Достоевский FM

Один необыкновенный день Дениса Кузьмича

Утро распахнуло объятия и обняло проснувшуюся землю. На траве щедро заблестела роса. Ни единой тучки в небе — день обещал быть жарким и безветренным, таким, каким они и бывают в конце июля, то есть самым обыкновенным летним днём в областях чуть южнее средне-русской полосы.

Но Денис Кузьмич думал по-другому. Не думал даже, а чувствовал, что день будет необыкновенным.

— Совсем необыкновенный день будет. Чудо произойдёт, ей-богу, произойдёт. Меня не проведёшь, — говорило нутро Кузьмича и Кузьмич ему доверительно внимал.

Кузьмич сидел на порожках и курил горькую «приму», сплёвывая время от времени на землю табак. Кузьмич «приму» курить умел мастерски, не слюнявя, не изжёвывая, но даже у такого мастера табачок иногда нет-нет, да и прилипал к губам.

— Тьфу ты, — плевался Кузьмич, и с губы слетала табачинка. — Странно это как-то, вот точное ощущение, что чудо произойдёт. Ей-богу ж.

В кухне шурудилась посудой жена, бабка Нюська, готовясь сварить борща. Борщ у неё получался наваристый, густой, ложка стоймя стояла в капусте, а дух расплывался по комнатам такой, что Кузьмичу казалось — желудок вот-вот сам выпрыгнет из туловища, да и запрыгнет в исходящую паром и ароматами кастрюлю.

Забросив пегас на грядку с огурцами, Кузьмич поднялся и заглянул в кухню.

— Слышь, Нюська, ничего не чуешь?

Бабка замотыляла головой, шумно вдыхая воздух.

— Газ, чи шо?

— Да не, — обижено махнул рукой — Внутри не чуешь?

— Иде внутри?

— Да ну тебя — Кузьмич развернулся, и сойдя с порожек, зашагал в сторону главного огорода.

Главным огородом Кузьмич называл то, что раскинулось за невысоким деревянным забором, отхватив под себя семьдесят соток земли. Такие огороды в деревне были в каждом дворе. Деревня казачья, и видать делили землю казаки сами, не жалеючи, в общем-то, как оно и надо, когда земля своя. И в каждом дворе главный огород использовался одинаково. В начале немного картошки, потом кукуруза до половины, а дальше выгон для скота. У кого для коровы, у кого для коз, а Кузьмич держал кролей, серых великанов. Само собой на выгон их пасти не выпускал, кроль сбежит не задумываясь, а вот травку для них на этом выгоне он завсегда скашивал.

Взяв притуленную к сараю косу, Кузьмич попробовал большим пальцем насколько она остра, и удовлетворённо цыкнув языком, подошёл к забору. У забора росли колючие, растопыренные кусты крыжовника. Кузьмич сорвал пару зелёных ягод и ловко, коротким движением кисти забросил их в рот, приготовившись к наслаждению вкусом, но крыжовник оказался кисловат, и Кузьмич от неожиданности фыркнул и скривил лицо. Так скривлённым он и открыл калитку, и по-хозяйски глянул вдаль. Впереди, метрах в пятидесяти красовались стройные ряды кукурузы, перед ними желтела картофельная ботва. Кузьмич улыбнулся и зашагал по узкой тропинке, вдоль деревьев тутовника, служивших чем-то вроде ограды между его и соседским главным огородом.

Солнце медленно ползло вверх, а Кузьмич думал о борще и о том, что чувствовало его нутро. И почему чувствовало.

— Интересно, какое же чудо должно произойти? — Кузьмич прошёл вдоль кукурузных рядов, и когда они закончились, взял точно по диагонали. Большой выгон был уже на половину скошен, и на месте скошенной травы густо поднималась сочная отава. Кузьмич зашагал по ней, чувствуя, как пахнет росистая, зелёная поросль.

— Эх хороша, — сказал он себе под нос. — Но мала пока.

Он протопал к самому концу выгона, где росла ещё июньская, высокая и уже подсохшая трава. Прислонив косу к телу, Кузьмич поплевал на руки и потёр ладони.

— Ну, — весело гаркнул он, — Коси коса — пока роса.

Но не успел он взяться за дело, как высоко в небе появилось небольшое чёрное пятно. Пятно приближалось, быстро увеличиваясь в размерах и болтаясь из стороны в сторону. Кузьмич поглядел на пятно прищурясь и на его морщинистом лице прочиталось недоумение.

Когда инопланетная тарелка приземлилась в метрах двадцати от Кузьмича, он смачно плюнул себе под ноги и досадливо покачал головой.

В тарелке образовалось отверстие и в него выглянуло смуглое трёглазое существо.

— Крузьмич? — спросило оно и улыбнулось малюсеньким ртом.

— Ну, пусть будет так, — кивнул головой Кузьмич, и достав сигарету, закурил.

— Хророшо, хророшо, — обрадовано пропел смуглый и выпрыгнул из тарелки. — Проможешь Крузьмич?

Кузьмич молча развёл руками.

— У мреня гидрафробус нарвернулся, — инопланетянин смущённо отвёл три глаза. — А грурмляне говорят, тебе к Крузьмичу, он проможет.

Кузьмич шумно выдохнул дым и сщурил глаза.

— Ну, показуй, где он твой гидрахренус.

Смуглый засуетился, ловко бросился под тарелку и стал тыкать пальцем в днище.

— Тут, Крузьмич, тут.

Через минут тридцать, Кузьмич довольно и горделиво потирал руки, а смуглый астронавт с интересом заглядывал под свой летательный аппарат.

— Я там проволочкой чуть скрутил, до дома в общем протянешь, а дома ты уж к своим механикам загляни, не поленись.

— Спрасибо, Крузьмич, спрасибо, — инопланетянин моргал тремя веками. — Мне грурмляне кроординаты драли… а, дра, — он полез в карман комбинезона. — Вот, Крузьмич, бартула.

Он протянул Кузьмичу маленький блестящий шарик.

— На неё в црентре мрожно крубический прарсек крупить.

Кузьмич молча взял шарик и сунул его в карман штанов. Радости ему от этих бартул, проонов и всяких артренов не было, но использовать в качестве оплаты деньги земные всем этим звездолётчикам категорически не разрешалось. Земля не входила в галактический торговый союз, и посему деньзнаки её не котировались и в обороте не присутствовали. Да по сути и не знала Земля ни о каких галактических союзах.

— Разлетались тут, — подумал Кузьмич. — Всё втихую, всё не официально.

Когда тарелка взлетела и быстро скрылась из виду, Кузьмич наконец-то принялся за работу, размышляя о своём странном предощущении. Предощущение нисколько не угасало, а даже наооборот, разгоралось внутри ярким огоньком.

— Что-то сегодня обязательно произойдёт. Что-то необыкновенное. Вот чую и всё тут.

Кузьмич накосил приличную охапку и с нею вернулся во двор. Там он рассовал сухую траву по кормушкам, посмотрел с пару минут как кроли уминают своё любимое лакомство, и вздохнув, поплёлся домой.

Из кухни плыл дурманящий запах.

— Скоро? — спросил Кузьмич, проходя мимо жены.

— Ещё час.

— У-у, — Кузьмич проглотил слюну и ушёл в зал. Плюхнувшись в старенькое кресло, он достал из кармана шарик и принялся его рассматривать. Его глаза стали понемногу слипаться, и он почти провалился в сон, но вздремнуть ему не дали. Раздался громкий стук, резкий и хлёсткий. Стучали в калитку. Кузьмич по стуку сразу же догадался кто.

Тяжело поднявшись и бросив шарик на кресло, он поспешил на улицу.

— Хтось там? — спросила жена, когда Кузьмич проходил мимо.

— Да хтось-хтось, опять эти, — Кузьмич махнул рукой. — Видать чтось случилось у них.

— Ну да, как чтось случилось, так сразу Кузьмич. И шляются, и шляются, — забурчала жена, но Кузьмич не стал оправдываться. Он выскочил из кухни, спустился с порожек и заковылял к забору. По калитке ещё пару раз хлёстко ударили.

— Иду, иду, — отозвался Кузьмич. — Чего у вас там?

— Помофь тфоя нуфна, Куфьмить, — донеслось из-за калитки.

— Иди, иду, — повторил Кузьмич.

Открыв калитку, он увидел перед собой сразу трёх эволюционировавших бобров.

— Значит дело серьёзное, — подумалось Кузьмичу и он глубоко вздохнул.

— Куфьмить, — заговорил самый рослый эволюционировавший бобр. — Помофь тфоя нуфна пофайеф.

— Позарез, что ли? — переспросил Кузьмич.

— Уфу, — бобр мотнул головой. — Фапфуду йафобвать нуфно, сфйочно, — бобр поднял вверх правую лапку. — А то фода в фело пойтёт.

— Разобрать срочно, а то в село вода пойдёт?

— Уфу, — снова кивнул бобр.

— А сами? — спросил Кузьмич.

— Фами долфо, а ф тобой, тяфа за дфа, — бобр жалобно посмотрел на Кузьмича.

— Ладно, — Кузьмич вышел и захлопнул за собою калитку. — Пойдём, раз уж надо.

С запрудой пришлось провозиться больше трёх часов, и всё это время Кузьмич думал то о наваристом густом борще, то о своём предощущении.

— Ну понагородили, — беззлобно ругался он, вытаскивая ветки из воды. — Вы ж думайте когда делаете-то.

— Куфьмить, — оправдывался старший эволюционировавший бобр. — Мы ф не фнали. Мы тефе на фиму дроф навалим, хофефь?

— У нас в селе газ уже второй год, едрить его в сосцы, — бурчал Кузьмич. — Ну и понагородили.

Домой Кузьмич приплёлся уставший до изнемозжения. Насытившись двойной порцией борща с чесночком и серым хлебцом, он грузно упал в родное старенькое кресло.

— Эх, день проходит, а ни какого чуда, — думал он разморённо. — Может показалось? Может подвело чутьё?

Кузьмич прислушался. Нутро упрямо твердило, что произойдёт что-то необыкновенное, обязательно произойдёт.

— Нюська, а, Нюська, — крикнул он обернувшись к кухне. — Ни чуешь ничего?

— Да ну тебя, отстань, — ответила криком жена. — Совсем старый чёрт из ума уже выжил.

— Ну и чёрт с тобой, — пробурчал под нос Кузьмич и закрыл глаза. — Посплю, може и пройдёт. Може это от недосыпу?

Но вздремнуть ему снова не дали. Проваливаясь в сон, Кузьмич услышал звонок мобильного. Он шустро выпрыгнул из дремоты, как блоха из под ногтя, и схватил телефон.

— Да, — громко крикнул он, едва поднеся трубку к уху.

— Кузьмич? — спросили из трубки.

— Ну а ты ж куды звонишь-то, а?

— Кузьмич, совсем я умаялся, сил моих нема уже.

— Чего такое, Лексеич? — Кузьмич достал из под задницы бартулу, и не зная, что с нею делать, бросил на пол.

— Да опять городские эти со своими пикниками, весь лес засрали. Сил моих нема уже.

— Ладно Лексеич, не кипишуй, подойду сейчас, помогу.

На уборку леса Кузьмич потратил весь оставшийся день. Когда стало смеркаться, Кузьмич почувствовал, как неприятно заныла спина. Да и как тут не заныть, когда почти всю уборку Кузьмич провёл в одиночестве. Леший постоянно куда-нибудь сбегал, ссылаясь на свои неотложные лешачьи дела. То выпавшего птенца в гнездо положить, то у волка кость в горле застряла, и надо срочно бежать вытаскивать. Кузьмич понимал, что Лексеич сочиняет, но виду не подавал, уважал старшего. Лексеичу этим летом семьсот двадцать годков стукнуло, да и кто его знает, может и вправду где-то там в чащобе волк костью подавился.

Собрав пустые бутылки и всякие пластиковые причиндалы в большие холщовые мешки, Кузьмич присел на трухлывый пень и закурил. Из чащобы повился леший, держа в руках корзинку с белыми грибами.

— Эт я тебе Кузьмич, с картошечкой пожаришь. Эх и хороший ты мужик, Кузьмич, всегда поможешь не откажешься.

— Да не тяжело, — устало ответил Кузьмич, поднимаясь с пенька.

— Ну я этим городским, — Леший поднял кулак и погрозил им перед собою. — В следующий раз медведем их пугану.

— Да, Лексеич, — Кузьмич взял протянутую корзинку. — Чуть не забыл, ты скажи Горынычу-то чтобы он над огородами низко не летал. Коровы пугаются, надои падают, да и наши сельские недовольны. Пусть хотя б метров двадцать-двадцать пять, а то он давече прямо на бреющем.

— Скажу, скажу, — леший закивал головою. — Этот дельтоплан трёхголовый в последнее время, как в детство впал. Да и то сказать, старику уже за тысчонку лет-то. Поговаривают он ещё у Батыя телохранителем подрабатывал. О так вот, — леший причмокнул губами.

Домой Кузьмич добрался когда уже совсем стемнело. Поставив корзинку на кухне, он снова поплёлся к своему любимому креслу. Жена раскатывала тесто, искоса поглядывая на него.

— Ну что, старый, — ехидно забурчала она, когда Кузьмич жадно пил из железного ковшика. — Произошло твоё чудо?

Кузьмич повесил ковшик на гвоздь и нахмурился. Внутри всё ещё шевелилась уверенность, что произойдёт что-то необыкновенное, что вообще сегодняшний день необыкновенный, но доказывать жене что-либо, желания не было. Он только тихо и неразборчиво буркнул и ушёл в зал.

Включив телевизор, Кузьмич завалился в кресло и шумно вздохнул.

— Да, день закончился, а ничего необыкновенного. Никакого чуда. Может подвело меня нутро?

Кузьмич уже было хотел с этим смириться, но тут до его стариковского слуха дошло о чём говорили в телевизоре. Кузьмич удивлённо поднял глаза и уставился в экран.

— Нам стало стыдно перед нашими пенсионерами, — говорил с экрана президент, не глядя в камеру, словно ему и вправду было стыдно, — И мы приняли решение больше не надсмехаться над ними, и проиндексировать пенсию не на какие-то жалкие семь, десять, или скажем пятнадцать процентов, как мы до этого поступали, а увеличить её на вполне обоснованные и необходимые пятьсот процентов. Также мы приняли решение заморозить тарифы на основные…

Рот у Кузьмича непроизвольно открылся, а глаза медленно полезли из своих законных орбит. Он почувствовал, как убыстряется сердце.

— Вот же, вот, — прошептал он, и резко вскочив, бросился на кухню.

Жена от неожиданности ойкнула и сделала два шага назад.

— Ты чего это, ирод? — испугано спросила она, держа на всякий случай перед собою скалку.

А испугаться было чего. Глаза Кузьмича увеличились едва ли не вдвое, руки возбуждённо дрожали, правый уголок рта нервно дёргался.

— Говорил тебе, что сегодня необыкновенный день?! — закричал Кузьмич, победоносно глядя на жену. — Говорил?! А ты всё — с ума сошёл старый, с ума сошёл старый. Тьфу. Моё нутро никогда меня не подводит!

— Ты чего это, чего? — жена сделала ещё шаг назад.

— Чего, чего, — передразнил Кузьмич. — Вот с утра чувствовал и на тебе, случилось.

— Да чего случилось-то? — крикнула жена, не выдержав напряжения.

— Чудо случилось, Нюська! — закричал Кузьмич — Самое настоящее чудо!