Долгая зима

Глава 1

Человеку, зашедшему в читальный зал с улицы, в первую минуту казалось, что он попал в тепло, но это впечатление быстро рассеивалось. Чтобы как можно дольше протянуть на оставшихся запасах топлива, помещение отапливали скудно. Холод, настоявшийся под высокими сводами, обрушивался на скрючившихся за столами закутанных в пальто людей, с трудом переворачивающих страницы неуклюжими пальцами в перчатках. Ноги у некоторых были укрыты одеялами. Время от времени кто-нибудь вскакивал с места, чтобы восстановить кровообращение, принимался размахивать руками и притопывать тяжелыми башмаками по натертому паркету. Остальные еще больше погружались в свои книги с угрюмой решительностью людей, готовых пожертвовать всем, что любили, и смело взглянуть в лицо смерти.

Подняв голову и оглядев соседей, Эндрю Лидон приложил ладони к викторианской серебряной грелке для рук, подаренной ему женой. Мадлен раскопала ее в антикварном магазине и преподнесла Эндрю в день рождения вместе с кульком древесного угля, которым грелку полагалось топить. Однако теперь древесный уголь иссяк, и короткий срок службы нелепой вещицы, последовавший за долгим прозябанием без дела, подходил к концу. Эндрю подул в крохотные отверстия грелки и увидел оживший огонек.

Скрип чьего-то стула заставил его снова обвести взглядом читателей. Он почувствовал жалость, смешанную с завистью. В самом недалеком будущем все они исчезнут в ледяном водовороте; недолго осталось болтаться, подобно пробкам на поверхности тихой заводи: подводное течение скоро затянет в страшную воронку. Однако людям не было до всего этого дела. Седовласого человека с покрасневшими глазами, сидевшего по другую сторону прохода перед стопкой томов «Короля Артура», можно было застать здесь в любое время на одном и том же месте, всегда с одними и теми же книгами. Скоро ему наступит конец, но никто не заинтересуется судьбой исчезнувшего читателя, даже если прибравшая его смерть примет небывалые доселе формы, как ею не заинтересовались бы и в былые времена, когда причиной освобождения места в читальном зале стала бы пневмония, сердечный приступ или рак. Скоро зал совсем опустеет, а потом сюда неминуемо ворвутся мародеры, чтобы унести всю оставшуюся древесину и книги, которые пойдут на растопку. Наиболее редкие издания уже перекочевали в библиотеки Каира, Аккры, Лагоса, Йоханнесбурга; в ближайшие недели за ними последуют остальные. Однако мародерам все равно останется чем поживиться. Здешние читатели были вовсе не так глупы, чтобы рассчитывать на отсрочку приговора – что для библиотеки, что для самих себя. Эндрю завидовал их рассудительности.

В зале погас свет – экономия электроэнергии. Остались гореть лишь лампы на столах; через окна просачивалось промозглое серое мерцание. Эндрю подумал об Африке: раскаленное солнце, нескончаемые пляжи вдоль синего океанского прибоя, зелень деревьев и травы. Трудно поверить, что они окажутся там всего через десять дней. И все-таки это будет. Скоро им предстояло вознестись над замерзшими просторами и взять курс на теплый юг. Там будет нелегко, зато тепло и безопасно. Человеку не больше одного, от силы двух раз в жизни позарез требуется везение. Сейчас настал именно такой момент.

Читатель с русой нечесаной бородой, запахнувшийся в грязный плащ, протопал по проходу и, остановившись перед Эндрю, вежливо осведомился:

– Нет ли у вас, случайно, лишней спички?

– Кажется, курить здесь все так же запрещено? – отозвался Эндрю. – Или изменились правила?

Просящий покачал головой:

– Я не курю. Это чтобы разжечь дома камин. У меня есть обо что чиркнуть. – Он выудил из кармана пустой спичечный коробок. – Мне хватило бы всего одной спички.

– К сожалению, нет.

Эндрю мог бы одолжить ему зажигалку; она не понадобится до возвращения домой, а у Мадлен была своя. Но так можно лишиться почти полностью заправленной газовой Зажигалки – слишком ценной вещи, чтобы идти на риск.

– Простите за беспокойство, благодарю вас, – сказал бородач и зашагал дальше по проходу.

Эндрю видел, как он обращается со своей просьбой еще к нескольким читателям. Ответ был неизменно отрицательным. Бородач остановился в дверях, оглядел напоследок зал с безнадежной мольбой во взгляде и скрылся. Эндрю чуть было не сорвался с места и не поспешил за ним с зажигалкой в вытянутой руке. Все равно ведь останется еще одна, и этого будет достаточно на несколько дней до отъезда; бедолаге же придется возвращаться в промерзшую комнату, простившись со всякой надеждой на тепло. Но Эндрю так и остался сидеть. Вдруг Мадлен потеряет свою зажигалку или в ней кончится газ? В эти дни было слишком опасно идти на риск. Холод препятствовал милосердию.

Эндрю снова взялся за толстую подшивку «Тайме». Будучи одним из редакторов программы, он обычно не занимался розысками материалов самостоятельно, однако теперь все пошло наперекосяк. Популярной программе «На сон грядущий» предстояло показать зрителям прощальный документальный сюжет – о том, что же все-таки стряслось и почему. Пройдет еще день-другой, и передатчики отключатся, экраны погаснут. Только к тому времени он уже будет в Африке…

Напряжения не хватало, и лампочки светились вполнакала. Эндрю неуклюже перелистывал подшивку, всматриваясь в даты и заголовки и погружаясь во времена, когда неуверенным догадкам и сомнительным прогнозам отводились скромные места, а заголовки звучали примерно так: «Информация со спутника подтверждает снижение солнечной активности». Все началось гораздо раньше; люди же как ни в чем не бывало продолжали умирать, любить, убивать, появляться на свет, становиться жертвами предательства. Связи между мировыми катастрофами и событиями в жизни отдельных людей почти не просматривалось. В день гибели Хиросимы кто-то праздновал день рождения, кто-то венчался, кто-то, наблюдая, как издыхает на лужайке любимый пес, прощался с детством…

Наконец он нашел то, что искал: сообщение о невразумительном докладе неизвестного итальянского ученого на малозначительной конференции. У сообщения не было даже заголовка, только пояснение: «Предположение о цикличности солнечной активности». Доклад Фрателлини излагался всего в пяти строках; дальше в заметке речь шла о магнитных полях Земли.

Какая маленькая стрелка, подумал Эндрю с иронией, а ведь она указала на довольно крупные события – на гибель всего мира и на то, как у него самого выросли рога.

Глава 2

Сейчас, оглядываясь назад, было почти невозможно вспомнить, хорошим ли выдалось последнее лето. Статистика говорила о четвертом месте по засушливости и о третьем – по солнечным дням за все столетие. Однако предыдущие годы, с которыми можно было бы сравнить последнее лето, безнадежно перемешались в памяти. Лишь одно воспоминание до сих пор звучало в сердце мощным мажорным крещендо – любовь, ставшая водоразделом, как будто взметнувшимся над сумрачной долиной забытья… Погода ощутимо портилась лишь дважды – в июле и в начале сентября. Остальное время небо оставалось безмятежно голубым, а ненастья казались лишь паузами, в которых природа готовила людей к еще более лучезарным дням. Европа, от Сицилии до скалистых фьордов Норвегии, нежилась на солнышке.

В жизни Эндрю все представлялось в те дни не менее ясным. Работа соответствовала сразу трем критериям, гарантирующим удовлетворение: она была Эндрю по душе, он не сомневался в своих профессиональных способностях, к тому же его труд благосклонно одобрялся начальством.

Тылом была семейная жизнь, наполненная всем, о чем только может помыслить мужчина.

Лидоны состояли в браке одиннадцать лет и имели двух сыновей, десяти и восьми лет. К моменту замужества Кэрол была удивительно красивой девушкой; она не утратила красоты и к тридцати с небольшим годам. У нее были густые каштановые волосы, голубые глаза, чистая кожа, тронутая румянцем, а черты лица не только отличались правильностью и соразмерностью, но и сулили мужчине довольство и покой. Последнее впечатление оказалось обманчивым: в ее натуре обнаружилось куда больше эгоизма и лени, нежели великодушия. Однако ее пороки не выходили за пределы терпимого, жизнь с нею не становилась из-за них труднее.

Кэрол брала простотой и естественностью, не изменявшими ей ни в кризисные моменты, ни при обычных осложнениях, какими изобилует семейная жизнь. Эндрю справедливо полагал, что все это с лихвой компенсирует ее недостатки. Его влекло к жене, ее тело по-прежнему его возбуждало. Самое главное, Эндрю гордился ее красотой, самим ее присутствием рядом с ним, и даже спустя одиннадцать лет не переставал удивляться своему семейному счастью. Он никогда, даже на мгновение, не сожалел о сделанном выборе, никогда не чувствовал к другим женщинам ничего, кроме мимолетного желания К сыновьям Эндрю относился с непредубежденной, трезвой привязанностью. Старший, Робин, был агрессивным, непоседливым ребенком, способным на блестящие результаты в учебе при условии, что предмет ему интересен. Робин внешне был похож на отца: высокий, худой, слегка сутулый. Эндрю замечал, что Робин чувствует себя одиноким, однако не решался прийти к нему на помощь из опасения, что потерпит неудачу.

Джерими был совсем другим: широким в плечах, с замедленными движениями, целеустремленным, добродушным и немного вялым. У него были глаза и лоб Кэрол, а волосы каждое лето выгорали добела. Он нравился взрослым, а мальчишки его возраста автоматически признавали в нем лидера.

Оба учились в интернате. Эндрю всегда заранее предвкушал их возвращение домой в конце триместра, а потом на протяжении нескольких дней после их отъезда с трудом привыкал к порядку и тишине в доме; однако все остальное время он чувствовал себя вполне счастливым, погрузившись в обычную работу на телевидении и общение с друзьями.

Кэрол писала детям каждую неделю; Эндрю иногда приписывал что-нибудь от себя.

Спустя неделю после отъезда мальчиков на Михайлов триместр[1] Мак-Кей, главный редактор, зашел в кабинет Эндрю, когда тот что-то диктовал секретарше. Мак-Кей был щуплым рыжеволосым человечком с личиком хорька и белесыми ресницами; у него была напористая манера разговора, призванная, по всей видимости, компенсировать недостатки внешности, в остальном же он был вполне приветлив. Эндрю легче работалось с ним, чем с прежним телевизионным начальством, так как он умел быстро принимать решения и в дальнейшем старался не вмешиваться в служебную деятельность подчиненных.

– Ничего, если я прерву вас? – спросил Мак-Кей. – Что-нибудь важное?

– История в Торпли, – ответил Эндрю.

Так называлась деревушка в графстве Суффолк, где разгорелся скандал с канализацией, которым собиралась заняться их программа: две тамошние коммунальные службы спихивали друг на друга ответственность и отказывались что-либо предпринимать. Тем временем некоторых местных жителей успели выселить в лачуги на окраине.

– Мы все равно не сможем воспользоваться этим материалом на текущей неделе – слишком мало прошло времени после Литтл-Шиптона. Ладно, Сью, думаю, ты можешь собирать манатки.

Они дождались, пока секретарша – спокойная, неглупая девушка, одевавшаяся с неизменным вкусом, – соберет бумаги и выйдет из кабинета.

– Мы приглашены в одно местечко, – сообщил Мак-Кей.

– Куда и насколько? – спросил Эндрю. – Если надолго, то мне надо позвонить домой. Этот вечер должен был быть у меня свободным, помнишь?

– «Уинстон и Пек», с пяти тридцати до семи, но ты можешь улизнуть и через полчаса.

Это было название издательства средней руки, специализировавшегося на документальной и научной литературе, хотя иногда грешившего и неплохой беллетристикой. Эндрю озадаченно наморщил лоб:

– Стоящее дело? Что-то не припомню, чтобы у них ожидалось что-нибудь завлекательное.

– Мемуары лорда Бенчитта.

– Нам там нечем поживиться?

– Я думал сперва поручить Керли поколдовать над этим, но потом решил, что даже плохая реклама – слишком щедрый подарок для этой старой бестии. Нет, просто там будет один тип, с которым я хотел тебя познакомить. Некто Картвелл из министерства внутренних дел.

Эндрю знал, что Мак-Кей считает его большим специалистом по части общения с разными людьми и выуживания из них ценной информации. Собственные способности в этом деле Мак-Кей не без основания считал весьма скромными и уже неоднократно выставлял вперед Эндрю. Надо бы выяснить, что он задумал на этот раз.

– Так, вообще или для чего-то конкретного?

– И то, и другое. Такой человек всегда может оказаться полезным. Для начала попробуй выведать, знает ли он что-нибудь вот об этом.

Мак-Кей протянул Эндрю вечернюю газету и указал пальцем на статью, вызвавшую у него интерес.

– Видел, – кивнул Эндрю. – Нас ждет холодная зима.

Разве Картвелл может располагать какими-то особенными сведениями?

– Солнце выделяет меньше тепла. Чем не сенсация?

– Различие весьма невелико, его улавливают только особо чувствительные приборы.

– Важна идея. Мы полностью зависим от солнца. Может получиться любопытный материал.

– И нам требуется мнение министерства внутренних дел?

– Вдруг им известно что-то еще? – Мак-Кей посмотрел на Эндрю и пожал плечами. – А может, и нет. Но тебе все равно не мешает познакомиться с Картвеллом. Теперь, после ухода Прайса в промышленность, у нас не осталось своего человека в министерстве внутренних дел.

В его голосе звучало раздражение. Эндрю усмехнулся:

– Очень неосмотрительный поступок. Всего-то удвоенная зарплата, сколько угодно денег на расходы, самая высокая пенсия. Какая ерунда!

Мак-Кей тоже улыбнулся.

– Ерунда, – подтвердил он.

– В любом случае я буду рад туда зайти, – сказал Эндрю. – В последний раз «Уинстон и Пек» порадовали хорошей выпивкой.

– Как всегда. Хотя Бенчитту стоило бы поднести яду.

Фирма «Уинстон и Пек», подобно многим своим конкурентам, долго путешествовала по разным адресам, пока не осела окончательно в новом офисе в Мейфэре, на одинаковом расстоянии от Керзон-стрит и от Гайд-парка. У двери поблескивала скромная медная табличка, служившая единственным указанием на то, что это не жилой дом. Аналогичные таблички висели и на всех окрестных зданиях; поблизости практически не было жилья. Напитки ждали гостей на втором этаже, в комнате, имевшей форму буквы «L». Когда-то здесь была гостиная, а теперь благодаря передвижным перегородкам размещались три директора. Из помещения временно удалили всю мебель, и взору посетителей предстала дюжина стульев в стиле регентства и два дивана. Эндрю и Мак-Кей застали почти всех гостей в сборе. Большинство напоминали пишущую братию, и поспешность, с какой они опрокидывали спиртное, свидетельствовала о солидной доле неудачников и алкоголиков среди приглашенных.

– А, это вы, Картвелл! – обрадовался Мак-Кей. – Вот, познакомьтесь: Эндрю Лидон, составитель программы.

Процедура представления в его нервозном исполнении свидетельствовала о полном отсутствии уверенности в собственных способностях по части цивилизованного общения.

– Рад познакомиться, – улыбнулся Картвелл. – Я уже говорил Мак-Кею, что всегда смотрю ваши передачи, когда выпадает такая возможность. Это одна из трех телевизионных программ, нечасто вызывающих рвотный рефлекс. Я бы даже сказал, лучшая из трех.

Во всех движениях этого невысокого улыбчивого брюнета сквозила природная живость. Костюм на нем был добротный, но, на взгляд Эндрю, чересчур светлый; на шее красовался галстук-бабочка, что тоже не вызвало у Эндрю одобрения.

Представив их друг другу, Мак-Кей воспользовался первой возможностью, чтобы улизнуть. Он поступал так и раньше – Эндрю находил это трогательным и в то же время слегка действующим на нервы.

– Йэн говорит, что вы служите в министерстве внутренних дел…

– Стоит ли уточнять? Разве грубая внешность не выдает государственного чиновника?

Эндрю улыбнулся:

– Не сказал бы.

– Слава богу! – Картвелл схватил бокалы с подноса у проходящего мимо официанта. – А то я уже встаю в оборонительную стойку. Надо будет за собой последить.

– Значит ли это, что вы не любите свою работу или считаете, что ее не следует любить?

– Скорее и то, и другое, но только понемножку. – Он заинтересованно взглянул на Эндрю. – Но вы верно мыслите.

Вместо того чтобы кружить в толчее, они проговорили, не отходя друг от друга, до конца приема. Дэвид Картвелл оказался, на взгляд Эндрю, хорошим собеседником, умеющим внимательно слушать. Что еще более ценно, он был наделен даром задушевности, не переходящей в навязчивость.

Когда пришло время расставаться, Эндрю сказал:

– Надо будет встретиться как-нибудь еще.

Картвелл кивнул:

– Знаете что, приходите пропустить рюмочку в воскресенье. Часиков в одиннадцать устроит? С женой. Денхэм-Кресент, семнадцать – знаете, где это?

– За угол от станции метро «Саут-Кенсингтон»?

– Вот-вот.

– Что ж, благодарю. С радостью придем.

Лишь когда они распрощались и Эндрю шагал по Парк-Лейн к автобусной остановке, он припомнил, что Мак-Кей поручал ему выведать у Картвелла что-нибудь насчет уменьшения солнечной активности, предвещавшего холодную зиму.

Он слегка разозлился на себя за забывчивость. Единственным утешением служила явная пустячность поручения.

Кэрол попыталась было возразить против визита на основании шапочного знакомства. Она не любила входить в контакт, не имея возможности оценить, что за люди новые знакомые. В воскресенье она еще поговаривала о том, чтобы уклониться от встречи и заставить Эндрю принести за нее извинения. Однако, как следовало из откровенного признания Кэрол, прежние аргументы отошли в тень благодаря неприкрытому восхищению, которое всегда вызывали у нее дома на Денхэм-Кресент – стиль регентства, белая штукатурка и итальянские портики: ей не терпелось взглянуть, каковы они изнури.

Их впустила в дом розовощекая брюнетка – нечто большее, чем гувернантка, и нечто меньшее, чем au pair[2] – проводившая их в гостиную с окнами, выходящими на улицу. Утро выдалось солнечным, и темная листва подстриженного кустарника томно лоснилась в маленьком садике у парадного.

Кэрол оглядела обстановку.

– Кое-что очень даже ничего, – заметила она. – Вон тот пузатый сундучок в углу…

Ей пришлось умолкнуть, потому что в гостиной появилась худенькая блондинка. Ей можно было дать лет двадцать пять. Она оказалась очень простенькой, что вызвало у Эндрю некоторое удивление: он ожидал, что у Картвелла будет более изысканная супруга.

До них донесся ее нервный, хрипловатый голосок:

– Мистер и миссис Лидон? Я Мадлен Картвелл. Дэвид сейчас спустится.

Она чуть-чуть улыбнулась, готовая улизнуть, но в этот момент раздались стремительные шаги, и перед ними предстал Дэвид Картвелл. Он и сейчас выглядел франтом: на нем были модные серые брюки и бордовая шелковая рубашка; последняя вызвала у Эндрю не меньшее осуждение, чем его галстук-бабочка на приеме. Кэрол также не одобряла франтов. Оставалось надеяться, что это не отпугнет ее раньше времени: обычно первое впечатление перерастало у нее в стойкое предубеждение.

– Вы, кажется, не заблудились, – сказал Дэвид. – Здравствуйте, Энди. Миссис Лидон?

– Кэрол, – сказал Эндрю. – А это Дэвид.

Здороваясь с Кэрол за руку, Картвелл посмотрел на нее пристальным взглядом, после чего повернулся к Эндрю:

– Вы осознаете, какая у вас красивая жена? Надеюсь, что да. Хотя возможно, что и не до конца. Длительное обладание перерастает в привычку.

Кэрол слегка улыбнулась. Казалось, ее забавляет этот разговор.

– Не смущайтесь и не обращайте на него внимания, – приободрила гостей Мадлен.

Улыбка Кэрол обрела уверенность.

– Не буду, – пообещала она.

– Нет, просто писаная красавица, – не унимался Дэвид. – Ты согласна, Мадди? – Он перевел взгляд на Эндрю. – Я немного балуюсь цветной фотографией. Вот бы запечатлеть вашу жену! Не возражаете?

– Конечно, нет, – со смехом ответил Эндрю. – Ей придется раздеться прямо здесь, или у вас наверху есть студия?

Дэвид расхохотался:

– Я ограничиваюсь лицами. Взгляните – портрет Мадди. Моя работа.

Эндрю подошел поближе, чтобы разглядеть фотографию.

Мадлен была снята в профиль, с чуть повернутой головой, на фоне чего-то расплывчатого, в коричневатых тонах. Даже такая искусная работа не смогла сделать ее ни красивой, ни даже просто хорошенькой, однако портрет выхватил изысканность отдельных черточек ее облика – лба, подбородка, нежной линии шеи; Эндрю вынужден был отметить про себя, сравнивая фотографию с оригиналом, что последний обладает всеми этими достоинствами в полной мере.

– Да, – сказал он, – запечатлейте, сделайте одолжение. Только не забудьте дать один экземпляр мне.

– Непременно, – ответил Дэвид. – Так, что мы пьем? «Тичерс», «Хейг»? Джин, водка? Кажется, с прошлого Рождества у нас осталось немного шерри.

Кэрол уговорила Мадлен провести ее по дому, и мужчины остались одни. Девушка, впустившая гостей в дом, внесла серебряный сосуд с орешками и поставила его на миниатюрный столик. Дождавшись ее ухода, Эндрю сказал:

– До чего розовощекая девушка!

– Результат жизни в высокогорье, – ответил Дэвид. – Она из деревушки в Итальянских Альпах. Заберитесь на высоту полутора тысяч метров – и вы станете таким же.

Разрыв мелких капиллярных сосудов – то ли от пониженного давления, то ли от зимнего холода. Возможно, от того и другого одновременно.

– Да, да, я вспоминаю, как много видел горящих лиц в Зерматте.

– Конечно. Приятная особа, вам не кажется?

Эндрю кивнул:

– Вполне.

– И соблазнительная. Если бы не ее простодушная католическая добродетель, пока еще, по-моему, не подвергшаяся порче, ее присутствие было бы обременительным для Мадди.

Речь Картвелла отличалась откровенностью, заставившей Эндрю пересмотреть свое первоначальное впечатление. Он мысленно перебрал в памяти знакомых, которые уделяли бы женщинам столь неприкрытое внимание, как Дэвид – Кэрол, хотя бы только на словах; нет, развратники действуют не так прямо, предпочитая обходные маневры. Однако замечание Дэвида в адрес гувернантки, в особенности его тон, вынудили Эндрю присмотреться к нему повнимательнее.

Отчасти для того, чтобы не поддерживать нового поворота беседы, отчасти в порядке вызова он молвил:

– Мадлен показалась мне очень милой.

– Еще бы! – согласился Дэвид. – Прямо не знаю, как ей удается меня выносить.

Та же тема всплыла неделю-другую спустя, когда мужчины встретились, чтобы хлебнуть пива за ленчем. К этому времени Картвеллы уже успели нанести ответный визит Лидонам в Далидж; состоялся также совместный поход в театр. Все указывало на то, что общению предстоит стать тесным. Дэвид достаточно нравился Эндрю и в смешанной компании, однако в отсутствие женщин он преображался: успокаивался, забывал о напыщенных речах. Пока они попеременно подносили ко рту тяжелые кружки, возвышающиеся на сверкающей дубовой стойке, Эндрю подумал, удивляясь собственной мысли: этот человек мог бы стать его другом. Подобное чувство ни разу не посещало его за последние десять лет. Со времени женитьбы он познакомился со многими людьми, но ни с кем не подружился.

– Мне нравится этот паб, – сказал Дэвид. – Потому, наверное, что здесь за стойкой всегда стоит мужчина, а не женщина.

– А чем тебе не угодили барменши?

Картвелл усмехнулся:

– Мадди зовет это атавизмом. Древняя, глубоко гнездящаяся потребность время от времени ускользать от женского пола. В любом из нас сидит вольный каменщик.

– В общем-то да. Хотя не могу сказать, что недоволен, когда женская рука наливает мне пива.

– Мой протест чрезмерен? Что ж, ты прав. Чаще всего я не могу устоять перед женскими чарами; отсюда и потребность в передышках.

В его признании не было слышно ни печали, ни хвастовства.

– Бывают мании похуже, – сказал Эндрю.

– Похуже, но не сильнее. Хочешь пообедать как следует или просто перекусить? У них тут сносные сосиски.

– Вот и отлично.

Дэвид подозвал бармена и заказал сосиски и булочки с маслом. Удостоверившись, что их кружки почти пусты, он добавил:

– И еще по пиву. – Он полез в карман за мелочью. – Все перерастает в привычку – тошнота, суета, все. Спустя год после того, как я пристрастился к пиву, я уже не мог переносить его вида. Сохранилось только стремление не отставать от других парней. Даже потом, когда я стал более выносливым, с меня всегда хватало одной пинты. Однако со временем мне стал нравиться этот вкус. Теперь я даже не замечаю, как пиво льется в желудок.

– Вот тут позволь тебе возразить. Конечно, многое утратило былое очарование, но глоток доброго пива – совсем другое дело!

Дэвид неожиданно расплылся в улыбке:

– Неплохие у них тут запасы, верно? Ладно, не обращай внимание на разочарованное бурчание, свойственное людям не первой молодости. Слишком много удовольствий и так мало озарений.

– Это ко мне подходит.

– И ко мне. В том-то и беда.

Выпивать на пару в середине дня два-три раза в неделю стало для них привычным. Кроме того, время от времени Дэвид затаскивал его к себе на Денхэм-Кресент, чтобы пропустить еще по рюмочке, а то и закусить. Обычно это происходило по вторникам и пятницам, когда транслировали «На сон грядущий». Сперва Эндрю беспокоился, не будет ли Кэрол возражать. Но стоило ему заикнуться об этом с нотками покаяния в голосе, как он услыхал:

– Господи, Энди, чего ради я стану возражать? Мне нравятся Картвеллы. – Она улыбнулась. – И я не буду подозревать, что ты ухаживаешь за Мадлен.

Настал его черед улыбнуться.

– Нет. Это весьма маловероятно.

– Разве что совсем чуть-чуть…

Минула еще неделя, и Дэвид, встретившись с Эндрю за ленчем в пятницу, сказал:

– Ты собирался заскочить вечерком, да?

– Если я приглашен.

– А что, тебе непременно подавай открытку с монограммой? Понимаешь, меня самого не будет.

– Что ж, тогда в другой раз.

– Нет, – сказал Дэвид, – ты должен прийти. Мадди будет тебя ждать.

– Если окажусь поблизости, загляну.

– Мне бы хотелось, чтобы ты обязательно зашел, – настаивал Дэвид.

– Это так важно? – удивился Эндрю.

– Дело в том, что моя вечерняя задержка – непредвиденное осложнение. Твое присутствие поможет ей взбодриться.

Эндрю пожал плечами:

– Раз ты так считаешь, то конечно…

– Я еще не принес ей своих супружеских извинений.

Позвоню, когда вернусь в офис. И скажу, что ты зайдешь.

В тени стоящих полукругом разноцветных домов и густых деревьев царила прохлада, приятно контрастировавшая с жарой и гамом на Денхэм-стрит. Дверь отворила сама Мадлен. На ней были белые брюки и светло-голубая блузка, волосы гладко зачесаны назад. Эндрю не мог не заметить в который уже раз, что в ее неброской внешности чувствовалась какая-то свежесть, а от острых скул, обтянутых нежной кожей, трудно было оторвать взгляд.

– Входите, Энди, – сказала она. – Рада вас видеть.

Прошу в гостиную. Джин, еще что-нибудь?

– А вы?

Она показала на свою рюмку, стоящую на столике:

– Чинзано с содовой.

– Мне то же самое.

Он наблюдал, как Мадлен наполняет бокал. Потом она вышла в кухню. Донесся звук открываемой дверцы холодильника, хлопок. Хозяйка вернулась и опустила в бокал кубик льда.

– Я точно не создаю вам хлопот таким приходом?

Она с улыбкой покачала головой.

– Вы виделись с Дэвидом за ленчем?

– Да.

– Он сказал вам, что задержится допоздна?

– Сказал. Я собрался было отложить визит, но он убедил меня, что вы не станете возражать.

– И объяснил почему?

– Почему вы не станете возражать?

– Почему он сам не придет.

– Нет. Я решил, что у него что-то неотложное на службе.

Она подала ему бокал, и Энди взял его со словами благодарности. Мадлен осталась стоять, глядя на него со странным выражением на лице, которое ему не удавалось расшифровать. Нечто смешанное с усталостью.

– Раньше я думала, что мужчины всегда доверяют друг другу свои тайны. Эту уверенность в меня вселил знакомый юноша, когда мне было девятнадцать лет. Он, во всяком случае, поступал, как выяснилось, именно так.

– Тайны? Насчет женского пола?

Мадлен уселась в кресло напротив и положила ногу на ногу. На ногах у нее были кожаные тапочки без каблуков с замысловатым золотым узором.

– «Женский пол» – какое милое выражение! Именно это мне в вас и нравится, Энди, – некоторая старомодность.

– Ладно, – буркнул он, – а теперь объясните, что я сделал не так.

– Дэвид вам действительно ничего не сказал?

– Значит, у вас тут проблемы? – неуклюже вырвалось у него.

– Ваша старомодность мне действительно по душе. Нет, он и не должен был ничего говорить, учитывая обстоятельства. – Она сделала ударение на последнем слове. – Ничего особенного – если разобраться. Дэвид встречается… с одной женщиной.

– Он сам вам об этом сказал? – удивленно спросил Эндрю.

– Нет. На этой стадии он обычно ничего не говорит.

Никогда не могла понять, в чем тут дело – то ли он взаправду воображает, что обманывает меня, то ли попросту избегает неприятных разговоров.

Эндрю сделалось немного не по себе. Его все это не касалось, и вообще не стоит вести подобные беседы. Было бы понятнее, если бы Мадлен поделилась своими неприятностями с Кэрол.

Он промолчал, и Мадлен продолжила:

– Вы не видите разницы, да? Обычно я не говорю о таких мелочах, Энди. – Она помялась, словно собираясь что-то добавить. – Ладно, не обращайте внимания.

Он был тронут ее несчастным видом.

– Мне очень жаль. – Эндрю запнулся. – Что вы имеете в виду, говоря об «этой стадии»?

Она пожала плечами:

– Дэвид рассказывает мне о своих увлечениях уже потом, когда все благополучно завершается. Так он понимает честность. И так добивается отпущения грехов.

– Вы его, конечно, прощаете.

– Конечно. – В ее голосе звучала легкая ирония. – Разве могут быть хоть малейшие сомнения?

– Все это, разумеется, просто детство, но взрослые иногда ведут себя как дети. Это несерьезно.

– Несерьезно? – Мадлен посмотрела на него в упор. – Несерьезно?

– Как бы понарошку.

– Признайтесь, Энди, вы когда-нибудь изменяли Кэрол?

– Нет, – сказал он, – не изменял. Нам обязательно обсуждать меня и Кэрол?

– Нет. – Ее голос звучал жалостно. – Обсуждать вас и Кэрол нам не обязательно. Простите меня, Энди. Мне не следовало навязываться. Тем более что вы наверняка не в силах помочь. Жаль, что ему не хватает ловкости, чтобы скрываться получше. Счастливому неведению нельзя иногда не позавидовать.

Чувство осуждения, которое Эндрю только что испытывал по отношению к ней, перешло на Дэвида. Он представил его в этот самый момент с девушкой, смеющимся и болтающим, и оскорбился за Мадлен.

– Хотите, я с ним поговорю?

– Поговорите с ним? – Она широко раскрыла глаза. – О его увлечениях? Не думаю, чтобы от этого был какой-то толк.

– А вдруг?

Она усмехнулась:

– Уверена, что нет. Выбросьте это из головы.

– Хоть в чем-то я мог бы помочь!

Мадлен окинула его задумчивым взглядом и улыбнулась.

– Кажется, можете. Мне нечего вам предложить, кроме pasta sciutta и остатков салата. Можете пригласить меня поужинать, если хотите.

Эндрю кивнул:

– С большой радостью.

Глава 3

В середине октября погода неожиданно испортилась, и гипотезы Фрателлини снова попали в заголовки: метели, просвистевшие над североамериканским континентом, молниеносно преодолели Атлантику и закрутились над Европой. В первое же утро снегопада улицы Лондона покрылись трехдюймовым слоем снега. Вскоре нескончаемые потоки автомобилей превратили снег в грязь, однако небо оставалось таким же свинцовым – снегопад все усиливался. Среди домов завывал ледяной северо-восточный ветер. Еще не наступил полдень, а газеты уже трубили о «Зиме Фрателлини». К следующему утру погода не изменилась, что послужило поводом для пространных комментариев и всевозможных догадок. В кабинете Мак-Кея, куда Эндрю явился по срочному вызову, репродукция картины Утрилло, изображающая заснеженный Монмартр, уже была заменена девушкой кисти Ренуара, утопающей в высокой летней траве.

Мак-Кей ценил в искусстве термальные свойства.

– Я проглядел ваши наметки насчет Фрателлини. Давайте дадим это прямо в пятницу.

Мак-Кей поручил ему поработать над этой темой несколько недель назад, не считая тогда задание особенно важным.

– Нам пока недостает материала, – возразил Эндрю.

– Какого же?

– Мы хотели снять самого Фрателлини и его обсерваторию. Этим должна была заняться бригада, которая отправилась снимать раскопки в Ватикане.

Худое лицо Мак-Кея сморщилось еще больше.

– Придется обойтись тем, что есть. Главное – что у людей на языке. Вдруг уже через неделю об этом все забудут? Десять минут получится?

– Надеюсь, да. На сколько минут выпускать Уингейта?

– Боже, снова он?

– Мы за него заплатили.

– Контракты на определенный срок – полнейшая чушь.

Бывают лица и голоса, которые трудно долго выносить. У вашего Уингейта именно такое лицо и такой голос. Ладно, покажете его минуты три – только смотрите, чтобы он не больно расходился!

– Он свое дело знает.

– Вот это-то мне и не по нраву. Все мы в своем деле что-нибудь да смыслим, иначе не проживешь. Но мы по крайней мере признаем, что знания наши не очень-то глубоки. А эти журналисты-ученые болтают так, словно для них не осталось никаких загадок. Как бы мне хотелось, чтобы он дал петуха!

– Это не пойдет программе на пользу.

– Ну, тогда пускай ошибется в своей еженедельной проповеди в воскресной газете. Могу я доверить все это вам, Энди?

– Да. Послать бригаде в Рим телеграмму об отмене задания?

– Об отмене?

– Чтобы не снимали интервью с Фрателлини, раз у нас все равно не найдется для него времени.

Мак-Кей немного поразмыслил:

– Нет, давайте оставим как есть. Вдруг еще придется его куда-нибудь вставлять. Скажем, по весне. Ретроспектива «Зимы Фрателлини».

– Если таковая будет.

Мак-Кей пожал плечами:

– Тогда «Что стало с „Зимой Фрателлини“». Так или иначе сгодится. Кроме того, у Билла Дайсона в Милане подружка. Он никогда не простит мне, если я лишу его возможности нанести ей визит.

В выходные снегопад прекратился. В субботу вечером и в воскресенье хлестал дождь, а в понедельник установилась холодная, но ясная погода, и в зябком лазурном небе проносились только маленькие облачка. Хотя в баре, где Дэвид и Эндрю назначили встречу, было тепло, даже душно, если не считать сквозняков от поминутно распахиваемой двери.

– По рюмочке виски? – предложил Дэвид. – Чтобы быстрее кончалась эта проклятая «Зима Фрателлини».

– Разве что по одной: полно работы.

– Как и у меня. Но мне легче ее выполнять с затуманенной головой. Видел в пятницу твою программу.

– Ну и какие будут замечания?

– Распространяем тревогу и уныние? Вся эта болтовня о ледниковом периоде…

– Мы всполошили министерство внутренних дел?

– Официально – нет. Но подбросили пищи для разговоров. Говорят, на следующее утро в «Харродз»[3] было столпотворение за лыжами.

– Это все Трэвор Уингейт. Мы подписали с ним контракт на дюжину выступлений, так что теперь приходится с ним мириться, в противном случае – прощайте денежки.

Лучше бы было махнуть рукой на деньги, но бухгалтерия никогда на это не пойдет.

– Не нравится мне его усмешка, – сказал Дэвид. – Уж больно издевательская.

– Он совершенно лишен телегеничности, но нам потребовалось несколько его выходов в эфир, чтобы это осознать. Иногда так случается. Все, что нам остается, – это выпускать его на самые острые сюжеты, способные захватить публику. Вот мы и подарили ему ледниковые периоды.

– Самые робкие из зрителей, должно быть, перепугались не на шутку.

– Но мы же подчеркивали, что это крайне маловероятно!

– Так, между прочим. И крупным планом – сползающие с гор Уэльса ледники и белые мишки, нежащиеся на солнышке на льду Заводи.[4]

– Воздействие на воображение зрителя – предмет нашей гордости.

– Я кое-куда заглянул, – продолжал Дэвид. – Создается впечатление, что существует несколько теорий о причинах ледниковых периодов. Причем наиболее здравая из них основана на учете колебаний в уровне солнечной активности. Ее автор – некто Пенк. Ты отдаешь себе отчет, что повсеместное уменьшение средней температуры всего на три градуса приведет к тому, что север Шотландии скроется под ледниками?

– Учти, я тоже не терял времени даром, – сказал Эндрю. – В образовании ледовых шапок больше повинны осадки, нежели температура воздуха. Сибирь расположена так же далеко на севере, как Гренландия, и там не менее холодно, а ледников нет и в помине. Облака, несущие влагу, не забираются так далеко в глубь суши.

– Черт побери, над нашими островами, затерянными среди морей, как будто вполне хватает набухших от влаги облаков!

– Как бы то ни было, уменьшение солнечной активности пока незначительно. Фрателлини рассуждает о двух-трехпроцентном снижении количества солнечной энергии, достигающей внешних слоев атмосферы. Колебания в таких пределах – нормальное явление, вызванное локальной, временной изменчивостью солнечной активности.

– Но у нас станет прохладнее, это уже точно.

– Раз-другой предстоит встретить Рождество со снегом.

Может, снова будем поджаривать на льду Темзы бычка…

Большинство авторитетов как будто сходятся с Фрателлини во мнении, что колебания не продлятся долго – скорее всего не дольше шести месяцев.

– А вдруг все-таки дольше?

– За истекшие шесть с половиной столетий европейские ледники дважды наступали и дважды ретировались. В начале четырнадцатого века они принялись было расти в западных Альпах, но в пятнадцатом все пришло в норму. К концу шестнадцатого века льды снова перешли в наступление – в восточных и западных Альпах, а также в Исландии.

Рост продолжался и в начале девятнадцатого века, но потом ледники поджали хвосты. С тех пор площадь паковых льдов сокращается по всему миру. Возможно, сейчас снова наступает их время.

– Так что можно ожидать переполоха на бирже в связи с ростом курса акций компаний, производящих нагревательные приборы?

– Переполоха – не исключено. Но если это всего лишь временное понижение температуры, к чему склоняются климатологи, то позднее может начаться обратный процесс. Тогда жди повышенного спроса на лосьоны для загара. В нашем столетии преобладала тенденция к повышению температуры.

– Я бы предпочел гипотезу вашей программы, – сказал Дэвид. – Белые медведи – это, конечно, перебор, но ты только представь себе ясный денек, замерзшую Темзу, звонкие голоса в неподвижном воздухе, звон бубенчиков на санях, скользящих по набережной Виктории…

– Не знал, что ты так сентиментален.

– Все мы, циники-реалисты, слеплены из одного теста.

Это наше средство защиты от самих себя. Раньше я коллекционировал рождественские открытки с зимними сюжетами и снегом: крестьяне, собирающие хворост на закате, домики на опушке, постоялые дворы и все такое прочее…

– И дрозды.

– Нет, дроздов я не коллекционировал. У каждого свои пристрастия.

– Что случилось с коллекцией?

– Меня постигло разочарование. Мои престарелые тетушки либо поумирали, либо ударились в религию и стали присылать мне картинки из жизни святого семейства. Так что теперь у меня сплошь репродукции классиков и так называемый юмор. Продолжать прежнее занятие не было никакого смысла.

– В этом году я попробую пополнить твою коллекцию.

– Буду очень тебе благодарен.

Эндрю взглянул на часы:

– Мне пора. Как насчет того, чтобы по-холостяцки пройтись вечерком по пабам? Кэрол отправилась в Илинг – решила навестить какую-то мерзопакостную особу, свою бывшую одноклассницу.

Дэвид покачал головой:

– Сегодня не получится. Может, заглянешь к Мадди?

Все веселее вдвоем.

– Возможно. Там будет видно.

Однако вечер сложился иначе. Эндрю познакомился с молодым нигерийцем из группы стажеров, который, бесцельно слоняясь из комнаты в комнату, спросил у него, в какую сторону сворачивать. Причем английский его был до того правилен, а тон – столь меланхоличен, что Эндрю неожиданно для себя пригласил его поужинать. Эндрю привел нигерийца в свой клуб в надежде встретить там секретаря, проторчавшего большую часть жизни в Индии и относившегося к представителям небелых народов с не меньшей антипатией, чем Эндрю – к нему самому. Надежде не суждено было сбыться, но наивность и пылкая признательность молодого негра пришлись ему по душе, и вечер получился вполне приличным. Вернувшись, Эндрю не застал Кэрол дома. Он лег в постель и уже сквозь сон услышал, как открывается входная дверь.

Глава 4

Эндрю предстояло провести неделю в Швеции, чтобы подготовить специальную получасовую программу из традиционного цикла, посвященного разным странам мира. Он послал Картвеллам открытку с адресом своего отеля и утром того дня, на который был намечен отъезд, получил ответ. Мадлен выражала надежду, что командировка пройдет весело, и после ее окончания приглашала в гости. Между строк читалась необъяснимая срочность, что поставило Эндрю в тупик. Однако он сунул открытку в карман и в предотъезд ной суете совершенно забыл о ней.

После подобных поездок Кэрол всегда приезжала за мужем в аэропорт. Эндрю поднялся в бар, где они обычно встречались, и увидел жену сидящей в одиночестве за столиком лицом к двери. У нее был напряженный вид – должно быть, что-то испортило ей настроение. Придется выяснить, что стряслось, и ненавязчиво попытаться приободрить.

– Хэлло, дорогая, – сказал он. – Как здорово возвращаться!

– Ты хорошо провел время? Отлично выглядишь.

– Сносно. Слишком много ел и пил. Хочешь еще посидеть, или лучше двинем домой?

Кэрол недолюбливала аэропорты и обычно старалась там не задерживаться. Поэтому Эндрю удивился ее просьбе:

– Пожалуйста, еще одну порцию. Джин и мятный тоник.

Эндрю принес джин и виски для себя, решив уступить женской прихоти и не задавать вопросов. Он все равно скоро узнает причину. Пристальный взгляд голубых глаз вселял беспокойство; Эндрю поднял свою рюмку, чтобы заполнить паузу.

– Я собираюсь уйти от тебя, Энди, – произнесла Кэрол.

Он почувствовал, как по его плечам и спине пробежал озноб; оставалось надеяться, что дрожь не бросилась ей в глаза. Девушка за стойкой бара крикнула что-то своей напарнице; ее пронзительный, почти визгливый голос резанул слух. Эндрю сделал попытку взглянуть жене прямо в глаза, но это оказалось свыше его сил.

– Мне очень жаль, – продолжила Кэрол. – Думаю, о таких вещах надо говорить без обиняков.

Он посмотрел на ее пальцы, на покрытый ярким лаком ноготь и вспомнил, как она делает маникюр, вспомнил сразу все мелочи, все интимные секреты. Теперь он будет видеть ее только такой – одетой и собранной. Они станут враждовать или, возможно, сохранят дружеские отношения, но отныне Кэрол для него – чужая.

– Кто он? – выдавил Эндрю.

– Дэвид.

Час от часу не легче!

– Дэвид? Дэвид Картвелл?

– Да.

– Так это с тобой он встречался на протяжении последних недель?

– Конечно! – выпалила Кэрол с нетерпением в голосе.

Он взял себя в руки, чтобы не произнести очевидную банальность, готовую сорваться с языка, и примирительно сказал:

– Дорогая, не торопись. Подумай.

Она покачала головой:

– Нет, тут не о чем думать.

Эндрю не почувствовал уколов ревности, когда услыхал о Дэвиде; теперь же в нем закипела обида за жену. Для Картвелла это просто очередное приключение; Кэрол же отнеслась ко всему куда серьезнее. Придется объяснить ей все это, не причинив обиды. Задача не из легких.

– Дэвид… – начал он. – Мне не хотелось бы отзываться о нем дурно, вовсе нет, но я уже передавал тебе слова Мадлен…

– Что с ним подобное случается постоянно? Я знаю.

Теперь это в прошлом.

– Думаешь, он остановится?

– Связывая себя с человеком, всегда рискуешь. Как ты рискнул со мной.

– На протяжении одиннадцати лет я выигрывал. И сейчас не желаю уступать.

Теперь уже Кэрол попыталась поймать его взгляд, но тоже потерпела неудачу.

– Не стоит все усложнять, ладно? Я имею в виду развод.

Можно развестись по причине моей неверности.

– Надо еще выпить, – решил Эндрю.

Не получив ответа, он взял обе рюмки и направился с ними к бару. На этот раз он заказал двойную порцию виски.

К моменту возвращения за столик у него была готова подходящая тирада.

– Дэвид – изумительная личность. Наверное, по части секса он тоже не промах. Во всяком случае, хватка заметна сразу… Мы женаты уже давно. Поэтому неудивительно, что так случилось. – Кэрол попыталась прервать мужа, но он не дал ей раскрыть рта. – Я знаю, что тебе все это кажется серьезным. Возможно, это действительно серьезно – и для него, и для тебя. Возможно, тебе даже удастся его изменить.

Но давай немного повременим, а там будет видно, а?

Скрывая подступающую злость, Кэрол бросила:

– Не утруждай себя разумными объяснениями. Может, предложишь, чтобы я еще раз хорошенько обо всем поразмыслила на трезвую голову?

– Не вижу в этом никакого вреда. – Теперь был готов рассердиться и он. – Представь себе, мне это вовсе не кажется таким забавным.

– Мне нужен Дэвид, – проговорила Кэрол. – И я прошу тебя не ставить нам палки в колеса.

– А дети?

– Мне бы хотелось оставить их. Ты можешь видеться с ними в любое время.

Эти рассуждения окончательно вывели Эндрю из себя.

– А потом Дэвид сообразит, насколько это серьезно, и пойдет на попятную, как это уже с ним случалось, – что ты предпримешь тогда?

Она устало вздохнула:

– Мы любим друг друга. Неужели тебе не понятно?

– Мне понятно, что ты влюблена. И что ему хочется, чтобы ты была уверена во взаимности.

– Слушай, – сказала Кэрол. – Я знаю Дэвида. Возможно, даже лучше, чем когда-либо знала тебя. Мы – люди одного склада.

Эндрю показалось, что он понял смысл ее слов.

– Если ты немного побесилась до замужества, то это еще не значит, что ты – человек одного с Дэвидом склада.

При твоей привлекательной внешности… Но с тех пор прошло почти двенадцать лет!

– Неужели?

– Возможно, тебя одолела тяга вернуться в юношеские годы. Так случается с каждым. Это не значит, что ты действительно снова повела бы такую жизнь, будь у тебя выбор.

– Ладно, – решилась она. – Придется открыть тебе глаза. Надо же, а я-то беспокоилась, как бы ты чего не заподозрил! Насчет Джорджа Прайса, например.

– Джорджа Прайса?

– И других. Я никогда не расставалась с прежней жизнью, Энди. Тебе невредно будет это усвоить. – Кэрол откинулась на спинку стула, сложив руки на коленях – Думаю, это принесет тебе облегчение.

Он снова поневоле содрогнулся и почувствовал, как по спине и ногам течет пот.

– Сколько же их было всего?

– Трое. Или четверо. Но до Дэвида все это не стоило твоего внимания. – Голубые глаза вновь уставились прямо ему в лицо. – По-моему, я никогда прежде не выставляла тебя из постели. Однако теперь я не смогу больше с тобой спать.

Эндрю почувствовал дрожь в ногах. Он уже ни о чем не думал – только бы избавиться от этого кошмара.

– Чего ты от меня хочешь?

– Пока можешь поселиться в гостинице. Или, если тебе угодно, переберусь туда сама.

– Нет, – сказал он, – уйду я. Так будет лучше.

– Получили мою открытку? – спросила Мадлен. – Я сомневалась, что она дойдет до вашего отъезда.

– Да, получил, – кивнул Эндрю.

– Мне трудно было подобрать слова. Я знала от Дэвида, что за сюрприз вас поджидает, но, разумеется, не могла написать об этом напрямую. Думала, вам не захочется больше здесь появляться, поэтому и решила послать открытку.

– Я бы все равно пришел.

– Я рада. Как у вас дела – то есть, я хочу сказать, где вы живете?

– Пока в гостинице. Еще не успел как следует оглядеться.

Мадлен печально улыбнулась:

– Наверное, мне негоже брать вас к себе жильцом. За это не преминут ухватиться судьи.

– А где Дэвид?

– Приятель, уехавший в Испанию, сдал ему свою квартиру. Недалеко от Кингз-Роуд.

– Мадлен, я ничего не понимаю. – Эндрю взглянул на нее; смотреть ей прямо в глаза не составляло для него никакого труда – не то что с Кэрол. – Неужели вы уже тогда все знали? Ну, когда говорили об «одной женщине»?

– Была уверена, хотя и не до конца.

– Кэрол открыла мне, что… что это у нее далеко не впервые.

– Я догадывалась. Отсюда и интерес Дэвида. – В ее словах звучала горечь. – Моего мужа не привлекают добродетельные женщины. Думаю, это свидетельствует в его пользу.

– Но влечение длится недолго. Что ж, тогда поведайте мне, сколько пройдет времени, прежде чем угаснет очередная вспышка. Вы знаете его привычки, я же, по-моему, имею право на такую информацию.

– Он тоже попросил меня о разводе.

Наступила тишина.

– Отчего же такая серьезность на сей раз?

– В самом деле, отчего? В былые времена я ждала этого со дня на день. Но мне казалось, что это будет кто-нибудь помоложе. Кэрол старше меня на шесть лет.

– На семь. В июне ей исполнится тридцать два.

– Дэвид сказал, что ей тридцать один. – Они посмотрели друг на друга, и Мадлен разобрал смех. – Вот глупость, правда? Как будто лишний год имеет значение.

– Можно я налью себе чего-нибудь?

– Можно, конечно. Принесите и мне. Лучше виски.

Поставив рюмки, Эндрю произнес:

– В общем, все ясно. Оба много лет занимались жульничеством, так что им был прямой смысл объединиться. Все прошло как по маслу. Я остался таким же слепцом, каким был и раньше. А вы, как всегда, изъявили готовность закрыть глаза на его делишки.

– Сколько ни называй их жуликами, это делу не поможет. Кроме того, даже у жуликов есть чувства. Я недостаточно хорошо знаю Кэрол, чтобы понять, почему она влюбилась в Дэвида, – мне просто известно о его привлекательности. Что же до него – ну, она очень красива. Красивее, чем особы, чьи сердца он покорял раньше. А потом, раз уж она ответила взаимностью… Да, он никогда не интересовался добродетельными женщинами. Для Дэвида существовал только физический аспект отношений. Он был настолько увлечен своим умением покорять их тела, что до сердец дело просто не доходило. Лишь Кэрол привязалась к нему по-настоящему. Дэвид чувствовал бы себя виноватым, если б не ответил на ее любовь.

– А вы? Как насчет вины перед вами?

– Бывают разные степени вины, правда? Я сама подложила себе свинью, не следовало закрывать глаза на его проделки. Вина Дэвида словно бы уменьшилась после всех его прежних признаний. Бросая меня ради Кэрол, он смотрит на это просто как на более серьезный обман по сравнению с тем, что бывало раньше. Вот обмануть ее – значило бы совершить настоящее предательство. Кроме того, Дэвид утешается мыслью, что так будет лучше и для меня – ведь я лишусь дурного мужа. – Мадлен попробовала изобразить на лице улыбку. – Собственно, он уже говорил мне об этом.

– Да, похоже, вы хорошо его знаете, – сказал Эндрю.

– А вы избавляетесь от дурной жены. Нам обоим неслыханно повезло и надлежит испытывать благодарность: мне – к Кэрол, вам – к Дэвиду. Иначе это тянулось бы еще долгие годы. А то и всю жизнь.

– Не знаю, что теперь делать, – пробормотал он. – Идя к вам, я еще не понимал, до какой степени это серьезно – для него. Я думал, что надо просто подождать – и все само собой рассосется.

Поставив рюмки на столик, Эндрю опустился в кресло.

Мадлен встала, подошла к нему и положила свои холодные сухие ладони ему на лоб, примостившись на подлокотнике.

– Бедненький Энди, – прошептала она, – какой удар…

Вы теряете не только близкого человека, но и невинность.

Я была бы рада вам помочь.

Направляясь к Мадлен, Эндрю думал о том, как будет сочувствовать ей, а она – ему, однако сейчас ему сделалось горько от ощущения ее близости, напомнившей об утрате.

Не зная, куда себя деть, он встал и отошел к окну.

– Я плачу по ночам, – призналась Мадлен. – Наверное, женщины счастливее мужчин.

Он повернулся к ней лицом и попросил:

– Скажите что-нибудь еще.

– Что?

– Не имеет значения.

Она печально улыбнулась:

– Да, ни малейшего.

Глава 5

Дэвид уже сидел в баре, облокотившись о стойку, когда появился Эндрю.

– Привет! Тебе как обычно?

Секунду поколебавшись, Эндрю пожал плечами:

– Благодарю.

Перед ним немедленно появилась полная кружка, оставалось только поднести ее к губам. Дэвид ухватился за свою.

– За здоровье и благополучие! – провозгласил он и, поставив кружку на стойку, добавил:

– Рад, что ты пришел.

По чести говоря, сомневался…

– Во всяком случае, я пришел сюда не из удовольствия тебя видеть.

– А для чего? – спросил Дэвид с улыбочкой.

– Полагаю, нам надо выяснить кое-какие детали.

– Пусть этим занимаются адвокаты. Энди, мне и вправду жаль, что все так вышло. Возможно, тебе трудно в это поверить, но так оно и есть.

– Главное в тебе – даже не беспринципность, а безответственность, – произнес Эндрю с холодной яростью. – Ты не в состоянии понять, что у твоих действий могут быть последствия.

– Как раз в состоянии. Но я считаю, что следует спасать из развалин только то, что еще можно спасти.

– На твоих условиях?

Дэвид пожал плечами:

– На самых лучших, взаимосогласованных условиях.

– Уже несколько недель ты спишь с моей женой и продолжаешь встречаться со мной так, как будто мы остаемся друзьями.

– Никаких «как будто». У меня началось с Кэрол еще тогда, когда я тебя почти не знал – в первый же раз, когда вы пришли к нам пропустить рюмочку. Учти, что я разглядел в ней кое-что такое, чего ты за все время супружеской жизни так и не удосужился распознать.

– Ты очень откровенен насчет своей будущей жены, – с горечью сказал Эндрю.

– Да. Буду откровенен и насчет самого себя. Даже если бы ты тогда уже был моим другом, все вышло бы точно так же.

– Конечно. Ты всегда хватаешь желаемое, не считаясь с законным владельцем.

– Человек – не собственность. Мы вольны в своем выборе, Энди. Я – такой же противник насилия, как и все вокруг.

– Любящие дают друг другу обязательства. А обязательства предполагают ответственность.

– Ты слишком серьезно относишься к людям.

– Думаешь, это плохо?

– Наверное, все зависит от подхода. Когда речь шла о бессмертных душах и об опасности навечно угодить в пекло, приходилось поневоле относиться к самому себе без всяких шуток. Теперь угол зрения изменился.

– Угол зрения – еще не стандарт поведения.

– Но влияет на него. В тот самый момент, когда ты утрачиваешь веру в Ревнивого Бога и в заповеди Моисея, земля скрывается из виду, и каждый становится сам себе штурманом. Вот ты толкуешь об ответственности… Мы ответственны за себя, перед собой – вот и все. Еще за детей, которые могут у нас появиться, но это уже побочная ответственность. Когда интересы детей ставятся на первое место, это причиняет им больше вреда, чем пользы. Уж это-то я хорошо знаю: моя матушка была готова идти ради меня на любые жертвы.

– Ты прямо какой-то выродок, – не сдержался Эндрю.

– Да, причем в обоих смыслах этого слова. Наверное, этим и объяснялась степень ее самопожертвования. А еще я – реалист.

– Извини, не знал, – произнес Эндрю деревянным голосом.

– Я не пытаюсь тебя пристыдить, – усмехнулся Дэвид. – И извиняться тоже не буду. Мальчишки никогда меня не дразнили, а матушка была вполне состоятельной и выдавала себя за молодую вдову. Я находился в неведении, пока не поступил в Оксфорд. Там мне раскрыли глаза, но это не произвело на меня сильного впечатления. Тщательно все взвесив, я пришел к заключению, что в свободном плавании находятся не одни лишь выродки. Это – практика, распространяющаяся на всех.

– Однако существуют кое-какие правила, и некоторые их соблюдают.

– Возможно. Но не найдется и двоих людей, которые следовали бы одному и тому же кодексу. Да и откуда берутся правила? Вряд ли до сих пор сыщется достаточно много легковерных, готовых проглотить идею о скрижалях, сверкающих с горной вершины. Приходится выдумывать собственные правила. Да еще уважать законы страны. Но убери с улиц полицейских – и что получится?

– Кое-кто станет безобразничать. Поэтому остальным, большинству, придется создавать новые полицейские силы.

– Да. Чтобы обеспечить себе спокойную жизнь. Чтобы мирно спать по ночам. Абстрактное добро здесь ни при чем, Энди.

Ему была присуща откровенность, искренность, оставлявшая собеседника безоружным; в присутствии Дэвида становилось невозможным испытывать к нему антипатию. Он окинул Эндрю почти по-мальчишески невинным взглядом и заявил:

– Мы и дальше будем видеться, правда? И не только ради выяснения практических деталей.

Да, не только ради этого. Дэвид был единственной ниточкой, связывавшей его с Кэрол; порвать с ним означало потерять всякую возможность оставаться в курсе ее дел.

– Мак-Кей снова затеял сегодня утром старый разговор, – сказал Эндрю. – До него дошли слухи, что правительство стало относиться к «Зиме Фрателлини» более серьезно, поэтому он попросил вытянуть что-нибудь из тебя.

Пришлось воспользоваться старым предлогом, о котором уже давно не было речи, но ничего не поделаешь.

– Если наши встречи не прервутся, мне совершенно все равно, какова их причина. Что касается слухов, то, думаю, они исходят от ребят из ведомства энергетики и топливных ресурсов – хотят обезопасить себя от повторения истории 1947 года. Сейчас мы закупаем впрок американский уголь.

– Есть ли что-нибудь новенькое об уменьшении солнечной активности?

– Ничего из ряда вон выходящего. Активность продолжает падать. Американцы рассчитывают получить новую информацию с недавно запущенных спутников.

– И никто не тревожится всерьез?

– Думаю, в Совете по углю, наоборот, потирают руки.

Было большое перепроизводство, едва отделались от излишков, а теперь нахватали новых заказов. Кстати, ты заметил, как взлетели акции нефтяных компаний?

– Это все дурь, больше ничего, – сказал Эндрю и с прежней горечью продолжал:

– Холод неприятен только тогда, когда ты оказываешься в его власти незащищенным.

А так даже любопытно понаблюдать из окна уютной натопленной комнаты за озябшими прохожими на улице.

После затянувшейся паузы Дэвид ответил:

– Не думаю, что так и будет, Энди. – Он приподнял кружку, демонстрируя, что она пуста. – Ну, поставишь мне еще?

Дети приехали домой на короткие каникулы, и Эндрю виделся с ними всего два раза. Все остальное время они провели с Кэрол. Однако провожать их на вокзал Ватерлоо явились оба.

Все ученики из их частной школы набились в один поезд; в окнах мелькали лица мальчиков и юношей в возрасте от восьми до восемнадцати лет, а на платформе толпились родители. Эндрю был из небогатой семьи и поэтому учился в обычной классической школе. Когда ему было лет тринадцать, он единственный раз видел такой же забитый важничающими мальчишками состав, и теперь подивился, насколько же все осталось по-прежнему. Системе удалось восторжествовать над средой. Он не знал, счастливы ли его сыновья; оставалось надеяться, что счастливы.

– Где мое письмо заведующей? – спросила Кэрол.

– Кажется, где-то здесь, – ответил Робин.

– Поищи получше.

Мальчик пошарил по карманам и нашел письмо.

– Все в пятнах от ириски, – всполошилась Кэрол. – Нет, не отойдет. Оставь в этом конверте, а когда приедешь в школу, переложи в чистый.

– Она решит, что я специально вскрыл письмо, если увидит на конверте мой почерк.

– Вряд ли. Там нет ничего особенного. Просто насчет снимков.

– Заведующая – ходячий ужас, – сказал Джерими.

– Хитрющая, – пояснил Робин.

– Тогда отдайте ей испачканный ириской конверт и объясните все как есть, – предложил Эндрю.

– Это вызовет у нее еще больше подозрений, – сказал Робин. – Что ж, придется попробовать. Кажется, мы сейчас тронемся.

Кэрол подставила лицо для поцелуя. Мальчики потрясли Эндрю руку.

– Будьте молодцами, – напутствовал их Эндрю.

– И вы, – откликнулся Робин. По его лицу пробежала тень сомнения. – Наверное, лучше мы станем писать вам обоим? По отдельности?

– Можете черкнуть мне пару словечек, когда выдастся время, – сказал Эндрю. – В студию, у меня пока нет постоянного адреса.

– Ясное дело, – кивнул Робин.

– Нам повезло, что у нас такие смышленые дети, – сказал Эндрю, когда они покидали платформу.

– Да.

Он подал контролеру перронные билеты.

– Может быть, выпьем чего-нибудь, прежде чем разбежаться?

Кэрол неуверенно подняла на него глаза:

– Ну, не знаю…

– Ладно, ладно, даю слово, что не стану ничего подсыпать в твой джин.

– Хорошо, – улыбнулась она.

Идя рядом, они соблюдали точно отмеренную дистанцию: достаточно большую, но не слишком, чтобы не вызвать удивленных взглядов. Его рука время от времени касалась ее руки, и он бормотал слова извинения, думая, что проходит полезную практику в ведомстве жизненных нелепостей.

Эндрю поставил рюмки на маленький столик у двери буфета. Стол был довольно грязным, на нем громоздился поднос с использованной посудой. Рядом полная женщина громогласно призывала к порядку троих откормленных отпрысков.

– Есть ли в Британии хоть один вокзал, где бы можно было спокойно посидеть и выпить в приличной обстановке? Ненавижу вокзалы!

– Думаю, мы станем в конце концов просто друзьями, Энди, – сказала Кэрол. – Но пока слишком остра память о разрыве. Если мы будем часто видеться, ты обязательно станешь демонстрировать обиду.

– А если мы не видимся, то я будто и не обижаюсь?

– Хотя бы не показываешь обиды.

– Тут есть существенная разница?

– Я и без того буду мучить себя упреками. Может, не так настойчиво, зато я по-прежнему буду тебя уважать.

– Это крайне важно. Ты даже представить себе не можешь, до чего это важно!

– Ну вот, демонстрируешь обиду… Я эгоистка, да?

На Кэрол был голубой шерстяной костюм, под цвет глаз.

Высокий ворот закрывал шею, гладкая ткань облегала грудь.

До Эндрю донесся запах незнакомых духов – скорее всего подарок Дэвида. С каждым днем она все больше отдалялась от той жизни, какой они жили недавно вдвоем; с каждым днем возвращение становилось все более немыслимым.

– Я вижусь с Дэвидом. Вот когда, наверное, обида должна проявляться больше всего. Или ты воображаешь, что в счастливом будущем, нарисованном твоим воображением, я смогу дружить с тобой, оставив побоку твоего мужа?

– Пусть Дэвид сам разбирается с этим. Но не думаю, чтобы твоя обида стала заботить его столь же сильно, как меня. Да и ты не сможешь слишком долго глядеть на него зверем.

Эндрю был вынужден согласиться.

– Очарование беспринципности, – определил он. – Мечта всякой женщины.

– Ты снова за свое! Если бы я на это реагировала, то только рассерженно. А Дэвид умеет обратить все в шутку.

Ты бы просто покатился со смеху.

А он еще питал надежду на сближение! Ничего конкретного, никаких чувств – просто прощупать, не утратила ли страсть частички недавнего накала, просто обрести хотя бы призрачную надежду, что путь назад не заказан. Теперь Эндрю понимал, насколько тщетными были его мечты, и предпочитал помалкивать.

– Я рада, что вы с ним встречаетесь, – сказала Кэрол. – И что ты видишься с Мадди.

Она употребила то же уменьшительное имя, которым пользовался Дэвид, – еще один намек на ее близость с другим и на его, Эндрю, отверженность. Бог знает, была ли это любовь, но он еще никогда в жизни так ее не хотел. Эндрю припомнил их первую встречу, на летней вечеринке: на Кэрол было красное платье с кисеей, и она флиртовала со Стивом Уилтширом. Молва считала их любовниками. Эндрю вспомнил и желание, и обжигающую ревность, и ясное осознание того, что он ей совершенно не пара. Только на этот раз все было во сто крат хуже.

– Итак, дела устраиваются наилучшим образом, верно? – саркастически произнес он.

Кэрол встала и натянула белые шелковые перчатки.

– Не поможет, Энди. Мне пора. Спасибо за угощение.

Глава 6

В первых числах ноября началась вьюга, а следом, когда еще не успел растаять снег, скопившийся в канавах и в садах, разразилась еще одна, куда более свирепая и ледяная.

Потом снег валил уже без сопровождения ураганного ветра, зато почти не переставая. К концу месяца столбик термометра опустился ниже нуля и застыл. Переполненные поезда и автобусы еле ползли в Лондон и обратно по обледеневшим рельсам и дорогам. Запасы угля быстро таяли, в прессе и по телевидению людей вовсю призывали экономить топливо. В первую неделю декабря метели почти прекратились, и среди туч стало иногда проглядывать водянистое солнце; однако за день успевал подтаять только верхний слой снега, который тут же застывал с наступлением сумерек. Вскоре снегопады возобновились.

Пережив первый шок и привыкнув к неудобствам, люди примирились с новыми условиями существования. Со временем транспорт стал ходить получше; рано поутру в город въезжали грузовики, разбрасывавшие по асфальту мелкий песок, на железных дорогах постоянно трудились бригады, очищавшие рельсы, переезды и путевые знаки от наледи.

На лондонской бирже резко поднялась стоимость акций нефтяных компаний, перегруженные танкеры везли на север все имеющиеся в мире излишки нефти. В обеденный перерыв чиновники катались на коньках на льду Серпантина[5] и других водоемов в королевских парках; смотрители, сперва пытавшиеся их усовестить, вынуждены были смириться. По мере приближения Нового года песенка «Белое Рождество», сперва настойчиво звучавшая на всех волнах, была предана забвению. В голове списка «Поп-парад» прочно утвердился перевод немецкой баллады, родившейся в темные дни Второй мировой войны:

От этой тоскливой мелодии некуда было укрыться.

Кэрол предстояло взять к себе мальчиков на Рождество, а Эндрю – на Новый год. До самого утра в сочельник он все еще питал надежду, что Кэрол пригласит и его – хотя бы на праздничный обед, однако так ничего и не дождался.

Зато во второй половине дня случилось неожиданное: в телестудию позвонила Мадлен.

– Если у вас есть свои планы, так и скажите, Энди, иначе – как насчет того, чтобы навестить завтра меня?

– Вы будете одна?

– Собственно, да.

– Очень мило с вашей стороны, Мадлен. Я тоже думаю, что нам стоит согреть друг друга рождественскими пожеланиями. Только не вздумайте утруждать себя стряпней. Лучше куда-нибудь сходим. Может, в «Дорчестер»?[6] Я слыхал, что там подают весьма приличный рождественский ужин.

– Нет, мы отлично пообедаем дома. Птица уже покрылась корочкой. Часиков в двенадцать?

– Договорились.

Немного поколебавшись, она добавила:

– Если передумаете или найдете более интересный вариант – просто позвоните.

– Не передумаю. До завтра.

Эндрю захватил с собой две бутылки шампанского. Дверь, как всегда, открылась просто от толчка плечом. Войдя, он услышал с кухни голос Мадлен:

– Кто там?

Она хлопотала над столом, облачившись в передник.

Бледное лицо раскраснелось от жара.

– Простите, кажется, я заявился слишком рано. Просто подумал, что бутылкам надо охладиться.

Мадлен улыбнулась:

– Вот и чудесно. Поставьте их в холодильник и пойдите выпейте чего-нибудь. Мне потребуется еще полчаса.

– Лучше я принесу выпивку сюда, чтобы вам не было скучно.

– Тогда у меня найдется, чем вас занять, – пригрозила она.

– И все же рискну.

Вернувшись в кухню, он спросил:

– Вы знали вчера, что я не приглашен в Далидж?

Мадлен приняла протянутый ей бокал и слегка нахмурилась.

– Я разговаривала с Дэвидом. Он сказал, что Кэрол собирается побыть одна с детьми, а сам он может зайти ко мне, если здесь не окажется вас.

Эндрю поставил свой бокал.

– Вы вполне могли отменить нашу встречу. Я бы не обиделся.

– Это было еще до того, как я позвонила вам. Я сразу сказала ему, что собираюсь вас пригласить. – Она улыбнулась. – Разве не странно? Оказывается, я могу теперь его обманывать. Раньше у меня это никогда не получалось.

Мадлен вернулась к своим хлопотам.

– Это разумно, по-вашему? – спросил Эндрю.

– Что я сказала ему не правду?

– Что отказались его принять. Дэвид как-никак сделал шаг навстречу.

– Первый признак слабости. Думаете, он попытался бы затащить меня в постель? Я почти уверена в этом. Дэвид вполне мог бы не уйти отсюда. Кэрол приняла бы вас назад, и все бы вернулось на круги своя. – Она покачала головой. – У меня не осталось никаких иллюзий на свой и его счет. Просто он не любит одиночества на Рождество. Пикантно было бы соблазнить меня после развода. Но и тогда ничего бы не изменилось. Он все равно вернулся бы к Кэрол.

– Если бы она приняла его. Вы могли бы рассказать…

– Энди, дорогой, вы все еще не понимаете? Он сам бы ей все рассказал. Кажется, вы до сих пор в них не разобрались.

– Должно быть, – согласился он упавшим голосом.

– Если у меня и остался хоть малейший шанс вернуть Дэвида, то вовсе не через постель. Сейчас он испытывает хотя бы какие-то сомнения. Это не столь важно, но все-таки… – Мадлен ласково улыбнулась. – Кроме того, у меня есть вы. Это уже немало.

– Почему вы обманули его? Разве не правильнее было бы просто отказать Дэвиду, сообщив, что место занято мною?

– Ложь – всегда признак слабости, – тихонько сказала она. – Кстати, он предложил, чтобы я дала вам от ворот поворот.

– Этого следовало ожидать. А вы не согласились.

– У меня хватило на это сил. И я рада.

Стоя позади Мадлен, Эндрю ласково прикоснулся к ее руке.

– Я тоже рад.

Покончив с трапезой, они убрали тарелки в моечную машину и, перейдя пить кофе в гостиную, сели на длинный диван. В полтретьего на улице уже смеркалось. В окнах были видны белые контуры домов напротив, на них все ложился и ложился снег, извергаемый серыми небесами.

Поставив чашку, Эндрю поцеловал Мадлен. Им приходилось обмениваться невинными поцелуями и раньше. В этот раз все началось как будто так же, только теперь одиночество показалось обоим особенно невыносимым, а мир вокруг словно излучал покой и печаль.

– Нет, – сказала Мадлен, – нет, дорогой…

Ее голос прозвучал вяло, как-то жалобно. На ней было серое шерстяное платье с пуговицами спереди. Ее рука на мгновение задержала его руку, но потом упала.

– Прошу тебя, Энди…

Грудь была белоснежной, как улица за окном. Он прижался к ней губами. Мадлен лежала неподвижно; через некоторое время она коснулась его головы. Эндрю боялся, что Мадлен оттолкнет его, но она только сильнее прижала его к груди. Он почувствовал, как под губами трепещет ее сердце.

Это был момент сладостного покоя, которому противопоказана спешка и нетерпение. Им было хорошо и удобно в объятиях друг друга; они не сразу обратили внимание на деликатное позвякивание телефона.

Прошло полминуты, а телефон все не умолкал. Мадлен напряглась и сказала:

– Лучше я подойду, милый.

– Пусть звонит.

Она высвободилась и встала с дивана, застегивая платье.

– Я ненадолго, – шепнула она.

Он прикоснулся к ее шее:

– Не застегивай хотя бы верхнюю пуговицу. Обещаешь?

Она улыбнулась и кивнула:

– Хорошо.

Эндрю прислушался к удаляющимся шагам и к голосу, раздававшемуся в холле так тихо, что он не смог различить ни единого слова. Потом шаги зазвучали снова. Мадлен вернулась в гостиную, но уже не приближалась к нему, а предпочла местечко у дальнего края стола.

– Это Дэвид, – сообщила она. – Спрашивал, здесь ли ты.

– Чего он хочет?

– Спросил, можно ли ему прийти и попить с нами кофе.

Ее пальцы машинально скользнули к вороту платья и застегнули верхнюю пуговицу.

– Черт! – выругался Эндрю. – Черт бы его побрал! Зачем ты согласилась?

– Прости, – взмолилась она и развела руками. – Что же мне еще оставалось?

– Когда он явится?

– Уже через несколько минут. Он звонил со станции «Саут-Кен». Прошу тебя, Энди, будь умницей. Я не позволю ему остаться здесь надолго.

– Конечно. Но с определенной точки зрения теперь уже не имеет значения, как долго он останется – четверть часа или весь день.

– Мы вели себя глупо, – сказала Мадлен. – Оба.

– Просто тебе так удобнее.

– Разве? – выдохнула она. – Разве?

Она крепко обняла Эндрю, но в этом объятии чувствовалась не страсть, а отчаяние. Мадлен не отпускала его до того самого мига, когда открылась входная дверь и в холле раздался голос Дэвида. Она поспешно пригладила волосы; ее лицо стало еще бледнее обычного.

Дэвид вошел в комнату и жизнерадостно провозгласил:

– Надеюсь, вы смиритесь с моим присутствием, хотя бы ненадолго. Я держался на булочках с яйцами, однако на стадии растворимого кофе понял, что с меня довольно.

– Есть холодная индюшатина. Могу разогреть на гарнир что-нибудь из овощей.

– Пока достаточно кофе. Потом возьмусь за сандвичи с индюшкой.

Мадлен вышла и вернулась с кофейником, чашкой и блюдцем.

– У нас с Энди есть планы на остаток дня. Надеемся, ты не останешься надолго.

– Вежливое замечание, тончайший намек. Нет, я не собираюсь злоупотреблять вашей добротой.

Дэвид одарил ее учтивой улыбкой. Мадлен собралась было что-то сказать, но передумала. Эндрю не дал ей собраться с мыслями.

– Кажется, все понятно, Дэвид? Или ты намерен закатить сцену ревности?

– Если бы я умел ревновать, то знал бы и стыд. На самом деле у меня был еще один мотив, чтобы заглянуть сюда, – скрытый, но вовсе не низменный. Я хочу дать вам обоим добрый совет.

– Ты и впрямь считаешь, что нам могут пригодиться твои советы?

– Не знаю. Это будет зависеть от того, воспользуетесь ли вы ими.

– Что за совет, Дэвид? – вмешалась Мадлен.

– Эмигрировать. Куда-нибудь на юг. Предпочтительнее в тропики.

– Я думал, что с паникой покончено, – презрительно бросил Эндрю.

– Она еще не начиналась, – спокойно возразил Дэвид. – Лучше, наверное, кое о чем вас проинформировать. Существует один документ, который до вчерашнего дня предназначался только для членов Кабинета министров. Сегодня же он доведен до сведения высокопоставленных чиновников, которым предстоит заняться мерами предосторожности. В прошлом году я получил повышение по службе, так что теперь вхожу в их число.

– Ты готов доверить мне такую конфиденциальную информацию? – удивился Эндрю. – Несмотря на род моей деятельности и, так сказать, личные обстоятельства?

– Да, готов. Хочу, чтобы ты уговорил Мадди. Да и что я теряю, если произойдет утечка информации и станет ясно, что ее источник – я? – Он криво усмехнулся. – Пенсию?

– О чем же речь, Дэвид? – не вытерпела Мадлен.

Дэвид извлек бумажник и продемонстрировал записи на свернутом листке.

– Помнишь разговор о вашей программе, посвященной «Зиме Фрателлини»? – обратился он к Эндрю. – Ты сказал тогда, что поднял кое-какие материалы.

– Теперь я уже не припомню всего.

– Позволь освежить твою память. Получаемая Землей солнечная радиация более или менее постоянна. Внешние слои атмосферы получают в среднем 1,94 калории на квадратный метр. Колебания, – он сверился с бумажкой, – не должны превышать трех процентов.

– Я помню, – кивнул Эндрю.

– Снижение, предсказанное Фрателлини, находилось в пределах обычных флюктуации.

– Ну.

– Десять дней назад американский метеорологический спутник передал последние данные. – Дэвид ткнул пальцем в бумажку. – Вот новая цифра: чуть выше 1,80 – примерно 1,805. Снижение равно примерно семи процентам.

Максимальный параметр, который должен был вызвать нежелательные отклонения, высчитанный Фрателлини, не превышал шести.

– Лишний процент – уже повод для тревоги? – удивился Эндрю.

– Это было десять дней назад. Три дня назад получены свежие данные: 1,80 ровно.

– Мне все это не очень понятно, – призналась Мадлен. – Неужели из этого следует, что теперь будет все холоднее и холоднее и так до бесконечности?

– Возможно, падение скоро прекратится. Пока же оно продолжается. Фрателлини говорил о двух-трех процентах, но реальная цифра уже в четыре раза выше. Кажется, ученые подсчитали, что в ледниковый период средняя температура была всего на девять-десять градусов ниже, чем сейчас.

– Но, возможно, между падением солнечной активности и температурой воздуха не существует прямой зависимости – надо учитывать множество различных факторов: облачный слой и тому подобное. Средняя температура у нас равна всего пятидесяти градусам по Фаренгейту. Четыре процента от пятидесяти – это какие-то два градуса.

– Четыре процента – это если говорить о нормальных отклонениях. А тут – семь процентов от среднего значения.

И процесс не останавливается. В этом все дело: снижение продолжается. Расчеты Фрателлини можно отправлять на свалку. Открыт полный простор для догадок.

– Какова же твоя догадка? – спросила Мадлен.

– Ледниковый период, – ответил за него Эндрю. – Лондон скован вечными снегами. «Дейли мейл» организует новую гонку Лондон – Париж на лыжах и на коньках. Я прав?

– На этом острове проживают пятьдесят миллионов человек, – сказал Дэвид. – На восточном побережье Гренландии, которое по протяженности в два раза превосходит расстояние между Лендс-Энд и Джон-о'Гротс,[7] помещаются всего две деревушки. Однако для того, чтобы сделать жизнь невыносимой, не обязательно нужен ледниковый период. Сколько еды произведут фермеры, если зима продлится до мая и снова начнется уже в сентябре? Что станет с канадским зерновым поясом? Абсолютное большинство потребляемых нами продуктов поступает из районов с умеренным климатом. Что будет, когда они превратятся в приполярные?

– Послушать тебя, так уменьшение солнечной активности будет постоянным, – проговорил Эндрю.

– Нет никаких оснований для того, чтобы сомневаться в этом, – медленно произнес Дэвид. – Фрателлини предрекал шесть – девять месяцев, но он же говорил о максимальном уменьшении на три процента, а реальность ушла от его прогнозов на немалое расстояние. Теперь мы не знаем, что нас ждет.

– Тогда, наверное, было бы несколько преждевременным покидать страну?

– Позже это может стать уже не таким простым делом.

Мадлен взглянула на него:

– Об этом тоже написано в твоем конфиденциальном документе?

– Нет. Это разумное предчувствие – качество, которым полагается обладать всем высокопоставленным государственным служащим. Вы не подумали еще об одном: страны будущей иммиграции могут ввести ограничения.

– Какие же страны ты подразумеваешь? – поинтересовалась Мадлен.

– Американцы потянутся в Южную Америку, пока у них будет оставаться такая возможность. Некоторые из них уже снимаются с места. За последний месяц цены на недвижимость в Рио и Монтевидео подскочили более чем на сто процентов. Думаю, лучше обратить взоры на Африку. Какая-нибудь из бывших наших колоний: Нигерия, Гана – что-нибудь в этом роде.

– Ты серьезно? – недоверчиво протянул Эндрю.

– Вполне.

– Ты тоже уедешь?

Прежде чем ответить, Дэвид выдержал паузу.

– Крыса, которой достался собственный спасательный круг, может повременить, прежде чем покинуть тонущий корабль. Помни, я – один из «них», а не один из «нас».

Могу строить планы и не торопиться. Твое положение не столь надежно.

– А Кэрол? – спросила Мадлен.

– Пока я с ней об этом не говорил. Доклад попался мне на глаза только вчера вечером. Надеюсь, мне удастся убедить ее уехать. Не хотелось ошарашивать ее под Рождество, тем более когда с ней мальчишки.

– Кстати, что будет с моими сыновьями? – спокойно спросил Эндрю.

– Полагаю, Кэрол захватит детей с собой в Африку.

– Забрав их из школы? Ты подумал, что за школы в Нигерии или Гане?

– Она может попробовать обосноваться в Алжире или Египте, а то и в Южной Африке. Мне кажется, что чем ближе к экватору – тем лучше. Думаю, больше перспектив будет в черной стране. Хотя, конечно, сейчас трудно заниматься предсказаниями. Если сбудутся самые худшие прогнозы, то одному Богу известно, что произойдет.

– До сих пор я все время шел на уступки: согласился на развод, не предъявлял прав на сыновей. Но теперь я тебе скажу вот что: послезавтра утром я уже буду стоять у двери моего адвоката.

– Чтобы рассказать все ему?

– Не думаю, что это потребуется. Я просто попрошу запретить вывозить парней из страны без моего согласия.

От меня не станут требовать объяснений, не так ли?

Дэвид допил холодный кофе и подлил себе еще.

– Ты добьешься своего. Никто не пытается отнять у тебя твоих мальчиков, Энди. Я думаю, что тебе следовало бы отправиться за ними следом. И Мадди.

– Ты все-таки увлекаешься, Дэвид, – сказала Мадлен. – Мы будем иметь довольно глупый вид, если все это окажется просто очередной холодной зимой.

– Я побывал вчера у Лондонской Заводи, – сказал Дэвид. – В воде плавают льдины. За Чисвиком можно перейти на другую сторону по льду.

– Холодные зимы случались и раньше.

– Эта будет хуже, – ответил Дэвид с пугающей обреченностью. – Гораздо хуже.

– Но время пока есть, правда?

– Следует учитывать финансовую сторону. Уезжая сейчас, можно реализовать капитал – продать оба дома и так далее. И перевести фунты стерлингов в любую валюту. Позже такой возможности может не представиться.

– Почему же?

– Потому что паника, которой я опасаюсь, способна всего за одну ночь лишить дом в Лондоне всякой цены, а фунт стерлингов превратить просто в бумажку.

– Можно мне воспользоваться твоим прогнозом? – спросил Эндрю. – В программе это пойдет на ура.

– Тебе не позволят этого сделать. Попробуй – убедишься сам. Мы стоим слишком близко к краю пропасти.

– Мадлен и Кэрол вольны решать свою судьбу самостоятельно. Не вижу причин, почему бы им не воспользоваться твоим советом. Я же не нахожу в нем ни малейшего смысла.

И сделаю так, чтобы в случае отъезда Кэрол мальчики остались здесь. Я добьюсь запрета через суд.

Дэвид покачал головой:

– Ты совершаешь ошибку.

– Возможно. Но, думаю, было бы куда большей ошибкой хоть в чем-то довериться тебе.

Глава 7

В январе и феврале стояли трескучие морозы. Темза замерзла до самого Тауэрского моста; устье было забито ледяной кашей. Как-то раз вечерние газеты осмелились объявить Зимнюю ярмарку на реке, но затея провалилась. Ночью разгулялся ветер, и нестойкие сооружения, кое-как установленные на льду, не выдержали его напора. Да и вообще, любые призывы покинуть кров звучали бы злой насмешкой.

Март начался с более умеренных температур, но до оттепели дело так и не дошло. Цены на продовольствие, и прежде немалые, взмыли вверх, подобно ракете. По стране прокатилась волна забастовок, вылившаяся в конце концов во всеобщую стачку, продлившуюся три дня; за это время цены успели удвоиться, а потом утроиться. Правительство, объявившее чрезвычайное положение и присвоившее себе необходимые полномочия, не собиралось от них отказываться. Была введена строжайшая цензура, полицейским раздали оружие. Вернулось рационирование и контроль над ценами на широкий ассортимент товаров. К дверям продовольственных магазинов змеились по слежавшемуся снегу покорные очереди. Пресса и телевидение призывали народ к терпению, напоминая о традиционно присущем британцам хладнокровии. «Когда придет зима, то это значит, что не за горами и весна», – звучала у всех в ушах знаменитая поэтическая строка, которую без устали цитировал своим вкрадчивым голосом премьер-министр.

После Рождества Эндрю обратился к адвокатам, и они вызвали Кэрол. Договориться с ней не составило особого труда. Она согласилась на опекунство над детьми со стороны суда на время, предшествующее бракоразводному процессу, которому и предстояло решить вопрос о попечительстве. Слушание дела было назначено на начало апреля.

Тем временем близился конец марта, а вместе с ним и пасхальные каникулы. Эндрю предстояло встретить детей на вокзале Ватерлоо. Такси везло его на вокзал сквозь метель, громыхая цепями на колесах. Эндрю понял, что улицы почти перестали посыпать песком, это теперь делалось скорее для проформы.

– Жуткая погода, – пожаловался Водитель. – И ведь никак не улучшается!

Эндрю согласился и посмотрел на часы:

– Наверное, опоздаем.

– Не беспокойтесь. Все равно поезд задержится еще больше.

Подойдя к вокзальному табло, Эндрю удостоверился, что поезд опаздывает на полтора часа. Отправившись в поисках чего-нибудь съестного, он столкнулся с идущим ему навстречу Дэвидом.

– Хэлло, Энди, – приветствовал его Дэвид. – Я как раз тебя ищу.

Эндрю не появлялся на студии с самого утра и решил, что Кэрол понадобилось что-то ему сообщить. У него мелькнула мысль, что школа, находящаяся в пяти милях от ближайшей станции, могла быть отрезана последним снегопадом и что мальчикам не удастся попасть в Лондон.

– Насчет ребят?

– Да. – Дэвид взял его за руку. – Но сперва я хотел кое о чем с тобой побеседовать.

Он указал на вооруженного часового, охраняющего вход на платформу номер 9. Вокзал был забит солдатами.

– Что происходит? – не понял Эндрю.

– Армия занимает позиции, – объяснил Дэвид. – Не только здесь, а в стратегических пунктах по всей территории страны. В Англии объявлено военное положение.

– Что, ожидаются беспорядки?

– Во второй половине дня будет объявлено о сокращении продовольственного рационирования. Очень резком.

– Кстати, – спохватился Эндрю, – я ведь не завтракал!

Как раз собирался съесть булочку с сосиской.

– Я пойду с тобой, – сказал Дэвид. – Ты сможешь съесть мою порцию.

В буфетах продавали по одной порции на покупателя. На двери красовалась знакомая надпись: «Извините, пива нет».

– Что с мальчиками? – спросил Эндрю. – Наверное, их задержали в школе?

– У меня для тебя письмо, – сказал Дэвид.

Конверт был чистым. Открыв его, Эндрю обнаружил внутри листок бумаги. Почерк принадлежал Кэрол.

– Видимо, ты прочел это, – сказал Эндрю. Дэвид покачал головой, и Эндрю протянул ему письмо. – Ведь это твоя идея?

– В основном да. Ну, поедешь?

– В Лагос? Чтобы узнать, что она увезла их в Каир, Солсбери или Йоханнесбург? Я был бы дураком, если бы поверил хоть единой строчке в ее письме.

– Они действительно улетели в Лагос, – успокоил его Дэвид. – Если бы ты отправился за ними следом, то только для того, чтобы привезти их назад?

– Для чего же еще?

– Там пока царит хаос. Тебе не сразу удастся получить распоряжение суда. А к тому времени, когда ты его все-таки добьешься, ты уже не захочешь пускать его в ход.

– Почему же?

Дэвид кивнул в сторону солдата с автоматической винтовкой, стоящего на часах в нескольких футах от них.

– Всего-навсего потому, что правительству взбрело в голову вывести на улицы солдат?

– Глазго находится в руках толпы уже на протяжении двух дней, – сказал Дэвид. – По одним сообщениям, это коммунисты, по другим – просто громилы. Думаю, суть не в этом.

Эндрю недоверчиво посмотрел на него:

– Я бы знал – через службу новостей…

– Меры безопасности теперь строжайшие. Но ты все равно скоро об этом узнаешь. И кое о чем еще тоже. Если в конце концов решишь оставить страну, то просто поразишься, насколько иначе все видится со стороны. Мне-то лучше знать – у меня есть доступ к иностранной прессе.

– Снова пропаганда эмиграции?

Эндрю был несколько озадачен собственным спокойствием; ему следовало быть вне себя от гнева – ведь Дэвид опять сыграл главную роль в очередном акте предательства.

Вялость собственной реакции на отъезд сыновей помогла ему осознать, насколько все переменилось, насколько помимо его воли обострились опасения за развитие событий.

Эндрю чувствовал не только негодование, но и облегчение.

Он представил своих детей под ярким африканским солнцем, и эта картина не вызвала у него дурных чувств.

– Думаю, тебе следует уехать, – не унимался Дэвид. – Проклятый показатель, кстати, уже опустился до 1,74.

– Падение замедляется. В начале месяца он равнялся 1,75.

– Замедляется.

– Так что скоро крайняя точка. Худшее, возможно, уже позади.

Дэвид отрицательно помотал головой, нисколько не сомневаясь в своей правоте.

– Худшее не позади. Оно только впереди.

Лондонский бунт вспыхнул в пасхальный понедельник.

Утро того дня выдалось ясным, и к полудню стал слышен звон капели, ибо лед на крышах начал потихоньку подтаивать, не выдержав ярких солнечных лучей. Эндрю и Мадлен отправились прогуляться по Найтсбриджу и Гайд-парку.

Многие лондонцы последовали их примеру; улицы неожиданно заполнились людьми. На аллеях для верховой езды дети обстреливали друг друга снежками. Под мостом «Серпантин» молодежь выписывала круги на коньках.

На подходе к Мраморной арке Эндрю сказал:

– Здесь еще больше народу. Может, повернем назад?

Мадлен указала на толпу впереди:

– Пойдем послушаем ораторов. Это должно быть забавно.

– Нам все равно к ним не пробраться, – возразил Эндрю. – Там несколько тысяч народу.

– Если ничего не расслышим, то уйдем.

– Ладно. – Эндрю указал на небо. – Видишь тучи?

Тучи тем временем закрыли солнце, и картина, представшая их взору, тут же изменилась, словно то был условленный сигнал. Толпа забурлила, будто по доселе неподвижному пруду прокатился жестокий шквал. Мадлен стиснула Эндрю руку.

– Что это? Куда они бегут?

– В нашу сторону. – Он оглянулся, проверяя, не находится ли за их спинами цель, к которой могли устремиться все эти люди. – Может быть, их разгоняет полиция?

Позднее он узнал, что произошло. Толпу, стекавшуюся от вокзала Паддингтон и из Северного Кенсингтона, раззадорили призывы самозваных главарей. Люди имеют право на пищу, и она есть в магазинах, но доступна только богачам, процветающим благодаря сделкам на черном рынке!

– Мой недельный рацион! – выкрикивал один из ораторов, размахивая тонким ломтем ветчины. – Тут неподалеку «Дорчестер»! Думаете, они в «Дорчестере» ограничиваются одним ломтем ветчины в неделю?

Власти в месте скопления людей были представлены полицией и войсками. Офицер, командовавший солдатами, собирался разогнать митинг в самом начале, но полицейский чин сумел его разубедить. Он предпочитал наступлению оборонительные действия. У Арки и вдоль Оксфорд-стрит и Парк-Лейн были расставлены вооруженные автоматами посты, и, по мнению полицейского чина, толпа еще не достигла такой степени отчаяния, чтобы пойти на них грудью и прорваться на оперативный простор. Первый вывод оказался совершенно справедливым, не слишком ошибочным было и второе умозаключение. Однако полицейскому не хватило воображения, чтобы предвидеть развитие событий. На открытом пространстве самого Гайд-парка у стражей порядка не оказалось застав. Именно этим и воспользовался временный главарь бунта.

– Они выставили полицейских, чтобы преградить нам дорогу! – вопил он. – Полицейских и проклятую солдатню!

Если мы двинемся к «Дорчестеру», «Ритцу», «Фортнум-и-Мейсону»,[8] чтобы забрать то, что принадлежит нам по праву, нас встретят пули. Но к чему нам бросаться под пули, братцы? Может, прочешем парк? Как насчет «Харродз», где покупают себе жратву богатые? Там не берут наличных. Им подавай банковский чек – и к черту талоны! Так пойдемте предъявим им наши чеки! Выпишем их в Английском банке! Что вы на это скажете?

В первый момент, когда толпа качнулась и устремилась вперед, хватило бы всего нескольких выстрелов, чтобы рассеять ее, однако направление стремительного продвижения толпы оказалось совсем не тем, какое ожидалось. Одно дело – отдать приказ стрелять по безоружным согражданам, когда они вот-вот сметут вооруженные посты, и совсем другое – когда они, по всей видимости, просто разбегаются кто куда. Через несколько минут приказ все же прозвучал, и над головами бегущих просвистело несколько пуль, но это всего лишь ускорило их бег.

При звуке залпа Эндрю схватил Мадлен за руку.

– Беги с толпой! – крикнул он. – Что бы ни произошло, не бросайся им наперерез! Иначе в два счета затопчут!

Людская масса пронесла их на расстояние нескольких сот ярдов, пока им наконец не удалось протиснуться к краю бурлящего потока и выбраться на волю. Тяжело дыша, они наблюдали за устремившейся к Найтсбриджу толпой, оставляющей за собой тела упавших. Мальчуган лет семи сидел в сугробе и хныкал. Мадлен попробовала с ним заговорить, но он и не подумал утихомириться. Наконец, утерев нос, он помчался вдогонку за остальными.

– Может быть, его надо остановить? – спросила Мадлен.

– Не надо, – отозвался Эндрю, сознавая свою беспомощность. – Ничего не получится.

Они направились к дому, петляя по боковым улочкам.

Издали доносились выстрелы и крики, а с одного из перекрестков их взгляду открылся «Харродз», осажденный толпой. Послышался звук разбиваемых стекол. Солнце все еще пряталось за облаками, вдоль улиц дул промозглый ветер.

Кварталы, по которым пролегал их путь, были пустынны; лишь изредка из двери высовывался жилец, прислушивался и торопился скрыться. Стремясь побыстрее очутиться под крышей, Мадлен и Эндрю почти не разговаривали.

Когда они оказались в безопасности, он сказал:

– Я перееду к тебе, Мадлен. Так будет спокойнее.

Она кивнула:

– Да, сделай милость.

Глава 8

– Что-то я запамятовал – ты был с нами во дворце Александры?[9] – спросил Мак-Кей.

– Нет, – ответил Эндрю, – я тогда еще работал на радио.

– Все возвращается на круги своя, – сказал Мак-Кей. – Мы снова перебираемся туда, причем не мешкая.

– Почему?

– Там небольшое помещение, которое нетрудно защитить. Все под одной крышей; кроме того, нам будут приданы две роты солдат. Хотя что с нас возьмешь?

– А как будем ездить туда и обратно – на бронеавтомобиле? Или ночевать придется прямо на работе?

– Пока до этого не дошло. Нас будут возить под охраной от дворца до станции метро.

– Хорошо хоть так.

– Да. Тебя это удивляет?

– Необходимость эскорта? Отнюдь. Меня чуть не зада вили при разгроме универмага «Харродз».

Мак-Кей устремил на него задумчивый взгляд:

– На твоем месте я бы задумался, сколько времени еще можно полагаться на метро!

– И сколько же?

– Мне не положено разглашать секреты, однако новость все равно прозвучит в вечерней сводке, поэтому было бы чудачеством продолжать темнить. Метро закроют сегодня вечером – целиком, кроме линии «Пиккадилли». Да и там поезд будет останавливаться всего на трех станциях: «Пиккадилли» в центре, «Вуд Грин» на севере – чтобы доехать до дворца Александры – и «Уэст Хаунслоу» на западе.

– «Уэст Хаунслоу»?..

– Ближайшая к аэропорту станция.

До Эндрю все еще не доходил смысл услышанного. Понимая, что демонстрирует глупость, он все-таки спросил:

– При чем тут подземка?

На столе Мак-Кея была разложена крупномасштабная карта центральной части Лондона. Он схватил толстый синий карандаш и прочертил линию от реки на север.

– От засыпанных снегом газонов Чейни-Уок;[10] к Эрлз-Корт-Роуд[11] затем по прямой – Холланд-парк-авеню, Бейсуотер-Роуд, Оксфорд-стрит и Хай-Холборн. Затем Кларкенуэлл и Олд-стрит, потом по Бишопсгейт, маленькое отклонение по Лиденхолл-стрит в сторону Монетного двора, Тауэр и несколько причалов в Заводи. Что же мы получим, приняв реку за южную границу? – Мак-Кей оторвался от карты и сверкнул глазами. – Лондонский Пейл.[12] Это неофициальное название, но оно вполне к месту. В этих границах сохраняется порядок, за их пределами – хаос и варварство. Ну, еще наш крохотный оазис во дворце Александры и аэропорт.

– Это серьезно?

– Очень.

– Ты хочешь сказать, что власти оставят на произвол судьбы весь Большой Лондон? Что же станет с людьми вне границ Пейла? Как насчет тех, кто приезжает в центр на работу?

– Основные предприятия уже втихую договорились с необходимым им персоналом. Остальным укажут на дверь.

Отныне они будут предоставлены самим себе.

– А провинция?

– Аналогичный принцип: удержание ключевых позиций.

– Нельзя же бросить народ на произвол судьбы!

– Такой была и моя первая реакция. Но ведь и защитить его невозможно! Если попытаться рассредоточить вооруженные силы по всей территории, то от страны вообще ничего не останется. Так по крайней мере удастся сохранить порядок в центре.

– Надолго ли?

– Думаю, у этого плана есть и иная сторона, – сказал Мак-Кей. – Когда жизнь вернется в нормальную колею, будет нетрудно выйти из цитадели и восстановить порядок.

Ряды противника за это время сильно поредеют.

– Бог мой!

– Действительно, следовало бы поблагодарить Его, попав в число счастливчиков. Ты, кажется, обретаешься в пределах Пейла?

– Саут-Кен, – кивнул Эндрю.

– Я перевожу своих из Хэмпстеда, – сообщил Мак-Кей. – Насколько я понимаю, нас расквартируют в «Савое». – Он улыбнулся, но улыбка вышла холодной и совсем не радостной. – Никогда бы не подумал, что все так обернется. Между прочим, держи язык за зубами, пока не передадут новости. Такие вести распространяются быстро, но давай хотя бы не подстегивать их.

– Хорошо.

Раздался стук в дверь.

– Войдите! – крикнул Мак-Кей.

Появился посыльный с красочной картинкой. Это была репродукция зимнего пейзажа Утрилло.

– Что за чертовщина? – удивился Мак-Кей.

– Пасха прошла, – сообщил рассыльный. – Вы всегда меняете пейзаж на Пасху.

– Только не в этом году, – промолвил Мак-Кей. Рассыльный нерешительно переминался у двери со своей картинкой. – Давай ее сюда, – сжалился Мак-Кей. – Клади на стол.

Он некоторое время молча взирал на белые обводы парижских домов.

– Разве кому-нибудь нужно теперь это вдохновенное воспевание зимы? – обратился он к Эндрю. – Полагаю, что нет. – Наклонившись над столом, Мак-Кей принялся с таким ожесточением черкать своим синим карандашом по репродукции, что в конце концов наделал в ней дыр, однако не удовлетворился этим и продолжал рвать ни в чем не повинную бумагу. Наконец он выбросил затупившийся карандаш в корзину и смахнул пейзаж со стола.

– Забери, сынок, – велел он рассыльному. – Это может гореть. Хотя бы погреешься холодным весенним вечерком.

Через три дня после создания Пейла Эндрю в сопровождении двух операторов выехал на патрулирование в северном направлении. Предлагая эту авантюру, Мак-Кей подчеркивал сугубую добровольность участия в ней.

– Не уверен, что мы сможем воспользоваться материалом, который вы привезете, – сказал он. – Полагаю, что бы вы ни сняли, пускай всего лишь безлюдные улицы, это только посеет в сердцах людей лишнюю тревогу и уныние.

Разве пригодится как документальный материал на будущее… В общем, если не горишь желанием – то и не надо.

Патруль состоял из двух бронированных автомобилей.

Эндрю с операторами залезли в первый. Командовал вылазкой капитан Чисхолм, высокий худой блондин двадцати с небольшим лет. Он был совершенно невозмутим и говорил с йоркширским акцентом. Эндрю поинтересовался маршрутом.

– Заранее не определено, – последовал ответ. – Прочесывание местности. Я бы направился к северу по Бейкер-стрит, затем к Риджентс-парку, в Кемден-Таун, на Кингз-Кросс – и обратно, по Пентонвилл и Олдерсгейт. Можно и отклониться, если вас заинтересует какое-то другое место.

Главное – оставаться на широких магистралях. На узких улицах легко угодить в ловушку.

– Пока ничего не приходит в голову, – сказал Эндрю. – В чем смысл патрулирования? На первый взгляд это неоправданный риск.

– Наверное, в том, чтобы просто помахать флагом, – ответил Чисхолм. – Видимо, начальство считает, что вынудит этим самые зловредные шайки убраться подальше, а не околачиваться поблизости в надежде просочиться в Пейл.

Прошлой ночью нас атаковали из Фулхэма. Есть жертвы.

– Вот не повезло!

Чисхолм взглянул на него:

– Кому, нам или им?

– И тем и другим.

– Моя родня тоже в Пейле. Только в Лидсе, – сообщил Чисхолм. – По крайней мере надеюсь, что они там. Как вы думаете, скоро все утихомирится?

Эндрю пожал плечами:

– Через месяц-другой. Или больше.

– Если хотите знать, я рад, что это не мой родной город, – заявил Чисхолм. – Наверное, я выполнял бы свой долг и дома, но здесь все-таки спокойнее.

Бронированные машины громыхали по Бейкер-стрит со скоростью свыше тридцати миль в час. Кое-где продолжалась призрачная жизнь; в дверных проемах возникали неясные силуэты, пропадавшие при приближении патруля, из окон раздавались крики о помощи; какие-то люди пытались их догнать. Неожиданно на середину улицы вышел какой-то человек и, воздев руки, преградил им путь.

– Не сворачивать! – приказал Чисхолм водителю.

В последний момент человек не выдержал и отскочил в сторону. Оглянувшись, Эндрю увидел, как он выкарабкивается из снега. Вторая машина промчалась всего в двух футах от него, но он не обратил на нее ни малейшего внимания.

После пересечения с Мэрилбоун-Роуд Чисхолм показал на окно одного из домов. Там за стеклом сидела откормленная, довольная жизнью черная кошка.

– Кто-то проглядел неплохой обед, – прокомментировал он. – Сомневаюсь, что им еще долго станут брезговать.

Киска доживает последние часы.

Справа показались заснеженные просторы Риджентс-парка.

– Что стало с животными из зоопарка? – поинтересовался Эндрю.

– Их забили накануне установления границы. Все съедобные туши были перевезены в Пейл.

– Кто же решал, что съедобно, а что нет?

Чисхолм рассмеялся:

– Тут вы правы. Но стандарты меняются довольно быстро. Думаю, сейчас кто-нибудь жует гремучую змею или дикобраза – может, жареных, а может, и в сыром виде.

Непробиваемой бесчувственности капитана оставалось позавидовать. В его деле это было ценным качеством. Эндрю заметил, как один из операторов навел камеру на тело, скорчившееся в канаве, и поддержал ему объектив, чтобы гарантировать надежную съемку. Приходилось завидовать тем, кто мог позволить себе роскошь иллюзий и самообольщения, – мясникам же не свойственны сантименты; кстати, кожаную обувь носят все, даже вегетарианцы. Хотя иллюзии и самообольщение остались в прошлом…

Теперь мимо проносились пустынные лужайки зоопарка. Между домами поднимался дым – слишком стремительно, чтобы его можно было принять за дымок от костра, на котором мирно разогревается пища. Где-то начался очередной пожар. Пожары пожирали Большой Лондон со времени учреждения Пейла; по ночам небо озарялось зловещими сполохами. Однако пока по городу еще не прокатывался огненный вал; то ли везение, то ли просто слишком много снега и льда, чтобы дать разгуляться огню.

Беда подстерегала их напротив станции метро «Кингз-Кросс». Стоило машине выехать на перекресток Каледониэн-Роуд и Пентонвилл, как один из солдат вскрикнул: вторая машина, отставшая ярдов на двадцать – тридцать, неожиданно остановилась. Головной автомобиль вернулся назад, затормозив совсем рядом.

– Что случилось? – окликнул Чисхолм.

– Заглохли, – прокричал в ответ сержант, командовавший вторым экипажем. – Бриггс пытается разобраться, в чем дело.

Водитель поднял капот и, не поднимая головы, буркнул что-то про свечи.

– Вылезай-ка и помоги ему, Сэнди, – приказал Чисхолм своему водителю.

Когда умолк второй двигатель, воцарилась тревожная тишина Здесь, на пересечении пяти улиц, они были как на ладони. Эндрю поделился своими опасениями с Чисхолмом.

– Верно. Но все-таки открытое пространство предпочтительнее. Нас не смогут застать врасплох. – Капитан обвел взглядом безмолвные строения. – Идиллия, не правда ли?

Идиллия продолжалась до тех пор, пока не появились люди. Сперва их было немного и они невинно стояли в дверях и на углах улиц, откуда можно было незаметно улизнуть. Однако постепенно число зевак росло, они становились все смелее. В двадцати ярдах от замерших машин на мостовую вышел мужчина, потряс кулаком и принялся осыпать оскорблениями неподвижно наблюдающих за ним солдат. Эндрю чувствовал, что Чисхолм с трудом сдерживает гнев. Однако приказа стрелять не прозвучало.

Как ни странно, крикуна образумили его же товарищи.

Вняв их призыву успокоиться, он умолк и неуклюже заковылял к тротуару. Однако тут же, словно по условному сигналу, к машинам устремились доселе молчавшие фигуры.

Люди имели мирные намерения – более того, пока они демонстрировали дружелюбие.

Вперед выступил низкорослый человечек в драном пальто:

– Хотите помогу, командир? Я разбираюсь в двигателях – как-никак работал в гараже.

Пытаясь скрыть тревогу, Чисхолм ответил:

– Спасибо, мы справимся сами.

В толпе оказались по меньшей мере три женщины. Одна из них, здоровенная особа лет пятидесяти, радостно прокричала:

– Не подвезешь меня в город, паренек? С самого утра не могу дождаться автобуса.

Послышались смешки. Заулыбались и солдаты. Женщина приободрилась:

– Может, все-таки потеснитесь? Могу пристроиться у кого-нибудь на коленях. Цена автобусного билета – и я ваша со всеми потрохами. Смотрите не упустите такой возможности! Скоро меня уже не купишь!

Чисхолм смотрел прямо перед собой, не мигая. Остальные относились к этой болтовне всего лишь как к шутке – триумфу английского чувства юмора над нечеловеческими условиями существования. Однако атмосфера резко накалилась, когда крикунье стала вторить еще одна женщина – худая как смерть, седовласая, лет на пять – десять старше первой, с яростно горящими голубыми глазами:

– Возьмите меня с собой, мистер!

Ответа не последовало. Смех утих. Вторая женщина шагнула вперед и очутилась на расстоянии протянутой руки от машины.

– Потом я уйду, – не унималась она. – Я не прошу, чтобы меня там оставили. Там моя дочь. Она вот-вот родит.

Просто посмотреть, все ли у нее в порядке. И тут же назад.

Чисхолм все так же хранил молчание.

– Обещаю, что уйду и не причиню вам хлопот, – умоляла женщина.

По толпе пронесся шумок. Раздался мужской голос:

– Разве вы не можете ее захватить?

Женщина подошла еще ближе, остальные двинулись за ней следом.

– Назад, все назад! – прикрикнул Чисхолм. – Это военный патруль. Назад!

Тот же мужской голос укоризненно произнес:

– Когда я служил в армии, мы сражались за свой народ, а не против него. Что же это за армия, если она обрекает женщин и ребятишек на голодную смерть? Вам бы следовало брать их под защиту, а вы только и знаете, что кричать «назад!».

– Мы обязаны подчиняться приказам, – выдавил Чисхолм.

Видимо, он просто не мог оставить свои действия без оправданий, подумал Эндрю; однако именно этого ему не следовало делать. Толпа немедленно ответила яростным воплем и ринулась на машины. Чисхолм снова крикнул «назад!» – впустую. Стоило ему дать понять, что солдат – нечто большее, чем просто фигура в форме, как он уже вызывал меньше страха, меньше уважения. Толпа ожесточилась, в ней проснулась слепая надежда на победу.

Из задних рядов кто-то басовито выкрикнул:

– Отберите у них винтовки! Мы найдем им применение!

Если бы люди получили приказ открыть огонь, то на столь близком расстоянии это превратилось бы в форменный расстрел; кроме того, никто не мог бы поручиться, чем все кончится. На одного солдата пока приходилось по три горожанина, но из боковых улочек выходили все новые и новые люди. Если не открыть огонь, их судьба не вызывает сомнений… Замерев при этой мысли, Эндрю не расслышал новой команды, которую успел отдать Чисхолм:

– Маски надеть!

Слова эти были произнесены совсем другим тоном – тоном человека, уверенного в своих силах.

Лишь увидав, что солдаты поспешно натягивают противогазы, он завозился со своим, полученным перед отъездом из Пейла и болтавшимся у него на животе. Эндрю еще не успел толком разобраться, что с ним делать, когда раздалась следующая команда:

– Гранаты к бою!

Над белым снегом заклубился серый туман. Большинство людей, обступивших машины, бросились врассыпную, спотыкаясь и сбивая друг друга с ног. Некоторые замешкались, но очень скоро и они, отчаянно растирая кулаками глаза, вынуждены были отступить. Эндрю наконец совладал со своим противогазом, однако слезоточивый газ не пощадил и его. Сквозь слезы, застилающие глаза, он с трудом разглядел происходящее. Толпа рассеялась целиком; даже голубоглазая женщина, согнувшись в три погибели, торопилась покинуть поле боя.

Громким голосом, искаженным противогазом, Чисхолм спросил:

– Ну что, Сэнди, разобрался?

– Пока нет, сэр. Даже не знаю, что тут можно поделать.

Прошло еще минут десять, прежде чем мотор спасительно затарахтел. За это время никто и не подумал к ним приблизиться. Эндрю опасался, что в них станут швырять из окон всякую дрянь и оскорблять из-за угла, но страхи оказались напрасными. Он снял маску и поделился своими мыслями с Чисхолмом.

– Нам повезло, – бесстрастно отозвался капитан. – Повезло, что поломка случилась посреди широкой улицы, повезло, что в их числе не оказалось ни хитрецов, ни людей с инициативой. – Моторы обеих машин мирно заурчали, первый водитель начал разворачиваться. – Все равно, в следующий раз я угощу их газом побыстрее.

– Что теперь будет с этой женщиной? – задумчиво произнес Эндрю.

Прежде чем ответить, Чисхолм выдержал паузу.

– Мы знаем, что с ней будет. – Его голос звучал отстраненно, нарочито язвительно. – Вот только когда… Думаю, чем скорее, тем лучше.

После этого молчание не нарушалось до тех пор, пока машины не устремились в южном направлении. С каждой минутой они приближались к Пейлу. Проезжая мимо погасшего светофора, обросшего сосульками, Эндрю вспомнил, как ровно год назад застрял на этом перекрестке в фургоне Би-би-си: они тогда опаздывали в больницу, где им предстояло отснять ролик, и светофор долго держал их на Одном месте.

Обращаясь скорее к самому себе, он пробормотал:

– Интересно, что творится в «Варфоломее»?[13]

– Насколько я знаю, ничего, – откликнулся Чисхолм.

– Они тоже эвакуировались в Пейл?

– Это было невозможно. Большинство врачей и медсестер остались в больнице.

– Может быть…

– Заехать туда? Пришлось бы отклониться от маршрута. – Размышлял он недолго. – Хорошо, раз вам этого хочется.

Из нескольких окон больницы свисали флаги Красного Креста; сами окна напоминали издали пустые глазницы; в некоторых не осталось стекол. Однако при приближении патруля показались кое-какие признаки жизни: человеческие лица, поднятая в приветствии рука. Сквозь шум моторов до них доносились пронзительные крики, хотя слов было не разобрать. На месте входной двери зиял провал. На снегу валялись скорченные фигуры; некоторые из них определенно выпали – или были выброшены – из окон.

– Любопытно, скольким из них удалось вырваться на волю, – произнес Чисхолм. Его лицо побелело от ярости. – Проклятые болваны! Так и должно было произойти. И что хорошего?

Машины замерли. В наступившей тишине в уши прибывших ворвались крики – здесь были и глумливые приветствия, и мольбы о помощи. Общий гвалт перекрыл душераздирающий визг, в котором звучала агония. Он донесся не из здания больницы, а откуда-то с улицы.

Чисхолм обернулся к водителю:

– Давай туда! Кажется, это где-то слева. Только осторожно.

Стоило машине завернуть за угол, как все стало ясно: посередине улицы барахтались в снегу четыре фигуры. Завидя патруль, трое бросили свою жертву и неуклюже заковыляли прочь. Женщина осталась лежать, судорожно одергивая задранный до пояса халат медсестры.

– Срежь их! – приказал Чисхолм.

Вдоль улицы засвистели пули, и один из насильников повалился в снег. Остальным удалось уйти целыми и невредимыми. Чисхолм выскочил наружу и, подбежав к медсестре, помог ей подняться на ноги. Через минуту они стояли перед машиной. Капитан поддерживал девушку, не давая ей упасть. Рядом с ним она казалась настоящей пигалицей: в ней было не больше пяти футов росту. Над нежным личиком вздымалась шапка когда-то роскошных, но теперь перепутавшихся огненно-рыжих волос.

Девушку подсадили в машину и потеснились, чтобы она расположилась удобнее. Она то и дело тихонько всхлипывала и, не произнося ни слова, разглядывала свои руки, крепко сцепленные на коленях. Ее разодранный подол был перепачкан грязным снегом. На левой ноге остался меховой сапожок, правая оказалась босой.

– Сейчас все будет хорошо, – приговаривал Чисхолм. – Вас уложат, напоят теплым…

Машины неслись по вымершим улицам к вырастающему над крышами куполу собора Святого Павла. Наконец показалась изгородь из колючей проволоки, которой был обнесен Пейл. Машины затормозили перед воротами, охраняемыми часовым. Водитель первой машины трижды надавил на гудок. Из будки вышел офицер в сопровождении двух солдат. Ворота чуть-чуть приоткрылись, пропуская их к машинам.

– Северный патруль. Возвращаемся с дежурства. Пропустите нас.

Лейтенант отдал честь.

– С вами гражданские лица, сэр?

– Телевизионная бригада. У них пропуска.

– А юная леди? – медленно произнес лейтенант.

– Мы подобрали ее рядом с «Варфоломеем». На нее напали. Ей требуется медицинская помощь.

Лейтенант выдержал паузу и отчеканил:

– Сегодня утром поступил новый приказ, сэр. Не пропускать людей в Пейл без особого разрешения Главного штаба. Мне очень жаль.

– Слушайте, – взмолился Чисхолм, – она же медсестра! Нам понадобятся такие люди. Она не станет отлынивать ни от какой работы!

Лейтенант был почти ровесником Чисхолму, только круглолицым, темноволосым, с меланхолическим выражением лица.

– У меня приказ, сэр, – сказал он. – Ничем не могу помочь.

Чисхолм посмотрел на него в упор.

– Она медицинская сестра, осталась в «Варфоломее», чтобы ухаживать за пациентами. На больницу напали мародеры. Мы нашли несчастную девушку на улице, когда ее пытались изнасиловать. Я возьму на себя всю ответственность за ее нахождение в Пейле.

Лейтенант покачал головой.

– Это невозможно, сэр. Здесь ответственный я. – Его печальное лицо исказила озлобленная гримаса. – Господи, какие еще сцены Ты нам уготовил?

Чисхолм вышел из машины, отвел лейтенанта в сторонку и повел с ним задушевный разговор. Однако лейтенант все так же качал головой.

Эндрю в первый раз услышал голос девушки.

– Пожалуйста, помогите мне выйти, – попросила она его с легким ирландским акцентом.

Эндрю решил, что она собирается прийти на помощь Чисхолму; он не сомневался, что, какими бы строгими ни были приказы, ни один человек на свете не сможет отказать ей. Эндрю выскочил из машины и подал руку. Медсестра побрела прочь от ворот.

– Нет, – крикнул он ей вдогонку, – сюда!

Не обращая внимания на его призыв, она продолжала ковылять по заросшему льдом тротуару.

– Сестра! – позвал Чисхолм. – Вернитесь! Мы сейчас обо всем договоримся!

Но она и не думала останавливаться. Эндрю бросился было за ней следом, и тут же замер, прикованный к месту решительностью удаляющейся фигурки. Прояви она хоть малейшее колебание, оглянись назад, он обязательно устремился бы за ней. Если бы девушка бросилась бежать, он догнал бы ее. Но она просто брела от них прочь будничным шагом, воплощающим собранность и спокойствие. Им оставалось только смотреть ей в спину, пока она не исчезла за углом.

– Я верну ее, – сказал Чисхолм.

– Нет, сэр, – сказал лейтенант и загородил ему путь.

Они уставились друг на друга, испытывая одновременно ярость и презрение к самим себе. Чисхолм обреченно пожал плечами:

– Ваша взяла. – Он нырнул обратно в машину. Эндрю последовал за ним. Чисхолм еще раз посмотрел в ту сторону, где только что брела рыженькая медсестра, и отвернулся. – Открывайте ворота! – приказал он лейтенанту.

Глава 9

Как ни странно, в выходной наступило лето – во всяком случае, по календарю. Вечера удлинились. Эндрю и Мадлен сидели закутанные, прихлебывали слабенький кофе и вели неспешную беседу. Перед самым исчезновением кофе из магазинов Мадлен закупила изрядный запас, но они все равно позволяли себе такое пиршество всего два-три раза в неделю. Прочитали вечернюю газету – листок бумаги с мелким текстом на обеих сторонах; дальше читать все равно было нельзя из-за сгустившихся сумерек. Включать же электричество в неслужебных помещениях разрешалось теперь только после девяти вечера.

Если не считать холода и легкого голодного подташнивания, превратившегося в постоянное ощущение, Эндрю испытывал чувство довольства и расслабленности. Здесь, в этой комнате, в обществе Мадлен, можно было забыть об агонии, в которой корчился город за пределами Пейла, и о неясном будущем, уготованном счастливчикам, оказавшимся по эту сторону его рубежей. Об этом нельзя было все время думать, иначе жизнь стала бы совершенно невыносимой.

Дэвид обещал заглянуть часов в девять. Они спокойно дожидались его в темноте. Он появился ближе к десяти.

– Хочешь, включу свет? – предложила Мадлен.

– Если он вам помешает, то лучше не надо, – сказал Дэвид.

– При свете лучше, – сказал Эндрю и поднялся с места.

Приход такого гостя был посягательством на их уединение, и ему хотелось это подчеркнуть. Дэвид заморгал от яркого света. Его лицо было изможденным; это заметила и Мадлен.

– Присядь, Дэвид, – предложила она, – я дам тебе чего-нибудь выпить.

– Как у вас с виски? – спросил он.

– Очень просто: никак. Могу предложить «кокберн». Не возражаешь?

Дэвид помотал головой.

– Вполне здравая идея. Я запас его после нашей свадьбы – когда мы вернулись из Брюсселя. Две дюжины, по двадцать семь шиллингов шесть пенсов бутылка. Сколько же их осталось?

– Точно не знаю. Дюжины полторы.

– Тогда тащи пару. Время найдется.

– Ты выглядишь утомленным, – сказала Мадлен. – Слишком много хлопот?

– Терпимо. – Он зевнул и перевел взгляд на Эндрю. – Есть свежие письма от Кэрол?

– Последнее пришло сегодня утром.

– У нее все в порядке?

Мадлен аккуратно наполнила портвейном три рюмки и принесла их в комнату на подносе. Дэвид решил произнести тост:

– За лето! Сегодня в полдень термометр на крыше министерства показывал три градуса тепла.

– Это уже кое-что, – сказал Эндрю.

– Слишком мало и слишком поздно. Ты хоть представляешь себе, как быстро убывают наши иностранные капиталовложения? Знаешь, что предпринимались попытки договориться о продаже Ираку ближневосточного имущества «Бритиш Петролеум»? Концессий, оборудования, заводов – всего?

– Грустно. Но это поможет протянуть хотя бы еще немного.

– Переговоры сорвались. Ирак больше не признает британского правительства, ибо оно не в силах осуществлять суверенитет над собственной территорией. Так что имущество присвоено без всякой компенсации – видимо, в порядке самозащиты.

– Что же теперь будет? – спокойно спросила Мадлен.

– Здесь? – Он кивнул на Эндрю. – Во-первых, Энди уже через несколько дней лишится работы.

– Почему?

– Телевидение прикроют. Слишком расточительное средство связи для территории, площадь которой ограничена Пейлом.

– А потом?

– Есть идея продержаться. Запасы провианта имеются – более значительные, чем я себе представлял. Здесь уж мы постарались. Если дело пойдет на лад и станет пригревать солнышко, придется еще, конечно, пережить следующую зиму, но потом, если повезет, может и полегчать.

– А если не пойдет на лад?

Дэвид беспомощно развел руками:

– Тогда гибель. Есть все основания опасаться, что так произойдет при любых обстоятельствах. Ребята снаружи сильно оголодали и совсем отчаялись. Боюсь загадывать, как долго военным удастся сдерживать их напор.

Немного помолчав, он продолжил:

– Я могу раздобыть для вас два билета на самолет на следующую среду. Лиссабон – Тимбукту – Лагос.

Ответ Мадлен был негромким, но твердым:

– Нет. Во всяком случае, не для меня.

Дэвид сделал еще глоток и уставился на нее; во взгляде читались мольба, усталость и отчаяние.

– Мадди, – произнес он, – я не могу допустить, чтобы твоя участь оставалась на моей совести. Прошу тебя, улетай!

– Твоя совесть тут ни при чем, – сказала она. – Просто я хочу остаться.

Дэвид утомленно улыбнулся.

– Ты нечасто проявляешь упрямство. Но уж когда заартачишься, у меня никогда не хватало умения тебя уговорить, правда? Пока места есть, но я не смогу возобновить заказ.

– Знаю. Я не стану тебя обвинять.

– Если все рухнет, то произойдет это быстро. Существует план эвакуации важных персон. Я – важная персона, потому что участвую в планировании, и смогу удрать на последнем самолете. Но о том, чтобы прихватить кого-то с собой, речи уже не будет. Понимаешь?

– Конечно.

– Я не смогу улететь, оставив тебя здесь, Мадди! Разве это мыслимо? Не знаю, что здесь произойдет, но, отвергая мое предложение, ты обрекаешь на гибель нас троих. Если же ты согласишься, то мы проведем остаток жизни под африканским солнышком.

– Кэрол уже там.

– Знаю. Такое впечатление, что за тридевять земель. – Дэвид осушил рюмку и поставил ее на столик. – Я не улечу без тебя, Мадди, можешь не сомневаться. А с тобой – не позволят. Я приношу им здесь пользу, так что уверен, что смогу вовремя смыться, когда случится непоправимое, но я также уверен и в том, что не сбегу раньше времени. – Он пожал плечами. – Тебе решать.

Твердо удерживая бутылку, Мадлен снова наполнила рюмки. Розовое вино мягко мерцало в хрустале. Она протянула мужчинам их рюмки и подняла свою. На ее лице читалось спокойствие и печаль от смирения перед неизбежностью.

– Хорошо, Дэвид, – сказала она, – мы уедем. Выпьем за наше африканское будущее!