Дом на Уотч-Хилл

Глава 1

25 марта, пятница

Дом на Уотч-Хилл был терпеливым зверем, рождённым из дихотомии: знакомый незнакомец, прекрасное чудовище. Он соблазнял, прежде чем ужаснуть.

Но тогда я мало знала об опасной тонкой грани между добром и злом, и я ещё не перенесла предательства столь ошеломляющие, столь абсолютно непростительные, что они вызывают у тебя желание переступить эту грань. Я также не знала о ловушках, расставленных со столь изысканными приманками, что ты маршируешь прямиком в ад с улыбкой на губах и восхищением в сердце.

Я знала лишь то, что моя жизнь была бесконечной дерьмовой чередой проблем, и если я не решу срочную проблему потребности в новой работе (опять), всё станет гораздо хуже.

— Но табличка снаружи гласит, что вы принимаете на работу, — сказала я с ненавистными мне нотками отчаяния в голосе. — И ваша хостес, Клэр, сказала, что вам не хватает двух официанток.

Мужчина за столом, в офисе, который был втиснут в угол рядом с холодильным помещением в «Блинной Софи», выглядел почти идентичным тому типу, которого я только что оставила в «Закусочной Всмятку», и тому, который был до этого в кафе «Пряные Яички». Та же отросшая стрижка ёжик, неопрятная белая рубашка и галстук с пятнами, тот же быстро скользнувший влево взгляд, после чего он ответил:

— Я забыл сказать Клэр, что заполнил обе вакансии сегодня утром.

— Вы лжёте, — мягко сказала я.

Он натянуто ответил:

— Не лгу.

Но он лгал. А я сверх меры устала. Четыре предыдущих собеседователя тоже чудесным образом заполучили новых сотрудников за секунды до моего появления, а в здешних местах не так-то легко найти обслуживающий персонал.

— Мистер Шуманн, просто скажите мне правду. Если вы не собираетесь меня нанимать, это меньшее, что вы можете сделать.

Моё пятое собеседование за сегодня тоже закончится отказом, и я страшилась мысли о том, что придётся ехать аж в Индианаполис и искать работу там. Учитывая дорожное движение, на дорогу домой мне потребуется больше часа, и я не могла позволить себе бензин, и чем дальше в город я забиралась, тем больше вероятность, что они настоятельно попросят рекомендации с предыдущих мест работы.

— Это потому, что вы слышали о болезни моей матери, не так ли? — настаивала я, когда он не ответил. Маленькие городки без конца сплетничают. Чей-то муж знает чью-то кузину, живущую через два города отсюда, та знает чью-то девушку за три города восточнее, чей брат — шериф в соседнем городе, и вот уже не успеешь обернуться, как они обсуждают твои личные дела на полицейской радиочастоте — то, чего мы с мамой усиленно стараемся избегать.

Он неловко поёрзал за столом, аккуратно выбирая слова.

— Мисс Грей, ваша мать не просто больна. Она умирает от рака, и пусть я очень сочувствую вам по этому поводу, вы не найдёте работу ни в одном городе в пределах ста километров от Франкфорта. Вы не приходите на работу. Вы уходите посреди смены. Вы умоляете дать вам дополнительные смены, а потом не отрабатываете их. Сколько раз за прошлый год вы теряли работу? Десять? Двадцать? Мне нужны официантки, на которых я могу рассчитывать.

Мистер Шуманн преувеличивал. Никто не наймёт меня в радиусе шестидесяти километров, а это на сорок километров меньше упомянутых им ста. Город Кармел, штат Индиана, где я в настоящий момент пыталась найти любую работу с утренними сменами, чтобы дополнить свою дневную и вечернюю работу по уборке домов, офисов, мотелей и всего остального, за что только платят, располагался в 67 км от моего дома. Всякий раз, когда меня увольняли, я как можно меньше расширяла диапазон поиска. Чем дальше от дома я работала, тем больше времени требовалось, чтобы вернуться к маме, когда она нуждалась во мне.

— Я не безответственная, — сказала я. — Я пропускаю смену лишь тогда, когда приходится везти маму в больницу. Я трудолюбивая, преданная сотрудница, которая благодарна за возможность работать и делает всё возможное, чтобы успеть на каждую смену.

— Не сомневаюсь. Но пытаться, — сказал он с покровительственной улыбкой, — и преуспевать — это две очень разные вещи. Я не пытался посещать колледж, чтобы получить степень по бизнесу. Я приходил каждый день и делал работу. Несправедливо требовать от других официанток, чтобы они вас прикрывали. Я управляю бизнесом, а не благотворительной организацией.

«Готова поспорить, у вас не было умирающей матери, которую вам приходилось обеспечивать, пока вы имели привилегию посещать занятия!» — хотелось парировать мне, но это уничтожит все мои шансы заставить его передумать. Я мысленно сосчитала до десяти, затем твёрдо ответила:

— Да, мне приходилось спешить домой, чтобы отвезти мою мать в больницу, и мне даже приходилось пропускать смены в тех случаях, когда её процедуры химиотерапии переносились. Но я готова работать двойные смены, чтобы компенсировать это. Если вы слышали про мою маму, вы также должны были слышать, что я потрясающая официантка. Меня любят и посетители, и другие официантки.

Они знали, что я нахожусь в невероятно тяжёлом положении, и им ненавистно было видеть, что меня увольняют. Женщины всё понимают; мы с незапамятных времен ухаживаем за кем-либо; ещё Адам, оправляясь от потери ребра, обманом уговорил Еву залезть на дерево и сорвать ему яблоко, и с тех пор слабый пол несёт на себе вину за это. Мы знали, что жизнь тяжела и бывает чрезвычайно несправедливой. Сострадание многое даёт.

— Какой смысл? — отрывисто спросил он. — Если я найму вас сегодня, в итоге вы всё равно окажетесь уволены. Я слышал, что иногда вы даже две недели не можете продержаться. Одна лишь бумажная работа — это лишняя головная боль. Затем мне снова придётся начинать процесс найма, а значит, опять придётся заполнять бумажки. Вы бремя не только для официанток.

Временами я ненавидела свою жизнь. Особенно в такие дни, когда я сидела напротив мужчины лет на десять старше меня, который благодаря двухгодичному обучению бизнесу в местном колледже стал менеджером этого заведения и двух других и теперь высокомерно информировал меня с порога, тогда как я (двадцать четыре года, без профессионального образования, без времени учиться, и со скудными навыками в продажах) была вынуждена упрашивать, чтобы у нас была еда на столе и крыша над головой, пока моя мать медленно умирает, страдая от нарастающей боли. Ох, какие ужасные неудобства мистер Шуманн терпит из-за бумажной работы.

— Смысл в том, что хотя бы в эти две недели я смогу покупать моей умирающей матери еду и лекарства, — отрывисто сказала я. — Для вас это, может, и мелочь, но для меня это главное.

Умирать от рака — это одно. Умирать в боли или в голодании — это совсем другое. Только не под моим присмотром.

Он открыл рот и закрыл его обратно, прищурившись и негодуя из-за того, что я только что заставила его почувствовать себя чёрствым засранцем.

Он и был чёрствым засранцем, и мне плевать, что он чувствовал, лишь бы он меня нанял. Сегодня мой единственный выходной; я брала его раз в три недели и должна была проводить его дома, с мамой, лелея то немногое время вместе, что у нас имелось, пытаться втиснуть целую жизнь в эти часы. Но сегодня я потеряла ещё одну работу и не осмеливалась идти домой, пока не буду знать, что на завтрашнее утро запланировано что-то, что гарантировало нам выплату; особенно учитывая тот факт, что два дня назад я уронила свой телефон во фритюрницу, и пришлось раскошелиться на новый. Даже дешёвый простенький телефон, который я купила, вообще не вписывался в мой бюджет. Я до сих пор сердилась на себя за это, но тогда была моя третья смена за день, я сделалась неуклюжей от усталости, и я не могла ходить без телефона, потому что маме могла понадобиться моя помощь.

— Мне жаль, но вакансия недоступна.

«Недоступна для вас», — не сказал он, но мы оба это услышали. Я готова была опуститься до мольбы. Я готова была опуститься до чего угодно, когда дело касалось моей матери.

— Мистер Шуманн, пожалуйста, просто дайте мне ша… ааааааа! — я согнулась пополам на стуле, схватившись за голову.

— Избавьте меня от истерик, — натянуто сказал мистер Шуманн. — Я не поддамся на манипуляции и не найму вас, зная, что не могу на вас рассчитывать. Мне нужно укладываться в бюджеты, получать ожидаемую прибыль. Франшизы сами собой не управляют. Я быстро иду к тому, чтобы владеть своими собственными заведениями.

Когда я так и осталась в согнутом положении, молча подёргиваясь и содрогаясь, он прорычал:

— Вы что делаете? — затем, заговорив с совсем лёгким и чрезвычайно запоздалым (по моему мнению) беспокойством, он спросил: — Вам нужен доктор? Ответьте мне!

Я была практически уверена, что нужен. Но отвечать ему было невозможно. Я чувствовала себя так, будто моя голова готова взорваться, на моей груди стоит слон, а кожа по всему моему телу вот-вот вспыхнет, тогда как где-то в глубине живота нечто огромное и обжигающе горячее начало мотать головой из стороны в сторону — великий огненный дракон, пробуждающийся ото сна и обнаруживший себя в клетке. Боль была режущей, жгучей, взрывалась в каждой части моего тела, и я понятия не имела, почему.

Я отчаянно пыталась сделать вдох, но лёгкие ощущались тесными и горячими, пылали так, будто покрылись волдырями и отказывались раздуваться. Однако я почувствовала внезапный прилив едкого запаха дыма и горького вкуса пепла на языке. У меня промелькнула мысль, что у меня может случиться сердечный приступ или разрыв аневризмы в мозгу, что казалось чрезвычайно невероятным и категорически неприемлемым, учитывая то, какой я была молодой и здоровой.

Запаниковав в агонии, я вскочила со стула, пошатываясь, описала неровный круг, затем рухнула на пол, где лежала и извивалась, хлопая по себе руками, будто в попытках потушить пламя, и в ужасе думая: «Этого не может быть. Мама нуждается во мне. Она без меня умрёт!»

Я полностью понимала, что и со мной она умрёт.

Но я была её Хароном, перевозившим её через реку Стикс со всей нежностью и любовью в моей душе, и видит Бог, я безопасно и бережно провожу её через тот тёмный раздел.

Это стало моей последней мыслью перед тем, как я потеряла сознание.

***

Когда я пришла в чувство, мистер Шуманн хмуро нависал надо мной.

— Боб, что вообще здесь происходит? — воскликнула женщина где-то за пределами моего поля зрения, ибо я распростёрлась на полу, наполовину оказавшись под столом, смотрела на обратную сторону столешницы и с лёгким отвращением созерцала жвачку, прилепленную там в нескольких местах. Либо я продолжала трепыхаться после потери сознания, либо он пытался оттащить меня с дороги. Я бы поверила в любой из этих вариантов.

— Я её не трогал, — сказал он обороняющимся тоном, взглянув на ту, что стояла у двери. — Я не знаю, что произошло. У неё случился какой-то приступ, и она упала. Приземлилась вот так. Именно вот так, — подчеркнул он.

Я провела поспешную мысленную проверку: моя голова ощущалась нормально, сердце билось размеренно, как метроном, тело больше не напоминало маршмеллоу, жарящееся на костре, лёгкие снова работали, но тот огненный дракон до сих пор бушевал в моём животе, взбивая хвостом кислоту и тошноту в пенное месиво. Застонав, я слегка выползла из-под стола, приняла сидячее положение и царапающими движениями убрала волосы с лица.

Мистер Шуманн, которому мой «эпизод» доставил такое же явное неудобство, как и лишняя бумажная работа, натянуто произнёс:

— Теперь вы можете подняться?

Иными словами, могу ли я убраться из его офиса к чертям собачьим, пока я не создала ему ещё больше проблем? Хотя я не представляла, как я могла создать какие-либо проблемы для… ой!

Одёрнув юбку и пригладив её, я поспешно взглянула в сторону двери, чтобы определить, кто ещё видел моё нижнее бельё.

Другая официантка лет пятидесяти, с добрыми обеспокоенными глазами.

— Ты в порядке, милая?

Я кивнула.

— Думаю, да.

— Я Мэй. Давай, я помогу тебе встать, — сказала она, проходя в кабинет и протягивая руку.

Приняв её с благодарностью, я поднялась и быстро свела колени, чтобы придать себе стабильности. Я чувствовала себя не лучшим образом.

— Могу я позвонить кому-нибудь для тебя? — спросила Мэй.

Я осторожно покачала головой, надеясь, что это не спровоцирует вновь ту адскую головную боль. Кому она позвонила бы? У меня нет другой родни, кроме мамы, и нет времени на общение. Эсте была единственной подругой, которой мне удалось сохранить за годы беспрестанных переездов.

— Я в порядке. Должно быть, мало сегодня поела. Сахар в крови упал.

— Купить тебе обед? — мягко предложила Мэй.

Я мысленно вздрогнула, надеясь, что не выгляжу настолько нищей. Я не была нищей. У меня имелись скудные сбережения — достаточно для того, чтобы найти маме жильё, если мы окажемся на улице, а мне самой придётся жить в машине. Натянув бодрую улыбку на лицо, я сказала:

— Со мной всё хорошо, Мэй. Но спасибо. Я очень это ценю.

Решив, что присутствия официантки с явным старшим статусом (она называла его по имени) может оказаться достаточно, чтобы заставить его передумать из чувства вины, я повернулась к мистеру Шуманну и с рвением произнесла:

— Пожалуйста, мистер Шуманн, мне нужна работа. Просто дайте мне одну неделю, чтобы доказать вам, что…

— Если вы чувствуете себя достаточно хорошо, чтобы ходить, дверь там. Воспользуйтесь ей, — он резко оборвал меня, показывая на выход. Кажется, Мэй наградила его недовольным взглядом, потому что он ворчливо добавил: — Но если вам нехорошо… конечно, мы вызовем вам скорую, — его слова скатились в неразборчивое бормотание, настолько ненавистно ему было говорить их, но он едва ли мог допустить, чтобы женщина, которую видели в его кабинете без сознания с задранной юбкой, умерла на территории его заведения. Это же может потребовать бумажной работы.

Дракон в моём животе выбрал этот самый момент, чтобы выдохнуть сноп пламени, и прижав ладонь к животу, я приготовилась к возвращению сокрушительной мигрени и боли сгорания заживо, но она не пришла. Встретившись с ним взглядом, я с тихой свирепой спешкой произнесла:

— Я хороший человек и трудолюбивый сотрудник. Болезнь моей матери — не моя вина и не её вина тоже. Я просто пытаюсь заботиться о ней, пока не лишусь этой привилегии. Вы наймёте меня, и вы дадите мне шанс проявить себя!

— Найми её, Боб, — тихо сказала Мэй. — Мы разберёмся.

«О Боже, со мной точно что-то не так», — в ужасе подумала я, потому что на мгновение мне показалось, что я увидела пламя, тлеющее в его глазах. Потом это исчезло, но его взгляд казался странно остекленевшим, когда он безвыразительно сказал:

— Конечно, мисс Грей. Можете приступить с завтрашнего дня? Утренняя смена?

Мысли «Может, у меня опухоль мозга» и «Вау, Мэй имеет нешуточное влияние на босса» схлёстывались в моей голове. Если у меня правда опухоль, лучше бы она была медленно растущей, чёрт возьми.

— О да, — воскликнула я. — Большое вам спасибо. Я вас не подведу.

Мы оба знали, что подведу. Это лишь вопрос времени. Мэй тоже это знала, и всё же я подозревала, что она тоже когда-то отчаянно нуждалась в протянутой руке помощи. Я надеялась, что она её получила, и что однажды я смогу отплатить ей за доброту.

Взяв сумочку и ключи, я с тёплой улыбкой много раз поблагодарила пожилую женщину и поспешила уйти.

***

К тому моменту, когда я добралась до своей машины — древней Тойоты Королла со 188000 км пробега, изобилием вмятин и отсутствующим крылом — я была в порядке.

По большей части. Я до сих пор чувствовала себя нехарактерно, бешено эмоциональной. Даже при ПМС я становилась лишь слегка раздражительной. Мы, женщины Грей, были уравновешенными, прагматичными натурами; никаких экстравагантных чувств, никаких огненных дракониц в наших животах.

Когда я открыла дверцу и села в машину, раздался беззаботный смех, и я взглянула через ветровое стекло, увидев двух женщин на несколько лет моложе меня. Они выбирались из сверкающего БМВ, который они только что припарковали на осторожном расстоянии от моей колымаги, одетые в куртки женского студенческого сообщества университета Пердью в сочетании с нарядами, которые купили бы мне и маме продуктов на месяц, а также с сумочками, которые я бы мгновенно сдала в ломбард.

Я пялилась, пытаясь представить, какие у них жизни. Ни умирающей матери. Ни сокрушительных долгов. Получают образование, развлекаются с друзьями. Свободные. Лёгкие. Практически невесомые; яркие красочные пёрышки, дрейфующие на летнем ветерке, насыщенном изобилием возможностей и бесчисленными вариантами выбора.

Я не могла даже осмыслить мир, в котором они обитали, как не могла слушать счастливую, бездумную попсу, да и смысла в этом всё равно не было. Моя жизнь такая, какая она есть. Я повернула ключ три необходимых для заведения двигателя раза, и когда он с чиханием ожил, у меня зазвонил телефон.

— Это Зои Грей? — спросил мужчина, когда я ответила.

Что-то в тоне его голоса вызвало у меня мурашки на спине; я даже не рявкнула свою типичную фразу «Меня зовут Зо, как слово "но"», что я всегда делала, когда кто-то ошибался в моём имени.

— Да.

— Это Том Харрис из пожарной части Франкф…

— Я знаю, кто вы. Я в прошлом подавала ланч вам и вашей команде, — это было четыре работы назад. — Что случилось?

— Вам нужно приехать домой. Сейчас же.

***

Я нарушала все правила дорожного движения, известные человечеству, нагружала изнемогающий, еле работающий двигатель Тойоты, шмыгала и ныряла между машин с беспечной наглостью.

Том не сказал мне по телефону ничего, помимо того факта, что их вызвали к моему дому по поводу пожара.

На протяжении всей лихорадочной дороги в 67 км я заверяла себя, что это всего лишь небольшой кухонный пожар, который легко нейтрализовать. Поскольку я соврала о наличии страховки арендатора (ладно, ещё я подделала документы, но помните, умирающая мать), чтобы нам разрешили арендовать нынешнее жильё, мне придётся придумывать, как оплатить ремонт. Пока я обдумывала различные способы повысить доход и разобраться с арендодателем (который скоро узнает о пожаре, в нашем городе все со всеми болтали), что-то в глубине меня, в месте пугающе тёмном и неподвижном, знало, что я лишь выгадываю время, минуты и километры, чтобы продолжать притворяться, что мама жива, вынесена на руках пожарного или лежит под одеялами на каталке и ждёт меня. Жизнь продолжится, и не случится больше ничего, что ещё сильнее подорвёт мою хрупкую хватку на надежде или здравомыслии.

На знаке «Стоп» в двух кварталах от нашего дома я едва не сорвалась. Ударила по тормозам и сидела, давясь сдерживаемыми рыданиями, свирепо моргая, пытаясь взять себя в руки, пока другие машины скапливались позади меня и начинали сердито сигналить.

Наконец, я вновь поехала вперёд, но обнаружила, что мою улицу забаррикадировали; её преградили три пожарные машины, и дюжина пожарников стояла усталым, перепачканным сажей полукругом и смотрела через улицу на обугленные останки моего дома. Глазеющие соседи толпились на газонах и качали головами. «Бедняжка Зо Грей, — сказали бы они. — Она никогда не могла похвастаться многим, а теперь у неё нет ничего, вообще ничего». И они почувствовали бы, что их жизнь лучше, ведь так и есть.

Мне потребовалось несколько неуклюжих попыток, чтобы отстегнуть ремень и открыть дверцу машины, настолько сильно дрожали мои руки, но я наконец-то справилась и нетвёрдыми шагами пошла по улице, в шоке и ужасе уставившись на дымящиеся руины нашего дома. «Полная гибель имущества», как выразилась бы страховая компания. При условии, что у арендодателя действительно имелась страховка, и он ещё не планировал подавать на меня в суд. Что ж, может вставать в очередь.

Капитан пожарной команды поспешил ко мне.

— Зои, милая, мне так жаль, — тихо сказал он.

Усилием воли оторвав взгляд от дымящейся кучи, я посмотрела ему в глаза.

— Но вы не нашли… — я сглотнула несколько раз и только потом сумела выдавить: — Тело?

Том открыл рот и закрыл обратно, глянув через плечо на всё ещё потрескивавшие, шипевшие останки, а потом взглянул на меня, надеясь, что я не заставлю его говорить это вслух.

Сжав руки в кулаки вдоль боков, впиваясь ногтями в ладони, я сказала с напором:

— Вы нашли тело?

Он шумно выдохнул.

— Горело слишком жарко. Слишком быстро. Шансов не было. Мы сделали всё возможное. Крыша и три стены уже рухнули к тому моменту, когда мы приехали. Четвёртая обрушилась, пока мы готовили шланги. Нет, мы не нашли тело. Пока что. Но Зои, — мягко добавил он. — Мы его найдём.

— Зо, — тупо поправила я его. — Как слово «но».

Я знала, что они его найдут. Маме сложно было передвигаться без посторонней помощи: рак распространился на её кости. Она больше не готовила еду, никогда не покидала дом. Она не собиралась давать мне больше поводов для беспокойства, чем уже есть.

Этим утром я поцеловала её в щёку, пообещала пасту альфредо на ужин (всегда калорийная еда, рак — это вечно голодная сучка) и мороженое с последней банкой клубничного джема, который мы сварили прошлым летом. Сказала ей позвонить мне, если я понадоблюсь ей по какой-то причине, даже незначительной. Я извинилась за то, что приходится идти на собеседование в один из наших редких дней вместе, а она извинилась за то, что болеет так сильно, что мне приходится так поступать. Этим утром в нашем доме было столько любви. И так было всегда.

Я смотрела мимо Тома на прах моей жизни, кучки расщепившихся и почерневших стропил и балок, на влажный пепел, разлетавшийся по свинцовому мартовскому небу, и пыталась осмыслить, что моя мать больше не умирала от рака.

Джоанна Грей мертва.

У меня нет дома, куда можно вернуться, нет кровати для сна, нет представлений, что делать дальше. У меня не было ничего, кроме одежды на моём теле да сумочки на плече. На мгновение я зациклилась на пустом факте, что у меня нет зубной щётки, тампонов, ватных палочек, мыла или шампуня (Боже, эти вещи были такими дорогими), затем переключилась на подсчёт бесчисленного множества вещей, которые теперь отсутствовали в моём мире и реально имели значение.

Все следы нашей совместной жизни исчезли. Наши фотоальбомы, наш древний ноутбук, мои личные дневники, дешёвые сувениры и магнитики, которые мы коллекционировали при переезде из штата в штат, открытки на дни рождения, блокноты с дурацкими записками и рисунками, которые мы на протяжении многих лет писали друг другу, уходя на разные смены, пока она не стала слишком больной, чтобы работать. О Господи, мой старый телефон! Мама привила мне своё глубинное недоверие к облачным сервисам для хранения. Каждая её фотография, каждое голосовое и текстовое сообщение, что она мне оставила, исчезли, разрушившись в тот момент, когда я уронила единственный в своей жизни смартфон в ёмкость с кипящим маслом.

Мою мать как будто наконец-то целиком и полностью стёрли из жизни, из которой мы так усердно пытались себя стереть, раз за разом, пока бежали из города в город, стараясь не оставлять за собой ни единого следа. Вынести такое было невозможно. У меня не осталось даже ни клочка её одежды. Ничего, во что можно было бы уткнуться носом, вдохнуть запах женщины, которая подарила мне жизнь — изысканный парфюм безопасности, любви, родства, дома. Ничего, чтобы вспоминать её или прижимать к сердцу, рыдая.

Всё… прах.

— Твоя мама умерла от отравления дымом задолго до того, как пламя добралось до неё, — мягко сказал Том.

Снова сжав руки в кулаки, я слабо и горько улыбнулась в ответ на доброту его лжи. Том Харрис был хорошим человеком.

Но я-то знала.

То, что я почувствовала в кабинете мистера Шуманна — это смерть, которую перенесла моя мать. Ощущение, что моё тело вот-вот вспыхнет, теснота и жар в лёгких, которые горели, будто покрытые волдырями, и отказывались раздуваться, едкий запах дыма и горький вкус пепла на языке. Каким бы необъяснимым это ни было, я испытала смерть своей матери, будто любовь наша была столь глубокой, столь сильной, что я эмпатически, в меньшей степени разделила последние ужасные моменты её жизни. Я не могла найти другого объяснения тому, что я перенесла в тот самый момент, когда пожар пожирал наш дом.

Моя мама умерла не лёгкой смертью.

Как и ведьмы в стародавние времена, Джоанна Грей сгорела заживо.

— Мама, — прошептала я и начала плакать.

Глава 2 Алисдейр

Раньше я носил своё прошлое, терновый венец, мантию раскаяния.

Я убивал тех, кто не заслуживал смерти, жаждая того, что они имели, и забирая то, что никогда не должно было стать моим, грабя и не оглядываясь назад. Бездушный, я молотом пробивал себе путь сквозь века, растирая в пыль всё, что не покорилось моей воле.

Теперь, не имея ничего, кроме времени, чтобы поразмыслить над теми столетиями, я вижу себя тем, кто я и что я есть, и знаю, что заслужил свою судьбу. Впрочем, ещё не от рук моего врага, ибо враг мой не лучше меня. По правде говоря, мой враг заслуживает куда большего наказания.

И всё же раньше мы друг друга стоили.

Мне кажется, если бы люди оказались в одиночном заключении, как я, и были вынуждены провести наедине с собой достаточно много времени, они бы либо погрузились в отчаяние и положили конец своему жалкому существованию, либо прозрели, чёрт возьми, и эволюционировали.

С отчаянием я встретился не по своей воле; меня, пинающегося и брыкающегося, втащили в эту тёмную, пожирающую воронку, пока не настало время, когда я жаждал лишь одного — прекратить своё существование. Освобождение, в котором мне навсегда отказано.

Я поносил отчаяние, презирал его, воспринимая его как и любую эмоцию: как слабость. Я боролся с ним, размахивая своим могучим молотом, чтобы уничтожить его.

Чем сильнее я сражался, тем ожесточённее становилось отчаяние.

Наконец, измучившись битвой, устав закрывать глаза, чтобы не видеть обломки своей жизни, я бросил молот и открыл их. Широко.

Бездна отчаяния уставилась на меня, а я уставился в ответ, не дрогнув. А потом, фыркнув от смеха, я прыгнул в эту бездонную глотку безумия.

К моему удивлению, я обнаружил, что у бездны есть дно, и в глубине этого беспощадного ущелья я нашёл тихое место.

Там я пришёл к пониманию, что не нужно сражаться с отчаянием.

Сквозь него нужно идти особым образом. Шагать наискось, словно проходя по поверхности зыбучих песков, и если продолжать шагать наискось, это превратится в своего рода инстинктивный танец, что старше самого времени. Танец, что пронесёт тебя над мгновением, сквозь тёмную ночь твоей души к рассвету.

Ибо по мере того, как дух твой движется этими медленными, проверенными шагами, известными с рождения, шагами, впечатанными в самую суть твоего существа, ты начинаешь вспоминать лучшее о том, кто ты, кем мог бы быть при иных обстоятельствах, и кем всё ещё можешь стать, потому что это возможно (с каждым хрупким свежим рассветом, когда ты делаешь вдох) — выбрать снова.

Невозможно, однако, выковать новый путь, неся на себе груз из самонаказания, сожаления о деяниях, которые нельзя отменить. Ты должен оставить прошлое, никогда не забытое, вечно являющееся частью твоей натуры, но лишь как кокон, предшествовавший появлению бабочки.

Некоторые считают, что неподвижность и танец противоположны.

Они — две стороны одной монеты, и монета эта — валюта жизни.

Ты должен научиться быть неподвижным. Ты должен помнить танец.

Затем, чтобы сделать нечто большее, чем просто существовать — чтобы по-настоящему жить — ты должен научиться делать и то, и другое одновременно.

Молодая ведьма, что подходит к Уотч-хилл, в совершенстве овладела неподвижностью.

Но не научилась танцевать. Она даже не слышит музыку в своей крови.

Мой враг поджидает её.

Гада забавляет, что неоперившаяся Кайлех ни разу меня не увидит, хотя она и будет смотреть на меня.

Я — тот, кто однажды был воином, которого боялись больше всех на любом поле битвы, в любом столетии — бессилен помочь ей, и скоро она узнает жизнь такой, какой знаю её я.

Ад, которому нет конца.

Глава 3

10 апреля, воскресенье

Когда мой рейс приземлился в Новом Орлеане, я представляла собой комок тёмных, спутанных эмоций. Со дня пожара они бесконтрольно бушевали. Прагматичная, уравновешенная Зо исчезла без следа. Из пепла огненной могилы моей матери восстало нечто дикое.

Ужасные, совершенно необъяснимые ощущения, которые я испытала, каким-то образом разделив смерть моей матери, больше не возвращались ко мне, но сварливая драконица, зародившаяся в моём нутре в тот момент, не уходила и не успокаивалась. Вместо этого она с каждым минувшим днём становилась вспыльчивее и переменчивее. Я списывала это капризное инферно на скорбь, как в последнее время делала со всем.

Вечернее небо имело оттенки индиго и лиловой орхидеи, а город, посеребрённый недавним дождём, состоял из лавандовой зернистости, бугенвиллей, неоновых вывесок и нежно разлагающейся архитектуры. Пока мы ехали по узким мощёным улочкам до отеля Монтелеон, в котором мне предстояло провести ночь перед отъездом в Дивинити, штат Луизиана завтра днём, я слушала, как таксист перечисляет все места в городе, которых я должна избегать. Новый Орлеан был волшебным местом, с бесчисленными удовольствиями, которыми можно насладиться, но таксист предупреждал, что одинокой путешественнице надо избегать определённых уголков города. Я мысленно запомнила эти уголки, хотя едва ли планировала покидать отель.

Если сегодняшний вечер пройдёт так же, как предыдущие, я буду лежать в постели, плакать, пытаться решить, что делать дальше, притворяясь, что у меня есть выбор, вообще какой-то выбор, кроме как набрать три работы и работать до измождения практически всю оставшуюся жизнь, чтобы оплатить счета за лечение мамы. Врачи уже начали отказывать в лечении, пока я не согласилась заложить своё будущее и оформить счета на своё имя. Ну, теперь хотя бы меня не будут постоянно увольнять. Это депрессивно положительный аспект ситуации.

Монтелеон взмывал ввысь от грязной улицы — элегантный отель цвета слоновой кости в стиле бозар, украшенный замысловатой лепниной, обслуживаемый безупречными швейцарами, которые сопроводили меня внутрь. Зарегистрировавшись за стойкой администрации и заглянув во вращающийся бар и комнату отдыха «Карусель» (очень круто) и ресторан «Криолло» (мне совсем не по карману), я с удивлением обнаружила, что Джеймс Бальфур зарезервировал для меня весьма роскошные апартаменты. Адвокат не поскупился на мою поездку из Франкфорта, штат Индиана, до Нового Орлеана, дополнив билет в бизнес-класс покоями Юдоры Уэлти. Я в ошеломлённом молчании бродила из просторной спальни в мраморную ванную комнату с глубокой и широкой ванной, затем в уютную гостиную, откуда открывался вид на реку Миссисипи, время от времени останавливалась, чтобы провести блуждающей рукой по холодным кристаллам лампы, по плюшевому вельвету кресла.

Мы с мамой никогда не могли похвастаться многим, а теперь я стояла в номере элегантного отеля в стиле Старого Света, отделанного антиквариатом и люстрами, а далее мне предстояла поездка в маленький городок в нескольких часах от Нового Орлеана, где (по словам мистера Бальфура) недавно умерла моя далекая родственница, оставившая мне наследство, которое адвокат не желал обсуждать по телефону.

Я испытывала беспокойство, пока мистер Бальфур не пояснил, что это моя родственница по материнской линии. Мама никогда не говорила о семье. Я ничего не знала о моих бабушках и дедушках с обеих сторон, и один из немногих фактов, которые я знала (точнее, подозревала с высокой степенью вероятности, и по тому, что мама говорила о моём отце, и по тому, чего она не говорила) — что он был причиной, по которой мы первые пятнадцать лет моей жизни находились в бегах, постоянно переезжали из одного маленького городка в другой, в соседний штат, затем на три штата вверх, потом на штат ниже в новый город, всегда оставаясь на северо-востоке страны, обычно в средне-западных фермерских регионах или у изножья гор Западной Вирджинии.

Одно лишь упоминание моего отца вызывало в глазах моей матери тьму, которая оставалась там на несколько дней. Затем что-то произошло (я полагаю, он умер, и она узнала об этом), и мы начали дольше задерживаться на одном месте. 11 и 12 классы я закончила в одной и той же школе в Браунсбурге, штат Индиана, где когда-то проучилась часть четвёртого класса, а также весь седьмой.

Когда мистер Бальфур настоял, чтобы я приехала на встречу с ним, и я убедилась в существовании его фирмы и города (хотя и про то, и про другое в интернете было мало информации), я решила, что мне нечего терять, зато я могу что-либо получить. Вполне возможно, что дальняя родственница со стороны мамы оставила мне что-то.

Отчаянно нуждаясь в отвлечении от скорби, а также не желая проводить ещё одну ночь в тесной, лишённой мебели студии, которую я сняла после пожара и где ворочалась на надувном матрасе на полу, я решила, что вполне возможно, пусть и не очень вероятно, что поездка может принести мне небольшую финансовую прибыль. Это мне определённо не помешает. Когда останки Джоанны Грей были найдены, пусть они и были в разы меньше полноценного тела, похоронное бюро всё равно содрало с меня полную цену за кремацию, тем самым почти обнулив мои сбережения.

Я бросила на кровать сумку со своими вещами, повесила в шкаф немногочисленную одежду, поставила туалетные принадлежности в ванной и бережно водрузила на комод урну с маминым прахом. Это всё, что осталось у меня от неё, и я не желала оставлять это в безликой пустой студии, не могла погасить иррациональный страх, что кто-то отнимет у меня и это тоже. Присев на край ванной, я закрыла лицо ладонями, изнывая от желания впервые за многие недели забраться в настоящую кровать, где я буду тихо плакать, пока измождение не уступит место беспокойному сну.

Ещё мучительнее испытываемого мною горя были постыдные волны облегчения, которые периодически накатывали на меня, ибо пожар, унёсший жизнь моей матери, также положил конец моим беспрестанным, гложущим страхам о том, какую часть её тела рак может атаковать в следующий раз, как сильно она будет страдать, насколько болезненнее станет её жизнь и моя тоже. Продвинется ли рак в её мозг, как и заверяли нас доктора. Она так ужасно боялась этого, как и я сама. Дела у нас обстояли плохо и непременно должны были ухудшиться до того, как всё закончилось бы.

Но не ухудшились.

Всё просто оборвалось посреди пути, резко и без ожидания, как закладка, оставленная в середине книги на прикроватной тумбочке, которую мы всерьёз планировали дочитать. Я была так сосредоточена на смерти, которая точно приближалась к маме, что ни разу и не думала, что какая-то другая смерть может отнять её у меня намного раньше. Это несправедливо. Хрень полная. Временами это вызывало во мне такую злость, что казалось, будто моя голова может взорваться. Меня обдурили; её украли у меня до назначенного времени. Я понимала параметры нашей жизни: у мамы рак, и жить ей оставалось как минимум ещё один год. У нас имелись планы на это время. Мы не получили того затяжного прощания, которое ожидали. Она обещала рассказать мне больше о моём отце, сказала, что до её смерти мне нужно кое-что узнать о Греях.

«Благословение», — думала я в итоге в осоловелых, притуплённых часах рассвета, когда уже выплакалась досуха. Я знала об ужасах, которые будущее уготовило для неё, для нас обеих, если бы она продолжила жить.

И всё же есть благословения, которые свежевали до самой кости.

«Ты обязана пообещать мне, — начала настаивать мама в последние месяцы, — что ты не будешь оплакивать меня, когда я умру. Ты уже заплатила слишком высокую цену. Живи, моя дорогая Зо. Живи. Хоть раз в жизни побудь безответственной. Оформи банкротство и хватайся за любую возможность, которая тебе подвернётся. Найди мужа, роди детей. Ты будешь такой изумительной матерью!»

Мама отчаянно хотела до смерти подержать на руках внука или внучку, ярко представляла это себе. Она ясно дала понять, что ничуть не возражает, если я рожу ребёнка без мужа на горизонте. Мы жили бы одни, три поколения женщин Грей. До того, как она так сильно заболела, я часто думала, что однажды так и сделаю. Я любила нашу жизнь. Куда бы мы ни приехали, в каком бы городе ни основались, мы всегда находили клочок земли, разбивали сад, подыскивали какую-то работу. Я любила нашу с ней связь, её оптимистичный взгляд на мир, какими бы тяжёлыми ни были обстоятельства, и мне не терпелось стать матерью. Я представляла, что радость от появления моего ребёнка на свет может затмить все другие радости, и я бы что угодно сделала ради своей дочери или сына, заплатила бы любую цену, чтобы видеть, как она или он вырастают сильными и процветают, любя и будучи любимыми. И тяга разделить этот опыт с моей матерью ощущалась практически неудержимой в моей крови.

Но Джоанна Грей, тихая и благодарная за множество даров в жизни, преследуемая и гонимая, но всё же оживлённая и добрая, хрупкая телом, но грозная по воле, никогда не возьмёт на руки внука или внучку. Я не смогла исполнить это желание и бесчисленное множество других. Я не смогла спасти её. Я не смогла выполнить долг преданности и быть возле неё, держать её за руку, заверять в том, как глубоко она любима, и что она лучшая из матерей, чтобы последние слова, которые она услышит на этой земле, согрели её сердце и успокоили её душу. Я не смогла нежно отпустить её в вечный сон.

Я тряхнула головой, отгородилась от этих мыслей. Я знала, что они слишком скоро вернутся вместе с терновым скоплением других, с которыми я не могла справиться, так что я оттолкнулась от края ванны и посмотрела на своё отражение в зеркале. На меня смотрели блестящие янтарные глаза, и я знала их резкость, дикость, голод. Так близко к нужде, как я когда-либо подбиралась. Я в юном возрасте научилась ни в чём не нуждаться; так легче, когда твоя жизнь вечно оставалась позади, в свете задних фар поспешно упакованной машины.

Я приняла импульсивное решение побаловать себя ужином в Криолло — ещё одно доказательство моих нестабильных эмоций. Я должна была экономить каждый цент, что у меня имелся, но слово «должна» уже не имело того же веса, что и прежде. Гораздо легче идти на риск, когда ты единственная, кто может пострадать от этого, и кто несколько недель будет жить на консервированном тунце и крекерах, чтобы оправиться от неоправданных трат.

Я приняла душ, сделала укладку и макияж, затем надела одно из двух новых платьев, купленных на распродаже. У меня имелось две пары джинсов, пять кофточек, семь пар трусиков и два лифчика, белый и чёрный. Я могла путешествовать, неся все свои пожитки в руках. Странное ощущение. Ни семьи, ни дома, вещей по минимуму. Я просто не могла осмыслить мир, в котором нет моей матери. Я чувствовала себя невидимой. Я жаждала быть увиденной. Испытать прикосновения. Чтобы меня заставили почувствовать себя живой на контрасте с тем, какой мёртвой я ощущала себя внутри.

На шею я надела янтарную подвеску, которую носила в день пожара, добавила такие же серёжки, надела сандалии, схватила сумочку и пошла вниз, в ресторан отеля, где я буду есть крабовые котлетки и раков, может, попробую легендарный хлебный пудинг Криолло, выпью и найду в меню что-то роскошно шоколадное.

Я не смогла пообещать маме, что буду безответственной. Я так долго заботилась о нас обеих, что уже не умела быть иной. Я также не могла уговорить себя по-лисьему отделаться от долгов и оформить банкротство, ну, потому что я не лиса. Пока что. Возможно, после нескольких лет тягот я отращу лисьи усики (а также нахальство) и ускользну от этого любым возможным способом.

Не горевать по ней? Невозможно.

Но я могла выполнить самую важную часть того, о чём она меня просила. То, что, как я чувствовала сердцем, было самым важным для неё, если она где-то задержалась и невидимо наблюдала за мной.

«Живи, моя дорогая Зо. Живи».

***

Позднее я вспомню, что когда вошла в Криолло тем вечером, я почувствовала себя странно, словно приехала на бал дебютанток и по какой-то необъяснимой причине была бриллиантом этого сезона. Я также узнаю, чем это было вызвано.

Пока хостес провожала меня к столику, за мной наблюдали взгляды, и я испытывала удовлетворение от того, что многие из наблюдавших за мной мужчин относились к тому типу, который я считала привлекательным.

У меня никогда не было времени ходить на свидания. Потеря моей девственности была кошмарным, неловким опытом, о котором я предпочитала не думать, но это не отбило мне желание пробовать вновь. Скорее, это отточило мой процесс отбора. Больше никаких мальчиков. Мне даже тогда нравились мужчины. У меня больше ни разу не было плохого секса. В тот момент я решила, что в будущем буду сводить секс исключительно к себе и к тому, что хочу я.

У меня не было времени на отношения, но бывали вечера, когда я нуждалась в чём-то для себя, в чём-то, что было лишь моим и сводилось ко мне, и я жаждала этого так сильно, что чуть ли не безумела от этого.

Секс оказался отменным спускным краником для системы, которая вот-вот рванёт.

Я нечасто нуждалась в нём. Иногда проходило шесть, семь, даже восемь месяцев, после чего давление опять нарастало, и я жаждала временно почувствовать себя увиденной, приласканной, лелеемой, даже если всё сводилось к моему телу и являлось лишь иллюзией. В такие вечера я рыскала, напряжённая и нестабильная, искала подходящего мужчину, который заставлял бы похоть гореть в моих венах, готов был обменяться лишь именами, без разговоров о личном, без обязательств и совершенно точно без планов на завтра.

Найти их было непросто. У меня есть предпочитаемый тип; мне нравятся хладнокровные, сильные, притягательные мужчины, и мне нравится, когда в них есть что-то резкое, намёк на дикость. Скрытые глубины, слои, неописуемое ощущение… большего. Мне также нравятся высокие, тёмные и мускулистые. В те редкие разы, что я позволяю себе роскошь, я мечу высоко.

Иногда мне требовалось несколько дней, чтобы найти ускользающий фрукт, которого я жаждала, но сегодня я поразилась, окинув взглядом ресторан; я как будто забрела на ягодный луг. Или так, или мужчины в южных штатах просто сами по себе были более тёмными, горячими и отвечающими моим вкусам.

Извечно стараясь не тратить время впустую, я отработала призыв сирены, который меня никогда не подводил. Сделав выбор, я одаривала мужчину тем, что про себя называла Взглядом, и мы оказывались в его постели, или у стены, или в кабинке уборной — где угодно, лишь бы не дома с моей матерью.

Я не думаю, что ограничиваюсь этим, но мужчинам, похоже, нравится моя грива длинных медно-каштановых волос и необычные золотистые глаза. У меня чистая здоровая кожа, и я всегда была по большей части довольна своим телосложением. Моё тело сильное от упорной работы, подтянутое и пропорциональное для моего роста в 173 см. Однако я не думаю, что мой успех во многом связан с внешностью. Мужчины вроде как… ну, простые. Мы, женщины, знаем, что если хотим получить секс, мы его по большей части получим. У мужчин нет таких гарантий, и многие из них, похоже, поняли, что слишком агрессивные приставания к женщине в наши дни могут создать им немало проблем. Так что я избавляю их от риска, делая первый шаг. Мне нравится это делать. Это позволяет мне почувствовать себя сильной женщиной, которая принимает свои решения и контролирует ситуацию.

Вызвать такой взгляд в моих глазах, на самом деле, очень просто; возможно, потому что когда я дохожу до такого состояния, я сама вот-вот взорвусь. Я удивлена, что не все люди так делают. Особенно женщины. Как-то раз я пыталась объяснить это коллеге, а та озадаченно уставилась на меня; сказала, что никто не может прочесть взгляд, а глаза не умеют говорить.

Нет, умеют. И слишком часто говорят слишком много. Я редко смотрю человеку в глаза, предпочитая сосредотачиваться на носу, размывать зрачки и радужки. В тех редких случаях, когда я всё же встречаюсь взглядом с кем-то, по мне обычно ударяет запутанное месиво эмоций, иногда образов, и они редко бывают приятными.

Если бы мужчина когда-либо бросил на меня такой откровенный, полный секса, я-хочу-пожирать-тебя взгляд, я была бы потеряна. Никто ещё этого не делал. И всё же я надеюсь.

Сидя с закуской из креветок, голубого краба и авокадо, я изучала помещение, дрейфовала взглядом от столиков к диванчикам, всматривалась в маленькие, более уединённые обеденные залы по бокам, но нигде не задерживалась надолго. Драконица в моём животе ради разнообразия казалась… кроткой, даже удовлетворённой, словно рокоча тихое одобрение моих планов. Наверное, она просто благодарна, что я наконец-то делаю что-то помимо плача. Если так, то в этом мы с ней согласны.

Наверху меня ждал роскошный номер, кровать кинг-сайз, джакузи, которая способна вместить двоих, а также огромная душевая кабина. Я не собиралась тратить это впустую. Мама сама побуждала меня пользоваться шансами, и Криолло определённо кишел ими. Мне сложно было определиться с выбором, а ведь раньше у меня такой проблемы никогда не возникало. Если Франкфорт был голодом, то Новый Орлеан — это пир.

Тут был мужчина постарше, лет сорока (для меня важен не возраст, а то, что они источают), густые тёмные волосы, тронутые сединой на висках, одет в элегантный костюм, и всё же я видела, что тело под ним сильное и суровое. Дихотомия интриговала меня, заставляла думать, что вся цивилизованность может отпасть вместе со сброшенным костюмом, и в постели он будет настоящим животным. К тому же, я могла рассчитывать на то, что он окажется опытным.

Ещё был мужчина, сидевший возле бара, чуть моложе тридцати, одетый в рубашку шамбре, джинсы и неброский шарф — я решила, что у него средиземноморские корни. У него было поджарое, спортивное телосложение, и я знала, что с ним будет практически идеальный секс без обязательств, но не факт, что это будет лучший секс. И всё же официантки задерживались возле него, соперничали за право принести ему новую порцию напитка. Он тоже обладал своей аурой. Я удивилась, осознав, что так можно было сказать про большинство мужчин в ресторане. Я никогда не оказывалась в одной комнате с таким количеством осязаемой мужской энергии.

За столиком у двери был мужчина лет тридцати пяти, с короткими чёрными волосами, тенью щетины на широком подбородке и губами, которые я могла бы часами целовать, прежде чем расстегнуть безупречную белую рубашку и провести языком по его прекрасной тёмно-коричневой коже. Было в нём что-то бдительное и точёное, что интриговало меня. Его жесты были плавными и выверенными, он был добр к персоналу (всегда важная деталь для меня), и у меня сложилось впечатление, что это мужчина, который скрывает свои сильные стороны, не спешит раскрывать карты на публике, что вызывало во мне ненасытное любопытство узнать, каков он в приватной обстановке.

Затем был ещё мужчина, не похожий на тех, кого я выбирала в прошлом — вероятно, тридцать лет, блондин с голубыми как океан глазами, откинувшийся на спинку диванчика и вытянувший ноги в одной из этих боковых комнат с приглушённым освещением. Вопреки моему предпочтению тёмных мужчин, что-то в нём интриговало меня из-за того, с какой грацией и силой он двигался, а также из-за чего-то в его глазах. На нём были выцветшие джинсы, синяя футболка, ботинки. Когда я бросила на него очередной взгляд украдкой, он встал и потянулся через стол, принимая бутылку, передаваемую от одного места к другому в той приватной зоне. Его футболка задралась, позволяя мне мельком увидеть его точёный живот. Мой взгляд одобрительно задержался на подтянутых бёдрах, мускулистой заднице, широких плечах. Он запрокинул голову и рассмеялся, а перед тем как выпить, выкрикнул тост с сексуальным ирландским акцентом. Я не знала, что именно он сказал, но мне нравилось, как это прозвучало, и я решила, что возможно, пора попробовать что-то другое.

Когда официант вернулся, чтобы принять мой заказ на второе блюдо, я отказалась и попросила счёт. Потом закажу еду в номер. Мои аппетиты поменялись.

Я подождала, пока блондин сядет обратно, и позволила своему взгляду задержаться на нём. Как только он повернётся в мою сторону, мой подбородок опустится, и я взгляну из-под бровей с блеском вызова, обещанием дикой натуры. Я вложу в свои глаза всё, что чувствую, позволю этому набрать интенсивности и устремиться в его сторону. Голод, неудовлетворённая энергия, отчаянно нуждавшаяся в выходе, боль, горе, страсть, одиночество, рождённое не из слабости, а из аппетита сильной молодой женщины, ищущей равного ей в чувственности, интеллекте и компетентности. Я не пошлю это к нему, нежно петляя между гостями, деликатно и интригующе.

Я шарахну этим по нему.

Я с бесстрастной свирепостью скажу ему: «Я хочу тебя. Приди в мою постель. Никаких извинений, никакого эго, никаких игр. Лишь голод, похоть и пламя моей страсти, и я буду добра, пусть и необязательно нежна, и ты никогда не забудешь эту ночь».

Голова блондина начала поворачиваться в мою сторону, и напрягшись от аппетитного предвкушения, я слегка опустила подбородок.

Как раз когда его взгляд собирался столкнуться с моим, за столик рядом с ним внезапно скользнул другой мужчина, заслонивший мне блондина своим тёмным и мощным телом. Он сказал что-то мужчине, ударил его кулаком по плечу, словно в знак утешения, затем повернул голову и сцепился взглядами со мной.

Серьёзно говорю, сцепился.

Я была поймана, захвачена, околдована, заворожена, не в силах отвернуться. Я беспомощно смотрела в глаза тёмные как вороное крыло, в лицо скорее грозное, нежели привлекательное, и поняв, что он опутал меня, он прикусил кончик языка между зубами в улыбке, которая так и сочилась вызовом, и швырнул в меня через всю комнату слова острые, как ножи.

Он сказал: «Я хочу тебя. Приди в мою постель. Я знаю, какой дикой ты жаждешь быть. Я встречу тебя в тех необузданных землях, и я буду добр, но не нежен, ибо нежность не то, чего ты жаждешь. Ты хочешь почувствовать себя интенсивно, опасно живой, восстановить мечты, которые тебе пришлось отринуть, веру, которую ты потеряла, силу, которой тебя лишили непрекращающиеся, обыденные требования мира. Трахни меня, женщина. Я дам тебе это всё и больше, и ты никогда не забудешь эту ночь».

Дыхание вылетело из моих лёгких бессвязным звуком, и на мгновение я не могла сформировать ни единой мысли.

Затем, когда мой мозг прояснился, вспыхнула первая мысль. Как он смеет вмешиваться в мой момент сильной, агрессивной женщины, контролирующей собственную жизнь? Я оскорбилась так, словно…

О Боже, он вставал, прихватив бокал со своим напитком, и направлялся ко мне, и я понятия не имела, как пропустила его, пока сканировала ресторан. Присутствие, которое он источал, ошеломляло сильнее, чем четверо других мужчин вместе взятые.

Дюжины голов поворачивались, провожая его взглядом, пока он шёл ко мне, и у меня сложилось внезапное впечатление, что сегодня вечером в Криолло происходило что-то, чего я не понимала. Словно нити связности сшивали воедино каждый момент, минувший с тех пор, как я вошла в ресторан, со всеми людьми в том помещении, и все остальные, кроме меня, явно видели эту материю ночи.

Затем он оказался у моего столика, глядя на меня сверху вниз, и эта причудливая мысль сгорела как туман на солнце.

Ранее я говорила, что у меня есть предпочитаемый тип. Этот мужчина олицетворял данный тип. Этот мужчина был формой, в которой отливали данный тип, а сделав его, эту форму сломали, и любой другой мужчина, которого я выбирала в прошлом, был лишь тенью его. Такие резкие грани, которые я искала — у этого мужчины их было с лихвой. Да у его острых граней были острые грани. Была некая… будь я вычурной, я бы сказала, что это аура, которая окружала его, серебристая, соблазнительная и каким-то образом сотканная одновременно из сияния и отсутствия света, будто он носил свечение полной луны, накинутое на полночь словно плащ.

— Я Келлан.

— Стоп, — поспешно сказала я прежде, чем он успел продолжить. — Никаких фамилий.

— Я и не намеревался сообщать её тебе.

Я нахмурилась, одновременно удовлетворённая (он знал правила) и раздражённая (похоже, он сам их устанавливал). Я всегда думала, что если мужчина одарит меня взглядом, который я использовала сама, я буду упиваться этим, абсолютно утрачу рассудок.

Но я всей душой негодовала.

И вообще, выбрала бы я его, если бы увидела? Да. Смысл не в этом. Смысл в том, что он выбрал меня; это раздосадовало, и теперь я ни за что не займусь с ним сексом, вопреки тому, что блондин сейчас брал куртку, чтобы уйти, а средиземноморский мужчина уже удалился.

А ещё взгляд этого ублюдка был даже более отточенным, чем мой.

— Они всегда приходят, когда ты призываешь, не так ли? — ирландский акцент, как у блондина. Чертовски сексуальный. Когда он развернул стул и опустился на него, тот скрипнул под его весом. Может, около 188 см ростом, около 110 кг. Мне нравятся крупные мужчины; они создают впечатление, что я могу обрушить на них безумие в постели и не беспокоиться о том, что я им наврежу. У меня во рту пересохло.

— Я не просила тебя присоединиться ко мне, — ровно сказала я.

— Ты также не говорила мне уйти.

— Уйди.

Он мгновенно встал.

— Сядь, — зарычала я.

В его тёмном взгляде сверкнуло веселье. Стул снова скрипнул. Во рту у меня абсолютно пересохло.

— Ты предпочитаешь выбирать, — пробормотал он. — Это заставляет тебя чувствовать себя сильной.

Именно так. Я имела так мало контроля в жизни, что мне нужна была хоть эта единственная деталь. И я не осознавала это полностью до сего момента, когда мужчина сделал выбор за меня.

— Терять контроль, потому что мир отнимал его у тебя по бесконечно малым крупицам, без предупреждения и твоего согласия, в унизительной манере — это одно. Терять контроль, потому что ты сама приняла такое решение, потому что ты встретила того, с кем можешь отпустить себя, вырваться на свободу, не подчиняться правилам, не платить дань ни богу, ни демону — это совершенно другое.

— Полагаю, ты считаешь себя именно таким.

— Я наблюдал за тобой с того момента, как ты вошла, и точно знал, чего ты ищешь. Йен, блондин, на котором ты остановилась — хороший мужчина, без вопросов. Я хотел бы видеть его рядом в сражении, и я доверяю ему управление несколькими моими компаниями. Но он бы оставил тебя такой же неудовлетворённой, как и все остальные. Моя догадка — ты так предпочитаешь. Играешь безопасно. Никогда не выбираешь того, с кем можешь захотеть увидеться вновь. И каково тебе снова и снова давиться одной и той же пресной закуской? Готова к полноценному блюду?

Намекает, что он — это блюдо. И как деликатно он только что дал понять, что он богат, и Йен работает на него, а не наоборот.

— Ой, иди в пи*ду, — прорычала я.

Его улыбка обрисовывалась волчьей натурой и насмешливостью.

— В твоём номере или в моём?

— Ты думаешь, что знаешь меня. Ты не знаешь меня, — огрызнулась я.

— Ты сама себя не знаешь, — огрызнулся он в ответ.

Забавно. Мы думаем, что хотим мужчину, который нас видит. Который нас понимает. Но стоит выкатить такую редкость на стол, и мы начинаем откровенно обороняться, выстраиваем баррикады направо и налево. Он прав. Моя жизнь состояла исключительно из ответственности, оплаты счетов, слишком длинного списка дел, слишком малого количества часов в сутках, умирающей матери, ни секунды задуматься, чего я хотела или чем могу однажды стать, будь у меня возможность.

Я хотела, чтобы Джоанна Грей жила. Я стала тем, в чём она нуждалась.

Без неё я барахталась.

В некоторой странной манере всё ощущалось так, будто я родилась в день её смерти. Будто она стала частью прошлого, чтобы я стала частью будущего; чтобы я вообще поняла, что у меня может быть будущее. Это единственное объяснение, которое я могла дать бесчисленным нестабильным эмоциям, пробуждавшимся во мне. Должно быть, я погрузила себя в неглубокий транс, чтобы выживать. Онемение было в высшей степени функциональным. Лишившись желаний и потребностей, личность может отдавать полностью и без конца. И я не сожалела об этом. Я бы делала это снова и снова.

И всё же вот она, я, в двадцать четыре года и в состоянии чистого листа. Каждый день после пробуждения мой мозг включался, и единственное, что я должна была у себя спросить: Что я хочу делать? Конечно, я по уши в долгах, и вариантов у меня не так много, но внезапно я уже не должна была принимать в учёт ничто и никого. Я понятия не имела, как так жить. Я сделалась закоснелой как лёд, чтобы справиться с моей реальностью. А оттаивание было плавящим, беспорядочным процессом, который я начинала весьма презирать.

— Я Зо, — раздражённо сказала я.

Он рассмеялся.

— Могла ли ты ещё недовольнее сказать мне своё имя? — затем его улыбка померкла, а взгляд потемнел от вызова и откровенной хищности. — Скажи мне, Зо… что ты хочешь сделать? — произнёс он низким, хриплым голосом.

Я хотела встать, послать его к чёрту и уйти. И всё же я даже по нашему короткому обмену репликами знала — этот мужчина не из тех, кто станет дважды предлагать женщине что бы то ни было. И с того момента, как он опустился на стул напротив меня — нет, с того момента, как он вонзился в мою голову своим проклятым взглядом — я пылала похотью. Драконица в моём животе фыркала, топала и выписывала ненасытные круги. Мы были абсолютно согласны насчёт этого мужчины, и я была новой Зо, которая собиралась жить и не упускать возможности.

Я подалась вперёд и в конкретных деталях описала ему, что хотела сделать. Что я хотела, чтобы он сделал со мной.

Стискивая челюсти, сверкая глазами, он поднялся и предложил мне руку. Я задрожала, когда он переплёл свои пальцы с моими.

Присутствие недооценивали. Люди поднимали такую шумиху из-за IQ: коэффициента интеллекта. Меня эта цифра никогда не впечатляла. Я искала AQ: коэффициент осведомлённости, и у Келлана он зашкаливал. Он видел. Он знал. Он складывал детали воедино, видя закономерности в малейших нюансах. Позднее я узнаю, что его IQ тоже был астрономическим, настолько высоким, что временами у него возникали сложности с коммуникацией, и он аж беленился из-за этого. Позднее я узнаю о Келлане много вещей, в некоторые из них я откажусь верить, ибо в таком случае они меня ужаснут.

Из номера я вышла лишь намного позже обеда, едва способная ходить и едва успевшая вовремя к водителю.

Келлан трахался так, словно я была одновременно женщиной и волчицей, леди и шлюхой, колибри и ястребом.

Он видел меня. Хорошее и плохое, бескорыстное и эгоистичное. Женщину, которая без оглядки истекала кровью ради любимой матери, и тихую ярость, которую она испытывала практически ко всему миру. Одинокую сироту и драконицу, которая не нуждалась ни в ком и ни в чём, кроме шанса управлять своей судьбой и душой.

Он видел голод, и страх, и боль, и нерушимую клятву, которую я дала себе: что всё, чем я была в жизни на данный момент — это не всё, чем я когда-либо буду.

Он дал мне, откровенно говоря, лучший секс в моей жизни, исполнив своё обещание, что я никогда не забуду эту ночь, хотя у меня было немало хорошего секса. Это единственная сфера моей жизни, где я позволяла себе быть эгоистичной и совершенно безудержной. Брать как мне пожелается, давать как я решу, взрывно требовать и награждать, изливать сквозь ладонь, из самого центра моей сущности это пламя страсти, выпускать бесчисленные вещи, которые я не позволяла себе говорить и зачастую даже отказывалась признавать, что чувствую это. Злость, надежда, радость, страх, все оттенки эмоций — я пропитываю их тела этим. Я забываю себя. Ничто не существует, кроме этого момента, их тел, моего тела. Выпуск всей этой подавляемой нестабильности перезаряжает меня. Я встаю с пропитанных сексом простыней, чувствуя себя намного сильнее, чем когда ложилась на них.

Келлан был опасным.

Он трахался как я. Словно всё сводилось к нему. Он брал и давал в такой же манере, его прикосновения электризовали, приправленные тем же взрывным зарядом. Его похоть была такой же бездонной. Мы сожгли ту кровать, мы сшибали столы и стулья; я не совсем уверена, что мы не разбили стеклянную дверь душевой кабины. Он как будто безошибочно улавливал каждый нюанс того, что я выпускала, швырял это обратно в меня, подзуживал меня, подталкивал к большему. Временами это превращалось в откровенную битву за то, чтобы превзойти друг друга, сокрушить друг друга.

Он проникал внутрь меня сильными руками и опаляющими поцелуями, жжением его большого крепкого тела рядом с моим, чтобы обнажить те части меня, что я отказывалась видеть. Это было необузданно, это было свирепо, это было пугающе интимно. В итоге я жаждала заглянуть в него так же ясно, как он заглядывал в меня, в каждый ослепительный и каждый тенистый, населённый демонами уголок его души.

Я хотела большего. Больше его. Я никогда прежде не испытывала такого.

Я ушла с ощущением, будто каждое его касание каким-то образом, с досадной перманентностью клейма, глубоко выжглось на моей коже.

Я ушла… нет, я сбежала, пока он был в ванной, спешно схватила одежду и натягивала её на бегу к двери… не узнав его фамилию и не назвав ему свою.

Глава 4

— Сколько людей живёт в Дивинити? — спросила я своего водителя, Эвандера Грэхема, дородного седого мужчину шестидесяти с небольшим, пока смотрела в окно седана на мелькавший мимо ландшафт.

— Около двадцати пяти тысяч.

Темноволосая голова Келлана между моих бёдер. Вызов, полыхающий в его глазах, пока я сжимала его волосы в кулаках и выгибалась под ним, кончая.

Непрошеный образ заставил румянец прилить к моей коже, которая до сих пор хранила его запах, пряный и пьянящий. На душ не было времени. Мне нужно было как можно скорее помыться, чтобы смыть все воспоминания об этом мужчине. Прошлая ночь, а также внушительный кусок дня, были просто одноразовым сексом, который ничем не отличался от остальных, никогда не повторится, никогда больше не всплывёт в памяти: одно из множества моих нерушимых правил — никогда не спать с одним и тем же любовником дважды. Мне и не хотелось никогда. До сего момента.

Двадцать пять тысяч — это примерно на десять тысяч больше, чем Франкфорт, ближе по размеру к Браунсбургу, где я закончила старшие классы. Это комфортный размер для города, достаточно крупный, чтобы предлагать удобства, достаточно маленький, чтобы ощущаться уютным и простым в навигации.

— Все друг друга знают, не так ли?

— По сути, да. В Дивинити много истории. Город был основан под конец 1600-х, и мы состоим из дюжин семей, который отслеживают свои корни до тех ранних поселенцев. Люди гордятся нашим городом, усердно трудятся, чтобы поддерживать его в хорошем состоянии. Всё начиналось как планируемое поселение, оставалось небольшим до конца 1800-х. Много вычурных домов в стиле королевы Анны, некоторые в колониальном и довоенном стилях. Улицы самые красивые из всех, что я видел. Практически никакого загрязнения. По моему мнению, это лучший город для жизни во всей этой проклятой стране. Однако мы этот факт не рекламируем. Стоит городам привлечь внимание, они начинают приманивать неправильных людей. Преступности как таковой нет, работы полно, хотя некоторые открывают офисы в Новом Орлеане. По большей части мы держимся особняком.

Звучало слишком хорошо, чтобы быть правдой. Все города, вне зависимости от их размера, имели тёмные стороны: наркотики, бездомность, расизм, экономическое неравенство, религиозная нетерпимость. Хотя в более юном возрасте я ненавидела, что меня постоянно срывали с места, раз за разом разлучали с новыми друзьями, моё чувство потери смягчалось бескрайними открытиями новых городов и людей. Я получила не лучшее образование, но из нашего кочевого образа жизни я почерпнула стойкость, любопытство и непредвзятое отношение к всему. Когда мама позволила нам два года прожить в Браунсбурге, я была в восторге, особенно потому, что знала — мама по каким-то немыслимым причинам не любила Эсте так же, как Далия Хантер не любила меня. Они едва терпели нашу дружбу, а друг друга вообще не терпели, отказывались оставаться в одном помещении. Чёрт, да они не согласились бы делить даже один квартал города, что заставляло меня и Эсте лишь усерднее оберегать нашу дружбу.

Эсте и я стали неразлучны с того момента, как познакомились в четвёртом классе, где я снова оказалась новенькой, и мы обе были чужачками. Я потому, что вечно переезжала, часто в спешке и глубокой ночью, а Эсте потому, что она была гениальной, свирепой и (в городке, где население на 95 % состояло из белых людей с рабочими профессиями) родом из межрасовой зажиточной семьи, что выделялось и в начальных, и в старших классах. Я до сих пор помню, во что была одета в день нашего знакомства, когда сидела одна в столовой, ковыряла масляный корн-дог и картошку фри на оранжевом пластиковом подносе: джинсы, которые стали мне коротки, так что мама пришила снизу полоски цветастой наволочки; выцветшая розовая футболка, у которой были всего лишь крохотные дырочки у подола. Я просто выглядела именно такой, какими мы были: бедной. Но не Эсте. У её семьи имелись деньги, причём много, и это ещё сильнее делало её отбросом в школе.

Сердито осмотрев столовую, что заставило детей пригнуть головы, избегая её испепеляющего взгляда, девятилетняя Эсте важно зашагала к моему столику, поставила свой поднос, одарила меня улыбкой столь же тёплой, сколь ледяным был её зеленовато-голубой взгляд, и сказала: «Я Эсте Хантер. Однажды я буду известной художницей, и все узнают моё имя. Похоже, у тебя достаточно большие яйца, чтобы дружить со мной. Так?»

У меня не было шансов. Всего девять лет, а сказала «яйца» так, будто она владела этим словом. Эсте всё делала так, будто владела этим. В тот день с моих губ не слетело «Зо как слово но». Эсте и тогда, и всегда обладала возможностью взрывать мои бесчисленные барьеры.

Я улыбнулась этому воспоминанию, глядя в окно на проплывающий мимо пейзаж. Луизиана представляла собой субтропическую роскошь деревьев и цветов, которых я прежде никогда не видела. Изобилие зелени было пиром для моих оголодавших от зимы глаз. Погода стояла солнечная, небо было безоблачным, температура держалась на уровне около +24 градусов. Я надеялась, что в местном отеле, где поселил меня мистер Бальфур, имелся бассейн, и что перед возвращением в Новый Орлеан для перелёта обратно я смогу позавтракать под открытым небом и понежиться на солнышке, прежде чем вернусь в город, где единственными цветами, украшавшими унылый ландшафт, были апатичные нарциссы, уверенные в очередном губительном заморозке и вкладывающие весьма скудные усилия в свои бледные бутоны. В южных штатах листва взрывалась бесстыжей дерзостью, экзотичная и дикая, тогда как я, чувствуя себя совсем как те хилые среднезападные нарциссы, завтра сникну к дому, к той же холодной местности, которую я покинула, с тем же глубинным холодом в моём сердце. На мгновение я вообразила жизнь здесь — никогда больше не придётся кидать лопатой снег, никогда не придётся отмораживать машину, дрожа во мраке раннего утра, никогда не придётся смотреть, как мир вокруг меня на шесть долгих месяцев становится бесцветным и холодным, пока неумолимая серость неба не станет столь схожей с дорогами, что я могла бы уехать в горизонт и даже не осознать, что оторвалась от земли. Затем я вздохнула. Я не могла позволить себе переезд. Я настолько увязла в долгах, что мечты не вписывались в мой бюджет.

Когда мы миновали дорожный знак, сообщавший, что мы въезжаем в Дивинити, я села прямо, обнимая свою сумку, и меня охватило внезапное напряжение и дурное предчувствие, которое я списала на неизвестность встречи, которая мне предстояла. Я гадала, действительно ли у меня есть родственники, или же последняя умерла недавно, или же кто-то остался, и я могу обрести здесь семью. Странно быть такой одинокой, и я не могла уложить это в голове. Я чувствовала осознание этого где-то вдалеке — «У тебя, Зо Грей, нет родни во всём мире» — но оно бесцельно дрейфовало за циклоном горя.

Мистер Грэхем не преувеличивал. Дивинити оказался самым красивым городом, что я видела. Улицы безупречные, дома вековой давности в идеальном состоянии за заборами из кованого железа, их яркие викторианские фасады покрашены в исторические оттенки, некоторые с рифлёными колоннами, другие с замысловатыми романтическими башенками и кружевными занавесками, трепещущими на послеобеденном бризе. Почти у всех имелись гостеприимные крылечки и газоны, изобилующие бугенвиллеями, лагерстрёмиями и магнолиями.

Когда мы въехали в общественные части города — один квартал парка с трёх сторон окружался магазинами, имел в центре фонтан и лавочки, примостившиеся среди зелени, ограждённой боярышником — я показала на необычное здание, напоминавшее старинный театр, модернизированный ярким лазурно-хромированным фасадом.

— Что это?

— «Госсамер». Популярный среди молодежи клуб, живая музыка и всё такое. Есть ещё «Тени» на южной стороне города, там собирается более взрослая аудитория.

(Название клуба «Госсамер» можно перевести как нечто лёгкое, невесомое, а также именно те паутинки, которые осенью летают в воздухе, — прим)

Мы проезжали десятки колоритных заведений, ресторан, банк, ретро-пиццерию, почтовое отделение и местный спортзал, две кофейни, три бара. Затем мы свернули с главной улицы, по лабиринту мощёных аллей выехали на другую крупную дорогу и повернули на круговую подъездную дорожку перед юридической фирмой «Бальфур и Бэрд», которая занимала статный колониальный дом со входом, обрамлённым высокими белыми колоннами.

— Вы знаете, где я остановлюсь на эту ночь?

Не с Келланом. Больше никогда не с ним. Мои нерушимые правила чрезвычайно важны для навигации по моей жизни. Я по весомым причинам начала устанавливать их смолоду.

Мистер Грэхем вышел из машины и открыл мою дверцу.

— Полагаю, это вам сообщит мистер Бальфур.

Когда я вышла из машины, знойный ветерок взметнул мои волосы, и шею сзади пронзил внезапный холодок, проникший до самой кости. Мой позвоночник содрогнулся ожесточённой дрожью, будто сквозняк принёс с собой скрытый ледяной дротик.

Позднее я пойму, что начала чувствовать Дом на Уотч-хилл задолго до того, как увидела его, в момент, когда мы пересекли неосязаемые, но столь тщательно охраняемые границы Дивинити — холодное, тревожное жжение в моей крови. Когда я вышла из машины, мы оказались намного ближе друг к другу. Просто я не поняла, что происходит.

Некоторые вещи никогда не должны пробуждаться. Джоанна Грей это знала.

Дом трёх столетий секретов, крови и лжи, этот особняк на холме был тёмным, дремлющим зверем.

«Приди ко мне. Узнай меня. Живи во мне».

Снова задрожав, я запрокинула голову, испытывая безудержное желание поднять взгляд и посмотреть на восток.

За сучковатыми, замшелыми ветками многовековых дубов над городом Дивинити нависал огромный холм. На вершине холма, за узорным забором из чёрного кованого железа, почти полностью поглощённого лианами, притаилось тёмное, неприступное строение, обрамлённое башнями с северного и южного краёв. Оно достигало пяти этажей, выходящие на запад окна полыхали адским пламенем от послеобеденного солнца, и вопреки ясному дню крепость выглядела зловеще, как стигийская цитадель на высоком мысе.

Похоже, дом много раз достраивали. Головокружительные очертания крыш то взмывали ввысь, то проседали, отходили в противоположные стороны, создавая меж собой ниши тяжёлого мрака. Это было колоссальное строение, простиравшееся от грандиозного крыльца до высоких дымоходов, от башни до балкона и сада на крыше, окружённое дубами вдвое крупнее любого дерева, что я видела прежде, и их длинные, блуждающие, покрытые мхом ветви покачивались опасно близко к стеклам окон.

Примостившись высоко над Дивинити, представляя собой нервирующую смесь причудливого викторианства и похоронной готики, покрашенный в оливковый цвет с эбонитовой кромкой, дом разместился как ядовитый паук, восседавший над городом, изучавший тщательно сплетённую паутину улиц внизу. Строение в равной мере завораживало и отпугивало меня. Я хотела изучить эту диковинку; я никогда не хотела ступать внутрь этого дома. Я задрожала, надеясь, что меня не планируют поселить там на ночь.

— Это отель?

«Пожалуйста, скажите нет», — безмолвно молила я.

Мистер Грэхем мягко рассмеялся.

— Частная собственность.

Я и не осознавала, что задерживаю дыхание, пока оно не вырвалось вздохом облегчения. Я не буду спать там. Хорошо.

— Это дом? — скорее уж гора злобы, закрытыми глазами наблюдающая за Дивинити. — Он огромен.

— Самый старый в городе, построен на месте, выбранном первыми поселенцами. Изначальная хижина, которой уже сотни лет, была встроена в него. Первые семьи до сих пор проводят похороны на кладбище там, наверху.

Я отвела взгляд от дома с неохотой, с облегчением. Холодок отступил, обыденность дня нахлынула обратно, и я внезапно смутилась своего испуга.

— Я не думала, что в Луизиане есть холмы, — это же прибрежная равнина, славящаяся своей неизменной ровностью.

— Есть несколько. Уотч-хилл — самый высокий в штате, 200 метров над уровнем моря. Дивинити расположен в 15 метрах над уровнем моря, а сам Новый Орлеан на два с половиной метра ниже, что создаёт бесчисленные проблемы. Мы также не рекламируем свой холм. Гордость Луизианы, гора Дрискилл, высотой всего 163 метра, и люди стадами едут к ней, чтобы взобраться на неё, завалить мусором и испортить всю красоту.

(Уотч-хилл можно дословно перевести как «смотровой холм»; стоит отметить, что если заменить одну букву Watch/Witch, и получится уже «ведьмин холм». Однако Уотч-хилл — это также адрес, поэтому оставлена транслитерация, а не дословный перевод, — прим)

Однажды я изумлюсь тому, что самый крупный холм в штате Луизиана держался в таком секрете, что на картах отмечалась лишь гора Дрискилл, но к тому времени это покажется такой обыденностью в сравнении с бесчисленным множеством других невозможных вещей, с которыми я столкнулась.

Когда я достала немного денег из своих убывающих наличных накоплений (официантка всегда даёт чаевые другим), он отмахнулся от моих денег, заверив, что мистер Бальфур о нём хорошо позаботился, и направил меня к двери.

— Вы повезёте меня обратно в Новый Орлеан завтра?

— Добро пожаловать в Дивинити, мисс Кэмерон. Рады видеть вас здесь, — ответил мистер Грэхем, возвращаясь к машине.

— Грей, — поправила я. Но дверца закрылась, и он уже уезжал прочь.

***

Джеймс Бальфур был степенным джентльменом 76 лет, хотя чувствовал он себя ничуть не старше пятидесяти, как он сам мне сообщил, сверкая голубыми глазами. Он имел осанку актёра на пенсии, остро осознающего каждое своё движение, копну седых волос, улыбку наготове и благородные манеры. Подтянутый и опрятный, он двигался с лёгкой грацией мужчины на десятки лет младше его возраста, экспрессивно жестикулировал при разговоре. Я полагала, что в какой-то момент своей карьеры он был судебным адвокатом, с драматизмом отстаивал свои дела. Его тёмно-синие пошитые на заказ слаксы, лёгкий свитер и дорогие часы заставили меня порадоваться, что я надела второе своё платье, а не джинсы. Он настоял, чтобы перед разговором о деле я побаловала себя стаканом сладкого чая и толстым куском карамельного торта из семи слоёв, который его жена, Леннокс, испекла сегодня утром.

К тому моменту, когда он отставил в сторону тарелку и встал, чтобы взять кожаный портфель со своего стола, я уже испытала прилив энергии от сладкого и была более чем готова узнать о своём мнимом наследстве, чтобы потом отправиться в отель и принять душ. Я боялась, что если в ближайшее время не смою с себя запах Келлана, то могу изобрести лазейку в своих нерушимых правилах, вернуться в Новый Орлеан и выследить его, говоря себе, что я заслужила великолепный трах на прощание, прежде чем вернуться к своей несчастной жизни. Я уже наполовину согласилась с этой мыслью.

На протяжении дня проблески нашей ночи вместе то и дело врезались в меня, каждый раз заставляя мой разум практически опустошаться. Я ловила себя на том, что перестаю слышать слова водителя, гадаю, где жил Келлан, как он жил, какими бизнесами управлял, в доме какого стиля он проживал. Какую музыку он слушал, читал ли он книги, что делал в свободное время? Часто ли он ходил на свидания, без обязательств, без разбора? Или он придирчивый, как я? Всегда ли он трахался вот так? Была ли прошлая ночь для него такой же иной, как для меня, или я оказалась незначительной получательницей того, чем в прошлом так беспечно одаривала других? Может, лучший секс в моей жизни был для него всего лишь проходным сексом на одну ночь, который никогда не повторится? Или же я засела под его кожей так же глубоко, как он засел под моей? Думал ли он обо мне сегодня?

Я чувствовала себя такой идиоткой! Я действительно гадала, думал ли мужчина обо мне сегодня. Что со мной не так? В прошлом я никогда не задавалась такими вопросами. Это ужасно постыдно. Эта Зо мне вообще не нравилась. Я приходила чисто и быстро, и уходила точно так же.

«Слишком чисто», — сказала бы мама. В отсутствии у меня бойфрендов она винила себя. И в этом была доля правды. Когда ты с самого начала знаешь, что не задержишься надолго, ты распаковываешь лишь необходимые вещи, не обзаводишься безделушками, не вешаешь фотографии на стены. Ничто не является перманентным. Ты это знаешь, ты адаптируешься.

— Как я и сказал вам по телефону, — произнёс мистер Бальфур, возвращаясь на диван напротив меня и кладя портфель на журнальный столик между нами, — вам оставили наследство как единственной ныне живущей наследнице покойной.

Вот так стремительно рухнула надежда, за которую я цеплялась — я не обрету здесь семьи. У меня имелась одна родственница, помимо мамы, но и та скончалась. Я поистине осталась сиротой, последней в своей родословной.

— Детей у неё не было?

— Дочь, но она давно умерла.

— Кем мы приходились друг другу?

— Я не располагаю этой информацией.

— Но это определённо по материнской линии, а не по линии моего отца?

— Полагаю, что так.

— Полагаете?

— После изучения я ничего не нашёл в своём досье. Должно быть, Джунипер это упоминала; просто я забыл отметить письменно.

— Само собой, вам нужно более весомое подтверждение, чем чьё-то устное заявление, что мы родственники.

— Если Джунипер сказала, что вы родственницы, значит, это так. Мне выпала привилегия работать на неё в течении пятидесяти двух лет. Она не допускала ошибок, не оставляла ничего на волю случая.

На свете не было никого, кто не совершил бы ни одной ошибки.

— Как она меня нашла?

— Этой информацией я тоже не располагаю, но она заверила меня, что генетический анализ дал однозначный результат. Вы совершенно точно родственницы.

Вот вам и наследство, к чему бы оно ни сводилось.

— Я никогда не сдавала образец на генетический анализ.

Он с сухой улыбкой выгнул бровь.

— Насколько вам известно.

Я выгнула бровь в ответ.

— Что это должно значить?

— Вы стригли волосы в местном салоне? Выносили вечером мусор на обочину?

Мои глаза прищурились.

— Хотите сказать, что эта ваша Джунипер украла мой мусор, ища… не знаю, пластырь или волосы?

— Она украла бы намного большее, мисс Грей. Хотя мне кажется более вероятным, что она поручила частному сыщику проследовать за вами к парикмахеру и собрать с пола образцы, пока никто не видит. Она десятилетиями искала своих родственников по крови.

— Когда она умерла?

— Девять дней назад.

Через шесть дней после моей матери.

— Джунипер нашла вашу мать через больничные данные. Я так понимаю, она болела, а потом… случился пожар. Я очень соболезную вашей потере.

— Медицинские данные — это частная информация. Но полагаю, такая женщина, которая готова воровать чьи-то волосы, опустится и до нелегального получения медицинских данных. Похоже, эта ваша Джунипер была славной личностью.

Он рассмеялся.

— Ваша Джунипер. Она ваша родственница, и я уже вижу её в вас. У вас те же не терпящие чуши манеры. И вы точно так же щурите глаза, когда ваш нрав берёт верх.

— Однако я не считаю, что цель оправдывает средства, — парировала я, ещё не зная, что это моё заявление вскоре подвергнется проверке, и я обнаружу, что готова применить любые средства, вообще любые. Нет никакой линии, разделяющей светлое и тёмное, правильное и неправильное. Забавно, как быстро инстинкт выживания сокрушает то, что ты когда-то считал нерушимым.

— Возможно, для вас ставки никогда не были столь высоки. Как только вы подпишете бумаги, соглашение будет неоспоримым — не то чтобы было кому его оспаривать. Я сам организовал траст, и он предоставляет защиту интересов вас обеих. Вы можете показать бумаги своему адвокату перед тем, как подписывать их, и более того, я советую вам это сделать. Однако условия наследования не обсуждаются. Они должны быть выполнены без отклонений и нарушений.

Звучало зловеще. Я снова ощетинивалась. Проницательный мистер Бальфур заметил и продолжил:

— Что касается деталей вашего родства с Джунипер, вероятно, вы найдёте эту информацию где-то в имении, среди её бумаг. Я не утаиваю от вас информацию, мисс Грей. Будучи её поверенным, я просто не имею доступа к данным сведениям, — он нахмурился, затем добавил: — Она говорила, что есть кулон, который носили разные ответвления вашей семьи, и у вашей матери мог иметься таковой?

— Ничего не приходит на ум.

— У неё не было любимого кулона?

— Мама не очень любила ювелирные украшения, — сказала я. — Теперь мы уже никогда не узнаем. Я всё потеряла в пожаре.

Не совсем всё. Несколько дней назад Том Харрис позвонил мне и сказал, что они спасли немного вещей — столько, что поместилось в одну небольшую коробку. Огнеупорный сейф в мамином шкафу был придавлен падающими обломками, но содержимое осталось невредимым. Я планировала забрать всё, когда вернусь. Я подозревала, что едва ли найду что-то помимо документов, но надеялась, что там будет нечто большее; особенные фотографии, которые мама припрятала, наполненные любовью моменты, пережившие пожар, чтобы потом я могла стискивать их, плача. Шарф, который она носила, и на котором сохранился бесценный запах моей матери. У меня не осталось ни единой её фотографии. Я изнывала от желания свернуться в постели, смеясь, плача, вспоминая, но у меня имелась лишь моя сумка, урна с прахом и воспоминания, которые с ходом времени всё сильнее станут размываться по краям.

— Это была маленькая семиконечная звезда на изящной цепочке.

— Я удивлена, что Джунипер не поручила каким-то людям ворваться в наш дом и найти этот кулон, — саркастично заметила я.

— Джунипер была выдающейся женщиной, гениальной и преданной этому городу, но она уже какое-то время знала, что умирает. В этом году ей исполнилось бы 103 года. Она отчаянно желала найти наследника. Она не желала оставлять своё имение незнакомцу или обрекать его на постепенную разруху. Оно было чрезвычайно важно для неё, и оно также чрезвычайно важно для нашего города. Она была любима всеми, и её кончина породила немало скорби. Джунипер была щедрой натурой, приверженной её близким людям. Да, мисс Грей, она была безжалостной в ваших поисках, но в противном случае она умерла бы без наследницы. Когда она подтвердила ваше родство, я увидел её как никогда счастливой. Она надеялась привезти сюда и вас, и вашу мать.

— Почему она сама не связалась с нами?

— Она погрузилась в кому. Я позвонил после её кончины. Когда звонок в ваш дом не дал ответа, мы не имели другой возможности связаться с вами, так что частный сыщик полетел обратно и узнал, что ваш дом сгорел дотла. Мы боялись, что потеряли вас обеих, но когда Чак отправился в пожарную часть, они сообщили ему, что вас не было дома, когда это случилось, и дали ваш номер телефона.

Внезапно я испытала измождение, будто последние несколько лет разом настигли меня, оставив пустой и осушенной.

— Что за наследство?

— Тут всё сложно.

— Почему меня это не удивляет?

— Джунипер не просто искала того, кому можно будет оставить имение. Она надеялась, что её наследница полюбит это место так же, как она сама, и решит жить в Дивинити. Рассматриваете ли вы переезд сюда, мисс Грей?

Я тупо уставилась на него. Я даже не могла представить, что буду делать через пять минут.

— Понятия не имею. Я пробыла тут всего час.

— Не то чтобы вам было куда возвращаться, — мягко сказал он.

И это тоже. Я вовсе не горела желанием снова спать на надувном матрасе в пустой студии.

— Я так понимаю, она оставила мне дом.

Можно считать это благословением, если он пригоден для проживания и обставлен мебелью, даже если эта мебель будет плачевно устаревшей, что само собой разумеется, учитывая её возраст. Я представляла себе протёртые ковры, обтрепавшуюся обивку кресел, стол с жёлтой пластиковой столешницей в уголке крохотной кухни с линолеумом на полу. Мне плевать, насколько старая там кровать и как она выглядит, лишь бы на ней был матрас.

— Да. Но чтобы унаследовать дом, вы должны жить в нём.

— Как долго?

— Три года.

— Года? До тех пор он не мой?

— Боюсь, что нет.

Я рывком поднялась на ноги, прошла мимо стола и встала у окна, глядя на улицу. Пусть я презирала зиму, и мне понравился южный климат, перемены будут радикальными. Может, я и сирота, но дома у меня хотя бы были знакомые люди. Здесь я никого не знаю, кроме опасно соблазнительного мужчины в Новом Орлеане, о котором я предпочла бы больше не думать. Существовал определённый комфорт в знакомой обстановке, в привычных достопримечательностях, и Эсте жила на расстоянии менее часа езды от Франкфорта. От меня ждали оплаты аренды? Каков ежемесячный платеж по ипотеке? Что, если там требуется дорогостоящий ремонт?

— Это абсурд, — отрывисто бросила я через плечо. — Кто вообще заставляет человека три года жить в доме, прежде чем передать право владения на него?

— В этот период все счета, коммунальные платежи и расходы на текущий ремонт будут оплачиваться из трастового фонда, — сказал мистер Бальфур. — Вдобавок вы будете получать пять тысяч долларов в месяц на текущие расходы, что в итоге складывается в шестьдесят тысяч долларов в год.

Я ахнула, ошеломлённая этой суммой. Не надо платить по счетам, плюс доход в 60 тысяч долларов?

Это изменит всю мою жизнь!

Если останусь на три полных года, то получу 180 тысяч долларов. Я едва могла это осмыслить. Я могла бы найти работу и копить каждый пенни, договориться с моими кредиторами о долгосрочном графике выплат. Я буду владеть домом! Я никогда не спрашивала себя, кем хочу однажды стать, какое образование в колледже могу выбрать. Эти мысли были слишком болезненными, потому что я знала, что они станут реальностью лишь в том случае, если мама умрёт.

180 тысяч долларов означали, что через три года я смогу поступить в колледж. Или, если поблизости есть университет, возможно, я даже смогу посещать несколько курсов, находясь здесь. С образованием я смогу найти хорошо оплачиваемую работу и в итоге разделаться с долгами, наладить свою жизнь.

Мечты, которые я не позволяла себе развивать, взорвались в моём сознании. Моими увлечениями были выпечка, природа и животные. Я могла бы поступить в кулинарную школу, изучать садоводство или получить образование ветеринара. Если не удастся получить стипендию в магистратуре, я могла бы стать хотя бы специалистом среднего звена и посещать вечерние занятия. Мой мир внезапно и головокружительно переполнился возможностями.

— В конце первого года вы унаследуете один миллион долларов.

Я резко развернулась к нему, и кровь отлила от моего лица. Может, не было никакой жёлтой пластиковой столешницы на кухне.

— В конце второго года вы унаследуете ещё один миллион долларов.

Моё сердце начало гулко стучать, колени внезапно ослабели. Может, на кухне имелась посудомоечная машина, очень хорошая газовая плита с симпатичными красными ручками. Я осторожно прошла обратно к дивану и села.

— А по истечению всех трёх лет? — слабо выдавила я.

— По истечению трёх лет вы унаследуете дом и всё имение, ликвидная часть которого в данный момент оценивается в 147 миллионов долларов.

Я открыла рот и закрыла обратно, безвольно привалившись к спинке дивана, пока эта немыслимая цифра эхом отдавалась в моей голове.

Сто. Сорок. Семь. Миллионов. Ликвидная часть. А неликвидная-то сколько, чёрт возьми?

— Для осмысления неликвидной части потребуется некоторое образование, — сказал он, словно прочитав мои мысли. — Инвестиции в недвижимость весьма сложны.

— Это какая-то шутка? — наконец, шёпотом выдавила я.

— Исключено. Возможно, теперь вы понимаете, почему она была столь безжалостна в ваших поисках.

Я определённо понимала. Если бы я оставляла столько всего наследнице, я бы тоже крала образцы ДНК и получала доступ к приватным медицинским данным. Мне потребовалось несколько долгих секунд, чтобы слабо произнести:

— И вы уверены, что мы родственницы?

— Безоговорочно.

Я встретилась с ним глазами и напряжённо изучала его взгляд, открывая ту внутреннюю часть себя, которая слишком много видела в глазах людей. Я не уловила ни следа фальши. Он искренне верил в то, что говорит. Если в этой ситуации и присутствовал какой-то обман, то мы оба стали его жертвами.

— Джунипер составила альтернативные планы, которыми она была бы довольна в случае, если бы ей не удалось найти живого родственника. Она ни при каких обстоятельствах не завещала бы поместье незнакомцу. Она воспользовалась бы альтернативой.

Я попыталась сказать что-то умное и собранное, но с губ слетело лишь несколько слабых вздохов с лёгким придыханием, а потом:

— Окей. Тогда. Что ж.

Со ста сорока семью миллионами долларов я могу купить кулинарную школу, десяток ветеринарных клиник! Я отчаянно попыталась придумать более существенный, возможно, даже интеллектуальный ответ, и наконец ухватилась за следующий вариант:

— Что вы можете сказать мне о доме? Где он? — если повезёт, это окажется один из тех симпатичных викторианских домов на главной улице.

— Возможно, вы заметили его по дороге сюда.

Мои надежды взмыли вверх.

— Он венчает вершину холма Уотч-хилл.

— Это чудовище — мой дом? — примитивный, инстинктивный ответ сорвался с моих губ прежде, чем я успела себя остановить.

«Венчает» — это не то слово, которое я бы выбрала. Я бы сказала «дьявольски нависает», возможно, «хищно водружается», а то и вообще назвала бы его угрозой городу. Единственное место в Дивинити, способное обратить мою кровь в лёд и поселить ужас в моём сердце — это именно тот дом, что мне оставили в наследство.

Ноздри мистера Бальфура раздулись. Его взгляд похолодел, и он сделал несколько размеренных вдохов, после чего натянуто ответил:

— Возможно, вы не слишком присматривались, или освещение было не лучшим. Поместье Кэмерон — самый величественный и гостеприимный дом, что я когда-либо видел. Вы ещё не побывали внутри. Постарайтесь отнестись непредвзято.

Чуть раньше я испытала благодарность за то, что мне не придётся спать там. А теперь он ожидал, что я именно там и буду спать.

Одна.

На протяжении трёх лет.

И всё же я оскорбила дом того, кто был ему очень дорог, а мама хорошо меня воспитала.

— Прошу прощения; не сомневаюсь, что вы правы, должно быть, я не очень хорошо его рассмотрела, — я ещё как сомневалась, но говорить об этом не стоило.

Он натянуто ответил:

— Боюсь, я ошеломил вас, мисс Грей. Возможно, вы предпочли бы сделать перерыв до ужина, выпить бокал вина, расслабиться и немного собраться с мыслями.

Я запоздало поняла прощальную реплику моего водителя.

— Вот почему мистер Грэхем назвал меня мисс Кэмерон. Она была Джунипер Кэмерон из поместья Кэмерон.

— Он не должен был так к вам обращаться. В завещании нет приписки, которая требовала бы от вас смены фамилии. Джунипер надеялась, что вы можете сделать такой выбор, но лишь по вашему собственному желанию. Эвандер — хороший мужчина, который всем сердцем любил Джунипер, и его слова исходили из скорби. Мы скучаем по ней, а вы её родственница. Мы надеемся, что вы решите остаться здесь, но каждый аспект ситуации — это ваш выбор. Вы можете уехать завтра и никогда не оглядываться назад. Вы можете сколько угодно оставаться здесь, пока принимаете решение. Вы можете прожить в доме год, и если под конец этого времени не пожелаете оставаться, уедете с миллионом долларов, а поместье перейдёт к альтернативе.

Миллион долларов. Господи, что я могла бы сделать с этими деньгами. Жить, где захочу, делать что угодно. Быть свободной, лёгкой, невесомой, жизнерадостным пёрышком. Чувствуя себя корыстной, но всё же ощущая необходимость прояснить, я спросила:

— Не будучи обременённой в какой бы то ни было манере?

— Само собой. Всё это прописано в бумагах, которые вы подпишете. Если останетесь на два года, уедете с двумя миллионами.

Я сойду с ума от двух лет ничегонеделания. Мне нужна работа.

Я и не осознавала, что сказала это вслух, пока глаза мистера Бальфура не заискрили вновь, а его тон потеплел.

— Вы одного поля ягоды. Джунипер тоже не терпела ни единого праздного момента, хотя управление поместьем, а также руководство её благотворительными организациями и комитетами служило для неё полноценной работой. И всё же я уверен, что любое заведение в городе с радостью наймёт вас. Я мог бы закинуть удочки, узнать, кто ищет сотрудников, если пожелаете.

— Спасибо, но если не возражаете, я бы хотела сейчас отправиться в отель, — моя голова шла кругом, и мне нужно было побыть одной.

— О, моя дорогая, боюсь, я не… Видите ли, я думал… — мистер Бальфур умолк на полуслове.

— Что я останусь… там, — я не могла заставить себя произнести слова «поместье Кэмерон». От этого всё станет слишком реальным. Жить в этой огромной тенистой цитадели в одиночку? — Насколько велик этот дом?

— В квадратных футах?

Я кивнула.

Он нахмурился.

— Если честно, понятия не имею. Его никогда не выставляли на продажу. Не думаю, что площадь дома когда-либо измерялась.

— Вы знаете, сколько там спален?

Он покачал головой и с нескрываемым разочарованием ответил:

— Мне никогда не устраивали полной экскурсии по всему поместью.

— Двадцать пять, тридцать тысяч квадратных футов?(2322–2787 м2, — прим)

Наш дом в Луизиане имел площадь от силы 1000 квадратных футов(92 м2, — прим). Я называла цифры, которые вообще не могла уложить в голове. Мои попытки угадать его площадь заставляли меня чувствовать себя абсурдно крохотной. Я могла лишь вообразить себе, какой лилипуткой почувствую себя, находясь внутри этого чудовища.

— Вполне возможно, что больше. Пятый этаж маленький. Раньше там были комнаты служанок, но Джунипер запечатала его из-за нарушения структурной целостности. Есть подвал (с изумительным винным погребом, между прочим), который добавляет внушительную площадь, а также обширная оранжерея с экзотическими цветами и деревьями. Джунипер постоянно устраивала вечеринки в поместье, закатывала великолепный ежегодный Хэллоуинский банкет для всего города. Полагаю, вы найдёте в доме фотографии этого и многих других празднеств. Она нанимала профессионального фотографа для подобных мероприятий.

— Она жила там в одиночестве?

Старушка ста с лишним лет в жутком старом особняке? Если она могла так жить, то и я смогу. Хотя я предпочла бы не быть там одна.

— Да, хотя в поздние годы с ней проживала сиделка.

— Если я решу остаться, может ли кто-то жить со мной?

— Боюсь, что нет. Гости допускаются, но в первые три года — никаких постоянных жителей.

— Какие-то ограничения насчёт гостей?

— Посещения в течение дня — по вашему усмотрению. Вы можете пригласить одного гостя с ночёвкой, на два уикэнда в месяц, начиная с шести вечера пятницы и до шести вечера воскресенья.

— Мне это кажется пугающе контролирующим, — не говоря уж о том, что странным.

— Джунипер была весьма жёсткой в том, что касалось передачи её имения. Я не соглашался с ней насчёт пункта о гостях. Спустя какое-то время — скажем, шесть месяцев — я не буду наблюдать за приходом и уходом ваших компаньонов, если вы не будете нарушать данное условие столь вопиющим образом, что игнорировать это будет сложно. Через три года эти условия уже не будут применяться; поместье станет вашим, и вы сможете поступать как пожелаете. Дневной персонал обслуживает особняк. У нас есть несколько изумительных местных шеф-поваров, если вы пожелаете сохранить услуги по приготовлению пищи. Есть также горничные, плотники, рабочие в бассейне, садовники и прочие. Мы наполнили кладовку продуктами, а Леннокс взяла на себя смелость и поместила в холодильник несколько запеканок, которые осталось лишь разогреть, а также ассортимент продуктов первой необходимости. Дом чист, готов для проживания и ждёт вас. Если и когда вы пожелаете, моя жена — моя лучшая половина, мы поженились после окончания школы, и она просто чудо, раз терпит меня так долго — была бы очень рада познакомиться с вами, показать вам город. Леннокс всех знает, и она может помочь вам освоиться в Дивинити.

Какое-то время мы сидели молча, пока я безуспешно пыталась уложить в голове хоть что-то из сказанного им.

— Вы совершенно точно уверены, что я родственница Джунипер Кэмерон? — сказала я наконец. Я не могла избавиться от ощущения, что это какой-то розыгрыш, но в то же время не видела, какую выгоду кто-то может из этого почерпнуть.

— Джунипер была уверена, и это всё, что имеет значение. Документы составлены и ждут вашей подписи. Как только вы подпишете, переход имения в ваши руки будет неизбежным в случае выполнения всех условий.

Я вновь погрузилась в молчание. Часть меня требовала, чтобы я вскочила, схватила бумаги и подписала их немедленно, пока такая изумительная возможность не ускользнула от меня. Другая часть говорила мне бежать со всех ног и притвориться, будто этого вообще не случалось. Наследство, как и город, казалось слишком хорошим, чтобы быть правдой. Жизнь не складывалась так для женщин Грей. Я понимала тяготы, бегство, жертвы и преждевременные, болезненные прощания. Я понимала потребность не привязываться к чему-либо, не пускать корни, снова и снова стирать себя. С трудом выживать. А не жизнь в роскоши, постоянное проживание на одном месте, людей, заботящихся обо всех моих потребностях, и такое количество денег, которое я и за сто жизней не потрачу.

Мистер Бальфур мягко произнёс:

— Мисс Грей, я вас не знаю, но у меня складывается ощущение, что ваша жизнь была непростой, и вам может быть сложно поверить, что хорошие вещи происходят с хорошими людьми. Жизнь не всегда тяжела. Что вам терять? Попробуйте. Посмотрите дом. Возможно, вам понравится здесь, в Дивинити. Мы с вами, может, и не родственники, но Джунипер была для нас семьёй, а значит, вы тоже семья. Добро пожаловать. Мы надеемся, что вы примете решение сделать наш город вашим домом.

Горе, которое я не позволила себе выпустить прошлой ночью, нарастало давлением в моей груди. Маме понравился бы Дивинити. Если бы Джунипер Кэмерон нашла нас раньше, у нас были бы деньги на лучшее лечение, у меня было бы больше свободного времени с мамой, и её вообще не было бы в нашем доме, когда он сгорел. Она бы до сих пор оставалась со мной.

Боже, прекратится ли когда-нибудь эта боль? Или же в моём сердце навеки будет дыра, оставленная мамой?

— Вы не могли бы подвезти меня вверх на холм?

Он просиял, и его глаза сверкнули.

— Я надеялся, что вы об этом попросите. Мне лишь в радость. Вид на город с холма Уотч-хилл в сумерках просто неземной. Мы можем встретиться завтра и подробнее обсудить условия, или же вы можете взять несколько дней паузы, чтобы расслабиться и всё обдумать. Бассейн готов, и вам не нужно переживать о комарах. На холме тянет постоянный бриз, который достаточно их отпугивает, плюс садовники посадили предостаточно цветов-репеллентов. Болота — это уже другая история. Непременно покройте себя спреем, если отправитесь туда. Возможно, несколько ночей, даже неделя в очаровательном доме Джунипер изменят ваше мнение.

Я сомневалась, что мне нужно менять мнение. Миллион долларов за год, два миллиона за два года, плюс шестьдесят тысяч в год; если я буду работать, чтобы оплачивать еду и разного рода расходы, это даст мне дополнительные 120 тысяч долларов вдобавок к тому, что я сэкономлю. Я могла оплатить все счета за мамино лечение, и всё равно останется целое состояние.

Три года? Я не могла уложить в голове необходимость таких долгосрочных обязательств или их исход: сто сорок семь миллионов долларов, владение поместьем Кэмерон и какой-то там неликвидной недвижимостью.

Однако я была уверена, что каким бы ни было моё первое впечатление от Уотч-хилла, за миллион долларов я смогу прожить год на пороге самого ада.

Конечно, в то время я понятия не имела, что именно это мне и предстоит.

Глава 5

Узкая дорога змеилась вверх по крутой поверхности холма Уотч-хилл, виляя серпантинными поворотами и вновь пересекая саму себя. Пусть меня называли агрессивным водителем, мистер Бальфур вёл Мерседес Родстер к вершине на скорости, которая устрашала даже меня. Раз или два я была уверена, что мы сорвёмся на слепом изгибе дороги и полетим с края утёса, но он превосходно справлялся с деликатным креном каждого поворота, с точностью прибавлял скорость и редко её сбрасывал.

— Особняк, который вам предстоит унаследовать, — с гордостью говорил мне мистер Бальфур, пока мы преодолевали подъём, — стоит на 572 акрах земли. Большая их часть — девственные леса с выдающимися живыми дубами, которые растут уже столетиями. Дуб Сильван — старейший, от 300 до 400 лет, его ветви раскидываются более чем на 600 метров.

Я женщина, не склонная глазеть с раскрытым ртом; во всяком случае, до сегодняшнего дня. Самый крупный дворик при доме, что был у нас с мамой, имел площадь пол-акра, и мы использовали каждый дюйм, засаживая всё кукурузой и тыквой, консервируя бобы и огурцы. Почти 600 акров площади казались для меня целым городом. Я могла потеряться на собственном «газоне».

Не замечая мой шок, он продолжал:

— Как только вы устроитесь на месте, мы можем обсудить детали инвестиций Джунипер, её опасения в бизнесе, основанный ей траст. Само имение требует немалого осмысления. Особняк занимает западную часть холма. Старое кладбище, Уотч-Энд, к востоку. Уотч-Марш — это 120 акров диких болот к северу, а Уотч-Баррен — это скопление пещер к югу — будьте осторожны и дайте кому-нибудь знать, если отправитесь туда на разведку. Не заходите слишком далеко за кладбище, иначе окажетесь в Боттомсе с Литтлхоллоузами, что никогда не бывает приятным опытом, — он поморщился. — Мы склонны избегать того района. Тот город — и называть его городом в принципе излишняя щедрость — столь же тёмный и неотёсанный, сколько Дивинити яркий и гостеприимный.

— Литтлхоллоузы? — эхом переспросила я.

— Семья, которой жители Дивинити склонны сторониться. Их обычаи — не наши обычаи.

Пока мы проезжали через замысловатые ворота, открывавшиеся брелком, который он передал мне после использования, я с удивлением обнаружила, что двор за готической оградой весьма гостеприимен, с мощёной круговой подъездной дорожкой, которая огибала замшелый трёхуровневый фонтан, окружённый цветами.

Я вышла из машины и подошла к забору, убрав волосы от лица и скрутив их в узел, ибо на вершине Уотч-хилла действительно дул бодрящий бриз. Схватившись за железные прутья, я посмотрела между ними, и у меня перехватило дух от живописной протяжённости крохотного и опрятного Дивинити внизу. Как я и воображала ранее, дом восседал над городом как грозный страж: смотровой холм Уотч-хилл, наблюдавший за каждой деталью.

Проложенные с математической точностью улицы тянулись чёткими параллелями, разделяясь на аккуратные кварталы. В центре города была главная улица Коммонс, по которой я уже проезжала ранее. Шпили четырёх церквей возвышались к небу, такие острые и тёмные на фоне сумерек, и в окнах бесчисленных домов мерцал свет. Всё было очаровательно и идиллически, как раз такой город, где человек захотел бы воспитывать детей и наслаждаться хорошей тихой жизнью. «Преступности как таковой нет», говорил мистер Грэхем.

Я поворачивалась сказать мистеру Бальфуру, что вид был именно таким поразительным, как он утверждал, но тут что-то сорвалось с неба, опустившись на меня, ударив по голове и оцарапав плечо. Я вскинула руки в попытках защититься, пригнулась и всем телом встряхнулась, но не смогла избавиться от нападавшего, так что сжала руку в кулак и вслепую ударила.

— Мисс Грей, это Руфус! — вскрикнул мистер Бальфур. — Он вам не навредит. Не причиняйте ему боль. Успокойтесь немедленно!

Когда мне говорили «успокоиться немедленно», обычно это производило на меня прямо противоположный эффект, но я замерла, согнувшись пополам и кулаками защищая лицо с двух сторон, пока существо неловко ворочалось на моём плече и ворчало.

— Что такое Руфус?

— Филин. Руфус был питомцем Джунипер.

Я медленно выдохнула, беря себя в руки, затем выпрямилась. Когда я встала, хищник надёжно примостился на моём правом плече, и я повернула голову, чтобы осмотреть его. Филин напряжённо изучал меня одним свирепым кроваво-красным глазом. У него было откровенно демоническое лицо, его чёрные перьевые ушки трепетали на ветру. «Ну конечно же, — сухо подумала я, — с чего вдруг я ожидала, что питомец этой старухи окажется менее устрашающим, чем её дом?»

— Это не филин. Я видела разных сов, сипух, полярных сов, виргинских филинов. Они не выглядят так.

— Руфус — стигийский ушастый филин. Это уникальный подвид, и при определённом освещении их глаза могут выглядеть алыми. Вы обнаружите, что при дневном свете его глаза на самом деле тёплого жёлто-оранжевого оттенка — не то чтобы он часто открывал их днём.

Хищник повернул голову в этой жутковатой совиной манере, чтобы оценить меня сначала одним пугающе кровавым глазом, потом вторым, затем наклонился клюнуть меня в голову.

— Ой! — это не столько причинило боль, сколько застало врасплох, но филин, отпугнутый моим криком, оттолкнулся от моего плеча и взлетел на развилку дуба поблизости, где он сел, ероша перышки и тихонько ухая. Я бросила на мистера Бальфура мрачный взгляд. — В следующий раз предупредите меня.

Он поднял руки в жесте извинения.

— Если бы я предвидел, что Руфус может слететь и примоститься на вашем плече, я бы определённо предупредил вас, но я никогда прежде не видел, чтобы он приближался к незнакомцу.

— Он живёт в доме? От меня ожидается, что я буду пускать его внутрь по ночам?

— Нет. Днём он сидит на насесте в оранжерее. Девлин, должно быть, выпустил его на вечер. Он вернётся к рассвету.

— Девлин или филин?

— Руфус. Он знает, что надо ждать в нише снаружи, пока его кто-нибудь не впустит. Подойдёт любое время, в которое вы просыпаетесь. Он ночное животное, прилетает и улетает в сумерках, — он помедлил, затем добавил с некоторым раздражением: — Во многом сродни Девлину.

Вместе с чудовищным домом я унаследовала чудовищного филина.

— Кто такой Девлин?

Выражение отвращения было быстро замаскировано за тем, что, как я подозревала, было его улыбкой для зала суда, сплошь зубы и ничего большего.

— Он выполняет плотницкие работы в поместье и часто просто… бывает поблизости, словно считает себя связанным с данным имением. Это не так. Он здесь к вашим услугам, — добавил он, бросив на меня резкий взгляд. — И он работает лишь с внешней частью дома. Если захотите выполнить какие-то работы по интерьеру, позвоните мне. Он не работает внутри, — затем его взгляд потеплел, и он засуетился. — Надеюсь, Руфус не отпугнёт вас от нас, моя дорогая. Вы должны хотя бы увидеть дом.

— Ни капельки. Я просто устала. День был долгим.

— Идёмте. Я провожу вас внутрь, — просиял он.

— Нет необходимости. Я зайду, перекушу и отправлюсь в постель. Уверена, утром я почувствую себя лучше, — моё желание остаться одной и обдумать эту немыслимую ситуацию лишь немного превосходило (и я имею в виду на чрезвычайную малость, на самую чуточку) ужас от мысли о том, чтобы в одиночку войти в тёмный, зловещий дом. С тех пор, как я узнала о своём мнимом наследстве, ни один непрошеный флэшбек о сексе с Келланом не врезался в мой мозг; настолько я была ошеломлена.

— Я устрою вам подобающую экскурсию, — настаивал он. — Я знаю особняк и могу показать вам, как всё устроено. Дом, ландшафт и бассейн контролируются осветительной системой Lutron, предлагающей разнообразие тем, но панели управления немного сложноваты.

— Спасибо, но я попробую разобраться завтра и позвоню вам, если будут вопросы, — я была так ошеломлена, что начинала погружаться в онемение. Даже моя драконица поникла в безмолвном ступоре.

Черты его лица напряглись от моего отказа, и он пару секунд поколебался, прежде чем сказать:

— Конечно же, мисс Грей. Простите. Я дал вам немало поводов для раздумий вслед за такой трагичной потерей, и моя дорогая, должно быть, вы ошеломлены и измождены, хотите уединения. Непременно попробуйте куриную запеканку в горшочке от Леннокс, с хлебцами вприкуску, прежде чем ложиться в постель. Это хорошая старомодная домашняя еда. Вы также найдёте противень креветок в сыре и свиные отбивные, а если захотите пожарить яйца и порезать томаты, то получится полноценный южный завтрак. Леннокс оставила в морозильной камере куски торта «красный бархат», если вам захочется сладкого. 45 секунд в микроволновке, и глазурь из сливочного сыра оттаивает до идеальной консистенции. Тогда до завтра, — он передал мне ключи от дома, сел в машину, быстро проехал по круговой подъездной дорожке и с рёвом унёсся вниз по холму в Дивинити.

Я посмотрела сквозь тяжёлые занавеси луизианского мха, трепещущего на ветру, в мрачные глубины дуба. Два глаза смотрели на меня в ответ — цвета киновари, круглые, не моргающие и отражающие свет фонарей позади меня, которые включились в момент нашего прибытия.

— Прости за это, Руфус. Ты застал меня врасплох, — пробормотала я. Я любила животных и всегда хотела завести питомца, но мы так часто переезжали, и у меня оставалось так мало времени после учёбы и работы, так что этот вариант всегда исключался. — Держись поблизости. Мне не помешает друг.

Филин дважды моргнул, издал громкий звук клак-клак-клак и рванулся вверх, воспарив над верхушками деревьев и скрывшись в мрачном небе.

Приготовившись, я повернулась лицом к другому зверю на Уотч-хилл.

К Дому.

Его жуткая аура усиливалась вблизи, и (напрасно мистер Бальфур расхваливал красоту и очарование особняка Джунипер Кэмерон) здесь крепость ничуть не казалась более гостеприимной, чем издалека. Башенки были ушами на лице столь же тёмном и демоническом, как у филина; окна — злобные, бледные глаза; двойные двери — пасть с клыками, которые могут переломить меня пополам, если мне хватит глупости, чтобы попытаться войти.

Он возвышался надо мной, устремляясь к небу оттенками обсидиана на кобальтовом фоне, и я испытала внезапное предчувствие того, какой незначительной я почувствую себя, бродя внутри в одиночестве. Я решила, что постоянно буду оставлять свет включённым, и если у особняка возникнет проблема со счетами за коммунальные услуги, возможно, они пересмотрят моё желание завести соседа по дому.

Я подумала о деталях, которые мистер Бальфур сообщил мне по дороге сюда. Изначальная хижина, построенная более трёхсот лет назад, была сохранена в доме именно там, где она стояла раньше. Особняк несколько раз достраивали, ремонтировали и расширяли в конце 1800-х, потом снова расширили и обновили в 1920-х. Экстерьер обновили, первый этаж капитально отремонтировали пять лет назад вместе с большей частью второго этажа, но в 97 лет Джунипер не хватало выносливости и терпения продолжать, так что большая часть дома оставалась в том же состоянии, что и более ста лет назад, не считая весьма дорогостоящего монтажа системы центрального отопления. Он предупредил меня, что есть «немного обугленные участки» в связи с быстро нейтрализованным пожаром, а некоторые места отчаянно нуждались в ремонте; нескольких миллионов хватит, сказал он мне, и поместье само покроет расходы, если я решу провести эти работы в свои изначальные три года.

— Несколько миллионов, — прошептала я, стоя и глядя на дом. Он так небрежно упомянул сумму, будто это жалкие гроши. Наверное, окупаемость инвестиций в 147 миллионов долларов может доходить до такой суммы ежегодно, и поэтому это не оставит большой дыры в бюджете.

Фонари освещали дорожку до широких изогнутых ступеней, обрамлённых огромными дубами, сочащимися серебристым мхом, а на вершине этих ступеней тенистое крыльцо тянулось на север и юг, за элегантными перилами из кованого железа, увешанными вистерией. Двойные двери имели в себе витражный переплёт и такие же боковые окна с двух сторон. Над разнообразной плетёной мебелью с голубого потолка свисал мягко работающий вентилятор, создававший на крыльце приятный ветерок. Если бы ещё дом не был таким зловещим.

Я двинулась вперёд отрывистыми шагами, стуча каблуками по дымчато-серым и кремовым камням брусчатки, поднялась по ступеням и уже наполовину миновала крыльцо до двери, когда проблеск движения справа сорвал испуганный вскрик с моих губ. Я резко развернулась, готовясь к очередной атаке Руфуса.

— Полегче, мисс Грей, — пробормотал мужчина, подходя и протягивая руку в знак приветствия. — Я не хотел вас испугать. Я Девлин Блэкстоун.

Я не увидела его в тени. Без рубашки, блестящий от влаги и восхитительно мускулистый, он имел низкий голос с лёгким следом акцента — не совсем шотландского, не совсем британского, а смеси разного, как у Эсте, словно он тоже в раннем возрасте был в окружении множества диалектов. Несколько секунд я просто пялилась без слов. Около тридцати, плюс-минус несколько лет, он был высоким и широкоплечим, с гибким и тем не менее мощным телосложением, которое можно обрести не в спортзале, а за тяжёлым трудом в поле или на стройке. Его руки были покрыты рукавами татуировок, а пониже пресса с шестью кубиками висела футболка, заткнутая уголком за пояс джинсов. Его волосы были тёмными как уголь и приглаженными, будто он недавно плавал. Его лицо определённо было мужественным, но также красивым, почти иномирным в своём симметричном совершенстве. Что-то в его глазах, помимо их необычного цвета — насыщенный жжёный янтарь, соединявший виски с медью и поцелуем солнца — обладало свойством, которое я находила не менее поразительным. Мама называла такие глаза глазами старой души.

Он одарил меня улыбкой, от которой у меня едва не подогнулись пальчики на ногах.

— Я привык пользоваться бассейном по вечерам, но поскольку теперь он ваш, я пресеку эту привычку. Если вы пожелаете. Я надеюсь продолжить, если вы не возражаете.

Я ещё не решила, планировала ли я остаться; я не могла воспринимать это место или бассейн как свои, и инстинктивно мне хотелось поступить вежливо, сказать, что ему не нужно отказываться от этой вольности. Однако его джинсы не были мокрыми, я нигде не видела сушащихся плавок, и меньше всего мне нужен мужчина, плавающий голышом за окном моей спальни — особенно в свете моих нестабильных эмоций. Интересно, вдруг 103-летняя женщина смотрела на него престарелыми глазами, и вопреки слабости тела в её венах горело желание, если мы вообще продолжаем так долго цепляться за похоть.

— Спасибо.

Когда наши ладони встретились, наши взгляды сцепились, и между нами что-то пронеслось. Почти осязаемый заряд, подобный шоку узнавания, знакомости. И всё же я никогда прежде его не видела.

— Это означает, что я могу продолжать плавать или не могу?

Он был таким чертовски красивым, что я могла представить, как женщины всю его жизнь давали ему любые вольности, какие он пожелал, и поэтому мне стало легче не давать ему ничего.

— Это означает никакого плавания, — твёрдо сказала я.

Вопреки разочарованию в его взгляде, он склонил голову и сказал:

— Как пожелаете. Мистер Бальфур сказал мне, что вы сегодня приедете. Я подозревал, что дом может вас ошеломить.

— Немного.

— Многие поначалу ошеломлены. Немало надо переварить. А потом влюбляешься по уши так, что и дикими лошадями не оттащишь, — он заметил выражение моего лица и рассмеялся. — Я про дом, а не про себя.

— Но полагаю, многие женщины влюбляются, — сухо сказала я. — В вас.

Улыбнувшись, он добавил в речь густой шотландский акцент.

— Аа, девушки и правда питают ко мне лёгкую слабость, мисс Грей, тут врать не стану. Это бремя, которое я стараюсь нести достойно.

Я рассмеялась.

— Вы из Шотландии?

— Провёл там приличное количество времени. Женщины падки на шотландский акцент, особенно в последнее время, а акценты мне легко даются.

— Итак, мистер Бальфур был официальным встречающим комитетом, а вы — неофициальный.

— Что-то вроде того. Отдыхайте сегодня спокойно, не берите тревоги в голову. Я буду рядом, если понадоблюсь вам.

— Вы же не имеете в виду всю ночь.

— Именно это я имею в виду.

— В этом нет необходимости, — сказала я с уверенностью, которой вовсе не испытывала. — Со мной всё будет хорошо.

— Ни капельки не сомневаюсь, мисс Грей. Есть в вас нечто свирепое.

Я взглянула на плетёный диван. Он был слишком маленьким для этого мужчины, и там не было подушек или пледа.

— Я не могу допустить, чтобы вы всю ночь спали на крыльце. Это абсурд.

— Я мало сплю. Кроме того, большую часть ночи я буду работать в гараже позади дома. Я устрою вам экскурсию по особняку, если вы хотите, чтобы я зашёл с вами внутрь?

Я выгнула бровь.

— Возможно, вы пугаете меня сильнее, чем дом.

— Невозможно, — сказал он, и мы оба рассмеялись. — Как насчёт экскурсии? Хотите, чтобы я зашёл?

Я покачала головой.

— Что ж, тогда вперёд, осмотритесь. Заприте дверь и расслабьтесь, зная, что вы не одна в вашу первую ночь на холме. Мне было бы дискомфортно впервые приехать сюда ночью и остаться в особняке одному. Едва ли кому-либо было бы комфортно.

— Так дело не только во мне. Дом действительно большой, тёмный и страшный.

— Подыграйте мне. Спуститесь обратно на дорожку.

Я с подозрением покосилась на него, но сделала так, как он предлагал.

— Развернитесь и посмотрите на дом.

Я сделала, и снова возникла та проклятая инстинктивная дрожь.

Он это заметил.

— А теперь представьте, что он покрашен в белый цвет. Или, если уж хотите по-настоящему нейтрализовать это, покрасьте его в светло-зелёный или лиловый.

Мои глаза раскрылись шире. За счёт одной лишь мысленной перемены цвета это место ощущалось как совершенно другой дом.

— Горожане никогда не прекращали попытки убедить Джунипер перекрасить его, но она крепко держалась за историю, и это оригинальные цвета. Возможно, вы внесёте перемены. Именно его размер, высота, башни в сочетании с тьмой создают такое отталкивающее впечатление. Пока вы не обнаружите, что кроется внутри. Тогда вы увидите красоту. Внешность может быть обманчива.

Я поднялась по ступеням.

— Спасибо. Вы помогли мне увидеть это как просто дом.

— Я бы не стал рассчитывать на такое, — пробормотал он. — Спите легко, Зо Грей.

— И вы тоже.

«Девлин Блэкстоун», — не сказала я. Мне нравилось его имя. Мне нравился его акцент. Мне нравилось его тело. Очень. И он это знал. Мне придётся подавлять свой интерес к нему. Нельзя одаривать его одним из моих соблазнительных взглядов, если только потом я его не уволю, что будет несправедливо. Как женщина, которая слишком много раз теряла работу при несправедливых обстоятельствах, я не готова переступить такую черту. Ещё одно из моих нерушимых правил.

Я тоскую по дням, когда они у меня были.

Он слегка улыбался, словно точно знал, что я думала о нём.

— Если я могу сделать что-нибудь, Зо, что угодно, чтобы помочь вам устроиться, почувствовать себя комфортнее, менее одинокой, скажите лишь слово. Что угодно. Я здесь для вас.

— Я это ценю. Доброй ночи, — я вложила в свой тон холодные нотки отстранения. Этот мужчина слишком привлекателен для здравомыслия любой женщины, а я была слишком ошеломлена, слишком измождена прошлой бессонной ночью, чтобы иметь дело с ним.

В его взгляде мелькнуло веселье, он склонил голову, развернулся и сбежал по ступеням, скрывшись за углом дома.

Я глянула на дверь и помедлила на несколько долгих секунд, готовя себя. Затем вставила ключ в замок, повернула и медленно толкнула дверь. Она беззвучно скользнула внутрь, открывая грандиозное фойе с высокими потолками и мраморным столом-тумбой, украшенным большой хрустальной вазой со срезанными цветами.

Когда я сделала первый шаг через порог, меня атаковало внезапное сильное головокружение, и к моему изумлению я упала в обморок.

Обморок был недолгим, таким скоротечным, что кто-либо мог бы списать это на утомление, возможно, на низкий уровень сахара в крови, но это было нечто большее. Я почувствовала полное и тотальное замыкание цепочек в моём мозгу, и как только это случилось, я резко повернулась спиной к косяку, чтобы дверной проём помешал моему падению и предотвратил серьёзные травмы.

Вот и всё время, что было у меня перед тем, как тьма по периметру моего зрения расширилась, застилая всё перед глазами. Чернота поглотила меня, и я уже больше ничего не знала.

Затем я вновь оказалась там. Перерыв был столь кратковременным, что я успела лишь привалиться к косяку и наполовину сползти на пол. К моему большому удивлению, мои глаза до сих пор оставались открытыми. Я просто была здесь после того, как меня здесь не было, будто меня пылесосом высосали из моего тела, а потом тут же затолкали обратно.

Я закончила опускаться на пол и неподвижно сидела там, оценивая себя, не желая подниматься на случай, если вдруг снова потеряю сознание. Я ни в коей мере не чувствовала себя слабой. Этот момент казался скорее ментальным, нежели физическим, ибо у меня произошёл целый взрыв мыслей, когда я переступила порог: о том, как смерть мамы оборвала единственную жизнь, которую я знала, и об этом странном, неожиданном, крышесносном новом начале; о немыслимых суммах денег, кладбищах, болотах и пещерах; о, возможно, долгожданном обретении места, где я могу найти возможность остаться и принадлежать; об извилистых тропках, дорогах изъезженных и нетронутых, о решениях и последствиях, сопровождаемых тяжеловесным ощущением окончательности и неизбежности, словно в самом моём костном мозге чей-то голос прошептал: «Ну само собой, все дороги ведут сюда».

Оттолкнувшись от пола, я решила, что возможно, в моём мозгу происходило так много всего, что он просто отрубился — физически необходимый тайм-аут, шок от такого множества недавних перемен, сложившихся в момент выхода из строя.

— Странно, — пробормотала я, закрывая за собой дверь.

***

Скрытый в тенях на газоне Уотч-хилла мужчина тихо сказал в свой телефон:

— Слишком поздно. Она переступила порог. Она пошатнулась, но спохватилась и через несколько секунд закрыла дверь. Всё освещение в доме мигнуло, но не думаю, что она заметила. Какое бы заклинание они ни поставили на вход, оно сработало.

Пауза, затем он прорычал:

— Я в курсе, что это надо было сделать до того, как она вошла в особняк. Но Бальфур был с ней, и я не мог приблизиться. Ты же знаешь, у меня нет сил идти против этого типа.

Несколько секунд он слушал. Затем:

— Мы пытались в отеле. Тот своевольный ублюдок встал на пути. Не было ни единого дома, который не выставил бы своих ведьм в Монтелеоне, ожидая её прибытия. Некоторые пришли за её жизнью, некоторые — за её кровью. Большинство хотело и того, и другого.

Снова послушав, он ответил:

— Они её примут. Они знают, с какой опасностью столкнутся после смерти Джунипер. Падальщики начали сбиваться в стаи. Некоторые уже прибыли, — он рассмеялся. — И как ты знаешь, некоторые из нас изначально были здесь.

Очередная пауза.

— Да, он на территории. Мы ничего не можем с этим поделать. Этот никогда не поддавался контролю. Конечно, я понимаю, что стоит на кону. Буду держать в курсе.

Глава 6

Я стояла в фойе, держа в одной руке сумку, а вторую руку рефлекторно сжимая и разжимая, словно хватая всё и ничто. Это моя давняя привычка, когда я нервничаю — тянуться к чему-то несуществующему или, возможно, готовиться дать чему-то отпор. Мама раньше пыталась отучить меня, но никогда не работало. После краткого отсутствия привычка всегда возвращалась.

— Мамочка, — невольно прошептала я, чувствуя себя потерявшейся маленькой девочкой, примостившейся на пороге немыслимого нового мира.

Интерьер поместья Кэмерон освещался янтарным светом настенных бра, и переводя взгляд слева направо, я видела такое же мягкое свечение в каждом помещении. Это была приятная деталь, как раз то, в чём я нуждалась, что ориентироваться в ночи, не натыкаясь ни на что в тёмных незнакомых комнатах, не врезаясь в мебель, особенно учитывая то, что я не знала, что такое осветительная система Lutron, и попытки разобраться в работе сложной электроники никогда не были моей сильной стороной, поскольку мы не могли позволить себе подобное.

Прямо впереди, за столом-тумбой, была широкая тёмная лестница из полированного красного дерева, застеленная выцветшим персидским ковром и поднимающаяся между витиевато резных перил. Когда я подошла и запрокинула голову, лестница простиралась надо мной головокружительным и как будто бесконечным прямоугольником пролётов. На первой лестничной площадке было большое окно, витраж которого изображал женщину в роще древних деревьев, стоящую между двумя маленькими детьми и держащую их за руки, а ниже имелась табличка, гласившая «Леди Поместья Кэмерон».

Видимо, это теперь я, если я решу остаться.

Я поставила свою сумку с вещами на нижнюю ступеньку и решила свернуть налево, пройти по первому этажу по часовой стрелке, пока не найду кухню, где разогрею себе что-нибудь поесть и возьму еду с собой в ту спальню, которая покажется мне наиболее приветливой. У меня не было ни желания, ни времени исследовать дом до завтрашнего дня при свете солнца. Моя цель заключалась в том, чтобы увидеть как можно меньше, обеспечить себе комфорт ограждающих меня стен и запертой двери, за которой я смогу забыть об обширной громадности дома, простирающегося во все стороны. Забыть обо всём. О смерти мамы. О моей нынешней загадочной ситуации. О мужчине, который забрался слишком глубоко в меня и оставил ненасытно жаждущей получить ещё больше его.

Первой комнатой оказалась гостиная, и я отметила лишь то, что она стильная и элегантная, после чего поспешила во вторую роскошно меблированную гостиную (да сколько гостиных нужно одному человеку?), игнорируя краем глаза мрачный коридор, тянувшийся в невероятную даль, с дверями по обе стороны, которые уходили в другой абсолютно тёмный коридор, наверняка заканчивавшийся, как я полагала, в одной из башен.

Я женщина с миссией. Я хотела найти кухню и спальню, и я хотела найти их побыстрее. Я продолжала держаться правой стороны, надеясь, что как штопор забуриваюсь в центр дома, где при нормальной планировке кухня окажется в самом его сердце.

Ещё больше тускло освещённых комнат — столовая, буфетная со шкафами вплоть до высокого потолка, вторая столовая поменьше — затем я оказалась в задней части дома, смотрела поверх геридона и стульев, сквозь стену окон от пола до потолка на огромный освещённый бассейн, окружённый террасой из дымчато-серых и кремовых камней брусчатки, обрамлённый шпалерами с роскошными цветами и лианами, укрытый магнолиями и дубами, чьи ветки склонялись и покачивались на неизменном ветерке, а между ними свисали нити мерцающих гирлянд и скопления синих стеклянных бутылочек. Зрелище было таким волшебным, что я и осмыслить его не могла. Я была голодающей уличной оборванкой, приглашённой на королевский пир, где мне сказали не только наесться всласть, но и ещё и вручили всё, что я видела. Я глазела, с головокружительной скоростью вертя головой, разрываясь между неверием и ликованием, между подозрением и надеждой. Неужели всё это действительно могло быть моим?

За бассейном лежал сад цветов, а за ним располагался гараж с семью поднимающимися дверьми; с его крыши по одному боку разливалась кружевная путаница вистерии; также там имелся маленький домик-раздевалка, уличная ванна с ножками-лапами и душ под открытым небом. Ни следа Девлина, хотя я на мгновение представила его здесь, поднимающегося голым из бассейна, пока вода стекает по его темнокожему телу. Подавив горячий прилив гормонов, я признала, что действительно чувствовала себя гораздо комфортнее, зная, что не совершенно одна на холме.

Затем я представила, как просыпаюсь здесь ранним утром, иду поплавать, после чего принимаю душ на свежем воздухе, под солнцем, на жасминовом ветерке, живу в этом месте, хожу в походы, разбиваю сад, приручаю экзотического чёрного филина, завожу ещё одного-двух питомцев, или десятерых, возможно, даже лошадей. Испытав внезапное головокружение, я вынуждена была схватиться за спинку стула для опоры.

Если я останусь на три года, я унаследую 150 миллионов долларов.

Я буду владеть этим особняком и землями, всей мебелью, бассейном, гаражом, тем, что бы там ни стояло в гараже, а также немыслимыми 572 акрами. Я буду держать в руках документы на владение пещерами, деревьями, всем кладбищем и болотами, моим личным клочком нетронутой природы и древним дубом, который был настолько старым и статным, что у него даже имелось имя: Сильван.

У меня будет штат сотрудников, чтобы обслуживать всё это.

У меня также будет «неликвидная» часть. Одному лишь Господу известно, что это.

И не будет лимитов тому, что я смогу сделать.

Это безумие! Могло ли это поистине быть моим безумием?

Впервые с тех пор, как я взглянула на зловещую крепость на холме, я жаждала остаться в ней — и на эту ночь, и на бесчисленное множество грядущих ночей. Узнать каждый дюйм, заявить на него права, любить его. Поместье Кэмерон предлагало достижение непостижимых мечт. Я на мгновение позволила себе фривольную выдумку о том, что мама где-то в небытие нашла волшебную палочку и взмахнула ей, исполнив каждое желание, которое она когда-либо лелеяла для меня. Если так, то её пожелания чертовски масштабнее моих. Откровенно гигантские.

Дом был приглушённым, окна были закрыты, и мягкий шум кондиционера был единственным звуком, пока я не повернулась, и мой крик восторга не расколол тишину.

Комната, которую я искала, прилегала к зоне, в которой я стояла, и тянулась вдоль бассейна. Я люблю печь и выращивать что-нибудь (эти увлечения я переняла от своей матери), и сердце дома Джунипер Кэмерон было тёплым, гостеприимным, щедрым и мечтательным помещением из белых столешниц с золотистыми прожилками, белого кухонного гарнитура и элегантных огромных кухонных принадлежностей.

Перед окнами от пола до потолка виднелись скопления трав в горшочках, расставленные на складных скамейках молочно-голубого оттенка. Ещё дюжины горшков были расставлены на столешницах шкафчиков; там рос розмарин, базилик, тмин, лемонграсс, шалфей, шафран. Ленточное освещение было проложено вдоль потолочных плинтусов, украшенных рельефом в виде листьев аканта; тёплая LED-подсветка под навесными шкафами заставляла полированные кварцевые поверхности сиять. Пол был выполнен из тёмной древесины, начищенной вручную. Медные кастрюльки блестели, подвешенные над сверкающим кухонным островком длиной метров шесть, с сиденьями с трёх сторон. Плита имела восемь конфорок с красными ручками; тут имелось два огромных холодильника, три посудомоечные машины и кладовка за двойными дверьми из матового стекла.

Я стояла как в трансе, переводя взгляд от шкафчиков к кухонному островку, от техники к травам в горшках и обратно, представляя, как эта комната наполнится разговорами и смехом друзей. Я представила, как Эсте приедет в гости, как мы вместе будем узнавать новые рецепты южных блюд, проводить день под музыку у бассейна с ледяным кувшином маргариты и бокалами с солёной кромкой, а затем вечер в «Госсамере» или «Тенях». Танцевать без забот, поскольку мои счета оплачены, а мои мысли не были одержимо зациклены на доме, где моя мать медленно и ужасно умирала, без достоинства, но как будто с неисчерпаемой грацией.

Господи. Могла ли я действительно быть последней живой наследницей этой умершей женщины?

Само собой, завтра кто-то осознает, что они допустили ужасную ошибку, и меня живо отправят обратно в Индиану с моей сумкой вещей, маминым прахом и горьким, слишком скоропостижным послевкусием невероятной мечты, обжегшей мой язык.

Сбросив с себя ступор, я вновь сосредоточилась на своей миссии. Я больше ничего не могла осмысливать. Я поспешила к холодильнику, навалила на тарелку хлебцев и куриной запеканки, разогрела в микроволновке, схватила столовые приборы, а затем, глядя строго перед собой, потому что я уже испытала полную визуальную и эмоциональную перегрузку, я тем же путём вернулась к лестнице, схватила сумку и поспешила найти комнату, которую объявлю своей на эту ночь.

Я смогу изучать дом лишь небольшими кусочками за раз, и похоже, что время ради разнообразия было на моей стороне. По словам Джеймса Бальфура, если я выберу остаться, у меня будет три года на изучение — целая жизнь, в течение которой я могу перекрасить экстерьер в небесно-голубой или изящный весенне-зелёный цвет.

Я до сих пор притворялась, будто ещё не приняла решение согласиться, но в тот момент, когда я увидела лёгкое просторное помещение, где я могла всласть печь, которое я могла заполнить друзьями по праздникам, и возможно однажды даже своими детьми, тонкая брошюра ужаса была отложена в сторону и спрятана между толстыми томами взбалмошности и изумления. Дом так легко соблазнил меня; моя душа в обмен на кухню.

Спальня, которую я выбрала, находилась прямо над этим местом, тоже выходила видом на бассейн, с парой французских дверей, открывавшихся на балкон из кованого железа, обвитого жасмином и бугенвиллией, с маленьким столиком и стульями, где я могла бы пить кофе утром, под дубовыми ветвями, мягко покачивавшимися на ветру. Я пришла к выводу, что, должно быть, выбрала хозяйскую спальню в доме. При ней имелась своя гостиная, просторная ванная и роскошная гардеробная — в центре комод с мраморной столешницей, туалетный столик с подсветкой и стена с тремя зеркалами и пьедесталом, где можно крутиться и оценивать свой наряд — и всё это для женщины, которая могла на пальцах одной руки пересчитать свои наряды и уложить все вещи в половину одного ящика.

Я ошеломлённо покачала головой, нашла светильник, который могла оставить с приглушённым светом, и поспешила обратно в спальню, где подводные огни от бассейна отражались голубым танцем воды на потолке.

Я заперла дверь, бережно поставила мамин прах на комод и быстро поела. Мистер Бальфур прав; домашняя еда была изумительной. Затем я выудила из сумки зубную щётку и почистила зубы. Пусть весь день я жаждала душа, но сейчас пропустила его и, всё ещё чувствуя на себе запах Келлана, упала в кровать, чтобы разделаться со своим плачем и проснуться утром достаточно отдохнувшей, чтобы попытаться обдумать мою нынешнюю ситуацию.

Через считанные минуты, безо всяких слёз, я погрузилась в глубокий сон.

Я проснулась посреди ночи, не имея ни малейшего представления, где я, и вспомнила своё местоположение ровно в тот момент, когда осознала, что моя мать сидит на краю кровати и смотрит на меня с напряжённым выражением на лице. Она была более молодой версией себя, полной хорошего здоровья. Я видела её фотографии в этом возрасте, и мне всегда сложно было поверить, что она когда-то была такой энергичной и сильной. Её тёплые золотистые глаза были ясными, не налитыми кровью от болезни и лекарств; её длинные каштановые волосы с медными прядками, отливавшими металлом на солнце, совсем как мои, были роскошными и густыми, а не с проседью, и я поразилась тому, какими похожими мы были. К тому моменту, когда я перешла в среднюю школу, стало сложно видеть сходство. Мама всегда как будто дымкой просеивалась сквозь наши дни, будучи бледнее и слабее всех остальных. Это заставляло меня свирепо оберегать её.

Я моргнула, зная, что иллюзия исчезнет, но она по-прежнему была там, такая реальная, что я могла чувствовать её запах — никакого парфюма, лишь тот запах, который всегда источала Джоанна Грей: лёгкий намёк на сирень и что-то землистое от работы в саду, а также что-то цедровое от выпечки в те дни, когда она ещё могла стоять на кухне с излюбленными кулинарными книгами, напевая себе под нос, импровизируя с ингредиентами, в зависимости от того, сколько денег на продукты было у нас в ту неделю.

— Мама! — воскликнула я.

— Зо, моя дорогая! — улыбаясь, она развела руки в стороны, и я бросилась к ней, крепко обнимая.

Тогда я поняла, что сплю, потому что нам не даётся второй шанс для прощания. Люди умирают, а мы остаёмся позади с разбитыми сердцами и потрескавшимися душами. И всё же сны предлагают утешение, которое можно перенести в дневную реальность, и я изголодалась по утешению от моей матери. Уткнувшись лицом в её шею, я глубоко вдохнула, наслаждаясь роскошью момента, все мои чувства были включены, пока запах Джоанны Грей не сменился гадким гниением, будто рак разошёлся метастазами и в её кожу, заставляя плоть разлагаться, и я давилась в рвотных позывах, испытывая отвращение от вони.

Её руки до боли крепко сжались вокруг меня, выдавливая всё дыхание из лёгких так свирепо, что я не сумела даже вскрикнуть, и пусть я не могла видеть её лицо, я знала, что это не моя мать и никогда не была ей, и что это даже не человек. То, что держало меня в студёной, крепкой как тиски хватке, было стручком плоти, кипевшим жадностью таких ошеломляющих масштабов, что она высасывала кислород из комнаты, оставляя лишь безвкусный, крадущий жизнь воздух. Я начала задыхаться, моя грудь работала как отчаянные кузнечные меха, рот широко раскрылся от натуги. То, что стискивало меня, не имело ни морали, ни принципов, ни совести. Оно жаждало всего, постоянно; оно было паразитом, сапрофитом по своей злобной природе, решительно настроившимся прикрепиться, сломить, поглотить и приумножить.

То, что держало меня, не боялось тьмы. Тьма сама боялась его.

Оно могло сожрать тьму и всё равно жаждать большего.

Оно могло сожрать меня, не оставив ни единого следа моего существования.

И в тот самый момент я пережила страннейшее предчувствие, что если оно каким-то образом, необъяснимо, сожрёт меня, то никто даже не заметит, что я пропала. По мне не будут скучать. Ни единой секунды.

Я лихорадочно продиралась к сознанию. «Проснись проснись проснись, Зо!»

Затем я резко оказалась сидящей на кровати, обнимающей руками пустоту, вонь гниения оседала в моих ноздрях, рот раскрылся в беззвучном крике, и я была одна в комнате. Ударив себя кулаком по груди, я наконец-то сумела втянуть глубокий отчаянный вдох.

Затем я что-то услышала. Или мне так показалось. Но слабый, насмешливый звук был таким невозможным, что я знала — это мог быть лишь отголосок кошмара, наложившийся на странность моей ситуации и местоположения и спровоцировавший моё гиперактивное воображение.

Я готова была поклясться, что услышала, как глубоко в стенах дома кто-то рассмеялся.

Глава 7

Когда мне было тринадцать (мы солгали и сказали, что мне пятнадцать), я начала убираться в домах вместе с мамой.

В то утро, когда я впервые села с ней в машину, её глаза блестели от непролитых слёз, и я знала, что она отчаянно желает, чтобы её дочь уехала наслаждаться беззаботным летом в горы Блу-Ридж, а не надевала импровизированную униформу и шла работать. Но с деньгами было туго, и мы никогда не знали, когда нам снова придётся переехать.

Дай она мне выбор между уборкой в домах и охотой за сокровищами в лесу, сбором всего, что нашему столу могло предложить время года — орехи, ягоды, грибы, молодые листья одуванчика (бесплатная еда и по сей день меня радует) — я бы выбрала убираться. Не только потому, что это наконец позволило мне вносить вклад в наш скромный доход, но и потому, что уже тогда дома восхищали меня: раскрывающие сокровенные истории (некоторые безобидные, другие отвратительные, некоторые счастливые, другие трагичные), таящие секреты в шкафах, на изнанке одежды и в забытых карманах.

В скором времени я узнала, какие супруги были неверными, чьи дети имели проблемы с учёбой или самооценкой, прятали наркотики под матрасами, кого из них травили сверстники.

Я стала эмоционально вовлечённой в дела отцов и сыновей, матерей и дочерей, читая дневники, открывать которые не имела права, узнавая секреты, что не должна была знать и совершенно точно не должна была что-то с ними делать, например, оставлять телефонный номер, что достала из кармана, на крышке стиральной машины (как только выяснила, кто первый приходит домой с работы) или выложить напоказ в корзине использованный презерватив (выметенный из-под кровати женщины, миновавшей менопаузу) и уходя, не вынести мусор, или переложить на прикроватную тумбочку спрятанный дневник в надежде, что родители вовремя его прочтут.

Мелочи, правда, и если бы определённые члены семьи не хранили секреты, мои действия не подняли ли бы такую бурю. Но Аделина резала себя, а у Кита была интрижка на стороне, и он подумывал оставить жену. Как бы миссис Холден помогла своей дочери, и как миссис Миллер боролась бы за свой брак, если они даже не знали, что существовала угроза?

Когда мама в третий раз перевезла нас из-за того, что я что-то сделала, я перестала вмешиваться. Тогда я начала составлять свои нерушимые правила: «никогда не беспокоиться о людях, в чьих домах мы убираемся, или о работодателях». Они совершенно точно не заботятся о нас. Для большинства из них мы даже не люди. Всего лишь безликие исполнители должностных обязанностей.

«Ты не отвечаешь за укрепление их семей, не можешь гарантировать, что они останутся вместе, равно как и не можешь предсказать, что твои поступки приведут к чему-то хорошему, — сказала мне мама. Долгая пауза, а затем грустное: — Ты правда считаешь, что мы настолько разбиты, Зо?»

Её вопрос задел за живое. У нас всё было прекрасно, и она была лучшей из матерей. Меня любили и лелеяли, я никогда не голодала, мне никогда не причиняли вреда. Наша жизнь была хорошей.

И всё же… мы так не походили на семьи, что жили в домах постоянства и неизменности. Это только мы двое всегда тихо прокрадывались в город, растворялись в темноте. Будучи ребенком, я притворялась, что мы хорошие ведьмы, вынужденные спасаться бегством от злого колдуна, заметать свои следы метлами с ароматом гвоздики и корицы. Мне нужна была эта фантазия. Легко почувствовать себя невидимкой, когда тебя с детства учат стирать все следы своего пребывания где бы то ни было.

Пока мама была жива, она давала мне почувствовать себя видимой. Со дня её кончины я дрейфовала незаметная, как призрак, лишённая даже такого утешения как дом, в котором можно было обитать.

Со временем я пойму, что в ночь, когда я переступила порог фамильного дома Кэмеронов, я не могла бы быть ещё лучше подготовленной к соблазнению всем, что мог предложить дом на Уотч-Хилл, даже если бы меня намеренно выращивали на убой. Что совершенно точно не входило в намерения Джоанны Грей.

Гораздо большее, чем просто четыре стены, невероятная мечта о жизни, «дом» всегда был для меня словом, перед которым невозможно устоять.

***

Когда я проснулась следующим утром, у меня было семнадцать смс-сообщений от Эсте, одно лихорадочнее предыдущего.

После кончины мамы я взяла привычку выключать звук на телефоне, когда ложилась в кровать, отчаянно желая тех редких нескольких часов сна, которые получалось урвать. Пока она была жива, я никогда не имела такой роскоши, как поставить телефон на беззвучный режим. Я научилась спать чутко на случай, если ей понадобится что-то посреди ночи или, Боже упаси (как только метастазы распространились на кости), она споткнётся и упадёт по дороге в туалет, сломав себе что-нибудь настолько серьёзно, что больше не сможет ходить. Теперь сон напоминал временную смерть, возможность ничего не чувствовать, состояние, которого я жаждала каждым атомом моего существа, полностью осознавая, что как только мой мозг проснётся, сокрушительное опустошение одиночества вновь пропитает меня до костей.

Я с шоком обнаружила, что проспала целых восемь часов, и поразилась ещё сильнее, узнав, что, если верить моим сообщениям, полиция уже ехала в мою студию, снятую на короткий срок в Франкфорте, Индиана, чтобы взломать дверь и проверить, жива ли я.

Будь это кто-либо, кроме Эсте, я бы не поверила — шеф Беккет ненавидел выполнять проверки благополучия, по возможности сваливал их на социальные службы — но Эсте умела убеждать людей, чтобы те выполнили её пожелания. Она входила, вся такая высокая, харизматичная и повелевающая. Даже я разок-другой становилась жертвой её махинаций, обвиняла её в том, что она накладывает чары, чтобы подчинить нас всех себе. Она бросала на меня опешивший взгляд и говорила: «Я бы никогда так не поступила, Зо. Тот, чья воля наиболее сильна, выигрывает в любой ситуации. Тебе просто нужно хотеть того, что тебе нужно, сильнее всех остальных. Страсть — это валюта вселенной».

Не вредило делу и то, что она была великолепной, с нигерийской матерью британского происхождения и шотландцем-отцом, с голубыми глазами, которые имели гамму от безоблачной лазури в моменты счастья до штормового аквамарина в моменты распалённости чем-то (а это случалось в 99 % времени), и с завораживающей мешаниной акцентов. Эсте была столь же непредсказуемой, сколько моя жизнь была рутинной; она могла быть занозой в заднице, и я её обожала. Большую часть времени, как это бывало с любыми сёстрами, кровными или избранными.

«Я в порядке. Я в Луизиане», — написала я ей.

«ЧЗХ?!!!»

«Я позвоню тебе через несколько дней и введу тебя в курс дела». Она ни за что не поверит, что произошло. Я сама не верила. Может, со временем и поверю. Если это всё не будет отнято у меня в любую секунду.

«Хера с два. Говори».

Когда мой телефон завибрировал, я сбросила звонок на голосовую почту. Я избегала её со времени пожара. Крепко сблизившись на фоне сложностей, которые мир бросал в нас, мы гордились нашей силой перед лицом невзгод, а последние несколько недель я была какой угодно, только не сильной, плакала по малейшему поводу, боролась с горем и депрессией. Я ненавижу заражать других настроением, если оно не хорошее. У людей и так проблем хватает; им не нужны ещё и мои. Эсте и я схожи во многих отношениях, но после окончания школы наши жизни резко разошлись в разные стороны. Три года назад она закончила колледж, уже начала выстраивать репутацию художницы с внушительным талантом (о чём она так торжественно проинформировала меня ещё в девять лет), тогда как я до вчерашнего дня была погребена в долгах и руинах моей жизни, не в силах увидеть способ выкопать себя из этого. Её звезда восходила; моя опустилась на дно ямы с жидким бетоном. «Я всё ещё прячусь от людей. Дай мне ещё несколько дней».

«Прошло две недели! Это всё, что ты получишь. Где в Луизиане? Зачем? И как долго ты там пробудешь?»

Я задумалась на мгновение, затем — избегая вопроса «зачем?» — ответила: «Пока не уверена. Может, навсегда».

«Я приеду сегодня же после обеда!»

Я вздохнула. Как только Эсте приняла решение, легче изменить траекторию метеорита, чем заставить её передумать. Она найдёт рейс самолёта, закажет такси и окажется у меня на пороге через считанные часы, если я не отвлеку её альтернативным планом.

«Как насчёт пятницы? Сможешь уехать? Остаться на выходные?»

«Я всегда могу уехать. Адрес?»

«Город называется Дивинити. Дом на Уотч-хилл».

«Адрес?»

Я нахмурилась, озадачившись. «Я не знаю, есть ли у этого места адрес». Суть в том, что этому дому и не нужен адрес. «Ты найдёшь без проблем. Спроси у кого угодно в городе, тебе покажут». Я хихикнула, представляя выражение на её лице, когда она поднимет взгляд и впервые увидит дом. Интересно, передёрнет ли её той же внезапной дрожью?

«Ты не можешь приехать до шести вечера».

«Почему нет, чёрт возьми?»

«Долгая история. Расскажу, когда приедешь. В шесть. Не раньше».

Хотя я даже не уверена, что наследство действительно моё, я не собиралась подвергать его опасности, если оно всё же будет моим.

Я начала опускать телефон, но экран снова засветился.

«Они нашли сейф? После пожара?»

Я моргнула. «Что?»

«Твоя мать говорила мне на тот случай, если с ней что-то случится, что в её шкафу есть огнеупорный сейф. Она хотела, чтобы он оказался у тебя. Он у тебя?»

«Когда мама сказала тебе это?» Я не знала про сейф, но Эсте знала?

«Много лет назад. Я заходила в гости, но тебя не было дома. Она была в странном настроении. Она реально предложила мне чай, как нормальному человеку, и всё такое». Я слышала, как сухо Эсте произносит эти слова. Наши матери так презирали друг друга, что относились к нам в лучшем случае с ледяной цивилизованностью. «Он пережил пожар?»

Я всё ещё силилась уложить в голове тот факт, что моя мама сказала Эсте что-то, чего не говорила мне. «Ты пила чай с мамой?» — спросила я, пытаясь вообразить это маловероятное событие.

Смайлик, закатывающий глаза. «Какое это вообще имеет отношение к делу? Эта чёртова штука у тебя?»

«Он пережил пожар. Что ты знаешь о сейфе?»

«Ничего, только то, что она хотела передать его тебе».

Долго плясали три точки, свидетельствующие о печатании, затем:

«После смерти Джоанны с тобой происходило что-то странное?»

«В каком смысле странное?» — увильнула я.

«Ответь на вопрос».

«Мы можем поговорить, когда ты приедешь сюда».

«Ещё как поговорим. Что-то случилось. Но ты в порядке?»

«Да».

«Не паникуешь из-за чего-либо?»

«Вовсе нет».

Это была маленькая, необходимая ложь. Если она подумает, что я паникую, она приедет сюда сегодня же после обеда, а мне нужно время, чтобы переварить стремительный и странный поворот моей судьбы и, если повезёт, перестать бесконтрольно плакать в неожиданные моменты. «Вовсе нет».

«Тогда до пятницы. В час дня».

«В шесть!»

«Увидимся 😊»

«В шесть! Я серьёзно! Это важно».

В этом вся Эсте. Никаких правил. Она жила дерзко. Если страсть была валютой вселенной, и ты получал столько же, сколько отдавал, то неудивительно, что её жизнь была такой богатой и красочной, а моя такой истощённой. Я делала правильные вещи, необходимые вещи, стоически и, надеюсь, с капелькой маминой грации. Единственная страсть, которую я когда-либо позволяла себе — это секс на одну ночь.

Я также ни разу не видела ни унции взрывной страсти в маме. Любовь? Да. Глубокая и безусловная. Часто тихая радость. Дикая, неограниченная энергия? Никогда. Кроткая мать, кроткая дочь. Женщины Хантер обладали взрывной выдержкой. Женщины Грей обладали опрятной замкнутостью. Когда-то я также говорила, что женщины Грей не хранили секретов друг от друга. И всё же мама сказала Эсте то, чего никогда не говорила мне. Это беспокоило меня сильнее, чем я позволяла себе думать об этом, так что я оттолкнула данную мысль, вместо этого сосредоточившись на здесь и сейчас.

Растянувшись на мягчайших простынях из всех, что когда-либо ласкали мою кожу, на самом роскошном матрасе из всех, на которых я когда-либо спала, в самом изысканном доме, что я когда-либо видела (не считая чудовищного, отталкивающего экстерьера), я поклялась, что как только я подпишу те бумаги — и да, я подпишу их; у меня не было жизни, и только дурак добровольно вернётся к такому — я выберу свои мечты и буду стремиться к ним так же свирепо, как это делала Эсте. Мама не хотела бы от меня меньшего. Если рай как таковой существовал, и она была там — а нежная, хорошая Джоанна Грей, само собой, будет там — я воображала, что она сияет от радости, радуется моей неожиданной перемене судьбы, пребывает в экстазе от изобилия возможностей, которыми внезапно начала кишеть моя жизнь.

Мысли о маме пробудили в мозгу фрагменты почти забытого кошмара. Обнимание её, потом понимание, что это вообще не моя мать. Вызывающая ком в горле вонь разложения, жадность и злобность существа, которое стиснуло меня. Странный, приглушённый смех, который я вообразила себе в стенах дома.

— Абсурд, — хрюкнула я, отбрасывая одеяла и вставая с кровати. Я была измождена и эмоционально, и физически, находилась в неоспоримо странном доме и ещё более странной ситуации. Естественно, мне привиделся дурной сон.

Мои варианты на день ошеломляли меня: принять душ в роскошной спа-ванной или поплавать с утра? Проверить, не скрывается ли за каждой из тех подъёмных дверей гаража по машине, и использовать одну из них, чтобы съездить подписать бумаги, которые сделают меня 150-кратной миллионершей, или остаться здесь и изучать дом, который мне якобы предстояло унаследовать? Найти кабинет Джунипер Кэмерон и поискать результаты генетического анализа, доказывающего наше родство, или поехать в Дивинити и поискать работу? Стоит ли вообще искать работу, или вместо этого изучить колледжи поблизости?

Я решила, что как минимум должна позволить себе те три дня до приезда Эсте, чтобы акклиматизироваться и обдумать варианты. Мне предстояло планировать будущее, мечтать мечты, и в сладком золотистом свете утра, льющемся в окно над бассейном с мягкими шезлонгами, на которых я сегодня днём планировала провести минимум час, ни одна из этих мечт не была кошмаром.

***

Прошлым вечером во мраке поместье Кэмерон как будто обширно и грозно нависало надо мной, пока я, как крошечная точка на карте, которой я никогда не видела, вслепую шарахалась по нему.

В мягком свежем свете луизианского утра дом ощущался совершенно иначе, как будто гостеприимно простираясь во все стороны. «Приди и осмотри меня, изучи меня, я весь твой!» — бодро восклицал он.

Немыслимо.

Несмотря на свой скептицизм, я вступила в игру. Когда я вышла из спальни после самого роскошного душа в моей жизни, наконец-то смыв с кожи запах Келлана, и лестница поманила вверх, а не вниз, я поддалась искушению бесцельного исследования. Я была владычицей своего дня впервые за неизмеримо долгое время и решительно настроилась смаковать эту роскошь столько, сколько она продлится.

Поднимаясь по лестнице, я заметила восемь витражных панелей из стекла, встроенных в крышу своеобразного чердака, венчавшего лестничные пролёты высоко надо мной, и к рамам крепились, кажется, рукоятки. Каждая из серо-зелёных с золотом панелей вмещала символ из трёх ветвей замысловатых спиралей, закручивавшихся против часовой стрелки, которые, похоже, имели архаичное происхождение, и я сделала мысленную пометку спросить о них у мистера Бальфура. Я жаждала знать детали прошлого особняка, если это правда моя история. Мысль о том, что у меня могли иметься корни, уходившие на сотни лет в прошлое, тихо опьяняла.

Добравшись до третьего этажа, я прошлась вдоль балюстрады, проводя пальцами по перилам, пытаясь привыкнуть к идее, что всё это скоро будет моим — и эта очаровательная балюстрада, и решительно кошмарные обои, и золочёные рамы с портретами степенных Кэмеронов в антикварных нарядах. Я прошла по длинному коридору с полудюжиной закрытых дверей по обе стороны, который заканчивался широкой гостиной в передней части дома, с каминами с обеих сторон, высота которых позволяла встать в них в полный рост; это была необходимость, подумала я, в годы до изобретения современного отопления. Комната была меблирована более повседневно, чем те, что я видела вчера, с акцентом на комфорт — толстые ковры, излишне мягкие кресла и плюшевый секционный диван. Идеальное место, чтобы свернуться калачиком и читать книгу в дождливый день.

За стеной окон, выходящих на запад, во всю ширину гостиной тянулся ещё один балкон из кованого железа, увитый лианами. Я открыла дверь и вышла на узкую террасу, глубоко вдохнула тёплый утренний ветерок, посмотрела на город Дивинити сквозь ветви колоссальных дубов, преграждавшие подход к дому.

Мне показалось, что вид с земли был потрясающим, но на третьем этаже, сквозь завесу мягко покачивающегося серебристого мха, я увидела ещё более впечатляющую перспективу. С мощным телескопом, направленным в нужную сторону, я могла бы изучить мельчайшие детали каждого здания, всматриваться в окна домов. Озадачившись нехарактерно вуайеристским поворотом моих мыслей, я обернулась за плечо и осознала, что должно быть, подсознательно приметила большой телескоп, установленный на подставке с колёсиками в дальнем углу и почти скрытый объёмной ниспадающей драпировкой.

Мой предок — если она реально им являлась — была подглядывающей пронырой. Несомненно, она также наблюдала, как Девлин Блэкстоун плавает голышом. «И молодец она насчёт Девлина», — подумала я, слабо улыбаясь. Шпионить за городом казалось таким же тревожно контролирующим, как и её правила насчёт посетителей, но я решила допустить, что возможно, в столетнем возрасте у неё осталось мало других развлечений. А может, у неё была причина. А может, она вообще не делала этого и направляла телескоп на звёзды.

— Сегодня утром тебе лучше не вставать на моём пути, Джеймс, — резко произнесла женщина внизу. — Я пришла по делу. Отойди и пусти меня внутрь. Мне нужно обсудить с ней важные вопросы.

Я посмотрела вниз и удивлённо моргнула. Меня так отвлёк вид, что я не заметила, что подъездная дорожка успела превратиться в парковку, пока я спала. Двадцать или даже больше машин были припаркованы под поспешными углами к фонтану, и десятки женщин суетились на ступенях, поднимаясь на крыльцо, где, видимо, мистер Бальфур стоял на страже и отказывался их пропускать. Во главе группы была худая как тростинка женщина с льдисто-блондинистыми волосами до плеч, одетая в искусно пошитый голубой костюм и туфли на каблуках, с жемчугом на шее и запястьях, с дорогими солнцезащитными очками на голове, с дизайнерской сумочкой под мышкой, тогда как я, босая, в джинсах, теребила край футболки и решила, что в ближайшее время буду чередовать свои два платья. Поскольку никто не смотрел наверх и едва ли посмотрит, я чуточку отошла назад, гадая, не про меня ли они говорили.

— Никто не пойдёт внутрь, Алтея, — сказал мистер Бальфур. — Никто ничего не будет с ней обсуждать. Говорю тебе, вы должны дать ей время…

— У нас нет времени! Фонд стипендий не одобрен, а дедлайн в пятницу. Десять самых лучших выпускников Дивинити до сих пор не знают, смогут ли позволить себе университет осенью, — перебила Алтея.

— К чёрту твой фонд стипендий, Алтея, — огрызнулась брюнетка в персиковом платье. — Женская клиника Ковентри должна стать приоритетом. Открытие во вторник, а у нас нет бюджета даже на электричество, — смягчив тон, она добавила: — Никакого неуважения к Джунипер, Джеймс. Мы все знаем, какой больной она была в последние месяцы, слишком больной, чтобы обременяться какой-либо бумажной работой. Мы просто решительно настроены продолжить её благотворительные начинания.

— Откуда нам вообще знать, что эта мнимая наследница продолжит финансировать благотворительность Джунипер? — потребовала Алтея. — Что насчёт займов, награды предпринимателю года? Что, если она просто заберёт состояние Кэмеронов и сбежит? Будет ли она заботиться о Дивинити так, как это делала Джунипер? Разве чужачка способна на это? Она понимает долг и ответственность, которые придут с поместьем?

— Я не стал бы вываливать на неё такие детали прошлым вечером, Алтея. Мисс Грей проделала долгий путь, и ей сложно было осмыслить условия её наследования. Несколько недель назад она потеряла мать и до сих пор скорбит всей душой. Ей нужно время, и я намерен проследить, чтобы у неё было это время. Джунипер выбрала меня, чтобы я помог мисс Грей в период адаптации так, как посчитаю нужным. Это тоже прописано в её завещании.

— Которое ты до сих пор не дал нам увидеть, — прошипела Алтея.

— И не дам. Завещание — это приватное дело. Если вы, мисс Бин — не имея абсолютно никакого родства с покойной и даже не числясь среди её друзей — решите оспорить его, есть легальные рамки, в которых вы можете это сделать. Уверяю вас, вы не победите, — холодно ответил мистер Бальфур.

— Что насчёт генетического анализа? Само собой, он должен быть проведён. Когда мы увидим результаты? — потребовала Алтея.

— Одновременно с завещанием, — бесстрастно парировал он. — То есть, никогда.

Алтея проворно сменила тактику.

— Потеря матери — это ещё одна причина, по которой мисс Грей не помешает тепло женщин вокруг неё. Мы гораздо полезнее для неё в такой деликатный период, чем пожилой адвокат. Ещё и мужчина, к тому же.

— Да, Джеймс, убирайся с дороги и впусти нас! Пусть она решает, хочет она компании или нет, — настаивала защитница женской клиники Ковентри.

— Исключено, Джани, — сказал мистер Бальфур. — Две недели. Вы оставите её — и меня — в покое на две недели. Найдите способы отложить открытия и стипендии, и уверяю вас, это будет лишь временная задержка. Если к тому времени мисс Грей не пожелает принять необходимые решения, я сам займусь финансированием через поместье. А теперь уходите все, пока не сделали то, чего добиваетесь, и не спугнули её.

— Она чужачка, — не унималась Джани, решительно настроившись пробиться, — и абсолютная незнакомка. Мы не хотим видеть её здесь, и многие другие, пришедшие с нами сегодня, чувствуют то же самое. Изабель и Арчи могут сразу же занять её место.

— Если вы хоть на секунду думаете, что Александры станут решением наших проблем, вы заблуждаетесь ещё сильнее, чем я думал, — упрекнул её мистер Бальфур. — Она кровная Кэмерон, и Джунипер посвятила последние десятилетия своей жизни и немалое состояние тому, чтобы найти её. А теперь уйдите, пока мисс Грей не проснулась.

Я нахмурилась. «Кровная Кэмерон» прозвучало так странно.

— Я никуда не уйду, — фыркнула защитница женской клиники Ковентри. — Я разобью лагерь на газоне, если придётся.

— Едва ли ты посмеешь. С наступлением ночи ты сразу сбежишь вниз по холму, — прорычал мистер Бальфур.

Я нахмурилась. Что происходило с наступлением ночи? Девлин Блэкстоун — единственное сумеречное (выражаясь языком мистера Бальфура) существо, которое приходило мне на ум, и я едва ли могла представить, чтобы женщина бежала от него. Она скорее побежала бы к нему.

— Мы даже не уверены, — продолжал мистер Бальфур, — что она согласится на условия завещания Джунипер.

Алтея закатила глаза.

— Если бы нам так повезло. На свете не найдётся ни одной дуры, которая отвернулась бы от денег Джунипер. Эта обнищавшая сучка по уши в долгах, и она не уедет, если только мы не дадим ей предельно ясно понять, как ей здесь не рады.

— Но ей рады, и ключевое значение здесь играет Джунипер, ибо именно она выбрала мисс Грей. Этот аспект окончателен и оспариванию не подлежит. Конец обсуждения, — ровно сказал мистер Бальфур.

— Организуй нормальный приём, чтобы мы могли познакомиться с ней сегодня вечером, и мы уйдём. Пока что, — потребовала Алтея.

— Мои правила, мои порядки, и мой выбор времени, как и пожелала Джунипер. Не давите на меня. Она держала меня при себе половину столетия не только ради моих юридических познаний, — последовала пауза, затем он добавил: — Как вам прекрасно известно. Если только вы не нуждаетесь в напоминании.

Воздух как будто сделался странно тяжёлым, словно резко окрасился подавляющим напряжением собирающегося проливного шторма, где впереди выгибалась зарница, горячая и дикая. Этого оказалось достаточно, чтобы волоски на моих руках встали дыбом. Я потёрла ладонями внезапные мурашки, в озадаченном молчании наблюдая, как женщины одна за другой повернулись, сели в свои машины и уехали. Как странно! Даже ядовитая Алтея уехала молча, выдавая своё раздражение лишь напористостью походки.

Очевидно, мистер Бальфур обладал нешуточным влиянием и властью в этом городе.

Я с удивлением обнаружила, что дрожу.

Я оказалась чужачкой. Снова.

Ни одного друга. Снова.

Одетая неуместно плохо. Снова.

Что не должно было иметь значения, но правильная одежда помогала женщине почувствовать себя так, будто она носила комплект брони. Я наблюдала за девочками-старшеклассницами в правильной одежде; они были неприкасаемыми. Я сильно сомневалась, что Алтея Бин (и серьёзно, что это за фамилия такая? Что ж, я хотя бы не была Зо Пи) просыпалась и каждый день одевалась в костюм, туфли на каблуках и жемчуга. (Фамилия Бин дословно переводится как «боб, фасоль», а далее Зо говорит: «Ну, хотя бы я не Зо Горошек», — прим.) Но когда она решила без приглашения заявиться к бедной наследнице («обнищавшей сучке», как она меня назвала!), которая по её мнению украла наследство у законных наследников, она пришла одетой для битвы. Она заявилась ко мне на порог в такую рань не для одобрения стипендиального фонда. Если бы мистер Бальфур не пресёк их визит, если бы я открыла дверь босой, с мокрыми нечёсаными волосами и без макияжа, и обнаружила на крыльце стаю женщин, это заставило бы меня почувствовать себя такой же крохотной и выбитой из колеи, как она того хотела. Мой нрав вспыхнул, раскалившись добела и поражая меня своей интенсивностью, драконица в моём животе фыркала пламенем, требуя, чтобы я предприняла немедленные, агрессивные действия, чтобы защитить себя и поставить на место эту суку, что было просто странно. Я была уравновешенной, сдержанной Зо. Моей привычкой было анализировать препятствия, нюансы сложных ситуаций, а не атаковать. И всё же адреналин курсировал по моему телу, и я откровенно чесалась от желания развязать драку.

Остановив себя, я несколько секунд медленно и размеренно дышала, пока мои руки не разжались. К моему изумлению, я увидела, что стиснула кулаки так крепко, что ногти пронзили мои ладони. Скорбь явно усиливала все эмоции, а не только горе, и мне нужно сохранять осторожность в этом плане.

Факт тот, что поведение мисс Бин можно было понять (Ах, вот и она, прагматичная Зо, которая видит ситуацию глазами всех её участников). Ну, может, не совсем понять, но неприятие меня местными точно объяснимо. Я была слишком ошеломлена внезапным и сюрреалистичным открытием своего состояния, что даже не подумала о том, что жители Дивинити могут быть не в восторге от моего приезда, негодовать из-за того, что абсолютной незнакомке (ещё и молодой, к тому же) были завещаны скипетр и мантия их возлюбленного столетнего матриарха. Очевидно, Джунипер играла чрезвычайно важную роль в Дивинити, спонсировала множество их начинаний, финансировала образование и бизнес-предприятия. Горожане неизбежно среагировали бы с любопытством, негодованием, настороженностью.

— Предупреждена, — пробормотала я, возвращаясь обратно в гостиную и мягко закрывая за собой дверь. «Значит, вооружена», — как сказала бы мама.

Я поспешила в свою комнату, чтобы досушить волосы и нанести немного макияжа. С одеждой я ничего не могла поделать. Ничто из моих вещей не могло тягаться с уровнем Алтеи.

Кроме стали в моей душе.

Глава 8

Подкрепившись кофе с щедрой порцией запеканки Леннокс из курицы со сливками, запечённой в горшочке, за которой последовали два воздушных булочки с персиковым джемом, я позвонила мистеру Бальфуру. Прожив несколько лет на дешёвой еде быстрого приготовления (перевод: чрезвычайно обработанная покупная еда), домашнюю еду я восприняла как наслаждение, по которому истосковалась. Когда адвокат не ответил, я оставила ему сообщение, спросив, будет ли у него сегодня днём время встретиться со мной в особняке.

Мой разум превратился в мутную мешанину мыслей, но одна из них была кристально ясной: мне необходимо твёрдо и тактично пресечь несговорчивую мисс Бин. Шайки, даже мелкие сборища состоятельных женщин имели тенденцию разрастаться, если оставить их без внимания. Одними из самых сложных посетителей во время моей работы в ресторанном деле были люди хорошо одетые и, казалось бы, воспитанные. Работая в сфере обслуживания, я научилась не судить книгу по обложке.

Я была человеком, который не останавливается на полпути. В редких случаях, когда я решалась на что-то, я решалась на 110 процентов. Если (нет, как только) я приму это наследство, за каждым моим шагом будут следить, в моих мотивах будут сомневаться, мои решения будут подвергаться безжалостной проверке, поэтому крайне важно, чтобы я начала как намеревалась: твёрдо, полностью вовлечённой и способной, или, если не способной, то открытой для инструкций по этому вопросу. Занять здесь место, оставленное Джунипер Кэмерон, не обладая компетенцией и убедительностью, никогда не получится. Благодетельный матриарх была животворящей и заботящейся силой. Я надеялась, что мы родственницы не только в финансовом наследии, но по характеру.

Я ничего не знала о своей родословной. Вероятность, что я проросла от прекрасных, крепких корней, даровала волнующее чувство семейной гордости. Я была благодарна за то, что хотя мне всего двадцать четыре года, я прожила жизнь, полную ответственности и тяжёлой работы. Проживи я детство, которому я когда-то завидовала, я бы и в половину не была бы готова к задачам, стоящим передо мной.

Когда я выходила через чёрный ход на задний двор, мистер Бальфур написал:

«В час дня вам подойдёт? Я не знаю, какую спальню вы выбрали, но покои Джунипер в южном конце первого этажа. Надеюсь, мы не слишком вторглись, но когда Леннокс узнала о пожаре, она взяла на себя вольность купить для вас одежду и прочие вещи, и вы найдёте всё в шкафу там. Мы пострадали от схожей потери и понимаем, каким длительным может быть процесс восстановления всего».

«Длительным», — сказал он со своими деликатными южными манерами, тогда как подобающим словом было бы «невозможным». Я не сомневалась, что он знал сумму моего долга до последнего пенни. Была ли хоть одна деталь, которую он и его жена не смогли учесть? Моё недавнее опасение, что я покажусь бедной родственницей, которой я и являлась, и почувствую себя убогой из-за этого, было устранено ещё до моего прибытия. Как я вообще привыкну жить вот так — где мои потребности предвидят и обеспечивают ещё до того, как я сама их осмыслила?

«В час будет идеально. Это такой добрый и внимательный поступок со стороны Леннокс, спасибо». Сунув телефон в задний карман, я вышла на патио из кремовых и дымчато-серых камней брусчатки, обрамлявших бассейн, и с восторгом обнаружила, что они тёплые под моими босыми пальцами ног. На севере сегодня было +3 и моросил дождик; я проверяла. Затем я исполнила маленький радостный танец в душе, празднуя тот факт, что я здесь, а не там. Мои эмоции сегодня были определённо… бурными, моё счастье пьянило, моё раздражение вспыхивало.

Буквально вчера я надеялась, что адвокат снял мне номер в отеле с бассейном, чтобы я могла напитаться солнышком перед возвращением домой. Теперь же я стояла под солнечным лазурным небом, в поразительном садовом дворике (зажатом между задней стеной особняка и покрытым вистерией гаражом, который тягался с домом в своей грозной ширине), и двор этот мог похвастаться курортным бассейном с шестью фонтанами, четырьмя костровищами, двумя баха-полками с искрящими белыми шезлонгами, джакузи на дюжину человек, петляющей водяной горкой, очаровательной летней кухней под увитой лианами беседкой, столовой зоной и большой зоной отдыха с мягкими диванами и костровищем.

(Баха-полка — это неглубокая зона в бассейне, где можно поставить шезлонги прямо на дно бассейна и лежать в воде; также эти зоны часто отводятся для маленьких детей и домашних животных, — прим.)

И всё это предположительно моё.

Мне никогда не придётся выселяться и ехать домой.

Меня нельзя назвать матершинницей. Мама вбила мне в голову, что мне дан мозг, и на мне лежит ответственность его использовать; использование избитых проклятий выдавало ленивый, лишённый дисциплины мозг. Но факт в том, что иногда можно лишь покачать головой и сказать: «Какого хера? Я тоже умерла в том пожаре, и это рай?»

Я не умерла, и это не рай. Я здесь, а мама нет, и она никогда не сможет увидеть великолепие Уотч-хилла или наблюдать, как я превосхожу мечты нас обеих насчёт того, чем я однажды могла бы стать. Моё сердце защемило от скорби, и на глаза навернулись слёзы.

— Вуф-вуф-вуф.

Я обернулась и обнаружила Руфуса, который сидел на спинке мягкого шезлонга, склонив голову набок, и изучал меня глазами цвета оранжевого пламени.

— Я потеряла свою мать в пожаре, — несчастно сказала я ему, шмыгая носом, — и я так сильно по ней скучаю, что кажется, будто моя душа кровоточит.

— Вуф.

Вытерев глаза тыльной стороной ладони, я заставила себя собрать своё горе и спрятать прочь. Я пообещала себе обуздать его, отводить для плача лишь определённые, конкретные часы дня, и в целом я преуспевала.

— Наверное, ты хочешь, чтобы тебя впустили.

— Вуф-вуф.

— Я думала, совы ухают. С чего вдруг это вуфканье?

— Хуу-хуу.

Я моргнула.

— А некоторые ещё говорят «красавица».

Тыквенные глаза оценивали меня, не моргая.

Хрюкнув от собственной вычурной выдумки, будто свирепый мрачный филин, который даже отдалённо не выглядел одомашненным, может повторять за мной как хорошо натренированный попугай, я сказала:

— Пошли, я впущу тебя.

Полночный хищник оттолкнулся мощными когтями, высоко воспарив, затем низко опустился, пролетев по длине двора с искусным скольжением, едва заметно подёргивая кончиками крыльев, чтобы огибать деревья и кустарники, фонтаны и статуи, после чего приземлился в нише над дверью трёхэтажной оранжереи в южном краю обширного сада.

Я поспешила присоединиться к нему.

***

Дом извивался немыслимым лабиринтом, и я быстро подтвердила свою догадку о том, что примерная площадь была прискорбно неточной. Одна лишь оранжерея по моим представлениям имела площадь 5000 квадратных футов. Я разрешила себе лишь бегло заглянуть внутрь, пока наблюдала, как Руфус залетает и садится на ветку хлебного дерева. Если я зайду, то потеряю всё утро, бродя там и с разинутым ртом глядя на изобилие экзотических деревьев, листвы, цветов и трав. Я мельком видела кумкваты, лимоны, лаймы, окаймлённые кирпичные дорожки; уловила запах бесчисленных трав и пряностей, смешивающихся воедино. Где-то внутри очаровательной стеклянной оранжереи водопад каскадами падал на камень, лился в невидимую чашу, добавляя влажности и без того влажному климату. Водопад… внутри дома! Я воображала, что если чаша подобна небольшому пруду, то в ночь полнолуния я могу погрузиться в те воды, подсолив их своими слезами.

Закрыв дверь в оранжерею, я прошла обратно к главной лестнице особняка, выбрала средний из трёх южных коридоров и двинулась на поиски покоев Джунипер, надеясь, что её кабинет с таким крайне важным генетическим анализом тоже окажется в той стороне.

С каждым шагом моя дезориентация лишь росла. След из хлебных крошек тут не помешал бы, но на деле мне нужна пачка клейких листочков и маркер. Я сделала мысленную пометку взять их, если вообще когда-нибудь найду тут кабинет, а потом приклеить листочек на входе в каждый коридор и подписать, какие комнаты расположены в той стороне — до тех пор, пока не выучу планировку, если мне это однажды удастся. Часть проблемы крылась в бесконечном множестве внутренних комнат без окон, но с несколькими соединительными дверьми, которые изгибались и вели в боковые коридоры, отчего легко было бродить кругами, не имея возможности посмотреть на двор и сориентироваться. Другая часть проблемы сводилась к тому, что эти внутренние комнаты освещались теми же янтарными настенными бра, и я на данный момент понятия не имела, как управлять осветительной системой Lutron. Я робко потыкала в одну из компьютерных панелей на стене, но мириады вариантов вводили в заблуждение. Мы с технологиями не общались на одном языке.

Я открывала одну дверь за другой: комната с сотнями складных стульев и столов, полки с постельным бельём и настольным декором для мероприятий, ещё одна комната с весенними и осенними уличными декорациями, ещё одна с рождественскими гирляндами, искусственными ёлками, примерно сотней больших красных сундуков, видимо, с украшениями и разными газонными декорациями, включая детализированного Санту на санях и девять полноразмерных оленей. Боже, какую рождественскую вечеринку я могла закатить!

Ещё тут была комната, которую я могла сравнить лишь с небольшим магазинчиком, наполненная туалетной бумагой, бумажными полотенцами, бутилированной водой, средствами для мытья посуды, порошками и другими бытовыми предметами первой необходимости. Другая комната была забита разного рода тканями. Кладовка вмещала в себя коробки дорогих парфюмов, дизайнерские шарфы и сумочки, модные галстуки, и всё это с элегантными подарочными коробками, лентами и открытками, аккуратно сложенными рядом. У неё имелась кладовка для подарков. Кто вообще так делал?

С каждой открытой дверью моё изумление нарастало. Это не дом. Это небольшой город, хвастающийся своими приватными бутиками.

Затем я миновала лабиринт внутренних комнат и уставилась на коридор с высокими потолками (и с таким количеством дверей по обе стороны, что я решила их не открывать), который заканчивался парой высоких дверей с узорными медно-хрустальными ручками. Было что-то такое в этих дверях, в их элегантности, в их внушительном расположении под замысловато резной аркой, в их полированной тёмной древесине, а также в вырезанных в центре каждой панели двух переплетающихся трикветрах, что так и шептало: «Здесь вы найдёте Джунипер Кэмерон».

Я костьми знала, что это её коридор. Она тысячи раз проходила по этому коридору; она жила, спала и видела сны в этой части дома, и казалось, что эти сны до сих пор витали в этих стенах. Она была здесь в слабом запахе пряных роз, смешивающемся с деликатным чистым парфюмом. (Позднее я узнаю, что горничные более семидесяти лет каждое утро ставили в её покоях и в её кабинете по свежей вазе кремовых и голубых роз, и они продолжали делать так после её смерти; что её любимым парфюмом был Gra Siorai, созданный исключительно для неё эксклюзивной французской парфюмерной фабрикой). Она была здесь в серьёзной тишине коридора, в царственных потолочных плинтусах и замысловатых деревянных панелях между дверьми, в изысканном кремово-голубом ковре «ёлочкой» в коридоре.

Рефлекторно сжимая и разжимая руку, я внезапно испытала опасения, почувствовала себя незваным гостем, не имеющим права быть здесь, и быстро осознала, что становлюсь подобной горожанам, которые так высоко её превозносили. Но разве можно иначе? Она имела так много, она сделала так много, она заботилась об этом городе почти сотню лет. Как я могла соответствовать её наследию, если я даже не уверена, что смогу найти дорогу обратно в ту комнату, в которой спала прошлой ночью?

Мистер Бальфур думал, что я могла выбрать покои за этими дверьми в качестве своих.

Никогда.

Я останусь в своей скромной (ага, конечно, но в сравнении — определённо) спальне на втором этаже, которую прошлой ночью я посчитала такой роскошной и чрезмерной, что приняла за хозяйские покои. Есть богатство, а есть безумное богатство. Я ступала в мир безумия.

Я осознала, что дышу часто и неглубоко, расслабила руку, расправила плечи, сделала глубокий вдох и пошагала по коридору к этим устрашающим дверям.

Я едва не выпрыгнула из собственной шкуры, когда дверь слева от меня распахнулась, и вышли две горничные, толкавшие тележку с высокой стопкой свежепостиранного постельного белья, полотенец и наволочек, а к бокам тележки были прицеплены холщовые мешки с грязным бельём.

— Доброе утро, мэм, — произнесли они разом с кивками, которые выражали уважение.

— Доброе утро, — тепло сказала я. — Я Зо Грей.

— Мы знаем, мэм. Я Бетси, — сказала та, что выглядела более почтенной и старшей. — А это Элис. Приятно познакомиться с вами, мэм.

— Вам необязательно звать меня мэм.

— Да, мэм, — сказала Бетси с очередным небольшим кивком.

— Можете звать меня Зо.

— Нет, мэм.

Ладно, не сработало.

— Это южная особенность?

— Да, мэм, — сказала Элис, и её ореховые глаза искрили. — Не будь вы наследницей, мы бы звали вас мисс Зо, но как наследница, вы мэм для нас и всего персонала.

— Джунипер настаивала на этом?

— О нет, мэм, — сказала Бетси со смешком, заправляя выбившийся седой локон под чепец. — И она знала, что никогда не отучит нас от этого. Это вопрос уважения. Добро пожаловать в поместье Кэмерон, мэм. Если мы можем что-то сделать, чтобы помочь вам устроиться и почувствовать себя комфортно, прошу, дайте знать.

— Мы видели, что вы выбрали одну из северных спален, — сказала Элис. — Вы хотели бы, чтобы мы перенесли ваши вещи в её покои, мэм?

— Нет, — поспешно сказала я. — Мне вполне комфортно там, где я остановилась, спасибо.

— Хорошо, мэм.

Когда они повернулись и двинулись по коридору со своей тележкой, я спросила:

— Сколько человек из персонала присутствует тут днём?

Повернувшись, Бетси ответила:

— Есть старина Клайд Бэрд, который работает в южной гостиной, чтобы надзирать за доставками и прочим с помощью двух мальчиков-слуг, которых вы найдёте на южном крыльце. Шесть горничных приходят в девять тридцать утра и уходят в четыре часа дня. Джунипер нравилось проводить утренние часы в уединении, но если вы хотите, чтобы мы работали в другие смены, просто скажите. Есть команда из 2–6 садовников, в зависимости от сезонных нужд; садовод, ухаживающий за оранжереей; двое мужчин, обслуживающих бассейн, пруды и фонтаны; механик на пол-ставки, который следит за безупречной работой машин. Конечно же, ещё есть команда, занимающаяся землями. Команда горничных приходит раз в квартал и перед праздниками, чтобы сделать генеральную уборку дома, помыть все плинтусы, светильники и прочее. Во время праздников количество персонала увеличивается втрое, но минимальный состав таков.

Минимальный состав персонала: всего-то 15–21 человек.

— Спасибо, Бетси.

— Всегда пожалуйста, мэм.

Я наблюдала, как она и Элис скрылись за дверью, чтобы сделать уборку в спальне, которая, несомненно, никогда не использовалась, ошеломляла и тревожила экстравагантностью. Как женщина, которая большую часть своей жизни едва держалась на плаву, должна привыкнуть к таким излишествам, к такой… расточительности? Было ли это расточительностью, если это давало многим, надеюсь, хорошую работу с преимуществами?

Неудивительно, что Джунипер настраивала, чтобы я прожила здесь три года. У меня с лёгкостью могло уйти столько времени, чтобы осмыслить её мир, решить, смогу ли я в него вписаться, хочу ли этого. Её наследие оказывалось куда сложнее, чем я себе его представляла.

Я повернулась к двойным дверям, что одновременно и приглашали, и устрашали.

— Она выбрала меня, — прошептала я. По какой-то причине Джунипер Кэмэрон верила, что я её наследница. Я ни за что не смогу стать ей достойной преемницей, если сама в это не поверю. Хотелось бы надеяться, что где-то в её покоях лежали бумаги, доказывающие это.

Я поспешила к двери, пробежалась кончиками пальцев по одному из выгравированных символов, затем обхватила холодную хрустальную ручку и распахнула дверь, помедлив на пороге, не решаясь войти. Не то чтобы её покои не были привлекательными. Напротив, это было самое прекрасное, самое гостеприимное помещение, какое я только видела в поместье — светлое, полное воздуха, женственное.

Ковёр «ёлочкой» продолжался в покоях, но из кремового и тёмно-синего узора перешёл в оттенки аквамарина и слоновой кости и мягко ощущался под моими ногами, хоть и не имел ворса. В отличие от богатого красного дерева по всему особняку, деревянная отделка здесь была глянцево-белой, а обстановка — прибрежной и непринуждённой, с окнами от пола до потолка практически в каждой стене. Оставшееся между ними пространство было покрыто светлыми мерцающими обоями, которые, преломляя свет, казались почти хрустальными. При ближайшем рассмотрении я поняла — это потому, что материал был на самом деле был припудрен мелкими сверкающими кристалликами. Как я и сказала, безумное богатство.

Я заставила себя резво прошагать через прихожую апартаментов, мимо стола со стоящей на нём объёмной вазой голубых и кремовых роз, к спальне, где обитая бархатом кровать стояла лицом к богато украшенному камину, а за ней располагалась дверь в ванную с роскошными мраморными фресками на стенах душевой и над глубокой джакузи. За ванной комнатой находился спа — сауна с горячими камнями, водопад, стекающий по сверкающей серебристой стене, и два массажных стола. Я не могла вообразить себе роскошь пригласить к себе домой массажиста. Я поспешно шагнула в эту умопомрачительную ванную, обыскивая каждый ящик, каждую поверхность. (Ну то есть, серьёзно, женщина либо стащила мой мусор, либо умыкнула мои волосы ради ответов. Я могла сделать то же самое.) К моему изумлению, я не нашла ни единой расчёски или гребня. Как это вообще возможно? Женщина должна была расчёсывать волосы. Но нет: ни единой прядки локонов с генами. Чувствуя себя чрезвычайно глупо, но поддаваясь одержимому желанию узнать, я ползала по полу, ища забытые обрезки ногтей или случайные волоски, забившиеся в неприбранный угол. Но апартаменты явно дотошно вымыли и убрали все следы генетического материала. Ну то есть, серьёзно… ни одной расчёски? Даже зубной щётки нет? Мусорная корзина пустовала, в чём я к этому моменту уже не сомневалась. Далее я пошла к сливному отверстию в душе. Безупречно чистое, источающее лёгкий запах отбеливателя. Я осмотрела массажный стол, одеяла, но и там тоже ничего не нашла.

Зная, что меня ждёт разочарование, я перетрясла её подушки, стащила простыни. Ни единого следа чего-либо.

Также ни одного телевизора, никакой техники в её покоях. И никакого кабинета.

Гардероб был размером с мою северную спальню, с опаловым ковром, обоями цвета морской волны, сделанными на заказ ящиками, полками и стеклянными шкафчиками всюду; на потолке с поперечными балками висело четыре миниатюрные хрустальные люстры. Должно быть, гардероб недавно освободили от одежды Джунипер, поскольку использовался лишь небольшой его уголок. На острове-комоде лежал конверт, на котором было написано моё имя. Я поспешила к нему и достала краткую записку от Леннокс, в которой говорилось: «Добро пожаловать, мисс Грей! Я предположила, что вы носите размер S, но после нескольких месяцев на нашей еде М может подойти лучше, так что у вас все вещи в двух размерах. Наслаждайтесь! Всё, что вы видите — ваше».

Последняя фраза эхом отдавалась в моей голове как удар гонга. Именно это мне так сложно было принять: что что-либо из этого экстраординарного богатства, даже самая крохотная его часть, действительно принадлежало мне.

Я медленно двинулась к одежде, испытывая смесь волнения и чего-то, дискомфортно близкого к благоговению. Моим местом шопинга был Уолмарт. А здесь были ярлычки с брендами Dior, Versace, Chanel, Hermès и Armani, до сих пор с ценниками, которые заставляли меня ахать от шока и неизменно прагматичного ужаса. Тут имелись костюмы, платья и вечерние наряды, с подходящими туфлями, шарфами и сумочками, разложенными на полочках под ними.

Рядом с горой коробок из универмага, видимо, содержавших неизвестное «прочее», я нашла дизайнерскую спортивную одежду, джинсы от брендов, о которых я никогда не слышала и (о, спасибо, Леннокс, за то, в чём я разбиралась!) мягкие фланелевые рубашки и походные ботинки. Стопка футболок, толстовок, трусиков, лифчиков, полдюжины сорочек с халатами в комплекте. Носки, кроссовки, ботинки, сандалии, шлёпанцы, шапки, перчатки, куртки.

Взяв с вешалки платье Chanel, я приложила его к себе спереди и посмотрела на себя в зеркало с изумлением, которое боролось с глубинной тревогой. Мой новый гардероб значительно превосходил броню, на которую я надеялась, и я не сомневалась, что Леннокс выбрала эти вещи, чтобы я точно была готова к потенциально капризной конфронтации с отдельными частями города, но одно лишь это платье оплатило бы аренду нашего жилья на год. Я никогда в жизни не носила ничего, что стоило бы дороже 30–40 долларов. А тут всё в двух экземплярах. За исключением переписки с Эсте, ничто в сегодняшнем утре не поддавалось осмыслению. За удовольствием притаилась тревожность. Я читала новостные статьи о выигравших в лотерею людях, чьи миры отправились прямиком в ад после обретения богатства.

— Инструменты, — пробормотала я, возвращая платье на вешалку. Если я думала о нарядах как о полезном инвентаре, становилось проще. Выйдя из гардероба, я увидела две коридорных тележки, незаметно оставленных в сторонке, и сделала мысленную пометку вернуться попозже и перевезти вещи.

Сегодня днём я встречусь с мистером Бальфуром в другом своём платье. Мне нужно свыкнуться с идеей надеть вещь, которая стоила дороже, чем моя машина.

Внезапно мне захотелось как можно скорее покинуть южное крыло особняка, но устремляясь к двери, я обнаружила второй конверт, прислонённый к вазе с цветами — моё имя было написано на нём размашистым, но всё же женственным почерком. Я взяла его и перевернула, чтобы открыть, но обнаружила старомодную алую восковую печать, тиснёную инициалом К на месте скрепления краёв конверта, а на обратной стороне кремовой кальки была написана записка: «Не открывай это, пока не проживёшь в особняке семь полных дней и ночей».

Я нахмурилась. Это от Джунипер? Тут содержался генетический анализ, сообщавший мне, кем именно мы друг другу приходились? Почему я должна неделю не открывать это? Или, точнее, «семь полных дней и ночей», что казалось мне весьма странной формулировкой для описания недели. Формально это даже больше. Я приехала вечером понедельника. Значит, тот день не считался за полный день и ночь.

Более того, кто узнает? За мной наблюдают? Я с любопытством осмотрелась, проверяя каждый угол покоев в поисках камер. Ни одной, насколько я могла сказать. Открытие конверта посчитается за нарушение условий наследования? Это испытание?

Испытывая раздражение из-за очередного загадочного, контролирующего заявления, сжимая конверт в руке, я поспешила выйти за дверь, посчитав, что на поиски обратной дороги уйдёт столько времени, что я едва успею переодеться перед встречей с мистером Бальфуром.

На обратном пути я поняла логику планировки особняка, сообразив, что внутренние комнаты без окон отводились для хранения, тогда как помещения по периметру, с окнами, использовались для обитания. Если я не уходила в центр дома, мне удавалось ориентироваться. Я заглядывала в статную двухэтажную библиотеку из полированной древесины с высокими, старомодными арочными окнами, в множество гостевых спален, в маленькую кухню и ещё две своеобразные гостиные. Миновав внутренний лабиринт, я вернулась к главному входу в дом менее чем за пять минут, к сожалению, без клейких листочков и маркера. И всё же я чувствовала оправданную уверенность в своей возможности вернуться в покои Джунипер тем же путём, когда я буду готова забрать свой новый гардероб, так что я посчитала утро пока что удачным.

***

Без пяти минут час я сидела в гостиной возле передней прихожей, собираясь с мыслями, и тут Бетси просунула свою голову в чепце, сообщая мне, что мистер Бальфур ждёт меня в южной приёмной.

— Почему он не вошёл через парадный вход? — спросила я, пока шла за дородно сложенной суетливой женщиной к одному из южных коридоров, которые я ещё не изучила.

— Никто, кроме членов семьи, не пользуется парадным входом, — ответила она, резво шагая по коридору и не упуская возможности на ходу провести тряпкой по краю деревянной панели.

А значит, на протяжении очень долгого времени через те двери заходил всего один человек, и это лишь подчёркивало степень оскорбления, нанесённого Алтеей Бин, когда она атаковала парадный вход.

— Я слышала, у Джунипер была дочь.

Затылок Бетси дёрнулся в подтверждающем кивке.

— Две, мэм.

Мистер Бальфур упоминал лишь одну.

— Что с ними случилось?

— Вторая была мёртворожденной, после чего мисс Кэмерон больше не могла зачать, — сказала она, сворачивая в ответвление от главного коридора, где она резко остановилась и прижала ладони к секции стены, которая распахнулась. Жестом показывая мне следовать за ней через фальшивую стену в очередной коридор, она продолжала: — Первая умерла в двадцать с небольшим. Это произошло в начале семидесятых, мэм.

Последние пятьдесят лет Джунипер жила одна в этой просторной крепости с потайными дверьми. В ближайшее время я буду давить руками на стены. Как только я узнаю, где они все находятся, я посчитаю их очаровательными. До тех пор я буду лишь беспокоиться ещё сильнее.

— Что насчёт её мужа?

— Она никогда не выходила замуж, — ответила Бетси.

Мои брови взлетели. Семьдесят-восемьдесят лет назад быть беременной и незамужней приравнивалось к скандалу. Но если бедность и отсутствие мужа делали женщину изгнанницей, то богатство и отсутствие мужа наверняка привели лишь к тому, что её называли эксцентричной, «независимой мыслительницей», опережающей своё время.

— Джунипер была такой щедрой и доброй, — продолжала Бетси, — что никто в Дивинити и слова не сказал насчёт её решения не выходить замуж. Кроме того, с момента изначального возведения дома всегда была Леди Поместья Кэмерон, никогда не джентльмен, и они никогда не выходили замуж.

Прямая родословная Джунипер прервалась со смертью её дочерей. Значит, в прошлом линии родословной разветвлялись. Мне придётся начинать свои поиски с отметки в сто лет назад.

— У Джунипер были братья или сестры?

— Мне придётся спросить у бабушки, помнит ли она что-то с тех времён, но ей всего лишь семьдесят шесть. Её сестре, Аве, восемьдесят девять, и она может припомнить больше, если у неё будет хорошее самочувствие.

Само собой, должны существовать записи о фамильном древе Кэмеронов, даже если это просто имена, нацарапанные где-то в Библии.

— Можете сказать мне, где кабинет Джунипер?

— Третий этаж, юго-западное крыло.

— Над её покоями?

— Приблизительно.

— У вас случайно нет карты дома или чертежей с планировкой, нет?

Она весело рассмеялась.

— Как будто это помогло бы.

— Что вы имеете в виду?

— Некоторые вещи нужно просто прочувствовать. Поместье Кэмерон — одно из таких вещей. Она обладает своими причудами, это точно. Я могу дать вам некоторое представление. Если вы встанете снаружи, лицом к крыльцу, то север будет слева от вас, юг — справа. Передняя часть дома — это запад, задняя — восток. Поместье было спланировано таким образом, чтобы развлечения и деловые встречи могли проводиться отдельно от частных покоев. Северная половина дома — это частные покои, южная половина отведена под хранение, деловые встречи и развлечения.

Я нахмурилась.

— Тогда почему покои и кабинет Джунипер в юго-западном крыле?

— Так было не всегда. Крыло было перестроено за десятки лет до того, как меня наняли на работу. Слышала, она хотела быть ближе к приходящим посетителям, чувствовать более тесную связь с городом. В задней части юго-восточное крыло, отведённое под вечеринки и прочее, и если вы не знаете, где потайные двери, вы не найдёте дорогу из переднего крыла в заднее. Изначальные хозяйские покои поместья находятся в северо-западном крыле, но ими долго не пользовались, как и этажами над ними, — Бетси задрожала. — Мы сторонимся той части дома.

— Почему?

Она взглянула на меня через плечо, поджимая губы.

— Джунипер приказала нам не прибираться там, за исключением одного раза в год, и не трогать комнаты, повреждённые пожаром.

— Каким пожаром? — это те «обугленные участки», которые упоминал мистер Бальфур? Гадая, вдруг это представляет собой угрозу, которую нужно устранить, я сделала мысленную пометку в ближайшее время исследовать северо-западное крыло. Должно быть, это была недавняя утрата, рассуждала я, ибо я не могла представить, как Джунипер допустила бы, чтобы в её безупречном доме надолго остались неотремонтированные следы пожара.

— Мы на месте, мэм, — она помедлила у порога и пропустила меня внутрь. — Вы желаете, чтобы сегодня вечером был подан ужин? И если да, то в какое время?

— Нет, спасибо. Леннокс проделала изумительную работу, наполнив холодильник. Но я бы хотела ещё поговорить с вами. Вы будете здесь завтра?

Она покачала головой.

— У меня недельный отгул. Везу бабушку на операцию по замене бедра.

— Тогда через неделю. Желаю вашей бабушке скорейшего восстановления.

— Да, мэм. Спасибо, мэм.

— Вы уверены, что вам не будет комфортно называть меня Зо?

— Боюсь, что нет, мэм.

Вздохнув, я смотрела, как Бетси разворачивается и скрывается в коридоре, затем повернулась и вошла в приёмную.

— Вам не понравились вещи, выбранные Леннокс? — улыбка мистера Бальфура дрогнула, когда он увидел мою одежду — простое чёрное платье и сандалии.

— У вашей жены исключительный вкус, — заверила я его, подходя к уютной зоне отдыха, состоявшей из двух диванов под правильными углами и кресел, которые служили двумя другими сторонами квадрата. — Мне не терпится примерить эти вещи сегодня вечером, — тепло добавила я. — Пожалуйста, передайте ей, что я в жизни не ела более вкусной куриной запеканки, хотя моя мать была бы подавлена, услышав эти слова.

Это неправда. Мамина еда была вкуснее, но мистер Бальфур мне нравился. Он сегодня утром защищал меня, уберёг от неожиданной засады.

Румянец удовольствия окрасил его щёки, когда он поднялся с дивана, и я видела, что даже после пятидесяти лет брака мистер Бальфур до сих пор был очень влюблён в свою жену.

— Я непременно передам ей это, — сказал он. — Полагаю, вы хорошо спали?

— Лучше, чем спала с тех пор, как мама… да, спасибо, — я избегала произносить эти слова, поскольку они чаще всего быстро вызывали жжение слёз в глазах. — Впустив Руфуса в оранжерею, я немного осмотрелась. Дом очарователен. Ошеломляющий, но именно такой величественный и гостеприимный, как вы говорили.

— Ошеломление всегда казалось мне всего лишь сочетанием неожиданных перемен и чего-то незнакомого, но и то, и другое быстро меркнет. Пусть временами перемены расстраивают, я нахожу их волнительными, бодрящими, и надеюсь, что вы тоже. Означает ли это, что вы решили остаться с нами?

Моё дыхание застряло посреди трахеи и осталось там. Этот момент определит остаток моей жизни, и мои варианты находились на противоположных концах спектра. Остаться и унаследовать изобилие, выходившее за пределы моих самых безумных мечт, или же вернуться к жизни, полной тягот и долгов.

В этот бездыханный, подвешенный момент всплыл непрошеный образ детей и того, как изумительно было бы наполнить особняк моей собственной семьёй. Я могла видеть, как они бегают по коридорам, со взрывами хохота изучают причуды дома. Какое детство могло бы предложить поместье Кэмерон! С потайными дверьми и раскидистыми дубами, на которые можно забираться, с изумительным бассейном для плавания, с лесом и пещерами для изучения и, что так важно для меня, с превосходным образованием аж до магистратуры, если будет желание, с возможностью идти к их мечтам без сложностей и тягот. Жизнь здесь обещала стабильность, постоянство, сообщество. Корни перманентные и сильные. Не только мой личный путь будет обогащён, но и путь всех последующих поколений Греев.

Вернись я в Индиану, я уже не была бы уверена в существовании будущих поколений Греев. Я не могла представить, что принесу детей в мир, где мне придётся постоянно работать, просто чтобы держаться на плаву. Это тяжёлая жизнь для ребёнка. Я знала; я вела такую жизнь. И я не та женщина, на которой богатый мужчина захотел бы жениться и спасти её, да я бы и сама не пожелала такого. Я ни разу не воображала день своей свадьбы — момент, которому как будто большинство знакомых мне женщин посвящали не просто беглые мысли. Эсте спланировала свою свадьбу до последней детали. Она не хотела детей, но определённо хотела обзавестись мужем. Я изнывала от желания детей, но никогда не утруждалась дополнять картину мужчиной — наверное, потому что в моём мире такового не было. Учитывая уединённую жизнь Джунипер, возможно, я действительно была щепкой, отколовшейся от старинного и прославленного древа Кэмерон.

Здесь я могла родить столько детей, сколько пожелаю, подарить им невероятную жизнь. Я могу заполнить эти коридоры их смехом, а мои объятия — любовью большой семьи. Я могу создать свой клан и никогда больше не чувствовать себя осиротевшей и одинокой.

Я не видела смысла откладывать неизбежное. Я бы тысячу раз подряд сделала один и тот же выбор и была бы благодарна до конца моих дней.

— Да, я решила остаться, — твёрдо сказала я ему.

Его голубые глаза заплясали.

— Я не могу выразить вам, как я рад это слышать. Я отправлю копию акта распоряжения наследством вашему адвокату для изучения перед подписанием.

У меня не было адвоката, но с пятью тысячами долларов в месяц я могла позволить себе подобную услугу, что и намеревалась сделать ради собственного спокойствия.

— Если вам нужен адвокат, я без колебаний посоветую любого в Дивинити, но ради беспристрастности вам стоит самой сделать выбор. Сегодня же днем я открою счёт в «Сбережениях и Займах Резерфорда» на площади, на который переведу вашу стипендию на первые три месяца. Деньги на текущие расходы будут перечисляться раз в квартал.

Мои плечи едва заметно приподнялись, когда с них свалилось сокрушительное бремя. Пятнадцать тысяч долларов означали, что завтра я могла начать звонить кредиторам и договариваться о графике погашения долгов.

— Спасибо, мистер Бальфур, — устроившись на кресле, прилегавшем к его дивану, я начала со светской беседы. — Я заметила символы в витражах над лестницами.

— Ах, да, на старых окнах. Их раньше открывали, когда дом ещё не вентилировался с помощью кондиционеров. Трискелион — это кельтский символ; вы увидите много таких в особняке. Кэмероны покинули Шотландское нагорье, чтобы заново пустить корни здесь, как и многие другие старые семьи в Дивинити, хотя они имеют привычку говорить, что никогда поистине не покидали нагорье, а привезли его с собой, импортируя разные мелочи и даже один из пабов в городе со всеми потрохами. Кресты часовни Дивинити вытесаны из камней горы Бен-Невис и привезены сюда из самого Лохабера.

— А символ на дверях в покои Джунипер? — мама никогда не рассказывала мне ничего о наших предках. Голова шла кругом от мысли о том, что у меня могут быть шотландские корни, и что здесь я могу наконец-то узнать о Греях и нашем происхождении.

— Я его не видел.

Когда я описала символ, он сказал:

— Похоже на Serch Bythol. Ещё один кельтский символ, уэльского происхождения, полагаю.

Я сделала мысленную пометку (серк бит-ол), чтобы поискать попозже, затем перешла к главной своей цели.

— У меня сложилось впечатление, что Джунипер довольно долго болела.

— Действительно.

— Мне пришла в голову мысль, что могли остаться дела, которыми она не способна была заниматься в её последние дни и которые могут требовать немедленного внимания. Если так, вы можете помочь мне разобраться с ними?

Просияв, он воскликнул:

— Непременно, мисс Грей! И могу ли я выразить похвалу в ваш адрес? Очень немногие из тех, кто недавно перенёс потерю, уделили бы внимание подобным вопросам. Я введу вас в курс насущных проблем, и сообща мы быстро с ними разберёмся. Я лишь составлю временное положение, дозволяющее вам принимать безотлагательные решения до подписания документов о наследовании.

***

Через несколько часов, одобрив стипендии, перечислив финансирование Женской Клиники Ковентри на необходимые счета и продлив необходимые займы, вдобавок к множеству других вопросов, которые я не до конца осмыслила, я закончила убирать остатки своего нового гардероба в шкаф над двумя стопками неоткрытых коробок со всякой всячиной. Мне казалось, что они лишь ошеломят меня ещё сильнее, если я попытаюсь их исследовать. За французскими дверьми моей спальни наступали сумерки, так что я решила вернуть тележку завтра. Я не только предпочитала передвигаться по особняку при свете дня, но и покои Джунипер вызывали у мня дискомфорт, которого я не понимала. Возможно, они были чрезмерно роскошными, и потому я не могла там расслабиться. Пребывание в моей небольшой, более уютной спальне успокаивало. Закрыв дверь, я могла временно притвориться, будто колоссальности дома и наследства не существует.

Конверт, который я нашла прислонённым к вазе, действительно был от Джунипер, и мистер Бальфур решительно подчеркнул, что мне нужно выполнить её инструкции и не вскрывать печать. Теперь я достала его из кармана и аккуратно поставила на одну из полок в гардеробе. Затем, поизучав его несколько секунд, я открыла ящик и положила конверт внутрь, достав документы о наследовании, которые я планировала прочитать сегодня вечером, и положив их на полку прямо на виду. Вид конверта, который попадался бы на глаза при каждом визите в гардероб, лишь раздражал бы меня. Некоторые условия Джунипер я понимала. Другие казались попросту деспотическими и контролирующими. Её ограничения насчёт гостей и запрет подселения соседей по дому бесконечно терзал меня. Эсте могла бы писать картины здесь так же легко, как и в Индианаполисе. Я бы могла переделать часть гаража в студию для неё. Или даже построить студию, подумала я, изумлённо вскидывая брови при этой мысли. У меня есть деньги. У меня есть земля. Я могла бы построить студию, если бы захотела! Эта идея поражала. Я быстро решила, что как минимум побалую себя новым смартфоном, чтобы снова иметь возможность делать фотографии и полноценно пользоваться интернетом.

— Как рыба, выброшенная на берег, — пробормотала я, потянувшись к телефону, чтобы позвонить маме и поговорить с ней о том, какое это безумие…

«Боже, сколько же раз это повторится?» — несчастно подумала я, уставившись на свой телефон.

Когда он зазвонил, я дёрнулась и рефлекторно ответила, а затем помрачнела, поскольку это был мой арендодатель, Рэй Саттон, которого я избегала весь день. Он начал звонить вскоре после полудня, оставил почти дюжину сообщений. Мы никогда не ладили, и прямо сейчас у меня не было ни малейшего желания разговаривать с ним.

— Чёрт возьми, наконец-то ты ответила на чёртов звонок! — взревел Рэй.

— Мистер Саттон, прошу, успокойтесь…

— Бегство из города тебя не спасёт, дамочка! Я отсужу у тебя каждый пенни, который ты заработаешь до конца своей жалкой жизни. Ты будешь вечно горбатиться, чтобы отплатить мне, иначе я швырну твою задницу за решётку!

Придя к выводу, что у него не было страховки, я со вздохом отвела телефон от уха. Пытаться перебить его бессмысленно. Мистер Саттон уходил в запои как на работу, и когда алкоголь подстёгивал его нрав, он мог орать до тех пор, пока не исчерпает весь пыл. Я ожидала, что он может накинуться на меня из-за пожара, и удивилась, что он ждал так долго, но такая демонстрация ярости была чересчур даже для него.

Я начала тихонько напевать себе под нос, стараясь не слушать его грубую брань и угрозы. Когда он наконец-то сделает паузу, чтобы перевести дыхание, я скажу ему то же самое, что сказал мне начальник пожарной охраны в день пожара. Мама не готовила еду уже больше года (это самая частая причина пожаров в доме), так что проблема наверняка заключалась в неисправной проводке или в дефектной технике. Оформление страховки на здание — это его обязанность, а не моя. Это я должна подавать на него в суд за то, что он не поддерживал в надлежащем состоянии свою собственность, сдаваемую в аренду.

Держа телефон в тридцати сантиметрах от уха ради сохранения собственного здравомыслия, я открыла французские двери и вышла на балкон. Ночное небо было изысканным, в оттенках индиго и багрянца. Неизменно дувший на Уотч-хилл ветер ерошил мои волосы и ласкал мою кожу. Закрыв глаза, я глубоко вдохнула ароматный бриз, ища свой безмятежный, спокойный центр, который в последнее время был таким ускользающим.

Я здесь, а не там, в холодной Индиане, где Рэй Саттон орал бы мне в лицо. Я в безопасности. У меня есть деньги. Я не сяду в тюрьму и не…

Я резко придвинула телефон к уху и взорвалась:

— Что вы только что сказали?

— Я сказал, что ты сожгла мой дом, сумасшедшая ты сука, и ты вернёшь каждый пенни, что ты мне должна! С процентами!

— До этого.

— У меня есть доказательства! Они нашли горючее вещество и ты, дамочка…

— Кто нашёл, и какое горючее вещество?

— Ты сраная тупица? Начальник пожарной охраны. Бензин. Я сказал им, что у тебя мотив так и прёт из задницы. Сожгла мой дом, чтобы избавиться от твоей ничтожной мамки. Все знают, что она умирала слишком медленно, а ты с каждым днём глубже и глубже увязала в долгах. Ну и натворила же ты делов, дамочка, и ты выбрала не того…

Я больше ничего не слышала. Багряная ярость взорвалась в моём черепе, стирая звуки, затмевая всё перед глазами. Драконица в моём животе взревела с кровожадной свирепостью, встряхнувшись так ожесточённо, что её чешуйки забряцали друг о друга как тяжёлые железные пластины. У меня возникло такое ощущение, будто я одновременно дрожала и кипела. Я хотела сказать Рэю Саттону полные ненависти слова. Я хотела сказать ему правду о том, что город Франкфорт думал о нём. Я хотела рассечь его душу и сказать ему, что именно он — причина, по которой его сын умер от передозировки в семнадцать лет, и что гей — это не что-то извращённое или неправильное, что Маки Саттон был одной из самых добрых и нежных душ, что я когда-либо знала. Если бы Рэй стоял передо мной, я бы зубами и ногтями накинулась на его яремную вену.

«Ничтожная мамка. Умирала слишком медленно». Обвиняет меня в убийстве женщины, которую я любила больше всего на свете.

«Горючее вещество».

Это слово эхом отражалось в моей голове, пока я силилась его осмыслить.

Потому что он потерял сына, потому что я знала причину запоев Рэя, и потому что я пыталась быть женщиной, которой хотела быть даже в самые уродливые моменты жизни, я сбросила звонок, не сказав больше ни слова, дрожащими руками заблокировала номер Рэя и немедленно позвонила в пожарную часть Франкфорта.

— Том Харрис, — резко потребовала я, когда там ответил мужчина. Моё сердце колотилось так сильно, что я чувствовала себя одурманенной.

— Его не будет в следующие несколько дней.

— Это Зо Грей. Рэй Саттон только что позвонил мне и сказал, что в моём доме были найдены следы горючего вещества. Вам нужен мой адрес?

— Ты шутишь, Зо? Это я, Томми-младший. Ты обслуживала наши столики в Cracker Barrel. Мама снова в больнице. Поэтому папа не работает, но я знаю, что он собирается позвонить тебе при первой же возможности.

По разговорам в закусочных я знала, что жена Тома, Дотти, боролась с раком груди, и всякий раз, когда её госпитализировали, Том, который из солидарности брил свою голову, никогда не отходил от неё.

— У нас тут пожары не полыхают так жарко, — продолжал Томми-младший. — Нашли бензин, причём чертовски много. Папа хочет знать, не хранили ли вы бензин в подвале. Если нет, то кто-то совершенно точно, чёрт возьми, хотел спалить ваш дом. У Рэя нет страховки, он ничего не получит, иначе мы заподозрили бы его.

На мгновение я лишилась дара речи. Наконец, я выдавила:

— Твой отец сказал, что после пожара уцелел сейф. Ты можешь отправить его мне почтой?

— Никак нет. Только папа может выдавать вещи. Тебе придётся поговорить с ним. Я передам ему, чтобы позвонил тебе.

Я тихо поблагодарила и повесила трубку.

Затем закрыла глаза, погружаясь обратно в день пожара, стоя на улице, отрешённо глядя на обугленные останки моего мира.

На сей раз видя это как поджог.

«Горело слишком жарко, слишком быстро, — сказал мне Том в тот день. — Шансов не было».

Мы не хранили бензин в подвале. Мы не хранили бензин ни в доме, ни на участке. Никаких горючих веществ.

Я открыла глаза, отрешённо глядя в ночь, и мои руки сжались в кулаки. С горем и без того достаточно сложно было справляться. Теперь к нему прибавилась раскалённая добела злость и намного больше вопросов.

Моя мать умерла не в случайном пожаре.

Джоанну Грей кто-то убил.

Глава 9

Я знаю, откуда берётся упрямая, стоическая гордость.

Это маска для стыда.

Неважно, сколько бы любви ни было в моём мире, каждый раз, начиная обучение в новой школе, я втайне стыдилась своей одежды, невозможности позволить себе внеклассные школьные мероприятия, отсутствия партнёра для танца отца и дочери, других бесчисленных постыдных отличий. Затем, чтобы усложнить всё ещё сильнее, я стыдилась того, что стыжусь, будто этим чувством я оскорбляла свою мать. Только Эсте видела настоящую меня сквозь это всё. Моя прямолинейная подруга, которую постоянно осуждали со всех сторон, и которая никуда не вписывалась, не осуждала меня, и мы идеально подходили друг другу.

Бросив взгляд на Девлина, я порадовалась, что не позволила гордости повлиять на моё решение, когда он постучал во входную дверь вскоре после наступления темноты и спросил, не хочу ли я сходить выпить.

Я хотела спрятаться в своей спальне, скрыть свои муки от мира, ни с кем не говорить, лихорадочно расхаживать туда-сюда, разрываясь между горем и яростью. Успокоить свою кровожадную внутреннюю драконицу, попытаться угадать, кто вообще мог захотеть сжечь наш дом и убить мою мать. Справиться с любыми своими проблемами в уединении, как я всегда это делала.

Вместо этого я нанесла макияж, расчесала волосы, надела новую пару дизайнерских джинсов, которые облегали как перчатка, шёлковый топ и сандалии (от Jimmy Choo!) и заставила себя выйти с ним в свет.

Правда в том, что я боялась утратить последние остатки здравомыслия, если останусь одна в своей комнате, с одними лишь тёмными мыслями и взрывными эмоциями в качестве компаньонов. Или хуже того, осмелюсь войти в гараж, поеду на одной из машин в Новый Орлеан и выслежу мужчину, на которого хотела их обрушить, который великолепно пригоден для того, чтобы справиться с ними; мужчину, которого я больше никогда не намеревалась видеть, особенно потому, что я так интенсивно жаждала этого, а жажда — это обоюдоострый меч.

В первые четыре раза, когда нам с мамой приходилось так внезапно эвакуироваться из дома, что мы были вынуждены оставить позади всё, включая мои немногочисленные драгоценные игрушки, я рыдала в машине с разбитым сердцем… не говоря уж о том, что я была в ужасе, чувствуя каждую унцию маминой паники. И по сей день я не могу слушать песню Sweet Child o’ Mine. Она снова и снова пела её мне, пытаясь успокоить, пока мы стремительно уезжали в ночи. Намного позже я узнала, как много строк в песне она изменила, мудро опустив всю часть про «ох, куда же мы отправимся теперь?». Разве не в этом всегда заключался вопрос?

К пятому разу, когда мы опять бросили то небольшое количество вещей, что я когда-либо недолго называла моими, я была безупречно отстранённой. Безжалостность была проще для нас обеих. Мама и я, мы представляли собой замкнутую петлю эмоций; её горести и страхи были моими, мои — её. Задраивание наших люков защищало друг друга.

Вероятность того, что какой-то злобный пироманьяк случайно выбрал наш маленький, разваливающийся домик для поджога, не казалась мне правдоподобной. Я мало что знала о поджигателях, но в фильмах они склонны были выбирать известные мишени и наносить удар ночью, а не посреди дня. Здесь играло роль эго, зачастую зрелищность. А в чём вообще сложность сжечь крохотный дешёвый дом в изолированном провинциальном районе?

Может, прошлое наконец-то настигло нас? Мой отец до сих пор жив? От кого — эта мысль вызывала ещё больше тошнотворного жжения в моём нутре — мы бежали все эти годы и почему? Действительно ли это был мой отец? Был ли он ещё жив? Почему мама никогда мне не говорила? Почему я не выпытывала правду, когда повзрослела?

На этот вопрос я знала ответ. К тому времени, когда я стала подростком, мама была такой хрупкой, что я не желала обременять её ещё больше своими вопросами. Я не могла вынести мысли о том, что стану причиной дополнительных страданий. За годы, пока я всё сильнее изматывалась от жонглирования обязанностями, обречённость просачивалась в мои кости, такая же резкая и горькая, как холод любой зимы на Среднем Западе. Жизнь была такой, какая она есть. Не было времени на вопросы, только действия. Опасная штука эта обречённость. Она так незаметно и коварно высасывала из тебя жизнь, что ты начинала забывать, как когда-то чувствовала себя. Отсюда и мой агрессивный секс на одну ночь, чтобы напоминать себе, что я жива. Я могла выбрать что-то для себя, и это могло быть только моим, и сводиться только ко мне.

Теперь все эти вопросы осаждали меня. Когда стало слишком поздно, когда мама умерла, и я могла воспринимать её смерть лишь как что-то намеренное. Кто-то в этом мире нарочно поджёг наш дом, отчего моя мать умерла ужасной смертью. Будь то поджигатель или злодей из нашего прошлого, этот некто убил мою мать.

— Как прошла ваша первая ночь в особняке, мисс Грей?

Голос Девлина прокатился по мне, глубокий и бархатистый. Я глянула на него, сидящего за рулём машины — сильный и горячий как Аид в джинсах и рубашке с рукавами, закатанными выше татуированных бицепсов, и ткань белеет на фоне его тёмной кожи. Его волосы были длинноватыми, некоторые спадали вперёд, черты его лица представляли завораживающий эскиз теней и света, и я хотела сказать ему немедленно свернуть на обочину, содрать с него одежду и вывалить всё своё горе и ярость на его тело в надежде, что это немного прояснит мой разум.

— Хорошо, но если ты ещё раз назовёшь меня мисс Грей, я выйду из машины и пешком пойду обратно к дому. Зови меня Зо, Девлин. Видит Бог, больше никто не соглашается звать меня так, — мои слова окрасились раздражением.

— Тогда Зо, свирепая девушка. Сокращение от чего-то?

— Зодекай.

Произносится как ЗО-де-кай, с ударением на первый слог, и неизбежно коверкается любым, кто зачитывает его из списка. За всю жизнь меня никогда не называли свирепой. Девлин сделал это дважды. Неужели я так изменилась после смерти мамы, что люди могут чувствовать избыток эмоций, которые я испытываю? Как постыдно.

— Зо-д'кай, — пробормотал он, и я задрожала, когда он проурчал моё имя; оно никогда не звучало так красиво, так сексуально, когда его произносил кто-то другой. — Что-то означает?

Я не сказала ему, что там есть ещё два слога. Имя из пяти слогов неизбежно коверкали, так что я укоротила себя в начальной школе, настояв, чтобы меня звали просто Зо. Учителя переспрашивали: «З-о-и?». Я бесстрастно отвечала: «Нет. Просто как слово "но". Буква З и буква О». Зо — это сильное имя, могущественное. Как Оз задом наперёд, великий волшебник. Стоило добавить «и» (по моему мнению), и имя становилось мягче, приветливее. Нет смысла приближаться. Я сразу давала это понять. Зо — в точности как слово «нет» в английском языке. Нет, не узнавайте меня. Нет, не просите меня быть вашим другом. Мы не задержимся надолго.

Когда я спросила маму, откуда взялось моё имя, она пожала плечами и сказала, что ей понравилась последовательность слогов, и это отличный способ сплести воедино имя.

— Нет, насколько мне известно, — ответила я Девлину. — Куда мы отправляемся?

— В «Тени». Живая музыка, славный алкоголь, напоминает мне о пабе в Эдинбурге, в котором я часто бывал. Тебе нравится танцевать?

Мне нравилось, и поскольку я совершенно точно не буду заниматься сексом с Девлином Блэкстоуном в безумно дорогом мерседесе Джунипер Кэмерон, на самых мягких кожаных сиденьях из всех, что я когда-либо трогала, которые изумительно ощущались бы под моей голой задницей, когда он будет глубоко вбиваться в меня, я надеялась, что танцы очистят часть моих нестабильных эмоций. Мама привила мне свою обширную и разнообразную любовь к музыке. До того, как она так сильно заболела, было много раз, когда мы устраивали глупые танцы под её любимые группы в жанре глэм-рок.

— Я люблю танцевать.

— Супер, — сказал он с улыбкой, которая заставила меня несколько секунд тупо смотреть на него. — Готова познакомиться с некоторыми более интересными горожанами? — спросил он, паркуя машину на забитой парковке.

— Почему бы и нет? — я не могла представить, чтобы закостенелая, колючая мисс Бин и её овощной ковен проводили время здесь, с их идеальными костюмами и идеально уложенными волосами, и я определённо не могла стать ещё более раздражённой, эмоциональной и возбуждённой, чем уже есть.

Мне предстояло убедиться в собственной неправоте по всем этим пунктам.

«Тени» оказались совсем не такими, как я ожидала, и я удивилась, что подобное место существовало в городке таких размеров, как Дивинити. Клуб стоял обособленно, в нескольких милях от крайних домов и заведений, дальше по длинной аллее из соперничающих меж собой дубов, которые образовывали лиственный, завешенный мхом туннель вокруг дороги. Прямоугольное здание имело три этажа, а также небольшой четвёртый, который казался по большей части декоративным, хвастался классическими карнизами и слуховыми окнами, и я могла понять, почему это место напоминало Девлину о Шотландии. Оно наводило на мысли об отеле Монтелеон, с его замысловатой архитектурой и изысканным освещением, но здесь прожекторы светили вверх по белокаменному фасаду, чтобы залить окна кроваво-алым, подсветить карнизы тем же огненным свечением, непринуждённо сочетая элегантность с атмосферой «здесь происходит нечто коварное». Окна были высокими, арочными, обрамлялись зубцами из кованого железа. Такое заведение я бы ожидала увидеть в европейском городе, построенном давным-давно, когда ремесло было формой искусства, когда соблюдались языческие праздники, а женщин всё ещё сжигали на колах как ведьм.

Когда мы шагнули внутрь, я ахнула, вызвав ещё одну ошеломительную улыбку Девлина.

— Джунипер приложила руку к дизайну этого места. Предыдущее его воплощение было далеко не таким впечатляющим.

Кессонный потолок был примерно полметра глубиной, с богато украшенным резным обрамлением, древесина окрашена в цвет золотой металлик, а углублённые панели между — в угольный цвет. Перед огромными сдвоенными арочными окнами свисали сверкающие люстры. Барная стойка состояла из тёмной кожи и дерева, помещение обрамлялось обитыми кожей сиденьями и столами на полу цвета медового дуба.

— Когда оно было построено? — спросила я.

— Строительство началось в 1938 и закончилось двумя годами позже. Где-то в поместье есть альбом с газетными вырезками, чертежами и старыми фото.

— Но Джунипер в то время было… сколько? Всего двадцать или около того?

— Девятнадцать. Старожилы любят говорить, что она вышла из утробы уже с кожаным портфелем и чертежами. Когда ей было двадцать два, через пять лет после рузвельтовского закона об электрификации сельских районов 1936 года, она выступала за то, чтобы в город провели электричество, и в конечном итоге профинансировала первый в Дивинити электрический кооператив.

Создавала архитектурные проекты зданий, основывала электростанции, имела детей, никогда не была замужем. Высокая планка.

— Есть что-то, за что Джунипер Кэмэрон не отвечала в этом городе? — сухо спросила я.

— Насколько я знаю, вопреки общественному мнению, солнце не вставало и не садилось по её команде, — так же сухо ответил он, и мы оба рассмеялись.

— Рада это слышать. Я уже начинала волноваться.

— На первом этаже еда и выпивка, второй для музыки и танцев с комнатами для частных вечеринок сбоку.

— А третий?

— Это квартира Кэлен и Кензи. Они управляют клубом, живут наверху.

Я почти ожидала услышать, что владею данным заведением, и выдохнула с облегчением, узнав, что это не так.

— Но, Зо, ты владелица этого места, так что если хочешь каких-то изменений, тебе нужно лишь дать им знать.

«Ну естественно», — раздражённо подумала я.

— Сделай одолжение.

— Проси, что хочешь.

Напряжённый, горячий взгляд его глаз предлагал всё, что угодно.

— Не говори мне, если я владею ещё чем-то в этом городе. Мне нужно время справиться с тем, о чём я уже знаю.

Он рассмеялся.

— Как пожелаешь. Что будешь пить?

— Бурбон. Со льдом. С верхней полки.

«А почему бы нет? Я владею клубом», — с раздражённым неверием подумала я.

Когда Девлин направился к бару, кто-то сзади крепко схватил меня за локоть. Повернувшись, я призвала каждую крупицу своей силы воли, чтобы сохранить безразличное выражение лица, поскольку мисс Бин понятия не имела, что я отлично знала о том, что она пыталась сделать сегодня утром.

Улыбка Алтеи была яркой при глазах столь холодных, что могу поклясться, я видела в них иней, а одна-две снежинки присыпали её ресницы. Её льдисто-светлые волосы до плеч были тщательно уложены лаком, облегающее чёрное платье без рукавов открывало руки гладкие как бумага и белые как снег и такую же бескровную, бледную шею, украшенную жемчужным чокером. Бриллианты сверкнули, когда она взмахнула в воздухе свободной рукой, воскликнув:

— Вы, должно быть, Зо Грей! Я Алтея Бин. Так приятно познакомиться с вами. Здесь столько людей, с кем я хотела бы вас познакомить, вы просто обязаны пойти со мной.

Она не ослабила хватки, когда я повернулась, лишь чуть сместила её, и теперь её пальцы больно впивались мне в руку.

Улыбка натянутая, черты лица напряжённые, и яд, излучаемый Алтеей, был осязаем. Поскольку я уже пребывала в дерьмовом настроении, я встретилась с ней взглядом и стала прощупывать. «Предупреждена», — напомнила я себе. Я возьму каждый клочок информации об этой женщине, какой смогу получить. К моему внутреннему спокойствию не было доступа, но моя способность оценивать человеческие эмоции, улавливать оттенок души в их глазах, ощущалась как никогда острой и мощной. Я ждала, что на меня обрушатся волны алчности, злобы, негодования.

Я с такой лёгкостью проскользнула внутрь, что меня это скорее ошеломило, и я получила нечто совершенно иное.

Алтея Бин была напугана.

Глубинно, чрезвычайно напугана чем-то или кем-то.

Точно не мной. Тогда кем? Или чем? Я мягко прощупывала глубже… Ага, вот её злоба, поднимающаяся, раскручивающаяся словно…

— Прекрати это! — прошипела Алтея, её улыбка испарилась.

Прекратить что? Я в недоумении разинула рот. Невозможно, чтобы она имела в виду то, что, как мне показалось, она имела в виду.

— Где твои манеры! Мы в Дивинити не поступаем так друг с другом, Зо Грей! Мне без разницы, что ты наследница Кэмеронов, — резко развернувшись, она без дальнейших слов раздражённо удалилась.

— Что, чёрт возьми, ты только что сказала Алтее? — Девлин оказался рядом со мной, вкладывая бокал в мою ладонь. — Я готов был поспорить, что даже стаи летучих обезьян не удержат эту алчную женщину от тебя.

Несколько долгих секунд я не могла ответить. Идея о том, что кто-то действительно почувствовал, как я проталкиваюсь в их голову сквозь окна к их душе, как я себе это представляла, была вне моего понимания. Но с другой стороны, в последнее время всё вне моего понимания.

— Я ничего не говорила, — наконец, сумела выдавить я, что было полной правдой. И всё же она откуда-то узнала, что я делаю. Почувствовала, как я делаю это.

Поразмыслив, я задалась вопросом, не делала ли она то же самое со мной. Я испытывала зудящее, дискомфортное ощущение чуть повыше места между моих глаз, чего никогда не случалось ранее.

Вплоть до того момента я не воспринимала сведения, которые, как мне казалось, я получила пытливыми взглядами… как неоспоримый факт, скорее как тот призрак в арендованной хижине в Западной Вирджинии — я знаю, мама тоже его видела (и всё же в тот единственный раз, когда я подняла эту тему, она резко и быстро пресекла меня). Я думаю, многие люди делают так — вскользь задевают странное, признают, что они «как будто» почувствовали что-то, даже избегают комнаты, которая вызывает необъяснимые мурашки на спине, и всё же отказываются слишком долго размышлять об этом. Мама всегда занимала твёрдую позицию против паранормального, делая упор на науку, математику, физику нормальности и реальности. Она учила меня, что есть лишь один вид магии, и она самая могущественная из всех: любовь.

И всё же мы покинули Западную Вирджинию вскоре после того, как я упомянула призрака.

Теперь я встретила женщину, которая почувствовала, что я делаю это, каким-то образом узнала, что я заглядываю в её голову, и сказала: «Мы в Дивинити не поступаем так друг с другом, Зо Грей», намекая, что другие в городе тоже обладали этой способностью. Какого чёрта? Как это вообще возможно?

Внезапно мне расхотелось встречаться с кем-либо взглядом, чтобы они не начали шарить в моей голове. Я обнаружила себя перед лицом дискомфортной моральной дилеммы, которая выставляла меня в нелицеприятном свете. Мама приучила меня поступать с другими так же, как я хотела, чтобы другие поступали со мной.

— Группа вот-вот начнёт выступление, — сказал Девлин, кладя ладонь на мою поясницу и направляя меня к лестницам. Жар его большой ладони сквозь тонкий шёлк моей кофточки послал дрожь сексуального осознания в места, о которых мне не нужно было думать. Пока мы шли по людному бару, я наблюдала, что одна женщина за другой, а также немало мужчин, провожали моего компаньона голодными взглядами. Дело не только во мне. Девлин Блэкстоун был мужчиной, которого сложно игнорировать. Стоило взглянуть на него, и ты хотел продолжать смотреть, хотя бы чтобы найти несовершенство, благодаря которому легче будет отвернуться.

Лестница со стенами, отделанными каретной стяжкой по коже и потолком столь сажистой черноты, что он казался матовым, позволила мне представить, что ожидать от второго этажа. И всё же, когда мы добрались до последней ступени, я остановилась и уставилась. Считайте меня провинциалкой, но мне никогда не доводилось ходить по модным клубам с друзьями, и даже если такое случалось, маленький городок в Индиане едва ли можно было назвать центром ночной жизни. Я слышала, что если ты хочешь, чтобы комната выглядела более маленькой, надо покрасить её в тёмный цвет, но на втором этаже «Теней» действовал обратный принцип. Зона, отведённая под музыку и танцы, была просторной, абсолютно чёрной, изысканно украшенной золотыми и хрустальными акцентами. Обычно комната беспрерывной черноты показалась бы мне угнетающей, но разнообразие текстур и эклектичный блеск кристаллов и освещения делали её утончённой, завораживающей.

Пол был матово-чёрным; нижняя половина стен сверкала — обсидиановая кожа с каретной стяжкой; верхняя половина состояла из складок мерцающего ониксового бархата. Потолок, также чернильный, воспарял замысловато кессонным сводом, арочные углубленные панели контрастировали матовой чернотой на фоне глянцевой обсидиановой кромки. Ряд средневековых с виду канделябров с ярко пылающими факелами тянулся в центре, от задней части помещения до сцены, которая была приподнятой и выглядела так, будто её перенесли сюда из театра многовековой давности. Периметр обрамлялся круглыми зонами под старомодными люстрами, имевшими большие ослепительные шары и выглядевшими достаточно причудливыми, чтобы ассоциироваться со стимпанком, а также сиденья вокруг столиков с такими сильно глянцевыми чёрными поверхностями, что они переливались рябью как тёмные зеркала, создавая любопытно жидкие отражения людей и напитков в сверкающем резном хрустале. Бар был предметом из эбонита и стекла, полки состояли из гранёного хрусталя, преломляя блеск освещения в неожиданной и головокружительной манере. Всё здесь было атмосферным, элегантным и чертовски смелым, оправдывая обещание коварства, создаваемое кровавым фасадом. Я невольно гадала, может, хэллоуинский пир проводился здесь. Если нет, возможно, новая владелица это предложит.

Когда включилось LED-освещение, я ахнула.

Кессонный сводчатый потолок источал лёгкие лучи света, рассыпая бледно-золотые точки по интерьеру чёрного бархата, в десятки раз умножая мириады отражений в хрустале и столешницах. Когда танцпол начал источать глубокое чернильно-синее свечение, по нему заклубился туман. Я чувствовала себя так, будто нахожусь в старом замке и вместе с тем стою на зеленеющем поле под звёздным небом в безоблачную соболино-чёрную ночь. Кобальт разливался по помещению, поднимаясь вверх по стенам и на потолок, а затем, когда музыканты заняли свои места и настроились, цветовая схема медленно сменилась на лесисто-зелёные оттенки, затем на фиолетовые, каждый раз плавно трансформируя окружение.

— Джунипер питала слабость к артистичному освещению и вложила в это немало денег, и здесь, и в особняке, — сказал Девлин, наблюдая за мной.

— Преклонный возраст определённо не мешал ей принимать новые технологии, — многие пожилые люди, которых я знала дома, считали их сбивающими с толку и раздражающими. Чёрт, да и я тоже. Я даже не сумела разобраться с осветительной системой в особняке.

— Её сердце оставалось молодым, а ум — острым до самого конца. Столько страсти и энергии было заточено в умирающем теле, — сказал он, качая головой, и я осознала, что он заботился о пожилой женщине. — Мы все её любили, — сказал он, прочитав выражение моего лица. — Она умела пробуждать в людях лучшее, видеть возможности там, где другие видели лишь препятствия. Она не просто мыслила, выходя за рамки; она изобретала совершенно новые рамки.

Учитывая то, что эта женщина всю свою жизнь провела в тесных ограничениях рамок из обязанностей и требований, это являлось ещё одним мучительным аспектом наследия Джунипер: мне нужно больше никогда не оказываться в тисках долгов и обязательств. Я тоже могла находить возможности там, где другие натыкались на препятствия. Я могла изменить бесчисленное множество жизней к лучшему. Я знала, каково это — испытывать нужду в чьей-то помощи. Я могла отплатить людям вроде Мэй, которая вступилась, чтобы я получила работу, на которую так и не пришла (надеюсь, это создало кучу бумажной работы мистеру Шуманну).

— Идём, — сказал Девлин, беря меня за руку. — Тебя вот-вот окружат, и я подозреваю, что ты хотела бы, чтобы между тобой и горожанами был столик, когда они накинутся.

К тому времени, когда мы добрались до одного из кожаных диванов полумесяцем и сели за столик, люди уже начали выстраиваться в очередь и направляться в нашу сторону.

Следующие двадцать минут превратились в размытую череду лиц и имён, приветствий и пожеланий благополучия. Я познакомилась с Элдерсами и Алловеями, Соммервиллями и МакГилливреями, Резерфордами и Мэтисонами, Напьерами и МакЛелланами, Галловеями, Кинкейдами и Логанами. Я особенно отметила Изабель и Арчибальда Александров, межрасовую пару лет сорока с небольшим (альтернативные наследники, если верить фасолеголовой мисс Бин), которые источали лишь тепло и любезные приветствия; хотя не то чтобы я осмеливалась вторгаться в их взгляды, чтобы узнать больше.

Не было ледяных Алтей; все, похоже, испытывали ко мне открытое любопытство, радовались, что я этим вечером вышла в свет, относились по-доброму, пусть и немного сдержанно, что я полностью понимала. Для этого города многое стояло на кону в отношении меня. Тем вечером я была бы в ужасе, если бы представляла, насколько колоссальны ставки на самом деле, но я не понимала, пребывая в таком блаженном неведении и упиваясь облегчением от того, что не весь город Дивинити настроен против меня.

В конечном итоге очередь иссякла, открыв взгляду последнюю пару, встрече с которой я была очень рада — мистер Бальфур, сопровождавший женщину, которую он с такой гордостью повёл её вперёд, что она могла быть лишь его женой.

— Так очаровательно видеть вас в обществе, мисс Грей. Вы сделали мой вечер, — сказал мистер Бальфур, и его глаза плясали. — Могу я представить вам свою лучшую половину?

Будучи одного возраста со своим мужем, Леннокс Бальфур, как и я, была одета в джинсы, шёлковую блузу и туфли на низком каблуке, её длинные белые волосы до плеч были разделены на прямой пробор и оставались распущенными. Её глаза имели самый тёплый оттенок весенней зелени, что я когда-либо видела, и обрамлялись десятилетиями морщин от смеха. От её подтянутого тела исходила энергия и жизненная сила, а на запястье звенели браслеты, когда она пожала мою руку. На шее она носила мерцающий кристалл в серебряном филигранном касте и такие же хрустальные серёжки.

— Я не могу выразить, как я благодарна за всё, что вы и ваш муж сделали для меня, миссис Бальфур. Прошу, присаживайтесь, — пригласила я.

Покраснев от удовольствия, мистер Бальфур жестом показал жене садиться первой, затем скользнул следом за ней. Я заметила бесчисленные алчные взгляды, обратившиеся в нашу стороны, и осознала, что с точки зрения города и его самого, на кону стояла его работа. Более половины столетия он работал на Джунипер Кэмерон, но теперь пришла новая наследница, и не было гарантий, что в будущем он продолжит работать при ней. Моё прибытие спутало всеобщие планы и могло всё разрушить. Боже, какой властью Джунипер Кэмерон обладала в Дивинити! И судя по всему, она ни разу не злоупотребила этой властью.

Я заметила, что пусть Бальфуры приветствовали Девлина, это делалось без теплоты, и не считая изначального взгляда в его сторону, они смотрели только на меня. Даже когда он заговаривал в ходе нашей светской беседы, они не смотрели на него. Я говорила себе не придавать этому слишком большое значение. Мне потребуется время, чтобы выведать нюансы и сложности здешних отношений.

Музыканты начали играть западающую в память шотландскую балладу, исполняемую женщиной со столь чистым и резонирующим эмоциями голосом, что меня это тронуло почти до слёз, хоть я и не понимала ни слова.

— Эта песня называется «Печаль Анвенн» и, как вы интуитивно поняли, весьма грустна, — сказал мне мистер Бальфур. — Это Мерибет Логан, наш местный библиотекарь и певица. Следующими выступят Киллианы.

— Это гэльский?

— Да, — ответила Леннокс. — Более трех сотен лет назад Дивинити основала группа шотландских семей, искавших новой жизни, приключений, свободы жить и почитать, как им пожелается. Здесь они нашли всё это и даже больше, но никогда не забывали, откуда они пришли. Мы трепетно относимся к нашему наследию, почитаем давние истории и обычаи. Вы обнаружите, что в городе сохранилось немало истории, и многие наши традиции выставлены на обозрение, начиная с волынок и килтов и заканчивая нашим ежегодным фестивалем.

— Следующим они будут играть рил, — сказал мистер Бальфур. — Вы обязаны потанцевать с нами, Зо. Я не приму отказа.

Я испытала странный бестелесный момент, когда почувствовала себя четко разделённой надвое и застывшей от этого. Была Зо, чья мать умерла, убитая в нарочно подстроенном пожаре; полная горя, ярости и немалой тревоги из-за множества внезапных перемен в её жизни. И ещё была Зо, сидевшая в модном ночном клубе, одетая в одежду, которая оплатила бы аренду жилья на месяцы вперёд, наполненная любопытством, восторгом и какой-то неверующей надеждой, что однажды она сможет вновь быть счастливой, что танцы и наслаждение моментом не будут ощущаться таким предательством в адрес Джоанны Грей и бесчисленных вопросов, нуждавшихся в ответах.

— Какой ваша мать предпочла бы увидеть вас сейчас? — мистер Бальфур озвучил вопрос с нежностью. — Горюющей или танцующей?

Стрела в моё сердце. Он видел меня насквозь. «Живи, моя дорогая Зо. Живи. Тридцать дней горя, и ни днём больше». Согласно указу мамы, мне оставалось всего лишь две недели плача и скорби.

— Мы потеряли нашу дочь, Эрин, в пожаре, который уничтожил наш дом, — тихо сказала Леннокс. — Ей было семнадцать, она готовилась уезжать в университет, бурлила мечтами и планами на будущее. Её ждал весь мир, и она собиралась его завоевать.

Вздрогнув, я тяжело произнесла:

— Мне так жаль.

Они понимали потерю. И потерю ребёнка, к тому же! Родить, воспитывать, оберегать и лелеять лишь для того, чтобы этого ребёнка у тебя украли — сам ад не мог предложить муки хуже этого.

— Пусть мы знали, что ничего не могли сделать для её спасения, мы долгое время наказывали себя, — Леннокс взяла мою ладонь и сжала.

Мистер Бальфур наградил Леннокс взглядом такой глубокой, неизменной любви, что моё сердце растаяло.

— Из-за этого я чуть не разрушил наш брак, — серьёзно сказал он мне. — Чуть не потерял своего лучшего друга и вторую половинку, потому что не мог отпустить ситуацию, не мог дать себе разрешение жить в мире, где я больше никогда не увижу улыбки Эрин, не буду наблюдать, как она становится доктором (это была её мечта) и не поведу её к алтарю, чтобы передать мужчине, который никак не мог её заслуживать. Никогда не подержу на руках внуков. Танцуйте, мисс Грей. У вас будет предостаточно времени для скорби. Она никогда не уходит далеко. Она всегда рядом, на расстоянии одной мысли, если вы пожелаете ранить себя этим.

«Поведу её к алтарю, чтобы передать мужчине, который никак не мог её заслуживать». Я не могла вообразить жизнь с таким отцом, или вообще с любым отцом, если уж на то пошло. Это официально: я обожала Джеймса Бальфура. Тронутая их историей, уступившая перед мудростью их слов, я встала, когда Девлин взял меня за руку, и последовала за ним на танцпол.

Когда мы вышли в центр, и музыканты начали шевелиться, столики опустели, а танцпол наполнился.

Конечно же, Девлин оказался хорошим танцором. Несомненно, с таким прекрасным телом он преуспевал во всём, что требовало ловкости и грации. Он был превосходным партнёром, чьё флиртующее терпение было безграничным, пока он обучал меня замысловатым шагам одного шотландского танца за другим.

На танцполе я растеряла свои тревоги. В пребывании в толчее людей, постаравшихся выкроить для себя несколько часов счастья, без мыслей о вчерашнем дне или завтрашнем, было что-то такое, что наращивает заразительную энергию и упрощает забывание, когда ты отдаёшься общему сговору не чувствовать боли. Мама говорила, что многие люди впустую тратят свои жизни в пограничной нейтральной территории, застряв на мосту между их трагичным прошлым и их неопределённым будущим. Чем больше они оглядываются назад, тем сильнее боятся идти вперёд. И есть лишь один способ сбежать с этого моста, говорила она мне. «Живи сейчас, моя дорогая Зо. В любом случае у нас есть лишь это. Прошлое — это багаж, потерянный в аэропорту; не предъявляй свою квитанцию на его получение. Неопределённое будущее — это лишь боязнь вещей, которые наверняка никогда не случатся».

Песни были полны энергии, с бурным лихорадочным темпом, и я поняла, почему мистер Бальфур и его жена были такими подтянутыми. Они отжигали на танцполе, соперничая с неистовыми танцевальными шагами Девлина. В какой-то момент мистер Бальфур, Леннокс и Девлин затеяли показательное состояние, которое заставило толпу заворожённо наблюдать за ними. Я бы не удивилась, если бы из-под их пяток полетели искры.

Это бодрило и оказалось именно тем, в чём я нуждалась. Здесь я была далеко не лучшим танцором, но и не худшим, причём я неоспоримо была самой целеустремлённой и безудержной. С каждой песней всё больше невыносимого напряжения покидало моё тело. Если уход за неизлечимо больным близким человеком и научил меня чему-то, так это тому, что иногда нужно на время сбросить с себя груз всего мира, чтобы на следующий день иметь хоть какой-то шанс вновь взвалить это на себя.

Когда музыка сменилась медленной, печальной балладой, Девлин обвил меня руками, привлекая к себе.

Опасность. Я была молодой и сильной, чувствовала себя так, будто наконец-то пробуждалась после долгой, ужасной зимы. Дивинити был обещанием весны, новой жизни, вторых шансов, и я изголодалась по этому. Вместо того чтобы насытить мои сексуальные аппетиты, одна ночь с Келланом сработала как кузнечные меха, распалив их ещё горячее.

— В тебе есть потенциал достойной партнёрши, — сказал Девлин, и его глаза были сексуальными, полуприкрытыми и полными невысказанных вещей вроде: «в бесчисленных смыслах слова».

Я упивалась моментом откровенного одобрения его взгляда. Он оценивал меня не просто с первобытным интересом (в прошлом я только такого и искала), и от этого я и чувствовала себя польщённой, и испытывала дискомфорт. Я понятия не имела, как передвигаться по подобной территории. Территории, по которой ты ходила каждый день… и оставалась там.

— У меня был лучший инструктор на танцполе, — я ускользнула от деликатного комплимента, улыбнувшись.

— Есть у меня подозрения, что ты мало нуждаешься в каких-либо инструкциях. Как только ты поймёшь свои дары, тебе всё будет даваться естественно.

— Мои дары?

— Ты кровная Кэмерон. Это сопровождается дарами, — сказал он, глядя на меня с выражением, которое я не могла расшифровать. — У меня такое чувство, что ты можешь удивить нас всех.

Снова эта фраза. Я надеялась, что это правда. Я хотела наследие Джунипер; всё это, её имение, её силу, её доброту.

— Что за дары?

Затем я подверглась натиску… эмоции. Потёршейся о меня, такой же близкой, как его тело. Словно он сказал в моём сознании: «Серьёзно, ты будешь притворяться?»

— Что ты сделала, чтобы прогнать Алтею? — спросил он.

Он никак не мог знать. Вообще ни единого чёртова шанса.

— Как ты думаешь, что я сделала? — увильнула я.

Слабо улыбаясь, он сказал:

— Ох, ты хочешь слов. Тогда ладно. Я думаю, ты использовала один из своих даров.

— Какой такой дар? — парировала я.

— Такой, где ты встречаешься со мной глазами, девушка, и проверяешь, как глубоко тебе удастся заглянуть в меня. Можешь быть немного грубой, если пожелаешь. Попробуй.

Моя челюсть отвисла, а мозг спотыкался об его слова, снова и снова повторяя их эхом, пытаясь переварить, что он сказал это. Он, должно быть, шутил. Я не приехала в город, где многие люди могли не только читать других так, как могла это я, но и открыто говорили о… ну, сверхъестественных штуках. О паранормальном, экстрасенсорном восприятии.

— Не прибедняйся, девушка. Есть вещи, в которые мы верим, потому что нас в детстве приучили верить в них. Вещи, которые мы считаем невозможными, потому что нам сказали, что это так. А есть вещи, которые мы чувствуем нашими костьми. Вопреки лжи, которую слышат наши уши, наши кости знают правду. Неужели ты не чувствуешь, где-то глубоко внутри тебя, что в жизни и в тебе есть нечто большее, чем тебя приучили верить? Что, возможно, тебя даже намеренно вводили в заблуждение?

Прищурив глаза, я прорычала:

— Ступаешь на опасную территорию, оскорбляя мою мать.

— Отца нет?

Я резким, раздражённым жестом отрицательно мотнула головой.

Его глаза прищурились.

— Полагаю, твоя мать, должно быть, считала, что у неё есть весомая причина воспитывать тебя так.

Злость воевала с любопытством; моё желание знать больше победило.

— Ты намекаешь, что у моей матери было это… это…

— Глубокое зрение, — подсказал он.

— У неё тоже? — договорила я. Для того, что я умела делать, существовало название. Другие знали об этом и тоже умели так делать.

— Не намекаю. Это в твоей родословной. Те из нас, кто обладает способностью, начинают обучаться в юном возрасте.

— Если ты говоришь правду (а я не утверждаю, что это правда), зачем ей скрывать это от меня?

Однажды я пробовала поговорить с ней о том, как меня атаковал поток эмоций и даже образов, если я слишком глубоко всматривалась кому-то в глаза. Она сказала мне перестать воображать себе всякое. «Сосредоточься на реальном мире, — сказала она. — На том, который действительно существует. На том, где мне нужно, чтобы ты выдернула из сада морковь на ужин».

— Попробуй на мне. Проверь эту штуку, в реальность которой ты не веришь.

На тот случай, если Девлин говорил серьёзно, на тот случай, если эта моя «способность» действительно существовала, и другие тоже умели так делать (отказываясь обдумывать тот факт, что моя мать могла знать и не только никогда не говорить мне об этом, но и откровенно врать мне в лицо), и потому что я испытывала ненасытное любопытство к нему, а он дал мне разрешение, я встретилась с ним взглядом и стала прощупывать.

Похоть. Желание. Девлин чувствовал вещи, от которых кровь в моих венах воспламенялась. Я не получила мыслей или чётких образов, лишь колоссальность его голода, помноженного на свирепую силу, энергию и безвременное терпение чего-то бесконечно древнего, не пугающегося необходимости ждать столь долго, сколько потребуется для получения желаемого. Если верить маме, «старые души» — это люди, которые прожили много жизней. Пусть они не сохранили воспоминания о прошлых жизнях, они сохранили выученные уроки. Рождённые с опытом, внедрённым в сам их костный мозг, они с младых лет демонстрировали зрелость, стойкость и мудрость, которых недоставало другим. Девлин казался мне очень старой душой. Под всем этим жила глубокая, могущественная, непоколебимая эмоция. Он был истиной, константой, неуклонной стрелой с намеченной целью.

Затем идеально гладкая пустая стена.

— Довольно, — сказал он.

— Ты почувствовал меня там, — ошеломлённо сказала я.

— Алтея тебя тоже почувствовала. Не терзайся из-за этого, в будущем она будет действовать с тобой тактично. Как и должна.

— Да что такое с этим городом?

— Что ты имеешь в виду?

— Он… — пугает меня! — Странный, — в бесчисленных смыслах слова.

— Разве? Или это просто первое место, где ты когда-либо почувствовала себя так, будто можешь вписаться? Где ты можешь познать себя? Стать той, кем и чем тебе всегда было суждено стать. В силе нет места страху, а ты, Зо Грей, обладаешь великой силой. Будь осознанной, будь осторожной, не всматривайся в глаза жителей этого города без приглашения — никогда без приглашения — и с тобой всё будет хорошо.

Затем музыка вновь сменилась на быстрый темп, он запрокинул голову и рассмеялся, а я задрожала. Он был таким тёмно прекрасным и отличающимся от любых других мужчин, что я встречала, и этот город был таким чертовски странным. Девлин и Дивинити пробуждали во мне вещи, которые я не могла даже начать осмысливать. Такое чувство, будто я просыпалась от глубокого состояния фуги, и мир, который всегда казался… ну, серым как зима на Среднем Западе, однообразным и пресным, стал куда более ярким и интенсивным, чем я когда-либо воображала себе.

— Ах, я ждал этого. Оторвись по полной, Зо. Ты овладела рилом. Пусть искры летят. Превзойди меня. Если сможешь, маленькая, — он бросил этот вызов с дьявольской улыбкой.

К волынке присоединилась гитара, затем богатые гармоничные голоса напевов множества людей, и наконец, раскатистый грохот басовых барабанов, отбивавших ритм.

— Маленькая, как же, — прорычала я.

— Ты щенок. Ты не можешь играть со здешними большими псами. Или можешь?

Когда он резко крутанул меня от себя, я полетела через танцпол.

— Превзойди меня, Зо Грей, — прокричал он с расстояния, и меня переполнило обезумевшее оживление. Когда пол сделался алым, совокупность выпитых напитков, натиска большего количества заинтересованных во мне людей, чем я когда-либо видела в жизни, а также странного поворота в разговоре, вызова от мужчины столь необычного, столь странного и странно прекрасного, подстёгивания экзотичного гортанного напева, темп которого всё ускорялся — cummer gae ye before, cummer gae ye, gin ye winna gae before, cummer let me — я позволила всем запретам спасть с меня с приливом столь мощного соревновательного духа, что это застало меня врасплох и удивило. Всю свою жизнь я оправдывала ожидания, делала всё возможное, чтобы успешно выполнить стоящие передо мной задачи, но я никогда не испытывала такого свирепого желания победить.

Наблюдая за Девлином как ястреб, я вторила ему шаг за шагом. Я танцевала со всей яростью, горем, болью и страстью в моей душе. Я танцевала так, как трахала Келлана, без единого сдерживающего ограничения. Я танцевала так, будто от этого зависела сама моя жизнь.

Алый цвет скользил по полу всё выше и выше, обагряя пламенем сияющие словно звёзды стены. Я двигалась так быстро, что комната размылась в яркое огненное пятно, тогда как я оставалась полностью сосредоточенной на его ногах, на том, чтобы заставить свои ноги делать то же самое. Я была слепа к всему, что происходило вокруг нас, пока Девлин не вскрикнул:

— Ты очистила танцпол, девочка, но ты ещё не превзошла меня, — и я осознала, что другие отошли назад, образовав круг, и наблюдали за нами.

Я понятия не имела, как я должна его превзойти, сомневалась, что мои ноги способны двигаться ещё быстрее, а потом горожане собрались кругом вокруг нас. Соединив руки, они начали танцевать против часовой стрелки (позднее я узнаю, что это и называлось «loupin’ lightly widdershins». Создавалось такое ощущение, будто лихорадочный темп их вращения в унисон почти вливал в меня энергию, будто я танцевала в центре какой-то воронки, которая черпала примитивную силу и адреналин из собравшихся вокруг горожан и направляла в меня, наполняя меня лихорадочным, первобытным побуждением, пробуждая меня, заставляя меня чувствовать себя интенсивно, почти болезненно живой. Затем мои ноги внезапно задвигались ещё быстрее, и уже Девлину пришлось потрудиться, чтобы поспевать.

Песня, казалось, длилась вечно, пока мы танцевали всё быстрее и быстрее. Напевы стихали, песня превращалась в крики гитары, лихорадочные звуки волынки, ведущий бас и лишь изредка раздающееся гортанное бурканье. Мне казалось, что мои ноги должны были дымиться в комнате, которая внезапно сделалась невыносимо жаркой, такой жаркой, что с меня пот лился градом, пока кровавое пламя лизало стены, устремляясь к ониксовому потолку высоко вверху. Барабаны учащались, доходили до оглушительного грохота грома, стучали и стучали, как зловещие, распаляющие барабаны войны, подстёгивающие меня танцевать лучше, быстрее, дольше.

Мы всё танцевали и танцевали.

Они всё кружили и кружили.

Ни разу этот ублюдок не сбился с шага. Ни разу он не уступил мне. Но хотя бы, утешала я себя, какое-то время я вела в нашем состязании.

Когда песня наконец-то завершилась, я чувствовала себя невероятно.

Одурманенная, пьяная от жизни, сильная и уравновешенная, сосредоточенная, сосуд, переполненный изобилующей энергией, изысканно осознающая каждый дюйм своего тела, каждый удар моего сердца, каждый запах и вид в комнате. Никогда я не чувствовала себя столь… наэлектризованной, связанной, остро осознающей и… голодной, так чертовски голодной до всего.

Раздалось ликование, затем Девлин оказался рядом, беря меня за руку, утаскивая с танцпола в одну из тускло освещённых боковых комнат, толкая меня к стене, встречаясь со мной глазами и хрипло произнеся:

— Сейчас поцелую тебя, Зо.

— Да, — сказала я бездыханно, и ещё до того, как слово было произнесено, его рот смял мои губы.

Танец разбередил во мне сексуальное неистовство, и я поцеловала его в ответ, вторя его похоти так же, как я вторила его шагам, раздирая пуговицы его рубашки, потираясь о него.

«Нет, нет, нет, — закричал отдалённый голос в моей голове. — Не сри там, где ешь!»

Распространённое выражение из дома вернуло меня к чувствам, и я заставила себя разорвать поцелуй, оттолкнув его.

(«Не срать там, где ешь» означает не заводить романы/интрижки с теми людьми, которые останутся в вашей жизни даже в случае расставания — например, коллеги, близкие друзья ваших родственников, родственники ваших друзей и пр., — прим)

— Нет, — сказала я, прижимая дрожащий палец к его губам. — Не буду делать этого с тобой.

— Почему? — потребовал он грубым голосом.

— Сейчас это слишком, — сказала я, оттолкнувшись от стены и быстро пройдя мимо него, создав тем самым расстояние между нами. Повернувшись к нему спиной, потому что просто взгляд на него в этот момент, в сочетании с испытываемым мной искушением, представлял слишком сильный соблазн.

— «Сейчас» подразумевает, что ты не отказалась от этой идеи. От нас, — сказал он моей спине.

— Нет никаких «нас», Девлин. Я хочу поехать домой. Я устала, — это правда. Я внезапно почувствовала измождение. Танцы одновременно переполнили меня силой и странным образом осушили.

— Не поворачивайся ко мне спиной, женщина. Посмотри на меня.

Я раздражённо развернулась.

Он ничего не говорил, лишь склонил набок свою прекрасную темноволосую голову, несколько долгих секунд оценивая меня этими необычными, терпеливыми медными глазами.

Его рубашка была наполовину распахнута, и я немного застряла на ней, так что резко подняла взгляд к его подбородку, затем в поле моего зрения оказались его губы, и я далеко не нацеловалась с ними. Я рывком подняла взгляд к его глазам, прищурившись и пытаясь решить, прощупывает ли он меня.

— Ты бы меня почувствовала. Хочешь, покажу?

— Да, — раздражительно сказала я. Если это правда (а похоже, что это правда), я хотела знать, ощущалось ли это как то зудящее ощущение, которое я испытала с Алтеей. Если я буду жить в месте, где на это способны и другие, мне нужно знать, когда это происходит.

— Ты пригласила меня войти, — осторожно сказал он.

— В смысле?

— Возможно, ты захочешь воздвигнуть некоторые щиты. Знаешь, как это делать?

— Мне никогда не приходилось.

— Тогда я не буду этого делать. Сначала я научу тебя защищаться.

— Джентльмен.

— Попробуй не казаться такой удивлённой.

— Должно быть, ты встречался с каждой женщиной в этом городе.

На самом деле я имела в виду «трахал», но не собиралась этого говорить. Это выдало бы алчность, на которую я не имела никакого права.

— Не с каждой. И они весьма презирают меня за это. Я не сру там, где ем.

Я моргнула.

— Это южное выражение.

— И северное тоже. Но я и есть «то, где ты ешь».

Он вздохнул.

— Именно так. Пошли, я отвезу тебя домой.

«Домой», — подумала я, когда мы повернулись и двинулись к лестнице.

Это такое соблазнительное слово.

Но с другой стороны, всё в Дивинити было соблазнительным.

***

— Слишком поздно, — тихо сказал мужчина в свой сотовый телефон, пока наблюдал, как уезжает пара в чёрном мерседесе. — Они нарушили правила. Для этого потребовался целый ковен, все двенадцать Высококровных семей, но сегодня вечером они полностью пробудили её. Протащили её прямиком через следующие шесть шагов. Она наделена силой. Нихера не знает, понятия не имеет, что она такое, но наделена силой, и ты знаешь, как это опасно. Она одновременно и ходячая добыча, и ядерная бомба. Я понятия не имею, что они вытворяют. Пытаются спасти свои задницы, полагаю, а потом заметут следы бардака, если останется что заметать. Теперь она может двинуться и в ту, и в другую сторону. Безумный риск, если хочешь знать моё мнение.

Он несколько секунд послушал.

— Не уверен, что смогу. Она кровная Кэмерон, из девяти домов, и она полностью пробудилась, — ещё одна пауза. — Иди нахер! Ты знаешь, что я хочу того же. Но я Полукровка. Мне и быть-то здесь уже опасно. Одно дело, когда она была лёгкой добычей…

Он прервался, затем прорычал:

— Ладно. Но я это ни за что делать не стану. Возможно, я знаю кое-кого, кто согласится сделать это за подходящую цену.

Глава 10

На следующее утро после беспокойной ночи ярких, тревожных снов, я проснулась, и в голове моей в мельчайших подробностях играла музыка зажигательного рила — каждый инструмент, каждый голос и в особенности сводящий с ума ритм неустанных, вызывающих вожделение барабанов.

Я чувствовала себя так, словно мне всю ночь на повторе снилась эта песня. Перекатившись в кровати, я схватила телефон и загуглила текст так, как только смогла его разобрать.

Спустя несколько минут переключений с видео на видео я нашла эту песню — Witches Reel, ведьмин рил. Самой похожей на то, что я слышала в «Тенях», оказалась версия в исполнении группы Dolmen, хотя барабанный бой не совпадал. Прошлой ночью каждый оглушительный удар словно отдавался у меня в костях, стучал в моей душе, вызывал болезненную дрожь, заставлял меня чувствовать себя ясно проснувшейся и живой.

Я определённо чувствовала себя ведьмой, танцуя под эту музыку, подумала я с сухой усмешкой, а затем в меня врезалось горе. Прошлой ночью я была слишком утомлена физическим измождением (и немало пьяна), чтобы плакать, поэтому отключилась в то же мгновение, что скользнула в постель. Злость этим утром тоже не отставала, врезалась в меня с такой свирепостью, что я бы согнулась пополам на грани рвоты, если бы стояла.

Мою мать сожгли заживо, и я знала, как это ощущалось. Каким-то образом я испытала это с ней, наверняка почувствовав лишь десятую степень того ада, который ей пришлось перенести. Как я испытала её смерть? Был ли этот ужасный момент, который мы разделили, ещё одной загадочной гранью нашей «родословной»? Если мама могла прощупывать людей так, как я, она не только скрыла от меня правду, но и попыталась заставить меня верить, что я воображаю себе всякое. Планировала ли она когда-нибудь мне рассказать? Была ли моя странная способность, или «глубокое зрение», одним из тех «сведений о Греях», которые она обещала обсудить перед её смертью, веря, что у нас полно времени?

Она ушла намного раньше, чем мы обе ожидали, будучи безжалостной убитой. Мысли о том, что моя хрупкая, нежная мать умирала ещё более мучительно, чем она уже умирала от рака — по чьему-то намеренному умыслу — оказалось достаточно, чтобы грибовидное облако жажды крови стёрло всякую возможность линейной мысли. Я колотила подушку кулаком, пока моя рука не начала дрожать, затем уткнулась в неё лицом и плакала, пока она не пропиталась слезами.

Когда шторм наконец-то стих, я лежала и гадала, как такая нежная, спокойная женщина могла родить такой огненный вихрь, в который я превратилась в последнее время. Если Джоанна Грей когда-либо чувствовала драконицу, ворочавшуюся в её нутре, со стороны это никогда нельзя было заметить. Скорее уж грациозная олениха с мягкими глазами, которая бежала и бежала, потому что за нами гнались охотники, гнались вечно, и она спутала меня шорами, ничего не говорила, разрешала их личностям оставаться совершенно скрытыми от меня. Вместо того, чтобы обучить меня, она научила собственного оленёнка бежать в неведении, и мы пугливо метались из города в город, стирая все следы себя снова и снова.

Больше никогда.

Горе поглотило меня с момента, когда я её потеряла. Теперь я чувствовала пробуждение другой эмоции, куда более пугающей.

Злость.

На мою мать.

За то, что она воспитывала меня в незнании явно бесчисленного множества вещей, которые мне нужно было знать. За то, что не делилась ничем из нашего прошлого, которое, очевидно, ужасало её. Если это прошлое умудрилось найти дорогу в моё настоящее, то это угроза, а она оставила меня слепой к этой угрозе. Если только, рассуждала я, этот сейф, о котором она никогда не говорила, не содержал информацию, которую она так сильно хотела мне передать, что рассказала об этом моей лучшей подруге. Факт тот, что если бы я знала об его существовании, я бы украдкой сунула туда нос, и мама достаточно хорошо меня знала, чтобы понимать это.

Сгорая от нетерпения, я снова позвонила в пожарную часть. Когда Томми-младший ответил, я спросила, может ли Том передать посылку Эсте, чтобы она привезла её мне в пятницу.

— Не знаю. Я поговорю с ним. Я знаю, что ему нужно заполнить много бумаг, чтобы выдать на руки улики, следовать протоколу.

— Это не улики, — возразила я. — Это личные вещи.

— Всё, что собрано на месте происшествия, — пояснил Томми. — Я скажу ему позвонить тебе как можно скорее.

Раздражаясь, я сбросила вызов. Я понимала боль ухода за близким человеком с раком, но я хотела получить тот чёртов сейф, и я хотела получить его немедленно.

Если я должна быть оленем или охотником, то я хотела быть тем, кто держит арбалет.

Мощный, композитный арбалет, способный чисто оборвать жизнь одной стрелой.

Несмотря на мою злость в адрес матери, она была и всегда будет моим миром, и тот, кто сжёг её, тоже сгорит, поклялась я так свирепо, что это встревожило меня, заставило гадать: могу ли я действительно сделать это — намеренно убить кого-то?

Ещё сильнее меня встревожило то, что у меня не было готового ответа. В моменте я чувствовала, что да, я бы убила того, кто убил мою мать; взвела бы прицел из глубинного укрытия и уложила этого ублюдка.

Вздохнув, я поднялась с постели, голышом пошлёпала в душ и включила горячую воду.

***

Прошлой ночью я забыла выпустить Руфуса, осознала я, полчаса спустя спешно сбегая по лестнице, но кто-то его выпустил. Должно быть, Девлин сделал это, пока я вчера переодевалась, потому что стигийский филин пристроился в своей нише возле оранжереи и ждал, когда его впустят. Я улыбнулась ему, радуясь, что он не торчал всю ночь взаперти.

— Привет, красавец, — воскликнула я, гадая, пожелает ли он когда-нибудь вновь присесть на меня после того, как в вечер нашей первой встречи я так ожесточённо замахнулась на него. Мне бы понравилось прогуливаться с этой роскошной, пусть и весьма демонической с виду птицей, сидящей на моём плече.

Он склонил голову набок, оценивая меня тыквенными глазами.

Я открыла дверь в оранжерею и шагнула в сторону, чтобы он мог залететь внутрь, но он не пошевелился. Затем, мгновение спустя, он опустил голову, чтобы спихнуть что-то с края.

К моим ногам с вялым стуком приземлился маленький окровавленный лисёнок. Горло было разодрано от уха до уха, и детёныш явно погиб.

Мысль «Вау, молодец, лиса, какая добыча, большой мальчик!» в моей голове схлестнулась с мыслью «Ой, бедный маленький лисёнок», и последняя победила. Прищурившись, я хмуро посмотрела на него.

— Убивай для пропитания. Мне не нужны подарки. Я сама могу себя прокормить.

Руфус несколько долгих секунд смотрел на меня, не моргая, затем взлетел и описал два круга по саду, после чего залетел в оранжерею и устроился на своём насесте на хлебном дереве, всё ещё глядя на меня круглыми глазами.

— Если это был подарок, то спасибо. Но пожалуйста, не приноси мне то, чему нет необходимости умирать. Я люблю животных. Всех. Больше, чем людей, — честно добавила я. Животные были чистыми, инстинктивными существами, лишёнными злобы, неспособными на ложь. Я могла весь день смотреть в глаза животного, и по мне не ударило бы ничего неприятного или даже особенно усложнённого.

Он медленно моргнул, и мне пришла в голову причудливая мысль о том, что он принял мои слова к сведению. У меня на уме были ведьмы, и я явно погружалась во всякие фантазии.

— Птица — это птица, просто птица, — пробормотала я, посмеиваясь над собой и закрывая за собой дверь. Ничего более.

И всё же, когда защёлка замка уже начала вставать на место, я готова была поклясться, что он провуфкал что-то, подозрительно похожее на «красавица».

***

После завтрака из креветок в сыре, свиной отбивной и ещё двух пышных булочек на сале, подогретых в микроволновке и намазанных джемом (такими темпами мне понадобится одежда в размере L), я решила продолжить изучение особняка, начав с кабинета Джунипер.

Так что я отправилась подниматься по множеству лестниц. На ходу я кивнула Леди Поместья Кэмерон, тихо напевая себе под нос — ту чёртову песню я не могла выбросить из головы. После очищения себя от злости и горя этим утром, моё настроение и походка были бодрыми, и я полагала, что мои эмоции просто какое-то время будут мотаться от крайности в крайность.

Мой вечер в «Тенях» сделал со мной что-то. В тех редких случаях, когда я в родных краях ходила по барам (редко посещая одно и то же заведение дважды, не желая рисковать и встречаться с прошлым любовником), я охотилась за мужчиной, чтобы разделить с ним постель. Прошлым вечером, вместо того чтобы отказываться от фамилий, я активно желала их узнать, запоминала их по мере своих возможностей вместе с лицами, потому что я планировала вернуться в клуб. Я наконец-то планировала остаться.

Сделав так, я испытала первое робкое зарождение того ощущения принадлежности к сообществу. Пусть мы с мамой прожили во Франкфорте дольше, чем в каком-либо другом месте, у меня не было времени заводить друзей. Все драгоценные свободные часы проводились возле неё. Я знала своих соседей, но не особенно хорошо, и по большей части через сплетни, а не через общение.

Я не тешила себя иллюзией, что влиться в местную жизнь будет легко, но тяжёлая работа уже внедрена в мою натуру, и прошлым вечером я видела более чем достаточно восприимчивости к моему появлению, чтобы лелеять осторожный оптимизм. Я могла представить своё будущее здесь, и я хотела этого.

Я также хотела увидеть этот ускользающий генетический анализ, чтобы вздохнуть с облегчением и поверить, что я поистине заслуживаю быть здесь, и что всё это — дом, сообщество, финансовая стабильность — было неоспоримо моим.

С деньгами я могла выследить убийцу моей матери намного проще, чем без них. При этой мысли я в десятый раз проверила свой телефон. Звонка от Тома до сих пор не было. Я хотела знать, где нашли горючее вещество, и сколько его было, была ли работа поджигателя профессиональной или халтурной. Я готова была допустить 2 % вероятности, что это сделала банда малолетних хулиганов, просто чтобы посмотреть, как что-то горит (считая, что никого нет дома), и мне казалось, что детали поджога прояснят натуру поджигателя. Профессиональное равнялось преднамеренному, что подразумевало, что наше прошлое настигло нас. Халтурное? Хммм. Не уверена, что это могло означать.

Преодолев последнюю ступень до третьего этажа, я обошла балюстраду и уже собиралась повернуть налево, в юго-западное крыло прямо над покоями Джунипер, но тут ощутила, что любопытство потянуло меня вправо. Помедлив, я глянула в ту сторону, в коридор, ведущий в крыло, которого горничные избегали, не считая ежегодной уборки, и который как минимум частично пострадал при пожаре и стоял заброшенным почти семь десятков лет.

По причинам, которые я не могла объяснить, моё желание изучить тянувшийся по передней части особняка мрачный коридор с закрытыми дверями по обе стороны стало внезапно сильнее моего желания найти кабинет Джунипер, и я бы не поверила, что такое возможно.

Подчиняясь собственной воле, мои ноги повернули направо. Я подошла к началу коридора и выгнула шею, заглядывая внутрь. Воздух там, у входа, ощущался старым и затхлым, застоявшимся, затуманенным пылью и дымом. Коридор, казалось, обманчиво тянулся дольше возможного, учитывая размеры дома. Янтарные бра, которые уютно светили в других частях поместья, здесь не работали, и я осознала, что пожар, должно быть, повредил проводку, и электричество в этом крыле было отключено. Единственный конец коридора, который я могла различить, телескопически удалялся в полную тьму.

Пожар. Действительно ли я готова посмотреть на обугленные участки дома? Буду ли я снова плакать?

— Простите, что беспокою, мэм.

Я дёрнулась и развернулась, обнаружив позади себя нахмуренную Элис.

— Я бы не стала ходить в то крыло, мэм. Его лучше избегать. Не хотела вас пугать, но внизу ждёт мужчина, сказавший, что в амбаре возникла какая-то проблема. Я могла бы послать Клайда, но у него, ну, немного больная нога, знаете. Ну, вы не знали, но теперь знаете, — она поспешила добавить: — Это не мешает ему выполнять свои обязанности. Мы просто… Ну, прежняя мэм знала и делала поблажки, не то чтобы Клайд когда-либо ожидал поблажек или особого обращения, и не то чтобы кто-то из нас просил такого от вас, просто потому что…

— Ничего страшного, — поспешно сказала я, спасая её от того, что быстро переросло в нервное лепетание. Господи, сколько всего здесь зависело от меня! И многие, что можно понять, опасались, вдруг я буду вносить радикальные перемены. Поспешив унять её страхи, а также опасения остального персонала, я сказала: — Любые исключения, сделанные Джунипер, продолжатся и впредь. Если у Клайда проблемная нога, мы будем принимать это в учёт. Ничего не изменится. Амбар?

Я даже не знала, что здесь был амбар, но должна же где-то храниться техника, которая использовалась для обслуживания земель.

— За гаражом, через Полночный Сад. Вы не сможете его не заметить.

— Он сказал, что за проблема?

Она покачала головой.

— Я об этом позабочусь.

— Спасибо, мэм. И спасибо вам за Клайда. Он хороший мужчина. Он вас не разочарует.

***

За оранжереей, за южными воротами, за гаражом, за ещё одними замысловатыми воротами из кованого железа, вделанными в возвышающееся кирпичное ограждение, простирался Полночный Сад, который столь основательно поразил меня, что я на мгновение забыла про амбар. Десятки могучих дубов со старыми круглыми ранами от ампутации нижних веток простирались так высоко и плавно, как грациозные танцоры, поддерживая лиственные кроны, образуя почти непроницаемый потолок зелени, сквозь который скудно проглядывало небо.

Такое чувство, будто я вошла в секретный мир, зелёное, природное место, просторные акры, где я не удивилась бы найти фей, ухаживающих за цветами, и нимф, охраняющих зеркальные поверхности водоёмов, обрамлённых камнями и мхом. Воздух полнился песнями птиц; белки прыгали и играли в их лиственных домах.

Как только я зашла за эти кирпичные стены высотой более четырёх метров, время прекратило своё существование. Словно в этом саду не было прошлого, настоящего или будущего. Сама эта концепция казалась здесь глупой; время явно было податливым, а не линейным, и скользнуть по нему в сторону было так же легко, как назад или вперёд. Я воображала, что могу стоять в любом столетии, в любой стране, возможно, даже в той, что ещё не обнаружена — в такой же отдалённой и отрешённой от внешнего мира, каким ощущался Полночный Сад.

«Боже», — подумала я. Здесь было нечто очень древнее и могущественное. Почва как будто кишела жизнью и возможностями, вибрировала такой энергией, что я воображала, будто могу почувствовать лёгкую вибрацию в стопах ног, словно земля в пределах этих стен обладала… знанием, осознанностью… тогда как грязь за их пределами была безжизненной, инертной. Здесь посеянное вырастет в наиболее изобильной форме. Здесь можно творить магию, заклинать почву, столь богатую и полную жизни, что она действительно чувствовала.

В дальнем углу, за длинным, узким зеркальным прудом, окружённым ещё большим количеством гладких плоских камней, возвышалось то, что могло быть лишь дубом Сильван, с гостеприимной каменной скамейкой под ним. Я двинулась туда, благоговея; никогда в жизни я не созерцала такого дерева, обладающего подобным присутствием. Высотой оно было почти тридцать метров, обхват ствола доходил до добрых трёх метров, а его ветви, многие из которых тяжело покоились на земле, прежде чем взметнуться обратно к небу, были такими толстыми и широкими, что мы с Эсте могли бы бок о бок улечься на одной ветке и смотреть на крону. Это дерево не перенесло ампутаций, ветви разваливались от неба к земле, затем вновь взмывали к небесам, не имея никаких шрамов. Огромная бахрома серебристого мха свисала с веток, покрытых папоротниками, плющом и воздушными лозами. Тут цветок поднимал застенчивую головку из щёлки. Там сова обустроила свой дом; ещё где-то коконы изящно крепились к нежной обратной стороне листьев. Мерцающие нити большой паутины (с весьма ужасающим огромным жёлто-чёрным пауком в центре) простирались на три с половиной метра, от ветки до ветки. Дуб Сильван сам по себе был нетронутой экосистемой.

— Ну разве ты не величественен? — воскликнула я, подходя к стволу, прижимая ладони к тёплой коре, будто я могла почувствовать столетия жизни, пульсирующие в древесном соке, который питал его яркое, гигантское сердце.

И я готова была поклясться, что на мгновение действительно почувствовала некое сердцебиение. Я рефлекторно отдёрнулась, попятившись и нервно покосившись. Само собой, я это вообразила.

Я подумывала агрессивно зашагать вперёд и снова прижаться ладонями, затем передумала. Мама всегда говорила: «Зо, задавай вопрос лишь тогда, когда ты полностью готова к любому возможному ответу». Я ни капельки не желала сталкиваться с ещё одной странностью, с которой придётся разбираться. Мои экстрасенсорные способности, свойственные и другим людям в этом городе, почти парализующий страх Алтеи перед чем-то или кем-то, убийство мамы, бесчисленные необычные характеристики поместья — всего этого более чем хватало, чтобы держать меня на постоянно нервной грани. Если это дерево каким-то образом обладало сердцебиением, то у меня случился страусиный момент; погрузив голову в песок, я предпочту не знать.

Я встряхнулась.

— Амбар, — пробормотала я, гадая, какие же проблемы могут случиться в амбаре. Само собой, ничего слишком драматичного. В конце концов, это всего лишь амбар.

Верно?

С другой стороны, ничто в Дивинити не описывалось словом «всего лишь». В этом месте одни слои накладывались на другие, ожидая, когда их раскроют.

Слева от меня находились ещё одни ворота из кованого железа — выход из сада. Я поспешила туда, к просторной прямоугольной постройке с металлической крышей, находившейся за ними.

Когда я вошла в хозяйственную постройку через большие двойные двери, я глубоко вдохнула запах соломы из донника, кожи и седельного мыла, а также чего-то бодрого и лимонного. Амбар был огромным и сумрачным, не считая полос рассеянного солнечного света, пробивающихся сквозь щели в старом сайдинге, с литым бетонным полом, на котором громоздились комбайны, тракторы и прицепы. Пыльные упаковки забытого табака лежали на верхних уровнях, а по обеим сторонам вдоль стен тянулись лошадиные стойла. В здании имелся частичный второй этаж, забитый тюками соломы, мешками семян и удобрений. В самом верху, под пиком круто покатой крыши, висящие на толстых верёвках, привязанных к стропилам, виднелись древние фермерские инструменты, освобождавшие место на полу для современного оборудования.

— Эй? — позвала я. — Есть здесь кто?

Когда ответа не последовало, по моему позвоночнику скользнул холодок дурного предчувствия.

«Отступай», — потребовал этот холодок. Но органы чувств, на которые я привыкла полагаться — вещи вроде картинки и звука — не смогли определить причину опасений, и с прагматизмом, внедрённым в меня с младых лет, я снова выкрикнула «Эй!» и сделала ещё несколько шагов в тускло освещённый амбар, обходя комбайн, чтобы заглянуть вглубь теней помещения.

Я не знаю, что меня предупредило, но что-то предупредило. Позднее я решила, что, должно быть, услышала скрип, когда инструмент надо мной сдвинулся, потрескивая на своих верёвках. Я резко вскинула голову и увидела один из тех архаичных фермерских инструментов — своеобразную тяжёлую, антикварную сенокосилку, подрагивающую на её тросах. Затем она рванулась прямо на меня, с бесчисленными длинными и изогнутыми лезвиями, острыми как сабли. Я отшатнулась назад, стремительно повернувшись, чтобы избежать удара, и три огромных чёрных мастифа с пеной на мордах свирепо ринулись на меня, щёлкая челюстями и рыча. Я резко развернулась в другую сторону, но и там нашла ещё трёх мастифов, брызжущих слюной. Я оказалась в ловушке между ними.

Я вскинула голову обратно вверх и увидела смерть на этих сверкающих лезвиях. Что-то внутри меня вспыхнуло, когда время замерло, и моя жизнь пронеслась перед моими глазами, и я осознала, что жизни-то у меня ещё не было, и я, видит Бог, не умру в амбаре, убитая фермерским инструментом, окружённая свирепыми псами.

Грибовидное облако, которое я почувствовала этим утром, вернулось — явление немыслимой широты и жестокости, раскалённое добела и радиоактивное, пронзённое бесконечным криком несправедливости, что моё время здесь оборвётся так быстро, когда хорошие вещи только начали наконец-то происходить со мной. Облако пропитало каждый атом моей сущности, дымясь, опаляя, обугливая меня изнутри, и как раз когда оно стало невыносимым, когда я почувствовала, что оно может выжечь душу из моего тела, я, подчиняясь примитивнейшему инстинкту, вытолкнула облако, пытаясь изгнать его из себя, поддаваясь внезапному убеждению, что моя внутренняя ядерная бомба может уничтожить меня до того, как это сделает инструмент.

Я всей своей мощью давила на это радиоактивное месиво, пытаясь соскрести его в один большой шар яда и выбросить его из своего тела — я толкала и толкала, поглощённая яростью на ту вещь, которая стремилась оборвать мою жизнь, на этот чёртов инструмент — а затем облако исчезло, и я почувствовала себя одурманенной, на грани обморока. Сенокосилка почти упала на меня, но смертоносный инструмент внезапно резко отлетел влево и со скрежещущим визгом металла по металлу и взрывом огненных искр приземлился на комбайн. Он смял крышу комбайна как аккордеон, вдавив её в кабину, свирепые сабли-когти врезались в пол, оставляя борозды в бетоне. Затем, дрожа и подёргиваясь, всё это завалилось сцепившейся грудой покорёженного металла и замерло.

Я пошатнулась назад, рыдая от страха и облегчения, прижимая ладонь к груди, а затем развернулась и выбежала из амбара так быстро, как только несли меня мои дрожащие ноги.

Только почти добравшись до дома, я подумала… куда подевались те ужасающие псы?

И если на то пошло, откуда они взялись, чёрт возьми?

***

Когда Элис пришла, я сидела на кухне и обхватывала кружку кофе всё ещё дрожащими руками. Как только я вернулась в дом, я накинулась на первую попавшуюся служанку и попросила её немедленно послать Элис ко мне на кухню.

— Мужчина, который пришёл к двери, — резко сказала я. — Кем он был?

Опешив от моего тона, она нервно сказала:

— Честно говоря, мэм, я никогда прежде его не видела. Что-то не так?

Мне так и хотелось вернуться в амбар, осмотреть верёвки, ответственные за крепление инструмента к стропилам крыши и решить: перерезаны или истрепались? Но пока что я ни за что туда не вернусь. Просто немыслимо, чтобы эта цепочка событий — новую наследницу колоссального состояния зовут в амбар; там никого нет; тяжёлое оборудование чуть не убивает её; о, и давайте не забывать о загадочном появлении собак, брызжущих слюной — была совпадением.

Я встретилась взглядом с Элис, послав к чёрту правила, и стала прощупывать. Искреннее беспокойство, опасение за её работу, но никакого представления о том, кем был мужчина. Она говорила правду. Если она и осознавала моё вторжение, то никак этого не выдала.

— Часто ли мужчины, которых ты никогда не видела, приходят к дверям поместья?

— Это случается время от времени. Состав команды фермеров меняется. Немногие теперь хотят работать в полях на здешних землях. Нашему бригадиру, Лейту Донахью, сложно найти хороших мужчин. Пусть он делает проверки прошлого по всем новым сотрудникам, рабочие в поле бывают грубой братией, мэм.

— Я владею собаками? Есть ли в поместье собаки?

Она тупо уставилась на меня.

— Нет, мэм. У Джунипер не было собак.

— Спасибо, Элис. На этом всё.

Она не сдвинулась с места.

— Я поступила неправильно, придя к вам, мэм? — спросила она, тревожно заламывая руки в фартуке.

— Ни капельки.

Она так и не сдвинулась с места, и я осознала, что этого не случится. Мой тон обеспокоил её, и впредь, имея дело с персоналом, мне придётся приложить усилия, чтобы старательно контролировать свой голос. Каждое произнесённое мной слово имело здесь колоссальный вес. Пусть я всю жизнь проработала в обслуге, для этого персонала я была начальницей. Эта роль нова для меня и потребует привыкания. Элис будет стоять здесь, уверенная, что сделала что-то плохое, пока я не дам ей объяснение. Я подозревала, что даже тогда она весь день будет переживать об этом.

— В амбаре никого не было, — сказала я ей.

— Прошу прощения за то, что зря потратила ваше время, мэм, — произнесла Элис натужным голосом.

— Ты не сделала ничего плохого. Но если этот мужчина вернётся вновь, пожалуйста, немедленно дай мне знать.

— Да, мэм, — опустив голову и почти выполнив реверанс, она поспешно попятилась из комнаты.

Попятилась. Я кто, королева? Я вздохнула. Для них — вполне возможно. Этот город определённо вращался вокруг Джунипер так, будто она была их царственной госпожой.

Из того, что произошло только что, я могла сделать несколько выводов. Кто-то (с хорошо обученными, ужасающими собаками) предпринял попытку покушения на мою жизнь. Мужчина, который постучал в дверь, отправил меня в амбар, чтобы покушение могло состояться. Мужчина, который взял на себя заманивание, необязательно был тем же, кто совершил попытку убийства. Он мог просто передавать сообщение. Возможно, на меня нацелилась пара.

Люди настолько ненавидели то, что я унаследовала поместье Кэмерон, что готовы пойти на убийство, лишь бы избавиться от меня? Самыми очевидными подозреваемыми были альтернативные наследники — чета Александров. Они получили бы самую крупную выгоду. Но я встретила их прошлым вечером, и они показались мне славными, если только я вообще не умела разбираться в людях без моей вторгающейся способности. Будучи официанткой, я научилась подмечать малейшие детали, тики, жесты, едва заметное смещение взгляда, которое подсказывало, получу ли я хорошие чаевые, стану жертвой надувательства или буду вынуждена отбиваться от рук, лапающих меня за грудь или задницу. От Александров я не уловила ничего, что заставило бы меня насторожиться. Однако я и не проводила много времени один на один с ними. Я намеревалась сделать это в ближайшем будущем, желательно в общественном месте, с кучей свидетелей.

Сто пятьдесят миллионов долларов — это большие деньги. Люди убивали и за гораздо меньшее. Во что я ввязалась? Может, более мудрая женщина просто ушла бы? И вернулась к чему? Индиана, сокрушительные долги, постоянная работа, никаких представлений о том, кто сжёг наш дом и убил мою мать, и никаких денег или времени на то, чтобы искать ответы.

Меня переполнила ледяная решительность.

Не оленёнок. Никогда не оленёнок.

Композитный арбалет — мой.

Я не побегу. Я больше никогда не буду сбегать.

***

Если дух Джунипер Кэмерон и задержался где-то в особняке, так это в её кабинете. Ощущение властной компетентности пропитывало безмятежную комнату, где она десятилетиями руководила заботой о поместье и нуждах Дивинити.

Комната ощущалась для меня такой спокойной, такой хорошей, что я несколько секунд постояла в её центре, закрыв глаза и впитывая умиротворённость. После такого утра мне это было нужно.

Закончив с Элис, я решила продолжить поиски генетического анализа — отчасти потому, что хотела ткнуть Алтею Бин носом в этот документ, но по большей части для того, чтобы отвлечься от случившегося только что. Я пока не могла раздразнивать рычание уродливости; мне нужно было снять напряжение. Этому защитному механизму я научилась, пока ухаживала за мамой. Каждый раз, когда мы получали всё худшие и худшие новости, я уходила куда-нибудь, делала что-нибудь, чтобы отвлечься, полностью избегала данной темы. Иногда мне требовалось несколько дней, чтобы переварить новый удар и посмотреть ему в лицо.

Час назад надо мной нависала смерть, сверкающая смертоносными лезвиями, и я понятия не имела, как избежала её, или почему инструмент резко сменил траекторию, врезавшись в комбайн, а не в меня. И это наименьшее из всего, что беспокоило меня.

Выбросив из головы мысли об этом событии, я осмотрела комнату. Возвышающиеся книжные шкафы обрамляли периметр, лишь в одном месте прерываемые гигантским камином с узорчатой каймой из колонн. Книги простирались вдвое выше моего роста, к верхним полкам давала доступ закреплённая лестница на колёсиках. Потолок кессонирован встроенными квадратиками сверкающей меди, на которых были выгравированы те закрученные трискелионы.

Комната была успокаивающе тёмной, не терпела отвлечений от особняка за массивными и, как я подозревала, звуконепроницаемыми дверьми, через которые я вошла. Здесь, как и в хозяйских покоях Джунипер, не было ни следа технологий, ни плоскоэкранного телевизора, ни телефона, ни факс-машины. Полированное красное дерево, рельефный ковёр цвета слоновой кости и стены полночно-синего оттенка сплетали чары умиротворения и ясности. Ваза тех кремовых и голубых роз с пряным ароматом стояла на каминной полке, перед которой располагался стол. Плотно задёрнутые шторы были из кремового бархата, освещение мягкое, мебель элегантно уютная, состоящая из стёганого дивана и таких же кресел.

Я подошла к столу и, не обнаружив на поверхности ничего интересного, кроме счетов, стандартных аксессуаров и изысканной лампы из витражного стекла, открыла ящики и начала рыться. Через двадцать минут, так ничего и не отыскав, я перешла к шкафам для документов, встроенным в нижние полки книжных стеллажей.

Чертежи и планы, бухгалтерские книги и счета-фактуры, папки со столь сложными бизнес-инвестициями, что я даже не утруждала себя попытками расшифровать их. Бесконечные папки юридических документов.

Никакого генетического анализа.

Дальше я начала искать на полках семейную Библию и быстро остановилась на древнем с виду кожаном томе на верхней полке, но даже встав на цыпочки на лестнице, я оказалась недостаточно высокой, чтобы дотянуться.

Несколько секунд я разглядывала огромный камин, решила, что толстая каминная полка выдержит меня и может дать те недостающие несколько дюймов, чтобы дотянуться до книги. Забравшись на каминную полку, я осознала, что от успеха меня отделяет каких-то три-пять сантиметров.

Но, рассуждала я, изучая узорную кайму, если я удержусь за декоративный торец, то смогу опереться на плинтус, поддерживающий правую колонну, что даст мне ещё десять сантиметров — больше, чем мне нужно.

Держась за торец, я втиснула палец ноги в уголок между рифлёной бороздой и центральной панелью и уже собиралась наступить, но тут внезапно раздался громкий щелчок, и к моему изумлению, широкая панель книг беззвучно сдвинулась вправо от меня, открыв просторную тьму за ней.

Я хотела треснуть себя по лбу за то, что так быстро забыла о существовании потайных дверей в особняке. Я опустилась обратно на лестницу, буквально скатилась по ней и заглянула в открывшееся пространство, которое, не считая слабого островка света, лившегося из-за меня, было абсолютно тёмным. Подавшись вперёд, я пошарила по стене в поисках выключателя, но не нашла его.

Когда мои глаза привыкли к темноте, я готова была поклясться, что увидела слабые очертания женщины, стоящей в тёмной комнате и смотрящей прямо на меня!

Сдав назад, я резко потребовала:

— Кто там?

Когда ответа не последовало, я развернулась и бросилась от одного окна к другому, раздвигая шторы и спешно впуская свет дня в полночное помещение. Как я и надеялась, лучи света полились через дверь в потайную комнату.

Расправив плечи, я пошла обратно ко входу, заглянула и сбросила с себя дрожь, выдохнув с прерывистым облегчением.

Картина в полный рост стояла на мольберте среди дюжин других портретов и фотографий, расставленных на столах и повешенных на стенах.

Я медленно вошла в комнату — нашла выключатель! — затем начала рассматривать столы. Здесь, убранные в своеобразный храм, были Леди Поместья Кэмерон. Здесь были сотни фотографий и миниатюр, некоторые висели, другие стояли на грациозных столиках и тумбах, вместе с разнообразием безделушек; тут чрезвычайно отполированное ручное серебряное зеркальце с выгравированными инициалами ЕДК, там вычурный, инкрустированный гребешок, клатч с бахромой, карманная книжица стихотворений.

Я понятия не имела, в какую последовательность эти женщины выстраивались на протяжении лет, но могла определить приблизительную эру их правления, судя по одежде и формату, в котором их запечатлели. Я внимательно изучала их лица, ища сходство, заверение в том, что я одна из них. Но кроме полных надежды фантазий, что мой нос действительно походил на вот этот, или что мои глаза обладали таким же разрезом, как у вон той, я не нашла никакой уверенности, которой жаждала. Ни одна из них, даже та, что испугала меня и которую я решила считать самой Джунипер, ибо она была одета в самую современную одежду, не имела янтарных глаз или какой-то другой особенно характерной черты Греев, которую я с твёрдым убеждением могла бы назвать своей собственной.

Моя благодетельница, похоже, позировала для портрета в тридцать с небольшим лет. Молодая и гибкая, с сильными костями, высокими скулами и изгибом улыбки на губах, со светлыми волосами, убранными в шиньон, Джунипер источала силу, веселье и стойкость. Она была такой женщиной, которую нельзя назвать симпатичной — это слишком маленькое и распространённое слово — хотя она была статной и привлекательной в манере славного морского судна или элегантной породистой скаковой лошади. Тут также имелись десятки небольших её фотографий, документировавших течение времени, заканчивая той, где ей, наверное, было почти сто лет. Голубые глаза до сих пор искрили весельем в гнёздах из глубоких морщин, под шапкой тонких белоснежных кудрей. Пусть её лицо увяло мягкими брылами и обвисшей кожей, её щёки оставались округлыми, румяными и гладкими. Дорогая миссис Клаус. Неудивительно, что горожане её обожали.

Гадая, не окажутся ли здесь однажды и мои фотографии (при условии, что я проживу достаточно долго), и вдохновляясь грациозной силой и стойкостью Джунипер, я решила разобраться с неприятным утренним событием и позвонить мистеру Бальфуру, чтобы узнать его мысли.

Я не видела двери, пока не начала выходить и не заметила едва заметный её проблеск краем глаза — настолько неприметно и бесшовно она была вделана в стену между портретами, обрамлённая почти несуществующей рамой и оснащённая низко расположенной хрустальной дверной ручкой.

Я поспешила туда, повернула ручку и надавила, с удивлением обнаружив, что хрусталь был холодным как лёд.

Когда дверь не поддалась, я сообразила, что она, должно быть, открывается на себя, так что я потянула. Всё равно не получилось. Нагнувшись, я осмотрела странно холодную ручку в поисках запирающего механизма, но ничего не нашла. Я осмотрела дверную раму и решила, что дверь точно открывается на себя, и потянула снова. Такое ощущение, будто она приклеилась к стене, и я гадала, может, это чисто декоративное, но не могла представить, зачем кому-то может понадобиться декоративная дверь. Мне она не показалась особенно артистичной.

Я раздражённо потянула вновь, затем, чувствуя себя немного глупо и упрямо, упёрлась ступнёй в стену и (наполовину ожидая отлететь назад, когда дверь поддастся, врезаться в картины и сотворить ужасный бардак) дёрнула дверь изо всей силы.

С таким же успехом она могла быть зафиксированной в камне.

Вздохнув и потерев ладони друг о друга для тепла, я сделала мысленную пометку спросить мистера Бальфура, знал ли он что-то о двери. Пусть он сказал, что никогда не получал экскурсии по всему особняку, за десятки лет их совместной работы он наверняка несколько раз бывал в кабинете Джунипер.

При выходе я задёрнула шторы, но оставила дверь в потайную комнату приоткрытой и не выключила свет. Что-то в этой скрытой комнате вызывало у меня дискомфорт, но я не могла сказать, что именно. Почему эта комната, явно отдающая дань женщинам, правившим особняком, обустроена столь приватно? Почему фотографии не были гордо выставлены в доступной части дома? Мне это показалось странным и почти… злонамеренным, в духе «вот это леди, но их нужно спрятать». И ещё эта дверь с ледяной ручкой, которая не открывалась и казалась мне необъяснимо зловещей.

Пока я проходила через юго-западную гостиную, мой телефон зазвонил, оповещая о звонке, которого я ждала. Присев на диван, я быстро ответила.

— Здравствуй, Том. Как Дотти? — когда ты сама смотрела, как близкий человек тонет в безжалостных волнах неизлечимой болезни, это первый вопрос, который ты задаёшь человеку, сидящему в той же лодке.

— Хорошо, насколько это возможно, — устало сказал он. — Спасибо, что спросила.

Я хорошо знала эту усталость. После краткого разговора об её лечении и моих заверениях в том, что мы не хранили ничего горючего на своём участке, Том сказал мне, что бензин был сосредоточен в подвале, что одно из древних распашных окон наверняка разбили, чтобы получить доступ, и что его встревожило количество горючего вещества, найденного среди обломков.

— Факт заключается в том, Зо, что в момент начала пожара мы могли бы находиться в считанных кварталах от места, и всё равно не было ни единой надежды его потушить.

— Зацепки есть?

— Ни одной. У нас тут не бывает таких пожаров. Обычно я бы присмотрелся к владельцу, но у Рэя выплачена ипотека и нет страховки. Он ничего не получил и многое потерял. Я буду следить, не возникнет ли похожих пожаров в окрестных городах и населённых пунктах, но в остальном мы получили нераскрытое дело. Некого допрашивать, нечего расследовать.

— Рэй звонил мне и угрожал. Сказал, что подаст в суд.

Том хрюкнул.

— Я с ним поговорю. Он уже месяцами опять слетает с катушек. Ты знаешь, каким он бывает. Тебе не о чём беспокоиться, дорогая; ты была на собеседовании, когда это случилось, и никто, абсолютно никто не поверит, что ты бы могла навредить своей матери. Ты посвятила ей всю свою жизнь. Рэй — обиженный, озлобленный мужчина. Я с ним разберусь.

— Спасибо, — тихо сказала я. — Ты не мог бы передать содержимое сейфа моей подруге Эсте, которая на этих выходных приедет ко мне в гости?

— Где ты? Думал, ты живёшь в той студии.

— В Луизиане.

— Прости, Зо. Хотелось бы мне иметь возможность сделать так, но мне нужно документальное подтверждение передачи исключительно ближайшему родственнику или распорядителю имущества.

— Но я не знаю, когда вернусь, — возразила я. — Как насчёт того, чтобы отправить почтой?

Он замолчал на несколько долгих секунд.

— Могут пройти месяцы, прежде чем я вернусь в Луизиану, — решительно настаивала я.

— Формально я должен передать это в руки, — вздохнул он.

— Если ты отправишь это почтой с отслеживанием, само собой, это достаточное подтверждение. Пожалуйста, — с рвением добавила я. — Мама была всем моим миром. Не заставляй меня ждать несколько месяцев.

Очередной вздох, затем:

— Полагаю, я могу оформить отслеживание как достаточное подтверждение.

— О, спасибо! — воскликнула я, выдохнув, хотя даже не осознавала, что задержала дыхание. Я не была уверена, что это доставят в особняк без улицы и номера дома, так что назвала адрес юридической фирмы «Бальфур и Бэрд» (не сказав, что это юридическая фирма и сделав мысленную пометку сообщить мистеру Бальфуру, что туда прибудет посылка для меня). Том обещал завтра зайти в пожарную часть и лично отправиться на почту, что означало, что посылка прибудет сюда в субботу, самое позднее в понедельник.

Поблагодарив его и пожелав всего наилучшего, я уже собиралась завершить звонок, но тут он сказал:

— Считай, что тебе повезло, Зо, раз это не было твоим выходным днём, иначе ты бы тоже погибла в том пожаре. Соседи сказали, что слышали взрывы, а потом весь дом был охвачен огнём. Всё произошло практически мгновенно.

Я сидела, застыв и держа телефон у уха после того, как он повесил трубку.

Я была так поглощена горем, так ошеломлена внезапной, кардинальной переменой своих обстоятельств, и так разъярена тем, что кто-то намеренно подстроил пожар, убивший мою мать, что я не сообразила, что тот день должен был быть моим выходным.

В тот день я тоже должна была быть дома. И была бы, если бы меня не уволили. Мы наверняка сидели бы в маминой спальне, с ассортиментом вкусняшек, которые я на той неделе смогла купить в продуктовом, разговаривали бы или смотрели бы фильм. Вдруг тот, кто залил подвал бензином, так же тихонько прокрался вверх по лестнице и забаррикадировал дверь в её комнату? Мы бы обе умерли, цепляясь друг за друга и крича? Тот, кто сжёг дом, ожидал, что я тоже буду в нём? Тот день был на самом деле первой из уже двух попыток покушения на мою жизнь? Может, я изначально была целью, а мама — лишь сопутствующий урон?

Эта мысль разъярила меня ещё сильнее. Как давно Джунипер Кэмерон сообщила людям в Дивинити, что она нашла наследницу, и упоминала ли она имя? Алтея Бин знала подробности обо мне. Прошло достаточно времени, чтобы поджигатель начал воплощать план в жизнь? Меня взяли на прицел и открыли охоту? Если так, что дальше?

— Прошу прощения, мэм?

Спеша собраться с мыслями, я повернулась и обнаружила горничную, которую я ещё не встречала — она стояла в дверном проёме, заламывала руки и переступала с ноги на ногу.

«О Господи, ну что теперь-то?»

— Да? — выдавила я.

— Прошу прощения за беспокойство, но Лейт хочет знать, что делать с телом.

Мне пришлось несколько раз заново прокрутить этот вопрос в голове; и всё равно я не была до конца уверена, что верно её расслышала.

— С телом? — переспросила я осторожно, почти неслышно, на случай, если я не так расслышала. Само собой, мне послышалось.

— Да, мэм.

Что ж, это едва ли информативно.

— С каким телом?

— С тем, что в амбаре.

— В амбаре есть тело? — повторила я ещё более осторожно, сохраняя своё лицо бесстрастным, что было немалым подвигом, учитывая мой нарастающий ужас.

Она кивнула, явно испытывая дискомфорт.

— Мёртвое тело? В смысле, мёртвый человек?

Серьёзно? Какого чёрта?

— Да, мэм.

— Прошу прощения. Должно быть, я что-то упускаю. Почему в амбаре мёртвый человек?

Она пожала плечами, выглядя несчастной.

Я открыла рот, закрыла обратно. Когда я была в амбаре, там никого не было, по крайней мере, насколько я видела. Наконец, я слабо произнесла:

— Такое часто случается?

Я унаследовала убивающий амбар с призраками, который пусть и не сумел убить меня, но успешно прикончил кого-то другого?

— Нет, мэм. Это впервые.

Факты, напомнила я себе — техника, которую я выучила на постоянных визитах к врачу, где новости становились всё хуже и хуже — убрать эмоции, сочетать разум и факты.

— Мы знаем, чьё это тело? — это должно пролить какой-то свет.

— Элис сказала, что это тот мужчина, который ранее постучал в дверь, мэм.

Я разинула рот.

— Как он умер? — нападение свирепых псов? Ещё один упавший инструмент?

— Я спрашивала от лица Лейта, мэм. Он не знает, что с ним делать.

— Да, но как он умер? — повторила я, повышая голос вопреки своим попыткам проецировать спокойную уверенность и контроль.

— Простите, мэм, — ответила она. — Лейт не сказал.

Я замолчала на несколько долгих секунд, затем сказала:

— Ты не могла бы привести сюда Лейта? И Элис тоже.

— Да, мэм.

И снова я получила почтительный кивок, почти реверанс, и она попятилась. Я не была уверена, что ужасало меня сильнее: тот факт, что в амбаре труп, или тот факт, что когда персонал находил мёртвые тела, он отправлял ко мне горничных с вопросом, как от них избавиться.

Когда она снова появилась на пороге, с Элис, которая испытывала чрезвычайный дискомфорт, а также с коренастым румяным мужчиной, который мог быть лишь бригадиром, Лейтом, я жестом пригласила их войти.

Они прошли в комнату и встали бок о бок друг с другом, лицом ко мне и с таким видом, будто они предпочли бы предстать перед расстрельным отрядом.

— Я так понимаю, вы нашли тело в амбаре, — осторожно сказала я Лейту.

— Да, мэм.

Далее я обратилась к Элис:

— Это мужчина, который ранее приходил в особняк?

— Да, мэм.

— Ты уверена?

— Абсолютно, мэм.

Из-за всех этих нервничающих людей и обращения «мэм» я чувствовала себя инквизитором. А ещё я чувствовала себя субъектом этой самой инквизиции. Я леди особняка, и это моя проблема, но я совершенно не подготовлена к такому.

— Его раздавил инструмент? — спросила я Лейта.

Он выглядел опешившим от вопроса.

— Нет, но один инструмент действительно упал. Верёвки не выдержали. Приземлился на комбайн, сильно повредил его.

— Веревки истрепались или были перерезаны?

— Я их не осматривал.

Изображая уверенность, которой я определённо не испытывала, я сказала:

— Осмотрите, пожалуйста, затем принесите их в дом. Как умер мужчина?

— Я не видел никаких травм, мэм. Я просто хотел узнать, что делать с телом.

Я решила осторожно разведать.

— А какие варианты?

— Похоронить, — натянуто сказал он. — Сжечь. Утопить в одном из озёр. Вызвать судмедэксперта.

Ладно, вот теперь мы вышли за пределы ужасающего. Он назвал судмедэксперта как последний вариант и вообще не упомянул полицию.

— Вы ранее уже избавлялись от тел на участке? — резко потребовала я.

— Я лишь говорю, что позабочусь об этом так, как вы пожелаете.

— Вам приходилось ранее избавляться от трупов на данном участке? — повторила я, не собираясь позволять ему уйти от ответа. Да что это за место такое?

— Никогда, мэм, — пылко сказал он с безошибочно узнаваемым блеском обвинения в глазах. — Тут никогда не было трупов, от которых надо было избавляться.

Я услышала: «Затем появились вы, и у нас сразу труп. Когда Джунипер была здесь, всё явно не делалось так халатно!»

— Я бы хотела, чтобы вы вызвали судмедэксперта. Я хочу знать, кто этот мужчина, зачем он здесь был и как умер. Я так понимаю, он не из числа ваших сотрудников?

— Нет, мэм. Никогда прежде его не видел. Он не здешний.

— Пусть судмедэксперт позвонит мне, когда он заберёт… — я не могла закончить предложение. Тот же мужчина, который заманил меня в амбар, чтобы убить, каким-то образом встретил здесь свою собственную кончину.

— Да, мэм, — сказал Лейт. — Я оставлю верёвки на крыльце у южной двери. На этом всё, мэм?

Когда я кивнула, они как Три Балбеса спотыкались друг о друга, спеша покинуть моё общество.

После их ухода я сидела неподвижно, сжимая руку в той старой привычке, от которой невозможно было избавиться; будто тянулась за заверением или утешением, но не находила ничего, лишь отсутствие там, где я ожидала или надеялась обрести что-то. Я часто гадала, может, это бессознательный, инстинктивный поступок маленькой девочки, тянущейся к отцу, которого она никогда не знала, к сильной руке, за которую можно взяться и почувствовать себя в безопасности.

Заставив себя остановиться, я медленно вдохнула и выдохнула ещё медленнее, успокаивая себя. Я только-только уложила в голове тот факт, что мужчина подстроил покушение на мою жизнь, возможно, даже сам пытался меня убить, и что возможно (наверняка!), в прошлом было покушение на мою жизнь в Индиане, что моя мать убита — а теперь у меня на руках труп и ещё один вопрос в том, что быстро превращалось в длинный и ужасающий список.

Кто вообще убил его?

Глава 11 Алисдейр

Шаги королевской ведьмы вновь сотрясают землю поместья Кэмерон, угасая и струясь, питая и осушая. Под музыку в её крови юную Кайлех заставил танцевать ковен достаточно могущественный, чтобы пробудить луну на полночном небе, достаточно изобильный, чтобы внушать вожделение и зависть всем остальным существующим ковенам; ковен опасно незащищённый. Меня беспокоит не просто мой враг, но и судьба, и сама душа Дивинити.

Она видит меня, но не видит, и я должен найти способ это изменить. Я многому мог бы научить её, достаточно, чтобы с силой, которую я чувствую в её крови, у неё мог появиться шанс. Крохотный, надо признать, но шанс — это всегда шанс, тогда как птица, вопреки её ограниченным убеждениям, это не всегда птица.

Здесь, в Дивинити, лишь немногие драгоценные вещи кажутся тем, что они есть на самом деле.

Ведьма плачет, и вопреки случившемуся сегодня, эти слёзы дают мне надежду. Если я могу дотянуться до неё, значит, есть до чего дотягиваться. Её сердце ещё светлое…

Ах, свирепые превратности судьбы! На священной, знающей земле была пролита кровь до того, как она дала клятву, и чтобы защитить себя, она почерпнула силу самым губительным способом!

Она танцует на минном поле, которое сама же и сотворила.

Где сейчас та неподвижность, ведьма? Ты обязана вновь её найти. Это всё, что послужит тебе, всё, что может тебя спасти.

Не повторяй той ошибки вновь.

Это свяжет тебя на всю жизнь. По крайней мере, на ту недолгую жизнь, что останется тебе, если наш враг одержит верх.

Глава 12

— В этом правда не было необходимости, я могла приехать в ваш офис, — сказала я мистеру Бальфуру, когда мы устроились на диванчике в южной приёмной буквально через двадцать минут после того, как я позвонила ему и в деталях пересказала, что случилось со мной в амбаре, начиная с упавшего и отлетевшего инструмента, заканчивая загадочными собаками и, наконец, проинформировала его о теле. Правда в том, что я жаждала сесть за руль мерседеса, посмотреть, как особняк скрывается в зеркале заднего вида, и сбежать на несколько часов.

— Вы не будете покидать дом без охраны, пока я не разберусь в сути происходящего, — твёрдо сказал Джеймс Бальфур.

— Без охраны?

— У вас теперь есть телохранители: два перед домом, два на заднем дворе. Они будут сменяться на рассвете и на закате. Спите спокойно, зная, что какая бы угроза там ни маячила, восемь мужчин из числа самых опасных среди ныне живущих охраняют вас 24/7. Бывшие спецназовцы, наёмники. Смертоносные, когда это необходимо. Они следуют приказам. Они умрут, чтобы сохранить вам жизнь. Как только вы выйдете из дома, при условии, что у вас будет причина так поступить, — его тон твёрдо намекал, что мне не стоит этого делать, — они будут с вами. И не беспокойтесь, их услуги чрезвычайно хорошо оплачиваются поместьем. Если кто-то из них скончается, их семьи также получат хорошую компенсацию.

Скончается. Какое опрятное слово. Я задрожала от тона голоса мистера Бальфура, какого я никогда прежде за ним не замечала: ровный, неумолимый, хладнокровно практичный.

— И видимо, они просто ошивались поблизости, ожидая приказов, на случай, если они понадобятся? — насмешливо сказала я.

Он бросил на меня оценивающий взгляд и мягко рассмеялся.

— Да, мисс Грей, Джунипер беспокоилась, что нечто подобное может произойти. Это я дурак, который так не думал. Она сказала, что я недооцениваю соблазн богатства, ибо богатство никогда не было силой, которая двигала мной.

— Кто хочет моей смерти? Альтернативные наследники?

— Я был бы ошеломлён, если бы это оказалось работой Арчи и Изабель. Они знали, что они альтернативные наследники Джунипер, и всё же я ни разу не видел такого облегчения, какое испытали они, когда она сказала им, что нашла вас. У них изумительная жизнь с четырьмя очаровательными детьми, в прекрасном доме, в умиротворённом городе. Занять место Джунипер — это всё равно что унаследовать корону. Это меняет всё, и они не жаждут такой трансформации. Они бы, как и вы сейчас, оказались бы в центре внимания бесчисленных глаз и бесконечных трудозатратных требований. Они бы подчинились, отказались от своих работ, которые любят — она редактор детских книг, он юрист по международному налогообложению — и выполнили бы свой долг, ибо чувство долга им привито. Но они никогда не сделали бы такой выбор добровольно, и отчасти поэтому Джунипер выбрала их. Тот, кто жаждет короны, редко носит её достойно.

— Тогда кто?

Шумный вздох, затем:

— Мои руки связаны условиями завещания. Есть бесчисленное множество вопросов, которые я хотел бы подробно обсудить с вами, мисс Грей, но в настоящий момент мне запрещено. Если я нарушу данные условия, ваше наследство окажется под угрозой. Возможно, кто-то к этому и стремится. Не поистине пытается вас убить, а старается заставить нас подумать, будто это так, подталкивает меня совершить ошибку и проигнорировать юридически ограничивающие пожелания Джунипер. Если я сделаю так, то ваш статус наследницы Кэмерон может быть официально оспорен. Если именно это и произошло здесь — шарада, которая никогда не должна была привести к вашей смерти и имела цель лишь напугать — то так далеко мог зайти практически кто угодно в Дивинити. Вы чужачка, незнакомка, и многие здесь подписались бы под утверждением «знакомый чёрт лучше незнакомого».

— Вы сказали «в настоящий момент». Когда эти ограничения перестанут действовать?

— В момент, когда вы прочтёте письмо Джунипер, которое можно вскрыть не ранее 00:01 во вторник. Я должен осмотреть его вечером понедельника и убедиться, что печать в целостности.

Я приехала вечером понедельника, а сегодня только среда. Это означало, что мне ждать ещё шесть ночей.

— Вы хоть представляете, насколько эти условия странные и отталкивающие?

— Могу себе вообразить. Ваша подруга, Эсте Хантер… возможно, она могла бы приехать на эти выходные.

— А вот это ещё более странно и отталкивающе. Вы знаете, кто мои друзья.

— Джунипер получила отчёт, составленный по вам. Мне дали копию для ознакомления, чтобы я смог лучше помочь вам после прибытия.

— Если мне нужна охрана, почему вы предлагаете мне пригласить подругу в потенциально опасное место?

— Я могу гарантировать, что пока вы внутри особняка, вам никто не навредит. Я лично прослежу, чтобы мисс Хантер безопасно приехала и уехала.

— Как этот дом может быть таким безопасным, если здесь нет даже сигнализации? — упущение, которое показалось мне странным, учитывая богатство Джунипер. — Четыре телохранителя не могут уследить за каждым окном и дверью.

— Особняк не нуждается в сигнализации, уверяю вас. Пока что вам придётся поверить мне на слово. Скоро вы поймёте. Останьтесь хотя бы до тех пор, пока вы не прочтёте её письмо, и пока мы не поговорим. Пригласите свою подругу, насладитесь совместно проведённым временем, в доме или у бассейна, либо возьмите с собой охранников, если надумаете уехать, — он помедлил, затем тихо сказал: — Пожалуйста, мисс Грей. Вы не пожалеете об этом. Вы родились, чтобы быть наследницей поместья Кэмерон. Кровь… её кровь течёт по вашим венам. Джунипер не ошибалась.

Прищурившись, я решила исследовать темы, которые ему явно разрешено обсуждать.

— У Джунипер были братья или сёстры?

— Три старших брата. Они сражались во Второй Мировой Войне. Два вернулись в гробах. Младший, Маркус, пропал в бою. Потеря всех троих за два года едва не сокрушила Джунипер. Ей было двадцать с небольшим. Я задавался вопросом, может, тот пропавший страдал от амнезии после военной травмы или, возможно, по необъяснимой причине решил не возвращаться. Если он выжил и обзавёлся потомком, это может объяснить ваше существование. Вы можете оказаться её правнучатой племянницей. Но даже до этого, в предыдущие столетия, время от времени сын или дочь Кэмеронов пропадали или убредали прочь. Понятия не имею, насколько далёким или косвенным потомком вы можете быть.

— В кабинете Джунипер есть дверь, которая не открывается. Вам о ней что-то известно?

— Я много раз бывал в её кабинете и никогда не видел такой двери.

— Она в скрытой комнате.

Его брови взлетели.

— Это объясняет, почему я никогда её не видел. Я понятия не имел, что там есть скрытая комната.

— Почему вы хотите, чтобы моя подруга приехала с визитом? — встретившись с ним взглядом, я с напором сказала: — Пригласите меня.

Резкий вдох, его глаза полыхнули от шока, и он напрягся, затем медленно расслабился.

— С вашего дозволения, мисс Грей, — сказал он, удерживая мой взгляд.

Я не получаю слов или даже линейных образов. Я получаю эмоции с капелькой контекста и вспышкой одного-двух видений. Мотивы Джеймса Бальфура имели чистые намерения. Единственная вспышка, которую я увидела — это беглое изображение семиконечной звезды на изящной цепочке. Он искренне верил, что Эсте мне поможет, что она знала вещи, которые мне необходимо знать. Я не могла вообразить, что именно… если только… возможно, мама сказала Эсте гораздо больше всего, кроме факта существования простого сейфа. Идея того, что она могла так поступить, вызвала одновременно и надежду, и глубинное ощущение дочернего предательства — раз моя мать могла сказать моей лучшей подруге вещи, которых не говорила мне. Не поэтому ли Эсте так настойчиво звонила, пытаясь увидеться со мной после смерти мамы?

— Когда вы сделали это в моём офисе, в день нашей встречи, я не думал, что вы знаете, что делаете, — пробормотал мистер Бальфур.

В то время я толком не понимала этого, не так, как сейчас, но я не собиралась это признавать.

— Все в Дивинити способны на такое?

— Многие. Определённо не все.

— Что это за способность?

— Условия наследования, мисс Грей. Прошу, будьте терпеливы.

— Как умер мужчина в амбаре? Вам кто-либо сообщил?

— Пока что нет. Но как только я узнаю, я вам сообщу. Вы позвоните мисс Хантер?

Так много странных и чрезвычайно тревожащих вещей произошли со мной за такое короткое время, что мне отчаянно нужно было увидеться со своей лучшей подругой, чтобы утрясти всё это. И если мама говорила Эсте то, что никогда не рассказывала мне… Ну, вот и снова этот прилив надежды и взбешённое чувство предательства.

— Я уже пригласила её. Она будет здесь в пятницу.

Через два дня от сегодняшнего, слава небесам.

Его лицо озарилось улыбкой.

— Тогда вы останетесь?

— На эту ночь? Да. Помимо этого я не беру на себя никаких обязательств, — я встала. чувству, что получила от Джеймса Бальфура все ответы, каких могла добиться до 00:01 вторника. И да, если я ещё буду здесь, я определённо не буду спать в этот ведьмовской час, разрывая то чёртово письмо спустя минуту после его наступления.

Поднявшись, он произнёс низким, напряжённым голосом:

— Я даю эту клятву по своей воле, мисс Грей. Я буду защищать вас всеми инструментами в моём распоряжении, без исключения. Я клянусь своей жизнью, что буду охранять кровную наследницу поместья Кэмерон.

Так формально, так серьёзно.

— Я организовала доставку посылки, которую привезут в ваш офис на моё имя. Прошу, принесите её мне, как только она прибудет. Кстати говоря, у особняка есть адрес?

— Уотч-хилл, дом 1, — ответил он.

Я почти ожидала, что он назовёт номер 666, настолько зловещим был экстерьер стигийской цитадели, настолько странными были события в этом месте и вокруг него.

— Спасибо. На этом всё, — я удивилась тому, насколько гладко я отпустила его краткой фразой, но я была раздражена, почти сердита, и я не получила от него ни единой стоящей крупицы сведений, не считая информации о братьях Джунипер.

***

Пусть я была чрезвычайно отвлечена, я сумела договориться о плане выплат с моими кредиторами и выбрала местного адвоката для изучения соглашения о наследовании. Второе оказалось проще, чем первое. Во Франкфорте я была обездоленной Зо Грей, которая задолжала денег почти каждому врачу и каждой больнице в радиусе 160 км. В Дивинити я была мисс Грей-Кэмерон, наследницей немыслимого состояния.

Мистер Йен Лагерти из «Лагерти, Логан и партнёры» заверил мне, что договорится, чтобы копию соглашения о наследовании отправили в его офис прямиком из «Бальфур и Бэрд» (мне нет необходимости утруждаться и приносить документы лично), а полный отчёт, изученный всеми партнёрами фирмы, он сам лично доставит в особняк к одиннадцати утра завтрашнего дня, поскольку он получит огромное удовольствие от возможности поздороваться и приветствовать меня в Дивинити. Когда я поинтересовалась насчёт оплаты, он сказал, что для его фирмы честь оказать мне данную услугу, и он надеется, что я рассмотрю их для своих дальнейших деловых начинаний.

Когда мы попрощались, я какое-то время сидела и обдумывала странности своей жизни (пока что отложив в сторону попытки убийства; я профи в разграничении сфер своей жизни), сосредоточившись исключительно на том, как это странно, когда представители бизнесов и заведений обхаживают тебя, а не наезжают, не угрожают и не обращаются с тобой как с самыми злостными неплательщиками.

Найдя верёвки у двери на южном крыльце, я внимательно изучила их и с досадой решила, что хотя они выглядели истрепавшимися, им могли намеренно придать такой вид, и я не могла делать твёрдых выводов на основании этого.

Ранним вечером я направилась на кухню, чтобы найти еду. Я не ела с завтрака, и видимо, столкновение со смертью сказалось на моём аппетите как инъекция стероидов, потому что я отчаянно, до дрожи проголодалась. Проходя через переднее фойе, я бросила взгляд в окно, надеясь мельком увидеть телохранителей, но на крыльце не было никаких мужчин.

Поспешив на кухню, я заметила всех четверых — они стояли у бассейна, вооружённые, с гарнитурами в ушах; один отдавал приказы, остальные кивали.

«Конфетки», — подумала я, уставившись.

Я имела пристрастие к определённому типу мужчин, и Джеймс Бальфур расположил у моей двери четыре роскошные услады для глаз. Словно Девлин предоставлял недостаточный соблазн. Оставалось надеяться, что эти мужчины ненадолго здесь задержатся. Возможно, они будут сменяться каждые несколько дней. Или, рассуждала я, можно запросить замену и не испытывать чувства вины, потому что у таких профессионалов наверняка долгий список ожидания, состоящий из хорошо платящих клиентов. У меня складывалось ощущение, что Джеймс Бальфур сделает всё, что бы я ни попросила, лишь бы я осталась.

Мой взгляд переходил от одного сурово привлекательного мужчины к другому, пока я обдумывала, какого мужчину я собиралась…

Да что со мной не так?

Я не только вела себя так, будто не планировала уезжать, я ещё и приглядывала потенциального партнера для траха! Казалось, Келлан пробудил во мне огонь, который можно было потушить лишь одним способом.

Не. Бывать. Этому.

Покачав головой, я поспешила к холодильнику, навалила себе на тарелку свиных отбивных, сырных креветок, добавила сливочной кукурузы, которую нашла в закрытой миске, плюс горсть стручковой фасоли с деревенской ветчиной, схватила ещё одну тарелку, на которую положила булочки, достала из холодильника банку джема и, не подогревая ничего, уселась и начала пожирать это всё.

Только умяв половину еды, я смогла отложить вилку и подумать о том, чтобы подогреть остальное. Я обожала булочки Леннокс, испечённые на свином жире, и в холодном виде они далеко не такие вкусные.

Затем я осознала, что пребываю в лёгком шоке. Слишком много всего произошло, и слишком быстро; мой мозг испытал перегрузку и уже не обрабатывал информацию надлежащим образом.

Такое происходило, когда я была юной, если мама слишком быстро перевозила нас с места на место; по мне ударяло резкое эмоциональное потрясение, и я отстранялась от своих чувств, сосредотачивалась лишь на своих физических потребностях, что конечно же, умножало их. Это опасный способ существования, ибо именно те эмоции, которые я отказывалась чувствовать (зачем заводить друзей/зачем привязываться/мы всё равно уедем как раз тогда, когда я начну чувствовать себя счастливой) и управляли моими физическими потребностями, и по мере моего взросления мои потребности становились более сложными и генерировали более масштабные последствия, если о них не позаботиться должным образом.

Я хотела выйти через заднюю дверь, стрельнуть взглядом в одного из тех точёных, жёстких мужчин, почувствовать на себе его сильные руки. Я хотела, чтобы мужчина прикасался ко мне большими, благодарными ладонями, чтобы компенсировать отцовские объятия и любовь, которых я никогда не получала, безопасность и поддержку, без которой я жила, пока я медленно и неизбежно становилась родителем нашей семьи из двух человек. Я хотела сбросить всю ответственность и быть просто молодой женщиной, потеряться в моменте, дрейфовать в иллюзии любви.

Поставив тарелку в микроволновку, я села обратно за стол, закрыла глаза и дрейфовала внутрь, приветствуя и признавая каждую эмоцию, позволяя горю причинять боль, позволяя злости воспламенять, позволяя похоти вдохновлять, позволяя смятению пугать. К тому времени, когда микроволновка пискнула, я немного успокоилась и смогла закончить ужин в более скромном темпе.

Боже, я обожала эти булочки. Поскольку я отказывала себе в аппетитных конфетках за дверью, я намазала ещё две булочки джемом, добавила засахаренных пеканов, которые нашла в стеклянной ёмкости рядом (нешуточная эйфория от сладостей) и понесла тарелку с собой наверх, чтобы удалиться ко сну пораньше, за запертой дверью, и решить, что я буду делать, когда наступит утро.

Остаться?

Или уехать?

Сто. Пятьдесят. Миллионов.

Возможно, далёкая племянница Кэмеронов с семейными корнями в этом городе. Та ускользающая штука, которой я жаждала всю свою жизнь — дом.

Обхаживаемая. А не погоняемая.

И если кто-то хотел моей смерти, потому что я наследница Кэмеронов, то нет никаких гарантий, что в отъезде мне будет безопаснее. Возможно, это просто сделает меня лёгкой добычей в провинциальной Индиане, где я буду одна в студии с хлипкими стенами. В конце концов, мой поджигатель был там, не в Луизиане — хотя можно допустить, что этот человек мог приехать в Индиану с юга. Многоквартирное здание можно поджечь так же легко, как и дом. Здесь у меня хотя бы есть телохранители и крепость, которая, по словам мистера Бальфура, каким-то чудом являлась неприкосновенной.

В сумерках я вышла на балкон, чтобы понаблюдать за сменой охранников, затем Девлин прошёл мимо по дороге к гаражу. Я посмотрела на всех троих, гадая, когда это я превратилась в такой комок похоти, что наличие нескольких вариантов для моей постели и сопротивление им казалось практикой бесполезного самоистязания. Когда Девлин поднял взгляд на меня, с безошибочно читаемым приглашением в глазах, я попросила его выпустить Руфуса, небрежно кивнула и вернулась внутрь, чтобы обжираться единственными сладостями, которые я готова была себе позволить. Я ненавидела чувствовать утрату контроля и решительно настроилась вернуть себе господство над своими блудными мыслями.

Итак, настроившись на целибат до восстановления моей привычной компетентности и спокойствия, я провела ещё одну ночь под укрывающей и якобы «совершенно безопасной» крышей поместья Кэмерон, быстро уступив сну, где меня так же быстро охватили кошмары о пожарах и смертоносных лезвиях, грохочущих барабанах и ритмичных напевах, дверях, которые не открывались и не давали выхода, и о портретах в тёмных комнатах, которые смотрели со злобным намерением.

***

В девять утра четверга я стояла на первом этаже особняка, у входа в траурное северо-западное крыло, заглядывая во тьму запретного коридора. Приняв душ, одевшись и проводив Руфуса на развилку его хлебного дерева (без свежих жертв), я всё ещё располагала двумя часами до прибытия мистера Лагерти.

Я понятия не имела, почему меня так интриговало заброшенное крыло, но после завтрака, ни капли не приблизившись к решению «уехать или остаться» (кого я дурачила — я не уеду, это приравнивалось бы к бегству), я обнаружила себя у входа, с фонариком руке, не имея сознательного понимания, что я сделала выбор прийти сюда, словно обездоленное крыло особняка приманило меня сюда подсознательной песнью сирены.

Когда я сделала первый шаг в коридор, меня удивил прохладный порыв сквозняка. Этот коридор ощущался значительно холоднее, чем остальная часть особняка. Я гадала, может, они настроили кондиционеры в повреждённом крыле на более низкую температуру, надеясь ослабить едкий запах дыма. Расправив плечи, я пошла по коридору, светя лучом фонарика вверх, вниз и всюду по сторонам.

Миновав около десятка закрытых дверей, я обернулась назад и с изумлением увидела, что точка света у входа сделалась крохотной как в кукольном доме, как будто я прошла почти километр. Я не утруждала себя попытками открывать двери; теперь же, поддавшись любопытству, я повернула ручку ближайшей и надавила. Та не поддалась, и боясь повторения инцидента с той загадочной дверью в комнате портретов, я толкнула её плечом, и та открылась так легко, что я потеряла равновесие, полетела головой вперёд и грохнулась коленями на опасно обугленные половицы. Медленно, осторожно я поползла назад и выдохнула с облегчением, когда вернулась в коридор. Прислонившись к косяку, я посветила фонариком в комнату.

Сильно обгоревшая детская с ветхими, просевшими, обугленными стульями, комодами, колыбелькой и приставными столиками, без окон. Жутко — комната для маленького ребёнка, но без окон. Она располагалась на внутренней стороне, ощущалась тёмной и удушающей как гроб. Я твёрдо считала, что все вещи, касающиеся детей, должны быть яркими, воздушными и чистыми, с множеством окон и свежего воздуха. Я бы выбрала под детскую буквально любую другую комнату особняка, и будь это мои дети, они бы спали рядом со мной. Поднявшись на ноги, я закрыла дверь и пошла дальше. Я как будто двигалась на автопилоте, словно узнаю место назначения лишь тогда, когда найду его.

Дойдя до конца коридора, я осознала, что ожидала найти дверь, ведущую в башню, которая казалась центром моего помешательства. Вместо этого я нашла изогнутую стену безо всякого видимого входа. Коридор просто заканчивался непроницаемой стеной безо всяких украшений, из камня, посаженного на цементный раствор, от пола вплоть до потолка высотой в четыре с лишним метра.

Зачем крепить к дому башню, в которую нет доступа? Или проход когда-то был открыт, но в поздние годы его заложили камнем? Если так, то почему, и как теперь попасть в башню? Мысленно пересмотрев экстерьер особняка, я осознала, что не видела на северной башне ни одного окна, а также не припоминала дверей. Хотя едва ли моя память была стопроцентной.

Раздражаясь, я прошла вдоль стены вправо, где обнаружила маленькую деревянную дверь с металлическими лентами, спрятанную в тенистой нише под странным углом, на стыке коридора и башни. Петли застонали, когда я толкнула её и посветила внутрь фонариком.

Здесь дом резко сменился с яркого и современного на монотонно-тёмный, плесневелый и антикварный. Исчезли высокие потолки и узорная лепнина. Приветствовавший меня туннель имел потолок из широких досок, такой низкий, что он едва не задевал мою макушку; тёмные панельные стены, липкие от паутины, и полы из грубо отёсанных досок. Он не прерывался окнами или дверьми, не имел освещения, был тесным и провоцировал клаустрофобию. И всё же я ступила внутрь и начала идти.

И идти. И идти.

Такое чувство, будто я прошла больше километра по этому тёмному, изолированному жёлобу, следуя за узким лучом моего фонарика, испытывая дискомфорт, будто узкие, тесные стены могут сомкнуться вокруг меня в любой момент, сокрушить меня в недрах дома, где я буду гнить в забытье. У меня складывалось ощущение спуска по склону, хотя я представить себе не могла, как это возможно в рамках структурной планировки дома, если только я не уходила по туннелю под землю.

Наконец, коридор расположил меня перед дверью, похожей на ту, через которую я вошла — тоже узкая и с железными лентами. Однако эта была сделана из чрезвычайно отполированного дуба, и поверхность её, обнесённая рамой с замысловатыми узловатыми узорами, была покрыта резными трискелионами и семиконечными звёздами. Арка над ней, выполненная из такой же глянцевой древесины, в самой высокой своей точке имела семиконечную звезду, а повыше скопление неразборчивых символов. Дверной ручки не было, так что я прижала ладони и аккуратно толкнула, не желая опять валиться головой вперёд в… Кто знал? На данном этапе своего обескураживающего путешествия я бы не удивилась, обнаружив по ту сторону потайной погреб или темницу.

Вместо этого я нашла колониальную кухню.

Прислоняясь к косяку, я водила лучом фонарика из стороны в сторону, высоко вверх и вниз. Серые ленты густой паутины цеплялись к потолочным стропилам словно массивные раздувающиеся шторы. Насколько я могла видеть, пауков не было; это была такая комкующаяся, густая паутина, которая могла скопиться лишь за десятки, возможно, даже сотни лет запустения. Простой деревянный стол со стульями стоял перед массивным каменным очагом, в боковых стенках которого располагались две печи для подогрева, выполненные в форме улья. Огромный чёрный котёл свисал с каминного крюка, из него торчали щипцы и железный тостер для печи.(Под тостером здесь подразумевается приспособление типа советской вафельницы, где еда зажимается между двумя маленькими «сковородками» и кладётся прямо на угли, где и жарится, — прим). Тут имелась деревянная рабочая поверхность между двумя высокими шкафами; сковороды с длинными ручками и чайники свисали с крючков на бревне и с глинобитных стен. Я испытала такое чувство, будто провалилась назад во времени, и задрожала, осознав, что стою на пороге изначальной хижины, самого первого дома, что когда-либо был построен на холме Уотч-хилл. Воздух здесь был на удивление свежим, прохладным и сухим, без следа плесневелого запаха из коридора.

Я прошла внутрь, мимо веточек давно засохших цветов, перевязанных ленточкой и висевших на ручках шкафа, мимо ваз чертополоха и молочая многовековой давности, мимо чайников и кастрюлек, расставленных на столе и готовых к приготовлению пищи. Тут практически на каждой ровной поверхности стояли тёмные бутылки с маслами и тонизирующими бальзамами, ёмкости специй, даже тарелки, столовые приборы и кружки были расставлены на столе, будто первородные Кэмероны жили в хижине, пока вокруг неё выстраивался остальной особняк, а потом, однажды, прямо перед ужином, они вышли из этой комнаты в основной дом и никогда не возвращались. Всё тут покрывалось толстым слоем пыли, словно интерьер десятки лет стоял непотревоженным.

«Но это место должно быть трофеем», — разочарованно подумала я. Оно не должно скрываться за зловещим коридором, увешанное паутиной и забытое.

Порадовавшись, что здесь потолки были немного выше, чем в тесном проходе, я пригнулась под невесомой паутиной и прошла через кухню в маленькую гостиную с ещё одним камином. Я заглянула в две узкие спальни, затем оказалась перед очередной дубовой дверью с железными лентами, которая отворилась с беззвучной лёгкостью, открыв комнату, которая была частично аптекой, частично библиотекой, и сочилась антикварным сказочным шармом былых времён.

Внезапно я испытала жгучее желание выкопать эту восхитительную драгоценную хижину из обугленного брюха дракона, в котором она томилась, и вернуть её на свет солнца. Скрепить подрубленные бревна, подлатать крошащуюся глину и камень между ними, отполировать котел, убрать доски с окон и повесить чистые кружевные занавески. Сделать надлежащую обстановку и открыть её для города, чествуя корни Дивинити. Она бы хорошо смотрелась в Полночном Саду, если бы там можно было отыскать достаточно места, не потревожив статные дубы.

По всему периметру комнаты стояли стеллажи с открытыми полками и книжные шкафы с томами всех форм и размеров. Кресла с высокими спинками и мягкой обивкой располагались перед очагом. Каминная полка была заставлена бутылочками, склянками и глиняными горшками; там имелись шкафчики с ещё большим количеством крохотных тёмных бутылочек, а также ступки и пестики. В центре комнаты стоял высокий пьедестал с открытой толстой, древней с виду книгой. Я поспешила туда, ожидая найти ботанические рисунки, возможно, рецепты или, если повезёт, фамильную Библию.

Подходя к пьедесталу, я что-то услышала, и оглядываясь назад, я буду гадать, почему это не напугало меня, одну в тёмной забытой хижине, но нежно прошёптанное слово лишь приласкало моё основание шеи сладчайшим из поцелуев.

Кайл-ех.

Посветив фонариком на манускрипт, я с удивлением обнаружила пустые страницы. Затем произошло наистраннейшее. Начали формироваться слова, будто их писала невидимая рука, держащая старомодную ручку для каллиграфии.

Зажги… свечу… Кайлех.

Я поморгала. Раз за разом. Слова по-прежнему были там.

Нервно рассмеявшись, я оглянулась по сторонам, наполовину ожидая, что я не заметила кого-то, стоящего в тени, устроившего мне розыгрыш и знатно хохочущего надо мной. Я посветила лучом вверх и вниз, перед собой и позади себя, но в комнате не было никого, кроме меня. Не сумев придумать больше ничего, я на несколько секунд повернулась спиной к книге, затем резко развернулась обратно.

Предложение исчезло. Теперь страницы с обеих сторон заполнились текстом. Основательно сбитая с толку, я начала читать.

«Кайлех практикуют Путь Воли, через который они переводят свои желания в реальность. Передаваемая от одного поколения к другому, магия — это свойство крови, которым обладают не все люди. Власть ведьмы кроется в её способности определять свою судьбу и судьбу мира вокруг. Некоторые говорят, что из-за смешения со временем все люди обладают хотя бы одной каплей магии, но одна капля сильно отличается от сотен капель, культивируемых столетиями старательного скрещивания. Такая ведьма — та, кого страшатся другие ведьмы и даже холодные вампиры».

Холодные вампиры. Означало ли это, что есть и тёплые вампиры? Хрюкнув от нервного веселья, я продолжила читать.

«В ведьминых родословных присутствует широкое разнообразие. Некоторые ревностно поддерживали свою чистоту на протяжении тысячелетий, дотошно выбирали партнёров ради одной лишь цели — силы, тогда как другие разбавляли свою родословную, вступая в браки по любви за пределами сообщества. Полукровные (или Низкокровные, хотя этот термин больше не используется в большинстве кругов) ведьмы нуждаются в помощи заклинаний и ритуалов, чтобы фокусировать свою силу, тогда как Высококровные ведьмы способны творить магию без этого.

Есть девять королевских ведьмовских домов: четыре следуют по пути света, четыре следуют по пути тьмы, и один серый. Все ведьмы должны отвечать перед этими девятью домами. О сером доме мало что известно. Они чрезвычайно скрытные, утаивают секреты своей силы. Они появляются во времена катаклизмических переворотов и склонны предпринимать катаклизмические действия. Некоторые говорят, что сама вселенная задерживает дыхание до тех пор, пока эти ужасные ведьмы не отступят в те тенистые измерения, в которых они обитают. Они самые устрашающие ведьмы из всех. Некогда было одиннадцать королевских домов, но дважды в задокументированной истории серый дом уничтожал другой дом по неизвестным причинам, стирая всю родословную до последнего семени.

Закономерность и цель вселенной — это Воля Пути, и это превосходит волю всех ведьм в совокупности. Если естественному порядку Пути противятся, вселенная взыщет цену, чтобы выровнять чаши своих весов, временами поступая свирепее, чем самые тёмные ведьмы.

Светлые ведьмы работают в тандеме со вселенной, черпают их силы из природы, поддерживая уважительный обмен энергией, осознающий и сострадательный. Они сосредотачивают свою волю в соответствии с общим порядком вселенной.

Тёмные ведьмы поступают как им вздумается, перечат общему порядку вещей, применяют неэтичные искусства, чтобы уклониться или избежать от расплаты вселенной, безнаказанно осушают силу из самых богатых источников, включая при необходимости и самый богатый источник из всех: человеческую жизнь.

О серых же ведьмах мало что известно. Живя в одиночестве или с тщательно избранными немногочисленными личностями, отказываясь от соблюдения законов ведьмовского сообщества, они черпают свою магию из теневых измерений, к которым немногие могут получить доступ, и где были потеряны некоторые наиболее могущественные светлые и тёмные ведьмы из ныне существовавших».

На этом запись заканчивалась. Когда я попыталась перевернуть страницу, они показались склеенными меж собой. Древний, толстый том имел лишь две доступные страницы, и судя по всему, они сами писали себя, когда и если им вздумается. Последнее наблюдение я несколько раз прокрутила в голове, отчаянно пытаясь это осмыслить, но смысла здесь не находилось. Книги не писали сами себя.

И всё же на моих глазах страницы опустели, и появилось ещё одно предложение.

«Зажги свечу, ведьма Кэмерон».

Невысокая, толстенькая белая свеча стояла справа от книги. Вопреки тому, что я стремительно утрачивала контакт со всем здравым и логичным, я заметила, что спичек не было.

Страница снова опустела, затем: «Твоей волей».

Ситуация настолько кардинально выходила за пределы моего понимания, находилась так далеко за пределами мира вещей, которые я считала возможными, что мне казалось, будто я нахожусь в бреде, в лихорадочном сне, где ничто не было реальным и ничто не имело значения. Так что с очередным нервным смешком я решила подыграть.

Закрыв глаза, я представила перед внутренним взором свечу, воображая пламя, но почему-то это ощущалось не совсем правильным. Свеча казалась иллюзорной, не совсем воплощённой, так что я добавила капельки воска по краям, очернила фитиль и заставила его слегка загнуться на конце. Ещё несколько секунд посвятив проработке мысленного образа, я заново зажгла свечу и открыла глаза.

На фитиле плясало пламя.

Инстинктивный порыв заставил меня взмахнуть ладонью. Свеча погасла, и я могла поработать над убеждением себя в том, что она никогда и не была зажжённой. Просто обман зрения, не больше. А тот завиток полупрозрачного дыма, что струился вверх — это лишь потревоженная мной пыль.

Страницы опустели, когда по подземной комнате пронёсся сквозняк; температура стремительно упала, и моё дыхание начало превращаться в пар.

На странице появилась капля, как будто состоящая из чернил, но её быстро смахнули.

Затем начала появляться одна буква, линии подёргивались и искажались, будто для её написания требовались колоссальные усилия (она смутно напоминала букву Б), но это опять исчезло.

Книга на пьедестале начала дрожать столь ожесточённо, что свеча свалилась и упала на пол. Конвульсии тома сделались ещё более лихорадочными; он взмыл в воздух, с глухим ударом грохнулся обратно, метнулся вправо, метнулся влево, затем рухнул на пьедестал, прежде чем снова выгнуться, будто охваченный некой свирепой внутренней битвой, чтобы проявить то, что он пытался сказать.

Внезапно на долю секунды появилось всего одно слово, после чего оно тоже исчезло.

БЕГИ

Мне не нужно было повторять дважды.

Несмотря на мою решимость быть лучником и никогда не быть оленёнком (учитывая, что я не была уверена, что лук реально может убить то, что способно проявиться в этой странной комнате с книгой, пишущей саму себя), я метнулась к двери и убежала.