Дикое племя

11

В приходе Эволи, штат Луизиана, уже много лет жил один старик. Доро узнал о нем от его соседей. У старика были замужние дочери, но не было сыновей. Его жена давно умерла, и он жил бобылем на своей плантации, в окружении рабов — некоторые из которых, как предполагалось, могли быть его детьми. Он придерживался собственных правил поведения и никогда не был особенно общительным, даже при жизни супруги.

Его звали Веррик, Эдвард Веррик. За последнюю сотню лет это был третий человек, к которому, как обнаружил Доро, его тянуло предчувствие, что он приближается к Энинву.

Энинву.

Он многие годы не произносил вслух этого имени. Теперь в штате Нью-Йорк уже не осталось в живых никого из тех, кто мог бы ее помнить. Все ее дети умерли. Внуки, которые родились еще до ее побега, тоже умерли. Многих забрали войны: война за независимость, и эта дурацкая война 1812 года. Во время первой погибло очень много его людей, другие спаслись бегством в Канаде. Они казались слишком замкнутыми и аполитичными для той и для другой стороны: английские солдаты считали их повстанцами, а колонисты считали их приверженцами тори. Многие растеряли все свое состояние при бегстве в Канаду, где спустя несколько месяцев их и нашел Доро. Теперь он организовал в Канаде новую колонию, перестроил поселение в Витли. Кроме того, сейчас у него были поселения в Бразилии, Мексике, в Кентукки, и еще множество других в разных местах двух обширных континентов. Большинство его лучших людей жили в Новом Свете, где были все условия для роста и развития их способностей.

Но ни одно из этих начинаний не могло компенсировать потерь, полученных от разрушения Витли и в 1812 году, когда он лишился нескольких своих лучших людей в штате Мериленд. Они были потомками тех, кого он потерял еще полтора века назад, когда нашел Энинву. Он с усердием пытался восстановить их породу, и ему это удалось. Они давали надежду на успех. Но вдруг, совершенно неожиданно, самые многообещающие из них погибли. Ему требовалась новая порода, новая кровь, чтобы совершить третью попытку и еще раз вывести подобных людей. Это было связано с опасностью — показавшие себя наиболее способными оказались белыми. Негодование и ненависть возникали с обеих сторон, и Доро был вынужден публично убить пару самых отъявленных и опасных смутьянов, чтобы убедить остальных в необходимости повиноваться. Но самые ценные особи были потеряны. Опасность заключалась в том, что поселения находились среди белых, которые не вполне понимали, с кем имеют дело…

Так было потеряно драгоценное время. Были годы, когда он вообще не вспоминал про Энинву. Разумеется, он должен был или убить ее, или подчинить себе. Иногда он прощал людей, которые от него сбегали; они были достаточно сильными, чтобы продержаться впереди него несколько дней, и таким образом делали его охоту просто восхитительной. Но он прощал их только потому, что, будучи раз пойманными, они ему подчинялись. Не то чтобы они упрашивали его сохранить им жизнь — нет, большинство этого не делало. Они просто прекращали с ним бороться. В конце концов они приходили к пониманию превосходства его силы. Сначала они выказывали к нему хорошее отношение, а затем, все осознав, отдавали и себя целиком. После были слова о прощении, и уже будучи прощенными, они демонстрировали ему преданность — граничащую порой с сыновней любовью. И так же, как своим детям, он дарил им их собственные жизни.

Были моменты, когда ему казалось, что он мог бы пощадить и Энинву. Были моменты, когда ему казалось — к его собственному удивлению, — что он просто потерял ее и хочет увидеть вновь. Но чаще всего он вспоминал о ней, когда занимался скрещиванием ее американских и африканских потомков. Он постоянно старался создать более выносливую, более управляемую Нвеке, и у него даже наметился некоторый прогресс: он нашел людей, которые могли чувствовать и даже отчасти управлять внутренней работой не только собственного тела, но и других тел. Однако их способности были весьма нестабильны. Они столь же часто впадали в агонию, как и сохраняли рассудок. Столь же часто лечили, как и убивали. Они могли с легкостью делать то, что обычная медицина называла чудесами, — и с такой же легкостью, но случайно, творили такое, что даже самые жестокие рабовладельцы называют зверством. К тому же они жили недолго. Часто они совершали смертельно опасные изменения в собственном организме, и были не в состоянии вовремя с ними справиться. Иногда их убивали родственники погибших пациентов. Лучшие из этих людей нередко совершали самоубийства — обычно после допущенных ими трагических ошибок. Они нуждались в руководстве со стороны Энинву. Даже теперь, если бы он только мог, Доро хотел бы скрестить ее с некоторыми из них — позволить ей дать жизнь высшим человеческим существам, а не животным, которых она плодила за годы обретенной свободы. Но было слишком поздно об этом думать. Она была испорчена свободой, она была ею отравлена. И что самое ужасное, это произошло еще задолго до знакомства с ним — она достойное дитя дикого, свободолюбивого племени.

Теперь он решил завершить оставшееся незаконченным убийство и собрать несколько ее новых потомков.

Он отыскал ее дом, ее плантацию, следя за ней, пока она была в человеческом облике. Это было нелегко. Она продолжала изменять облик, даже если и не чувствовала преследования. Иногда по несколько дней у него не было чувства, что она где-то рядом. Затем Энинву опять становилась человеком, и только тогда он воспринимал ее присутствие. Приближаясь к ней, он постоянно опасался, что она может превратиться в птицу или рыбу и снова исчезнет на многие годы. Но она оставалась в человеческом облике, и он шел за ней через всю страну, по Миссисипи, в штат Луизиана, в приход Эвели — все дальше и дальше, через хвойные леса и хлопковые поля.

Когда он добрался до дома, где, как подсказывало его охотничье чутье, могла находиться Энинву, он некоторое время разглядывал его издалека, не покидая седла. Это был большой белый сельский дом, с чересчур высокими колоннами и крыльцом, расходившимся к верхней и нижней галереям. Дом был прочный, но было видно, что он уже долго здесь простоял, как и вся остальная усадьба. Можно было разглядеть бараки для рабов, расположенные поодаль, почти скрывающиеся в лесу. Там же Доро разглядел амбар, кухню и другие постройки, назначение которых он не мог понять — слишком далеко. Возле построек он заметил нескольких черных: играющих детей; мужчину, обтесывающего бревно; женщину, которая собирала что-то в огороде рядом с кухней; другую женщину, возившуюся с котлом, где кипятилась грязная одежда. Юноша с патологически короткими, слабыми и тощими руками сновал то там, то тут, собирая мусор. Доро очень долго приглядывался к этому рабу, последнему из попавшихся ему на глаза. Не была ли эта деформация рук результатом какого-то замысла Энинву по разведению породы?

Не отдавая себе отчет в своих намерениях, Доро тронул коня. Он собирался схватить Энинву сразу, как только ее обнаружит, — чтобы застать ее врасплох, в человеческом облике, пока она максимально уязвима. Но вместо этого он поехал в другую сторону, чтобы найти ночлег по соседству с Энинву, у кого-нибудь из ее бедных соседей. Он наткнулся на семью: муж, жена, четверо детей и несколько тысяч блох. Доро провел в их домике самую ужасную в своей жизни бессонную ночь, но за ужином и за завтраком он был приятно обрадован тем, что нашел здесь превосходный источник информации об их богатом соседе. Именно от этой пары Доро узнал о замужних дочерях, о внебрачных детях-рабах, и о совершенно недобрососедском поведении мистера Веррика, что само по себе являлось великим грехом в глазах этих людей. Он узнал об умершей жене, и о частых поездках мистера Веррика неизвестно куда, и о самом странном, что было в этом поместье: сюда часто наведывалось существо, которое местные жители называли оборотнем. Оно появлялось в образе большой черной собаки, и один из членов семьи, ныне живущий далеко от этих мест, утверждал, что эта собака бродила по усадьбе еще в пору его детства. Ходили слухи, что она разоружила нескольких взрослых мужчин и заставила их спасаться бегством. Говорили также, что в эту собаку стреляли несколько раз почти в упор, но никогда не могли свалить с ног. Никогда. Пули проходили сквозь нее, словно сквозь дым.

Этого было вполне достаточно для Доро. Множество лет Энинву провела вне дома, под видом большой собаки. Сколько времени ей понадобилось, чтобы понять, что он не мог найти ее, пока она была животным? Самое главное начинается теперь — она может обнаружить его и исчезнуть, приняв звериный облик. Он должен убить ее сразу! Возможно, ему вновь придется использовать заложников, — и нужно с помощью чутья отыскать среди ее рабов тех, кто является подходящей добычей. Возможно, что угрожая им, он сможет вернуть ее назад. Они должны быть определенно лучшими из ее детей.

На следующее утро Доро направил своего черного коня прямо по дорожке, ведущей к усадьбе Энинву. Едва он подъехал к ней, из ворот вышел юноша, чтобы принять его лошадь. Это был тот самый парень с деформированными руками.

— Твой хозяин дома? — спросил его Доро.

— Да, сэр, — тихо ответил тот.

Доро опустил руку на его плечо.

— Оставь лошадь здесь, с ней ничего не случится. Лучше проведи меня к своему хозяину. — Он не ожидал от самого себя, что примет именно такое решение, но этот юноша был абсолютным совершенством с точки зрения того, что требовалось Доро. Несмотря на его физическое уродство, он был его желанной добычей. Вне всяких сомнений, Энинву очень дорожила им, своим самым любимым сыном.

Молодой человек без тени страха взглянул на Доро, затем направился к дому. Доро продолжал придерживать его за плечо, хотя и так было ясно, что ему не удастся легко от него убежать. На этот раз Доро находился в теле невысокого худощавого француза, юноша же был хорошо сложен и жилист, несмотря на невысокий рост. Все дети Энинву были, как правило, невысокого роста.

— А что случилось с твоими руками? — спросил Доро.

Юноша взглянул сначала на него, затем на короткие руки.

— Случайность, масса, — сказал он тихо. — Я пытался вывести лошадей из загоревшейся конюшни. И прежде, чем я смог это сделать, на меня упала горящая балка.

Доро не понравился местный диалект рабов, на котором говорил этот молодой человек, потому что он звучал несколько фальшиво.

— Но… — Доро нахмурился, рассматривая тонкие детские руки. Они контрастировали со сравнительно крупным телом, напоминавшим скорее тело молодого мужчины. Никакой случай не может вызвать подобной деформации. — Я хочу сказать, разве ты родился с такими руками?

— Нет, сэр. Я родился с двумя нормальными, длинными, как у вас, руками.

— Так почему теперь у тебя такие деформированные руки? — с раздражением воскликнул Доро.

— Всему причиной эта горящая балка, масса. Старые руки переломились и обгорели. Эти же выросли заново. Еще пара недель, и они будут нормальными, нужной длины.

Доро рывком развернул юношу к себе лицом, а тот лишь улыбнулся. Некоторое время Доро соображал, не был ли тот сумасшедшим — столь же повредившимся умом, как и телом. Но казалось, молодой человек был весьма умен, и просто насмехался над ним.

— И ты всегда рассказываешь людям, что можешь делать такие вещи, — я имею в виду, отращивание рук?

Юноша покачал головой, распрямляясь; теперь его глаза были на уровне глаз Доро. В его взгляде не было ничего рабского, и когда он заговорил вновь, он отказался от попыток подражать речи рабов.

— Я никогда раньше не говорил об этом посторонним, — сказал он. — Но вам я рассказал об этом потому, что если я расскажу вам обо всем, что умею делать, и что я единственный, кто вообще может это делать, то у меня будет хороший повод пережить сегодняшний день.

Не было смысла спрашивать, кто научил его так говорить. Каким-то образом Энинву все же выследила его.

— И сколько тебе лет? — спросил Доро.

— Девятнадцать.

— Когда у тебя закончился переходный возраст?

— В семнадцать.

— И что же ты умеешь делать?

— Я могу лечить себя. Я, конечно, слабее, чем она, и к тому же я не умею изменять свой облик.

— Почему?

— Этого я не знаю. Вероятно, потому, что мой отец не умел этого.

— А что он умел?

— Я никогда его не знал. Он умер. Но она говорила мне, что он мог слышать чужие мысли.

— А ты можешь?

— Временами.

Доро лишь покачал головой. Энинву приблизилась очень близко к успеху, которого должен был достичь он сам, — и на таком сыром материале.

— Отведи меня к ней! — сказал он.

— Она здесь, — ответил мальчик.

Вздрогнув, Доро огляделся вокруг, отыскивая глазами Энинву. Он не чувствовал ее присутствия, и поэтому полагал, что она должна быть в теле животного. Возможно, это именно она стояла сейчас шагах в десяти позади него, рядом с пожелтевшей молодой сосной. Она была в облике огромной черной собаки с заостренной мордой, стояла неподвижно, словно статуя, и наблюдала за ним. Он нетерпеливо заговорил, обращаясь к ней.

— Я не могу толком поговорить с тобой, пока ты выглядишь подобным образом!

Тогда она начала изменяться. Это заняло некоторое время, потому что она не спешила, но и он не возражал против задержки. Он ждал слишком долго, и несколько минут теперь не имели значения.

Наконец уже в человеческом обличье, вновь превратившись в женщину, как была нагая, она прошла мимо него на крыльцо. Именно в этот момент он и намеревался ее убить. И если бы она приняла какой-нибудь другой облик, стала бы какой-то более естественной для своего нынешнего положения бесцветной личностью, он оборвал бы ее жизнь без колебаний. Но она стала именно такой, какой была за полтора столетия до того — женщиной, с которой он делил глинобитное ложе за сотни миль отсюда, много человеческих жизней тому назад. Он протянул к ней свою руку. Но она будто не замечала его. Он мог взять ее без проблем, в любой момент. Но он опустил руку, прежде чем смог дотронулся до ее мягкого темного плеча. Он хмуро взглянул на нее, рассерженный на самого себя.

— Проходи в дом, Доро, — сказала она.

Ее голос был все такой же молодой и тихий. Он последовал за ней, чувствуя странное замешательство, — и вовремя сообразил, что причиной тому был ее бдительный молодой сын, вид которого вернул его к реальности.

Он взглянул на юношу — оборванного, босого, покрытого пылью. Казалось, его облик не соответствует обстановке этого красивого дома, но того это нисколько не смущало.

— Проходите в гостиную, — сказал он, увлекая Доро своей детской рукой. — Пусть она оденется. Скоро она вернется.

Доро и не сомневался в том, что она вернется. Очевидно, молодой человек понимал свою роль заложника.

Доро уселся в драпированное холстом кресло, его сопровождающий устроился на софе. Между ними находился маленький деревянный столик и камин из черного резного камня. На полу лежал большой восточный ковер, в комнате было еще несколько столов и стульев. Служанка в простом и чистом голубого цвета платье и белом фартуке принесла бренди и взглянула на юношу, будто не зная, предлагать ли и ему выпить. Улыбнувшись, он отказался.

Прислуга, наверное, тоже может стать хорошей добычей. Интересно, это ее дочь?

— А что умеет делать она? — спросил Доро, когда служанка вышла.

— Ничего, только рожать детей, — ответил юноша.

— У нее уже закончился переходный возраст?

— Нет. Скорее всего, ее это вообще не затронет. Во всяком случае, если судить по ее возрасту.

Значит, перед ним был чисто латентный тип. Такие люди могут передавать наследственность детям, но сами не могут пользоваться своими особыми качествами. Надо бы ее скрестить с ближайшим из родственников. Доро было любопытно, удалось ли Энинву преодолеть брезгливость по отношению к инцесту. Интересно, откуда появился этот мальчик, который может отращивать руки? Неужели от родственного брака? Может быть, его отец был одним из старших сыновей Энинву?

— А что ты знаешь обо мне? — спросил он юношу.

— Что вы — это вы. — Тот пожал плечами. — Иногда она рассказывала о вас, как вы увезли ее из Африки, как она была вашей рабыней в Нью-Йорке, когда там существовало рабство.

— Она никогда не была моей рабыней.

— Она считает, что была. Хотя и думает, что больше уже никогда не будет.

В своей спальне Энинву быстро и небрежно оделась в мужскую одежду, по-прежнему оставаясь в женском облике. Ей хотелось быть самое собой, когда она встретится с Доро. После долгого пребывания в облике черной собаки ей не хотелось сразу одевать тесные предметы женского гардероба. В конце концов, мужская одежда лишь подчеркнет ее женственность. Никто не видел ее прежде в таком костюме, и вполне могут принять ее за мужчину либо за мальчика.

Но неожиданно она с раздражением сбросила одежду на пол, и остановилась, обхватив голову руками, перед туалетным столиком. Доро может разорвать Стивена на куски, если она убежит именно сейчас. Возможно, что он и не убьет его, но вполне может сделать из него раба. Здесь, в Луизиане, и в других южных штатах есть люди, подобные Доро, которые занимаются разведением людей. Они приводят к мужчине женщину за женщиной, а когда появляется ребенок, мужчина ни за что не отвечает ни перед ними, ни перед этими женщинами. Права и ответственность относятся к исключительному ведению хозяев. И Доро будет делать то же самое с ее сыном, превратив его в нечто большее, чем просто животное-производитель. Она подумала о сыновьях и о всех детях, которых оставила в руках Доро. Маловероятно, что кто-то из них до сих пор жив, но она не сомневалась в том, каким образом он их использовал, пока они были живы. Она не смогла им помочь. Все, что она могла сделать, это заставить Доро дать ей слово, что он не причинит им вреда, пока она будет женой Исаака. По истечение этого срока она могла остаться рядом с детьми и вместе с ними умереть, но она не могла им помочь. И взрослея, они не могли рассчитывать на ее помощь. Доро соблазнял людей. Он заставлял их с искренним желанием угождать ему, заставлял их бороться за знаки своего одобрения. Он использовал угрозы, чтобы подчинить себе людей, только в том случае, если ему не удавалось их соблазнить.

А когда он не мог запугать их…

Так что же она могла сделать? Она не могла убежать в очередной раз и оставить ему Стивена, да и остальных тоже. Но она не имела больше возможности им помогать, оставаясь с ними, как это было и раньше в Витли. Она не могла даже помочь самой себе. Что он сделает с ней, когда она спустится вниз? Ведь она убежала от него, а таких людей он почти всегда убивал. Зачем в таком случае он позволил ей одеться? Только для того, чтобы не испытывать неудобств, забирая голое тело?

Так что же ей делать?

К тому времени, когда Энинву спустилась в гостиную, Доро и Стивен разговаривали как старые друзья. К ее удивлению, Доро встал. Раньше, казалось, он всегда игнорировал подобную учтивость. Она села рядом со Стивеном на софу, автоматически отметив про себя, что его руки регенерируют очень хорошо. Он правильно вел себя, был послушным и управляемым в тот ужасный день, когда их потерял.

— А теперь возвращайся к своей работе, — тихо сказала она ему.

Он удивленно взглянул на нее.

— Иди, иди, — повторила она.

Все происходящее явно беспокоило его. Она рассказывала ему очень много о Доро. Ему не хотелось оставлять ее, но в конце концов он подчинился.

— Хороший мальчик, — заметил Доро, потягивая бренди.

— Да, — согласилась она.

Он покачал головой.

— Что я должен сделать с ним, Энинву? И что я должен сделать с тобой?

Она промолчала. Разве когда-нибудь имело значение то, что она говорила ему? Он поступал так, как ему нравилось.

— Ты добилась большего успеха, чем я, — сказал он. — Твой сын, похоже, вполне управляем, и очень уверен в себе.

— Я всегда учила его не гнуть голову, — сказала она.

— Я имею в виду его способности.

— Да, и я тоже.

— Кто был его отец?

Она замешкалась. Он должен был спросить об этом, несомненно. Он должен исследовать всех предков ее детей, словно родословную лошади.

— Его отца нелегально привезли из Африки, — сказала она. — Он был хорошим человеком, но… чересчур походил на Томаса. Он мог видеть, слышать и чувствовать слишком много.

— И он выжил во время плавания на кораблях работорговцев?

— Отчасти. Большую часть времени он напоминал безумца, но был достаточно послушен. Он был как ребенок. Работорговцы притворялись, будто это якобы из-за того, что он не знает английского языка, который не учит только потому, что считает для себя чуждым. Они демонстрировали его мускулы и прочие достоинства… Ты понимаешь, я тогда выглядела, как белый мужчина.

— Я понимаю.

— Они показали мне его зубы, руки, объяснили, каким хорошим производителем он может быть. Они вполне могли бы угодить даже тебе, Доро. Они думали и рассуждали почти так же, как и ты.

— Я сомневаюсь в этом, — добродушно заметил он. Сейчас он был удивительно добродушен. Он находился в первой своей стадии: обольщал ее, как много лет назад, когда забирал из родного племени. Он не сомневался в том, что был чрезмерно великодушен. Она убежала от него, совершила то, чего еще никому не удавалось, ускользнула из его рук на добрую сотню лет! Однако вместо того, чтобы убить ее, он начинает с ней все с самого начала. Он дает ей шанс вновь принять его, будто вообще ничего не случилось. А это означает, что он хочет оставить ее в живых, если она подчинится ему.

Она была напряжена, и в то же время испытывала чувство облегчения. Спускаясь по ступенькам, она ожидала смерти, была готова принять ее, и здесь вдруг он начинает вновь добиваться ее расположения. И она должна ответить…

Нет. Ни за что! Не будет больше никакого Витли.

А что потом?

— Итак, ты купила раба, который имел именно такие качества, которые тебя устраивали, — сказал Доро. — Ты не можешь себе представить, как часто я делал подобные вещи.

— Я купила его в Новом Орлеане лишь потому, что проходя мимо меня в загон для рабов, закованный в цепи, он обратился ко мне. Он сказал: «Энинву! Разве эта белая кожа может прикрыть и твои глаза?»

— Так он говорил по-английски?

— Нет. Просто это был один из моих людей. Но не потомок, как я думаю. Внешне он ничем не выделялся среди рабов, но я сразу поняла — он читал мои мысли. Рабы проходили передо мной, закованные в цепи, а я стояла и думала: «Я должна достать еще больше затонувшего золота со дна моря, затем пойти к банкиру и договориться с ним о покупке еще одного участка земли, по соседству с моим. Я должна купить несколько медицинских книг, чтобы выяснить, каких успехов добилась современная медицина…» Поэтому я не замечала рабов, проходивших передо мной. Я даже не подумала о том, что могу забыть об этом. Я была белым очень долгое время. Мне нужно было поговорить с кем-то о том, что он сказал мне.

— Итак, ты привела его домой и родила ему сына.

— Я бы родила ему много сыновей. Мне казалось, что его душа вылечилась после всего того, что они сделали с ним на этом корабле. Перед смертью он почти все время был в полном рассудке. Он был хорошим мужем, но он умер… Как и другие.

— От какой же болезни?

— Эта болезнь мне неизвестна. Он увидел своего сына и сказал лишь одну фразу: «Ифейнва! — что за ребенок». Я стала называть так Сефена. Это стало его вторым именем. Затем Мгбада умер. Иногда я бываю совсем негодным лекарем. А временами я не лекарь вообще.

— Без сомнения, этот человек прожил намного дольше и намного лучше, чем если бы никогда с тобой не встретился.

— Он был еще молодым, — сказала она. — И если бы я была великолепным лекарем, он бы все еще жил.

— А каков лекарь из этого мальчика?

— Он заметно мне уступает. Но у него есть некоторые способности, доставшиеся от отца. Разве ты не поинтересовался, каким образом он узнал тебя?

— Я подумал, что ты увидела меня и предупредила его.

— Я всего лишь рассказывала ему о тебе. И возможно, он узнал твой голос, услышав его звуки в моих собственных мыслях. Я не спрашиваю его, что он слышит. Но ты ошибаешься, я не видела тебя до твоего появления и не знала об этом.

Неужели он и в самом деле мог подумать, что она останется здесь ждать встречи с ним, и будет держать около себя всех своих детей, чтобы он мог использовать их для своих целей? Неужели он думал, что она так поглупела за эти годы?

— Иногда он может одним прикосновением определить, что именно у человека не в порядке, — продолжала она. — И если он говорит, что человек нездоров, то так оно и есть. Но временами он не замечает некоторых вещей, которых я не могла бы не заметить.

— Он еще молод, и ему недостает твоего опыта, — сказал Доро.

Она лишь пожала плечами.

— Долго ли он проживет, Энинву?

— Я не знаю. — Она чуть замешкалась, и перешла на шепот, высказывая свою сокровенную надежду. — Возможно, что я родила сына, которого мне не придется хоронить.

Она подняла глаза и заметила, что Доро очень напряженно наблюдает за ней. Во всем его облике просматривался нарастающий голод, — голод, который он изо всех сил хотел скрыть.

— А он способен читать чужие мысли? — спросил он почти нейтральным голосом.

— Как раз в этом он полная противоположность отцу. Мгбада не умел управлять тем, что слышал, так же как и Томас. Вот почему его люди продали его в рабство. Для них он был просто колдуном. Стивен должен иметь возможность «слышать» чужие мысли. После переходного возраста это происходит уже не спонтанно, однако очень часто, когда сам он совершает такие попытки, из этого ничего не выходит. Он говорит, что сам не знает, в какие моменты его охватывает глухота.

— Ну, это еще вполне сносный недостаток, — сказал Доро. — Он может быть бездеятелен временами, но он никогда не сойдет с ума под давлением мыслей посторонних людей, которые могут на него обрушиться.

— Я говорила ему об этом.

Наступила долгая пауза. Что-то надвигалось, и Энинву понимала, что это касалось Стивена. Ей хотелось спросить, в чем дело, но когда Доро ответит, ей придется вступить с ним в спор. А если она… а если она затеет спор, то наверняка допустит ошибку, и он убьет ее.

— Он для меня то же самое, чем был для тебя Исаак, — прошептала она. Услышит ли он в этих словах ее мольбу о прощении?

Он долго смотрел на нее, словно она сказала что-то непостижимое, и словно он пытался это понять. Наконец он улыбнулся — слабо, невыразительно и натянуто.

— Думала ли ты когда-нибудь, Энинву, сколь велика сотня лет для обычного человека? Или, скажем, полторы сотни лет?

Она пожала плечами. Вздор. Он говорил сущий вздор, в то время как она ожидала услышать, что именно он собрался сделать с ее сыном!

— Чем кажутся тебе проходящие годы? — спросил он. — Как дни? Как месяцы? Что ты чувствуешь, когда старые друзья неожиданно стареют, седеют и угасают?

И вновь она пожала плечами.

— Люди становятся старыми. Они смертны.

— Все, — согласился он. — Все, кроме тебя и меня.

— Ты умираешь постоянно, — сказала она.

Он встал и прошелся по комнате, чтобы сесть рядом с ней на софу. Каким-то образом она удержалась, чтобы не вскочить и не отойти в сторону.

— Я никогда не умирал, — произнес он.

Она уставилась на один из подсвечников, стоявший позади него, на полке камина.

— Да, — сказала она. — Я хотела сказать, что ты постоянно убиваешь.

Он промолчал. Она повернулась к нему и заглянула в его глаза, на этот раз карие, широко расставленные. В них светились фальшивые мягкость и доброта.

— Ты пришел сюда убивать? — спросила она. — Я должна умереть? Мои дети должны стать племенными животными? Вот поэтому ты не можешь оставить меня в покое!

— Почему тебе так хочется остаться одной? — спросил он.

Она прикрыла глаза.

— Доро, скажи мне, что должно произойти?

— Возможно, что ничего. А возможно, со временем, я приведу твоему сыну жену.

— Одну жену? — спросила, не веря своим ушам.

— Одну жену, прямо сюда, как было у тебя и Исаака. Я никогда не приводил к нему женщин в Витли.

Да, это было так. Время от времени он забирал Исаака с собой, но никогда не приводил женщин к Исааку. Энинву знала, что муж, которого она любила больше всех на свете, произвел не одну дюжину детей от других женщин.

— И ты не заботился о них? — спросила она однажды, пытаясь понять происходящее. Она сама заботилась о каждом своем ребенке и каждого любила.

— Я никогда не видел их, — ответил он. — Это его дети. Я произвожу их под его именем. Он видит, что они есть, и что их матери хорошо о них заботятся.

— Подумать только! — В тот день она была очень огорчена и разгневана на Доро, который сделал ее беременной, хотя ее последнему ребенку от Исаака было еще меньше года. Она была разгневана и последовавшим за этим убийством высокой красивой девушки, которую Энинву хорошо знала и любила. Девушка, понимавшая, что должно с ней произойти, все еще продолжала относиться к Доро как к любовнику. Это было непристойно.

— Но разве ты когда-нибудь видела, чтобы он пренебрегал нуждами детей, которых считает своими? — спросил ее как-то Исаак. — Ты когда-нибудь видела, чтобы его люди оставались без земли или голодали? Он всегда заботится о своей собственности.

В тот день, оставив Исаака, она много часов провела в облике птицы, летала и разглядывала с высоты раскинувшуюся внизу пустынную землю. Она пыталась мысленно отыскать среди многочисленных рек, озер, гор и лесов на этом бесконечном пространстве хоть какой-нибудь уголок, куда она могла бы сбежать, чтобы обрести умиротворение и ясность сознания.

— Стивену всего девятнадцать лет, — сказала она. — Но он уже мужчина. Я думаю, что и твои и мои дети взрослеют очень быстро. Он был мужчиной со времени своего переходного возраста. И все-таки он еще молод. Ты превратишь его в животное, если будешь использовать как Исаака.

— Исааку было всего пятнадцать, когда я привел ему первую женщину, — ответил Доро.

— Но до пятнадцати лет он был твоим ребенком. А Стивен будет для тебя точно таким же представителем дикого племени, как и я.

Доро согласно кивнул.

— Для меня лучше получать их еще до наступления переходного возраста. А что еще ты можешь дать мне, Энинву?

Она повернулась и с удивлением взглянула на него. Уж не предлагает ли он ей сделку? Раньше он никогда не торговался. Он сообщал, чего от нее хочет, и лишь позволял узнать, что сделает с ней или с ее детьми, если она откажется подчиняться.

Так что же, он действительно сейчас торговался, или просто играл с нею? Что она теряет в том случае, если он говорит вполне серьезно?

— Приведи Стивену женщину, — сказала она. — Но только одну женщину. Когда он будет постарше, возможно, появятся и другие.

— Ты воображаешь, что сейчас у него нет ни одной?

— Разумеется, я так не думаю, но этот выбор он делает сам. Я не заставляю его быть просто производителем. И я не посылаю к нему женщин.

— А он нравится женщинам?

Она удивилась сама себе, заметив, что слегка улыбается.

— Некоторым. Разумеется, нельзя сказать, что они вполне ему подходят. Здесь есть одна вдова, которая уделяет ему много внимания. Она знает, что делает. Оставаясь один, он со временем найдет себе здесь хорошую жену, когда ему надоест бегать по округе.

— Возможно, я мог бы сделать так, чтобы ему не приходилось так сильно утомляться.

— Я уже говорила тебе — если ты не остановишься, то превратишь его в животное! — сказала она. — Разве ты не видел мужчин-рабов, которых в этой стране используют как производителей? Им никогда не дозволяется знать, что такое быть настоящим мужчиной. Они лишены возможности заботиться о своих детях. Среди моего народа дети считаются самой большой ценностью, они дороже денег, дороже всего. Но для этих мужчин, развращенных и распущенных своими хозяевами, дети не значат почти ничего. Они лишь хвастаются ими перед другими мужчинами. Они любят демонстрировать перед другими свое превосходство, бахвалясь количеством детей. И при этом явно преувеличивают количество женщин, которые этих детей родили, никогда не делая для них ничего, что должен делать нормальный отец. А хозяин, который совершенно равнодушно продает этих коричневых детей, смеется и говорит при этом: «Вот видишь? Эти ниггеры, они почти как животные!» Местные рабовладельцы откроют кому угодно глаза на это, Доро. Так как же я могу пожелать подобной жизни для собственного сына?

Наступила тишина. Он встал и с интересом прошелся по большой комнате, разглядывая лампы, вазы и портрет красивой темноволосой белой женщины с торжественным выражением лица.

— Это была твоя жена? — спросил он.

Ей хотелось встряхнуть его. Она хотела использовать всю свою силу, чтобы заставить его выдать свои намерения.

— Да, — вместо этого прошептала она.

— И как, понравилось тебе это — быть мужчиной, иметь жену?

— Доро!..

— Ну так как, понравилось? — Его нельзя было торопить. Он наслаждался сам собой.

— Она была хорошей женщиной, и мы были довольны друг другом.

— Она знала, кто ты есть на самом деле?

— Да. Она и сама была несколько необычной. Она видела призраков.

— Энинву! — едва не с отвращением выкрикнул он, разочарованный и огорченный.

Не обращая внимания на его тон, она продолжала смотреть на картину.

— Ей было всего шестнадцать лет, когда я с ней соединилась. Если бы я не женилась на ней, мне кажется, она в конце концов кончила бы свою жизнь в приюте. Люди говорили о ней как раз таким тоном, каким только что ты произнес мое имя.

— Я не упрекаю их.

— Напрасно. Многие верят, что жизнь продолжается даже после того, как тело умирает. Существует множество всяких историй о призраках. И даже люди, считающие себя весьма искушенными, чтобы опасаться подобных вещей, не защищены от их влияния. Поговори с пятью разными людьми, и по крайней мере трое из них скажут, что они уверены, будто видели призрака, или знают других людей, которые видели. Но Денис видела их на самом деле. Она была очень чувствительна. Она могла видеть даже тогда, когда уже никто ничего не мог видеть. А поскольку никто не мог, ее считали сумасшедшей. Я думаю, у нее была одна из разновидностей переходного возраста.

— И благодаря этому она получила возможность заглядывать в потусторонний мир.

Энинву покачала головой.

— Тебе не следует так скептически к этому относиться. В конце концов, ты и сам являешься одним из призраков. Разве в тебе есть хоть что-то, к чему можно прикоснуться?

— Я уже слышал об этом раньше.

— Разумеется. — Какое-то время она молчала. — Доро, я расскажу тебе о Денис, я расскажу тебе о ком угодно, и о чем угодно, но прежде всего ты должен сказать мне, что ты задумал сделать с моим сыном.

— Я как раз думаю об этом. Я думаю и о тебе — как о человеке, который представляет для меня большую потенциальную ценность. Я пришел сюда, чтобы покончить с тобой и забрать твоих детей в одно из моих поселений. Еще ни разу никто не проделывал со мной того, на что ты осмелилась.

— Я убежала от тебя и жила. Другие тоже так поступали.

— Только потому, что я сам сделал подобный выбор, позволяя им жить. Но они имели всего несколько дней такой свободы. А затем я ловил их. Ты хорошо знаешь об этом.

— Да, — сказала она с неохотой.

— И вот сейчас, спустя почти столетие после того, как я тебя потерял, я вновь нашел тебя — молодой и здоровой, и ты встречаешь меня так, будто мы виделись только вчера. Я нашел тебя, и оказалось, что ты соревнуешься со мной, создавая собственных колдунов.

— Нет никакого соревнования.

— Тогда почему ты окружаешь себя людьми, за которыми я охочусь? Почему ты плодишь от них детей?

— Они нуждаются во мне… все эти люди. — Она смолчала о том, что происходило с некоторыми из них, прежде чем она их отыскала. — Они нуждаются в ком-то, кто может им помочь. Ты не желаешь им помогать, ты хочешь только пользоваться ими. Я же могу помочь.

— Почему ты должна делать это?

— Потому что я спаситель, Доро.

— Это не ответ. Ты выбрала этот путь. То, кем ты являешься на самом деле, в этой части страны называют словом «оборотень».

— Я вижу, ты поговорил с моими соседями.

— Да, поговорил. И они правы, ты ведь это знаешь.

— Если следовать легендам, оборотни убивают. Я же не убивала никогда, кроме как в целях самозащиты. Я спаситель, и я лекарь.

— Но большинство… лекарей не обзаводятся детьми от своих пациентов.

— Большинство лекарей поступает так, как им нравится. Мои пациенты любят меня гораздо больше, чем кто-либо из числа других людей. Так почему я не могу себе позволить найти среди них пару для себя?

Доро улыбнулся.

— Так что же, ответ всегда найдется? Но это не имеет значения. Расскажи мне лучше о Денис и о ее призраках.

Она глубоко вздохнула, а затем медленно выдохнула воздух, стараясь успокоиться.

— Денис видела то, что люди оставляют после себя. Когда она заходила в дом, она видела людей, живших здесь до ее появления. Если в этом доме кто-то страдал или умер, она видела их еще более отчетливо. От этого ее охватывал ужас. Иногда, входя в дом, она видела бегущего ей навстречу ребенка в пылающей одежде, хотя никакого ребенка здесь в данный момент не было. Но два года, десять или двадцать лет назад там действительно погиб в огне ребенок. Она видела грабителей, пробиравшихся в этот дом несколько дней или несколько лет назад. Она видела истязания рабов, издевательства над женщинами, больных, трясущихся в лихорадке или покрытых оспой. Но она не чувствовала ничего, что обычно чувствуют люди в период кризисов переходного возраста. Она просто видела все это. Но она не могла знать, происходило ли все увиденное в действительности, или это были просто ее фантазии. Медленно, но неотвратимо она сходила с ума. Однажды ее родители устраивали прием, на котором в числе приглашенных оказалась и я. В то время я была в облике молодого и красивого, богатого мужчины — вполне подходящая перспектива для семьи, где пять дочерей. Однажды я стояла с отцом Денис, рассказывая ему небылицы о своем происхождении, когда сама Денис проскользнула мимо нас. Она слегка задела меня, понимаешь? Она могла видеть прошлое людей, когда дотрагивалась до них, точно так же как могла видеть прошлое камня или дерева. И она увидела, что я собой представляю, лишь слегка ко мне прикоснувшись… и потеряла сознание. Я не помню, что произошло потом, пока она сама не пришла ко мне через несколько дней. Я была единственным человеком, кого она считала еще более странным, чем саму себя. Она узнала обо мне все, еще до нашей женитьбы.

— Так почему же она вышла за тебя?

— Потому что я поверила ей, когда она рассказала мне о своих способностях. И потому что я не испугалась, не подняла ее на смех, и еще потому, что через некоторое время нас стало тянуть друг к другу.

— И она знала, что на самом деле ты являешься черной женщиной?

— Да. — Энинву посмотрела на портрет молодой женщины, вспоминая их приятные, но порой ужасающие отношения. Они так боялись этого замужества, будто страшились потерять друг друга.

— Сначала она думала, что не может быть никаких детей. Ее это очень печалило, потому что она всегда очень хотела детей. Затем она поняла, что я могу подарить ей только девочек. После этого она долгое время старалась осмыслить все, что я вообще могу делать. Но она боялась, что дети могут оказаться черными, и люди будут говорить, что она спуталась с рабом. Белые мужчины постоянно оставляют после себя коричневых детей, но для белой женщины сделать нечто подобное равносильно тому, чтобы стать животным в глазах других белых.

— Белые женщины должны быть защищены, — сказал Доро, — независимо от того, хотят они этого или нет.

— Точно так же, как защищают собственность. — Энинву покачала головой. — Сохранять только для их хозяев. Денис говорила, что она чувствует себя как чья-то собственность, как раб, замышляющий побег. Но я сказала ей, что у нас могут быть дети, которые не будут иметь ко мне вообще никакого отношения — родства по крови, — если она захочет. Ее страх даже разозлил меня, хотя я и понимала, что она права. Я сказала ей, что мой тогдашний облик, облик Веррика, не является копией с какого-нибудь конкретного человека. Я создавала его, переделывая себя по собственному желанию. Но если она захочет, я могу стать точной копией одного из тех белых людей, которых я знала в Витли. Однако она этого не понимала.

— И я этого не понимаю, — сказал Доро. — Это что-то новое.

— Только не для тебя. Ты делаешь это всякий раз: ты даешь жизнь детям, которые на самом деле не являются твоими родственниками по крови. Они рождаются от того тела, в которое ты облачаешься, даже если ты и называешь их своими собственными детьми.

— Но… ведь ты носишь только одно тело.

— Вот и ты не понимаешь, насколько сложными являются происходящие во мне изменения. Я не могу оставить свое тело, как это делаешь ты, но я могу полностью переделать его. И я могу переделать его столь разными способами в соответствии с чьим бы то ни было обликом, что и в самом деле не буду иметь ничего общего с собственными родителями. Я сама удивляюсь своим способностям: я могу совершать такие превращения, но при этом я хорошо осознаю себя и по-прежнему могу вернуться к своему настоящему облику.

— Но ты не могла делать этого прежде, в Витли.

— Я всегда делала это. Всякий раз, когда изучала новый облик животного, я делала это. Я, может быть, еще не очень хорошо это понимала, до тех пор пока не сбежала от тебя. Я рожала маленьких дельфинов, и они действительно были дельфинами. В них вообще не было ничего человеческого. Это были именно такие дельфины, каких Исаак ловил для нас в море много лет назад. Мое тело было их точной копией вплоть до мельчайших деталей. У меня просто не хватает слов, чтобы рассказать тебе, сколь сложными являются такие изменения.

— Итак, ты до такой степени можешь перевоплощаться в другого человека, что твои дети на самом деле являются как бы и не твоими одновременно.

— Да. Но когда Денис это поняла, она воспротивилась этому. Она сказала, что лучше в таком случае вообще обойтись без детей. Но такая жертва была излишней. Я могла дать ей девочек от своего собственного тела. Девочек, которые будут иметь цвет ее кожи. Хотя это и не так уж легко. Ведь в одной частице человеческого тела находится еще множество других мелких частиц. Я могла подарить ей настоящих монстров, если бы отнеслась к этому небрежно.

— Выходит, что это я спровоцировал тебя изучить все эти тонкости, когда увез с родины?

— Да, это так. Ты заставил меня очень многому научиться. Долгое время я ничего другого не делала, только изучала саму себя, пытаясь понять многие вещи, о которых прежде даже и не думала.

— Если ты создаешь новое мужское тело, значит, ты можешь производить сыновей.

— Сыновей другого мужчины.

Очень медленно Доро растянул свой рот в улыбке.

— Так вот он — ответ, Энинву. Ты заменишь своего сына. Ты заменишь вообще множество людей.

— Ты имеешь в виду… что я должна сновать туда-сюда, делать тебе детей, а потом о них забывать?

— Или я буду приводить женщин прямо сюда, к тебе.

Она с трудом поднялась, не выдавая ни одним жестом своего протеста.

— Ты совершеннейший дурак, — тихо сказала она ему и прошла в коридор, направляясь к задней двери. Отсюда, через заросли деревьев, ей был виден заболоченный рукав реки. Неподалеку виднелись бараки рабов. В них никаких рабов не было. У нее вообще не было рабов. Когда-то она купила несколько человек, которые работали на нее, а остальных наняла из свободных людей. Со временем всех купленных она освободила. Они остались у нее, поскольку им было лучше работать здесь, находясь рядом друг с другом. Это всегда удивляло новеньких. Они еще не привыкли быть в нормальных отношениях с другими людьми. Это были недовольные и беспокойные люди — впрочем, они не могли бы причинить Энинву никаких неудобств. Они относились к ней как к матери, как к старшей сестре, как к учителю — и, когда она позволяла, как к любовнице. Так или иначе, даже последнее обстоятельство ничуть не ослабляло ее авторитета. Все они знали ее силу. Она была тем, кем была, и не имело никакого значения, какую роль она выбирала.

Она не запугивала их, не устраивала среди них кровопролитий, как это делал Доро среди своих людей. Самое строгое, на что она могла решиться, это кого-нибудь уволить. Увольнение означало выселение. Человек оставлял безопасную и удобную жизнь на плантации и становился вольным неудачником за ее оградой.

Немногие знали, как это трудно для Энинву — выгнать кого-нибудь из них, или еще хуже, выгнать целую семью. И немногие из них знали, как их присутствие ей помогало. Она совсем не была похожа на Доро, разводящего людей словно рогатый скот — хотя, вполне возможно, собирая у себя всех этих странных человеческих существ, она преследовала те же самые цели. Собирая семьи, она поступала в согласии с собственными принципами. Не было сомнений, что некоторые из этих людей были ее далекими родственниками, возможно, даже потомками. Они подчас ощущали себя ее детьми. Возможно, здесь возникали и родственные браки, ведь ее потомки тянулись друг к другу по чувству внутренней схожести, ничего не зная о своем общем происхождении. Кроме них, здесь были и другие люди, которые, вероятнее всего, отнюдь не были ее родственниками. Они обладали зачатками определенной чувствительности, которая могла со временем обеспечить их потомкам удивительные способности. Например, телепатию, даже если и через несколько поколений. Мгбада прямо заявил ей, что она собирает людей, которые похожи на его бабушку и дедушку. Он сказал, что она разводит колдунов.

Тут к ней подошла Луиза — старуха из белых, поблекшая и седая. Одна из пяти белых, работавших на плантации. Здесь могло быть гораздо больше белых, которые очень хорошо приспосабливались в этом месте, но расовые предрассудки, пронизывающие культуру местных людей, делали это очень опасным. Четверо других белых, все гораздо моложе Луизы, пытались уменьшить эту напряженность, сообщая остальным, что они и сами на одну восьмую негритянской крови. Однако Луиза была креолкой, франко-испанской помесью, и ее мало заботило, как к ней относятся окружающие.

— Что-нибудь случилось? — спросила Луиза.

Энинву кивнула.

— Стивен сказал, что он был здесь, этот самый Доро, о котором ты рассказывала.

— Иди и скажи остальным, чтобы они не спешили сюда с полей, пока я сама их не позову.

Луиза не сводила с нее тяжелого взгляда.

— А что если позовет он, но только уже твоим голосом?

— Тогда они сами должны решать, бежать им или нет. Они все знают про него. Если они захотят бежать сейчас, пусть бегут. Позже, когда в лесу вновь появится черная собака, они могут вернуться.

Если Доро сейчас убьет ее, он будет не в состоянии использовать ее способности к лечению или к превращениям. Она уяснила это еще в Витли. Когда много лет назад он завладел телом Томаса, он не смог воспользоваться способностями Томаса к чтению чужих мыслей. Она ни разу не имела подтверждений тому, что он мог использовать какие-либо сверхъестественные способности людей, чьи тела он забирал.

Старая женщина взяла Энинву за плечи и обняла.

— Так что же ты будешь делать? — спросила она.

— Не знаю.

— Я никогда не видела его, но я его ненавижу.

— Иди, — сказала ей Энинву.

Луиза торопливо пошла прямо по траве. Она была очень подвижная для своего возраста. Подобно детям Энинву, она на долгие годы сохранила здоровье. Холера, малярия, желтая лихорадка, тиф и другие страшные болезни миновали эти места и почти не затронули людей Энинву. Если болезнь и прихватывала кого-то из них, они все равно выживали и быстро поправлялись. Если же они причиняли вред сами себе, то здесь наготове всегда была Энинву, чтобы о них позаботиться.

Как только Луиза скрылась за деревьями, из дома вышел Доро.

— Я ведь мог бы пойти прямо за ней, — сказал он. — Я знаю, ты послала ее, чтобы предупредить своих людей, работающих в полях.

Энинву с разгневанным лицом повернулась к нему. — Ты в несколько раз старше меня. Должно быть, ты имеешь какой-то врожденный порок, который мешает тебе набраться мудрости, обычно приходящей с годами.

— Может быть, ты милостиво снизойдешь до того, чтобы объяснить, какую мудрость приобрела ты сама? — Наконец-то в его голосе послышался надлом. Она начала раздражать его, и фаза обольщения закончилась. Это хорошо. Как глупо было с его стороны предположить, что она может вновь поддаться соблазну. Однако можно попробовать направить соблазн в его же сторону.

— Ты ведь рад вновь увидеть меня? — сказала она. — Я думаю, ты был очень удивлен, когда понял, насколько ты рад этой встрече.

— Что ты хочешь этим сказать, Энинву?

Она пожала плечами.

— Исаак был прав.

Наступило молчание. Она знала, что Исаак несколько раз говорил с ним об этом. Исаак очень сильно хотел, чтобы они были вместе, два самых дорогих для него человека. Имело ли это вообще хоть какое-то значение для Доро? Этого не было заметно столетье назад, но сейчас… Казалось, Доро был рад увидеть ее. Он был восхищен тем фактом, что она почти не изменилась, как будто только сейчас и начал осознавать, что она не подвержена старению. Словно до сих пор ее бессмертие было для него как бы нереальным, и он воспринимал его лишь абстрактно.

— Доро, ведь я буду продолжать жить, если только ты меня не убьешь. У меня нет других причин умереть.

— Не кажется ли тебе, что ты можешь заняться работой, на которую я потратил тысячелетия?

— Неужели ты думаешь, что я этого хочу? — возразила она. — Ведь я говорила тебе правду. Эти люди нужны мне, а я нужна им. Я никогда не стану создавать поселения, подобные твоим. Да и зачем мне это? Я не нуждаюсь всякий раз в новом теле, в отличие от тебя. Все, что мне нужно, так это находиться в окружении близких мне людей. Рядом со мной должна быть или моя семья, или люди, которых я воспринимаю как свою семью. Для тебя, как мне кажется, большинство моих людей не будут представлять интерес даже в качестве производителей.

— Лет сорок назад вот эта старуха, возможно, меня бы заинтересовала.

— Но разве я должна устраивать здесь конкурс, чтобы предоставить ей дом?

— У тебя есть другие. Твоя служанка…

— Это моя дочь!

— Я так и подумал.

— Она не замужем. Приведи ей мужчину. Если он понравится ей, пусть выходит за него замуж и приносит тебе детей, которые могут тебя заинтересовать. Но ей нужен только один муж, Доро. Так же как и моему сыну нужна только одна жена.

— Уж не твой ли жизненный опыт подсказал им это? Или я должен поверить, что ты спишь одна-одинешенька, поскольку все твои мужья умирают?

— Если мои дети обнаружат в себе признаки бессмертия, подобного моему, пусть поступают как им нравится.

— Думаю, что в любом случае они так и сделают.

— Но без твоей помощи, Доро. Без твоего вмешательства, которое сделает из них животных. Во что может превратиться мой сын, попади он в твои руки? В очередного Томаса? Ты готов создать в разных местах десятки колоний, но ты не желаешь принять участие в жизни ни одной из них. Я же остаюсь здесь, присматривая за своей семьей, и предлагаю твоим детям жениться на моих. И если потомки от этих браков будут с нужными аномалиями, я сама буду их воспитывать. Я буду о них заботиться. Им нет нужды жить в одиночку в лесах и сжигать себя алкоголем, превращая свое тело в живой труп.

К ее удивлению, он обнял ее так же сильно, как только что сделала это Луиза, и рассмеялся. Затем взял ее за руку и повел к баракам. Улыбка не сходила с его лица. Было заметно, что он успокоился, хотя и вел себя немного резко, когда открывал дверь в здание, отводившееся для рабов. Он внимательно осмотрел прочно отстроенное жилье. Там была большая печь из кирпича, в самом центре которой над почти потухшими углями стоял свежеиспеченный хлеб — видимо, испеченный к ужину. В углу стояла большая кровать, а рядом с ней — маленькая кровать-качалка. Интерьер дополняли стол и четыре стула, скорее всего кустарной работы, но сделанные очень добротно. Была там и колыбель, такой же кустарной работы. Был ящик для дров и емкость для воды с черпаком из тыквы. С потолка свешивались пучки сухих лечебных трав, а вокруг очага была расставлена многочисленная утварь и посуда. В общем, простое, но очень удобное жилье.

— Этого достаточно? — спросила Энинву.

— У меня есть несколько человек, белых и черных, которые и не мечтали жить так хорошо.

— У меня таких нет.

Он схватил ее за руку и попытался затащить на кровать, но она вырвалась.

— Ведь это все-таки чье-то жилье, — сказала она. — Мы можем вернуться в дом, если ты хочешь.

— Нет. Возможно, позже. — Он обнял ее. — И ты должна вновь накормить меня и подыскать подходящую глинобитную лежанку, на которую мы ляжем.

«И услышать вновь, как ты угрожаешь моим детям », подумала она.

Как будто в ответ на ее мысли он сказал:

— Нужно рассказать тебе, почему я смеялся. Это совсем не потому, что твое предложение не порадовало меня, Энинву. Оно порадовало. Но ты даже не можешь вообразить, с какими существами ты согласилась иметь дело.

Разве она еще чего-то не знает? Или она мало повидала их в Витли?

— Я собираюсь привести к тебе твоих собственных потомков, — сказал Доро. — Я думаю, они очень тебя удивят. С того времени, как погибла Нвеке, я проделал над ними большую работу. Я думаю, что ты недолго будешь с большой охотой заботиться о них или об их детях.

— Почему? Какие новые отклонения могли у них появиться?

— Возможно, никаких. Возможно даже, что твое влияние — единственное, в чем они нуждаются. С другой стороны, они могут разрушить изнутри ту семью, которую ты для себя создала. Ты все еще хочешь их получить?

— Доро, как я могу знать все заранее? Ведь ты мне так ничего и не рассказал.

Ее волосы были распущены и коротко подстрижены на тот самый манер, как когда-то делал он сам. Сейчас он пригладил их двумя руками, прижимая к голове. — Женщина-Солнце, или ты примешь моих людей именно так, как ты и сказала, или ты пойдешь вместе со мной, вступая в связь с мужчинами, когда и где я тебе прикажу, или же ты отдашь мне своих детей. Так или иначе, ты все равно будешь мне служить. Каков же твой выбор?

«Да », — с горечью подумала она. «Вот теперь начались угрозы ».

— Приведи мне моих внуков, — ответила Энинву. — Если они даже никогда не видели меня, они меня вспомнят. Их тело будет помнить меня, вплоть до самых мельчайших частиц. Ты даже не представляешь, насколько хорошо человеческое тело помнит своих предков.

— Теперь ты будешь меня учить, — сказал он. — Кажется, ты преуспела в изучении психологии людей с тех пор, как я последний раз видел тебя. Я занимаюсь разведением людей всю свою жизнь, и до сих пор не знаю, почему некоторые вещи срабатывают, а другие нет. Или почему некоторые вещи срабатывают только один раз, даже с одной и той же парой. Ты должна научить меня.

— Но ты не причинишь вреда моим людям? — спросила она, внимательно наблюдая за ним.

— А что они знают обо мне?

— Все, что им следует знать. Я подумала, что если уж ты нас найдешь, то у меня не будет времени, чтобы объяснить им всю опасность случившегося.

— Скажи им, чтобы они мне подчинялись.

Она вздрогнула, будто от боли, и отвернулась.

— Ты не сможешь получить все одновременно, — сказала она. — Или ты просто можешь забрать мою жизнь. Что за радость — жить и жить, ничего не имея?

Возникла короткая пауза.

— А они подчинялись Денис? Ими мог командовать Мгбада?

— Изредка. Они очень независимые люди.

— Но они подчиняются тебе?

— Да.

— Тогда скажи им, чтобы они подчинялись мне. Если ты не сделаешь этого, я скажу им это сам, и так, что они поймут.

— Не пытайся им навредить!

Он только пожал плечами.

— Если они будут подчиняться, я не сделаю им ничего плохого.

Он создавал новый Витли. У него по всей земле были разбросаны поселения, везде были семьи. У нее же была только одна, и вот он забирал ее. Он увел ее от одних людей, заставил уйти от других, теперь он хотел оторвать ее от третьих. И она ошибалась. Она могла жить, не имея ничего. Она должна. А он будет присматривать за этим.

12

Энинву никогда не видела раньше, что происходит, когда группа людей, подобная ее колонии, вдруг начинает распадаться. Она даже не знала, происходило ли такое раньше с другими группами людей. Конечно, раз Доро начал проводить время на плантации, забирая власть в свои руки, пока Энинву находилась рядом и молчала, характер этих людей стал изменяться. Затем Доро привез Джозефа Толера, чтобы сделать его мужем одной из дочерей Энинву, и этот молодой человек еще больше усугубил положение своим отказом от любой работы. Приемные родители его баловали, разрешали ему тратить время на пьянство, игры и на молодых женщин. Он был очень красив, высок и строен, голову его покрывали черные, слегка вьющиеся волосы. Маргарет Ннека, дочь Энинву, была от него без ума. Она очень быстро с ним сошлась. Еще несколько человек на плантации попали под его влияние. Хотя он и не выполнял своей доли работы, его нельзя было наказать и выселить. При этом он доставлял массу неприятностей. Он прожил на плантации всего лишь несколько недель, когда зашел в своей наглости слишком далеко, и произошла его первая стычка со Стивеном.

Энинву была одна, когда Стивен пришел рассказать ей о том, что случилось. Она только что закончила заниматься четырехлетним ребенком, которого поранила водяная змея, напавшая на него в заболоченном рукаве реки. Энинву могла очень легко произвести внутри собственного тела лекарство, которое нейтрализует действие яда. Как-то раз она и сама подвергалась укусу такой змеи. Нейтрализовать подобный яд было для нее сейчас секундным делом. По окончании процедуры лечения она любила поесть; именно в столовой и застал ее Стивен, весь взъерошенный и в синяках.

— Ты должна избавиться от этого ленивого бесполезного ублюдка, — сказал он.

Энинву лишь вздохнула. Не было нужды спрашивать, кого он имел в виду.

— Что еще он сделал?

— Он пытался изнасиловать Элен.

Энинву даже выронила кусок пшеничного хлеба, который только что намеревалась надкусить. Элен была ее самой младшей дочерью, ей было всего одиннадцать лет.

— Вот он каков!

— Я поймал его в бараке Дюран. Он пытался содрать с нее одежду.

— С ней все хорошо?

— Да. Она у себя в комнате.

Энинву встала из-за стола.

— Я зайду к ней немного позже. Где он сейчас?

— Лежит перед бараком Дюран.

Она вышла, еще не зная, что станет делать: то ли еще добавить молодому человеку, то ли помочь ему, если Стивен серьезно его покалечил. Но что же это было за животное, если он попытался изнасиловать ребенка? Как Энинву сможет терпеть его здесь после всего этого? Доро должен будет забрать его назад. Будь проклято это разведение уродов!

Молодой человек выглядел отнюдь не красавцем, когда Энинву его отыскала. Он был почти в полтора раза выше Стивена и достаточно силен, несмотря на свою кажущуюся праздность. Но Стивен унаследовал силу Энинву, и кроме того, он знал, как следует правильно наносить удары.

Лицо молодого человека напоминало сплошное месиво. Нос был перебит, из него текла кровь. Кожа вокруг глаз неестественно опухла, левое ухо было почти полностью оторвано. Он выглядел как один из рабов, которых продают на Юг в наказание за побег.

Увидев, как сильно досталось его телу, Энинву поняла, что у него наверняка сломаны ребра. Вдобавок во рту недоставало нескольких передних зубов. Теперь ему уже не удастся стать таким красавцем, как прежде. Он начал приходить в себя, когда Энинву решила проверить его ребра. Он мычал, сыпал проклятьями, кашлял, содрогаясь всем телом.

— Успокойся, — сказала Энинву. — Дыши неглубоко, и постарайся не кашлять.

Тогда он начал хныкать.

— Скажи спасибо, что это Стивен поймал тебя, — сказала она. — Если бы это была я, у тебя больше никогда не возникло бы интереса к женщинам, это я тебе гарантирую. На всю оставшуюся жизнь.

Несмотря на испытываемую боль, он испуганно съежился и постарался отползти от нее.

— Так какая же ценность, какая способность может быть в тебе, кроме умения причинять вред родственникам? — спросила она, не скрывая отвращения. Она заставила его встать, не обращая внимания на слабость и стоны. — А теперь иди в дом! — приказала она. — Или лежи в хлеву с остальными животными.

Он пошел в дом, почти не останавливаясь, пока не добрался до ступеней. Энинву помогла ему подняться в небольшую душную спальню на чердаке. Здесь она вымыла его, перевязала, чтобы срастались ребра, и оставила ему воду, хлеб и немного фруктов. Она могла дать ему что-нибудь, чтобы ослабить боль, но не стала этого делать.

Малышка Элен спала в своей постели, так и не сняв рваной одежды. Ее лицо опухло с одной стороны, как будто от тяжелого удара, и один лишь вид его вызвал у Энинву желание избить молодого человека еще раз. Но вместо этого она очень осторожно разбудила ребенка.

Несмотря на то, что она дотронулась до девочки очень мягко, Элен тут же проснулась, испуганно вскрикнув.

— Сейчас ты в безопасности, — сказала Энинву. — Я здесь.

Ребенок перестал плакать и вцепился в нее, стремясь как можно крепче обхватить своими руками.

— У тебя что-то болит? — спросила Энинву. — Он что-нибудь повредил тебе?

Девочка не реагировала на вопрос.

— Абигейл, что у тебя болит?

Но та лишь молча, очень медленно вновь легла на кровать и стала смотреть вверх, на Энинву.

— Он проник в мои мысли, — сказала она. — Я даже могла чувствовать, как он вошел.

— …в твои мысли?

— Да, я могла это чувствовать. Я узнала его. Он хотел, чтобы я пошла к дому Тины Дюран.

— Он заставил тебя пойти?

— Я не знаю. — Ребенок вновь расплакался. Девочка уткнула распухшее лицо в подушку, глухо рыдая. Энинву погладила ее по плечам, по шее, и позволила ей выплакаться. Она понимала, что девочка плакала отнюдь не только потому, что ее едва не изнасиловали.

— Абигейл, — прошептала она. Перед самым рождением девочки одна бездетная белая женщина по имени Элен Метью попросила Энинву дать своему ребенку ее имя. И хотя Энинву не любила это имя, она исполнила просьбу женщины, которая была ее хорошим другом. Она была из тех, кто пренебрег предрассудками и досужими сплетнями соседей и пришел жить на плантацию. Она не могла иметь детей. К тому же она встретилась с Энинву уже в таком возрасте, когда рожать детей поздно. В результате самая младшая дочь Энинву получила имя Элен. Но Энинву чаще всего называла ее по второму имени, Абигейл. По отношению к другим детям она уже давно этого не делала.

— Абигейл, расскажи мне, что он сделал.

Некоторое время спустя девочка всхлипнула, повернулась и вытерла лицо. Она лежала очень тихо, глядя в потолок, и только над переносицей у нее пролегла маленькая морщинка. Она раздумывала.

— Я собралась за водой, — сказала она. — Я хотела помочь Рите. — Ритой звали женщину-повара, которая вела свою родословную от негров, индейцев и появившихся здесь испанцев. — Ей была нужна вода, поэтому я отправилась к колодцу. Здесь он подошел ко мне и заговорил со мной. Он сказал, что я очень хорошенькая. Еще он сказал, что ему нравятся маленькие девочки, и что я очень давно ему нравлюсь.

— Мне следовало бы бросить его в свинарник, — пробормотала Энинву. — Пусть повалялся бы в дерьме, это самое подходящее место для его мозгов.

— Я хотела отнести воду Рите, — продолжала девочка. — Он сказал мне, чтобы я пошла с ним. И я пошла. Мне не хотелось идти, но я постоянно чувствовала его в своих мыслях. Затем я почувствовала, как отделяюсь от себя: будто я наблюдаю за собой со стороны и вижу, как иду вместе с ним. Я пыталась повернуть назад, но не могла. Мои ноги двигались без всякого моего участия. — Она замолчала и взглянула на Энинву.

— Я никогда не чувствовала этого раньше, если Стивен заглядывал в мои мысли.

— Но ведь Стивен только заглядывал, — сказала Энинву. — Он не мог заставить тебя что-то делать.

— Да, он этого не делал.

— Нет.

Опустив глаза, девочка продолжала.

— Мы вошли в дом, а он закрывал дверь в тот самый момент, когда я вновь ощутила свои ноги. Я успела выбежать через дверь, прежде чем он смог ее запереть. Но затем он вновь подчинил себе мои ноги, я вскрикнула и упала. Я думала, что он собирается заставить меня вернуться назад, но он вышел, схватил меня и сам потащил в дом. Наверное, в этот момент Стивен нас и увидел. — Она подняла глаза.

— Стивен убил его?

— Нет. — Энинву вздрогнула, не желая даже думать о том, что Доро мог бы сделать со Стивеном, если бы тот убил этого никчемного Джозефа. Если здесь и должно произойти убийство, то его должна совершить она. Вряд ли кто-нибудь из живущих на плантации ненавидел убийство сильнее, чем она, но ей необходимо защитить своих людей. От обоих злобных незнакомцев, которых прислал Доро, и от самого Доро. Но она все еще надеялась, что Джозеф будет хорошо вести себя до тех пор, когда вернется Доро и заберет его с собой.

— Стивен должен был убить его, — тихо сказала Элен. — Потому что теперь, может быть, он заставит мои ноги сделать что-нибудь еще более худшее.

Она покачала головой, а ее детское лицо выглядело усталым и постаревшим.

Энинву взяла ее за руку, вспоминая… вспоминая Лейла, недостойного и нелюбимого брата Исаака. До сих пор за все время, которое она провела рядом с Доро, среди ее людей не было никого столь явно порочного, каким был Лейл. Возможно, только до сих пор. Почему Доро привел к ней такого человека? И почему он даже не предупредил ее?

— Что ты сделаешь с ним? — спросила девочка.

— Доро должен забрать его назад.

— И Доро сделает это… просто потому, что ты так сказала?

Энинву вздрогнула. Просто потому, что ты так сказала … Сколько времени прошло с тех пор, когда все дела на плантации шли определенным образом просто потому, что она так сказала? Люди были всегда удовлетворены тем, что она говорила. Если у них возникали трудности, которые они сами не могли разрешить, они приходили к ней. Если они ссорились и не могли уладить спор самостоятельно, они опять же приходили к ней. Она никогда не принуждала их нести к ней все свои неприятности, но она никогда и не прогоняла их, если они приходили. В конце концов они сделали ее своей последней инстанцией. И вот теперь одиннадцатилетняя дочь хотела знать, изменится ли что-то от ее слов. Ее одиннадцатилетняя дочь! Требовалось много времени, терпения и хоть какой-то мудрости, чтобы создать у людей такое доверие к себе. И потребовалось всего несколько недель присутствия Доро, чтобы разрушить это доверие так основательно, что даже ее собственные дети начали в ней сомневаться.

— Так Доро заберет его отсюда? — настаивала девочка.

— Да, — тихо сказала Энинву. — Я прослежу за этим.

В эту ночь Стивен встал с постели, не просыпаясь. Никогда раньше у него не было приступов лунатизма. Он вышел на верхнюю галерею и упал или, может быть, прыгнул с нее.

Не было никакого шума, потому что он даже не вскрикнул. Внизу, где он лежал, распластавшись на земле, его нашла старая Луиза. У него была настолько свернута шея, что Луиза не удивилась, обнаружив, что его тело уже остыло.

Старая женщина побежала вверх по ступенькам, чтобы разбудить Энинву и увести ее в гостиную верхнего этажа, подальше от младшей дочери, рядом с которой та и уснула. Элен не проснулась, а только передвинулась влево на теплое место, которое осталось после Энинву.

В гостиной Луиза остановилась в молчаливой нерешительности перед Энинву, размышляя, как подготовить ее к этой ужасной новости. По убеждению Луизы, Энинву наверняка и не догадывалась, как все вокруг любили ее. Она собирала вокруг себя людей, заботилась о них и помогала им заботиться друг о друге. Луизу не покидало ощущение, что больше всего в жизни Энинву была озабочена воспитанием чувства близости и доверия между другими людьми. Сама она провела детство и юность на одной из плантаций, где жестокость рабовладельцев в отношении к рабам заставила ее совершить побег — выйти замуж, хотя она и не хотела этого делать. Многие полагали, что она была всего лишь очень доброй и по-женски непрактичной, раз с такой симпатией относилась к рабам. Они не понимали, что с давних пор она чувствовала все, что чувствуют и переживают рабы, разделяла с ними все их радости и печали. Она никогда не имела таких способностей к управлению, какие были у Стивена, никогда не переживала агонии переходного возраста, которую Стивен перенес два года назад. Призрак в облике мужчины по имени Доро сказал ей, что у нее были плохие предки. Он сказал еще, что она происходит от его людей. Это было его ошибкой, если она прожила жизнь, презирая мужа и с равнодушием относясь к своим детям. Ошибкой было и то, что только в шестьдесят лет она смогла найти людей, окружение которых могла переносить без всякой душевной боли — людей, которых она любила, и которые любили ее. Здесь она была «бабушкой» для всех детей. Некоторые из них действительно жили в ее бараке, потому что их родители не могли или не хотели о них заботиться. Луиза полагала, что некоторые родители слишком чувствительно относятся к разным отрицательным проступкам своих детей. Энинву же считала, что это связано с чем-то большим, что некоторые люди вообще не хотят иметь возле себя никаких детей независимо от того, послушно те себя ведут или нет. Она говорила, что некоторые люди Доро вели себя именно таким образом. Энинву частенько забирала сбившихся с пути детей к себе — и маленьких, и совершеннолетних. Ее сын мог бы стать таким же, как она. И вот теперь он был мертв.

— В чем дело? — спросила ее Энинву. — Что случилось?

— Несчастный случай, — сказала Луиза, стараясь пощадить ее чувства.

— Это Джозеф?

— Джозеф! — Этот сукин сын, которого Доро привел сюда, чтобы женить на одной из дочерей Эниву! — Да стала бы я так переживать, если бы это был Джозеф?

— А тогда кто? Скажи мне, Луиза.

Старуха глубоко вздохнула.

— Твой сын, — сказала она. — Стивен умер.

Наступила долгая ужасающая тишина. Энинву словно парализовало, и она стояла не шевелясь. Луиза подумала, что сейчас она разразится воплями материнского горя, и приготовилась утешить ее. Но Энинву никогда не рыдала.

— Как такое могло случиться, что он мог умереть? — прошептала Энинву. — Ему было лишь девятнадцать лет. Он был лекарь. Как же он мог умереть?

— Я не знаю. Он… упал.

— Откуда?

— С верхней галереи.

— Но как? Почему?

— Как я могу знать, Энинву? Это произошло ночью. Это… скорее всего произошло ночью. Я нашла его всего несколько минут назад.

— Покажи мне!

Она бросилась вниз прямо в ночной рубашке, но Луиза нашла в спальне какой-то халат и накинула ей на плечи. Находясь рядом с Энинву, она заметила, что девочка на кровати очень беспокойно мечется во сне и тихо стонет. Что ее мучило? Ночной кошмар?

Снаружи уже доносился шум — другие люди тоже обнаружили тело Стивена. В стороне стояли двое детей, глядя на него широко открытыми глазами, а рядом с телом опустилась на колени женщина, которая, в отличие от Энинву, не могла удержаться от рыданий.

Женщину звали Айе. Она была высокой и красивой, ее происхождение было довольно странным: среди ее предков были французы, африканцы, испанцы и даже индейцы. Вся эта смесь очень удачно в ней соединилась. Луиза знала, что ей было тридцать шесть, но выглядела она лет на десять моложе. Двое детей поодаль были ее сын и дочка, а ребенок, которого она сейчас носила, был ребенком Стивена. Когда-то она вышла замуж за человека, который любил вино гораздо больше, чем женщин, в конце концов это его и убило. Энинву нашла ее бедствовавшей с двумя детьми, ей приходилось даже торговать собой, чтобы их прокормить. Айе тогда уже подумывала о том, чтобы взять ржавый нож, оставшийся еще от мужа, перерезать обоим детям горло, а потом и себе.

Энинву дала ей дом и надежду. Стивен, став постарше, дал ей кое-что другое. Луиза могла еще припомнить, как Энинву, покачивая головой, говорила об этой связи:

— Она как пригревшаяся сука вьется возле него! По ее поведению не скажешь, что она относится к нему как мать.

Луиза тогда лишь рассмеялась.

— Ты должна прислушиваться к своим словам, Энинву. Лучше бы ты взглянула на себя, когда встречаешь понравившегося тебе мужчину.

— Но я никогда не веду себя подобным образом! — с негодованием отвечала Энинву.

— Конечно, нет. Потому что ты гораздо лучше и намного старше.

И нависшую было угрожающую тишину нарушил веселый смех Энинву.

— Нет сомнения, со временем он поймет, что является гораздо лучшим мужем, чем Айе того заслуживает, — заметила она.

— Или, что тоже возможно, он доставит тебе удивление и женится на ней, — заключила Луиза. — Несмотря на разницу в возрасте, между ними есть что-то гораздо большее, чем простое влечение. Ведь она в чем-то похожа на него. У нее, как и у него, есть определенная сила. Она не может ее использовать, но эта сила существует. Временами я даже могу ее чувствовать, особенно когда эта женщина бегает за твоим сыном.

Энинву старалась не обращать на это внимания, предпочитая думать, что со временем ее сын сможет жениться надлежащим образом. Даже сейчас Луиза не была уверена, что Энинву знает о еще не родившемся ребенке. Она не могла ниоткуда узнать, ведь Айе сама сказала об этом Луизе, но никогда не сказала бы Энинву.

И вот теперь Энинву подошла к телу и склонилась, чтобы дотронуться до холодной шеи. Айе, заметив ее, хотела было отойти в сторону, но Энинву ухватила женщину за руку. — Мы обе должны оплакивать его, — тихо сказала она.

Айе закрыла лицо и вновь зарыдала. В это время крики ее младшего сына, которому было всего восемь лет, остановили стоны обеих женщин.

Все повернулись на звуки его голоса, а затем взглянули вверх, на галерею, куда не отрываясь смотрел мальчик. Там через ограду медленно перелезала Элен.

В одно мгновение Энинву оказалась на ногах. Луиза еще ни разу в жизни не видела, чтобы женщина двигалась так быстро. Когда Элен прыгнула вниз, Энинву была уже прямо под ней. Она осторожно и так ловко поймала ребенка, что даже если бы девочка прыгнула с галереи вниз головой, ее голова все равно не ударилась бы об землю. Ее дочь нисколько не пострадала. К тому моменту, когда Луиза сообразила, что именно произошло, все было кончено: Энинву лишь успокаивала плачущую девочку.

— Почему она сделала это? — спросила Луиза. — Что произошло?

Энинву лишь покачала головой, испуганная и сбитая с толку.

— Это все Джозеф, — сказала наконец Элен. — Он опять вошел в мое сознание. Я все время думала, что это сон, пока… — Она взглянула вверх на галерею, затем на свою мать, которая продолжала держать ее, и вновь расплакалась.

— Абигейл, — сказала Энинву. — Оставайся здесь с Луизой. Оставайся здесь, а я поднимусь наверх и проверю его.

Но ребенок вцепился в Энинву и с криками сопротивлялся, когда Луиза попыталась высвободить ее. Энинву могла бы очень легко высвободиться из ее объятий, но она предпочла потратить еще несколько мгновений, чтобы дочь немного успокоилась. Когда плач утих, ее забрала Айе, а не Луиза.

— Побудь с ней, — сказала Энинву. — Только не пускай ее в дом, и вообще не пускай туда никого.

— Что ты собираешься делать? — спросила Айе.

Энинву ничего не ответила. Ее тело уже начало изменяться. Она сбросила с себя одежду, и в тот момент, когда одежда упала, Энинву уже потеряла человеческий облик. Она преобразилась в большую кошку. В огромную пятнистую кошку.

Когда превращение было полностью завершено, она подошла к двери. Луиза открыла ее перед ней и собралась идти следом, потому что там была по крайней мере еще одна дверь, которую следовало открыть. Но кошка повернулась и издала громкий хриплый крик, и преграждала Луизе путь, пока та не вернулась назад во двор.

— Боже мой, — прошептала Айе, когда Луиза вернулась. — Я никогда не боялась ее, пока она не сделала это прямо у меня на глазах.

Луиза пропустила ее слова мимо ушей, подошла к Стивену, поправила его шею и тело, а затем накрыла халатом, который сбросила Энинву.

— Что она собирается делать? — спросила Айе.

— Убить Джозефа, — спокойно сказала Элен.

— Убить? — Айе непонимающе уставилась в серьезное детское лицо.

— Да, — сказал ребенок. — И еще она должна убить Доро, пока он не прислал к нам кого-нибудь похуже.

В облике леопарда Энинву миновала холл, затем поднялась по главной лестнице, и наконец по узкой лесенке добралась до чердака. Она была голодна. Она слишком быстро совершила это превращение. Однако ей нужно следить за собой. Она не должна съесть ни кусочка этого отвратительного тела Джозефа. Лучше съесть тухлое мясо, покрытое червями! Как только мог Доро привести к ней подобного человеческого паразита?

Дверь в комнату Джозефа была закрыта, но Энинву открыла ее одним ударом своей лапы. И тут же внутри раздался хриплый крик удивления. Как только она вошла в комнату, что-то словно схватило ее за передние лапы. Она направилась вперед, припадая на грудь и подбородок, и уткнулась мордой в умывальник. Она могла не обращать внимания на боль. Но она не могла сейчас избавиться от страха. Она надеялась застать Джозефа врасплох, схватить его раньше, чем он сможет воспользоваться своими способностями. Она даже надеялась, что ему вообще не удастся ее остановить, поскольку она не имела человеческого облика. Она издала ужасное хриплое рычанье, но это скорее от страха перед возможной ошибкой.

На мгновение ее ноги освободились. Возможно, она его напугала, и он потерял над ней контроль. В конце концов, это не имеет значения. Она прыгнула, выпустив когти, словно на охоте за бегущим оленем.

Джозеф вскрикнул и быстро поднял руки вверх, пытаясь защитить свое горло. В тот же самый момент ему вновь удалось подчинить ее лапы своим мысленным приказам. В своем безрассудстве он был нечеловечески быстр. Энинву поняла это, потому что и сама всегда отличалась отменной реакцией.

Она вновь испытала страх, когда он парализовал ее ноги, и едва не опрокинулась на пол. Однако в своих попытках добраться до его горла она все-таки схватила его зубами, прокусила одну руку.

Почувствовав, что вновь стоит на ногах, она неожиданно ощутила, что не может дышать. Ее горло блокировано и не пропускало воздух.

Мгновенно она проделала отверстие чуть ниже того места, где спазмы сжали ее горло, и вновь вздохнула. И на этот раз вонзила свои зубы в его глотку.

Действуя в крайнем отчаянии и спешке, он сунул свои пальцы в только что проделанное дыхательное отверстие.

В другое время и с другой добычей она, возможно, и свалилась бы в неожиданной агонии удушья. Но сейчас перед ее глазами было лишь тело мертвого сына, и ее дочь, которую едва не постигла та же участь. Что если он перекрыл им горло точно так же, как только что пытался проделать с ней? Наверное, она никогда этого не узнает. А он может ускользнуть от нее.

И она рванула зубами его глотку.

Он уже умер, когда она дала выход собственной боли. Он был мертв, и слышны были только тихие булькающие звуки вытекающей крови. Она лежала поверх него, приходя в себя и восстанавливая силы. Она испытывала голод. Всемогущий Боже, какой голод она испытывала! Запах крови дошел до ее ноздрей, как только она восстановила нормальное дыхание, этот запах и лежавшее под ней тело изводили ее.

Тогда она быстро вскочила и помчалась вниз по узким, а затем и по широким ступеням. Здесь она замешкалась. Она хотела поесть до того, как преобразится вновь, и едва держалась на ногах от голода. Она боялась, что сойдет с ума, если сейчас изменит внешность, чтобы попросить еду.

В этот момент в дом вошла Луиза и остановилась, увидев ее. Старая женщина не боялась.

— Он мертв? — спросила старуха.

Энинву чуть склонила свою кошачью голову, полагая, что это движение может расцениваться как кивок.

— Удачное избавление, — сказала Луиза. — Ты хочешь есть?

Последовало два еще более быстрых кивка головой.

— Иди в столовую. Сейчас я принесу еду.

Она прошла через дом и направилась прямо на кухню. Луиза была верной, надежной и понимающей подругой. Она занималась шитьем, чтобы оправдать собственное содержание, но по сути она делала нечто гораздо большее. Энинву следовало бы держать ее в доме, даже если бы она вообще ничем не занималась. Но она была уже слишком стара, ей перевалило за семьдесят. Скоро обычная бренность мира, от которой Энинву так и не нашла подходящего лекарства, заберет ее жизнь, и она лишится еще одного друга. Все люди — лишь временные существа, слишком временные.

Ослушавшись приказаний, Айе и Элен вошли через парадную дверь и увидели Энинву, все еще перепачканную кровью Джозефа. Если бы не присутствие ребенка, Энинву не смогла бы удержаться, чтобы не выразить свое неудовольствие по отношению к Айе. Ей никогда не нравилось, когда ее собственные дети видели ее в такие моменты. И она быстрыми прыжками направилась через холл в столовую.

Айе застыла на месте, но разрешила Элен отправиться следом за Энинву. Та, борясь с голодом, запахом крови и собственным раздражением, не заметила ребенка до тех пор, пока они вместе не оказались в столовой. Обессилев, Энинву легла на ковер перед холодным камином. Без тени страха ребенок подошел к ней и уселся рядом на ковре.

Энинву взглянула вверх, осознавая, что ее лицо испачкано кровью. Она пожалела, что не почистилась, когда спускалась вниз. Ей следовало почистить себя и оставить свою дочь с кем-нибудь более надежным.

Элен погладила ее, водя пальцами по пятнистой шкуре, а затем приласкала, словно это была большая домашняя кошка. Как и все дети, родившиеся на плантации, она много раз видела, как Энинву меняет облик. Теперь она точно так же приняла ее в виде леопарда, как в свое время в виде черной собаки и белого мужчины по имени Веррик. Облик Веррика Энинву принимала, чтобы спасаться от неожиданного появления соседей. Так или иначе, под ласковыми руками ребенка Энинву расслабилась. И через некоторое время начала мурлыкать.

— Эйджи , — очень тихо произнесла маленькая девочка. Это было одно из немногих слов родного языка Энинву, которое Элен знала. Оно означало просто леопард.

— Эйджи, — повторила она. — Будь такой же и с Доро. Тогда он не осмелится причинять нам вред, если ты будешь вот такой.

13

Доро вернулся через месяц после похорон. Ужасающий труп Джозефа Толера был похоронен на невозделанном клочке земли, который когда-то был кладбищем для рабов, а Стивен Ифейнва Мгбада был похоронен на участке неподалеку от усадьбы, предназначавшемся для хозяина и его семьи. Джозефу должно было быть очень одиноко, потому что там не хоронили никого с тех самых пор, как Энинву купила эту плантацию.

Доро появился на плантации, уже зная благодаря своему особому чутью, что оба — и Джозеф, и Стивен — мертвы. Он привел с собой двух переселенцев, двух мальчиков возрастом не старше Элен. По-простому, без предупреждения, он появился в усадьбе и по-хозяйски сразу прошел в дом через переднюю дверь, будто весь этот дом принадлежал ему.

Энинву, не подозревавшая о его приезде, сидела в библиотеке и составляла список товаров для закупки. На плантации было развито собственное кустарное производство, но несмотря на это купить было нужно множество вещей. Покупались мыло, обычная одежда, свечи, а также некоторые виды готовых лекарств — которым можно было доверять, но которые применялись не всегда по назначению, определенному их производителями. И конечно, требовались новые орудия труда. Умерло два мула, а три оставшихся были очень старыми и требовали скорой замены. Еще была нужна обувь и шляпы для тех, кто работал в поле… Было бы гораздо выгоднее нанимать людей только на период большой жатвы, ведь все остальное время им приходилось делать вещи, которые проще и дешевле купить где-нибудь на стороне. Это было очень важно, поскольку здесь не было рабов, и людям приходилось платить за их работу, обеспечивать приличным жильем и хорошей едой. Такое содержание обходилось дорого. Если бы Энинву не была хорошим управляющим, ей пришлось бы гораздо чаще наведываться к морю и там заниматься очень утомительной работой, отыскивая затонувшие корабли и доставая из них золото и драгоценные камни, поднимая добычу на поверхность внутри собственного тела.

Энинву складывала длинную колонку цифр, когда вошел Доро с двумя мальчиками. Она повернулась на звук его шагов и увидела бледного, худого и угловатого человека с прямыми черными волосами. Когда он садился в кресло возле ее стола, можно было заметить, что на руке у него недостает двух пальцев.

— Это я, — сказал он едва слышно. — Прикажи, чтобы нам принесли поесть, это можно? Долгое время мы не ели ничего приличного.

Весьма учтиво с его стороны попросить ее отдать приказание, с горечью подумала Энинву. Именно в этот момент одна из ее дочерей подошла к двери и остановилась, с тревогой глядя на Доро. Энинву была в своем обычном молодом облике; всем было известно, что Эдвард Веррик имел красивую и очень образованную чернокожую экономку.

— Сегодня мы будем ужинать рано, — сказала Энинву, обращаясь к девочке. — Скажи Рите, чтобы она приготовила все что может, но только поскорее.

Девочка покорно удалилась, исполняя роль служанки и даже не подозревая при этом, что белым незнакомцем был Доро.

Энинву пристально разглядывала его новое тело, сдерживая желание закричать на Доро, заставить его убраться из ее дома. Ведь это из-за него погиб ее сын. Он подпустил змею к ее детям. И что он притащил с собой на этот раз? Еще парочку маленьких змеенышей? Господи, как ей хотелось освободиться от него!

— Они что, убили друг друга? — спросил ее Доро, и два маленьких мальчика взглянули на него широко открытыми глазами. Если они и не были пока змеями, он еще научит их пресмыкаться. Было очевидно, что он даже не беспокоился о том, что говорил в их присутствии.

Она тщательно старалась его игнорировать.

— Вы проголодались? — спросила она мальчиков.

Один — тот, что был поменьше — только коротко и испуганно кивнул головой, а второй быстро проговорил:

— Я проголодался!

— Идемте со мной, — сказала она. — Рита даст вам хлеба и еще сохранившихся персиков. — Она заметила, что они не взглянули на Доро, чтобы получить разрешение уйти. Оба подскочили с места и побежали за ней, а когда она показала направление, помчались прямо к кухне. Разумеется, Рита не будет в восторге от незваных гостей. Достаточно и того, что ей пришлось торопиться с ужином. Но она должна покормить детей, а затем отправить их, может быть, к Луизе, до тех пор пока Энинву не позовет их к себе. Вздохнув, Энинву вернулась к Доро.

— Ты всегда была защитницей детей, — заметил он.

— Я всего лишь разрешаю им быть детьми столько, сколько они этого хотят, — сказала она. — Они вырастут, и очень быстро познают и горе и зло.

— Расскажи мне про Стивена и Джозефа.

Она прошла к столу и села, продолжая раздумывать, следует ли ей сохранять спокойствие при рассказе об этих событиях. Ведь она столько раз уже плакала и проклинала его. Но ни слезы, ни проклятья никогда на него не действовали.

— Почему ты прислал ко мне человека, даже не предупредив меня о том, на что он способен? — спокойно спросила она.

— А что он сделал?

И тогда Энинву рассказала ему. Рассказала обо всем, и закончила тем же спокойно заданным вопросом.

— Почему ты прислал ко мне человека, даже не предупредив меня о том, на что он способен?

— Позови Маргарет, — сказал Доро, не обращая внимания на ее вопрос. Маргарет была дочерью Энинву, которая должна была выйти замуж за Джозефа.

— Зачем?

— Потому что когда я привел Джозефа сюда, он был ни на что не способен. Только на то, чтобы быть потенциальным производителем полезных детей. Несмотря на его годы, у него должен был начаться переходный кризис, и он должен был произойти именно здесь.

— Я должна была знать об этом. Меня бы обязательно позвали, если бы кто-то заболел. Но никаких признаков кризиса у него не было.

— Позови Маргарет, дай мне возможность поговорить с ней.

Энинву не хотелось звать сюда девушку. Маргарет лучше находиться подальше от всех этих разговоров про убийства. Она и так потеряла красивого, но бесполезного мужа, которого любила, и младшего брата, которого она обожала. У нее не было даже ребенка, чтобы найти в нем утешение. Джозеф так и не смог сделать ее беременной. За месяц, который прошел после его и Стивена гибели, она стала изможденной и молчаливой, хотя раньше всегда была очень жизнерадостной девушкой, веселой и общительной. Сейчас она вообще едва разговаривала. Она буквально заболела от горя. В последнее время Элен проводила с ней почти все время с утра до вечера, помогая ей в работе или просто поддерживая компанию. Сначала Энинву очень осторожно наблюдала за ними, опасаясь, что Маргарет может посчитать Элен виновницей смерти Джозефа, ведь она была так неуравновешенна в своем теперешнем настроении. Но этого, как оказалось, не произошло.

— Она становится лучше, — как-то тайком сказала ей Элен. — И скоро она придет в себя.

Маленькая девочка обладала интересным сочетанием безжалостности, доброты и глубокого восприятия. Энинву с отчаянием надеялась лишь на то, что Доро не обратит на нее внимания. Но ее старшая дочь была болезненно уязвима. И вот именно сейчас Доро намеревался вновь вскрыть еще не затянувшиеся полностью раны.

— Оставь ее в покое, Доро, хотя бы на некоторое время. Этот разговор не приведет к добру.

— Позови ее, Энинву, или я сделаю это сам.

С отвращением взглянув на него, Энинву отправилась разыскивать Маргарет. Девушка не работала в поле, как это делали некоторые дети Энинву, поэтому найти ее не составило труда. Она находилась в бане, где вместе с Элен занималась глаженьем белья.

— Оставь на время это занятие, — сказала Энинву, обращаясь к Маргарет. — И пойдем со мной.

— Что такое? — спросила Маргарет. Она поставила утюг нагреваться и, не раздумывая, взяла другой, уже горячий.

— Доро, — тихо ответила Энинву.

Маргарет застыла на месте, продолжая неподвижно держать на весу тяжелый утюг. Энинву взяла его из ее руки и поставила назад, на горячие камни очага, подальше от огня. Затем отодвинула и два других, стоявших рядом и уже разогретых.

— Больше не нужно ничего гладить, — сказала она Элен. — У меня сейчас вполне хватает денег, чтобы купить новую ткань.

Элен ничего не говорила, только молча наблюдала за тем, как уходили Маргарет и Энинву.

Когда они вышли из бани, Маргарет охватила дрожь.

— Что ему надо от меня? Почему он не оставит нас в покое?

— Он никогда не оставит нас, — спокойно сказала Энинву.

Маргарет только моргнула и взглянула на нее.

— И что я должна делать?

— Всего лишь ответить на его вопросы. На все, даже если они и покажутся тебе слишком личными и неприятными. Ответь на них и скажи ему правду.

— Он меня пугает.

— Верно, здесь есть чего бояться. Отвечай и подчиняйся ему. Все свои возражения или протесты оставь на мою долю.

Оставшийся путь до дома они проделали молча. Вдруг Маргарет сказала:

— Именно в нас причина твоей слабости? Ведь ты могла бы убежать от него еще на многие сотни лет, если бы не мы.

— Я никогда не смогла бы жить одна, без своих родных, которые окружали бы меня, — сказала Эниву, глядя в блестящие коричневые глаза дочери. — Как ты думаешь, почему у меня такое количество детей? Ведь я могла бы иметь и мужей, и жен, и любовников сколько захочу, но никогда при этом не обзаводиться детьми. Так почему же у меня их так много, и почему я всех их люблю? Ведь если бы они были для меня тяжким бременем, их бы здесь не было. И тебя бы не было.

— Но… он использует нас, чтобы заставить тебя подчиниться. Я знаю, что он делает это.

— Да, это так. Это его образ жизни. — Она коснулась мягкой красновато-коричневой кожи на лице девушки. — Ннека, ничто из этого не должно тебя заботить. Иди и расскажи ему все, что он хочет услышать, а затем забудь о нем. Мне уже приходилось выносить его преследования, и я выживу.

— Ты будешь жить до конца света, — очень серьезно заметила девушка, покачивая головой. — И ты, и он.

Вместе они вошли в дом и поднялись в библиотеку, где застали Доро, который сидел за столом Энинву и просматривал ее записи.

— О Боже! — с отвращением воскликнула Энинву.

Он бросил взгляд на нее.

— А ты гораздо лучший бизнесмен, чем я думал, основываясь на твоем отношении к рабству, — сказал он.

К ее изумлению, эта похвала ее тронула. Ей не понравилось, что он сует нос в ее дела, но теперь раздражение слегка поубавилось. Она подошла к столу и молча остановилась возле него. Доро улыбнулся, затем встал и уселся обратно в свое кресло. Маргарет подошла к другому креслу и присела в ожидании.

— Ты сказала ей? — спросил Доро, обращаясь к Энинву.

Она покачала головой.

Тогда Доро повернулся к Маргарет.

— Мы предполагаем, что Джозеф перенес скрытый возрастной кризис в то время, пока он здесь жил. Он не проявлял никаких признаков?

Маргарет разглядывала новое лицо Доро, но когда он заговорил о переходном возрасте, она отвернулась и стала изучать рисунок восточного ковра.

— Расскажи мне об этом, — спокойно произнес Доро.

— Откуда она может знать? — вступилась Энинву. — Ведь у него не было никаких признаков!

— Он знал, что это случится, — прошептала Маргарет. — Я тоже это знала, потому что видела, как это происходило… со Стивеном. Хотя со Стивеном это было гораздо лучше. С Джо это произошло очень быстро. Он плохо чувствовал себя в течение недели, или чуть дольше. Он не разрешил мне никому говорить об этом. Затем однажды ночью, спустя месяц после его приезда, ему стало совсем плохо. Я думала, он может умереть, но он упросил меня не оставлять его одного и никому не говорить.

— Но почему? — поинтересовалась Энинву. — Я могла бы помочь и тебе и ему. Ведь ты не так сильна. Он мог навредить тебе.

Маргарет кивнула.

— Мог. Но… он боялся тебя. Он боялся, что ты скажешь об этом Доро.

— У нее не было особых причин не делать этого, — сказал Доро.

Маргарет продолжала разглядывать ковер.

— Продолжай, — приказал Доро.

Она облизнула пересохшие губы.

— Так вот, он боялся. Он сказал, что… ты убил его брата, когда у того окончился переходный кризис.

Наступила тишина. Энинву переводила взгляд с Маргарет на Доро.

— Ты действительно сделал это? — спросила она и нахмурилась.

— Да. Я опасался, что могут возникнуть неприятности.

— Но ведь это был его брат! Почему, Доро?

— Его брат сошел с ума в период кризиса. Он был… как Нвеке. Охваченный болью и безумством, он убил человека, который ему помогал. Я успел помешать ему нечаянно убить самого себя, когда взял его. От его тела я смог получить пятерых детей, прежде чем его заменил.

— И ты не мог помочь ему? — спросила Энинву. — Смог бы он вновь придти в себя, если бы ты дал ему на это время?

— Он напал на меня, Энинву. Люди, которых нужно спасать, так не поступают.

— Но…

— Он был сумасшедший. Он напал бы на любого, кто приблизился бы к нему. Он уничтожил бы всю свою семью, не окажись я вовремя рядом. — Доро откинулся назад и вытер губы. Энинву вспомнила, что он сделал с собственной семьей множество лет назад. Он сам рассказывал ей эту ужасную историю. — И к тому же, я не лекарь, — более мягко сказал он. — Я могу спасти жизнь только одним, известным мне способом.

— Я думаю, ты не слишком будешь переживать, если вообще не станешь спасать ее, — с горечью произнесла Энинву.

Он взглянул на нее.

— Твой сын умер, — сказал он. — Мне очень жаль. Из него вышел бы очень хороший человек. Я бы никогда не привел сюда Джозефа, если бы знал, что они могут быть опасны друг для друга.

Казалось, что он говорил предельно искренне. Энинву не могла припомнить, чтобы в последнее время от него можно было услышать хоть что-то похожее на извинения. Она в недоумении посмотрела на него.

— Джо ничего не говорил о том, что его брат сошел с ума, — сказала Маргарет.

— Джозеф не жил вместе со своей семьей, — сказал Доро. — Он просто не мог жить вместе с ними, поэтому я нашел ему приемных родителей.

— Ох! — воскликнула Маргарет и отвернулась, чтобы понять и осмыслить сказанное. На плантации не больше половины детей жили вместе со своими родителями.

— Маргарет?

Она взглянула на него, затем снова быстро опустила глаза. Он был очень мягок с ней, но она все еще его боялась.

— Ты беременна? — спросил он.

— Нет, я только мечтала об этом, — прошептала она, готовая расплакаться.

— Ну хорошо, — произнес Доро. — Хорошо, на этом и закончим.

Она очень быстро встала и вышла из комнаты. Когда они остались вдвоем, Энинву сказала:

— Доро, Джозеф был чересчур взрослым, чтобы можно было ожидать кризис! Все, чему ты меня учил, говорит о том, что он был слишком взрослым для этого.

— Ему было двадцать четыре года. Я ни разу не видел раньше, чтобы переходный кризис начинался в таком возрасте, но…

Он замолчал, видимо, не решаясь продолжить, и изменил направление разговора. — Ты никогда не спрашивала меня о его предках, Энинву.

— Я никогда не хотела этого знать.

— Но ты должна знать. Разумеется, он был одним из твоих потомков.

Она лишь пожала плечами.

— Ты же сказал, что приведешь моих внуков.

— Он был внук твоих внуков. Оба его родителя имеют непосредственную связь с тобой.

— И зачем ты говоришь мне это сейчас? Я не хочу больше ничего знать об этом. Он мертв!

— Но он является к тому же еще и потомком Исаака, — продолжал Доро с безжалостной настойчивостью. — Люди с наследственностью Исаака порой довольно поздно совершают переход в развитии. Однако Джозеф задержался слишком надолго. Двое детей, которых я привел с собой, это сыновья от тела его брата.

— Нет! — Энинву пристально взглянула на него. — Забери их обратно! Я больше не хочу иметь рядом с собой ничего подобного!

— Ты должна взять их. Учи и наставляй их, как собственных детей. Я ведь предупреждал тебя, что воспитание твоих потомков дастся тебе нелегко. Но так или иначе, ты выбрала для себя роль воспитателя.

Она промолчала. Он принял это за добровольный выбор, словно бы он и не пытался ее принуждать.

— Если бы я отыскал тебя раньше, я бы привел их к тебе, когда они были еще моложе, — сказал он. — Но поскольку этого не произошло, теперь тебе придется «лепить» из них то, что сможешь. Научи их ответственности, гордости, чести. Научи их всему, чему ты учила Стивена. Но только не делай глупостей и не вдалбливай им в голову, что они будут преступниками. Так или иначе, в один прекрасный день они станут сильными людьми, их способности могут превзойти все твои ожидания.

Она по-прежнему молчала. А что она могла сказать, или сделать? Он требовал подчинения, иначе он мог сделать ее жизнь и жизнь ее детей совершенно бессмысленной, если вообще не убьет их сразу.

— У тебя будет пять-десять лет до их переходного возраста, — сказал он. — У них обязательно должен быть переходный кризис, я могу полностью ручаться за это. Их предки очень хорошо подходили для передачи наследственности.

— Они будут моими, или ты будешь вмешиваться в их жизнь?

— До переходного возраста они твои.

— А затем?

— Разумеется, я буду их скрещивать.

— Разумеется. Позволь им жениться и остаться здесь. Если они приспособятся к здешней обстановке, они захотят остаться. Как они смогут стать ответственными людьми, если все их будущее окажется подчинено одной лишь заботе о разведении породы?

Доро громко рассмеялся, широко раскрывая рот, показывая пустые места от утраченных зубов. — Да слышишь ли ты себя, женщина? Сначала ты хотела получить всего лишь некоторую часть от них, не больше, а теперь уже не хочешь вообще их отпускать, даже когда они вырастут.

Она молчала, дожидаясь, пока он кончит смеяться, а затем спросила:

— Неужели ты думаешь, что я могу прогнать хоть одного ребенка, Доро? Если есть хоть один шанс для них, что они будут гораздо лучше, чем Джозеф, то почему я не могу дать им этот шанс? Если они вырастут и станут настоящими мужчинами, а не кобелями, способными только перескакивать с одной сучки на другую, почему мне не попытаться им помочь?

Лицо его вновь стало серьезным.

— Я знал, что ты будешь им помогать, и не из одной лишь жалости. Неужели ты думаешь, что я так и не изучил тебя до сих пор? Энинву!

О да, он знал ее, и знал, как может ее использовать.

— А что ты будешь делать потом? Позволишь им жениться и оставишь здесь, если они приживутся?

— Да.

Она смотрела вниз, изучая рисунок ковра, который так привлекал внимание Маргарет.

— А ты заберешь их назад, если они не привыкнут, если они не смогут привыкнуть, как Джозеф?

— Да, — повторил он. — Их семя очень ценное, чтобы пропадать попусту.

Он не думал больше ни о чем. Ни о чем!

— Можно мне остаться у тебя на некоторое время, Энинву?

Она удивленно взглянула на него, а он отвернулся в сторону с невозмутимым выражением лица, ожидая ответа. Интересно, это был действительно вопрос?

— И ты уйдешь, если я попрошу тебя об этом?

— Да.

Да. Сейчас он так часто произносит это слово, и ведет себя так мягко и покладисто, будто вновь собирается искать ее расположения.

— Уходи, — сказала она мягко и спокойно, насколько могла. — Твое присутствие разрушает всю сложившуюся здесь жизнь, Доро. Ты пугаешь моих людей. — А теперь послушаем его. Пусть сдержит свое слово.

Он пожал плечами и кивнул.

— Завтра утром, — сказал он.

И на следующее утро он ушел.

Примерно через час после его ухода Элен и Луиза, держась за руки, пришли к Энинву, чтобы сообщить ей, что Маргарет повесилась в бане.

Долгое время после смерти Маргарет Энинву чувствовала слабость, с которой никак не могла справиться. Это было горе. Потерять двух детей, и почти одновременно. Так или иначе, но она не привыкла терять детей, особенно молодых, которые, казалось, успели провести рядом с ней всего несколько мгновений. Скольких же она похоронила?

Во время похорон два маленьких мальчика, пришедших вместе с Доро, увидев ее плачущей, подошли к ней, взяли ее за руки и стояли рядом с серьезным выражением на лицах. Казалось, они воспринимают ее как мать, а Луизу как бабушку. Они на удивление быстро ко всему привыкли, но Энинву часто размышляла о том, как долго это будет продолжаться.

— Отправляйся к морю, — сказала ей Луиза, когда она почти перестала есть и стала чересчур апатичной. — Море вернет тебя к жизни. Я уже видела это. Иди и побудь некоторое время рыбой.

— Со мной все в порядке, — как заведенный автомат отвечала Энинву.

Луиза явно не доверяла ее словам.

— С тобой как раз не все в порядке! Ты поступаешь как ребенок, которым, по-видимому, хочешь казаться! Уйди отсюда на время. Отдохни, и дай всем нам отдохнуть от тебя.

Эти слова вывели Энинву из апатии. — Отдохнуть от меня?

— Те из нас, кто чувствует твою боль так же, как ты сама, нуждаются в отдыхе от тебя.

Энинву чуть прикрыла глаза. Ее разум находился где угодно, но только не с ней. Естественно, что люди, получающие удобства от ее стремления их защитить, люди, которые разделяют с ней ее радость, будут точно так же страдать от боли, когда страдает она.

— Я отправлюсь, — сказала она Луизе.

Старуха улыбнулась.

— Так будет только лучше для тебя.

Энинву послала одной из своих белых дочерей приглашение навестить ее вместе с мужем и детьми. У них не было ни нужды, ни желания управлять плантацией, и они сами очень хорошо это знали. Вот почему Энинву могла доверить им свое хозяйство на некоторое время. Они как нельзя лучше подходили для этой роли, поскольку не станут здесь ничего переделывать на свой манер. У них были собственные странности. Женщина, которую звали Лиа, была почти точной копией Денис, своей матери. Воспринимая дома, предметы мебели, камни, деревья, человеческие тела, она получала от всего этого своеобразные впечатления; кроме того, она видела призраки событий, произошедших в прошлом. Энинву предупредила ее, что ей следует держаться подальше от бани. Передний фасад дома, где погиб Стивен, для Лиа и так был слишком тяжел, предупреждение было бы излишним. Она очень быстро выяснила, где не должна ходить, до чего не должна дотрагиваться, если не хочет увидеть своего брата залезающим на перила и прыгающим вниз головой.

Ее муж, Кейн, обладал достаточной восприимчивостью, чтобы время от времени заглядывать в мысли своей жены. Он вполне определенно знал, что она не сумасшедшая — или, во всяком случае, не более сумасшедшая, чем он сам. Он был квартерон, сын мулатки и белого. Его отец заботился о нем, выучил его, но, к несчастью, умер, так и не успев его освободить. Кейн остался в руках жены своего отца. Ему удалось убежать из-под носа работорговца, он покинул Техас и оказался в Луизиане. Здесь он совершенно спокойно мог использовать все, чему научил его отец, чтобы быть похожим на молодого белого с хорошим происхождением. Он ничего не рассказывал о своем прошлом до тех пор, пока не начал понимать, какой странной была семья его жены; однако до конца он так всего этого и не понял. Но он любил Лиа. С ней он мог быть самим собой, нисколько не беспокоясь за нее. С ней ему было очень удобно. И чтобы это удобство сохранить, он принимал ее такой, какая она есть. Он мог в любое время наведываться и даже жить на плантации, которая управлялась сама по себе без его надзора, и получать удовольствие от компании, которую собрала здесь Энинву из людей, плохо приспособленных к обычной жизни. Здесь он чувствовал себя как дома.

— А что с вашим путешествием к морю? — спросил он Энинву. Он хорошо ладил с ней, пока она носила облик Веррика. Ее женский образ заставлял его нервничать. Он не мог смириться с мыслью, что отец его жены может стать женщиной, да фактически и родился женщиной. Для него Энинву носила облик пожилого худощавого Веррика.

— Да, мне нужно уехать отсюда на некоторое время, — сказала она.

— И куда же вы отправляетесь на этот раз?

— Хочу отыскать ближайшую стаю дельфинов. — Она улыбнулась ему. Сама мысль о новом путешествии к морю сделала ее способной даже на улыбку. Вынужденная скрываться в течение долгих лет, она принимала не только облик большой черной собаки или птицы. Часто она оставляла дом, чтобы поплавать на свободе в теле дельфина. В первый раз она сделала это, чтобы ускользнуть от Доро, потом — чтобы раздобыть золото и купить землю, теперь — для того, чтобы получить удовольствие. Свобода, которую она обретала в море, уменьшала тревоги, давала ей время собраться с мыслями, освободиться от замешательства и развеять скуку. Часто ей становилось интересно — а что делает Доро, когда его охватывает скука? Убивает?

— И вы будете лететь, чтобы добраться до воды? — спросил Кейн.

— Лететь и бежать. Иногда лететь даже безопасней, чем бежать.

— Господи! — пробормотал он. — Думаю, что мне остается только завидовать вам.

Она продолжала есть, пока он говорил. Скорее всего, ей еще долго не придется увидеть пищи, приготовленной в домашних условиях. Рис и тушеное мясо, разваристый батат, пшеничный хлеб, крепкий кофе, вино и фрукты. Ее дети считали, что она ест как бедная неимущая женщина, но она не обращала на них внимания. Она была удовлетворена. Теперь она вновь взглянула на Кейна своими светло-голубыми мужскими глазами.

— Если ты не будешь бояться, — сказала она, — то после возвращения я попробую поделиться с тобой этим опытом.

Он покачал головой.

— Я не могу управлять собой. Стивен обычно делился многим со мной… мы работали с ним вместе, но я… в одиночку… — Он пожал плечами.

Наступила неприятная тишина. Энинву поднялась из-за стола.

— Я покидаю вас прямо сейчас, — резко сказала она. Затем направилась в свою спальню, разделась, открыла дверь на верхнюю галерею, обернулась птицей и улетела.

Прошло больше месяца, когда она вернулась назад в облике гигантского орла. Она была полна свежестью моря и воздуха и ужасно голодна, потому что в своем стремлении быстрее увидеть родной дом она не делала частых остановок для охоты.

Прежде всего она сделала круг, чтобы убедиться, что на плантации нет посетителей: незнакомцы могли не удержаться и подстрелить ее. За время своего путешествия она была подстрелена три раза.

Убедившись, что никакой опасности нет, она опустилась на заросшее травой открытое пространство, отгороженное домом от остальных построек и бараков, где жили ее люди. Двое маленьких детей увидели ее и побежали на кухню. Через несколько секунд они вернулись назад, ведя за собой Риту.

Рита подошла к Энинву, взглянула на нее и сказала без тени сомнения в голосе:

— Я полагаю, ты проголодалась.

Энинву лишь захлопала крыльями.

Рита рассмеялась.

— Ты выглядишь красивой ручной птицей. Интересно, как бы ты смотрелась на общем обеденном столе.

Рита всегда отличалась, мягко говоря, странным чувством юмора. Энинву еще раз нетерпеливо хлопнула крыльями, и Рита отправилась на кухню. Оттуда она принесла двух кроликов, уже разделанных для готовки. Энинву вцепилась в них когтями и начала рвать своим клювом, благодарная Рите за то, что она не успела их зажарить. Пока она ела, из дома вышла Элен, и следом за ней чернокожий мужчина. Этого человека она видела впервые. Вероятно, один из беглых рабов. Энинву никогда не отказывала в гостеприимстве беглым рабам: кормила их, давала одежду, отправляла их в путь более подготовленными для выживания. В тех редких случаях, когда ей казалось, что человек годился для ее дома, она покупала его.

Это был невысокий, ростом с Энинву, ладно скроенный мужчина. Она подняла голову и с интересом посмотрела на него. Если бы он имел разум, соответствующий его телу, она обязательно купила бы его, даже если бы он и не пригодился на плантации. Ведь так много времени прошло с тех пор, как у нее был муж. Случайные любовники перестали ее удовлетворять.

Она вернулась к еде, продолжая сосредоточенно рвать кроликов, в то время как ее дочь и незнакомец наблюдали за ней. Разделавшись с пищей, она вытерла свой клюв о траву, бросила последний взгляд на красивого незнакомца, тяжело поднялась в воздух и полетела вокруг дома к верхней галерее, где располагалась ее спальня. Там она немного вздремнула, переваривая пищу.

Наконец она вновь стала сама собой — невысокой и чернокожей молодой женщиной. Кейн очень не любил этого, но сейчас это не имело значения. Незнакомцу это должно очень понравиться.

Она надела одно из самых лучших своих платьев, добавила к наряду несколько красивых дорогих камней, которые украсили блестящую шапку ее новых волос, и спустилась вниз.

Ужин подходил к концу. Ее люди никогда не дожидались ее, если знали, что она находится в это время в облике животного. Они прекрасно знали ее привычку не спешить с превращениями. И теперь ее взрослые дети, вместе с ними Кейн и Лиа, а также чернокожий незнакомец, сидели за столом — щелкали орехи, ели изюм, пили вино и вели негромкую беседу. Они освободили для нее место, прервав разговор для приветствий и приглашений. Один из сыновей подал ей стакан, наполненный ее любимой мадерой. Она сделала лишь один приятный глоток, когда незнакомец сказал:

— Море делает тебя только лучше. Ты правильно сделала, что отправилась туда.

Ее плечи слегка опустились, хотя она старалась не показывать вида. Ну конечно же, это Доро.

Он поймал ее взгляд и улыбнулся. Она поняла, что он заметил ее замешательство, граничащее с разочарованием, и не было никаких сомнений, что он заранее спланировал этот эффект. Она умудрилась не обратить на него внимания и оглядела стол, чтобы еще раз удостовериться, кто из ее людей здесь присутствует.

— А где Луиза? — спросила она. Старая женщина почти всегда ужинала вместе с ее семьей: покормив приемных детей, она приходила сюда, как она сама говорила, чтобы поучиться взрослым разговорам.

Но сейчас при упоминании ее имени все затихли. Сидевший ближе всех к Энинву ее сын, Джулиен, тихо сказал:

— Она умерла, мама.

Энинву повернулась, чтобы взглянуть на него. Он был некрасив, с кожей какого-то болезненного желто-коричневого цвета. И только глаза, такие же чистые, как и у матери, немного смягчали внешнюю непривлекательность. Несколько лет назад, когда понравившаяся ему женщина наотрез отказалась иметь с ним дело, он отправился к Луизе, чтобы поведать ей о своей печали и найти утешение. Луиза рассказала об этом Энинву, и та была очень удивлена, обнаружив, что не испытывает никакого чувства обиды к старой женщине за то, что ее сын рассказал о своих переживаниях постороннему человеку. Благодаря своей чуткости Луиза перестала считаться чужой в первый же день своего появления на плантации.

— Как она умерла? — спросила наконец Энинву.

— Во сне, — сказал Джулиен. — Она легла спать, а на следующее утро дети не смогли ее разбудить.

— Это случилось две недели назад, — сказала Лиа. — Мы пригласили священника, зная о том, что она хотела этого, и устроили ей пышные похороны. — Лиа умолкла, явно испытывая нерешительность. — Она… она не испытала никакой боли. Я даже прилегла на ее постель, чтобы убедиться в этом, и знаю, что она ушла так легко, словно…

Энинву поднялась и вышла из-за стола. Она ушла из комнаты, чтобы на минуту забыть о тех умерших, кого так любила, и о любимых ею живых, чья быстро наступающая старость напоминала ей, что и они лишь временно находятся возле нее. Лиа было всего лишь тридцать пять, а как много седых прядей в ее прямых черных волосах.

Энинву прошла в библиотеку и закрыла за собой дверь. Закрытая дверь в ее доме была не менее уважаема, чем прямой приказ хозяйки. Там она села за свой стол и опустила голову. Луизе было семьдесят… семьдесят восемь лет. Это был срок ее жизни. Как глупо горевать по поводу этой старой женщины, которая прожила на свете такую долгую для обычного человека жизнь.

Энинву выпрямилась и покачала головой. Сколько она помнила себя, ей всегда приходилось наблюдать одно и то же: как вырастали и умирали ее родственники и друзья. Так почему сейчас это так ударило ее, будто случилось что-то новое? Стивен, Маргарет, Луиза… Затем будут и другие. Всегда будут другие, они всегда будут неожиданно появляться, а затем так же неожиданно уходить. Всегда. И только она… Обреченная на вечное прощание с друзьями и близкими.

И будто не соглашаясь с ней, дверь открылась, и в комнату вошел Доро.

Она с раздражением взглянула в его сторону. Каждый живущий в этом доме уважал ее закрытую дверь, но Доро… он вообще не уважал ничего.

— Чего ты хочешь? — спросила она.

— Ничего. — Он пододвинул кресло поближе к ее столу и уселся в него.

— Так что, на этот раз ты больше не привел детей для воспитания? — с горечью спросила она. — И никаких подходящих пар для моих детей у тебя тоже нет? Ничего нет?

— Я привел беременную женщину с двумя детьми, в банке Нью-Орлеана открыт счет для их содержания. Хотя к тебе я пришел не для того, чтобы обсуждать эти дела.

Энинву отвернулась от него, даже не интересуясь, зачем именно он пришел к ней на этот раз. Она хотела только одного — чтобы он оставил ее.

— Видишь, люди продолжают умирать, — сказал он.

— Тебя это не должно беспокоить.

— Однако, тем не менее, беспокоит. Когда умирают мои дети, самые лучшие из моих детей.

— И что же ты делаешь?

— Стараюсь перенести это. Ничего другого нам не остается. Когда-нибудь у нас появятся дети, которые не умрут.

— Ты еще продолжаешь жить этой мечтой?

— А что я могу поделать, Энинву, если я сам сотворил ее?

Она промолчала.

— Я тоже привыкла верить в нее, — сказала она. — Когда ты увез меня с моей родины, от моих людей, я верила в нее. Почти пятьдесят лет. Возможно… возможно, что временами я все еще в нее верю.

— Но ты никогда не вела себя так, будто действительно верила в это.

— Я верила! Я позволяла тебе управлять мной и оставалась с тобой до тех пор, пока ты не решил убить меня.

Он лишь глубоко вздохнул.

— Это решение было ошибкой, — сказал он. — Я принял его, исходя из своей привычки считать, что ты была всего лишь еще одной женщиной из дикого племени, не поддающейся контролю и управлению, единственное назначение которой — плодить детей. Многовековая привычка подсказывала мне, что от такой женщины следует освободиться.

— И каковы же твои взгляды сейчас? — спросила она.

— Сейчас они изменились, если ты хочешь знать. — Он взглянул на нее, затем перевел взгляд куда-то в сторону. — Я хочу, чтобы ты жила столько, сколько можешь прожить. Ты даже не знаешь, как мне пришлось бороться с самим собой, чтобы прийти к этому.

Ее это мало интересовало.

— Я изо всех сил пытался заставить себя разделаться с тобой, — сказал он. — Это было бы гораздо проще, чем заставить тебя измениться.

Она лишь пожала плечами.

Он встал со своего места и, взяв ее за руки, попробовал заставить подняться. Она поднялась безвольно, почти без сопротивления, отчетливо осознавая, что если она позволит ему вести себя подобным образом, то вскоре они оба окажутся на софе. Он хотел ее, и его не заботило, что она только что пережила потерю близкого человека.

— Тебе нравится это тело? — спросил он. — Это мой подарок тебе.

Она ехидно поинтересовалась, кому же пришлось заплатить своей жизнью, чтобы он мог вручить ей вот такой «подарок».

— Энинву! — Он очень мягко и осторожно встряхнул ее, вынуждая взглянуть прямо на него. Теперь ей не нужно было поднимать свои глаза вверх, чтобы встретиться с ним взглядом. — Ты по-прежнему все та же маленькая лесная дикарка, норовящая забраться на поручни корабля и уплыть назад, в Африку, — сказал он. — Ты все еще хочешь того, чего нельзя получить. Эта старая женщина умерла.

И вновь она только пожала плечами.

— Они все умирают, все, кроме меня, — продолжил он. — Благодаря мне ты не была одинокой на этом корабле. И поэтому, благодаря мне, ты никогда не будешь одна.

Наконец он отвел ее к софе, раздел ее, и они занялись любовью. Энинву показалось, что она слегка потеряла рассудок. Его настойчивость расслабила ее, и когда все закончилось, она незаметно уснула.

Прошло не так много времени, когда он разбудил ее. Солнечный свет и длинные тени подсказали Энинву, что это был все еще вечер. И ей стало интересно, почему он до сих пор не покинул ее. Он получил то, что хотел; намеренно или нет, он дал ей умиротворение. Еще некоторое время оно продлится, если только он сейчас оставит ее.

Энинву взглянула на него, полуодетого, все еще без рубашки, сидевшего рядом с ней. Они могли бы не уместиться на этой софе, если бы он, как обычно, носил достаточно крупное тело. Почему-то она вновь подумала об истинном хозяине его прекрасного и необычного нового тела, но удержалась от вопросов. Ей не хотелось услышать, что это был один из ее потомков.

Он молча ласкал ее, и она подумала, что он хочет возобновить их занятия. Вздохнув, она решила, что это не имеет большого значения. Сейчас ей многое казалось бессмысленным.

— Я собираюсь попробовать кое-что с тобой, — сказал он. — Я уже много лет думаю над этим. Еще до твоего побега я думал, что однажды я сделаю это. И вот сейчас… сейчас все изменилось, но я все-таки хочу попытаться…

— О чем ты говоришь? — слабо спросила она

— Я не могу объяснить этого, — сказал он. — Но… Взгляни на меня, Энинву. Только взгляни!

Она повернулась на бок и посмотрела на него.

— Я не причиню тебе вреда, — сказал он. — Все, что ты видишь и слышишь, поможет тебе понять, что я абсолютно честен с тобой. Я не причиню тебе зла. Ты окажешься в опасности только в том случае, если не послушаешься меня. Мое теперешнее тело сильное, молодое и совсем новое для меня. Я прекрасно им управляю. Только слушайся меня, и ты будешь в безопасности.

Она вновь легла на спину.

— Скажи мне, что ты хочешь, Доро. Что еще теперь я должна сделать для тебя?

К ее удивлению, он улыбнулся и поцеловал ее.

— Только лежи спокойно и доверяй мне. Поверь, я не причиню тебе зла.

Она поверила ему, хотя в этот момент все происходящее не очень-то ее волновало. Какая ирония заключалась в том, что именно сейчас он начал проявлять заботу о ней, начал видеть в ней не только очередное животное, предназначенное для разведения породы. Она кивнула и почувствовала на себе его руки.

Неожиданно она оказалась в темноте, она падала и падала сквозь эту темноту к отдаленному свету. Она ощущала, как корчится и задыхается в поисках какой-нибудь поддержки. Она вскрикнула от непроизвольного ужаса и не смогла услышать собственного голоса. Но в одно мгновение темнота вокруг нее исчезла.

Она вновь была на софе, а рядом с ней тяжело дышал Доро. На его груди были кровавые следы от ее ногтей, он массировал рукой свое горло, как будто оно было повреждено. Она вела себя очень беспокойно, когда находилась в том странном состоянии.

— Доро, я повредила твое горло?

Он сделал глубокий неровный вдох.

— Не так сильно. Я был готов к твоей реакции, или по крайней мере думал, что готов.

— Что такое ты сделал со мной? Это было похоже на сон, после которого дети с криком просыпаются.

— Измени свои руки, — сказал он.

— Что?

— Слушайся меня. Сделай когти на своих руках.

Недоумевая, она сформировала мощные когти леопарда.

— Это хорошо, — сказал Доро. — Мне даже не удалось ослабить тебя. Мое управление достаточно устойчиво, как я и ожидал. А теперь убери все эти изменения. — Он коснулся пальцами своего горла. — Мне бы не хотелось, чтобы ты продолжила это теми когтями.

И опять она подчинилась. Она вела себя словно какая-нибудь из ее дочерей — не задавая лишних вопросов, делала непонятные ей вещи только потому, что он так велел. Эта мысль заставила ее задать вопрос.

— Доро, а что, собственно, мы делаем?

— Разве ты не видишь, — сказал он, — что это… это самое, что ты ощутила, не причинило тебе никакого вреда?

— Но что же это?

— Подожди, Энинву. Поверь мне. Все, что я смогу, я объясню позже, обещаю тебе. А теперь расслабься. Я собираюсь повторить это вновь.

— Нет!

— Это не причинит тебе вреда. Все будет так, словно ты висишь в воздухе, и Исаак тобою управляет. Ведь он никогда не причинял тебе никакого вреда. И я не причиню тоже. — Он начал вновь ласкать ее, видимо, пытаясь успокоить. — Успокойся, — прошептал он. — Позволь мне сделать это, Энинву.

— И это будет… доставлять тебе какое-то удовлетворение, как будто мы занимаемся любовью?

— Даже больше.

— Ну, хорошо. — Ее раздирало от любопытства. Произошедшее не имело ничего общего с тем, что она ощущала, когда Исаак подбрасывал ее в воздух и ловил, пользуясь своими удивительными способностями. Это напоминало ночной кошмар, в котором она совершала бесконечное и беспомощное падение. Но все это только казалось. Здесь не было ничего реального. Она не упала, и даже ничего не повредила. Наконец-то Доро захотел получить от нее что-то такое, что не причинит никому никакого вреда. Возможно, если она даст сейчас ему то, чего он хочет, и при этом выживет, она сравняется с ним по силе. Тогда она сможет лучше защищать своих людей от него, и это даст им спокойно прожить их короткие жизни.

— Только не сопротивляйся мне на этот раз, — сказал он. — Я не могу сравниться с тобой в физической силе. И ты прекрасно это знаешь. Теперь ты знаешь, что тебе следует ожидать, и ты должна быть спокойной и позволить этому произойти. Доверься мне.

Она неподвижно лежала, наблюдая за ним, и ждала.

— Хорошо, — повторила она. Тогда он приблизился к ней и нежно положил ее голову себе на плечо.

— Мне нравится ощущать близость, — сказал он, ничего не объясняя этой фразой. — Это никогда не происходит так хорошо без необходимой близости.

Она взглянула на него и устроилась поудобнее, чтобы их тела соприкасались друг с другом по всей длине.

— Сейчас, — тихо сказал он.

И вновь появились темнота и чувство падения. Но уже через мгновение это стало напоминать ей медленное парение в воздухе. Только парение. Теперь она не боялась. Она чувствовала тепло, покой, и у нее не было ощущения одиночества. Вряд ли это можно было воспринять как одиночество. Впереди нее виднелся свет, но кроме этого не было ничего и никого.

Она медленно плыла к этому свету, наблюдая, как он рос по мере ее приближения. На первый взгляд, это была отдаленная звезда, слабая и мерцающая. Скорее всего, это была утренняя звезда, сопровождавшая ее на пустом небе.

Постепенно свет превратился в солнечный, заполнив все вокруг таким ярким сиянием, что Энинву едва не ослепла. Но все же она не ослепла, и не испытала каких-либо других неудобств. Она ощущала, что Доро находится рядом с ней, хотя уже не чувствовала ни его тела, ни своего собственного. Это была новая форма осознания, которую невозможно описать словами. Это было хорошо и приятно. Он все время был с нею. И вот если бы его не было, тогда она была бы действительно одинока. Что он сказал перед тем, как она расслабилась и погрузилась в легкий сон? Что благодаря ему она никогда не будет одинокой. В тот момент эти слова никак не тронули ее, но сейчас они ее успокоили.

Солнечный свет обволакивал ее, темнота отступила и исчезла. Сейчас она и в самом деле чувствовала, что ослепла. Вокруг не было ничего, кроме слепящего яркого света. Но она по-прежнему не ощущала никаких неудобств. К тому же рядом с ней был Доро, касающийся ее так, как никто не касался ее раньше. Словно он касался ее души, растворяя ее внутри себя, и распространяя ощущения от этих прикосновений во все части ее тела. Она почти физически ощутила его голод по отношению к ней, голод в буквальном смысле слова. Но вместо страха неожиданно почувствовала симпатию и сочувствие к нему. Она чувствовала не только его голод, но и его сдержанность, и его одиночество. Ощущение одиночества рождало некое чувство родства между ними. Ведь столько времени он был одинок. Безнадежно одинок. Ее собственное одиночество и ее собственная долгая жизнь казались незначительными по сравнению с этим. Рядом с ним она чувствовала себя ребенком. И он нуждался в ее присутствии. Он нуждался в ней, как ни в ком другом. Она подвинулась, чтобы коснуться его, поддержать, облегчить ему это долгое-долгое одиночество. Или ей только казалось, что она смогла это сделать.

Она не знала, что делал он, не знала, что делала она, но это было поразительно хорошо. Это было слияние, которое длилось и длилось. Это было единение, которым, как ей казалось, она управляла сама. Но только до тех пор, пока она не расслабилась в приятном утомлении и не начала понимать, что теряет контроль над собой. Казалось, его сдержанность постепенно отступает. Того единения, которым они только что так наслаждались, ему было уже недостаточно. Он, казалось, впитывал ее, забирал в себя, стараясь сделать своей частью. Он был словно огромный свет, словно огонь, который втягивал ее. Теперь он постепенно убивал ее, переваривая одну ее часть за другой.

Несмотря на свои обещания, он уничтожил ее. Несмотря на всю испытанную ими радость, он не смог отказаться от убийства. Несмотря на то новое высокое предназначение, которое он пытался ей дать, размножение и убийство оставались по-прежнему единственным, что имело для него значение.

Хорошо, значит, так тому и быть. Так и быть. Она так устала.

14

Очень осторожно и внимательно Доро освободился от столь близкого слияния с Энинву. Он думал, что будет гораздо сложнее остановиться почти на полпути к тому, что могло стать напряженно переживаемым удовлетворением от убийства. Но он не собирался убивать. В своих исканиях он собирался продвинуться с ней дальше. Гораздо дальше, чем смог это сделать с наиболее сильными из своих детей. Вместе с ними он переходил потенциально смертельный барьер, чтобы постараться понять пределы их возможностей. Понять, может ли на самом деле их сила каким-то образом ему угрожать. Он проделывал это вскоре после достижения ими переходного возраста, когда считал их физически истощенными и эмоционально слабыми, и к тому же слишком равнодушными к своим только что сформировавшимся способностям, чтобы начать понимать, как можно противостоять ему — если они только были способны на это. Ему нужны союзники, а не противники.

Но ему не было нужды проверять Энинву. Он знал, что она не может угрожать ему, как знал и то, что всегда мог убить ее, пока она находилась в человеческом облике. В этом он никогда не сомневался. Она не относилась к тем, кто умеет читать мысли и управлять сознанием — способность, которую он считал потенциально опасной. Он немедленно уничтожал всякого, кто вдруг демонстрировал свое умение читать его мысли или управлять ими. Энинву могла управлять любой частью собственного податливого тела, но ее рассудок был таким же открытым и таким же беззащитным, как у любого обычного человека. Это означало, что у нее будет много неприятностей с людьми, которых он к ней приводил. Постепенно внедряясь в ее большую «семью», они начнут вызывать здесь разногласия. Он предупреждал ее об этом. В конце концов она обретет внуков и правнуков, которые будут похожи скорее на Лейла и Джозефа, чем на благовоспитанных и слабочувствительных людей, которых она собирала вокруг себя. Но это уже другой вопрос. Он может подумать об этом и позднее. Самым важным сейчас было то, что она приходила в себя, причем полностью и без каких-либо затруднений. С ней не должно ничего случиться. Никакой гнев или глупость с ее или с его стороны не должны побудить его вновь возжелать ее смерти. Она была чрезвычайно ценной для него, по слишком многим причинам.

Она медленно пробуждалась, наконец открыла глаза и начала оглядываться по сторонам. В библиотеке было темно, если не считать света от огня, который он развел в камине, и от единственной лампы на столе у нее в изголовье. Он лежал почти вплотную к ней, согреваясь ее собственным теплом. И хотелось, чтобы она стала еще ближе к нему.

— Доро? — прошептала она.

Он поцеловал ее в щеку и расслабился. С ней все в порядке. Она была слишком опечалена своим горем, и он был уверен, что ему удастся проделать это без всякого вреда для нее. Он был уверен, что на этот раз она не будет сопротивляться и не позволит ему ни навредить ей, ни убить ее.

— Я только что умирала, — сказала она.

— Но ведь не умерла.

— Я умирала. Ты был…

Он прикрыл ее рот своей ладонью, но разрешил ей отодвинуть ее. — Должен ведь я познать тебя хоть раз именно таким образом, — сказал он. — Я должен был прикоснуться к тебе, войти в тебя полностью.

— Зачем?

— Чтобы быть как можно ближе к тебе.

Она некоторое время молчала, никак не реагируя на его ответ. В конце концов она положила голову ему на грудь, прикрыв глаза. Он не мог припомнить случая, когда она делала это, подчиняясь собственным чувствам. Он обнял ее, все еще припоминая тот самый совершенный способ достижения взаимной близости, который они только что пережили. И ему до сих пор было интересно знать, как это ему удалось остановиться.

— Это тот самый путь, который является самым легким для всех остальных? — спросила она.

Он испытывал нерешительность, не желая врать ей, но и не желая вообще заводить разговор о своих убийствах.

— Страх только ухудшает для них все дело, — сказал он. — А они всегда боятся этого. К тому же… у меня нет никаких причин проявлять по отношению к ним мягкость.

— Ты причиняешь им боль?

— Нет. Ведь я чувствую то же самое, что и они. Они не чувствуют большей боли, чем чувствовала ты.

— Это было… хорошо, — сказала она. — По крайней мере до тех пор, пока я не подумала, что ты готов убить меня.

Он только крепче обнял ее и прижал свое лицо к ее волосам.

— Мы должны подняться наверх, — сказала она.

— Да, скоро.

— Что я должна делать? — спросила она. — Я сопротивлялась тебе все эти годы. Причины, вынуждавшие меня так поступать, по-прежнему существуют. Так что же мне делать?

— То, что хотел Исаак. То, что хочешь ты. Присоединяйся ко мне. Что хорошего в сопротивлении? Особенно сейчас.

— Сейчас… — Она была спокойна, возможно, все еще сохраняя ощущения от их быстрого контакта. Он надеялся, что так оно и было. По крайней мере, он сам это чувствовал. Ему было интересно, что сказала бы она, если бы он подтвердил, что раньше еще ни один человек не радовался такой близости с ним. Никто, за почти четыре тысячи лет. Его люди находили подобную близость с ним ужасающей. Те, кто мог читать мысли или управлять сознанием, и кто выживал после такого контакта, очень быстро понимали, что они не в состоянии ни читать, ни контролировать его мысли так, чтобы не поплатиться за это своей жизнью. Они научились обращать внимание на те неясные предостережения, которые улавливали в нем — вскоре после того, как заканчивался их переходный возраст. Время от времени он находил мужчину или женщину, которые были рады повторить этот контакт с ним. Они относительно легко переносили эту процедуру, хотя их почти титаническая выносливость его не удовлетворяла. Но вот Энинву разделяла с ним его радость, и даже временами проявляла инициативу, что только усиливало его наслаждение. Он взглянул на нее с интересом и восторгом. Она оглянулась.

— Ничего не выйдет, — сказала она, — кроме того, что теперь я должна бороться с собой точно так же как боролась с тобой.

— Ты говоришь глупости, — сказал он.

Она повернулась и поцеловала его.

— Пусть сейчас это будет глупость, — сказала она. — Считай это глупостью. — Она взглянула на него, едва освещенного тусклым светом. — Так ты не хочешь идти наверх?

— Нет.

— Тогда мы останемся здесь. Мои дети будут шептаться обо мне.

— Тебя это беспокоит?

— А вот сейчас глупости говоришь ты, — сказала она, посмеиваясь. — Беспокоит ли это меня! А чей это дом? Я делаю здесь то, что мне нравится! — Она накрыла их обоих широкой частью своего платья, погасила свет и устроилась спать в его объятиях.

Дети Энинву действительно шептались о ней и Доро. Они были весьма легкомысленны — или наоборот, как думал Доро, слишком расчетливы, — но так или иначе, он слышал их голоса. Через какое-то время разговоры прекратились. Возможно, что Энинву что-то им сказала. На этот раз его это не смущало. Он знал, что больше не пугал их, поскольку они считали его одним из любовников Энинву. Сколько времени прошло с тех пор, когда он был просто чьим-то любовником? Он не мог припомнить. Он и на этот раз пришел, чтобы решить свои дела и посетить одно из своих ближайших поселений.

— Приходи ко мне в этом теле столько раз, сколько сможешь, — сказала ему Энинву. — Ведь не может быть второго, столь же совершенного, как это.

Обычно в таких случаях он смеялся и ничего ей не обещал. Кто знал, в какую неприятность он может попасть, с каким сумасшедшим встретится, какого глупого и упрямого политика, бизнесмена, плантатора или еще какого-нибудь дурака ему придется заменить? К тому же носить черное тело в стране, где черные были обязаны постоянно доказывать, что имеют право хотя бы на ограниченную свободу, было необычайно трудно. Он путешествовал с одним из своих взрослых белых сыновей по имени Френк Уинстон, чья весьма респектабельная старинная семья в Вирджинии принадлежала Доро с тех пор, как около ста тридцати пяти лет назад он привез ее из Англии. Френк мог быть одновременно человеком из хорошего общества, аристократом, или наивным простаком — выбирая на свой вкус из того, что предлагал ему Доро. Его сын не обладал природными способностями, чтобы быть хорошим материалом для размножения. Он был просто хорошим актером и способным лжецом. Пожалуй, одним из лучших, каких Доро доводилось встречать. Люди верили в то, что он говорил им, даже тогда, когда его слова теряли границы разумного. Однажды, например, он выдумал легенду, будто Доро — африканский принц, по ошибке проданный в рабство, но теперь освобожденный для возвращения на родину, пообещавший Богу, что непременно вернется к своему языческому народу.

Несмотря на некоторое удивление и замешательство, Доро исправно играл свою роль — с такой смесью высокомерия и покорности, что рабовладельцы сперва колебались между гневом и замешательством, а потом все-таки принимали это за чистую монету. Доро не походил ни на одного негра, которых им приходилось встречать.

Позже Доро предупредил Френка, чтобы тот переходил к более современным приемам лжи. Впрочем, он понимал, что тот лишь посмеется над его замечаниями.

Он чувствовал гораздо большую непринужденность, чем много лет назад, вплоть до того, что готов был смеяться над самим собой. И его сын только развлекался, путешествуя вместе с ним. Такой способ передвижения вполне оправдывал свою цель: подарить Энинву немного счастья. Он знал, что их медовый месяц прекратится, когда он будет вынужден заменить это тело, так ей понравившееся. Конечно, она не отвергнет его, в этом он был уверен, но их отношения должны будут измениться. Они станут обычной случайной парой, как это было в Витли, — разве что, может быть, с большей глубиной чувств. Сейчас она будет с радостью принимать его, чье бы тело он не носил. У нее будут свои мужчины и, если она сделает подходящий выбор, женщины. Мужья, жены, любовники. Он не завидовал им. Потому что будут такие годы, даже десятилетия, когда он вообще не будет с ней видеться. А женщина, подобная Энинву, не может быть одинокой. Но для него всегда найдется место рядом с ней, когда он вернется. Благодаря ей он больше не был одинок. Благодаря ей его жизнь неожиданно стала лучше, чем была раньше в течение многих веков и даже тысячелетий. Это походило на то, как если бы она была первой из той расы людей, которых он стремился создать. Если, конечно, исключить тот факт, что не он создал ее, и он не был даже в состоянии ее воссоздать. С этой точки зрения, она была как его невыполненное обещание. Но когда-нибудь…

Женщина по имени Сьюзен, которую привел с собой Доро, родила ребенка через месяц после того, как Айе родила ребенка Стивена. Оба — мальчики, крепкие и здоровые, и обещали со временем стать красивыми детьми. Айе отнеслась к своему сыну с любовью и благодарностью, что не в малой степени изумило Энинву. Когда Энинву принимала ребенка, превозмогавшая собственную боль Айе заботилась лишь о том, чтобы ребенок Стивена жил и чувствовал себя хорошо. Эти роды не были легкими, но женщина явно не думала о себе. Главное, что с ребенком все было в полном порядке.

Но Айе не могла кормить его. У нее не было молока. Энинву очень легко смогла получить молоко и в течение дня несколько раз навещала Айе, чтобы покормить ребенка. На ночь она забирала его с собой.

— Я очень рада, что ты смогла сделать это, — сказала ей Айе. — Я думала, что мне будет очень трудно разделить его с кем-нибудь еще. — И предубеждения, которые были у Энинву относительно этой женщины, очень быстро рассеялись.

Так же, как и ее предубеждения относительно Доро, хотя это пугало и беспокоило ее. Теперь она уже не могла смотреть на него с отвращением, какое раньше испытывала, несмотря на то что он по-прежнему продолжал делать отвратительные вещи. И все-таки долгое время он не совершал ничего плохого. И как она и предсказывала, ей пришлось сражаться с самое собой. Но она тщательно скрывала это от него. Пока он носил то чудесное черное тело, которое оказалось для нее настоящим подарком, это доставляло ей радость, которая возвращалась и к нему. В это короткое время она могла отказаться от размышлений о том, чем он занят, когда оставляет ее.

— Что ты теперь будешь делать? — спросил ее Доро, когда он вернулся домой после недолгого путешествия и застал ее за кормлением ребенка. — Выставишь меня?

Они были одни в ее верхней гостиной, так что она взглянула на него с усмешкой.

— Должна ли я сделать это? Да, я думаю, что должна. Убирайся.

Он улыбнулся, не веря ей ни на йоту, несмотря на ее старания выглядеть убедительной. Он наблюдал за ее занятием.

— Ты будешь отцом вот такого же существа месяцев через семь, — сказала она.

— Так ты сейчас беременна?

— Да. Я очень хотела ребенка именно от этого твоего тела. И так боялась, что ты быстро избавишься от него.

— Конечно, избавлюсь, — согласился он. — Должен буду избавиться. Но это означает, что тебе придется кормить двух детей. Это не будет слишком тяжело?

— Я вполне могу справиться с этим. Почему ты решил, что я не смогу?

— Нет. — Он опять улыбнулся. — Лишь бы только у меня было побольше таких, как ты и Айе. Эта Сьюзен…

— Я нашла дом для ее ребенка, — сказала Энинву. — Там нельзя будет воспитывать взрослых детей, но для маленьких там будут очень любящие родители. Да и сама Сьюзен здоровая и крепкая. Она хорошо может работать в поле.

— Я привел ее сюда не для того, чтобы она работала в поле. Я думал, что жизнь среди твоих людей поможет ей, успокоит и сделает ее чуточку более полезной.

— Это вполне возможно. — Она повернулась и взяла его за руку. — Если люди здесь приживаются, я даю им такую работу, которая им по душе. Это помогает им обрести равновесие. Сьюзен предпочитает работать в поле, а не заниматься домашними делами. Она хочет иметь столько детей, сколько ты пожелаешь, но уход за ними и их воспитание — все это лежит за пределами ее возможностей. Мне кажется, она слишком чувствительна к их мыслям. Каким-то образом их мысли причиняют ей боль. И все-таки она очень хорошая женщина, Доро.

Доро покачал головой, будто стараясь освободиться от мыслей о Сьюзен. Он внимательно смотрел на маленького ребенка еще несколько секунд, а затем взглянул на Энинву, встретившись с ней глазами.

— Дай мне немного молока, — тихо попросил он.

От удивления она отпрянула назад. Он никогда еще не просил ее ни о чем подобном, и к тому же это вовсе не первый ребенок, которого она кормила при нем. Но сейчас между ними было много нового, что скрашивало их отношения.

— У меня был один мужчина, который пил его, — сказала она.

— Ты была против?

— Нет.

Он выжидательно взглянул на нее.

— Иди сюда, — тихо позвала она.

На следующий день после того, как Энинву дала ему молока, Доро проснулся, чувствуя дрожь во всем теле. Он сразу понял, что счастливое время пребывания в этом компактном удобном теле, которое он преподнес ей в качестве подарка, подошло к концу. У этого тела не было ничего, чем он мог бы дорожить. Ребенок Энинву от этого тела мог быть очень красивым, но скорее всего он окажется самым обыкновенным.

Теперь это тело отслужило. Если он задержится в нем еще на некоторое время, то будет опасен для окружающих людей. Самое простое возбуждение или боль, которые он в обычном состоянии едва бы заметил, теперь могли спровоцировать его на перемещение. И кто-нибудь, чья жизнь очень важна для него, может умереть.

Он взглянул на Энинву, все еще спящую рядом с ним, и вздохнул. Что она сказала в такую ночь несколько месяцев назад? Что на самом деле ничего не изменилось. Наконец-то они стали принимать друг друга такими, как есть. И теперь они будут держаться друг за друга, спасаясь от одиночества. Но во всем остальном она была права. Ничего не изменилось. Она не хотела, чтобы он находился рядом с ней после того, как менял тело. Она все еще отказывалась понять, что независимо от того, убивал ли он из-за нужды, случайно или по выбору, он все равно должен убивать. У него не было иного пути, не было выбора. Обычный человек, возможно, и мог бы уморить себя голодом до смерти, но только не Доро. Уж лучше совершить заранее спланированное убийство, чем довести себя до того, чтобы убивать без разбору кого попало. Сколько времени, сколько веков должно пройти, прежде чем Энинву это поймет?

Она проснулась.

— Ты уже встаешь? — спросила она.

— Да. Но тебе вставать еще рано, рассвет даже не наступил.

— Так ты уходишь? Ведь ты только что вернулся.

Он поцеловал ее.

— Возможно, я опять вернусь через несколько дней. — Он хотел увидеть ее реакцию. Ему хотелось убедиться, что действительно ничего не изменилось. Или наоборот, что они оба были неправы.

— Останься еще немного, — прошептала она.

Да, она знала.

— Я не могу, — сказал он.

Некоторое время она молчала, потом вздохнула. — Ты уже спал, когда я кормила ребенка, но у меня еще осталось молоко, если ты хочешь.

Он тут же наклонил голову к ее груди. Вероятнее всего, такого больше никогда не будет. Во всяком случае, не так скоро. Ее молоко было очень питательным и вкусным, такое же приятное, как и время, проведенное с ней. Теперь они должны будут возобновить старую войну. Она погладила его голову, и он вздохнул.

После этого он вышел и забрал Сьюзен. Она была как раз таким объектом для убийства, в котором он нуждался: очень чувствительным, таким же сладким и приятным для его разума, как молоко Энинву для его бывшего тела.

Он разбудил Френка, и они вдвоем оттащили это тело на старое кладбище, где обычно хоронили рабов. Доро не хотел, чтобы кто-нибудь из людей Энинву обнаружил его и сообщил ей. Она узнает о случившемся и без этого. Но позже.

К тому времени, когда они с Френком закончили работу, несколько работников с мотыгами уже прошли в сторону хлопковых полей.

— И как долго ты собираешься носить это тело? — спросил его Френк, оглядывая высокую и коренастую фигуру Сьюзен.

— Не очень долго. Я уже получил от него все, что мне нужно, — сказал Доро. — Хотя это хорошее тело. Его можно носить год, а может быть и два.

— Но ведь это не сулит ничего хорошего для Энинву.

— Все было бы по-другому, если бы это было чье-то другое тело, а не Сьюзен. В конце концов, Энинву временами обзаводится и женами. Но дело в том, что она знала Сьюзен, и даже любила ее. Если бы не непредвиденный случай, я не стал бы заставлять людей переживать подобные чувства.

— Представить только, ты и Энинву, — пробормотал Френк. — Меняете пол, меняете цвет кожи, размножаетесь, как…

— Закрой свой рот, — сказал Доро с явным беспокойством, — не то я расскажу тебе некоторые вещи о твоей собственной семье, которые ты не захочешь узнать.

Вздрогнув, Френк замолчал. Он всегда очень переживал по поводу своих предков, старинной семьи из Вирджинии. По каким-то причинам это имело для него большое значение. Доро в последний момент поймал себя на том, что собирается полностью разрушить любые иллюзии, которые этот человек все еще строил по поводу своей голубой крови, и как следствие этого по поводу своей беспорочно белой кожи. Но у Доро не было никаких причин это делать, никаких причин. За исключением, может быть, того предчувствия, что лучшие для него времена близились к концу, и он не был уверен, что последует за ними.

Две недели спустя он вновь вернулся к Энинву, но уже один. Он отослал Френка домой, к его семье, и взял себе более подходящее тело худого белого мужчины с каштановыми волосами. Это было хорошее и сильное тело, но Доро хотел, чтобы Энинву оценила его как можно лучше.

Она не проронила ни слова, встретившись с ним. Она не спорила и не ругала его, и вообще не проявляла по отношению к нему никакой враждебности. Но с другой стороны, приветливости в ней тоже не было.

— Ты забрал Сьюзен, не так ли? — спросила она, и это были ее единственные слова. Когда он подтвердил ее догадку, она повернулась и ушла. Он подумал, что если бы Энинву не была беременна, она наверняка отправилась бы к морю, оставив его со своими не слишком доброжелательными к нему детьми. Она знала, что теперь он не причинит им зла.

Однако беременность вынуждала ее оставаться в обычном человеческом облике и удерживала ее дома. Она берегла будущего ребенка. Ведь приняв облик какого-нибудь животного, она наверняка убила бы его. Она говорила ему об этом, когда вынашивала ребенка Исаака, и он посчитал это за слабость. Он не сомневался, что она может прервать любую беременность без посторонней помощи и без какой-либо опасности для себя. Ведь она способна делать со своим телом все, что пожелает. Но она не прервала бы беременность. Раз ребенок был уже внутри нее, он должен быть рожден. На протяжении всех лет, когда он знал ее, она очень заботливо относилась ко всем своим детям — и до и после их рождения. Доро решил остаться с ней на время этого периода вынужденной слабости. Раз уж она относительно спокойно восприняла два его последних превращения, он полагал, что у него не будет с ней никаких неприятностей.

Но прошло немало долгих дней, в течение которых она старательно избегала его общества, прежде чем он понял, что был неправ. В конце концов именно младшая дочь Энинву, Элен, помогла ему это понять. Временами казалось, что девочка значительно моложе своих двенадцати лет. Она играла с обычными детьми в их обычные игры, возилась с ними и плакала от обычных ушибов. Но в другие моменты в ней чувствовалась взрослая женщина, скрытая за этой детской внешностью. Да, в этом она очень похожа на свою мать.

— Она не хочет разговаривать со мной, — сказал этот ребенок, обращаясь к Доро. — Она знает, что мне известно о ее намерениях.

Она подошла и села рядом с ним в прохладной тени дуба. Некоторое время они молча смотрели, как Энинву полола свой огород, засеянный целебными травами. В этот огород посторонним вход был запрещен. Туда не пускали ни других огородников, ни детей, обычно помогающих выпалывать сорняки, потому как и для тех, и для других большинство растущих там трав были сорняками. Однако сейчас Доро наблюдал не за огородом, а за Элен.

— Что ты хочешь сказать? — спросил он ее. — Что она собирается делать?

Она внимательно взглянула на него, и он отчетливо осознал, что это действительно взгляд женщины, а не девочки.

— Она сказала, что сюда собираются приехать Кейн и Лиа. Они будут здесь жить. И еще она сказала, что после того, как родится ребенок, она уйдет отсюда.

— К морю?

— Нет, Доро. Не к морю. Ведь когда-нибудь ей все равно пришлось бы выйти из моря. Тогда ты вновь отыщешь ее, и она будет должна снова наблюдать за тем, как ты убиваешь и ее друзей, и своих собственных.

— О чем ты говоришь? — Он обхватил ее руками, едва удерживая себя от того, чтобы встряхнуть ее как следует.

Она уставилась на него — раздраженная, полная ненависти. Неожиданно она наклонила голову и укусила его руку, так сильно, как могла это сделать своими маленьким острыми зубами.

Боль заставила Доро выпустить ее. Она даже и не подозревала, какому риску себя подвергала, причиняя ему такую неожиданную боль. Если бы она сделала это раньше, пока он еще не убил Сьюзен, он мог бы забрать ее без малейшего колебания. Но сейчас, совсем недавно получив надлежащую пищу, он хорошо мог собой управлять. Он лишь придерживал свою окровавленную руку и смотрел, как убегала девочка.

Затем он медленно встал и пошел в сторону Энинву. Она только что выдернула несколько пышно разросшихся диких растений с желтыми корнями. Он ожидал, что она выбросит их, но вместо этого она отделила ботву от корней, счистила грязь со стеблей и положила их в свою корзину, служившую ей для сбора целебных трав.

— Что это такое? — спросил он.

— В одном случае лекарство, в другом случае яд.

— А что ты собираешься с ними делать?

— Превращу их в порошок, смешаю с другими травами, сделаю отвар, а потом дам детям, которые страдают глистами.

Доро только покачал головой.

— А я думал, что ты помогаешь им более простым способом, производя лекарства внутри собственного тела.

— Этот способ тоже будет хорошо действовать. Я собираюсь научить ему нескольких женщин.

— Зачем?

— Чтобы они могли лечить себя и свою семью и быть независимыми от того, что они считают моим колдовством.

Он наклонился и запрокинул ее голову, чтобы видеть ее лицо.

— Почему же это они не должны зависеть от твоего колдовства? Ведь твои собственные лекарства гораздо эффективнее любых трав.

Она пожала плечами.

— Они должны учиться помогать себе сами.

Он взял в руки корзину, потянул Энинву, чтобы сдвинуть ее с места. — Идем в дом и поговорим.

— Нам не о чем говорить.

— Все равно идем. Ты смешишь меня.

Он обнял ее за плечи и повел назад к дому.

Он собирался провести ее в библиотеку, но там уже нашли себе место несколько детей, которые учились читать. Они сидели полукругом на ковре, поглядывая на одну из дочерей Энинву. Доро уже выпроваживал Энинву назад, чтобы не мешать их занятиям, когда расслышал голос одного из своих детей от Сьюзен, читавшего строфу из Библии: «Будь как моим, так и его. Думай не о высоком, а снизойди до слабых и обездоленных. Не трать мудрость на собственное тщеславие».

Доро оглянулся.

— По-моему, это не самая популярная цитата из Библии в этой части страны, — сказал он.

— Я знаю, что они учат не самые популярные места, — ответила ему Энинву. — Ведь есть и другие: «Тебе никогда не спастись от того хозяина, чей слуга скрыт в тебе». Они живут в мире, который не желает, чтобы они слышали подобные вещи.

— Так ты воспитываешь их в духе христианства?

Она вновь пожала плечами.

— Большинство их родителей — христиане. Они хотят, чтобы их дети научились читать и чтобы они могли читать Библию. Между прочим, — она взглянула на него, и уголки ее рта опустились вниз, — между прочим, ведь это христианская страна.

Он пропустил мимо ушей сарказм и повел ее в гостиную.

— Христиане почитают самоубийство за большой грех, — сказал он.

— Они почитают за грех вообще забирать чью-нибудь жизнь, но тем не менее убивают и убивают.

— Энинву, почему ты решила умереть? — Он никогда бы не подумал, что произнесет эти слова так спокойно. Что она подумает о нем? Что ему все равно?

— Это единственный способ освободиться от тебя, — ровным голосом ответила она.

Некоторое время он размышлял над этим. — А мне казалось, если я останусь сейчас рядом с тобой, это может помочь тебе стать полезной для тех… для тех дел, которые меня ждут, — сказал он.

— А ты все еще думаешь, что я приношу мало пользы в твоем так называемом деле?

— Но ты не принимаешь его. Из-за чего же еще ты хочешь умереть?

— Из-за того, о чем мы уже многократно говорили. Все временно в этом мире, кроме тебя и меня. Ты — это все, что у меня есть, а возможно — и все, что будет. — Она медленно покачала головой. — Но ты — это всего лишь бесстыдство и цинизм.

Он нахмурился, пристально глядя на нее. Она не говорила ничего подобного с той самой ночи, проведенной ими в библиотеке. Она вообще никогда не разговаривала подобным образом, столь скучно и столь прозаически, как если бы произносила самую тривиальную фразу: «А ты высокий». И он почувствовал, что не может даже разгневаться на нее.

— Так значит, я должен уйти? — спросил он.

— Нет, оставайся со мной. Сейчас ты нужен мне здесь.

— Даже с моим цинизмом.

— Даже так.

Сейчас она была точно такой же, как после смерти Луизы — непохожей на себя, слишком пассивной и готовой умереть. Конечно, тогда причиной были одиночество и печаль, неожиданно навалившиеся на нее. Сейчас же… а что все-таки на самом деле случилось с ней сейчас?

— Это все из-за Сьюзен? — спросил он. — Я не думал, что ты принимала ее так близко к сердцу.

— Я нет, а вот ты — да. Ты сделал ей трех детей.

— Но…

— Тебе не нужно было забирать ее жизнь.

— Я больше не мог никак иначе ее использовать. Для нее это была единственная возможность быть мне полезной. Детей у нее было уже достаточно, а заботиться о них она не могла. Так что ты ожидала от меня, как я должен был с ней поступить?

Энинву встала и вышла из комнаты.

Позже он попытался вновь заговорить с ней. Но она уже не слушала его. Она не собиралась ни спорить с ним, ни осыпать его проклятиями. Но когда он в очередной раз собрался уходить, она попросила его остаться. Когда он вечером вошел в ее комнату, она была до странного гостеприимна. И в то же время она все еще собиралась расстаться с жизнью. Это было цинично с ее стороны. Так он считал. Бессмертная женщина, которая могла жить рядом с ним многие тысячелетия, вознамерилась совершить самоубийство, а он даже не мог понять настоящей причины этого.

Он впадал все глубже в отчаяние по мере того, как увеличивался срок ее беременности, потому что он не мог испытать ее близость. Она признавала, что была нужна ему, и даже что любила его, но какая-то ее часть была для него закрыта, и никакие его слова не могли туда проникнуть.

Наконец он ушел на несколько недель. Ему очень не нравилось, как она с ним поступала. Он не мог припомнить другого случая, когда его мысли были столь же беспорядочно перепутаны, и когда он так же безнадежно хотел получить то, чего получить не мог. Он позволил ей относиться к нему как к обыкновенному человеку. Он разрешил ей разбудить в нем чувства, которые дремали в нем в течение многих лет. Очень многих — в несколько раз дольше, чем прожила она. Он чувствовал себя так, будто вся пелена, скрывавшая его сущность от ее глаз, растворилась. Он был поражен тем, что мог позволить подобному произойти, и тем, что она могла это видеть. Но даже это обстоятельство, в конце концов, его мало заботило.

Он отправился в Батон Руж, к женщине, которую знал несколько лет. Она была замужем, но ее муж теперь отбыл в Бостон, и она пригласила Доро к себе. Он провел с ней несколько дней, все время находясь на грани желания рассказать ей об Энинву, но так и не собрался с духом.

Вскоре он взял себе новое тело, которое принадлежало освободившемуся черному, владевшему несколькими рабами и жестоко обращавшемуся с ними. И только после ему стало интересно, почему все-таки он убил именно этого человека. Ведь, в конце концов, его никак не касалось то обстоятельство, что этот человек был столь груб со своей собственностью.

Затем он заменил тело этого рабовладельца на тело другого, тоже свободного черного. Он мог бы оказаться почти светлокожим братом для человека, который так понравился Энинву: невысокий, крепкий, красивый, темно-коричневый. Возможно, она отвергнет его по той причине, что он лишь похож на прежнего, и уж никак не является им на самом деле. Кто знает, как она поведет себя. Но вполне возможно, что она примет его, будет с ним разговаривать, и они хоть ненадолго приблизятся друг к другу, прежде чем она вновь закроет себя перед ним, как отработавшая машина.

И он отправился к ней.

Ее живот уже заметно округлился, когда он обнял ее при встрече. При других обстоятельствах он бы рассмеялся и погладил его, думая о находящемся внутри ребенке. Но сейчас он только взглянул на него, отметив про себя, что она может родить в любой момент. Как глупо он поступил, что ушел и оставил ее одну, отказавшись тем самым от любой возможности провести вместе с ней, быть может, их последние дни.

Она взяла его за руку и повела в дом, а ее сын Джулиен занялся его лошадью. Он бросил в сторону Доро долгий и испуганный, полный мольбы взгляд, который оставил Доро равнодушным. Было ясно, что Джулиен его узнал.

Оказавшись внутри дома, он наткнулся на точно такие же взгляды со стороны Лиа и Кейна, за которыми послала Энинву. Никто не произнес ни слова, кроме обычных приветствий, но весь дом был наполнен напряжением. Казалось, что это чувствовали все, кроме Энинву. Она словно была охвачена радостью по поводу очередного возвращения Доро.

Ужин прошел тихо, почти мрачно, и казалось, что каждый нашел для себя неотложные дела, чтобы не задерживаться за столом. Каждый, за исключением Доро. Он уговорил Энинву посидеть с ним за вином, фруктами и орехами в меньшей по размерам и более прохладной дальней гостиной. Для него не имело никакого значения, как выглядела эта комната. Главное, что Энинву была рядом с ним.

Ребенок Энинву, некрупный, но здоровый мальчик, родился недели через две после возвращения Доро. Тот теперь едва не заболел от отчаяния. Он все еще не знал, что ему делать со своими чувствами, и никак не мог припомнить, чтобы когда-нибудь раньше он испытывал подобную сумятицу в душе. Временами он ловил себя на том, что наблюдает за своим поведением как бы со стороны, и с еще большим смущением заметил, что в этом поведении не было ничего, что явно подтверждало бы сам факт его страданий. Он провел много часов за разговорами с Энинву, наблюдая за тем, как она готовила и смешивала травы, одновременно инструктируя некоторых своих людей, как следует ухаживать за посевами трав, отличать их по виду и использовать.

— И что же они будут делать, когда у них окажутся только травы? — спросил он ее.

— Либо жить, либо умирать, уж как смогут, — сказала она. — Все живое в конце концов умирает.

Она нашла женщину, которая должна будет ухаживать за ее ребенком, и дала обстоятельные инструкции испуганной Лиа. Она считала Лиа самой способной из всех своих белых дочерей и полагала, что лишь она одна сможет стать достойной ее преемницей. Кейн этого не хотел. Он был напуган, и даже чувствовал страх от одной лишь мысли о таких перспективах. Но, возможно, ему следовало бы стать более похожим на своего собственного отца, научиться иначе относиться к жизни. Доро решил, что не стоит об этом беспокоиться. В какой-то момент ему показалось нужным объяснить Кейну, что если он будет играть свою роль так же хорошо, как Доро, и если он будет обходить все ловушки, встречающиеся на пути богатого плантатора, то никому и в голову не придет усомниться, что перед ними действительно самый настоящий плантатор. Доро рассказал историю о том, как Френк возил его по стране, выдавая за африканского принца, и они вместе с Кейном посмеялись над ней. До сих пор в доме не звучало более громкого смеха, и даже этот оборвался достаточно резко.

— Ты должен остановить ее, — сказал Кейн, хотя они чуть ли не все время обсуждали ситуацию с Энинву. — Ты должен сделать это. Только тебе это под силу.

— Но я даже не знаю, что тут можно сделать, — признался Доро. Кейн, возможно, очень плохо представлял, как тяжело для него было в этом признаться.

— Поговори с ней! Ведь хочет же она чего-нибудь? Так дай ей это!

— Я думаю, она хочет, чтобы я перестал убивать, — сказал Доро.

Кейн заморгал, затем беспомощно покачал головой. Даже он понимал, что это невозможно.

Лиа вошла в гостиную, где они с Кейном беседовали, и встала перед Доро, уперев руки в бока.

— Я ничего не знаю о твоих чувствах, — сказала она. — Я никогда не была способна понять их, но если ты вообще чувствуешь хоть что-нибудь по отношению к ней, то иди к ней прямо сейчас!

— Почему? — спросил Доро.

— Потому что она собирается сделать это. Она, как мне кажется, вот-вот дойдет до самого края. Я не думаю, что она планирует это на завтрашнее утро, как Луиза.

Доро поднялся, чтобы идти, но Кейн остановил его, обратившись с вопросом к Лиа.

— Радость моя, так чего же она хочет? Что она на самом деле хочет от него?

Лиа переводила взгляд с одного на другого, увидев, что они оба ожидают ее ответа.

— Я спросила ее об этом, — сказала она наконец. — Она просто пожаловалась на усталость. На смертельную усталость.

Но отчего? Из-за него? Но ведь она сама попросила его не уходить, хотя он и собирался это сделать.

— От чего же она устала? — спросил Доро.

Лиа вытянула руки перед собой и вновь посмотрела на сидящих. Она несколько раз сжала и разжала пальцы, будто стараясь схватить что-то. Так она сделала несколько движений, а потом, видимо, или увидела, или вспомнила какие-то картины или видения, доступные только ее взгляду. В обществе обычных людей ее бы при этом наверняка посчитали сумасшедшей.

— Вот все, что я могу чувствовать, — сказала она. — Это бывает всякий раз, если я сяду на то место, где она только что сидела, или еще отчетливее, если я потрогаю руками что-то из ее одежды. Это постоянное стремление к чему-то, стремление ухватить что-то, но при этом всегда в руках остается только одна пустота. Ничего кроме пустоты. Вот, видимо, от этого она и устала.

— Может быть, все дело в ее возрасте, — сказал Кейн. — Может быть, это возраст наконец-то догнал ее.

Лиа только покачала головой.

— Я так не думаю. Она не испытывает никакой боли, и вообще никаких старческих отклонений. Она просто… — Тут Лиа издала звук, напоминающий рыданье — видимо, от ощущения безысходности. — Я не очень способна к быстрому разрешению подобных загадок, — сказала она. — Многое, что я чувствую, приходит ко мне в отчетливом виде часто без всякого моего участия. Моя мать обычно могла распутывать многие едва проступающие явления и прояснять их как для себя, так и для меня. Но я не умею делать этого так хорошо.

Доро ничего не сказал, только продолжал неподвижно стоять, стараясь ухватить смысл сказанного.

— Да иди же к ней, будь ты проклят! — закричала Лиа, а затем добавила, но уже чуть спокойней: — Помоги ей. Ведь она была лекарем все время после того, как приехала сюда из Африки. И вот теперь она нуждается в ком-то, кто мог бы вылечить ее. Кто может сделать это, кроме тебя?

Он оставил их одних и отправился взглянуть на Энинву. Ему никогда до сих пор не приходило в голову, что ей понадобится его помощь. Стало быть, все обернулось против него, и теперь он должен лечить лекаря.

Он нашел ее в спальне, когда она собиралась лечь в постель. Она тепло улыбнулась, как только он вошел в комнату, будто была рада видеть его.

— Еще рано, — сказал он.

— Я знаю, но я очень устала.

— Да. Лиа только что сказала мне, что ты… устала.

Она смотрела на него некоторое время, потом вздохнула.

— Временами я мечтаю только об обычных детях.

— Ты собиралась… этой ночью…

— Я все еще не отказалась от этого.

— Нет! — Он сделал шаг в ее сторону и схватил за плечи, как будто это движение могло удержать жизнь внутри нее.

Она оттолкнула его с такой силой, какой он не ощущал в ней с момента смерти Исаака. Его отбросило к стене, и он едва не упал.

— Не смей мне больше ничего говорить, — тихо сказала она. — Я больше не хочу ничего слышать от тебя о том, что мне следует делать.

Тем временем он погружался в знакомые глубины гнева, глядя на нее и потирая ушибленное о стену плечо.

— В чем дело? — прошептал он. — Скажи мне, что не так?

— Я устала. — Она направилась к кровати.

— Тогда попытайся еще раз!

Она не стала накрываться одеялом, а уселась прямо на него, наблюдая за Доро. Она не произнесла ни слова, только наблюдала. Наконец, сделав глубокий неровный вдох, он сел в кресло рядом с ее кроватью. Его трясло. Его сильное, совершенно без всяких изъянов новое тело поминутно вздрагивало, будто он уже успел износить его. Но он должен остановить ее, должен.

Он взглянул на нее, и ему показалось, что он увидел сострадание в ее глазах. Как будто на какой-то момент она смогла вернуться к нему, чтобы удержать его не только как своего любовника, но и как одного из своих детей, которого требуется успокоить. Он должен ей разрешить сделать это, он должен быть рад этому.

Но она не двинулась с места.

— Я уже говорила тебе, — сказала она очень тихо, — что даже когда я ненавидела тебя, я надеялась, что ты пытаешься что-то сделать. Я верила, что мы могли бы иметь вокруг себя достаточно много людей, похожих на нас, и мы не были бы одиноки. У тебя было гораздо меньше неприятностей со мной, чем могло быть, потому что я верила в это. Я научилась отворачиваться и не замечать того, как ты поступаешь с людьми. Но, Доро, ведь не могу же я отворачиваться от всего. Ты убиваешь своих лучших слуг — людей, которые подчиняются тебе, даже если это оборачивается для них страданием. Убийство доставляет тебе слишком большое удовольствие, слишком большое.

— Но я все равно должен совершать его, независимо от того, приносит оно мне удовольствие или нет, — сказал он. — Ты знаешь, что в этом моя сущность.

— Ты деградируешь.

— Я…

— Все человеческое в тебе умирает, Доро. Оно уже почти умерло. Исаак знал, что это произойдет, и он говорил мне об этом. Он рассказал мне об этом как раз в ту ночь, когда уговаривал меня выйти за него. Он сказал, что когда-нибудь ты вообще перестанешь чувствовать что-либо человеческое, и он был рад, что ему не придется дожить до такого дня и увидеть это. А еще он сказал мне, что я должна жить, чтобы попытаться спасти эти остатки человеческого в тебе. Но он ошибался. Я не могу их спасти. Все это уже умерло.

— Нет. — Он закрыл глаза, все еще пытаясь унять дрожь. Наконец он оставил это занятие и взглянул на нее. Ах, если бы ему только удалось заставить ее понять и увидеть. — Оно не умерло, Энинву. Я, должно быть, думал так и сам, прежде чем отыскал тебя во второй раз, но на самом деле это не так. Возможно, это умрет во мне, но только если ты покинешь меня. — Он хотел прикоснуться к ней, но не отважился рисковать, чтобы не оказаться в очередной раз отброшенным к стене. Она сама должна прикоснуться к нему. — Я думаю, что мой сын был прав, — сказал он. — Какая-то часть меня умирает раз за разом. И кем же я буду, когда из всех ощущений не останется ничего, кроме голода и сытости?

— Кто-нибудь отыщет способ, чтобы избавить мир от тебя, — сказала она бесцветным голосом.

— Но как? Самые лучшие люди, с неимоверным запасом сил, принадлежат именно мне. Я собирал их, защищал их и размножал на протяжении почти четырех тысячелетий, в то время как обычные люди преследовали, травили и жгли любого из них, кого я упустил.

— Но ты не всемогущ, — сказала она. — Почти три столетия ты не мог меня отыскать. — Она вздохнула и покачала головой. — Но это не имеет значения. Я не могу сказать, что именно может с тобой произойти, но так же как и Исаак я рада, что не доживу до этого времени.

Тогда он поднялся, не в силах сдерживать гнев, не зная толком, что ему делать: то ли проклинать ее, то ли умолять. Его ноги подгибались, и он чувствовал, что вот-вот разрыдается от отчаяния. Почему она не поможет ему? Ведь помогала же она другим! Ему хотелось то ли сбежать от нее, то ли убить ее. Почему она хочет затратить всю свою силу на это бессмысленное самоубийство, в то время как он стоит перед ней с умоляющим видом? Его лицо взмокло от пота, тело трясется, как у старого паралитика.

Но он не мог ни уйти, ни убить. И то и другое было невозможно.

— Энинву, ты не должна покидать меня! — По крайней мере, он сумел совладать со своей речью. Он говорил не тем безликим голосом, который, казалось, циркулировал только внутри его тела и всегда внушал страх большинству людей, и который мог заставить Энинву думать, что он пытается запугать ее.

Женщина откинула одело и легла. Почему-то именно в этот момент он понял, что она действительно может умереть. Вот так, лежа прямо перед ним, она может навсегда уйти от него.

— Энинву! — В тот же момент он оказался на постели рядом с ней, стараясь приподнять ее. — Ну пожалуйста, — сказал он, уже не слыша собственных слов. — Пожалуйста, Энинву. Выслушай меня. — Она все еще была жива. — Выслушай меня. Нет ничего, чего бы я не отдал, чтобы лечь вот так, рядом с тобой, и умереть, как собралась умереть ты. Ты даже не можешь себе представить, как страстно я желаю этого… — Он проглотил подступивший к горлу комок. — Женщина-Солнце, пожалуйста, не оставляй меня. — Его голос сломался, и он заплакал. Всегда, едва ли не с самого рождения, он стремился подавлять в себе слезы и рыдания, которые дополнительно сотрясали и без того постоянно трясущееся его тело. И вот сейчас он плакал так, будто хотел выплакаться за все прошедшие годы, когда на его лице не появлялось слез и когда к нему не приходило облегчение. Он не мог остановиться. Он не помнил, как она сняла с него сапоги и накрыла его одеялом, умыв его лицо холодной водой. Он даже не почувствовал ни ее мягких объятий, ни тепла ее близкого тела. Наконец он заснул, полностью опустошенный, склонив голову на ее грудь, а когда с первыми солнечными лучами проснулся, эта грудь была по-прежнему теплой, мягко поднималась и опускалась в ровном дыхании.