — и хоббит обмер.

По дороге медленно ползли две черные точки. Приглядевшись, он увидел еще три: те двигались с востока, им навстречу.

— Глядите, — воскликнул он, указывая вниз.

Бродяжник мгновенно упал наземь, увлекая за собой Фродо. Мерри, не раздумывая, плюхнулся рядом.

— Это еще что? — шепнул он.

— Боюсь, ничего хорошего, — тихо ответил Следопыт.

Все трое осторожно подползли к каменному кольцу и стали всматриваться в щели. С востока наползли облака, да и солнце уже клонилось к закату, так что видимость была не особенно хорошей, однако черные пятнышки оба хоббита различали отчетливо. Разглядеть их получше зоркости не хватало, но хоббиты нутром чуяли: видят они не что иное, как встречу Черных Всадников.

— Да, — подтвердил их невысказанные опасения Бродяжник, чей глаз был поострее. — Это враги.

Они отползли к северному краю вершины и поспешно спустились вниз, к своим спутникам.

Сэм с Перегрином тем временем тоже не сидели без дела — они облазили всю маленькую лощину и ближайшие склоны. Неподалеку им удалось найти родничок, а рядом довольно свежие, уж никак не старее двух дней, следы, затоптанный костер и прочие признаки недолгой стоянки. За грудой скатившихся с вершины камней Сэм обнаружил припасенную кем-то кучку хвороста.

— Уж не старина ли Гэндальф здесь побывал? — бросил он Пиппину. — А ведь коли валежничком подзапасся, так небось вернуться собирался.

Спустившийся вниз Бродяжник живо заинтересовался этой находкой.

— Вот ведь олух, — бранил он себя, — нет чтобы самому все осмотреть, прежде чем наверх соваться!

Он поднялся к роднику и пригляделся к отпечаткам ног.

— Прохлопал, — заявил Бродяжник по возвращении. — Сэм с Пиппином все напрочь позатаптывали. Ясно только, что здесь не так давно побывали Следопыты — валежничек-то ими оставлен. Но и другие наследили, причем позже. След от сапога четкий, и ему день, от силы два. Сейчас, конечно, судить трудно, но думаю, тут не один такой сапожищами топал.

Он умолк и задумался. А каждому из хоббитов тут же представилась ужасная картина: Черные Всадники в высоких сапогах — ходят, смотрят, выискивают… Уж ежели они добрались до этой лощины, то не пора ли сматываться?

— Может, нам убраться отсюда? А, Бродяжник? — спросил, не выдержав, Сэм. — Темнеет уже, а у меня аж сердце екает.

— Мне здесь тоже не больно-то нравится, — отозвался Следопыт, присматриваясь к окрестностям. Его глаза не упускали ни одной мелочи. — Но нравится — не нравится, а лучшего места для ночлега сейчас не найти. Тут мы хоть не на виду, а двинемся — нас вмиг углядят. Двигаться, правда, все равно придется, но пойдем мы на север, под прикрытием холмов. Хотя прикрытие это до времени: хочешь не хочешь, а Тракт пересекать надо. Он под приглядом, да и дальше земля, почитай, голая.

— А эти Всадники, они могут видеть? — полюбопытствовал Мерри. — Как мне показалось, они норовили нас унюхать или что-то такое… уж во всяком случае, днем. Но ты там, на вершине, велел нам ложиться, да и сейчас говоришь — идти, дескать, боязно, углядят.

— Там, на вершине, я маху дал, — признался Бродяжник. — Очень уж хотелось найти хоть какие-нибудь следы Гэндальфа, вот и забыл об осторожности. Нельзя было нам маячить во весь рост, да еще так долго. А насчет видеть… нет, так, как мы, они видеть не могут, но тени наши по-своему различают, а в темноте и того больше: им внятны тайные знаки, для нас непостижные. Тогда-то они опаснее всего. К тому же черные кони видят прекрасно, да и в других соглядатаях у них недостатка нет — вспомните-ка Пригорье. Что еще хуже, они чуют ненавистную им живую кровь. Мы ведь и сами способны ощущать их присутствие, а они наше — куда острее. А главное, — голос его упал до шепота — их притягивает Кольцо.

— Что же это выходит? — упавшим голосом произнес Фродо. — У нас и спасения нет. Двинемся — увидят, останемся — учуют. Так, что ли?

— Так, да не совсем, — ответил Бродяжник, положив ему руку на плечо. — Нечего расстраиваться, ты ведь не один. Укрытие здесь плохонькое, оборониться трудно, но сушняк этот может сослужить нам добрую службу. Саурон силится подчинить себе все, и огонь тоже, но Всадники огня не любят и владеющих им опасаются. Здесь, в глуши, огонь наш вернейший друг.

— Друг, может, и друг, — проворчал Сэм. — Но зато и вернейший способ сообщить всякому, где мы находимся. Уже и кричать: «Мы здесь!» не понадобится.

На дне лощины, в укромном уголке, развели костер и приготовили ужин. С вечерними сумерками подступил холод. Изголодавшиеся путники набросились на скудную снедь. Вокруг простирались пустынные необжитые земли, обитали здесь лишь звери да птицы. Сюда, в эти края, заходили только Следопыты, но их было мало и появлялись они редко. Правда, случались и путники похуже: временами с северных отрогов Мглистых гор спускались тролли. Главным же образом нечастые путешественники двигались Трактом, да и то большей частью гномы. А с них что взять: спешат по своим делам, и чужаки им без надобности.

— Ума не приложу, как нам растянуть провизию, — сказал Фродо. — И так уж берегли как могли, вот и нынешний ужин — не ужин, а одни слезы. А ведь надо протянуть две недели.

— Пропитаться дело немудреное, — ответил Бродяжник. — Ягоды есть, травы, коренья… Зимой хуже, а сейчас с голоду не помрете. Все добыть можно, но на все время надобно, а его-то у нас в обрез. Придется подтянуть пояса да утешаться мыслями о грядущих пиршествах в доме Элронда.

С темнотой похолодало пуще прежнего. Озираясь по сторонам, хоббиты видели лишь серую пустоту, на которую быстро наплывали тени. Небо прояснилось, его усыпали мерцающие звезды. Фродо и прочие хоббиты сбились в тесную кучку возле огня, закутались во все теплое, что нашлось во вьюках. Только Бродяжник словно и не замечал холода: сидел себе в одном плаще да покуривал трубочку.

Пала ночь, костер загорелся ярче, и Бродяжник, может быть, для того, чтобы отогнать страх, принялся рассказывать стародавние предания. Знал он их, как оказалось, уйму — и про людей, и про эльфов, и про многих других. Хоббиты лишь диву давались: сколько ему лет и где он всему этому выучился.

— Расскажи нам про Гил-Гэлада, — попросил Мерри, улучив момент, когда кончилась очередная история об эльфийских принцах. — Та песня, которую Сэм начал, ты ведь ее небось и дальше знаешь?

— Конечно, знаю, — отвечал Бродяжник. — Вот и Фродо знает, она ведь нас обоих касается.

Мерри с Пиппином удивленно уставились на Фродо. Тот, не отрывая глаз от огня, вяло проговорил:

— Да много ли мне известно — лишь то, что Бильбо рассказывал. Гил-Гэлад, как я помню, был последним из великих эльфийских властителей Средиземья. Имя его на их языке означает «Звездный Светоч». Вместе с Элендилом, другом эльфов, он отправился в…

— Не надо об этом, — перебил его Бродяжник. — Этак недолго и беду накликать. Вот доберемся до Разлога, там вы услышите эту историю полностью.

— Нельзя эту, так расскажи другую, — попросил Сэм. — Что-нибудь про эльфов, из древнего. Про них слушаешь, вроде и темень не так пугает.

— Ладно. Я спою вам о Тинувиэль. Спою как смогу: песнь эта прекрасна, но и грустна, как большая часть преданий Средиземья, а целиком ее помнит разве что один Элронд. Но послушайте, может, она вас приободрит.

Закончив, Бродяжник вздохнул и пояснил:

— Такие песни эльфы называют «анн-теннат», переводить их на Общее Наречие очень трудно, и то, что вы слышали, — лишь слабое эхо истинного звучания. А повествует она о встрече смертного воителя Берена, сына Барахира, с прекраснейшей девой Средиземья, дочерью эльфийского короля Тингола Лютиэн Тинувиэль. В сравнении с ее лучезарной прелестью меркли даже звезды, сиявшие над тогда еще юным миром. В ту пору в Ангбанде, на севере, царил Великий Враг, у коего сам Саурон Мордорский обретался всего лишь в подручных. Эльфы Запада пошли на него войной — они вернулись в Средиземье, дабы отбить похищенные у них Сильмарилы. Праотцы людей поддержали эльфов, но Враг все же одолевал. В одном из боев пал Барахир, а чудом спасшийся Берен, преодолев Горы Ужаса, попал в лес Нелдорет, в сокрытое владение Тингола. Там, на лугу, рядом с зачарованной рекой Эсгалдуин, узрел он Лютиэн, кружившуюся в танце, и нарек ее Тинувиэль, что на Древнем Наречии означает «соловей». Множество бед выпало на их долю, долгой была их разлука. Тинувиэль вызволила Берена из мрачных застенков Саурона, и вместе они не только перенесли страшные испытания, но даже смогли сорвать с железной короны Врага ярчайший, великолепнейший из трех Сильмарилов. Он был вручен Тинголу как выкуп за невесту.

Однако же Берен не устоял перед явившимся от Врат Ангбанда Великим Волком и умер на руках Тинувиэль. Тогда и она избрала участь смертной, дабы последовать за ним. Если верить преданиям, то они повстречались за Разлучающими Морями, вернулись в нашу юдоль и долго еще бродили рука об руку, покуда не покинули этот мир навсегда. Так вышло, что Лютиэн Тинувиэль оказалась первой умершей из эльфийских дев — не убитой, а именно умершей. Но в жилах ее потомков струится кровь и людей, и эльфов, великих героев и великих владык. Говорят, что род этот не пресечется вовеки. Элронд, властитель Разлога — потомок этого союза. Ибо от Берена и Лютиэн родился Диор, наследник Тингола, а его дочерью была Светлая Элвинг, на которой женился Эарендил. Тот самый Эарендил, что с блистающим на челе Сильмарилом увел свой корабль из туманов мира в океан небес. Люди Запада — его потомки.

Бродяжник продолжал рассказывать, а хоббиты неотрывно смотрели на его странно преобразившееся лицо. Глаза Следопыта сияли, голос звучал величественно и властно. Его чело венчал бледный свет медленно поднимавшейся над Выветренью луны, в блеске которой таяли ночные звезды.

История подошла к концу. Хоббиты стали ежиться и потягиваться.

— Гляньте-ка, — сказал Мерри. — Луна высоко, уже поздно.

Остальные непроизвольно подняли глаза и все как один увидели черное пятнышко на фоне лунного света. Никто этим особо не обеспокоился: камень, наверное, торчит, что же еще?

Сэм и Мерри поднялись и отошли размять ноги. Фродо с Пиппином остались возле огня: оба сидели молча. Бродяжник присматривался к игре света и теней на вершине горы.

Все вроде бы было тихо, бояться ничего, но Фродо почему-то почувствовал, как его сердце сжимают ледяные тиски страха. Он подался к огню. И тут подбежал Сэм.

— Страшно мне, сударь, — оповестил он. — Хоть убей, страшно, и все. Хоть убей, из лощины ни за что не высунусь. Там вниз по склону какая-то нечисть лезет.

— Ты что-то видел? — воскликнул Фродо и вскочил на ноги.

— Какое там видел, сударь, — пробормотал Сэм. — Мне и смотреть-то боязно. Но лезет, точно говорю — лезет.

— Я видел, — встрял подошедший следом за ним Мерри. — Может, конечно, и почудилось, но… Там на вершине, под луной, черные тени. Движутся, похоже, к нам.

— Все к костру! — скомандовал Бродяжник. — Спиной к огню, в руки головешки, да подлиннее!

Едва дыша, хоббиты вглядывались во тьму. Тишину ночи не нарушало ничто: ни звук, ни движение. Фродо едва сдерживался, ему хотелось кричать.

— Тихо! — шепнул Бродяжник, словно уловив его мысли.

— Что это?! — воскликнул в тот же момент Пиппин.

Они скорее ощутили, чем увидели, как над краем лощины поднялась тень — и не одна. Сомнений не было, на травянистом гребне высились три черные, словно дыры в черноте ночи, фигуры. Фродо почудилось, будто он слышит змеиное шипение, повеяло леденящим холодом. Потом сгустки тьмы качнулись вперед.

Охваченные всепоглощающим ужасом, Мерри и Пиппин повалились ничком. Сэм прижался к Фродо. Того и самого била дрожь, но вместе со страхом он ощущал непреодолимое, жгучее желание надеть Кольцо. Он помнил и о предупреждениях Гэндальфа — все помнил, но противиться этому зову не было никаких сил. Фродо не думал о спасении, не думал, поможет ему это или, наоборот, навредит. Он лишился воли, ему не повиновался даже язык. Закрыв глаза, хоббит попытался сопротивляться, но куда там… Он потянул за цепочку и медленно надел Кольцо на указательный палец левой руки.

В тот же миг, хотя тьма по-прежнему оставалась тьмой, черные фигуры приобрели четкие очертания. Он отчетливо видел пятерых воинов: двое стояли на кромке лощины, трое приближались к нему. Острый, беспощадный свет исходил из провалов их глазниц, седины венчали серебряные шлемы, из-под плащей виднелись серые саваны, а в руках тускло поблескивали стальные мечи. Они снова шагнули вперед, пронзая его леденящими взорами. В отчаянии Фродо обнажил меч: клинок заалел, словно выхваченная из костра головня. Двое призраков остановились. Третий — он был выше всех ростом, и шлем его венчала корона — продолжал наступать. В одной руке он держал меч, в другой кинжал: оба клинка испускали бледное, мертвенное свечение. Миг — и коронованный призрак бросился на Фродо.

Хоббит упал ничком, услышал, словно со стороны, собственный отчаянный крик: «О Элберет! Гилтониэль!» — и ударил клинком наугад, кажется, в ногу врага. Тишину разорвал жуткий вой. Левое плечо пронзила боль, словно туда вонзилась отравленная ледяная стрела. Теряя сознание, словно сквозь клубящийся туман, он увидел выскочившего из тьмы Бродяжника с двумя факелами в руках. Фродо выронил клинок, последним, запредельным усилием сдернул с пальца Кольцо, сжал его в кулаке и лишился чувств.

Глава 12 К броду!

Когда Фродо очнулся, его рука все еще судорожно сжимала Кольцо. Он лежал у яркого костра, над ним склонились друзья.

— Что случилось? Где призрак? — с трудом вымолвил хоббит. Ответа, само собой, не последовало: никто не понял, о чем он спрашивает. Главное, жив — и то счастье! Лишь спустя некоторое время Фродо выпытал у Сэма, что же все-таки произошло. Оказалось, что на них надвинулись расплывчатые темные тени, и тут он, Фродо, исчез, как сквозь землю провалился. Голос его вроде бы слышался, но доносился будто издалека, ежели вообще не из-под земли. Сэм упал, а когда оправился от ужаса и поднялся, то споткнулся о тело Фродо. Тот лежал ничком, словно мертвый, меч под ним. Бродяжник велел уложить его поближе к огню, а сам куда-то исчез, и уже давно.

Было ясно, что у Сэма вновь возникли подозрения насчет Следопыта. Как раз когда шел этот разговор, Бродяжник неожиданно вынырнул из темноты. Все вздрогнули, а Сэм, заслонив собой лежащего Фродо, выхватил меч. Однако Бродяжник опустился на колени возле раненого и, бросив взгляд на Сэма, мягко промолвил:

— Нет, Сэм, я не Черный Всадник и не их приспешник. А уходил, чтобы выяснить: куда они подевались, где затаились. Но напрасно: враги пропали бесследно. Ума не приложу, почему; им бы прямой резон напасть снова.

Услышав, о чем рассказал Фродо, он тяжело вздохнул и обеспокоенно покачал головой, а потом велел Мерри и Пиппину вскипятить как можно больше воды — все котелки в дело пустить — и беспрерывно промывать рану.

— Да огонь поддерживайте пожарче, — добавил он, — Фродо необходимо тепло.

Отойдя от костра, Бродяжник подозвал Сэма.

— Кажется, я начинаю понимать, что к чему, — проговорил он вполголоса. — Враги еще не все собрались: напали на нас только впятером и отпора явно не ожидали, а встретив его — отступили. Боюсь только, что недалеко и ненадолго — к следующей ночи непременно вернутся. Они не спешат, потому как считают: торопиться незачем, Кольцо от них никуда не денется. Да, Сэм, они уверены, что твой хозяин на волосок от смерти и очень скоро окажется в их власти. Но это мы еще посмотрим.

На глазах Сэма выступили слезы.

— Не отчаивайся, — сказал Бродяжник. — Положись на меня. Твой хозяин куда крепче, чем казался с виду: об этом, правда, и Гэндальф предупреждал. Он жив, держится и, надеюсь, продержится куда дольше, чем они могут себе представить. Ну а я постараюсь ему помочь чем сумею. Смотрите за ним как следует, я скоро вернусь.

С этими словами он снова растворился во тьме.

Фродо временами задремывал, но не крепко: от раненого плеча по руке и всему левому боку расползалась холодящая, тупая боль. Друзья без устали промывали рану теплой водой и согревали раненого, как только могли. Ночи конца не было видно. Бродяжник вернулся лишь под утро, когда лощину уже затопил сероватый предрассветный сумрак. Подойдя к костру, он наклонился и поднял остававшийся в темноте незамеченным черный плащ.

— Смотрите-ка, — он указал на разрез у нижнего края, — вот куда угодил клинок нашего Фродо. Жаль, но причинить врагу большего урона он не мог. Черные Всадники неуязвимы, а обычные клинки, коснувшись их, исчезают. Имя Элберет — вот что было для него пострашнее всякого меча. А вот и оружие, сразившее Фродо.

Бродяжник вновь наклонился и поднял длинный и тонкий, холодно поблескивавший кинжал. Хоббиты успели заметить, что кончик зазубренного клинка обломан, и тут, к величайшему их изумлению, кинжал истаял, растворился в воздухе у них на глазах. От него осталась лишь рукоять.

— Увы, — горестно промолвил Бродяжник, — это колдовское оружие, и в наше время мало кому под силу исцелить нанесенные им раны. Я, конечно, сделаю, что смогу…

Он сел, положил на колени рукоять вражеского кинжала и медленно пропел над ней заклинание на непонятном хоббитам языке. Затем, отложив рукоять в сторону, Бродяжник склонился к Фродо, тихо проговорил несколько слов — каких, никто не разобрал — и достал из поясной сумки пучок длинных листьев.

— Далеко мне пришлось за ними ходить, — сказал он хоббитам. — Это ацелас, целебное растение, завезенное в Средиземье с Запада, из-за Моря. В гористой местности оно не встречается, только в лесу за Трактом мне посчастливилось найти его в темноте по запаху. Действительно посчастливилось — растение редкое, попадается лишь вблизи древних поселений. Листья эти обладают великой целительной силой, но против такой раны, боюсь, и они не очень-то помогут.

Бродяжник растер зелень между ладонями — воздух наполнился терпким, сладковатым благоуханием — и заварил в кипятке. Невредимых хоббитов душистый пар успокоил и приободрил. Фродо, которому Следопыт промыл отваром плечо, тоже стало чуток полегче. Леденящий холод ослаб, боль отступила, но рука оставалась онемелой, он даже пошевелить ею не мог. Фродо горько сетовал на свое слабоволие, ибо теперь отчетливо понимал, что надел Кольцо, повинуясь безмолвному повелению врага. Не устоял — вот по собственной глупости и останется на всю жизнь калекой. И как продолжить путешествие? От слабости он стоять-то не мог, куда уж там идти.

Тот же вопрос — как быть дальше? — заботил и остальных. Одно было ясно всем: от Выветрени надо уходить, и как можно скорее.

— Думаю, — молвил Бродяжник, — враги уже не один день держали гору под наблюдением. Если Гэндальф и побывал здесь, то ему пришлось уйти, и назад он не вернется. А вот Всадники, те к ночи вернутся непременно. Конечно, опасность будет подстерегать нас повсюду, но не дожидаться же ее сложа руки.

С рассветом наспех перекусили, разделили между собой содержимое вьюков и котомки Фродо, а самого раненого усадили на пони, которому путешествие явно пошло на пользу. Конек уже не выглядел жалкой, заморенной клячей: он отъелся, окреп и заметно привязался к новым хозяевам, особенно к Сэму. Хлебнул, видать, горюшка у Прихвощня, коли даже скитания по Глухоманью были ему в радость.

Двинулись на юг. Предстояло пересечь Тракт: рискованно, конечно, но требовалось как можно скорее добраться до леса. В лесу хворост, валежник — все, что нужно для костра, а без костра погибель верная. Особенно Фродо — Бродяжник сказал, что его необходимо держать в тепле, тем паче холодными ночами. К тому же Следопыт намеревался несколько сократить путь, срезав очередную дорожную петлю: от восточного подножия Выветрени Тракт круто поворачивал к северу.

Медленно, таясь и прислушиваясь к каждому шороху, обогнули юго-западный склон горы и вышли к обочине. Тракт был пуст, Всадниками и не пахло. Торопливо пересекли его и в этот миг с содроганием услышали перекликавшиеся где-то вдали леденящие голоса: один позвал, другой ответил. Хоббиты и Бродяжник стремглав метнулись в заросли. Дальше шли под уклон. Местность вокруг не радовала. Рощицы чахлых деревьев да корявые кусты перемежались прогалинами, поросшими редкими пучками жесткой сероватой травы. В этом краю осень уже взяла свое: с ветвей осыпались мертвые побуревшие листья. На ходу почти не разговаривали. Фродо с болью в сердце взирал на понурых, согнувшихся под тяжелой поклажей друзей. Бродяжник и тот выглядел осунувшимся и усталым.

Первый день пути еще не подошел к концу, когда плечо Фродо вновь начала терзать ледяная боль. С каждой минутой она становилась все сильнее, но хоббит крепился что было мочи.

Так прошли четыре тоскливых дня. Вокруг, кажется, ничего не менялось, разве что Выветрень позади словно бы оседала, а маячившие впереди горы медленно приближались. Всадники после той переклички на Тракте ничем себя не обнаруживали, но в то, что они отказались от погони, не верилось. Ночами одолевал страх. Караулили по двое, каждый миг с ужасом ожидая, что из сероватой мглы вынырнут черные тени. Но ничего не происходило: тускло светилась за пеленой облаков луна да шуршали на ветру опавшие листья. Жуткое, лишающее сил ощущение близости неодолимого зла, испытанное хоббитами в лощине под Выветренью, не возвращалось, но и тревога не убывала. Раз врагов нет поблизости, значит, они где-то затаились: не иначе как засаду готовят.

К концу пятого дня пересекли широкую долину: местность вновь пошла на подъем. Бродяжник свернул на северо-восток; на шестой день осилили длинный пологий склон и увидели впереди гряду лесистых холмов. Можно было разглядеть огибавший подножия холмов Тракт, а справа, в свете неяркого осеннего солнца, тускло поблескивала свинцовая полоска воды. Еще дальше, в затянутой туманом каменной теснине, едва угадывалась другая река.

— Боюсь, нам волей-неволей придется вернуться на Тракт, — сказал Бродяжник. — Мы вышли к реке Студеной, по-эльфийски Митейтель. Начало она берет севернее Разлога, в Иттенских болотах, где обитают тролли, а на юге сливается с Шумливой. Вместе они образуют Седой Поток, могучую реку, несущую свои воды к Морю. Ниже истоков через Студеную не переправиться иначе как по Последнему мосту, а как раз по нему и проходит Тракт.

— А там, дальше, что за река? — спросил Мерри.

— Это и есть Шумливая, эльфы называют ее Бруинен. От моста до Бруиненского брода Тракт ведет вдоль кромки холмов — это еще идти да идти. Как брод одолеть, о том я пока не думал. Хватит и одной реки для начала. Нам здорово повезет, если на Последнем мосту не окажется засады.

На другой день спозаранку снова приблизились к Тракту. Бродяжник, прихватив с собой Сэма, отправился на разведку, но не обнаружил никаких следов — ни тебе конников, ни пеших. Дня два назад в здешних краях прошел дождь. Все старые следы смыло, а свежих с тех пор не появилось: Трактом никто не проходил и не проезжал.

На дороге все прибавили шагу и, торопливо одолев пару миль, увидели впереди, под откосом, Последний мост. Хоббиты взирали на него с замиранием сердца — а ну как сейчас им преградят путь черные тени, но мост казался свободным. Впрочем, Бродяжник для верности велел затаиться в придорожных кустах, а сам пошел вперед, взглянуть, что да как. Вернулся он скоро и выглядел озадаченно.

— Врагов на мосту нет, — сообщил Следопыт, — честно скажу, меня это удивляет. А вот и еще удивительная находка. — Он раскрыл ладонь и показал бледно-зеленый камень. — Эльфийский берилл, лежал прямо посредине моста. Может, его и обронили, но скорее все-таки оставили на виду как знак. Это малость обнадеживает, — он призадумался, а потом сказал: — Решено, мост перейдем, но дальше я Трактом идти все равно не отважусь, пока не найду указания вернее.

Не теряя времени, взошли на мост и перешли его благополучно: тишину нарушал разве что шум воды, бурлившей у опор трех огромных арочных пролетов. Затем торопливо прошли по Тракту примерно милю, после чего Бродяжник свернул в лощину и повел на север еле приметной тропкой, змеившейся у подножий поросших лесом холмов.

Хоббиты были рады оставить позади и тоскливую долину, и смертельно опасный Тракт, однако и здесь, под темными сводами угрюмых деревьев, они чувствовали себя неуютно. Чем дальше шли, тем выше вздымались по сторонам склоны и тем чаще виднелись на них развалины древних каменных стен и башен, выглядевших на редкость зловеще.

Фродо, ехавший верхом, а потому имевший возможность оглядеться и поразмыслить, припомнил рассказ Бильбо о мрачных башнях, которые видел в горах севернее Тракта, в лесу, где обитали тролли. Именно там и началось по-настоящему приключение дядюшки. Уж не тем ли самым путем следуют они сейчас?

— Кто здесь живет? — спросил он. — И чьи это башни? Может, троллей?

— Нет, — отвечал Следопыт. — Тролли ничего не строят, не умеют они. Нынче здесь никто не живет. Жили люди, но очень давно, от них только и осталось, что эти развалины. Некогда они предались злу, отдавшись под власть Ангмара, но все сгинули в Великой Войне, той самой, что привела к гибели Северного Королевства. О них уже и холмы-то забыли, но Тень былых злодеяний все еще омрачает этот край.

— Холмы позабыли, а ты, выходит, помнишь? — удивился Пиппин. — Кто же сохранил эти предания, коли здешние жители сгинули незнамо когда? Не звери же с птицами их тебе поведали?

— Наследники Элендила хранят память о минувшем, — отвечал Бродяжник. — Ну а в Разлоге, там помнят куда больше, чем я мог бы вам рассказать.

— Ты часто там бывал? — поинтересовался Фродо.

— Часто. Мне там и жить доводилось, а возвращаюсь я туда при всякой возможности. Там остается мое сердце, но самому мне, видать, не судьба обрести мир и покой даже в прекрасном доме Элронда.

Холмы обступали все теснее. Тракта, что вел к реке Бруинен, давно не было видно, как и самой реки. Над каменными уступами нависали цепко впившиеся в склоны узловатыми корнями старые сосны. Холмы поросли ими до самых вершин.

Устали хоббиты смертельно: идти-то приходилось безо всякой тропы, пробираясь между поваленными стволами и рухнувшими обломками скал. Подняться повыше и не пытались, главным образом из-за Фродо. Впрочем, пони, скорее всего, не одолел бы этакой крутизны даже без седока. Так и тащились тесниной два дня, а погода тем временем стала меняться. Западный ветер пригнал набухшие тучи, над макушками холмов, а заодно и над путниками заморосил дождь. Все вымокли до нитки, а за ночь еще и продрогли — по такой сырости костра было не развести.

На следующий день склоны по обе стороны сделались круче прежнего, а ущелье стало забирать к северу. Бродяжник, похоже, начинал беспокоиться: от Выветрени уже десять дней как ушли, и припасы подходили к концу. А дождик частил себе и частил.

Очередной ночлег устроили на небольшом уступе, где в скальной стене имелась неглубокая пещера, скорее — просто выемка в камне. Фродо не находил себе места. От холода и сырости рана разболелась совсем уж нестерпимо: какое там уснуть, если весь бок ледяные клещи терзают. Хоббит беспрерывно ворочался и опасливо прислушивался к таинственным звукам ночи. В расщелинах подвывал ветер, где-то капала вода, а случалось, что со скалы с пугающим грохотом срывался камень. В какой-то миг ему показалось, что черные призраки уже здесь, вот-вот на него навалятся. В холодном поту Фродо приподнялся на локте здоровой руки, вгляделся во мрак… и не увидел ничего, кроме спины караулившего Бродяжника: тот сидел, сгорбясь, и курил трубку.

Фродо снова улегся и спустя некоторое время забылся беспокойным сном: виделось, будто он в Хоббитании, разгуливает по травке в своем саду, но при этом сам словно бы выцвел и кажется призрачным, во всяком случае в сравнении с высокими черными фигурами за оградой.

Когда он проснулся, оказалось, что дождь кончился. Над головой еще нависали тяжелые тучи, но они уже начинали рассеиваться: кое-где проглядывало бледно-голубое небо. Ветер снова переменился. Поднялись рано, а вот в путь двинулись с заминкой. После холодного невкусного завтрака Бродяжник решил вскарабкаться повыше и оглядеться. Отправился один, а хоббитам велел ждать его на уступе. Вернулся Следопыт помрачневшим, увиденное его явно не обрадовало.

— Ущелье завело нас слишком далеко на север, — сообщил он. — Надо к югу поворачивать. Этим путем мы, пожалуй, забредем в земли троллей, что никак нам не с руки. И от Разлога далеко, и края я те знаю плохо. Можно бы, конечно, попробовать выйти к Разлогу и с севера, но, боюсь, путь окажется слишком долгим, дорога-то мне незнакома. Того и гляди все съестное кончится. Так что хотим не хотим, а идти нам к Бруиненскому броду.

Чуть не весь день карабкались по откосам и под конец нашли-таки между холмами расщелину, позволившую выйти в долину, что тянулась на юго-восток, в самом подходящем направлении. Но вот незадача: прежде чем настал вечер, долину перегородил крутой скалистый отрог, гребень которого вырисовывался на фоне неба словно пила с притупленными зубьями. Перебираться через него радости было мало, но поворачивать назад и того меньше.

Порешили все же попробовать перевалить гребень, но это оказалось еще труднее, чем представлялось поначалу. Фродо пришлось спешиться, а ведь он едва на ногах держался. Остальным тоже было нелегко — попробуй-ка взбираться чуть ли не по отвесному склону с тяжелой поклажей, да еще и пони наверх затаскивать. Правда, к вечеру, совсем уже выбившись из сил, все же добрались до вершины. Дальше, за узкой седловинкой между двумя утесами, начинался крутой спуск. Фродо упал наземь: его била дрожь, левая рука безжизненно обвисла, а в плечо и бок словно вонзились ледяные когти. Окружавшие деревья и скалы виделись ему смутными тенями.

— Дальше идти нельзя, — сказал Мерри, обращаясь к Бродяжнику. — Фродо не выдержит, он и так еле дышит. Как думаешь, хоть в Разлоге-то его вылечат… ежели мы вообще туда доберемся?

— Посмотрим, — ответил Следопыт. — Здесь я ему ничем помочь не могу. Как раз его рана и заставляет меня торопиться. Но сегодня, не спорю, придется дать ему передышку.

— Что с моим хозяином? — тихонько спросил Сэм, глядя на Бродяжника умоляющими глазами. — Ранка-то была крохотная да и затянулась уже. От нее только и осталось, что белый шрам.

— Фродо сразило оружие Врага. Отравленное, пуще того — зачарованное: его злая сила выше моих познаний. Но ты, Сэм, не падай духом. В Разлоге найдутся целители поискусней моего.

Ночь на перевале выдалась холодной, однако путникам удалось развести костер под скрюченными корнями сосны, нависшей над неглубоким рвом, — не иначе как в древности оттуда выбирали какую-то породу. Все сбились у огня тесной кучкой и слушали, как стонут и вздыхают деревья, клонясь под пронизывающим ледяным ветром. Фродо лежал в полузабытьи: ему чудилось, будто высматривающие его враги кружат над горами, раскинув черные крылья.

Наконец наступило утро. Мытое дождем небо просветлело, воздух был прозрачен и свеж. Хоббиты заметно приободрились: вот бы еще солнышко пригрело, а то ведь за ночь у всех руки да ноги окоченели. Едва рассвело, Бродяжник взял с собой Мерри и отправился на восточный утес обозреть окрестности. Вернулись они в свете яркого утреннего солнца и вести на сей раз принесли утешительные. Оказалось, что шли они почти в правильном направлении: теперь оставалось лишь спуститься по крутому склону и оставить горы по левую руку. Бродяжнику удалось углядеть впереди отблеск Шумливой. Дорога к броду видна не была, но он и без того знал, что она тянется вдоль ближнего берега реки.

— Придется снова выбираться на Тракт, — объявил Бродяжник. — На этих кручах сколько ноги не ломай, а к броду не выйдешь. Дорогой, ясное дело, опасно, но уж была не была…

Путь возобновили сразу же после завтрака. Спускались медленно, но это оказалось куда как легче вчерашнего подъема: довольно скоро Фродо снова смогли усадить верхом. А как усадили, выяснилось, что пони распрекрасно умеет находить дорогу и, похоже, даже заботится о том, чтобы седока поменьше трясло. На солнышке даже Фродо чуток полегчало, однако взор его то и дело туманился: он тряс головой и протирал глаза.

Неожиданно Пиппин, слегка опередивший спутников, крикнул:

— Эй! Здесь никак тропа!

Так оно и было: снизу, из густого леса, поднималась, теряясь где-то у гребня, извилистая тропка. Местами она совсем заросла, то здесь, то там ее преграждали поваленные стволы и упавшие камни, но некогда ею, должно быть, частенько пользовались. И тем, кто здесь хаживал, силенок хватало: по сию пору по обочинам валялись отброшенные с дороги тяжеленные бревна и валуны.

Спуск ускорился — тропой-то оно сподручнее, — однако же и беспокойства прибавилось, особенно когда ставшая шире дорога завела под темный полог густого леса. Затем, за кромкой ельника, она нырнула еще раз под откос и резко свернула влево, скрывшись за очередной скалой. Обогнув ее, оказались на узком уступе перед отвесным утесом. Поверху он порос деревьями, а внизу, перекрывая проход в каменной стене, висела на одной петле тяжеленная дверь. За ней, видимо, находилась пещера.

Путники остановились. Они попытались заглянуть в щель, но внутри было совершенно темно. Бродяжник, Мерри и Сэм навалились на дверь всей силой и сумели-таки растворить ее пошире. Бродяжник с Мерри проскользнули внутрь, но углубляться не стали. Пол был усеян обглоданными костями да черепками, а неподалеку от входа стояло несколько огромных глиняных горшков.

— Да это никак логовище троллей! — воскликнул Пиппин. — Вылазьте поскорей и давайте ноги уносить. Теперь ясно, кто эту тропу протоптал. Мне с ними встречаться неохота.

— А кому охота? — усмехнулся, выходя из пещеры, Бродяжник. — Но и торопиться некуда. Троллями здесь и не пахнет, давным-давно убрались. Опасности никакой: пойдем лучше, поглядим, что там дальше.

У входа в пещеру тропа сворачивала направо и опять уходила вниз, по лесистому склону. Пиппин, устыдившись, что струхнул, пошел впереди, рядом с Мерри. Сэм и Бродяжник вышагивали по обе стороны от Фродо, благо ширина тропы здесь позволяла пройти и пятерым хоббитам в ряд. Ушли, однако, недалеко — спустя несколько минут Пиппин опрометью примчался назад. Следом поспешал Мерри. Похоже, оба они не на шутку перепугались.

— Там тролли! — задыхаясь, выпалил Пиппин. — Внизу, на прогалине. Мы их из-за деревьев увидели. Здоровущие — страсть!

— Ну-ка пойдем, посмотрим, — отозвался Бродяжник, подобрав с земли узловатый сук. Фродо промолчал. Сэм тоже, зато выпучил глаза.

Солнце уже поднялось высоко: его лучи легко пробивались сквозь полуоблетевшие кроны, пятная поляну яркими островками света. У кромки деревьев хоббиты замерли, затаив дыхание. Сомневаться не приходилось, на поляне были тролли, три огромных тролля! Один вроде как наклонился, двое стояли неподвижно, уставясь на него.

Бродяжник, не замедляя шага, подошел к нагнувшемуся чудовищу и со всего размаха огрел его своей дубиной по заду.

— Поднимайся, старая каменюка!

Ничего не произошло. Хоббиты дружно ахнули от изумления, а потом Фродо неожиданно расхохотался.

— Ну и ну! — бормотал он, задыхаясь от смеха. — Ничего не скажешь, хорошо мы помним семейные предания. Это же те самые тролли, что попались на уловку Гэндальфа. Ну, те, которые спорили, как лучше приготовить тринадцать гномов и одного хоббита.

— Вот уж не думал, что нас занесло в то самое место, — смущенно произнес Пиппин. Историю про троллей он знал превосходно, слышал не раз и от Бильбо, и от самого Фродо, да только не очень-то ему в нее верилось. Теперь вот поверилось, но он все равно поглядывал на каменных гигантов с опаской: а ну как их оживит какое-нибудь волшебство.

— Ладно, историю подзабыли, — с усмешкой сказал Бродяжник. — Но уж о троллях-то должны бы хоть что-то помнить. Примчались со всех ног троллями меня пугать, а когда? Посреди белого дня, при ярком солнышке! И то бы ничего, но как вы не заметили старого птичьего гнезда — вот у того за ухом. Не самое обычное украшение для живого тролля.

Все покатились со смеху. Фродо оживился, словно воспоминание о первом удачном приключении Бильбо придало ему сил. К тому же солнышко пригревало и успокаивало; даже пелена с глаз, и та вроде бы спала. Решили устроить привал прямо на прогалине: не каждый день удается перекусить между огромных лап каменного тролля.

— Может, кто споет, пока солнце светит, — предложил Мерри, управившись со своей порцией. — Который уж день ни тебе песенки, ни рассказа.

— С самой Выветрени, — подтвердил Фродо. Все воззрились на него с беспокойством, но он улыбнулся. — Насчет меня не тревожьтесь. Мне гораздо лучше, хотя, конечно, не настолько, чтобы взять да запеть. Но вот Сэм: уж он-то наверняка припомнит что-нибудь интересное.

— Валяй, Сэм! — подхватил Мерри. — У тебя в голове былей-небылей понабито, что в Мутене.

— Скажете тоже, — замялся Сэм. — Я, право, и не знаю… может, вот это… Так, ерунда пустяшная: не то, что господин Бильбо назвал бы поэзией. Просто вспомнилось, потому как про тролля — вроде бы к месту.

Он встал, заложил руки за спину, словно примерный ученик в школе, и принялся читать нараспев, следуя старинному мотиву.

— Здорово! — рассмеялся Мерри. — И всем нам наука. Хорошо, что Бродяжник его палкой огрел, а не пинка влепил.

— Где это ты откопал такую славную песенку? — полюбопытствовал Пиппин. — Что-то я ее никогда раньше не слышал.

Сэм покраснел и пробормотал нечто совершенно невразумительное.

— Сам небось сочинил, — уверенно предположил Фродо. — Я вообще чем дальше, тем больше на нашего Сэма удивляюсь. То заговорщиком был, теперь вот стихоплетом сделался. Кончится тем, что он станет волшебником или великим воителем.

— Ну уж нет! — замахал руками вконец смутившийся Сэм. — Не пойду я ни в воины, ни в волшебники. Не по мне это.

Пополудни продолжили путь лесами, возможно, той самой тропкой, которой давным-давно прошли Гэндальф, Бильбо и гномы. Оставив позади несколько миль, оказались на косогоре, прямо над Трактом, который давно уже повернул от струившейся в теснине реки и теперь петлял у подножий лесистых и поросших вереском холмов. Он уводил к броду и далеким горам.

Неподалеку от гребня Бродяжник показал хоббитам торчавший из травы камень. Приглядевшись, они различили на нем выветрившиеся знаки: то ли гномьи руны, то ли и вовсе неведомые письмена.

— Эге! — сообразил Мерри. — Никак тот камушек, под которым тролли свое золотишко прятали. Интересно, много ли осталось у Бильбо от его доли? А, Фродо?

Фродо тоже взглянул на камень и подумал о том, как было бы здорово, привези Бильбо домой только эти, совсем не опасные сокровища, с которыми к тому же так легко расстаться.

— Ничего не осталось. Бильбо все раздал, потому как богатство это своим не считал. Досталось-то оно ему от грабителей.

Спустились с косогора к лежавшему в длинных, спокойных тенях раннего вечера Тракту. Другого пути теперь не было: оставалось только шагать дорогой, да побыстрее. Вскоре горный отрог отрезал свет быстро клонившегося к западу солнца, а с вершин повеяло холодным ветром.

Уже начали высматривать подходящее место для ночлега, когда сзади донесся слишком уж памятный, наполнявший сердца ужасом звук — стремительный перестук копыт.

Все разом обернулись, но ничего не увидели — приближавшегося всадника скрывал поворот. Бродяжник и хоббиты устремились прочь с дороги: карабкались по поросшему вереском и черникой склону, пока не укрылись в густом орешнике. Внизу, футах в тридцати, смутно серела в быстро сгущавшихся сумерках полоса Тракта. Дробный цокот копыт близился, но хоббитам показалось, будто ветерок донес до них и другой звук — мелодичный перезвон маленьких колокольчиков.

— Не больно-то похоже на Черного Всадника, — прошептал, прислушавшись, Фродо.

Хоббиты кивнули, но чтобы успокоились — это едва ли. Похоже-то не похоже, но они так давно страшились погони, что теперь в любом звуке, а уж тем паче в конском топоте, им слышалась смертельная угроза. Однако Бродяжник подался вперед, припал ухом к земле, и лицо его просветлело.

Смеркалось, в кустах шелестел ветер. Бубенцы звенели все ближе, копыта стучали все громче, и вдруг из-за поворота вылетел белый конь в усыпанной мерцающими, словно звездочки, самоцветами сбруе. Плащ всадника вился позади, капюшон был откинут, золотые волосы, поблескивая, струились по ветру. Фродо почудилось, будто фигура конника светится изнутри, словно через тонкую кисею.

Бродяжник выскочил из укрытия и, проламываясь сквозь вереск, помчался вниз. Но еще раньше всадник взглянул наверх, туда, где прятались хоббиты, и резко осадил коня. Завидя Бродяжника, он соскочил с седла и устремился ему навстречу, восклицая:

— Ай новадуи, дунадэйн! Иэ хованнен!

Сердца хоббитов исполнились радости, ибо во всем Средиземье столь ясный, мелодичный голос мог принадлежать только эльфу. Он звучал отрадой для слуха, но в радостном приветствии угадывались нотки тревоги. Эльф заговорил с Бродяжником торопливо, как говорят о неотложном деле.

Вскоре Следопыт поманил хоббитов к себе, и они спустились на Тракт.

— Это Глорфиндел из дома Элронда, — представил эльфа Бродяжник.

— Привет тебе, — обратился Глорфиндел к Фродо. — Рад, что наконец тебя вижу. В Разлоге опасались за тебя, потому я отправился на поиски.

— В Разлоге! — возликовал Фродо. — Значит, Гэндальф уже дотуда добрался?

— Нет, — отвечал эльф, — во всяком случае его не было, когда я уезжал, девять дней назад. Элронд получил тревожные вести. Наши сородичи, странствующие за Барандуином, прознали, сколь плохи ваши дела, и немедля оповестили всех, кого могли. Нам сообщили о появлении Девятерых и странном исчезновении Гэндальфа: выходило, что ты пустился в дорогу, обремененный опасной ношей, без наставника и защитника. Даже у нас в Разлоге мало кому по силам в открытую противостоять Девятерым, но такие воины есть, и Элронд спешно разослал их на север, запад и юг. Он опасался, что, стремясь укрыться от погони, вы отдалитесь от дороги и можете заплутать в глуши.

Мне выпало наблюдать за Трактом: неделю назад я достиг моста через Митейтиль и оставил там знак. У моста затаились трое приспешников Саурона — они готовили засаду, но я прогнал их на запад. Потом встретил еще двоих: те умчались на юг. Отыскать ваш след мне удалось лишь два дня назад: я выяснил, что вы благополучно перешли мост, а сегодня приметил, где вы спустились с холмов. Но довольно разговоров, надо спешить. Раз уж мы вместе, двинемся Трактом, это позволит выиграть время. Пятеро где-то позади и как только нападут на ваш след, помчатся как ветер. А ведь есть еще четверо, и где они сейчас, мне неизвестно. Опасаюсь, как бы нам не столкнуться с ними у брода.

Пока Глорфиндел говорил, сгустились вечерние тени, и Фродо почувствовал, как им овладевает необоримая усталость. С тех пор как солнце стало садиться, глаза его вновь застило туманом, словно какая-то тень силилась скрыть от него лица друзей. А тут еще вернулась и боль в плече вместе с леденящим холодом. От неожиданно нахлынувшей слабости Фродо повело: не упал он лишь потому, что вовремя ухватился за руку Сэма.

— Мой хозяин ранен, ему плохо, — сердито проговорил Сэм. — Не может он так ездить — день без продыху, а теперь еще и ночь. Ему бы отлежаться да отдохнуть.

Фродо снова покачнулся. Глорфиндел поддержал хоббита и с тревогой вгляделся в его побледневшее лицо.

— Что случилось?

Бродяжник коротко рассказал о нападении под Выветренью и о поразившем Фродо ударе, после чего вручил эльфу рукоять вражеского кинжала — хоббиты и не знали, что он ее сохранил.

Коснувшись рукояти, Глорфиндел содрогнулся от отвращения, однако же рассмотрел внимательно.

— Здесь начертаны письмена, таящие в себе злобные чары, — промолвил он. — Для смертных они незримы. Сохрани эту рукоять, Арагорн, ее надо будет показать Элронду. Но будь осторожен, прикасайся к ней как можно реже. Увы, рану, нанесенную таким оружием, мне не исцелить. Сделаю все возможное, но нам тем более нужно торопиться. Какой уж тут отдых!

Эльф прощупал плечо Фродо чуткими пальцами, и его прекрасное лицо омрачилось: видимо, дела обстояли худо. Но хоббиту стало легче: боль приутихла, а от плеча к руке, отгоняя озноб, разлилось тепло. Дымка перед глазами развеялась, словно самый вечер вдруг просветлел. Теперь, когда он ясно видел лица друзей, у него прибавилось и сил, и надежды.

— Поедешь на моем коне, — заявил Глорфиндел. — Стремена я укорочу тебе по росту, а ты уж держись. И не бойся, он никогда не позволит упасть тому, кого понесет по моей просьбе. Бег его ровен и легок, а нагрянет опасность — так его не догонят даже черные скакуны врагов.

— Вот уж нет! — попытался возразить Фродо. — Это что ж выходит — я в Разлог поскачу, а друзей на погибель брошу?

Глорфиндел улыбнулся.

— Не думаю, что твоим друзьям будет грозить погибель, коли ты с ними расстанешься. Врагам они без надобности, охота за тобой идет и за твоей ношей. Вот в чем главная опасность.

Возразить было нечего. Фродо бережно усадили на белого скакуна, а большую часть поклажи хоббитов навьючили на пони. Налегке шлось веселее и гораздо быстрее, хотя за неутомимым эльфом все равно поспевали с трудом. Глорфиндел вел их за собой сначала в туманный вечерний сумрак, потом в безлунную, беззвездную ночь. Вел безостановочно, до самого рассвета. Пиппин, Мерри и Сэм к тому времени едва ковыляли, засыпая на ходу, и даже Бродяжник, похоже, осунулся от усталости. Фродо дремал в седле.

Когда эльф объявил наконец привал, хоббиты попросту попадали в придорожный вереск и мгновенно уснули. Им показалось, что Глорфиндел разбудил их, едва они успели сомкнуть глаза, однако солнце уже поднялось довольно высоко, а ночные туманы и облака рассеялись без следа. Эльф, похоже, отдыхать и не думал.

— Ну-ка, выпейте вот этого, — предложил он, наливая каждому по очереди некоего питья из кожаной, оправленной в серебро фляги.

Питье и по виду, и по вкусу более всего походило на самую обыкновенную воду, не было оно ни теплым, ни особо холодным, но, едва пригубив, хоббиты ощутили необычайный прилив сил. После бодрящего напитка даже черствый хлеб и сушеные фрукты — ничего другого не осталось — утолили голод получше самого сытного завтрака в родной Хоббитании.

Не отдохнув и пяти часов, двинулись дальше. Тракт казался нескончаемым, а Глорфиндел был неутомим и неумолим — за весь день он позволил сделать всего лишь один привал, да и то совсем коротенький. Зато к вечеру они отмахали миль двадцать и дошли до поворота, откуда дорога вела прямиком к броду. До сих пор Черные Всадники никак не давали о себе знать. Тому бы и радоваться, но Глорфиндел явно беспокоился: стоило хоббитам поотстать, он поджидал их с тревожным нетерпением и время от времени заговаривал с Бродяжником по-эльфийски.

Но чего бы ни опасались проводники, скоро стало ясно, что на этот день хоббиты свое оттопали: ноги уже подкашивались, и они не могли думать ни о чем, кроме отдыха. Боль донимала Фродо вдвое сильнее прежнего, а окружающий мир померк, превратившись в скопище призрачно-серых теней. Уж на что он боялся ночи, но теперь радовался и ей, надеясь, что хоть темень избавит его от тусклой пустоты.

Поднялись задолго до рассвета, толком не отдохнув и уж, конечно, не выспавшись. До брода еще оставались мили и мили, хоббиты поспешали изо всех сил, но на деле едва тащились — сил-то этих осталось всего ничего. А тут еще Глорфиндел нагнал страху.

— Подойдем к реке, там будет опаснее всего, — предупредил он. — Чует мое сердце: сзади нас настигает погоня с востока, а впереди, у брода, поджидает засада.

Хорошо еще, что Тракт шел теперь под уклон да по обочинам росла мягкая трава, отрада для истомленных ног. Ближе к вечеру Тракт неожиданно нырнул под темную сень высоких сосен, а потом спустился в глубокое ущелье с крутыми, влажными стенами из красноватого камня. Здесь стук копыт и звук шагов отдавались и множились эхом так, что невозможно было отделаться от ощущения, будто по пятам преследует целая орава конных и пеших. Внезапно впереди распахнулись светлые ворота: ущелье кончилось. Дальше дорога шла по открытому пологому склону — до брода оставалось не больше мили. За рекой круто вздымался бурый скалистый берег, по которому взбегала извилистая тропа, а дальше, один над другим, громоздились отроги и пики уходящих в бледные небеса гор.

Позади в ущелье все еще звучало эхо. Порыв ветра, просвистевшего в нижних ветвях сосен, в очередной раз донес стук копыт. Неожиданно Глорфиндел насторожился, прислушался и громко воскликнул:

— Фродо, скачи! Враг настигает!

Белый конь рванулся вперед. Хоббиты побежали по склону следом за ним. Эльф и Арагорн держались позади.

Уже на полпути к броду дальний перестук копыт обернулся грохотом, и из створа ущелья вылетел Черный Всадник. Он осадил коня и застыл на месте, покачиваясь в седле. Вслед за ним появился еще один. Затем третий, а под конец двое разом.

— Вперед! Скачи вперед! — велел Глорфиндел Фродо.

Но тот медлил: его охватило странное, необъяснимое нежелание спасаться бегством. Конь перешел на шаг, хоббит обернулся. Всадники высились перед входом в ущелье словно могучие черные изваяния, тогда как все прочее — и лес, и земля — словно отступило и расплылось в тумане. Хоббит вдруг осознал, что внимает безмолвному приказу остановиться. Нахлынула волна страха, но еще сильнее оказался гнев. Он выпустил узду и выхватил меч, вспыхнувший алым пламенем.

— Вперед! Спасайся! — кричал ему Глорфиндел, а потом, видимо, поняв, что до хоббита не докричаться, громко приказал коню по-эльфийски:

— Норо лим! Норо лим, Асфалот!

Белый конь сорвался с места и вихрем помчался к реке. В тот же миг черные скакуны устремились вниз по склону, а воздух огласил жуткий вой, тот самый, что на памяти Фродо наполнял ужасом леса Восточного Удела. Как и тогда, этот кошмарный зов не остался безответным: впереди послышались ответные завывания, и слева, из-за утеса, появились еще четверо Всадников: двое поскакали к Фродо, а двое бешеным галопом пустились к броду, чтобы отрезать хоббита от переправы. Ветер раздувал черные плащи, и казалось, будто всадники вырастают на глазах. Их пути должны были неминуемо сойтись. На полном скаку Фродо еще раз оглянулся через плечо. Друзей он уже не увидел, но не мог не подивиться тому, что расстояние между ним и преследователями не сократилось, а даже увеличилось. Но стоило посмотреть вперед, как едва зародившаяся надежда улетучилась: догнать его, может, и не догонят, но у брода перехватят, это уж точно. Теперь он отчетливо видел мчавшихся наперерез врагов: плащи и капюшоны откинулись, обнажив мертвенно-белые могильные одеяния. На головах холодно поблескивали шлемы, в иссохших руках — обнаженные мечи. Провалы глазниц полыхали холодным светом, а в пронзительном вое угадывался неодолимый, обращенный к нему зов. Фродо сковал ужас. Забыв и думать о мече, не имея сил даже и кричать, он зажмурился и бессильно припал к конской гриве. Ветер свистел в ушах, звяканье бубенцов слилось в единую протяжную ноту. Ледяное дыхание уже коснулось хоббита, его до костей пробрало могильным холодом, когда эльфийский конь сделал отчаянный рывок и вспышкой белого пламени промелькнул перед мордой черного скакуна. Под копытами коня вскипела вода, Фродо обдало брызгами, а спустя миг Асфалот уже вылетел на противоположный берег и поскакал вверх по тропе. Брод остался позади.

Так же, как и враги, но они не собирались отказываться от погони. Одолев крутой склон, эльфийский конь остановился, повернулся к реке и громко заржал.

У кромки воды по ту сторону черной линией выстроились Всадники — все Девятеро. Фродо опустил глаза, страшась увидеть их лица — мертвые и сулящие смерть.

«Не уйти! — с содроганием подумал он. — Переправиться им ничего не стоит. Разлог далеко, да и дороги туда я все равно не знаю. Загонят меня, загонят и затравят, как зайца!»

И тут на него снова обрушился молчаливый приказ стоять на месте. Как и в прошлый раз, сердце вскипело гневом, но сил противиться уже не было.

Неожиданно передовой Всадник пришпорил коня, направляя его в воду. Конь заартачился и вздыбился.

Неимоверным усилием воли Фродо выпрямился в седле и обнажил клинок.

— Убирайтесь! — крикнул он из последних сил. — Оставьте меня, убирайтесь в свой Мордор.

На миг Всадники приостановились, но Фродо и сам слышал, что в его слабом, срывающемся голосе нет и малой толики той уверенности и мощи, с какой повелевал в Заповедном Лесу и на Курганах Том Бомбадил. В ответ прозвучал хриплый, зловещий смех.

— Иди к нам, к нам! — призывали Всадники. — Мы вернемся в Мордор вместе с тобой.

— Убирайтесь! — теперь уже не крикнул, а пролепетал Фродо.

— Кольцо! Отдай Кольцо! — требовали замогильные голоса. Предводитель Всадников вновь пришпорил коня и на сей раз вынудил его вступить в воду. За ним последовали еще двое.

— Именем Элберет и прекрасной Лютиэн клянусь, — вымолвил Фродо, последним усилием поднимая меч, — вы не получите ни Кольца, ни меня!

Предводитель, добравшийся уже до середины реки, привстал на стременах и грозно воздел руку. Фродо онемел: язык его прилип к гортани, сердце едва не выскочило из груди. Клинок преломился и выпал из дрожащей руки. Асфалот с храпом вскинулся на дыбы. Казалось, в следующий миг первый из Всадников ступит на берег.

Но вдруг слух Фродо заполнился ревом неистового потока, увлекающего за собой валуны. Река вспенилась бесчисленными бурунами, и на гребне каждой волны хоббиту привиделся воин на белоснежном коне с пенистой гривой. Трех Всадников, уже одолевших более половины брода, попросту смело громыхающим водяным валом. Оставшиеся позади в страхе отпрянули.

Уже на грани меркнувшего сознания Фродо услышал отдаленные крики и различил позади оставшихся на том берегу врагов — или ему почудилось — могучую, окруженную ярким свечением фигуру. За ней смутно угадывались другие, крохотные в сравнении с величественным гигантом. Они размахивали красными факелами или головнями, огоньки которых едва пробивались сквозь стремительно затоплявшее мир серое марево.

Черных коней словно обуяло безумие. Не слушаясь седоков, они бросились прямо в поток, поглотивший их в то же мгновение. Отчаянное ржание скакунов и вой Всадников заглушил торжествующий грохот ярившихся волн. Падая с коня, хоббит успел подумать, что сейчас сгинет в ревущей стихии следом за своими врагами. Затем мир вокруг исчез: больше Фродо уже ничего не видел и не слышал.