Запись четырнадцатая

Наверное, сегодня один из самых удивительных дней в моей жизни.

Ровно в двенадцать за мной пришел экипаж с плотно зашторенными окнами. Двое рослых людей в строгих костюмах усадили меня внутрь и повезли неизвестно куда. На мои вопросы они не отвечали, между собой не говорили.

Мне подумалось, что они ведут себя точно как моя машина: выполнили простую задачу и заглохли до новых команд.

Шум города скоро стих, и еще добрый час мы катили по пустынной дороге. Когда экипаж наконец остановился и двери его открылись, я оказался перед огромным помпезным дворцом, окруженным парком.

Фонтаны — высеченные из мрамора рыцари душат каменных змеев, — плещут подкрашенной багровой водой.

Площадь перед главным входом — квадратная, посыпанная камнем, напоминающая муштровочный плац. И вышколенная бесшумная прислуга, прячущая глаза, когда смотришь на нее, но не спускающая с тебя цепкого взгляда, стоит тебе отвернуться.

Кто же тут хозяин?

Меня проводили в залу — строгую, но не мрачную, и попросили подождать. Я уселся в мягкое бархатное кресло, озираясь.

Бархат показался мне твердым и холодным как гранит, когда в залу вошел хозяин поместья.

Я не мог его не узнать: этот профиль был отчеканен на каждой из золотых монет, нарисован на каждой купюре, которые мне выдавали в банке в обмен на присланные чеки.

Канцлер!

Надо отдать ему должное, он был со мной очень любезен. Я даже начал понимать, как этот человек сумел победить на выборах, только что проиграв войну, которую сам же и развязал. Поистине, он великий обольститель!

Никто не извлек лучшего урока из поражения в этой бессмысленной войне, чем он сам, — заявил он мне сходу.

Война был величайшей из его глупостей, а решение о ней было принято из-за ошибочных донесений разведки, сказал Канцлер.

Да, в последние годы он платил только тем, кто разрабатывал системы умерщвления людей, признал он. И он чувствует за собой долг перед настоящей наукой.

Он не собирается завоевывать мир. Он хочет сделать его лучше.

Он хотел бы искупить те ошибки, которые совершил. Расплатиться за те жизни, которые отнял у своих граждан.

И он в восторге от моей работы… Считает, что трудности, с которыми я столкнулся — временные. Верит, что, придав мне людей и средства, он поможет создать настоящий искусственный разум.

Поможет построить Машину, которая будет лучше него — в конечном итоге обычного человека, смертного, подверженного слабостям и не слишком умного, — управлять Государством. Которая сможет сделать страну, а может, и весь мир чуточку справедливее.

Взгляд у Канцлера не такой пламенно-безумный, как на газетных фотоснимках. А челюсть не такая тяжелая, как на золотых монетах. Странно, но в жизни он похож… на человека.

Он попросил меня называть его просто, без лишних формальностей — Фердинандом.

Загрузка...