Дорогами Пророчества

ГЛАВА 9

Осень, спохватившись, что рассеянное человечество могло и не заметить ее прихода, напомнила о себе похолоданием. Мелкий дождь зарядил с самого утра и не думал утихать, занудно настукивая по голове. Намокнув, плащ и сумки прибавили в весе, но тяжелее поклажи на плечи давило низкое, свинцовое небо, вжимая усталых путников в землю. От резкой смены погоды ломило виски и клонило в сон. «Переодевания переодеваниями, а физиологию забывать не след», – решил мой организм и тоже порадовал «подарочком» – с каждым сделанным мной шагом, с отдачей в позвоночник, меня все больше беспокоила знакомая всем зрелым женским особям тягучая боль.

По извилистой лесной дороге довольно быстро мы выбрались на Дрюссельский тракт – о чем нас оповестила надпись, выбитая на тесаном придорожном камне. Нанесенное рядом со знаком об охране тракта изображение стражника наглядно доказывало, что разметчикам нечужды художественные таланты. А обилие накорябанных тут же похабных стишков положительно характеризовало грамотность как проезжающих, так и местного населения. Движение на большаке, как и предсказывала Кирина, не удивляло оживленностью: за весь день навстречу попался лишь одинокий всадник. Настегивая загнанную хрипящую животину, нарочный (а больше некому) промчался мимо, удостоив двух промокших путников лишь смазанным взглядом.

Раскисшая колея чавкала под сапогами уже довольно долго, а обещанный картой Хмел как сквозь землю провалился.

– Я так и знала, что мы заблудимся, – ныла плетущаяся слева от меня Эона. Из-под капюшона ее плаща то и дело раздавалось чиханье вперемешку со шмыганьем. – Наверняка не там свернули, а все ты: поди, карту неправильно срисовала – только всю спину мне зазря исцарапала да рубашку той вонючей дрянью перепачкала. Говорила я, с Кириной надо было идти, пока погодилось, а не презирать знаки божьи…

Критические дни получили свое название не за просто так. В этот напряженный период месяца всегда тянет указать окружающим на их несовершенство. И делать это хочется громко, с применением весомых материальных аргументов.

И только вездесущий Единый знает, чего мне стоило сдержаться…

– Эона, сокровище мое, хреново мне и без твоего нытья, поэтому заткнись, пожалуйста. – При звуках моего вкрадчиво-ласкового голоса спутница подавилась очередным «я ж говорила!» – Первое же услышанное от тебя слово я приму за божье повеление прибить одну нудную особу и прикопать ее останки в ближайшем лесочке!

Девушка недоверчиво глянула на меня исподлобья, но смолчала. Я же, сорвав на ком-то накопившееся раздражение и злость, почувствовала себя лучше и прибавила шагу.

«Легче страдать не одной, а с другими?» Нет, легче, когда страдают только другие, но, к сожалению, так случается крайне редко.

К вечеру дождь усилился, отгораживая нас от мира завесой сырой, хмурой мги. Все, что могло на нас промокнуть, промокло. Все, что можно было натереть мокрой одеждой, натерто. Запас ругательств я перебрала в три раза, включая производные и многоэтажные, а также изобрела парочку новых. Ноги убедительной болью намекали, что скоро откажутся двигаться вовсе. Поэтому разглядеть городскую стену мы смогли, только почти уткнувшись в нее лбами. Очереди у деревянных ворот, окованных железом, в такую погодку, да к ночи ближе, понятно, не наблюдалось, но прождать, пока стражники соизволят спуститься на стук из теплой сухой караулки, пришлось преизрядно.

Стукнула задвижка смотрового отверстия.

– Кто такие? Что надо? – Судя по перегару, дохнувшему из калиточного окошка, в окрестностях Хмела дождило еще со вчерашнего дня.

Обдумав ответы на подобные провокационные вопросы заранее, я врала, как по писаному.

– Ниспошли вам Единый свое благословение, достопочтенные. – Заискивающий поклон и вовремя просунутый в окошко и положенный на мозолистую ладонь стражника тален.

Калитка в воротах заинтересованно приоткрылась, явив нам двоих успевших промокнуть, а потому мрачных мужиков в кирасах и с копьями наперевес.

– Сестрицу вот к нареченному в Дрюсс провожаю, а с обозами нынче, сами знаете, на тракте-то негусто – приданое хорошо если в меняле-месяце [Меняла – десятый месяц года (прост.). Официально принятое название – месяц Изменяющихся.] доедет. Обогреться бы нам, а поутру своей дорогой дальше пойдем.

Эона, видимо приняв всерьез мою угрозу, лишь буркнула что-то подтверждающе-неразборчивое, чересчур энергичным кивком откидывая с лица капюшон. Разглядев ее хоть и усталую, но хорошенькую глазастую мордашку, стражники заметно оживились. Тот, что постарше, выразительно посмотрел на второго и широко распахнул калитку.

– Сестриц мы завсегда обогреть рады, и даже забесплатно, – протянул он под гогот приятеля и посторонился, чтобы мы могли пройти. – Вниз по улице корчма рена [Р е н – вежливое обращение к горожанину.] Ивалия будет, «Святой костер» называется. Вывеска приметная, не ошибетесь…

Непогода превратила ранние сумерки в поздний вечер, однако пройти мимо оригинальной вывески под раскачивающимся на ветру фонарем, изображающей сожжение ведьмы, и впрямь было трудновато. Намалеванный костер полыхал алым и оранжевым, будто настоящий, подпаливая развевающуюся тьму ведьминого плаща. Особенно удалось даровитому художнику выражение ужаса на лице приговоренной женщины: рот исказило судорогой беззвучного крика, в глазах застыла нечеловеческая боль. Прямо как с натуры рисовали…

– Рель, пойдем отсюда, а? – Подруга испуганно покосилась на вывеску. – Она плачет как живая…

– Поплачет да перестанет – только дождь утихнет. А вот мы с тобой скоро за согревом сами на костер полезем, потому как другой постоялый двор в этой дыре вряд ли отыщется. – Я решительно толкнула калитку и потянула Эону к двери, откуда явственно тянуло запахом готовящегося на вертеле мяса.

Типун на мой болтливый язык…

Меня разбудил холод. Эона, воспользовавшись моим бессознательным состоянием и своим превосходством в весе, захватила одеяло. В отчаянной схватке за его возвращение я получила чувствительный пинок в голень и проснулась окончательно. Однако вылезать из-под трофея не спешила.

Давешний мелкий дождик нынче окреп и обрел хамоватую уверенность. Его робкий стук бедного родственника превратился в барабанную дробь победного марша. Приняв позу зародыша, я убаюкивала боль, ставшую на ближайшие дня три неотъемлемой частью моего существования. Вид собственной одежды (наверняка холодной и влажной) вызывал у меня омерзение. А ведь до нее, развешанной на вбитых в стену колышках, еще нужно добежать по ледяному полу – сумрачная комнатка была пусть и невелика, но сильно вытянута в длину. О магических светильниках в Хмеле, понятно, и не слышали (чай, не столица), да и камином комнату тоже не украсили. Жаровня с углями, принесенная в комнату с вечера, давно остыла. Сквозь щели в ставни вместе с хмурым утренним светом проникали сырость и зычные, щедро сдобренные площадной руганью покрики корчмаря.

К слову сказать, ужин и комнату у этого милого человека вчера мы получили без особых хлопот.

«А какие могли возникнуть трудности? Вот если бы у вас денег не было, тогда другой разговор». Спасибо за наш комфорт надлежит сказать Лесю – парень побоялся, что мог недоглядеть за своими людьми, и с лихвой восполнил возможные денежные потери.

«Однако хорошо иметь дело с благородными рыцарями». Куда хуже, когда вместо них бессовестно дрыхнущие девицы.

– Па-а-а-адъем! – скомандовала я, исправляя в окружающей обстановке хотя бы то, что было в моих силах.

Команда перешла в стон, стоило мне принять вертикальное положение. Тело, желавшее весь оставшийся день только лишь нежиться в постели, выказало категорический протест.

Эона подскочила и ошалело завертела головой: светлые перепутанные волосы стоят дыбом, глаза дурные, мутные. Девушка заметалась по кровати, лихорадочно ища мирно притулившийся у дальней стены меч, дабы отразить домогательства толпы насильников, ломящихся в комнату. Однако, узрев в помещении лишь их бледное подобие в моем лице, она вновь нырнула под одеяло.

– Чего орешь? – Донесшийся оттуда голос был подобен наступившему утру. Хмурый и обиженный.

– Того самого. Вставать пора. – Решив подбодрить спутницу личным примером, я ступила на пол. Опыт не удался. – Твои предки, согрешившие с духом выгребных ям в первый день святой недели воздержания…

В ответ на мои поругивания в процессе скачкообразного добывания одежды из-под одеяла раздавались сдавленные смешки. Штаны и рубаха, как и ожидалось, не высохли за ночь. Помочь этому благому делу магически я попыталась еще вчера вечером, но исчерпанные до донышка запасы Силы и общее ослабленное состояние отсоветовали мне это делать в весьма болезненной форме. Прежде чем одеться, мне предстоял еще один подвиг – омовение в щербатом корыте. Негромко повизжав для смелости, я щедро плеснула на себя воды из кувшина. Ледяной влагой ожгло кожу, тряхануло разомлевшее после долгого восстанавливающего сна тело. Да так, что к концу купания мне стало даже жарко.

– Смейся, смейся, – бурчала я, растираясь жестким полотенцем. – Придет еще твоя очередь умываться, а воды-то нет.

– А и не надо. – Эона не торопилась с подъемом, продолжая валяться в уютной, теплой постели. – Мне и так хорошо.

– Мойдодыра на тебя нет!

Девушка, любопытствуя, аж приподнялась:

– Это заклятие такое умывающее, да?

Размечталась.

– Умывальников начальник и мочалок командир, – просовывая голову в ворот рубашки, процитировала я по памяти Корнея Ивановича и от себя добавила: – Здоровенный шкаф с железными гнутыми руками и краном вместо носа. Приходит к грязнулям и насильно их моет.

– Жуть какая! – Эона подхватилась с кровати и состроила брезгливую гримаску. – Этим магам только бы гадость какую-нибудь оживить.

В воспитательных целях я не стала уточнять, что стишок про эту «жуть» в моем мире наизусть знает каждый ребенок, а полезла за вещами под кровать.

«Куда-куда?» Под кровать. Подальше от воров и здравого смысла.

– Ре-е-ель.

– М-м?.. – Сумка, зацепившись за что-то лямкой, никак не желала вытаскиваться. Чтобы ее освободить, мне пришлось почти целиком влезть под койку, выметая оттуда залежи прошлогодней пыли.

– Может, задержимся здесь на денек, а? Глянь, погода какая… – Светловолосая, подпрыгивая на месте, с относительным успехом пыталась умыться двумя пальцами. – Все равно по слякоти далеко не утопаем.

Вид у Эоны был самый жалобный.

– Задержимся, – легко согласилась я, потроша рюкзак в поисках кошеля.

Содержимое кожаного мешочка, высыпанное на одеяло, требовало самого внимательного пересчета. Нам предстояли кой-какие незапланированные траты…

Основательность. Именно это слово первым приходило на ум при взгляде на мужчину, сидевшего на табуретке у распахнутой настежь и подпертой чурбачком двери. Хозяин лавки подслеповато щурился, изучая на просвет темную ткань, и то неодобрительно качал головой, то прицыкивал. Неожиданно потемнело: кто-то загородил ему и тот скудный свет, что давало пасмурное, отнюдь не ласковое к проснувшимся горожанам утро. Мужчина повернул голову посмотреть, какой сумасшедший притащился. Чужак, не иначе – кто ж из местных попрется к портному в такой дождь!

В дверном проеме застрял долговязый мальчишка в промокшей насквозь мешковатой куртке. Вода стекала с узких полей потрепанной шляпы прямо ему за шиворот. Молоденький совсем – бриться еще даже и не начинал. Выглядел паренек неважно: одежда болтается, как на пугале огородном, лицо исхудавшее, будто после болезни, тени под глазами, кожа с сероватым оттенком и грязные, сальные волосы.

– Да не обойдет Единый хозяина щедротами своими! – хриплым ломающимся голосом поздоровался посетитель и звонко чихнул.

– Да не останется глух Создатель к чадам Его. – Портной уважительно посмотрел на черное оголовье меча, выглядывающее из-за плеча мальчишки. – Чего изволите, достопочтенный?

Какой-какой, а достопочтенной моя особа уж точно никогда не была. Утерев рукавом нос, я шагнула внутрь помещения и замешкалась с ответом, присматриваясь к хозяину лавки.

Цепкий взгляд карих глаз. Кряжистый, серьезный. Положительный. Окладистая борода, русая пополам с сединой. В поведении ни унции спеси, но и ни капли заискивания – все та же степенность.

– Платье. – Мои пальцы затеребили тощий кошель.

Голос лавочника неожиданно потеплел.

– Зазноба?

– Сестра, – мотнула головой я.

Мужчина, кряхтя, поднялся с табурета, бросая отрез ткани на широкий некрашеный прилавок. Приволакивая правую ногу, хозяин направился в дальний угол небольшой опрятной комнатки, которая казалась еще более тесной благодаря толстым рулонам материи, накрученной на вбитые в пол костыли.

– Ну ежели непривередлива сестренка, глядишь, и платьице парадное, хоть сейчас на танцы, ей подберем.

Как забавны проделки судьбы! Не далее как недели две назад, изображая служанку, я приобрела одежду для «брата». А теперь вот в мужском образе покупала платье для «сестры».

Представив на секунду бредущую по размокшему тракту Эону, облаченную в нечто эфирное с рюшами, я поторопилась уточнить:

– Мне бы что попроще и потеплее!

Мужчина даже не обернулся:

– И такое найдется.

«Ходят тут всякие», – надсадным скрипом крышки пожаловался большой окованный сундук, притаившийся в сумраке угла.

– Какова сестренка-то? – спохватился портной, оглядываясь на меня.

«Размер одежды – сорок восьмой, груди – четвертый, полновата в бедрах и широка в кости, рост – около метра семидесяти», – могла бы ответить я, но вместо этого промямлила:

– Ну такая… такая… вот, – и показала какая, насколько мне позволяли размер ладоней и артистизм.

– Фигуристая она у тебя, – одобрительно хмыкнул мужчина и снова нырнул в сундук.

Некоторое время оттуда доносилось постукивание, сопение, неразборчивое бурчание. Наконец с мягким шуршанием искомое было извлечено на свет. Универсальный немаркий коричневый цвет, к удивлению лавочника, вызвал мое горячее одобрение, а не снисходительное «Поярче ничего не сыскать?». Я подергала за шнуровку корсажа, прикидывая, можно ли его утянуть и не велико ли будет Эоне платье. По виду оно должно было прийтись моей спутнице впору.

– Беру, – решилась я, щупая тонкую шерсть. – Сколько?

Мужчина огладил бороду.

– Десяточек серебром.

Ничего себе цены! Столичных раза в два выше…

– Сбавить бы, достопочтенный! Вполовину.

– Сыщите дешевле, – усмехнулся хозяин, сгребая с прилавка платье. – Только нынче на весь Хмел рен Брес один такой.

– Авось и сыщу, за шесть-то таленов. – Я вцепилась в подол и потянула на себя. – Уважаемый рен Брес, может, в городе и один, да что-то толпы перед его лавкой не видать.

– Дождит – вот и нет никого. А как распогодится, понабежит народ, по девяточке быстренько платьица разберет.

Платье снова пришло в движение.

– Может статься, дождь на неделю зарядил. – Мои пальцы отпустили материю. Лавочник, не удержавшись на ногах, плюхнулся на табуретку. – А я-то, не откладывая, даю семь таленов.

– Седмицу полежит – не окорок, не попортится. Мне, старому, и тален лишним не будет.

– Мне тоже.

Я пожала плечами и повернулась к двери, делая вид, что собираюсь уходить.

– Ладно, давай серебром шестерочку. – Мужчина улыбнулся, глядя на мою ошеломленную физиономию, и хитро прищурился. – Трешку за балаган плачу – потешила старика. А то серо на душе, тягостно…

Отвязанный от пояса тощий кошель глухо звякнул о прилавок.

– А еще один тален за что? – не удержалась от вопроса я, отсчитывая серебро.

– Фигуристой сестричке на гостинец.

Мужчина отмотал два локтя бечевки, скатал вывернутое на изнаночную сторону платье плотным валиком, перевязал его и передал мне.

– Благодарствую, уважаемый рен Брес. Да продлит Единый ваши годы…

В лавку, чуть не сбив меня с ног, кубарем вкатилось нечто мокрое и орущее:

– Деда! Деда!

Нечто, схваченное лавочником за шиворот, оказалось босоногим пацаненком лет восьми. Свободные штаны и рубаха подраны во всех приличных и не очень местах да заляпаны по самое не хочу грязью.

– Ужо я тебе, баловник, сейчас уши обдеру!

– Ну де-е-еда-а-а-а. – Мальчишка засучил ногами в воздухе.

– Что – деда?! Мать твоя куда смотрит? Знал же, когда дочь за кожевника отдавал, дело хорошим не обернется. – Похоже, последнее предложение было любимой присказкой лавочника. – Что на свете белом деется? Как жить, когда устои неразумным молодняком попираются…

Пацан ловко вывернулся из рук сокрушающегося деда, отбежал на безопасное расстояние и завел старую песню по новой.

– Деда, айда на площадь ходче! Астахе тетка Гальча да бабка Китра чужачку за волосы приволокли! Девка чисто ведьма у дядьки Ивалия на вывеске – патлатая да чумазая! А уж верещит как – страсть!

Выпалив на одном дыхании ценную информацию, мальчонка потерял к нам всякий интерес и нырнул снова в дверной проем под стихающий дождь. Только отмытые в лужах пятки засверкали.

У меня нехорошо засосало под ложечкой. Насколько я могла видеть вчера вечером, другими постояльцами женского пола, кроме нас со спутницей, корчма явно не могла похвастаться, а под определение «чужачка» и подавно подходила лишь Эона. Уж не ее ли приволокли к бургомистру Астахе (ну и имечко у бедолаги!) те две гнусные бабы. Хотя… теткам подруга первая синяков да шишек понаставила бы.

Почему-то эта мысль меня совсем не успокоила. Кое-как запихав в сумку платье и кошель, я припустила вслед за пацаном, даже не попрощавшись с хозяином. Он что-то кричал мне вслед, но прислушиваться было некогда.

И ведь несколько раз повторила этой дурехе, чтоб из комнаты ни ногой!

Хмел не отличался оригинальностью градостроения и, согласно радиальной планировке, все самое ценное берег в своей середке. Его главную площадь взяли в кольцо городской храм, ратуша и дом с фривольной остроконечной крышей из красной черепицы, – наверное, особнячок здешнего бургомистра. Чтобы еще больше украсить город, на лобном месте соорудили многофункциональный деревянный помост, служивший одновременно как трибуной, так и виселицей.

Сюда я добиралась долго и муторно. То и дело сворачивала в тупики, выбиралась из одних тесных, извилистых улочек, чтобы заблудиться в других. А спросить дорогу оказалось не у кого. Достигнув наконец центра города, я поняла почему.

На немаленькой площади народу было – не протолкнуться. Накрапывающий дождь не мешал горожанам развлекаться – сновали ушлые лоточники, то тут, то там слышались веселые разговорчики и взрывы хохота. Дети помладше оседлали отцовские плечи, кумушки вытягивали шеи, пытаясь разглядеть зловредную ведьму, сразу же успевая и обсуждать увиденное. А на помосте, окруженном плотным кольцом стражи, как я и боялась, стояла связанная по рукам и ногам, промокшая и разнесчастная Эона. Рядом с ней вместо стражников несли караул две бабы. Та, что помоложе, – рыжеволосая, рыхловатая бабенка. Другая – тощая и бесцветная старуха. Отсюда не разглядеть, но вроде бы первая из них попалась мне навстречу утром, когда я уходила из корчмы.

Над площадью вместе со свинцовыми облаками нависло ожидание. И оно было приятным…

«Чего, собственно, дожидаемся?» Горожане, по всей вероятности, ждут бургомистра, а я – дельной мысли. И боюсь, градоправитель появится первым…

Пробраться к Эоне сквозь плотную людскую массу вряд ли будет просто. Особенно с теми скудными запасами худо-бедно восстановившейся к настоящему времени Силы. Да и момент для ее использования, честно говоря, не слишком подходящий.

Я окинула взглядом толпу, прикидывая, как бы мне просочиться поближе к помосту немагическим способом, и тут поняла, что же мне кажется неправильным в окружающем ландшафте.

На площади не чувствовалось возмущения Силы. Абсолютное спокойствие, затишье. Ни мягкой, но мощной волны официального представителя Гильдии магов, ни мелких ручейков колдунов-самородков да потомственных знахарей. Даже городского шептуна в качестве эксперта по ведьмам не пригласили.

Либо маги тратят уймищу Силы на маскировку. Что еще более подозрительно…

Дождь решил, что поработал достаточно и пора бы на обеденный перерыв, а нерастраченные осадки он еще успеет вылить вечером. Солнце желтым любопытным глазом глянуло из-за туч. Градоправитель понял, что наступил более чем подходящий момент для торжественного выхода, и соизволил явиться пред очи избирателей. Издалека бургомистр выглядел как нечто невысокое, пухлое и рыхлое, увенчанное большой остроконечной шляпой. С его груди мне, как и доброй половине людей на площади, слепила глаза большая золотая бляха на толстой цепи из того же металла.

«Почему градоправители в таких небольших городках обязательно невысоки и полнотелы?» Как верно подметил один большой любитель покопаться в чужом сознании, маленькие люди стремятся компенсировать недостаток роста, добиваясь власти и успеха, а в провинциальных городишках возможности для этого не так уж и велики. Что же касаемо «полнотелости» – на народных харчах да званых обедах всяко не отощаешь.

Толпа раздалась в стороны, пропуская к помосту своего избранника, а также высокого, плечистого священника в темной подпоясанной рясе. Пыхтя, градоправитель взобрался по ступенькам. Охрана из двоих стражников и служитель Единого поднялась следом. Бургомистр поднял в приветствии пухлую руку, на что народ разразился восторженными криками и подался вперед.

Не упустив представившуюся возможность, я покрепче перехватила сумку обеими руками и вклинилась в толпу, энергично работая локтями. Несмотря на старания, мое продвижение нельзя было назвать стремительным. Горожанам тоже хотелось увидеть происходящее во всех подробностях, и люди крайне негативно реагировали на то, что им мешают не только смотреть, но и слушать.

– Дорогие жители Хмела, – неожиданно зычно пронесся над площадью голос бургомистра, – беда постучалась в ворота нашего славного города прошлым вечером – злокозненная ведьма вступила в каменные стены и, дабы творить непотребства магические, противные Господу нашему, посягнула на святое. Реликвию, вот уже более четырех столетий хранящуюся в городском храме.

Люди вокруг меня разразились громкими осуждающими криками. Стараясь не обращать внимания на усиливающуюся боль, я заработала локтями активнее и нечеловеческим рывком выбилась в первые ряды.

Открывшаяся картина не внушала оптимизма. Сгорбившись и понурив голову, Эона вздрагивала от каждого слова, произнесенного низеньким толстячком в богатом костюме.

Куда ж тебя понесло, дуреха!..

– И если бы не бдительность этих достопочтенных горожанок, – пухлая рука указала на бдевших по бокам от девушки теток, которые взирали на люд с чувством хорошо выполненного долга, – Хмел мог лишиться самого дорогого – портянки святого Икития!

Располневшая молодуха с жиденькой рыжей косицей выпятила плоскую грудь. Жилистая бабка на полусогнутых подбежала к толстячку и что-то негромко проскрипела. Ее слова потонули в окружающем шуме.

После некоторой заминки бургомистр продолжил:

– Как правильно подметила достопочтенная Китра, – благосклонный кивок в сторону старухи, – нашей благодарности достоин еще один герой – внук этой уважаемой рены Ерлик.

Рекомый взбежал на помост, поигрывая мускулами обнаженного торса. Толпа взорвалась одобрительным ревом. Герой, обладающий к прочим достоинствам смазливой физиономией, расточал улыбки. Легкими мотыльками над площадью закружили восхищенные девичьи вздохи.

Теперь мне стало ясно, как совершили подвиг по поимке Эоны не слишком героического вида тетки.

Тут на передний план вышел священник.

– Чада мои, – пробасил он, простирая руки над паствой, – как мы покараем мерзостную ведьму?

– Сожжем! – в едином порыве заревела людская масса.

Девушка в ужасе вскинула голову и задергалась, тщетно пытаясь выпутаться из веревок. Исцарапанное лицо, некогда светлые, а сейчас серые, всклокоченные волосы, безумные глаза действительно делали ее похожей на ведьму. Глядя, как она что-то мычит в кляп, а слезы бегут по грязным щекам, мне самой хотелось разрыдаться и броситься к непутевой подруге.

«Но будет ли от этого толк?» Не будет. Даже если бы я смогла использовать Неотразимую против горожан, меня просто сомнут числом…

Поэтому я, прикусив губу до крови, не двигалась с места.

– Однако, – снова взял слово бургомистр, – отец наш Небесный заповедал прощать нечестивцев, давая им возможность искупить свои грехи. Блюдутся ли в нашем городе заповеди Его?

Ответы городского населения прозвучали вразнобой и не столь уверенно, как предшествующий приговор. Оратор, милостиво не заметив произошедшей заминки, с превосходством посмотрел на своего антагониста.

– Да разве раскается в грехах своих ведьма нечестивая? – скривился святой отец.

– Согласна ли ты покаяться, дева? – повернулся к Эоне градоправитель.

Девушка, не в состоянии ответить, просто закивала.

– Согласна ли ты искупить дела непотребные свои?

Опять затравленный кивок.

– Согласна ли ты принести жертву во имя Единого и добровольно направиться к астахе?

И тут меня озарило. Если бы со всех сторон не зажимали люди, я бы хлопнула себя по лбу. Игра в злого и доброго полицейского – вот что изображали на деревянных подмостках священник на пару с бургомистром. А следом припомнилось, что такое или кто такой астаха.

Что ж, присоединимся и мы к этой талантливой труппе провинциального балагана…

– Ми-и-илостивые-е-е государе-е-е! Го-о-осподом Единым прошу-у-у, поми-и-илосе-е-е-рдствуйте-е-е…