Древний ужас. Сборник

Стейси Блейк [1] ИСТОРИЯ АЛЕКСАНДРА МАРВИНА

Начну с того, что я не автор, а лишь простой хроникер странной истории Александра Марвина. Как мне пришлось узнать ее — это само по себе могло бы составить целую историю, излагать которую у меня нет ни охоты, ни времени. Но я хотел бы, чтобы вы увидели героя моего рассказа таким, каким я видел его в первый раз: осунувшимся, бледным, как полотно, преждевременно состарившимся, безнадежно качающим головой и причитающим:

— Один, один! Несчастный человек! Зачем я спасся!

Я хотел бы, чтобы вы видели его, когда он, согнувшись и проливая горькие слезы, сидел на своей постели из папоротника в самом дальнем углу пещеры при свете наших факелов, с своими тусклыми, слезящимися глазами, устремленными на струйку воды, которая капля за каплей падала с каменной сырой стены напротив, и слышали, как он слово за словом рассказывал нам свою странную и невероятную историю.

Правда ли то, о чем гласит эта история, или нет, предоставляю судить вам.

Но если принять во внимание показания г-жи Блисс, экономки профессора Грегсби, горничной Алисы Бэнч и Сайлеса Тофета, исполнявшего обязанности метрдотеля за обедом — можно установить одно: был еще шестой член собрания.

В лаборатории профессора Грегсби было найдено пять трупов. Трое слуг спаслось.

Они слышали шум разгрома — «будто туда ворвалось какое-то ужасное, фыркающее и топающее ногами животное», как рассказывал Сайлес Тофет — крики жертв… но пока оставим это.

Кто был шестым членом общества, собравшегося у профессора Грегсби? Что сталось с ним? Очевидно, он не попал в число жертв Диттонской катастрофы, загадка которой не разгадана до настоящего времени.

Я говорю «до настоящего времени» вполне обдуманно. Ибо с настоящего момента ее можно считать разгаданной. Я убежден, что Александр Марвин был шестым членом собрания. Больше того, я безусловно верю его рассказу.

Покойный профессор Хэлиард Грегсби был если не популярной, то весьма выдающейся личностью в ученом мире. Его труды, особенно знаменитый трактат «Прошлое в настоящем», представляли большой интерес даже для неспециалистов.

Выдающееся положение профессора Грегсби, равно как и известность остальных четырех жертв, делает это событие особенно памятным в летописях современных катастроф.

Кроме профессора Грегсби, были д-р Харлей, выдающейся невропатолог, Смеддервик, знаменитый биолог, Артемус Биффен, популярный художник, и не менее популярный Бентлей Блэффингэм — известный импресарио, человек, который, по собственному признанию, мог быть импресарио кого угодно, от певца Карузо до дрессированной блохи включительно.

Тайна, окутывавшая их трагическую смерть, произвела мировую сенсацию. Какова была природа этого невероятно огромного и свирепого существа, появившегося, так сказать, из «ничего»? Может быть, оно было только плодом воображения, ибо первое упоминание о нем относится к моменту появления его в лаборатории профессора Грегсби, откуда неслось фырканье и топот, так образно, хоть и неопределенно, описанные свидетелями. Но если так, то что за существо напугало жителей Диттона, слышавших, дрожа от страха в своих постелях, как оно промчалось через их деревню?

Что за существо убило полисмена на портсмутской дороге, гналось за автомобилем от Григского луга до самого поворота на станцию Эшер, где оно, оставив преследование автомобиля, погналось за другим полисменом, которого тоже убило, после чего направилось через Гэмптонский двор и скрылось по направлению к Мольсейским лугам? Но предоставим слово Марвину.

— Меня зовут Александром Марвином, — начал он, — и если не считать того, что я единственный человек, видевший и переживший самую странную и самую ужасную трагедию, какую когда-либо видел свет, меня можно было бы причислить к разряду самых заурядных людей.

Так начал Александр Марвин свой рассказ, по временам прерывая его глубокими вздохами.

— Моя история, — продолжал он, — связана с именами профессора Хэлиарда Грегсби и остальных несчастных джентльменов, разделивших его судьбу. Но, за исключением Эдварда Харлея, я не знал никого из них, по крайней мере, до того рокового вечера, когда профессор Грегсби наглядно излагал свою теорию в связи с тем, о чем трактует его книга «Прошлое в настоящем», и на гибель себе и своим товарищам демонстрировал чудесные свойства витализирующих лучей.

Харлей и я были знакомы с детства, так как учились в одной и той же школе. Я был значительно моложе его и, будучи застенчивым и изнеженным мальчиком, не подходившим к грубым нравам общественной школы, часто пользовался его заступничеством и покровительством. Могу без преувеличения сказать, что я почти боготворил его. Когда после одного пережитого мною увлечения я впал в сильную меланхолию и, уступая настойчивым просьбам своего верного слуги, решил обратиться к врачам, естественно, что я обратился к своему старому школьному другу и покровителю, доктору Эдварду Харлею.

Годы, отделявшие нас от школьных времен, и слава, приобретенная Харлеем, не изгладили в нем памяти о нашей былой дружбе. Он приветливо встретил меня, и я так же легко, как и в старину, в моменты своих детских затруднений, рассказал ему обо всем недавно мною пережитом.

— Гм! — задумчиво сказал он, когда я окончил свой рассказ. — Значит, она бросила тебя?

Я утвердительно кивнул головой. Это была правда. Женщина, которую я любил, безжалостно бросила меня. Но я все еще продолжал любить ее…

— Гм! Ты нуждаешься в систематическом лечении.

Минуту или две он молча смотрел на меня, потом продолжал:

— Милый Дэклинг[2], — это мое старинное школьное прозвище, — пробовал ли ты развлечения: путешествия, театры и прочее? Нет? Ты говоришь, что не в состоянии забыть ее. Конечно, это очень трудно. Ты вечно находишься в одиночестве и беспрестанно думаешь о своем горе, тем самым создавая вокруг себя неблагоприятную атмосферу. Тебе необходимо культивировать в себе здоровое и целительное чувство общественности. Тебе надо бывать в обществе и найти для себя новые интересы.

Я попробовал было возразить ему, но он даже слушать не стал меня.

— Ты поселишься у меня, — продолжал он, — и скоро увидишь результаты моего лечения. За твоими пожитками мы пошлем завтра, а курс твоего лечения начнется сегодня же. Я возьму тебя с собою на обед к профессору Грегсби. Гений ли это, шарлатан или просто безумец — я не знаю. Но я уверен, что он развлечет тебя. Раз в месяц он устраивает у себя маленькие обеды, на которых с удивительной серьезностью ведутся разговоры на абсурднейшие темы. В последний раз там говорилось о «четвертом измерении в связи с астральным планом». Какая нелепость! Не правда ли?

Я коротко согласился, что это действительно нелепость (в то время я мог согласиться с чем угодно), и поспешно возразил, что профессор вряд ли будет рад незваному гостю. Но спорить с Харлеем было бесполезно.

Профессор Грегсби жил в Диттоне. При его доме, в котором помещалась лаборатория, был обширный сад, спускавшийся до самой реки.

Вопреки моему опасению, хозяин дома ничего не имел против моего присутствия. Очевидно, Харлей телеграфировал или телефонировал ему обо мне. Я был встречен профессором и его гостями с достаточной любезностью, чтобы чувствовать себя более или менее сносно.

Обед был подан вскоре после нашего прибытия. Разговор, который велся за ним, насколько мне помнится, мало отличался от обыкновенных застольных разговоров. Только после того, как мы отправились в курительную комнату и закурили свои трубки, он перешел на более серьезные темы.

Как совершился этот переход — я не заметил, так как был слишком поглощен своими печальными мыслями. Я отвлекся от них и стал прислушиваться к разговору лишь тогда, когда Смеддервик начал особенно страстно что-то доказывать. Он нападал на содержание последней книги профессора Грегсби. Я уже упоминал о ней. Это — «Прошлое в настоящем».

— Если бы это оставалось только теорией, — говорил он, — я, конечно, ничего не стал бы возражать. Но когда вы имеете смелость — да, именно смелость, Грегсби, — ожидать, что мы поверим…

Я припоминаю, как в разговор вмешался импресарио Блэффингэм, напомнивший, что на настоящем собрании они условились говорить о Марсе.

— О каналах, господа, о вероятной природе марсиан, если таковые существуют…

— Совершенно верно, — спокойно прервал его профессор Грегсби, — мы действительно собирались говорить о Марсе. Но если вы ничего не имеете против — мы отложим разговор о Марсе до другого раза и продолжим наш спор. Я совсем не предполагал, что мои исследования приведут к таким результатам.

— Вы утверждаете, что действительно испытали и проверили свои так называемые «факты», — вмешался Смеддервик.

— Да, — спокойно ответил Грегсби, — и, если нужно, я могу подтвердить это своим честным словом.

Смеддервик что-то проворчал, но не стал дальше спорить.

— Конечно, — продолжал профессор, оглядываясь кругом, — вы все читали мою книгу? Она вышла в свет недели три тому назад.

Все, за исключением Блэффингэма, читали ее. Блэффингэм объявил, что был очень занят, «бегая», по его собственному выражению, «по всей Европе» за какой-то знаменитой певицей с целью заключить с ней контракт на несколько ее выступлений в опере «Ромео и Джульетта».

В этом месте Марвин прервал рассказ, вспомнив о своем несчастье, и прошло некоторое время, прежде чем нам удалось снова вернуть его к нему. Здесь вышел невольный пропуск, так как Марвин возобновил рассказ с того момента, когда профессор Грегсби проводил аналогию между пространством и временем.

— Приведенные им аргументы, — продолжал Марвин, — показались мне весьма убедительными. Все, что может быть измерено, должно иметь свое протяжение… Я сам читал книгу профессора Грегсби. Быть может, это помогло мне понять его теорию. Безусловно, оно также помогло в этом товарищам Грегсби, за исключением Блэффингэма, понявшего ее, по его словам, без чтения книги. Даже Смеддервик соглашался с логичностью этих аргументов. Суть утверждения профессора Грегсби, насколько я мог понять, заключалась в следующем: можно, будучи поставленным в надлежащие условия, наблюдать предметы во времени и перемещаться в нем точно так же, как мы наблюдаем предметы в пространстве и перемещаемся в нем.

— А каковы эти «надлежащие условия»?

Марвин убежден, что этот вопрос был задан Блэффингэмом.

— Эти условия заключаются в том, что наши чувства должны быть приближены к «протяжению времени». Время, как я уже сказал, по аналогии с пространством имеет свое особенное протяжение, — ответил Грегсби и продолжал объяснять, что мы — существа, ограниченные в восприятии вещей и в свободе передвижения, так сказать, одной стихией.

Это вызвало чье-то замечание, что часы — вещь, относящаяся ко времени, и между тем, мы без всяких «надлежащих условий» можем наблюдать за их стрелками и перемещаться за ними. Биффен поспешил загладить это неудачное вмешательство.

— Следовательно, будучи поставлены в эти условия, мы получим способность перемещаться из настоящего в прошлое и будущее?

Грегсби ответил, что его исследования еще не зашли так далеко и пока ограничились только прошлым. Относительно будущего он надеется со временем тоже добиться успеха, если ему удастся открыть известные световые лучи.

— Световые лучи? — спросил Смеддервик.

Грегсби начал говорить о световых лучах.

— Как всем известно, — говорил он, — бывают видимые и невидимые световые лучи. К световым лучам, воспринимаемым нашими чувствами, приспособлены все пространственные существа. Эти лучи освещают нам «пространственное протяжение». Вторые же… — Здесь он остановился.

— А вторые? — спросил Смеддервик.

— Назначением или функцией света является «освещать», — продолжал Грегсби. — Видимые световые лучи освещают видимый мир или то, что мы условились называть «пространственным протяжением». Вполне логичным будет допущение, что невидимые лучи освещают невидимый мир…

— Или, другими словами, то, что мы условились называть «временным протяжением»? — спросил мой друг Харлей.

— Совершенно верно. Или четвертое измерение, если вы предпочитаете этот термин. Или, если хотите, астральный план.

— Все эти разноназванные, но, очевидно, тождественные измерения, планы и прочее, — насмешливо сказал Смеддервик, — вместе с невидимыми световыми лучами позволяют нам предполагать все, что угодно…

Все с большим возбуждением заговорили разом.

— Призраки! Тени! — кричал кто-то.

— Господи! Я уверен, что они существуют! — слышался голос Блэффингэма.

Харлей и Смеддервик тоже говорили что-то в этом роде.

Весь этот шум покрыл голос профессора Грегсби.

— Повторяю, — спокойно говорил он, — я открыл и могу применять особые невидимые световые лучи, освещающие ту часть «протяжения времени», которую мы относим к прошлому. Кроме того, я могу тем или иным способом направить эти лучи куда захочу — на десять, сто, тысячу, сотни тысяч лет назад. Как уже было сказано, я усовершенствовал свой первый примитивный аппарат, и мы можем видеть существа, принадлежащие времени, существа прошлого. Мы можем воссоздать все, как оно было в тот промежуток времени, на который мы направим эти лучи.

— И эти существа будут словно призраки! — воскликнул Биффен.

— Да, словно призраки. Как я уже высказался в своей книге, случайные спектральные или относящиеся к призрачным явления, иногда и наблюдаемые людьми, по всей вероятности, обусловливаются частичным проявлением невидимых световых лучей, показывающих нам в каком-нибудь повторяющемся действии явления, некогда имевшие место в прошлом.

— Теперь, — прервал себя Грегсби, — я хочу обратить ваше внимание на следующее: я говорил о нас, как о пространственных существах. Но наряду с этим я употреблял термин «существа настоящего», термин, относящийся к «временному протяжению». Этим я не противоречил себе. Я должен обратить ваше внимание на то, что эти два протяжения не совсем разделены. В известном пункте вечно меняющегося настоящего они пересекаются. Это и заставило меня произвести некоторые исследования, результаты которых я намерен сейчас продемонстрировать перед вами.

С этими словами он поднялся среди всеобщего молчания, в продолжение которого глаза всех были устремлены на него, и пригласил всех присутствовавших последовать за ним.

Марвин помнит, что последовал за остальными в комнату, которая служила профессору Грегсби лабораторией. Он не мог подробно описать ее, но помнит, что это была длинная, задрапированная черным комната, в одном конце которой стоял аппарат, сделанный из блестящего, похожего на серебро металла и имевший вид волшебного фонаря с целой системой рычагов. Все сели. Профессор Грегсби занял место у аппарата. Дальше Марвин помнит только то, что все погрузилось в глубокий мрак.

— Ну, а потом? — спросил я. Но Марвин, казалось, забыл, что рассказывает свою историю. Наконец он снова заговорил.

— Было темно… темно… Об этом я говорил?

— Да, — ответил я.

— Темно… Стоял непроглядный мрак… Грегсби объяснил, что когда он осветит невидимыми лучами известную часть пространства, тогда можно будет увидеть то, что происходило в ней в тот промежуток времени, на который направлены эти лучи.

После этого появилось подобие экрана с серой туманной поверхностью, освещенной слабым светом. Грегсби спросил, в какую эпоху прошлого они хотели бы заглянуть.

— Как можно дальше, — быстро ответил Блэффингэм, — этак тысяч на сто лет назад.

Это, очевидно, настроило известным образом воображение присутствующих, и все поддержали просьбу Блэффингэма.

Послышалось щелканье, точно нажали какой-нибудь рычаг, и внезапно перед ними открылась большая полукруглая стена тростника, который был так высок, что скрывал от зрителей небо. На переднем плане было небольшое открытое место болотистого характера.

В продолжение нескольких минут они смотрели на открывшуюся перед ними картину, но она оставалась неизменной.

Биффен высказал мысль, что следует переместить фокус лучей на другой период, но Грегсби сказал:

— Нет, подождем еще.

Внезапно какое-то большое крылатое существо опустилось на открытое болотистое пространство. Все увидели, что оно похоже на летающего дракона со злой, заканчивавшейся длинным клювом головой и огромными, имевшими вид кожаных, крыльями. В общем, существо имело в высшей степени отвратительный вид.

— Птеродактиль, — высказал я свое предположение.

— Да, — сказал Марвин, — и Смеддервик назвал его так.

Дальше он рассказал, что в когтях птеродактиля было мертвое тело какого-то небольшого пушистого существа, которое чудовище начало пожирать с удивительно отвратительной манерой.

В продолжение нескольких минут они смотрели на это ужасное зрелище, испытывая отвращение, смешанное с любопытством. Вдруг птеродактиль прекратил свой обед, расправил крылья, прянул в воздух и скрылся из вида. Очевидно, он был чем-то напуган.

Вдруг в середине болотистого места, куда спускался птеродактиль, появилось волосатое, обезьяноподобное существо с острыми ушами, которыми оно шевелило, бросая по сторонам пугливые взгляды. Это существо стояло согнувшись и жадно пожирало кровавые остатки брошенной птеродактилем добычи.

Но вот обезьяноподобное существо бросило остатки пиршества птеродактиля и, оглянувшись через плечо, убежало. Едва оно скрылось из виду, как появилось другое такое же существо, которое несло в руках большую сучковатую палку. Это был самец.

С яростным жестом он бросил свою палку вслед убегавшей самке, потом подобрал дважды брошенную добычу птеродактиля и медленно пошел за самкой, грызя на ходу свою находку.

Это были первобытные люди…

Ждать новых явлений пришлось недолго.

Внезапно на узкой тропинке, которая шла через густую чащу тростника, показалось новое обезьяноподобное существо. Оно проявляло признаки крайнего беспокойства и вдруг в ужасе шарахнулось в сторону. Вслед за ним показалось десятка два таких же существ, бежавших в разных направлениях. Прежде чем они скрылись, два или три из них подошли так близко к нам, что можно было ясно рассмотреть их искаженные страхом лица. Некоторые из них были вооружены подобием топоров, другие держали в руках целые пучки копий, но многие были без оружия, которое, очевидно, где-то бросили. Когда они скрылись, тростниковая стена пришла в такое сильное волнение, будто сквозь нее проносилась сильная буря.

Сперва из волнующегося тростника показалось, очевидно, отставшее обезьяноподобное существо, потрясавшее в бессильной ярости единственным своим оружием — маленьким копьем. За ним выкатилось чудовищное животное, имевшее, по словам Марвина, вид носорога, но такого носорога, какого еще не видел ни один человек. Оно было необычайно огромных размеров — больше самого огромного слона — с тремя большими рогами на носу и с подобием гребня вокруг шеи. Оно остановилось, как вкопанное, у самого края тростниковой заросли так, что его передние ноги были на открытом месте, а задняя часть туловища оставалась в тростнике.

Чудовище медленно ворочало головой, яростно сверкая своими маленькими, как у свиньи, глазами. Все присутствовавшие смотрели на него, затаив дыхание и храня глубокое молчание. Вдруг тишину нарушил голос профессора Грегсби.

— Блэффингэм! — вскричал он. — Глупец! Что вы делаете?

К нему присоединились другие голоса. Марвину казалось, что он слышал шум борьбы. Но он был так поражен видом чудовищ, что плохо разбирался в том, что происходило около него.

Он слышал спорящие голоса и среди них голос Блэффингэма, который кричал:

— Этот уж не уйдет от нас! Нет, не уйдет!

Почти одновременно произошли две вещи.

Марвин видел, как что-то мелькнуло в воздухе, и маленькое копье вонзилось в правый глаз чудовища.

В этот самый момент послышался полный ужаса голос профессора Грегсби.

— Господи! Что вы сделали!

Вслед за тем чудовище ринулось прямо вперед… Комната погрузилась во мрак.

Топот, хрюканье и фырканье чудовища, нестерпимое зловоние, крики умирающих людей…

Дальше Марвин не мог говорить.

В музее естественных наук Южного Кенсингтона стоит гигантский скелет, найденный на лугу недалеко от слияния Аймбера и Моля. Этот скелет был найден в день загадочной катастрофы. Полное научное описание его вместе с изложением обстоятельств, при которых он был найден, находятся на дощечке, помещающейся в его ногах. На его трех страшных рогах торчит скелет лошади. Но в момент открытия этих останков допотопного животного сама лошадь не была скелетом.

В ее теплое, истекающее кровью тело были вонзены рога гигантского скелета.

Другая странная вещь:

От развалин лаборатории профессора Грегсби по всей дороге вплоть до того места, где был найден скелет, можно было легко различить отпечатки ног огромного зверя. Они несомненно принадлежали живому зверю, но именно такому, каким был много, много лет тому назад скелет. Еще одна странная вещь: в правой глазной впадине скелета застряло маленькое копье с кремневым наконечником…

Ученые до сих пор не разгадали Диттонской загадки. Быть может, прочитав историю Марвина, они придут к какому-нибудь заключению.

Что касается меня, у меня есть своя собственная теория. Я полагаю, что Блэффингэм, будучи охвачен безумным желанием доставить себе, как импресарио, представителя седой древности, пустил в ход «витализирующие лучи» профессора Грегсби и оживил чудовище.

Остальное само собой понятно. Вот и вся история Марвина. Дальнейшая его судьба вряд ли интересует читателя.