Дочь палача

7

Над еловым лесом поднялась луна. Две еловые верхушки на миг четко выделились на фоне желтого диска, потом луна поднялась выше и во всей своей полноте и округлости воцарилась на ночном небе.

Хильда стояла у окна и смотрела на луну. Как уютно и безопасно она чувствовала себя в Элистранде! А если бы она жила одна в горах? Она ни за что не решилась бы теперь на это! Никогда не боявшаяся одиночества, она теперь страшилась темноты. И в этом не было ничего удивительного.

Каким мистическим казался пейзаж в лунном свете! Высокие кусты можжевельника на холме бросали на Элистранд длинные тени, пригорки и лужайки были совершенно незнакомыми.

После разговора с Маттиасом она никак не могла заснуть. Вот уж никогда бы не подумала, что его тяготят воспоминания! Да, он пережил много дурного. А она-то думала, что богатые и знатные живут беззаботно!

Разумеется, эти разговоры о сватовстве были просто шуткой, но все-таки она нравилась ему! Думая об этом, Хильда испытывала чувство гордости.

Приглядевшись, она наморщила лоб: что это движется там среди деревьев? Какая-то тень подходила все ближе и ближе. Кто-то бежал, нет, скакал на четвереньках среди елей.

Огромная собака? Или кто-то еще? Это было какое-то животное, но вело оно себя странно. Вот исчезло. Опять! Опять появилось и движется по гребню холма, легко и проворно.

Хильда не замечала, как колотится ее сердце, так она была захвачена этим зрелищем.

Животное вышло на гребень холма — и девушка ясно увидела его силуэт.

Она была в шоке! Теперь она поняла, почему животное двигалось так странно: у него было только три ноги! Чудовищно лохматая собака или, скорее всего, волк с длинным, пушистым хвостом.

Зверь изменил направление, повернув к Элистранду. Хильда, с ее воспаленной фантазией, сразу решила, что он направляется прямо к ней.

Окаменев, она стояла у окна. Ей хотелось позвать кого-то, но поблизости была только комната Эли, остальные спали на втором этаже. И Габриэлла так устала за день…

Пока она решала, что делать, до нее донесся резкий звук, похожий на крик. Зверь тут же скрылся в лесу.

Она с облегчением вздохнула. Было ли это видение, вызванное лунным светом, или…

Но ведь Хильда находилась в безопасности, на третьем этаже дома, за оком и с запертой дверью. Кто-то другой был там, за порогом.

Повивальная бабка направлялась домой, приняв новорожденного. Это была суровая, властная женщина, не верившая в истерические россказни про оборотней в полнолунье.

Ей предстояло пройти небольшой отрезок пути через лес, и поскольку луна светила ярко, она без труда находила дорогу.

Странные шорохи слышны в лесу этой ночью! Ей кажется, будто кто-то все время идет следом, крадется за ней вдоль тропинки. Стоит ей остановиться, и шуршание стихает. Может быть, это шуршат ее юбки? Сделав несколько шагов, она остановилась.

Нет, это не юбки. Это было что-то, не способное остановиться так же быстро, как она. Тяжелые лапы останавливались лишь несколько мгновений спустя.

Лапы?

Что за чушь!

— Что за идиот, дурачащий людей таким способом? — крикнула она. — Выходи на свет, я не боюсь тебя!

Среди черных теней она увидела пару глаз. Глаза, слабо отражающие лунный свет! Она не вбивала себе в голову никаких фантазий, но эти глаза располагались слишком низко, чтобы принадлежать человеку. И слишком высоко, чтобы быть лисьими.

Большая собака?

Ни у кого в округе не было таких больших собак.

Подняв ветку, повивальная бабка махнула ею в сторону деревьев. Послышалось глухое рычанье.

И тогда она пустилась бежать! Ей вдруг стало не по себе: до ближайшего дома было далеко. Волки? Они давно уже здесь не водились. К тому же этот зверь был слишком велик для волка — во всяком случае, для обычного волка.

Опять эти глупые мысли!

Краем глаза она заметила что-то сзади. Быстро обернувшись, она увидела зверя. Тяжело дыша, он бежал за ней по тропинке, и она увидела, что у него не хватает одной задней ноги. Вернее, она была, но не на своем месте.

Повивальная бабка закричала и в панике побежала со всех ног. Юбка мешала ей, пришлось все время приподнимать ее, пришлось также бросить сундучок — она швырнула его прямо в зверя, но не попала.

Наконец она выбежала на открытую местность. «Господи, хоть бы встретить кого-нибудь!» — думала она, вспотев от страха. И тут странное существо исчезло, словно кого-то испугалось. Ведь она никого не видела. Возможно, это был какой-то звук? Сама же она не могла кричать, настолько была запугана.

И до ближайшего двора она продолжала бежать.

На следующий день весь округ узнал об этом.

Кузнец без передышки отливал серебряные пули, потому что это было единственное, чем можно было уничтожить подобную нечисть. Многие крестьяне держали наготове охотничьи ружья.

Священник предупредил их, что все это — суеверие, но напрасно. Повивальная бабка знала, о чем говорила. А разве дочь палача не видела этого зверя? Да и могильщик подтверждал это.

А эти четыре загрызенные женщины — что скажет на это священник?

В Гростенсхольме не знали, что делать.

— Этого не может быть, — сказал Лив. — Слишком много всего сразу: оборотень, ведьмы, четыре убитых женщины.

— Да, — сказал Маттиас, — бабушка совершенно права. Взять хотя бы то, что оборотень растерзал этих женщин… этого не может быть! Оборотни не хоронят своих жертв! Оборотень не мог приехать в карете, запряженной лошадью, а потом так аккуратно захоронить умерших! Оборотень рвет свою жертву на куски — и только! Остальное доделывает фантазия людей. Я лично в такие штуки не верю.

— Я тоже, — поддержал его Таральд. — Но если мыслить чисто теоретически, то можно придти к выводу, что оборотень, став человеком, осознает содеянное и старается замести следы.

— Четыре раза подряд? — недоверчиво произнесла Ирья. — Ведь все эти женщины собраны в одном месте.

— Тогда я ничего не понимаю, — сказала Лив, — ничегошеньки!

— Подождем и посмотрим, — сказал Таральд. — Во всяком случае, Хильда напугана до смерти. Бедный ребенок!

Маттиас не считал Хильду ребенком, но думал так же, как и отец. Хорошо, что она, наконец, находится в безопасности. Она это заслужила.

Половина деревни запаслась пулями; но в последующие ночи ничего не произошло. И как только луна пошла на убыль, все поняли, что опасность миновала.

Но кое-кто задумывался над тем, что дочь палача Хильда и могильщик заметили посещение зверем амбара задолго до полнолуния. Так что люди были начеку.

Хильда была потрясена рассказом повивальной бабки. Значит, это все таки был оборотень! Он преследовал и ее, Хильду, тоже! Мысль об этом была такой жуткой, что ее мозг отказывался ее принимать.

Дети тоже слышали крик и были напуганы больше, чем взрослые. Их успокаивала только беседа с доктором Мейденом, который по: прежнему приходил каждый день, чтобы взглянуть на них, хотя у Хильды складывалось впечатление, что он приходит, чтобы перекинуться с ней словечком. И высоко ценила это.

С Андреасом, напротив, она почти не виделась. Он приходил каждый день и так же дружелюбно здоровался с ней, но в его отношении к ней появилось что-то неопределенное, чего она не могла толком уяснить себе. Сама же Хильда не проявляла никакой настойчивости, она только ждала, а увидев его — радовалась. И она ничего не требовала. Он был ее желанной мечтой, недосягаемой и в силу этого привлекательной.

Однажды, спускаясь по лестнице, она увидела настоящий переполох.

Габриэлла подбежала к ней со смущенным смехом, прижав ладони к пылающим щекам.

— О, дорогая Хильда, что нам делать? Это просто невероятно, я совершенно сбита с толку!

— Что случилось? — с неуверенной улыбкой произнесла Хильда.

— Андреас! Представь себе, Андреас попросил руки Эли! О, Господи!

Сама же Габриэлла восприняла все это без гнева — просто до нее это еще не доходило.

Хильда замерла, схватившись рукой за перила. Она не в силах была произнести ни слова, слова застревали у нее в горле.

— Он сейчас здесь и разговаривает с Калебом, — ничего не заметив, продолжала Габриэлла. — А Эли заперлась в своей комнате, и я не знаю, как она восприняла все это.

Хильде вдруг стало все совершенно ясно. Как слепа она была! Строила себе воздушные замки, мечтала, не замечая того, что происходит у нее на глазах!

Наконец к ней вернулся дар речи.

— Я думаю, Эли очень рада, — упавшим голосом произнесла она.

Она не заметила, что Андреас и Калеб вышли в это время в прихожую, и продолжала — уже более твердым голосом:

— Мы с Эли как-то говорили об этом. И я знаю, что она ничего так не желает, как этого!

С какой легкостью она произнесла эти слова! Хотя при этом она чувствовала, что боль пронзает ее насквозь. Зато теперь она больше не будет страдать. Беспокойство и настороженность, которые она ощущала последние недели, ушли теперь прочь, на их месте воцарился долгожданный покой. Она ведь и так знала, что никогда не соединится с Андреасом, так что ее мечта была всего лишь сладостной мукой.

Теперь она была свободна. И она от всего сердца желала Эли добра.

Андреас был смущен. Он ожидал увидеть слезы, думал, что она закроется в своей комнате, хлопнув при этом дверью. Неужели он мог так ошибаться? Значит, это была с его стороны просто самонадеянность?

Наконец Хильда заметила мужчин. Спокойно и радостно она пожала ему руку.

— Поздравляю! — тепло произнесла она. — Вот теперь я вижу счастливого человека!

— С-спасибо, — запинаясь, произнес Андреас. Теперь он понял, как глупо было с его стороны идти к Маттиасу и докучать ему идиотскими разговорами. Но хуже всего было то, что Маттиас теперь был здесь, — он стоял в дверях позади Калеба, а до этого присутствовал при их разговоре.

Андреас внимательно смотрел на Хильду — и был изумлен. И это можно было понять, ведь он сам же и распространил слух о несчастной влюбленности бедной Хильды. Невозможно было быть таким искусным актером. Нет, Хильда не была влюблена в Андреаса.

И он, и Маттиас почувствовал облегчение. Но Андреас был немного уязвлен. Впрочем, он был достаточно самокритичен, чтобы посмеяться над собой.

По лестнице спускалась Эли — сияющая и испуганная.

— Хильда утверждает, что ты будешь очень рада, Эли, — сказала Габриэлла. — Это так?

— Отец… отец дал согласие? — прошептала она.

— Теперь все зависит от тебя, Эли. Некоторое время она стояла тихо, словно в молитве, потом бросилась к Калебу, обняла его за шею:

— Спасибо! Спасибо, папочка! — Потом бросилась к Габриэлле с теми же словами. — Вы так добры, что больше не считаете меня ребенком, — лепетала она, словно десятилетняя девочка. — У меня ведь совсем взрослые чувства!

— Мы это знаем, — сказала Габриэлла. — Просто это так удивило нас! Подумать только, у меня будет зять, который на год старше меня! Береги ее, Андреас!

— Разве ты не знаешь меня, Габриэлла? Я думал об этом задолго до того, как принял решение. Зато теперь я знаю, чего хочу!

— Ой, ой, — засмеялась Хильда. — А я-то хотела попросить господина Андреаса поехать со мной поискать кота! Теперь ничего не получится!

— Нет, мы съездим! — по-рыцарски ответил он.

— В самом деле? Я вовсе не такая бессердечная!

— Давай я поеду с тобой, Хильда, — сказал Маттиас. — Мы можем отправиться верхом, так будет быстрее.

— Я никогда в жизни не сидела на лошади, — испуганно произнесла она.

— Ничего, научишься!

— Но вы же не…

— Об этом не беспокойся! Или между мной и Андреасом есть разница?

— О, конечно, нет! Благодарю вас.

И она снова присела в реверансе — как это отвратительно!

Они вышли на лужайку и направились к церкви.

— Ты была влюблена в Андреаса? — внезапно спросил Маттиас.

О, что ей ответить? Соврать?

— Я бы этого не сказала. Я была влюблена в мужчину как такового. Вы же знаете, я столько лет жила одна. Я тосковала о чем-то таком, чего никогда не видела и никогда не переживала. И вот в дверь вламывается сказочно привлекательный молодой человек. Я была ослеплена, околдована. Но если бы вы вошли первым, вы бы меня так же околдовали…

— Стало быть, и любой другой мужчина?

— Не совсем. Нет, это нельзя назвать влюбленностью. Восхищение. Извечная тоска.

— Ты полагаешь, что никогда не избавишься от этой тоски?

— Нет, просто теперь она стала более явной.

— Почему же? Тебе ведь не придется всю жизнь быть дочерью палача! Воспоминания о твоем отце улетучились, как только все поняли, что у тебя есть свое собственное лицо, своя собственная ценность. И это очень большая ценность. Хильда!

Они миновали церковь и направились к лесу. Они шли по обочине дороги, разделяющей два участка пашни, и рожь была такой высокой, что доходила им до груди.

— Должно быть, мы странно выглядим со стороны, — усмехнулась она. — Две головы на плечах, движущиеся над морем ржи!

— Да.

— Спасибо за дружеские слова, — уже более серьезно сказала она.

— Будь добра, Хильда, говори мне «ты»! Мне неприятно слышать от тебя: «Господин Маттиас».

Она лишь грациозно склонила голову в знак того, что принимает его просьбу.

— Ты часто говоришь о своей тоске, — сказал он. — Ты постоянно тоскуешь?

— Да, это так. Но после того, как я стала взрослой, мои мечты стали иными.

— Это понятно. У меня тоже есть мечты.

Она так резко повернулась к нему, что они чуть не столкнулись.

— В самом деле? Так же, как и у меня?

— А какие мечты у тебя? — улыбнулся он.

— Нет, об этом я не могу рассказывать.

— Ну уж это ты зря. Не забывай о том, что я врач!

— Разве врачи в этом плане устроены по-другому?

— Я так не думаю.

Поле кончилось. Они вышли на лесную тропинку и пошли по ней. Ржаное поле, колышущееся от легкого ветерка, напоминало волнующееся море.

— Давай присядем на траву отдохнуть, — предложил Маттиас.

Они сели на лужайку, покрытую летними цветами. Колокольчики, красный клевер, ромашки, вероника, смолянка, змееголовка, лютики, мышиный горошек… Хильда чувствовала себя скованно и напряженно: ситуация была для нее совершенно непривычной. Только бы не наделать глупостей!

— Давай поговорим о чувствах взрослой, одинокой женщины…

— Нет, не надо! Зачем тебе об этом знать?

— Потому что ты мне нравишься и я интересуюсь тобой! Год за годом ты только и делала, что старалась угодить своему отцу — с бесконечным терпением и самоотверженностью, переходящими все грани. Но ты ведь совсем не такая, Хильда!

— Откуда тебе это известно? — растерянно произнесла она.

— Ты вся пышешь энергией, словно грозовое небо, мой друг, — сказал он, глядя на нее своими зелено-голубыми глазами, переполненными любовью. — Ты вся пылаешь! Глаза, черты лица, осанка, сдержанность поведения, походка — все это настолько чувственно, что я бы не осмелился отпускать тебя к деревенским парням!

Она уткнула лицо в колени.

— Ты не должен говорить так.

— Но я ведь прав?

Она не ответила. Но после долгой паузы произнесла:

— Я так мало знаю о… будем называть это любовью. Это пугает меня.

— Ты думаешь о Йеспере? О том, что он сделал?

Она опять замолчала.

— Да. Я думаю об этом.

Она вдруг быстро повернулась к нему.

— Я могу разговаривать с тобой об этом, потому что ты врач и видел столько несчастий, потому что так много понимаешь и потому что я… сжигаю в себе все то, что мне не понятно!

— Я тебя понял, Хильда. Я очень беспокоюсь о тебе, потому что благодаря такому человеку, как Йеспер, ты можешь потерять сдержанность и понапрасну растратить весь свой пыл.

Она отвернулась. Ей не хотелось, чтобы он видел ее насквозь. Непристойное поведение Йеспера заставило ее сделать то, что она раньше считала немыслимым. Он знал слишком много, этот доктор Мейден.

— Любовь — это нечто намного большее, чем то, на что намекал Йеспер, — тихо произнес он. — Любовь может быть прекрасной и неземной, сверхчувственной и такой чистой, что это впору только ангелам.

— Я знаю. Такой она была в моих мечтах несколько лет назад. Но потом я почувствовала, что у любви есть и другие стороны.

— Что-нибудь… произошло?

— Нет. Я видела, как молодежь танцует на лесной поляне. И мне так хотелось туда! Я была тогда такой одинокой, Маттиас, такой безнадежно одинокой!

— Мне нравится, что ты зовешь меня Маттиасом, — улыбнулся он.

— А ты… — она повернулась к нему. — Ты сам переживал когда-нибудь любовь, о которой ты так прекрасно говоришь?

— Нет, не переживал. Как я тебе уже говорил, я не хотел вмешивать в свою жизнь женщину. Но я не могу отрицать, что время от времени я испытывал в этом нужду.

— Я знаю, что это такое, — сказала Хильда.

— Но до этого я не был ни в кого влюблен.

До этого? Что-то кольнуло у нее внутри.

— Да, Хильда, я знаю, о чем говорю. Вот почему я задавал тебе все эти неприятные вопросы. Я полагаю, что мы с тобой равны по части нехватки опыта. Но ты из нас двоих сильнее.

— Почему же? — с изумлением произнесла она. Он встал.

— Потому что ты не привязана ко мне чувственно, как я к тебе.

— Ты ничего об этом не знаешь, — ответила она, тоже вставая.

Маттиас пристально посмотрел на нее, но лицо ее было непроницаемым.

— Хотя, честно говоря… я и сама не знаю… — выдавила она из себя.

— Ладно, во всяком случае, это не смертельно, — улыбнулся он. — Я не буду больше мучить тебя глупыми вопросами, оставлю тебя в покое. Я хочу только, чтобы ты знала, что можешь приходить ко мне, если захочешь о чем-то поговорить. Я не хочу, чтобы ты была одна, Хильда! И если огонь сжигает тебя изнутри, не ходи к другим! Дай мне шанс доказать тебе, как много ты для меня значишь!

Говоря это, он улыбался, хотя глаза его были печальны, а вид — подавленным. Хильда догадалась, чего стоит ему вот так доверяться ей, не питающей к нему особого интереса. Он делал это ради того, чтобы она была уверена в нем.

И уже став на последнюю ступеньку перед домом, она непроизвольно схватила его за руку, чтобы не споткнуться. Этот простой жест так тронул его, что у него чуть не навернулись на глаза слезы — и он сжал ее руку с порывистой радостью и благодарностью.

Хильда позвала кота, но его не было видно.

— Может быть, он еще не пришел? — разочарованно произнес Маттиас. — Мне следовало бы сходить сюда самому.

— Думаю, что не следовало бы. Он сюда придет.

Они сели на ступени.

— Ты не хочешь войти? — спросил Маттиас.

— Нет, — ответила она.

— Тебе здесь было очень плохо? — удивленно произнес он.

— Я ненавижу это место! Раньше я не понимала, насколько оно отвратительно мне!

— На вид здесь настоящая идиллия!

— Ты так думаешь? Черный еловый лес, наступающий со всех сторон на обжитое место, скрывающий за своими деревьями все, что угодно. Здесь я узнала столько дурного, узнала нужду и всякую мерзость, горечь и унижения…

Она говорила с такой горячностью, что он понял, что эти чувства она тоже сжигала в себе.

— Мне досадно изливать все это на тебя, ты этого не заслужил. Но это — словно прорванная плотина.

И она рассказала ему, как ей приснилось, что отец жив, и как она проснулась, радуясь, что это был всего лишь сон. — И мне стало стыдно, Маттиас.

Он ласково погладил ее пальцем по щеке. Она всхлипнула.

— Нет, не надо, а то я заплачу, — навзрыд произнесла она. — Я уже достаточно наплакалась в церкви.

— Никто ведь не осуждает тебя за это!

— О, это были не слезы скорби, — возразила она, желая до конца разоблачить себя, — а слезы благодарности… за то, что все вы были так добры ко мне.

— Дорогая Хильда, мы почувствовали большое облегчение, поставив этих грифов на место.

— А когда это случилось… — сказала она, возвращаясь к прерванному разговору, — …когда я обнаружила отца, повешенного в спальне, и когда я услышала страшные звуки в амбаре, я больше не могла оставаться здесь. Что же не идет этот проклятый кот! — несдержанно добавила она.

Маттиас улыбнулся. Он понимал, что ей не терпится уйти отсюда.

— Я знал, что в тебе есть порох. Не поискать ли мне в хлеву?

— Да… если можно.

Она с опаской последовала за ним через двор, но заходить в хлев не стала, оставшись стоять в дверях.

— Он тигровой масти? — крикнул Маттиас изнутри.

— Да.

— В таком случае «проклятый кот» сидит здесь. Но я сомневаюсь, что он пойдет ко мне.

Тогда Хильда вошла в хлев и поймала кота. Он позволил вынести себя наружу, свесив все свои лапы, словно змей в руках Тора[3].

— Уйдем отсюда, — нервозно произнесла она. И уже выйдя со двора, она сказала коту:

— Если еще раз сбежишь сюда, будешь выкручиваться сам! Тогда я перестану водить с тобой дружбу!

Внизу, на равнине, она сказала Маттиасу:

— Прости, что я ругалась! Это вылезла на поверхность худшая моя часть. Теперь ты знаешь меня с худшей стороны. Я сама не подозревала, что могу быть такой грубой.

— Я принимаю тебя такой, какая ты есть, Хильда. Ругайся, если тебе так уж хочется! Это приносит облегчение.

— Благодарю. А с котом все в порядке, — с удовлетворением произнесла она, — он совершенно спокоен.

— Да, теперь в твоем доме уже нет ничего страшного.

— Это правда, — тихо ответила она. — После шестнадцати лет унижений…

Идя рядом с ней, Маттиас положил руку на ее плечи и погладил ее длинные, прекрасные волосы.

Кот щурил на него зеленоватые глаза и осторожно выпускал когти.