Дорога доблести

9

Руфо сильно встряхнул меня.

— Босс! Вставайте! Немедленно!.. Я натянул на лицо простыню.

— Убирайся вон! — Во рту стоял привкус тухлой капусты, в голове что-то жужжало, уши заложило.

— Немедленно! Это Её приказ!

Я встал. Руфо был уже в одежде Вольных Стрелков, при шпаге, поэтому я оделся так же и пристегнул свою. Мои служанки отсутствовали, равно как и роскошное одеяние, данное мне накануне. Спотыкаясь, я последовал за Руфо в огромный банкетный зал. Там уже была Стар, одетая для путешествия и очень мрачная. Прекрасная обстановка вчерашнего праздника улетучилась. Зал был холоден и гол, как заброшенный сарай. Стоял лишь стол, на котором ничего не было кроме куска холодного мяса, покрытого пупырышками застывшего жира; рядом лежал нож.

Я взглянул на мясо без всякого удовольствия.

— Это ещё что?

— Твой завтрак, если он тебе нравится. Я же ни минуты под этой крышей не останусь и есть эти объедки не буду. — Такого тона и таких манер я у Стар ещё ни разу не наблюдал.

Руфо потянул меня за рукав.

— Босс, давайте-ка уходить и побыстрее.

Так мы и поступили. Ни одной души в поле нашего зрения не появилось ни в доме, ни во дворе, не было даже детей или собак. Но три быстрых скакуна нас ожидали. Я имею в виду этих восьминогих «пони» — лошадиную версию гончих, оседланных и готовых к отъезду. Седловка у них сложная. Над каждой парой ног надевается что-то вроде кожаного хомута, а груз распределяется при помощи двух шестов, протянутых вдоль боков, и на которые поставлено кресло со спинкой, мягким сидением и подлокотниками. К каждому подлокотнику тянулись поводья. Слева находился рычаг для замедления или убыстрения хода, и мне не хотелось бы рассказывать, каким именно путем распоряжения всадника передавались животному. Впрочем, последние, кажется, особенно не возражали.

Конечно, это были не лошади. Головы у них лишь отдаленно сходны с лошадиными, а ноги — без копыт и заканчивались мягкими подушечками, как у хищников. Они всеядны, а не травоядны. Когда привыкнешь, к ним можно даже и привязаться. Моя «лошадь» была чёрная с белыми пятнышками — ну просто само очарование. Назвал я её Арс Лонга<Арс Лонга — кличка многоножки Гордона вместе с кличкой «лошади» Стар (Вита Бревис) образуют известное латинское изречение: «Жизнь коротка, искусство — вечно».>. Глаза у неё были понимающие.

Руфо привязал мой лук и колчан к багажной полке за креслом, показал, как на него влезать, укрепил ремень безопасности, поставил мои ступни на специальные подножки (стремян не было), отрегулировал спинку, сделав её положение удобным, как в салоне первого класса авиалайнера.

Сначала мы тронулись быстрой трусцой, потом перешли на бег, со скоростью около десяти миль в час. Многоножки знают только одну побежку иноходь, но качка смягчается благодаря креплению кресла в восьми точках, так что впечатление от езды сходно с впечатлением от поездки в автомобиле по гравийной дороге.

Стар ехала впереди, не проронив за все время ни полслова. Я попытался было заговорить с ней, но Руфо дотронулся до моей руки:

— Когда она в таком настроении, лучше не трогать.

Позже, когда мы с Руфо ехали бок о бок, а Стар была впереди за пределом слышимости, я спросил:

— Руфо, ради Бога, скажи, что случилось? Он нахмурился:

— Вряд ли мы об этом узнаем. У них с Доралем произошла бурная ссора, это ясно. Но лучше сделать вид, что ничего не случилось.

Руфо замолчал, я — тоже. Может Джоко ей нахамил? Он же был пьян, легко мог войти в раж. Только трудно представить, чтобы Стар не справилась с любым мужчиной. Думаю, она прекраснейшим образом отшвырнула бы насильника, но при этом умудрилась бы не оскорбить его мужского самолюбия.

Эти размышления привели меня к другим, ещё более мрачным. Ах, если бы старшая сестра пришла одна… если бы мисс Тиффани не опьянела вечером… если бы моя служаночка с рыжей шевелюрой явилась раздевать меня, как мы договорились… О, дьявол!

Руфо распустил свой пояс безопасности, опустил спинку кресла пониже, закрыл лицо носовым платком и захрапел. Немного погодя я последовал его примеру — спал я мало, завтрака не получил, опохмелиться после вечернего пьянства не дали. «Лошадь» в моей помощи не нуждалась — и моя, и Руфова слепо следовали за «конем» Стар.

Проснувшись, я почувствовал себя куда лучше, если не думать о жажде и голоде. Руфо все ещё храпел, «конь» Стар скакал в пятидесяти футах от нас. Ландшафт был по-прежнему красив и пышен, а впереди, на расстоянии полумили, виднелся дом — не помещичий, а скорее фермерский. Я увидел колодезный журавль и представил себе покрытое холодной росой ведро с ледяной водой, а может, и с тифозными бактериями… впрочем, мне же сделали предохранительные прививки в Гейдельберге… Очень хотелось пить. Я имею в виду воду. А ещё лучше пиво… они тут его здорово варят.

Руфо зевнул, спрятал платок и поднял спинку кресла.

— Должно быть, вздремнул, — сказал он с глупой ухмылкой.

— Руфо, видишь тот дом?

— Да, а что такое?

— Завтрак, вот что! Я уже напутешествовался на пустой желудок и мне хочется пить так, что мог бы сжать камень и выцедить из него сыворотку.

— Тогда лучше так и сделайте.

— Что?

— Милорд, мне очень жаль… я тоже погибаю от жажды… но там мы не остановимся. Ей это не понравилось бы.

— Не понравилось бы, вот как! Руфо, скажу тебе прямо: хоть миледи Стар и мила, но это не может служить причиной, чтобы я ехал весь день без воды и пищи. Ты поступай как хочешь, а я остановлюсь позавтракать. Кстати, у тебя есть деньги? Местные?

Он покачал головой.

— Так поступать нельзя, во всяком случае, здесь. Босс, потерпите ещё часок. Пожалуйста!

— Это ещё почему?

— Потому, что мы все ещё на земле Дораля, вот почему! Мы не знаем, может, он уже разослал приказ стрелять в нас при первой же встрече. Джок добродушный старый мерзавец. Я бы лично сейчас очень хотел иметь на теле добрую кольчугу — свист стрелы меня бы нисколько не удивил, равно как и сеть, которую на нас могут сбросить вот в той роще.

— Ты в самом деле так думаешь?

— Все зависит от того, насколько он зол. Помню случай, когда один парень разозлил его по-настоящему. Дораль приказал раздеть этого несчастного донага, украсил его фамильными драгоценностями и сунул… — тут Руфо сглотнул, и его чуть не вырвало. — Прошлая ночь была чрезмерно оживленной, мне немного не по себе. Поговорим о более приятных вещах. Вы упомянули сыворотку из камня… Надо думать, вы имели в виду Могучего Малдуна?

— Черт побери, не уклоняйся в сторону! — Голова у меня раскалывалась. — Я не поеду сквозь эту рощу, а парень, который пустит стрелу, пусть подготовит свою кожу для пробоин. Я хочу пить.

— Босс, — умолял Руфо. — Она не будет ни пить, ни есть на земле Дораля, даже если её будут коленопреклоненно просить об этом. Вы не знаете здешних обычаев. Здесь принимают только то, что дается от чистого сердца… даже ребёнок здесь не потянет руку к тому, в чём ему было отказано. Ещё пяток миль! Неужели же Герой, победивший Игли до завтрака, не может подождать ещё пять миль?

— Ну… Ладно, ладно! Но это какая-то психованная страна, согласись. Абсолютно спятившая.

— Ммм… — ответил он. — А вам приходилось бывать в городе Вашингтоне?

— Согласен, — смущенно улыбнулся я. — Touche<В фехтовании — «задет».>! Я забыл, что это твоя родная страна. Совсем не хотел тебя обидеть.

— Это вовсе не моя страна! Почему вы так решили?

— Как! — Я попытался привести свои мысли в порядок. — Ты знаешь местные обычаи и говоришь на их языке, как туземец.

— Милорд Оскар, я давно уже позабыл, сколько знаю языков. Когда я слышу какой-нибудь из них, то сразу начинаю на нём разговаривать.

— Но ты же не американец? И, кажется, не француз.

Он весело улыбнулся:

— Могу показать вам метрики, выданные в обеих этих странах; вернее, мог бы, если бы не утопил их вместе с багажом вчера утром. Нет, нет! Я не с Земли.

— Так откуда же ты? Руфо явно колебался:

— Лучше бы вам спросить об этом у Неё.

— Вздор! Связали меня по рукам и ногам, да ещё мешок на голову натянули. Просто свинство!

— Босс, — сказал Руфо серьезно, — она ответит на любой ваш вопрос, который вы ей зададите. Надо только уметь его поставить.

— И поставлю!

— Тогда поговорим на другие темы. Вот вы упомянули Могучего Малдуна…

— Это ты его упомянул!

— Возможно. Я-то с Малдуном не встречался, хотя и бывал в той части Ирландии. Отличная страна и единственный народ на земле, который логически мыслит. Факты не могут сбить ирландцев с толку перед лицом Высшей Истины. Восхитительный народ. Я слыхал о Малдуне от одного из моих дядей — человека правдивого, много лет работавшего «писателем-призраком» и сочинявшего речи для политических деятелей. Но в то время, в связи с печальным недоразумением, возникшем при подготовке речей для соперничавших кандидатов, он оказался в отпуске и стал независимым корреспондентом одного американского синдиката, специализирующегося на сенсационных рассказах для воскресных приложений. Он услыхал о Могучем Малдуне, выяснил, где тот живёт, и отправился к нему сначала на дублинском поезде, потом на местном автобусе, а там уж в наемной повозке. Дядя увидел человека, вспахивающего поле с помощью одноконного плуга. Только этот мужик толкал плуг перед собой, не пользуясь услугами лошади, и оставлял сзади себя аккуратную восьмидюймовую борозду.

— Ага! — сказал себе дядя и крикнул: — Мистер Малдун!

Фермер остановил и откликнулся:

— Благослови тебя Бог, приятель, за твою ошибку! — Потом поднял плуг одной рукой и махнул ею в сторону. — А Малдуна ты найдешь вон там. Вот он так силен!

Дядя поблагодарил фермера и поехал дальше, пока не встретил другого человека, устанавливавшего изгородь, забивая столбы в землю голыми руками. А земля была довольно каменистая. Дядя снова назвал этого мужика Малдуном.

Человек так удивился, что уронил десять или двенадцать столбов диаметром в шесть дюймов, которые он держал под мышкой.

— Убирайся ты со своей болтовней! Надо же знать, что Малдун живёт дальше по дороге. Вот он силен!

Следующего местного селянина дядя застал за строительством каменной стены. Он строил её без цемента, работа была тонкая. Человек этот обтесывал камни без молотка и зубила, разрубая их ударом ладони, а пальцами убирая мелкие шероховатости. Дядя окликнул его тем же славным именем.

Человек начал было отвечать, но глотка у него явно пересохла от каменной пыли и голос ему изменил. Тогда он взял большой камень, сжал его так, как ты — Игли, выдавил из него воду, как будто это был бурдюк и выпил её. Потом сказал:

— Это не я, дружище. Он ведь очень силен, как известно. Господи, сколько раз мне приходилось видеть, как он засовывает свой мизинец…

Мой мозг отвлекся от серии этих дурацких баек при виде девки, копнившей сено за кюветом. Она отличалась чудовищно развитыми грудными мышцами, так что лава-лава ей очень шла. Девка поймала взгляд, ответила мне таким же, да ещё тряхнула грудью.

— Что ты сказал? — переспросил я.

— Что?.. только до первого сустава и так держит себя в воздухе часами!

— Руфо, — сказал я, — никогда не поверю, что это длилось больше нескольких минут. Слишком велика нагрузка на ткани, и все такое…

— Босс, — ответил обиженно Руфо, — я могу привести вас к тому самому месту, где могучий Дуган проделывал эту штуку.

— Ты ж говорил, что его звали Малдун!

— Дуган — это девичья фамилия его матери, он очень гордился ею. Вам будет приятно узнать, что уже видна граница владений Дораля. Завтракать будем через несколько минут.

— С радостью. Плюс галлон чего угодно, включая чистую воду.

— Утверждается единогласно. По правде говоря, милорд, я себя сегодня чувствую не в своей тарелке. Мне нужно поесть, выпить и хорошенько отдохнуть перед тем, как завяжется драка. Иначе я могу зевнуть в момент защиты. Это была Великая Ночь.

— Я тебя на банкете не видал.

— Присутствовал мысленно. На кухне еда горячее, выбор её богаче, а компания менее претенциозна. Но я не думал, что это растянется на всю ночь. Ложись пораньше — вот мой девиз. Умеренность во всем, как сказал Эпиктет. Но пирожница… Она напомнила мне мою другую знакомую — партнершу по почтенному занятию, контрабанде. Её девизом было: «Все что приятно делать, следует делать вдвойне», чего она и придерживалась на практике. Она перевозила двойную порцию контрабанды — в порядке личной инициативы, сохраняя это от меня в секрете, так как я держал на учете каждый предмет и передавал соответствующий список таможенникам со взяткой, чтобы они знали я веду дело честно. Но женщине трудно пройти через таможню — в одном направлении толстой, как откормленная гусыня, а двадцать минут спустя в другом — тощей, как цифра один (нет, она-то не была такой — это просто фигуральное выражение), и при этом не вызвать удивления. Если бы не странное поведение собаки ночью, эти любопытные накололи бы нас.

— Я что странного было в поведении собаки той ночью?

— Да то же самое, что в моем — в прошлую ночь. Шум разбудил нас, и мы успели убежать через крышу — свободными, но без единого цента из денег, заработанных тяжелым шестимесячным трудом… Да ещё с ободранными коленками… Но эта пирожница… Вы видели её, милорд… русые волосы, голубые глаза, и все прочее, удивительно напоминающее Софи Лорен.

— Смутно что-то вспоминается…

— Значит, вы её не видели, ничего смутного в отношении Налии быть не может. В общем, я собрался вести прошлой ночью безгрешную жизнь, зная, что сегодня нам предстоит кровавый бой. Вы же помните:

Настала ночь — гони свет прочь,

Пришел рассвет — вставай, мой свет…

как сказал классик, но с Налией я кое-чего не учел. Именно поэтому я не выспался и остался без завтрака, а вечером могу оказаться лежащим в луже собственной крови и все это в значительной степени по вине Налии.

— Ничего, я побрею твой труп, Руфо, обещаю тебе это. — Мы проехали мимо пограничного столба с соседним графством, но Стар не замедлила бега своей «лошади». — Между прочим, а где ты научился похоронному делу?

— Что?! А! Очень далеко отсюда. А вот за вершиной того холма, за теми деревьями стоит домик, где мы и позавтракаем. Чудесные люди!

— Отменно! — Мысль о завтраке была светлым пятном на темном фоне моих сожалений о бойскаутском поведении прошлой ночью. — Руфо, ты все перепутал, говоря о странном поведении собаки ночью.

— Милорд?

— Собака ничего не делала ночью, вот в чём странность.

— Ну, пожалуй, она действительно не издала ни одного звука, — с сомнением сказал Руфо.

— Разные собаки в разных местах. Извини. Я-то хотел сказать вот что: забавная штука произошла со мной, когда я отправился вчера спать… Вот уж я действительно вел безгрешную жизнь.

— В самом деле, милорд?

— На деле, но не в мыслях. — Мне было необходимо с кем-нибудь поделиться, а Руфо был как раз таким проходимцем, которому можно было довериться. И я изложил ему историю Трех Обнаженных.

— Ну не мог же я рисковать! — заключил я. — С божьей помощью рискнул бы, если бы только эту девчонку уложили в её собственную постель — одну, и в тот час, как это полагается детям. Во всяком случае, думаю, рискнул бы, невзирая даже на дробовики и прыганье из окон. Скажи мне, Руфо, почему самые прелестные девицы имеют или отцов, или мужей? Говорю тебе — вот так они стояли: Большая обнаженная, Средняя обнаженная и Совсем маленькая обнаженная так близко, что можно было коснуться их, и все готовые с радостью согреть мою постель, а я… ничего, ну совсем ничего… Ну, смейся же! Я заслуживаю этого.

Он не смеялся. Я посмотрел на него — лицо его выражало глубокое смятение.

— Милорд! Оскар, мой старый товарищ! Скажите, что это неправда!!!

— Это правда, — ответил я раздраженно. — И я тут же пожалел обо всем, но было уже поздно. А ты ещё жалуешься на свою ночь!

— О, Боже! — Руфо перевел своего скакуна на большую скорость и умчался.

Арс Лонга бросила на меня через плечо вопросительный взгляд и продолжала идти прежним аллюром.

Руфо поравнялся со Стар. Они остановились, чуть не доехав до дома, где нас ждал ланч, и ждали, когда я к ним присоединюсь. Лицо Стар было непроницаемо. Руфо же выглядел очень смущенным.

Стар приказала:

— Руфо, иди и попроси приготовить нам завтрак. Потом принесешь его сюда. Я хочу поговорить с милордом наедине.

— Слушаюсь, миледи! — Он исчез почти мгновенно.

Тем же невыразительным тоном Стар спросила меня:

— Милорд Герой, это правда? То, что доложил мне ваш слуга?

— Я не знаю, что он вам доложил.

— Относительно вашей неспособности… вашей мнимой неспособности… прошлой ночью.

— Не понимаю, что вы имеете в виду, говоря о неспособности. Если вы хотите знать, что я делал после банкета, то я спал один. Точка.

Она перевела дух, но выражение её лица осталось неизменным.

— Я хотела услышать это из твоих уст. Чтобы не быть несправедливой. И тут лицо её выразило такое бешенство, какого я никогда не видел. Низким, почти бесцветным голосом она начала меня разделывать под орех. — Ах ты, Герой! Жалкий безмозглый олух! Невежа, путаник, нескладеха, толстолобый идиот!

— Замолчи!

— Нет, это ты замолчи, я с тобой ещё не покончила! Ты оскорбил трех ни в чём неповинных женщин! Ты унизил верного старого друга!

— Заткнись!!!

Мой голос раскатился громом. Я гремел, не давая ей опомниться:

— Никогда не смей со мной так разговаривать, Стар. Никогда!

— Но…

— Попридержи-ка язык, уж больно ты его распустила! Ты не имеешь права так говорить со мной! И ни одни баба в мире такого права никогда не получит! Ты будешь всегда — запомни — всегда обращаться ко мне вежливо и почтительно! Ещё одно грубое слово и я выдеру тебя так, что слезами изойдешь!

— Только посмей!

— А ну, убери руку с эфеса или я отберу у тебя шпагу, спущу штаны и тут же на дороге отлуплю тебя твоей же шпажонкой. До тех пор, пока твой зад не станет алым и ты не начнешь просить прощения. Стар, я не дерусь с женщинами, но гадких детей наказываю. С дамами я обращаюсь как с дамами, с испорченным отродьем — как с испорченным отродьем. Стар, ты можешь быть королевой Великобритании или императрицей Галактики в одном лице, но ещё одно дерзкое слово — и я стащу с тебя штанишки и уж недельку тебе придется полежать на животе. Поняла?

— Я поняла, милорд, — тихонько ответила Стар.

— А кроме того, я увольняюсь с должности Героя. Я не собираюсь вторично выслушивать такие речи и не желаю работать на человека, который хотя бы раз обошелся со мной подобным образом. — Я вздохнул, поняв, что снова потерял свои капральские нашивки. Но я всегда чувствовал себя без них свободнее и проще.

— Да, милорд. — Я еле разбирал её слова. Мне показалось, что мы с ней снова там — в Ницце. Но меня это не тронуло.

— Хорошо, тогда больше не о чём говорить.

— Да, милорд. — Она тихо добавила: — Но можно мне объяснить, почему я так говорила?

— Нет.

— Хорошо, милорд.

Наступило долгое молчание, длившееся вплоть до возвращения Руфо. Он остановился, не подходя к нам, чтобы не слышать, о чём мы говорим. Я жестом велел ему подойти.

Мы ели молча, причем я почти не ел — уж больно пиво было хорошее. Руфо попытался завести светскую беседу насчет какого-то своего очередного дядюшки, но эта история не вызвала бы улыбки даже в Бостоне.

После ланча Стар повернула своего скакуна в обратную сторону — этих лошадей трудно разворачивать, в боевых условиях это приходится делать, ведя их в поводу.

— Миледи? — обратился к ней Руфо.

— Я возвращаюсь к Доралю, — ответила бесстрастно Стар.

— Миледи! Пожалуйста, не надо!

— Милый Руфо, — ответила она нежно и печально. — Ты можешь остаться в этом доме и, если я через три дня не вернусь, ты свободен. — Она посмотрела на меня, потом отвела взгляд. — Я надеюсь, что милорд Оскар проводит меня. Я не прошу об этом — не имею права. — И она тронула «коня». Мне потребовалось немало времени, чтобы развернуть Арс Лонгу — не было опыта. Стар сильно опередила меня. Я так и поехал в некотором отдалении.

Руфо стоял неподвижно и кусал ногти, пока я разворачивался, потом взобрался на свое кресло и догнал меня. Мы ехали бок о бок, держась футах в пятидесяти от Стар. Наконец, он произнес:

— Это самоубийство. Вы-то это понимаете?

— Нет, не понимаю!

— Ну, так постарайтесь понять!

— И именно поэтому тебе кажется затруднительным добавлять слово «сэр»?

— Милорд? — Руфо коротко хохотнул и сказал: — Возможно. В этой чепухе нет смысла, раз все равно едем умирать.

— Ты ошибаешься.

— В чём?

— «В чем, милорд», с твоего разрешения. Попробуй хотя бы попрактиковаться. И пусть так останется и дальше, даже если нам осталось прожить всего лишь тридцать минут. Поскольку я теперь намерен командовать, а не разыгрывать роль «чего изволите». И не хочу, чтоб у тебя остались хоть малейшие сомнения, когда начнется свалка, в том, кто тут хозяин. Иначе поворачивай лошадь, а я её хлестну по заду, чтобы придать тебе первоначальное ускорение. Слышишь?

— Да, милорд Оскар. — Руфо добавил задумчиво: — Я знал, что вы босс, с той самой минуты, когда вернулся с фермы. Хоть и не понимаю, как вы этого добились. Милорд, я никогда не видел её такой растерянной. Могу ли я узнать…

— Нет, не можешь. Но разрешаю спросить у неё самой. Если ты сочтешь это благоразумным, конечно. А теперь расскажи мне об этом «самоубийстве», и не вздумай увиливать, что, мол, она не желает, чтобы ты давал мне советы. С этой минуты ты будешь давать мне советы всякий раз, когда я их буду спрашивать. Но если не спрошу — держи рот на завязочке.

— Слушаюсь, милорд. Так вот о перспективе самоубийства… Шансы тут рассчитать довольно трудно. Все зависит от того, насколько зол Дораль. Только это не будет поединок. Нас или забьют в ту самую минуту, когда мы высунем нос… или мы останемся целы до той минуты, пока не покинем его владения — это в том случае, если он прикажет нам немедленно поворачиваться и убираться. — У Руфо было такое выражение лица, будто он решал труднейшую задачу. — Милорд, тут невозможно угадать. Полагаю, вы оскорбили Дораля так, как никто не оскорблял его за всю его долгую и небезгрешную жизнь. Держу девяносто против десяти, что через несколько минут после того, как мы свернем с дороги, из нас будет торчать больше стрел, чем из Святого Себастьяна.

— А причем же тут Стар? Она же ничего не сделала? И ты тоже? (И про себя добавил — и я тоже. Ну и страна!)

Руфо вздохнул.

— Милорд, сколько миров — столько и обычаев. Джоко вовсе не хочет навредить Стар. Она ему нравится. Он к ней чудесно относится. Можно сказать, он даже любит её. Но если он убьет вас, он должен будет убить и её. Иначе, по его стандартам, это было бы не гуманно, а он высокоморальный человек, о чём здесь все широко осведомлены. Убьет он и меня, но я не в счет. Он обязан убить её, хотя с этого начнется целая цепь событий, которые уничтожат самого Джоко, ибо его можно считать мертвецом с той минуты, как новость о смерти Стар разнесется по свету. Вопрос вот в чём — должен ли он убивать вас? Думаю, обязан, насколько я понимаю этот народ. Мне очень жаль… милорд. Я переваривал сказанное.

— Тогда почему же ты здесь, Руфо?

— Милорд?

— Можешь на часок отбросить этих «милордов». Почему ты здесь? Если твоя оценка верна, то ни твоя шпага, ни твой лук в конечном счете ничего изменить не могут. Она дала тебе верный шанс остаться в стороне. Так что это? Гордость? Или ты влюблен в неё?

— О, Боже! Конечно — нет. — Руфо был искренне шокирован. — Извините меня, — продолжал он, — вы застали меня врасплох. — Он подумал. — По двум причинам, я полагаю. Первая — если Джоко разрешит нам объясниться, то… Она ведь отличный оратор. Второе, — тут он глянул на меня, — я суеверен, надо признаться. Вы же — человек удачи, в чём я убедился. Поэтому мне хочется быть поближе к вам, даже если разум советует бежать. Вы можете в любой момент провалиться в выгребную яму и все же…

— Чушь! Послушал бы ты историю моих злоключений!

— Ну, это в прошлом, я почти готов биться об заклад, что сейчас расклад совершенно иной. — Руфо замолчал.

— Оставайся здесь, — приказал я, ускорил ход «коня» и подъехал к Стар.

— Вот мой план, — сказал я ей. — Когда мы доберемся до места, ты и Руфо останетесь на дороге. Я поеду один.

Она испугалась.

— О, милорд! Нет!

— Да.

— Но…

— Стар, ты хочешь, чтобы я вернулся к тебе? Как твой рыцарь?

— Всем сердцем.

— Хорошо. Тогда поступай так, как я хочу. Она долго молчала, потом ответила:

— Оскар…

— Что, Стар?

— Я поступлю, как ты прикажешь. Только разреши мне объяснить кое-что перед тем, как ты начнешь продумывать свою речь.

— Давай.

— В этом мире место путешествующей дамы — рядом с её рыцарем. И именно там я и хочу находиться, мой герой, даже в минуту гибели. Особенно в эту минуту. Но молю я тебя не из сентиментальности и не ради проформы. Зная то, что я знаю теперь, я могу с полной уверенностью предсказать, что ты будешь убит немедленно, а потом умрем я и Руфо — как только они нас догонят. А это произойдет быстро — наши «кони» слишком устали. С другой стороны, если отправлюсь я одна…

— Ни в коем случае!

— Ну, выслушай же, милорд! Я же ни на чём не настаиваю. Если бы поехала я одна, я, вероятно, умерла бы так же быстро, как умер бы ты. А может быть, вместо того, чтобы скормить меня свиньям, Дораль сохранил бы мне жизнь и позволил кормить своих свиней и быть забавой для его свинарей судьба лучшая, нежели то полное унижение, которое ожидает меня в будущем, если я вернусь без тебя. Но я нравлюсь Доралю и думаю, что он оставит мне жизнь, только жизнь скотницы и чуть-чуть лучшую, чем жизнь свиней. На этот риск я готова пойти, если необходимо, и буду ждать своего шанса бежать гордость для меня слишком дорогое удовольствие. Нет у меня её — есть только необходимость. — Её голос был хриплым от непролитых слез.

— Стар! Стар!

— Что, мой любимый?

— Как? Что ты сказала?

— Можно, я ещё раз повторю это? У нас больше времени не будет. — Она как слепая потянулась ко мне, я схватил её за руку. Стар наклонилась и прижала меня к своей груди.

Затем выпрямилась, продолжая сжимать мою руку:

— Теперь я спокойна. Я всегда становлюсь женщиной в тот момент, когда это наименее оправдано. Мой любимый Герой, у нас есть лишь одна возможность спастись — это отправиться навстречу опасности бок о бок, с гордо поднятыми головами. Это не только самый надежный, это ещё и единственный путь, который я предпочла бы, будь у меня гордость. Я купила бы тебе Эйфелеву башню для забавы и другую, если бы ты эту сломал, но гордость купить нельзя.

— А почему это самый безопасный путь?

— Потому что Дораль может — повторяю, может — дать нам возможность вступить в переговоры. Если мне дадут сказать десять слов, то он выслушает и сто, а потом и тысячу. И может так случиться, что я залечу его рану.

— Согласен. Но, Стар… Что я такое совершил, что так глубоко его ранило? Я же ничего не сделал. Наоборот, я старался ничем не ранить его.

Она немного помолчала, потом произнесла:

— Ты американец…

— Ну и что с того! Причем тут это! Джоко об этом и не знает.

— Видно, очень даже при чём. Нет, Америка для Джоко в лучшем случае только название, он ведь проходил курс «Вселенные», но никогда не путешествовал. Но… Ты на меня не рассердишься снова?

— А? Давай-ка поставим на прошлом большой крест. Говори что хочешь, лишь бы все прояснилось. Только не надо меня клевать в макушку. А, черт, клюй, если хочешь, но только в последний раз. Не надо делать из этого привычку… любимая.

Она сжала мою руку:

— Больше никогда! Моя ошибка была в том, что я забыла, что ты американец. Я плохо знаю Америку, во всяком случае знаю её не в тех аспектах, в которых с ней знаком Руфо. Если бы Руфо присутствовал в зале… Но его там не было, он жуировал на кухне. Я предположила, когда тебе даровали гостеприимство кровли, стола и постели, что ты поведешь себя так, как повел бы себя на твоем месте француз. Мне и в голову не пришло, что ты откажешься. Если бы я знала, я бы придумала для тебя тысячу отговорок. Принятый обет, например. Священный день твоей религии. Джоко был бы разочарован, но не был бы оскорблен. Он человек чести.

— Но… будь оно проклято, я все равно не понимаю, почему он хочет убить меня за то, что я не сделал чего-то такого, за что меня наверняка пристрелили бы в моей стране, сделай я это там. Что, в этой стране мужчины обязаны принимать предложение, сделанное любой женщиной? И почему она бежит к мужу и жалуется? Почему не держит это в секрете? Она же даже не попыталась скрыть. И ещё дочек в это вовлекла.

— Но, милорд, это никогда не было секретом! Дораль сделал тебе предложение публично, ты публично принял его. Как бы вел себя ты, если бы твоя невеста в брачную ночь турнула тебя из спальни? «Кровля, стол и постель». Ты согласился.

— Постель! Стар, в Америке постель — вещь многоцелевая. Иногда в ней спят, просто спят. Я ничего не понимаю.

— Зато я теперь все поняла. Ты просто не знал, что это идиома. Вина моя. Но и ты теперь знаешь, как глубоко он был унижен, к тому же ещё и публично.

— Да, конечно, но он сам виноват. Чего же он спрашивал при всех? Было бы ещё хуже, если бы я ответил — нет.

— Совсем наоборот! Ты не обязан соглашаться. Мог бы отказаться вежливо, изящно. Лучше всего было бы — хотя это чистая ложь — сослаться на трагическую невозможность — временную или постоянную — от ран, полученных в той битве, где ты проявил себя как Герой.

— Впредь буду знать. И все же я не понимаю, почему Джоко был так поразительно щедр?

Стар посмотрела мне в лицо:

— Любимый, можно мне сказать, что ты поражаешь меня каждый раз, когда я говорю с тобой? А я-то думала, что давным-давно разучилась чему бы то ни было удивляться.

— Взаимно. Ты меня тоже поражаешь. Однако мне это по душе, кроме одного раза.

— Милорд Герой, как часто, по твоему мнению, простой деревенский сквайр имеет шанс получить в свою семью сына Героя и воспитать его как собственного? Можешь ли ты вообразить его разочарование, когда у него отняли то, что он считал твердо обещанным и всецело принадлежащим ему? Можешь ли вообразить его стыд? Его гнев? Я немного подумал.

— Ладно. Виноват. Так бывает и в Америке. Только там этим не хвастают.

— Сколько стран, столько и обычаев. Известную роль сыграло и то, что Герой оказал ему честь, отнесся к нему как к брату, и при особой удаче, он мог рассчитывать, что Герой станет членом дома Доралей.

— Погоди-ка минутку! Что ж он для того и прислал всех троих? Чтобы повысить шансы?

— Оскар! Да он бы с радостью прислал тебе тридцать… если бы ты намекнул, что настроен достаточно героически и совладаешь с ними. А так он послал тебе старшую жену и двух любимых дочерей. — Стар заколебалась. — Вот что мне до сих пор неясно… — И задала прямой вопрос.

— Господи! Нет, конечно! — запротестовал я, вспыхнув. — Уже с пятнадцати лет… Главной причиной, что выбила меня из седла, была эта девчонка. Только она, я уверен в этом.

Стар пожала плечами.

— Возможно. Но она не ребёнок. В Невии она уже женщина. И даже если она ещё сохраняет невинность, то готова спорить, что месяцев через двенадцать она уже будет матерью. И уж если ты испугался её, то почему не выпроводил из спальни и не взялся за сестричку? Эта пичужка потеряла девственность задолго до того, как стала оформляться физически, насколько я знаю. И я слыхала, что Мьюри — «блюдо с начинкой» — кажется, у американцев есть такая идиома.

Я пробормотал что-то, думая о том же. Но мне почему-то не хотелось эту проблему обсуждать со Стар.

Она сказала:

— Pardonne-moi, mon cher? Tu as dit?<Извините, месье. Вы что-то сказали? (фр.)>

— Я сказал, что мне простится, должно быть, шесть грехов за этот Великий Пост.

Она удивилась: — Но Великий Пост давно прошел на Земле. А здесь его вообще не бывает.

— И очень жаль.

— И все же я рада, что ты не выбрал Мьюри раньше Летвы. Иначе Мьюри задрала бы нос перед матерью. Но правильно ли я поняла, что ты готов исправить дело, если мне удастся договориться с Доралем? — Она добавила: Мне это очень важно знать, в зависимости от этого я буду строить свою дипломатию.

— (Стар, Стар… это тебя я хочу в свою постель…) Если тебе так угодно, любимая.

— О, это сильно помогло бы.

— О’кей. Тут ты командир. Одну… две… тридцать… умру, но не сдамся. Только, пожалуйста, никаких девочек… маленьких…

— Нет проблем. Дай-ка мне подумать. Ах, если бы только Дораль дал мне сказать хотя бы пять слов. — Она замолкла. Рука её сохраняла ровную теплоту. Я тоже примолк, задумавшись. Эти странные обычаи имели последствия, важность которых я до сих пор не смог полностью оценить. Например, почему, если Летва немедленно сообщила мужу, какой я олух…

— Стар, а где ты провела эту ночь? Она бросила на меня острый взгляд:

— Милорд, позвольте сказать вам, что вам лучше не совать нос не в свои дела.

— Разрешаю. Только все почему-то суют нос в мои.

— Извини. Я очень встревожена, и мои самые главные тревоги тебе пока неизвестны. Это был прямой вопрос, и он заслуживает прямого ответа. Гостеприимство здесь всегда сбалансировано и честь оказывается одновременно двум сторонам. Я спала в постели Дораля. Однако, если это важно, а для тебя это может быть важным — я все ещё плохо понимаю американцев — вчера я, как известно, была ранена и рана ещё беспокоила меня. Джоко — широкая и добрая душа. Мы спали. И только.

Я постарался, чтобы мой голос прозвучал беззаботно:

— Твоя рана меня беспокоит. Как она сегодня?

— Не болит. Повязка сама отпадет завтра к утру. Но… вчера — это не первый раз, когда я пользовалась гостеприимством кровли, стола и постелей в доме Доралей. Джоко и я — старые друзья, близкие друзья, вот почему мне кажется, что можно рискнуть в надежде получить несколько секунд до того, как он начнет нас убивать.

— Что ж, я и сам начал догадываться кое о чём.

— Оскар, по твоим стандартам, по тем, в которых ты воспитан, я стерва.

— О, нет! Ты — Принцесса!

— Стерва. Но я не из твоей страны, и я воспитана по другому кодексу. По нашим стандартам, а они кажутся мне правильными, я — высокоморальная женщина. Ну, а теперь… я все ещё твоя любимая?

— Моя любимая!

— Мой любимый Герой! Мой рыцарь! Обними меня крепче и поцелуй. Если мы умрем, я хочу, чтобы наши губы были согреты дыханием друг друга. Въезд к Доралю — за тем поворотом.

— Знаю.

Мы ехали со шпагами в ножнах и луками за плечами, горделиво приближаясь к зоне обстрела.