Глава первая. ЧУЖЕСТРАНЦЫ

Буря бушевала в полную силу. Штормовые валы, разбиваясь о скалы, перехлестывали через риф, под защитой которого обычно стояли рыбацкие лодки. Но обитатели Варка заранее знали о приближении шторма, ибо никто так не разбирается в изменениях погоды, как те, чья жизнь зависит от ветра, моря и рыбацкой удачи. И потому у рифа не осталось ни людей, ни лодок, кроме выброшенного волной на берег приземистого баркаса Оманда и самого Оманда, заботливо осматривавшего его.

Однако тем утром на залитый водой берег пришел не один Оманд, потому что буря, способная лишить рыбаков их жалкого достояния, могла также и обогатить их, и жители Варка — те, кто обладал резвыми ногами и острым зрением, столпились на песке, ожидая, не бросит ли прибой к их стопам какого-нибудь подарка.

Порой после шторма оставался янтарь, и эта находка была поистине драгоценной. Один раз Дерек обнаружил пару золотых старинных монет, и Эфрина, Мудрая Женщина, взглянув на изображения на них, определила, что это работа Древних. Дерек тут же отнес их в кузницу и переплавил в слиток, дабы изгнать из доброго металла всякие следы чародейства.

Море постоянно выбрасывало плавник и водоросли, из которых женщины делали краску для теплой одежды, и причудливые раковины, служившие игрушками детям. Иногда прибой приносил обломки кораблей, никогда не виданных жителями Варка, кроме тех, кому удалось побывать в гавани Джорби, потому что морские суда никогда не заходили в уединенную, окруженную рифами бухту.

На сей раз море принесло людей. Поначалу рыбаки, стоявшие на берегу, сочли носимую волнами лодку пустой, но потом углядели, что в ней что-то шевелится. Но у лодки не было весел. И когда жители Варка стали звать и махать руками, им никто не ответил.

Решение принял кузнец Калеб. Он скинул одежду, обвязался канатом и поплыл к лодке. Добравшись до нее, он знаками дал понять, что там — люди, и закрепил канат, чтобы лодку можно было подтянуть с берега.

Их было двое. Женщина сидела, привалясь к борту. На ее измученное лицо падали спутанные волосы, и она все время слабо двигала рукой, точно пытаясь отбросить эту завесу с глаз. Мужчина лежал без движения, и на виске у него темнела открытая рана, поэтому сперва решили, что он мертв. Но Эфрина, призванная как знахарка, распахнув его мокрую рубаху, уловила биение сердца и сказала, что ни море, ни злая судьба не забрали его жизни. И мужчину перенесли в жилище Эфрины так же, как и женщину, которая была словно бы в забытьи, не слышала обращенных к ней слов и все пыталась откинуть волосы с лица, глядя перед собой неподвижными расширенными глазами.

Так чужестранцы попали в Варк, да там и остались, хотя и были по-прежнему чужими. Мужчина, похоже, сильно изменился после ранения. Поначалу он был подобен ребенку, и женщина кормила и обихаживала его, подобно тому, как мать лелеет малое дитя.

Покрой их одежды, грязной и пропитанной морской солью, был неизвестен в Варке, а женщина не походила видом ни на кого из известных рыбакам людей. Эфрина поначалу утверждала, будто язык их ей незнаком, однако выучила его довольно скоро. И с тех пор стала избегать разговоров о тех, кого приняла в своем доме, и уклонялась от расспросов жены старейшины Гедиты и прочих женщин, точно стремилась укрыть какую-то тайну, одновременно притягивающую и страшащую ее. Тогда женщины Варка стали донимать разговорами своих мужчин, и кончилось это тем, что Оманд направился в дом Эфрины, чтобы по праву старшего над общиной спросить чужеземцев об их именах и намерениях, дабы доложить их лорду Лейлерду, во владениях которого располагался Варк. Дело было в год Саламандры, еще до великой войны, до прихода захватчиков. Жизнь в Хай-Халлаке текла мирно, и страна твердо блюла законы, особливо на побережье, где поселения основаны были с давних времен.

Чужеземец сидел, греясь на солнцепеке. Лоб его пересекал огромный свежий шрам. Сам же он был красив, с черными волосами и правильными чертами лица, совершенно отличного от облика обитателей Долин. Он был высок и строен, но руки его бессильно лежали на коленях, и Оманд заметил, что на них не было и следа от мозолей, какие оставляют весла. Похоже, ему прежде никогда не приходилось жить тяжким трудом. Он встретил Оманда открытой и ясной улыбкой, и что-то заставило Оманда так же улыбнуться ему в ответ, словно собственному сыну. И Оманд сразу же подумал — о чем бы ни болтали местные сплетницы, о чем бы ни спорили мужчины за вином, нет никакого зла в этом несчастном чужаке, и он, старейшина, придя сюда, понапрасну тратит время.

В то же мгновение дверь приоткрылась, и в проеме Оманд разглядел лицо женщины, явившейся из волн морских вместе с улыбающимся незнакомцем. И хотя Оманд был человек простой, и вдобавок всегда обремененный множеством забот, занимавших все его мысли, при виде этого лица что-то дрогнуло в глубине его сознания.

Женщина, как и ее спутник, была стройна и черноволоса, почти одного роста с Омандом. Ее узкое, исхудавшее лицо никто бы не назвал красивым, но, однако, было в этом лице нечто такое…

В свое время, при утверждении в старшинстве, Оманду пришлось побывать в парадном зале замка Вестдейл и повидать Владетеля Долины и его госпожу во всем блеске их власти и могущества. Но чужестранка, на которой не было ни перстней, ни ожерелий, ни золотых бубенцов, украшающих волосы, а лишь грубое, дурно сидящее платье, перешитое из одежды Эфрины, внушала ему более сильный почтительный трепет, чем вся роскошь Вестдейла. Он сразу понял, что виной всему ее глаза — он не мог определить их точного цвета, знал только, что они Темные и чересчур большие для ее худого лица, и на их дне…

Не размышляя больше, Оманд сдернул вязаную рыбацкую шапку и протянул руку с раскрытой ладонью, как приветствовал он владычицу Вестдейла.

— Мир тебе, — женщина говорила тихо, хотя в ее словах слышалась сдержанная сила. Она отошла в сторону, пропуская Оманда в дом.

Эфрина сидела на низкой скамеечке у очага. Она не встала и не встретила гостя, предоставив делать это чужестранке, будто именно та была хозяйкой дома.

На столе ожидали гостя праздничный рог с добрым вином и блюдо, полное свежих лепешек. Незнакомка, соблюдая обычай, протянула руку, и ее тонкие холодные пальцы легко коснулись обгоревшей на солнце руки Оманда. Она подвела его к столу, сама же села напротив.

— Позволь от всего сердца поблагодарить тебя и твой народ, старейшина Оманд, — произнесла она в то время, пока он пил вино, с неожиданным ощущением радости, что посреди странного и неясного попалось нечто вполне понятное. — С вашей помощью мы обрели второе рождение. Дар этот воистину велик, и теперь мы перед вами в долгу. И ты вправе ждать подобающей платы.

Так что он не успел задать вопроса, с которым сюда шел. Здесь, подобно владетельному лорду, распоряжалась она, однако он вовсе не был обижен, а принял это, как нечто само собой разумеющееся.

— Родом мы из-за моря, — сказала она. — Там сейчас приходится тяжко, слышен лай псов войны. И наступил миг, когда мы оказались между смертью и бегством. Поскольку есть возможность спастись, смерть по своей воле никто не выбирает. Мы поднялись на корабль, чтобы уплыть в другие края. Вдоль наших побережий в собственных городах живет народ сулкаров. От них мы узнали о вашей стране. Мы поплыли на их корабле, но… — она неожиданно запнулась, разглядывая свои длинные пальцы, — началась сильная буря, не пощадившая нашего корабля. Когда мой господин садился в лодку, рухнула мачта и ударила его. Однако судьба смилостивилась, — ее пальцы, лежавшие на столе, задвигались, сложившись в какой-то знак, и от внимания Оман да не ускользнуло, что Эфрина вздрогнула и глубоко вздохнула, — и он упал на меня. Однако больше никто не сумел добраться к нам, и нас носило волнами, пока мы не встретились с вами. Признаюсь честно, вместе с кораблем погибло все наше достояние. У нас нет ни имущества, ни родных. Мой господин выздоравливает и, хотя ему приходится всему учиться заново, как ребенку, он делает большие успехи. Скорее всего, нам никогда не удастся вернуть того, что отнято морем, и все же он будет в силах выполнять любую мужскую работу. Что до меня — можешь спросить у вашей Мудрой. Я владею некоторыми способностями, подобными тем, что есть у нее, и они к твоим услугам.

— А… возможно, вам лучше отправиться в Вестдейл?

Она отрицательно покачала головой.

— Море доставило нас сюда, и здесь, бесспорно, кроется некая цель, — она снова сделала над столом непонятный знак. Почтение Оманда усилилось, ибо он понимал теперь, что она подобна Эфрине, но много могущественней, и ему было ясно, почему Эфрина держится с ней, как прислужница. — Мы останемся здесь.

И Оманд решил ничего лорду Вестдейла не сообщать, а поелику ежегодный налог был уже уплачен в гавани Джорби, слуги лорда в деревне не появлялись. Первоначально женщины сторонились пришельцев. Однако, когда чужестранка помогла Олебе в столь тяжких родах, что все были уверены, будто ребенку не покинуть живому лона матери, тогда отчуждению пришел конец. Благодаря зелью из трав, которое приготовила пришлая женщина, и рисункам заветных рун на животе роженицы, Олеба и младенец остались живы. Правда, никто из деревенских не держался с чужестранкой столь же доверительно, как с Эфриной, ибо она все же была не их роду-племени. Называли ее всегда леди Ольсивия и так же почтительно относились к ее мужу — Труану.

А тот и в самом деле выздоровел и, когда окончательно окреп, начал ходить в море с рыбаками. Он научил их по-новому плести сети, и улов у них увеличился. Еще он посещал кузню. Там он работал со слитком металла, найденным в горах, и выковал себе меч. С ним Труан постоянно упражнялся, будто в будущем от этого много зависело.

В холмы леди Ольсивия и Труан ходили часто, причем туда, куда люди Варка ни за что бы не пошли. Там паслись полудикие овцы, ценимые ради шерсти, бродили олени и другая дичь, служившая охотникам славным дополнением к рыбе. Но кроме этого, там сохранились следы Древних.

В ту пору, когда народ Варка пришел в эту страну из южных краев, она не была пуста. Правда, Древних оставалось совсем мало — большинство ушли неизвестно куда, а прочие вели небольшую торговлю с переселенцами, держась уединенных мест, и редко кому удавалось их увидеть.

Достойно удивления, что Древние не представляли собой единого народа, подобно людям Хай-Халлака. Иные из них были чудовищами, но другие, как правило, не были уродливы, однако людей продолжали чуждаться все сильнее.

После их ухода сохранились места Власти, где они некогда строили свои укрепления. И люди их всегда сторонились, чувствуя, что нельзя будить древнее молчание, а если в таких местах громко смеяться или дерзко вопрошать, ответить может тот, от кого ответа лучше не получать.

В некоторых местах магия или заклятья сохраняли свою силу, поэтому проникать туда решались лишь самые отважные либо отчаянные люди. Поговаривали, что некоторым из них везло и исполнялись их сокровенные желания, но всегда оказывалось, что удача, в конечном счете, оборачивалась несчастьем.

Такое место было среди холмов Варка. Охотники и пастухи старались избегать этого места, но бывало, что им приходилось забредать туда или следом за заблудившейся скотиной, или в погоне за дичью. Правда, ничего дурного с ними там не случалось, только внезапно их нутро пронизывало чувство стыда, словно они потревожили покой тех, кого нельзя беспокоить.

Это было пространство, огороженное невысокими, чуть ниже человеческого роста стенами, образующими фигуру звезды с пятью лучами. Посредине его стоял камень пятиугольной формы, напоминающий алтарь. В каждом из лучей звезды был насыпан песок различного цвета: красный, голубой, серебристый, зеленый и, наконец, золотой. Внутри ограды, похоже, вечно стояло безветрие, и песок выглядел так, будто его насыпали совсем недавно. Снаружи ограды располагалось нечто вроде заросшего, одичавшего сада. Раза три или четыре его посещала Эфрина в поисках трав. Она-то и привела впервые сюда чужестранцев, а после они уже ходили одни, но чем занимались, никто не знал.

Из одного подобного похода Труан и принес тот самый слиток, из которого выковал себе меч. Потом он снова принес слиток и изготовил из него кольчугу. Работал он так искусно, что Калеб и другие жители деревни, наблюдавшие за ним, только дивились, как умело вытягивает он стальную нить и скручивает ее в кольца. За работой он всегда что-то пел на непонятном языке, а сам при этом, казалось, находился в глубоком сне.

Когда он трудился в кузне, туда нередко заходила леди Ольсивия. Она смотрела на него, и руки ее сжимались, словно в каком-то тайном усилии. Глаза ее наполнялись печалью, и она, понурившись, покидала кузню, точно предвидя нечто неизбежное, несущее в себе зерно изначального зла. Но она никогда ни словом, ни делом не препятствовала своему мужу в его трудах.

Однажды ночью, в начале осени, она поднялась с постели до восхода луны и, подойдя к Эфрине, прикорнувшей в своем углу, коснулась ее плеча. Труан не проснулся, когда они вышли из дома и двинулись вверх по тропе. В то время, как они достигли вершины, появилась луна, осветившая им дорогу.

Впереди шла леди Ольсивия, за ней следовала Эфрина. У каждой из них в одной руке был сверток, а в другой — ясеневый прутик, очищенный от коры и серебрившийся в лунном свете.

Они пересекли одичавший сад. Госпожа перебралась через ограду. Ее ступни отпечатались на серебристом песке. Эфрина двигалась за ней, ступая точно след в след. Так они добрались до пятигранного алтаря. Эфрина извлекла из своего свертка красивые фигурные свечи, от которых шел запах сухих трав, и установила по одной в каждом углу алтаря. Тем временем госпожа развязала свой сверток, вынула деревянную чашу, грубо сработанную явно непривычной к подобной работе рукой. Верно — леди Ольсивия собственноручно вырезала ее в тайне от всех. Она поставила чашу в центре пентаграммы и принялась сыпать в нее по щепоти песка из каждого луча звезды. Серебристого песка она бросила двойную долю. Песок заполнил чашу до половины. Затем она сделала знак Эфрине — до поры они действовали молча, чтобы не потревожить тишины. Тогда Мудрая стала разбрасывать вокруг чаши пригоршни белого порошка. Наконец леди Ольсивия заговорила.

Она позвала и получила ответ. Из тьмы ударило белое пламя, и белый порошок занялся огнем, который был так ярок, что Эфрина вскрикнув, зажмурилась, чтобы не ослепнуть. Но госпожа неподвижно стояла и пела. И пока она продолжала петь, пламя полыхало, хотя питавшего его порошка уже не было. Снова и снова повторяла она определенные слова своего заклинания, затем воздела руки и, когда уронила их, пламя погасло.

Однако теперь на алтаре вместо чаши стоял сиявший серебром кубок. Госпожа схватила его, быстро обернула тканью и прижала к себе, как бесценное сокровище, что было дороже ей не меньше жизни.

Свечи догорели, но нигде на камне не было видно потеков воска. Поверхность камня оставалась чистой.

Женщины двинулись обратно. Перелезая через стену, Эфрина обернулась и увидела, что по песку пробежала рябь, уничтожившая их следы.

— Исполнено, исполнено, как должно, — устало произнесла госпожа. — Осталось лишь подождать конца…

— Желанного конца, — робко вставила Эфрина.

— Их будет двое.

— Да…

— Да, за двойное желание платят вдвойне. Мой господин получит сына, который, по приговору звезд, будет во всем подобен ему. Но доля защитницы выпадет ей…

— А цена, госпожа моя?

— Цена тебе известна, подруга моя и мудрая сестра.

Эфрина замотала головой:

— Нет!

— Не спорь — ведь мы вместе гадали на рунах. Приходит время, когда одна должна уйти, а другая заступить на ее место. Раньше наступает это время или позже — для благой цели не имеет значения. За моим господином будет кому присмотреть. И не гляди на меня так, лунная сестра. Мы обе знаем, что подобные нам уходят, оставляя за собой двери открытыми, пусть слабые глаза этого мира их не различают. Моим уделом должна стать радость, а не горе!

Лицо леди Ольсивии было, как всегда, спокойным и грустным, но когда она с кубком в руках входила в дом, от него исходило словно некое сияние, невыразимая красота.

Она наполнила кубок отборным из лучших вин Эфрины, подошла к постели своего мужа и положила руку ему на лоб. Он проснулся. Она улыбнулась и что-то произнесла на своем родном языке. Труан улыбнулся в ответ и до половины осушил кубок. Остальное допила леди. Он протянул к ней руки и она приникла к нему. Все свершилось, когда луна покидала небо, сменяемая первыми лучами рассвета.

Беременность госпожи вскорости стала заметна, и деревенские женщины, перестав бояться, охотно беседовали с ней о том, что помогает женщинам в тягости. Леди Ольсивия отвечала им ласково, а они несли ей небольшие подарки: полосу мягкой шерсти, чтобы обернуть живот, или еду, полезную при беременности.

Госпожа больше не ходила в холмы, а занималась хозяйством или молча лежала, уставившись в стену, как будто видела нечто, не замечаемое другими.

Труан же постепенно все больше объединялся с деревенской общиной. Вместе с Омандом он ездил в Джорби для уплаты ежегодного налога и продажи местных товаров. Вернувшись, Оманд с восторгом повествовал, как славно Труан сторговался с сулкарами, добившись самого большого барыша за все прошлые годы.

Настала зима, и люди предпочитали не покидать своих жилищ, кроме как в праздник Конца Года. В ту ночь женщины бросали в костры омелу, а мужчины — остролист, дабы приходящий год Морского Змея оказался счастливым.

Раннюю весну сменило лето, а в деревне это время рождения детей. Все роды принимала Эфрина, но леди Ольсивия больше не сопровождала ее, и те из женщин, кому удавалось ее увидеть, только головами качали, потому что по мере того, как тело леди наливалось тяжестью, лицо все больше худело, руки стали тонкими, как прутики, и передвигалась она с трудом. Но, несмотря на это, леди Ольсивия улыбалась и выглядела всем довольной. Ее муж тоже был по-прежнему весел и не замечал, как изменилась жена.

Ее время пришло лунной ночью, столь же ясной, как и та, когда они с Эфриной вызывали Силы у каменной звезды. Произнося древние заклинания, Эфрина чертила особыми красками руны на животе роженицы, затем на ладонях, ступнях, а напоследок, на лбу.

Ей пришлось долго и тяжело потрудиться, но в конце концов послышался плач двух новорожденных — мальчика и девочки. Госпожа, ослабевшая настолько, что не могла приподнять головы, взглянула на Эфрину, и та быстро приблизилась к ней с серебряным кубком в руке. Она плеснула туда чистой воды и поднесла его госпоже. Леди Ольсивия с огромным трудом подняла правую руку и окунула пальцы в воду, а потом коснулась ими девочки, которая уже не плакала, а молча смотрела на мать странным, почти осмысленным взглядом, будто понимала значение происходящего.

— Эйдис, — произнесла леди Ольсивия.

Лорд Труан стоял рядом, и в его лице читалось какое-то ужасающее сознание того, что его всегдашней беспечности пришел страшный и бесповоротный конец. Он тоже омочил пальцы в воде, дотронулся до вопящего и барахтающегося мальчика и сказал:

— Эйнин.

Так им были даны имена, а спустя четыре дня после их прихода в мир леди Ольсивия навек закрыла глаза. Труан предоставил Эфрине и другим женщинам сделать все, что полагалось в таких случаях, а после, завернув тело жены в шерстяной плащ, ушел к холмам. Те, кто видели его лицо, не спрашивали, куда он идет, и помощи своей не предлагали.

Он вернулся один только на следующий день и с тех пор никогда не упоминал имени своей жены. Он вообще стал молчалив, хотя с готовностью брался за любую работу. Жить он остался в доме Эфрины, и детям своим уделял больше внимания, чем любой другой мужчина в деревне. Но люди предпочитали не вступать с ним в расспросы, ибо более не чувствовали себя свободно в его обществе, словно темное облако, всегда окутывавшее госпожу, отныне опустилось на него.

Загрузка...