Дорога отчаянья

Глава 2 ЗАВТРА НЕ НАСТУПИТ НИКОГДА.

«Не учебная, не учебная, не учебная…» - как заведенный повторял я про себя, не двигаясь с места. Как же так, что теперь будет? Неужели я умру… Мне ведь только семнадцать. Столько планов, столько дел. А как же Судьба? Выходит, что я никакой не особенный. Самый-самый обычный, такой как все. Хотя… А вдруг это все-таки учебная тревога, приближенная к боевой? Учения, секретные. Ведь уже было так, мне дядя рассказывал, когда проверяли факультет Внутренних войск, действия подразделений в случае нападения группы вооруженных лиц на арсенал. Тогда приезжала какая-то особая комиссия из Москвы, о планируемых мероприятиях знал только начальник училища. Кроме того, неделю назад суточный наряд по госпиталю видел загадочных лиц в подвале, они явно что-то проверяли. Надежда, маленькая искорка. Только не потухни…

Петр Иванович ударил ладонью мне по лицу:

- Так и будешь сидеть тут?

Я оглянулся по сторонам. Люди, обезумев от ужаса, бежали к выходу, расталкивая друг друга. Нет больше приятелей, соседей по палате, приятных собеседников и отличных соперников в шахматы, с этой минуты каждый сам за себя. Успеть спастись, любой ценой. Расталкивая впереди идущих, переступая через упавших, толкая столы и роняя стулья, людской поток стремился туда, где обещали им спасение. Топот, стоны, крики, ругань, треск ломающейся мебели… Ничего не могло заглушить звук сирены, монотонный и холодный…

Не дожидаясь от меня ответа, Петр Иванович сгреб меня в охапку и потащил к выходу. Основная масса людей уже выбежала, остались только те, кто был сбит, затоптан и просто плохо ходил. Я хотел было помочь одному старику подняться на ноги, но был грубо остановлен Александром Сергеевичем: «Брось его, ему уже не помочь, он прожил свою счастливую жизнь!». Какая смена образа! Добродушного здоровяка как не бывало, передо мной стоял жесткий и властный мужчина, готовый перешагнуть через любого, чтобы спасти свою жизнь. А я то думал… Маска, это была всего лишь маска. Но как умело хозяин ее носил. Прав был Шекспир: «Весь мир театр, а люди в нем актеры». Как иногда ошибаешься в людях… Но некоторые ошибки могут спасти тебе жизнь.

- Пошел прочь! С дороги! – Петр Иванович уверенно пробирался к нашей палате. Мы шли следом. Как оказалось, коридоры отделения не были приспособлены к внештатным ситуациям. Бежать было бесполезно, тут и там валялись перевернутые тележки с едой, кушетки, кем-то брошенные сумки. Нескончаемый поток людей двигался в обе стороны, не соблюдая каких-либо правил и норм уважения. Паника охватила всех, превратив госпиталь в разворошенный улей. Где-то завязалась драка, послышался звук разбитого стекла, громко закричала женщина. Две медсестры пытались поднять кресло-каталку с больным, загородившим проход. Больше из медицинского персонала никого не было видно. Сбежали, спасаясь. А как же Клятва Гиппократа и помощь всем нуждающимся? Вот оно, истинное лицо человечества! Никакой прогресс, никакие орудия труда и долгая эволюция не сделали нас лучше, не одомашнили! Животные, неандертальцы! Вот кто мы. Инстинкт самосохранения прежде всего, это, наверное, и хорошо! Но как же гуманность, милосердие, сострадание к ближним? Мы говорим об этом веками, пытаясь пробиться к сердцу сквозь толстую корку нароста от цинизма, алчности, похоти. Как оказалось, все попытки провалились, все тщетно.

В палате мы пробыли буквально пару мгновений, взяв только вещи первой необходимости.

- Значит так, - Петр Иванович на секунду остановился, облокотившись о стену, восстанавливая дыхание. – Идти надо быстро, у нас в запасе не больше пяти-шести минут, потом будет поздно. Сейчас выходим из отделения и бежим по коридору налево, в противоположный конец здания, там спускаемся по лестнице вниз и стараемся как можно менее заметно пробраться в подвал.

- А там что? – перебил я.

- Там убежище.

Ах вот оно что. Как же я раньше не догадался.

Тишину коридоров раздирали стоны и мольбы о помощи. На полу тут и там лежали распластованные тела больных, повсюду виднелись следы крови. Крошки стекла шуршали под ногами, предательски скользя. Этажи постепенно пустели и пробираться к намеченной цели было легче. Через минуту мы уже спускались по лестнице, а еще через две показались двери в подвал.

- Внимание! Уважаемые больные, просьба сохранять спокойствие! Через минуту прибудут сотрудники из гражданской обороны, они организуют эвакуацию в подземное убежище! – со всех сторон доносилось из громкоговорителей.

- А почему людям не скажут сразу, куда идти? Зачем кого-то ждать? – спросил я на бегу.

- Ты представь, какая началась бы паника. В давке погибнет много людей, они просто затопчут друг друга. Нужно контролировать весь процесс. К тому же… - тут Петр Иванович резко замолчал, поняв, что сболтнул лишнего.

- К тому же? – переспросил я.

- К тому же, - вмешался в разговор Александр Сергеевич, - чего уж теперь скрывать, негласно стояло указание, дать в первую очередь спастись сотрудникам госпиталя, а потом уже всем остальным. Поэтому как только основная часть медицинского персонала окажется в убежище, остальным расскажут, куда спасаться.

- Но ведь это нечестно, несправедливо! А как же ваши врачебные клятвы?

- Именно поэтому такое указание и дано, чтобы выжили те, кто мог бы после эвакуации оказать медицинскую помощь всем нуждающимся и минимизировать человеческие потери. Ну сам представь, если бы все остались на местах, в убежище попали бы одни больные. Мы же в госпитале, и тут много тех, кто нуждается в серьезной медицинской помощи. А без врачей долго они не протянут. Смысл спасения теряется.

- А из гражданской обороны точно придут?

- Неизвестно. По инструкции – должны, но ведь все бумажки сплошная теория. В реальности они могут просто не успеть вовремя прибыть.

Вход в служебное помещение. Двери распахнуты настежь, за ними – широкий коридор, ведущий под наклоном куда-то вдаль. Из освещения – только аварийное, через каждые десять метров тусклые лампочки, вырывающие из темноты небольшое пространство. Вокруг никого, ни единой души, казалось, что мы одни в целом мире. Опоздали, слишком поздно. Сигнал тревоги монотонно ревет, у него нет души, ему нет до нас дела, но он отсчитывает, словно сердце ударами, секунды наших жизней, раз за разом приближая нас к концу, к неминуемому финалу, когда звук оборвется и утонет в звонкой тишине. А мы все бежим, из темноты в свет и обратно. Белая полоса. Черная полоса. Снова белая. Все как в жизни, как символично… Мы бежим по тоннелю к свету, а будет ли он в конце?

Сзади послышался топот, крики людей. Словно ночные мотыльки они летели к спасительному огню, не зная, что для многих дорога к нему станет последней в жизни.

Поворот. Через несколько десятков метров – еще один. Финишная прямая.

Огромная металлическая дверь была открыта, в проеме стояли четыре солдата, вооруженные автоматами.

- Давайте быстрее, до закрытия убежища осталось чуть больше четырех минут.

Успели. Добежали. Смогли.

Как только мы оказались внутри, к нам подошел комендант и попросил занять места в жилых отсеках. До особого распоряжения выход из помещения запрещен. Петр Иванович из сумки достал какую-то красную корочку, показал ее офицеру. Повертев пару секунд в руках, комендант с невозмутимым видом вернул документ обратно владельцу, повторив, что указание касается ВСЕХ без исключения. Перед лицом нависшей угрозы все оказались равны. До особого распоряжения.

Люди огромной массой, нескончаемым потоком прибывали в убежище. Тех, кто упал, отстал или не смог бежать, не ждали. Время стремительно уходило.

Комендант подошел к солдатам у входа. Он смотрел им прямо в глаза. «Мне тоже страшно, ребята. Держитесь. Будет непросто, но мы справимся. Я с вами. До конца». Солдаты все понимали без слов. Никто из них не хотел оказаться на месте коменданта в данный момент. Офицер смотрел на людей, вбегающих в убежище, вглядывался в их полные ужаса лица, наконец, он повернулся и отдал приказ:

- Время вышло. Закрыть защитные сооружения. Обеспечить выполнение задачи любой ценой, вплоть до применения оружия.

Комендант был холоден и решителен. Он прекрасно понимал, что своим распоряжением обрывает чьи-то жизни, обрекая их на мучительную смерть. Но всегда нужно чем-то жертвовать. По-другому он не мог поступить, такова инструкция, такова цена за спасение остальных.

Механизм закрытия дверей был приведен в действие. Увидев, что с каждой секундой возможность спасения тает, люди вконец обезумили. Буквально карабкаясь по друг другу, самые сильные пробирались к входу, подминая под себя стариков, больных и женщин.

- Оружие на изготовье. По моей команде стрелять на поражение, - обратился комендант к солдатам.

Офицер и четыре стрелка стояли справа от входа, за специальным барьером. Момент, который все оттягивали, неумолимо приближался.

- Всем отойти от входа, - закричал комендант, вытаскивая из кобуры пистолет и направляя его на людей. Но никто, казалось, его не слышал. Тогда офицер поднял пистолет чуть выше и два раза выстрелил. Пули попали в стену, почти под самый потолок, выбив кусок шпатлевки с краской. Грохот, многократно усиленный замкнутым пространством, заставил людскую массу на мгновение остановиться и замолкнуть.

- Всем отойти от входа, - повторил комендант, - время вышло. Мы больше не можем никого впустить.

- Да какого черта! – Возмутился кто-то из толпы. – Почему не можете пустить?

- Мы действуем согласно инструкции, предусмотренной специально для таких случаев. Пожалуйста, отойдите от входа, в противном случае по вам будет применено оружие.

- Командир, да ладно тебе, пусти! Пара минут для тебя роли не сыграет. Какие инструкции? Сам бы ты что делал, если бы оказался на нашем месте?

Дверь прошла половину пути.

- Я принимал присягу, клялся служить Родине и выполнять приказы командиров, – дрожащим голосом повторил наизусть заученные строки из Устава. - Пожалуйста, отойдите, иначе мы будем вынуждены применить оружие.

Комендант взвел курок, положил палец на спусковой крючок. Нервы были на пределе. Рука дрожала. То ли от тяжести пистолета, то ли от страха. Еще никогда в жизни он никого не убивал. И сомневался, сможет ли выстрелить, если толпа обезумевших людей пойдет на него. Еле слышно, немного повернув голову к солдатам и не отрывая взгляда от толпы, офицер сказал: «Если кто-то сейчас решит пройти через дверь – стреляйте». Четыре стрелка молча кивнули.

- Командир, - послышалось снова из толпы.

- Назад, - рявкнул комендант, обхватив рукоять пистолета обеими руками. – Назад, я сказал. Считаю до трех. Раз…

Никто не тронулся с места.

- Два…

Все решил случай. Кто-то, собираясь повернуть назад, споткнулся о лежащее на полу тело затоптанного больного и, стараясь удержать равновесие и не упасть, схватился за какую-то женщину. От неожиданности та закричала. Вокруг возникла непонятная возня. Люди начали поворачиваться на крики, расталкивая друг друга. Мужчина, что стоял впереди, перед самой дверью, и смотрел на дуло пистолета, решил не искушать судьбу и направился обратно в госпиталь, нагло отшвырнув от себя за шиворот молодого парня. Этого было достаточно, чтобы…

Нервы коменданта не выдержали. Раздался выстрел, а за ним четыре автоматные очереди.

Офицер навсегда запомнил заплаканное лицо парня, глаза, полные первобытным ужасом, в которых медленно угасала жизнь.

Дверь с шумом закрылась.

- Три… - оседая на пол, еле слышно произнес комендант.

В убежище ожили громкоговорители, подвешенные под потолком.

- Товарищи… Обращаюсь к вам с прискорбным известием… Мира, в котором мы жили, который так любили, больше нет… В одночасье, по мановению неизвестной руки, наша планета превратилась в пылающий ад. Инфраструктуры всех стран, скорее всего, полностью уничтожены, крупные города разрушены, больше половины населения Земли погибло в течение первых десяти минут бомбежки. Мы… уцелели. И наша первостепенная задача – выжить, выжить любой ценой. Нас ждет много работы, и, только сплотившись, мы сможем построить новый мир.

Для поддержания порядка в убежище из числа личного состава бригады РХБЗ создана группа обслуживания, во главе которой комендант капитан Макаров. Позже будут назначены дежурные по отсекам, дневально-вахтенная служба. В убежище необходимо строго соблюдать установленный режим и распорядок дня. Укрываемые должны беспрекословно выполнять указания коменданта и дежурных по отсекам. До особого распоряжения запрещено покидать помещения, в которых вы сейчас находитесь. В течение дня комендант пройдет и перепишет всех укрываемых для последующего определения обязанностей по убежищу. Каждый отсек оборудован уголком связи со штабом и медицинским пунктом. Держитесь. Конец связи.

Выстрелы… я точно слышал, что кто-то стрелял. Неужели у кого-то из больных было оружие, они прорвали оборону и… Но ведь сразу после выстрелов стало тихо, ни криков, ни звуков борьбы, ничего. Значит, это были стрелки на входе. Стреляли на поражение. Стреляли, чтобы закрыть дверь. Не хотел бы я оказаться на их месте, не смог бы переступить через себя.

А спустя двадцать минут томительного ожидания, бесконечно долгого, подогреваемого испуганными людьми различными версиями происходящего, это объявление. Сбылись самые смелые и страшные прогнозы. Нет больше мира, в котором все мы жили. Нет ничего, кроме убежища, где всем нам придется прожить свои последние годы. Прожить и сдохнуть, не оставив после себя нового поколения, сгнить под землей в огромной металлической коробке. Братская могила…

Только сейчас до меня начал доходить смысл сказанных по громкоговорителю слов. Я открыл планшет и достал из прозрачного кармашка фотографию родителей. Мама… Папа… Значит… вас… больше… нет? Слезы хлынули рекой. Я не пытался их остановить, не пытался скрыть. Мама, мамочка… Как же так? Как же я без тебя теперь??? Прости, прости, прости меня, тысячу раз прости. Прости за все: за слова, сказанные в порыве гнева, знаю, ты была права, не стоило мне связываться с той компанией; прости, что уехал, оставив тебя одну, что не был рядом, когда все это случилось; прости, что редко говорил «Я тебя люблю»… Я тебя люблю, очень-очень, сильно-сильно… И ты отец прости… Слезы катились по щекам, по подбородку и падали на фотографию глухим стуком. Все, что у меня осталось от родителей… Цветная карточка размером девять на двенадцать. Я там совсем маленький, годика два мне. По обе стороны от меня – родители, совсем молодые, еще студенты. Улыбаются. Тут они счастливы еще. Эту фотографию я любил больше всего, поэтому, когда уезжал в училище, незаметно вытащил из семейного альбома.

Прощайте… прощайте все те, кого я любил. Пусть земля станет вам пухом, а душа вознесется к небесам и успокоится.

- И не стыдно тебе реветь? – откуда-то справа раздался незнакомый голос.

- Не стыдно, - ответил я, вытирая слезы рукавом больничной пижамы и поворачиваясь в сторону собеседника. – Чего стыдиться то?

- Ну, такой здоровый, а ревет как баба! Ты ж мужик! Вот и веди себя подобающим образом.

- Я только что потерял маму и папу… - голос задрожал, слезы снова подступили к глазам.

- И что? Тут целое убежище людей, где каждый потерял кого-то из родных. Давайте теперь все обрыдаемся и утонем в собственных слезах! Самое время для этого. Мы выжили, это главное.

- Нет у тебя сердца!

- Есть, только сердце сейчас не самый лучший помощник. Нужна голова, трезвый ум и холодный расчет. И все будет тип-топ!

- Неужели тебе не жалко твоих родителей? – не унимался я.

- Почему же, жалко, конечно… Но только чуть-чуть. Если честно, я их даже и не знал. Сирота. Подкидыш. Из детского дома я.

- Извини…

- Да все нормально. Давай знакомится что ли. Андрей, - незнакомец протянул мне руку.

- Антон.

- Вот и славно. А то смотрю, из всей своей палаты, кажется, я один спасся. А одному скучно. Ты откуда будешь?

- В смысле? Откуда родом?

- Да нет, в госпиталь откуда приехал?

- Из училища, в Вольске которое.

- О как! Я тоже. А рота?

- Двадцать девятая, факультет тыла ВМФ. А ты?

- Одиннадцатая. Прокоповская. Напротив вас живем… точнее жили. Стало быть, ты – первокурсник. Ничего, сейчас мы сопли-то тебе подотрем.

Как оказалось, Андрей учился на четвертом курсе, был командиром отделения, носил сержантские лычки. В госпиталь попал, как и большинство курсантов – за коробку конфет по выдуманной болезни, хотел отоспаться да отдохнуть от бесконечной смены настроений командира батальона и ежедневной муштры. К тому же, надоело бегать десять километров в противогазе, когда проигрывал «Спартак». А этот сезон складывался у команды не очень удачно.

Снова разболелась голова. Точнее не так, боль стала просто невыносимой (на легкое покалывание и гудение я перестал обращать внимание), во рту чувствовался привкус крови, картинка перед глазами периодически расплывалась. Прервав Андрея на какой-то истории про командира батальона, я направился к кнопке вызова врача. Движения давались с трудом, такое ощущение, будто к каждой ноге привязали по гире и заставили взбираться в гору. Было ужасно жарко… На четвертом шаге кто-то выключил свет и повалил меня на землю… Этот «кто-то» мне порядком надоел, и никак не соответствовал описанию врачей, если судить закорючкам, оставленных в моей истории болезни.

Я стою посреди коридора, который уходит далеко-далеко, настолько далеко, насколько хватает способностей моего зрения увидеть его конец. Стены из темного блестящего пластика, каменный пол. Потолок грязно-белый, по углам местами паутина… Свет тусклый, от длинных люминесцентных ламп, некоторые моргают, издавая неприятное потрескивающее шипение. За спиной полный мрак, словно пропасть. Шаг назад – и ты его часть. Навсегда.

По спине пробежались мурашки, обдав неприятным холодком.

Ледяной камень под ногами заставляет идти. Коридор идеально ровный. По обе стороны расположены какие-то двери. Дергаю за ручки. Закрыты. Иду дальше.

Вокруг тишина, не слышны даже шлепки от голых ступней. Подпрыгиваю. Результат тот же. Либо я оглох, либо выключили звук. Смешно.

Неожиданно справа от меня кто-то бьет изнутри в дверь (а звук все-таки есть), оставляя на ее металлической поверхности вогнутую вмятину. Я инстинктивно отпрыгиваю влево, пячусь вдоль стены вперед, не отрывая взгляд от двери. Рука… Это след руки, человеческой. С какой же силой надо ударить, чтобы остался такой след Эхо до сих пор пережевывает звонкий хлопок, повторяя снова и снова… Это противоречит всем законам физики, что происходит?.

Снова удар. Дверь со стоном выгибается, но пока держится.

Я не помню, когда побежал. В таких случаях тело само решает, как лучше сохранить себя в целостности и сохранности. Удивительно, но об этом стоит подумать несколько позже. А пока… двери, двери, двери… и все закрыты.

Удар… Петли не выдерживают, и огромная металлическая пластина со свистом врезается в противоположную стену.

Меня сбивает воздушным потоком. Взрывная волна??? Не успев подставить вовремя руки, ударяюсь лицом об пол. Кажется, сломан нос, рассечена бровь. Лицо залила кровь. Смотрю через плечо назад…

Что-то идет. Я чувствую каждой клеткой своего тела его приближение. Гаснет лампа за лампой. Мрак наступает медленно, давая липкому ужасу сковать крепче любой веревке ноги, руки...

Кажется, я что-то вижу… глаза… желтые, изъеденные красными прожилками… Они смотрят на меня, изучают… На мгновение оно выходит на свет, обнажая непокрытое мраком… человеческое тело. Человек???

Слева открывается дверь и чьи-то сильные руки втаскивают меня внутрь. Щелкнул замок.

- Это его не остановит… не оста… новит… не… ос… та… но…

Вспышка света бьет больно в глаза. Надо мной склонился какой-то мужчина в белом халате с маленьким фонариком в руке.

- Не светите, - промычал я, отворачиваясь.

- Что случилось? С тобой все нормально? – спросил мужчина в халате.

- Это вы мне скажите, что случилось. У меня жутко разболелась голова, хотел вызвать врача, да видимо получилось не совсем так, как я планировал. Как видите, неожиданно упал…

- Ну, если не считать разбитый нос, то ты в полном порядке…

- Ага, конечно, в порядке, – перебил я. – А как вы объясните потерю сознания и… - так-с, минуточку, о всякой чертовщине в моей голове никто не должен знать, никто, – и периодические боли, которые сводят с ума?

- Что касается обморока, то ты просто устал, перенервничал, молодой организм не выдержал шокирующего известия, одним словом глубочайший стресс. А насчет всего остального… К сожалению, без специального оборудования, сдачи анализов и проведения ряда процедур однозначно сказать ничего не возможно. Давай-ка мы к этому вопросу вернемся чуть-чуть позже, когда я разберусь с остальными больными.

- Хорошо…

- Вот тебе немного ваты, сделай небольшие тампоны и вставь в нос. И аспирин. Воду можешь взять в умывальнике, из-под крана. Да ты не бойся, - улыбнулся врач, увидев на моем лице недоумение, - все подвергается очистке, не отравишься.

- Спасибо.

Собрав свои инструменты в небольшой чемоданчик, доктор пошел дальше.

Я по-прежнему сидел на полу, недалеко от облюбованной мной в самом углу отсека кровати. Не спеша достал из кармана платок, вытер небольшую лужицу крови, аккуратно свернул его и убрал обратно. Надо встать и привести себя в порядок.

- Ты как? – наконец-то спросил Андрей, который все это время был рядом. – Жив?

- Ага…

- Ты ведь что-то скрываешь, верно? – подмигнул мне приятель.

- Андрей, давай потом поговорим, сейчас я хочу побыть один, привести мысли в порядок, а то у меня, кажется, действительно шок от всего случившегося.

- Хорошо, как скажешь, если что – зови. Я пока пойду узнаю, что к чему у нас тут.

И я остался один. Моих соседей по палате тоже не было видно, оно и к лучшему, а то тоже бы с вопросами пристали, во всяком случае Александр Сергеевич.

Умывальник находился в противоположной стороне жилого отсека. Белая обшарпанная дверь вела в небольшое помещение, стены которого были выложены бледно-голубым кафелем, пол, как и положено, в темных тонах. Потолок, судя по всему, выкрашен водоэмульсионной краской. Такой же белой и насыщенной, как фантазия строителей. С одной стороны стояли четыре раковины, над ними – прямоугольные зеркала, слева от каждого – небольшой крючок, для полотенца. Справа, за стенкой в человеческий рост, находились четыре душевых… места? На нормальные кабинки Министерство Обороны (или кто там ответственен за убежища) явно поскупилось. Вместо них в пол были вмонтированы стандартные армейские ножные раковины, с трех сторон – стены, а закрывается вся эта конструкция металлической дверью, которая, опять-таки, в целях экономии, сделана небольшой и расположена посередине, прикрывая человека от колен и до шеи. Внутри, кроме, собственно, крана и двойного крючка, ничего.

Туалет располагался в следующем помещении. Та же дверь, та же цветовая гамма, та же обстановка и атмосфера. Вдоль стены - пять кабинок. Так как туалет был общим для мужчин и женщин, а также в целях поддержания санитарных норм, унитазы отсутствовали со всеми вытекающими из данного факта последствиями. Сливной бочок на уровне глаз, и до боли знакомая леска с пластмассовым кольцом на конце. Чувствую себя как на вокзале, не хватает только надписей на стенах с номерами телефонов, риторическими вопросами, мыслями умными, да старушки на входе, с пронзительным взглядом и злобным противным криком «Куда?», если в стаканчик забыл положить двадцать рублей.

Я умылся холодной водой, вытерся все тем же рукавом от рубахи, уже порядком испачканным. Посмотрел на свое отражение. Нос немного распух, над левой бровей ссадина. Ничего, переживу. Проглотив пару таблеток анальгина и запив водой из-под крана, я развернулся и пошел обратно, в жилой отсек, к своей кровати.

Вообще, убежище выглядело удручающе. Я ожидал несколько другого. Возможно, начитался фантастических книг, насмотрелся на образцы в США и Японии или просто был лучшего мнения о руководстве страны. Убежище я представлял себе как что-то такое… высокотехнологичное, что ли. Все самое лучшее, передовое – тут, чтобы человечество не вернулось к каменному веку в ближайшее время, а, наоборот, расправило крылья и влетело в новую историю сплоченным, единым организмом, осознавшим былые ошибки и готовым создать мир еще лучше прежнего, на руинах былого величия, используя ранее полученные знания и сохраненные технологии. На деле же видно только одно: запущенность и бесхозность. Наспех оборудованный подвал, в котором многие годы жили московские бомжи. Хочется верить, что хотя бы защитный механизм на входных дверях в убежище новый. И вот здесь, в этом забытым Богом подземном сарае мне и придется провести остаток своих дней? Ну вот как тут не впасть в депрессию, как?

Мысли врывались в голову одна за одной.

Ну что за жизнь такая! Кто решил помериться оружием, у кого там нервы не в порядке? А еще в президентах сидят. Понабрали по объявлению сменщиков, а потом заставили поверить, что это мы, добропорядочные граждане, их выбрали. Интересно, когда на пост президента люди выставляют свои кандидатуры, с ними беседует психолог, проводит тесты профессиональной ориентации? А то в училище чтобы попасть, нужно быть, ого-го, каким спокойным и выдержанным. Оружие, караулы ведь. Но целая страна – это не какая-то потерянная в таежных лесах Сибири воинская часть, где от скуки бравые вояки водку с медведями пьют да силой меряются. Страна – это уже высокая материя. Каждое слово нужно взвешивать, оценивать, катать на языке, доводя до нужной кондиции в необходимой пропорции вкуса, запаха и цвета в той или иной ситуации. Ошибки тут недопустимы, особенно с такими последствиями. Сами, наверное, от своих кнопок не успели отойти, как попрощались с белым светом, а нам расхлебывать теперь. Сюда бы этих президентов, особенно в туалет с его зловонным привокзальным запахом. Пусть помучаются. Да только вот смысла нет уже возмущаться, негодовать и мысленно топать ногами, прошлое не вернуть… Нужно как-то жить дальше. Хотя «как-то» не хочется… Все школьные годы настраивал себя на успешную жизнь, а тут такое дело вышло, и не знаешь уже, хорошо, что выжил, или плохо.

Итак, что мы в итоге имеем. Подземное убежище времен Советского Союза, скорее всего, практически не готовое к приему людей, во всяком случае, на длительный период. Горстку спасшихся врачей, офицеров, солдат и курсантов, если только не было еще одного входа, для гражданских лиц, на территории жилых районов. Зараженный радиоактивными веществами городок над нами, частично или полностью разрушенный, в зависимости от мощности и удаленности эпицентра взрыва. Тут в пору было бы выругаться, да воспитание не позволяет. Одна надежда на отцов-командиров, придумают что-нибудь, может быть, все не так плохо, и я сильно преувеличил последствия катастрофы.

Через несколько часов пришел комендант. По его словам, наш отсек остался последним, где еще не собирали информацию по укрывшимся.

- Подходим ко мне по одному, называем: фамилию, имя, отчество, что умеем и чем могли бы быть полезны, - присаживаясь на ближайшую к двери кровать, произнес капитан Макаров.

Много времени не понадобилось, чтобы переписать всех. Отсек был заполнен на треть. Когда комендант переносил мои данные в свою красную папочку, низко склонившись над ней, я чуть-чуть подался вперед и подсмотрел записи. Сто пятьдесят семь. Мой порядковый номер. За мной – еще человек шесть будет. Плюс офицеры штаба, и группа обслуживания. Всего получается не более двухсот человек. И в основном – одни мужчины. Да уж. Впечатляющая статистика, ничего не скажешь. Хорошо, что в армию берут только с правильной ориентацией, а то кто-то сейчас бы вспомнил про рай.

- Товарищ капитан, а мы здесь так и будем сидеть? Взаперти? – обратился какой-то парень, стоявший неподалеку от меня.

- Пока да, но, думаю, завтра уже более-менее все станет ясно. А сейчас прошу меня извинить, еще много дел.

Откланявшись, комендант вышел из отсека.

Все снова разошлись по разным углам, заскрипели кровати.

Зашуршал динамик, из него послышался чей-то тихий шепот, слова было невозможно разобрать, наконец, неизвестный прокашлялся и произнес:

- Товарищи, мероприятия по приведению убежища в автономный режим проведены, теперь мы полностью отрезаны от остального мира. На данный момент от вас требуется спокойствие и выполнение всех указаний коменданта. Завтра на общем построении вам доведут необходимую информацию об устройстве и организации жизнедеятельности в убежище. А пока – всем лечь спать. Завтра подъем в семь утра. Доброй ночи.

- Ну, что скажешь, - обратился ко мне Андрей, подходя к моей кровати, - ничего, если я расположусь рядышком. А то какой-то необщительный контингент подобрался у нас в отсеке. Одиннадцать человек, а поговорить не с кем.

- Может просто сейчас не время для разговоров? Кстати, ты не видел двух мужиков, с которыми я прибыл. Один высокий, худой, второй чуть поменьше и поупитаннее.

- А, те, что изображают из себя невесть кого. Видел, ушли они. Когда тебе стало плохо, эти два типа пошли вызывать врача, а когда тот пришел, прошмыгнули наружу, тыкая какими-то корочками солдату на входе. Наверное, в штаб помчались. У нас в роте было несколько человек той же породы, все надо знать, везде своим носом залезть. Власти уже нет, а им все неймется, проверяют и записывают в свои блокнотики. Никчемные люди.

- Не говори так, они мне, можно сказать, жизнь спасли.

- Да ладно, тебе просто повезло, оказался в нужно месте в нужное время.

- Ну… - задумался я, вспоминая, как Петр Иванович расталкивал больных в коридорах отделения, - тоже верно…

Я откинул армейское одеяло, снял больничную пижаму, небрежно бросив ее на стул у кровати, и лег.

- Доброй ночи.

- И тебе. До завтра.

- Разве ты еще не понял, что ЗАВТРА уже не будет?! – Не выдержал я. – Все, мир рухнул в тартарары со своими порядками и законами. Есть только СЕГОДНЯ, нужно жить здесь и сейчас, беря от каждого мгновения все, что только возможно. Потому что ЗАВТРА может не наступить. Никогда! Если ты раньше жил в мире и спокойствие, был уверен в себе и окружающих тебя людях, мог что-то планировать, то сейчас все по-другому. Ты закроешь глаза и провалишься в сон, а в убежище сломается система вентиляции, мы задохнемся или отравимся радиоактивными веществами; с поверхности прорвутся выжившие и перестреляют всех только потому, что мы тут – в безопасности, а они там – подыхают от лучевой болезни; или взбесится кто-нибудь из нас, с ума сойдет, клаустрофобия замучает, и перед тем, как себя убить, отправит на тот свет еще кого-нибудь, чтобы там было с кем в шахматы играть. Нельзя знать ничего наверняка. Есть только сегодня, сейчас, здесь…

- Так ты что, спать не собираешься ложиться? – зевнул Андрей.

- Да ну тебя! Глупый болван! – вспыхнул я и отвернулся.

- Что? Что я такого сказал?

- Иногда лучше жевать, чем говорить. Спать ложись..