Долина Зерпентштайн

Глава, знакомящая нас с солью Бергхоф и её трагической судьбой

Плач младенца, друзья мои! Что может заставить ребёнка плакать морозной ночью в горах? Конечно, дитю только дай повод – оно тут же начнёт голосить. Но если родитель находится рядом с малышом, то как может он не утешить его, не накормить, не убаюкать? Если младенец орёт дурниной всю ночь, значит, он остался один. Повторюсь: морозной ночью в горах. Где люди ни с того ни с сего превращаются в камень и где из-за деревьев к вам тянутся хищные тени. Может, ребёнок в опасности? А может, опасен он сам?

Утро снова было ясным и морозным. Видимо, не менялись здесь не только времена года, но и вообще погода. Ночью даже в набитых гусиным пухом спальниках первопроходцы не могли спастись от хищного холода.

Бернар проснулся от того, что мочевой пузырь бунтовал, требуя свободы от гнёта травяного тия. Голова гудела, как колокол, призывающий стражу разогнать беспорядки. Но юноша долго не мог шевельнуть даже пальцем, как будто бунтовщики в его теле захватили все магистраты.

Наконец, вернув какой-никакой контроль, Бернар встал. Голова закружилась, ноги были ватными. Скорчив гримасу, какая обычно появляется на его лице после знатной попойки, Бернар кое-как натянул сапоги и неуклюже выбрался из своей палатки. Протирая глаза одной рукой и развязывая штаны другой, он удалился на несколько шагов, чтобы справить нужду в ближайший сугроб. Мощная струя ударила по снегу, проделав в нём узкую глубокую ямочку.

– Может, вы соизволите отойти в кусты? – раздался вдруг сонный, но строгий голос Ганса из ближайшей палатки.

– Да ладно, чего ты! – хохотнул Бернар, дёрнувшись от испуга. – Я уже ж…

Однако Ганс продолжал серьёзным и, можно сказать, озлобленным тоном:

– Весьма неприятно просыпаться от звука мужских утренних выделений у тебя над ухом.

Полуэльф тяжело вздохнул, прерываясь, и медленно потопал прочь от лагеря.

– Ладно, если тебе так неприятно… Знаешь, Ганс, при такой брезгливости ты маловато следишь за собой…

– При чём здесь это? – сердито удивился эрудит. – У меня есть дела поважнее, чем прихорашиваться перед зеркалом. А просыпаться от того, что рядом кто-то справляет нужду, – такое, знаешь ли, неприятно любому, вне зависимости от его облика, костюма, привычек и…

Эту часть бубнёжа Бернар за хрустом снега под сапогами не расслышал. Удаляясь от лагеря к кустам, он и не заметил, как нарушил круг из соли, которую вечером рассыпал Ганс. Наконец ему ничего не мешало расслабиться… Повалил густой пар. Полуэльф прикрыл глаза от удовольствия и не видел, как буквально в паре шагов от него из-под ели высунулась чёрная собачья морда.

Она пряталась в длиннющих утренних тенях, внимательно смотрела на Бернара, принюхивалась…

– Да что с этим людом такое? – пробормотал полуэльф, заканчивая свои дела и возвращаясь в лагерь. Пора было готовить чечевичную кашу на завтрак. Какое счастье, что у Вмятины был кипяток!

В ожидании завтрака первопроходцы бурно обсуждали утреннее происшествие и делились друг с другом снами – конечно, удивительным казалось то, что всем приснилось одно и то же. Ганс, правда, умолчал о том, что ему приснилась матушка.

Подробно разобрав и переосмыслив сон о змеях и плачущем ребёнке, первопроходцы пришли к выводу, что надо бы поскорее поесть и пойти дальше. Однако каша ещё только начала вариться…

– Нисса, скажи, что за чудесный травяной сбор? – спросил Бернар, добавляя в котелок с лениво бурлящей чечевичной похлёбкой сушёную морковь и щепотку шалфея для амбре. – Он и вправду отлично согревает. Какое-то знахарское колдовство, да?

– Нет, никакой перверсии, конечно, – усмехнулась гнома, явно польщённая. – Моё собственное изобретение. Секрет в узелках Дюпюитрэна, но поверь, ты не хочешь знать подробностей. Однако, должна признать, обычно он не так хорош… Твой стеклянный тийник удивительно раскрывает вкус!

– Ценнейшее в походе свойство… – буркнул Ганс саркастически. Он сел поближе к костру, снова пытаясь согреться: за ночь люд окончательно продрог.

– Да, мама говорила, что он волшебный, – мягко и немного грустно улыбнулся полуэльф, пробуя похлёбку. – А ещё он очень долго держит тепло. Это вот вчерашняя заварка, между прочим!

– Ого! Такая перверсия куда полезнее дюжины никчёмных книг, – брякнул эрудит.

– Точно перверсия. – Гнома посерьёзнела и приподняла бровки, пряча их за латунной оправой очков.

Бернар встревожился:

– Перверсия? Он… он опасен? Ты говорила, что колдовство для живых вредно.

– Нет, не… Смотри. – Нисса вынула руки из-под шерстяного плаща, готовясь показать что-то на стоящем рядом тийнике. В отличие от Ганса, она не так уж и замёрзла ночью: видимо, соседство даже с маленькой белкой согревало куда лучше одиночества. – Во-первых, это не колдовство, а первертивный феномен. Во-вторых, реципиентом феномена послужил тийник или даже его стекло, но не тий и уж тем более не ты. Проще говоря, не волнуйся: нет никакой опасности, если, конечно, частью первертивного эффекта не является отравление содержимой жидкости при заложенных магусом условиях…

– Удержи меня Ёрд! – воскликнул Бернар. – Так да или нет? Ничего не понятно!

– Нет… Да, всё в порядке! – успокоила его магесса, рассмеявшись. – Лучше скажи, откуда он у тебя? Это очень дорогая вещица, у первопроходца-подмастерья таких денег точно нет.

– Традиционно такие тийники эльфы дарят своим демизелям, – угрюмо заметил Ганс.

– От мамы, – печально улыбнулся Бернар, игнорируя эрудита. – Единственное, что в наследство осталось. Её любимый тийник.

Вдруг эрудит громко и сочно закашлялся, напугав дремавшего рядом Карла – ворон, закаркав, вспорхнул в воздух и уселся на неподвижного Зубилу.

– Ты в порядке? – встревожился полуэльф. – Не захворал ли?..

– Да хватит уже про людские болезни! – воскликнул Ганс и как следует прочистил горло. – Пусть примут боги твою матушку в Тот мир… Прости за слова про тийник, – сказал он так, словно это приступ кашля заставил его извиниться.

– Пусть примут боги, – повторила Нисса тихо.

– Да, их вместе с папой приняла Иянса́, – кивнул Бернар, отводя грустный взгляд в сторону, словно бы стараясь не омрачать остальным утро.

– Уверена, что так. Удивительно, как этот прекрасный тийник с самого юга, из Фьелля, добрался аж до Магны.

– Мы не из Магны, мы из столицы. Мама выкупила его у старьёвщика много лет назад, и… боги, чего он только не пережил! – Бернар качал головой, рассматривая горные пики, что поднимались из-за елей вокруг.

Золотистый утренний Хютер подкрашивал их склоны: там, где снег мог удержаться, он ослепительно блистал. Но в местах, где склоны обрывались крутыми отвесными скалами, вместо белых покрывал чернел нагой суровый камень.

Считалось, что горы и есть Ёрд. Вот он – холодный, мрачный, красивый. И Бернару казалось, что эти склоны дышат, что это грудь Бога Равновесия вздымается, опускается и шумит ветром… Вот только слишком уж был похож этот звук на дыхание некого зверя. Волк? Нет, пёс.

– Вы тоже это слышите? – пропищал тревожно Чкт-Пфчхи, оторвавшись от фундука. – Собаки дышат…

– Только это эхо, – заметил Бернар. – Эхо от склонов долины.

– Они близко, да? – спросила Нисса, нервно вглядываясь в ели. – Где они?!

– Враг не виден, – безразлично прокомментировал Вмятина.

– Тени всюду, – мрачно заявил Ганс. – Но пока нас защищает круг из соли, они не смогут напасть.

– Да, Нисса, не волнуйся так. – Бернар чуть подвинулся к гноме. – Мы защищены, иначе б они ещё ночью напали, согласись?

– Да, но как же потом…

– Бернар, каша! – пискнул бельчонок.

– Мердэ! – ругнулся кашевар, быстро хватая кусочек рогожи и снимая чёрный медный котелок с огня – каша перекипела и полилась через край. – В принципе, готово, подставляйте миски!

И если Ганс тут же принялся с энтузиазмом за чечевицу с морковью, то гнома продолжала тревожно озираться вокруг, пожёвывая ложку. Бернар решил её отвлечь:

– Нисса, скажи, а ты откуда родом? Постой, не говори, дай угадаю. Ты тоже несколько лет провела в столице… но выросла не в Акерплатце. А в далёкой Цвергии! Я знаю этот ваш говор.

– Ого! – Гнома удивлённо кивнула, признавая талант следопыта в языках и говорах. – Да, я из Цвергии, причём из самого Свартхакка. Но я простых кровей, как, впрочем, и все дворфы.

– Вот, держите ещё сухари и солонину. – Бернар раскрыл для Ганса и Ниссы два свёртка. – Подмороженные, правда… Ну, вы их в суп или тий макайте, да? Кстати, Нисса, а ты росла в барне, верно? У вас там, как и у наших столичных гномов, детей часто в барн сдают?

– Конефно, – кивнула гнома, жуя сухарь и запивая горячим тием. – Думаешь, откуда эта традиция в ваш Акерплатц перекочевала? У нас по-другому и не бывает: всех детей в барн! А здесь, в Княжестве, уже кто как, насколько я поняла. Иногда и сами растят.

– Подождите-ка, – вклинился Чкт, который тоже не отказался от свиной солонины. – Это куда гномы своих детей сдают?

– Разве ты не знаешь? Ты совсем недавно в Княжестве, да? – догадалась тут же алхимица, позабывшая о чьём-то жутком дыхании. – Барн – это дом детей, они в нём живут и учатся, пока не вырастут. А родители их лишь навещают, когда время есть. Вот мама моя – мастер горных дел, старший инженер на медном руднике, а папа – мастер торговой гильдии, постоянно мотается на поверхность. Зачем им время на меня и братьев тратить? Лучше поручить это барнуру или барне, няням то есть… О, Бернар, похлёбка расчудесная! Шалфей и розмарин? Очень кстати.

– Как-то сурово у вас с детьми обходятся, – нахмурился бельчонок.

– Не знаю, детство у меня очень весёлое было! И барны всегда у нас были, это основа любой коммуны – высвобождает руки.

– Да и мало ли чего с родителями случится? – поддержал Ниссу Бернар, дуя на ложку с горячей похлёбкой. – Детей нельзя бросать, как им самим-то… Мне нравится эта гномья предусмотрительность и забота о своих. Не случайно они в Княжестве сейчас, можно сказать, у руля.

– Бернар, должен признаться, – начал Ганс донельзя серьёзным тоном, – но я требую добавки. Похлёбка вышла что надо.

– Ты уже справился? Конечно, давай миску, – усмехнулся кашевар, забирая у эрудита тёмную тисовую плошку.

– Меж тем замечу, – продолжал истианец, – что всё-таки древнелюдская культура также предусматривает заботу о сиротах. Орфелинаты, которые повсеместно устраивают при храмах, впервые появились ещё в Людскую эпоху! Ведь и тогда грешно было выставить ребёнка на улицу. Он там погибнет, а какой бог его душу в Тот мир примет? Так что цверговы барны – это в Княжестве скорее дополнение к орфелинатам. И только для цвергов, хочу заметить.

– Держи. – Бернар отдал ему вторую порцию. – Да, если со стороны смотреть, особенно если ты из знати, то кажется, что у сирот всё отлично. Но есть много подводных камней. В орфелинаты берут только маленьких совсем… а я, например, осиротел подростком. – Полуэльф помрачнел. – И некому было помочь, пришлось расти на улице. А был бы гномом – другое дело. Сызмальства жил бы в барне, как Нисса. И родители после… меня бы просто навещать перестали.

– Сочувствую… – тихо сказала дворфиня, но полуэльф, улыбнувшись, махнул рукой и вздохнул. – А кем были твои родители, Бернар? Дай я тоже угадаю! Ты любопытный экземпляр. Уши у тебя людские, но усы с бородой не растут вовсе. Лицом ты эльф, но повыше и поплечистее. И волосы на ногах и руках я заметила. Однако Бернар – эльфийское ведь имя. Ты наполовину эльф, наполовину люд, верно?

– Да, так уж вышло. Мама была из богатой эльфийской семьи, из баронства[27]… И ей пришлось уйти оттуда ради отца. Она стала учительницей фехтования. И меня научила. А отец из людей, мастер-стеклодув. – Бернар кивнул на свой синий тийник.

– А-а-а… – протянула Нисса, догадавшись. – Но ты же сказал, что…

– Не, это не его работа, конечно. Он не был кудесником. Хотя тоже очень красивую посуду делал, работал с гномами. Даже они признавали его талант!

Вдруг раздался собачий вой – далёкий, эхом отражённый от горных склонов. Нисса подскочила на месте.

– Тш-ш-ш! – поднял Бернар ладонь, скрывая собственный испуг. – Это эхо, они далеко, где-то в долине…

– М-да! – поёжилась гнома. – Куда меня всё-таки занесло… Бернар, спасибо, я в порядке.

– А чего чечевицу тогда не ешь? – укорил её тот.

– Да я наелась, ты чего. Порции как для эльфов накладываешь! – Нисса нервно усмехнулась. – Мне троекратно меньше нужно, чем тебе или Гансу.

– Вот чёрт, – посетовал Бернар, глядя в котелок. – И для кого готовил столько? Думал ведь, на пятерых. Одна маленькая гнома, другой – бельчонок, завтракающий тремя орехами. А Вмятина вовсе ж не ест!

– Зато припасов точно хватит, – попыталась ободрить его Нисса. – Было бы кому их тратить.

– Между прочим, ты хорошо разбираешься в полукровках, – похвалил Бернар собеседницу, стараясь сменить тему.

– А то, я ж патоморбистка!

– Если ты родом аж из Свартхакка, что ты делаешь тогда в Княжестве? – продолжил расспрашивать Бернар. – Я слышал, у вас схолум ничуть не хуже Акерецкого. – Тут полуэльф поднёс ко рту ладонь, как бы закрываясь от Ганса. – А вернее, гораздо лучше!

Стоит здесь заметить, что соперничество меж Акерецким схолумом, основанным ещё древними людьми, и Свартхацким имело легендарную многовековую историю, в которой, конечно, первенство всегда удерживали гномы.

– Конечно, – рассмеялась Нисса. – Но я начала обучение в Ятрейе, а в гильдиях принято, чтобы подмастерье не сидел в своём городе, а путешествовал по миру и набирался познаний у самых разных мастеров. Вот дьофуль меня и дёрнул рвануть аж в Акерплатц! Здесь зато все народы собраны и полукровок много – широчайшая практика. Папа меня предупреждал, что ехать далеко… Но я поняла, что он имел в виду, только на втором месяце дороги!

Пока говорила, Нисса машинально поглаживала фибулу, которой заколола плащ. Она сделала её сама, когда ещё только училась в схолуме. За основу гнома взяла настоящий цветок. Отец, навещая дочурку, привозил ей разные травы с поверхности, цветы и мхи, что не встречались в подгорье, а она сушила их и делала гербарии. Этот маковый цветок алхимица залила прозрачной луровой смолой и вставила в бронзовую оправу – вышел изящный символ Ятрейи, гильдии лекарей и коновалов.

– Кстати, – Ганс отдал Бернару пустую тисовую миску, – традиция, обязывающая путешествовать по миру, присутствовала в древнелюдской культуре испокон веков. Собственно, мой новый статус – странствующий лектор – корнями уходит в незапамятные времена, когда люди говорили ещё на первой аркане… Кстати, Нисса, а почему Акерплатц, а не Рорбах?

Сам Ганс никогда не был в Рорбахе, но слышал о Рорском монастыре и Архиве жизни – крупнейшем собрании книг по вивономии. И, разумеется, не раз пил знаменитый рорский сидр, сваренный из яблок, выращенных местными друидами.

– Хороший вопрос. В Рорском монастыре прекрасные магусы агрономии и сад, богатый редкими экземплярами, это так. И Архив жизни, конечно же. Но мне хочется получать знания, не только страницы переворачивая, знаешь ли…

– Вы доели, – неожиданно перебил её Вмятина. – Какие задачи остались перед отправкой в путь?

– Никаких! – признал Бернар. – Мы сейчас договорим, соберёмся и пойдём, хорошо? Сложно сразу после завтрака вставать.

– Хорошо, – прогудела машина. – Я заправлюсь углём и соберу лагерь.

Вмятина открыл свой внушительный рюкзак, перепачканный сажей – он был доверху набит каменным углём, – раскрыл топку в своём тулове и принялся горстями забрасывать в неё топливо.

– Ты гениален, – пробормотала Нисса, заворожённая этим зрелищем, и закусила губу. Но взяла себя в руки и продолжила: – Так вот. Я ищу знания не только в книгах, Ганс, и уж тем более не в устаревших фолиантах. В столице я вступила в местную Ятрейю и устроилась работать в хютерианскую лечебницу для нищих. Вот где лучшая коллекция интересных мне экземпляров! Я ж патоморбистка. А степень магуса я получала, не отрываясь от дела – важнее ведь не твой статус, а результат.

Бернар уже пожалел о вопросе про магический схолум и попробовал сменить тему:

– А почему ты отказалась от всего этого и пошла в первопроходцы? Ты же мастерица столичной Ятрейи! К таким весь бомонд ходит и серебро горстями носит. Наверняка по два рихта в день получится брать.

– Я и не отказывалась. Я в Магну из столицы по делу одному приехала, а тут твоя гильдия предложила этот заказ. Мне очень нужны полтысячи рихтов именно сейчас. Я хочу в одно предприятие вложиться.

– Предприятие? – Бернар заинтересованно придвинулся поближе. Он старался не подать виду, что только что заметил чёрную собачью морду, высунувшуюся из-под ели неподалёку. – Я жажду подробностей!

И Нисса принялась рассказывать. Её зелёные глаза заблестели, голос стал громче. Гнома загибала пальцы на левой руке, перечисляя страшные болезни, одолевающие акерецких бюргеров:

– Смотри. По столице часто гуляют поветрия: скарлатина, желтуха синюшная, эффлювиа вульгариа или даже кровавая немочь. А моровая язва? Редко, но бывает. И вот все магнаты, обермейстеры, вельможи и прочая знать готовы золотом платить за чумного патоморбиста, что действительно может спасти от миазмов.

– Только вспоминают они об этом поздновато, – кивнул Бернар со знанием дела.

– Именно что поздновато! А поветрия толком не изучены, ими как бы бедняки страдают, да? И знаешь, кто ещё?

– Люди?

– Нет. То есть да! Но люди почти вымерли, это неинтересно. Ой, прости!

– Нет-нет, ты права, – печально признал Бернар. – Папа ведь от хвори и умер. Твои столичные коллеги, кстати, не помогли, ничего толком не поняли. Он несколько лет страдал. Вспышки ярости непонятные, мигрень страшная. Они сказали, что это чисто людское, что-то в голове… Камень, что ли?

– В столице почти нет патоморбистов из людей, – заметил Ганс. – Одни гномы да эльфы. Они часто такими отговорками прикрывают свою некомпетентность.

– Да, может быть, – кивнула Нисса. – Но людей, увы, слишком мало, чтобы их изучать. А вот кого много – так это орков! Ну, гоблинов городских.

– Подожди, а разве у них не свои собственные болячки?.. – удивился Бернар.

– Вот! Именно! – воскликнула Нисса, восторженно жестикулируя, будто они её свадьбу обсуждали. – Какие-то миазмы с орков на нас, реттов, не переносятся, а какие-то – да. И никто не знает, какие, как, почему! Они живут в трущобах, в грязи, лапы свои не моют вовсе – там цветёт и благоухает любая патоморбия, понимаешь? Если мы докажем, что кровавая немочь идёт от орков, если мы докажем, что научились с ней бороться, нам знаешь сколько сам Акертинг заплатит? Лишь бы мы выгнали немочь из города.

– Ого, какое предприятие, – поражался Бернар, то и дело поглядывая за Ниссино плечо. Теперь псов было двое. Они таились в тенях, выжидали, следили. Хорошо, что соляной круг их не пускал.

– Я так и кудесницей Ятрейи стану! Ха! Самой молодой за семьсот лет!

– Так, а пятьсот рихтов-то тебе зачем?

– Мы с коллегами задумали гешефт: с каждого по шестьсот серебряных – и он в доле. Я не успеваю накопить, а потом шанса не будет. Мы устроим в столице первую лечебницу для орков!

На этих словах Ганс аж поперхнулся тием.

– Откуда у этих грюнхаутов деньги на лечение возьмутся? Они же чернь, совсем нищие…

– Она будет бесплатной! – Глаза гномы горели священным эрудицким пламенем.

– Валетудинарий? – удивился фон Аскенгласс.

– Вале… Это что за заклинание? – переспросил Бернар.

– Не все незнакомые тебе слова связаны с магией, – проворчал Ганс. – Многие бесплатные лечебницы были основаны людскими кайзерами в качестве жертвы Хютеру – они и назывались валетудинариями. Но в них никогда не пускали грюнхаутов! Неужели Хютер теперь и зеленокожих спасает?

Взгляд Ниссы тут же охладел. Она посмотрела на руку с набитым символом покровителя и ответила:

– Дело не в Хютере. Хотя, быть может, и в нём. Защищай слабых… Ты можешь смотреть на орков свысока и даже ненавидеть – твоё дело. Но подцепи от них какую патоморбию – сам же долго не протянешь.

– Не протяну? Пустые домыслы, – возразил эрудит. – Как-то людской род прожил без вашей помощи четыре эпохи. Ещё посмотрим, кто вымрет первым.

– Знаешь, Ганс, – вступил Бернар, почувствовавший, как накаляется спор, – я думаю, эти валедитура… Что? Ну и название! Зачем ты вообще его вспомнил? Короче, бесплатные лечебницы, бесплатные лекари – они всем нужны. Все порой хворают. Так как платить, если ты сам болен, а семьи нет? А если у тебя дети – кто их прокормит? Это не выдумки. Со мной так и было, например. Уверен: дело Ниссы и Хютеру угодно, и многим другим богам.

– К тому же, ты меня извини, – решила Нисса всё-таки подбросить угля в топку диспута, – но поветрия от орков в первую очередь на ваш род садятся. Вспомни моровую язву Гномьей эпохи, как она две трети людей в Акерплатце выкосила! А начиналось с гоблинов, с грюнхаутов, как ты их называешь, и тех погибло куда меньше. Ты просто не сталкивался с патоморбией как следует – вот тебе и кажется, что это не про тебя.

Повисла гнетущая тишина, в которой лишь костёр осмеливался потрескивать да псы вдалеке завывали. Ганс угрюмо нахохлился, будто мокрый воробей, и уставился на огонь, не желая, видимо, признавать очевидное. Вдруг раздался хруст! Все вздрогнули, оборачиваясь ко Вмятине – тот заводил пружины Зубила массивным часовым ключом. Хр-р-румк! Хр-р-румк!

– Все палатки собраны, кроме палатки Ганса. Не понимаю, как она сделана, – заметил автоматон. – Пора выдвигаться.

– Да, конечно, извини, – кивнул Бернар, собирая тисовые плошки и быстро протирая их снегом. С тоской он смотрел на остатки похлёбки, что предстояло выбросить.

– Завтрак был прекрасен, – похвалила его Нисса, протягивая свою недоеденную порцию. – Я правда объелась.

Бернар печально принял тисовую миску. Тоже выбросить придётся.

– Я сталкивался с людской патоморбией, – вдруг выдал Ганс таким мрачным тоном и с таким скорбным видом, что только Вмятина на него не отвлёкся. – Это не всегда хвори, о которых вы думаете. У нас всё куда сложнее. Собственно, этой ночью мне снилась матушка, которую я не знал.

– Она рано умерла? – осторожно спросил Чкт-Пфчхи.

– Ещё при родах. От редкой патоморбии по имени Ганс Глабер, – невесело усмехнулся эрудит.

– Соболезную… Подожди, а почему тебе не снились змеи и этот младенец ревущий? – задался вопросом Бернар.

– Дух матушки меня бережёт, не иначе. Я всегда чувствовал её присутствие… А кормилица болтала, что её жизнь забрал Грюнриттер. Слышали когда-нибудь историю про Грюнриттера?

Сначала Ганс сам испугался собственных слов, ведь он ещё никому не рассказывал эту историю. Да и кому рассказывать, если он многие годы общался лишь с молчаливыми фолиантами? И что сейчас его дёрнуло? Но к чёрту, была не была!

– Итак, Грюнриттер. – Ганс прокашлялся и продолжил вкрадчивым загадочным голосом, от которого у Бернара мурашки побежали по спине: – Один старый дворянин не мог иметь детей. Однажды вечером в его доме попросил ночлега Грюнриттер. Старик принял его и накормил чем только мог, хотя и сам нуждался. Грюнриттер остался доволен и спросил, нет ли у хозяина какой печали. Старик возьми да пожалуйся на свой недуг.

Услышав печаль дворянина, Грюнриттер сказал, что может ему помочь, но взамен потребует кое-что.

– Когда-нибудь – может быть, такой день никогда не придёт – я попрошу тебя отдать мне то, что ты больше всего ценишь в жизни. До этого дня прими это как подарок, – прохрипел Ганс, изображая голос беса.

Старик решил, что ему ничего не жалко, лишь бы у него появилось дитя, и согласился. Вскоре у него родилась дочь. А когда настало время выдавать её замуж, явился Грюнриттер и сказал, что пора и старику выполнить своё обещание. Тогда-то бедняга и понял, что больше всего в жизни ценит свою дочь.

Конечно же, старик не захотел отдавать свою кровинушку Грюнриттеру. Он попросил три дня, чтобы с ней проститься, а за это время быстро выдал дочь за соседа-дворянина, который давно добивался её внимания. Пусть нелюбим, зато хоть из людей.

Когда Грюнриттер пришёл через три дня, невеста уже принесла брачную клятву. Бес страшно разозлился и пригрозил, что всё равно получит своё.

В первую брачную ночь лёг такой густой туман, что новобрачный дворянин заплутал в собственном саду. Но жених к невесте всё равно пришёл – правда, он странно молчал, его член был холодным как лёд, и иногда невесте казалось, что левая нога у него не человеческая, а козлиная, с зелёной шерстью.

Наутро сосед-дворянин проснулся в своей постели рядом с невестой, и ни он сам, ни она не помнили ничего странного. Кровь же на простыне говорила о том, что бракосочетание прошло удачно. Вот только при родах несчастная сгорела как свечка, а душу её навсегда забрали под холм – в борг Грюнриттера.

Последние слова Ганс театрально провыл, подняв руки вверх и тряся пальцами – изображая призрака.

– Ну и сказочки у тебя! – Бернар поёжился. – Нам и так здесь не по себе. Холодный член, етить твою!

– Может, сказки, а может, и нет. Что ж. Пойду палатку свою собирать.

Ганс и раньше много думал о том, что во сне его навещала мать. Сны эти были такими детальными, такими отчётливыми, что у маленького фон Аскенгласса никогда не возникало сомнений, что она приходила к нему живьём. Но как ему удалось запомнить её, будучи новорождённым младенцем? И другая странность: скрипка. Матушкин гувернёр, бесёнок со спутанной шерстью и ушами-лопухами, учил его играть только во сне – но этого оказалось достаточно, чтобы Ганс заиграл наяву. И символ Истэбенэль, миниатюрную астролябию, ему тоже дала мать – и вот прибор вполне осязаемый. В юношестве Ганс часто задавал Карлу все эти вопросы, но ворон легко уводил разговор в сторону.

– Получается, ты сын этого… Грюнриттера? – Бернар внимательно осмотрел Ганса, как будто пытался разглядеть у него на голове рога. – Во дела! И каково тебе жить бесом?

– Как если б я был обыкновенным людом… только бесом при этом, – мрачно ответил Ганс после долгой паузы.

Сам эрудит толком не знал, как относиться к своему происхождению. Конечно, знак, который оставило на нём потустороннее родство, не так-то просто было разглядеть, и встречные не бежали от него как от прокажëнного.

Но всё же стремление проникнуть в суть своего происхождения привело юношу к занятиям бесовщиной, а потому ему было трудно открываться и заводить друзей: он постоянно ждал косых взглядов. Вот и сейчас эрудиту стало несколько не по себе, он решил промолчать, занимаясь делом.

– Я готов выдвигаться, – заметил Вмятина, недвижно наблюдавший за Гансом и всем лагерем заодно. – Чем быстрее отправимся в путь, тем быстрее выполним задачу.

– О, пока ты не занят ничем, – обратился к нему Бернар, продолжая держать Ниссину плошку с остатками завтрака. – Вмятина, скажи, а у тебя есть родители?

– Я бездействую из-за вашей задержки. У автоматона нет родителей. – Он отвечал ровным голосом, как будто обсуждал рубку дров или прочистку печной трубы.

– Да, но… Ну кто-то ведь тебя сделал?

– Нильс, кюнстмейстер Гильдии кузнецов Ппфара.

– Та-а-ак, – протянул Бернар. – И в каких ты с ним отношениях?

– Это мне неизвестно. Я покинул его кузню, когда научился всему, что представлялось возможным. Отправился в Магну и вступил в Гильдию кузнецов. Я поддерживаю отношения с другими членами гильдии и с заказчиками. Отношения характеризуются как рабочие.

– И ты променял передовые кузни Ппфара на Магну? – Нисса искренне удивилась. Она быстро собралась и уже вернулась к костру.

– В Магне другой подход к делу, – невозмутимо ответил Вмятина. – Мне интересно учиться новому.

– И как же ты из кузни попал в горы? – спросил Бернар.

– Собираю деньги. Мне запрещено брать заказы.

– Но разве ты не мастер? – не унимался полуэльф.

– Верно. Я получил звание мастера, когда изготовил Зубилу. Но мне запрещено брать заказы. Не выполнено условие: собственная кузница.

– Но ты ведь сам себе кузня!

– Верно. Однако в статутах гильдии указано здание.

– Какая глупость! И ты пошёл в горы, чтобы купить кузницу в Магне?

– Неверно. Я потрачу деньги на подкуп кюнстмейстера.

– Ты… что? – удивилась Нисса.

– Я кузнечный автоматон, самодвижущийся механизм… – начал было объяснять Вмятина, но спутница его прервала:

– Нет, я про другое. Почему именно подкуп? Я думала, ты невинен… как ребёнок. Сколько тебе лет? И тебя растили лучшие онтомаги. Гениусы! Неужели они тебя такому научили? Ты правда можешь нарушать закон?..

– Я обучаюсь самостоятельно. Подкуп сработает быстрее и стоит меньше. Кузница мне не нужна.

– Это разумно, – признал Бернар.

– Это ужасно! – воскликнул Ганс из-за палатки.

– Ну, мне кажется, не нам судить автоматона, – начала Нисса, но эрудит её перебил:

– Соляной круг нарушен! Кто-то наступил на него!

– Мердэ! – ругнулся Бернар, подскакивая к своим вещам и поднимая двуствольный аркебуз. – То-то собаки за деревьями прятались!

– Они здесь?! – закричала Нисса. – Ты говорил, что они далеко!