Дикое поле

Глава 10 Осень 1245 года. Сарай КНЯЗЬЯ

Ох, ну и сволочи же все они оказались, эти противные, гнусные хари — князья. Как они лебезили перед монголами — стыдно было смотреть! Непрестанно кланялись, улыбались сладенько и старались загодя угадать, а как будет одет хан, влиятельный мурза или царевич, тот, к которому они желали бы обратиться с какой-нибудь чрезвычайно выгодной для себя просьбой. И сами одевались под стать.

Как московские чиновники — при Лужкове все они носили разномастные кепки, а как Собянин стал с непокрытой головою ходить — так и те шапки поскидывали. А надел бы мэр московский, к примеру, чалму? И эти бы тоже в тюрбаны обрядились. Чурбаны в тюрбанах. Тьфу, смотреть тошно!

Рабство, всеобщее рабство! Вот оно откуда идет-то… нет, не с Орды, не из Сарая — из угодливых, источенных червями чванства и себялюбия душ.

Перед ханами да мурзами князья лебезили, угодничали, а на своих бояр покрикивали, иногда и ударить или за бороду отодрать могли — очень даже часто! Вот он, принцип: «я начальник — ты дурак, ты начальник — я дурак». Вертикаль власти, когда каждый более младший начальник — раб и полный холоп чуть более старшего. И так — сверху донизу. Эх, Россия, Россия… Какое там, к черту, демократическое государство? Увы… что-то вот типа Орды…

И все чего-то выгадывали, друг на друга доносили, всем что-то было нужно — ни, боже упаси, для родной земли — исключительно для себя, любимых.

Ак-ханум с Михаилом сидели на лошадях чуть поодаль от золотого шатра, на небольшой возвышенности, так, чтобы хорошо было видно толпу приехавших «в татары» князей и их приближенных. Княжна — да, пожалуй, эту степную красавицу можно было бы именовать и так — подозвала к себе одного из ханских слуг, скорее всего — человека царевича Сартака, неприметного малого в добротном халате и с многозначительной усмешкой на смуглом лице.

— Слушаю, госпожа, — человечек с достоинством поклонился.

— Говори по-русски, — подумав, попросила Ак-ханум. — Расскажи про всех, кого видишь.

— По-русски, так по-русски, — незнакомец согласно кивнул.

Впрочем, это для Ратникова он был незнакомцем, княжна не сочла за труд его представить, а сама называла Алим-бугой. О, этот явно был не простой слуга, скорей — секретарь, помощник какого-нибудь мурзы или даже визиря. И, наверное, христианин — все единоверцы старались при нужде помочь друг другу. Все, кроме великого хана — этот, какую бы веру не исповедовал, стоял как бы над схваткой.

— Князь Владимир Константинович Углицкий со своими людьми, — быстро, почти без акцента, произнес Алим-буга, указывая на длинного нескладного человека с реденькой бородой и в богато украшенной собольими хвостами шапке. Он чем-то напоминал одуванчик, этот князь из далекого Углича — слишком уж худой, длинный, и шапка казалась для него непомерно большой и тяжелой — того и гляди хребет переломиться.

— Спина у него гибкая, — с усмешкой прокомментировал Алим-буга. — Вчера до самой ханши добрался, до Баракчин-хатун. Подарки богатые привез, очень богатые, верно, все свое княжество налогами непомерными разорил, все для того, чтобы тут, в Орде, понравиться, покровительство обрести. Нет, выгод пока никаких не искал, просто заводил дружбу.

Так-так… дружбу, значит… Ратников постарался запомнить: длинный «одуванчик» — углицкий князь Владимир Константинович. Так себе, средней руки князек…

Михаил повернул голову:

— Уважаемый, а о владимирских князьях чего скажешь?

Алим-буга махнул рукой:

— Такие же. Правда, посильнее других. Молодой князь, Искендер — тот еще здесь мало известен. Однако уже многие его уважают — единственного. Хан Бату к нему благоволит, любит, как сына, «тысячу» менгу дал — против немцев. Да и с Сартаком они — не разлей вода. Опасно это! Тут и других влиятельных людей — море.

— Ну уж, — Ратников усмехнулся. — Александр еще не самый главный князь. Батюшка его, Ярослав Всеволодыч, на владимирском столе сидит твердо.

— Ярлык выпросил, потому и сидит, — человек Сартака презрительно сплюнул. — Еще лет шесть назад, до полночного похода, я помню, он в Булгар приезжал, к Кутлу-буге, наместнику, к эмиру Гази Бараджу. Дань зачем-то привез немерянную, хотя еще ни один ханский воин в русских землях не показался. Голову себе обрил в знак покорности — эмир с наместником тому потом долго удивлялись.

— Старый авантюрист. Но ведь ярлык-то выпросил!

— Выпросил, — согласно кивнул Алим-буга. — Но много позже. Дождался, когда родич его, Юрий, великий князь владимирский, на Сити падет, и тут же — к хану. Ну по старшинству — на трон имел право, вот сиятельный хан ему ярлык и пожаловал. Ладно, бог с ним… Вот еще деятели — кланяются. Тот, что с рыжей бородой, — Константин Ярославович, а в расстегнутом кафтане — Василий Всеволодыч. Так себя князишки, не особо. Тоже покровительства ищут.

— Понятно. Не сами по себе в авторитете будут, так хоть через Орду. Всем хан Бату нужен!

— О, не то слово! Глянешь иногда, так и подумаешь: и как же раньше-то русские князья без татар жили? Кому кланялись, у кого защиты просили? Кого старались в своих интересах использовать?

— Кипчаков иногда…

— Кипчаки слишком слабы были. А вот еще, — Алим-буга сухо кивнул на целую толпу в одинаковым червленых плащах. — Ростовские князья, целый выводок. На Ярослава Всеволодыча жаловаться приехали, дурачки. Думают, что-то у них выгорит. Ага, как же! Зря, что ли, Ярослав Всеволодыч башку себе брил? Зря дары хану и ханшам возил? Зря сына своего, Искендера-Александра с царевичем Сартаком знакомил? Э-э, нет, не зря! Так что напрасно ростовские тут что-то ищут… хотя кое-что найдут — князя владимирского соперников уж всяко, кто-нибудь да поддержит. Даже, может быть, и сам великий хан. Так, на всякий случай. Ну, не он, так Берке, Баракчин-хатун или какой-нибудь дальновидный мурза… Вон тот, старый, с седой бородой — князь Василько Ростовский, рядом с ним, на хряка похожий, — Борис Василькович, по его левую руку — Глеб — это все сыновья. А вот чуть позади — племянник, Всеволод, с сыновьями своими — Иваном и Святославом.

— Да-а, — покачал головой Ратников. — Целый выводок. И всяк — своей выгоды ищет, друг дружку утопить норовя. Основной лозунг российских чиновников — умри ты сегодня, а я — завтра.

— Ты это о чем? — Ак-ханум удивленно повернулась в седле.

— Так, о своем, о грустном.

Да уж, грустное было зрелище — эти все жополизы-князья! У себя-то в княжествах их, верно, уважали, поскольку ведь положено князей уважать… а тут… Господи, да нечто ж можно вот так унижаться, совсем о чести забыв и лишь только о личной выгоде помня? Здесь, в Сарае, вон, шеи гнут, улыбаются искательно, а вернутся домой — и не подойдешь! Важные, спесивые, фу-ты ну-ты! Не так кто посмотрит, так и собак велят спустить. А тут они все белые и пушистые. Князья… князюшки… вертикаль власти.

Быдло, самое натуральное быдло!

Ратников вдруг, сам для себя незаметно, о судьбах России задумался. О начальничках, совесть давно потерявших. Вот почему в России, как в средневековой Орде, даже хуже? Да потому что человечек любой, на высокое место назначенный, очень хорошо понимает — почему он туда, на это место, попал. Совсем не потому, что такой умный и знающий (хотя у многих и ум и знания есть, но ведь вовсе не в этом дело!), нет, не поэтому. А благодаря ленивому шевелению еще большего начальничка пальчика. И прекрасно этот, новоназначенный, знает: чуть что не так, чуть какое непокорство — высший начальник снова пальчиком шевельнет этак слегка… И покатиться головенка в кусты! Запросто! Оттого все начальнички — словно зайцы. И оттого они, сердечные, маются, ведь сами-то понимают прекрасно — кто такие есть и почему в этом кресле сидят. А хотят — хотят! — казаться людьми большими, значимыми и, вроде как бы сами по себе, вроде как бы с другими большими шишками на равных, а над обычными людьми уж куда как выше! Оттого и желание пыль в глаза пустить, мигалки эти, лимузины блестящие. Нормальному, совестливому, знающему и себя ценящему человеку ничего этого не надо, а вот какой-нибудь не шибко умной, но хитрой, жестокой и алчной бессовестной тварюшке, в начальственное креслице мановением чужой десницы задницей чугунной усевшейся, без мигалок, лимузинов, вип-залов — никак! Потому что без всего этого ощущение власти уйдет, испарится, и останется «голый король» — никому не нужное дрожащее быдло. Оно так рано или поздно и случится, и те, кто не слишком уж глуп, это тоже хорошо понимают (не по Сеньке шапка!), а потому и спешат воровать, брать откаты, законы для себя любимых придумывать… Орда! Что уж тут скажешь? Орда…

Хотя… и эта, плохая, власть (а другой-то нет и вряд ли когда-нибудь будет) куда лучше, чем полная анархия, откровенное волчье право, кровь… Да и уважаемые граждане пусть на сами себя со вниманием, посмотрят. Чиновники да милиционеры не с Марса в матушку Россию засланы — это ж все наши люди, такие же, как мы, плоть от плоти. Обычные граждане, конечно, в таких масштабах, как высокопоставленные чиновники, не воруют — так это не из-за честности вовсе, а потому, что возможностей нет, силенок, грубо говоря, не хватает. А было бы? Миша, правда, знал одного честного человека — Веселого Ганса дружка. Молодой совсем парень, но из — так скажем — зажиточной семьи. Никогда ни в чем особенно не нуждался, машинку с помощью родичей справил, жилье, потом тетушка любимая померла — племянничку еще одна отошла квартирка. Вот и трудился он себе помаленьку опером — честным и правильным. А когда все есть, чего ж не работать-то? А если б не было? Вопрос риторический, да и вообще — неча на зеркало пенять! А опер тот честностью своей, между прочим, гордился, хотя было ли чем гордиться-то? Когда все вот так, на блюдечке.

— Ну, — Ак-ханум улыбнулась, толкнула задумавшегося Михаила локтем. — Все услыхал? Всех увидел? Теперь твоя работа начнется.

Ратников кивнул:

— И что конкретно я должен узнать?

— Снова говоришь непонятно.

— Ну… Ты сказала — «все». Но это как-то…

— Я тебя поняла, Мисаиле. Узнай, кто из них с кем договорился и о чем.

Да-а… Ратников покачал головой — задача-то не из легких. Но кто сказал, что будет легко? С другой стороны, пообретаться среди ордынских русских — тоже дело неплохое: Темку-то где-то там нужно искать. И еще этих… людокрадов. С браслетиками!

Человек предполагает, а Бог — располагает. Напрасно Миша надеялся, что, исполняя задание княжны, проникнет в русскую общину Сарая. Как быстро выяснились, князья с ордынскими русскими не общались — брезговали, свиньи чванливые, как же — они же особо важные персоны, випы!

Ростовские князья со всем своим табором поселились в виду ханского шатра, в специально выделенной им юрте — там так вот, по-татарски, и жили, отгородившись от всех плотным кольцом обслуги и стражников.

Князья углицкие и все остальные прочие такой халявы не имели и жили в городе, на подворье, нарочно поселившись подальше от местных русских по принципу «гусь свинье не товарищ».

Этих вот, углицких и прочих, было проще всего достать, с них-то Михаил и начал, заявившись на подворье под видом боярина-новгородца, ищущего в Сарае приличный, дающий немаленький куш, пост.

— Хочу вот, в баскаки податься, — угощая вином охочего до дармовой выпивки «молодшего князя» Василия, делился своими мыслями Ратников.

С князем он познакомился возле церкви, вполне к месту ухватив за воротник сдернувшего княжеский кошель воренка, которого сам же специально для этого и нанял.

— Эй, господине! Не твоя ли мошна?

— Что? А ведь моя! — чернявый, похожий на проигравшегося в пух и прах выгнанного из полка гусара, князь радостно принял кошель. — Вот благодарствую, мил человек, спаси тя Бог!

— Жаль, татя-то упустил, уж не взыщи.

— Да пес с ним, с татем! — князь Василий подмигнул и залихватски подкрутил усы. — Вижу, человек ты не бедный.

Ха! Еще бы! Зная, что по одежке встречают, Михаил приоделся по местной довольно-таки эклектичной моде и выглядел теперь, как брачующийся фазан: поверх ярко-голубого, подпоясанного желтым шелковым поясом дэли — ярко-пунцовый армяк, отороченный беличьим мехом, ну а на плечах — небрежно накинутый плащ нежного травянисто-зеленого цвета. Да, еще лихо заломленная набекрень соболья шапка! Ну и меч в красных сафьяновых ножнах — вот этот меч-то ясно указывал, что «господин боярин» человек не простой. Вообще-то русским в Сарае оружие носить запрещалось.

Уселись неподалеку, в харчевне, хитрый гусар-князь сразу же заказал кувшинчик, а уж дальше как-то уж так само собой вышло, что за выпивку платил Ратников, а пил новый знакомец, как выяснилось, изрядно, можно даже сказать — лихо. И так же лихо болтал, хвастался:

— Да мы вчера, да к самому царю! Сам царь нас чествовал!

— Ну уж прямо так и чествовал?

— Гм… ну, не чествовал… но — с честию принял!

— Сам царь… А кроме царя Бату, с кем-нибудь еще встречались? Просто я тут, в Орде, многих знаю, могу, если надо, чего подсказать — стоит кому подарки дарить, или так, пустое.

— А, вон ты про что! — князь махнул рукой. — А ну-ка, выпьем. И скажи-ка, коли такой ушлый, кто больше на царя влияет? Царица? Братовья? Старший сын?

— А вы с кем спелись-то?

— Да покуда еще ни с кем. Хотели к братовьям царским сунуться, так там уже ростовские сволочуги свои подарки заслали. А нам с ними не тягаться — Ростов-то побогаче будет.

— Так-так, — Ратников покачал головой. — Значит, к ханам соваться не стали?

— Говорю же — не так и много добра у нас. Сразу на всех не хватит, надо кого-то одного выбирать… вот, может, царицу?

— Можете и царицу. Баракчин-хатун — женщина очень даже влиятельная. Обязательно ей надо что-нибудь этакое подарить, а уж она в долгу не останется.

— Вот-вот, — радостно потерев ладони, собеседник подозвал служку и, алчно блеснув глазами, заказал еще выпивки.

Выпили.

— А худой-то этот ваш, в шапке собольей, — закусив, промолвил Михаил. — Неужто такой бедняк?

— Худой? А, князь Владимир Константинович. Ну ты, Мишаня, нашел бедняка! Не, князь Владимир богат, я тебе скажу! Но и прижимистый, гад худой, и, между нами говоря — скупердяй, каких мало.

— А, вон оно что… А ростовские, конечно, богаты.

— Да уж, конечно. Князь Василько Ростовский, гнида пучеглазая, всю масть нам тут портит. Ишь, понаехали. Со всеми мурзами задружиться хотят.

— А Ярослав Всеволодыч как на это посмотрит?

— Похабник старый! Помним, помним, как он башку себе побрил да в ногах татарских валялся, ярлык выпрашивал. Юрия, родственника своего, предал — специально у Сити-реки на помощь не пришел, с татарами сговорясь… А потом — хап! И уже — великий князь владимирский! Стар, стар — а ухом не вялит, так-то!

Похожий на гусара князь быстро хмелел, и вот уже заорал песни, а потом, вдруг протрезвев, спросил:

— А ты про баскака… правду ли молвил?

— Вот те крест! — Ратников размашисто перекрестился. — Даст Бог, баскаком и стану. Буду для царя дань собирать.

— На откуп бы хорошо…

— Ишь ты, на откуп! — насмешливо ухмыльнулся Михаил. — На откуп-то хорошо, никто не спорит. Только таких желающих, я чаю, и тут, в татарах, много найдется!

— Да уж, — князь Василий сокрушенно мотнул головой. — То так. Ладно, значит, к царице податься советуешь?

— Да ничего я вам не советую, с чего ты взял? Просто намекаю.

— Что ж — благодарствую за намек. Еще по кружечке? На посошок?

— Давай, — Ратников поспешно спрятал усмешку. — Слышь, княже, а ты, случайно, людишками не торгуешь?

— Я — нет.

— Жаль. А то б я красивых холопок прикупил. А кто торгует, не знаешь?

— Хм… — гусар-князь задумчиво подкрутил усы. — Да можно найти. Константиныч, вон, девок с собой привез… но это все — на подарки, а не так, чтоб продать.

— А ростовские? Эти как?

— Да пес их знает. Мы ведь не особо дружимся, хоть и соседи.

— А Ярослав Всеволодыч, князь великий Владимирский — над вами всеми старший?

— Гнида бритая! Ну да, так — старший. Ярлык, сука гладкая, выпросил.

— Не очень-то ты, я смотрю, его любишь.

— А он не девка красная, чтоб любить! Два сынка вон, тоже еще подрастают — Алексашка с Андреем. Меж собой собачиться начинают — Александр на татар смотрит, Андрей — на свеев с прочими немцами.

— Александр-то на Неве-реке хорошо свеев прибил!

— Александр? На Неве? Свеев? Никогда не слыхал.

— Ну то новгородские дела…

— А-а-а…

— А про Чудское озеро ты хоть слыхал?

— Про Чудское слыхал. С немцами орденскими там собачились… татары еще войско давали… Ладно, ладно, оставь! Сам заплачу. Эй, теребень…

Вытащив из кошеля горсть меди, князь картинно швырнул всю это мало что стоящую мелочь на стол, и, казалось, сейчас подкрутит усы да совершенно по ухарски скажет — сдачи не надо!

Нет. Не сказал.

А на столе, средь мелочи, Михаил вдруг углядел денежку… серебристый российский пятак!

— Ого! Это у тебя откуда? Непонятная какая серебряшка.

— За такую серебряшку купцы морду набьют!

— Неужто, не серебро?

— В том-то и дело, что нет! Так, железка. Третьего дня Бориско Ростовский в кости ей расплатился, гад ползучий! Я-то дурень, не посмотрел, тоже вот, как ты, думал — серебряная. Хрен те на!

— Что же, Бориско Ростовский…

Михаил хотел сказать «бесчестную монету чеканит», да вовремя спохватился: в русских землях в эти времена вообще никаких монет не чеканили, так в истории и прозвали — «безмонетный период». Для расчетов использовали серебряные слитки — гривны, беличьи и куньи шкурки, разноцветные бусины или пользовались монетами иностранными — старыми арабскими дирхемами, византийскими солидами или вот — серебряной ордынской «денгой».

А в монгольской империи, кстати, уже был основан первый банк и выпущены бумажные ассигнации…

Значит, Бориско Ростовский… Борис Василькович. Тот самый хряк… Или хряк — это Василько?

— А точно — от князя Бориса монетина эта?

— От него, от него, от гада! Век не забуду и тоже свинью подложу, ужо попомнит.

Ну, естественно, вечером Ратников снова явился домой пьяным — такая уж сложилась традиция, в чем, по старой монгольской традиции, никто не видел ничего худого — ну выпил человек, идет себе осторожненько, шатается — значит, хорошо у него на душе, радостно! Значит, ничего он дурного не замышляет… Да уж, что и говорить, трезвенников в Орде не жаловали, в полном соответствии с позднейшим русским присловьем о том, что ежели человек совсем водку не пьет, так он либо больной, либо сволочь. Кстати, так оно частенько и выходит.

— Отправлю-ка я в следующий раз с тобой слуг, — смеялась Ак-ханум. — Вот Джаму и отправлю. Мало ли, свалишься еще в канаву, замерзнешь — ночи-то нынче холодные.

— Вот уж спасибо тебе за заботу, краса моя, вот спасибо! Неужто тебе не все равно, что там со мной случится?

— Конечно, не все равно! Ты же мой человек, верно?

— Ну конечно — твой.

— А по-настоящему преданных людей у меня не так уж и много. Как и у всех.

— Ишь ты, — Ратников покачал головой. — Значит, я тебе по-настоящему преданный?

— Да, похоже, что так. Просто тебе больше деваться некуда.

— А… Слышь, Ак-ханум, а почему ты замуж не выйдешь? Такая красивая, богатая… свободная женщина степей!

— Вот именно, что свободная! — княжна хмыкнула — видимо, ее этот поздний разговор забавлял. — А выйду замуж? Одену себе на шею хомут — оно мне надо? Нет, может быть, когда-нибудь и выйду… хорошо бы по любви. Я ведь до сих пор еще никого не любила. Тебя тоже не люблю…

— Кто б сомневался…

— Но использую.

Молодой человек желчно усмехнулся: все-таки, ну, до чего же откровенная женщина эта Ак-ханум! Без всякого там восточного коварства-притворства — один голый расчет и цинизм. Наверное, то и неплохо…

— Ну? — Велев принести в юрту (нынче в ней и сидели) вина и закуску, юная госпожа сверкнула глазами. — Давай, докладывай. Вызнал чего?

— Да кое-что есть…

Ратников вполне толково и обстоятельно доложил о разговоре с углицким «молодшим» князем. Ак-ханум слушала внимательно, кивала:

— Так, значит, углицкие к Баракчин-хатун решили податься? Ну-ну… А ростовцы?

— К ростовским загляну завтра.

— Ладно… иди к себе, спи.

Выгнала все же. Ну и ладно. Миша давно уже заметил ошивавшегося вокруг юрты молодого и красивого воина из десятка толстощекого Шитгая. Что ж… Ак-ханум в своем праве. С кем хочет, с тем и спит. Свободная госпожа степей!

Утром Ратников поднялся поздно — никто не будил, а во дворце у него уже была своя каморка, в левом крыле, рядом с лестницей. Ничего себе такое помещеньице, площадью метров двадцать с глинобитной лежанкою и застеленным кошмой полом.

Все остальные русские — невольники и слуги — жили в приземистом сарайчике во дворе, никто их не сторожил — да и куда было бежать-то? Здесь хоть кормили, и очень даже не плохо, к тому же совсем непосильной работой не тиранили. Так — все строили, строили… За водопровод вот только не брались — раз уж Михаил обещал договориться с профессионалами.

Итак, «пятак» Бориса Ростовского! Откуда у князя такая денежка? Спер где-нибудь? Или на сдачу дали? Что гадать, нужно было выяснять, спрашивать… А для начала встретиться с подрядчиком Евстафием — Ак-ханум просила, да и самому нужно было: вдруг ушлый рязанец что-нибудь да узнал об Артеме? Обещал ведь.

Когда молодой человек наконец выехал на гнедом своем коньке с усадьбы, с серого низкого неба накрапывал мелкий холодный дождик. День выдался хмурый, пасмурный, что, однако, не мешало мелким торговцам, водоносам, разносчикам…

— А вот шербет, шербет… Купи, господине!

— Пошел ты со своим шербетом. Лучше бы вина предложил!

Вот и знакомая харчевня, за церковью Петра и Павла, там и уговаривались встретиться с подрядчиком. Да и как же не встретиться, коли теперь уж они — друзья?!

Пока Ратников спешился, пока подозвал служку да препоручил коня, подошел и Евстафий. Улыбнулся:

— Здрав будь, друже.

— И тебе не хворать. Что бездельничаешь?

Рязанец засмеялся:

— Скажешь тоже! Артельных своих по работам расставил с утра еще, проверил, что там да как. Теперь новые заказы искать надобно! Кстати, как там твоя ханум?

— Тоже водопровод хочет. А что — у тебя заказы кончились?

— Да нет. Просто и о будущем ведь нужно думать.

— Понятно — расширяешь, так сказать, практику. Как там моя просьба?

— Есть один странный парнишка, — подумав, ухмыльнулся подрядчик. — У Мефодия-ювелира в слугах. Завтра пойдем, глянем.

— А чего не сегодня?

— Сегодня не выйдет никак — Мефодий на богомолье отправился, к зарецким старцам, в скиты, к завтрему только вернется, а без него никто нас на подворье не пустит. У ювелиров — у них, сам понимаешь, с этим строго.

— Понятно, — Михаил кивнул. — А чем же он такой странный, отрок тот?

— Да заговаривается, всякие небылицы плетет — подмастерья заслушиваются, уши развесив. Я через них и узнал. И… вот еще… рисунок принес… Этот отрок рисует, письму уже выучился, знать, не так глуп.

— Так где рисунок-то?

— Вона!

Евстафий с усмешкой вытащил из-за пазухи небольшой свиток желтоватой китайской бумаги, из тех, что была здесь в ходу, протянул…

Ратников едва не поперхнулся вином, увидев изображенные на листке автомобили, самолеты, небоскребы, мосты…

Ну, точно — Темкин рисунок! Господи… неужели — нашел?

— Завтра, говоришь, сходим?

— Ну, конечно, пойдем. Только не с утра — утром встречаюсь с одним мурзой. — Давай, вечером?

— Уговорились! Вечером, так вечером.

Да, Ратников сейчас ликовал! И было с чего.

В таком вот приподнятом настроении попрощался с дружком до завтра и, взгромоздясь на гнедого конька, поехал на окраину — к юрте ростовских.

Поднявшийся ближе к обеду ветер разогнал серые облака. Выглянуло небритое солнышко, облизнулось, сплюнуло да и закатилось себе обратно за облако — хрен вам, еще не весна, еще и зимы-то толком не было!

И, тем не менее, даже такое — в золотисто-желтых прожилках облачности — небо сияло, сверкало, переливалось речным жемчугом, и оттого, от сверкающей красоты этой на душе у Михаила было сейчас хорошо и приятно.

Нужное место Ратников обнаружил самостоятельно, ни у кого не спрашивая — ростовские забулдыги-князья, забившись в свою вип-юрту, пьянствовали с тоски да наперебой орали тягучие длинные песни. Все больше традиционной антикочевнической тематики:

— Ай ты, гой еси, светлый Игорь-князь! А пожег бы ты да вежи половецкие…

И дальше — все вот в таком, не отличавшемся особой толерантностью, духе. Видать, даже и этих выжиг вконец достали татары.

— К кому, бачка-джан? — стоявшие у юрты стражи — воины в унылых серых кольчужках — приняли модно одетого Ратникова за татарина.

Подумав, молодой человек не стал убеждать их в обратном, а спешившись, бросил поводья коня:

— Лошадь мою привяжите. Князь Борис Василькович где?

— Там, господине, в шатре. Слышь — песню поют?

— Слышу. С утра уже нализавшись. Ладно, — Михаил швырнул воину цветную бусину. — Пойду, гляну.

— Постой, господине! — поклонившись, неожиданно возразил страж. — Охолонь-ко, а я пока доложу.

— Ин ладно, — махнул рукой Ратников. — Беги, докладывай.

— Ты не сумлевайся, господине. Я быстро, сейчас…

Воин скрылся в юрте… и тотчас же выскочил с самым недоуменным видом:

— Господине! Забыл ведь спросить, как про тя доложить-то?

— Скажи… Ибрагим-мурза! Ханский конюший боярин.

Кивнув, стражник снова скрылся в юрте:

— Так какой-то мерзавец с ханской конюшни.

— И чего этому мерзавцу надо?

— А не знаю, князюшка, не сказал.

— Ну, зови.

Поправив на голове шапку, Ратников нырнул под полог:

— Здорово, парни. Салям!

— И тебе… — Сидевшие на ворсистом ковре князья приосанились. — Тебя что, сам царь с конюшни послал? Лошадей нам обещал… давно.

— Лошадей потом сами у него спросите, — нагло усаживаясь рядом с мордастым хряком — князем Василько Ростовским, незваный гость потер руки. — В кости играете?

— Играем, — старый князь с готовностью ткнул локтем молоденького юношу, видать — сына. — Эй, Глебушко, Бориску покличь. Спит, поди, Бориска-то?

— Да спит, сволочь, что ему сделается?

— Э-э! Нешто можно так братца-то родного ругать?

— Можно, батюшка! Он вчера шапку мою Ваське Углицкому проиграл! И твой воротник, тот, бобровый.

— Воротник мой проиграл? И впрямь сволочь, креста на ем нет!

— Не, крест он потом в обрат отыграл. Может, пущай лучше спит?

— Все равно — покличь.

Пожав плечами, князь Глеб, пошатываясь, поднялся на ноги и нетвердой походкою направился к выходу. Вышел и долго с шумом мочился где-то рядом, после чего, довольно рыгнув, вернулся обратно и громко позвал:

— Борька! Спишь, что ли?

— Ну, сплю, — неожиданно спокойно отозвались откуда-то из-за перегородки. — А что ты блажишь-то? Воротник чужой пожалел?

— От народил иродов! — сокрушенно посетовал князь Василько. — Ты что же, мурзаевич, вина совсем не пьешь?

— Отчего же не пью? — Ратников усмехнулся. — С хорошими-то людьми чего же не выпить?

— От это правильно! От это по-нашему… Онфим! Офимко! Тащи еще кувшин.

Насколько мог судить Михаил, ему сейчас оказывали милость, все же он назвался мурзой, а не ханом, а принимали его — как равного: усадили рядом, угощали вот вином.

Явились наконец Глеб с Борисом — высоким одутловатым парнем, лохматым и не очень-то любезным со сна.

— Ты, что ль, мурзаевич?

— Ну, я.

— Ну, выпьем тогда.

Выпили, закусили, пошла беседа. Причем такая, от которой у Ратникова, будь он из местных, давно б завяли уши. Ничуть не стесняясь гостя, ростовские князья, как видно, продолжая начатую отнюдь не сегодня тему, взахлеб обсуждали своего сюзерена и родственника — великого князя владимирского Ярослава Всеволодыча, причем именовали его исключительно «бритоголовым чертом», видать, в память о том, как князь ездил с поклоном в Булгар.

— Бритый-то бритый, а ярлык-то у него! — закусывая, цинично хмыкнул Борис. — Да я б ради ярлыка за великий стол… я б не только башку да морду — задницу бы побрил!

— Срамник ты, Боря!

— Батюшка, у тя давно уже отжившие взгляда. Рассуждаешь, как двести лет назад. А времена-то сейчас не те уже. Скажи ему, Глеб!

— Да, батюшка, изменилось времечко-то. Сейчас честь-то не в чести, а в глубокой заднице! Вон, черт-то бритый — на коне! И сын его старшой, Олексашка, к царевичам в друзья набивается. Слышь, мурзич, ты царевича того знаешь?

— Сартака?

— Да, да, так его и зовут.

— Хороший человек. Христианин, между прочим.

— Христианин, а жен, говорят, не одну имеет!

— Ну, так у них тут можно.

— Ты чего зашел-то, мурзич? Просто так или с делом каким?

— Мимо к хану шел… дай, думаю, загляну — посмотрю, кто тут.

— А-а-а…

— Ой, забыл спросить… Ты вчера Ваське Углицкому денежку смешную проиграл?

— Что еще за денежку?

— Ну, монетку… не серебряную и не медную… не понять, какую.

— А-а-а, вон ты про что, мурзич. А тебе что до монетки этой за дело?

— Так… я вообще люблю денежки собирать.

— Ишь ты — это дело все любят. А ту монету… я уж теперь и не вспомню, откуда она у меня? М-м-м…

— Ты б лучше вспомнил, Боря! — с нажимом произнес Ратников. — А то ведь у нас тут законы свои.

— Думаешь, я монеты бесчестные чеканю?! — взвился вдруг князь. — Да ни в жисть! А этой деньгой со мной новгородец один расплатился — узду у человека моего сторговал.

— Что за новгородец? — насторожился Ратников. — Не Мирошкиничей человек, случайно?

— Может, и их, — князь Борис спокойно кивнул. — А может, и не их, может — Мишиничей, кто его знает? Наше ли, княжье дело о каждом холопе ведать?

— То верно — не княжье, — Ратников важно кивнул. — И все ж… Сам Бирич-оглан этим делом заинтересовался!

— Сам Бирич-оглан?! А кто это?

— О! Очень важный человек! Очень.

— Ну так бы сразу и сказал, — князь Борис потер руки. — Пойдем тогда покажу, где того новгородца сыскати.

— Пойдем, — обрадованно поднялся на ноги Михаил. — Покажешь. От того от Бирич-оглана тебе большой респект будет!

— Что будет?

— Ну, уважение — так скажем.

— Что мне его уважение… лучше б денег дал или с ярлыком поспособствовал.

— Может, тебе еще и всю русскую дань на откуп отдать?

— Ладно, мурзич, не шути. Идем.

Когда они вышли на улицу, снова моросил дождь, нудный, промозглый и серый. И столь же нудные серые лица были, казалось, у всех вокруг: у князя Бориса, у его воинов, и у только что подъехавшего откуда-то всадника с челядью.

— Здоров будь, князь! — громко приветствовал нового гостя Борис. — Заходи в вежу, там все. А я скоро буду, ты дождись.

— Мне б с тобой словом перемолвиться, княже.

В госте — небритом и помятом — Михаил неожиданно узнал князя-гусара Василия, с кем вчера только пьянствовал напропалую.

Вчера пьянствовали, а сегодня — гляди-ко — не признает, морду воротит. Вот она — классовая спесивость!

Пошептавшись о чем-то с Василием, князь Борис зачем-то скрылся в юрте… Потом вышел — не один, с воинами.

— С нами поедут — мало ли!

Интересно… а до того, похоже, он и не собирался охрану с собой брать… Ладно, так уж положено — все-таки князь. Ладно… Лишь бы новгородца того показал… весьма подозрительного.

Они поскакали наметом и вскоре уже были в центральных кварталах, где, проехав мимо какой-то стройки, свернули к постоялому двору.

Князь спешился:

— Идем, мурзич… Лошадь-то свою оставь, авось не сведут — людишки мои присмотрят.

Борис, Михаил и воины вошли в корчму, вонючую и грязную, поднялись по узенькой лестнице наверх, спустились во двор, и, миновав его, оказались в каком-то непонятном месте — то ли это был склад, то ли недостроенная церковь, Ратников так и не понял. Массивные перекрытия, маленькие решетчатые оконца под самым потолком, обитая железом дверь. Каменный, замызганный известкой, пол…

— Вперед проходи, мурзич… Сейчас тот, кто тебе нужен, и явится… Ха-ха! — Князь захохотал.

Михаил прошел вперед. Дверь захлопнулась…

— Ну, посиди покуда. Мурзич, говоришь? Ну-ну!