Дом всех тварей

Глава 5

Папа забрал Амти и Шаула через полтора часа, и больше всего времени у него ушло на то, чтобы разобраться, где именно, среди развалин, найти дом Ашдода.

В машине Амти механически укачивала Шаула и смотрела только вперед. Иногда она дергалась, потому что Шацара били по лицу. Некоторые ощущения от нее ускользали, она чувствовала только особенно сильные вспышки боли.

Всю дорогу она плакала, от боли и от волнения, а отец постоянно спрашивал, что с ней случилось.

- Может в больницу, милая?

- Нет, нет, точно не надо!

Шаул у нее на коленках не переставал пищать и больше всего Амти хотелось голову ему открутить. Хотя нет, больше всего ей хотелось оказаться в каком-нибудь темном и прохладном месте, потому что казалось, что тогда перестанет так сильно жечь внутри от боли.

А ведь Амти чувствовала все не вполне аутентично.

- Амти, дочка, объясни мне пожалуйста, что случилось? Я ничего не понимаю.

- Я не знаю, где Шацар.

- В Доме Правительства, наверное.

- Нет, ты не понимаешь. Я не чувствую его здесь, в Государстве. Но я знаю, что ему очень плохо.

Амти не сказала "ощущаю", чтобы не пугать папу еще больше.

- Но причем здесь ты, милая?

- Я с ним связана. Как Инкарни.

Амти не стала вдаваться в подробности и рассказывать про ритуал. А отец не сообразил спросить. Папа вообще крайне плохо ориентировался в стрессовых ситуациях. И все-таки Амти была рада, что он забрал ее. Все-таки это был ее отец, родной человек. И с ним Шаул был в полной безопасности, и сама Амти радовалась, что едет домой.

Ей казалось, что она обязана оставить Шаула папе прежде, чем умрет. Если вдруг Шацара убьют, Амти ведь тоже умрет. По крайней мере, так говорил ей Шацар на маяке. И чувствуя его боль сложно было не поверить.

Амти мечтала поскорее оказаться дома, как будто там боль должна была отступить. Она мечтала оказаться в своей кровати, чтобы спрятаться от боли под одеялом, в прохладной темноте.

Шаул звал ее, и Амти с трудом открыла глаза.

- Мама!

- Да, Шаул. С мамой все хорошо. Она немножко заболела, - сказала Амти тихо и не узнала свой голос. Шаул видимо тоже не узнал, потому что заплакал еще горше. А папа все спрашивал, непонятно у кого, что же ему делать.

Амти думала, что дома ей станет легче, что один вид собственной комнаты успокоит ее, приведет в чувство. Когда отец уложил ее на кровать, и Амти снова почувствовала себя маленькой, почти позабыв, что за дверью этой комнаты ее отец качает на руках ее маленького сына.

Амти почувствовала себя девочкой, болеющим ребенком, которого ждет горячий чай, теплая постель и море интересных книжек. Ей стало так хорошо и спокойно. А потом иллюзия в миг разбилась о новый приступ боли. Теперь Амти казалось, будто ей загоняют что-то под ногти. Руки оставались чистыми, ни кровинки, но боль не становилась легче. Наоборот, от того, что Амти не видела ее признаков, она не могла ее локализовать. Боль объяла все, стала всем. Амти металась по кровати и кричала.

Время потеряло свое значение. Отец кидался от нее к Шаулу, и Амти кричала:

- Где?! Где он?! Где Шацар?! Папа, где он?!

Папа ничем не мог ей помочь. Он пытался накормить ее обезболивающим, но таблетки не помогли. И тогда он просто сидел с ней, пытаясь удержать ее, когда она металась и успокоить в проблесках ясности, когда боль уходила. То, что Амти испытывала сейчас, казалось, не имело источника. Амти забыла, как это - ощущать свое тело, от боли немело все.

Его пытали.

К ночи Амти была совершенно вымотана. Когда папа ушел кормить Шаула, Амти заплакала уже от бессилия. И все-таки ей было далеко не так больно, как Шацару. В моменты, когда боль уходила - она уходила насовсем, будто и не было ее никогда. Для Шацара она оставалась, а Амти получала лишь самую сильную ее часть.

В какой-то момент Амти услышала стук. Ей казалось, что начинается дождь, однако стук приобрел какой-то определенный ритм, заставивший Амти все-таки посмотреть в окно. Она увидела сосредоточенно тыкающегося клювом в стекло сорокопута.

Амти встала, пошатываясь, открыла окно и запустила Мардиха в комнату.

- Амти! Я знаю, где Шацар! - сказал Мардих своим противным, стариковским голосом, но Амти была рада его слышать, как никогда.

- Где он?

Но вместо того, чтобы ответить ясно, Мардих начал нагонять туман в своих лучших традициях.

- Ну я, честно говоря, не видел, как он пропал. Но думаю в Доме Правительства видели! Определенно видели! Это должно было быть зрелищно! Мне в какой-то момент стало скучно на дурацком заседании, и я полетел поклевать крошки на ресторанной кухне, а когда вернулся!

- Мардих! Мне не интересно, как прошел твой день!

Амти знала Мардиха до того, как их друг другу представили. Мардих был причудливой смесью домашней зверушки и бесполезного дедушки для Шацара, поэтому он относился к нему с хорошо скрываемой нежностью. Иногда у Амти создавалось впечатление, что Шацар был бы не против, если бы Мардих жил с ними, Шацар воспринимал его как члена семьи. Однако с тех пор, как родился Шаул, Мардих предпочитал дома не появляться, проводя время либо во Дворце Шацара, либо в Доме Правительства. Может быть, Мардих ревновал, а может быть ему просто не нравился шум, производимый не им.

- Словом, я возвращаюсь, а его нет! И все говорят, что он просто исчез! В правительстве паника, кто-то говорит, что сбежал так, зрелищно, кто-то говорит, что это твои друзья Инкарни подстроили. По телевизору об этом, конечно не скажут, но...

- Ты сказал, что знаешь, где он!

Мардих замялся, принялся переступать с лапки на лапку.

- Знаю, - сказал он. - Это не совсем то слово. Но я думаю. Он во Дворе.

Адрамаут, значит, тоже во Дворе. У него какие-то дела. И Неселим все знал. А главное, конечно, о таких событиях не может не знать царица Тьмы. Амти издала звук, похожий на рычание и сама себе удивилась.

Она посмотрела на зеркало, чуть потемневшее от ее предыдущего путешествия во Двор.

- А что ты собираешься делать? - спросил Мардих.

Амти поймала его и посадила в карман платья.

- Просто пойду туда.

- А дальше? - протянул Мардих. - Я имею в виду, девочка, сделаешь-то ты что?

Амти не знала. Она могла бы обратиться к друзьям, если бы не была уверена, что все это подстроили ее друзья. Что можно было делать? Захватить в заложники Маарни и угрожать ей, чтобы Мескете вернула Шацара?

Вот почему она была такая напряженная и мрачная вчера. Амти сделала шаг от зеркала назад, потом снова вперед. Выдать Двор Государству и начать тем самым войну?

Единственный выход Амти видела в том, чтобы просто прийти и поговорить с Мескете. Она вспомнила, что Шацар объяснял ей про путешествия сквозь зеркала. Нужно было сосредоточиться на том, куда ей нужно попасть.

К Мескете, подумала Амти, я хочу попасть к Мескете. Мардих затрепетал крылышками. Насколько Амти знала, его природа не позволяла ему самому пересекать границу между мирами.

Ледяной океан, разливавшийся для Инкарни подо всеми на свете зеркалами с готовностью ее принял. И она в один единственный шаг покрыла расстояние между ней и Шацаром, ощущавшееся практически как смерть. Пустота внутри исчезла так же внезапно, как и появилась. Шацар был во Дворе, это ощущалось ясно. Более того, он был поблизости.

Боль усилилась. Амти казалось, будто что-то впивается в ее плоть, жжет под кожей. Мардих вспорхнул вверх из ее кармана.

- Плохо! Очень-очень плохо!

Амти осмотрелась. Судя по всему, они оказались во дворце. Однако, в этом помещении Амти никогда не была. Длинный коридор, куда больше напоминал о довоенных зданиях Государства. Прохладный воздух едва уловимо пах кровью, но в остальном Амти никогда не подумала бы, что она во Дворе. От мраморного пола отдавались ее шаги, дубовая дверь вела, судя по ее размерам, в какой-то большой зал, потолок был выкрашен равномерно белым, вдоль коридора стояли пустующие скамьи. Какое-то бюрократическое учреждение, вот и все. Характерная тишина и формальность, официальность в меблировке напомнили Амти о паспортном столе, где она была в четырнадцать.

Хотя людей было, конечно, намного меньше. То есть, их вообще не было. За дубовыми дверьми тоже стояла оглушительная тишина, однако смутное чувство жизни в зале ощущалось.

Но куда более отчетливо Амти чувствовала Шацара. Прежде, чем она поняла что делает, Амти толкнула дверь, входя в зал. В зал суда.

Сама планировка не настолько отличалась от подобных помещений в Государстве. Скамьи для зрителей открытого процесса, трибуна судьи, стол прокурора, за которым он сидел спиной к зрителям.

И, конечно, клетка обвиняемого. Шацар говорил, что металлическая клетка, отделяющая обвиняемого от обвинителя при всем их формальном равенстве перед законом нужна для дегуманизации, расчеловечивания преступника.

Присяжным становится легче вынести обвинительный приговор для человека, который уже находится в клетке, как животное.

Кто-то толкнул Амти в спину. Позади себя, у двери, она увидела Тварей Войны со звериными головами. Один из них осклабил собачью пасть, сказал:

- Чего стоишь? Быстро садись.

И Амти, повинуясь неожиданному приказу, села на скамью рядом. Только тогда до нее начал доходить весь абсурд ситуации - она снова посмотрела вперед и, наконец, ее мозг все считал правильно. В клетке, конечно, был Шацар. И если в Государстве обвиняемый просто сидел в клетке, то Шацар стоял. Он был сильно избит, Амти знала, однако лицо почти не тронуто, только снова кровила ссадина на губе. Его лицо, которое столько лет можно было видеть на каждом канале, в каждой газете Государства должно было остаться узнаваемым. Может быть, Адрамаут сам избавлял Шацара от синяков и ссадин. Амти ведь помнила собственные ощущения от ударов по лицу, которые доставались Шацару.

Шацар едва мог двигаться, от металлических прутьев шли железные цепи, заканчивавшиеся острыми крюками, впивавшимися в его грудь, спину и живот. Одежда была порвана в нескольких местах, и Амти видела, как крючья уходят под его кожу, впиваясь в мясо. Он истекал кровью. Некоторые из цепей, идущих дальше, держали Мескете, человек за столом прокурора и двое охранников у клетки.

Выглядело так, будто Шацар был особенно опасным преступником, машиной убийства. Его удерживали так, будто он был способен убить всех здесь.

Однако смертоносность Шацара была заключена в Государстве. Здесь, во Дворе, он был лишен всего. Он был лишен даже возможности двигаться, потому что малейшая попытка пошевелиться приносила боль ему и Амти. Она видела, как кровь от малейшего шевеления с новой силой струится вниз, пачкая его безнадежно испорченную рубашку.

И за трибуной судьи, разумеется, Мескете. На голове у нее была покосившаяся корона, которую она и не думала поправлять. Никаких судейских атрибутов вроде мантии, никаких специфических знаков отличия.

Когда Амти вошла, Шацар на нее даже не посмотрел, хотя, она была уверена, почувствовал ее присутствие. Когда Амти мысленно его позвала, он не откликнулся.

В зале суда странно сочетались серьезность: в тишине, которой до краев наполнен был зал, в строгой планировке Дома Правосудия, такой знакомой, ни в чем не нарушенной, и варварский фарс окровавленных крючьев в теле Шацара, жадных взглядов людей, пришедших посмотреть величайшее шоу.

Зал был большой, он вмещал множество Инкарни, кроме того Амти видела камеры, которые наверняка транслировали процесс для всего народа.

Люди здесь сидели самые разные. Кто-то был одет соответственно случаю - дамы в черных, строгих платьях и шляпках с вуалетками, мужчины в строгих костюмах и идеально повязанных галстуках, кто-то наоборот казался картинкой вклеенной в этот зал в безумном бриколаже. Люди с безумными искажениями, чудовищными увечьями, люди, которые носили одежду из человеческой кожи или не носили даже собственной кожи, люди, которые окончательно потеряли человеческий облик, чудовища из-под кроватей. Здесь были все, но господ благородного вида от диких тварей не отделяло ничего, ведь у них одинаково горели глаза. На мраморный пол стекала кровь Шацара, и Амти видела, как какая-то девушка в длинном платье нагнулась, чтобы поправить ремешок на туфельке, скользнула пальцем по крови и попробовала ее на язык.

Она с удовольствием кивнула своему спутнику, будто дегустировала дорогой алкоголь.

Амти нашла среди зрителей Адрамаута. Он сидел в первом ряду, спокойно наблюдая за Шацаром в клетке. Тишина стояла потрясающая, это была тишина перед началом фильма.

Инкарни ждали. Большинство из них выжили несмотря на репрессии в Государстве, лишь немногие были рождены во Дворе. Очень малое количество детей были готовы к тьме с самого рождения, большинство умирало во Дворе, поэтому Государство и оставалось основным местом, откуда Инкарни попадали во Двор несмотря ни на что.

Мескете встала, и все склонили перед ней головы. Все, кроме Шацара, хотя безусловно, этот жест подчинения ожидался и от него.

- Дом Справедливости, - провозгласила Мескете. - Мы собрались здесь для того, чтобы наказать человека, виновного в предательстве собственного народа. Во Дворе нет преступления иного, чем предательство по отношению к собственным братьям и сестрам.

И вправду, никто и никогда не судил во Дворе, к примеру, за убийство или воровство. Однако, с предателями обходились строго. Иными словами, у Шацара не было никаких возможностей, кроме смерти. Его могла казнить Мескете, а могли отдать народу, вот и все, что решалось на этом суде.

Инкарни закричали, захлопали в ладоши, и даже видимость упорядоченности из этого суда исчезла, люди верещали и аплодировали. И тогда Шацар улыбнулся, обнажив розоватые от крови зубы в совершенно кинематографичной улыбке, которая удивительно его красила. У Шацара была прекрасная улыбка, и сейчас он был похож на знаменитого актера, которого приветствуют на сцене.

Амти знала, Шацар улыбается только в одном случае - когда злится. Его обаятельная улыбка была на самом деле оскалом зубов, который он демонстрировал в исключительных случаях.

Однако со стороны зрелище было более, чем ироничным. Его приветствовали овациями, а он улыбался.

Когда восторги в зале утихли, Мескете сказала:

- Шацар, Инкарни Осквернения, Тварь Стазиса, ты отрекаешься от собственного народа?

Вопрос был формальным, ответ на него не имел значения, однако Шацар с убеждением сказал:

- Нет, я никогда не отрекался и не отрекусь от своего народа.

Однако, он не назвал Мескете царицей.

Защитника Шацару не полагалось. Судя по всему, ему предстояло защищать себя самостоятельно. Амти это казалось бессмысленным, как и весь суд. В конце концов, в его виновности не было никаких сомнений, он мог и рта не раскрыть, все свершилось бы без него.

Мескете объявила состав суда, но Амти не слушала должностей и имен, она смотрела только на Шацара. Взгляд его скользил по залу, но ни на секунду не останавливался на ней.

Они будто не были знакомы, от этого внутри плясало ирреальное чувство: то ли все происходящее сон, то ли все происходившее до этого было сном.

Когда зачитывали обвинение Шацару, Амти вполуха слушала имена, на этот раз оглушенная болью. Перед тем, как зачитать состав дела, прокурор дернул за цепь, заставляя Шацара развернуться к нему, и Амти зажала себе рот, чтобы не заверещать от боли.

Шацар, напротив, даже не поморщился. Амти прекрасно знала, что к сильной боли он малочувствителен, однако слабая боль, вроде той, когда Амти обрабатывала ему крохотную ранку, ощущалась им хуже, навязчивее и переносилась тяжелее.

Прокурор, старый Инкарни, в чьей голове не хватало куска черепа, зачитывал обвинение очень ловко для человека с такой травмой. Диапазон возможных искажений не переставал удивлять Амти.

Она видела, как бьется о недостающую заднюю стенку черепа его мозг. Мардих волновался, расхаживая по коленкам Амти, и ей пришлось щелкнуть его пальцем по клюву, чтобы он не царапался.

Шацар поправил прокурора лишь дважды. В первый раз, когда он сказал:

- Триста семнадцать убитых на Войне Инкарни.

- Триста двадцать четыре, - сказал Шацар. - Неужели трудно было запомнить эту цифру? Она известна. Зачем ее преуменьшать?

Прокурор хмыкнул, сказал:

- Достойная уважения точность, разве не так? Прошу суд принять ее во внимание.

Во второй раз Шацар перебил прокурора, когда тот перечислял жертв среди именитых Инкарни.

- Госпожа Тамни и господин Эзас, кроме того...

- Они не были Инкарни, - сказал Шацар.

- Что? - спросила Мескете. - В документах однако написано...

- Это было двадцать лет назад. У вас короткая память. Они не были Инкарни, однако владели крупными предприятиями. Я хотел провести национализацию, легче всего было сделать это, объявив владельцев предприятий враждебными халдейской нации и репрессировав их.

- Принято, - кивнула Мескете. - На веру. Вряд ли мы сможем уточнить это через столько лет после смерти этих людей.

Они говорили так, будто обсуждали легкую перемену погоды в неудачное время. Для Мескете, равно как и для Шацара, равно как и для прокурора с обнаженным мозгом, перечисляемые имена и миллионы имен, стоявших за ними и оставшихся неназванными, не значили ничего.

Шацар спокойно выслушал все предложенные ему обвинения и согласился с ними. Ирония заключалась в том, что будь все эти преступления совершены не против его собственного народа все: убийства, пытки, конфискация имущества, военные преступления, эксперименты над человеческими существами, противоречащие медицинским конвенциям, которые Шацар санкционировал - все это было бы не преступлениями, а подвигами.

Все это, не обращенное на его собственный народ, сделало бы Шацара героем во Дворе.

Пару раз Шацар отключался, может быть от потери крови, и тогда Адрамаут приводил его в чувства. Однако в остальные моменты Шацар выглядел спокойным и заинтересованным, у него было выражение лица, которое совершенно не вязалось с наличием ржавых крючьев в его теле.

Когда начали вызывать свидетелей, весь процесс превратился в фарс. Они все были свидетелями, здесь не было людей, которые не могли бы выступить с трибуны, повествуя о собственном опыте общения с государственной машиной смерти. Люди сменялись будто в калейдоскопе. Амти слушала их истории и отчетливо представляла, как рассказывает свою.

Шацар ведь убил ее мать. Фактически, он оставил ее сиротой. Она ненавидела себя за то, что не могла радоваться этому процессу вместе с остальными Инкарни.

Вот маленькая девочка в бедном платье рассказывает, как уводили ее маму и папу, а она осталась совершенно одна, вот мужчина в военной форме старого образца повествует о том, как работал на Шацара до тех пор, пока не стал Инкарни сам, вот девушка с ветвистыми оленьими рогами говорит, как ее травили нервно-паралитическим газом, который используют на Инкарни в тюрьмах. Она была одной из немногих, кто сумел сбежать оттуда, кто все еще мог что-нибудь рассказать.

Ее непрерывно трясло, похожая на лесное чудовище, она в то же время выглядела удивительно беззащитной. Вереницы людей, чьи истории Амти больше не могла слушать.

Никто здесь не считал убийство преступлением, но все делали вид, будто жалеют своих братьев и сестер. Шацар, по крайней мере, не лицемерил. Даже самые чудовищные истории он выслушивал с вежливым интересом, больше подходящим светской беседе. Возможно, он просто не мог найти подходящего случаю выражения лица.

Иногда он кивал, будто вспоминал что-то важное.

Только одна из этих бесконечных историй Амти запомнилась в подробностях. Женщина в строгом черном платье, носившая помаду алую, как кровь, сидела перед залом, сцепив руки на коленях. Она была абсолютно спокойна, в ее историю не врывались смешки или рыдания, она говорила очень просто.

- В то время, как мне случилось встретиться с этим человеком, я еще не была Инкарни, а этот человек еще не был главой Государства. Он был главой Псов Мира, и он приехал забирать моего мужа, высокопоставленного чиновника. Мой муж не был одним из нас, его просто нужно было убрать. Мой муж не был, но один из моих сыновей - был. Они проверили их кровь, и мой младший ребенок, ему было всего семь, оказался таким же, какой потом оказалась я. Со вторым сыном, ему было одиннадцать, все было по-другому, он оказался чист. Я смирилась с тем, что больше никогда не увижу мужа, но они не могли забрать моего сына. Я заперлась в ванной с младшим сыном, и этот человек методично ломал дверь. Я думала, он застрелит меня, я думала, он будет вырывать сына из моих рук. Он этого не сделал. Когда дверь сорвалась с петель, и я с визгом прижала к себе Раата, то увидела, что этот человек прижимает дуло пистолета к виску моего старшего сына. Я говорю старшего сына и кажется, будто он уже взрослый. Нет, ему было одиннадцать. Я уже это говорила, но это важно. Этот человек не был грубияном и садистом, понимаете? Он очень осторожно удерживал моего мальчика. Он сказал мне, что я могу оставить себе одного из моих сыновей. Очень спокойно так сказал, понимаете? Я могу оставить одного и прямо сейчас я выберу, какого. Он меня не уговаривал отдать моего Раата. Он просто сказал, что это не так важно, анализы не будут делать повторно, а образцы крови можно и подменить. Очень спокойно говорил, знаете. Так вежливо. А я обнимала одного своего сына и смотрела на второго. Я думала, кого из них обречь на смерть. Я ведь тогда едва знала, кто такие Инкарни. Я никогда их не видела. Я понятия не имела, что я здесь окажусь. У меня в голове проносились мысли о том, что я обреку на смерть моего невиновного старшего. Понимаете, я допустила мысль, что мой младший уже чем-то виноват. Что он уже плохой. Когда мне пришлось выбирать между двумя моими сыновьями, я могла судить только потому, что один уже был в чем-то порченным и плохим. Что он уже был виноват, а за него мог погибнуть его невинный брат. Вот что этот человек делает с людьми.

Женщина так и не сказала, кого она выбрала, да это было и не нужно. Амти чувствовала комок в горле, из всех полных крови и боли историй, только эта чем-то ее задела. А еще женщина первая из всех обратилась к Шацару.

Она спросила:

- Зачем вы это сделали?

Шацар чуть подался вперед, даже не поморщившись от боли, хотя крючья выступили под его кожей еще отчетливее. Он рассматривал женщину, словно пытался ее припомнить. А потом сказал совершенно искренне:

- Я подумал, что так вам будет легче.

Шацар не лгал, не издевался. Зал замер, потому что заявление было чуть слишком, и одна только Амти понимала, что Шацар вовсе не хотел задеть эту бедную женщину. Он и вправду ответил на вопрос так честно, как только мог. Он назвал истинную причину.

В этом был весь Шацар. Амти, посреди этой истории с мертвыми сыновьями, вдруг вспомнила день, когда на свет появился собственный сын Шацара. Когда у нее начались схватки, и она кричала от невероятной боли, металась по кровати и выла, Амти причитала, спрашивая, почему же ей так безумно больно.

И тогда Шацар ответил:

- Дело в том, что человеческие самки из-за прямохождения и строения внутренних органов не лучшим образом приспособлены для вынашивания детенышей, кроме того их родовой канал не вполне пригоден для увеличившегося в ходе эволюционного рывка черепа младенца. Детеныши людей фактически рождаются недоношенными, иначе это повлекло бы за собой стопроцентную смертность самок.

Он правда подумал, что если она спрашивает, то хочет узнать ответ. Максимально точный и максимально правдивый. Даже когда она с ума сходит от боли.

В этом был весь Шацар.

Женщина, в отличии ото всех остальных, не выказала никаких эмоций в ответ на сказанное Шацаром. Она закончила свой рассказ:

- Я отдала ему своего младшего сына. Потому что он был Инкарни. Через год я застрелила своего старшего сына. Потому что я не могла смириться с тем, что выбрала одного из них и тем самым обрекла на смерть второго. Я - Инкарни Страсти, Тварь Вины. Именно благодаря этому человеку я стала той, кто я есть.

Она говорила так спокойно, будто ей вовсе не было больно, однако Амти знала, что это значило лишь одно. Ей больно всегда.

Перед тем, как занять свое место, женщина спросила:

- У вас есть дети, господин Шацар?

- Нет, - ответил он так, будто ответ не составлял для него никакого труда. В противном случае промедление или скользнувшая на самом краю сознания мысль о Шауле и Амти стоила бы им жизни.

Амти вспомнила слова Адрамаута, которые он произнес за столом в доме госпожи Тамии. И даже семя его будет проклято, во веки веков.

Через много часов, по крайней мере Амти так казалось, присяжные удалились в совещательную комнату, где они могли бы делать абсолютно что угодно, ведь все это был фарс, видимость суда. Потому что суд предполагал возможность оправдательного приговора. Амти отмахнулась от выражающего волнение Мардиха, велев ему дать ей сосредоточиться.

Она хотела было подойти к клетке Шацара, но вокруг нее собралась толпа, некоторые дергали за цепи, некоторые хотели поговорить с ним, некоторые плевали ему в лицо.

Амти заставила себя не смотреть на него, ей нужно было найти Мескете как можно быстрее. Она подошла к Адрамауту и увидела удивление на его лице, удивление и страх, которыми насладилась сполна.

- Где Мескете?! - прошипела она.

- Амти, мы...

Адрамаут впервые не назвал ее малышом.

- Мне плевать на то, что ты сейчас скажешь! Где Мескете?!

Амти едва заметила, что сорвалась на крик, Адрамаут мягко перехватил ее за руку.

- Пойдем. Только не кричи, я тебя умоляю.

Амти трясло от злости и боли, переживаемой сейчас Шацаром, она чувствовала каждый тычок, каждый рывок цепи. Адрамаут вел ее сквозь толпу, и она едва видела, куда идет.

В конце концов, Адрамаут привел ее в небольшую комнатку, похожую на комнаты следователей из фильмов - выкрашенные в уныло-синий стены, тяжелый стол, за которым сидела Мескете. Она просматривала какие-то документы, будто это было важно.

Мескете словно не обращала на них внимания. И тогда Амти почти закричала:

- Что ты наделала?!

Мескете подняла на нее взгляд, потом сказала:

- Мы провели обряд призвания. Мы не могли бы достать его, не будь он Инкарни.

Амти задохнулась от злости. Будто бы Мескете не знала, что Шацар - Инкарни раньше. Адрамаут закрыл за собой дверь, оставляя их вдвоем. Трус, подумала Амти.

- Мескете! Это мой муж!

- Это убийца и монстр.

- Здесь каждый третий - убийца.

- Да, - кивнула Мескете. - Но это наш народ, а Шацар - его предатель. Я должна была сделать это. Как царица.

- Но его убьют!

- Да, - кивнула Мескете, потом сняла темные очки, в комнате и без того было темно, отложила их. - Его убьют. И он получит по заслугам.

- Но я люблю его, Мескете!

- Ты не можешь его любить, Амти. Ты себе это придумала. Но даже если любишь, это не так важно. Без него в Государстве станет лучше. И его крови жаждет Двор. Это все, что мне следует знать. Оставь при себе свою любовь. У тебя останется его сын.

- Ты правда не понимаешь? - спросила Амти спокойно. - А если бы там был сейчас Адрамаут?

- Адрамаут не совершил ничего такого, за что его можно было бы сюда привести. Шацар не хороший человек, Амти. Если ты родила от него и живешь с ним, это вовсе не значит, что он - наш друг. И тем более не значит, что я буду жертвовать остальными, включая тебя, ради него.

- Жертвовать? - переспросила Амти.

Мескете встала, прошлась вдоль стола, остановилась перед Амти.

- А ты как думала, Амти? Ты думала, как я еще смогу объяснить моему народу, что вы делаете в Государстве? Вы хотели так хотели жизни там. Ты, Неселим, Адрамаут, Шайху, Мелькарт. Вы получили эту жизнь. Ты думала, что мне еще было предложить Двору, кроме Шацара? Либо он, либо вы все. Ты правда полагала, что я сделаю какой-то другой выбор?

- Ты могла поговорить со мной! - сказала Амти, и только от звука своего прерывающегося голоса ее накрыло понимание - она плачет.

- И получила бы истерику, как сейчас. Ты вообще не должна была об этом знать. Кто тебе сказал? Неселим?

- Какая тебе разница!

Тогда Мескете отвесила ей пощечину - намного более болезненную, чем ей полагается быть. Сильная боль привела Амти в чувство, и она сказала:

- Ты не понимаешь, Мескете. Я теперь умру. Мы с ним связаны, я умру вместе с ним.

- Не неси чушь, иначе я ударю тебя снова, - быстро сказала Мескете. Амти поняла, что скорее всего она просто боится чужих слез и не хочет их видеть, что больше всего во всей ситуации ее смущает, что Амти плачет перед ней.

- Я не несу чушь, Мескете. Ты помнишь ритуалы в Храме?

- Нет, ты что думаешь я прочитала их все?

- Мы с ним связаны по-настоящему. Я обручилась с ним, как Инкарни. Я чувствую его боль. И я умру, если он умрет. Я умру вместе с ним. Если бы ты мне сказала, мы могли бы...

И тогда Мескете рявкнула:

- Мы могли бы что?! Что, в любом случае, мы бы еще сделали?! Мне ясно дали понять, чего от меня хотят, Амти! Я здесь одна, а их много! Я им служу, а не они мне!

И Амти увидела, что теперь Мескете и вправду беспокоится, что она боится, что она переживает. Мягче это, однако, ее не сделало. Мескете схватила Амти за шкирку, и Амти почувствовала волны боли, расходящиеся от ее руки, и подумала, что Шацару только этой боли, пойманной у Амти, сейчас не хватало.

- Я подумаю, что можно сделать, - мрачно сказала Мескете. И вдруг добавила:

- И, кстати, если бы Адрамаут был на месте Шацара - он не был бы моим мужем. Понимаешь? Я бы не смогла полюбить того, кто оказался бы на этом месте.

А потом Мескете выставила ее за дверь. Амти припала к двери, пнула ее, ударила кулаком, но Мескете не открыла.

В бессильной злости Амти простояла еще с минуту. А потом увидела, что народ от клетки с Шацаром разошелся, зал был почти пуст. Амти подошла к нему, посмотрела на него, в окровавленной рубашке, бледного.

Шацар прошептал одними губами, так что услышала только она:

- Сделай мне больно.

- Что? - прошептала Амти.

- Сделай мне больно. Никто не должен понять, что ты просто говоришь со мной.

Амти резко рванула к себе цепь, на глазах у нее выступили слезы страха и боли. Она так и не поняла, получила ли от этого удовольствие. Шацар подался к ней, припав к клетке. Струйка крови рванулась вниз по его ребрам. Шацар вцепился в прутья клетки, так что костяшки его пальцев тут же побелели. Амти сжала пальцы на металлическом пруте чуть ниже его руки, так что они соприкасались, это был максимум, который Шацар и Амти могли себе позволить.

- Шацар, - прошептала она. И он быстро сказал:

- Ты не умрешь. Я солгал тебе. Ты почувствуешь, как это - умирать, но ты не умрешь. Я солгал тебе, чтобы ты не застрелила меня на маяке. Чтобы поверила, что чувствуешь мою боль, а значит и умрешь вместе со мной.

Амти снова больно дернула цепь, Шацар улыбнулся, обнажив зубы. Она подалась к нему, а он к ней. Амти встала на цыпочки, а он к ней склонился, и почти коснулся носом кончика ее носа.

- Позаботься о нашем сыне, Амти.

Они были ближе, чем когда-либо.