Достоевский FM

Джо

Тот, кто это придумал был либо ещё тот засранец и извращенец, либо человек таких гуманных высот, до которых моему грязному мозгу грабителя и убийцы вряд ли когда-нибудь подняться. Ну что же, каждому выставляется своя планка, и мечтать прыгнуть выше неё, значит незаконно желать намного большего, чем тебе дала эта грёбаная природа. Дала изначально, с самого рождения, без права на какие-либо дополнения и изменения. Но если бы я встретил этого засранца сейчас, я вряд ли накинулся бы на него, чтобы сдавить его горло мёртвой хваткой, и сказать за это спасибо он мог только одному человеку. Человеку, которого я звал Джо.

Джо был увальнем. Он весил никак не меньше ста килограмм, мясистое лицо с небольшими, но широко посаженными глазами, никогда ничего не выражавшими, отчего вид у него был довольно неприятный. Казалось на тебя смотрит совсем бездушный, безжалостный тип, и стоит повернуться к нему спиной, как он тут же свернёт тебе шею. Удивительно, как можно ошибаться в человеке, если судить о нём по одному только виду. И я ошибался, ошибался настолько, что когда мне пришлось изменить своё мнение, я изменил его никак не иначе, а через грёбаный шоковый барьер.

И ещё — Джо не разговаривал. Он был немым с самого рождения, так мне сказали. Сказали с перекошенной ухмылкой, мол, не повезло тебе говнюк, хотя впрочем ты это заслужил. Насчёт — заслужил — я конечно сомневался, у меня были свои представления о жизненных ценностях, и с их представлениями они никогда не пересекались. Не могут пересекаться представления цепных псов и волков, разве только в кровавой схватке.

Мне было достаточно того, что Джо слышал, что в общем, я и использовал в течении трёх выделенных нам дней.

Я не в курсе, был ли Джо умником, способным витиевато размышлять о творчестве какого-нибудь Дали или Борхеса, или же он был парнем со среднестатистическим айкью, прочитавшим в своей жизни лишь несколько рекламных строчек на огромных уличных баннерах и с трудом заполняющим свою собственную анкету, но я точно знаю, что он был человеком.

И ещё я не знаю, как его звали по-настоящему, Джо и Майк — это имена тех двух прецедентных страдальцев, прошедших через маленький ад, придуманный великим и гуманным засранцем. Он был Джо, а я соответственно Майк, уже сотни раз проигранные роли, и вот теперь сценарий в наших руках, и всё что нужно, просто дойти играючи до слова — занавес.

Между нами была решётка, это для того, чтобы играющий Майка вдруг не придушил спящего Джо, глупо решив, что это может что-то изменить. На самом деле это совсем ничего не меняло. Я думаю, очередь на роль Джо, если бы её выстроили в одну шеренгу, протянулась бы как раз отсюда до самого что ни на есть ада, который уж точно где-то очень далеко… хотя возможно я и ошибаюсь, и ад он где-то очень и очень близко…

Я грабил богатых уродов, забирая у них малую часть из их непомерных запасов, которые они методично наворовывали. Не думаю, чтобы какие-нибудь сто-двести штук делали для них погоду, но они с таким ожесточением пускали по моему следу псов, словно я лишил их всего. Псы работали исправно, заслуживая свою кость. Они гнали меня круглые сутки, выслеживали, делали засады там, где я мог появиться, но я всё же был хитрее их. Я никогда не появлялся дважды в одном месте, я принимал иногда столь неординарные решения, что им ничего не оставалось, как только бегать кругами, прижав свои куцые хвосты к задницам. Знали какие пинки могут отвесить хозяева.

И если бы не она, вряд ли бы меня вообще кто-нибудь поймал.

Она не была красавицей, но влюбился я не на шутку. В ней чувствовалась женщина, та самая, о которых когда-то писали книги великие творцы от литературы, а это в наше время такая большая редкость, что, наверное, найдя на своём участке золотую жилу, настоящий мужик не так бы радовался, как повстречав такую, какой была она. Единственно, что усложняло дело — тёрся рядом с нею один из «хозяев» жизни, считая её своей вещью.

И когда он узнал, что вот уже больше месяца у неё любовь с каким-то бандюком, он выстрелил ей в лицо без сожаления и возможно без страха за то, что ему придётся за это ответить.

В общем, всё так и вышло, за него сел другой, какой-то из его охраны. Я следил за этим делом, и когда узнал о том, как оно закончилось, я сразу же всё решил.

Застать его одного можно было только в его доме ночью, когда этот ублюдок спал, громко храпя и хрюкая от вечного переедания, но для меня это не было проблемой. Именно этим я и занимался почти всю сознательную жизнь. Я лазил по крутым хатам, брал свою долю и исчезал, но теперь у меня был немного другой план. Я просто выстрелил этому ублюдку в живот, чтобы он немного помучился. Потом мне пришлось завалить одного охранника, прибежавшего на вопли и крики своего подстреленного босса, а когда я вдоволь насмотрелся на его испуганные до усрачки глаза, я выстрелил ему в левый глаз. Когда я уходил, меня подстрелил второй охранник, и я падая, всадил в него из своего ПСМа оставшиеся пять патронов. Там меня и нашли псы, которых вызвали добропорядочные соседи. Я лежал у калитки без сознания, и моя правая рука сжимала пистолет.

Потом были три месяца больнички, а потом я стал Майком.

У Джо история попроще. Он прирезал своего соседа по пьяной лавочке, небезосновательно приревновав к нему свою жену. Меня всегда интересовало, какой могла, или даже должна была быть жена у этого человека. Умела ли она говорить, или тоже с детства страдала немотой, была красивой или как и он, некрасивой и крупной?

Когда нас только поместили в двух смежных камерах, разделённых решёткой, Джо мне не понравился. И я даже плюнул в него, попав прямо в его мясистое лицо. Он молча стёр плевок широкой ладонью, и как ни в чём не бывало завалился на нары.

— Эй, — позвал я его через пару часов. — Слышь, горилыч, кончай дрыхнуть, вставай, я хочу тебе рассказать какое ты чмо.

Он поднялся, и протерев глаза, недоумённо посмотрел на меня, словно не понимая, что я тут делаю.

— Что мудак, забыл? — с усмешкой спросил я. — Ты падла — Джо, а я Майк.

Он продолжал молча глазеть на меня, как искусствовед на доселе неизвестный шедевр, и это меня по-настоящему взбесило. Я целый час проорал на него, я плевал в его глупое лицо, я выливал на него своё презрение, а он молча смотрел, время от времени проводя ладонью по своему широкому лбу. Тогда я не выдержал и стал звать охрану.

Мне доступным языком дубинок объяснили, что Джо немой, и что я должен сказать спасибо, что он по крайней мере хотя бы слышит, так что я могу не беспокоиться — все мои претензии до его мозга доходят.

Когда объясняющие ушли, уставший и избитый я повалился на свои нары, и пролежал так целые сутки, наплевав на всё. Несколько раз я проваливался в сон, и мне снилась она, потом снилась моя мать, которую я на самом деле не помнил. Мы жили в городе, где вовсю работал «абсолютно экологически чистый» цех по производству меламина, и мать умерла от рака, когда мне было четыре, и по сути я допридумывал свою маму в снах.

Весь следующий день я говорил не останавливаясь. Мне хотелось, чтобы человек, сидевший на нарах по ту сторону решётки понял какое он дерьмо.

— Что, Джо? — мой голос был оплотом презрения. — Жил себе своей серой жизнью, жил, и вдруг на тебе — вляпался, так? А теперь очко заиграло, да?

Я поднялся и стал ходить туда-сюда по маленькой камере.

— Знаешь, что меня всегда удивляло в таких как ты, Джо? — спрашивал я не удостаивая его своим взглядом — То, что вы всегда уверенны в ценности своей жизни. Вам кажется, что вы избранные, что там на небе есть бог, который с интересом наблюдает за вами. Ведь так, Джо? Именно за вами наблюдает, как вы жрёте, идёте на работу, идёте с работы, снова жрёте, и оторваться от этого зрелища никак не может. Откуда это в вас, Джо? А ты знаешь, что ты ничто, ты даже не песчинка, ты гораздо меньшее, и огромной вселенной на тебя наплевать. Ты же никогда так не думал, правильно Джо? А я думаю так всегда. Я это знаю и чувствую всегда. Я ведь только когда встретил её, понял, как бездарно жил всё это время. Джо…

Я на несколько секунд застыл.

— Чёрт! Джо, получается ты с самого начала выбрал верный путь? Чёрт подери! Так почему же сейчас ты с него свернул, а Джо? Что, очко не железное, да?

Я снова сел на нары и обхватил голову руками.

— Да, ты прав, Джо, я с самого начала хотел прожить вот такой жизнью, как у тебя, но я сломался, понимаешь? Я сломанный человек, я вечно ищу справедливости, а её нет. Она не предусмотрена в законах вселенной. А ты Джо, ты всегда считал справедливость прерогативой сильного, ведь так? Чёрт! Нет, ты не прав, Джо. Вся твоя жизнь это дерьмо. Справедливость должна быть выше силы, и пусть этого закона во вселенной нет, мы должны его создать сами, ты меня понимаешь, Джо? Ведь он убил её, и не ответил за это. А я только создал справедливость. А вот ты, Джо, ты ведь убил из-за чувства собственности, и ничего больше этого чувства в тебе нет и никогда не было. Нет, Джо, всё-таки правильно жил я, а не ты.

Всю следующую ночь я не спал. Я слушал, как безмятежно храпит мой сосед за решёткой и мне в самом деле хотелось придушить его, этого трусливого типа, которому было на всё, кроме своей жизни, наплевать, который так просто согласился на всю эту мерзость. А уже под утро я мог думать только об одном, как это всё произойдёт. Боли, конечно же, не будет, поэтому бояться её нечего, больше пугает бесконечная тьма впереди. Но они по-своему правы, тех, кто убил нужно тоже убить, иначе пропадает страх, а это единственное, что удерживает человека от убийства. Если бы дурацкий мараторий отменили не в тридцать втором, а лет на пятнадцать раньше, тысячи жизней невинных можно было бы спасти, вместо того, чтобы сохранять тысячи жизней виноватых. Но зачем эта дурацкая игра — Джо, Майк — если нормальные люди не хотят пачкать руки, пусть бы уже научили убивать роботов. Но учить этому роботов они боятся. Легче вот так — дать таким уродам, как мы, выбор — или ты стреляешь в затылок, и тогда тебе дают тридцатку вместо вышки, либо стреляют в затылок твой. И я со своей дурацкой справедливостью от тридцатки отказался. И зачем? Чтобы вот такой немой, с непроницаемым взглядом Джо всадил в меня пулю?

Утро пришло совсем неожиданно. Двое в штатском вошли в камеру к Джо и разбудили его. Я почувствовал, как отчаянно заколотилось моё сердце, и как мерзкая, холодная дрожь пробежала по телу.

Они несколько раз ударили Джо по щекам, чтобы тот окончательно проснулся, и всунули ему в руки пистолет с одним патроном.

— Эй, Майк! Встань и повернись к нам спиною. Не заставляй Джо ждать.

Я медленно поднялся, чувствуя, как сильно дрожат мои ноги и скрючивает желудок.

— Я так, лицом, — выдавил я из себя.

— Не положено, Майк. Давай-ка, разворачивайся.

— Не буду, — дрожащим шёпотом сказал я.

— Ты по-любому развернёшься. Мы будем тебя бить, и когда ты скажешь, что всё равно не развернёшься, мы снова будем тебя бить. А потом, когда ты будешь лежать в своей крови и блевотине на бетонном полу, Джо подойдёт и выстрелит тебе в затылок. Так положено, Майк. Только в затылок.

Я медленно развернулся, и выдохнув, закрыл глаза. Мне казалось прошёл час, другой, а выстрела всё не было.

— Да когда же уже, сука? — подумал я, чувствуя горячее жжение в глазах.

И, наконец, выстрел раздался. Я дёрнулся всем телом, но ничего не почувствовал, а за спиною истерично заматюкались псы. Я резко обернулся и увидел, как они пытаются поднять огромное тело Джо. Его голова безвольно моталась туда-сюда, и из одной её стороны шёл дымок, а из другой капали на пол остатки мозгов.

Этот случай стал прецедентом, и им всё-таки пришлось учить роботов убивать, какие б это не имело дурные последствия в будущем. И я думаю — это правильно. Нельзя ставить такой страшный выбор перед человеком. Двадцатку я уже отсидел, и мне остался червонец. Я, конечно, убеждаю себя, что тогда свой выбор я сделал правильно, я отказался убивать, но иногда мне снится мой Джо, который сидит на своих нарах, и с изумлением глядя на меня, задаёт мне вопрос — почему я такой глупый, почему я не согласился убить, а потом просто резко вышибить себе мозги, чтобы сделать напоследок хотя бы что-то справедливое — не вешать грех за свою смерть на другого? А я смотрю на него и ничего не могу сказать в ответ, как будто он оставил мне в наследство свою немоту.