Дорогое аббатство

Мы с Ли никогда не были настоящими друзьями, а это что-либо да значит, когда речь идет о периоде с конца октября до Конца Времени. Сначала мы просто вместе работали, были коллегами; если хотите, товарищами. И еще, конечно, попутчиками.

Если вам покажется странным, что знаменитый профессор высшей математики сидит в одном кабинете с человеком, имеющим неполное высшее образование в области американской культуры и истории, значит, вы просто никогда не работали в колледже, не говоря уже о Юго-Западном колледже Коннектикута. Частично из-за удобного расположения, но в гораздо большей степени благодаря либеральной кадровой политике колледжа он был перевалочным пунктом для профессуры из восточных штатов в ее скитаниях. Ли со своим высоким званием прибыл из Массачусетского технологического института, откуда его якобы попросили после не афишируемого им конфликта с деканом факультета (который, как потом выяснилось, был отвлекающим маневром). Но что поделаешь, у всех нас есть свои маленькие тайны. Я, с другой стороны, как и большинство моих коллег по «Свику» (так называли мы наш колледж в те редкие минуты, когда рядом не было посторонних), был принят на работу без какого-либо собеседования, просто по заполнении нескольких анкет, и мог вполне рассчитывать, что через год или около того, когда мою работу будут оценивать, меня уволят.

Хотя, если честно, меня это совершенно не волновало. Я ведь был тут проездом.

Но достаточно обо мне. Я говорил, что Ли китаец? Он был лет шестидесяти, то есть вполне годился мне в отцы (если вы можете себе представить моего старика с докторской степенью, да и вообще можете представить себе его, — но это другая история). Кроме того, он был китайским политическим беженцем, а это, как мне тогда казалось, могло означать все, что угодно.

Ли стал своего рода знаменитостью в кампусе[1] ведь в МТИ его выдвигали на премию Бэллентайн (своего рода премия Макартура в области математики). Но на аспирантских курсах в Университете Раиса[2] ему явно не пришлось сдавать экзамен по английскому языку, и говорил он на корявом пиджине[3] с резким своеобразным техасским протяжным акцентом. Как будто он учил английский по разговорнику для белых южан-бедняков.

Мы с ним занимали один кабинет на двоих, у нас был один стол, один стул, одна телефонная линия. Считалось, что в кабинете может находиться только один человек. По иронии судьбы нам приходилось пользоваться кабинетом по очереди. У каждого из нас было по небольшому ящику в столе. В своем я хранил бутылку бурбона[4] несколько книг. В ящике Ли — кто бы мог подумать? — лежала машина времени.

Все началось в пятницу, в последний день занятий перед выходными и праздниками, во время которых и без того спокойный кампус «Свика» совершенно вымирал.

С каких это пор Хэллоуин[5] стал выходным днем для студентов? Я терпеть не мог преподавательскую работу, но каникулы и праздники ненавидел еще больше. Особенно эти, предстоящие. Я пообещал Хелен, что не приду на квартиру, пока она не соберет все свои вещи в небольшую сумку на колесиках. Так же как ее нижнее белье, как, в сущности, и сама Хелен, сумка эта была дорогой и очень соблазнительной при всей кажущейся простоте. Ну и еще, конечно, была ее маленькая собачка. Но хватит о Хелен. Я закончил последнюю лекцию («Афро-американский фольклор в девятнадцатом веке»; в аудитории присутствовала лишь треть студентов, остальные таинственным образом исчезли, как всегда бывает перед каникулами) и заглянул в кабинет, чтобы немного выпить и придумать, чем занять вечер. Ничего особенного. Добро пожаловать в кинотеатр по телефону.

Когда я открыл дверь в кабинет и увидел на своем столе пару ковбойских сапог, сердце у меня чуть не выскочило. Неужели в Коннектикуте, как и в Нью-Джерси, остались шерифы? (Оказывается, остались, но они не бывают китайцами.) Но ничего криминального не произошло. Это был мой коллега Уон «Билл» Ли — он откинулся в кресле и читал книгу, держа ее в одной руке, а в другой — бумажный стакан.

— Доктора Коул! — приветствовал меня Ли, приподнимаясь и выливая содержимое бумажного стаканчика на свою белую рубашку, которая никогда не гладилась (и никогда не была по-настоящему белой); в кармане ее он всегда носил ручки. По запаху я узнал напиток — мой «Джек Дэниелс».[6] — Готовьсесь!

Книга была тоже моя — «Банда гаечного ключа».[7]

— Можно просто Коул, — ответил я. — Послушайте, Ли, сидите спокойно. Я заскочил на секунду. А вообще, что вы делаете тут так поздно в пятницу? — Я потянулся к телефону и уже набирал номер 777-КИНО, когда Ли одним пальцем нажал на сброс.

— Готовьсесь, — повторил он. — Только я и вы.

— Я? Чем я могу вам помочь?

— Как говорися в эта хорошая книга, — загадочно произнес Ли. Он вернул бутылку и книгу в мой ящик и вынул из своего мини-компьютер. Потом неожиданно и как-то криво улыбнулся и показал на дверь. — Промосим горло? «Сясливый тяс»?[8]

Я подумал — почему бы и нет? Хэллоуин случается лишь раз в году. Слава богу.

Ли был очень маленьким даже для китайца; волосы у него были темные и, несмотря на то, что короткие, казались нестрижеными. Поверх не требующей глажения рубашки с ручками в кармане на нем была отвратительного вида куртка-сафари. И сапоги — на такие сапоги даже смотреть не хочется. Так как кампус в буквальном смысле слова находился бог знает где, а машины у меня не было (я в них вообще не верю, и это было одним из главных аргументов Хелен), мы поехали на довольно странном автомобиле Ли. Маленький бар имел, как потом выяснилось, зловещее название — «Пеко».

— Два Джека, — бросил Ли, и тут же на стойке бара появились два стакана с янтарного цвета виски.

Меня всегда поражало, что иностранцы принимают «Джек Дэниелс» за первоклассное виски. Я-то пью его только в память о моей бабушке, которая была родом из Теннесси. Но сейчас — не все ли равно, как убить вечер.

— Ваше здоровье. — Я поднял свой стакан. — За китайско-американскую дружбу.

— Китайско-американская — нет-нет. — Ли с неожиданно серьезностью покачал головой, потом улыбнулся, как актер, который изображает смену настроения. — «Дорогое Аббатство» — да! Банда галетьного клютя — да!

«Дорогое Аббатство»? Я очень удивился, даже насторожился. Но потом решил — нет, так нельзя.

— Гаечного ключа, — поправил я. Я осушил стакан и заказал еще один. — А почему бы и нет? За старика Эда Эбби.[9]

Ли улыбнулся и поднял свой стакан, потом подмигнул и сказал:

— За Казинского из Джерси.

— Bay! — Я огляделся по сторонам. Кроме нас в баре сидела только еще одна парочка, да и то в дальнем углу, рядом с музыкальным автоматом. — Откуда ты знаешь?

Хотя я никогда не скрывал, почему меня исключили из Принстона,[10] но в «Свике» об этом особо не распространялся. С тех пор прошло уже почти пять лет. Я отсидел одиннадцать месяцев за то, что отказался давать показания относительно взрывов горных подъемников в Поконосе. Никто ничего не смог доказать или даже предъявить официальное обвинение. С тех пор я сознательно отдалился от движения в защиту окружающей среды.

— Пелл проболтася, — сказал Ли. — Не проблема.

— Проболтался, — повторил я. — Как же не проблема, этому Пеллу стоило бы заниматься своими делами, а рот держать на замке. Но я не думал, что ты вертишься в этих кругах.

Это была чистая правда. Я действительно никогда не слышал о том, чтобы Ли общался с «зелеными». По крайней мере, в Свике все «зеленые» были белыми и нарочито вели себя, словно представители богемы, — ни того, ни другого нельзя было сказать о Ли. Да и обо мне тоже.

Но, как всегда, я не смог сдержаться:

— Вся эта заварушка полная ерунда. Я никогда не имел от ношения к организации «За спасение Земли» или к тем людям, которых потом арестовали. Меня подозревали потому, что я распространял на своем курсе манифест Казинского.[11] Парни из ФБР схватили меня лишь потому, что им не хватило ума и сноровки найти тех, кто действительно стоял за всем этим.

Это было не совсем правдой, но близко к ней.

— Да и вообще могли бы не чесаться. — Я понемногу заводился, несмотря на то (а может, как раз потому), что Ли с трудом меня понимал. Или мне так казалось. — Движение за охрану окружающей среды это пустой звук. Говорить уже поздно. В арктической тундре бушуют торфяные пожары. В Африке поголовно вымирают слоны. В течение следующего века уровень воды в океане должен подняться на два-четыре фута. Ты хоть представляешь, что это означает?

— Я хоть отень представляю, да, — кивнул Ли. — Платевное затопление на уровне рек.

Мы выпили еще, и он объяснил мне, что имеет в виду, а я понемногу стал понимать его ломаный техасский английский. Оказывается, неделю назад был как раз завершен печально известный проект по постройке дамбы на реке Хуанхэ в Китае, а это означало затопление древних деревень. С каждым новым стаканом то ли Ли начинал лучше говорить по-английски, то ли я лучше понимать его, а может, и то и другое, но я вскоре узнал, что в течение одиннадцати лет Ли проработал инженером на этом проекте и только тогда понял, какую угрозу для населения представляет дамба. После этого он в течение двух лет всеми известными способами выступал против проекта, почему и вынужден был покинуть страну. Тайная полиция Китая преследовала его по пятам.

— Тють спасся, — промолвил он с таинственной улыбкой и с техасским акцентом, который, казалось, давался ему без особого труда. Я по-новому взглянул на своего коллегу. Одиннадцать месяцев в федеральной исправительной колонии Алленвуд ничто по сравнению с тем, что могут сделать с человеком в Китае, попадись он в руки тайной полиции. А я еще пытался его тут учить!

— Значит, за Теда, — сказал я.

Я и не старался говорить тихо. Кроме парочки в дальнем углу и нас с Ли в баре был еще лишь бармен, мрачный коннектикутский янки, вежливо державшийся подальше от посетителей. Он протирал стаканы и смотрел теленовости, если очередные убийства городских наркодельцов можно считать новостями.

— За Теда? — переспросил Ли, поднимая свой стакан.

— Теда Казинского. Потому что этот сумасшедший в общем-то прав, как это ни прискорбно. — Я заказал еще виски. — Мы живем в период, который правильно назвали Шестым Вымиранием. Продолжающееся сумасшествие — безжалостное, безудержное и безрассудное уничтожение планеты — сводит на нет те небольшие успехи, которые достигнуты в борьбе против расизма, национализма, жадности и невежества. Ведь они не могут даже договориться, чтобы остановить глобальное потепление; они даже не могут его признать как процесс, потому что…

— Тогда потему не Пелл? Потему не «зеленые»?

— Потому что, Ли, потому что.

— Потему тогда не «Гаетьный Клють», Коул? Потему не «Дорогое Аббатство»?

— У-ух! — громко вскрикнул я. Снова это «Дорогое Аббатство». Теперь это уже вряд ли можно было назвать случайностью. И Ли вдруг так загадочно улыбнулся, что я понял — он все знает.

«Наверное, он из полиции», — сразу мелькнуло в голове. Я держал в руках пустой стакан.

— Черт тебя побери. О чем это ты болтаешь?

— О том, о чем все мы говорим вот уже два с половиной года, — раздался знакомый голос из угла, где стоял музыкальный автомат.

Внезапно я протрезвел, или так мне показалось. Сердце (или то, что я привык считать сердцем) бешено колотилось в груди. Я обернулся и всмотрелся в лица тех двоих; они вышли из темного угла и направлялись к нам. Один из них был, конечно же, Пелл. Я мог бы и раньше догадаться. За Пеллом шел мой самый дорогой, самый беспокойный друг; вот уж кого я совершенно не ожидал увидеть.

Джастин?

Когда сталкиваешься с человеком, который прячется от властей, никогда не знаешь, как себя вести, особенно если при вашей встрече присутствуют и другие люди. Даже если ясно, что встреча не случайна, как обратиться к ним? Как они сами называют себя теперь? Кто из них кого знает? И что? В такой ситуации думать тоже бывает некогда.

— Джастин?

— Теперь меня зовут Фло, — поправила она. — Не обнимешь меня?

— Конечно, конечно. — Я тут же ее обнял. — Но что, черт побери, ты тут делаешь? Да еще вместе с…

Любой взгляд в сторону Пелла расценивался бы как грубость. Я взял себя в руки и посмотрел.

Пелл улыбался. Самодовольно? Глупо? И то и другое. Он подошел к стойке и встал рядом с Ли, но выпить себе не заказал. Естественно. Он ведь при исполнении.

Джастин, она же Фло, тоже. Если вы думаете, что я буду описывать ее внешность, вы ошибаетесь. Да и к чему? Выглядела она точно так же, как на фотографии в списке «Разыскиваются: самые опасные преступники Америки», только цвет волос изменила. Благодаря двум подросткам, которые вломились в здание Скайлайн, чтобы украсть мобильные телефоны, этот портрет видело не меньше шести миллионов людей.

Правда, подростки часто убивают сами себя или друг друга, им для этого не нужна помощь защитников окружающей среды. Но я отвлекся…

— Приятно видеть тебя снова, Коул, — сказала она, удостоверившись, что бармен нас не слышит. — Хотя встреча, конечно, не случайная.

— Ну, я не удивлен, — ответил я. — Но тоже рад тебя видеть. Надеюсь, все в порядке. Я ничего о вас не слышал. Наверное, это уже неплохо.

— Да, — согласилась она. — Все было спокойно. Мы ушли в подполье. Чтобы сбить с толку «этих идиотских шутников». Твои слова, Коул. Я знала, что тебе понравится. Бармен?!

— Я думал, вы пришли сюда не пить.

— Нет, но, хочешь — верь, хочешь — нет, виски играет у нас особую роль. Я хотела представить тебе доктора Ли, и такой способ показался мне самым подходящим.

— Представить? Мы сидим с ним в одном кабинете.

— Да, какое совпадение, не так ли? Но я имела в виду представить тебе его с политической точки зрения. В этой области вы тоже товарищи, хотя ты, наверное, уже догадался.

— Говори напрямую, Джастин. Что ему известно о «Дорогом Аббатстве»? Ведь все дело в этом, так?

— Меня зовут Фло. И конечно же, да, мой друг и товарищ, да.

Теперь уже вы, наверное, все знаете, и тогда, значит, знают все; а если вы не знаете, то это уже не имеет никакого значения. В общем, «Дорогое Аббатство» — это радикальный долгосрочный план спасения окружающей среды, на фоне которого даже Тед Казинский покажется матерью Терезой. По этому плану вследствие применения очень сложной генно-инженерной схемы у людей будет атрофирована способность загрязнять окружающую среду. Слово «атрофирована» используется как рабочий термин. Терроризмом это назвать нельзя — людей никто убивать не собирается, по крайней мере в привычном смысле; никто даже и не поймет вначале, что именно происходит, а потом, когда пройдет лет десять, уже невозможно будет ничего изменить. Цена велика, но гораздо хуже вообще ничего не делать или продолжать топтаться на месте, как делают эти недоумки из движения в защиту окружающей среды.

«Дорогое Аббатство» — это то единственное, что еще связывало меня с организацией «За спасение Земли». Идея плана была не моя, но я одним из первых оценил всю его дальновидность и всячески отстаивал. Я потерял интерес к нему лишь тогда, когда понял, что в ближайшее время ничего не выйдет — пройдут десятилетия, прежде чем наука будет достаточно развита для подобных задач. А мир, я считаю, не может ждать столько.

— В Китае «Дорогое Аббатство» вызвало большой интерес, — сказала Джастин, она же Фло. — Конечно, здесь «Дорогое Аббатство» тоже необходимо, и как можно быстрее, но в Азии вопрос стоит намного острее.

— Не забывай о маленькой, но существенной детали. Наука еще не созрела.

— Скажи это китайцам. Они утверждают, что смогут все сделать. Говорят, что нашли недостающее звено. И тут как раз в игру включается наш друг.

На меня вдруг нахлынула волна надежды, но я боялся поверить.

— Невозможно! Мне говорили, что для нашего плана необходима совершенно новая технология разработки последовательности аминокислотных отрезков в генах, а для этого требуются такие математические выкладки, которые еще не…

Она пожала плечами, улыбнулась и прервала меня:

— Ли нашел недостающее звено. Он знает, как сегодня можно выйти на уровень технологий завтрашнего дня.

— Ну да, как же. С помощью путешествия во времени.

— Не ехидничай, Коул. Никакой фантастики; если верить Ли, все дело в какой-то математической квантовой неопределенности. Китайцы намного опередили нас. Ведь Ли получил награду за компьютерную программу, которая выполняет все команды на несколько наносекунд раньше, чем эти команды подаются.

— Да, на несколько наносекунд, но…

— Да, но без «но». Вы с Ли должны с помощью специальной компьютерной программы заглянуть в будущее и узнать последовательность аминокислот в гене, с помощью которой можно будет запустить в действие план «Дорогое Аббатство». Недостающее звено. Спусковой крючок. То единственное, чего нам не хватает. Я не могу тебе все объяснить, но для выполнения этой операции нужны двое.

— Путешествие во времени. Научная фантастика. Но почему именно я?

— Мы тоже хотели принять в этом участие, а китайцы затребовали тебя. Кто их знает почему, — может, они считают, что так соблюдается расовое равновесие. Может, из-за того, что ты сидел, — значит, тебе можно доверять. Может, потому, что ты уже связан с Ли, хотя и тут я не уверена, что все произошло само собой.

Я тоже подумал об этом.

— И когда начало?

— Сегодня вечером. Осталось меньше часа. В девять.

— Ты шутишь.

— Нет, Коул. Может, шутишь ты. Может, шутил, когда сказал Большой Птице, что если, ты нам понадобишься для «Дорогого Аббатства», ты всегда готов.

Большая Птица — так назывался центральный комитет организации «За спасение Земли».

— Но вот ведь я, так?

— Тогда не задавай дурацких вопросов. Воспринимай это как по-восточному непостижимое. — Она убедилась, что Ли нас не слышит, — они с Пеллом сидели за стойкой спиной к нам, — и только тогда продолжила: — Мне все это тоже кажется немного странным. Может, просто Большая Птица хочет наладить отношения с китайцами, подольститься к чокнутому профессору. Ну и что? Если Ли не врет и все сработает, а меня уверяли, что так именно и произойдет, тогда мы сможем претворить «Дорогое Аббатство» в жизнь. Если же ничего не выйдет, что тоже возможно, у нас появится союзник, а ты потеряешь всего час времени.

— И попаду в полицию, а то и хуже. А что, если они замышляют какую-нибудь дурацкую кражу со взломом?

— Сомневаюсь. Ли ведь удалось сбежать из Китая, а после этого еще и попасть в Массачусетский технологический. Держись доктора Ли и смотри в оба, Коул. Твое присутствие означает, что они нам доверяют; это уже само по себе настоящий прорыв. И потерпеть-то всего час, о'кей?

Я уже решил, что соглашусь.

— О'кей. Но сначала ты должна ответить мне на один вопрос.

Она настороженно взглянула на меня.

— Какой?

— Почему ты в этом участвуешь под именем Фло?

Ли и Джастин, она же Фло, обговорили последние детали, а я тем временем допил свой последний стакан. Фло была такой надменной, такой таинственной. Ли совсем не был пьян, но кто может сказать, каким должен быть китайский революционер-математик после выпитого виски? Пелл выглядел как всегда: незначительным и ненадежным. Но разве я мог оспаривать решения Большой Птицы? Все уже продумано. Когда такая организация, как «Спасение Земли», уходит в подполье и находится под постоянной угрозой разгрома, о демократических решениях мечтать не приходится. Чем меньше знаешь, тем лучше.

Фло взглянула на часы.

— Пора, — сказала она. — Удачи тебе, Коул. — Она поцеловала меня в обе щеки и отошла.

— Что это, Сопротивление? — Я спрашивал не столько ее, сколько себя; ведь Фло с Пеллом уже вышли через заднюю дверь. На первый план выступило то единственное в моей жизни, что вообще имело смысл. Я со стуком поставил пустой стакан на стойку бара.

— Доктор Ли, я в вашем распоряжении. Давайте действовать.

— Идти за мной. — Китаец улыбался до ушей.