Дом на Уотч-Хилл

Глава 13

Забавно (хотя если вдуматься в это, то совсем не смешно), как неожиданно и полностью мы можем логически обосновать необъяснимое. Если мозг не в состоянии ухватиться за правдоподобное объяснение (которое выдержит лишь самую лёгкую проверку), мы гоним от себя необъяснимое событие и отказываемся снова о нём думать. Говорим себе, что это было помрачение, странность, что мы не властители вселенной, что в ночи есть более странные вещи, чем вы и я.

Кстати, они там есть.

К тому времени, как я добралась до главного фойе, со столом-тумбой и вазой срезанных цветов, с ослепительными красками леди поместья с её детьми и ошеломительным витражом над лестницей, сквозь который лились золотистые лучи солнца, я почти убедила себя, что меня так напугал клаустрофобный коридор и тёмная хижина, что я попросту вообразила неестественные события в аптеке/библиотеке.

Примите во внимание: я знала, что это неправда. Но при свете дня, когда тёплый луизианский ветерок колыхал шторы, проще было как-то смазать этот инцидент в моём разуме, и если я чему-то научилась, так это тому, что разум до самого конца будет настаивать, что «должно быть» логичное объяснение. Не в силах разгадать событие так, чтобы это меня удовлетворило, я уклончиво заявила, что логичное объяснение существует — просто я его не знаю. Пока что. Возможно, это замысловатый розыгрыш. Хэллоуинская шутка, организованная для банкета в прошлом году, а теперь забытая. Возможно, у Джунипер было странное чувство юмора.

Боже, мы нешуточно выносим себе мозги.

В одиннадцать утра я встретилась с Йеном Лагерти в южной приёмной. Когда я вошла, он вскочил с диванчика — дородный лесоруб-мужчина в тёмном костюме и галстуке, без малого сорока лет, с огненно-рыжими волосами, пламенной бородой и ослепительно голубыми глазами. Я бы легче представила его (теперь уже располагая знаниями о шотландском наследии Дивинити) волокущим срубленные деревья по полю вереска, нежели каждый день работающим за письменным столом.

— Очень приятно, мисс Грей, — сказал он, с таким энтузиазмом тряся мою руку, что мне показалось, будто я стою на палубе корабля во время качки, и я покрепче расставила ноги. — Я упустил возможность увидеть вас в «Тенях», пришёл уже после того, как вы ушли. Жена была сокрушена тем, что ей не довелось с вами познакомиться.

Мы завели небольшую светскую беседу о том, какое впечатление у меня сложилось о доме и землях, а также о погоде в Луизиане в сравнении с моим домом. Затем, усевшись на диванчики, мы приступили к делу.

— Если бы речь шла не о поместье Кэмерон, — сказал он мне, — я бы стал оспаривать детали, которые выходят за рамки удобства и комфорта, например, ограничение по гостям — к слову говоря, это подразумевает, что если вы выйдете замуж, ваш муж не сможет жить здесь, пока не истекут ваши три года, хотя мои партнёры и я считаем, что есть вполне удовлетворительная лазейка: построить отдельный дом на здешних землях — и ваше пребывание в особняке. Обратите внимание, вы должны проживать в доме одиннадцать месяцев каждого года. На протяжении следующих трёх лет вы можете уезжать лишь на один месяц в году, в совокупности.

— Почему такие странные ограничения?

— Все они связываются общей нитью. Целью Джунипер было удержать вас здесь, без отвлечения на путешествия или приезжих гостей, потому что она считала, что если ей удастся добиться этого, вы увидите Дивинити, влюбитесь в город и поместье и получите удовольствие, переняв её бразды правления. Противоположностью этого было бы, скажем, перевезти к себе друзей, колесить по земному шару и игнорировать город, который был работой всей её жизни. Мистер Бальфур сказал мне, что Джунипер собрала досье по вам, но она не могла предугадать ваш характер, мотивы, рабочую этику или амбиции, и она не знала вашу натуру. Её пугала необходимость передать свою империю женщине, которой она никогда не встречала. Она опиралась на те вещи, которые могла задать в соглашении о наследовании, надеясь породить положительный исход и для её наследницы, и для города. Ничто из этого вам не вредит. Это раздражающие неудобства, которые я бы с рвением оспаривал в любом другом случае, но я вынужден уведомить вас, мисс Грей, ни одно из её требований не подлежит оспариванию. Если вы желаете вступить в права наследования, вы обязаны выполнить её условия. Все условия.

— Есть ли другие ограничения о, которых я должна знать? — спросила я, намереваясь прочесть все документы от и до, дважды.

Он покачал головой.

— Всё привязано к проживанию, чтобы держать вас сосредоточенной на выстраивании жизни здесь, — он помедлил, затем сказал: — Мы с моими партнёрами без колебаний посоветовали бы вам подписать. Но если вы ещё не ознакомились, то стоит это сделать. Сверху вы найдёте наш отчёт.

Он встал и протянул мне массивную кожаную папку, украшенную названием его фирмы и логотипом.

— Соглашение о наследовании прямолинейное и далеко не такое длинное, каким кажется. Большая часть страниц — это юридические документы, которые должны быть заполнены для банков и различных учреждений, с которыми она… вы ведёте дела. Бланки, которые должны быть нотариально заверены при свидетелях. Сам акт оставления в наследство занимает всего семь страниц, плюс длинное дополнение, перечисляющее детали наследства, а также внушительная стопка вышеупомянутых юридических документов. Я не буду больше отнимать у вас время, мисс Грей, но надеюсь, что если в будущем вам понадобится помощь, вы без колебаний позвоните мне. В папке вы найдёте номера моих телефонов — рабочего, домашнего и сотового. Прошу, не стесняйтесь звонить мне хоть днём, хоть ночью.

После того, как Элис спешно проводила его к выходу, я какое-то время сидела, переваривая тот факт, что вопреки необъяснимым, тревожным вещам, произошедшим со мной в последнее время, я была уверена, что даже табун диких лошадей не сможет оттащить меня от поместья Кэмерон.

Да, новая материя моей жизни не лишена складок. На старой материи их было ещё больше, причем они были гораздо болезненнее. Я из нищей превратилась в принцессу. Исчезла заработавшаяся до измождения, онемелая, трагичная Зо из холодных серых штатов Среднего Запада, которую никогда никто не уважал.

В завораживающем, солнечном, ярком городе Дивинити я была мисс Грей-Кэмерон, наследницей величайшего наследия, со мной почти все обращались уважительно, я могла выплатить свои долги и наконец-то увидеть многообещающее будущее для себя.

Это не просто морковка на палке, которой меня манили вперёд.

Это Рай.

Примечание от будущей Зо: Дьяволица никогда не грохочет раздвоенными копытами, воняя серой и держа зловеще светящийся контракт, который надо подписать кровью. Она танцует поблизости, заразительно улыбаясь, сверкая своей тиарой и держа ключи от королевства.

***

Последующие часы я проводила за обыденными занятиями, в блаженном отвлечении. Последние несколько дней мой аппетит был безумным, так что я совершала набеги на кухню, как оголодавшая женщина, пробуя всё, что находила в холодильнике, морозилке и кладовой. Я обнаружила, что обожаю пралине и торт «красный бархат», но ненавижу варёный арахис. «Речные раки» (которых мы дома называли просто раками) не прокатят ни в каком виде, если только они не замаскированы в супе гумбо с достаточным количеством острых колбасок андуйет, чтобы их можно было игнорировать.

Я изучила коробки со всякой всячиной, обнаружив разнообразие драгоценностей, шляпок, нижнего белья, дизайнерских сумочек и кошельков, которое повергло меня в ошеломление.

Я около часа сидела на кровати, стискивая мамину урну, и ожесточённо рыдала, отчего мой нос полностью забился соплями, а глаза сделались такими красными и опухшими, что мне пришлось приложить к лицу компресс в виде пакета замороженного горошка.

После этого мистер Бальфур прислал мне сообщение, уведомив, что тело опознали как Финнегана Харлоу, и на его телефоне были сообщения с заблокированного номера, подчёркивающие, что женщине ни в коем случае нельзя вредить, только напугать. Причина смерти: конечная стадия хронической сердечной недостаточности, где нарушение функций органа было настолько серьёзным, что патологоанатом выразил изумление, как Харлоу вообще прожил так долго.

И всё же мистер Бальфур настоял, чтобы я либо оставалась в доме, либо брала с собой охранников, если буду выходить. Он предложил, чтобы водитель встретил Эсте в соседнем городе Шелдон и довёз её до особняка; и дал мне адрес ресторана Лафитте, у которого они должны были встретиться.

Незадолго до наступления сумерек я пошла выпустить Руфуса, выйдя в задний двор, и по обе стороны от меня мгновенно оказались двое возвышающихся мужчин, сочившихся той же аурой, что я чувствовала той ночью в Криолло.

— Мисс Грей, я Джесси, — сказал мужчина справа от меня. — Это Бёрк. Мы дневная смена, вот-вот передадим пост ночной.

Я подняла взгляд выше — и милостивый Боже, ещё выше — чтобы посмотреть в глаза Джесси и застряла там. Он воплощал собой мягко сдерживаемые силу и угрозу.

Его глаза говорили, что он видел войну и пережил её, делая вещи, к которым ни один человек не должен быть принуждён. От него исходила терпеливая, обречённая сила, словно он в какой-то момент принял, что он и абсолютно необходимый, и стопроцентно расходуемый, и что из-за всех зол мира он стал самым смертоносным из них, чтобы держать порядок и свет. Моё сердце сжалось, пока я смотрела в серые глаза, бушующие штормами, и всё же очень, очень тихие, и у меня возник внезапный образ внушительного бронированного чёрного краба, сидящего внутри его черепа, сжимающего в клешнях сияющую жемчужину, держащегося за неё всей своей мощью, и я поняла, что это последние крупицы его человечности, которые он столь свирепо охранял.

— Очень приятно, — сказала я совершенно искренне, поворачиваясь приветствовать Бёрка и находя схожие глаза и крепко сдерживаемую смертоносность. — Я направлялась всего лишь до оранжереи.

— Мы сопроводим вас, — сказал Джесси, изучая моё лицо. — Соболезную вашей потере, мисс Грей. Джеймс рассказал нам о вашей матери.

Я моргнула и осознала, что к моему абсолютному стыду, дверь на балкон была приоткрыта, пока я рыдала прямо над их постом. Эти ожесточённые мужчины, испытавшие зверства войны, слышали, как я рыдаю будто потерянная сирота.

Нежность, которой я бы не ожидала, промелькнула в глазах Джесси, и он пробормотал:

— Молитесь, чтобы никогда не настал день, когда вы сможете уже не плакать вот так.

Повернувшись, он начал идти к оранжерее, с Бёрком позади, и я пошла за ним, сжимая ладони в кулаки, чтобы не схватить Джесси за руку и не затащить его в ближайший тенистый альков для лихорадочного, взрывного секса. Большой мужчина, который страдал, жертвовал собой ради нуждающихся; его сочувствие, уважение к моим слезам сразило меня, разворошив мою похоть. С другой стороны, в последнее время её ворошило абсолютно всё.

У входа он повернулся, посмотрел на меня и тихо сказал:

— Я служу по своей воле, и я здесь для всего, что вы от меня пожелаете, мисс Грей. Ночи долгие в одиночестве.

Я представляла, что прикосновения доброты и желания — это бальзам для души Джесси после испытанных им ужасов, и что во всепоглощающей страсти, посвящённой лишь чужому телу, он мог на время забыть свою боль. В этом мы были одинаковы.

— Вы здесь, — прорычал позади меня Девлин, — чтобы охранять кровную наследницу. И ни для чего больше.

«Шоколад, шоколад всюду, но ни одну плитку нельзя съесть», — напомнила я себе.

— Я бы хотела побыть одна в оранжерее. Внутри я буду в достаточной безопасности. Вы можете наблюдать за мной через стекло.

— Такое нас не устраивает, мэм. Мы выпустим вас из виду за листвой, — отрывисто произнёс Джесси.

Я испытала вспышку раздражения на Девлина из-за того, что Джесси вернулся к формальностям. Мне нравилось быть мисс Грей, а не мэм. Окружённая слишком большим количеством тестостерона, чтобы сохранять умиротворение, я открыла дверь оранжереи, наблюдала, как Руфус вылетает, низко парит и исчезает во мраке, затем быстрым темпом пошла обратно в дом, через плечо пожелав трём мужчинам доброй ночи, закрыв дверь и не удостоив их дополнительными взглядами.

Я провела ещё одну беспокойную ночь в пугающих снах о тёмных коридорах и архаичных гримуарах, которые умели летать, преследовали меня, маниакально гогоча склеенными страницами; об ужасающих кострах и притаившихся мужчинах жестокого, замкнутого сорта; о безликих существах в серых плащах, которые осторожно наблюдали из тихих уголков моего разума за каждым страхом, с которым я сталкивалась, и за каждой моей реакцией.

Когда утренние лучи скользнули по моей кровати, прогоняя сумрак тенистых снов, я проснулась с одной сияющей мыслью.

Пятница — Эсте скоро будет здесь!

Её затмила мрачная мысль.

Оставалось ещё много часов до того, как ей разрешено будет приехать, и зная Эсте, это подвергало моё наследство опасности.

Ох, как быстро это стало моим наследством; вещью, которую я никому не позволю у меня отнять.

***

В тот день я даже не пыталась чего-либо достичь. Впустив Руфуса и жадно умяв завтрак из самых толстых ломтей бекона под кленовым сиропом, что я видела в своей жизни, яиц пашот, а также свежих томатов с петрушкой и зелёным луком, которые я собрала из горшочков, расположенных на декоративных лесенках, я бродила по южному крылу, знакомясь с коридорами и комнатами, приветствуя встречавшийся мне персонал, прижимала ладони к панелям и охотилась на потайные двери. Я нашла ещё две, которые просто соединяли коридоры в ненавязчивой манере, не таили в себе ни тайн, ни спрятанных сокровищ.

Я не имела желания возвращаться в тенистое, сбивающее с толку северо-западное крыло, хотя я планировала уговорить Эсте завтра отправиться со мной на исследование, узнать, что она подумает о странной книге, при условии, что та снова будет «общаться».

Я поставила свои тревоги на паузу, включая и мамино убийство, и попытки напугать меня, вместо этого сосредотачиваясь на радостях поместья Кэмерон и предвкушая приезд моей лучшей подруги. Эсте умела смотреть на жизнь с эклектичной, артистично свежей точки зрения, и это неизменно помогало мне прояснить свой путь. И если она действительно что-то знала, если мама доверила ей секреты, которых никогда не рассказывала мне… что ж, я изо всех сил постараюсь сосредоточиться на радости из-за того, что мама хотя бы планировала наперёд.

Когда к четырём часам Эсте не приехала и не ответила на мои сообщения о встрече у Лафитте, я начала беспокоиться. Я написала мистеру Бальфуру, спросив, слышал ли он что-то от неё, поскольку я также дала Эсте его номер. Он ничего не слышал, но водитель должен прибыть к ресторану ровно в пять часов и будет ждать её прибытия, сколько бы времени это ни заняло.

К шести часам она не появилась на встрече с водителем в Шелдоне и не позвонила. Я чуть ли не сходила с ума от беспокойства и подумывала позвонить её матери (и пресвятые небеса, эта женщина производила отталкивающее впечатление), и тут наконец-то мой телефон зазвонил.

— Эсте, ты где? — воскликнула я.

— Могу задать тебе тот же проклятый вопрос! — прорычала она с той странной смесью акцентов, отдававшей дань обоим её родителям, но не принадлежащей ни одному из них.

— Что ты имеешь в виду? Ты разве не получила мои сообщения о встрече у Лафитте?

— Я хотела сама тебя найти. Мне не нужен чёртов водитель. Проблема в том, что Дивинити, видимо, существует лишь в немногочисленных упоминаниях в интернете, а не в реальности. По крайней мере, не в моей реальности. Я несколько часов езжу проклятыми кругами, пытаясь следовать указаниям шизоидного навигатора, и он меня бесит. Приложение реально попросило меня оценить чёртово удовольствие от его использования, прямо посреди кольцевой развязки! Знаешь, сколько раз я кругом проезжала по этой идиотской штуке? Я презираю технологии. Как мне к тебе добраться? Этот твой водитель — реально единственный способ попасть внутрь?

— Ты не можешь найти Дивинити, — медленно произнесла я. Дорога была весьма простой, насколько я помнила, поворотов мало, и определённо никаких кольцевых развязок.

— Ни единого чёртова шанса, — негодовала она.

— Я не понимаю.

— Слушай, я сейчас еду к Лафитте. Можешь передать тайным силам, что я получила их сообщение. Я буду хорошей маленькой ведьмочкой. Скоро увидимся, детка.

Эсте отключилась.

Хорошей маленькой ведьмочкой? Эсте без проблем могла сказать «сука» или любое другое матерное слово. Её мать свободно материлась на восьми языках, и иногда они смеха ради устраивали матерные соревнования, проверяя, кто кого превзойдёт.

(В английском слова witch и bitch различаются буквально на одну букву, и пусть слово «ведьма» едва ли можно назвать лестным эпитетом, это не мат, и иногда его используют как способ заменить матерное слово «сука»; то есть, ты говоришь witch, а имеешь в виду bitch, — прим)

Вздохнув, я направилась на кухню, чтобы найти ещё что-нибудь поесть и заодно убить время.

***

До сегодняшнего вечера я никогда не понимала, почему женщины визжат при первой встрече. Моё желание еды и секса было ненасытным, мои эмоции тоже умножились, и я побежала к входной двери в тот же момент, когда в окнах передней гостиной промелькнул свет фар. Выпустив Руфуса на ночь, я устроилась здесь, листая журнал «Южная Жизнь» и пытаясь определиться, каков мой вкус теперь, когда я могла позволить себе вкус.

— Эсте! — взвизгнула я, когда она вышла из чёрного внедорожника.

Статная, с длинными тёмными вьющимися волосами, Эсте источала земную чувственность в своём коротком платье, и водитель не мог отвести от неё глаз. Мужчины склонны были так реагировать на Эсте. Она была столь же пышной, сколь я была стройной, с прекрасной тёмной кожей и светящимися голубыми глазами, она всюду привлекала к себе внимание; меня неизбежно замечали лишь после неё, но меня это никогда не беспокоило. Я гордилась своей лучшей подругой, любила, что она поражала остальных так же, как поразила меня. Она прикрывала мою спину, всю мою жизнь была моей защитницей. Мы поддерживали общение на протяжении лет, вопреки разделявшим нам километрам и городам, обмениваясь сначала электронными письмами, потом смс-сообщениями, и слушая про её похождения, я сама как будто прожила роскошную жизнь. А теперь и у меня наконец-то появились похождения, которые я могла прожить с ней.

Эсте замерла, уставившись на меня, затем на меня, выше и выше на дом, затем медленно из стороны в сторону, с ошеломлённым лицом.

— Срань Господня, — выдохнула она.

Рассмеявшись, я подбежала к ней и свирепо стиснула её. Мы визжали и обнимались, а когда наконец-то отпустили друг друга, она сделала шаг назад и изучила меня в приглушённом свете газовых фонарей.

— Нам о многом надо поговорить.

— Да, — согласилась я. — Пошли, я возьму твои вещи.

— Мы их возьмём, мисс Грей, — сказал Джесси позади меня.

— Я их возьму, — сказал Девлин. — Возвращайтесь на свои посты.

— Моя работа — охранять мисс Грей. Я не подчиняюсь твоим приказам, — холодно сказал Джесси.

Я взглянула на Эсте, которая с восхищённым увлечением уставилась на Девлина, потом на Джесси и обратно. Взгляд, которым она наградила меня, говорил о многом, и я, рассмеявшись, взяла её под руку и практически потащила по ступеням крыльца, совершенно не заботясь, кто принесёт багаж, лишь бы его принесли.

— Чёрт возьми, Зо, во что ты ввязалась? — медленно произнесла Эсте, глядя на дверь. Затем она посмотрела на порог и потребовала: — Пригласи меня.

Я расхохоталась.

— Когда ты вообще ждала от кого-либо приглашения? Эсте Хантер идёт, куда хочет, когда хочет и как хочет. Сколько тебе было, когда ты мне это сказала? Аж лет десять? Кажется, на тот Хэллоуин ты собиралась быть леди Годивой, — поддразнила я.

— Не в этот раз, — сказала она странным голосом. — Сделай это.

Хрюкнув, я произнесла:

— Не позволяй моему мнимому богатству отпугнуть тебя, О Богатая. Заходи, идиотка ты этакая.

Эсте переступила порог, вздрогнула, пошатнулась и ухватилась за косяк, совсем как я тогда, выглядя готовой потерять сознание. На мгновение она замерла, затем резко качнула головой и спросила:

— Это ты сделала?

— Что?

Она показала на деревянный порог.

— Понятия не имею, о чём ты.

— Ты не видишь?

— Не вижу что? — я присмотрелась к дубовой древесине. — А, эти. Звёзды и трискелионы есть по всему особняку.

— Они все так мерцают?

Я присмотрелась повнимательнее. Их гравировка действительно как будто источала слабое свечение, которого я не замечала ранее, но с другой стороны, я не особо разглядываю пороги, когда вхожу в двери. Тут имелись и другие, более тусклые символы, которые я не могла опознать и которые, видимо, прокрасили фосфоресцирующей краской.

— Ты знаешь, что означают эти отметины? — потребовала Эсте.

— Нет. А ты?

Она изучала их на протяжении нескольких долгих секунд. Затем настороженно ответила:

— Они для меня несколько сложноваты. Есть что-то… что я не совсем могу уловить, слоёв слишком много. Что-то… скрытое. Ты понятия не имеешь, что происходит, да? Проклятье, чертовски хорошо, что я здесь.

Я испытала внезапный холодок.

— Что ты имеешь в виду? Ты что-то знаешь про эти символы?

Эсте закрыла глаза и вздохнула. Открыв их, она произнесла:

— Найди мне что-нибудь выпить. Текила сгодится. Затем нам нужно место, чтобы поговорить. Наедине.

Тут Джесси пришёл с её вещами, Девлин следом за ним, и я сказала:

— Можешь занести их и оставить у лестницы.

— Нет! — рявкнула Эсте.

— Нет! — прорычал Девлин.

— Отзови это, Зо, — натужно произнесла Эсте. — Скажи Джесси не заходить, а оставить мои вещи на крыльце. Слово в слово.

Я переводила взгляд с Эсте на Джесси, на Девлина и обратно. Все трое смотрели на меня с интенсивностью, которую я не могла расшифровать, и я почувствовала себя точно так же, как в Криолло — будто я слепо смотрела на переплетение нитей вне моего понимания, тогда как все, кроме меня, понимали сложность этой материи. Эсте беспокоилась, Девлин пребывал в ярости, а Джесси оставался непроницаемым.

— Ладно, — сказала я наконец. — Не заходи, Джесси. Просто оставь их на крыльце.

— Как пожелаете, мэм, — сказал он. Взгляд, которым он наградил Девлина, мог бы содрать кожу с кости, и на мою лучшую подругу он посмотрел с осязаемым холодом, что немыслимо для мужчины.

— Доброй ночи, Джесси, Девлин, — сказала я с отрывистым кивком, тревожно предвкушая возможность расспросить Эсте.

— Текила. Лайм, — настаивала Эсте. — И найди мне что-нибудь южное, сладкое и греховно оседающее на боках. Мне нужно подкрепление.

— Этого полно. Иди за мной, — сказала я и повернула в сторону кухни.

***

Вскоре мы со скрещенными ногами уселись на моей кровати, расставив между нами поднос со сладостями, бутылку текилы Don Ramón из лимитированной коллекции, две стопки, соль и тарелочку с лаймом. Пусть текила за 400$, найденная нами в буфете, создавалась для размеренного питья, первые стопки мы выпили залпом. Судя по поведению Эсте, у меня складывалось впечатление, что мне тоже нужно подкрепление.

Она переоделась в домашнюю одежду, и я тоже — одинаковые пижамные штаны в розовую клетку и большие футболки — и теперь, скрепив свои длинные волосы заколкой, она выпила вторую стопку, бросила остатки дольки лайма на тарелку и сказала:

— Мне не терпелось поговорить с тобой со дня пожара, Зо. Я пообещала твоей матери, что как можно быстрее доберусь до тебя, если с ней что-то случится. Ты сводила меня с ума, избегая меня.

— Ты пообещала моей матери, — эхом повторила я.

— Она позвонила мне однажды днём, когда ты была на работе.

— В день, когда ты сказала, что заехала в гости, и она пригласила тебя на чай? — натянуто спросила я.

Она кивнула.

— Мне не хотелось говорить тебе это по телефону. Мне нужно было лично увидеться с тобой, чтобы обсудить это. Джоанна настояла, чтобы я в тот день приехала, заставила меня поклясться, что я расскажу тебе, если она внезапно умрёт до того, как ты… — Эсте умолкла и поправилась: — До того, как рак её погубит, но в противном случае не промолвлю ни слова.

— Когда? — спросила я, и даже я услышала в своём голосе обиду.

— Несколько лет назад.

— Расскажи мне всё, — потребовала я. — Не опускай ни единого слова.

— Мне нужно начать немного ранее. Помнишь день, когда мы познакомились?

— Каждую деталь, — это было самое знаменательное событие моей юности. Я почувствовала мгновенное родство с Эсте, какого никогда прежде не испытывала ни с кем, кроме мамы. Словно наконец-то ещё кто-то в мире имел для меня смысл, и я куда-то вписывалась.

— Я сказала тебе, как я рада, что ты тоже ведьма, и мне было ненавистно не иметь ведьмовских друзей.

Я хрюкнула.

— Это была шутка. Ты также сказала мне, что у Билли Бейкера было одно яичко.

— Это тоже не шутка. Я видела его в раздевалке для мальчиков.

— Что ты делала в раздевалке для мальчиков? Тебе было девять! Подожди, вычеркни это. Думаю, я не хочу знать.

— У меня была худшая влюблённость в Саймона Филдса, так что я решила пошпионить и узнала больше, чем хотела. В том возрасте я была совершенно не готова к пенисам.

— Думаю, я была бы травмирована. Но меня оберегали от такого.

— Я тоже была такой несколько лет, пока гормоны не включились в работу. В любом случае, когда я поняла, что ты не догадываешься, что ты ведьма — я даже не знала, что такое возможно — я не стала напирать.

Я едко ответила:

— Я не ведьма, Эсте. У меня нет волшебной палочки, которой можно было бы размахивать, поверь мне.

Будь я ведьмой, мама была бы жива. Множество вещей сложилось бы иначе. Это было моей фантазией, пока я представляла, как мы заметаем наши следы ароматными ведьмовскими мётлами — что я обнаружу какую-то тайную, глубоко похороненную во мне силу и использую её, чтобы спасти нас от нашей кочевой, семенящей, напуганной жизни и прогнать бесчисленные недуги мамы. Не счесть ночей в моём детстве, когда я засыпала, воображая себе эту фантазию. Я порву нашего коварного врага-колдуна на кусочки, уведу мою мать в Постоянный Дом с двух больших букв; у нас будут славные вещи, которые мы можем оставить себе, и никто больше не будет смотреть на нас свысока.

Взгляд Эсте помрачнел до кобальта и льда.

— Да, ты ведьма, Зодекай Грей. И в том, что я тебе рассказываю, нет ничего смешного. Открой свой разум и послушай меня, и тебе нужно отнестись к этому смертельно серьёзно. Твоя мать определённо была серьёзна.

Моя улыбка померкла, и я настороженно покосилась на неё. Она никогда не называла меня полным именем — ну, по большей части полным именем.

— Я ведьма, — твёрдо сказала мне Эсте. — Урождённая в семье Кайлех, которая практикует Путь Воли.

Она сказала «Кайл-ех» и «Путь Воли»: те же слова, которыми поделился то-разговорчивый-то-молчаливый гримуар в хижине под особняком.

— Мы светлые ведьмы, которые следуют строгому кодексу. Когда ты раньше обвиняла меня в том, что я околдовываю людей, чтобы получить своё, это ужасало меня, потому что светлая ведьма никогда бы не злоупотребила своей силой вот так. Это путь тёмной ведьмы.

Я уставилась на неё.

— О мой Бог, ты реально серьёзно. Ты реально думаешь, что ты ведьма. Типа, с силой. Метла тоже есть? Ты летаешь? Быть может, лениво дрейфуешь от крыши к крыше на Хэллоуин? — насмехалась я.

— Самайн, — поправила Эсте с мрачной напористостью. — День пира имеет древнюю, богатую историю, и я ничего не «думаю». Я и есть ведьма. Это мой образ жизни, и это для меня всё. И да, у меня есть чёртова метла. Несколько.

Подавляя смех, я настаивала:

— То есть, это означает, что ты правда летаешь? Перекидываешь ноги через черенок и паришь, напевая Come Little Children?

— Не насмехайся над Путём Воли. Путь Кайлех священен, и идти по нему — честь.

— Сделай что-нибудь ведьмовское, — подстрекала я. — Докажи это.

— Мы не тратим силу впустую, — прорычала она, затем вздохнула. — Но мы знали, что тебе понадобятся доказательства. Твоя мама сказала, что настойчиво не одобряла веру в иномирное или паранормальное всякий раз, когда ты выражала какой-либо интерес к этому.

Ох. Моя мама сказала Эсте об этом? Эсте… которая встречалась с моей матерью несколько лет назад, затем хранила данную ей клятву, в ущерб мне. Чья она лучшая подруга вообще?

— Посмотри на книжный шкаф у двери, — сказала мне Эсте. — Верхняя полка с книгами.

Я обернулась через плечо.

— Какого они цвета?

Пожав плечами, я посмотрела обратно на неё.

— Коричневые, в кожаном переплёте, все до единой.

— Посмотри ещё раз.

Верхняя полка щеголяла примерно двумя дюжинами толстых томов в переплёте из кожи цвета насыщенно красного яблока в карамели. Я уставилась на них, моргнула, затем ещё раз моргнула. Уставилась на Эсте.

— В каком цвете ты хотела бы их видеть?

— В зелёном. Но не из гладкой кожи, — я повысила ставку. — Мне нравится замша.

Она усмехнулась.

— Легко. Готово.

На сей раз, взглянув на книги, я ахнула, вскочила с кровати и достала одну с полки. Её переплёт был из податливой, бархатисто-мягкой зелёной замши. Я изумлённо провела по ней пальцами.

Пока я держала книгу, она сделалась фиолетовой, шокировав меня так сильно, что я выронила её и резко развернулась.

— Как ты это делаешь?

Она загипнотизировала меня, убеждая, что я вижу разные цвета и текстуры? Я выпила не так уж много текилы — всего полторы стопки пока что — и я не так легко пьянела! У меня складывалось ощущение, что я могу выпить намного больше в свете странного поворота нашего разговора.

— У меня есть склонность к трансмутации. Особенно к цвету, но и к материи, а также другие способности. Каждая ведьма уникальна. Тебе нравятся серые стены этой спальни?

— Нет, — честно призналась я, прекрасно понимая, что я в меньшинстве. Серый был хитом среди дизайнеров интерьеров. Я никогда не избавилась от своего помешательства на домах, просматривала объявления о продаже в интернете, пока жадно ела на обеденном перерыве, воображала жизнь, которой могли наслаждаться их жители. За последние несколько лет всё сплошь стало серовато-бежевым, в точности вторя оттенку зимнего неба в Индиане, который я так презирала: депрессивный грязно-серый был разбросан всюду, на стенах, полах, мебели. Меня это озадачило. Я была ярой сторонницей солнца и голубого неба. Ну, по крайней мере, я всегда хотела такой быть; ещё одна причина, почему Дивинити показался мне таким манящим.

Я сказала:

— Я думаю, серый — это цвет, который не знает, чем он хочет быть, так что вместо того чтобы твёрдо быть чем-то, он робко остается ничем. Я презираю серый. Будь цветом, обзаведись уже жизнью.

Тот факт, что моя фамилия также переводилась как «серый», не ускользал от меня. Я чувствовала себя такой же пресной, как моя фамилия. Спокойная, кроткая Зо Грей. Никогда не будь драматичной, не устраивай истерики, не желай ничего, никогда не жалуйся, другим ещё хуже, тише, тише, милое моё дитя.

Подмигнув мне, Эсте подняла руки и, забормотав себе под нос, покружила ими в воздухе. Внезапно стены моей спальни сделались того же мягкого зелёного оттенка, что и книги, и это прекрасно оттеняло вид за французскими дверями. Я ошеломлённо моргнула, затем сказала:

— Они останутся зелёными?

— А ты этого хочешь?

Я кивнула. Да. Может, она заодно могла заняться и фасадом особняка… Боже, могла ли она? Изменить цвет всего дома? Верила ли я, что она обладала такой силой, что она была ведьмой? Моя лучшая подруга, которую я знала с тех пор, как мы познакомились в начальной школе?

Эсте мягко забормотала, снова жестикулируя.

— Я зафиксировала их перманентно, — сказала она, затем похлопала по кровати, показывая мне присоединиться к ней. — Я внесу компенсацию позже.

— Какую ещё компенсацию?

— Все ведьмы должны откуда-то черпать силу, чтобы контролировать и использовать свою магию. Светлые ведьмы черпают из природы и возвращают в той же манере. Сажают деревья, выращивают цветы, удобряют земли, делают неожиданные добрые поступки, помогают животным. Мы всегда возвращаем дар.

— А тёмные ведьмы? — спросила я, не в силах подавить любопытство, хотя я во всё это не верила. С другой стороны, нервно подумала я, оглядываясь по сторонам, стены обрели совершенно иной цвет. Как мне это объяснить? Такое чувство, будто мой разум трескался. Магии не существовало. Ведьм не существовало. «А тот призрак, которого ты видела в Западной Вирджинии?» — насмехался мой внутренний голос.

— Тёмные ведьмы черпают из любого чёртова источника, из которого пожелают, чем богаче, тем лучше, и человеческие жизни тоже не под запретом, — холодно сказала Эсте. — Они злоупотребляют этим. И не утруждают себя возвращением дара. Они осушают мир. Мы его питаем.

Несколько долгих секунд я смотрела на неё, затем молча вернулась на своё место на кровати. Я представляла собой котёл такого множества эмоций, что мне сложно было их опознавать, но наиболее преимущественно на поверхности бурлила злость. Моя мать доверилась Эсте, не мне. Почему она так сделала? Пусть я ещё не была готова, даже после демонстрации Эсте, признать, что кто-либо из нас ведьма (хотя моё нутро яро не соглашалось с моим мозгом и выстраивало бесчисленные убедительные аргументы), они все верили в это и утаили данную информацию от меня. У них были тайные встречи, на которые меня не приглашали. Сколько раз моя мать пресекала мой вопрос, но доверялась другим людям? Это глубоко ранило.

— Ох, Зо! — воскликнула Эсте. — Я так жаждала побыть с тобой! Это было так тяжело!

— Ах ты бедняжка, — холодно произнесла я. — Ты могла бы в любое время сказать мне, что считала нас ведьмами. У тебя язык сломался? О, определённо нет. Ты никогда не затыкаешься. Но этого ты мне не говорила.

Её глаза потемнели, и она резко ответила:

— Во-первых, это не верование. Это факт, и я с радостью дам тебе больше доказательств. Я могу тебя убедить. Тебе может не понравиться то, как я это делаю, но я могу. Во-вторых, я не осмеливалась. Когда я после нашего знакомства рассказала моей матери о тебе, она выследила Джоанну в одном из домов, где она прибиралась, и у них состоялся разговор. Ну… не совсем разговор. В тот вечер у наших матерей состоялась полноценная битва. Мама пришла домой в полном режиме отступления, а ведь ничто не пугает Далию Хантер. Она сказала мне, что если я ещё раз упомяну при тебе ведьм, то не только она меня накажет, но и Джоанна сотворит со мной немыслимые вещи, и мама не сможет её остановить. Я никогда не видела её настолько расстроенной. Она сказала, что никогда не боялась другой ведьмы, пока не повстречала Джоанну Грей, и как только она её встретила…

— Так, вот остановись сейчас, — резко перебила я её. — Никто не боялся моей матери. Никогда. Мама была неспособна внушать страх. Она была милой, доброй и нежной…

— А ещё Высококровной королевской ведьмой, — перебила меня Эсте. — Её кровная магия старательно выведена из самых взрывных родословных. Королевские дома, даже светлые дома, одержимы своими родословными, готовы сделать что угодно, стать практически чем угодно, чтобы улучшить их. Мама сказала, что Джоанна Грей сочилась силой. Она ужасала мою мать.

Моя мать — Высококровная королевская ведьма из одного из тех девяти домов, что упоминались в книге? Я не могла вообразить, чтобы Джоанна Грей кого-то ужасала. Я пыталась представить её со свирепыми эмоциями, полыхающими в её глазах, но не могла. Я никогда такого не видела.

— Хрень собачья. Мягкие оленьи глаза, — выплюнула я. — Вот и всё, что я когда-либо видела на её лице.

И я всё сильнее и сильнее злилась из-за этого. Если моя мать правда имела огонь в крови — огонь, который видели другие — почему мне никогда не разрешалось это видеть? Я могла бы вырасти другой, будь она другой со мной. Наши жизни могли быть другими. Она могла вселить ужас в Далию Хантер, но нам всё равно нужно было бежать?

— Аналогично, детка, аналогично. Я только это и видела на твоём лице.

Уязвлённая, я спросила:

— Тогда почему я тебе приглянулась?

Её взгляд смягчился.

— Я знала, кто ты на самом деле, и время от времени я улавливала проблеск того огня. Ты знаешь, что каждый мужчина, которого ты приводила в свою постель, был ведьмаком? Одно лишь это давало мне надежду, что ты найдёшь способ вырваться и стать той, кем тебе суждено было стать. Очень могущественной ведьмой, — выразительно сказала Эсте и нахмурилась. — И я не уверена, что не сказала бы тебе, пока не стало слишком поздно. В последнее время я много терзалась из-за этого.

Ох, ну молодец какая. Она подумывала мне сказать. Я отложила её комментарий про «слишком поздно» на потом. Я много чего откладывала на потом.

— Откуда ты знаешь, что те мужчины были ведьмаками? Ты что, выслеживала их? — я поспешно оговорилась: — Я не говорю, что верю тебе. Но если бы верила, из какого дома была мама?

Из светлого или тёмного, вот что я хотела знать.

(Стоит пояснить, что здесь и далее в тексте книги слово «ведьмак» означает просто мужчину-ведьму, а не борца с нечистью, как это было в книгах Сапковского. В оригинале и для мужчин, и для женщин используется одно и то же слово witch, однако в переводе из-за специфики русского языка приходится подставлять термин мужского рода, — прим).

— Понятия не имею. Она не говорила, а моя мама не могла сказать; мы можем лишь чувствовать силу и её интенсивность, а не то, в какую сторону она клонится. Что касается твоих любовников, я задавала тебе достаточно вопросов, чтобы опознать их. Затем приходила в те же бары. Каждый мужчина, которого ты выбирала, имел магию в своей крови. Некоторые из них были чертовски впечатляющими. Если бы ты не нашла их первыми, я бы определённо затащила их в свою постель. У тебя изысканный вкус.

Неужели это и было тем бОльшим, за которым я всегда охотилась — магия в крови мужчины? То, что я считала какой-то не поддающейся определению резкостью, непредсказуемой и мощной. Это означало, что Келлан был ведьмаком? Он знал, что я тоже ведьма… при условии, что всё это правда? И учитывая количество присутствия, которое я ощутила тем вечером в Криолло, были ли ведьмаками все мужчины, которые пришлись мне по вкусу? И если так, почему так много их собралось в одном месте?

— Мужчины думали, что я ведьма?

— Они знали. Пусть даже ты была такой слабой, они это чувствовали. Ты тоже поначалу ощущалась для меня слабой, пока я не провела с тобой больше времени. Затем я начала чувствовать в тебе нечто… колоссальное, глубоко похороненное и посаженное на короткий поводок.

Колоссальное как грибовидное облако, нарастание которого я чувствовала в амбаре и боялась, что оно может уничтожить меня, если я не сделаю с ним что-нибудь. Посаженое на поводок как пёс. Контролируемое.

— Продолжай, — коротко сказала я.

— Мама сказала мне, что Джоанна не провела тебя через стадии пробуждения твоей кровной магии. Вместо этого она подавляла твою силу. Поэтому ты ощущалась такой слабой для других ведьм, и именно из-за этого ссорились наши мамы. Моя мама говорит, что подавление силы ведьмы — это смертный грех, хуже, чем сжечь её заживо. Твоей силе надо дышать, выходить в мир и делать что-либо. Потому что если у неё нет такой возможности, она день за днём задыхается. Тебя изнуряет постоянная внутренняя борьба, хотя ты не осознаёшь, что ведёшь её. Твоя магия отчаянно желает родиться, но что-то её блокирует. Ничто не имеет особенно приятного вкуса, ничто не злит тебя и не радует. Ты чувствуешь себя пустой, живёшь в состоянии постоянного лёгкого недовольства и не можешь даже испытать сильное недовольство. Не способна испытывать какие-либо сильные чувства в принципе.

Эсте только что описала, как я чувствовала себя всю свою жизнь. Пресной, бесстрастной, не считая моих редких ночей секса, обладающей поверхностным сердцем. Вечно чувствующей себя дискомфортно в собственном теле, будто оно не совсем мне подходило, будто на меня в гардеробе надели чужое пальто; слишком маленькое, неподходящего покроя, ограничивающее и тесное.

— Большинство подавляемых ведьм сходит с ума. Многие убивают себя. Мама сказала, что раз ты Высококровная Королевская ведьма, ты либо совершишь суицид в молодом возрасте, либо окажешься достаточно сильной, чтобы это пережить. Но она никогда не простила твою мать за такой поступок, а твоя мать так и не простила её за осуждение её решения.

— Зачем маме ограничивать мою силу? При условии, что это правда, — натянуто добавила я. Всё это начинало казаться мне чересчур правдивым. Но принять это означало принять, что вся моя жизнь была ложью. Я не видела, какую выгоду могла получить Эсте, рассказав мне такую замысловато продуманную ложь. И всё же, либо она лжёт, либо вся моя жизнь была ложью; выбирай меньшее из двух зол.

— Это всё правда, — настаивала она. — Как ещё ты объяснишь, что я сделала с книгами?

Я не могла это объяснить, как не могла объяснить зажигание свечи моей волей, так что я раздражённо уклонилась от ответа.

— Позволь прояснить. Ты ведьма. Я тоже. Моя мама была ведьмой. И твоя мама ведьма, и твой папа тоже?

Она кивнула.

— И все знали, кроме меня? И вы все вели уютные беседы об этом, и приняли решение не говорить мне? Прости, но у меня пи**ец какие серьёзные претензии по этому поводу на множестве уровней!

— У меня бы они тоже были. Я бы чертовски злилась на всех. Но от этого всё не становится менее правдивым. И могу я сказать, как сильно я рада видеть тебя взбешённой? Ты никогда ни из-за чего не злилась. Ты никогда практически ничего не испытывала, ни по какому поводу. Ты больше не связана, Зо. Это изумительно! Ты полностью жива! Наконец-то.

С небольшим опозданием, по моему мнению — типа, почти на двадцать пять лет, но эй, это же всего лишь моя жизнь, хотя остальные, похоже, так не считали. Они думали, что они вправе принимать решения насчёт моей жизни, руководить мной, утаивать информацию. Если Эсте говорила правду, я всю свою жизнь была тенью себя, неспособная чувствовать, включаться в момент и наслаждаться жизнью. И именно моя родная мать приговорила меня к такой судьбе. При этом обсуждая это с другими!

Возможно, самым убедительным аргументом в пользу правоты Эсте было то, как сильно я изменилась после смерти мамы. Мой мир из блёклого стал ярким; мои органы чувств эволюционировали от пресных до многогранных, подмечающих малейшие нюансы; мои эмоции превратились из поверхностных до зажигательных, мои страсти сделались взрывными, будто открылся внезапный спускной клапан… или было убрано давнее подавление. Драконица, которая пробудилась в момент смерти мамы, никогда больше не засыпала. Это была моя магия, моя сила? Я задрожала от внезапного холодка и прищурилась.

— Я так понимаю, ты говоришь, что как только мама умерла, я освободилась?

— Да? Ты ешь всё, что попадётся на глаза? Эмоции интенсивные и стремительно меняются? Сексуальное желание выходит из-под контроля?

Я уставилась на неё с разинутым ртом. Именно так.

— Но зачем маме связывать мою силу? — повторила я.

Эсте с печальным взглядом покачала головой.

— Понятия не имею. Отчасти это и доводило мою маму до белого каления. Джоанна не озвучила объяснения. И первый ведьмовской урок: твоя мама не связывала твою силу, она её подавляла. Есть разница. Связывание делается однократно. Подавление необходимо выполнять день за днём, день за днём. Джоанна отказывалась говорить хоть слово о том, кем она была и почему подавляла твою магию. Если бы она назвала моей маме причину, хоть какую-то причину, мама постаралась бы понять. Вместо этого Джоанна угрожала ей, и твоя мать умела быть ужасающей, когда хотела этого. Ты сказала, с тобой произошло что-то странное. Что именно? Что-то ведьмовское?

Я больше не намеревалась рассказывать ей о хижине, о загадочной книге, которая писала сама себя, или о свече, которую я как будто зажгла одной своей волей. Не буду говорить, пока она не даст мне больше ответов, и пока у меня не будет время это обдумать.

— Если это правда, как ты могла скрывать это от меня все эти годы? — пылко спросила я. — Как ты можешь быть моей лучшей подругой, верить, что это правда, и никогда не говорить ни слова? Ты не думала, что я имею право знать? Хотя бы простое «Эй, ты ведьма, и твоя мама не позволяет тебе иметь силу». Просто предупреждение в общих словах, чёрт возьми.

— Я столько раз хотела тебе сказать! — запротестовала Эсте.

— Но не сказала.

— Но хотела!

— Намерения. Дорога в ад. Вымощена именно ими, — ровно сказала я.

— Есть очень много способов вымостить дорогу в ад, и иногда у тебя попросту нет хороших вариантов, — рявкнула она. — Ты не понимаешь ведьмовской мир, Зо. Есть ведьмы, против которых ты никогда не идёшь, и твоя мать была одной из них. Моя мама угрожала мне, твоя мать угрожала мне, и Джоанна Грей была самой грозной из всех, с кем я сталкивалась в этом мире, до сегодняшнего дня, до Дивинити и этого дома. Ты не знаешь этого и никогда не узнаешь — потому что ты Высококровная Королевская ведьма, которой другие ведьмы боятся и которой подчиняются — но простые Высококровные вроде меня, мы не связываемся с Королевскими. Никогда.

Она встретилась со мной взглядом, затем с тихой интенсивностью произнесла:

— Зо, тебя окружают другие Кайлех. Ты живёшь в городе ведьм, который не могут найти чужаки, даже Высококровные — по крайней мере, я не могла. Дивинити — это мощный котёл бурлящей силы. Пока мы ехали по главной улице, я опьянела от магии в воздухе. Она на ветру, она в почве. Это одурманивает. Я хочу выйти на улицу и танцевать голышом в этом шторме. Я хочу вдыхать её, впитать, направить в креативность. Я никогда не бывала посреди такого количества могущественных ведьм. Водитель с немалой гордостью сообщил мне, что ты преемница наследия Кэмерон, что ты унаследовала это всё, — она сделала обширный жест. — Кэмероны — это древний Королевский светлый дом; они существуют целую вечность. Джунипер Кэмерон была их матриархом, и теперь, когда они мертва, мне явно кажется, что они привезли тебя сюда, чтобы ты заняла её место главы их ковена.

Она выждала мгновение, затем продолжила:

— Я много думала об этом в дороге, когда Эвандер сказал мне, зачем ты здесь. И как удачно сложилось, что они нашли тебя сразу после её смерти, хотя так много десятилетий бесплодно искали наследницу. И как твоя мать решительно прятала тебя, десятки лет подавляла твою силу. И это привело меня к глубинно тревожной мысли. Зо, что, если этот город и этот ковен — именно то, от чего бежала твоя мать?

Глава 14

Я закончила чистить зубы, раздражённо сплюнула и смотрела, как жидкость исчезает в сливном отверстии, мечтая, чтобы вместе с ней исчезли бесчисленные эмоции, не дающие мне спать. Час назад, когда я, симулируя измождение, настояла, что мне нужен сон, Эсте отправилась на поиски комнаты, которую она объявит своей.

После того, что она мне рассказала, сон оказался невозможной затеей. Никакое количество текилы это не изменит, и я пыталась. Я была интенсивно, болезненно бодрствующей, мой разум был безжалостно ясным, сердце — живым и бушующим. Я жаждала забвения сна, чтобы забыть, ненадолго умереть и надеяться, что завтра я почувствую себя более владычицей своих чувств и судьбы, ибо ясно, что в настоящий момент (и видимо, всю мою жизнь) я не была владычицей ни того, ни другого.

Я пошлёпала обратно в спальню, где долго стояла и смотрела на книги в зелёном замшевом переплёте на верхней полке. Должно быть, их Эсте тоже перманентно заколдовала.

— Перманентно заколдовала, — пробормотала я, пытаясь это осмыслить. Могла ли я перманентно заколдовывать вещи? Каковы мои дары? Я не спрашивала. Более того, я заставила её полностью перестать говорить о ведьмах и маме. Моя проверенная техника убирать вещи в коробки и рассылать их малыми порциями, чтобы я могла осмыслить их по удобоваримым кусочкам, включилась в работу, чтобы сохранить мой рассудок. Совсем как в старые времена.

Я неохотно признавала, что моё настаивание на абсолютном неверии — это защитный механизм. Вещи, которые она мне рассказывала, несли в себе неоспоримый звон правды, зловеще отдающийся в моих костях. «Это, — утверждали они, — то, что ты всегда чувствовала, но никогда не знала. Это объясняет всё».

Девлин прощупывал это тем вечером, когда спросил, не чувствовала ли я всегда, где-то глубоко внутри, что есть нечто большее. Что мне не хватало жизненно важной информации, и возможно, меня даже намеренно вводили в заблуждение. Я годами говорила себе, что моё впечатление, будто я пребываю во тьме, а другие нет, исходило попросту от того, что меня много раз внезапно перевозили с места на место без объяснения.

Но это имело намного, намного более глубокие корни.

Всю свою жизнь я существовала в разладе с собой. Была дневная Зо, которая делала всё необходимое: работала без устали, заботилась о маме, никогда не жаловалась, никогда не позволяла себе хотеть что-либо. Деловитая пчёлка, снующая от задачи к задаче, слишком занятая, чтобы подумать о своих чувствах… или о том, как ей подозрительно недоставало всего в этом отношении.

А ещё была полночная Зо, которая лежала без сна, обдумывая бесконечное, пустое ноющее ощущение внутри неё, огромную пустошь каньона, который не должен был причинять боль, но причинял, как будто из неё вырезали нечто необходимое для жизни. Полночная Зо чувствовала себя так, будто стояла лицом к непроницаемому туману, который лишь чрезвычайно изредка расступался совсем ненадолго, позволяя увидеть мучительный проблеск чего-то яркого, чудесного и величественного, что наполняло её столь полно, что на краткий момент, в те исключительные ночи полночная Зо чувствовала себя… целой, живой и реальной. Я каждой унцией своей сущности жаждала того полного состояния, даже не зная, что это такое.

Затем туман сгущался, снова затмевая моё зрение, и я не имела возможности вновь ухватить то, что я чувствовала. Вообще. Мне оставалось лишь воспоминание о далёком впечатлении чего-то, что на мгновение ощущалось великолепно, и уверенное понимание, что по какой-то причине я никогда не могла это заполучить.

Факт: моя мама верила, что она была ведьмой. Факт: Эсте и её семья верила, что они тоже ведьмы. Факт: Эсте и Далия верили, что моя мать была Высококровной Королевской ведьмой и ужасала.

Факт: они все говорили об этом и скрывали это от меня.

Двадцать четыре года я бродила, глупая и слепая, и никто не только не сказал мне, но и все они добровольно и намеренно ослепляли меня.

Всё моё существование сдвинулось на своей оси, оставляя меня совершенно взрывоопасной. У меня имелся миллион вопросов к Эсте. И я не могла принять ни один из них.

Верила ли я, что я ведьма?

Да.

Было ли мне любопытно, даже не терпелось изучить это?

Совершенно точно.

Имело ли это значение для меня в данный момент?

Нет.

Я слишком разозлилась. Одно дело — расти и чувствовать эмоции. Ты в процессе, с помощью наставников и родителей, учишься контролировать их и обуздывать.

У меня не было учителей, потому что у меня не было сильных эмоций.

А теперь они появились.

И у меня нет инструкций.

Злость душила меня, топила, задавливала. Единственный способ, каким я умела выпустить её в тех редких случаях, когда всё же испытывала это — неназванное и нестабильное внутри меня — это через секс.

Моя лучшая подруга. Моя мать. Сговорились с Далией, чтобы держать меня во тьме, сделать меня кротким роботом.

Если я ведьма, у меня есть сила. И мне в ней было отказано. У меня была магия. И мне никогда не разрешали её узнать. Мне не дали выбора.

Я любила Эсте. Всегда любила.

Но я совершенно точно, чёрт возьми, не узнавала её, и видимо, никогда не знала.

И я также не знала собственную мать.

Одна из книг вылетела с полки и упала на пол, приземлившись у моих ног и раскрывшись.

— Что теперь-то? — раздражённо пробормотала я. Очевидно, все книги в этом доме имели склонность к коммуникации, если и когда им вздумается. Совсем как моя лучшая подруга и мать.

Опустившись на пол, я притянула книгу к себе на колени и прочла.

«Мужчина марширует в сражение, нагло разделяя, чтобы завоёвывать. Его техники часто жестоки, следовательно, видимы, следовательно, их можно победить.

Женщина разделяет столь незаметно, столь деликатно, что солдаты даже не знают, что их разделяют, пока они беззащитно стоят, разграниченные невидимыми заборами.

И так победа в войне достигнута».

Рассердившись, я перевернула страницу. Она пустовала. Как и все остальные.

— Я тебя ненавижу, — сообщила я книге, прекрасно понимая, как по-детски это звучит, но я решила, что заслужила право сказать что-то детское, потому что такого никогда не было. Мне не разрешалось испытывать нормальные детские чувства.

Я осознала, что с маминой стороны было очень глупо подавлять мою силу только для того, чтобы оставить меня после её смерти с этой взрывной силой, но в то же время такой неполноценной в эмоциональном плане. Я осознала, что мне нужно многому обучиться, причём быстро. Самодисциплина будет иметь критическое значение. Я всегда гордилась своей дисциплиной, но начинала понимать, что легко дисциплинировать себя, когда ты эмоциональный айсберг, а не вулкан.

Не оставалось сомнений в том, что говорила мне книга — и да, я только что подумала, что книга говорила со мной — потому что приняв, что я ведьма (а я втайне приняла, хотя хотела больше доказательств), не оставалось смысла отрицать все остальные странные события.

— Называй лопату лопатой, — пробормотала я. Вещи были такими, какие они есть, и отрицая это, я лишь делала себя уязвимой. «Зажги свечу, ведьма Кэмерон», — сказал гримуар.

Я нахмурилась, гадая, сколько всего я не смогла заметить и понять. Например, мерцающие символы, выгравированные на пороге поместья Кэмерон — какое-то заклинание. Эсте не могла его переступить. Вот почему она настояла, чтобы я её пригласила. По этой же причине мистер Бальфур верил, что в особняке я в безопасности, несмотря на отсутствие охранной системы. Это также в некотором роде связано с моим беглым обмороком на пороге в вечер моего приезда? Чего ещё я не знала? Трискелионы и Serch Bythol тоже были выгравированными заклинаниями, и если так, какой эффект они оказывали?

Из-за своих шор я пригласила Джесси внутрь. Эсте и Девлин оба запаниковали. Заставили меня отозвать приглашение. Я хотела знать, почему.

Видимо, Джунипер была ведьмой, причем Важной Шишкой среди здешних ведьм. И все верили, что я была семечком от этой шишки. Была ли?

Моя мать разделила нас всех невидимыми заборами, дабы продвинуться в той войне, которую она вела — войне, которая для меня была такой же невидимой.

Я хотела разразиться рыданиями, но не могла. Моё сердце превратилось в иней, а слёзы — в осколки льда.

Горевать по Джоанне Грей было намного проще, чем злиться на неё. Я ненавидела испытывать такие чувства. На крохотную долю мгновения я жаждала тех дней, когда могла почти ничего не чувствовать. Потому что прямо сейчас я больше всего чувствовала себя такой чертовски одинокой и разозлённой.

Один-единственный солдатик, окружённый невидимыми заборами.

***

Я не знаю, видела ли я когда-либо сны. Я определённо никогда их не запоминала. Возможно, бесчисленные тяготы жизни с мамой оставляли меня настолько измождённой, что я спала слишком глубоко, и Песочный Человек никогда меня не находил. А может, как только мой мозг включался, прагматичная Зо отчитывала: «Исчезни, бесполезный песок. Ты мне не приносишь прока. Нет времени на сны». Или, возможно, сны у меня тоже украли: Зо не может иметь магии, и ей также не разрешается видеть сны. Она может захотеть чего-либо. Стать настоящей живой персоной. Лучше резко и быстро пресечь такую возможность.

(Согласно поверьям, Песочный Человек сыплет заигравшимся допоздна детям в глаза волшебный песок, заставляя их засыпать; причём послушным детям он может принести добрые светлые сны, а непослушным — кошмары, — прим)

С тех пор, как я оказалась в стенах поместья Кэмерон, я не только видела много снов, но и сны мои были такими ясными, предоставляли такие осязаемые детали, что после пробуждения они ощущались неотделимыми от реальности, и эмоциональные нюансы отголосков снов цеплялись ко мне на протяжении дня.

Мне снилось, что я иду по лесу, какого никогда не видела, какого нигде не существовало. Приглушённое, первобытное место, где растущие на большом расстоянии деревья простирали голые ветки поздней осени, да такого раскидистого обхвата, что в кронах над моей головой они встречались с сумерками. Царила такая бархатная тьма, что я не могла бы видеть, если бы земля в лесу не была усеяна толстыми струями серебристо-жёлтых листьев, которые ярко сияли, словно озарённые фосфоресцирующими прожилками и венками.

Я чувствовала себя такой свободной, не связанной беспокойством или заботой, что бросалась в большие кучи светящихся листьев, вонзала руки глубоко в опавшие горки. Я делала «снежных ангелов» в листьях, я смеялась, я каталась. Я знала, что нахожусь в неком священном месте, и пусть я также понимала, что это незнакомое, дикое место, необузданное и непредсказуемое, я чувствовала, что здесь безопасно. По крайней мере, для меня.

Затем, когда я в очередной раз широко развела руки в стороны, я наткнулась под листьями на что-то, что среагировало на моё прикосновение, сдвинулось будто потревоженное, зарокотало в глубине своей груди.

Нечто живое.

Даже не видя, я знала, что это такое.

Не просто пёс, приятный компаньон для человека, а охотничья гончая, способная на величайшую хитрость и величайшую свирепость.

Я также знала, что до момента моего прикосновения зверь дремал. Крепко, возможно, на протяжении неизмеримого времени. Во снах концепции вроде вечности кажутся совершенно правдоподобными, и этот зверь ощущался для меня вечным.

Внезапно со сверкающей лесной почвы встала дюжина гончих, стряхивая с себя светящиеся листья; тёмные, волнообразные тени поднимались кольцом вокруг меня.

Лежать на спине — быть добычей. Поднявшись на колени, я переводила взгляд от гончей к гончей, прищурив глаза и оценивая. Друг или враг? Почему они дремали в этом лесу? Были ли они охотниками? Была ли я добычей?

Я рывком поднялась на ноги, принимая агрессивную стойку.

«Я грозная, — говорили мои глаза. — Я неукротимая. Не испытывайте меня».

Они всё ближе подкрадывались, напряжённо приседая к земле.

Я проснулась, резко дёрнувшись и не имея ответа на мой вопрос: союзник или противник? Лишь назойливое ощущение, что приехав сюда, возможно, даже просто сделав свой первый шаг через порог поместья Кэмерон, я сделала именно то, от чего мама всю свою жизнь пыталась меня удержать.

«Не буди спящих собак, моя дорогая Зо, — говорила она всякий раз, когда я спрашивала о моём отце. — У них есть зубы. У них есть когти».

— Нахер такие разговоры, — прорычала я, выбираясь из кровати. — У меня тоже есть зубы и когти.

(«Не буди спящих собак» — это поговорка, схожая по смыслу с нашей «Не буди лихо, пока спит тихо»; в значении, что определённые вопросы не стоит поднимать без крайней необходимости, — прим.)

***

— Какое послание оставила мама? — потребовала я без преамбул, когда следующим утром нашла Эсте на кухне, готовящей кофе.

Она обернулась через плечо, обеспокоенно нахмурив лоб.

— Я всю ночь чувствовала твою злость. Или твою, или дома, я не могла решить. Возможно, вас обоих.

— Ты думаешь, дом зол?

— Он обладает… присутствием.

— Тебе он не нравится?

— Пока не знаю. Перед кухней чертовски сложно устоять. Бассейн и двор божественны. В этих стенах есть ощущение обширности, почти… поцелуй вечности, словно можно открывать двери, находить новые двери, и ещё, и это никогда не закончится. Но есть что-то… что-то… что-то… — она умолкла, нахмурившись. — Не знаю. Ещё не определилась.

Я уловила тот же привкус бесконечности, но списала это на то, что никогда не бывала в столь огромном доме. Я чувствовала уверенность, что как только изучу каждую комнату, дискомфортное ощущение пройдёт.

— Мамино сообщение, — подтолкнула я.

Возясь с кофемашиной, она сказала:

— Всё было не так. Она просто сказала, что если она неожиданно умрёт, до того, как… эм, не от рака, то мне надо как можно быстрее добраться до тебя, сказать тебе, кто ты, и помочь тебе пробудить твою силу. Обучить тебя мастерству.

— Ничего больше? — с неверием переспросила я. — Например, может, почему мы всю мою жизнь бежали, и от кого? Ничего про моего отца? Или про то, кто я?

Может, мою настоящую фамилию? Потому что я была практически уверена, что фамилия тоже не была настоящей. Она назвала меня в честь того, во что меня превратила: нечто слишком робкое, чтобы быть цветом.

Эсте покачала головой.

— Джоанна не очень любила разглашать информацию. Её единственным опасением было то, что она умрёт, а ты не будешь иметь ни малейшего представления, что с тобой происходит, когда твоя сила пробудится.

Я опустилась на стул за кухонным островом, сдувшись.

— И всё? Серьёзно?

— Не считая того, что она заставила меня пообещать, что я расскажу тебе про сейф, — сказала Эсте, подвигая ко мне горячую кружку цикориевого кофе. — Смотри, что я нашла, — она улыбнулась, подталкивая вперёд маленький глиняный кувшин. — В буфете есть холодильник, заполненный очаровательными старомодными молочными бутылками с настоящим молоком.

Думая о том, что мне не терпелось добраться до содержимого огнеупорного сейфа, и лучше бы это содержимое многое объяснило, чёрт возьми, я заглянула в кувшин. «Настоящее» означало прямиком из-под коровы. Обычно вид густых комковатых сливок вызвал бы у меня восторг. У нас с мамой однажды была молочная корова. Я назвала её Дейзи. Я любила эту корову, валялась с ней на траве, сонная от солнца. Это было лучшее лето у подножья гор Западной Вирджинии. Мы делали свой сыр, мороженое со свежими персиками, которые ещё были тёплыми после сбора. Мама учила меня, как готовить масло, тряся сливки в банке, пока они не начинали комковаться и сбиваться. Она показала мне, как промывать молочные сгустки в холодной воде с помощью мягкой лопаточки, пока они не свернутся, легонько присолить масло и вдавить в форму, а потом мы мазали им булочки и кукурузный хлеб с джемом, и я думала, что мы королевы, самые счастливые из людей и такие чрезвычайно богатые. Я думала, нам удастся остаться. Дейзи меня убедила. Она была живой, на нашем попечении. Само собой, мы останемся. Потом коровы не стало, и мы тоже исчезли.

При виде сливок мой живот скрутило.

Моя мать, которая подавляла меня и заставляла усомниться в самой фундаментальной моей природе, открыто обсуждала это с моей лучшей подругой.

Эсте встала позади меня, положила ладонь на моё плечо. Я мгновенно ощетинилась.

— Я не враг, Зо. Поистине не враг, — пробормотала она.

Я не поддалась ни на дюйм, двинув плечом, чтобы скинуть её руку.

Вздохнув, она опустилась на стул рядом со мной.

— Твоя мама любила тебя больше самой жизни, Зо. Она сделала бы что угодно, чтобы защитить тебя. Пусть она никогда не называла моей маме причину подавления твоей магии, она всё же пригласила её для беглого проблеска глубокого зрения.

Пригласила её… глубокое зрение. О да, ещё больше доказательств того, что я ведьма, и все знали вещи, которых я не знала. Просто тупая и слепая Зо, барахтается тут.

Она продолжала.

— Мама сказала, что чего бы ни боялась Джоанна, её так ужасала перспектива, что это случится с тобой, что она правда верила, что скрыть от тебя твоё наследие — это единственный возможный способ подарить тебе шанс на жизнь. Она была убеждена, что Джоанна делает это, исходя из глубочайшей, максимально безусловной любви. Вот почему мама так и не сказала ничего. Если бы она не была убеждена в этом, она бы заговорила. Она бы пошла против самих небес, если бы верила, что твоя мать делает это по какой-то другой причине.

Тогда я чуть не заплакала. Боже, эти эмоции! Как люди справлялись, постоянно чувствуя всё так интенсивно? Это так отвлекает!

В этом Эсте права. Я чувствовала от мамы лишь глубокую, безусловную любовь. Сама я, может, и была способна лишь на поверхностные эмоции, но я всё время чувствовала горение любви той женщины, непоколебимое, тёплое и твёрдое как плащ вокруг меня и, если это вообще возможно, вечное.

— Ты была её миром. Единственным, что имело для неё значение.

Она тоже была единственным, что имело значение для меня. Мне пришло в голову, что это, возможно, нездоровое отношение к жизни. Но с другой стороны, в нашей жизни тогда мало что было здравым.

— Ты веришь, что ты ведьма, не так ли? Что-то уже происходило, да? — тихо спросила Эсте.

Я натянуто кивнула.

— Хорошо. Мне нужно подготовиться к выставке в Индиане в понедельник, и завтра утром придётся улететь в безбожно ранний час. Перед тем как я уеду, тебе многому нужно научиться. Давай начнём.

***

Много часов спустя я сидела на своей кровати и смотрела на толстую записную книжку с обложкой из коричневой кожи, украшенную рельефным рисунком совы и кельтскими узлами и перевязанную кожаным шнурком. Одевшись и приготовившись, я убивала время и ждала, пока Эсте выйдет из душа, тем временем стоически отказываясь открывать книгу. Я утешала себя тем, что эта хотя бы действительно написана и не станет загадочным образом писать сама себя. Я надеялась на это.

Мой мозг испытывал перегрузку.

«Моя мама и я начали составлять это для тебя много лет назад, — сказала мне Эсте, отдав эту записную книжку сегодня днём. — Думаю, моя мама всегда планировала сказать тебе, пока не стало слишком поздно, если бы Джоанна сама этого не сделала».

И снова эта фраза — «слишком поздно». И снова я не спросила. Перегрузка.

Большую часть дня мы провели у бассейна, заходя на кухню ради еды и напитков, а потом возвращаясь в солнечный двор, где мои телохранители бдительно наблюдали с расстояния. За эти часы Эсте рассказала мне столько, что у меня голова шла кругом. Она знала, что это станет перегрузкой, отсюда и записная книжка.

«Проще будет впитать это, читая, а не слушая. Ты захочешь вернуться и перечитать, с каждым разом осмысливая внимательнее. Сейчас я даю тебе только основы, а детали в записной книжке, — сказала она. — К сожалению, без какого-либо особого порядка. Написать это оказалось сложнее, чем мы представляли. Сложно решить, что самое важное, и чему надо обучить тебя в первую очередь».

«Тут полно заклинаний?» — спросила я.

«Детка, тебе не нужны заклинания. Ты Высококровная Королевская ведьма. Ремесло опирается на силу воли; вот почему это называется Путь Воли или путь намерений. Мы все имеем в своей крови разную степень магии. Мы фокусируем эту силу своей волей, придаём ей форму, пытаемся заставить её прорасти в реальности. С меньшей степенью магии в крови слова, заклинания и даже заколдованные объекты становятся необходимыми, чтобы фокусировать и умножать намерение ведьмы. Даже тогда это не всегда работает. Иногда работает, но не так, как ты намеревалась. Заклинания коварны, у них есть зубы. Ты должна всегда уважать это и быть чрезвычайно точной со своим намерением. Если глубоко внутри, за намерением, которое ты формируешь, таится другое, более неприглядное, ты можешь наколдовать себе нешуточный бардак».

«Ты когда-нибудь так делала?»

Она рассмеялась. «Не раз, причём бардак был колоссальный, особенно в подростковом возрасте, когда мои гормоны обезумели, и я понятия не имела, как с ними справиться. К счастью, мама была рядом, чтобы спасти меня. С такой степенью магии, что содержит твоя кровь, достаточно одной воли — ну или будет достаточно, как только ты обучишься. Вот почему Королевских ведьм так страшатся. Большинству из нас приходится тяжело трудиться, чтобы повлиять на реальность, привнести наше видение в мир, поистине опасным Королевским ведьмам, с неразбавленной кровью и десятилетиями практики, нужно просто почерпнуть силу из достаточно богатого источника и подумать, воплощая свои намерения».

Она задрожала. «И даже не начинай про серых ведьм. Когда они сражаются с другой ведьмой, любая ведьма бежит и прячется».

Эсте сказала мне, что она сама была ремесленной ведьмой, что означало, что её сила была в её руках. Её тянуло создавать, и рисование стало тем способом, который она выбрала для фокусировки своей силы. Если она ничего не создавала на протяжении достаточно долгого периода времени, она начинала чувствовать себя физически больной. Я помнила времена, когда она запиралась в своей студии, лихорадочно писала картины неделями кряду, выходила с двадцатью пятью новыми творениями, и каждое было ещё более гениально реализованным, чем предыдущее.

«Но ты же творишь не магию, — сказала я. — Это картины».

«Помнишь Тильду Шомбер, которая не могла забеременеть и отчаянно хотела обзавестись детьми? Когда она заказала у меня картину, я вплела в неё заклинание фертильности, — сказала Эсте, улыбаясь. — Это была чуть ли не самая мощная магия из всего, что я творила. Я обожаю Тилли и вложила в картину всё своё сердце».

У меня побежали мурашки. «Теперь у неё трое детей».

«Она потрясающая мама. Если кто-то, имеющий проблемы со здоровьем, заказывает картину — например, док Филдс с его больной печенью — я вкладываю в неё целительное заклинание. Поэтому мои картины — это всегда два в одном: сама картина, которую видно при свете дня, и та, что светится ночью, состоящая из люминесцентной краски, в которую я вплетаю магию».

Тихим голосом я произнесла: «Ты могла исцелить мою мать?»

Её глаза потемнели. «Ни единого шанса. Ничто не могло исцелить Джоанну Грей».

«Почему нет?»

Она вздохнула. «Сложный вопрос. Давай разберёмся с этим позже».

Позже. Я приняла отсрочку, моя голова шла кругом.

«Какова моя сила? Что я за ведьма?» Она описывала сакральных ведьм, черепных ведьм, сердечных ведьм, ремесленных или ручных ведьм. Были стихийные: огненные, водные, воздушные и почвенные ведьмы. И более тёмные: ведьмы войн, чумы, мора и смерти. Куда относилась я?

Она уставилась на меня обеспокоенным взглядом, затем тихо сказала: «Я не знаю».

— Супер, — пробормотала я теперь, приглаживая платье, напрягая ногу и отрешённо восхищаясь линией моей лодыжки, когда я была обута в туфли на высоком каблуке. Я редко чувствовала себя красивой; в моей жизни не было на это времени. Но сегодня я ощущала себя именно такой.

«Твоя сила проявит себя, — сказала мне Эсте. — Увидев то, что проявится, мы поймём, какая ты. Высококровные Королевские ведьмы часто обладают несколькими талантами, иногда двумя или даже тремя аспектами».

— То есть, я могу быть ведьмой смерти и ведьмой войны. Очаровательно, — прорычала я, отталкиваясь от постели. — А может, чума плюс мор. Зашибись, бл*дь.

Я мысленно сгребла весь этот бардак и затолкала в коробку. Эсте также попросила меня представить себя на месте девятилетней Эсте, которой угрожали обе наши мамы. Спросила, была бы я сама готова пойти против Джоанны и Далии в таком возрасте.

«Нет, — устало ответила я. — Я понимаю».

«Тогда также пойми, что чем дольше продолжалась ложь, тем невозможнее становилось сказать тебе. Я всегда прикрою тебе спину. Я всегда буду твоей самой ярой поборницей и защитницей. Я буду сражаться на твоей стороне с чем угодно. Я люблю тебя, Зо. Я не могла тебя потерять. И когда я стала старше и подумывала пойти против них, я была практически уверена, что лишь взорву весь твой мир. Как минимум ты возненавидела бы меня; а в худшем случае Джоанна увезла бы тебя куда-нибудь, где я бы никогда не смогла вновь найти тебя. Жизнь хаотична, Зо. Но теперь ты свободна. Пожалуйста, не ненавидь меня за это. Я лишь пыталась сохранить нас, нашу дружбу, молясь о дне, когда я сумею помочь тебе стать той и тем, чем тебе всегда было суждено стать. Когда мы смогли бы быть сёстрами-ведьмами до скончания веков. Я жила ради этого дня».

«Никогда не ненавидела тебя, — сказала я ей. — Всегда люблю тебя», и мы обнялись и договорились сегодня вечером выйти погулять. Заскочить в «Госсамер», затем в «Тени». Быть молодыми, дикими и свободными, отжигать как рок-звёзды. Быть страстно живыми и восторженно радоваться этому.

Давно пора, и я более чем готова.

Глава 15

Если я и правда была Высококровной Королевской ведьмой, то единственным царственным в тот вечер было то, что поход с телохранителями в клуб по-королевски раздражал.

Это не только жёстко ограничило количество партнёров для танцев и то, насколько близко они могли ко мне подойти, но и скрывать факт наличия охраны было невозможно, что усиливало благоговение, которое я и так вызывала, просто будучи наследницей. Мужчины бросали один-единственный взгляд на моих телохранителей и отворачивались.

Эсте же, напротив, не испытывала недостатка в партнёрах, но эта женщина оделась убийственно и как обычно добивалась успеха.

Я улыбнулась поверх кромки бокала маргариты, наблюдая за тем, как она танцует на танцполе, и как мужчины соревнуются, чтобы вытеснить её партнёра. Эсте беззастенчиво была собой: никаких фильтров, никаких извинений. Её уверенность в себе привлекала людей ни чуть не меньше, а то и больше, чем её статная красота, и я обожала смотреть, как она сияет.

«Госсамер» был молодым, разношёрстным и веселым. Музыка была разнообразной, что я оценила, поскольку мой музыкальный вкус тоже был таким. Это совершенно не походило на ту публику, что я встретила в «Тенях». Здесь, в ночном клубе из хрома и лазури, настроение было сексуальным с бритвенно острыми нотками: всё современное, открытое для всех и разнообразное — так отличающееся от элегантной, элитной, кельтской атмосферы Старого Света в «Тенях». Слава Богу, никто не выстраивался в в очередь, чтобы со мной познакомиться. Сегодняшним вечером я была совершенно не в настроении для подобного.

«Что, если этот город и этот ковен — именно то, от чего бежала твоя мать?» — спросила меня Эсте. Пусть я была открыта к веселью, я оставалась настороже, чувства начеку, изучала каждого. Веселье, однако, оказалось непростым делом, поскольку те немногие мужчины, пожелавшие составить мне компанию, вынуждены были мириться с тем, что на них пристально уставились четыре пары холодных как камень глаз, нависая достаточно близко, чтобы перерезать горло моему партнёру, если он хоть подышит как-то неправильно. Разумеется, мужчины сникали и уползали под давлением наёмников, оставляя меня одинокой, но в кои-то веки не чувствующей себя неуместно одетой чужачкой.

Я владела «Госсамером», Джесси сообщил мне по дороге. Если что-то не отвечает моим требованиям, мне нужно лишь сказать, и это изменят. Возможно, подумала я, фыркнув от смеха, я могла бы сказать Эсте, что мне не нравится лазурный и заставить её превратить этот цвет в розовый.

Я была достаточно пьяна, чтобы одурманивающая сила владения клубом и многими другим вещами мне весьма нравилась, что я находила относительно тревожащим, учитывая, что я не знала свою родословную. С тех пор, как мы несколько часов назад приехали сюда, мы чередовали шоты с маргаритой, и я определённо находилась в счастливом для меня месте. Ну, настолько счастливом, насколько это могло быть, учитывая мои совершенно поганые обстоятельства: убитая, лгавшая мне мать, и всё это сопровождается несколькими миллионами вопросов без ответов.

— Вы не могли просто остаться дома?

Я повернулась и обнаружила стоящего позади меня рассерженного мистера Бальфура, который в смокинге выглядел до крайности не к месту в «Госсамере».

— Что вы здесь делаете? — спросила я, нахмурившись.

— Паникую, по правде говоря, — невозмутимо ответил он. — Я оставил жену в опере, как только узнал, что вы покинули поместье Кэмерон.

— Вам позвонили телохранители? — я прямым текстом сказала им этого не делать и хотела знать, кому они верны. Как-никак, это я им платила. О боже, я напилась! Злость, сейчас у меня внутри так много злости. От этого я чувствовала себя… почти готовой оскорблять. Просто уму непостижимо, насколько это далеко от знакомой мне Зо.

— Мне позвонил родитель одного из посетителей клуба.

— Я думала, что реальной угрозы не существует, — выразительно произнесла я.

— Насколько нам известно, — он тяжело вздохнул. — Вам так нужно было выходить из дома? Уверен, Эсте есть много что вам рассказать, научить вас, — многозначительно сказал он. — Она же сказала вам, да?

Я кивнула, холодно глядя на него.

— У меня есть вопросы.

— Во вторник. Ни минутой раньше.

Ощетинившись, я едко произнесла:

— Судя по тому, что она мне рассказала, думаю, я нужна вам.

— Безусловно, так и есть, — так же едко ответил он. — Вот почему я ни при каких обстоятельствах не сделаю ничего, что поставит под удар вашу способность остаться с нами. Вы понимаете?

Холодные глаза буравили меня. Холодные как у наёмников. Тогда я поняла, что Джеймс Бальфур был не просто добрым пожилым мужчиной.

— Вы тоже ведьмак, — сказала я.

— Тише! Эти люди в основном Бледнокровные.

— Бледнокровные, — эхом повторила я.

Он наклонился и произнёс мне на ухо:

— Без магии в крови. Бледные. В Дивинити много таких, как вы и я, но других куда больше. Мы это не разглашаем. Никогда.

— Как…

— Хватит. Я прямо сейчас ухожу, пока не сказал больше, чем следует. Я хочу, чтобы вы тоже ушли, — непреклонно заявил он.

— Это приказ? Думаете, вы можете мне приказывать? — я была достаточно пьяна, чтобы взбеситься из-за его тона.

Его взгляд и голос смягчились:

— Моя дорогая мисс Грей, это самая горячая просьба. Я никогда не прикажу вам. Я поддержу вас, что бы вы ни сделали. Я лишь надеюсь, что вы будете выбирать с умом, пока я не смогу… ввести вас в курс того, кто вы есть. До того момента вам угрожают многие вещи и многие источники риска.

— Но вы точно собираетесь помочь мне в полной мере разобраться? После вторника? — потребовала я. Эсте уезжала завтра. Я жаждала инструкций, мне необходимо узнать о себе всё, что смогу, и побыстрее.

— Я уже пообещал вам это на днях. Я сделаю всё, что в моих силах, чтобы сделать вас равной короне, которую вы носите, чтобы защитить вас и чтобы видеть, как вы процветаете. Здесь, в Дивинити.

Затем он растворился в толпе и ушёл. «Здесь, в Дивинити», — сказал он, выразительно отделив эту фразу от остального своего ответа, и у меня появилось чувство, что он очень тщательно подобрал слова, несущие в себе невысказанное предупреждение: «Но если вы нас покинете, все обещания теряют силу».

Я задумалась, не окажется ли решение уйти куда более проблематичным и чреватым опасностями, чем я себе представляла. Если Эсте права, и Дивинити был тем, от чего бежала мама, то мистер Бальфур мог запросто оказаться врагом, а не другом.

Я также гадала, вдруг то, что я почувствовала в ту ночь, переступив порог — «Ну само собой, все дороги ведут сюда» — было не первой настоящей правдой, которую я узнала.

Затем рука Эсте оказалась в моей, и она потянула меня на танцпол, смеясь и сверкая озорством в своих глазах.

— Идём! Я запросила песню. Ты должна потанцевать со мной. Я требую «без ограничений».

Мы делали это несколько раз в Индиане: по очереди заставляли друг друга слегка сходить с ума. «Без ограничений» означало, что мы танцевали самозабвенно, делали всё, к чему нас побуждала музыка. Без стиля, без метода, лишь безумие. Когда мы так делали, мужчины обычно думали, что мы лесбиянки, и этим вечером я испытывала плутовское желание бодро объявить: «Неа, просто ведьмы» и жутко захохотать.

— Я знаю эту песню? — спросила я, пока Эсте тащила меня через толпу.

— Не знаю, но тебе она понравится. И телохранители очистят нам хороший круг, так что мы сможем делать волны, — добавила она, смеясь.

Из динамиков клуба начал доноситься одиночный барабанный бой, размеренный и ведущий, и на меня он оказал такой же распаляющий эффект, как и ритм композиции Witches Reel.

— I am my mother’s savage daughter, — объявил сильный женский голос, когда Эсте начала танцевать.

Присоединившись к её смеху, я отдала всю себя, не переживая о том, кто что обо мне подумает. О да, я была свирепой дочерью своей матери. И я тоже не стану понижать голос.

(Эту песню исполняли многие, поэтому сложно сказать, какую именно версию подразумевала автор; вы можете послушать песню по запросу Savage Daughter или My mother’s savage daughter, — прим)

Я люблю музыку, и слова данной конкретной песни говорили со мной на таком глубинном уровне, что меня это ошеломило. Вот чего мне всегда не хватало. Своеобразного… земного мистицизма, который я почти могла чувствовать, но не совсем дотронуться, который маячил вне пределов моей досягаемости, но не совсем вне поля видимости. Незримый, но всегда ощутимый, даже для моей приглушённой, посаженной на поводок натуры. Я испытала восторг, увидев, что песня оказывает тот же эффект на всех женщин в клубе, и спустя считанные секунды танцпол переполнился исключительно женщинами, которые расправили плечи, тряхнули волосами, сверкнули гордостью и свирепостью в глазах. На несколько минут я так блаженно объединилась с такой неукротимой, сращённой женской силой, что это пьянило сильнее любого алкоголя, словно все мы наполняли кружку из общего котла боли, горя, испытаний и скорби и алхимией превращали это в тоник силы, радости, надежды и мощи.

Именно этим и занимаемся мы, женщины. С часа нашего рождения до часа рождения наших дочерей и до смерти наших бабушек и матерей мы прядём боль на наших прялках, превращая её в материю радости, ибо в чём смысл делать меньше?

Затем песня закончилась, и мир вернулся к его нормальному состоянию незнакомцев, расколотых самоотрицанием и обыденными заботами, и Эсте снова тащила меня через толпу, настаивая, что ей надо пописать, а мои телохранители расталкивали локтями толпу позади нас, стараясь не отставать.

Как и в «Тенях», в «Госсамере» было много боковых комнат, и мы понятия не имели, где туалеты, и в клубе было темно, поэтому Эсте начала открывать одну дверь за другой. У четвёртой двери она ахнула и застыла, разинув рот с таким выражением — шока, изумления и… похоти? — что я втиснулась в проём, желая увидеть то, что видела она.

Девлин.

О Боже, он разделся по пояс, его руки обхватывали красивую полуголую женщину, и он уткнулся лицом в её шею. Фигуристая брюнетка извивалась под ним, запрокинув голову в экстазе и постанывая. Я не считаю себя вуайеристкой, но зрелище двух великолепных людей, занимающихся сексом, практически гарантированно заворожит меня. Испытывая головокружение и внезапно запыхавшись, я уставилась, втиснувшись в узкий дверной проём вместе с Эсте.

В этот самый момент Девлин поднял лицо от шеи женщины, и я не совсем могла осмыслить, что происходит; я схватила руку Эсте, сжав слишком крепко, и просипела:

— Какого чёрта?

Девлин посмотрел прямо на меня, пылая глазами цвета жжёного янтаря, и я услышала, как он отчётливо говорит в моём сознании: «Я бы предпочёл, чтобы на её месте была ты, свирепая девушка. Но ты сказала "не сейчас", Зо-д'кай». И в моём сознании он произносил моё имя в той же экзотической манере, в которой он произносил его в машине, но оно было намотано на кулак стона мучительной похоти, и я задрожала, испытывая одновременно и горячку, и холод.

Затем он снова опустил свою прекрасную тёмную голову, и я смотрела, шокированная и возбуждённая, как он возвращается к своему занятию.

Эсте захлопнула дверь и развернулась, прислонившись к ней, тяжело дыша и прижимая ладонь к груди.

— Подожди, он…

— Тихо, — она резко отвернулась от двери. — В туалет, затем убираемся отсюда к чёртовой матери! Мы не говорим об этом, пока не окажемся дома, в уединённой обстановке, — гаркнула она через плечо.

Тупо кивнув, я пошла следом.

***

— Я всегда думала, что если увижу, как вампир пьёт чью-то кровь, то испытаю отвращение, — сказала Эсте, усевшись рядом со мной на кровать и скрещивая ноги. — Всё оказалось совсем не так.

— Девлин вампир? Его клыки были настоящими? — взорвалась я, взбивая подушки, чтобы подсунуть их себе за спину. Этот мужчина изначально был горяч как сам Аид, а теперь сделался ещё более интригующим для меня. Вампир? Серьёзно? Они существовали!

— Определённо настоящие. Ты когда-нибудь прикасалась к нему?

— Нет!

— Я не имею в виду секс с ним. Я имею в виду, прикасалась ли ты к нему вообще хоть как-то. Он был ледяным или тёплым? Это важно.

Я пожимала его руку, танцевала с ним, целовала его, чувствовала жар его ладони, прожигающий шёлк моей кофточки на пояснице. Хотела почувствовать намного, намного больше.

— Определённо тёплый. Но у него никогда раньше не было клыков. Я бы заметила.

Она напряжённо смотрела на меня.

— Как именно ты к нему прикасалась?

— Я пожала его руку в вечер, когда мы встретились впервые, — сказала я, и даже для моих ушей это прозвучало слегка оборонительно.

Она издала хрюкающий смешок.

— О, детка, ты это сделала. Да кто бы устоял? Далеко зашли?

— Я только целовала его, и только один раз.

— Ну, прислушайся к моему совету и больше этого не делай, — сказала она, посерьёзнев. — Этот мужчина — тёплый вампир. Их клыки заметны лишь тогда, когда они кормятся или, если они очень старые и могущественные, когда они испытывают агрессию или возбуждение.

— Тёплый вампир? — эхом повторила я. Гримуар упоминал холодных вампиров, и я гадала, означало ли это, что есть и тёплые. Видимо, есть.

— А ты думала, что ведьмы — это единственные паранормальные создания, которые существуют в реальности? Мифы, легенды, истории — все они содержат в себе некоторую степень правды. Особенно те, что можно найти в любой культуре, в любой стране.

— Значит, — медленно произнесла я, — есть и холодные вампиры?

— Холодный вампир мёртвый, но немёртвый — совершенно иное существо, с совершенно иным происхождением. Однако тебе стоит знать, что они склонны обитать вблизи могущественных ведьмовских сообществ. Они служат лакеями в обмен на шанс попробовать ведьминой крови, которая способна питать их гораздо дольше, чем Бледнокровные. Тёплый вампир — это полностью живая ведьма, которая регулярно пила кровь более могущественных ведьм, чтобы продлить свою жизнь. Через какое-то время употребление крови становится необходимым для поддержания их бессмертия. Холодный вампир не умрёт, если его лишить крови. Он или она уже мертвы. Просто они будут адски страдать. Но ведьма, являющаяся тёплым вампиром, умрёт, если не будет регулярно пить.

— То есть, Девлин тоже ведьмак.

Она кивнула.

— Я никогда прежде не видела тёплого вампа. Только слышала истории. Если они есть в Индиане, что ж… я искренне сомневаюсь, что нечто столь экзотическое будет торчать в ЖМ.

В Жопе Мира, то есть, в глухомани, как мы называли Франкфорт и практически любой другой город на Среднем Западе.

— И? — подтолкнула я.

— Обычно они сами по себе весьма могущественны, но жаждут более великой силы. Употребление крови более могущественных ведьм не только продлевает их жизнь, но и увеличивает количество магии в их крови. Предположительно некоторые способны изменять свой облик, и по слухам, они обладают возможностью становиться невидимыми, как старейшие из холодных вампиров. Они охраняют свои секреты так же тщательно, как и серый дом. Усиление магии, которое они получают, не передаётся их потомкам и принадлежит лишь им, пока они продолжают пить. В древней истории бывали тёмные времена, когда Королевских ведьм похищали и выпивали до смерти. Теперь подобный поступок приведёт к истреблению всей родословной в отместку. Если этого не сделает оскорблённый Королевский дом, тогда за них это сделает серый дом. Никто не хочет навлечь на себя серый гнев, даже вампиры. Боже, это было сексуально или как?

Весьма пугающе сексуально. Я никогда не была фанаткой вампиров. Как и Эсте, я думала, что посчитаю их способ пропитания кровавым и отвратительным, и как это вообще могло быть сексуальным? Но в случае с Девлином, кровь на его губах, примитивный, полный похоти взгляд его глаз, мускулистое полуголое тело, руки, обнимающие бледнокожую женщину — всё это было тревожно интимным, эротичным, неожиданно сильно возбуждающим, и женщина явно чертовски наслаждалась процессом. Я гадала, каково это — быть голой в объятиях Девлина, пока он пьёт мою кровь. Как много он возьмёт? Как много ему нужно, чтобы выживать, и как часто? Несколько капель или… «Воу, Зо, — пожурила я себя, — приди в себя и сдай назад».

— А можно ли как-то понять, что ведьма является ещё и вампиром?

Эсте покачала головой.

— Но Девлин светлый ведьмак, верно? — настаивала я. О чёрт, я определённо заинтригована.

Она бросила на меня суровый взгляд.

— Я знаю это выражение в твоих глазах, детка, и говорю тебе — не ходи туда. Тёплые вампиры иные. Правила остальных из нас прогибаются под них. И откуда мне знать? Я чувствую силу Девлина, а не его родословную. Но я бы предположила, что раз он здесь, в Дивинити, так близко к бывшему матриарху, то он светлый ведьмак. Я знаю, что он захочет твоей крови. Ты новая наследница. Он попытается соблазнить тебя, если ещё не пробовал, — сказала она, пытливо выгибая бровь. — Джунипер, возможно, кормила его. Я не представляю, зачем ещё этот великолепный мужчина задерживался поблизости.

Что ж, это разочаровывало. Он хотел моей крови, а не меня. Он жаждал силы и долголетия, которые она даровала, а не меня. Я ещё не уложила в голове существование ведьм, а теперь надо было разбираться ещё и с вампирами.

— Это не означает, что ты его не привлекаешь, — поспешно добавила Эсте. — Я уверена, что привлекаешь. Ну то есть, разве может быть иначе? В тебе есть всё, детка. Но он захочет твоей крови. Про это есть в записной книжке, Зо. На самом деле, это в первой её части, потому что мы с мамой знали, что ты будешь добычей для тёплых вампиров. Прочти, когда я уеду. Пообещай, что ты сядешь и изучишь эту записную книжку.

— Обещаю, — сказала я, внезапно почувствовав усталость. Не физически, но мысленное и эмоциональное измождение. И слишком сильное опьянение. — Как ты поняла, что Девлин ведьмак? Я имею в виду, что это выдаёт?

Мне нужно было знать, кто в этом городе ведьма, а кто нет. Относились ли к ним Алтея и её овощной ковен? Если человек мог применять глубокое зрение, означало ли это, что это ведьма или ведьмак? Получается, несколько дней назад на меня наседала не просто группа озлобленных женщин, а группа озлобленных ведьм? Мне недоставало самых базовых навыков, и я совершенно не разбиралась в этом.

— Это одна из многих вещей, которым тебя должны были научить в детстве. Мы можем чувствовать друг друга. Любовники, которых ты выбирала. Почему ты выбирала именно их?

— Я улавливала от них ощущение чего-то… большего. Я не могла объяснить это даже себе. Я просто знала, когда находила это.

— А когда ты впервые встретила меня?

— Я почувствовала, будто ты первая, кроме моей мамы, кто ощущался по-настоящему правильно и имел для меня смысл.

— Вот именно. Это мы и чувствуем. Ты почувствовала это, когда встретила Девлина?

Я припоминала шок узнавания, знакомости, когда я пожала его руку. Я также в изобилии чувствовала это в Криолло, а значит, ресторан и правда был заполнен ведьмами и ведьмаками. Ждавшими прибытия наследницы? Неужели так много ведьм уже знали, кто я такая, что я приеду и когда? В тот вечер я была ходячей мишенью? Что, если бы я выбрала не Келлана, а какого-то другого ведьмака? Мог ли кто-то попытаться убить меня? Я задрожала. Сколько же раз за последнее время я, сама того не подозревая, едва-едва разминулась со Смертью?

— Да. То есть, это нечто деликатное?

— Нет, как только ты настроишь свой радар на это. Ты доходишь до такой степени, когда можешь войти в толпу из тысячи человек и сразу понять, что среди них есть три ведьмы. Найти их — это другое дело. Нужно сосредоточиться и сузить круг поиска. Как и со всем остальным в ремесле, требуется практика. На эту тему в записной книжке тоже есть заметки. Прости, но меня очень злит то, что твоя мама не научила тебя этому в детстве. Мама и папа воспитывали меня обращать внимание на всё странное, что я чувствовала, объясняли это по мере моего взросления, учили простирать и взращивать мою силу. Тебе многое предстоит наверстать.

Меня это тоже злило. Но с другой стороны, в последнее время меня всё злило. Я хотела запротестовать и сказать, что Эсте не могла уехать утром. Мне нужно, чтобы она меня обучила. Но с правилами Джунипер насчёт гостей у неё не было варианта просто пожить в поместье.

— Я вернусь на следующих выходных, — сказала она, прочитав мои мысли по лицу.

— Ты не можешь, — кисло сказала я и объяснила условия наследования.

— Мне это не нравится, Зо. Они контролируют тебя, изолируют.

— У меня складывается ощущение, что мы будем заново обсуждать эти требования. Похоже, они по какой-то причине нуждаются во мне.

— По какой-то причине? Детка, этот город — лёгкая добыча, пока их не охраняет Королевская ведьма.

— В смысле лёгкая добыча? От кого их надо охранять?

— От любой другой магической родословной, которая захочет их заполучить. Не только здесь, но и по всему миру. В любой культуре есть те, кто практикует путь. Девять домов, о которых мы говорили — это только в данной стране.

— Я не понимаю. Зачем другой родословной хотеть заполучить Дивинити?

Она тяжело вздохнула.

— Ох, Зо, нам нужно поговорить о социальной структуре ведьмовского мира. Сила — это их афродизиак.

— Даже для светлых ведьм?

— Даже для них. Ты поймёшь, что большинство ведьм, которые крепко связаны с сообществом, которые участвуют в нём, жаждут заполучить позиции и влияние, так же жаждут силы и стремятся к успеху, как и Бледнокровные. Некоторые из самых гнусных охот на ведьм и казней в истории проводились самими ведьмами. Мама и папа отделились в молодом возрасте, воспитывали меня вдали от этого. Многие ведьмы уходят жить в одиночку, отказываются от защиты ковена ради уединённой жизни без драмы. Некоторые даже отворачиваются от самого ремесла.

— Как думаешь, сколько ведьм в этом городе? Ты сказала, что можешь почувствовать их всех, входя в комнату.

— Комната — это не то же самое, что город. Я чувствую здесь колоссальную силу, но не могу даже предположить. В клубе сегодня вечером, не считая телохранителей…

— Они тоже ведьмаки? — воскликнула я. Неудивительно, что я испытывала такую магнетическую тягу ко всем ним.

Кивнув, она продолжила:

— Было ещё семь ведьм. Горячий ямайский бармен, женщина в руках Девлина, и трое на балконе. Двух других я не приметила. Город по большей части состоит из Бледнокровных, как мы их называем, и их наверняка старательно выбирали, заманивали сюда предложением работы или возможностями инвестиций. Кто-то — наверное, городской комитет — выбирает семьи, которые кажутся им пригодными для проживания здесь. Это ключевой принцип в спланированном сообществе.

— Но почему не организовать город исключительно из ведьм? — спросила я, нахмурившись.

— Ведьм на свете меньше, чем Бледнокровных, и численность даёт силу. Люди без магии многое могут предложить. Они приносят верность, преданность, защищать обычаи жизни, которую они ценят — и я полагаю, жизнь здесь весьма идиллическая.

— Но зачем тогда, — медленно произнесла я, — моей матери сбегать отсюда? Зачем забирать меня из такого места?

Если уж на то пошло, кто мой отец, и как он вписывался в общую картину? Действительно ли за нами гнался мой отец, или это был кто-то другой?

Эсте поколебалась несколько секунд, затем сказала:

— Прошлым вечером я, возможно, неверно выразилась. Может, она бежала не от этого города. Есть и другой вариант, — она погрузилась в молчание, нахмурившись. Наконец, она сказала: — Я должна это озвучить, потому что завтра я уезжаю. А ты должна понимать все варианты, чтобы быть настороже.

— Что это за неприглядная вещь, которую ты не хочешь мне говорить?

— Возможно, ты вообще не Кэмерон.

— Что? — воскликнула я. — Ты уверена, что я Королевская ведьма?

— До твоего пробуждения я не могла полностью тебя чувствовать, но ты определённо Королевская. Как и твоя мать. Однако, как я и сказала, я никак не могла знать (и любая другая ведьма тоже не знает), из какого ты дома. Мы чувствуем твою силу, но не можем сказать, светлая она, тёмная или серая. Только тот факт, что ты Королевская. Тебя выдаёт просто количество магии, исходящее от тебя после пробуждения.

— Если я не была пробуждена, как Джунипер могла понять, что я Королевская?

— Любая ведьма, которую она послала охотиться за тобой, почувствовала бы силу твоей матери и поняла, что её ребёнок — Королевская ведьма.

— Но зачем Джунипер привозить меня сюда, если я не Кэмерон?

— Этот город — приз. Состояние Джунипер ошеломляет. Она оставила королевство, покоящееся на лаврах колоссального богатства вместе с безумно могущественным ковеном для охраны любой Королевской ведьмы, которая его заполучит. Если она долго искала наследницу Кэмеронов и не могла найти, но знала, что умрёт через считанные недели или месяцы, она бы сделала что угодно, чтобы обеспечить будущее Дивинити. Любая Королевская ведьма смогла бы его удержать. Возможно, ей просто удалось найти ведьму неопределённого происхождения, которую можно выдать за Кэмерон, и готова была принять тебя, чтобы защитить работу всей её жизни, сделав ставку на то, что такое поразительное «наследие» плюс строгие условия, направляющие тебя в твои ранние годы, пробудят в тебе лучшее. И что если даже ты не Кэмерон, то со временем станешь именно такой Кэмерон, в которой нуждается Дивинити.

— Я думала, ты сказала, что другие ведьмы не могут найти город. Тогда откуда такая угроза?

— Королевские могут, — сказала она, поморщившись. — Вести о смерти Джунипер распространились быстро. Мы дома услышали об этом через несколько часов. Как только другие дома узнали, что её наследие не защищено, оно стало завидной добычей. Любой Королевский дом может налететь, устроить брутальную демонстрацию силы, и после надлежащей жестокости Дивинити присягнёт новому дому. Подобный город без Джунипер — это добыча. Вот почему мистеру Бальфуру нужно было привезти тебя сюда и быстро пробудить. Я гарантирую, что другие дома направили в пределы Дивинити своих самых могущественных ведьм в считанные часы от смерти Джунипер. Все ждали, когда она скончается. Ей было более ста лет, и факт отсутствия у неё наследницы был широко известен. Даже если все ведьмы этого города объединятся, они не смогут защитить город от Королевской ведьмы и её Высококровного ковена.

— Мистер Бальфур сказал, что Джунипер выбрала альтернативный вариант. Чета Александров — Высококровные, но не Королевские. Как они могли надеяться удержать город?

Она пожала плечами.

— Последнее средство? Отчаянные меры в отчаянные времена; возможно, чтобы выиграть время и продолжить охоту на какую-нибудь Королевскую ведьму. Но это чрезвычайно важно: ты обязана не говорить никому здесь, что ты можешь не быть Кэмерон.

— Почему нет? Они ведь в любом случае будут благодарны за защиту?

Она покачала головой.

— И да, и нет. Зависит от того, из какого ты дома. Твоя мать была готова обречь тебя на жалкое подобие жизни. От чего она пыталась сбежать, раз была готова пойти на такие радикальные меры? Что она пыталась предотвратить, подавляя тебя?

— Я не понимаю.

— Зо, твоя мать могла быть из тёмного дома. Бежать от этого самого дома. Пытаться спасти тебя от него.

Я немного помолчала, затем сказала:

— Но само собой, Джунипер не привела бы в Дивинити тёмную ведьму.

— Никто из нас не может сказать, является ли твоя сила светлой или тёмной, или даже серой, хотя я всерьёз сомневаюсь, что твоя мать выбрала бы такую фамилию, будь ты серой. Грей — почти такая же распространённая фамилия, как Браун или Уайт. (Эти фамилии дословно переводятся как «коричневый» и «белый», — прим). Найдя тебя, Джунипер могла посчитать, что стоит рискнуть, ведь с вероятностью 50 % ты могла оказаться светлой. Возможно, она даже надеялась, что если ты была тёмной, то поскольку тебя не пробуждали, то время в Дивинити усилит в тебе свет. Рождение в семье тёмных ведьм не гарантирует, что ты выберешь идти по этому пути. Это твой выбор. Даже ведьма смерти может сделать выбор идти по светлому пути.

— То есть, — медленно произнесла я, — я не только ведьма, я ещё и могу оказаться плохой ведьмой?

Её слова про то, что будь я серой… Она сомневалась, что моя мать «выбрала бы такую фамилию». Само собой, даже моя фамилия не была по-настоящему моей. Мы всю нашу жизнь бежали и прятались.

— Всё — выбор, — с напором сказала Эсте. — Ты выбираешь. Никто не выбирает за тебя. Мы не то, чем мы рождаемся. Мы — это не наша сила. Мы — то, что мы выбираем с ней делать.

Несколько минут мы сидели молча. Всю свою жизнь я жаждала ответов, и теперь, когда я наконец-то их получала, они оказались не такими приятными, как я себе воображала.

— Я не говорю, что ты не Кэмерон, — сказала Эсте. — Это вполне может оказаться правдой. Но ты должна оставаться открытой для всех вариантов, пока не найдёшь доказательства того, кто ты. Потому что если ты тёмная ведьма, ты будешь склонна… ну, тяготеть к этому. Особенно если тебя никто не обучает. И я очень надеюсь, что они скоро это начнут. И ещё тот факт, что ты пробудилась, но твоя сила не была официально присягнута какому-либо дому. Это тоже оставляет тебя открытой для любого пути. Не дай Бог ты прольёшь кровь до того, как дашь клятву.

— В смысле убью кого-то? — не то чтобы я испытывала какую-либо тягу сделать это (не считая убийцы мамы), но я хотела понять, к чему она ведёт.

— Боже, нет, этого тоже не делай!

— А что случится, если сделаю?

Она задрожала.

— Просто не делай, Зо. Нечаянно или как-то ещё. Если кто-то нападёт на тебя, не давай отпор, даже не защищай себя. Беги, пока не дашь клятву.

— Почему?

— Тёмные дома будут вести агрессивную борьбу за тебя, а для них это означает нечто агрессивно манящее. Они профессионально умеют давить на кнопки, заставлять думать, что ты хочешь того, что они предлагают, что сила и красота их ночи всегда затмит наш день. Но хуже того, серый дом может заявить на тебя права, вне зависимости от твоего истинного происхождения.

— В смысле, «заявить права»? Я могу отказать, верно?

Взгляд Эсте сделался замкнутым.

— Просто не проливай крови, Зо. Мы не говорим о сером доме. Если говорить о них, они имеют неприятную манеру пристраиваться бочком и наблюдать, и ты редко знаешь, что они делают это, пока не становится слишком поздно.

— В каком плане слишком поздно?

— Ведьмы имеют дурную привычку исчезать, когда появляются серые. Часто исчезает слишком много ведьм. Целые ковены. И их больше никто уже не видит.

— Но они просто ведьмы, верно? Такие же, как другие ведьмы?

Она вздохнула.

— Сложно сказать. Я не могу назвать тебе ни одного имени ведьмы из серого Королевского дома. Понятия не имею, матриарх у них или патриарх, король их возглавляет или королева. Они всегда поддерживают такой порядок. Но довольно на эту тему, — резко сказала она. — Они бездна; если ты посмотришь в эту бездну, они посмотрят в ответ. Они не такие, как остальные из нас. Их цели иные. Они служат совершенно иному кодексу. Они нечто совершенно иное. Молись великой Кайлех, чтобы ты никогда не столкнулась с кем-то из них.

Глава 16

В три часа ночи воскресенья — через тридцать минут после того, как Эсте отправилась в постель, чтобы поспать несколько часов перед отъездом в аэропорт — я стояла на третьем этаже поместья Кэмерон, в чернильном, обугленном северо-западном коридоре и спорила сама с собой.

Здесь дом был тёмным как полное лунное затмение и леденяще зловещим. Само собой, существовало более хорошее время, чтобы сделать это. У меня оставалось менее сорока восьми часов до момента, когда я смогу открыть письмо Джунипер со всеми ответами (и лучше бы в нём содержались все ответы, чёрт возьми), и я заглотила достаточно готических романов, чтобы знать, что монстры выходят по ночам, а не посреди дня, и в тёмных домах происходили плохие вещи, когда героини прошлого блаженно шли на странный звук или странный свет, так о чём я думала?

О том, что я не могла выбросить тот треклятый гримуар из головы, гадая, что ещё может предложить книга, если я попрошу.

Эсте за то недолгое время, что он провела здесь, обременила меня таким количеством информации, что можно было подумать, что я не стану активно искать ещё больше сведений. Я даже не рассказала ей, что пожар, спаливший наш дом, устроили намеренно, не поведала о мнимой попытке покушения на мою жизнь, о теле в амбаре или об исторической хижине и необъяснимой книге. Я была слишком занята попытками впитать всю информацию, которую она кидала в меня, и потому я не делилась своими новостями.

Но если честно, под всем этим маячила глубинная, непоколебимая настороженность, которая и связала мне язык. Я планировала рассказать Эсте всё до малейшей детали, когда она приедет, чтобы узнать её мнение. Я думала, что мы будем вместе изучать опасности моей новой жизни. Потом я обнаружила, что она знала, кем я была всю мою жизнь, и не говорила мне, и недоверие пустило корни в моём сердце. Я не могла отбросить чувство, что мне нужно узнать ещё что-то важное, что-то критичное. Моя лучшая подруга, которой я доверяла слепо и всецело, никогда не говорила мне, что я ведьма; что ещё она может утаивать? В данный момент я не доверяла никому и ничему, кроме самой себя. Возможно, даже тому, что Джунипер может раскрыть в своём письме. Да и как я могла доверять, узнав, что мои самые близкие люди врали мне всю мою жизнь? Разве незнакомцы не будут врать с ещё большей готовностью?

Возможно, книга знала что-то о моей матери. Эта мысль могла показаться абсурдной, но книга же писала сама себя, и это выходило далеко за пределы абсурда, так что абсурд вообще уже не применялся. Возможно, она содержала в себе родословную всех ведьм и могла сказать мне, кто я, или хотя бы предложить хорошую зацепку.

«Беги», — приказала книга. Но зачем? Изначально она, похоже, пыталась помочь мне понять, кто я. Затем противоборствующие силы сражались за контроль над её страницами и право общаться. Отчаянно желая узнать больше от любого из этих рассказчиков (которые почему-то казались мне более беспристрастными, чем люди вокруг), я просто была достаточно обезболена алкоголем и движима вскипающей злостью, чтобы чувствовать себя раздражённо беспечной, почти неукротимой.

Вооружившись двумя фонариками и светильником на батарейках, который я повесила на плечо, я сотворила достаточно яркий нимб света, чтобы испытывать обоснованную уверенность, что не впаду в полную панику, когда войду в чернильный коридор.

Но Боже, ночью поместье было почти угнетающе огромным! В темноте легко было вообразить, что дом, как сказала Эсте, простирается бесконечно. Что если я уйду слишком далеко или не буду уделять строгого внимания, то могу забрести в какие-то неведомые ведьмовские земли, из которых нельзя просто вернуться той же дорогой, и это будет стоить мне крови или частицы души. Серьёзно, тут была башня без входа, дверь в кабинете Джунипер, которая не открывалась, потайные панели в стенах, соединяющие части дома; поместье Кэмерон было далеко от предсказуемости.

А я была ведьмой. Насколько же это немыслимо?

Медля и набираясь решимости, я представляла себе чудовищную крепость снаружи, вспоминала своё инстинктивное впечатление о ней в день, когда увидела это место впервые, и рассмеялась вслух при мысли о том, что здесь и сейчас, посреди ночи я, с недавних пор неукротимая Зо Грей, стояла в чернейшей из дыр, собиралась войти в ещё более чернильную, сильно повреждённую пожаром, самую ужасающую часть дома.

Наглости мне в последнее время хватало, надо отдать должное. Либо же я страдала от опасного дефицита мозговых клеток.

Тогда я осознала, что смех перед битвой — это комплект брони. Настрой скис, я расправила плечи и уверенно пошагала к входу в пропитанный дымом ледяной коридор и тут же испугалась внезапному сгущению тьмы вокруг меня, загустению самого воздуха, словно начало коридора противилось моему входу. Мне пришлось протолкнуться внутрь, пробиться, и я едва не упала головой вперёд, когда зловещее сопротивление загадочным образом прекратилось.

Моя уверенность быстро угасала. Чем дальше я шла, тем более ледяным и странно узким становился коридор, он начинал ощущаться странно перекошенным, опасно отклонялся от формы квадрата. Задрожав, я чувствовала себя так, будто стены сдвинулись сокрушительно близко, пол уходил под углом. Раз или два я останавливалась, чтобы вытянуть руки в стороны и измерить ширину, обнаруживая, что коридор не изменился; изменилось лишь моё восприятие его. Каким-то образом дом заставлял меня испытывать клаустрофобию, чувствовать себя выбитой из равновесия, когда для этого не было причин. Спустя время я обернулась назад, но вообще ничего не могла увидеть. Позади не было даже слабейшего проблеска света. Как будто я стояла лицом к сплошной чёрной стене. Я на мгновение подумала вернуться в свою комнату, но вид позади каким-то образом казался более устрашающим, чем вид впереди, так что я продолжила идти.

И идти. Я понятия не имела, как коридор вообще мог тянуться так далеко, но северо-западное крыло, похоже, страдало от какой-то пространственной аномалии, которая не повлияла на остальное поместье. Несколько раз, проходя мимо бесчисленного множества закрытых дверей, я могла бы поклясться, что слышала… шуршащее скольжение.

И всё же я не чувствовала смертельной угрозы и вполне могла представить, что, возможно, в этом заброшенном крыле обосновались крысы, которые и создавали такие звуки. Поскольку моя жизнь в любом случае была такой сюрреалистичной, я отказывалась отвлекаться от своей миссии. В конце концов, двери оставались закрытыми. Ничего ужасающего не выбредало и не вырывалось из них, а я не собиралась поворачивать дверную ручку, чтобы заглянуть в одну из этих комнат. Думаю, часть меня практически надеялась, что что-то выскочит и нападёт на меня, чтобы в моей жизни наконец-то появилась осязаемая, опознаваемая угроза, которой можно противостоять.

Наконец, я дошла до бледно-серого камня башни. Я находилась в узком тёмном коридоре, шла как будто час, и наконец, добралась до двери хижины.

На сей раз я остановилась, чтобы изучить вырезанные символы, запомнить и найти их позднее.

Затем я толкнула дверь, посветила фонариком высоко вверх и вниз, оценивая опутанную паутиной кухню. Обнаружив, что в ней ничего не изменилось, я решительно пошагала через неё к аптеке/библиотеке, не глядя ни влево, ни вправо.

Древний гримуар лежал открытым на пьедестале, источая слабое зеленоватое свечение.

— Здравствуй, — сказала я, чувствуя себя глупо, но что-то здесь было разумным, и я подумала, что не помешает поприветствовать это.

Когда я шагнула вперёд, предложение само проступило на странице.

«Приветствую, та, что с тайной и магией в её крови. Зачем ты пришла?»

— У меня есть вопросы.

«Что ты?»

— Я… — я умолкла, готовая сказать «ведьма», и инстинктивно переключилась на: — Кайлех.

«Да».

— Ты знаешь, кто я?

«Ты только что мне сказала. Помимо этого, всё — выбор».

— Я имею в виду, какой дом — светлый или тёмный?

«Всё — выбор».

— Я Кэмерон?

Слова оставались на прежнем месте. Ничего нового не было написано. Я ещё тремя разными способами задавала вопросы о своём наследии, но слова просто оставались.

Наконец, я раздражённо потребовала:

— Кем была моя мать? Каким было настоящее имя Джоанны Грей?

Внезапно страницы заполнились словами, и подойдя ближе, я начала читать.

Существует бесчисленное множество неверных представлений о связывании силы ведьмы. Это можно сделать, но это несёт в себе чрезвычайно высокую силу. Если ведьма связывает силу другой ведьмы — гнусный поступок, совершаемый лишь в тяжелейших обстоятельствах — обе умрут. На эту пару быстро обрушится несчастный случай, и их кончина будет ужасающей и болезненной. Часто ведьма лишает себя жизни, лишь бы не пассивно поддаваться той кошмарной судьбе, что уготовила ей вселенная.

Если тринадцать ведьм работают сообща, чтобы связать силу ведьмы, умирает лишь связанная ведьма, но каждая из тринадцати вскоре пострадает от вопиющих травм и потерь. Разделённая на тринадцать кусков пирога, расплата становится более удобоваримым десертом правосудия, но заставить тринадцать ведьм согласиться в чём-либо практически невозможно: ингредиенты простого зелья, округлость полной луны, даже цвет совершенно чёрной кошки может привести к распалённым дебатам.

«Значит, — подумала я, хрюкнув, — ведьмы точно такие же, как и все остальные — категоричные и склонные к спорам».

Ведьма может подавить силу другой ведьмы, даже не дать ей пробудиться, но если это будет продолжаться на протяжении длительного времени, это также приведёт к смерти угнетательницы. Использование силы для подавления чужой силы вытягивать жизнь из тела, отчего ведьма заболевает множеством неизлечимых болезней, и если ведьма Высококровная Королевская, это может занять десятки лет, но смерть придёт, а до тех пор жизнь её будет трагична и полна недугов.

Подавляемая ведьма тоже будет страдать; в лучшем случае как свеча без пламени, способная лишь на поверхностную страсть, на подсознательном уровне раздражающе осознающая, что он или она — лишь тень того, чем им суждено быть; в худшем случае их здравомыслие надламывается, заставляя их оборвать существование, которое они не в силах выносить.

Запись обрывалась на этом месте. По моей спине пробежал холодок, и я тупо уставилась перед собой. Перечитала ещё раз.

Моя мать постоянно болела, потому что подавляла меня.

Этот процесс высасывал из неё жизнь.

Моя мать знала, почему она постоянно болела. Она выбрала это.

Я была причиной, по которой моя мать умирала. И если бы она не сгорела, я бы стала причиной, по которой она умерла.

Она готова была умереть, чтобы не дать мне быть ведьмой — по крайней мере, пока она была жива. Почему? Какой прок скрывать от меня мою силу до её смерти? В этом не было никакого смысла.

Появились новые слова.

Если ведьма успешно сможет подавлять силу жертвы до тех пор, пока она либо не забеременеет, не пробудив полностью свою силу, либо не достигнет двадцатипятилетнего возраста, то магия навсегда исчезнет из родословной подавляемой ведьмы. Жертва и все её потомки всё время будут Бледнокровными. В такой свирепой манере были уничтожены некоторые самые могущественные Королевские потомки, и мир был лишён их даров.

О Господи. Кулак бритвенных лезвий стиснул моё сердце.

Бывают времена, когда подавление силы другой ведьмы считается актом любви.

Этому никогда нет оправдания.

Индивидуальная сила — это часть плана вселенной. Каждому человеку даруется справедливое количество силы, и это их сила, чтобы её использовать, растрачивать или злоупотреблять ею, и никто другой не должен это контролировать.

Сколько раз мама поощряла меня рожать детей, много детей, и муж не нужен, начинай прямо сейчас! Это был более безопасный вариант — заставить меня забеременеть в восемнадцать или двадцать, и нет необходимости ждать до двадцатипятилетия, чтобы стереть мою силу, принадлежащую мне по праву рождения.

Мне исполнится двадцать пять первого ноября, в День Всех Святых, я родилась через одну минуту после полуночи. Мама всегда говорила это с лёгкой кривой улыбкой.

«Пока не стало слишком поздно», — сказала Эсте. И дважды она обрывала себя в речи, сказав «до того как… эм, до того, как рак её погубит». Хрень собачья. Весь этот маскарад держался на идее о том, что мама переживёт своё «множество болезней» до тех пор, как мне не исполнится двадцать пять.

Или до тех пор, как я забеременею. Эсте тоже говорила, что по её мнению, Далия сказала бы мне, пока не стало слишком поздно — в смысле, пока мне не исполнилось двадцать пять. Видимо, если бы я забеременела, то попросту оказалась бы в полной заднице. Внезапно я испытала благодарность за то, что пользовалась презервативами в тех случаях, когда позволяла себе удовольствие.

Поднеся ладонь к горлу, часто и резко дыша, я отшатнулась назад.

Эсте знала. Всю мою жизнь она знала, почему моя мать умирала, и Далия тоже была в курсе. С момента встречи с ней они знали, почему моя мать всегда болеет.

И никогда мне не говорили.

Достаточно плохо уже то, что Эсте утаила от меня правду о том, кто я на самом деле, позволяла моей матери подавлять мою силу, но я только что узнала, что она скрывала информацию, которая могла бы спасти жизнь моей матери, если бы она сказала мне в детстве, до того, как мама заболела не одним, а тремя редкими видами неизлечимого рака. До этого момента, до этого ужасающего открытия я понятия не имела, что именно подавление моей силы убивало мою маму.

Всё моё существование сузилось до единственной эмоции, состоящей из такой муки, горя и ярости, что я едва не согнулась пополам, воя и крича.

Если бы только Эсте сказала мне правду при нашей первой встрече, я могла бы это предотвратить!

Моя мать до сих пор была бы жива. Я бы не имела этой огромной ноющей дыры в сердце, которая больше никогда не заполнится.

Страница опустела, и книга снова начала писать, но чернила оказались сметены в сторону. Температура в комнате упала так резко, что моё дыхание превращалось в иней в воздухе, и крошечные кристаллики льда формировались на краях пьедестала. Я смотрела, как том повторил ту же битву за доминирование, что я видела в прошлый раз — отчаянную войну между мнимыми рассказчиками за контроль над страницами. Очевидно, ни один из рассказчиков не желал позволять другому общаться со мной.

Книга взмыла и бухнулась обратно, подняв облако пыли с пьедестала, и я чихнула. Она ожесточённо задрожала, внезапно взметнулась в воздух, дико перелистывая страницы, причем их было больше, чем физически могло существовать в ней, затем грохнулась обратно и открылась.

Одно предложение проступило кровавыми чернилами буквально на три секунды и исчезло, но это предложение выжглось шрамами, с ужасающей перманентностью отпечаталось в моём сознании.

ТЫ УБИЛА МУЖЧИНУ В АМБАРЕ ТВОЯ СИЛА ВЗОРВАЛА ЕГО СЕРДЦЕ ЭТО СДЕЛАЛА ТЫ!

Ахнув, я отшатнулась назад.

ТЫ УБИЛА ТЫ УБИЛА ТЫ УБИЛА

Вся страница заполнилась кровавыми росчерками алых чернил.

СДЕЛАЙ ЭТО СНОВА

Хохот множества голосов, накладывающихся друг на друга, заполнил маленькую комнату, эхом отражаясь от стен.

Слова исчезли.

НЕ ДЕЛАЙ ЭТОГО СНОВА, НУЖНО ПРИНЕСТИ КЛЯТВУ…

Том захлопнулся, сделавшись тёмным и неподвижным.

Как и что-то в моём сердце.

***

Хорошая подруга позволила бы Эсте поспать те несколько часов перед дорогой в аэропорт.

Я была не в настроении вести себя как хорошая подруга. Более того, казалось справедливой расплатой разбудить её и сделать её жизнь несчастной. Ну то есть, разве не то же самое она делала со мной, поставив требования наших матерей превыше жизни её якобы лучшей подруги и жизни матери этой подруги?

Все всё знали, кроме меня, и именно те люди, которые утверждали, что любят меня сильнее всех, врали мне всю мою жизнь!

Стремительно развернувшись, я выбежала из хижины. На сей раз тьма не ощущалась удушающей или густой, она казалась успокаивающей, как роскошный бархатный плащ. Я неслась сквозь неё, мои глаза полыхали так же свирепо, как и нимб света, который меня окружал.

Покинуть заброшенное, обугленное крыло оказалось намного проще, чем туда попасть, словно северо-западный коридор стремился изгнать меня. Мой уход был лишён загадочных шорохов, и я также не столкнулась ни с каким липким сопротивлением, когда выходила из крыла в остальной дом.

Я понятия не имела, какую комнату выбрала Эсте, но зная её, она остановилась на том же этаже, что и я, так что я сбежала по лестнице и начала открывать каждую дверь, мимо которой проходила, и заглядывать внутрь. Я заметила свет, просачивающийся из дверного проёма прикрытой ванной в третьей комнате, заметила бугор на кровати и свирепо ворвалась в комнату.

Когда бугор не пошевелился, я включила потолочное освещение. На кровати не было никакого бугра; постель была безупречно застелена и подоткнута. За дверным проёмом в ванной комнате тоже не горело света. Я так разозлилась, что мне было плевать, то ли дом играет со мной, то ли я теряла базовый контакт с реальностью. Просто развернулась и вылетела за дверь, чтобы продолжить поиски женщины, которая ни разу не сказала мне, что знала, почему моя мать умирает.

И что её смерть можно было предотвратить!

Я действительно убила того мужчину?

Или книга тоже мне врала? Если я даже не могла понять, когда люди мне врут, как я могла понять, что мне врёт книга?

— О Господи, это теперь моя реальность. Такая реальность, где я должна задаваться вопросом, могут ли книги мне соврать! — я вся кипела. Всё, во что я верила, вся моя жизнь не была правдой. Как двигаться дальше после такого? Как выстраивать своё будущее, когда ты даже не знаешь правды о своём прошлом? Кто я?

«Хорошая ведьма, хорошая ведьма, хорошая ведьма, — рьяно велела я вселенной. — Не та, что уже убила мужчину, сама того не зная».

Кем были два моих рассказчика? Мне казалось, что можно обоснованно посчитать одного из них злобным, но которого именно? Один сказал мне дать клятву. Второй как будто подзуживал меня убить вновь. Они друг другу не нравились, и каждый из них не хотел, чтобы другой говорил со мной.

Я нашла Эсте на кухне, сидящей в дальнем конце кухонного островка. Когда я вошла, она резко вскинула голову, её глаза цвета калипсо широко раскрылись от беспокойства и настороженности.

Она и должна насторожиться. Теперь я знала правду, ужасную правду, которую она скрывала от меня всю мою жизнь, называя себя моей лучшей подругой, утверждая, что она всегда прикроет мою спину, будет сражаться бок о бок со мной, сестрички-ведьмочки навсегда.

— Да как же, — прошипела я.

Поднявшись со стула и разведя ладони в жесте прошения, она с напряжённой спешкой произнесла:

— Зо, детка, я не знаю, что происходит, но этой ночью дом пребывает в серьёзном раздрае. Я чувствовала такую ярость, исходящую от стен и… нечто такое тёмное и… безумно голодное, что я не могла уснуть и пошла искать тебя…

— Ты всё это время знала, почему моя мать умирает, так? — потребовала я, остановившись на противоположном конце кухонного острова и сжав руки в кулаки с такой силой, что ногти впились в ладони. Я посчитала разумным оставить между нами шестиметровую протяжённость мрамора, потому что в данный момент я жаждала развязать физическую драку. Броситься на неё, выбить свою боль и предательство кулаками. Пока остальные за годы знакомства с интенсивными эмоциями учились укрощать злость, я не имела такого опыта, никаких инструментов, чтобы укротить драконицу, фыркающую огнём в моём животе.

Она долго всматривалась в мои глаза, затем тихо произнесла:

— Кто тебе сказал?

— Какое, бл*дь, это вообще имеет значение? — с неверием прорычала я, шарахнув кулаками по столу. — Ты не сказала. Ты не говорила десятилетиями. Ты позволяла мне вкалывать как проклятой, чтобы обеспечивать маму, позволяла тем крохотным остаткам сердца, что мне было позволено иметь, истекать кровью, позволяла мне быть маленькой и безжизненной, и ты ни разу не сказала, что маме необязательно было умирать! Что наша жизнь могла быть совершенно другой! — я настолько разозлилась, что кричала и подчёркивала свои слова агрессивными жестами.

— Зо, тебе нужно успокоиться, — воскликнула Эсте. — И перестань так дико махать руками! Ты не можешь так делать, когда твоя сила пробудилась.

— Что мне нужно, так это знать, как вообще моя мнимая лучшая подруга могла посчитать, что можно не говорить мне, что моя мать умирала каждый чёртов день своей жизни из-за меня! — взревела я. — Не говорить мне, что я ведьма — это одно. Но совершенно другое — принимать за меня такое решение, меняющее всю жизнь. Ты имела возможность не дать моей матери умереть, если бы ты просто сказала мне, когда мы были детьми, и когда она ещё не сделалась такой неизлечимо больной! Кому ты была верна? А как же всё это дерьмо про то, что ты всегда прикроешь мне спину? Если бы ты сказала мне правду, это могло бы спасти её жизнь! Ты знала, — бушевала я, огибая остров и шагая в её сторону. Эсте попятилась, что доставило мне удовольствие, и я в какой-то смутной манере была вполне уверена, что не должна была испытывать удовольствия. — Ты знала, если бы она сумела прожить до тех пор, когда мне исполнилось бы двадцать пять, я бы никогда не узнала, кем я была. Я бы всю жизнь влачила пресное, несчастное существование, погребённая в долгах, горюющая по ней, работающая на трёх работах, бездетная, ибо я бы никогда не позволила себе обречь их на такую тяжёлую жизнь. И ты знаешь, как сильно я хочу детей, но нет, ты…

— Я бы тебе сказала! — прокричала она в ответ.

— Я могла забеременеть в любой момент! Ты бы и не узнала об этом! Кто ты такая, чтобы решать, что можно подождать, пока не приблизится мой двадцать пятый день рождения?

— Послушай меня, тебе нужно успокоиться. Это чрезвычайно важно…

— Иди ты нах*й, — прогрохотала я. — Я больше ничего не обязана делать. Никто меня не контролирует, и никто больше никогда не будет меня контролировать. Я тебе не сука, которую можно посадить на поводок и врать, и я никогда не…

— Зо, ты не можешь позволить твоим эмоциям взять верх. Это слишком опасно. Ты не дала клятвы.

Я понятия не имела, как укротить шторм, бушующий во мне. Мне врали, меня сокрушили и опустошили две женщины, которых я любила сильнее всего. Я была причиной, по которой моя мать жила в аду на земле, и выбор, который она сделала — выбор, о котором знали все, кроме меня — это причина, по которой моя жизнь была адом. Мой эмоциональный шквал набрал такую большую скорость, что сметал меня за собой как беспомощную жертву своего гнева. И честно говоря, приятно было выговориться, выпустить всё. Такое чувство, будто во мне накопились десятилетия подавленной ярости.

— Я могу делать всё, что захочу, — прорычала я. — Я свободна. И ты ведь именно этого не хотела? Потому что я Королевская и я могущественнее тебя. Признай, тебе нравилось быть сильнее. Ты наслаждалась тем, что ты могущественнее бедной, глупой Зо Грей, серой как её проклятая фамилия, которая работала и работала, никогда не жаловалась. пока все говорили за её спиной и контролировали её, а ты поехала и стала успешной известной художницей. Пока мою жизнь уносило всё дальше и дальше в ад.

«Несправедливо, Зо, — произнёс слабый голосок внутри меня, — и ты это знаешь. Эсте не такая». Но я не могла видеть свою лучшую подругу сквозь дымку алой ярости. В данный момент она была изменническим врагом, который врал мне всю мою жизнь. Который наблюдал, как умирает моя мать.

— Это неправда, — парировала Эсте. — Я жила в ожидании дня, когда ты будешь свободна. Я люблю тебя, Зо. Услышь меня, я люблю тебя!

— Любовь не лжёт, — произнесла я ужасным голосом. — Только не тогда, когда это означает, что из-за этого умрёт чья-то мама!

— Иногда любви приходится лгать! Меня тоже контролировали обе наши матери! Ты хоть представляешь, чем мне угрожала твоя мать?

— Мне плевать, — выплюнула я. — Всё — выбор. Разве не так ты мне сказала? Или в этом ты тоже соврала? Или, может, это применяется только к остальным, но не к прославленной Эсте Хантер, которая воспитывалась любящими родителями, всегда зная, что она ведьма? Я, может, и не способна на интенсивную любовь, но это-то я знаю — любовь взращивает, любовь созидает. Любовь не обманывает.

— Да. Сосредоточься на этом, — напряжённо сказала Эсте. — Сосредоточься на любви, Зо.

Я не могла. Ярость выжигала моё сердце. Ярость на мою мать, на Далию, на мою лучшую подругу, на весь проклятый мир.

— Всю мою жизнь нам приходилось бежать, потому что ты не говорила мне правду. Ты знаешь, сколько раз мы сбегали посреди ночи, и как ужасно я боялась? Если бы ты сказала мне, когда мы были маленькими, наши жизни были бы совершенно иными. Всё плохое можно было предотвратить; наше постоянное бегство, мою необходимость постоянно работать на трёх работах, мамину болезнь и смерть — всё это. Если бы одна из двух женщин, которых я любила больше всего на свете, сказала бы мне правду. Ты ведьма, твоя мать подавляет твою силу, и в процессе это убивает её. Вот и всё, что тебе нужно было сказать. Одно-единственное предложение.

— Я боялась её, и Зо, прямо сейчас тебя я тоже боюсь, — сказала Эсте с тихой напряжённостью.

— Ты и должна бояться! Ты разрушила мою жизнь, называясь моей лучшей подругой.

— Я и есть твоя лучшая подруга, — с отчаянием произнесла она. — Ты должна понять…

Я не обязана была ничего понимать. Я поняла всё, что было нужно. Маме не нужно было умирать. Мне вырвали клыки и когти, меня стреножили, мне врали все, кого я любила. Мне вообще не дали выбора. Это стоило моей матери её жизни.

Испепеляющая ярость внутри меня внезапно сделалась ледяной, словно в то мгновение вся моя ярость свернулась в смертоносный убивающий иней, и я знала, совсем как тогда в амбаре, что если я не выпущу это, то в итоге наврежу себе. Губы Эсте шевелились, но я не слышала ни слова из того, что она говорила. Кровь грохотала в моих ушах, оглушая меня. Летальный холод нарастал и нарастал, расширяясь в моём центре, простираясь наружу, и я знала, что если он дойдёт до моей кожи, если я позволю ему полностью наполнить меня, я либо взорвусь, либо стану чем-то настолько совершенно неузнаваемым для себя самой, что мне даже будет всё равно, что я этим стала. Это… чёрное, холодное чудовище — не я, но это стремительно поглощало меня, и инстинкт подсказывал соскрести это всё в одну большую массу и вытолкнуть…

— Зо, не надо! Во имя любви ко всему святому и священному, сопротивляйся! Ты справишься! Я могу тебя научить. Дыши, Зо, дыши!

Поздно было учить меня чему-нибудь. Время учить меня давно миновало. У неё был этот шанс. У них всех был этот шанс, и никто из них им не воспользовался, так что они не имели на это права сейчас. Она должна была сказать мне правду, когда мне было девять, а мама была молодой и здоровой. Сейчас не время учить меня.

Я давила всей своей мощью, чтобы освободиться от тёмных миазмов, но те не поддавались. Это хотело быть внутри меня. Это хотело меня. «Да, да, — шептало оно, — мы сила, мы едины, никто больше никогда не сможет причинить нам боль». Мне нужно что-то, чтобы помочь изгнать это. Закрыв глаза, позволяя разуму лихорадочно работать, я попыталась вспомнить, что Эсте говорила мне об использовании силы, что в начале требовалось больше, чем просто мысль. Но у меня не было времени на заклинания или объекты. Мне нужна…

Энергия, чтобы помочь мне изгнать это, богатый источник энергии, равный этому ужасу, который с каждым минувшим мгновением набирал силу во мне и начинал ощущаться совершенно соблазнительным.

Я перестала толкать и потянулась наружу, открывая себя, ища источник, из которого можно почерпнуть. Как только я расширилась в поисках, я почувствовала себя так, будто мир сделался ярко живым в такой манере, которую, как я узнаю позже, большинство ведьм испытывали при рождении. Они приходили во вселенную, зная чудо этой интимной связи, потому что их первое пробуждение совершалось ещё до того, как они покидали утробу, и это делали любящие родители, которые не лгали. Я изумилась, обнаружив, что каждый физический предмет на кухне и далеко за её пределами, начиная с нежнейшей травинки и заканчивая животными в лесу за Полночным Садом, двумя телохранителями во дворе и моей бывшей лучшей подругой, вплоть даже до стульев и стола на кухне, всё это обладало некоторой степенью осязаемой, пригодной для использования энергии, и многое было гораздо богаче остального.

Крепко зажмурившись, я сосредоточилась и почерпнула, отчаянно стараясь взять лишь то, что мне нужно, и лишь из источников, которыми я готова была пожертвовать, но я была неуклюжей и неопытной. Как только я повелела, энергия хлынула ко мне с ожесточённой стремительностью, словно не в силах противиться моей воле. Я собрала эту богатую, золотистую энергию, загнала ту гнусную обиду в ослепительный свет и лихорадочно толкнула всей своей мощью. Я толкнула так сильно, что когда эта чудовищность наконец-то начала поддаваться, её нестабильность создала эффект рикошета, вырываясь из моего тела. Я отлетела назад от кухонного острова и с такой силой врезалась в стену, что мой затылок ударился со звучным хрустом, перед глазами потемнело и заплясали звёзды.

Однако с тем последним мощным толчком тьма блаженно отступила, с колоссальным скрипом древесины, оглушительным грохотом и отдалённым криком женщины, а затем как будто просто исчезла.

Пара слов от Зо из будущего: тьма, которую мы создаём… она никогда не может просто исчезнуть.

Она вредит. Она забирает. Она рассекает. Она задерживается и преследует тебя.

Я сотворила эту тьму. Я выпустила её в мир, и при этом я неуклюже, свирепо брала из мира. Моя неспособность контролировать эмоции породила нечто ужасное, и я презирала себя за это.

Я аккуратно ощупала свой затылок, убеждаясь, что не идёт кровь, и открыла глаза.

И начала презирать себя ещё сильнее, когда увидела, что я натворила.

***

— Всё кончено, — тихо сказал мужчина в свой телефон. — Не совсем то, к чему мы стремились, но Зо Грей никогда не будет наследницей Кэмеронов.

Послушав на протяжении нескольких долгих секунд, он ответил:

— Больше нет необходимости её убивать. Дивинити её не примет.

Он помедлил, затем с мягким смешком сказал:

— Действительно, они могут сами её убить, и пока она не присягнула какому-либо дому, они могут это сделать.

Глава 17

Я стояла неподвижно, глядя через всю кухню, мимо зазубренной чёрной расщелины в полу, на которой когда-то стоял мраморный кухонный остров, на Эсте.

С закрытыми глазами, окровавленной шеей, в залитой алым кофточке, она была пригвождена большим осколком древесины к противоположной стене на дальнем конце кухни. Её длинные тёмные волосы спутались вокруг этого осколка, словно она пыталась увернуться от него, когда он вонзился.

Я открыла рот, но ничего не последовало. Я беззвучно звала её по имени, беззвучно кричала: «Бог мой, что я наделала, что я наделала?»

Я разгромила кухню. Расщелину на полу никак нельзя было пересечь, чтобы добраться до моей лучшей подруги; она расколола кухню от стены до стены и унесла с собой большую часть принадлежностей, приставных лесенок и кастрюлек.

Я резко развернулась, стремительно побежала к задней двери, пронеслась по двору — пресвятой ад, что я сотворила с двором?

Нет времени смотреть. Добравшись до кухни, я схватила маленький уличный столик, разбила окно, лихорадочно сшибла зазубренные осколки стекла и перелезла через подоконник.

Добравшись до неё, я уже рыдала.

— Эсте! Эсте! Эсте! — надломленно кричала я.

Она медленно открыла глаза и слабо улыбнулась.

— О чёрт возьми, Зо, ты разрушила кухню. Это была моя любимая комната.

Я разинула рот.

— Ты шутишь?

— Вытащи этот чёртов обломок.

Я покосилась на массивный кусок древесины, вонзённый глубоко в стену.

— Как? — тупо спросила я. Я не настолько сильная.

— Своей волей. После гигантской истерики, которую ты только что закатила, это не должно составить для тебя проблемы. А я-то тут думала, что мне надо было не ложиться спать и начать тренировать тебя. Ты явно не нуждаешься в моей помощи.

— Бог мой, Эсте, ты в порядке? У тебя везде кровь!

— Меня пригвоздило только за волосы, ты чокнутая, крутая ведьма, — она снова улыбнулась, очень слабо. Её взгляд был настороженным, внимательно изучал меня.

— Но у тебя везде кровь…

— Шею оцарапало. Освободи меня, бл*дь!

Я закрыла глаза, ища источник энергии, но на сей раз деликатно, приманивая помощь. За Полночным Садом простиралось роскошное поле пшеницы. Я черпала аккуратно, с любовью, призывая лишь крохотные атомы из индивидуальных стеблей, и мгновение спустя открыла глаза и ошеломлённо наблюдала, как обломок бережно отлетел назад, извлекая себя из гипса, и грохнулся на пол.

Когда Эсте высвободила волосы из дыры и отбросила за плечо, я схватила её и свирепо обняла.

— Ох, Эсте, мне так жаль! Я никогда не хотела тебе вредить! Клянусь, не хотела!

Мы долго обнимали друг друга, после чего она отстранилась и сказала:

— Поверь мне, детка, я знаю. Если бы ты хотела, я была бы мертва. Если бы ты меня не любила, если бы под твоей любовью таилась хоть йота смертоносной мысли, этот кол вонзился бы прямиком в моё горло, — её взгляд потемнел от страха. — Зо, я не знаю, как ты это сделала. У тебя не должно было получиться. Я думала, ты пробудилась, когда умерла твоя мама, но тебе предстояло пройти ещё шесть стадий, аккуратно и с наставлениями. Но кто-то силой провёл тебя через все стадии. Если бы я это знала, я бы вообще не пошла в постель. Я бы каждую минуту потратила на обучение тебя тому, как не сделать то, что ты сделала только что. Детка, ты полностью обрела силу, не присягнула дому и совершенно не обучена, и я не имею ни малейшего чёртова представления, что они творят, но ты безумно опасна в таком состоянии.

— Ты хочешь сказать, я плохая, — произнесла я деревянным голосом.

— Я хотела сказать, ты не обучена. Не дала клятву. Если бы ты убила меня… — она умолкла, поджав губы.

— Что? — потребовала я.

Вздохнув, Эсте сказала:

— После такого не оправляются. Нельзя убивать, не дав клятву. Это меняет тебя. И убить того, кого ты любишь? Чёрт возьми, женщина. Даже серые подумали бы дважды, стоит ли тебя использовать. Ты бы несла на себе мою смерть; такое делает ведьму темнее тёмного.

— Как именно это тебя меняет? — потребовала я. Убила я того мужчину в амбаре или нет? Какой рассказчик говорил — инструктор или лжец?

— Просто очень, очень сильно радуйся, что ты этого не сделала.

Меня тошнило от ответов, которые не были ответами, но у неё шла кровь, и я отвела её волосы назад, чтобы самой посмотреть, насколько ей «оцарапало» шею. Увидев это, я пришла в ужас.

— Эсте, нам нужно отвезти тебя в больницу!

— Никакой больницы, — устало сказала она. — Я научу тебя, как исцелить меня. Ты сможешь это сделать, располагая такой ужасающей силой. Так ты внесёшь компенсацию за то, что сделала с этой кухней.

Тяжело вздохнув, я простонала:

— Это не ограничилось кухней.

Её глаза широко распахнулись.

— Что? Где ещё?

Я несчастно посмотрела во двор, и мои глаза наполнились слезами.

Её взгляд проследил за моим.

— Ох, Зо!

Всё во дворе было мёртвым. Каждое дерево, каждый цветок, все кустарники почернели и погибли. Не было больше могучих дубов, увешанных гирляндами и бутылочками на джутовых бечёвках. Они рухнули обугленными кучами. Не было клумб с роскошными цветами, не было магнолий, не было вистерий, оплетавших гараж сбоку, не было кустарников, не было клочков декоративной травы. По двору словно пронёсся дикий пожар, уничтоживший всё на своём пути, и я молилась, чтобы он остановился на этом, и что я не уничтожила ещё и священный сад за пределами двора. Обугленная земля была усеяна ночными созданиями, и я всём сердцем надеялась, что Руфус был далеко, высоко в небе, надзирал за своим ночным королевством, а не оказался где-то среди них.

— Я отняла жизнь, — надломленно произнесла я. — Я обречена?

Эсте свирепо обняла меня.

— Никогда так не думай! Подумаешь так — опять впадёшь в то состояние. Это была не твоя вина. Это вина того, кто пробудил тебя, зная, что ты не обучена. Это не на твоей совести, и даже не смей тащить это на себе.

Я слышала зерно правды в её словах, но для моего сердца это не имело значения. На рассвете я похороню каждый из почерневших скелетов, всех летучих мышек и белочек, устроившихся в своих гнездах и дремавших; птиц; змей, прятавшихся в гуще кустарников; грызунов и кота, хотя я даже не догадывалась, что он жил с нами; выкопаю их могилы, пытаясь понять, какую компенсацию я могла внести, чтобы как-то искупить содеянное.

Я действительно убила мужчину в амбаре?

Если так, то по словам Эсте, для меня уже нет пути назад. И по её словам, я не только должна скрывать от горожан, что я могу быть не Кэмерон, но ещё и умалчивать о том, что я, возможно, убила, не дав клятвы. Опасность, опасность всюду.

Я ведьма. В этом отношении у меня не осталось больше ни капли сомнений.

Ещё и чертовски могущественная ведьма.

И вполне возможно, что очень, очень плохая. На кратчайший момент я испытала ещё один прилив ярости. Если бы только мама сказала мне, если всё поистине сводилось к выбору, мы могли бы научиться быть хорошими, разве нет? Она была доброй, я была доброй — само собой, мы могли бы стать светлыми! Нет ничего такого, чего бы не смогли достичь два любящих друг друга человека, сделавших сознательный выбор и соблюдавших дисциплину.

Я быстро и крепко подавила свою ярость. Я больше не имела права на сильные чувства. Роскошь эмоций, как и всё остальное в моей жизни и в моём будущем как ведьмы, придётся заслужить. Я свирепо поклялась, что больше никогда не соскользну в столь ужасающую тьму.

Если выбор стоял между тем, чтобы нанести вред мне, кому-то ещё или миру, то я свирепо клялась, что в следующий раз принесу в жертву себя. Но следующего раза не будет.

Ах, клятвы, которые мы даём с таким абсолютным убеждением.

Я начала гадать, может, вселенная использует их, чтобы испытать нас.

Глава 18 Алисдейр

Это началось в невинности, как и многие величайшие зверства мира.

Я должен знать, я был свидетелем бесчисленных актов зла, и зачастую даже их виновником до того, как меня приговорили к этому аду, вынудили быть вечно близким и всё же вечно разлучённым с Рианнон, которая терпит свой собственный ад от рук наших врагов.

Но я отхожу от темы.

История Зо Грей до сих пор развивается; есть более старая история, которая должна быть рассказана. Я, может, и приговорён к вечности, но мой враг не знает такого бессмертия, лишь раз за разом обманывает смерть. Однажды я каким-либо образом остановлю это. Я одержу победу.

Это история, которая начинается сотни лет назад.

Дитя понятия не имело, кто она такая.

Как и те, кто её растил.

Мир покинутой малышки неизвестного происхождения сводился к хижине с земляными полами и соломенной крышей, состоящей из одной комнаты с двумя чердаками для сна и постоянно изменяющимися чудесами полей и ручьёв, в которых тяжело трудился её отец в обмен на защиту их феодального лэрда.

Однажды возникнет немало дебатов о том, отколь она пришла — к тому моменту, когда она уже скандально прославилась — но скромные крестьяне, которые бесконечно мечтали о своих детях, но лишь оказывались такими же бесплодными как и большинство злосчастных пересохших полей, не страдали такими заботами. Это было благословение, что младенец обнаружился на их пороге в тёмную и штормовую ночь, столь неспокойную, что они не услышали бы её крика, если бы не минутное затишье, в момент которого один душераздирающий плач пронзил ночь.

Утащив промокшую малютку в свой дом и сердце, пара не задавала никаких вопросов. (Лишь один раз приглушённо пошептались меж собой, что она может быть нежеланным внебрачным отпрыском их лэрда). Ни об изысканных вещах, в которые она была запелёнана, ни даже о толстом мешочке с золотом, который навеки изменил бы их благополучие, вот только они аккуратно припрятали его за камнем в уголке их хижины, высоко, под самыми балками крыши. Любовь дитя нельзя купить и оплатить, её можно лишь получить в дар, как они получили её от этой малышки.

Они поклялись, что однажды золото перейдёт в её руки, обеспечив ей славного мужа и жизнь без забот. Но до того времени она познает неприукрашенные, зачастую суровые правды сменяющихся времён года и почвы, ценность заполненной кладовой, тепло любви, не развращённой глупостью и дешёвыми безделушками.

Это началось с невинности и благих намерений, как начинается многое великое зло.

Ребёнку было семь — юная девчушка несравнимой очаровательности и дружелюбной натуры — когда её мать упала с крыши, которую она латала, пока её муж уехал заплатить ежегодную десятину. Её мама неудачно приземлилась, и угол, под которым её шея вывернулась на каменной плите, алая лужа, нимбом расползавшаяся вокруг её головы, наполнили дитя ужасом того, что смерть близка.

Пока она стояла, завывая от горя и наблюдая, как лицо её мамы делалось бледным как снег, а глаза стекленели, Смерть воистину пришла; великий Араун, кельтский бог Потустороннего Мира, в длинном развевающемся плаще, будто прибывший среди дикого шторма.

Закричав, дитя бросилось на тёмного мужчину, требуя, чтобы он её не забирал — голосом, который не допускал сопротивления, голосом, которому её никто не обучал, голосом, который исходил из крови и костей.

Смерть потребовал: «Ты уверена, что желаешь этого?»

«Да, — прокричало дитя. — Оставь её в покое! Верни её мне!»

«У этого есть цена», — сказал Смерть.

«Меня это не волнует!» — закричало дитя.

Смерть улыбнулся. «Однажды будет волновать».

С этими словами тёмный мужчина исчез.

Когда её мама поднялась с камня, выглядя шокированной и сбитой с толку, щеголяя гадкой, но небольшой ссадиной на коже головы, дитя бросилось в её руки, и они цеплялись друг за друга, рыдая от облегчения.

Узнав, что на следующий день деревенская повитуха споткнулась о метлу, ударилась головой об угол вручную вытесанного стола, который её муж подарил ей в день их свадьбы, и сломала шею, мать и дочь сделали то же, что делали все жители деревни, и принесли горюющему вдовцу свежеиспечённые буханки хлеба и заливное из бараньей ноги. Они бормотали истовые слова благодарности, когда отправлялись домой, к своему собственному благосостоянию, и больше не думали об этом.

Поскольку её мама вечно журила её за буйное воображение — фейри не резвились в журчащем ручье, сплетничая о ближних и дальних делах человеческих, а птички не пели о печалях или радостях грядущих сезонов (вопреки тому, что предсказания их дочери оказывались зловеще точными) — дитя решило, что лишь вообразила себе тёмного мужчину, поддавшись панике и бездумному страху.

Вплоть до той ночи, когда он пришёл вновь.