Дикое племя

7

В очередной раз Доро появился в Витли, когда решил проведать одну из своих дочерей. Его не оставляло чувство нависшей беды, и как обычно, он позволил этому чувству управлять его поступками.

Уже по дороге от причала, приближаясь к городу, он услышал громкий спор, который, похоже, был в самом разгаре: спорили о том, что чья-то корова помяла чужой огород. Доро медленно приблизился к спорщикам, разглядывая их. Они стояли перед Исааком, сидевшим на лавке возле дома, который он и Энинву построили почти пятьдесят лет назад. Исаак, стройный и моложавый, несмотря на свой возраст и густую шапку седых волос, официально не имел никаких прав улаживать подобные споры. Он был фермером, торговцем, но никогда не служил в городском совете. Но даже в его молодые годы люди шли к нему со своими недоразумениями. Он был одним из самых любимых детей Доро. И это делало его влиятельным. А кроме того, его честность и справедливость были известны всей округе. Люди любили его, но совсем иначе, чем Доро. Они могли почитать Доро как бога, они могли выражать ему и свою любовь, и свой страх, и свое уважение, но большинство находило его достаточно страшным для искренней любви. Одна из причин, приведших Доро именно к Исааку, старому и мало на что способному, состояла в том, что Исаак был не только сыном, но еще и другом. Исаак был одним из тех немногих людей, которые принимали Доро без страха и фальши. К тому же Исаак был очень стар и должен был скоро умереть. Они все так быстро умирали…

Приблизившись к дому, Доро некоторое время продолжал сидеть, сгорбившись, на своей черной кобыле — очень красивой лошади, которая появилась у него вместе с его последним менее красивым телом. Двое спорщиков уже угомонились к этому моменту. Исаак обладал талантом успокаивать безрассудных людей. Иной человек мог говорить и делать то же самое, что и Исаак, но получить в результате одни неприятности. Но Исаака слушались все.

— Пелхем, — говорил Исаак старшему из спорящих, огромному, широкому в кости фермеру, которого Доро давно взял на заметку как чистопородного производителя. — Пелхем, если тебе нужна помощь, чтобы починить эту изгородь, я пришлю одного из своих сыновей.

— Мой сын сам справится с этим, — отвечал тот. — Что касается работы с деревом, для него это не составляет труда.

У сына Пелхема, как припомнил Доро, хватало ума только лишь на то, чтобы не мочиться под себя. Он был крупный и сильный мужчина с разумом ребенка — к счастью, ребенка очень робкого и мягкого. Доро был очень обрадован, услышав, что тот может что-то делать.

Исаак перевел взгляд, увидел очень приметного незнакомца и безошибочно понял, кто перед ним. Не имея даже намека на таланты его брата Лейла, Исаак неизменно узнавал Доро.

— Ну вот, — сказал он, — как раз настало время вернуться к нам.

Затем он повернулся в сторону дома и крикнул:

— Питер, иди сюда.

Он проворно встал и взял поводья лошади, протягивая их своему сыну Питеру, который спешил к ним от ворот.

— В один прекрасный день я наконец-то соберусь спросить тебя, как тебе всякий раз удается меня узнать, — сказал Доро.

Исаак рассмеялся.

— Я сказал бы тебе, если бы сам мог понять. Ты — это ты, вот и все.

Теперь, когда Доро заговорил, Пелхем и другой человек узнали его и наперебой забормотали слова приветствия. Доро протянул руку.

— Я приехал навестить своих детей, — сказал он.

Приветствия постепенно стихли. Оба человека пожали ему руку, пожелали доброго вечера и заспешили разнести новость о его возвращении. Обменявшись с ними всего лишь несколькими фразами, он сообщил, что визит его неофициальный. Он явился не за тем, чтобы забрать новое тело, и, следовательно, не будет устраивать суд для разбора крупных жалоб, не будет делать никаких финансовых или иных предложений, как это годами было заведено в Витли и в других его поселениях. На этот раз его приезд — это визит обычного человека, который прибыл навестить своих детей, их у него здесь сорок два, возрастом от младенца до глубокого старца Исаака. Не часто он приезжал в город, имея целью только их повидать, и когда такое случалось, все остальные оставляли его в покое. А если у кого-то и возникало срочное и неотложное дело, то они предпочитали действовать через его детей.

— Входи, — сказал Исаак. — Выпей пива, поешь. — Голос его не был похож на старческий, высокий и скрипучий. Его голос стал более глубоким и мягким, что способствовало его авторитету. Но главное, что Доро услышал в этом голосе — неподдельная радость.

— Нет, есть я не хочу, — сказал Доро. — А где Энинву?

— Возится с ребенком Слоун. Миссис Слоун так запустила болезнь, что довела ребенка чуть ли не до смерти, прежде чем попросила помощи. Энинву говорит, что это пневмония.

Исаак наполнил две высокие кружки пивом.

— Но все обойдется?

— Энинву тоже так считает, хотя она была готова задушить этих Слоунов. Ведь они достаточно долго живут здесь, чтобы понять, что вместо того, чтобы заставлять так страдать ребенка, им следовало обратиться буквально в соседнюю дверь. — Исаак помолчал. — А они, видите ли, испугались ее черной кожи и ее силы. Они полагают, что она колдунья, а ее лекарства содержат как минимум яд.

Доро нахмурился, сделал глоток. Эти Слоуны были из числа недавно завезенных им сюда представителей дикого племени. Они встретились друг с другом незадолго до того, как Доро нашел их. Это были очень опасные люди с неустойчивой психикой, болезненно относившиеся почти ко всему, которые могли улавливать мысли окружающих с импульсивно меняющейся, почти взрывной чувствительностью. Когда один из них получал такой импульс, вызванный болью, гневом, страхом или иным эмоциональным состоянием любой интенсивности, он немедленно передавал его другому, и таким образом оба страдали. Этого нельзя было предусмотреть заранее, и тем более нельзя было этим управлять. Все было неотвратимо. Тщетны были попытки Слоунов это остановить. Вот почему Доро и перевез их в Витли. Для дикого племени они были изумительным материалом, подходившим для выведения новой породы. Он подозревал, что эта пара произошла тем или иным путем от его людей. Разумеется, они слишком сильно походили на его людей, чтобы считать их удачной добычей. И как только они произведут на свет еще нескольких детей, Доро намеревался забрать их обоих. Это можно будет расценить как добрый поступок.

Но до тех пор они должны были оставаться в роли ужасных родителей — пренебрегая своими детьми и буквально истязая их, но не из-за врожденной жестокости, а от собственного чрезмерного страдания и глупости, которые не позволяли им видеть детскую боль. В действительности они, возможно, и замечали, что эта боль была небольшой добавкой к их собственной. Поэтому временами люди такого типа убивали собственных детей. Доро не хотел верить, что Слоуны будут представлять опасность именно в этом отношении. Но теперь его уверенность поубавилась.

— Исаак?..

Исаак взглянул на него, понимая недосказанный вопрос.

— Я думаю, что ты собираешься оставить родителей в живых на некоторое время.

— Да.

— В таком случае ребенку следует подобрать более спокойный дом, и то же самое для каждого следующего, который у них появится. Энинву говорит, что они не должны больше иметь детей.

— Что, разумеется, означает, что они могут иметь их столько, сколько смогут.

— С твоей точки зрения, да. Очень полезные люди. Я уже начал вести с ними разговоры о том, чтобы они отдали ребенка.

— Очень хорошо. И как?

— Их беспокоит только то, что подумают люди. У меня создалось впечатление, что они готовы избавиться от ребенка, и мешает только страх перед мнением людей.

— Что именно?

Исаак отвел взгляд в сторону.

— Они беспокоятся о том, кто будет заботиться о них в старости. Я сказал им, что ты поговоришь с ними об этом.

Доро слабо улыбнулся. Исаак отказался лгать людям, которых Доро выбрал в качестве жертвы. Чаще всего он вообще отказывался говорить с ними. Иногда эти люди догадывались о своей участи и убегали. В таких случаях Доро получал большое удовольствие от охоты на них. Ленн Слоун, подумал Доро, может устроить очень неплохую игру. Этот человек был осторожен, как животное.

— Энинву сказала бы, что сейчас у тебя лицо леопарда, — заметил Исаак.

Доро лишь пожал плечами. Он знал, что сказала бы Энинву, и что она подумала бы, сравнивая его то с одним, то с другим животным. Когда-то она говорила подобные вещи от страха или гнева. Теперь же она говорит их от жестокой ненависти. Она сделалась самым «ближайшим» его врагом. Она покорилась. Она стала воспитанной. Но она затаила злобу, какой Доро еще ни разу в жизни не встречал. Она была жива благодаря Исааку. У Доро не было никаких сомнений, что если бы он предложил ей другого из своих сыновей, она отказалась бы и умерла. Он спрашивал ее, что сказал ей Исаак, и отчего она переменила свое решение, а когда она отказалась отвечать ему, он спросил об этом Исаака. К его удивлению, Исаак тоже отказался говорить с ним об этом. Когда сын отказывал ему в просьбе, это очень редко раздражало Доро, но на этот раз…

— Ты отдал ее мне, — сказал Исаак, — и теперь мы сами будем решать свои дела. — Выражение его лица и тон, которым он говорил это, подсказали Доро, что он не услышит больше ничего. Доро уехал из Витли на следующий же день, уверенный в том, что Исаак позаботится обо всем остальном: женится, построит себе дом, научит жену обычаям и укладу жизни в колонии, найдет себе работу и начнет растить детей. Уже в двадцать пять лет Исаак был очень способным. И Доро не видел для себя необходимости оставаться рядом с ними. Он был поражен глубиной собственного гнева. Обычно люди должны были заплатить смертью за свои ошибки. Ему понадобилось время, чтобы вспомнить, когда в последний раз он чувствовал самый настоящий гнев, и тем не менее оставлял в живых тех, кто являлся его причиной. Но вот теперь его сын и эта наскучившая ему маленькая лесная дикарка, которая, к счастью, оказалась самым лучшим диким семенем из всех когда-либо им найденных, остались в живых. Но Энинву не могла простить. Если она еще как-то могла научиться любить своего мужа, то она не могла расстаться с ненавистью к его отцу. И сейчас, и тогда Доро пытался сломить ее враждебность, внешне вполне дипломатичную, вновь подчинить эту женщину себе — сделать ее такой, какой она была, когда он оторвал ее от соплеменников. Он не привык, что люди могут оказывать ему сопротивление, не был готов к тому, чтобы сталкиваться с их ненавистью. Эта женщина оказалась загадкой, которую он не мог решить: почему сейчас, после того, как она родила ему восьмерых детей, и пятерых детей Исааку, она все еще оставалась в живых. Она должна прийти к нему вновь, оставив прежнее равнодушие. Она должна сделать себя молодой без всяких напоминаний об этом, и прийти к нему. А затем, еще раз удовлетворившись ею, он убьет ее.

Он даже облизнул свои губы, раздумывая над этим, а Исаак кашлянул. Доро взглянул на своего сына с прежней любовью и заставил свои мысли уйти в глубь сознания. Энинву будет жить до тех пор, пока не умрет Исаак. Она поддерживала его здоровье, возможно, сумела и продлить его жизнь. Разумеется, она делала это ради себя. Исаак завоевал ее много лет назад, как он завоевывал всякого, и она не хотела терять его раньше времени. Но ее причины не играли здесь существенной роли. Ненамеренно, она оказывала таким образом услугу Доро. Он не хотел терять Исаака раньше, чем это случится естественным путем. Он вновь вернулся к разговору, чтобы освободиться от мыслей о смерти собственного сына.

— Я был в городе по своим делам, — сказал он. — Затем, где-то неделю назад, когда я предполагал отплыть в Англию, обнаружил, что все время думаю о Нвеке. — Это была самая младшая дочь Энинву. Доро считал ее также и своей дочерью, но Энинву с ним не соглашалась. Доро уже износил то тело, от которого была зачата эта девочка, но он еще не носил его в период зачатия. Он получил его только потом.

— У Нвеке все хорошо, — сказал Исаак. — Кажется, так хорошо, как это только может быть. Ее переходный возраст приближается, и у нее будут плохие времена, но я думаю, что Энинву сможет помочь ей в этом.

— Ты не заметил, у нее не было никаких неприятностей в последнее время?

Исаак на минуту задумался.

— Нет, ничего не могу припомнить. Я видел ее не особенно часто в последние дни. Она помогает с шитьем своей подруге, Ван Несс, ты знаешь ее — та, которая собирается замуж.

Доро кивнул.

— А я помогал строить дом для детского приюта. Мне так и кажется, что ты будешь говорить, будто я один построил весь дом. Но я ведь должен использовать то, что я получил раньше и все еще имею сейчас, и неважно, что Энинву велит мне не утомляться. Напротив, я еще могу оторвать себя почти на фут от земли и перемещать предметы. Мои способности, кажется, не слабеют с возрастом.

— Я это заметил. Они все еще приносят тебе радость?

— Ты даже не можешь себе представить, насколько большую, — сказал Исаак и улыбнулся. Он взглянул в сторону, вспоминая те счастливые дни, когда был молодым. — А ты знаешь, мы все еще летаем иногда, Энинву и я. Видел бы ты, какой она становится птицей! Она сама придумала облик для себя. Ты никогда не видел такого красочного оперенья.

— Я боюсь, что могу увидеть твой труп, если ты будешь продолжать заниматься подобными вещами. Полеты становятся дурацким риском.

— Это мое любимое занятие, — очень спокойно сказал Исаак. — И ты прекрасно это знаешь, чтобы просить меня отказаться от него полностью.

Доро только вздохнул.

— Думаю, что да.

— Энинву всегда находится рядом со мной. И она всегда летит чуть ниже.

Энинву, защитница, с горечью подумал Доро. И это удивило его. Энинву защищала любого, кто в этом нуждался. Доро стало интересно, что бы стала делать Энинву, если бы он сказал, что нуждается в ней. Рассмеялась? Очень вероятно. И была бы, разумеется, права. С годами ему стало точно так же трудно лгать ей, как и ей лгать ему. И единственная причина, по которой она все еще так и не знала о колонии ее африканских потомков, которую он устроил в Южной Каролине, состояла только в том, что у нее пока не было повода спросить его об этом. Этого не знал даже Исаак. — Это беспокоит тебя? — спросил он Исаака. — Я имею в виду, чувствовать все время ее защиту.

— Раньше беспокоило, — ответил Исаак. — Ведь я должен был бы обогнать ее. Если захочу, я могу летать быстрее всякой птицы. Я мог бы оставлять ее далеко позади и не обращать на нее никакого внимания. Но она постоянно оказывается впереди, все время старается догнать меня, пытаясь своими крыльями помешать мне уйти вперед. Она никогда не откажется от этого занятия. С некоторых пор я уже начал привыкать к тому, что она всегда находится поблизости от меня. А сейчас, пожалуй, я больше был бы обеспокоен, если бы не увидел ее на привычном месте рядом с собой.

— И ее ни разу не подстрелили?

Исаак заколебался.

— Вот для этого, как мне кажется, она и придумала себе такие яркие цвета, — сказал он наконец. — Чтобы отвлечь внимание от меня. Да, пару раз ее подстрелили. Падая, она пролетела еще несколько ярдов, и только потом шлепнулась на землю, чтобы дать мне время убраться. Затем она залечила свою рану и догнала меня.

Доро поднял глаза и взглянул на портрет Энинву, висевший на стене напротив высокого камина. Интерьер дома представлял собой смешение английского, голландского и африканского стилей. Энинву делала глиняные горшки, отдаленно напоминавшие те, которые она когда-то продавала на базаре у себя дома, и красивые прочные корзины. Многие покупали их у нее и расставляли вокруг своих домов, так же, как это делала она. Ее работа была декоративной и одновременно полезной, и здесь, в ее доме с голландским камином и шкафами, английскими скамьями и похожими на трон стульями с высокими спинками, эта работа пробуждала воспоминания о земле, которую ей не суждено увидеть вновь. Энинву никогда не посыпала пол песком, как это делали голландские женщины. Грязь должна всегда выбрасываться вон, как презрительно заявляла она, а не рассыпаться по полу. У нее было гораздо больше поводов гордиться собственным домом, чем у большинства англичанок, и этот факт был известен Доро, но датчанки только покачивали головами да сплетничали о ее «неряшливости» в хозяйстве, притворяясь, что им жаль Исаака. На самом деле в Витли почти каждая женщина была готова пожалеть Исаака и пустить себе под крыло. Так что при желании он мог разбрасывать свои драгоценные семена где угодно. Только Доро очень строго относился к вниманию женщин, и только Доро имел преимущество перед другими. Но при этом Доро нисколько не заботился об обманутых мужьях или женах.

Портрет, изображавший Энинву, представлял собой нечто удивительное. Несомненно, художник-датчанин был захвачен ее красотой. Он одел ее в сверкающую голубизной одежду, которая прекрасно гармонировала с ее темной кожей. Даже ее волосы были скрыты под волнами голубизны. На руках она держала ребенка, первого сына Исаака. Ребенок, всего нескольких месяцев от роду, был также обернут в голубое. Он глядел с картины на окружающих, большеглазый и красивый, как и должен выглядеть всякий ребенок. Неужели Энинву совершенно сознательно могла зачать только красивых детей? Каждый из них был прекрасен, даже несмотря на то, что у некоторых из них отцом был Доро, носивший в тот момент тела отвратительного облика.

Фактически это был портрет черной мадонны с младенцем, который казался совершенным благодаря чистым и по-детски невинным глазам Энинву. Иностранцы были слишком растроганы, чтобы комментировать какое-то сходство. Некоторые давали высокие оценки, глядя на все еще красивую Энинву, которая старалась хорошо выглядеть для Исаака, хотя и старилась соответственно его возрасту. Другие были глубоко оскорблены, уверенные, что кто-то на самом деле попытался изобразить Марию с младенцем как «черных дикарей». Расовые предрассудки были очень сильны в колониях, и даже в этой, прежде голландской колонии, где подобные вещи проявлялись почти что случайно. В самом начале года в Нью-Йорке были волнения. Кто-то устроил пожар, и белые решили, что это проделки черномазых. С доказательствами или без, но около тридцати черных было убито, из них тринадцать сожжено у столба. Поэтому Доро очень беспокоился за этот город в верховьях реки. Из всех его английских колониальных поселений, только в Витли не было защиты для черных поселенцев от их соседей, богатых и сильных белых собственников. Доро не мог поручиться, что в скором времени они не начнут смотреть на них как на свою законную добычу.

Доро покачал головой. Казалось, что женщина с портрета смотрит на него. Должно быть, он очень много думал про нее, или про ее дочь Руфь, прозванную Нвеке. Иначе он не позволил бы себе с такой легкостью заехать в Витли. Конечно, было очень приятно увидеть Исаака… но эта женщина!

— В конце концов она стала для меня очень хорошей женой, — продолжал Исаак. — Я помню ее разговоры, которые она вела еще до замужества, что из нее может выйти только плохая жена. Но за все время было лишь несколько случаев, когда ее можно было хоть в чем-то упрекнуть.

— Я хочу увидеть ее, — неожиданно резко сказал Доро. — И я хочу видеть Нвеке. Мне кажется, что она гораздо ближе к переломному моменту, чем тебе кажется.

— Ты думаешь, что тебя именно поэтому так тянуло сюда?

Доро очень не любил слово «тянуло», но он просто кивнул, не давая никаких разъяснений.

После этого Исаак встал.

— Тогда первой должна быть Нвеке, пока ты еще находишься в хорошем настроении.

Он вышел из дома, не дожидаясь, что Доро ответит ему. Он любил Доро, и любил Энинву, и очень переживал оттого, что эти двое не могли ужиться рядом друг с другом.

— Я не понимаю, как ты можешь так глупо поступать с ней, — сказал ему однажды Исаак, чем вызвал явное удивление Доро. — Эта женщина не для временной забавы. Она может стать всем, чего тебе так недостает, если, конечно, ты позволишь ей это сделать: женой, товарищем, партнером по бизнесу. Ведь ты и сам знаешь это. Вдобавок ее возможности так хорошо дополняют твои собственные. Но тем не менее ты то и дело поступаешь так, чтобы унизить ее.

— Я никогда не обижал ее, — ответил ему Доро. — И никогда не обидел ни одного из ее детей. Покажи мне еще одну женщину из такого же дикого племени, которой я позволил бы так долго жить после того, как она принесла мне детей.

Он не трогал ее детей, потому что она с самого начала ему пригрозила, что если он причинит вред хотя бы одному ее ребенку, она вообще не захочет больше иметь детей. Неважно, что именно он сделает ребенку. Детей больше не будет. Ее искренность не вызывала сомнений. Вот поэтому он и сдерживал себя от привычных устремлений, по крайней мере, по отношению к ее самым удачным детям: не помышлял ни о том, чтобы скрещивать сыновей с дочерьми, ни о том, чтобы самому вступать с ними в связь. Она даже не представляла, на какие жертвы он шел, чтобы выполнить ее желание. Она не знала, но Исаак мог догадываться.

— Ты обращаешься с ней немногим лучше, чем с остальными, только потому, что она чуть больше полезна тебе, — сказал тогда Исаак. — Но ты, тем не менее, унижаешь ее.

— Если она считает себя униженной тем, что я заставляю ее делать, то она сама создает себе проблемы. — Исаак несколько секунд мерил его очень твердым взглядом, выражавшим едва ли не гнев.

— Я все знаю об отце Нвеке, — сказал он. Сказал это без тени страха. Спустя многие годы Исаак пришел к выводу, что он был как раз одним из тех немногих людей, кому не следовало бояться правды.

Доро готов был бежать от внутреннего ощущения стыда. Он никогда не думал, что все еще может испытывать это чувство, но присутствие Энинву, казалось, заставило пробудиться какие-то давно уснувшие в нем эмоции. Ко многим женщинам он отправлял Исаака, и не ощущал при этом ничего подобного. Исаак делал все, что от него требовалось, и возвращался домой. Он возвращался домой из Пенсильвании, из Мериленда, из Джорджии, из Испанской Флориды… Исаак не мог даже думать ни о чем другом. Он не любил быть долгое время в разлуке с Энинву и с детьми, к тому же его не привлекали другие женщины. Кстати, и они не питали к нему особой привязанности. Он постарался забыть, что Доро произвел восемь детей от Энинву. Или семь. Энинву помнила это. Только она могла чувствовать унижение. Но что касается отца Нвеке, то здесь, возможно, дело обстояло несколько иначе.

Девушка лет восемнадцати, такая же маленькая и темнокожая, как и ее мать, появилась в дверях вместе с Исааком, чья рука лежала на ее плечах. У нее были покрасневшие глаза, как будто она плакала или только что пробудилась от сна. Сейчас она переживала тяжелые времена.

— Это ты? — почти прошептала она, увидев резко выделяющиеся черты лица незнакомца.

— Конечно, — сказал Доро и улыбнулся.

Звук его голоса, подтвердивший, что это и на самом деле Доро, вызвал новые слезы. Она подошла к нему, негромко всхлипывая, будто надеясь обрести облегчение в объятиях его рук. Он обнял ее и взглянул через ее плечо на Исаака.

— Все, что бы ты ни сказал мне, я заслужил, — сказал Исаак. — Я не хотел замечать происходящего, и вот теперь должен получить за это сполна. Я должен получить за все, что случилось за эти годы.

Доро промолчал, знаком показывая ему выйти из комнаты.

Исаак молчаливо подчинился. Возможно, он ощущал себя виноватым гораздо больше, чем следовало. Эта девочка была необычной. Никто из ее братьев или сестер не мог бы почувствовать Доро на расстоянии нескольких миль, несмотря на все их безрассудство, связанное с близостью переходного возраста. Какие чувства охватывали Доро при этом? Забота, и в большей степени беспокойство. Это были какие-то неопределенные ощущения, связанные скорее не с ее переходным возрастом, а с тем, что она стояла на краю чего-то такого, надвигающегося на нее, с чем она еще никогда не сталкивалась. Что-то новое. Это было похоже на то, как если бы, находясь в Нью-Йорке, он мог ощущать присутствие еще одной Энинву — новой, отличавшейся от прежней, еще более пленяющей и влекущей. Еще ни разу в жизни он не следовал своему чувству с таким желанием.

Девушка чуть шевельнулась в его руках, и он подвел ее к стоявшей возле камина скамье с высокой спинкой. Эта узкая скамья была почти столь же неудобна, как и деревянные стулья. Уже не первый раз Доро интересовался, почему Исаак и Энинву не купят или не сделают более современную и удобную мебель. По крайней мере, они могли хотя бы попытаться.

— Что происходит со мной? — прошептала она, склонив голову ему на плечо. Но даже при такой близости Доро едва мог ее слышать. — Это очень беспокоит меня.

— Потерпи немного, — просто ответил он. — Это кончится.

— Когда! — Ее голос сорвался на крик, а затем вновь на шепот. — Когда?

— Скоро. — Она чуть отстранилась от него, так что он смог заглянуть в ее маленькое лицо, набухшее и изможденное от слез. Цвет ее лица был скорее серым, чем густо-коричневым. — Тебе удается поспать?

— Немного. Иногда. Эти ночные кошмары… только мне кажется, что это и не кошмары вовсе, не так ли?

— Тебе лучше знать, что это такое.

Она откинулась на высокую спинку скамьи.

— Ты знаешь Дэвида Уиттена, он живет через два дома от нас?

Доро кивнул. Этому молодому человеку было двадцать. Весьма подходящий материал для разведения породы. Его семья должна стать весьма полезной в следующих поколениях. У них была определенная чувствительность, которая беспокоила Доро. Он не мог заранее сказать, кем они могли стать, но те ощущения, которые он получал от их присутствия, его радовали. Они являли собой очень приятную загадку, которая могла бы разрешиться при дальнейшем очень тщательном разведении этой породы путем близкородственных браков.

— И почти каждую ночь, — продолжала Нвеке, — Дэвид… проводит в постели собственной сестры.

Пораженный, Доро рассмеялся.

— В самом деле?

— Да, они ведут себя прямо как женатые люди. Почему ты находишь это забавным? Ведь они могут нажить неприятности… брат и сестра… Они могут…

— С ними все будет хорошо.

Она внимательно вгляделась в него.

— Ты знал об этом?

— Нет. — Доро все еще продолжал улыбаться. — Сколько же лет девочке? Около шестнадцати?

— Семнадцать. — Нвеке чуть замешкалась. — Ей очень нравится это.

— Так же, как и тебе, — сделал свое заключение Доро.

Нвеке отшатнулась от него, испытывая явное затруднение. Ее нельзя было назвать скромной или слишком застенчивой. Ее замешательство было весьма откровенным. — Я не хочу ничего знать об этом. Я даже не хочу пытаться узнать!

— Ты что же, думаешь, что я буду порицать тебя за то, что ты это узнала? Именно я?

Она заморгала, облизывая губы.

— Нет, конечно, не ты. А ты собираешься… соединить их друг с другом, так?

— Да.

— Именно здесь?

— Нет. Я хочу забрать их в Пенсильванию. Сейчас я подыскиваю место для них.

— Они были настоящим облегчением для меня, — сказала Нвеке. — Ведь временами бывает так легко воспринимать их, что порой я ничего другого просто и не ощущаю. Хотя прошлой ночью… прошлой ночью здесь было несколько индейцев. Они поймали белого человека. Он сделал что-то: убил одну из их женщин, или сделал еще что-то плохое. Тогда я оказалась захвачена его мыслями, и при этом мои ощущения сначала были очень расплывчатыми и неясными. Они мучили и пытали его. Это продолжалось так долго… так долго, прежде чем он умер. — Она крепко сжимала руки, а ее глаза расширялись от этих воспоминаний. — Они выдрали ему все ногти, а затем резали его и жгли, а их женщины буквально рвали его на куски, словно голодные волки свою добычу. Затем… — Она остановилась, едва не задохнувшись. — О, Боже мой!

— И ты была захвачена его мыслями и переживаниями все это время? — спросил Доро.

— Все время… включая… все. — Она тихо вскрикивала, сдерживая рыданья, и смотрела прямо перед собой. Из глаз ее катились слезы, а ногти глубоко впивались в ладони. — Я не понимаю, как мне удалось остаться в живых после всего этого, — прошептала она.

— Но ведь ничего из этого с тобой не произошло, — заверил ее Доро.

— Именно со мной все это и случилось, каждая частица этого кошмара прошла через меня!

Доро взял ее руки и попытался разжать длинные тонкие пальцы. В тех местах, где ногти касались ладони, были видны оставшиеся кровоподтеки. Доро пробежал пальцем по ее обстриженным ногтям. — Итак, здесь все десять, — сказал он, — и как раз там, где им и положено быть. Ничего из произошедшего не случилось с тобой .

— Но я ничего не понимаю.

— В моей жизни тоже был такой период, девочка. Возможно, я вообще был первым человеком, кому пришлось пройти через такие изменения в организме, это было так давно, что ты даже не можешь себе этого представить. Я понимаю тебя очень хорошо.

— Тогда, видимо, ты забыл! Может быть то, что было с тобой, не оставляло этих меток на твоем теле, но эти метки остаются, вот они! О, Боже, они существуют! — Теперь она начала рыдать. — Если начинают стегать плетью раба или преступника, я тоже чувствую это, ничуть не слабее того, на чью спину опускается плеть!

— Но ведь не имеет никакого значения, сколько раз умирают другие, — заметил Доро, — ты-то не умрешь.

— Почему нет? Люди часто умирают в период подобных возрастных переходов. Ты сам умер!

Он только усмехнулся при этих словах.

— Не совсем. — Затем он стал серьезным. — Послушай, единственное, о чем тебе не стоит беспокоиться, так это о том, что ты можешь стать похожей на меня. Ты будешь чем-то исключительным, но совершенно не такой, как я.

Она робко взглянула на него.

— А мне хотелось бы походить на тебя.

Только самая младшая из его детей сказала подобную вещь. Он прижал ее голову к своему плечу. — Нет, — сказал он, — это будет небезопасно. Я знаю, кем тебе хочется стать. Это не очень подходящая идея, чтобы удивить меня.

Она поняла и промолчала. Как и большинство его людей, она не пыталась отодвинуться от него, когда он предупреждал ее или запугивал.

— А кем же я буду? — спросила она.

— Я надеюсь, что ты сможешь делать для других то же самое, что твоя мать может делать только для себя. Исцелять. Но только это должен быть очередной шаг в этом направлении. Ведь даже если ты унаследуешь таланты только от одного из своих родителей, ты будешь очень устойчивой, и не сможешь стать таким как я. Твой отец до того, как я забрал его, мог не только читать мысли, но и проникать взглядом сквозь непрозрачные предметы. Он обладал, так сказать, мысленным «зрением».

— Мой отец — ты, — возразила она немедленно, — и я не хочу слышать о ком-то еще.

— Выслушай это! — резко сказал он. — Когда трудности переходного возраста будут позади, ты прочтешь это и в мыслях Исаака, и в мыслях Энинву. Ты могла бы узнать от Аннек, что тот, кто читает чужие мысли, не может без конца обманывать себя. — Аннек Страйкер Крун. Она была как раз одной из тех, кому следовало бы поговорить об этом с Нвеке. Она была одним из его самых лучших «телепатов», лучшим за все шесть поколений, потому что была прекрасно управляема. Когда ее переходный возраст закончился, она никогда без необходимости не проникала в мысли другого человека. Ее единственный недостаток состоял в том, что у нее не было детей. Энинву пыталась помочь ей, и Доро доставлял ей одно мужское тело за другим, но все было тщетно. В конце концов Аннек стала опекать Нвеке. Молоденькая девушка и пожилая женщина нашли много общего друг в друге, и это очень радовало Доро. Ведь это было большой редкостью для людей с такими талантами, как у Аннек, находить радость в общении с детьми. Доро видел в этой дружбе хорошее предзнаменование для совершенствования еще неоформившихся талантов Нвеке. Но сейчас прошло уже три года с тех пор, как Аннек умерла, и Нвеке осталась одна. Вне всяких сомнений, причиной ее следующих слов послужило одиночество.

— А ты любишь нас? — спросила она.

— Ты имеешь в виду всех вас? — задал встречный вопрос Доро, прекрасно зная, что она не имела в виду каждого из всех его людей.

— Тех из нас, кто изменяется, — пояснила она, не глядя на него. — Тех, кто отличается от остальных.

— Вы все отличаетесь друг от друга, вопрос только в степени этих отличий.

Казалось, что она заставила себя посмотреть ему в глаза.

— Ты все смеешься надо мной. Мы переносим такую боль… ради тебя, а ты лишь смеешься.

— Только не над твоей болью, девочка. — Он глубоко вздохнул и постарался скрыть свою радость. — Не над твоей болью.

— Но ты не любишь нас.

— Нет. — Он вновь почувствовал, как она начинает возражать ему. — Не всех вас.

— А меня? — робко прошептала она наконец. — Любишь ли ты меня?

Это был излюбленный вопрос его дочерей, и только его дочерей. Его сыновья надеялись, что он любит их, хотя и не спрашивали его об этом. Возможно, они и не отваживались на это. Ах, но эта девочка…

Когда она была здорова, ее глаза были похожи на глаза матери — абсолютно чистые, коричневые, резко очерченные белизной детские глаза. Она была более изящной, чем Энинву: тонкие запястья и лодыжки, более выдающиеся скулы. Она была дочерью одного из старших сыновей Исаака. Тот появился от него у женщины из дикого племени индейцев, которая могла читать чужие мысли и заглядывать в удаленные и закрытые пространства. Среди индейцев было много таких людей, и они их либо просто терпели, либо даже почитали, вместо того чтобы уничтожать. Но в конце концов они должны были приобщиться к цивилизации и научиться понимать, как поняли это белые, что слышать голоса, получать видения, двигать неодушевленные предметы, не касаясь их руками, — что все эти странные способности происходят от дьявола или, по крайней мере, являются лишь игрой воображения. Цивилизованные люди слишком усердно очищали собственные ряды от подобной «нечисти», стараясь тем самым сохранить себя во времени. Они искореняли подобные качества среди своих детей, а за ними и в последующих поколениях, выбивая тем самым из их рук оружие, с которым те могли бы противостоять людям Доро. Несомненно, когда-то в будущем день этого противостояния обязательно наступит. Эта девочка столь редкой ценности как по крови ее отца, так и по крови матери, вполне может дожить до этого дня. А если бы только он захотел развести долгоживущих потомков от Энинву, то выбрал бы как раз вот эту девочку. Он был абсолютно уверен в ней. За многие годы он научился не полагаться на первые положительные результаты скрещивания, пока не закончится переходный возраст и он не увидит несомненный успех. Но ощущения, которые пробуждала в нем эта девочка, были столь сильными, что у него не оставалось сомнений. Таланты, скрытые в ней, дразнили и манили его. Он не должен убивать ее, ни в коем случае. Он никогда не убивал лучших из своих детей. Но сейчас он должен получить то, что его так притягивает в ней. И она должна обладать тем, чего с таким нетерпением ждет от него.

— Я вернулся сюда из-за тебя, — сказал он, улыбаясь. — Не из-за кого-нибудь другого. Я чувствую, что происходящие в тебе перемены оправдают себя. И я хочу сам убедиться в том, что с тобой все в порядке.

Этого заверения было достаточно для нее. Она радостно захватила его в удушающие объятия и поцеловала, но совсем не так, как дочь должна целовать отца.

— Мне нравится делать это, — сказала она застенчиво. — То, что делают Дэвид и Мелани. Временами я стараюсь узнать, когда они начинают это делать, и пытаюсь разделить с ними свое участие. Но я не могу. Либо это приходит ко мне само по себе, либо не приходит вовсе. — И она, словно эхо, повторила слова собственного отчима, и собственного деда. — А я хочу, чтобы у меня было что-то свое! — Ее голос был наполнен едва ли не злостью, будто Доро был должен ей именно то, чего она требовала.

— Почему ты говоришь мне об этом? — спросил он, заигрывая с ней. — Ведь сейчас мое тело не так красиво. Почему бы тебе не выбрать кого-нибудь из городских парней?

Она вцепилась в его руку так, что маленькие ногти впились в его тело.

— Ты опять смеешься! — прошипела она. — Разве я такая смешная? Ну, пожалуйста!..

К своему удивлению он обнаружил, что думает сейчас об Энинву. Он всегда сопротивлялся успеху в общении с ее дочерьми. Это уже стало привычкой. Нвеке была последним ребенком, к зачатию которого он принудил Энинву, но все же Доро продолжал уважать некоторые суеверия Энинву — и не потому, что хотел, чтобы Энинву оценила эту доброту с его стороны. Ну что ж, теперь все идет к тому, что ее место рядом с ним будет занято молодой дочерью. Все, к чему он стремился, пытаясь подкупить мать, дочь предоставит ему сама. Дочь не жила в диком племени и не имела такой свободы, чтобы приобрести те суеверия, которыми переполнена ее мать. Дочь принадлежала только ему — с самого момента зачатия она была его собственностью, как если бы его клеймо было поставлено на ее теле. Она даже думала о себе, как о его собственности. Его дети, молодые и старые, мужчины и женщины, зачастую сильно упрощали ему осуществление прав собственности. Они полностью принимали его власть и, казалось, нуждались в его гарантиях той странности, которая была им свойственна.

— Доро? — очень тихо позвала его девочка.

На ее голове был красный платок. Он чуть ослабил и сдвинул его назад, чтобы высвободить ее густые темные волосы, более похожие на волосы отца, чем на волосы матери. Она зачесывала их назад и связывала в большой узел. Всего лишь один тяжелый локон свешивался на ее мягкое коричневое плечо. Он сопротивлялся импульсивному желанию освободить еще один. У них было не слишком много времени, пока они могли оставаться только вдвоем. Он не хотел попусту тратить время на то, чтобы распустить ее волосы, потому что опасался дать повод Энинву сразу обо всем догадаться. Энинву так или иначе должна будет узнать об этом — и, вероятно, очень быстро, — но не через бесстыдное поведение ее дочери. Она должна узнать это именно таким путем, который даст ей возможность пристыдить Доро. Ее дочь все еще очень сильно нуждается в ней, сейчас не следует создавать между ними отчуждение. Ни один человек во всех поселениях, созданных Доро, не мог так помогать людям, переживающим переходный возраст, как Энинву. Ее тело могло буквально вбирать в себя все физические страдания, охватывающие сильного молодого человека. Она не могла причинить им вреда, напротив, удерживала, чтобы они не причинили себе этот вред сами. Они никогда не боялись ее и доверяли ей. Она была их приятелем, их сестрой, их матерью, их любимой привязанностью именно в те периоды, когда они проходили через агонию. Если им удавалось пережить свой собственный психологический переворот, то потом они понимали, как хорошо она заботилась об их психике. Нвеке нуждалась сейчас именно в такой помощи, для нее это было важнее всего остального.

Он поднял ее и перенес на кровать в одну из детских спален. Он не знал, ее ли это была постель, но это его мало заботило. Он раздел ее, отбросив в стороны ее руки, когда она хотела помочь ему, и иногда тихо смеялся, когда она с удивлением замечала, что он очень хорошо осведомлен, как именно следует раздевать женщин. Она знала не очень много о том, как следует раздевать мужчин, но тем не менее двигала руками, пытаясь помочь ему.

Она была такой восхитительной! И, разумеется, девственница. Даже в Витли молодые девушки обычно берегли себя для мужей, или для Доро. Она была готова для него. Небольшая боль, которую она ощутила, казалось, не имела для нее большого значения.

— Это гораздо лучше, чем с Дэвидом и Мелани, — прошептала она, тут же вцепившись в него, будто опасаясь, что он может ее покинуть.

Нвеке и Доро сидели на кухне, хрустя кукурузой и попивая пиво, когда появились Исаак и Энинву. Кровать была уже приведена в порядок, Нвеке была надлежащим образом одета и приняла меры предосторожности, чтобы не дать повода для проявления даже малейших признаков недовольства со стороны Энинву или Исаака.

— Дай ей возможность излить на меня весь гнев, — сказал Доро, — ни в коем случае не на тебя. Прошу тебя, помалкивай.

— Я даже и не знаю, что мне думать о ней теперь, — заметила Нвеке. — Мои сестры все время шепчутся о том, что мы никогда не получим тебя из-за нее. Временами я ее ненавижу. Мне кажется, что она придерживает тебя для себя.

— Она?

— …Нет. — Нвеке неуверенно взглянула на него. — Я имела в виду, что она пытается защитить нас от тебя. Ей кажется, что это необходимо. — Нвеке вздрогнула. — Интересно, что она подумает обо мне теперь?

Доро не знал, и не собирался уходить, пока не узнает. Пока он не убедится, что гнев Энинву, каким бы он ни был, не причинит Нвеке никакого вреда.

— А может быть, она и не узнает, — с надеждой в голосе сказала девушка.

Этот разговор начался в тот момент, когда Доро позвал ее на кухню, чтобы проверить оставленное Энинву тушиться на медленном огне мясо и хлеб, выпекавшийся на углях. Они сели за стол, и тут Нвеке предложила кукурузу и пиво. Доро согласился составить ей компанию, надеясь снять ее напряжение перед встречей с матерью. Она казалась вполне успокоившейся и умиротворенной, когда на кухню вошли Исаак и Энинву, но все-таки старалась избегать материнских глаз, и все время глядела в свою кружку с пивом.

Доро увидел, как Энинву нахмурилась, подошла к Нвеке и, взяв ее маленький подбородок своими пальцами, подняла его, чтобы увидеть ее испуганные глаза.

— С тобой все в порядке? — спросила она Нвеке, очень негромко, на своем родном языке. Она свободно говорила по-английски, знала несколько индейских и африканских диалектов — но дома, со своими детьми предпочитала общаться на родном языке, словно никогда не покидала прежний дом. Она так и не привыкла к европейским именам, поэтому не изменила своего имени и не звала детей по этим именам, хотя, по настоянию Доро, такие имена были им даны. Ее дети могли говорить и понимать языки точно так же, как и она. Даже Исаак после стольких лет, прожитых вместе, мог понимать ее и вполне сносно говорить. И поэтому не было никаких сомнений в том, что он, как и Доро, как и Нвеке, услышал напряженность в этом тихом вопросе.

Нвеке промолчала. Испуганная, она глядела на Доро. Энинву проследила за ее взглядом, и в выражении ее младенчески ясных глаз появилась жестокость. Она ничего не сказала. Она только смотрела с возрастающим пониманием. Доро выдержал ее взгляд совершенно спокойно, пока она вновь не перевела его на дочь.

— Нвеке, малышка, с тобой все хорошо? — прошептала она, не скрывая нетерпения.

И что-то случилось с Нвеке. Она схватила руки Энинву, сжала их на мгновенье своими, продолжая улыбаться, а под конец громко рассмеялась. Это был восторженный детский смех без всяких намеков на фальшь.

— Со мной все хорошо, — сказала она. — Я даже не знала раньше, что может быть так хорошо. Так много времени прошло с тех пор, как я не слышу никаких голосов, ничто не угнетает меня и ничто не влечет.

Облегчение заставило ее забыть на минуту о собственных страхах. Она посмотрела на Энинву, ее глаза были полны удивления от только что обретенного покоя.

Энинву прикрыла на мгновенье глаза и глубоко, с дрожью, вздохнула.

— С ней все в порядке, — сказал Исаак со своего места за столом.

— Достаточно.

Энинву взглянула на него. Доро так и не смог догадаться, что происходило между ними, но через некоторое время Исаак вновь повторил:

— Достаточно.

Как раз в этот момент появился их двадцатидвухлетний сын Петер, носивший нелепое прозвище Чаквака, что означало Бог Всевышний, и обед начался.

Доро ел очень медленно, припоминая, как он рассмеялся, впервые услышав это имя. Он спросил Энинву, где она могла обрести такую привязанность к Богу, к любому богу вообще. Чаквака — достаточно распространенное имя на ее родине; но он никак не ожидал, что женщина, которая, по ее же словам, надеется только на собственные силы, выберет для сына именно его. Будто предупреждая что-то, Энинву молчала, нисколько не удивившись его вопросу. Доро получил пищу для размышлений, не являлось ли это имя амулетом, ее трогательной попыткой защитить ребенка от него. Так где же Энинву нашла эту неожиданную тягу к Богу? Где же еще, если не в собственном страхе перед ним? И Доро улыбнулся сам себе.

Но он тут же перестал улыбаться, как только короткий покой, который было обрела Нвеке, закончился. Девочка закричала. Это был протяжный и неровный, ужасающий крик, напомнивший Доро звук рвущейся материи. Затем она уронила тарелку с кукурузой, которую сама только что поставила на стол, и без чувств свалилась на пол.

8

Нвеке лежала на широкой кровати Исаака и Энинву. Она все еще не приходила в себя, и только время от времени вздрагивала. Энинву сказала, что здесь ей будет удобней ухаживать за дочерью, чем если перенести ее на одну из детских кроватей в альковах детских комнат. Забыв даже о присутствии Доро, Энинву раздела дочь и вытащила заколки из ее волос. Казалось, сейчас девушка выглядела еще меньше, чем обычно. Она почти терялась в глубине мягкой пуховой перины и напоминала маленького ребенка. Доро на какое-то мгновение почувствовал тревогу, а может быть и страх за нее. Он припомнил, как она смеялась всего лишь несколько минут назад, и хотел знать, услышит ли он еще хоть раз ее смех.

— Это переходный процесс, — сказала ему Энинву, и в ее голосе не прозвучало никаких эмоций.

Доро взглянул на нее. Она стояла возле кровати, измученная и озабоченная. Ее прежняя враждебность отступила куда-то в сторону, но только лишь на время. Доро слишком хорошо знал ее, чтобы полагать, что она может все забыть.

— Ты уверена? — спросил он. — Ведь ей и раньше случалось выходить из подобных ситуаций, разве не так?

— Да, но на этот раз все подошло слишком близко к перелому. Я знаю это.

Мысленно он согласился — пожалуй, она была права. Сейчас он отчетливо ощущал присутствие девочки. Если бы его тело было меньшей комплекции, или было бы чересчур изношено, он не отважился бы оставаться так близко от нее.

— Ты останешься? — спросила Энинву, словно прислушиваясь к собственным мыслям.

— Ненадолго.

— Почему? Раньше, когда у моих детей случались перемены, ты никогда не оставался здесь.

— Этот случай особый.

— Я это уже заметила. — Она бросила в его сторону ядовитый взгляд. — Но почему, Доро?

Он не стал притворяться, что не понял вопроса.

— А ты знаешь, что именно она воспринимала? Какие мысли она могла вобрать в себя?

— Она рассказывала мне о мужчине, которого истязали прошлой ночью.

— Я имею в виду не это. Она воспринимает мысли и ощущения людей, когда те занимаются любовью, и воспринимает их очень часто.

— И ты решил, что этого недостаточно для незамужней девушки!

— Ей уже восемнадцать лет. И, следовательно, уже недостаточно.

Нвеке издала слабый звук, будто ей приснился плохой сон. Да, без сомнений, это было именно так. Самый худший из снов. И она не могла проснуться, пока он полностью не закончится.

— Раньше ты никогда не приставал к моим детям, — заметила Энинву.

— Мне было интересно, сможешь ли ты это заметить.

— Что это значит? — Она повернулась к нему лицом. — Ты хочешь наказать меня за мою… за мою неблагодарность?

— …Нет. — Его взгляд некоторое время был направлен мимо нее, однако сам он не двинулся с места. — У меня нет желания наказывать тебя.

Она быстро повернулась и села около кровати. Исаак специально для нее сделал стул нестандартных размеров, так что несмотря на маленький рост и высоту кровати она могла легко наблюдать и при необходимости дотянуться до лежащей здесь Нвеке. В конце концов, она могла прилечь в постель рядом с ней. Люди, переживающие подобные изменения, обычно нуждаются в физической близости кого-нибудь, кто может поддержать в них ощущение реального.

Энинву села, чтобы скрыть собственное волнение. Доро было интересно знать, чем именно оно было вызвано. Страхом, стыдом, ненавистью или гневом?.. Его последние самые серьезные попытки ее наказать и унизить были связаны как раз с отцовством Нвеке. Теперь эта попытка будет стоять между ними на протяжении всей жизни Нвеке. Из всего, что он ей причинил, это оказалось для нее самым тяжелым. Да, это была борьба, в которой она очень близко подошла к победе. Возможно, она уже и победила. Возможно, это случилось потому, что случай с Нвеке мог так подействовать на него.

— Еще никто из них не умирал, когда я сама заботилась о них.

Он не обратил внимания на ее слова.

— Что ты можешь чувствовать, Энинву? Как ты можешь им помочь должным образом, если ты не умеешь проникать в их сознание, даже на таком элементарном уровне, как делаю я?

— Я слегка укусила ее. Девочка сильна и здорова. Нет никаких признаков того, что она должна умереть. — Он открыл было рот, но она жестом заставила его замолчать. — Если бы я могла сказать тебе более определенно, я бы сказала. Возможно, я найду способ это сделать. Возможно, в тот день, когда ты сможешь объяснить мне, как тебе удается переходить из тела в тело.

— Наощупь, — сказал Доро, пожимая плечами. Он взял стул, стоявший в стороне, и передвинул его поближе к кровати. Там он и остался ждать. Когда Нвеке проснулась, вздрагивая и дико вскрикивая, он попытался заговорить с ней, но она, казалось, не слышала его. Энинву присела на постель рядом с ней, молчаливая, с мрачным зловещим лицом, и старалась удержать ее, пока слезы не исчезли, а судороги не прекратились.

— Она на грани перехода, — услышал Доро шепот Энинву. — Оставайся с нами до завтра, и ты сможешь убедиться в божественных силах. — Это было все, что она успела сказать. В этот момент тело Нвеке стало жестким, она начала издавать рыгающие звуки, и Энинву чуть отстранилась от нее. Но несмотря на рвоту девушка вновь расслабилась, и ее сознание, скорее всего, подключилось еще к чьему-то.

В конце концов она, казалось, вновь стала приходить в себя. Но ее открытые глаза выглядели остекленевшими, а речь напоминала невнятное бормотание, подобное тому, которое Доро доводилось слышать в сумасшедших домах — большей частью в тех, куда попадали его люди, когда перемены в связи с переходным возрастом заставали их за пределами родных поселений. Вот и сейчас лицо Нвеке напоминало лица из этих домов: перекошенное до неузнаваемости, покрытое потом, слезящиеся глаза, мокрый нос и рот. Ослабевший и опечаленный Доро собрался уходить.

Было время, когда он наблюдал за подобными процессами. Тогда никому нельзя было верить и рассчитывать, что человек не сбежит или не убьет корчащегося от боли своего подопечного, или не исполнит один из очень опасных ритуалов по изгнанию злого духа. Но это было очень давно. Сейчас он не был единственным создателем этой разновидности людей, они сами участвовали в этом процессе. И поэтому теперь стало для него необязательным просиживать так долго, чтобы все видеть и делать все самому.

Он оглянулся в тот самый момент, когда уже дошел до двери, и увидел, что Энинву наблюдает за ним.

— Гораздо легче обрекать ребенка на такие мучения, чем оставаться и наблюдать за случившимся, верно? — сказала она.

— Я уже наблюдал подобное, когда оно происходило с твоими предками! — с гневом ответил он. — И я буду наблюдать это у твоих потомков, даже когда ты сама превратишься в пыль! — Он повернулся и вышел.

Когда Доро ушел, Энинву поднялась с кровати и подошла к умывальнику. Там она налила из кувшина воду в таз и намочила полотенце. Нвеке, бедная девочка, переживала тяжелые времена. И все предвещало длинную ужасную ночь. Не было другой заботы, столь же ненавистной Энинву, как эта. Особенно если подобное происходило с ее собственными детьми. Но никто другой не мог справиться с этим так, как могла она.

Она вытерла Нвеке лицо, продолжая причитать про себя. — Ах, Нвеке, моя малышка, потерпи до завтра. Завтра боль уйдет прочь .

Нвеке успокоилась, будто услышала эти мольбы отчаяния. Возможно, она действительно могла услышать их. Теперь ее лицо стало серым и спокойным. Энинву гладила его, стараясь угадать в нем черты ее отца. Это был человек, проклятый с момента своего рождения, и все благодаря Доро. Да, он был весьма подходящим материалом для разведения породы. Он был словно дикое лесное животное — неспособный выносить общество других людей, неспособный находить покой в окружении их мыслей. Но он не был таким, как Нвеке, воспринимавшая ментальное воздействие только от больших потрясений и эмоций. Он воспринимал все. К тому же он мог наблюдать события, происходившие очень далеко, и скрытые вообще от всяких глаз. Такая восприимчивость не проявлялась время от времени, не была связана с возрастным переходом от бессилия к богоподобной силе. В этом состоянии он находился постоянно до дня своей смерти. Он любил Доро до самозабвения, потому что Доро был единственным человеком, чьи мысли не причиняли ему неудобств и не запутывали его. Его сознание не могло проникнуть в сознание Доро. Сам Доро говорил, что все дело заключалось в самозащите. Постороннее сознание, проникавшее к нему, становилось его собственным, и Доро таким образом получал власть над телом, которое воодушевлял своими мыслями. Доро утверждал, что даже люди, подобные Томасу (так звали этого человека), способные полностью управлять процессом собственного восприятия чужих мыслей, никогда не могли проникнуть в его сознание. Они, разумеется, могли попробовать это сделать, точно так же они могли попытаться сунуть собственные руки в огонь. Но они не могли довести свои попытки дальше первого ощущения «жара», и тут же осознавали, что делают очень опасную вещь.

Томас вообще не пытался сунуть свои «руки» куда бы то ни было. Он жил уединенно в грязной избе, надежно укрытой среди темных и мрачных лесов Вирджинии. Когда Доро привел Энинву к нему, он только обругал ее. Он заявил, что она не имеет понятия о его образе жизни, поскольку приехала сюда из Африки, где люди лазят по деревьям и ходят голыми, как дикие звери. Он спросил Доро, чем он провинился перед ним, что тот привел ему черную женщину. Но и это не было его победой над Энинву, скорее наоборот.

И теперь, и тогда Доро преследовал ее, используя беспроигрышную тактику. Он появлялся с новым телом, иногда очень привлекательным. Он начинал уделять ей внимание, обращаясь с ней так, будто она была не просто животным для разведения породы. Когда ухаживание заканчивалось, он забирал ее из постели Исаака в свою и удерживал рядом с собой, пока не убеждался, что она беременна. Все это время Исаак стремился привязать Доро к ней, поддержать ее влияние на него. Но Энинву никогда не могла простить Доро бессмысленные убийства, его непреднамеренные оскорбления, когда он не искал ее расположения, его откровенное презрение к любым ее убеждениям, которые расходились с его представлениями. Она не могла простить удары, за которые не могла отплатить и от которых не могла убежать, и все те поступки, к которым он ее вынуждал помимо ее желания. Она даже проводила с ним время в облике мужчины, когда он носил женское тело. Но при этом она не могла добиться нормальной эрекции, ведь хотя он и был весьма красивой женщиной, но тем не менее вызывал у нее отталкивающее чувство. Ничто из того, что он делал, не доставляло ей удовольствия. Ничто.

Однако…

Она вздохнула и вновь уставилась на неподвижное лицо своей дочери. Нет, все-таки ее дети доставляли ей радость. Она любила их, но одновременно она и боялась за них. Возможно, и сейчас какая-то часть души Нвеке знала о том, что Энинву была рядом. Энинву обнаружила, что люди в таком состоянии ведут себя спокойней, когда она лежит рядом с ними достаточно близко и удерживает от беспокойных движений. И если ее близость, ее прикосновения приносили им хоть какое-то облегчение, она предпочитала оставаться как можно ближе. Ее мысли вновь вернулись к Томасу.

Доро был очень жесток с ней. Казалось, больше никогда и ни с кем он не был столь жестоким, ведь все его люди всегда любили его. Он мог бы даже и не говорить ей о своем гневе, поскольку сама она его не любила. И он не мог объяснить этой глупости. Да, он определенно не любил ее. Он не любил никого — за исключением, может быть, Исаака и еще нескольких своих детей. Тем не менее он хотел иметь возле себя Энинву, как и многих других женщин. Чтобы она, подобно всем остальным, почитала его за живого бога в человеческом обличье, соревновалась с ними, чтобы привлечь его к себе, не обращая внимания на то, в каком отталкивающем на вид теле он к ней пришел, и каким может оказаться следующее. Они знали, что он забирает женщин с такой же непреклонностью, как и мужчин. Особенно часто он забирает женщин, которые уже дали ему все, что он хотел — обычно нескольких детей. Они служили ему и никогда не задумывались, что могут стать очередной жертвой. Кто-то еще, но только не они. Много раз Энинву спрашивала сама себя, сколько еще времени у нее осталось. Будет ли Доро ждать, когда она поможет и этой дочери миновать переходный период? Если так, то его должен ожидать сюрприз. Как только Нвеке выздоровеет и сможет заботиться о себе сама, Энинву больше не останется в Витли. Она сыта по горло и самим Доро, и всем, что с ним связано. Из всех людей лишь она одна имела способности, позволявшие убежать от Доро.

Разве только Томас был способен на побег…

Но он не имел достаточной силы, он обладал лишь потенциальными возможностями, нереализованными и, возможно, нереализуемыми. Когда Доро привел ее к Томасу, у того была длинная косматая борода и длинные черные волосы, свалявшиеся от жира и многолетней грязи вследствие небрежности хозяина. Его одежда могла бы стоять самостоятельно, сама по себе, такой она была заскорузлой от наслоений грязи и пота, и она не стояла лишь по причине своей изношенности. Казалось, что отдельные части держатся только за счет налипшей грязи. Его тело было покрыто болячками и язвами, будто он гнил заживо. При этом он был еще довольно молодым мужчиной, хотя и растерял большую часть зубов. И от него шла жуткая вонь.

А он об этом не заботился. Он не заботился ни о чем, кроме как о выпивке. Он походил, если не считать лохматую бороду, скорее на индейца, хотя сам считал себя белым человеком. А Энинву для него была просто негритянкой.

Доро знал, что делал, когда, доведенный до белого каления, он как-то сказал ей:

— Ты думаешь, что я прошу от тебя слишком много? Или ты думаешь, что я хочу оскорбить тебя? Я просто хочу показать, как тебе везло до сих пор!

И он отдал ее Томасу. При этом он остался проследить, чтобы она не сбежала или не вытряхнула окончательно душу из этого заживо гниющего трупа вместо того, чтобы разделить с ним кишащую паразитами постель.

Но Энинву убивала только для самозащиты. Убийство было не ее занятием. Она занималась лечением.

Первым делом Томас обрушился на нее с проклятиями, унижая за цвет ее кожи. Она никак не реагировала на это.

— Доро свел нас вместе, — спокойно сказала она ему, — и если бы я была даже зеленого цвета, никакой бы разницы не было.

— Закрой свой рот! — прикрикнул он. — Ты всего лишь черная сука, которую привели сюда для приплода, и ничего больше. Я не желаю слышать твою болтовню!

Это ее не остановило. После первых моментов она больше не проявляла ни гнева, ни раздражения. Она знала, что Доро ожидает от нее либо жалоб, либо протеста. Но это доказывало только то, что на самом деле за все эти десятилетия он так и не узнал, какой она может быть на самом деле. Человек, к которому ее привели, был подвержен многим недугам — скорее, это были жалкие остатки человека. Могла ли она, со своими способностями лечить и создавать лекарства, сращивать кости и обеспечивать условия для выздоровления, могла ли она собрать эти остатки и вновь сделать из них человека?

Когда Доро смотрел на людей, больных или здоровых, он интересовался только тем, какое потомство они могут дать. Когда Энинву смотрела на больных, особенно с такими болезнями, которые не встречались ей раньше, она думала о том, сможет ли вылечить их от недуга.

От безысходности Томас стал ловить ее мысли.

— Держись подальше от меня! — с беспокойством бормотал он. — Ты язычница! Уноси отсюда свои кости куда-нибудь еще!

Язычница, да. Но он сам был богобоязненным человеком. Энинву подошла к его богу и сказала:

— Отправляйся в город и купи нам еду. Ведь этот человек не сможет произвести никаких детей, если будет жить на одном пиве, сидре или роме, которые он, скорее всего, ворует.

Доро уставился на нее, словно не мог ничего придумать в ответ. На этот раз он имел большое дородное тело, которое использовал для рубки деревьев, в то время как Энинву знакомилась с Томасом.

— Здесь достаточно еды, — возразил он ей наконец. — Есть и олени, и медведи, и птицы, и рыба. Кроме того, Томас кое-что выращивает. Так что все, что ему надо, здесь имеется.

— Если все это здесь имеется, то выходит, что он этого не ест!

— Тогда он сдохнет от голода. Но прежде он должен наградить тебя ребенком.

В эту ночь, полная гнева, Энинву преобразилась в леопарда — первый раз за многие годы. Теперь она охотилась на оленя, подкрадываясь к нему точно так же, как делала это дома, много лет назад. Она двигалась тайком, используя свои глаза и уши гораздо лучше, чем мог бы настоящий леопард. И результат был однозначный. Олень как олень. Она бросила свою добычу на землю, затем вновь приняла человеческий облик, перебросила оленя через плечо и потащила его к избе Томаса. Утром, когда оба мужчины проснулись, олень был ободран, разделан, очищен и порублен на куски. Изба наполнилась запахом жареной оленины.

Доро с охотой закусил и вышел. Он не спрашивал, откуда появилось свежее мясо, и не собирался благодарить Энинву за завтрак. Он просто принял это как должное. Томас был менее доверчив. Он выпил немного рома, презрительно фыркнул на мясо, которое Энинву подала ему, затем чуть отщипнул и попробовал.

— Откуда это пришло? — поинтересовался он.

— Я охотилась прошлой ночью, — просто сказала Энинву. — Ведь у тебя здесь ничего нет.

— Охотилась? С чем же ты охотилась? С моим мушкетом? Кто разрешил тебе…

— Я охотилась не с твоим мушкетом! Вот он, здесь, видишь его? — Она указала рукой в ту сторону, где рядом с дверью на деревянном колышке висело ружье, самая чистая вещь в этом доме. — Я никогда не хожу на охоту с ружьями, — добавила она.

Тогда он встал и, не обращая внимания на ее слова, проверил мушкет. Удовлетворившись состоянием ружья, он подошел к ней, испуская вонь и этим вынуждая ее вдыхать воздух только очень маленькими порциями.

— Так с чем же тогда ты охотилась? — поинтересовался он. Его нельзя было назвать очень крупным мужчиной, но иногда он говорил глубоким и грохочущим голосом. — Что ты использовала для охоты? — повторил он свой вопрос. — Свои ногти и зубы?

— Да, — тихо ответила Энинву.

Некоторое время он молча смотрел на нее, не отводя глаз, которые неожиданно округлились.

— Кошка! — прошептал он. — Из женщины в кошку, а затем назад. Но как?.. — Доро объяснял, что поскольку этот человек никогда не имел трудностей в переходном возрасте, он не обладал высокой степенью контроля над своими способностями. Например, он не мог преднамеренно проникнуть в мысли Энинву, но в то же время он не мог и сдержать себя от такого проникновения, если вдруг оно непроизвольно происходило. Энинву находилась рядом с ним, и ее сознание, в отличие от сознания Доро, было открыто и не защищено.

— Я была кошкой, — просто сказала она. — И я могу быть кем угодно. Хочешь, я покажу тебе?

— Нет!

— Это похоже на то, что делаешь ты, — уверяла она. — Ты можешь «видеть», о чем я думаю. А я могу изменять свой облик. Так почему бы не съесть мясо? Оно очень хорошее. — Ей следовало бы вымыть его, решила она. Сегодня днем она вымоет его и возьмется за болячки. Исходящая от него вонь становится нестерпимой.

Он схватил свою порцию мяса и бросил ее в огонь.

— Колдовская еда! — пробормотал он, поднося ко рту свой кувшин.

Энинву подавила возникшее у нее импульсивное желание вылить ром в огонь. Вместо этого она встала и взяла кувшин из его рук, когда он опустил его. Он даже не пытался вырвать его назад. Она отставила кувшин в сторону и взглянула на Томаса.

— Мы все здесь колдуны, — сказала она. — Все люди Доро. Стал бы он обращать внимание на нас, если бы мы были обычными людьми? — Она пожала плечами. — Он хочет получить от нас ребенка, потому что он тоже будет необычным.

Томас промолчал. Он только подозрительно смотрел на нее, выказывая свое отвращение.

— Я уже видела, что ты можешь делать, — продолжала она. — Ты пролезаешь в мои мысли, узнавая то, чего знать не должен. А я покажу тебе то, что я умею делать.

— Я не хочу…

— Если ты увидишь это, ты будешь более реально смотреть на подобные вещи. Ведь это нетрудно — просто понаблюдать. Уверяю тебя, ничего ужасного в этом зрелище не будет, потому что большая часть превращений происходит внутри меня. — В процессе разговора она начала раздеваться. В этом не было необходимости. Ведь она могла, просто поведя плечами, выскользнуть из одежды в процессе превращения и сбросить ее как змеиную кожу, но она хотела проделать все очень медленно перед этим человеком. Она не рассчитывала, что ее нагота возбудит его. Он видел ее обнаженной еще прошлой ночью, но просто отвернулся и пошел спать. Она подозревала, что он был импотентом. Она даже сделала свое тело молодым и красивым — в надежде на то, что сможет заполучить его семя и быстро освободиться, — но прошлая ночь показала, что ей придется проделать здесь гораздо большую работу, чем она рассчитывала. А если мужчина был импотентом, то всего, что она делала, недостаточно. И что после этого скажет Доро?

Она изменялась очень медленно, принимая формы леопарда и стараясь держаться все время между Томасом и дверью. Между Томасом и ружьем. Эта предусмотрительность была весьма мудрой, — когда она закончила превращение и, вытянув небольшое, но сильное кошачье тело, поскребла когтями земляной пол, оставляя на нем заметные следы, он сразу бросился к своему ружью.

Когти были убраны внутрь мягких лап. Энинву ударом отогнала его в сторону. Он вскрикнул, и в страхе отскочил от нее. Когда он, с округлившимися от страха глазами, приложил руки к горлу, будто пытаясь таким образом защитить его, стало ясно, что он ожидает ее нападения. Он явно приготовился к смерти. Однако она медленно приблизилась к нему, расслабив свое тело. Что-то мурлыкая, она потерлась головой о его колено. Она взглянула на него снизу вверх и заметила, что руки, поднятые для защиты, опустились вниз. Она терлась мехом об его ногу и продолжала урчать. Наконец, почти против желания, его рука опустилась на ее голову и для начала погладила ее. Когда же она позволила ему почесать ее шею — которая, разумеется, не чесалась, — он пробормотал что-то вроде:

— Мой Бог!

Она бросилась в сторону, схватила кусок оленины и принесла ему.

— Я не хочу это есть! — сказал он.

Тогда она начала рычать. Он сделал шаг назад, но в результате уперся в неровную поверхность бревенчатой стены. Когда Энинву подошла поближе, все пути были отрезаны. Она пыталась вложить мясо в его руку, но он все время прятал ее. Наконец, стоя около мяса, она издала громкое хриплое рычанье. Томас в испуге опустился на пол, не сводя с нее глаз. Тогда, вложив мясо в его руку, она зарычала снова.

Он схватил мясо и начал есть. А ей стало любопытно, когда он вообще нормально ел последний раз? Ведь если он хотел убить себя, то зачем он шел к этому таким долгим и ужасным путем, позволяя себе гнить заживо? О, сегодня она вымоет его и примется за лечение. Если он действительно хочет умереть, пусть повесится и покончит с этим раз и навсегда.

Когда он справился с олениной, она вновь стала женщиной и медленно оделась, пока он наблюдал за ней.

— Я мог видеть это, — прошептал он после долгой паузы. — Я мог видеть, как твое тело меняется изнутри. Как меняется все… — Он покачал головой, как бы подчеркивая непостижимость увиденного, а затем спросил: — А ты можешь стать белой?

Вопрос заставил ее вздрогнуть. Неужели он так озабочен цветом ее кожи? Обычно люди Доро не обращали на это внимания. Большинство из них имело смешанное происхождение, так что им не приходило в голову издеваться над кем-либо по этому поводу. Энинву не знала предков этого человека, но была уверена, что он не такой уж белый, как воображает. Черты индейца проступают в его лице достаточно заметно.

— Мне еще никогда не приходилось превращаться в белую женщину, — сказала она. — В Витли меня знают все. Кого я буду там обманывать, и зачем мне пытаться это делать?

— Я не верю тебе, — сказал он. — Если ты можешь стать белой, ты должна это сделать!

— Но почему?

Он не сводил с нее враждебного взгляда.

— Мне и так неплохо, — сказала она наконец. — Если мне придется в один прекрасный день стать белой, чтобы выжить… что ж, я стану белой. Если мне придется стать леопардом, чтобы охотиться и убивать, я стану леопардом. Если мне понадобится быстро передвигаться из конца в конец земли, я стану большой птицей. Если мне будет необходимо пересечь море, я стану рыбой. — Она слегка улыбнулась. — Возможно, дельфином.

— Ты можешь стать белой для меня? — спросил он. Его враждебность исчезла, как только она заговорила. Казалось, что он поверил ей. А возможно, он просто воспринял ее мысли. Но если так, то он смог «расслышать» их достаточно отчетливо.

— Я думаю, тебе каким-то образом придется перетерпеть, что моя кожа черного цвета, — сказала она, демонстрируя на этот раз собственную враждебность. — Ведь именно так я выгляжу, и никто никогда еще не говорил мне, что я безобразна!

Он только вдохнул.

— Нет, ты не безобразна. Ни с какого расстояния. Просто дело в том… — Он сделал паузу и облизал губы. — Просто дело в том, что я подумал, что ты сможешь стать похожей на мою жену… хоть немного.

— У тебя есть жена?

Он потер чешущуюся язву на своей руке. Энинву смогла разглядеть ее сквозь дыру в рукаве, и вид у руки был такой, что о заживании не могло быть и речи. Кожа вокруг язвы была красной и опухшей.

— У меня была жена, — сказал он. — Большая и красивая девушка с золотистыми волосами. Я подумал, что будет совсем неплохо, если мы не будем жить в городе и иметь около себя соседей. Она не имела никакого отношения к людям Доро, но тем не менее он заставил меня жениться на ней. Он дал мне денег — достаточно, чтобы я смог купить землю и начать разводить табак. Поначалу я думал, что все будет прекрасно.

— А она знала, что ты мог читать ее мысли?

Он с презрением взглянул на нее.

— Разве она вышла бы за меня замуж, если бы знала? Да вышел ли бы кто-нибудь вообще?

— Возможно, что кто-нибудь из людей Доро. Возможно, кто-то, имеющий такой же талант.

— Ты даже не понимаешь, о чем говоришь, — с горечью заметил он.

Его тон заставил ее задуматься и вспомнить, что большинство самых ужасных людей Доро были вот такими же, как Томас. Хотя, возможно, они и не обладали такой сильной чувствительностью. Жизнь в городах, казалось, их не беспокоила. Но они слишком много пили, ругались и вздорили, измывались над своими детьми или случайно убивали друг друга, прежде чем Доро мог забрать их себе. И Томас был, вероятно, прав, женившись на самой обыкновенной женщине.

— И почему твоя жена сбежала? — спросила Энинву.

— А как тебе кажется? Я не смог удержаться от проникновения в ее мысли — так же, как в твои, а может быть и глубже. Я изо всех сил старался, чтобы она этого не узнала, но… некоторые вещи приходили ко мне так явно и так отчетливо… Я отвечал на вопрос, полагая, что она произносила его вслух, в то время как она молчала… а она не понимала этого, и…

— И она испугалась.

— Господи, да, да. Через некоторое время она была уже охвачена ужасом. Она ушла в дом своих родителей, и не пожелала даже видеть меня, когда я пришел за ней. Я не имел намерений в чем-либо ее обвинять. А после этого… были только женщины, которых приводил Доро. Так же, как он привел тебя.

— Но мы не такие уж плохие женщины — во всяком случае, я.

— И ты, не задумываясь, сбежишь от меня!

— Интересно, что бы ты мог чувствовать по отношению к женщине, которая вся покрыта грязью, язвами и болячками?

Он заморгал, а затем оглядел себя.

— Я подозреваю, что ты привыкла к лучшему!

— Разумеется! Позволь мне помочь, и тебе станет лучше. Ты не должен был так вести себя со своей женой.

— Но ты — не она!

— Конечно, нет. Она не смогла помочь тебе, а я смогу.

— Я не просил тебя…

— Послушай! Она сбежала от тебя, потому что ты принадлежишь Доро. Ты колдун, и она была напугана этим до отвращения. Я же не боюсь этого, и не испытываю отвращения.

— А у тебя нет права на это, — угрюмо пробормотал он. — Ты очень способная колдунья, гораздо способней меня. Мне еще до сих пор не верится, что я видел все твои проделки.

— Если мои мысли были открыты для тебя хотя бы ненадолго, ты должен верить тому, что я делаю, и тому, что я говорю. Я ни в чем не соврала тебе. Я действительно прожила на свете почти три с половиной сотни лет. Я целительница. Я видела и проказу, и гипертрофированное развитие у людей, которое вызывает скорую смерть, и детей, родившихся с ввалившимися лицами, и многое другое. Сравнивая, я могу сказать, что твои болезни не являются безнадежными.

Он хмуро взглянул не нее, не скрывая своего недовольства, словно пытался прочесть ее мысли. Наконец, как ей показалось, он бросил это занятие. Томас вздохнул и только пожал плечами.

— А могла ли ты помочь кому-нибудь из тех, других?

— Иногда мне удавалось помочь. Порой я могу приостановить гипертрофированный рост, или заставить видеть слепые глаза, или вылечить язвы, которые не проходят сами…

— Но ты не можешь освободить человека от посторонних голосов или видений, ведь так?

— Ты имеешь в виду мысли, которые ты воспринимаешь от других людей?

— Да, и то, что я «вижу». Временами я не могу отличить реальность от видений.

Она печально покачала головой.

— Мне хотелось бы уметь это делать. Я видела многих других, страдающих подобно тебе. Я нечто лучшее, чем те, кого твои люди называют словом «врач». Гораздо лучше. Но не настолько, как мне самой хотелось бы. Мне кажется, что я столь же несовершенна, как и ты.

— Все дети Доро несовершенны, это всего лишь божки на глиняных ногах.

Энинву поняла намек. Она прочитала Библию — священную книгу, почитаемую на ее новой родине, — в надежде расширить свое понимание окружающих ее людей. В Витли Исаак говорил всем, что она становится христианкой, и некоторые из них отнюдь не принимали его слова за шутку.

— Но я не отношусь к его детям, — сказала она Томасу, — я родилась не от него. — Я скорее то, что он называет диким племенем. Но это не имеет решающего значения. Ведь я тоже несовершенна.

Он посмотрел на нее, затем вновь уставился в пол.

— Ну хорошо. Я тоже не до такой степени несовершенен, как ты думаешь. — Он старался говорить очень тихо. — Я не импотент.

— Хорошо. Если бы ты был им, и Доро узнал бы об этом… то он решил бы, что ты больше ему не нужен.

Ее слова поразили его. Он подскочил на месте, посмотрел на нее таким взглядом, что она была готова в страхе бежать без оглядки, а затем сказал:

— Какое тебе до этого дело! Как ты можешь думать еще и о том, что случится со мной? Как ты можешь позволять Доро скрещивать тебя со мной, словно корову! Ты не похожа на других.

— Ты сам сравнивал меня с собакой. Черная сука, вот что ты говорил.

Даже сквозь покрывавшую его грязь она смогла заметить, как он покраснел.

— Мне очень жаль, извини, — сказал он через несколько секунд.

— Ну хорошо. Я едва не ударила тебя, когда ты это сказал. А ведь я очень сильна.

— Я не сомневаюсь.

— Меня беспокоит то, что Доро хочет сделать со мной. Он знает об этом. Я сказала ему.

— Обычные люди об этом не говорят.

— Да. Вот поэтому я здесь. Многие вещи не могут быть правильными для меня только потому, что он так считает. Он не является моим богом. Он привел меня к тебе в качестве наказания за мое кощунство. — Она слегка улыбнулась. — Но он не понимает одного — что я скорее предпочту лечь с тобой, чем с ним.

Томас молчал так долго, что ей пришлось тронуть его за руку.

Он взглянул на нее и улыбнулся, на этот раз стараясь не показывать гнилые зубы. Она еще не видела, чтобы он так улыбался.

— Но будь осторожна, — сказал он. — Доро никогда не должен узнать, как глубоко ты его ненавидишь.

— Он знает это уже много лет.

— И ты все еще жива? Ты должна быть очень ценной для него.

— Должна, — с горечью согласилась она.

Он вздохнул.

— Я и сам должен его ненавидеть. Но, так или иначе, я не могу. Однако… Мне кажется, я рад, что у тебя это получается. Я никогда раньше не встречал таких людей. — Он вновь замолчал, видимо, от нерешительности, и поднял на нее свои черные как ночь глаза, встретился с нею взглядом. — Только будь осторожна.

Она кивнула, подумав о том, что он чем-то напомнил ей Исаака. Исаак тоже всегда проявлял заботу о ней. Затем Томас встал и направился к двери.

— Куда ты? — спросила она.

— К ручью, который протекает за домом, хочу умыться. — И вновь последовала попытка улыбнуться. — Ты и в самом деле думаешь, что можешь справиться с этими язвами? Многие из них у меня уже очень давно.

— Я могу вылечить их. Конечно, они могут появиться вновь, если ты не будешь следить за чистотой и не перестанешь столько пить. Тебе нужно побольше есть!

— Я не знаю, то ли ты здесь для того, чтобы зачать ребенка, то ли для того, чтобы превратить в ребенка меня, — пробормотал он, закрывая за собой дверь.

Энинву вышла из избы и сделала веник из свежих веток. Она вымела все, что можно было вымести из избы, а затем вымыла все, что можно было отмыть. Она не знала, что можно было сделать с паразитами. Эти блохи были просто ужасны. Если бы дело касалось ее, то она наверняка сожгла бы эту избу и построила новую. Но Томас, видимо, не будет здесь долго оставаться.

Она мыла, чистила, чистила, чистила, а вид этой ужасной маленькой избы все еще не удовлетворял ее. Здесь не было ни чистых одеял, ни чистой одежды для Томаса. Так или иначе, но он явился опять все в тех же грязных лохмотьях, под которыми виднелась исцарапанная бледная и влажная кожа. Казалось, он испытывал явное смущение, когда Энинву принялась срывать с него эти лохмотья.

— Не валяй дурака, — сказала она ему. — Когда я начну заниматься этими болячками, у тебя не останется времени ни для стыда, ни для чего-то еще.

У него стала заметна эрекция. Сухопарый и болезненный на вид, он все же, как и говорил, не был импотентом.

— Хорошо, — пробормотала Энинву, приятно удивленная. — Тогда сначала получи свои удовольствия, а затем уже болезненные ощущения.

Его неуклюжие пальцы начали было перебирать складки ее одежды, но тут же неожиданно остановились.

— Нет! — сказал он. — Нет.

Он повернулся к ней спиной.

— Но… почему? — Энинву опустила руку на его плечо. — Ведь ты хочешь, значит, все в порядке. Для чего же еще я здесь нахожусь?

Он заговорил сквозь сжатые губы, словно каждое слово причиняло ему страдания.

— Неужели ты все еще так стремишься сбежать от меня, что не хочешь задержаться здесь еще ненадолго?

— Ах, вот оно что… — Она погладила его плечо, чувствуя, как под кожей проступают кости, на которых почти не наросло мышц. — Все женщины забирали твое семя и покидали тебя как можно быстрее.

Он промолчал.

Она подошла еще ближе к нему. Он был ниже, чем Исаак, ниже, чем все те мужские тела, в которых Доро являлся к ней. Ей казалось немного странным смотреть в глаза мужчине, не поднимая вверх головы.

— Так будет и со мной, — сказала она. — У меня есть муж, у меня есть дети. А также… Доро прекрасно знает, как быстро я могу зачать. Я всегда делаю это с ним очень быстро. Я должна получить твое семя и уйти, но я не оставлю тебя сегодня.

Он некоторое время смотрел на нее, не отрывая взгляд. Его черные глаза были очень внимательны, он будто собирался вновь взять под контроль свои способности и проникнуть в ее мысли — именно сейчас, когда он так хотел этого. Она поймала себя на мысли, что ее ребенок, и его ребенок тоже, будет иметь вот такие же глаза. Это было, пожалуй, единственное в его облике, что не требовало мытья или лечения, можно было сразу разглядеть их красоту. Его глаза были удивительными — особенно если учесть, как много он пил.

Он схватил ее так неожиданно, будто ему только сейчас пришло в голову, что он может это сделать, и некоторое время держал в объятиях. Наконец они направились к его полуразвалившейся кровати.

Доро пришел позже, спустя несколько часов. Он принес муку, сахар, кофе, крупу, соль, яйца, сушеный горох, свежие фрукты и овощи, одеяла, полотно и, как бы между делом, завел себе новое тело. Он купил или украл у кого-то небольшую грубо сделанную тележку, на которой и довез весь груз.

— Спасибо, — сказала Энинву, не скрывая своего замешательства. Она хотела показать ему, что ее благодарность была искренней. Сейчас было большой редкостью, чтобы он сделал все, о чем она просила. Ей было интересно, почему он проявил такую заботу именно сейчас. Наверняка он не планировал этого днем раньше.

Затем она увидела, что он смотрит на Томаса. После умывания его внешность сильно изменилась. Вдобавок Энинву побрила его, подстригла и аккуратно расчесала волосы. Но в нем произошли и другие, труднее уловимые перемены. Томас улыбался, с удовольствием помог перенести все принесенное в избу — вместо того, чтобы апатично стоять и бормотать что-нибудь под нос, пока Энинву ходила бы туда и обратно мимо него с полными руками.

— А теперь, — сказал он, позабыв от счастья, что Доро не сводит с него глаз. — Теперь мы посмотрим, как ты умеешь готовить, Женщина-Солнце.

Что за глупое имя , — с отчаянием подумала она про себя. Почему он назвал ее именно так? Должно быть, он прочитал это в ее мыслях. А она не сказала ему, что это имя дал ей Доро.

Доро в это время улыбался.

— Никогда не думал, что ты можешь делать это так хорошо, — сказал он ей. — Я бы и раньше отправлял к тебе всех своих больных.

— Я же лекарь, — сказала она. Однако его улыбка вызывала у нее опасения за безопасность Томаса. Это была улыбка в полный оскал зубов, в которой не было ни капли юмора. — Я уже зачала, — сказала она, хотя и не собиралась говорить ему этого еще несколько дней, а может быть, и недель. Несмотря на это, она совершенно неожиданно решила увести его от Томаса. Она знала Доро. За все эти годы она узнала его очень хорошо. Он привел ее к человеку, про которого заранее знал, что тот обязательно ее оттолкнет, и тем самым показал, как хорошо ей было прежде. Но вопреки его ожиданиям она тут же начала помогать этому человеку, лечить его, ухаживать за ним, так что в конце концов этого человека стало просто не узнать. И было совершенно очевидно, что ее невозможно наказать таким образом.

— Уже, — усмехнулся Доро, слегка удивленный. — Тогда мы можем уходить?

— Да.

Он взглянул в сторону избы, где находился Томас.

Энинву обошла вокруг тележки и схватила Доро за руки. Сейчас он был в теле круглолицего и моложавого белого мужчины.

— Зачем ты принес все эти вещи? — требовательно спросила она.

— Ты же сама просила, — ответил он вполне резонно.

— Для него, чтобы он мог выздороветь.

— А теперь ты хочешь покинуть его, прежде чем выздоровление произойдет.

Томас вышел из избы и увидел, что они стоят рядом. — Что-то не так? — спросил он. Позже Энинву сообразила, что вероятнее всего его насторожил эмоциональный всплеск ее мыслей. Ах, если бы только он мог читать мысли самого Доро!

— Энинву хочет отправиться домой, — достаточно вежливо сказал Доро.

Томас взглянул на нее с недоверием и болью.

— Энинву?..

Она не знала, что делать — вернее, не знала, как может заставить Доро почувствовать, что он уже достаточно сильно унизил ее. Что может остановить его сейчас от запланированного убийства?

Она взглянула на Доро.

— Я уйду вместе с тобой сегодня, — прошептала она. — Пожалуйста, я уйду с тобой прямо сейчас.

— Однако этого недостаточно, — сказал Доро.

Она покачала головой, упрашивая с безнадежностью в голосе:

— Доро, что еще ты хочешь от меня? Скажи мне, и я сделаю это.

Томас приблизился к ним, не спуская глаз с Энинву, его разум переполнялся гневом и болью. Энинву хотела крикнуть ему, чтобы он к ним не приближался.

— Я хочу, чтобы ты запомнила, — сказал ей Доро. — Ты пришла к мысли, что я не смогу тронуть тебя. Но думать так — слишком глупый и опасный путь.

Она только наполовину продвинулась в лечении. Она вынесла брань и оскорбления со стороны Томаса. Она выдержала часть ночи около его грязного тела. В конце концов, она сумела добраться до него и начать лечить. Ведь не только язвы и болячки на его теле были предметом ее внимания. Еще ни разу Доро не забирал от нее больного в начале лечения, ни разу! Как только она не подумала, что он может сделать нечто подобное? Это было равносильно тому, как если бы он угрожал кому-нибудь из ее детей. Да, разумеется, он угрожал ее детям. Он угрожал всему, что было ей дорого. По-видимому, он еще не закончил с ней, и только поэтому еще не убил. Но с тех пор, как она ясно дала понять, что не любит его и подчиняется только его силе, он чувствовал необходимость напоминать ей об этой силе. И если он не может это сделать, отдавая ее в руки человека-дьявола, потому что этот человек тут же перестает быть дьяволом, то он может забрать у нее этого человека именно сейчас, когда ее интерес к нему стал особенно сильным. А кроме того, возможно, Доро догадался, что она сказала Томасу, — что скорее разделит постель с ним, чем с Доро. Для человека, привыкшего к обожанию, такая догадка могла быть страшным ударом. Но что она могла сделать?

— Доро, — продолжала упрашивать она, — этого вполне достаточно. Я все поняла. И я была неправа. Я буду помнить об этом и вести себя гораздо лучше.

Теперь она сжимала обе его руки, склоняя свою голову перед гладким молодым лицом. Внутри она пронзительно кричала от ярости, страха и отвращения. А снаружи ее лицо было таким же гладким и спокойным, как и его.

Но из-за упрямства, голода, или от желания причинить ей боль он не мог остановиться. Он повернулся к Томасу. И в этот момент Томас понял.

Он отскочил назад, и недоверие вновь отчетливо проступило во всем его облике.

— Почему? — сказал он. — Что я сделал?

— Ничего! — неожиданно закричала Энинву, и ее руки, лежавшие на руках Доро, мгновенно сжались так, что Доро не мог разжать их никаким обычным путем. — Ты ничего не сделал, Томас, только служил ему всю свою жизнь. Сейчас он думает только о том, как отнять у тебя жизнь в надежде мне досадить. Беги!

Мгновение Томас стоял, словно застывший.

— Беги! — крикнула Энинву. Доро изо всех сил пытался вырваться — без сомнения, это был рефлекс страха. Он хорошо знал, что не сможет освободиться из ее рук или превзойти ее в физической силе в одиночку. И он не должен использовать свое обычное оружие. Он все еще не закончил с ней. Ведь теперь она носила потенциально ценного ребенка.

Томас побежал прямо к лесной чаще.

— Я убью ее, — закричал Доро. — Твоя жизнь, или ее.

Томас остановился, оглянулся назад.

— Он лжет, — почти с восторгом сказала Энинву. — Беги, Томас. Он лжет!

Доро попытался ударить ее, но она поставила ему подножку, и когда он упал, перехватила его руки таким образом, что при любом движении он причинял себе страшную боль. Очень страшную боль.

— Я буду подчиняться, — прошипела она прямо в его ухо. — Я буду делать все, ты захочешь!

— Отпусти меня, — сказал он, — или ты не будешь жить, даже подчинившись. Сейчас я говорю правду, Энинву. Поднимайся.

На этот раз в его голосе до ужасающего ясно звучала смерть. Именно так звучал его голос, когда он на самом деле был готов к убийству: голос становился абсолютно бесцветным и незнакомым. И Энинву почувствовала, кто был перед ней. Это был дух, смертоносный голодный демон, скрученный огбанджи, готовый выскользнуть из своего молодого мужского тела, чтобы оказаться в ней. Она старалась сжать его еще сильнее.

Но теперь здесь снова появился Томас.

— Отпусти его, Энинву, — сказал он. Она вскинула голову, чтобы взглянуть на него. Она рисковала всем на свете, чтобы дать ему возможность бежать — по крайней мере, возможность, — а он вернулся назад.

Он попытался оторвать ее от Доро.

— Отпусти его, еще раз говорю тебе. Иначе он перешагнет через тебя и заберет меня двумя секундами позже. Ведь еще никто здесь не пытался приводить его в замешательство подобным образом.

Энинву оглянулась по сторонам и решила, что он был прав. Когда Доро совершал переход из тела в тело, он всегда брал ближайшее к себе. Вот почему он иногда дотрагивался до людей. Он обычно делал это в толпе, прикосновение помогало выбрать ему именно того, кого он наметил. Когда он решал совершить перемещение, а ближайшее тело находилось за сотни миль от него, он все равно его взять. Расстояние не играло роли. Если он решил пройти через Энинву, то после он может добраться и до Томаса.

— У меня ничего нет, — продолжал тем временем Томас. — Вот эта изба и есть все мое будущее: здесь я останусь, состарюсь, сопьюсь и сойду с ума. Я не представляю собой ничего, за что можно было бы умереть, Женщина-Солнце. Даже если твоя смерть и может меня спасти.

Применив гораздо меньшую силу, чем была у Доро в его новом теле, Томас поднял ее на ноги, освобождая лежащего. Затем оттолкнул ее так, что она оказалась за ним, а сам он теперь стоял напротив Доро.

Доро медленно поднялся с земли, не сводя с них глаз. Он словно хотел подтолкнуть их на смелый побег — или, наоборот, вызвать в них страх, чтобы это был побег отчаяния и безнадежности. Но в любом случае, в его взгляде не было ничего человеческого.

Глядя на него, Энинву думала о том, что ей так или иначе придется умереть. Они оба — и она, и Томас — должны умереть.

— Я был предан и верен тебе, — сказал ему Томас, словно обращался к разумному человеку.

Теперь глаза Доро остановились на нем.

— Я доказал тебе свою верность, — повторил Томас. — Я никогда даже не пытался ослушаться тебя. — Он медленно покачал головой. — Я любил тебя, хотя прекрасно знал, что этот день должен прийти. — Он вытянул вперед правую руку, чтобы сохранить равновесие. — Отпусти ее домой к мужу и детям, — сказал он.

Не говоря ни слова, Доро схватил его руку. От этого прикосновения гладкое молодое тело, которое он носил, ослабло и рухнуло на землю, а тело Томаса, худое и сплошь покрытое язвами, чуть распрямилось. Энинву смотрела на него широко открытыми глазами, полными ужаса. В одно мгновение взгляд человека, который, казалось, был ей другом, превратился во взгляд демона. Убьет ли он теперь и ее? Ведь Доро ничего не обещал. Он даже не сказал ни единого доброго слова своему почитателю.

— Закопай это, — слова слетели из уст Томаса. Доро указал в сторону своего бывшего тела.

Она закричала. Стыд и облегчение заставили ее отвернуться в сторону. Он собирался продлить ее жизнь, за которую заплатил Томас.

В следующий момент рука, ранее принадлежавшая Томасу, опустилась на ее плечо и развернула в сторону лежавшего на земле тела. Она ненавидела собственные слезы. Отчего она была такой слабой? Вот Томас оказался сильным. Он прожил не больше тридцати пяти лет, но все-таки смог найти в себе силы, чтобы противостоять Доро и спасти ее. Она прожила в десять раз дольше этого срока, но только плакала и съеживалась. Вот что Доро сделал из нее — и он еще не понимал, за что она так его ненавидела.

Он подошел поближе, чтобы понаблюдать за ней, и каким-то чудом она удержалась, чтобы не съежиться от страха. Сейчас, в теле Томаса, он казался выше, чем был сам Томас.

— Мне нечем копать, — прошептала она, хотя не намеревалась говорить так тихо.

— Копай руками! — сказал он.

В избе она нашла лопату и тесло, которым, по-видимому, Томас обтесывал бревна для своей избы. Теперь, с помощью этих инструментов, она могла справиться с землей. Пока она копала могилу, Доро стоял, наблюдая за ней. Он не попытался помочь ей, не проронил ни слова, и ни разу не отвернулся. К тому времени, когда она закончила рыть яму — неровную и скорее продолговатую, чем прямоугольную, но большую и достаточно глубокую, — она почувствовала, что вся дрожит. Работа ее буквально вымотала. Эту тяжелую работу она сделала очень быстро. Даже мужчина, раза в полтора больше ее, не справился бы так скоро. Или, возможно, все-таки справился, если бы Доро наблюдал за ним.

О чем же Доро думал? Собирался ли он убить и ее, в конце концов? Может быть, он закопает Томаса вместе с этим безымянным телом и уйдет отсюда в ее теле?

Она подошла к лежащему телу, уложила его поровнее и завернула в полотно, которое привез с собой Доро. Затем кое-как опустила его в могилу. У нее было искушение попросить Доро о помощи, но единственный взгляд на его лицо заставил ее отказаться от этого намерения. Он не стал бы помогать. Он задался целью наказать ее. Она вздрогнула от этой мысли. Она не видела его за убийством с тех пор, как покинула родину. Разумеется, все эти годы он убивал, и довольно часто. Но он делал это в одиночку. Он появлялся в Витли в одном теле, а уезжал оттуда в другом. Но он никогда не устраивал такую замену при свидетелях. К тому же он уезжал очень быстро, сразу после того, как происходила замена. Если же он предполагал оставаться в городе еще некоторое время, то оставался, облачаясь в тело незнакомца. Он не позволял своим людям забывать, кто он такой, но его напоминания были очень осторожными и походили скорее на намеки. А если бы они таковыми не были — размышляла Энинву, пока закапывала могилу, — если бы Доро выставлял свою силу напоказ перед другими, как он сделал это сейчас перед ней, тогда бы даже его самые преданные обожатели быстро разбежались от него. Его способ убивать мог ужаснуть любого. Она взглянула на него и увидела худое лицо Томаса, которое она только что побрила своей собственной рукой, которое совсем недавно было тронуто чуть напряженной слабой улыбкой. Она отвернулась и задрожала.

С трудом она засыпала могилу, пытаясь про себя читать молитву над этим безымянным телом, как принято у белых людей. Ту же молитву она предназначала и для Томаса. Но в присутствии Доро, наблюдавшего за ней, ее разум отказывался работать. Ослабевшая, опустошенная и испуганная стояла она над этой могилой.

— А теперь ты могла бы сделать что-нибудь и с этими язвами, — сказал Доро. — Я предполагаю использовать это тело еще некоторое время.

А это означало, что она будет жить. Пока. Он сказал ей об этом. Она встретила его взгляд.

— Я уже начала заниматься ими. Они болят?

— Не сильно.

— Я ввела в них лекарство.

— Они пройдут?

— Да, если ты будешь соблюдать чистоту и хорошо питаться и… не будешь столько пить, сколько пил он.

Доро рассмеялся.

— Позаботься о них еще, — сказал он. — Я хочу, чтобы они прошли как можно скорее.

— Но сейчас в них уже есть лекарство. Ему нужно время для действия. — Ей не хотелось прикасаться к его телу, даже для лечения. Не так давно она не предполагала дотрагиваться и до Томаса, но к нему она испытывала расположение, несмотря на его жалкий вид. Если бы не эти его неуправляемые способности, он был бы неплохим человеком. В конце концов он именно таким и оказался. Она с большим желанием похоронила бы его тело, когда Доро оставит его, но она не хотела притрагиваться к нему, пока Доро его носит. Возможно, Доро знал и об этом.

— Я сказал тебе, чтобы ты занялась язвами! — приказал он. — Что я должен сделать в следующий раз, чтобы заставить тебя подчиняться?

Она отвела его в избу, раздела и вновь занялась лечением больного сухопарого тела. Когда она закончила, он велел ей раздеться и лечь рядом ним. Она уже не плакала, потому что ей казалось, что это было бы ему очень приятно. К тому же после всего произошедшего — может быть, впервые за сотню лет — она почувствовала безумную слабость и усталость.

9

Нвеке начала кричать. Доро спокойно прислушивался, понимая, что теперь он был не властен над судьбой девушки. Теперь ему не оставалось ничего, кроме как ждать, напоминая самому себе слова, которые произнесла Энинву. Она еще ни разу не теряла никого из-за кризиса переходного возраста. Она не стала бы, вероятнее всего, порочить это заявление смертью одного из собственных детей.

К тому же Нвеке была достаточно сильной. Сильными были все дети Энинву. А это было очень важно. Весь собственный опыт, который имел Доро по поводу переходного возраста, учил его, что это очень важно. Он позволил своим мыслям перелететь ко времени собственного переходного возраста, а потом вернуться назад, к Нвеке. Он мог вспомнить свой переходный период достаточно ясно. За ним следовали годы, которые стерлись в его памяти, но детские годы и сам переход, которым они завершились, были все еще свежи.

Он был болезненным и чахлым ребенком, последним из двенадцати детей у его матери и единственным, который выжил. Как раз в соответствии с именем, которым Энинву как-то назвала его: Огбанджи. Говорили, что его братья и сестры были крепкими и на вид здоровыми детьми, но они все умерли. Он был костлявый, тощий и очень странный, и, казалось, только его родители считают правильным то, что он остался в живых. Люди за глаза шептались и говорили, будто он нечто большее, чем просто ребенок, он — дух. Они шептались о том, что он не сын своего отца. Мать как могла защищала его, пока он был совсем маленький, а отец, если он действительно был его отцом, признавал его и был рад считать своим сыном.

Его родители старались создать для него лучшие условия, окружали любовью и вниманием. И тот и другой искренне, почти безумно любили и берегли его после смерти одиннадцати детей. Другие люди избегали его всеми способами. Это были рослые величественные люди, которых позже стали называть нубийцами. И им скоро стало ясно, что Доро никогда не вырастет ни высоким, ни величественным. В конце концов стало известно, чем он обладал. Он слышал голоса. Он падал на землю, корчась в конвульсиях. Некоторые из окружающих, опасаясь, что он может напустить на них дьяволов, хотели его убить, но каким-то образом родителям удалось его защитить. Они были готовы пожертвовать собой ради его спасения.

Ему было тринадцать лет, когда он свалился в агонии, захватившей его в переходном возрасте. Сейчас он знал, что это было слишком рано для его возраста. Среди своих «колдунов» он еще ни разу не видел, чтобы перемены наступали так рано. Его жизнь прервалась, но он менял одно тело за другим, словно бы вообще никогда и не умирал. Когда его первое тело умерло, он в первый раз преобразился в другое, в ближайшее к нему живое человеческое тело. Это было тело его матери, на коленях у которой в тот момент он склонил голову.

Он обнаружил, что смотрит вниз, на самого себя, на собственное тело, и ничего не мог понять. Тогда он закричал. С перепугу он попытался убежать, но отец остановил его, задержал, начал расспрашивать о том, что случилось. Он не мог ничего сказать. Он смотрел вниз, видел свое теперь уже женское тело, и его охватила паника. Не соображая, что делает, он преобразился вновь, на этот раз в своего отца.

В своей когда-то очень тихой деревне на берегу Нила, среди своих людей, он убивал, убивал и убивал. Пока однажды их враги, причем совершенно ненамеренно, освободили их от этого. Египетские конники захватили его в плен, напав на деревню. В тот момент он носил тело молодой девушки, своей двоюродных сестер. Возможно, что тогда он убил нескольких египтян. Он надеялся, что так оно и было. Его люди не поддерживали контактов с египтянами на протяжении почти двухсот лет, пока Египет был охвачен феодальным хаосом. Зато теперь Египет был далекой и желанной страной, богатой минералами и рабами. Доро надеялся, что ему удалось убить достаточное число захватчиков. Но он никогда не узнает этого. Его память остановилась на моменте появления египтян, и в ней образовался провал, длину которого позднее он определил в пятьдесят лет. Потом он вновь пришел в себя и обнаружил, что был брошен в египетскую тюрьму, обладал телами нескольких пожилых чужеземцев, обнаружил, что был мужчиной, и открыл для себя, что может иметь и делать все что захочет.

У него ушло много лет, чтобы вычислить, хотя бы приблизительно, сколь долго он не управлял своим сознанием. Еще больше времени ушло на то, чтобы точно определить, где именно находилась его родная деревня, и обнаружить, что на том месте уже ничего не осталось. Он так никогда и не нашел никого из своих родственников, никого из своей деревни. Он был абсолютно одинок.

В конце концов он начал осознавать, что некоторые из его убийств давали ему больше удовольствия. Некоторые тела он носил дольше других. Наблюдая за собственными ощущениями, он открыл, что возраст, раса, пол, физическое развитие и, в исключительных случаях, здоровье не были решающими факторами, если оценивать удовольствие, получаемое от жертв. Он мог взять, и он брал любого. Но к пониманию того, что дает ему действительное наслаждение, он пришел, размышляя о колдовстве, или о потенциальной его возможности. Он отыскивал родственников по духу — людей, либо одержимых безумием, либо имевших небольшие отклонения от нормы. Эти люди могли слышать голоса, или их преследовали видения, или же их странность могла проявляться как-то иначе. Сам он не был подвержен воздействию подобных нарушений, во всяком случае с тех самых пор, как завершился его переходный возраст. Но он забирал тех, у кого эти аномалии оставались. Он научился отыскивать их безошибочно, словно бы следуя за запахом еды. Затем он научился собирать их вместе, скрещивать друг с другом, выяснять, насколько они защищены и как следует за ними ухаживать. Они, в свою очередь, научились почитать его. И уже в следующем поколении они стали полностью принадлежать ему. Он еще не понял этого, но сразу принял как должное. Некоторые из них, совсем немногие, могли чувствовать его точно так же, как и он мог чувствовать их. Колдовская сила предупреждала их о его появлении, но, казалось, никогда не могла подтолкнуть их на сознательный побег. Вместо этого они приходили к нему, стараясь завоевать его внимание, любили его как бога, как родителя, как самца, как друга.

Он стал предпочитать их общество компании нормальных людей. Среди них он выбирал себе приятелей, и старался совершать убийства за пределами этого круга. Он затратил очень много времени и труда, прежде чем ему удалось создать людей, подобных Исааку и Аннек — которые были самыми лучшими из его детей. Этих он любил точно так же, как они любили его. Они любили так, как не может любить ни один обычный человек, радовались ему, и почти не боялись его. Всякий раз история повторялась в каждом новом поколении. Самые лучшие дети любили его без всех тех ограничений, которые были свойственны его родителям. Другие, подобно большинству людей из его деревни, смотрели на него сквозь призму собственных суеверий — хотя, впрочем, суеверия в то время были в почете. И он тоже не любил тех, кто служил ему для утоления голода. Он забирал их из своих многочисленных поселений, как созревшие сладкие плоды. При этом он оберегал своих любимцев от всего, с чем он мог справиться — исключая болезни, войны, а также опасные последствия их собственных способностей. Последняя причина иногда приводила к тому, что они сами вынуждали его убивать их. Один из таких людей, опьяневший от собственной силы, начал использовать свои способности, подвергая опасности остальных. Другой проявил неповиновение, а следующий просто сошел с ума. Такое часто случалось.

Эти убийства доставляли ему особое удовольствие. Несомненно, по характеру доставляемых переживаний они были наиболее приятными. Но для Доро эти убийства походили на те, которые он совершил совершенно случайно — со своими родителями. Он никогда не носил эти тела подолгу. Он избегал смотреть в зеркало до тех пор, пока не совершал очередное преображение. В такие моменты он особенно остро ощущал свое абсолютное одиночество, и тосковал по смерти, несущей конец этому мрачному чувству. Кто он такой на самом деле, если может иметь все, кроме собственного тела и смерти?

Люди, подобные Исааку и Нвеке, не знали, в какой безопасности они жили, даже находясь рядом с ним. А люди, подобные Энинву, закоренелые дикари, не представляли себе, в какой безопасности они могли бы жить. Впрочем, для самой Энинву это было уже поздно. Это запоздало на многие годы, несмотря на отношение к ней Исаака. Доро больше не хотел видеть возле себя эту женщину, не хотел видеть ее укоризненного взгляда, ее тихой открытой ненависти, ее долгого и раздражающего присутствия в его жизни. И коль скоро она не представляла уже большой ценности для Исаака, она должна будет умереть.

Исаак, обеспокоенный и испуганный, мерил шагами кухню, не в силах ничем заглушить звуки рыданий Нвеке. Для него было трудно удержаться и не подходить к ней. Он знал, что ничего не мог сделать, не мог оказать никакой помощи. Люди, находящиеся в кризисе переходного возраста, не совсем правильно реагировали на него. Энинву могла и строго придерживать их, и баловать, она могла на время стать их матерью — независимо от того, была она ею на самом деле или нет. И в своей боли они льнули к ней. Если же их пытался приласкать Исаак, они чаще всего отталкивали его. Он никогда этого не понимал. Ведь всегда казалось, что они очень любили его.

И Нвеке его любила. Она выросла, называя его отцом, хотя знала, что он ей вовсе не отец, и никогда не спорила с этим. Она не была и дочерью Доро, но Исаак очень любил ее и частенько говорил ей об этом. Он жалел, что не может быть рядом с ней, чтобы поддержать и смягчить боль. Он тяжело опустился на лавку, не сводя глаз со спальни.

— С ней все будет хорошо, — сказал Доро из-за стола, доедая сладкое печенье, которое Исаак отыскал для него.

— Как ты можешь это знать? — возразил ему Исаак.

— У нее очень хорошая кровь, с ней ничего не случится.

— Моя кровь тоже была хорошей, но я едва не умер.

— Но ведь вот ты, здесь, — весьма убедительно заметил Доро.

Исаак потер ладонью лоб.

— Я не думаю, что я бы так же нервничал, если бы она рожала. Она такая же маленькая, как Энинву.

— Даже меньше, — сказал Доро. Он взглянул на Исаака и улыбнулся, словно какой-то только ему одному известной шутке.

— Она будет твоей следующей Энинву, ведь так? — спросил Исаак.

— Да. — Выражение лица Доро при этом не изменилось. На нем блуждала все та же странная улыбка.

— Сейчас она еще ничего из себя не представляет, — сказал Исаак. — Она красивая и очень непоседливая молодая девушка. Но после сегодняшней ночи она может стать очень сильной. Ты говорил, что она обладает способностями читать чужие мысли.

— Я убежден, что именно так оно и будет.

— Но ведь это убивает. — Исаак бросил долгий взгляд в сторону спальни, представляя себе, как его любимая молодая падчерица превратится в порочное и злобное существо — такое, как его давным-давно погибший сводный брат Лейл, или как его повесившаяся мать. — Этот дар убивает, — повторил он с печалью в голосе. Бедная Нвеке. Ведь даже этот кризис не будет означать для нее конец внутренней боли.

Так чего же он хотел для нее? Жизни или смерти? И что он должен пожелать для ее матери?

— Мне нужны люди, которые столь же хорошо обмениваются мыслями, как ты передвигаешь предметы, — сказал Доро. — Например, Аннек.

— А ты думаешь, что она будет такой, как Аннек?

— Она перенесет этот кризис и получит возможность управлять собой.

— Она и Аннек родственники?

— Нет. — Тон, которым Доро это произнес, показывал, что он не желает обсуждать предков Нвеке. Тогда Исаак изменил подход.

— Энинву имеет совершенный контроль над всем, что она делает, — сказал он.

— Да, в пределах собственных возможностей. Но она родом из дикого племени. Я устал от попыток подчинить ее себе.

— Ты? Устал?

Нвеке перестала кричать. В комнате стало неожиданно спокойно и тихо, если не считать этих двух слов, произнесенных Исааком.

Доро проглотил остатки печенья.

— Ты хотел что-то сказать?

— Только то, что было бы очень глупо убивать ее. Это было бы неоправданной потерей.

Доро всего лишь взглянул на него, но Исаак сразу узнал этот взгляд, который разрешал ему сказать то, чего Доро никогда бы не позволил другому человеку. На протяжении многих лет Исаак своей преданностью и приносимой пользой заслужил право говорить все, что он чувствовал, без всяких опасений, но и не без осторожности.

— Я не буду забирать ее от тебя, — тихо сказал Доро.

Исаак кивнул.

— Если бы ты сделал это, я бы долго не протянул. — Он потер свою грудь. — С моим сердцем что-то не в порядке. И вот теперь Энинву делает для него лекарства.

— Твое сердце!

— Да, она заботится о нем. Она говорит, что ей не хочется оставаться вдовой.

— Я… думал, что она может помочь тебе хоть немного.

— Она уже «немного» помогла мне, лет двадцать назад. А сколько детей я произвел для тебя за последние двадцать лет?

Доро промолчал. Он наблюдал за Исааком без всякого выражения на лице.

— Она помогает нам обоим, — сказал Исаак.

— Что ты хочешь? — спросил Доро.

— Чтобы она жила. — Исаак сделал паузу, но Доро вновь промолчал. — Позволь ей жить. Через некоторое время она вновь выйдет замуж. Она всегда должна быть замужем. А затем ты получишь новых ее детей. К тому же, она сама представляет особую породу. Это нечто такое, чего ты никогда не встречал раньше.

— У меня уже был однажды один лекарь.

— И она жила триста лет? Она дюжинами приносила тебе детей? Она могла по желанию изменять свою внешность?

— Прежде всего, это был он. А на все три оставшихся вопроса я отвечу отрицательно. Нет.

— Тогда оставь ее. Если она надоедает тебе, просто не обращай на нее внимания некоторое время. Оставь ее без внимания на двадцать лет, или на тридцать. Какая разница для тебя или для нее, насколько? Когда ты вернешься к ней, она так или иначе изменится. Но только, Доро, не убивай ее. Не делай этой ошибки.

— Я не хочу и не нуждаюсь больше в ее присутствии.

— Но ты не прав. Ты ошибаешься, потому что, оставшись одна, она не умрет и не позволит себя убить. Она не временный человек в этом мире. И ты никак не можешь согласиться с этим. Если ты оставишь ее в живых, а затем вновь вернешься к ней, ты уже никогда не будешь одиноким.

— Ты не понимаешь, о чем говоришь!

Исаак встал и подошел к столу, чтобы взглянуть в глаза Доро.

— Если уж я не знаю вас двоих, и не понимаю, что вам нужно, то кто еще это поймет? Она как нельзя лучше подходит для тебя: она не так сильна, чтобы это тебя беспокоило, но достаточно сильна, чтобы позаботиться о себе и о своих близких. Вы можете не встречаться друг с другом много лет, но все равно до тех пор, пока вы оба будете живы, одиночество вам не грозит.

Доро начал изучать Исаака с растущим интересом, заставив того задуматься, правильно ли он смог оценить значение этой женщины.

— Ты сказал мне, что знаешь, кто был отцом Нвеке, — прервал молчание Доро.

Исаак кивнул.

— Энинву сказала мне. Она была так разгневана и расстроена, что мне показалось, она должна была это кому-то рассказать.

— И что ты думаешь об этом?

— Какое значение это имеет сейчас? — выдохнул Исаак. — К чему вспоминать?

— Ответь мне.

— Ну хорошо. — Исаак пожал плечами. — Я уже сказал, что знаю тебя и знаю ее, и поэтому я не был удивлен тем, что ты сделал. Вы оба упрямы и мстительны, в этом вы похожи на обычных людей. Она держит тебя в гневе и напряжении многие годы. Ты же пытаешься свести с ней счеты. Ты делаешь это сейчас, делал это и раньше, но в итоге ее гнев только растет. Единственный человек, которого мне жаль, так это Томас.

Доро в недоумении поднял брови.

— Но он бежал. Он был на ее стороне. И к тому же, он исчерпал свои возможности.

Исаак расслышал скрытую угрозу и с беспокойством взглянул в лицо Доро.

— Ты и в самом деле считаешь, что должен был так поступить? — тихо спросил он. — Я твой сын, я не отношусь к дикому племени, я не болен, но я едва пережил тот переходный кризис. Я никогда не умел ненавидеть тебя, никогда не мог от тебя сбежать, независимо от того, что ты делал, а ведь я один из тех немногих твоих детей, кто мог бы совершить успешный побег. Ты думал, что я не знаю этого? Я здесь, потому что я так хочу. — С этими словами он протянул руку Доро. Некоторое время Доро смотрел на него, затем протяжно вздохнул, и быстро, но осторожно взял его огромную мозолистую ладонь в свою.

Некоторое время они сидели молча в наступившей тишине, пока Доро не встал, чтобы подложить новое полено в огонь. Исаак вновь мысленно вернулся к Энинву и подумал, что все его слова о самом себе были справедливы и для нее. Обладая способностью к трансформации, она могла быть в числе тех немногих, кому удалось бы сбежать от Доро. Возможно, именно это и беспокоило Доро. Хотя вряд ли это произойдет.

Доро разрешал ей бывать где угодно и делать все, что она хотела. В те периоды, когда он чувствовал себя особенно одиноким, когда люди умирали, оставляя его, он должен был видеть ее. Она была целителем — в широком смысле, который, как порой казалось, Доро вряд ли мог понять. Возможно, это понимал отец Нвеке, и вот сейчас, переживая собственную боль, это, без всякого сомнения, понимала Нвеке. По иронии судьбы Энинву, кажется, сама этого не осознавала. Она думала, что больные и слабые приходят к ней только за ее лекарствами и за ее знаниями. В себе она имела кое-что еще, о чем даже и не подозревала.

— Нвеке будет еще лучшим лекарем, чем смогла стать Энинву, — сказал Доро, как бы отвечая на мысли Исаака. — Я не думаю, что ее способности к телепатии могут сильно повредить ее здоровью.

— Позволь Нвеке быть тем, кем она сможет, — сказал Исаак, и в голосе его послышалась усталость. — Если она будет так хороша, как тебе кажется, тогда у тебя будет две очень ценных женщины. И ты будешь распроклятым дураком, если потеряешь хоть одну из них.

Нвеке начала снова кричать, издавая ужасающие хриплые звуки.

— О Боже, — прошептал Исаак.

— Она скоро лишится голоса, если будет так кричать, — заметил Доро. А затем с обычной бесцеремонностью добавил. — У тебя больше не осталось такого печенья?

Исаак знал его достаточно хорошо, чтобы не удивляться. Он встал, чтобы взять тарелку с горкой фруктового печенья, которое Энинву недавно испекла по голландскому рецепту. Очень редко чужая боль могла обеспокоить Доро. И если бы оказалось, что девушка находится на грани смерти, он был бы озабочен только тем, что теряет хорошее семя. Но если она была всего лишь близка к агонии, для него это не имело никакого значения. Исаак сделал усилие, чтобы вновь перевести разговор на Энинву.

— Доро? — Он заговорил так тихо, что это единственное слово почти заглушили крики девушки. Доро повернулся на его голос. Он выдержал взгляд Исаака, не проявив при этом ни достаточного интереса, ни сострадания. Он просто обернулся и посмотрел на него. Исаак видел много раз, как кошки смотрят на людей. Сейчас ему напомнил об этом ответный взгляд Доро. Возможно, действительно так и было. Все чаще и чаще в глазах Доро проскальзывало что-то нечеловеческое. Когда Энинву впадала в ярость, она говорила Доро, что он всего лишь человек, претендующий быть богом. Но на самом деле она все понимала. Ни один человек не мог запугать ее, но Доро, хотя и потерпел с ней неудачу, приучил и ее бояться себя. И он же приучил Исаака бояться за него.

— Что ты потеряешь, — сказал Исаак, — если позволишь Энинву жить?

— Я устал от нее. Вот и все. С меня хватит. Я просто устал от нее. — В его голосе действительно звучала усталость, и обычная человеческая слабость, смешанная с раздражением от тщетности затраченных усилий.

— Тогда отпусти ее. Отошли ее прочь и разреши жить так, как она захочет.

Доро нахмурился. Он выглядел таким встревоженным, каким Исаак еще никогда не видел его. Почти с уверенностью можно было сказать, что это хороший признак.

— Подумай об этом, — продолжил Исаак. — В конце концов, ведь у тебя есть время, чтобы приручить ее, а тем временем ты можешь взять кого-нибудь еще, может быть, не из такого дикого племени. Ведь и она, рано или поздно, тоже почувствует одиночество. Она будет вынуждена переменить отношение к тебе.

Но он ничего не ответил Исааку на эти слова. Было бы ошибкой стремиться получить какие-то обещания от Доро. Исаак усвоил это очень давно. Лучше всего было почти подвести его к соглашению, а затем оставить одного. Временами это срабатывало. Иногда, действуя подобным образом, Исааку удавалось спасать человеческие жизни. Но иногда он проигрывал.

Так они и сидели вместе — Доро, продолжавший жевать печенье, и Исаак, прислушивающийся к крикам боли, которые доносились из спальни, пока голос Нвеке наконец не затих. Прошло несколько часов. Исаак приготовил кофе.

— Ты должен поспать, — сказал ему Доро. — Можешь лечь в одной из детских кроватей. Когда ты проснешься, все уже будет позади.

Исаак лишь слабо покачал головой.

— Как я могу уснуть, так ничего и не узнав?

— Хорошо, тогда не спи, но, по крайней мере, приляг. Выглядишь ты ужасно. — Доро взял Исаака за плечо и повел в одну из детских спален. В комнате было темно и холодно, но Доро развел огонь и зажег единственную свечу.

— Хочешь, я буду ждать здесь вместе с тобой? — спросил он.

— Да, — с благодарностью ответил Исаак. Доро принес себе стул.

В этот момент крики возобновились, и на какое-то время это привело Исаака в замешательство. Голос девушки уже давно стал походить на хрипящий шепот, и кроме скрипа от случайных движений кровати да хриплого дыхания двух женщин в доме не раздавалось ни звука. И вот опять эти крики.

Исаак неожиданно поднялся и спустил ноги на пол.

— В чем дело? — спросил Доро.

Но Исаак едва расслышал его. Неожиданно он вскочил на ноги и бросился в другую спальню. Доро попытался остановить его, но Исаак оттолкнул удерживавшие его руки.

— Разве ты не слышишь? — закричал он. — Это не Нвеке. Это Энинву.

Доро показалось, что кризис в состоянии Нвеке миновал. Время было самым подходящим — раннее утро, несколько часов до рассвета. Девушка выдержала обычные в таких случаях десять-двенадцать часов агонии. Теперь она должна была затихнуть на некоторое время. Последние часы этого перехода были самыми опасными. В такие моменты люди очень часто теряли контроль над собственным телом, и воспринимали не только мысли, но и движения посторонних людей. В такое время было просто необходимым присутствие сильного и бесстрашного человека, способного создать необходимый уют. Энинву была в этом смысле само совершенство, потому что она не могла причинить никакого вреда — по крайней мере, намеренного.

Люди Доро рассказывали ему, что это период больших страданий. Это период, когда сумасшествие от восприятия чьих-то посторонних мыслей кажется бесконечным, и тогда, в отчаянии и безрассудстве, они были готовы сделать что угодно, только бы остановить боль. Однако именно в этот период они начинали чувствовать какой-то труднодостижимый, но все же существующий путь к управлению этим безумием, благодаря которому они могли от него отгородиться. Это был путь к обретению покоя.

Однако из комнаты Нвеке раздались новые крики, и Исаак с юношеской прытью бросился к дверям спальни, крикнув на ходу о том, что это были уже не крики Нвеке, а крики Энинву.

И Исаак оказался прав. Но что же там случилось? Неужели Энинву не смогла спасти девушку от смерти, несмотря на все свои способности? Или это было что-то еще, какая-то новая беда, связанная с переходом, которую они не ожидали? Что могло заставить столь твердую и уверенную в себе Энинву так кричать?

— Ох, Боже мой, — закричал Исаак, когда вбежал в спальню. — Что ты сделала? Боже мой!

Доро вбежал вслед за ним в спальню и остановился возле двери, оглядывая комнату. Энинву лежала на полу, изо рта и носа у нее текла кровь, глаза были закрыты, и она не издавала ни звука. Она казалась едва живой.

На кровати сидела Нвеке, наполовину скрытая пуховой периной. Она пристально смотрела вниз на Энинву. Исаак ненадолго остановился рядом с Энинву и слегка встряхнул ее, будто пытаясь разбудить, но у нее лишь безвольно дернулась голова.

Он взглянул вверх и увидел сквозь складки перины лицо Нвеке. И прежде чем Доро смог сообразить, что происходит, Исаак схватил девушку и сильно ударил ее по лицу.

— Прекрати! Прекрати это немедленно! — закричал он. — Остановись! Ведь она твоя мать!

Нвеке закрыла лицо рукой, она выглядела испуганной и словно бы не осознавала происходящего. Доро показалось, что до того, как Исаак ее ударил, ее лицо вообще ничего не выражало. Она смотрела на Энинву, окровавленную и лежащую на полу, словно это был не человек, а всего лишь мертвый камень. Она смотрела, но наверняка не видела ничего, пребывая в трансе. Возможно, что она ощутила боль от удара Исаака. Возможно, она слышала, как он закричал, хотя Доро сильно сомневался в том, что она вообще могла воспринимать слова. Скорее всего, до ее сознания доходили сейчас только боль, шум и замешательство.

В следующий момент ее маленькое, милое, но совершенно пустое лицо так исказилось, что Исаак вскрикнул. Подобное случалось и раньше. Доро видел такое не раз. Некоторые люди переносили переходный кризис внешне вполне спокойно, их тело не подвергалось никаким воздействиям, а страдал только мозг. Постепенно они приобретали силу и возможность контролировать ее, но при этом утрачивали то, что делает эту силу значительной и полезной. Почему Доро не мог понять таких простых вещей? А что если вред, нанесенный Исааку, уже нельзя было устранить? И что если теперь он потерял их обоих — и Исаака, и Нвеке?

Доро перешагнул через Энинву, обошел Исаака, который теперь скорчился на полу, и подошел к девушке.

Он схватил ее и ударил, точно так же, как Исаак.

— Хватит! — сказал он, не пытаясь перейти на крик. Если только его голос дойдет до нее, она будет жить. Если нет, ей придется умереть. Боги, сделайте так, чтобы она услышала его. Дайте ей возможность сохранить разум, если он еще у нее остался.

Она отшатнулась от Доро, как испуганное животное. Что бы она ни сделала, причинив боль Исааку и, возможно, убив Энинву, то же самое с Доро у нее не получилось. Его голос все-таки достиг ее.

Она попыталась прыгнуть и наполовину сползла с кровати в попытках оторваться от него, и приземлилась на Исаака. Энинву находилась чуть дальше. Она по-прежнему была без сознания. Она, возможно, и не почувствовала бы, если бы девушка свалилась на нее. Но Исаак почувствовал, и мгновенно отреагировал на новую боль.

Он схватил Нвеке и сбросил ее со своего пронизанного болью тела. Он подбросил ее вверх со всей силой, какая много раз помогала ему проводить сквозь шторм корабли. Но он уже не соображал, что делает, как не соображала этого и она. Он так и не увидел, как ее тело буквально вдавилось в потолок, разрываясь на части, не видел, как ее голова врезалась в одну из балок, треснула, и остатки ее посыпались вниз ужасающим кровавым дождем и градом из костей и кусков мозга.

Ее тело упало прямо на Доро, переломанное и напоминающее старую ветошь. Каким-то образом он поймал его, и удерживал, не давая ему вновь свалиться на Исаака. Итак, девушка была потеряна. С такими ранами она не могла выжить. Он быстро положил тело на кровать и подошел к Исааку, чтобы убедиться, жив ли он. Позже — возможно, позже — он прочувствует все случившееся. Возможно, он даже покинет Витли на несколько лет.

Лицо Исаака было бледным, с отвратительным серым оттенком. Сейчас он был очень тих и спокоен, хотя и не потерял до конца сознания. Доро слышал, как он задыхался, старался восстановить дыхание. По его словам, у него было больное сердце. Могла ли Нвеке каким-то образом усугубить эту болезнь? А почему нет? Кто лучше всех способен вызывать болезни, если не тот, кто призван их лечить?

В отчаянии Доро вернулся к Энинву. На какой-то момент он сосредоточил на ней все свое внимание и понял, что она еще жива. Он мог это чувствовать. Она воспринималась как добыча, а не как бесполезный труп. Доро тронул было ее руку, но потом отпустил, потому что она показалась ему мягкой и неживой. Тогда он дотронулся до ее лица, склонился, чтобы приблизиться к ее уху. — Ты можешь слышать меня, Энинву?

Казалось, она никак не реагирует на его слова.

— Энинву, Исаак нуждается в тебе. Он может умереть, если ты не поможешь ему.

Ее глаза открылись. Секунду-другую она смотрела вверх, на него, — возможно, старалась воспринять всю безнадежность, отражавшуюся на его лице.

— Я лежу на ковре? — наконец прошептала она.

Он нахмурился, задумавшись — что, если и она тронулась рассудком? Но для Исаака она была единственной надеждой.

— Да, — сказал он.

— Тогда используй его, чтобы подтащить меня поближе к нему. Так близко, как ты сможешь. Только не трогай меня.

Она глубоко вздохнула.

— Пожалуйста, не трогай меня.

Он поднялся на ноги и подвинул ее вместе с ковром поближе к Исааку.

— Она сошла с ума, — прошептала Энинву. — Каким-то образом ее рассудок надломился.

— Я знаю это, — сказал Доро.

— А затем она попыталась разорвать меня на части изнутри. Будто рвала и резала изнутри сердце, легкие, вены, желудок… Она была такой же, как я, как Исаак, как… может быть, Томас. Она проникала в мое сознание, заглядывала внутрь моего тела. Она имела такую способность.

Да, Нвеке была всем, на что так надеялся Доро, и даже более того. Но вот она умерла.

— Помоги Исааку, Энинву!

— Пойди и принеси мне еды, — сказала она. — Там еще осталось немного тушеного мяса?

— Ты сможешь добраться до Исаака?

— Да. Иди же!

Пытаясь поверить ей, Доро вышел из комнаты.

Энинву все же удалось немного залечить себя, так что внутренние кровотечения прекратились и она смогла двигаться, не опасаясь их возобновления. Повреждений было очень много, а восстановить их следовало как можно скорее. Когда она меняла свой облик, ей приходилось перестраивать органы, которые уже существовали, и создавать новые, в то время как старые поддерживали ее жизнедеятельность. В большинстве случаев, меняя облик, она все-таки оставалась наполовину человеком — по крайней мере, ее сознание оставалось человеческим, да и часть органов тоже. Нвеке обладала такой силой, что запросто могла расстроить ее органы один за другим. И Энинву не сомневалась, что если бы девушка начала работать над ее мозгом, она умерла бы раньше, чем успела бы хоть как-то себе помочь. Даже сейчас следовало проделать огромную работу по восстановлению и постараться избежать при этом тяжелых осложнений. Даже не добравшись до ее мозга, Нвеке едва не убила ее.

И как в таком состоянии можно помочь Исааку? Но она должна это сделать. Она поняла в самый первый год их совместной жизни, что ошибалась в нем. Он оказался прекрасным мужем. Вместе с ним, объединив усилия, они построили этот дом. Люди приходили посмотреть на них и присмотреть за ними, так что никакие случайные иноземцы не могли увидеть того колдовства, которое совершалось на этой стройке. Ее сила просто восхищала Исаака, но никогда не мешала ему. Она же всегда и полностью доверяла его силе. Она видела, как он тащил огромные деревья из леса и очищал их от коры. Она видела, как он убивал волков, даже не касаясь их. Однажды она видела, как в драке он убил человека — пьяного дурака, который выпил слишком много и выбрал в качестве объекта оскорбления Исаака. Этот дурак был вооружен, а Исаак безоружен. Исаак никогда не носил с собой оружия. В этом не было необходимости. Этот человек умер так же, как и волк: в одно мгновение его голова разлетелась на куски, будто его ударили дубиной. Потом Исаак сильно переживал из-за содеянного.

Все это видела Энинву, но никакие способности Исаака не вызывали в ней такого страха перед ним, какой она испытывала рядом с Доро. Иногда Исаак подбрасывал ее вверх, и она или кричала, или смеялась, или ругала его — в зависимости от обстоятельств, но она никогда не его боялась. И она никогда не презирала его.

— У него гораздо больше рассудка, чем у человека, который в два-три раза старше него, — сказала она Доро, когда Исаак был еще молод, а между ней и Доро были еще чуть лучшие отношения. В определенном смысле Исаак был намного разумнее Доро. И Исаак понимал даже лучше, чем она, что ему придется делить ее по крайней мере с Доро. И что ей также придется делить его с другими женщинами, которых Доро к нему приводил. Ее заставляли привыкнуть к этому, но в ней нарастала ненависть. Она чувствовала острую ненависть каждый раз, едва услышав предупреждение Доро, что она должна дать ему очередного ребенка. Исаак воспринимал каждого ее ребенка как своего собственного. Он принимал ее без горечи или злости, когда она возвращалась к нему из постели Доро. И каким-то непонятным образом он помогал ей переносить даже такие случаи, когда Доро стремился сломить ее, перекроить на свой лад, когда ее молчаливое послушание начинало его раздражать. Странно, но хотя сама она не могла простить Доро даже самых мелких пустяков, она не чувствовала никакой обиды, если что-то ему прощал Исаак. Долговое обязательство между ним и Доро было таким крепким, словно Исаак и действительно был его сыном от каждого носимого им тела. Если бы Исаак не любил Доро, и если бы эта любовь не была взаимной, хотя и на довольно странный манер — такой, какой привык понимать ее Доро, — только тогда Доро можно было бы считать абсолютно бесчеловечным созданьем.

Ей не хотелось думать, какой была бы ее жизнь без Исаака — вернее, как бы она смогла вынести Доро без него. Она всегда стремилась быть независимой от других, от мужа или от детей. Но все люди были временными на этой земле, они умирали. Умирали все, кроме Доро. Почему, почему не могло быть так, чтобы Исаак жил и жил, а умер именно Доро?

Она поцеловала Исаака. За долгую жизнь она много раз целовала его так. Ведь между ними было нечто большее, чем любовь. В своем организме она производила лекарство для него. Она очень тщательно изучала все обстоятельства его жизни, и даже старила свои органы, чтобы выяснить саму природу старения. Это была очень опасная работа. Любая ошибка могла убить ее прежде, чем она смогла бы понять ее и исправить. Она внимательно прислушивалась к тому, как Исаак описывал свою боль и все, что ее сопровождало, включая тяжесть в груди, головокружение, сердцебиения, распространение боли в область плеча и руки.

Когда он первый раз ощутил боль, а это было лет двадцать назад, то подумал, что умирает. Вот тогда первый раз она вызвала эту боль в своем теле, и была напугана так же сильно, как и он. Это было ужасно, но она жила так, как жил Исаак, и в конце концов пришла к пониманию того, как старение организма может привести к порче крови и сужению сосудов.

И что же следовало делать, чтобы с этим бороться? Как можно было восстановить кровообращение в стареющем организме? Разумеется, она могла восстановить свое собственное. Поскольку вызванная ею самой боль не убила ее, и поскольку она поняла, что необходимо сделать, чтобы восстановить порядок, она могла начать осторожно восстанавливать поврежденные сосуды, а затем растворять твердеющие ткани. Так она становилась физиологически молодой женщиной, какой была в годы после своего переходного возраста. Но Исаак не пострадал во время переходного возраста. Наоборот, он получил возможность обрести талант — который, правда, не смог продлить его жизнь. Если бы только она могла дать ему хоть часть своей силы…

Но это были лишь бессмысленные мечты. Если уж она не могла вылечить его организм от старения, она по крайней мере должна попытаться предотвратить дальнейшие ухудшения. Он не должен есть так много, а некоторую пищу не должен есть вообще. Он не должен курить и заниматься тяжелой работой, несмотря на свою силу и возможности. И то и другое все равно требует своей платы. Он не должен больше проводить корабли сквозь шторм. Ему больше подходили легкие задачи, да и то лишь до тех пор, пока они не начинали вызывать боль. Она очень твердо сказала Доро, что если он не хочет убить Исаака, то должен найти более молодого человека, чтобы тянуть его баржи.

Сделав это, Энинву потратила множество тяжелейших наполненных болью часов, чтобы отыскать или сделать лекарство, которое могло бы облегчить Исааку боль, когда та появлялась. В конце концов она так извела себя, что даже сам Исаак попросил ее остановиться. Но Энинву не остановилась. Она несколько раз едва не отравила себя, пробуя различные растения или вещества, полученные из животных, которые она раньше никогда не использовала, и определяя собственную реакцию на них. Она перепроверила и хорошо известные ей средства, и обнаружила при этом, что такая простая вещь, как чеснок, может быть полезной, но только в определенных случаях. Она продолжала работать, создавая лекарства, которые позже могли бы пригодиться другим. Для Исаака она совершенно случайно сделала лекарство, потенциально весьма опасное, которое должно было расширять кровеносные сосуды, уменьшая тем самым нагрузку на его ослабленное сердце и снижая боль. Когда боль появлялась, она вновь давала ему лекарство. Боль проходила, и он был изумлен. Он взял ее с собой в Нью-Йорк-Сити и позволил выбрать чудесную ткань. Затем он повел ее к модельеру — чернокожей, но свободной женщине, которая рассматривала ее с нескрываемым любопытством. Энинву объяснила женщине, что бы она хотела, но как только она сделала паузу в словах, женщина заговорила сама.

— Ты происходишь из людей Онитша, — сказала она на родном языке Энинву и улыбнулась, глядя на удивленную Энинву. — У тебя все хорошо?

Так Энинву встретилась с женщиной со своей родины, которая, может быть, приходилась ей родственницей. Это был еще один подарок, который ей сделал Исаак. Так у нее появилась новая подруга. Он был очень хорошим, ее Исаак. И сейчас он не должен умереть и оставить ее одну.

Но на этот раз лекарство, которое всегда помогало, оказалось бессильным. Боль не отступала.

Исаак был весь пепельного цвета, покрытый потом и задыхающийся. Когда она попыталась поднять его голову, он открыл глаза. Она не знала, что делать. Ей хотелось бы не смотреть на него в эту минуту, но она не могла. В своих поисках она нашла условия, при которых сердце могло очень легко отказать, и это вот-вот должно было произойти с Исааком. Она едва не убила себя, изучая эволюцию болезни. Она была непреклонна в своих попытках сохранить Исааку жизнь, но вот теперь, каким-то непонятным образом, бедная Нвеке уничтожила всю ее работу.

— А что Нвеке? — прошептал Исаак, как будто прочитал ее мысли.

— Не знаю, — сказала Энинву. Она огляделась вокруг, остановила взгляд на пуховом матрасе, который был взбит легкими волнами.

— Она спит.

— Хорошо, — задыхаясь, произнес он. — А я подумал, что случайно едва не убил ее. Значит, я видел это во сне…

Он умирал! Нвеке убила его. В своем безумии она убила его, а он беспокоился, что мог причинить ей боль! Энинву покачала головой, как бы в ответ на свои безнадежные мысли. Что она может сделать? Ведь она, с ее богатыми знаниями, должна найти хоть что-то…

Он попытался дотронуться до ее руки.

— Тебе приходилось терять и других мужей, — сказал он.

Не выдержав, она разрыдалась.

— Энинву, я стар. Моя жизнь была долгой и наполненной заботами обычного человека. К тому же эта жизнь имеет и обычный распорядок.

Его лицо исказилось от боли. Это было похоже на то, как если бы боль пронзила ее собственную грудь.

— Приляг рядом со мной, — сказал он. — Вот здесь, около меня.

Она выполнила его просьбу, продолжая тихо всхлипывать.

— Ты даже не знаешь, как я люблю тебя, — сказал он.

Кое-как ей удалось справиться с голосом.

— С тобой я чувствовала себя так, словно у меня никогда не было другого мужа.

— Ты должна жить, — сказал он. — И ты должна заключить мир с Доро.

От этой мысли ей стало плохо. Она промолчала.

Сделав очередное усилие, он заговорил на ее родном языке.

— Теперь он должен стать твоим мужем. Склони свою голову, Энинву. Живи!

Больше он не сказал ничего. Были только длинные приступы боли, прежде чем он впал в беспамятство, а затем встретился со смертью.

10

Энинву, покачиваясь, встала на ноги, когда в комнате появился Доро с полным подносом в руках. Теперь она стояла возле кровати, не сводя глаз с останков Нвеке. Она, казалось, не слышала, как Доро поставил поднос на маленький столик рядом с ней. Он открыл было рот, чтобы спросить, почему она не ухаживает за Исааком, но в тот самый момент, когда он подумал об Исааке, подсознание подсказало ему, что его сын умер.

Подсознание никогда его не подводило. В последние годы он смог предупредить множество случаев, когда людей собирались похоронить заживо. Однако сейчас он опустился на колени рядом с Исааком и прикоснулся к его шее в тщетной попытке нащупать пульс. Разумеется, пульса не было.

Энинву повернулась и мрачно взглянула на него. Она была молодой. Сейчас ее регенерировавшее тело приняло прежние юные формы. Она походила скорее на девушку, оплакивающую своего деда, чем на женщину, погруженную в траур по мужу и дочери.

— Он так и не узнал, — прошептала она. — Он думал, что это только во сне он мог убить ее.

Доро взглянул вверх, где на потолке остались кровавые следы от тела Нвеке. Энинву проследила за его взглядом, затем быстро отвела глаза в сторону.

— Он обезумел от боли, — сказал Доро. — Затем, совершенно случайно, она еще раз задела его. Этого было больше чем достаточно.

— Эти ужасные случаи следуют один за другим. — Она покачала головой. — Все рушится.

Странно, но она подошла к подносу с едой, взяла его и отправилась на кухню, где присела и начала есть. Доро последовал за ней, с любопытством наблюдая. Повреждения, которые причинила ей Нвеке, возможно, были еще сильнее, чем ему казалось. Она ела, с жадностью вгрызаясь в пищу, словно очень изголодалась, в то время как остывающие трупы людей, которых она больше всего любила, лежали в соседней комнате.

Некоторое время спустя она сказала:

— Доро, их следует похоронить.

Она съела еще сладкое печенье, остававшееся на тарелке, которую Исаак поставил на стол для Доро. Доро тоже чувствовал голод, но не мог заставить себя притронуться к еде. Особенно к этому печенью. Он понимал, что это не та пища, которая ему требовалась.

Он лишь недавно взял свое нынешнее тело. Это было хорошее сильное тело, он сменил его в одном из своих поселений в Пенсильвании. Оно могло бы прослужить ему несколько месяцев. Он мог бы использовать его, чтобы произвести первого ребенка от Нвеке. Это было бы хорошим сочетанием. В его поселенцах из Пенсильвании всегда были стабильность и твердая сила. Они все были хорошей породы. Однако стресс, физический и эмоциональный, сделал свое дело и заставил его почувствовать голод, при том что он этого не ожидал и рассчитывал еще долгое время не производить очередного превращения. Он не собирался делать замену. Это тело должно было оставаться с ним немного дольше. Но так или иначе, он чувствовал голод и неудобства, ему срочно нужна замена. И у него не было никаких причин, которые вынуждали бы его терпеть эти неудобства. Исаак умер. Доро взглянул на Энинву.

— Мы должны похоронить их, — повторила она.

Доро кивнул. Он позволит ей совершить этот ритуал. Она была очень добра к Исааку. Затем, после этого…

— Он сказал, что мы должны заключить мир, — продолжила она.

— Кто?

— Исаак. Это были его последние слова — о том, что мы должны заключить мир между собой.

Доро пожал плечами. — Так мы и сделаем.

Больше она не сказала ничего. Все приготовления для похорон были произведены, и были извещены все дети, уже успевшие обзавестись семьями. Не имело значения, были это дети Исаака или Доро, все равно они выросли, воспринимая Исаака как собственного отца. И было еще несколько приемных детей, которых воспитывала Энинву, поскольку их родители либо умерли, либо были неспособны к воспитанию. Кроме них пришло еще много других людей. Все в этом городе знали и любили Исаака. И теперь каждый приходил, чтобы отдать ему последнее уважение.

Но в самый день похорон Энинву было невозможно отыскать. Охотничье чутье Доро подсказывало, что это означает попытку побега.

Некоторое время она летала большой птицей. Затем, далеко в море, она устало опустилась на воду и преобразилась в дельфина. Она подплыла поближе к стае резвящихся дельфинов, которые периодически выпрыгивали из воды. Они приняли ее в свою компанию, и она стала одной из них. Она должна научиться жить в их мире, потому что сейчас для нее не было более чуждого мира, чем тот, который она только что покинула. И возможно, если она научится их способу общения, она найдет их достаточно благородными или достаточно невинными, неспособными лгать или плести заговоры об убийстве над еще не остывшими трупами собственных детей.

Но тут же она спохватилась, задумавшись, насколько долго сможет она выдержать разлуку с родственниками, с друзьями, с человеческими существами вообще. Как долго ей придется прятаться в море, пока Доро не прекратит свою охоту за ней, или пока он не отыщет ее? Она припомнила свой неожиданный испуг, когда Доро забрал ее с родины. Она припомнила и то одиночество, которое смягчили ей Доро и Исаак, и два ее теперь уже умерших внука. Как же она останется одна среди дельфинов? Как случилось, что она когда-то выбрала такую ужасную жизнь, по сравнению с которой жизнь под водой казалась столь драгоценной?

Доро заставил ее измениться. Она подчинялась ему, подчинялась и подчинялась, чтобы удержать его от попыток ее убить. Однако она еще много лет назад перестала верить тому, что сказал ей Исаак: будто ее долгожительство дает ей право выйти замуж за Доро, и что только она хоть как-то может остановить его от превращения в животное. Он уже действительно почти превратился в животное. Но она выработала привычку подчиняться. В своей любви к Исааку и к детям, и в своем страхе перед смертью — особенно перед такой, носителем которой был Доро, — она уступала ему снова и снова. Привычки было очень трудно уничтожить. Привычку жить, привычку бояться… даже привычку любить.

Хорошо, хорошо. Ее дети теперь были взрослыми мужчинами и женщинами, они способны позаботиться о себе сами. Она должна расстаться с ними. Нет лучших ощущений, чем быть окруженной своими людьми, детьми, внуками и правнуками. Она не могла бы получать удовольствие от постоянных скитаний по миру, подобно Доро постоянно перемещаясь с места на место. Она нуждалась в том, чтобы создавать вокруг себя нечто похожее на ее собственное племя, где она могла бы оставаться бесконечно долго.

Интересно, а можно ли создать такое среди дельфинов? Может быть, Доро дал ей время и как раз ждет, что она попытается сделать нечто подобное? Она совершила то, что он считает самым великим грехом: она сбежала от него. И не имело значения, что она сделала это для спасения собственной жизни, потому что чувствовала его намерение убить ее. После всех ее уступок он все-таки не отказался от мысли об убийстве. Он был убежден, что это его право — убивать своих людей по собственному выбору. Великое множество его людей верили этому, и поэтому не убегали, когда он приходил за ними. Они были напуганы, но он был их божеством. И бежать от него было бесполезно. Он неизменно ловил беглеца и убивал, или, что случалось очень редко, приводил его домой живым и уже там карал его, доказывая, что любой побег бесполезен. К тому же, многие беглецы были еретиками. Его люди верили, что раз уж он является их богом, то у него есть право делать с ними все, что он хотел. «Иаковы», вот как она мысленно их называла. Подобно библейскому Иакову, они делали самое лучшее, что позволяла им ситуация. Они не могли сбежать от Доро, поэтому они подыскали подходящую добродетель, чтобы подчиняться ему.

Энинву находила свою добродетель в том, чтобы не иметь с ним дела. Он никогда не был ее богом, и если она должна сбежать на столетие — ни разу не остановившись, чтобы создать окружение из собственных людей, приносящих ей радость и удовлетворение, — она все равно сделает это. Он не получит ее жизнь. И люди в Витли увидят, что он отнюдь не всесилен. Он никогда не придет к ним в ее обличье. Возможно, что другие заметят его ошибку и поймут, что он вовсе не бог. Возможно, что они тоже убегут, и долго ли он сможет охотиться за ними? Определенно, многим удастся сбежать и устроить свою жизнь в мире, где существуют лишь обычные страхи обычных человеческих существ. Смогут бежать самые сильные — такие, как Исаак, возможно, даже некоторые из ее детей…

Она выбросила из своей памяти то обстоятельство, что Исаак никогда не хотел бежать. Исаак был Исааком, он стоял чуть поодаль от всех остальных людей, и его не следует осуждать. Он был самым лучшим из всех ее мужей, а она даже не смогла присутствовать на его похоронах. Думая о нем и тоскуя по нему, она захотела вновь стать птицей, чтобы найти какое-нибудь место с твердой землей. Может быть, какой-нибудь скалистый остров, где она сможет оплакивать своего мужа и дочь, не опасаясь за собственную жизнь. Где она могла бы предаться воспоминаниям и мыслям, и где она была бы совсем одна. Ей было необходимо побыть одной, прежде чем она сможет снова нормально общаться с людьми.

Но вот несколько дельфинов приблизились к ней, непонятно болтая о чем-то, и в какой-то момент она подумала, что они могут на нее напасть. Однако они лишь потерлись об ее бока, как бы предлагая познакомиться. Она поплавала с ними, и никто из них не пытался ее обидеть. Вместе с ними же она и поела, хватая проплывающую рядом рыбу с таким аппетитом, как будто она ела самое вкусное блюдо в Витли или у себя на родине. Сейчас она была дельфином. И если Доро не будет искать ее как половину для равноправного брака, то он найдет в ней равноправного противника. Ему не удастся в очередной раз загнать ее в рабство. И она никогда не станет его очередной добычей.