Дом жёлтых кувшинок

Руфь

Желтые кувшинки утонули. По черной глади озера пошли, расширяясь, тоскливые круги. Ветер трепал распущенные волосы, белые пряди взметались вверх и бессильно падали.

Глаза Руфи были полны слез. Тонкие соленые струйки стекали по щекам, преодолевая холмики морщин. Дождь поспешно смывал их, точно считая, что плакать здесь может только он.

— Керк, — прохрипела женщина. — Тельма! Лий!

Ветер бесстрастно жонглировал ее слабым голосом и, перекинув три коротких слова с одного крыла на другое, зашвырнул в небо, по-вечернему серое.

Повторяя родные имена, Руфь сошла с покрытого снежной коростой свея и вошла в воду. Сделав всего пару шагов, она погрузилась по пояс. Вода была теплой, как руки матери, несмотря на суровую льдистость зимы: Мисош заманивал, завлекал.

— Ты нужна мне, — набатом звучало в голове Руфи. Она сопротивлялась чужой воле и вдруг почувствовала в себе необыкновенную силу. Ей показалось, что каждая жилка ее тела наполнилась молодой кровью, страх навсегда покинул сердце. Собрав волю в кулак, Руфь заставила умолкнуть Мисоша, сделав то, что до сих пор не удавалось никому.

Это не прошло бесследно. Из-за туч выглянуло солнце, желтые лучи озарили озеро, оно заблестело. Мгла рассеялась.

Руфь вышла из озера и упала на заснеженном берегу. Она лежала ничком, лицом в снег, но чувствовала себя так легко и свободно, как никогда в жизни.

Сильный ветер срывал с чахлых деревьев снежный наряд, поднимал на озере высокие волны, природа бушевала, но в душе женщины был покой.

Руфь поднялась, и медленно пошла прочь, преодолевая сопротивление ветра. Ее волосы развевались, легкая одежда хлестала по ногам, а на снегу остался лежать смутный силуэт с разведенными в стороны руками.

Озеро шумело позади. Вот и кладбище: кресты сквозь снежную пелену смотрят на Руфь и подвывают, словно поняв, что все в этой женщине теперь обманчиво: и седина, и глубокие морщины, и нелепое одеяние, из-под которого торчат, как палки, худые ноги с посиневшими от холода ступнями.

Не уродливая старуха, спотыкаясь, шла по сугробам, а прекрасная золотоволосая Воительница, полная сил и жажды борьбы…

…У белой волчицы было три прекрасных детеныша — белые, как снег, игривые и непослушные. Они все время просили есть и ей часто приходилось покидать их, чтобы найти пищу.

Однажды утром, как обыкновенно, она ушла, но в этот раз что-то беспокоило ее. Она предчувствовала недоброе.

Волчата тихо спали. Но скоро они проснутся и попросят есть, а у нее нет ничего, чтобы накормить их. Волчица отошла совсем недалеко от логовища, когда предчувствие беды стало невыносимым.

Огромными прыжками она кинулась обратно, вздымая белые снежные буруны.

Но было поздно. В замшелой яме, служившей волчатам домом, шевелилось нечто мокрое, склизкое, обвешенное зелеными нитями водорослей.

Чудовище повернулось на разъяренный рык волчицы, разогнув сгорбленную черную спину. Показалась розовая пасть, длинные белые клыки, с которых стекали на снег красные капли. И тут волчица увидела под лапами чудовища три изуродованных тельца, беспомощно лежащие в грязно-снежном месиве.

Преодолевая шум в голове, волчица прыгнула к убийце. Ее передние лапы со страшной силой вонзились в слежавшуюся черную шерсть на груди чудовища, и оно грузно завалилось на бок. Мгновение — и горло врага было разорвано в клочья.

Волчица кинулась к своим детенышам. Облизывала их, словно пытаясь вернуть к жизни. Но — тщетно.

Яростный бессильный вой пронесся над придавленной зимою лощиной…

…Руфь вышла на поляну и остановилась, разведя в сторону руки, как будто намериваясь обнять бушующий мир.

Поблизости раздался волчий вой.

Белым призраком, почти невидимая за снежной пеленой, на поляну выскочила волчица. Увидев человека, она замерла.

«Это — я,» — такая мысль пришла в голову Руфи, и она сделала шаг вперед. Волчица глухо зарычала, обнажив клыки.

— Тише, — проговорила женщина, уже зная, что ей следует делать.

Волчица сразу успокоилась и, в свою очередь, шагнула навстречу Руфи.

Объединенные неувядающим, невыносимым горем, они перешли в иное пространство, где нет жестких форм и рамок, где нет эфемерного времени. Они стали двумя снопами ярчайшего света.

Руфь бросилась вперед, и волчица прыгнула ей навстречу.

Два светлых пятна устремились друг к другу и стали одним огромным. Горе белой женщины и белой волчицы слилось воедино…

Прошла зима, отшумели бураны, большой водой подступила весна, вслед за ней запахами лесных цветов пришло лето. Все это время Руфь обитала в том самом доме, где познала счастье, живя вместе со своими детьми и внуками.

Она часто бродила по лесу, собирала ягоды, грибы и коренья, разговаривала с птицами и зверями и ни на мгновение не забывала о предназначении. Руфь знала, что избрана для того, чтобы уничтожить Мисоша. Медленно, но верно приближалась ко дню своей Истины, дню, когда ей придется сразиться с абсолютным злом, потаенным, как самые сокровенные пороки. Тем злом, что дремлет в каждом.

Поначалу ей было тяжело жить в доме, где вещи напоминали о прошлом: рыбацкое снаряжение Керка, одежда и обувь Алисии, немудреные игрушки Лия и Тельмы, мебель, сделанная руками ее сына. Но врачующее время шло, боль утраты отступила в глубину сознания и все, происходившее с ней до Воодушевления, вдруг стало представляться Руфи почти что сном, прекрасным, но неизмеримо далеким. И она вся без остатка погрузилась в свои нынешние заботы, проникнутые, как ей казалось, высшей целью.

И вот у нечисти, долгие годы безраздельно властвовавшей в озерном крае, появился враг, не знающий жалости к порождениям Мисоша.

Но враг этот был одинок и очень слаб и не мог потревожить Мисоша так, чтобы тот встрепенулся и застонал от боли.

Воительница уничтожила трех рыболаков, двух оборотней и одного упыря — но это была капля в море. Руфь знала: уязвить Мисоша, заставить выйти на последний бой будет необычайно трудно.

И главное, она не чувствовала в себе достаточно сил физических и в еще большей степени духовных для воплощения своего предназначения.

Нетерпение и жажда мщения сжигали сердце Воительницы.

Часто по ночам смутные тени тревожили ее. Что-то неведомое мешало Воительнице до конца проникнуться необходимой уверенностью в собственной непогрешимости, неосязаемые, и потому прочные цепи сковывали ее.

Эти цепи были сны Воительницы, редкие, но ослепительно яркие. Руфь просыпалась в холодном поту со странным ощущением, что она воровка.

Весь день, ходя по дому или по лесу, женщина думала: что и у кого она украла? И лишь к вечеру вспоминала: да, украла у самой себя память о Керке, Алисии, Лие и Тельме…

Было мглистое сырое утро; в низинах, как медведь в берлоге, ворочался холодный сизый туман. Воительница бежала на запад, в сторону от озера, лес перед нею густел и дичал. Дубы, супротив бьющей наотмашь осени, еще держали на ветвях свой наряд, лишь изредка отдавая ветру коричневые листья. И, навек расставаясь со своими резными сыновьями, деревья тоскливо завывали и махали ветками: «Прощайте!».

До ближайшего человеческого жилья отсюда было далеко, и оттого таким неожиданным и совершенно неуместным в этой глуши был звук, прорезавший вдруг тишину. Воительница остановилась, словно налетев на невидимую прочную стену: неподалеку плакал ребенок.

Мальчик сидел на толстом слое побеленной инеем листвы, дрожа от пронизывающего холода. Он, похоже, ничего не понимал, кроме того, что ему больно, и совсем не испугался, когда из-за деревьев выскочила белая волчица с черными умными глазами на продолговатой морде. Она остановилась и, замерев, некоторое время пристально глядела на лесное дитя, словно раздумывая над чем-то.

Мальчик сморщил припухшее лицо и в мольбе протянул руки, но волчица отпрыгнула в сторону и исчезла, как видение.

Деревья шумели, ухала сова, кричали вороны, и маленький пленник занесенной листвой поляны закричал, полными слез глазами проводив мелькнувший за деревьями белый силуэт. Безмолвная чернота безжалостно стерла светлое пятно, и мальчик снова остался один.

Но вот зашевелились кусты, на поляну вышла высокая седовласая женщина. Глаза ее блестели точь-в-точь как у пропавшей волчицы.

Руфь подняла мальчика с земли — он был таким легким и худым, что становилось страшно. Дрожащие ручонки обхватили шею женщины, ей даже стало трудно дышать. Тщедушное тело найденыша сотрясалось от плача.

— Ну-ну, успокойся, — проговорила Руфь, проглатывая вдруг подступивший к горлу комок.

Не сделав задуманного на день, Воительница поплелась обратно к дому, осторожно держа на руках свою неожиданную «добычу». Предстоял трудный путь: она теперь была не в облике легконогой волчицы.

Впервые со дня Воодушевления, Руфь развела в очаге огонь. До этого обходилась дымящим камельком из черного металла, на котором она готовила пищу и снадобья.

Огонь загудел, бросая на стены красноватые блики. Воздух в отсыревшем домике быстро согрелся.

После небольшого колебания Руфь уложила найденыша в одну из детских кроватей, укрыла одеялом. Она принялась готовить кашу и вдруг спохватилась: «Что же я делаю?»

Метнувшись к двери, Руфь выбросила на улицу кастрюльку с крупой. Вороны, видящие пищу даже в темноте, с радостным граем накинулись на нежданное угощение.

Взяв со скамьи бадью с водой, женщина загасила очаг. Огонь вначале злобно, а потом жалобно зашипел. Воительница отняла у мальчишки одеяло («Привык, не замерзнет») и вместо каши подала ему зачерствелый кусок хлеба.

Найденыш долго обиженно вопил, но затем почувствовал, что здесь на большее рассчитывать не приходится, и, взяв тонкой рукой хлеб, принялся есть. Руфь вскоре поддалась слабости и вернула ему одеяло. Найденыш, совершенно умиротворенный, уснул.

У смертельно уставшей за день Руфи заболела голова и, выпив отвару из листьев болотной крапивы, она прилегла на кровать.

«Как же мне назвать его?» — вдруг подумалось ей.

Женщина долго перебирала в памяти знакомые имена и, в конце концов, решила назвать мальчика просто — Орлас, что в переводе со знакомого ей тайного наречия означает «Подобранный в лесу»…

Шли дни и недели. Орлас окреп, набрался сил, внимательно и слегка настороженно глядя на окружающий мир карими пытливыми глазами, поблескивающими из-под длинной русой челки. Он называл Руфь тетей, и она не противилась этому.

Тайна происхождения мальчика поначалу сильно волновала женщину: в конце концов, как Орлас оказался в тот ненастный день в сотнях миль от человеческого жилья, в лесной глуши, покорившейся злу, где едва ли не под каждым деревом обитают порождения Мисоша?

Руфь размышляла: не хитрые ли это происки Многоликого, но понять, в чем эти происки, хоть убей, не могла.

С некоторой тревогой она следила за Орласом, отыскивая в нем проявления зла. Однако ничего подобного в этом добром мальчугане не было и в помине.

Орлас оказался сообразительным пытливым учеником и жадно впитывал все, чему учила его Руфь. Он быстро научился различать десятки видов трав и кореньев, необходимых для приготовления лечебных и колдовских снадобий, начал понимать повадки птиц и зверей.

Воительница даже решила преподать ему урок белой магии, но вот к этому-то Орлас оказался совершенно не способен и после того, как он превратил мышь не в дерево, а в злого гнома, который сильно побил своего создателя и убежал, Руфь отказалась от мысли сделать из мальчика колдуна.

Солнечным осенним днем, когда от заморозка начали по-особенному потрескивать деревья, Руфь решила взять Орласа на первую в его жизни охоту на нежить…

Узкие лапы белой волчицы, казалось, вовсе не касались земли. Она бежала удивительно легко, несмотря на то, что на спине у нее, весело посматривая на проносящиеся по обе стороны посеребренные инеем дубы, сидел Орлас. В правой руке он крепко сжимал копье с коротким древком и острым блестящим наконечником, заблаговременно окунутым в настой разрыв-травы.

Но вот, наклонившись к уху волчицы, мальчик жалобно проговорил:

— Тетя Руфь, мне… надо…

Волчица остановилась и Орлас, легко соскочив с ее спины, вприпрыжку побежал за толстый ствол векового дуба, сплошь покрытого лишайниками и наростами.

Воительница терпеливо ждала доблестного охотника на оборотней, проявившего вдруг такую слабость.

Однако поход Орласа неожиданно затянулся, а она была сейчас в облике волчицы и не могла позвать своего воспитанника.

— Руфь! — Орлас сам звал ее, и в голосе мальчика Воительница уловила неподдельный ужас. Он кричал откуда-то справа, далеко от того места, куда направился.

Калейдоскоп неожиданных видений промелькнул в голове Воительницы: трое растерзанных волчат на побуревшем от крови снегу, мальчик и девочка, глотающие холодную воду, и — особенно отчетливо — желтые кувшинки, раскачиваясь, плывут по глади озера.

— Ру-уфь!

Волчица понеслась как ветер, как сорвавшийся с тормозов на крутом склоне многотонный грузовик, как мустанг, вырвавшийся в вольную прерию из опротивевшего загона индейца.

Белая молния прорезала плотно растущие деревья и, ни секунды не раздумывая, кинулась на врага.

Огромный, заросший свалявшейся грязно-серой шерстью, волколак одной лапой держал за горло кричащего Орласа, а другой нанес наотмашь сокрушительный удар по напавшей волчице. Та кувырком полетела на землю, но тут же вскочила и вновь бросилась на волколака. Ее клыки задели горло чудовища, из открывшейся раны хлынула синеватая кровь. Разъяренный волколак взревел так, что с деревьев посыпалась листва. Отбросив в сторону Орласа, он ринулся на волчицу.

Красные от ярости глаза заволокло белесой пеленой, а разинутая пасть наполнилась пеной. Волколак был страшен, но Воительница прыгнула снова и когтистая лапа лесного чудовища рассекла ей плечо. Отлетев в сторону, она сильно ударилась о дерево.

Белый комок неподвижно замер у подножия дуба. Волколак, утробно рыча, наступал, намериваясь добить свою жертву. Но вот что-то острое вонзилось ему в лапу и, взвыв, волколак отшатнулся. Это Орлас, поборов ужас, пустил в ход копье и вовремя отпрянул в сторону: коготь чудовища просвистел в том месте, где мгновение назад находилась голова мальчика.

Собрав последние силы, белая волчица метнулась к раненому врагу и тот, отвлеченный Орласом, не успел отстраниться. Острые, как кинжалы, клыки вонзились ему в горло.

Волколак рванулся, но покалеченная лапа подвела его, и он грузно упал. Волчица с остервенением рвала горло поверженного чудовища до тех пор, пока ужасные лапы не прекратили скрести когтями землю. Только тогда Воительница оставила его и подбежала к Орласу, которого трясло, как в лихорадке. Расширившимися глазами он глядел на лежащего навзничь волколака. Руфь зашла за спину мальчика и приняла человеческий облик:

— Ну-ну, успокойся! Он мертв.

Она и сама чувствовала себя разбитой: рассеченное плечо зудело, в голове били барабаны, но сейчас ее больше беспокоил Орлас. Руфь с нежностью погладила мальчика по светлой голове, без которой путь Воительницы завершился бы, по сути, не успев начаться. Орлас вздрогнул и повернул голову:

— Тетя, у тебя на губах…

— Что? Тьфу!

Это была кровь волколака. Воительница плевалась, как мальчишка, впервые отведавший пива. Орлас, позабыв страхи, хохотал, и от этого женщине тоже стало весело. И все же тревога до конца не оставляла ее. Руфь вспомнила о способности порождений Мисоша передавать свою злую силу.

Но, чтобы сделать кого бы то ни было себе подобным, волколак должен самзахотеть этого, потому кровь, попавшая ей в рот, не несет в себе жуткой заразы.

Эти твари прокусывают на шее жертвы крошечную ранку, высасывают из нее немного крови, и несчастный вскоре становится чудовищем, забывает все и всех, теряет собственный облик и в любой момент, против собственной воли, может стать кровопийцем.

Руфь знала, что ей такая судьба не грозит, ее дорога к свету была слишком прямой, чтобы какой-то укус мог развеять добрые чары. Но как Орлас?

Она опустилась перед мальчиком на колени и слегка дрожащими руками отвернула воротник его куртки. Крик ужаса едва не вылетел из груди Воительницы: ей уже приходилось видеть такую ранку, маленькую, с ровными краями. Волколак прокусывает ее одним клыком.

— Тетя, ты чего? — удивленно спросил Орлас. Он, видимо, и не почувствовал укуса.

— Нам пора, — хрипло проговорила Руфь. — Где копье?

Мальчишка гордо поднял свое оружие, пару минут назад спасшее их от гибели.

— Подожди меня немного. Не смей никуда уходить, — приказала Воительница и скрылась.

Через некоторое время из-за деревьев выскочила белая волчица. Она замерла, дожидаясь, пока Орлас усядется на ее спине. Карабкаясь, мальчик задел раненое плечо Воительницы, но она, несмотря на боль, не подала вида.

Наконец, Орлас расположился на своем месте, и они помчались все дальше и дальше от распластанного на желто-бурой земле волколака. Остекленевшие глаза зверя мертво глядели в вечернее небо…

Руфь знала, что если Орлас получил от волколака злую силу, то назад пути нет, и нужно как можно скорее убить мальчика. Она посмотрела на Орласа, который весело и беззаботно уплетал за обе щеки нехитрую снедь. Почувствовав ее взгляд, он поднял глаза и улыбнулся.

Руфи стало не по себе, и она задала себе вопрос: неужели это ласковое, беззащитное существо может стать похожим на ту жуткую тварь в лесу? И сама же ответила: да, через какое-то время этот мальчик бросится на нее и вцепится в горло. Нужно что-то делать, нельзя сидеть сложа руки и ждать!

— Орлас, подойди!

Он неохотно оставил еду и подошел. Опершись руками на колено Руфи, он стал смотреть ей прямо в глаза. Воительница отвела взгляд.

— Сними кофту!

— Зачем? — Орлас удивленно вскинул брови. — Здесь совсем не жарко!

— Сними, я тебе говорю, — рассердилась женщина.

Мальчик часто заморгал ресницами, словно собираясь заплакать, однако послушно снял кофту — старую, попробованную молью.

Руфь взяла со стола огарок свечи и поднесла к белой шее Орласа. Странно, но ранка еще не припухла. Это несколько озадачило и одновременно обрадовало Воительницу, вселив в нее смутную надежду. Прошло уже достаточно времени, чтобы с найденышем начали бы происходить ужасающие перемены, а их не было и в помине. Этот мальчик не переставал удивлять.

«Неужели я ошиблась?» — думала Руфь, внимательно осматривая красную, уже затягивающуюся ранку. Она поднялась и достала из тайника древнюю магическую печать. Орлас с любопытством следил за ней.

— Так надо, потерпи, — Руфь крепко прижала печать к плечу Орласа, тот вздрогнул и поморщился. — Терпи!

— Да больно же, — сердито пробурчал мальчик. — Жжет.

Однако он мужественно боролся с желанием отвести плечо в сторону. Когда терпеть стало совсем невмоготу, и мальчишка уже хотел вырваться и убежать, Руфь убрала печать. На плече загорелся красный знак — он не спасет найденыша, если тот заражен ядом Мисоша, однако Воительнице не придется самой убивать его, знак сделает это за нее.

Орлас завертел головой, пытаясь разглядеть, что же у него на плече. Руфь подала ему зеркало.

— Красиво, — обрадовался мальчишка. — А для чего это?

— Для того, чтобы ты не стал зверем.

Орлас рассмеялся:

— Зверем? Каким зверем? С рогами?

— С рогами, — Руфь тоже засмеялась, но как-то не очень весело.

День догорел, алое солнце скрылось за кромкой леса. Прорвав завесу туч, вышла луна, оранжевая, как апельсин.

Руфь исподтишка наблюдала за своим воспитанником: в ночи полнолуния для укушенных нежитью наступает момент истины. Под воздействием лунных чар с обернутым начинает происходить такое, о чем и говорить-то страшно.

Наблюдая, как луна убегает от преследующих ее туч, Руфь молилась за найденыша давно позабытым богам. Грозная Воительница как будто вышла из дома, хлопнув дверью.

Орлас же как ни в чем не бывало играл на полу игрушками, оставшимися от совсем другой жизни. Тем временем тучи догнали луну и накрыли ее черной сетью, огарок свечи догорел, и дом погрузился в темноту.

Руфь зажгла новую свечу, комната превратилась в тусклый круг света. И тут женщине показалось, что тень, которую отбрасывает Орлас, вовсе не тень мальчика: темное чудовище пришло и разлеглось на полу…

Однако наваждение длилось лишь мгновение.

«Померещилось,» — выдохнула Руфь, подняв свечу повыше. Тени сжались и, словно мыши, попрятались в щелках в полу.

Руфь уже не сомневалась, что Орлас не обернут: укус волколака не более чем наваждение, вот как сейчас с тенью. Наверное, он поранился о коготь чудовища, а может быть, о ветку в лесу.

Найденыш уже спал и так трогательно посапывал, что улыбка невольно озарила лицо Руфи. Ей не спалось, и мысли, словно пчелы, роились в голове. Старые сомнения вновь стали терзать ее.

Откуда взялся Орлас, кто его родители, были ли они вообще? Может быть, разгадка этой тайны в мрачной глубине озера?

«Бред! — мысленно вскричала женщина, приподнявшись на постели. — Этого не может быть.»

За окном тучи отпустили побледневшую луну из мягкого, но навязчивого плена, и она робко заглядывала в окно, заливая комнату лимонным соком.

Руфь сидела на постели, обхватив руками колени:

«Не зря ли я так поступила? Не станет ли Орлас игрушкой в лапах зла? О, проклятье!» — она застонала.

Луна подплыла прямо к стеклу и посмотрела в глаза женщины.

«Убить ребенка?! — Руфь с яростной силой сжала себе виски. — Нет! Пусть Мисош победит, пусть воцарится зло и погибнет весь мир, но я не трону волоска на голове этого мальчика!»

Она упала на постель, раскинув руки и тяжело дыша.

Усилием воли Руфь отогнала назойливый рой мыслей. Орлас не может иметь никакой связи с Мисошем. Эта злобная тварь не способна создать ничего прекрасного. Ей стало легче, луна отпрянула от окна.

Руфь поднялась с постели и, тихо ступая босыми ногами по холодному полу, подошла к кровати мальчика. Орлас спал, раскинув руки и скомкав одеяло. Плечи и грудь его обнажились. Руфь наклонилась, чтобы поправить одеяло, но мальчик вдруг перестал сопеть, и она отстранилась, не желая его будить.

Орлас не проснулся и Руфь получила возможность как следует рассмотреть своего воспитанника, потому что до этого она не обращала никакого внимания на его внешность. А сейчас ей достаточно было одного взгляда, брошенного на спокойное лицо спящего мальчика, чтобы воспоминания из далекого прошлого нахлынули, как океанский прилив.

Если бы волосы у него были чуточку темнее и курчавей…

У Руфи не было ни единого портрета, лишь воспоминания, но она ни секунды не сомневалась: в кровати ее потерянного внука Лия спал ее сын Керк, тоже безнадежно потерянный, но уже дважды: не только по вине Мисоша, но и по вине времени, которое немилосердно старит людей.

Образ темноволосого мальчугана с блестящими глазами стойко держался в изможденной памяти женщины.

— Как же он похож на Керка, — прошептала она.

— Тетя, что с тобой? Почему ты плачешь?

Руфь и не заметила, что Орлас проснулся и удивленно глядит на нее.

— Нет, что ты, я не плачу, — проговорила она, украдкой вытирая со щек две влажные полоски. — Спи, милый, спи…

— И ты тоже, — улыбнулся Орлас.

— И я тоже, — поцеловав его в лоб, Руфь легла в свою постель, чувствуя себя самым счастливым человеком на свете. И тут она услышала голос Орласа. Тот сказал:

— Спокойных снов, мама.

Что-то сдавило грудь Руфи, и слезы неудержимо хлынули у нее из глаз. Женщина давно неосознанно жаждала, чтобы Орлас назвал ее мамой, и вот это, наконец, случилось. А сама она уже давно любила его сильнее, чем собственного сына.