Джокер - Фабрика героев. Джокер. Особые поручения. Игра королей

Автор выражает благодарность:

Александру Голодному, Ивану Садовскому и Анатолию Спесивцеву — за своевременную и всемерную поддержку и просвещение автора в тех вопросах, в которых автор в силу тех или иных причин слабо разбирается.

Фрау Инне Кинцель, урожденной Вильшанской — за консультации относительно лошадей и верховой езды, а также просто за то, что она — есть.

Павлу «Рикардо Вернеру» Балашову, лучшему брату всех времен и народов — за то, что без него этот проект так и остался бы на уровне кухонного трёпа.

Глава 1

2578 год, август.

Удивительно, как быстро сгущаются в конце лета сумерки! Вот только что светило солнце — и уже почти темно. И дневное тепло испарилось, словно по мановению волшебной палочки: от распахнутого окна отчетливо тянет холодом. Конечно, следует учитывать и развесистые, неохватные деревья парка, но все же, все же…

Сидящая за массивным столом женщина с силой потерла лицо ладонями, усмехнулась и решительно поднялась на ноги. Хватит на сегодня. Всех дел не переделаешь. Надо же и отдыхать хоть иногда. А завтра тоже будет день.

Не сдержавшись, она фыркнула. О да, конечно. Будет. Еще и как будет. А уж послезавтра…

Следующее ее движение человеку неосведомленному могло показаться не слишком уместным: элегантные молодые (то ли к сорока, то ли чуть за) дамы не должны вот так простецки чесать в затылке. Но неосведомленных в радиусе пары километров не наблюдалось, а в дворцовом комплексе каждая собака знала о скрытом под волосами тарисситовом импланте. Как и о привычке его хозяйки потирать овальную пластинку зеленоватого металла в минуты задумчивости.

Подумать ей сегодня было о чем. Как и вчера. Как и несколько последних месяцев. Но сейчас в голове вертелось только нежелание идти домой. Пусто там. Пусто и тихо. Завтра утром вернется из отпуска работающая в доме супружеская пара, а в середине дня с Авлабара прилетят в сопровождении наставника дети, и она еще не раз помянет добрым словом сегодняшнюю тишину. Но это будет завтра. Сегодня же дома ни души.

Хотя, подумала женщина, это еще с какой стороны посмотреть. Узнай нахальная троица о том, что их к душам не причислили, быть ей облитой презрением с головы до ног. Основательным таким презрением, полновесным. Кошки умеют презирать.

Впрочем, свойственная зверью телепатия вряд ли работает на таком расстоянии. А вот опоздания к позднему ужину ей действительно могут и не простить. И дело даже не в отсутствии еды: уж что-что, а таймер на дозаторе работает исправно. Но усатые морды искренне полагают, что основное предназначение Марии Александровны Корсаковой (особенно в отсутствие детей) состоит в почесывании трех шеек и шести ушек. Кстати, не исключено, что они правы. Все, пора.

Женщина сняла с напольной вешалки жакет, явно состоящий в близком родстве с форменным офицерским кителем, накинула было на плечи, но покосилась на окно и вдела руки в рукава. Секунду подумала и застегнулась до самого горла, так, что белая сорочка скрылась под высоким воротником-стойкой. Нельзя ходить распустехой. Во дворце — точно нельзя. Слухи и сплетни подобны торфяному пожару: как его ни туши, что-то да останется тлеть, даже под снегом, даже под водой. И давать кому-то пищу для злословия она не намерена. Особенно сейчас. За два дня до коронации.

Приветливо кивнув вскочившему при виде ее сменному секретарю («Вы сегодня больше не понадобитесь, Владимир!»), женщина пересекла маленькую приемную и тихо прикрыла за собой тяжелую дверь. Это мог сделать и секретарь, но у парня выдался непростой день. Набегался, хватит.

Графиня Корсакова (в девичестве Сазонова, а урожденная так и вовсе Мэри Александра Гамильтон) успела сделать всего несколько шагов по широкому коридору, когда от полускрытого тяжелыми портьерами окна донеслось вкрадчивое:

— Мария Александровна! Не уделите ли вы мне несколько минут?

Двенадцать лет назад.

Вызов по личному каналу с запросом на визуализацию контакта застал Мэри в саду. Лето было в разгаре, Иван Кузьмич постарался на славу, и теперь она частенько проводила время в шезлонге, любуясь кустами роз и немножко слишком вычурными клумбами. Тепло, тихо… чего еще желать?

Что-то изменилось в ней после боя в системе Соколиный Глаз и последовавшей за ним полугодовой комы. И не просто изменилось. Сломалось. Во всяком случае, скажи кто-нибудь Мэри еще год назад, что она будет часами просиживать на солнышке, обложившись подушками и укутав ноги покрывалом, она бы даже смеяться не стала. Грешно, знаете ли. Над убогими.

Сейчас же… лень. Всё — лень. Двигаться, говорить, думать. Даже предписанные профессором Эренбургом упражнения и процедуры раздражают самой необходимостью их производить.

Хорошо, что Никита вернулся в расположение эскадры, не хватало еще, чтобы он начал ее тормошить. Нет, ну кому это неймется? Не знаю я тебя, не знаю! И знать не хочу!

Известие о помолвке поставило на уши всю журналистскую братию, пишущую на светские темы, — еще бы, кто сват-то! — и покоя не стало ни днем, ни ночью. Вокруг дома кишмя кишели автоматические камеры. За ограду, правда, не совались. Один-единственный выстрел, прозвучавший после лаконичного комментария «Нарушение границы частных владений!», моментально убедил ушлых репортеров не пересекать эту самую границу. Однако это вовсе не означало свободы периметра.

В голосе экономки, отвечающей по домашнему номеру, все чаще проскальзывали нотки, больше подходящие для ее отслужившего в десанте супруга. Номер личного коммуникатора пришлось сменить и позаботиться о том, чтобы новый не попал в общедоступные справочники.

Знали его только входящие в ближний круг, поэтому на вызовы с незнакомых номеров Мэри не отвечала из принципиальных соображений. Не ответила бы и на этот, но мигавший в уголке дисплея символ указывал на то, что вызов — межсистемный. Конечно, с этих придурков станется… ладно, отвечу. Только без визуализации. Обойдетесь.

Тронув сенсор приема, Мэри равнодушно произнесла:

— Мария Сазонова! — и почувствовала, как по венам и нервам побежал полузабытый огонек — такой энергией был наполнен голос ее невидимой пока собеседницы, говорящей на унике с мягким, чуть грассирующим акцентом.

— Contessa Мария? Меня зовут Франческа Корсо. Уверена, вы слышали обо мне — раз уж заказали моему Дому подвенечное платье — поэтому перейду сразу к делу. Меня несколько смущает выбранная вами модель, вернее, смущает очень сильно. А поскольку мой старый приятель попросил меня уделить вашему заказу особое внимание, я хотела бы посмотреть на вас вживую и решить, что же мне делать с этим вашим платьем. Если с ним вообще можно что-то сделать, в чем лично я сильно сомневаюсь.

Покровительственный, почти надменный тон известного модельера не оставлял сомнений в том, что с выбором клиентки означенный модельер не согласна категорически. Мэри же, имевшая на этот счет свое собственное мнение, терпеть нотации (а тем более — отказы) вовсе не собиралась. Знакомый боевой азарт встряхнул ее почти физически, и это было так здорово, что словами не передать. Попросив грозную сеньору немного подождать, графиня Сазонова сгребла в охапку пригревшуюся Матрену и ринулась в кабинет, по второй линии на ходу требуя подать кофе.

Захлопнув за собой ведущую в сад стеклянную дверь, Мэри ссадила кошку, донельзя возмущенную таким обращением, на диван и плюхнулась в кресло перед столом, одновременно разворачивая виртуальный дисплей. Возникшая на нем хрупкая женщина, черноволосая и черноглазая, всем своим видом отрицала саму возможность существования СТАРЫХ приятелей. Об этом Мэри и сообщила ей, получив в ответ мягкую улыбку и непередаваемый жест, которым истинные южанки обычно отвечают на комплимент.

— Мне приятно ваше мнение, contessa, но сеньор ван Хофф действительно один из самых старых моих приятелей. — Переждав понимающее «А-а, Эрик!», она продолжила: — Именно он предложил мне поподробнее ознакомиться с вашим заказом, и что же я вижу? Кобальт! Ну, что это за цвет для подвенечного платья?! Тем более что, если я не ошибаюсь, речь идет о первом браке! А фасон? Нет, это решительно не годится в таком виде! Только белое, длинное белое платье, шлейф… вы мне не поверите, но далеко не все монахини пилотируют рудовозы, кое-где они все еще плетут кружева!

— Сеньора Корсо! — медленно, отчетливо выговорила Мэри. Даже ей самой тон показался ледяным, и глоток обжигающего кофе, принесенного экономкой, положения отнюдь не спасал. — Эта свадьба — сплошное недоразумение. Все, буквально все лучше меня знают, где будет происходить венчание, кто будет венчать, кого следует позвать на торжество и как его лучше организовать. Но чтоб меня черти взяли, если я буду выходить замуж в платье, выбранном кем-то другим! Хоть что-то же должны оставить на мое, и только мое, усмотрение! Я начинаю думать, что вы говорили не с Эриком, а с моим женихом. Ему, знаете ли, тоже мерещится белое со шлейфом и чуть ли не флердоранж. Нашел девственницу. Уж кому и знать, как не ему…

— Ах, вот оно что! — на лице Франчески Корсо умиление смешивалось с сочувствием. — Как же я сразу не догадалась?! Тигрице пытаются повязать бантик на шею… ну конечно! Капитан первого ранга, офицер и джентльмен… skusi, леди. Война, командование, раны, чины, ордена… а тут… понимаю.

— А раз понимаете… — Мэри уже остывала.

— И все же я с вами не соглашусь, — перебила ее кутюрье. — Contessa…

— Пожалуйста, Мария! — проворчала Мэри.

— Тем более! — воспрянула духом собеседница. — Мария — самое сильное из всех женских имен, слабая женщина не могла принести миру Спасителя! А эта ваша выходка с платьем, уж извините, свидетельство именно слабости. Вы просто перепутали понятия, так бывает. Упрямство — еще не признак силы. Поверьте, стоит, действительно стоит потрафить мужу в мелочи, тем легче будет впоследствии поставить на своем в чем-то действительно важном. Можете положиться на мой опыт, я-то в мужьях разбираюсь, у меня их как-никак было четверо!

— Я настаиваю, сеньора, — непреклонно возразила Мэри. — Как показывает МОЙ опыт, уступка в малом обычно формирует у того, кому уступают, стойкое убеждение, что так будет всегда и во всем. Если вы не хотите шить это платье — воля ваша, я обращусь к кому-нибудь другому.

— Porca madonna, Мария! — взорвалась Франческа, у которой, должно быть, лопнуло терпение. — А вы не думали о варианте, который убил бы двух зайцев — так, кажется, говорят в Империи? Можете быть совершенно спокойны. Я сошью то платье, которое вы выбрали. Но я сошью также и то, которое вижу на вас. И если вы выберете первое — я, клянусь Богом, уйду из бизнеса!

— Вы рискуете, сеньора, — прищурилась графиня Сазонова.

— Ничуть. И кстати: мне не нравится ваша физическая форма. Уделите ей внимание немедленно, платье я буду шить на Аманду Робинсон, учтите. А теперь, с вашего позволения, я займусь делом. Два месяца до свадьбы! Вы бы еще за неделю спохватились!

Энергия, неизвестно откуда взявшаяся в процессе разговора, никуда не делась и после него. Апатия схлынула, словно ее и не было, и этим следовало воспользоваться. Во внешнем мире, от которого она так долго была отгорожена сначала стенами больничной палаты, а потом садовой оградой, наверняка хватало проблем, требующих самого деятельного участия. А значит — что? Значит, надо ознакомиться с последними новостями и хорошенько подумать.

Немедленно выяснилось, что проблем действительно выше крыши. В частности, до сих пор оставался нерешенным вопрос о подготовке Империей собственных кадров в области ментального воздействия на противника. Во всяком случае, в доступных ей источниках ничего обнадеживающего не наблюдалось. А если учесть, что должность его императорского высочества офицера для особых поручений вопреки всякой логике все еще оставалась за Марией Сазоновой, то источников хватало.

Интересная картинка вырисовывается. Вот только не слишком дружащая со здравым смыслом. Нет, все можно понять, пока что вакансии с успехом заполняются бельтайнскими резервистами, но так не может продолжаться до бесконечности. Основные военные действия уже на излете, пора прикинуть перспективы. Непонятно только, почему об этом должна думать хворая графиня Сазонова, что, больше некому?

Мэри извлекла из архива коммуникатора копии своих донесений, направленных в период подготовки к сражению у Соколиного Глаза. Привычку всегда иметь под рукой дубликат полученных приказов, отданных распоряжений и переправленных по назначению докладов она по настоянию бабки выработала у себя еще под конец обучения в Звездном Корпусе. Береженого Бог бережет, тылы должны быть прикрыты.

И вот тут-то ее ждал пренеприятный сюрприз. В результате внимательного прочтения выяснилось, что в донесениях она не раз указывала на почти невероятные способности Егора Грызлова, но ни словом не обмолвилась о своих выводах на этот счет. Правду сказать, выводы вполне могли бы сделать и за нее… можно подумать, у нее было много времени непосредственно перед боем… сиди тут теперь, копайся…

Мэри повеселела, допила кофе, закурила и погрузилась в поиски и анализ информации. Не с пустыми же руками на доклад являться. Засмеют.

Столь бестолково начавшийся день интересно продолжился, а закончился так и вовсе волшебно. Во всяком случае, впервые за последние недели она заснула мгновенно, ни секунды не ворочаясь и не рассматривая потолок. Вот так и надо жить, а то выдумала тоже: сад… шезлонг…

А вот утро не задалось, причем категорически. Вчерашнюю сентенцию сеньоры Корсо по поводу физической формы она в пылу проснувшейся жажды деятельности пропустила мимо ушей. И, как выяснилось, совершенно напрасно: привычный когда-то комплекс гимнастики дался с ощутимым скрипом, а китель сидел плохо. Отвратительно он сидел. Два месяца… м-да, сколько там великолепная сеньора предполагает шить платье — ее дело, а вот привести себя в порядок действительно можно и не успеть. Разве что попробовать сделать внушение организму.

Что это он, в самом-то деле? Расслабился? Решил, что больше владелице не понадобится? Где хваленая скорость регенерации? Что, мыши закончились, ловить некого? Матрена! Матрена-а-ааа! Как тут у нас с мышами, морда твоя кошаческая? Всех перевела? Ну-ка, быстро изыскать хоть одну!

Полчаса спустя, когда Мэри под одобрительным взглядом экономки поглощала завтрак, Матрена бесцеремонно запрыгнула на стол, положила перед тарелкой задушенную мышь и слегка придавила ее лапой. «Заказывали? Получите!» — было написано на презрительно кривящейся мордочке. Также там просматривалось требование благодарности за то, что мышь оказалась именно перед тарелкой, а не в ней. Надежда Игнатьевна ахнула и прижала руку к обширной груди, но пронять отставного пилота было несколько сложнее.

— Спасибо за заботу, лапушка моя! — усмехнулась Мэри, мысленно приказывая организму принять во внимание тот факт, что уже даже и мышь ему поймали. Чего еще-то? — Давай меняться. Как тебе вот этот кусочек рыбки? Только, будь любезна, не на скатерти. Вот и молодец. Что? Ой, Надежда Игнатьевна, да бросьте вы! У меня бывали сотрапезники, по сравнению с которыми дохлая мышь — образец вкуса, стиля и хорошего поведения!

— Все в сборе, ваше высочество. Можно начинать.

Голос фон Фальц-Фейна отвлек Константина от размышлений. Великий князь окинул взглядом зал совещаний, скосил глаза на хронометр и слегка покачал головой.

— Назначено на полдень, Яков Петрович, — вот в полдень и начнем. Я жду еще одного человека.

Секретарь императора, на время болезни основного работодателя перешедший в распоряжение регента, еще раз сверился со списком, но почел за лучшее промолчать. Его высочеству виднее. Хотя… Что именно «хотя», додумать барон не успел. Дальняя дверь распахнулась, и в зал стремительно вошла графиня Сазонова. Наметанному глазу было видно, что привычный темп дается женщине с некоторым трудом, но горящие энергией глаза утверждали, что все это мелочи. Подумаешь — труд! В первый раз, что ли?

— Вот теперь в сборе действительно все, — удовлетворенно усмехнулся Константин. — Рад вас видеть в добром здравии, Мария Александровна. Прошу садиться, дамы и господа.

Следующие полтора часа убедили всех, кого требовалось убеждать, что так долго пустовавшее кресло слева от регента его офицер для особых поручений занимает по праву. Графиня Сазонова явно была в курсе текущего положения дел, вопросы задавала редко и только по существу, имела аргументированную точку зрения по любому поводу и заметно наслаждалась своим участием в совещании.

Ее выступление на достопамятном заседании Военного совета многие из присутствующих прекрасно помнили. И теперь любой желающий мог удостовериться, что полученные в бою травмы нисколько не повлияли ни на скорость мышления, ни на категоричность высказываний. Удовольствие от этого, правда, испытывали далеко не все, но желание его высочества — закон, по крайней мере до тех пор, пока он остается регентом.

Так что никто не удивился, когда Константин, слегка кивнув сидящей рядом с ним женщине, проговорил:

— А теперь я предоставляю слово графине Сазоновой. Не вставайте, Мария Александровна.

— Благодарю вас, ваше высочество. Итак, дамы и господа, я предлагаю обсудить вопрос комплектации имперских вооруженных сил — в частности, флота — подготовленными кадрами интеллектуальных операторов. Так, кажется, называют сейчас тех, кто способен справляться с ментальными атаками бестелесных мозгов, которых натравили на нас «Гекатонхейры».

— Вы совершенно правы, графиня, — поднялся на ноги адмиралтейский чин, имя которого Мэри запоминать не сочла нужным, дабы не забивать себе голову сведениями о самом кислом из всех виденных ею лиц. Капитан первого ранга — вполне достаточная информация. — Мы называем их именно интеллектуальными операторами. Однако я не вижу никаких проблем. Ваши соотечественники…

— Мои соотечественники, при всех своих достоинствах, являются всего лишь наемниками, — перебила его Мэри. — Да, Бельтайн — союзник Империи, кто бы спорил, но союзы создаются и распадаются. Столь важное направление следует прикрыть людьми, впитавшими верность Империи с молоком матери.

— Я полностью с вами согласен, однако пока мы не можем найти достаточного количества персонала имперского происхождения. Кое-что есть, конечно. Но даже разрабатываемое Академией Наук совместно с Исследовательской Секцией Бельтайна аппаратное обеспечение суггестивного эффекта Гамильтон…

— Что?! Какого-какого суггестивного эффекта?! — графине Сазоновой показалось, что она ослышалась. — Гамильтон? Р-романтики…

Довольный произведенным эффектом адмиралтейский чин усмехнулся и продолжил:

— Так вот, даже упомянутое аппаратное обеспечение сейчас не дает нам возможности задействовать удовлетворительное число имперских уроженцев в качестве интеллектуальных операторов. Разработки продолжаются, подвижки уже есть, но…

— Гм… — Мэри задумчиво потерла подбородок. — А кто и как проводит отбор кандидатов?

— Флотские психологи, разумеется. При поддержке Института высшей нервной деятельности.

— Понятно. И ищете вы, естественно, во флоте.

— Естественно.

— Так я и думала. Вот что значит вовремя не отправить соответствующее донесение, а потом на полгода выпасть из нормальной жизни. Mea culpa, mea maxima culpa.[6] Дамы и господа, вернемся к событиям в системе Соколиный Глаз. Бой тогда был выигран в очень большой степени благодаря способностям капитан-лейтенанта Егора Грызлова. В сущности, он спас нас всех. И я на досуге, которого у меня сейчас неоправданно много, решила собрать и проанализировать некоторые факты. В частности, выяснилось, что практически все по-настоящему успешные имперские артисты оригинального жанра, подвизающиеся в области чтения мыслей, гипноза и прочих ментальных фокусов, родом с Голубики, родины Егора. Вам это ни о чем не говорит?

— Вы хотите сказать… — прищурился великий князь, жестом унимая поднявшийся было в зале шум.

— Я хочу сказать, что к Голубике следует присмотреться повнимательнее. Как мне кажется, было бы совсем нелишне объявить о наборе добровольцев и провести соответствующие тесты. Тренированных операторов мы сразу не получим, но задел на будущее — вполне. И вот тут-то как раз не грех подключить бельтайнцев. Тех, кто работал с Грызловым в том бою и знает, что и как искать.

— У вас есть предложения по персоналиям?

Лицо адмиралтейского чина стало напряженно-заинтересованным, и Мэри тут же вспомнила, что его зовут Дмитрий Фомин. Вот и хорошо, вот и славно. А то стоял тут, кривился, поставь рядом свежее молоко — получишь простоквашу.

— Капитан Роджерс. Капитан Фаринтош. Капитан Макартур. Все они служат в имперском флоте. Капитан Донован, как ни странно. Она из действующих пилотов, но Грызлова слышала на «ура». Нравился он ей, что ли? Конечно, лучше всего было бы задействовать меня и премьер-лейтенанта О'Нил, но Элис ждет ребенка, а вашу покорную слугу профессор Эренбург еще на пару месяцев к грунту прикует, тут и к бабке не ходи.

— Николая Эриковича надо слушаться, — вклинился улыбающийся Константин. — Он, конечно, деспот, каких поискать, но дело свое знает.

Мэри с грустной улыбкой покачала головой. Вот и еще один опекун на ее голову, будто мало их…

— Да я же и не спорю! Просто речь сейчас идет о том, что выдергивать людей с планеты в разгар страды не слишком разумное решение. Значит, надо лететь туда, а в этом случае я абсолютно бесполезна.

— И вы полагаете, что три человека справятся с объемом работы? Там как-никак сорок шесть миллионов населения…

Графиня Сазонова мысленно сосчитала до десяти.

— Во-первых, мы говорим только о добровольцах. Физически здоровых людях не старше сорока и не моложе… какой в Империи возраст принятия решения? Двенадцать лет? Значит, не моложе двенадцати. Голубика — мир аграрный, а стало быть, патриархальный, слишком большого числа желающих служить ожидать не приходится. Да и спешка в таких делах не особенно уместна. Во-вторых, почему три? Я назвала четыре имени.

— Но капитан Донован, как вы только что заметили, действующий пилот, и после Соколиного Глаза вернулась в распоряжение ВКС Бельтайна. Как вы предполагаете ее привлечь? — Похоже, по параметрам и процедуре отбора у Фомина возражений не было. И сейчас его интересовали чисто технические вопросы.

— Я думаю, не стоит пока поднимать шум и привлекать внимание. Тара Донован служит на Санта-Марии. А поскольку заместителем военного министра Pax Mexicana является мой старый друг сеньор Вальдес, больших проблем не предвидится. Я частным порядком попрошу его об услуге, и, думаю, он мне не откажет. Ну а если вдруг… что ж, тогда я перекуплю контракт капитана Донован, только и всего.

— Вот так просто? Возьмете и перекупите? — Теперь на лице каперанга было написано неприкрытое изумление.

— Вот так просто. Возьму и перекуплю. Я неприлично богата, Дмитрий Валентинович, и могу позволить себе маленькие прихоти. Или — большие.

По окончании совещания великий князь предложил Мэри связаться с Хуаном Вальдесом немедленно, но наткнулся на почти жалобное:

— Извините, Константин Георгиевич, но я… я немного устала. И очень хочу есть.

Хлопнув себя по лбу так, что слышно было, наверное, и в дворцовом парке, регент во всеуслышание обозвал себя идиотом и приказал немедленно подать обед на две персоны в свой кабинет. Туда они и направились через залы, коридоры и галереи, на ходу раскланиваясь со знакомыми и болтая о пустяках.

Никуда особенно не торопясь, они дошли до кабинета, в котором молодой мужчина с безукоризненной выправкой придирчиво изучал накрытый стол, ища несуществующие огрехи в сервировке.

— Знакомьтесь, Мария Александровна! — весело сказал Константин. — Мне, как регенту, навязали лейб-конвой, так вот я имею удовольствие представить вам Сергея Северцева. Лейтенант — капитан первого ранга Сазонова. Рекомендую вам этого офицера, графиня. Умен, находчив, исполнителен, абсолютно надежен.

Получивший столь лестную характеристику молодой человек слегка порозовел, почтительно пробормотал «Ваше сиятельство!» и щелкнул каблуками.

— Рада знакомству, лейтенант, — дружелюбно кивнула Мэри и окинула взглядом кабинет.

Здесь ничего не изменилось с тех пор, как больше года назад она впервые переступила порог этой комнаты. Все так же заплетал балкон упрямый плющ. Все так же царил над окружающей обстановкой огромный стол. Все так же висела на стене картина, на которой София Гамильтон обнимала свою внучку. Как же давно были этот пляж, этот закат, эти волны… даже не верится.

— Знаете, Мария Александровна, — проговорил неслышно подошедший Константин, — «Семья» вызывает у меня смешанные чувства. Умом я понимаю, что эта маленькая девочка — вы, но сердцем принять не могу.

— Я немного выросла с тех пор, ваше высочество, — мягко улыбнулась она. — Простите мою назойливость, но… обед…

— Да-да, прошу к столу. Спасибо, лейтенант, дальше мы сами.

И они пошли к столу. В течение примерно получаса Мэри не была способна поддерживать связную беседу. Ей было немного стыдно своей жадности и торопливости, но она ничего не могла поделать. Внезапно проснувшийся после почти месяца безмятежного сна аппетит хозяйничал в организме нагло и бестрепетно и вообще вел себя как последняя свинья. Регент только сочувственно улыбался, со сноровкой заправского официанта подкладывая и подливая того-сего.

— Извините меня, Константин, — выговорила, наконец, Мэри, сконфуженно окидывая взглядом стол, приведенный ее стараниями в полное разорение.

Великий князь только покачал головой и еще раз наполнил ее бокал вином. Красным. Полусухим.

— Я рад, что вам понравился обед. И еще больше я рад тому, что тень, которая на помолвке кивала, улыбалась и говорила только тогда, когда к ней обращались, ушла в небытие. Могу я узнать, чему или кому обязан столь радостной переменой?

Мэри слегка пожала плечами, секунду подумала и решила не врать:

— Вчера я пообщалась с кутюрье, которой заказала свадебное платье. Сеньора Корсо заявила, что моя физическая форма ее не устраивает. Не слишком вежливо с ее стороны…

— …но подействовало? — подхватил регент. — Отлично. Могу я пригласить вас на верховую прогулку? Для поддержания физической формы?

— Вы смеетесь, Константин? Да меня сейчас сбросит самая-разсамая дохлая кляча, а таковых в ваших конюшнях не водится.

— Кстати, о клячах и конюшнях! — оживился великий князь. — Вы в курсе, что семья Рафферти намерена поставить на Кремле конный завод?

— Да, я говорила с Джереми на прошлой неделе. Строительство в разгаре, скоро начнут завозить лошадей. Неплохая задумка. Выгодная. И парню на пользу, не все ж ему за дедовы штаны держаться.

— Ого! — Константин явно развеселился. — Вы настолько хорошо знакомы с этими людьми, что называете Джереми Рафферти просто по имени?

— Да, неплохо, — кивнула Мэри, уделяя пристальное внимание десерту. — Бельтайн — маленький мир, друг друга знают если не все, то очень многие. Что же касается Рафферти, то я кое-что сделала для них. А потом они кое-что сделали для меня. Так бывает, знаете ли — ты мне, я тебе. Но за Джереми я действительно рада. При всех своих достоинствах старый Мозес… подавляет.

В глазах по-прежнему улыбавшегося регента мелькнуло странное выражение. Мелькнуло и пропало, но Мэри была уже вполне сыта (ну почти), а потому за окружающей действительностью следила. Так что выражение было поймано за кончик хвоста и рассмотрено со всех сторон на предмет пристального изучения и оценки.

— Почему хорошо? — осведомилась она как можно небрежнее.

— Что, Мария, простите?

— Почему хорошо, что я близко знакома с Рафферти?

— Ну наконец-то! Вот теперь вас можно узнать!

— А все же?

Константин немного помялся, потом махнул рукой — дескать, семи смертям не бывать — и предельно серьезно поинтересовался:

— Как вы относитесь к перспективе обзавестись вечным должником?

— А это смотря по тому, кто набивается в должники. Вообще-то, скорее, отрицательно. Не люблю долгов, своих или чужих по отношению к себе. Но зависит от обстоятельств, конечно. Так кто наш соискатель?

— Алексей Туров. Я не помню, вы знакомы?

— Еще бы нам не быть знакомыми, — пожала плечами Мэри, — он же входит в Совет. А, кроме того, концерн Туровых — это корабельная броня, что автоматически делает знакомство с Алексеем желательным для любого старшего офицера флота. И вообще, Никита пригласил его на свадьбу.

— Так вот. Дело в том, что Лешка — страстный лошадник. А у Рафферти некоторое время назад появился уникальный, по его мнению, жеребец. Туров хотел его купить, предложил какие-то сумасшедшие деньги, но они не продали. Может быть, вы могли бы замолвить за него словечко?

Мэри задумчиво постучала серебряной ложечкой по зубам.

— Жеребец — племенной?

— Если я правильно понял Турова — да.

— Тогда Алексею можно только посочувствовать, — со вздохом резюмировала графиня Сазонова, откидываясь на спинку кресла. — Не продадут, сколько словечек не замолвливай. То есть мне, может быть, и продали бы… а может быть, и нет. Во всяком случае, ради Турова я даже и пробовать не стану. Единственное, что я могу сделать для него — это свести их с Джереми на свадьбе на предмет неофициальной беседы. Ну а уж там как карта ляжет. Может, Алексею и повезет. А вы сами-то не хотите себе этого жеребца?

Великий князь развел руками, несколько преувеличенно вздохнул, а потом решительно покачал головой.

— Хочу. Но не могу себе позволить. Предложить сумму меньшую, чем предложил Туров, неприлично, а равную или большую… как регент я могу распоряжаться всеми фондами Империи, но как частное лицо я не настолько богат. Во всяком случае, на жеребца я столько тратить не собираюсь. Вышел я из того возраста, когда ради новой игрушки разбивают копилку. Одно дело — Лешка, для него лошади если и не смысл жизни, то заметная его часть, а я… Ладно, бог с ним, с Туровым и его страстью к лошадям. Вы готовы поговорить с Вальдесом?

Несколько минут спустя Мэри на безукоризненном спанике объясняла секретарю заместителя военного министра Pax Mexicana, кто она такая и что ей требуется. Секретарь артачился, напирал на отсутствие у сеньора Вальдеса времени для незапланированных бесед, тянул резину, как мог, и сдался только после угрозы воспользоваться личным номером патрона. Еще секунд пятнадцать, и Константин, предусмотрительно вышедший из обзорной зоны, имел удовольствие наблюдать, как на лице его недавней сотрапезницы появляется выражение насмешливого лукавства.

— Сеньор Вальдес?

— Сеньорита Сазонова.

Голос бывшего военного атташе посольства Pax Mexicana на Кремле звучал холодновато и немного отчужденно. Великий князь не мог видеть лица Вальдеса, но едва шевелящиеся губы, сжатые в тонкую линию, представил предельно отчетливо. Все любопытственнее…

Словно услышав его мысли, Мэри вскинула брови и столь же прохладно поинтересовалась:

— Вы не рады видеть меня, Хуан?

— Не рад? Да, пожалуй, не рад.

— Если не секрет — почему?

— Я предпочел бы не останавливаться на этом, сеньорита, — Вальдес был все так же официален.

— И тем не менее? — теперь в интонациях графини Сазоновой проскальзывали лед и сталь. Одинаково холодные и одинаково острые.

На месте дона Хуана Константин ответил бы немедленно, не рискуя тем, что собеседница дотянется до его горла даже через коммуникатор. С этой, пожалуй, станется.

— Ваше грядущее бракосочетание с сеньором Корсаковым сделало меня посмешищем всего Pax Mexicana. Прикажете радоваться нашей беседе?

Неподдельное изумление на лице Мэри — Константин и свою-то челюсть успел поймать в самый последний момент — очень быстро сменилось весьма хищным выражением. Ох, и получит же сейчас сеньор Вальдес, ох, и получит…

— Так-так-так… — пропела госпожа капитан первого ранга. — Ну-ка, дайте я догадаюсь. Во время моего последнего визита на Санта-Марию вы сделали мне изрядное количество авансов. А потом весьма точно оценили свои шансы затащить меня в постель… или что там было в ваших планах? Ну не брак же? Хотя от вас и этого можно ожидать, м-да. И тогда вы распустили слух, что самоустранились, дабы не путаться под ногами у первого наследника престола Российской Империи. И, разумеется, все восприняли это как должное и восхищались вашим благородством: достойный соперник и все такое. Теперь же… я права?

— Мария, — теперь Вальдес, похоже, улыбался. Через силу, но все же, — ваша проницательность разбивает мое бедное сердце!

— Ну-ну, Хуан! — добродушно усмехнулась она. — В щелчок по самолюбию я еще поверила бы, но сердце! Неужели оно у вас есть? Прекрасное известие для Долорес Дуарте!

— Мария!

— А вот известие о том, что сердце вам разбила именно я, донье Долорес вряд ли понравится. А уж как оно не понравится ее достопочтенному батюшке, не говоря уж о дяде Альфонсо… вы поосторожнее, Хуан, с семьей Дуарте ссориться себе дороже.

— Умная женщина — наказание Господне! — проворчал Вальдес.

— Вот и радуйтесь, что счастливо избежали опасности, — хладнокровно парировала Мэри. — Впрочем, на вашем месте я бы не стала недооценивать ум сеньориты Дуарте. Если она не демонстрирует его вам, то это еще не означает, что его нет.

— Я учту ваш совет, Мария, — дон Хуан резко посерьезнел. — Но вы ведь связались со мной не за тем, чтобы поделиться житейской мудростью?

— Верно. Вы помните, как уговаривали меня слетать на Кортес? А я сказала тогда, что, если соглашусь, вы будете должны мне услугу?

— Конечно, помню. Что я могу сделать для вас?

— В бельтайнской эскортной группе служит капитан Тара Донован. Она нужна мне.

— Где и когда она вам нужна?

— Здесь, на Кремле. Вчера.

— Понял. Минуту, Мария.

Константин услышал, как Вальдес негромко говорит куда-то в сторону: «Диего, подготовьте приказ об откомандировании капитана ВКС Бельтайна Тары Донован в распоряжение Адмиралтейства Российской Империи. Вас это не касается. Под мою ответственность. С сеньором Фернандесом я сам переговорю. Выполняйте, Диего».

— Мария, я вышлю вам эту даму срочной почтой.

— А я — срочной почтой же! — высылаю приглашение на свадьбу. Вам и сеньорите Дуарте.

Вальдес тяжело вздохнул.

— Когда-нибудь кто-нибудь обязательно убьет вас, Мария. Или, по крайней мере, приложит все возможные усилия в данном направлении. И даже если это буду не я, могу вам гарантировать, что кто-то обязательно попытается. Будьте осторожны. Пожалуйста.

— Буду.

Никита Корсаков чувствовал себя неважно. И дело было не в слегка гудевшей голове, хотя погуляли вчера в «Подкованном ботинке» знатно. Некоторый мандраж, заставлявший противно сжиматься район солнечного сплетения и подрагивать руки, вызывался тем, что невеста безбожно опаздывала. Вернее, пока что не опаздывала, но сам-то он под сочувственными взглядами Дубинина переминался у дверей Покровского собора без малого час.

Гости, приглашенные на собственно церемонию венчания, уже собрались. Представители обоих планирующих породниться семейств тоже стояли поблизости, мило общаясь между собой и насмешливо косясь на нервничающего жениха. Особенно ехидно посматривал Ираклий Давидович Цинцадзе, время от времени склонявший голову набок, дабы выслушать очередную сентенцию супруги.

Наконец на площадь перед собором опустился лимузин. Держащиеся на почтительном удалении репортеры оживились, вокруг машины немедленно запорхали автоматические камеры. Имелась все-таки у журналистской братии некоторая надежда, что по случаю торжественного момента оружия у невесты не окажется.

Дверца открылась, и появился великий князь, серьезный, почти благообразный, только в глазах плясали хорошо заметные чертики. Он протянул руку внутрь, и глазам заждавшегося жениха и подобравшихся гостей явилась невеста. Корсаков услышал, как сквозь стиснутые зубы втянул воздух стоящий рядом Дубинин. И позавидовал другу. Потому что сам он забыл, как дышать.

Верх платья был скроен флотским кителем. Казалось бы, струящаяся кружевная юбка не должна была с ним сочетаться, но сочеталась, еще и как. Волосы были убраны под берет, и кокарда в виде золотого двуглавого орла ослепительно блестела в солнечных лучах. А на кителе, в полном согласии с соответствующими статутами, располагались орден «Великой стены», знак «ап Бельтайн», «Милитар де Сантьяго» и «Анна» с «Владимиром». Теперь-то Никита понял, почему Мэри просила его быть на венчании в парадной форме и при всех орденах. Да, понял. А толку…

— Ты, брат, рот-то закрой, — тихонько пробормотал Дубинин. — Лучше оцени, какая тебе послушная невеста досталась. Все как ты хотел. Белое? Белое. Длинное? Длинное. Со шлейфом? Со шлейфом. И шила сеньора Корсо, мне племянницы все уши прожужжали. Чего тебе еще?

Глава 2

2578 год, август.

Князь Иван Демидов, глава Государственного Совета, Мэри активно не нравился, и чувство это было вполне взаимным. Их интересы сталкивались неоднократно, а почти год назад дело дошло и до открытой конфронтации. И хотя знали о конфликте (как думала Мэри) только они двое, сути это не меняло. Уж больно не в свою епархию влез тогда князюшка. Не в свою, не вовремя и не по делу.

С тех пор они практически не разговаривали, ограничиваясь вынужденным общением в официальной обстановке. И теперь у графини Корсаковой не было ни малейших сомнений в том, что сейчас ей скажут что-нибудь исключительно мерзкое. Слишком уж медовым был голос князя. Аж зубы заныли.

— Я слушаю вас, Иван Владимирович.

— Надеюсь, графиня, вы простите мою назойливость, но я снова вынужден поднять вопрос, который мы уже обсуждали однажды.

Похоже, она не ошиблась.

— Мы с вами обсуждали множество вопросов, князь. Какой конкретно вы имеете в виду сейчас? — голос Мэри звучал так ровно, что только опытное ухо могло уловить под этой скатертной гладкостью тщательно скрываемое бешенство. Демидов к обладателям опытных ушей явно не относился, в противном случае, уж конечно, сто раз подумал бы, прежде чем продолжать.

— Вопрос об уместности вашего пребывания при дворе.

— Вы утомительно однообразны, Иван Владимирович, — женщина слегка повела плечами, словно отшивая невидимого (и нежелательного) кавалера. — Я уже спрашивала, ваше ли это дело, и удовлетворительного ответа не получила. Но я не гордая, могу спросить еще раз.

Выражение лица князя не изменилось, оставаясь подчеркнуто-участливым. Но вот интонации стали скрипучими и острыми, как битое стекло под босыми ногами.

— Думаю, я смогу переформулировать ответ таким образом, чтобы вы сочли его удовлетворительным.

— Сделайте одолжение! — фыркнула Мэри.

— До сего момента ваша, с позволения сказать, служба в качестве личного помощника его императорского высочества была просто скандальной. Теперь же она становится совершенно неприемлемой.

— Неприемлемой — для кого? — уточнила со светской улыбкой графиня Корсакова. — Для вас? Простите, но в данном случае ваше мнение не слишком много весит.

— Для благополучия Империи! — теперь Демидов почти шипел и только что не плевался, как рассерженный кот. — Послезавтра его императорское высочество вступает на престол…

— Я, как ни странно, в курсе, — Мэри, весь день убившая на стыковку отдельных частей предстоящей церемонии, позволила себе саркастическую усмешку.

— …и одной из его многочисленных обязанностей станет достойный брак. Как вы полагаете, ваше присутствие в непосредственной близости от его величества понравится будущей императрице? Особенно в свете распространившихся в последнее время слухов? Я понимаю, что вы, будучи умной женщиной, эти глупости не поощряете, но положение складывается на редкость некрасивое! Кто-то ведь и впрямь может решить, что вы претендуете на положение, которое ни при каких обстоятельствах не можете занять!

«Чтоб тебе пусто было, старый ты… м-да. Можешь не сомневаться, наш предыдущий разговор на эту тему я помню. Правда, мне казалось, что теперь-то все твои соображения уже неактуальны… зря казалось, похоже. И что теперь делать?»

От необходимости отвечать Мэри спасло появление Терехова. Мило (в меру скудных актерских способностей) улыбаясь, он подошел к собеседникам и решительно вмешался в разговор.

— Ваша светлость, простите великодушно, но я вынужден похитить у вас графиню Корсакову. Всего на пару минут!

— Да хоть на двадцать! — Мэри сделала большие глаза и со всем доступным ей очарованием склонила голову в сторону Демидова. — Мы уже закончили, не так ли, князь?

И, не дожидаясь ответа (почти наверняка — отрицательного), подхватила под руку мгновенно сориентировавшегося капитана.

Двенадцать лет назад.

Нет, что ни говори, а свадьба удалась. Особенно подарки. Чего им только ни дарили — и полезного, и приятного, и с подковыркой. Эрик ван Хофф, к примеру, явился на банкет в белой широкополой шляпе, которую и протянул невесте со словами:

— И обратите внимание, мисс Робинсон! Для того чтобы заполучить мою шляпу… или галстук… или запонки… вам совершенно необязательно приставлять мне к затылку пистолет!

Никита, София Гамильтон, князь Цинцадзе и сидевший справа от Мэри Константин были полностью в курсе подоплеки происходящего, а вот всем остальным пришлось давать пояснения. Бабушка Ольга ахала и ужасалась, дед вздыхал, свекор со свекровью качали головами, но свежеиспеченная адмиральша заметила, что представителям молодого поколения история скорее понравилась.

Хуан Вальдес преподнес молодоженам роскошное охотничье ружье. Старинное, еще пороховое, с богатой инкрустацией на прикладе. Одно на двоих. Когда же Никита поинтересовался, на кой оно им сдалось — они ведь не охотники? — мексиканец с деланой невозмутимостью заявил:

— Это на тот случай, адмирал, если вокруг вас станут увиваться девицы или вокруг донны Марии — молодые люди. В первом случае ружье пригодится ей, во втором — вам!

Долорес Дуарте, весьма холодная до венчания и удивительно дружелюбная после, звонко расхохоталась.

Но больше всех — совершенно неожиданно для Мэри — отличился Джереми Рафферти.

Поднявшись на ноги, он начал пространные рассуждения о том, что не в правилах семьи Рафферти давать лошадям имена, вносимые в галактические реестры перспективных производителей, до достижения ими четырехлетнего возраста. Только к четырем годам становятся ясны племенные особенности животного, а до того не стоит и мозги напрягать.

— И вот некоторое время назад четырехлетним стал отпрыск Факела и Ночной Грезы, — в пространстве между столами возникло голографическое изображение изумительно красивого коня, под красновато-коричневой шкурой которого, казалось, пылали десятки, сотни крохотных костров. Черные хвост и грива развевались на невидимом ветру, глаза горели.

Алексей Туров скривился, как от изжоги, и еле слышно застонал.

— Это тот самый жеребец? — шепотом осведомилась Мэри у Константина. Тот кивнул, не сводя завороженного взгляда с великолепного зрелища.

Между тем Джереми продолжал вещать:

— Имя было придумано давно, но мы ждали, когда же в наших табунах появится конь, действительно достойный этого имени. И вот — дождались! Дамы и господа, позвольте представить вам Пилота, названного так в честь пилота ноль двадцать два, — бельтайнец коротко, с достоинством поклонился Мэри.

Она начала было говорить что-то о величине оказанной ей чести, но Рафферти, насмешливо приподняв бровь, прервал ее:

— Мэри! Ты, похоже, не поняла. Пилот — пилоту. Этот жеребец твой.

— Джереми! — рявкнула весьма относительно счастливая коневладелица, пытаясь хотя бы отчасти заглушить уже откровенный стон Турова. — Ты откуда упал?! На кой мне этот зверь, мне о продолжении рода думать надо!

— Ну вот и отлично, вот и думай, — невозмутимо ответил тот. — Не на клячах же ты будешь сыновей верховой езде учить?

— Да тех сыновей еще и в проекте нету! Когда их, по-твоему, можно будет посадить на такого… такого…

— Гораздо скорее, чем ты думаешь. А за Пилота не переживай, ему скучать не придется: полдюжины подходящих кобыл входят в комплект поставки. Так что мальчик найдет чем заняться!

С этими словами Джереми обменялся с Никитой многозначительными взглядами, а Мэри, к полному восторгу собравшихся, почувствовала, что краснеет.

А потом, уже после того, как супруги Корсаковы вернулись с Бельтайна, на котором проводили медовый месяц, Мэри навестил Алексей Туров. Мяться и жаться не стал, заявил с порога:

— Мария Александровна, продай Пилота! Христом Богом прошу, сама же говорила: тебе он ни к чему. Ну хочешь, на колени встану?!

— Не проси, Леша, — покачала она головой. — Не продам. Подарок. А вот жеребенка подарю. Какого сам выберешь. Ты вот что… Мне этот конный завод девать ну совершенно некуда. Пока-то он на попечении Джереми, но это не дело. Примешь в свои конюшни? Пусть Пилот и не твой, а все ж при тебе будет. Опять же, полдюжины кобыл это хорошо, но ведь и у тебя, думаю, невесты для парнишки найдутся? Вот тебе, кстати, и жеребята…

И лицо онемевшего Турова яснее ясного сказало ей, что хотела она там, не хотела, а должником таки обзавелась.

Деликатное покашливание над ухом сменилось негромким баритоном.

— Ваше превосходительство… ваше превосходительство, мы прибыли.

Мэри со вздохом вынырнула из приятных воспоминаний и обернулась к Северцеву.

— Ну я же просила, Сергей, без чинов. Вы все подготовили?

— Так точно, — в руках лейтенанта материализовался планшет. — Местное время — семь пятнадцать утра. Завтрак у наместника назначен на девять и продлится по регламенту два часа. Я договорился о встрече с семьей Егора Грызлова на три пополудни. Если вы по-прежнему желаете сначала посетить кладбище, то машина будет подана к резиденции наместника в одиннадцать сорок. Больше никаких мероприятий сегодня не будет, а завтра ровно в десять начнется вторичное тестирование добровольцев.

— Благодарю вас, Сергей. Мы можем идти?

— Так точно. Относительно багажа я распорядился, транспорт нас ждет.

Покачав головой — вот никак не удается из парня Устав выдавить! — Мэри развернулась на каблуках и направилась к двери каюты.

У выхода на трап ее приветствовал капитан корабля, выразивший надежду, что ее превосходительство осталась довольна путешествием. Ее превосходительство мысленно поморщилась, но кивнула вполне благосклонно, вежливо поблагодарив экипаж «Иртыша» и лично капитана за приятный полет.

Внизу уже стоял лимузин, ослепительно-черный и непомерно длинный. Рядом с ним красовались четверо весьма крепко сложенных господ в штатском, вытянувшихся при ее приближении по стойке «смирно». Кто-то (надо думать, Ираклий Давидович) явно не хотел рисковать после ее орланских приключений.

Когда лимузин взлетел и взял курс на виднеющийся в отдалении город, Мэри откинулась на подушки сиденья и прикрыла глаза. Как все здорово складывается, однако! А ведь всего неделю назад жизнь, казалось, в очередной раз вознамерилась познакомить ее с кузькиной матерью, нимало не смущаясь тем, что знакомство уже состоялось. Причем неоднократно.

Никита вернулся на эскадру. Разумеется, это было совершенно логично: отпуск по случаю свадьбы не может длиться вечно, Адмиралтейство и так пошло ему навстречу. Но вот что следовало теперь делать его молодой жене? Склонностью к витью гнезда, а также соответствующими способностями она не обладала. Даже обстановку дома, купленного со всей меблировкой, менять было лень. И так все очень даже неплохо. Вот разве что кровать новую приобрести, старая малость узковата… и, как показала практика, хлипковата… да уж. Но покупка новой кровати при всей серьезности подхода к этому вопросу физически не могла занять больше одного дня.

Некоторое время ушло на торжественную перевозку подаренных лошадей и их не менее торжественное водворение в конюшни Турова. Сам Алексей, на время забросивший все текущие дела, порхал вокруг, путался под ногами у конюхов и восхищался. И восхищался. И восхищался. В конце концов, он так надоел Мэри своими охами, ахами и восторженными эпитетами, что она пригрозила забрать Пилота и его гарем обратно. Туров немедленно замолчал, но с сиянием физиономии ничего поделать не мог. Да и не пытался.

Верховые прогулки — Пилот оказался господином с норовом, так что приходилось держать ухо востро — доставляли ей море удовольствия, но и это было лишь развлечением. Дела же для капитана первого ранга (чин, как и столбовое дворянство, она получила за Соколиный Глаз) по-прежнему не находилось.

И вот когда Мэри уже готова была полезть на стену со скуки, с ней связался Константин. Предложение слетать на Голубику на предмет окончательного утверждения результатов тестирования добровольцев, было воспринято ею с восторгом. Следовало, однако (вот уж не было печали!), согласовать предстоящий вояж с мужем.

К немалому удивлению Мэри, подлизываться ей не пришлось. Никита мгновенно понял, о чем идет речь, и тут же дал «добро». Заявив при этом, что он, дескать, вовсе не настаивает, чтобы женушка ждала его у окна. А то, не приведи господь, не снесет восхищения при встрече и помрет к обедне. Оно ему надо? Что имел в виду драгоценный супруг, Мэри не поняла, но вникать благоразумно не стала. Отпустил — и ладно.

Правда, немедленно выяснилось, что одна она никуда не полетит. Сославшись на данное Никите обещание присмотреть за его благоверной, Константин прикомандировал к ней Северцева, который и взялся за организацию намеченного путешествия. Конечно, подобная постановка вопроса Мэри не понравилась, но она решила попридержать недовольство. Черт их знает, мужа с Константином, начнешь выступать — и вовсе запрут…

Раздражение, впрочем, быстро сменилось удовлетворением. Следовало отдать лейтенанту должное — координатор он был от Бога. В голове у него явно имелись хорошо отлаженные хронометр и календарь, намертво состыкованные со всеми потребностями графини Корсаковой. Кроме того, наличествовали: ненавязчивость; немногословность; уже упомянутые Константином исполнительность и острый ум. А еще лейтенант Северцев владел и блестяще пользовался целым арсеналом улыбок, каковой арсенал пускал в ход в зависимости от обстоятельств.

Его улыбки выражали удовольствие и гнев, предостережение и участие, недоверие и восторг. И зачастую вполне заменяли собой не только слова, но и действия. Графиня Корсакова не была уверена, что лейтенант может убить взглядом. Но однажды под улыбкой Северцева докучавшая ей пожилая дама схватилась за сердце, пошла пятнами и замолчала на полуслове. И тогда Мэри решила пристально следить за карьерой парня и двигать оную вверх всеми имеющимися в ее распоряжении способами. Еще бы каблуками щелкать перестал…

— Ну, здравствуй, Егорушка… Ты уж прости меня, окаянную, что так долго собиралась тебя навестить. То одно, то другое… госпиталь, с Кремля доктора не выпускали, свадьба еще… оправдываюсь, да? Оправдываюсь. Ну да ладно, ты, думаю, не обиделся. Вот черт, пока сюда летела, целую речь заготовила, а теперь язык заплетается… отчего так, Егор?

Родное село Грызлова встретило ее прохладным дождичком, падающим на землю из пышных, почти невесомых туч, и это было хорошо. Сама Мэри поставила себе не плакать, но небу было наплевать на ее соображения, и оно плакало за себя и за нее.

Правое колено промокло, но каперанг Корсакова не обращала на это внимания, в который раз бездумно поправляя принесенный на могилу букет.

— Не знаю, нравятся ли тебе гладиолусы, но мне кажется, что вы похожи. Ты такой же был. Острый, гордый, сильный. И хотел подарить мне цветы. Не отпирайся, хотел. Не получалось у тебя закрыться от меня полностью. Со временем научился бы… вот только не было у тебя времени. А теперь у тебя есть вечность, а у меня есть жизнь, подаренная тобой, и ни хрена они, Егор, не пересекаются.

Сопровождающие остались возле машины, опустившейся у ворот маленького сельского кладбища. За ограду с Мэри прошел только Северцев, который стоял теперь в паре шагов, но присутствие лейтенанта ей не мешало. Сергей умел становиться невидимым и неслышимым, а кроме того, как ей казалось, даже мысленно не стал бы крутить пальцем у виска, услышав, как его подопечная общается с могильной плитой.

— Знаешь, Егор, я, наверное, плохая христианка. Командир, может, и хороший, хотя это с какой стороны посмотреть, тебя вот не уберегла, а христианка… Помнишь, я тебе рассказывала про Мозеса Рафферти? Его фраза «Бог, поди, не дурак» и есть мой Символ Веры. Да и о загробной жизни я думаю редко — что в этом могут понимать живые? Тебе-то, небось, виднее… Вот только кажется мне, что если рай все-таки есть, то ты там. И отец, и мама, и Келли О'Брайен. Надеюсь, что мне еще остается? У меня большое кладбище, Егор. Очень большое. Я о тех, разумеется, кого я знала, пусть даже и опосредованно. Противников-то в бою я не считала. А кто их считал? И большая часть моего кладбища заполнена теми, кого, как я думаю, Господь принял в Царствие Свое. А тех, кого Он отринул, не так уж много. Значит ли это, что и меня Он когда-нибудь примет? Как ты полагаешь?

Мэри было грустно. Грустно и удивительно спокойно. Ей казалось, что Егор, где бы он ни был сейчас, слышит ее. Слышит и улыбается своей чуть кривоватой улыбкой. И совсем не сердится на тактического координатора, под чьим началом выиграл свой последний бой.

— Представляешь, я завтра начну разбираться с результатами отбора, который провели мои девчонки. Страшно мне, Егор. Жили себе люди и жили. Плохая, хорошая, правильная или не очень — у них была своя жизнь, привычная и налаженная. Теперь моими стараниями она изменится. И кто знает, к лучшему ли? Я вот не знаю. А ты? Только на Господа уповать и остается, а у меня с Ним отношения… непростые. Ты заметил, наверное. Станет ли Он помогать мне? А ведь без Его помощи вся эта затея… Что же делать-то, а? Вот-вот я скажу одним «да», а другим «нет», и этим решу их судьбу. Я решу, понимаешь? А вот есть ли у меня право решать — не уверена. Совсем недавно я делала это, не задумываясь, а теперь даже подступаться боюсь… это слабость, да?

— Это называется взрослением, Мария Александровна.

С усилием повернув голову — влажная от дождя стойка воротника кителя врезалась в шею — Мэри снизу вверх посмотрела через правое плечо. Сначала ее глазам предстали носки огромных растоптанных сапог, давно забывших о щетке, и промокший черный подол. Выше имелся тяжелый серебряный наперсный крест на массивной цепи. Еще выше — пегая окладистая борода и слипшиеся в сосульки мокрые длинные волосы, в которых соли было куда больше, чем перца. Между волосами и бородой располагалось изрезанное морщинами лицо с такими же, как у Егора, серо-зелеными глазами.

— Как вы думаете, отец…

— Иоанн. Иоанн Грызлов.

— Как вы думаете, отец Иоанн, слышит меня Егор?

Священник ободряюще улыбнулся.

— Слышит. Не сомневайтесь.

— А Господь?

— И Он. Простите, что прервал вас, но давайте-ка пойдем к дому. Меня племянник за вами отправил, опасается, что вы простынете тут, на ветру.

Опершись на протянутую ладонь — тяжелую, корявую, мозолистую — Мэри поднялась на ноги и осторожно провела рукой по надгробию.

— Пойду я, Егор. Видишь, твои беспокоятся, даже батюшку на поиски снарядили. Я вот что решила. Будет у меня сын — Егором назову. И не спорь. Если бы не ты, ни меня не было бы, ни Никиты… Отдыхай, Егорушка. Ты это заслужил. А я — заслужу ли? Ладно, жизнь покажет. Может, еще и встретимся.

— Встретитесь, — негромко сказал отец Иоанн. — Обязательно.

Третий день тестирования ничем не отличался от двух предыдущих. Собравшиеся в Сизаре — ну и название для города! — добровольцы, прошедшие первичный отбор, терпеливо дожидались приговора ее превосходительства. Честно говоря, задолбали ее уже этим «превосходительством». Что это за манера — закреплять за женой обращение, положенное по чину ее мужу? Ну какое из нее «превосходительство»?

Мэри устало потерла лоб, на секунду сжала двумя пальцами переносицу, помассировала. Пока что работой девчонок можно было только гордиться. Ни один из тех, кого они однозначно занесли в «белый» список, не был ею отвергнут. Молодцы, ничего не скажешь. Хорошо поработали, придраться не к чему. Ладно, хватит рассиживаться. Следующий!

В дверь осторожно протиснулся мальчишка. Мэри знала, что детей младше двенадцати лет здесь не может быть по определению, но этому конкретному персонажу больше десяти не дала бы ни за что. Ладно, посмотрим, что за фрукт. Документы заведомо в порядке, сопровождающий — точнее, сопровождающая — наличествует.

«Привет».

«Здравствуйте, в-ваше…»

Даже мысленный голос мальчика дрожал.

«Ну-ну, не надо меня бояться. И вспоминать мои титулы и звания не надо тоже. Обойдемся. Меня зовут Мария Александровна. А тебя?»

«Вениамин».

«Красивое имя».

«И ничего не красивое! Представляете, как меня дразнят? И Веником, и Витамином…»

Да уж… Мэри вспомнила годы, проведенные в Учебном центре, а потом в Корпусе. Такого — маленького, тощего, лопоухого, конопатого, с заковыристым именем — грех не дразнить. Бедолага.

«Ты не переживай, Вениамин. Меня знаешь, как дразнили? Ужас! А уж сколько драться приходилось!»

«Вы тоже дрались? Правда?»

На лице мальчишки восхищение смешивалось с недоверием.

«А ты как думал? Если я — девчонка, то и подраться не могу? Могу, еще и как!»

Паренек заулыбался, сначала робко, потом все шире и увереннее. Ну вот, до кучи и зубы кривые и торчат в разные стороны. Что ж такое, почему не выправили до сих пор? Или семья совсем бедная? Ну-ка, ну-ка… Ох, матушка-заступница, как бабушка Ольга говорит… Вениамин Скворцов, двенадцать лет. Отец — прочерк, мать оставила сына на прабабушку — за отсутствием в живых бабушки — и подалась на заработки, с тех пор ни слуху ни духу… Мэри, дорогая, тебе это ничего не напоминает?

«Знаешь, я ведь тоже без отца росла. Кто он был, совсем недавно узнала. А мама погибла, когда мне и года не было. Меня бабушка растила».

Мэри вдруг стало не по себе — такой сумасшедшей надеждой загорелись мальчишечьи глаза. Поток обрывочных мыслей ударил ее, чуть не опрокинув вместе с креслом.

Тоже папку не знала? С бабушкой жила? Без мамки? Офицер? С орденами? Героиня войны? Такая же, как он? Вот совсем-совсем такая же?

«Тише, малыш, тише. Ты меня сейчас выжжешь. Аккуратнее надо, ты пока своей силы не знаешь».

«Извините, в-ваше…»

Сразу и заметно сконфузившийся пацан съежился на стуле.

«Ну вот, опять! Да не тушуйся ты, с такими способностями тебе прямая дорога в интеллектуальные операторы. Но придется учиться. Со страшной силой. Ты как, готов?»

«Готов!!!»

Мэри покачала головой и подняла глаза на высокую женщину в изрядных летах, почти старуху, одетую чисто, но не слишком презентабельно. Все время, пока шло собеседование, она скромно держалась у дверей и явно не знала, куда девать объемистую сумку.

— Варвара… э-э-э… Семеновна? Ваш правнук — просто чудо. Я понимаю, что мальчику уже двенадцать лет и мой вопрос — простая формальность, но все-таки… Вы, как опекун, согласны подписать разрешение на его обучение на Кремле?

Варвара Дробышева не слишком верила во всякие новшества. И уж конечно, не жаловала их. Профессия не располагала. Но когда она прослушала обращение великого князя Константина Георгиевича к жителям Голубики, то увидела в предлагаемых испытаниях шанс для Венечки. Ну а вдруг? Несладко мальчишке живется, что уж там. А тут, глядишь, что-то и выгорит. Опять же, поездка в Сизарь идет за казенный счет, жилье и харчи — тоже. И подъемные, подъемные! Нет, надо пользоваться. Не догоним — так хоть согреемся.

Барышня в имперской форме, но с совершенно нерусскими лицом и именем (Тара, ну надо же! Ящик она, что ли? А глаза-то? Чистая бирюза!), разбиралась с парнишкой недолго — минут десять. Но по истечении этого времени госпоже Дробышевой было через переводчика предложено задержаться в столице до принятия окончательного решения. Мальчик может пропустить школу? Занятия для школьников организованы, вряд ли он отстанет. Вы довольны условиями проживания? Пожелания, жалобы? Отлично, госпожа Дробышева, было приятно познакомиться, о времени дополнительных испытаний вас известят.

И вот теперь Варвара Семеновна придирчиво разглядывала женщину в кителе с богатыми планками орденов, которая молча общалась с Венечкой. Говорят — адмиральша, не больше, не меньше. Спокойная, строгая. Внимательная. Дело хорошее, но смотреть страшно. Бледная аж до зелени, усталая — а ведь время едва к полудню. А может быть… ну конечно! Есть еще сноровка, есть, старая она, но покамест не слепая. Да что ж такое, что эта дурочка делает-то, нельзя же так!

— Разрешение? Конечно, я подпишу разрешение. Как скажете — где, тут же и подпишу. А можно вопрос?

— Можно.

— Вы, ваше превосходительство, завтракали?

— Нет, — и улыбается любезно. — Не хочется пока. А что?

— А то, что завтракать надо. И обедать. И ужинать. И гулять побольше. И сигары эти вонючие выкинуть. Не дело, ваше превосходительство, так над собой измываться, не дело. Ребеночку это страсть как не полезно.

— Ребеночку?!

— А вы и не сообразили еще, небось. Эта мне армия, как жилы из себя тянуть, так мы первые, а как о женском думать…

— Ребеночку…

— Да вы не извольте сомневаться, у меня глаз наметанный, я таких, как вы, видала-перевидала, целый век в повитухах, да с гаком, уж как-нито разбираюсь.

Ну вот, растерялась. Аж рот раскрыла, и глаза на лоб. Первый, похоже. Ай-яй-яй…

— Вы, я смотрю, в затруднении, правда — не правда? А ну-ка, давайте сюда пальчик. У меня все с собой, я без полного набора из дому не выхожу. Мало ли что? Ну вот, видите? Зеленый. Значит, все правильно. Пойдемте-ка кушать. Тут на площади вполне приличное заведение имеется.

Ох, беда с этими флотскими. Ворогов в капусту крошить всегда пожалуйста, а такое простое дело…

— Давайте-давайте! Вам теперь за двоих питаться надо. А чтобы желудок не бунтовал, вот вам таблеточка. Запить-то есть чем? Умница. А теперь пошли. Венечка, ты нас подожди, здесь, в приемной.

— Пусть Вениамин идет с нами, ему тоже завтрак не помещает.

— Так это ж второй будет? — А ничего девонька, соображает. Заботится. Может, и приличная мамаша выйдет, чего только в жизни не случается!

— Да хоть бы и третий. Сергей, мы прогуляемся. Извините, дамы и господа, я вынуждена на время прервать собеседование, но как только вернусь, мы продолжим.

— Продолжите, а как же. Если я разрешу. А ты куда смотришь, красавец?

— Не ругайте лейтенанта, Варвара Семеновна, он хороший!

— Хороший! Пусть роды принимать учится, хороший. С такой командиршей в самый раз пригодится. Ну, чего столбеешь, мужик?! Делать — вы тут как тут, а за бабой в тяжести доглядывать — нету вас! Какого еще врача, я тут врач!

Ага, сообразил. Стойку сделал, глазами ест. Значит, небезнадежен. Уже хорошо. Ах, сопровождающий! Давай-ка с нами. Тоже перекусишь. Или посмотришь, это уж тебе решать. Твое дело маленькое: следить, чтобы все по уму было.

Лейб-конвоец? Ну, ты, милая, по всему видать, совсем высоко летаешь. Только тут уж дело такое: высоко, низко ли, а «мамочка» все кричат. Кто не ругается. Ты-то, я думаю, как раз ругаться будешь. Такими словами, каких Венечке знать совсем не положено. Ну да, ну да… у вас там, в Новограде, да адмиральская жена… и не заметишь, как родишь. А все ж готовиться нужно.

Чего? Ну… надо подумать. Садись-ка. Ты что? Овсянка — первое дело! И грудка куриная. Белок нужен. А вот хлеб лучше поджарить, на открытом огне. Тут такое делают, не переживай. А если бы и не делали! Для такого случая расстараются, ничего с ними не станется. Куда за соусом потянулась?! Беда с первородками, совсем никакого соображения! С острым надо погодить, до выяснения. Так-то ты здоровая вроде, да ведь все вы здоровые, пока не больные.

Ты смотри, я ведь соглашусь, десять раз раскаешься! Ну, дело твое. На Кремль — так на Кремль. И к Венечке поближе. Тут и без меня обойдутся, а за тобой, смотрю, глаз да глаз нужен. Супругу-то сообщи. Пускай имя придумывает, чтобы ты себе голову не забивала. Все ж при деле будет. Хотя дело свое он уже сделал, причем качественно. Так что пусть именем озаботится. Ну ты даешь. Нельзя же так. Тебе беречься теперь надо, а ты все на себя взваливаешь. Гм… а согласится муж-то? Вот оно что… Молодец, это правильно. Ну-ну, что это у нас глазки на мокром месте? Нечего плакать. И беспокоиться нечего. Все будет хорошо. Я знаешь, скольких приняла? И твоего приму, не волнуйся. Или твою. Кого Бог пошлет!

Шесть лет назад.

— Молодец, Борис! Молодец! Отлично! У тебя все получается, только надо чуть-чуть быстрее! А ну, еще раз! Егор, помоги брату!

Мэри отвернулась от окна, за которым Майкл Хиггинс гонял ее сыновей по сооруженной в саду полосе препятствий, и с улыбкой окинула взглядом расположившегося в кресле Северцева. Старший лейтенант — Константин говорил, вот-вот капитаном станет — сидел несколько скованно, явно опасаясь потревожить двух кошек, пригревшихся каждая на своем колене. Вот ведь… по отношению к ней самой Мэри удалось избавиться от чинопочитания, так мужик на Матрену с Котофеей переключился. А те и рады, засранки.

— Эти мальчишки — мор, глад и Божья кара за все мои прегрешения. Бывшие, настоящие и будущие. Как с ними Майк справляется — ума не приложу. С другой стороны, справлялся же он со мной, О'Нилом и еще десятком таких же, как мы.

— Мастерство не пропьешь, — философски заметил Северцев.

— А я тебе о чем толкую? — обрадовалась она направлению, в котором свернул разговор. — Так ты поедешь со мной?

— Слушай, Мария Александровна, может, я один съезжу, без тебя? Ракитин — это такая клоака…

Мэри слегка поморщилась, потирая ноющую поясницу. Вот как ему объяснить? Чтобы и без обид, и с пользой для дела?

— Меня Дан знает. И вроде бы уважает, и саму по себе, и как жену адмирала Корсакова. А ты — незнакомец. И сколько ты перед ним орлом своим ни размахивай… меня-то он не запустит, как бумажную птичку, просто не станет, а тебя — запросто. Тем более что весовые категории у вас, мягко говоря, разные. Летите, голуби, летите!

Графиня несколько раз взмахнула руками, как крыльями. Выглядело это — в сочетании с остальными параметрами — довольно забавно. Но ее собеседник, похоже, ничего смешного не увидел. И не услышал.

— Ну да! — возмущенный до глубины души, Сергей даже пошевелил коленом, на котором возлежала Котофея. — А тебе никто не говорил, что чем больше шкаф, тем громче падает?

— Неоднократно. Но мне-то не нужно, чтобы пернатые порхали и мебель рушилась. Я хочу, чтобы ты посмотрел на своего потенциального бойца. У тебя против Терехова есть какие-то принципиальные возражения?

— Принципиальных — нет. Если он действительно не пропил мозги и реакцию — милости просим. После детоксикации и соответствующей проверки, конечно.

Мэри примирительно подняла ладони:

— Конечно. Кстати, о реакции. Ты пятый файл внимательно смотрел?

— А как же! — расхохотался Северцев, все-таки перемещая кошек на пол и вытягивая затекшие ноги чуть ли не до середины кабинета. — Крючкотворы, ох, крючкотворы! «Самоуправство, повлекшее за собой смерть подозреваемого!» Убиться веником!

Теперь рассмеялась и хозяйка дома. Впрочем, она быстро посерьезнела.

— Обрати внимание, Сережа. В тот день Терехов был так пьян, что полицейский медик вообще не понял, как он мог идти своими ногами. А между тем насильника с девицы одним выстрелом снял. Ублюдок дохлый, а на потерпевшей — ни царапины. Редкое, наверное, было зрелище. Ну что, выдвигаемся на дистанцию главного калибра?

Она в который раз бралась решать судьбу постороннего человека, не спрашивая, хочет ли он этого. Но не могла капитан первого ранга Мария Корсакова смотреть, как гибнет Даниил Терехов. Не могла — и все тут.

Проблема обнаружилась почти случайно. «Александровскую» эскадру изрядно потрепали при зачистке пиратской базы где-то в такой Тмутаракани, что тамошние окрестности даже капитан Гамильтон знала исключительно по справочникам. И кораблям туго пришлось, что уж говорить о людях?

Вице-адмирал Никита Борисович Корсаков не пострадал. Ну почти. Два месяца в реабилитационном центре имени Бехтерева — не в счет. А вот десант выбили практически подчистую. Из подразделения Даниила Терехова уцелели только он сам и Федор Одинцов. И обоих списали на грунт.

К стыду своему, Мэри, беспокоившаяся о муже и маявшаяся с началом третьей беременности — и препараты не спасали! — не нашла времени и сил поинтересоваться судьбой отставных десантников. Даже в голову не пришло. И только когда на Кремль с Новоросса прилетел Одинцов, картинка начала вырисовываться.

Федор, непривычно стеснительный, косноязычно поинтересовался, помнит ли ее высокопревосходительство (Никита уже получил полного адмирала) их разговор на Бельтайне. По поводу самогона. Ну… это здорово. Ему в отставке заняться вот совершенно нечем. Фермер из него… да еще матушка всех окрестных свах к делу привлекла. Еще немного — и сожрут. Как пить дать, сожрут. А не может ли ее высоко… ой, Мария Александровна, ну и ручка у вас! Всем ручкам ручка! Хватит-хватит, больше не буду, я все понял! Так вот, нельзя ли поспособствовать в… как это… продвижении товара на рынок? Образцы с собой, а как же! Только вы-то, наверное… ну, мистер Хиггинс так мистер Хиггинс.

Ближе к утру, когда мужчины надегустировались до положения риз, Мэри, которой не спалось, и вообще было скучно, раскрутила Одинцова на разговор. Тут-то она и узнала, что Терехов осел на Кремле, где и пьет горькую. Наверное. Потому что крайний раз, когда они общались с Федором, был зело пьян среди бела дня, а потом сменил номер коммуникатора.

Здраво рассудив, что проблемы надо решать по мере их поступления, графиня Корсакова отправила Одинцова на Бельтайн, предупредив всех, кого следовало, чтобы встретили как родного. А потом наняла детектива. Агентство было выбрано надежное, много времени хорошему специалисту не понадобилось.

Да, есть такой — капитан Даниил Алексеевич Терехов. После отставки поселился в Ракитине. От предложенной работы — отказался. Что неудивительно, они б еще в ночные сторожа капитана десанта определили. Настаивать никто не стал, конечно. Много их, таких. Даже и офицеров.

Пьет. Очень пьет. Совсем пьет. Благо — благо ли? — пенсии хватает. Но форму поддерживает исправно. Однако перспективы туманные, добром такая жизнь не кончится. Пьяные дебоши. Драки. Приводы в полицию. Правда, иной раз полиции и помогает тоже — не угодно ли взглянуть? Пятый файл.

Терпеть непотребство Мэри не собиралась. Прокляв всеми известными ей непечатными словами русского, уника, кельтика и спаника систему адаптации ветеранов к мирной жизни, она принялась соображать. Ей понадобилось очень много времени — минуты три, не меньше — чтобы принять решение и продумать пути его реализации. Результатом стал сеанс связи с Северцевым. Крестный Бориса быстро и уверенно подбирался к посту командира охраны наследника престола и должными связями обладал в полной мере.

Так что теперь она сидела в машине, припаркованной на изрядно захламленной улочке, и смотрела на дверь бара, за которой несколько минут назад скрылся Северцев. Ну сколько еще ждать? Ага. Есть контакт. Ваш выход, сударыня.

Она с трудом выбралась из низкого глубокого кресла, проковыляла, злясь на затекшие ноги, ко входу, и толкнула вращающуюся дверь.

Бар, просто и незатейливо именуемый «Поленницей», встретил ее гвалтом, пьяными воплями и грохотом музыки из установленных под потолком огромных динамиков. Динамики были защищены крепкими частыми решетками. Как и окна изнутри. Надо думать, тут бывает весело и тесно. Причем нередко.

Морщась — смесь табачного дыма и кухонного чада невыносимо резала глаза и ноздри, — Мэри двинулась в направлении, которое указывал высветившийся на экране браслета вектор. Подошвы ботинок прилипали к полу, обильно политому дешевым пивом. Со всех сторон несло все тем же пивом, подгоревшей стряпней, потом, немытым телом и даже, кажется, рвотой и мочой. Как же это Терехова угораздило сделать такой хлев своей штаб-квартирой? Из-за цен, что ли? Типа, так пенсии на подольше хватит? А ежели деньги кончатся, добрые люди нальют за одну-две байки?

Ага, вот и он. Один, что, пожалуй, неплохо. К сожалению, неплохо только это. М-да. И еще раз м-да. На снимках, предоставленных детективом, Дан выглядел поприличнее. Ну да ладно.

Мэри прихватила от соседнего столика сомнительной чистоты стул (аборигены даже не почесались) и подсела к Терехову. Ей ужасно хотелось устроиться на стуле верхом — настроение было самое то, — но физические кондиции, увы, не позволяли. Да уж, в том, чтобы быть женщиной, имеются-таки определенные неудобства…

Некоторое время капитан продолжал пить, никак не фиксируя изменение окружающей обстановки. Потом, наконец, слегка повернулся и сфокусировал взгляд на сидящей рядом женщине.

— Здравствуйте, Мария Александровна… какими судьбами?

— Здравствуй, Дан. Вот, соскучилась за старым знакомцем. От него-то визита не дождешься, пришлось самой ноги трудить.

— И как? Нравлюсь?

— Да не особенно, — откровенно ответила Мэри. Такой — изрядно нагрузившийся, небрежно выбритый, с тусклыми глазами — Терехов был ей почти неприятен. — Самому-то не надоело еще?

— Надоело, — Даниил со стуком опустил кружку на стол. — Все надоело. Одна надежда — грохнет кто-нибудь. Да что-то вот пока не срастается. Я уж и так, и сяк… и никак. Может, поспособствуете? По старой памяти. Пистолетик-то у вас на бедре, я вижу.

А вот это уже было значительно лучше. Заметил хорошо припрятанное оружие — молодец. Не-е-ет, мозги капитан Терехов явно не пропил.

— Пошли отсюда, Дан. Поехали ко мне. Посидим, поговорим. Выпить за компанию не обещаю, сам видишь, не до пития мне…

— Вот и идите, — мрачно посоветовал отставной десантник, скрещивая руки на груди. — Нечего вам тут огинаться, еще дрянью какой-нибудь надышитесь. И ладно бы сами, а то ведь и маленькому перепадет. Меня, конечно, его высокопревосходительство тогда собственноручно пристрелит, но такую цену я за свой отходняк платить не хочу. Не стоит он того, чтобы вы отравились.

— Нет, Терехов, — язвительно процедила Мэри; стул был жестким и разведению политесов не способствовал, — ты меня, я смотрю, не понял. Мы с тобой — именно мы — сейчас встанем и уйдем отсюда. И поедем ко мне домой. А там видно будет. Или ты вообразил, что я тебя брошу подыхать в этой помойке? После Бельтайна и особенно после Орлана? Вставай. У меня машина малость неудачно запаркована, а на штраф нарываться неохота.

— Знаете что, Мария Александровна… — начал было капитан, но тут на сцене появился новый персонаж.

— Ты здесь чего забыла, шалава? Клиентов в другом месте ищи, у нас тут приличное заведение!

Протолкавшийся к столику бородатый, грузный, то ли наголо бритый, то ли попросту лысый мужик упер руки в бока и зыркнул на Мэри изрядно заплывшими глазками, налитыми кровью. Комбинезон его был густо заляпан каким-то соусом, манжеты рубашки засалились до того, что определить ее цвет не представлялось возможным.

— Совсем девки стыд потеряли! Нагуляла брюхо, а теперь за мужиком бегаешь, с панталыку его сбива-а-а-а-а…

Два стула отлетели в сторону одновременно. Два ствола уперлись в лоб вновь прибывшего — один между глаз, другой над левой бровью. Два рта скривились в одинаковых недобрых усмешках. В зале вдруг стало очень тихо. Даже музыка смолкла.

— Это что еще за чучело, Дан? — холодно поинтересовалась графиня Корсакова, незаметно подавая напружинившемуся у стойки Северцеву знак не вмешиваться.

— Местный смотрящий-разводящий, — голос Терехова был кристально трезв, в спокойных, внимательных глазах не осталось и следа прежней тоски. — Веслом кличут.

— Ах, Веслом? — Вопиющее несоответствие прозвища внешнему виду показалось Мэри донельзя смешным, но пистолет все так же твердо смотрел прямо в переносицу «смотрящего-разводящего». — Лихо. Мне нравится. А что это он у нас такой невежливый?

— Да, действительно, — подхватил заметно оживившийся Даниил. — Слушай сюда, Весло, и не говори потом, что тебя не предупреждали. Во-первых, не «шалава», а «ваше высокопревосходительство». Во-вторых, человеку даны: глаза — два, рот — один. Как думаешь, зачем? А я тебе скажу. Затем, что смотреть надо вдвое больше, чем говорить.

— А если двух глаз недостаточно, — Мэри слегка прищурилась, — то всегда можно проделать третий. Для комплекта и гарантии. Э?

— Полиция! — громыхнуло от дверей. — Всем оставаться на своих местах! Оружие на пол!

— Лейб-конвой! — почел за лучшее внести ясность Северцев. Над его раскрытой ладонью грозно полыхал императорский орел. — Отставить. Все в порядке, господа, конфликт уже улажен. Не так ли, ваше высокопревосходительство?

— Думаю, да, — Мария Александровна Корсакова спрятала пистолет и кивнула Терехову. — Пошли, Дан. Мы с тобой оба офицеры и привыкли терпеть все: грязь, скуку, дрянную выпивку… но хамство обслуживающего персонала? Фи! И еще раз — фи!

Глава 3

2578 год, август.

За поворотом коридора Мэри перестала демонстрировать удовольствие от встречи с Тереховым и тяжело вздохнула:

— Как же он меня достал, сказать кому — не поверят. Ты на редкость вовремя, Дан.

— Надеюсь, что вовремя, — процедил тот, избавляя лицо от простодушного выражения и становясь предельно серьезным. — Второй пропал.

— Как — пропал?! — шепотом ахнула графиня. «Вторым» для краткости лейб-конвой именовал великого князя Константина. Послезавтра он станет «Первым», а пока…

— А вот так, — явно встревоженный Терехов неловко пожал плечами и почти потащил ее за собой, стремясь увести подальше от любопытных глаз и ушей. Куда-нибудь, где не надо будет держать лицо и получится сосредоточиться на действительно важном. — На столе в кабинете коммуникатор лежит, а самого нету.

— А вы куда смотрели, так вас и растак?! — Только этого и не хватало! Не было печали, да черти накачали…

— Маш, ты не рычи, ты думай. Потом кусаться будешь, ладно?

— Обстоятельства! — коротко бросила она, дружелюбно кивая очередному встречному и решительно сворачивая к одному из боковых выходов в парк.

— Ушел к себе, велел не беспокоить. Митрофанов сидел в приемной. Сидел-сидел, потом до лопуха дошло, что метка с час вообще не двигается. Поскребся. Никакой реакции. Приоткрыл дверь, сунул нос. Пусто. И что самое интересное, сканеры ничего не засекли.

В этом-то, с точки зрения Мэри, ничего интересного не было. Зря, что ли, его высочество в последнее время взял моду шушукаться с Рори О'Нилом? Вот уж кто ломовик-затейник, прости господи!

— Ладно, я все поняла. От меня ты чего хочешь?

— Маш, ну у тебя ведь есть номер резервного коммуникатора? Который, типа, супер-пупер личный и секретный. Есть-есть, что я, тебя не знаю? Ты только выясни, все ли в порядке… а с меня — коньяк! — Даниил редко кого-то умолял, но если доходило до дела, получалось у него это виртуозно.

— Разоришься на коньяке, Терехов, ох, разоришься! Это если я еще возьмусь помогать вам, остолопам. Могу, кстати, и не взяться. В целях профессионального обучения и чтобы впредь соображали быстрее.

— Ничего, коньяк я с Митрофанова стрясу. Мария Александровна, ну хватит уже, ну время дорого, что ты из меня жилы тянешь?

Мэри вздохнула и, отвернувшись от капитана, ткнула соответствующий сенсор на браслете.

Пять лет назад.

— Вы уверены?

Константин медленно поднялся из-за стола, жестом предлагая Софии Гамильтон оставаться на месте. Покосился на «Семью». Поймал себя на том, что немного странно и, пожалуй, волнующе — видеть в одном помещении обнаженный портрет и строго, с большим вкусом одетый оригинал.

— Совершенно уверена.

— И что, по-вашему, надо делать? Что могу сделать лично я? Ведь вы пришли ко мне не просто поделиться подозрениями? — Если эта дама думает, что у Марии постармейский синдром, пусть думает так и дальше. А может быть, и он тоже имеется, просто одно на другое наложилось.

— Разумеется, — от Софии не укрылся ни взгляд, брошенный на картину, ни еле заметное передергивание плечами, и она почти против воли улыбнулась. — Мэри нужна работа. Нормальная работа, не синекура в каком-нибудь благотворительном фонде. Конечно, выполнять особые поручения вашего высочества жена и мать не сможет, это, как выражается мой зять, ясно даже и ежу. Однако вы, я думаю, сумеете найти должное применение ее неуемной энергии. Иначе в один далеко не прекрасный — и, боюсь, довольно близкий — день мою внучку найдут в ее кабинете с выпавшим из руки пистолетом и мозгами, украшающими стены.

— Сомнительное украшение, — поморщился Константин. — Хорошо, миз[7] Гамильтон, я все понял. Можете быть спокойны, я приму свои меры по прекращению этого безобразия в самое ближайшее время.

Выпроводив из кабинета начавшую успокаиваться бабушку Марии, великий князь вышел на балкон и закурил, не обращая внимания на порывы ледяного ветра. Ох, зима-зимушка… хорошо бельтайнцам, у них уже весна разгулялась. Постармейский синдром… нет, возможен и он, конечно, но скорее всего Никита с женой все-таки поговорил, как собирался. То, что она даже бабке ничего не сказала, вполне в ее духе, но нервы-то не железные. Ну и каша.

С месяц назад к Константину пришел Василий Зарецкий, вот уже три года как сменивший князя Цинцадзе на посту главы СБ. Пришел и сказал, что вмешиваться в семейные отношения — последнее дело, но речь идет о двух членах Малого Совета и личных друзьях его высочества. Коротко? Брак Корсаковых трещит по швам и, по всему судя, если и устоит, то держаться будет исключительно на детях. Любовница. Кто бы мог подумать?

Подумать действительно не мог никто. Константин, к примеру, просто онемел. Немного придя в себя, он велел Зарецкому взять с работавших над информацией людей подписку о неразглашении («Уже») и забыть об этом разговоре («Забыл»), поблагодарил его, проводил и глубоко задумался.

Тянуть было никак нельзя, до очередного отлета Никиты на эскадру оставались считанные дни. Поэтому великий князь связался с домом Корсаковых и пригласил друга снять пробу с молодого вина, присланного Ираклием Давидовичем с собственных виноградников. Марии, возящейся с дочкой (малышке Александре нездоровилось), он клятвенно пообещал прислать пару бутылок в подарок.

А потом они сидели вдвоем, пили вино — действительно, превосходное — и разговаривали. Медленно, трудно. Суть претензий Никиты к жене Константин так и не уловил. Ну не считать же, в самом деле, претензией горькое: «Она со мной дружит, понимаешь? Даша любит, а Маша дружит. Не умеет она любить, разве что детей, да и то…»

«А что ж ты не научил, за столько-то лет? — зло поинтересовался Константин. — И что ты теперь будешь делать? Развод?»

«Я поговорю с ней. Сам понимаешь, я один определить судьбу семьи за всех нас не могу. Не имею права. И ставлю командование Четвертым крылом против зубочистки, что уж Маша-то найдет взаимоприемлемое решение. Она у меня мастерица — решения находить».

Да уж, думал великий князь, ежась от ветра. Какое бы решение ни приняли эти двое, ВЗАИМОприемлемым оно явно не было. Ладно, Никита пусть живет, как хочет, его проблемы, а вот Марии Константин свихнуться не даст.

Несколько дней спустя капитан первого ранга Мария Корсакова была отозвана из бессрочного отпуска по семейным обстоятельствам. У его императорского высочества появился личный помощник, а у «Мининской» эскадры Экспедиционного флота — почетный шеф. И высший свет вкупе с Адмиралтейством взвыли. Одновременно.

Год назад.

— Нет.

— Нет?

— Нет, Кит. Не сейчас.

Графиня Корсакова смотрела на мужа без улыбки. Без улыбки, но и без раздражения. Спокойно смотрела. Прямо. И в глазах ее не было и намека на насмешку или торжество. Было ли ему от этого легче? Пожалуй, нет. Не было.

— Почему, Машенька?

Никита Борисович Корсаков терпеть не мог, когда жена называла его «Кит». Не мог, но терпел. Порой хотелось выматериться. Он, собственно, и выматерился однажды, когда потребовал объяснений сему неблагозвучному прозвищу. На кита он при всех своих габаритах все-таки не похож. Если ей так уж надо сокращать его имя, то почему не «Ник»? Ответ вывел его из себя. Дескать, «Ник» у его достойной супруги ассоциируется исключительно со словом «Старый». Назвать же Никиту Корсакова старым язык не повернется ни у кого, да и вообще — до «Старого Ника» муженек не дотягивает. Нос не дорос.

Ссора тогда вышла что надо. Только что мебель не летала. Впрочем, могла и полететь, все к тому шло. Положение спас Майкл Хиггинс, служивший при Егоре и Борисе воспитателем, а когда-то — на тот момент лет тридцать пять назад — бывший наставником некоей Мэри Гамильтон. На Бельтайне, в одном из Учебных центров, где дети бельтайнских Линий проходили подготовку перед всепланетными Испытаниями. Ребятишек (что тогда, что сейчас) Хиггинс наставлял не в чем-нибудь, а в физической подготовке и рукопашном бое, к должности дядьки младших Корсаковых относился серьезно, а потому их родителям пришлось попритихнуть.

С тех пор Никита мстил жене, в сложных ситуациях именуя ее Машенькой, чего терпеть не могла уже она. Месть получалась мелкая, и он сам это понимал, и мелочностью своей отнюдь не гордился. Чем уж тут гордиться. Но опыт совместной жизни с довольно сложной и, чего уж там — строптивой! — личностью показывал, что добиться уступки можно только выведя эту самую личность из равновесия. С годами, правда, это удавалось все реже и реже, но надежды Корсаков не терял.

— Потому что поздно. И рано.

— Одновременно?

— Одновременно. Мы не можем развестись сейчас. Четыре года назад — запросто. Через полтора-два года — никаких проблем. А сейчас — нет. Извини.

Никита видел, что жена не вредничает. Не выкаблучивается. Не кочевряжится. Время от времени ей, конечно, попадала вожжа под хвост, но тут явно был не тот случай. Просто ситуация, похоже, была рассмотрена ею со всех сторон и признана неразрешимой. В текущий момент — неразрешимой, по крайней мере, неразрешимой предложенным способом. Когда-то эта склонность обдумывать положение и путем сложных выкладок находить правильный ответ приводила его в восторг. Теперь она не вызывала ничего, кроме подспудного раздражения.

Он вздохнул и все-таки присел в одно из стоящих в кабинете кресел, предварительно убедившись в том, что плацдарм свободен. Предосторожность была не лишней — славные представители семейства кошачьих были вездесущи и непредсказуемы. Как и полагается уважающим себя котам, Матрена, Котофея и наглый до полной потери связи с реальностью Хвост людей не ставили ни в грош, просачивались куда угодно и занимали все возможные поверхности. Невозможные, кстати, тоже. Так что будь ты хоть экономка, хоть полный адмирал — изволь смотреть, куда садишься, ложишься и наступаешь. И что надеваешь на голову, если по рассеянности положил фуражку околышем вверх.

Теперь глаза супругов были на одном уровне, и Мэри удовлетворенно кивнула, разминая затекшую шею. Просить благоверного не маячить было ниже ее достоинства, но необходимость смотреть на него снизу вверх никакого удовольствия графине Корсаковой не доставляла.

— Объяснишься?

— А надо? — приподняла брови Мэри. Тонкая сигара в сильных, унизанных перстнями пальцах, выписала затейливую кривую и замерла.

Впрочем, унизанными пальцы были лишь в сравнении с домашним обычаем: в узком кругу ее сиятельство носила только обручальное кольцо. На людях же — а графиня только что вернулась со службы, и переодеться не успела — тонкий золотой ободок дополнялся (как минимум) изумрудом и бриллиантом в богатых оправах. Положение обязывает: два сына — два перстня. И серьги за дочь. Порой она задумывалась, как бы выглядела при всех регалиях бабушка Ольга, у которой было четверо сыновей и три дочери… но бабушка при дворе не состояла и тамошнему этикету не подчинялась.

— Ты же умный человек, Кит. Если бы мы с тобой развелись, когда этот вопрос встал впервые — был бы шум, но, в принципе, не слишком большой. Конечно, развод двух членов Малого его императорского высочества Совета в любом случае не прошел бы незамеченным, и грязи вылилось бы море. Года через полтора-два любые наши действия будут уже нашим личным делом, хотя грязи и тут будет немерено. Сейчас же… Кит, любой человек, умеющий работать с информацией, пожмет плечами и только, но кто умеет работать с информацией? Уж точно не обыватели. Любители за неимением собственных дел лезть в чужие немедленно придут к двум выводам, и в данный момент недопустим ни один.

— Конкретнее? — уронил Никита, нахмурившись. Извилистые пути, которыми следовал ум законной супруги, порой ставили его в тупик.

Мэри раздраженно поморщилась.

— Разведись мы сейчас, и остолопы решат, что ты застукал меня в постели с Константином и не намерен это терпеть. Странное поведение для царедворца, но вполне естественное для боевого офицера. Это что касается одной половины придурков. Вторая же будет твердокаменно уверена в том, что я собираюсь запрыгнуть в эту самую постель, и не хочу ставить тебя под удар. Чертовски благородно с моей стороны, не так ли?! В любом случае, соответчиком общественное мнение выставит его высочество. И это накануне вероятного восшествия на престол. Конечно, ложечки со временем найдутся, но осадочек-то останется. Кот наш друг, Никита. Друзей не подставляют.

Корсаков с силой потер лицо ладонями, поднял голову, нахмурился было, но тут же усмехнулся.

— Черт тебя побери, радость моя. Опять ты права.

— Что, так и не привык? И это за одиннадцать лет? Ты меня удивляешь, адмирал.

— Ты меня тоже, каперанг. Причем всю дорогу. Ладно, пролетели. Проводишь меня завтра?

— Конечно. — Теплая улыбка преобразила лицо венчанной жены, сделав его вдруг почти красивым. — Ты только смотри, не задерживайся там особенно. Учебный год начнется меньше чем через полтора месяца. Парни не поймут.

— Парни все поймут, — ухмыляясь, возразил Никита. — У нас с тобой на редкость правильные парни. Но к началу учебного года я непременно вернусь. Что там передавать-то, собственно? В крыле полный порядок, а если где чего и было, Капитон наверняка всем хвоста накрутил. По самые уши.

В вице-адмирале Дубинине действительно сомневаться не приходилось. Теперь, когда Никиту переводили в Адмиралтейство, именно Капитон Анатольевич принимал под свою руку Четвертое крыло Экспедиционного флота. Давний друг семьи и по совместительству крестный Егора несколько засиделся на посту командира «Мининской» эскадры, но игра определенно стоила свеч. И свежеиспеченный глава одного из адмиралтейских Управлений с легким сердцем вручал бразды правления однокашнику. Знал — Дубинин не подведет.

— Кстати, если ты забыла, Константин приглашал нас сегодня на посидеть. Хочет увидеться со мной перед отлетом. И с тобой парой слов перекинуться в неформальной обстановке. Поедешь или извиниться за тебя?

— Конечно, поеду. За тобой глаз да глаз нужен, так что одного точно не отпущу. Опять наберешься, а мне тебя потом на второй этаж тащить? И будить завтра перед вылетом? Не дождешься!

Гладкие отполированные грани двух кубиков перекатываются в сложенных лодочкой ладонях, ласкают кожу прохладными прикосновениями. Главное в этом деле — правильно угадать момент, когда следует отпустить их на свободу, и тогда все получится. Кажется, пора. Да. Сейчас. Бросок! Кости разлетаются по натертой лимонным воском поверхности стола в кабинете и замирают.

Древнему и довольно своеобразному способу упорядочивать мысли и находить ответы на несформулированные еще вопросы Мэри научил Никита. Он же и подарил ей пару костей, костей в прямом смысле этого слова: ее комплект был сделан из слоновой кости. Где и раздобыл-то?

Ответным даром жены стали заказанные на Бельтайне кубики из вейвита. Корсаков, по его собственным словам, приноравливался к ним довольно долго, но со временем привык так, что таскал с собой повсюду. С корабля на корабль. С Кремля на эскадру. Из дому на заседания Совета, на которых, пусть в силу обстоятельств и нечасто, но бывал. Даже на светские приемы. Во всяком случае, однажды Мэри застала супруга за разглядыванием кубиков, лежащих на подоконнике бальной залы Офицерского Собрания.

И что тут у нас? Один и один… что ж, все правильно. Один мужчина, одна женщина, а пара не получилась. Не получилась пара, хоть ты тресни. Так бывает: люди встречаются, сходятся… а потом понимают, что не могут быть семьей. Даже любовниками не могут, даже просто спать в одной постели — и то в тягость. Тем, до кого это доходит сразу или хотя бы быстро, можно только позавидовать. К сожалению, таких меньшинство, и граф и графиня Корсаковы к этому меньшинству не принадлежат. Они сообразили поздно. После свадьбы, после рождения троих детей.

Разговор четыре года назад получился тот еще. Кит, и без того чувствовавший себя не в своей тарелке, был неприятно удивлен тем, что жена, оказывается, была в курсе происходящего. Не в деталях, конечно, но само существование любовницы тайной для нее не являлось. Более того, если и задевало, то не слишком. Она не идеал, семья не тюрьма, если Никите чего-то не хватает, логично, что он пытается найти это где-то еще. Правда, она не думала, что дело зашло так далеко, что потребовалось объяснение с супругой. Что ж, значит, следует подумать о выходе из положения с минимальными потерями. Вариантов два. Можно развестись, хотя это и ударит, причем весьма серьезно, и по ним самим, и по детям. А можно и не разводиться — при условии соблюдения видимых приличий, естественно. Я тебя прикрою, поскольку, сам понимаешь, объектом жалости становиться не хочу. Давай думать, проблема-то непростая…

Да уж, можно представить себе, как достала мужа ее рассудительность и граничащая с равнодушием склонность оценивать ситуацию со всех сторон. Искать выход из любого положения умом, а не сердцем. Он-то не такой. Корсаков — романтик, в чем-то даже идеалист, как и положено порядочному имперскому офицеру. И в этом они расходятся, как два корабля на параллельных встречных курсах, потому что свой выбор — военная карьера — он сделал сознательно. И не довлела над ним необходимость доказать всему миру, что никчемная полукровка МОЖЕТ стать хорошим офицером. Хорошим офицером в понимании Бельтайна, а в этом вопросе у ее родины и Империи понимания ох какие разные. Мэри же было не до романтики, следовало выжить и продемонстрировать превосходство. И она выжила. И продемонстрировала. И доказала, все и всем, включая себя и мужа. И сейчас ест то, что приготовила сама.

Может быть, что-то и получилось бы, будь она влюблена, хотя бы поначалу, но нет. Кит был — и остался — ей симпатичен, он подходил — и по-прежнему подходит — по всем статьям. Кроме одной. Причем статья сия Мэри Александре Гамильтон, в общем-то, без надобности, а вот мужу зачем-то нужно, чтобы его любили…

Легко сказать, а как сделать-то, если этого ей, судя по всему, не дано от природы? Обусловленная то ли характером, то ли службой привычка разбирать причины и просчитывать следствия всего подряд не оставляет места для таких абстракций, как любовь. Бедный Никита! Женился, на свою голову, на аналитике…

Надо было, конечно, думать раньше. До того, как были принесены клятвы. И ведь объективно-то мозгов хватало! Еще на Бельтайне она говорила Никите, что не вышла бы замуж за Келли, потому что две альфы под одной крышей — сущий кошмар и война каждый день. Но жизнь трансформировалась, очень быстро и очень серьезно, а обязательства никуда не делись, всего лишь изменили точку приложения.

Если бы только они с Корсаковым могли пожить вместе, просто пожить и посмотреть — уживутся ли? Но они не могли. Будь они просто Машей и Никитой (к примеру — медсестрой и бухгалтером), проблем бы не возникло. Скорее всего. Но капитан первого ранга графиня Мария Александровна Сазонова и вице-адмирал граф Никита Борисович Корсаков, члены Малого его императорского высочества Совета — птицы совсем другого полета. Долг. Честь. Репутация.

Она бы, возможно, и рискнула бросить вызов обществу (чай, не впервой!), но Кит так настаивал на скорой свадьбе… а опыт того, к чему приводит промедление, у нее уже был. После смерти Келли О'Брайена Мэри решила, что если ей еще раз представится возможность сделать человека счастливым, она ее не упустит. Потому что жизнь — штука сложная и непредсказуемая, можно и не успеть… ну вот, успела. Довольна? Верно говорят, поспешишь — людей насмешишь.

Впрочем, что уж теперь рассуждать… какая, в конце концов, разница, что именно послужило причиной разлада? Нет, причины, конечно, важны. Для того хотя бы, чтобы не допустить чего-то подобного в будущем. Но до будущего еще предстоит дожить, а сейчас надо разбираться не с причинами, а со следствиями.

Одним из следствий — весьма неожиданным для обеих заинтересованных сторон — стала дружба. Как будто вертихвостка-Судьба в какой-то момент устыдилась своего недостойного поведения и решила хоть как-то компенсировать двоим обделенным любовью людям возникшие неудобства. Во всяком случае, ближе человека, чем Никита, у Мэри не было. Да и он тоже как-то раз в сердцах проговорился, что если бы можно было из двух женщин слепить одну, ничего лучше и желать нельзя. Увы, сказки бывают только в сказках.

Ну-ка, еще раз. Бросок! Пять и шесть. Ну, с пятеркой все понятно — именно столько кораблей входит в «Мининскую» эскадру. Интересно, кого поставят командовать ею? Поговаривают о контр-адмирале Аракчееве… неплохой вариант, мозги у мужика правильно закручены, с ним вполне можно будет сработаться. А в командиры «Пожарского», если она правильно поняла Дубинина, прочат Алексея Захарова. Что ж, разумно. Парень хоть и молод, но дело свое знает. Надо будет, кстати, выбить в Адмиралтействе для «Пожарского» новые двигательные установки. Ну и что, что у старых ресурс еще не выработан? Четвертое крыло вечно в самое пекло загоняют, создали себе репутацию на свои же задницы…

А вот что означает шестерка? Откуда она взялась, и что ей понадобилось от графини Корсаковой? Вроде бы ничего и никого, связанного с этим числом, в ближайшем окружении нету… хотя… детей трое, котов трое, итого шестеро. Но поскольку Матрена считает ниже своего достоинства общаться с младшим поколением, на троих отпрысков остаются только две кошачьи морды. И обе нагло игнорируют Александру. Н-да, тут надо крепко подумать.

С одной стороны, если вводить в дом еще одну животину, то выяснение отношений между новичком и старожилами обойдется в перетяжку мебели и замену портьер, не говоря уж о возмущении экономки. И вообще, с-котов в доме достаточно. С другой же, Альке действительно следует обзавестись собственной патронессой. Или патроном, это уж как сложится.

Мэри решительно сгребла костяшки и бросила их в ящик под столешницей. Размышлять можно сколько угодно, а между тем пора собираться.

В апартаментах великого князя гремел хохот. Впрочем, смеялись только мужчины. Забравшаяся в кресло с ногами женщина посматривала на двоих друзей со снисходительной улыбкой доброй тетушки. «Мальчишки!» — ясно читалось в ее взгляде.

Впрочем, ни Константин, ни Никита против такого определения не возражали. Да, мальчишки. И что? Какие наши годы?

— Нет, твое высокопревосходительство, вот ты можешь мне объяснить, почему твоя жена до сих пор обращается ко мне на «вы»? — Константину действительно было интересно. Кроме того, именно подчеркнуто-вежливое обращение в сочетании со смыслом сказанного и довело их с Корсаковым до бессильного похрюкивания.

— А! — махнул рукой адмирал. — Это безнадежно. Сколько я ей ни твердил, что все мы офицеры и дворяне и тем равны — без толку. Зато знаешь, как она нас с тобой в приватной обстановке называет?

— Корсаков! — взвилась Мария. — Не смей!

— Кот и Кит!

— Как?! — смеяться хозяин апартаментов уже не мог, он только сдавленно застонал и упал в кресло, с которого было приподнялся. — Ну, Мария Александровна, ну, красава… ох, уморите вы меня, братцы-кролики… ладно, шутки в сторону.

В последние годы любые дружеские посиделки в данном составе неизменно переходили в совещание, поэтому его собеседники мгновенно посерьезнели.

К удивлению Константина, посиделки были именно дружескими. Черт их знает, Корсаковых, как они там между собой договорились. Ни его, ни тем более ее великий князь на откровенность не вызывал. Но публике — любой, даже самым близким — неизменно предъявлялась сплоченность. То ли хорошо сыгранная, то ли — чем черт не шутит! — непритворная. Упряжка, думалось Константину. Хорошо подобранная упряжка. Друзья и соратники. Кто не с нами, тот против нас, а кто не спрятался — сам виноват. Хорошо же устроились некоторые… ему бы так, да только где ее искать, такую, как Мария Корсакова?

Года три назад давнее охлаждение между ним и Анной Заварзиной закончилось разрывом. И дело было даже не в довольно неуклюжих попытках лоббирования, предпринятых его пассией. В конце концов, жизнь фаворитки не может заключаться только в высокопоставленном любовнике… у всех есть друзья. И если интересы этих друзей не противоречат интересам Империи или хотя бы элементарному здравому смыслу…

Тут другое. Затянувшиеся отношения, ставшие в глазах многих почти официальными, требовали каких-то действий с его стороны. Но жениться на Анне Константин не мог по целому ряду причин, да, честно говоря, и не хотел. Любовница — это одно, жена и будущая императрица — совсем другое. Кроме того… не стоило Анюте интересоваться (да еще и так ядовито), как он ощущает себя в роли двоеженца. Право же, не стоило. Ревнивицу, тем более привычную, Константин готов был видеть рядом; дуру — нет.

— Никита, у тебя месяц на передачу дел. Какие еще полтора? Даже не мечтай. Месяц, не более. Думаю, справишься, — начал Константин, помолчав. — По истечении этого срока жду тебя здесь. Принимай Управление и впрягайся по полной схеме. Максимум через год мне понадобятся все подпорки и стяжки, какие я смогу раздобыть.

Корсаковы понимающе переглянулись. Сложившаяся ситуация ни в коем случае не афишировалась, но все, кого это касалось, знали о грядущем переходе всей полноты власти от Георгия Михайловича к Константину Георгиевичу. Во всяком случае, в решении Государственного Совета не сомневался ни один аналитик. Некоторой неожиданностью можно было считать разве что сроки передачи правления, но тут информация являлась совсем уж закрытой.

Успешно проведенная операция по пересадке клону мозга пострадавшего в двенадцатилетней давности покушении императора, дала неожиданный побочный эффект в виде почти ураганного старения организма. В причинах произошедшего медики разобрались довольно быстро, но Георгий Михайлович категорически отказался от повторного вмешательства в естественный ход вещей.

Врачебный консилиум единодушно сошелся на том, что продлить — и даже просто сохранить — жизнь императора может только существенное уменьшение нагрузки. Читай: передача престола преемнику. В результате корона замаячила перед носом старшего сына его величества, как пресловутая морковка, вынуждая двигаться вперед все быстрее и быстрее. И Константину Георгиевичу действительно были нужны те, на кого можно опереться в неизбежный переходный период. Все, без изъятия.

— Теперь вы, Мария, — упрямство графини Корсаковой заставляло и его самого обращаться к ней на «вы». Не станешь же «тыкать» благородной и титулованной женщине без взаимности. — Вам следует подготовиться к принятию поста первой статс-дамы. Начинайте думать, как реорганизовать двор. Я понимаю, что время еще есть, но такие дела с кондачка не решаются.

— Гм… — Мария озабоченно нахмурилась. — А вам не кажется, Константин, что кандидатуру на эту должность следует выдвигать вашей супруге?

— Кажется, — легко согласился великий князь. — Но пока я не женат, данный вопрос находится в моем ведении, и утрясать его будете вы.

Константин с улыбкой наблюдал за приближающимися всадниками. Впереди, обогнав всех прочих как минимум на пару корпусов, голова в голову летели два гнедых жеребца: красноватый и золотистый.

На красноватом, знаменитом Пилоте, скакала его хозяйка. Редингот по случаю духоты она оставила на старте, каскетку где-то потеряла, и теперь выбившиеся из узла на затылке длинные пряди развевались за спиной, как легкий кружевной вымпел.

На последних метрах золотистый, с белыми чулками, Плиний вырвался вперед почти на голову, и тяжело дышащий всадник пролетел между финишных столбов под аплодисменты ожидавших окончания скачки людей.

Лошадям следовало остыть, поэтому порядок, в котором участники пришли к финишу, практически не изменился. Как поначалу и аллюр. Только примерно в полукилометре всадники стали снижать темп до легкого галопа, все замедляющейся рыси и, наконец, шага. И только на шагу они разворачивали лошадей и возвращались.

Великий князь Иван Георгиевич, слегка придержав Плиния, подъехал к Марии и начал что-то ей говорить. На таком расстоянии услышать что-либо, как и рассмотреть в деталях выражение лиц, не представлялось возможным, но Константину казалось, что брат чем-то недоволен. Косвенно это подтверждалось и тем, как вела себя графиня Корсакова. Обычно весьма учтивая и снисходительная к горячности юности, сейчас она вскидывала голову, поводила плечами и отворачивалась от своего спутника, являя миру квинтэссенцию оскорбленного достоинства.

Что бы там ни сказал Иван, ей это явно не понравилось, и ответ, должно быть, весьма хлесткий, не заставил себя ждать. Молодой человек заметно смутился, залился краской, что-то виновато пробормотал и спрыгнул на землю. Мария же, приняв поводья на сгиб локтя и стянув с рук перчатки, начала приводить в порядок прическу.

Разгоряченный скачкой Пилот все еще пытался пританцовывать, но графиня легко, одними ногами, заставляла его двигаться широким амплитудным шагом, что-то приговаривая, негромко и ласково. Она была уже совсем близко, и до Константина донеслось: «Ты самый замечательный конь во всей Вселенной! А что скачку проиграл — так с кем не бывает? Все равно лучше тебя не найти».

Накрывшая Чертов Луг влажная жара властно вносила свои коррективы в действия людей. К примеру, будь сегодня хоть чуть-чуть прохладнее, вряд ли Мария скакала бы в одной сорочке, и уж тем более не позволила бы себе расстегнуть воротник. Пропотевшая тонкая ткань облепила грудь и плечи, корпус слегка покачивался, мышцы красиво двигались под не успевшим просохнуть полотном. Зрелище, с точки зрения Константина, получалось довольно вызывающее. И, если уж быть до конца, по-мужски, откровенным — роскошное. Кажется, так думал не только он один. Многие мужчины, к вящему неудовольствию дам, не скрываясь, разглядывали графиню Корсакову. И даже отошедший в сторону Иван нет-нет, да косился в сторону недавней соперницы.

Впрочем, отношение младшего брата к Марии всегда носило заметный оттенок восторженности. Лет десять назад она впервые позволила Ивану сесть на Пилота. Позволила только после того, как устроила мальчишке форменный экзамен по верховой езде.

Графиня Корсакова была строга. Графиня Корсакова была придирчива. Графиню Корсакову совершенно не интересовало происхождение и положение юнца, навязавшегося ей в ученики и претендующего на то, чтобы прокатиться на ее жеребце. Иван возмущался, протестовал, скрипел зубами, даже — кажется — пару раз всплакнул тайком от всех, но однажды он получил свой приз. И в этот день Мария стала для него третьим человеком в табели о рангах, уступив лишь отцу и старшему брату.

А на семнадцатый день рождения она преподнесла Ивану Плиния, сына Пилота и Нимфы, и Константину пришлось отойти в сторону. Теперь в понимании младшего братишки между графиней Корсаковой и Богом стоял только император.

До первого наследника донесся чей-то вздох: должно быть, кто-то из зрителей опять молчаливо завидует Пилоту. Вслух это рискнул сделать только один из приятелей Ивана и только однажды. После того, как нахальный мальчишка поинтересовался, обращается ли графиня Корсакова с мужчинами так же, как с лошадьми, она подняла коня на дыбы так, что подковы нависли как раз над макушкой вопрошающего. И, удерживая Пилота в этом положении, с милой улыбкой осведомилась, какая, собственно, разница, сколько ног у жеребца. Вопрос был исчерпан раз и навсегда.

Ухмыльнувшись, Константин подошел поближе, дождался, когда Мария закончит приводить себя в порядок, и протянул руку. Чистая формальность, конечно. В поддержке при сходе с лошади эта конкретная дама не нуждалась. Но само построение мизансцены доставляло ему огромное удовольствие. Равно как и, что уж греха таить, изящная легкость, с которой правая нога в высоком сапоге была перенесена через переднюю луку.

Выросший как из-под земли конюх подхватил Пилота под уздцы и увел в сторону на предмет окончательно остудить после скачки, а великий князь предложил графине Корсаковой пройтись.

Отойдя от компании на расстояние, делающее подслушивание невозможным или, по крайней мере, весьма затруднительным, Константин вполголоса заметил с усмешкой:

— И все-таки, Мария, вы поддались Ивану. Зачем?

— Что, — поморщилась его спутница, — это было так заметно?

— Кому как. Я — заметил. Хотя большинство, несомненно, спишет ваше поражение на то, что Пилот уже весьма немолод.

— И на то, что я определенно тяжелее, чем ваш брат, — хмыкнула графиня.

Особой определенности в данном случае Константин не видел, хотя следовало признать, что уродившийся в мать Иван был тонок в кости и не слишком высок. Однако настроения спорить у старшего сына императора не было.

— Я этого не нахожу, но вам виднее. Так вы не ответили на мой вопрос.

— Вы уж хоть помалкивайте, я и так насилу отбоярилась. Пришлось сказать, что поддаваться или не поддаваться Ивану Георгиевичу — прерогатива Верочки Шмелевой, — она лукаво усмехнулась. — Что же касается вашего вопроса… Иван беспокоит меня. С его складом характера, да еще в возрасте, который здесь, на Кремле, именуют «жеребячьим», невыносимо быть все время на вторых ролях. А с такими старшими родственниками, как его величество и вы, на первые пробиться практически невозможно. Уязвленное самолюбие нуждается в периодической смазке, уж поверьте мне. Иначе вы дождетесь неприятностей, причем довольно скоро.

Великий князь резко посерьезнел и заговорил еще тише.

— Вы что-то знаете?

— Я — нет, — пожала плечами Мария, — иначе говорила бы не с вами, а с Василием. Но некоторые моменты нельзя не заметить. Мне не нравится окружение Ивана. Слишком много амбиций, слишком много фатовства. Так и до Фронды недалеко, а вы не хуже моего понимаете, как все зыбко. И знаете… мне кажется, что Ивана пытаются… подставить, что ли. Сконцентрировать внимание на нем, использовать в качестве маскировки. Сам-то он отнюдь не дурак, все прекрасно понимает относительно своих перспектив и, что важнее, способностей. И давеча жаловался мне, что не может сообразить, кто мутит воду. Я могу ошибаться, но, по-моему, следует пристально присмотреться к семье Лавровых, в частности к Дмитрию Федоровичу. А Иван… ложная цель, понимаете?

— Сходную точку зрения Василий Андреевич уже высказал мне, — мрачно кивнул Константин. — Проблема состоит в том, что предпринять какие-то меры заблаговременно практически невозможно…

— …а если не заблаговременно, то можно и опоздать, — подхватила графиня.

— Именно.

Обменявшись серьезными, напряженными взглядами, они продолжили прогулку в молчании. Каждый думал о своем.

— Если вы хотите, чтобы я поработала над этим вопросом, мне понадобится изменение допуска, моего не хватит, — осторожно предложила графиня, прерывая затянувшуюся паузу.

— Пока не стоит, Мария. У вас и так достаточно забот. Пусть этим занимаются те, кому положено по должности.

— Воля ваша. А почему, собственно, генерал Зарецкий обратился к вам, а не к его величеству?

— Его величество… — великий князь замялся. — Отец сдал в последнее время. Сильно сдал. Кроме того, он питает к Ивану заметную слабость, и я не хочу волновать его понапрасну.

— В этом что-то есть, — кивнула его конфидентка. — Но сложности, возникновение которых прогнозирует генерал, касаются его величества напрямую. Как минимум невежливо выключать его из решения проблемы так, будто он уже сложил с себя корону. А ведь Георгий Михайлович не только император, он — отец. И не только Ивана, но и ваш.

— Вы, несомненно, правы. Думаю, что обсужу с ним этот вопрос в ближайшее время. Но хватит о неприятностях. Когда вы ожидаете возвращения Никиты?

— В среду. А в пятницу милости просим в «Подкованный ботинок», намечается веселье. Вы ведь придете?

— Ну конечно приду! — расхохотался Константин, и они, развернувшись, двинулись обратно.

Двое мужчин, издали наблюдавших за парой, недовольно переглянулись.

Никита мрачно глядел на столик маленького кафе. Два и один… кто бы сомневался. Две женщины и один мужчина. Прав ли он? Почти наверняка — да. Справедлив ли? По отношению к жене — справедлив? Ох, вряд ли. Правота и справедливость вообще вещи разные, а уж в отношениях между людьми и подавно. Строго говоря, вся эта история и по отношению к Даше не слишком справедлива…

Ох, Дашенька, солнышко мое зеленоглазое, мягкое да ласковое… чего за благоверной сроду не водилось, так это мягкости. Отец-то дело говорил. Тепло с Дашей, тепло и уютно. Вот только одно дело, когда встречи редкие и тайные, а как оно повернется, если вместе жить станем, это еще бабушка надвое и вилами по воде. Как бы загодя узнать — прав ты все-таки, Никита? Не прав?

Вот уж кто точно прав, так это Маша — нельзя им разводиться сейчас. А может быть, попробовать начать все сначала? Теперь он будет на Кремле постоянно, а любовь — штука такая, вот она есть, а вот и нету ее. И снова есть. Проверено. На практике. Хотя… когда он сказал об этом жене, та грустно улыбнулась, и заметила, что они — не переписчики книг из старинных монастырей. Да и как ни тщились древние копиисты отскрести пергамент, чтобы снова писать на чистых листах, какие-то следы все равно оставались. Начало означает новизну, а откуда ей взяться?

Как ты начнешь заново, спросила она, если знаешь супруга как облупленного? Как он реагирует на ту или иную ситуацию, что и в каких случаях говорит или не говорит. Где у него родинки, на каком боку он предпочитает спать. Вообще-то правша, а чашку или бокал неизменно подносит к губам левой рукой. Когда принимает душ, бурчит под нос «Балладу о королевском бутерброде». Кофе пьет без сахара, а чай, наоборот, больше похож на сироп. Если ушибается, или спотыкается о кошку, или просто что-то не получается — рявкает «Так твою налево!» Куда ты денешь все эти мелочи, которые узнались не за дни, не за месяцы — за годы…

Пять и шесть… точно, именно одиннадцать лет они и прожили вместе, не врут костяшки. А вот — не срослось. Однажды он спросил «тещу» Софию, почему та не выходит замуж за Френсиса Кемпбелла. Ответ возмутил его своей практичностью, если не цинизмом. «Человеку стоит вступать в брак, если партнер может что-то ему дать. Что-то, чего у человека нет; в чем он нуждается; и что он не может получить никаким другим способом, кроме как взвалив на себя подразумеваемые браком обязательства».

Может быть, причина разлада в этом? В самом-то деле, что он мог дать Маше? Что он мог сделать для нее — такое, что она не сделала бы для себя сама? Славное имя? Это еще большой вопрос, кто больше знаменит — Никита Борисович Корсаков или Мэри Александра Гамильтон. Деньги? Она существенно богаче. Связи? И тут облом, уж знакомства-то у женушки такие, что ему и не снились. Дети? Линейные бельтайнки на этот вопрос смотрят несколько иначе, чем русские барышни. Остается только любовь… да полно, любил ли он ее?

Влюблен — был, тут никаких сомнений быть не может. Влюбился с разгону, женился с разгону… нет бы притормозить и оглядеться. А ведь были шероховатости, были, и нечего обвинять Машу в том, что она обманула его ожидания. Она его не обманывала вообще. Никогда и ни в чем. Сам виноват, навоображал с три короба, взял жену, как трофей на шпагу, а что с ним делать дальше — не подумал.

Насколько же проще с Дашей. Проще, понятнее. И уж ей-то он действительно нужен. Весь, целиком.

Что же делать-то, а? Еще дед учил: «Баб менять — только время терять!» …Ладно. Будет день — будет хлеб. Спрятав кубики во внутренний карман, Никита поднялся на ноги и направился к выходу из кафе. Не хватало еще опоздать, и так-то один челнок пропустил.

Совещанию следовало начаться уже четверть часа назад, но графиня Корсакова опаздывала. Впрочем, собравшиеся не роптали. Во-первых, это был первый случай за все годы, что Мария Александровна курировала «Мининскую» эскадру. Во-вторых, она предупредила о задержке. В-третьих же, зрелище обычного гражданского кара, заходящего на посадку по крутой штурмовой глиссаде, с лихвой компенсировало не такое уж долгое ожидание. Да, не разучилась еще летать госпожа капитан первого ранга. Всем бы так.

— Извините, господа, — кап-раз почти влетела в предупредительно распахнутую адъютантом дверь. — Дурацкий день, все валится из рук. Чует мое сердце — быть неприятностям.

Присутствующие помрачнели. Чутье супруги адмирала Корсакова давно уже стало притчей во языцех. Если она опасается неприятностей, то они, определенно, будут. Вопрос только — у кого?

Час спустя глава интендантской службы был твердо уверен, что сегодня неприятности достались именно ему. Въедливая и упорная, графиня последовательно выжимала из него все соки, не желая принимать во внимание никакие обстоятельства.

— Мария Александровна! — не выдержал он, наконец. — Что ж вы со мной делаете! Ведь без ножа режете!

— Так это же хорошо? — невинно приподнялись темные брови.

— Что — хорошо? — почти завопил Тимофеев.

— Что без ножа. Представьте себе, что было бы, начни я резать вас ножом.

Кортик ее высокопревосходительства словно сам собой выпорхнул из ножен, взлетел почти к самому потолку, вернулся в правую руку, прокрутился вокруг кисти, снова взлетел… зрелище завораживало.

Бельтайнские офицеры своим оружием владели виртуозно. Когда на службу в имперский флот стали поступать резервисты с Бельтайна, мода на спортивные поединки с использованием кортиков распространилась подобно лесному пожару. Сколько-нибудь серьезные повреждения наносились редко, более того — считались дурным тоном. Но срезать противнику погон, подравнять усы или оцарапать щеку быстро стало среди молодежи проявлением высшего шика.

В раздавшиеся со всех сторон смешки вклинился сигнал коммуникатора, и графиня Корсакова озадаченно поджала губы. Пробормотала: «Прошу прощения, господа», ловко поймала кортик пальцами левой руки за лезвие и придавила указательным пальцем правой сенсор приема.

— Майкл, какого черта, у меня совещание… что?.. Так, а теперь подробно и дословно — что она говорит?.. А ты пробовал связаться?.. — Недовольство на ее лице быстро сменилось хмурой сосредоточенностью. — Ерунда какая-то… Ладно, спасибо, я дам тебе знать… Владимир Юрьевич! — обратилась она к Тимофееву, отточенным движением отправляя кортик в ножны. — Вы не могли бы дать команду проверить, не случилось ли у нас чего в самое последнее время? Чего-то серьезного и неприятного? Моя дочь в истерике, кричит, что папе плохо, она его не чувствует… а Алька чует еще похлеще меня. И коммуникатор его не отвечает… что там могло произойти, Никита Борисович уже на «Пересвете»… Я бы и сама, но у вас получится быстрее.

Пожав плечами, Тимофеев сделал запрос, несколько секунд изучал увиденное, и вдруг напрягся. Уточнение… еще одно… что-то на дисплее явно выходило из ряда вон, и тихонько переговаривающиеся участники совещания как по команде замолчали. Капитан первого ранга, взявшая стакан и вознамерившаяся налить себе воды, остановилась, так и не дотянувшись до графина.

— Что?

— Мария Александровна… — голос изменил интенданту, и он был вынужден прокашляться. — Мария Александровна, произошло… произошло несчастье. Два пассажирских челнока столкнулись на орбите. Фатально. В списках пассажиров одного из них — адмирал Корсаков. Мне… мне очень жаль. Примите мои самые искренние соболезнования.

— Соболезнования… — в гулкой потрясенной тишине пробормотала ссутулившаяся женщина, стискивая кулаки и не замечая, что так и держит в левой руке стакан. — Соболезнования…

Она подняла на Тимофеева ничего не видящие глаза.

— Со-бо-лез-но-ва-ни-я… вы что-то сказали?

Толстый, тяжелый, с глубокой богатой резьбой хрусталь лопнул в ее пальцах, рассыпался… Кулак продолжал сжиматься, затаившие дыхание, потерявшие на время способность двигаться люди отчетливо слышали, как влажно скрежещут друг о друга осколки, врезающиеся в плоть. Исчерна-красная в полумраке зала капля скользнула вниз от ладони по запястью. Потом еще одна. Тонкий ручеек на глазах становился все шире. Лицо каперанга посерело, и она мешком свалилась на пол.

Темнота. Вода, льющаяся на лицо. Раскаты грома над головой. Как ее угораздило попасть в грозу, да еще и посреди ночи? А главное — где она сейчас?

Тональность грома меняется, он становится осмысленным, членораздельным, превращается в слова:

— Мария Александровна! Мария Александровна, разожмите кулак! Где врач, мать его за ногу? Чаи гоняет, мерзавец?! Да затягивай же крепче, вон как льет… Мария Александровна!!!

Перед глазами, которые, наконец, удается открыть, все плывет, лицо Тимофеева качается из стороны в сторону. Остальные лица — тоже. Когда это она успела так надраться?

— Мария Александровна, разожмите кулак!

— Какой кулак? — А действительно, какой? У нее два кулака…

— Левый. Разожмите.

— Как?

— Распрямите пальцы.

— Вот так?

Душная, горячая волна боли. Глухой стук. И чье-то свистящее:

— Твою дивизию!

Еще одно лицо, совсем близко. Незнакомец. Он очень внимателен, у него что-то в руках… что-то безопасное, точно, безопасное. Можно не волноваться. Он смотрит на нее, но говорит почему-то немного в сторону:

— Реанимобиль в Адмиралтейство. Кабинет вице-адмирала Тимофеева. Женщина, сорок пять лет. Нервный срыв, шок, нарушение сердечной деятельности, подозрение на инфаркт. Рваная рана ладони, кровопотеря. Готовьте операционную и бригаду микрохирургии. Предупредите кардиологов.

Накатывает воспоминание о… о чем? Никита… с ним что-то случилось… он… Господи! Никиты больше нет… совсем нет… дети!

— Мне надо домой.

— Разумеется, Мария Александровна.

— Мне надо домой.

— Да-да, конечно, не волнуйтесь, домой — так домой.

— Мне надо до…

И снова темнота.

Глава 4

2578 год, август.

Коммуникатор нежно мурлыкал в ухе Константина. Больше всего ему хотелось сейчас вытащить клипсу из уха и выбросить ее в ближайшую урну. А еще лучше — растоптать. Проблема состояла лишь в одном: это мурлыканье означало, что вызывает его графиня Корсакова. А поступить так с Марией было бы как минимум некорректно.

— Да, — отозвался он наконец, мысленно проклиная начальника лейб-конвоя. Упустили? Так решайте свои проблемы сами!

— Добрый вечер, ваше высочество, — в голосе Марии проскальзывал почти нескрываемый укор. Впрочем, и без интонации все было ясно: «вашим высочеством» на этом канале она называла его крайне редко. И только тогда, когда желала в мягкой, но решительной форме выразить свое неудовольствие от его действий. — Что ж вы охрану-то перепугали до трясущихся рук?

По обоюдному согласию они все еще избегали фамильярности там, где их могли услышать. То есть — практически везде.

— А они сразу же вам и нажаловались, бездельники? — сварливо осведомился Константин. Для порядка осведомился: и так все было ясно.

— Ну почему же сразу? — усмехнулась его собеседница, и великому князю вдруг показалось, что свежий вечерний ветер ощутимо потеплел. — После обнаружения вашего исчезновения они около часа добросовестно и со всем усердием рыли землю носом. А потом прикинули к упомянутому носу кое-что, не вполне подходящее для этой благой цели. И поняли, что, пожалуй, я единственная, кто сможет связаться с вами. Не нарвавшись с ходу на точный и конкретный адрес, по которому следует отправиться.

Константин почти против воли улыбнулся.

— Компетентные ребята.

— Почти, — отозвалась графиня. — Были бы вполне компетентными — не упустили бы вас. Так где вы в данный момент находитесь? И чем заняты?

— Гуляю.

— Решили поиграть в Гаруна аль Рашида? — голос Марии искрился сарказмом.

— Допустим.

— Позволите составить вам компанию?

Великому князю стало смешно.

— Вы все равно не оставите меня в покое, верно?

— Верно. Более того, вопрос о местонахождении был чисто формальным, я вас уже засекла.

Подавляя вздох покорности судьбе, Константин огляделся. Со всех сторон приветливо подмигивали вывески баров и ресторанчиков. Простая одежда, взлохмаченные по последней моде волосы, легкая искусственная сутулость и большие очки в угловатой оправе обеспечивали высокую степень вероятности не быть узнанным.

Если бы не вмешалась Мария, у него были недурные шансы провести эту ночь так, как ему хотелось. Теперь же становилось очевидным, что планы летят ко всем чертям. Впрочем, сейчас он уже не был уверен в том, чего именно хотел, сбегая из дворца и оставляя охрану с тем самым носом. Мальчишество, чистое мальчишество, как ни крути.

— Мне не удастся убедить вас, что я хочу побыть один и менее всего нуждаюсь в спутнике и собеседнике? — для очистки совести поинтересовался великий князь.

— Не удастся, — твердо ответила графиня. — Потому что в собутыльнике вы нуждаетесь совершенно определенно.

— Тогда… тогда закажите столик в «Пасифик Националь» в Красногорье. Я буду там через три часа. Только заказывайте не на свою фамилию.

— Разумеется, — отозвалась она. Короткая пауза была заполнена тихими чертыханиями и, под конец, удовлетворенным хмыканьем. — Столик в ВИП-зоне «Края неба» заказан для мистера и миссис Морган. Устраивает?

— Устраивает. До встречи… миссис Морган!

Константин не сомневался, что лейб-конвой, получивший от графини Корсаковой колоссальный втык и координаты объекта, сейчас мягко прикрывает все возможные пути следования. Интересно, в ресторане эти бравые ребята будут сидеть за одним столиком с ними? Впрочем, это маловероятно: такого Мария уж точно не допустит. Да и Терехов не дурак, понимает — добраться до его подопечного «вручную» (а по-другому не получится, «Пасифик Националь» — не забегаловка) можно только через труп графини Корсаковой. А покамест сделать ее трупом пытались многие, но успеха не добился никто.

Год назад.

Мир был контрастным до рези в глазах. Пять цветов боролись в нем за главенство, и побеждал голубой, пронзительно голубой разлив яркого предосеннего неба. Трава была зеленой, как и деревья, не тронутые еще золотящими пальцами приближающихся холодов. Участок кладбища утопал в алых гвоздиках и белых лилиях, чей аромат безжалостно лез в ноздри, пропитывал волосы и кожу, давил на виски, не давал сосредоточиться. И черный. Черный цвет флотских кителей и просто траурных одежд. Просто. Если бы все было так просто…

Графиня Корсакова неподвижно стояла, глядя в пространство перед собой. В парадной форме, при всех орденах, только голову, вразрез с требованиями Устава, покрывал тонкий кружевной черный шарф. Жена-каперанг провожала мужа-адмирала. Рука в белоснежной перчатке крепко сжимала плечо старшего сына. Правая рука. Левая, затянутая в фиксирующий кокон, сейчас мало на что годилась. И еще довольно долго будет рукой только по названию.

Правда, доктор Тищенко, года полтора назад переведшийся в Первый Флотский госпиталь, только головой качал, глядя на показания кибердиагноста. Но пока сроки восстановления функций рассеченных мышц, нервов, а кое-где и сухожилий не мог спрогнозировать даже самый знаменитый на флоте хирург.

Сам он находился здесь же, поблизости. Не рядом с родственниками, конечно, — а на похороны прилетел даже совсем уже старый дед Никиты — но достаточно близко для того, чтобы успеть.

Что успевать придется, Тищенко практически не сомневался. Без инфаркта, слава богу, обошлось, но общее состояние его такой уже привычной пациентки совершенно не радовало. Вольно ж ей было годами бесконтрольно пичкать себя всякой дрянью… Хорошо еще, что в госпиталь примчалась ее бельтайнская бабка, объяснившая «доку Ти» принципы обращения с этой самой пациенткой. Станислав Сергеевич к высказываниям Софии Гамильтон отнесся с известной долей скептицизма, но результат был налицо.

Стоило ему прорваться через навязанное релаксантами безразличие, стоило добиться положительного ответа на вопрос: «Вы должны восстановиться за два дня, вы поняли задачу?» — как начало происходить невозможное.

Меньше двух суток и — да, под успокоительными; да, с кибердиагностом на запястье и кардиостимулятором под рубашкой — вдова адмирала Корсакова смогла присутствовать на его похоронах. Вдова… слово-то какое мерзкое! Вполне под стать ситуации в целом. Поползли уже шепотки по столице, поползли… и здесь ползают. Языки бы поотрывать, да слишком их много, языков.

«Боевой офицер… талантливый флотоводец… закономерный перевод в Адмиралтейство… и авария приводного маяка? Обычная техногенная катастрофа? Не говорите глупостей, лучше посмотрите на вдовушку! Ни морщинки, ни слезинки… какие еще транквилизаторы? Ой, да бросьте вы, в обморок падать все горазды! Тем более что эта дамочка потерять присутствие духа неспособна в принципе! О какой жалости вы говорите? Вы хоть представляете себе размеры пенсии?! На черта ей сдался этот муж, тут перспективы поинтереснее…»

Тяжко придется Марии Александровне. Ох, тяжко.

Она всё понимала. Нет, правда, всё. Никита не кто-нибудь, а адмирал. Лицо, приближенное к великому князю. Его похороны — мероприятие почти государственного значения. Но зачем, зачем здесь СТОЛЬКО людей? Неужели нельзя было провести строгую, спокойную церемонию, не превращая прощание в балаган? Да-да, именно балаган, иначе что здесь делает практически весь дипкорпус и свора журналистов, которых чуть ли не больше, чем тех, кто пришел проводить ее друга?

Потому что Никита был ее другом. Да, мужем, отцом детей, когда-то — любовником и все такое, но в первую очередь — другом, и это не смогли изменить никакие обстоятельства. Почему, чего ради, какого черта она хоронит всех своих мужчин? Или не своих, но все равно — хоронит, хоронит, хоронит… Келли, Егор, теперь вот Никита. Проклял ее кто-то, что ли?

И вообще, весь этот ритуал… с чем прощаемся, народ, ау?! Гроб пустой, там только китель и фуражка, взрыв при столкновении челноков разнес пассажиров на атомы. Неужели эти люди не понимают, что напыщенная суета с морем цветов, оркестром и орудийным салютом насмешила бы живого Никиту до колик, а мертвому она и вовсе ни к чему?

Ладно, главное — дотянуть до вечера. Когда дети уснут, она выйдет в сад, под звездное небо, и поговорит с Корсаковым. Вот сядет на берегу пруда и поговорит.

Им есть что вспомнить. Как встретились на шестой палубе «Александра» молодцеватый контр-адмирал и умирающий пилот. Как ели гранаты. Как целовались в первый раз возле иллюминатора, за которым плыл в пустоте Космоса Бельтайн. Как Никита учил ее пить новоросский самогон. Как делал ей предложение — второй раз, первый уж очень неуклюжим вышел для обеих договаривающихся сторон. Как она открыла глаза, выходя из комы, и первое, что увидела — его лицо. Как вытянулась у него физиономия, когда он узрел ее свадебное платье. Как перед крестинами Егора Никита подтащил к ней костистого старика («А это мой дед! И как тебе?»). И Мэри вдруг поняла, почему так смеялся свекор недоумению, с которым она разглядывала сына. Все правильно: не в мать, не в отца… но и не в заезжего молодца, нет, господа хорошие; за вычетом усов — как в одной форме отливали.

А вот причины, по которым они заговорили о разводе, но в итоге решили до поры до времени не разводиться, они вспоминать не будут. Ни к чему. Тем более что теперь она не была уверена в том, что решение являлось правильным. Может быть, разведись они — так Никита был бы счастлив эти последние годы, счастлив без всяких скидок, оглядок, необходимости поддерживать реноме… не думать. К черту плохие воспоминания. Хороших-то было больше!

Дьявол и все его присные, да когда же кончится эта говорильня? Столы в «Подкованном ботинке» заждались. Вот ведь как бывает: именно сегодня должна была состояться веселая пьянка по случаю обмывания нового назначения адмирала Корсакова. Даже дату застолья переносить не пришлось, разве что зарезервировать дополнительные места и внести изменения в список подаваемых блюд. Кутья и блины меню дружеской пирушки не предусматриваются, это для поминок…

Так, кажется, все. Подойти к могиле, бросить горсть земли, проследить за Егором. Держится он прекрасно, но… Ладно, пусть она плохая жена, но детям-то все это за что? Хорошо, что младшие остались дома, нечего им тут делать.

Отступить назад. Нет, это невыносимо! Свои уже оставили в покое, теперь чужаки подтянулись с соболезнованиями. А это еще кто? И это? И это? Ах, чтоб вам всем!

— Господин Корсаков, великий Сегун уполномочил меня передать вам свои самые искренние соболезнования, — невысокий и плотный, с густыми черными волосами и пронзительными черными же глазами на изжелта-смуглом лице, мужчина в форме ВКС Сегуната поклонился Егору.

На Мэри он не смотрел. Ей даже стало жалко Черного Тэнгу Сато. Ох, и трудно же ему сейчас выбирать линию поведения… По всем правилам выходит, что общаться надо с наследником погибшего, но адмиралу-то наверняка приказали выказать уважение вдове. Вот только как это сделать без потери лица?

Жена адмирала — тень адмирала, а вдова так и вовсе пустое место. С другой же стороны, Мэри — офицер, служивший под началом адмирала Сато (что последнего в свое время немало раздражало) и как минимум ее мундир, погоны и ордена достойны самого глубокого почтения.

А посему Черному Тэнгу надо повести себя таким образом, чтобы не оскорбить тех, кто счел ее достойной воинских званий и наград (среди которых есть и «Цветущая Ветвь»), и одновременно не уронить собственную честь. Особенно в присутствии толпы прихлебателей, гайдзинов и репортеров, которые уж точно не преминут навешать на Сато всех собак, оступись он хоть в чем-то. Ну-ну, посмотрим, как старый пес будет выкручиваться.

А пока можно просто порадоваться — с каменным лицом и непроницаемым взглядом, но все-таки — тому, что отупение, вызванное лошадиными дозами транквилизаторов, отступает. Мэри вообще терпеть не могла отключаться от реальности, и сейчас, когда надо было думать, и думать быстро, с облегчением занялась решением текущей задачи. Как бы там ни было, а считать себя тенью и пустым местом она не позволит никому. Ни здесь, ни где-либо. Ни теперь, ни потом.

Кстати, Егор-то молодец. Его ответный поклон вполне на уровне. Если не считать того, что сын просто скопировал своего визави, то есть поклонился Сато как старший по званию младшему, глава благородной семьи — наследному сыну не менее благородной. Впрочем, судя по всему, адмирала это только позабавило. Если, конечно, она еще не забыла, как расшифровываются его прищуры.

Наконец, Сато повернулся к вдове адмирала Корсакова и поклонился и ей тоже. Строго дозированный, поклон, как она и думала, выказывал уважение мундиру и повелителю, пожаловавшему этот мундир, оставляя за скобками человека, его носящего. Ах так?! Ну хорошо же. Пока старый вояка общался с Егором, уважительно расспрашивая мальчика о том, где он учится и владеет ли оружием, Мэри окончательно решила, что она сделает. И несколько раз прокрутила в голове, загоняя в память мышц, последовательность и рисунок движений. И черные глаза плеснули на нее гневом, быстро сменившимся почти злым уважением. Потому что ее поклон говорил: «Мы равны. И если ты не убьешь меня сейчас — я буду выше».

Красота ситуации состояла в том, что убить Марию Корсакову — неважно, где и когда — Черный Тэнгу не мог. Лицо — штука такая…

Еще раз, подчеркнуто нейтрально, поклонившись, Сато отошел, придерживая церемониальный меч. Его место немедленно занял сначала Вилли Шнайдер («Я бы предпочел другой повод для встречи, девочка, но Канцлер…»), потом Гвидо Боргезе («Дож скорбит вместе с вами, сеньора!»). Сол Фишер совсем не изменился с тех пор, когда они на пару с Мэри растаскивали Рори О'Нила и подчиненных Сола. Только шевелюра изрядно поредела, побелела и отступила от лба к макушке, отчего и без того незаурядный нос стал, казалось, еще внушительнее. Подошел Сванте Ларссон, такой же белобрысый и костлявый, как во времена службы Мэри в Скандинавском союзе. Хлопал редкими белесыми ресницами, пролаивал, знакомо глотая гласные, предписанные слова…

Четырехзвездный генерал Паркер, судя по всему, напялил все свои награды, начиная с медали за чистописание, и заметно завидовал «иконостасу» каперанга Корсаковой. Понимал, сердешный, что взять может только количеством. С качеством же не срослось. Совсем не срослось с качеством. Что, в сочетании с непрезентабельным ростом, заставляло его, бедолагу, отчаянно задирать нос перед «погрязшими в монархии дикарями». Впрочем, соболезнования Президента он передал вполне учтиво. Хотя, разумеется, перещеголять в церемонности личного секретаря императора Лин Цзе ему не удалось. А кому удалось-то?

И только мрачный, явно расстроенный Хуан Вальдес говорил исключительно от своего имени. Мэри была благодарна ему за это. За это — и еще за некоторое косноязычие, выгодно отличавшее достойного кабальеро от его выверявших каждое слово коллег. Конечно, Pax Mexicana, родине теперешней императрицы, никакая дополнительная протекция не требовалась, и все же… Вальдес, по крайней мере, был совершенно искренен.

Подоплека происходящего была Мэри абсолютно ясна и не нравилась столь же абсолютно. Заразы. Гады. Сволочи. Мало ей похорон?!

Десять месяцев назад.

Верткая маленькая машина послушно меняла коридоры, повинуясь приказам автопилота. Вообще-то, Мэри не могла толком припомнить, включала ли она его хоть раз с тех пор, как пару лет назад приобрела этот кар. Обычно она предпочитала ручное управление, позволявшее всласть порезвиться на больших высотах, благо допуска хватало на любые выходки. Но сейчас графине Корсаковой, направлявшейся в школу имени Петра Первого, было о чем подумать.

Егор опять подрался. Пятый раз за последние две недели. С точки зрения его матери, пролившей в свое время немало крови (как чужой, так и собственной) в схватках между кадетами, ничего особенного в самом инциденте не было. Но вызвавший ее офицер-воспитатель сообщил, что, во-первых, жестокость драки вышла за все привычные пределы. Во-вторых же, за прошедший час так и не удалось добиться от участников сколь-нибудь внятного объяснения причин. И хотя противник Егора получил на орехи куда больше, капитан Рокотов был не вполне уверен, кто в данном случае является пострадавшей стороной.

Кадет Ярцев, правда, готов был «дать признательные показания», но кадет Корсаков немедленно набросился на него снова, и теперь из бедняги слова не вытянешь. Так что, Мария Александровна, извините, но ваше присутствие необходимо. Надеюсь, вам удастся разговорить парня. Несомненно, оба хороши и накажут тоже обоих, но наказание должно варьироваться в зависимости от степени вины. А вообще-то… вообще-то речь идет о возможном отчислении, и если…

Из короткого, сухого разговора, выдернувшего Мэри с очередного совещания в Адмиралтействе, она вынесла стойкое ощущение, что Рокотов оправдает Егора при самой малейшей возможности. Чуть больше двух месяцев назад потерявший отца мальчишка вгрызался в науки, как бур в песчаник, заглушая, должно быть, учебой и тренировками боль потери. Графиня понимала сына. Его мир если и не рухнул, то зашатался. Ее — тоже.

Что-то назревало вокруг Мэри. Носилось в воздухе, скрипело половицами, хлопало дверями, шушукалось за спиной. И очень дурно пахло. Заниматься детальным анализом происходящего у нее не было ни времени, ни сил, но все шло к тому, что изыскать их все-таки придется. Окружающие ее люди — а по долгу службы ей приходилось общаться со многими — незаметно, но очень быстро разбились на несколько лагерей.

Еще вчера если не дружелюбные, то вполне конструктивные флотские по большей части старались ее игнорировать, а кое-кто опускался и до почти нескрываемой враждебности. Работа в том же Адмиралтействе затруднилась чрезвычайно; порой Мэри казалось, что она имеет дело с явлением, известным под названием «итальянская забастовка». До открытого саботажа дело пока не доходило, но что-то подсказывало капитану первого ранга, что это только пока.

Светская часть общества, напротив, в большинстве своем изо всех сил старалась хотя бы попасться на глаза и выразить сочувствие, участие, поддержку… Куда только делись холодность и демонстративное недовольство близостью «выскочки» к наследнику престола? На этом фоне привычное поведение тетки Лидии казалось почти симпатичным.

Неизменным осталось только отношение самых близких людей, но подчеркнутая бережность родных бесила ее похлеще любых оскорбительных выходок.

А князь Демидов, будь он трижды неладен?!

После состоявшейся на днях беседы ей все время хотелось вымыться. Выплеснутый на нее поток хорошо (как казалось самому князю) завуалированных оскорблений и намеков, таких тонких, что любой из них переломил бы пополам корвет, впечатлял.

Чего там только не было! И рассуждения о том, что почтенной вдове следует скорбеть о муже, а вовсе даже не продолжать службу, доставлявшую покойному супругу столько огорчений и неприятностей… И напоминания о долге перед семьей и обществом… И призывы заботиться о добром имени детей… И даже краткий экскурс в земную историю.

Этот последний отсылал графиню Корсакову к обстоятельствам женитьбы Эдуарда Восьмого на Уоллес Симпсон. Наследник российского престола ни при каких обстоятельствах не может жениться на женщине вашего происхождения и репутации, сударыня! А если женится — немедленно перестанет быть наследником. А ведь человека, более, чем Константин Георгиевич, достойного принять корону, попросту нет!

Уразумев, о чем — и ведь сороковины-то едва миновали! — идет речь, Мэри взбеленилась. Не особенно стесняясь в выражениях, она предложила главе Государственного Совета заниматься своими делами и не совать нос в чужие. Потому что чужие дела иногда обладают довольно острыми зубами и посторонний предмет вполне могут и откусить.

Противник был повержен и бежал с поля боя, теряя знамена и бросая артиллерию, обозы и лазареты, однако…

Однако поздно ночью, уложив дочь и запершись в спальне в обществе двух кошек, одного кота и бутылки присланного Одинцовым самогона, она была не уверена, хочется ей смеяться или плакать. Совесть Мэри, правду сказать, была не вполне чиста.

К концу первого года вынужденного соломенного вдовства, когда они с Никитой супругами числились, но уже не являлись, в ее голове начали крутиться мысли, которым там было не место. Константин был симпатичен ей всегда, с самого первого дня их знакомства, состоявшегося на Чертовом Лугу. За годы общения эта симпатия окрепла и переросла в дружбу. Но если бы только в нее…

В какой-то момент Мэри поймала себя на желании выяснить на практике некоторые подробности. К примеру, за что конкретно она огребает все то время, что считается любовницей великого князя. Разумеется, она пришла в ужас и немедленно приняла меры. Все очень быстро пришло в норму, но…

— Егор! Объяснения!

Сын угрюмо молчал. Выглядел он неважно, хотя и заметно лучше, чем его сидящий на другом конце комнаты противник. Во всяком случае, у Егора из двух глаз подбит был только один, да и лубок на локте отсутствовал.

В целом Мэри могла бы сказать, что гордится своим отпрыском. Кадет Ярцев был значительно крупнее кадета Корсакова, но досталось ему крепче. Аналогия с ее собственными подвигами времен Звездного Корпуса была столь очевидной, что Мэри стоило немалого труда не улыбнуться в первый миг встречи.

Дальше, однако, стало не до улыбок. Поскольку служащий в Экспедиционном флоте капитан первого ранга Ярцев в данный момент на Кремле отсутствовал, в школу примчалась его жена. Суетливое кудахтанье и истерические всхлипы по поводу «бедного покалеченного мальчика» даже самому мальчику не доставляли никакого удовольствия. Рокотов стискивал зубы так, что, казалось, они вот-вот раскрошатся. У Мэри разболелась голова.

— Е-гор!

Во взгляде, брошенном на нее из-под насупленных бровей, читалось ослиное упрямство. Сейчас старший сын был удивительно похож на Никиту. Ни одной общей черты, кроме разве что высокого лба, но выражение лица…

— Егор, если ты и дальше будешь молчать, дело закончится тем, что тебя отчислят из школы. Как ты думаешь, папе это понравилось бы?

— Если бы он услышал, что сказал этот гад, ему бы точно не понравилось! — выкрикнул вдруг побагровевший Егор. Подсохшая было нижняя губа треснула, и мальчишка быстро смахнул языком выступившую каплю крови.

— И что же он сказал? — мягко поинтересовалась графиня Корсакова, опускаясь на корточки перед сыном и стараясь снизу вверх заглянуть ему в лицо, которое тот упорно отворачивал.

— Я… я не хочу это повторять, мама!

— Я настаиваю, Егор. Мне надо знать.

— Он сказал… сказал, что легко быть первым на курсе, когда твой отец — главный попечитель школы! — выпалил Егор, с ненавистью глядя на Ярцева, и снова отвернулся.

Рокотов закашлялся и несколько раз гулко ударил себя кулаком по грудине. Мэри слегка опешила.

— Позволь, что за глупости? — рассудительно начала она. — Попечительский совет возглавляет его императорское высочество, твой отец никогда… ах, вот оно что! Понятно.

Мэри встала, в мертвой тишине сделала несколько кругов по кабинету Рокотова и снова присела перед сыном.

— Послушай меня, Егор. Посмотри на меня. Посмотри. Пожалуйста. Это — неправда, слышишь?

— Я знаю, что это неправда.

— Вот как? Откуда, если не секрет?

— Мы говорили об этом с папой. Когда я поступил, он показал мне результаты анализа ДНК-грамм. Мои, Борьки и Альки. И сказал, что твоя работа многих злит и что обязательно найдется малолетний идиот… — уничтожающий взгляд в сторону скукожившегося Ярцева заставил того усохнуть еще больше.

— …который повторит слова великовозрастных идиотов, — закончила за него мать, поднимаясь на ноги.

— Правильно! — улыбнулся Егор и снова скривился: теперь губа лопнула еще в двух местах. — Так он и сказал. Откуда ты знаешь?

Мэри снисходительно усмехнулась и не удержалась — потрепала сына по жестким, явно унаследованным от прадеда волосам.

— Я прожила с твоим отцом одиннадцать лет. А знакома была и того дольше. Мне ли не знать, что и в каких выражениях он мог сказать по тому или иному поводу! Господин Рокотов! — повернулась она к офицеру-воспитателю.

— К вашим услугам, — коротко дернул тот головой.

— По-моему, все ясно. Решать, что делать дальше, разумеется, вам и только вам. Однако, как показывает мой опыт, за такое надо бить морду. Я бы обязательно набила. Сразу и как следует. Чтобы впредь было неповадно.

— Госпожа Корсакова! — взвилась мать Ярцева. — Вы что же, одобряете…

— Одобряю, — отрезала Мэри, мельком покосившись на расфуфыренную матрону, рядом с которой выглядела в своей повседневной форме почти нищенкой. — Помолчите пока, сударыня, до вас очередь еще дойдет. Не надейтесь, я о вас не забыла и не забуду. Теперь ты, Егор. Я считаю, что ты молодец. Вступиться за честь семьи — право мужчины и его обязанность. Повторяю, с моей точки зрения ты поступил правильно. Но есть еще такое понятие, как «дисциплина». Поэтому хватит дуэлей. Повторяю, на сегодня — хватит дуэлей!

Капитан Рокотов безуспешно пытался выдать взрыв хохота за кашель. Егор ухмылялся, не обращая внимания на кровоточащие губы. Госпожа Ярцева окаменела, а вот на лице ее сына, как с удовольствием заметила Мэри, появилось выражение глубокой задумчивости. Чем оно было вызвано — сентенцией о чести семьи или уточнением срока моратория на дуэли — не так уж и важно. Главное, думать он все-таки умеет. Уже хорошо.

— Валерий Витальевич, я вам еще нужна?

— Нет-нет, Мария Александровна, я выяснил все, что хотел. Спасибо, что нашли время и помогли мне разобраться. Вы, двое! — Рокотов грозно поглядел сначала на одного провинившегося кадета, потом на другого. — Марш на гауптвахту. Доложитесь дежурному. Сроки пребывания я уточню позднее.

Когда мальчики в сопровождении дневального ушли, Мэри выразительно посмотрела сначала на офицера-воспитателя, потом на свою противницу, которая все еще порывалась что-то сказать. Впрочем, порывалась довольно вяло.

— С вашего позволения, Валерий Витальевич, я хотела бы побеседовать с госпожой Ярцевой. Не могли бы вы предоставить нам ваш кабинет? Всего на несколько минут, прошу вас.

— Но… конечно, располагайте этим помещением сколько угодно. Я буду внизу.

С этими словами Рокотов вышел в коридор и плотно закрыл за собой дверь.

Графиня Корсакова молчала. Молчала и ее оппонентка, не рискуя начинать разговор под тяжелым, как могильная плита, взглядом.

— Госпожа Ярцева! — начала, наконец, Мэри, когда сочла, что психологическая артподготовка проведена в должной мере. Вон, даже капли пота выступили на побледневшем лице записной красавицы. И косметика поблекла. — Мальчишки есть мальчишки. Они вечно задирают друг друга, и ничего выходящего за рамки в самом сегодняшнем происшествии нет. Ненормально другое. В возрасте наших сыновей вопросами происхождения дети интересуются только тогда, когда их науськивают взрослые. Вряд ли Леонид сам додумался до оскорбления, которое нанес Егору. Значит, он услышал его от кого-то, чье мнение имеет вес в его глазах. Уж не от вас ли?

— Послушайте, Ма…

— Я еще не закончила, сударыня! — Мэри повысила голос. Каждое раздельно произнесенное слово впечатывало ее противницу все глубже в кресло. — Ваши инсинуации задевают слишком многих людей. Будь в том, что вы сказали своему сыну — или при нем, неважно — хоть слово правды, это значило бы, что я — шлюха, мои дети — ублюдки, мой муж — рогоносец… это мелочи, поверьте. А вот какую роль вы отвели одному из ближайших друзей Никиты Борисовича? Его императорское высочество великий князь Константин Георгиевич, наследник престола Российской Империи… он — в ваших глазах, в ваших мыслях — кто?!

— Мария Александровна, вы все не так поняли! — почти взвизгнула Ярцева, приподнимаясь, и снова рухнула на подушку сиденья, словно у нее отказали ноги.

— Я поняла достаточно. У меня уйма разнообразных качеств, но глупость не относится ни к моим недостаткам, ни к моим достоинствам. Так вот что я вам скажу. Не будучи, повторяю, глупой, на чужую глупость я склонна смотреть сквозь пальцы. В конце концов, отсутствие ума скорее беда, нежели вина. Однако если слух о подоплеке сегодняшнего происшествия распространится, я вам не завидую.

Мэри немного помедлила, прикидывая, как получше донести свои соображения до сознания (или бессознания) этой курицы.

— Общеизвестно, что за поведение детей ответственны их родители. В данном случае, вы и ваш муж. Не думаю, что разбирательство по этому вопросу ему понравится. А уж как оно не понравится Адмиралтейству… и его высочеству… такие вещи здорово тормозят карьеру, знаете ли. Сильные мира сего не слишком благосклонны к тем, кто перетряхивает их белье. Не думаю, что капитан первого ранга Ярцев будет уж очень благодарен вам за то, что ваши представления о воспитании ставят под угрозу его собственное будущее и будущее его старшего сына.

Неожиданно для Мэри на лицо сидящей женщины начали возвращаться краски. Ого, да графиню Корсакову, похоже, сейчас укусят! Интересно — как?

— Не вам бы, Мария Александровна, рассуждать о чьей-либо карьере — при том, каким способом вы построили вашу! — почти пропела достойная супруга каперанга Ярцева. — И уж тем более не вам бы грозить мне реакцией мужа! И будущее моего сына не ваша печаль, подумайте-ка лучше о себе и своем отпрыске! Может быть, вы еще не заметили, но у вас под ногами земля горит. И если вам не верил даже ваш супруг — а зачем бы ему иначе делать анализ ДНК-грамм детей? — то с чего вы взяли, что поверит кто-то еще?! Кстати, еще неизвестно, что именно показал Никита Борисович вашему сыну. Мог ведь и пощадить невинное дитя. Уже все знают, что адмирал Корсаков погиб неслучайно и…

— И вы немедленно замолчите. Потому что в противном случае, — пальцы Мэри смяли кокетливый бант на груди Ярцевой, рывком поднимая женщину на ноги, — вы можете даже не успеть пожалеть о том, что появились на свет. Ясно?

Отпустив злополучный кусок ткани, превращенный ее стараниями в мятую тряпку, Мэри, не оглядываясь, вышла из кабинета. Все, даже самые незначительные, события последних недель вставали на свои места. И места эти графине Корсаковой категорически не нравились.

Она сидела в машине, медля взлетать. Не потому даже, что пребывала в растрепанных чувствах, хотя некоторый душевный раздрай имел-таки место быть. Просто ей казалось, что вот-вот произойдет нечто, что потребует ее пребывания на твердой земле. И действительно, не прошло и пяти минут, как на панели приборов замигал огонек межсистемного вызова. Дубинин, ну надо же! На ловца и зверь…

— Привет, Марьсанна, — командующий Четвертым крылом был само радушие, но впечатление несколько портили глаза. Что-то определенно назревало. — Как ты там? Вся в трудах?

— Привет. Я не в трудах, я в школе Петра Первого. Точнее, возле школы.

— Уже? Или еще?

— Смотря, что ты имеешь в виду. Уже пообщалась с офицером-воспитателем. Еще не взлетела.

Капитон нахмурился, пытаясь придать лицу грозное выражение.

— И что же в очередной раз натворил мой крестник?

— Подрался, — Мэри слегка поморщилась. — И дело не в самом факте — я в его возрасте дралась каждый день. Просто причиной в данном случае послужила претензия одного из однокурсников: дескать, своими успехами в учебе парень обязан положению отца.

— Ну это вряд ли, — степенно возразил Дубинин. — Никита, конечно…

— Имелся в виду не Никита.

— Так… — Капитон сцепил пальцы рук в замок и слегка подался вперед. — Похоже, я вовремя.

— Очень даже может быть. Давай выкладывай.

И Дубинин выложил. То, что он говорил, было настолько скверно, что, по всей видимости, было чистейшей правдой. Придумать такое специально прямолинейный до полной несгибаемости Капитон уж точно не смог бы.

Когда он закончил, оба довольно долго молчали.

— Знаешь, Дубинин, — заговорила наконец Мэри, — мне очень нравится моя песцовая накидка. Но одно дело время от времени носить песца на плечах и совсем другое — когда вокруг один сплошной… песец. Дрянь дело.

Капитон ободряюще улыбнулся:

— Ты, Марусь, того, не трусь. Образуется, Марусь…

Старая сатирическая сказка всегда приводила Мэри в хорошее настроение, но теперь не справилась и она. Дубинин сообразил, что попытка развеселить собеседницу провалилась, и неуклюже пожал плечами. Выглядело это довольно внушительно — в последние годы крестный Егора изрядно отяжелел. Никита, кстати, сказал бы «закабанел», но покойный муж вообще ради красного словца никого не щадил, не делая исключения даже для ближайших друзей.

— Надо было, конечно, раньше с тобой связаться, но я надеялся, что все как-нибудь само затихнет.

— Нет, Капитон, такие вещи сами собой не затихают. Тут глушить надо. Как рыбу. Взрывчаткой. Спасибо за информацию, я подумаю, что можно предпринять. Здрав будь, боярин.

Отключив связь, Мэри потянулась было к блоку автопилота, потом скривилась, показала кому-то невидимому кукиш и уронила правую руку на сенсоры управления, с места врубая форсаж.

Легкий двухместный кар с нейтральными позывными творил черт знает что. Правду сказать, поначалу сержант Федоров даже залюбовался засранцем: такие кренделя тот выписывал. И местность внизу, в принципе, безлюдная — вечно ему достаются самые глухие места для патрулирования! — но порядок есть порядок. Потому, наверное, он так и помрет сержантом, что порядок ставит превыше всего. Тем более что пилот, если судить по поведению, пьян в стельку. Или под кайфом. Кто ж на трезвую голову будет так издеваться над машиной и над собой. А может быть, вообще суицидник?

Впрочем, на приказ приземлиться и ждать этот придурок отреагировал вполне нормально. Ну почти. Его рывок к земле заставил бывалого полицейского на секунду зажмуриться. Псих. Точно псих. Пробы негде ставить.

А посему не было ничего удивительного в том, что когда зеркальный колпак кабины ушел вверх и назад, патрульные, не приближаясь, пустили вперед крохотный тестер. Напарник, Мишка Соколов, изучил полученные данные и отрицательно покачал головой: следов алкоголя и наркотиков в воздухе кабины прибор не обнаружил.

— Полиция! Выйти из машины!

На обширную уходящую к горизонту пустошь выбралась фигура в черной флотской форме с неожиданно серьезными погонами. Пальцы затянутой в перчатку левой руки были слегка скрючены, но это дошло до Федорова только постфактум. Куда больше его занимал сейчас узел темно-русых волос на затылке и заплаканное, явно наспех вытертое, смутно знакомое лицо. Где-то он эту женщину уже видел. В новостях, что ли?

— Документы!

Мишка принял карточку, вставил ее в считыватель и вдруг вытянулся почти по стойке «смирно». Сержант покосился на дисплей и почувствовал, как сами собой разворачиваются плечи.

— Ваше сиятельство! Сержант Федоров, добрый день.

— Кому добрый, — глухо произнесла графиня Корсакова, — а кому и не очень. Что, все что могла — все нарушила?

— Ну… — замялся Федоров, — почти.

— Ясно. Виновата, не спорю. Действуйте, сержант.

Действовать сержанту не хотелось. Совсем. Дураку видно — хреново ее сиятельству. Так хреново, что даже полицейских по матушке посылать не хочет. А ведь может, полномочия позволяют. Опять же, это она сейчас не хочет, а что потом будет? Так ведь и вовсе из полиции вылететь недолго. Да ладно если только сам вылетит — еще и Мишку за собой утащит.

— Куда вы направляетесь, выше сиятельство?

— Домой, — криво усмехнулась женщина.

Федоров уже принял решение, которое, как он думал, сможет и волков накормить, и овец уберечь.

— А давайте-ка я на управление сяду. А напарник мой полетит сзади и потом меня заберет. Договорились?

Через несколько минут, ушедших на утряску с начальством смены маршрута патрулирования, сержант расположился в кресле пилота, проверил, как пристегнута на пассажирском месте хозяйка машины и стартовал. Соколов пристроился в кильватере.

Некоторое время Федоров молчал, изредка косясь на сидящую справа женщину. Устремленный то ли в никуда, то ли в глубь себя, почти остекленевший взгляд ему не нравился, равно как и напряженная поза. Вообще-то следовало бы помолчать: майор Суховей Христом Богом вкупе со всеми деталями анатомии умолял быть поаккуратнее. Но…

— Неосторожно, ваше сиятельство. Во время пилотажа плакать — последнее дело. Что ж вы так?

— А где плакать, сержант? Дома? Там дети. На службе люди. При родных и вовсе нельзя, до смерти зажалеют. На кладбище какая-то дура из «Светского вестника» прицепилась, как медом им намазано, еле ноги унесла. При патрульном тоже вроде бы не дело…

— Да при патрульном-то как раз не зазорно, — прогудел Федоров.

Судя по показаниям приборов, времени до финиша оставалось еще немало, можно было и поговорить.

— Ни разу не пробовала, — графиня Корсакова, наконец, улыбнулась. — Не поверите, сержант: до сих пор в полицию никогда не попадала. Служить — служила, а попадать… разве что один раз, в студенческой юности, на Картане. Но там меня быстро из участка выпроводили.

Слегка опешивший сержант порадовался про себя, что машиной управляет автопилот. Это кому в полиции служить доводилось? Личному помощнику его императорского высочества? Ну дела!

Женщина, должно быть, заметила появившееся на лице патрульного выражение, поняла его причину и кивнула, подтверждая сказанное.

— Служила, было дело. Еще на Бельтайне. Был такой мерзавец, Мануэль Мерканто, может слышали… так Дядюшка, когда его взял, на всю награду «Сапсаны» закупил для нужд полиции. Вот мы с сестрами на них и летали, пока штатные полицейские пилоты проходили подготовку на Белом Камне.

Федоров окаменел. Слышал ли он про Мануэля Мерканто? Он?!

— Дядюшка? Кто это?

— Полковник Морган, командующий полицейскими силами Бельтайна. А что?

Сержант помолчал, собираясь с силами.

— На том корабле, который Мерканто захватил последним, была моя сестра. В обслуге состояла. Только она этой сволочи то ли недостаточно молодой показалась, то ли недостаточно красивой… убили сеструху. Я когда узнал, что Мерканто взяли и казнили, заказал благодарственный молебен. А кому, кроме Бога, сказать спасибо, не знал. Теперь вот знаю. Этот ваш дядюшка — он жив еще?

— Жив и здравствует, — графиня смотрела на Федорова внимательно и спокойно.

— А что он пьет?

— Генри-то? Все, что горит. А что не горит — то поджигает и опять же пьет. Так что не ошибетесь, сержант. Тарисса, Бельтайн, Нью-Дублин, офис командующего планетарной полицией, полковнику Генри Моргану. Запомнил адрес, мужик?

Глава 5

2578 год, август.

Мэри завершила разговор и, ухмыляясь, покосилась на Терехова. Капитан старательно делал морду кирпичом, пытаясь не выпустить наружу вздох облегчения.

— Значится, так, — начала графиня Корсакова вводный инструктаж. — Где и когда — ты понял. Метку я тебе сбросила. Народ подтягивается?

— Да уж можешь не сомневаться, — проворчал Дан.

— В ВИП-зоне ресторана «Край неба» в «Пасифик Националь» отдельные кабинеты. Через три часа, по идее, станет не слишком людно, но было бы неплохо, если бы твои ребята скупили все на подступах к двенадцатой ложе.

— Не учи ученого! — взвился было Терехов, но тут же замолчал под ехидным взглядом.

Да уж, выступил. Кто тут ученый, спрашивается? Командир лейб-конвоя, чьи подчиненные оказались до такой степени неспособны проследить за подопечным, что пришлось прибегать к посторонней помощи? Да уж…

— Разбросайтесь по времени, чтобы всем сразу не заваливаться. И барышень с собой возьмите, а то там все в обморок попадают от такого количества мордоворотов. Есть у вас такие девчонки, чтобы и выглядели прилично, и полную проверку прошли, и хоть как-то уже сработались с твоими орлами?

Капитан неуверенно кивнул. Принципы построения личной охраны сильно варьировались в зависимости от охраняемой персоны. В частности, у императора Лин Цзе традиционно были телохранители обоих полов. В Российской же Империи идея, что мужчину может и должна охранять женщина, выглядела кощунственной. Речь, разумеется, не шла о промышленниках и деятелях шоу-бизнеса. Первые исходили исключительно из соображений целесообразности, вторые не стеснялись — и даже рвались — выглядеть экстравагантными. Что происходило в криминальной среде, вообще никого, кроме полиции не волновало. Но более чем консервативный лейб-конвой всегда был монастырем исключительно мужским.

После недавнего визита в Бэйцзин произошли определенные перемены, однако времени прошло не слишком много. Толком притереться смешанная группа не успела. Толпа профессионалов и профессиональная команда — понятия разные.

Мэри, пожалуй, немного жалела о том, что за суетой последних месяцев так и не нашла времени познакомиться с женской частью лейб-конвоя. Так, видела мельком пару раз, и оценивала уж конечно не с точки зрения внешних данных и пригодности для вечеринки в одном из самых дорогих ресторанов. Надо, надо было поинтересоваться… досье почитать… собеседование провести… но времени и на сон хватало с трудом. Где вы, благие намерения совместно тренироваться! Тут выдохнуть некогда. Ладно, осталось всего ничего. Двое суток, даже меньше.

Десять месяцев назад.

В кабинет сползались тени. Медленно сползались, осторожно, выверяя каждое движение призрачных сизых лап. Время для них было не вполне подходящим, до заката оставалось несколько часов, но низкие тяжелые тучи затянули все небо, и тени пользовались случаем. Прогнать их было легче легкого, достаточно включить свет, но три человека в кабинете не спешили. Тени им не мешали. Тем более что вокруг трудного, неприятного разговора теням было самое место.

— …полагают, что гибель адмирала Корсакова — дело рук СБ. Мнения разделились лишь по поводу того, зачем это было сделано.

Василий Андреевич Зарецкий замолчал и начал обстоятельно раскуривать сигару. Сегодня генерал был в штатском, но выправка оставалась при нем, как и отточенные движения сухих длиннопалых ладоней.

— Да, Капитон мне сказал, — кивнула Мэри, с завистью наблюдая за свояком.

Сама она к идее закурить испытывала сейчас двойственное отношение. Хотелось, конечно, еще и как. Но за вчерашний вечер и последовавшие за ним ночь и утро она уже выкурила столько, что горло саднило, язык щипало, а в голове поселился зануда-сверчок, сводивший Мэри с ума своим стрекотанием.

— Либо имела место прямая или косвенная просьба Константина Георгиевича — чтобы я стала свободной без связанного с разводом скандала. И просьбу удовлетворили, потому что СБ заинтересована в расположении и благополучии будущего императора. Либо имела место МОЯ прямая или косвенная просьба, и ее удовлетворили, потому что ты — муж моей родной тетки и решил сделать мне приятное. Непонятно только одно: с какого перепугу кому-то вообще пришло в голову, что моя свобода хоть зачем-либо нужна его высочеству? Если моя НЕсвобода не смущала его все те годы, что я якобы была его любовницей?

Она пыталась не допустить в голос и тени эмоций, но едкий сарказм прорывался через деланую невозмутимость.

— И вообще… нашли, видите ли, Елену Клеопатровну… войну из-за меня еще объявлять не собираются? Лет так на десять?

Поднявшись с кресла, в котором сидела, поджав по обыкновению ноги, Мэри подошла к выходу на балкон. По внешним стеклам медленно ползли дождевые капли. Сначала — медленно. Потом они сливались и начинали двигаться все быстрее, а ближе к полу уже неслись во весь опор, спеша присоединиться к своим товаркам, образовавшим мелкие лужицы на узорчатых плитках.

Черт, ну не может же быть, чтобы все вокруг рассуждали так же, как Демидов? Хорошо дождю: все, происходящее с ним, подчиняется исключительно законам природы. И нет ему дела до человеков с их глупыми выдумками.

— Ты ведь помнишь похороны Никиты? — негромко спросил за спиной Зарецкий.

Она кивнула, все так же разглядывая причудливые узоры, вычерчиваемые дождем на стекле.

— Что происходит, поняла? Я про дипкорпус.

— Разумеется. Знаешь, я страшно разозлилась тогда. Как минимум нечестно стрелять по даже не сидящей — подбитой птице. А с другой-то стороны: работа у дипломатов такая. Интересно, кто первым додумался, что если соболезнования личному помощнику великого князя передаст кто-то хорошо ей известный, то из этого в будущем может выйти толк? Кризисная ситуация, старые… ну, если не друзья, то добрые знакомые…

Мэри действительно размышляла над этим, и не только предыдущей ночью. И вывод, к которому она приходила раз за разом, особой чести графине Корсаковой не делал. В сходных обстоятельствах она сама поступила бы точно так же. Не слишком порядочно? Это еще мягко сказано. Эффективно? С большой долей вероятности — да. А потому вполне применимо, и к черту сантименты.

— Те, кто решил прислать людей, которых ты помнишь и к которым хорошо относишься… непонятно только, как Паркер-то в компанию затесался? Логичнее было бы, если бы прилетел Джеймс Уортон…

— Паркер старше по званию и всегда был затычкой каждой бочке, — перебила Мэри свояка. — Придурок редкий, но поговорить любит и умеет. А служба в посольстве — недурной венец карьеры. Вроде и при деле, и большого вреда не причинит, и под ногами путаться не будет. Джимми нужен действующей армии, Паркер — нет.

— Спасибо. Я, в общем, так и предполагал. Так вот, вольно или невольно тебе подложили свинью. Многие решили тогда, что все эти пляски вокруг графини Корсаковой имеют отношение не к служебному ее положению, а к личному.

— Дураков не сеют, не пашут — сами рождаются, — потирая ноющие виски, Мэри развернулась лицом к присутствующим. — А вот интересно, почему никто не додумался до того, что Никиту убила я? Ну или заказала. Напрямую, минуя СБ.

Зарецкий задумчиво рассматривал стоящую у балконной двери женщину. Сказать? Не сказать?

— Если ты о том, что челноки поставляются концерном «Мамонтов»… а там работает твой закадычный приятель, преданный лично тебе человек и большой мелкий пакостник Рори О'Нил…

— Именно об этом.

— До этой версии додумался как минимум я. Более того, я ее проверил.

— И? — Мэри, обернувшись наконец, надменно приподняла левую бровь.

— Ну ты же здесь, а не в камере.

— Дядь Вась, — в ее голосе звучала снисходительная усталость. — Ты мне только одно скажи — сам-то ты в такой расклад веришь?

— Верят в церкви, — внушительно уронил генерал. — А я — СБ, мне знать по должности положено.

Сидя за столом и не вмешиваясь до поры до времени в разговор, Константин внимательно наблюдал за Марией. Еще до прихода графини Корсаковой он попытался предсказать ее реакцию в том случае, если вопрос о личной причастности вдовы к гибели мужа все-таки всплывет. Великий князь ожидал гнева. Или — недоумения. Или даже нервного смеха. Собственное изложение версии возможного убийства и хладнокровное «И?» в ответ на сообщение о произведенной проверке в список не входили.

Что ж, следовало признать, что за дюжину лет знакомства и четыре с лишним года совместной работы он так и не научился понимать логику этой женщины. Иногда ему казалось, что логика отсутствует вовсе. Хотя… если ответ правильный, какая разница, каким путем к нему пришли и как трансформировался для его получения вопрос.

Интересно в данный момент другое: найдет ли Мария то же решение, которое родилось у них с отцом и Зарецким? И как она к нему отнесется? Этот разговор, возможно, никогда бы не состоялся, если бы Мария не связалась с ним накануне, после беседы с Дубининым. Нашелся бы другой способ. Но она связалась. А значит, надо пользоваться случаем, сколь бы омерзительной ни была эта мысль как таковая…

Впрочем, самому себе можно и не врать: состоялся бы разговор. Ситуация уж больно скверная. И в то же время весьма перспективная. Тут уж не до реверансов.

Словно подслушав размышления великого князя, генерал негромко заговорил:

— Совершенно очевидно, что флот не доверяет результатам расследования, проведенного Министерством космического транспорта совместно с МВД и СБ. В рядах разброд и шатание. «Мининцы» за тебя горой, все, оптом и в розницу. Тебя называют «матушкой», ты в курсе?

На лице отвернувшейся от окна Марии соткалась ироничная усмешка:

— Ну да, ну да… в попадьи записали, так их и не так.

— А может быть, в матери? — тихо возразил Зарецкий. — Ты много сделала для них, «Мининской» эскадре завидуют все остальные подразделения… ладно, это сейчас неважно. Итак, «мининцы» готовы порвать на холодец любого, кто скажет о тебе хоть одно дурное слово. Но уже в Четвертом крыле мнения разделились. Экспедиционный флот трясет, Мэри. И, похоже, не только Экспедиционный.

Мария вернулась в кресло, давно и прочно закрепленное за ее особой. В самом начале ее службы в качестве личного помощника великого князя бывали случаи, когда в него пытался усесться кто-то еще. Но Константин всякий раз непреклонно указывал невеже, что данный предмет обстановки принадлежит лично графине Корсаковой, и к этому быстро привыкли.

Правда, сам факт наличия у нее персонального кресла в кабинете наследника престола породил очередную волну слухов. Что ж, они втроем, включая Никиту, снова посмеялись. Тогда это было смешно. Сейчас — не очень.

— Ну, — сказала Мария, позволяя себе немного расслабиться, — значит, задача состоит в том, чтобы унять флототрясение. Думаю, сделать это будет сравнительно несложно.

— А именно? — Зарецкий выпрямился и положил сигару в пепельницу.

— Флотская комиссия. Именно флотская. С самыми широкими полномочиями. Как вы думаете, Константин Георгиевич, его величество подпишет такой приказ?

Мужчины многозначительно переглянулись. Константин почувствовал, как губы сами собой растягиваются в насмешливой улыбке.

— Приказ подпишу я. Его величество в курсе происходящего, мы обсуждали с ним такую возможность. Но вы опять удивили меня, хотя, казалось бы, пора и привыкнуть. Василий Андреевич, не подскажете, на что мы с вами побились об заклад? Я ваш должник, но что конкретно задолжал…

— Увы, я не помню, — генерал ехидно ухмыльнулся и тут же посерьезнел. — Мэри, а кого бы ты поставила во главе комиссии?

Мария не колебалась ни секунды:

— Поскольку адмирал Кривошеев сейчас на Кремле, то лучше его не найти.

В кабинете повисло молчание, густое, как овсяный кисель. Нарушил его Константин:

— Кривошеев на Кремле, верно. Но почему он? Немного найдется на флоте людей, которым вы нравились бы меньше, чем ему. Если Кирилл Геннадьевич возглавит комиссию, в руках вашего недоброжелателя окажется смертельно опасное оружие. Оружие против вас.

По-кошачьи потянувшись, Мария все-таки взяла сигару, отхватила кончик, прикурила впервые за все время разговора.

— Я бы не назвала Кривошеева недоброжелателем. Да, адмирал меня не любит, и, кстати, есть за что. Но он кристально честный человек. Въедливый, дотошный и честный. Кроме того… я не жалуюсь на воображение, но представить адмирала Кривошеева подкупленным или запуганным не могу. И никто на флоте не может. Его авторитет неоспорим. Если следов моего — или вашего — касательства к гибели Никиты не найдет Кривошеев, все уляжется. Кстати, хорошо, что приказ подпишете вы. Вы подпишете, а я вручу. Лично, при свидетелях. Это произведет хорошее впечатление.

Графиня Корсакова замолчала и некоторое время вертела в пальцах сигару. Константин, не скрываясь, наблюдал за ней. Похоже, инцидент в Адмиралтействе научил Марию осторожности: в ее движениях появилась расчетливость, которой раньше не было. Он ясно видел — сейчас женщина уж точно не позволит горящему концу приблизиться к коже.

Что ж, ее можно понять. Пусть раны и затянулись, но подвижность еще не полностью вернулась к изрезанной осколками хрусталя ладони. Великий князь не знал, что скрывается под неизменной перчаткой: расспрашивать или, тем более, просить показать было неловко, а сама Мария перчатку на людях не снимала.

— Думаю, что ничем серьезным расследование мне не грозит, — задумчиво продолжила она, следя за огоньком сигары. — Разумеется, абсолютно безгрешными бывают только святые и новорожденные младенцы… и в семье Корсаковых, увы, имеется свой шкаф со скелетом. Однако, поскольку искать будут доказательства МОЕЙ вины, вряд ли он попадет в поле зрения комиссии.

Она вдруг вскинула голову и посмотрела на Константина в упор. Спрятать глаза он не успел. Лицо женщины стало совершенно пустым.

— Интересно, вся Империя уже в курсе, что хорошей жены из меня не вышло? Или только Кремль?

— Что за глупости ты говоришь! — взорвался Василий. — Какой дурак сказал тебе такую чушь?!

— От хороших жен мужья не гуляют, таков общепринятый взгляд на вещи, разве нет?

Голос графини дрогнул. На секунду ее губы исковеркала странная, уродливая усмешка, и тут же исчезла, уступив место угрюмому спокойствию.

— Хорошие мужья не гуляют ни от каких жен, — наставительно проговорил Константин в пространство, глядя поверх голов своих собеседников.

— А вам-то откуда знать, ваше высочество? — ядовито осведомилась Мария. — Или вы успели жениться, а я и не заметила?! Ладно, это все сейчас неважно. Если вы сочтете нужным подготовить приказ, то я, с вашего позволения, хотела бы слетать домой и переодеться. Сегодня среда, значит, Кривошеев гоняет шары в бильярдной Офицерского Собрания. Что ты на меня так смотришь, Василий? Не ты один собираешь информацию.

Злая улыбка слегка оживила лицо женщины. Это по-прежнему была маска, но предназначалась она не для греческой трагедии. Скорее, для Вальпургиевой ночи.

— Редкий будет цирк. Только, Константин Георгиевич, прикомандируйте ко мне Северцева. А то, не ровен час, и на арену выйти не дадут.

В Офицерском Собрании Мэри бывала нечасто. И не потому, что ей там не нравилось. Просто неписаное правило гласило: замужней даме не следует посещать сей мужской оплот без супруга. Будь ты хоть сто раз боевой офицер — не следует. А муж-то дома появляется редко, да и развлечения, предлагаемые огромным доминой на Циолковского, не слишком жалует.

Ничего не поделаешь. Забралась в кузов — не говори, что не груздь.

Разумеется, были балы. Но эти последние не жаловала уже она. С чего бы? — ведь тот, самый первый, в честь ее воссоединения с семьей, прошел вполне гладко. Но — помпезность. То ли дело потанцевать на вечеринках в посольствах! Тем паче что туда она вполне могла прийти одна. Или с тем же Эриком: оставаясь редкостным оторвой и человеком без родины, ван Хофф тем не менее на Кремле оказывался существенно чаще Никиты.

Их дружба, опасно балансирующая на грани флирта, казалась странной многим, если не всем. Тридцать пять лет разницы! Не говоря уж об обстоятельствах знакомства! Вы слышали? Нет, вы слышали?! Пистолет к затылку, ну надо же! Да-да, веганские рубины, кольцо и гребень… да бог с ним, с гребнем, сколько бы он ни стоил, но кольцо! Кольцо! Куда смотрит муж?!

Муж смотрел куда надо. Склонный в первые годы брака ревновать ее к каждому столбу, Эрика Никита почему-то совершенно не принимал в расчет. Впрочем, чему удивляться? Все, что было (точнее, не было) между Мэри и ван Хоффом, случилось еще до свадьбы. А кроме того… служба есть служба. У жены адмирала было прошлое, никак не связанное с ее благоверным, и с этим приходилось считаться не только его высокопревосходительству.

В общем, довольно близкое общение таких разных — и таких похожих! — людей Никиту Корсакова совершенно не напрягало. Что же до всех остальных, то любому, кто рисковал поставить ей на вид, графиня Корсакова легко и непринужденно указывала маршрут следования. А невозмутимо-одобрительно улыбавшийся на заднем плане супруг только добавлял веса ее высказываниям.

Впрочем, хватит воспоминаний. Переливчато-серый, менявший цвет в зависимости от освещения «Ирбис-Адмирал» начал снижаться над крышей Офицерского Собрания. Что ж, надо готовиться к выходу на исходные позиции. Шоу, будь оно трижды проклято, должно продолжаться.

Кстати, именно ван Хофф несколько лет назад подсунул Мэри подборку стихотворений. И одно из них, точнее, последние его строчки, зацепили графиню Корсакову, вынужденную играть в спектакле, который — как и выпавшая роль — не слишком ей нравился.

Черт побери, она никогда не ощущала в себе тяги к стихоплетству, но ответ, помнится, родился сам собой:

Кар приземлился. Выбравшийся из машины первым Северцев протянул Мэри руку и слегка поклонился. Она вышла. Вручила своему сопровождающему старомодную кожаную папку, в которой сейчас находился один-единственный лист плотной бумаги с сумасшедшего качества водяными знаками и прочими степенями защиты. Расправила плечи. Откинула голову.

Вы нас ждали? Ах, не ждали? Что ж, это ваши проблемы. Мы — прибыли.

Все оказалось куда хуже, чем предполагала Мэри. И потому вызов от каперанга Ярцева, заставший ее в момент игры в гляделки с дежурным администратором, был совершенно не ко времени. Больше всего ей хотелось послать неожиданного абонента ко всем чертям. Но здесь, в верхнем холле, под огнем частью любопытствующих, частью неприязненных взглядов, она не могла себе этого позволить.

Пришлось, старательно удерживая на лице нейтральное выражение, принимать извинения за поведение сына и супруги. Эта достойная дама, похоже, пожаловалась мужу на графиню Корсакову… вот только его реакция оказалась, судя по всему, совсем не той, которая ожидалась.

Наконец Мэри не выдержала. Время работало против нее: адмирал Кривошеев в любую минуту мог уйти, а для задуманного ею спектакля Офицерское Собрание подходило лучше любого другого места. Поэтому она, сославшись на неотложные дела, еще раз заверила собеседника в своей полнейшей незлопамятности и распрощалась.

Стоявший чуть поодаль Северцев позволил себе вопросительно приподнять бровь. Слухом капитан обладал весьма острым, к тому же окружающие, продолжая якобы заниматься своими делами, создали в непосредственной близости от Мэри этакую «сферу тишины». Похоже, объясняться все-таки придется. А с другой стороны — так ли это плохо? Пожалуй, нет.

— Ярцев. Беспокоится, как бы крайняя стычка мальчишек не вышла его сыну боком, — Мэри говорила негромко, но предельно отчетливо. Пусть все, кто думает, что это их касается, уяснят ее точку зрения. Не повредит.

— М-м-м?

— Ну, ты же сам все слышал. Причины драки не будут занесены в досье. Ни к чему. Всему свое время, парнишка Ярцева еще научится отделять зерна от плевел. А давать в будущем какому-нибудь ушлому кадровику крючок, на который можно повесить не слишком удачное назначение… я не воюю с детьми, Сергей. Я и со взрослыми-то не очень. Пока сами не полезут.

— А мамаша? — теперь Северцев удивления уже не скрывал. По дороге он выслушал краткий пересказ событий, приведший к их сегодняшнему появлению в Собрании, и реакция Мэри показалась ему несколько странной. Будь он на месте графини Корсаковой… и будь госпожа Ярцева мужчиной… есть ведь такие, кто слов не понимает. А учить-то надо. Обязательно надо учить.

— Что — мамаша? На дураков не обижаются, да и вообще, обижаться — удел горничных. Меня ты, я надеюсь, в прислуги еще не записал? Пошли.

И они пошли.

Мэри хотелось сесть на перила ведущей вниз, к лифтам, широкой лестницы и скатиться по ним. Со страшной силой хотелось. Прямо-таки нестерпимо. Где-то в крови бродил вирус хулиганства, подцепленный ею, должно быть, от Рори О'Нила и пребывавший, как правило, в спящем состоянии. Сейчас же госпожу капитана первого ранга так и подмывало отколоть что-нибудь эдакое. Запоминающееся.

Но — нельзя. Да и, строго говоря, парадная форма, впервые надетая Мэри после похорон Никиты, не слишком располагала к такого рода экзерсисам. Честь мундира и все такое…

Переодеваясь дома, она минут пять, наверное, колебалась, делая выбор между штатской одеждой и формой, а остановившись на последней — между повседневной и парадной. Выбрана была, в итоге, парадная, в основном из-за того, что к ней полагались ордена, а не колодки. Нет, некоторые из наград колодок не предусматривали по статуту, но большая часть — вполне. И именно поэтому, в конце концов, предпочтение было отдано полному комплекту. Большинство орденов были получены еще Мэри Гамильтон и, что важно, не в Империи. Важно потому, что любой уважающий себя офицер в «родных» наградах разбирается хорошо, а в чужих — по обстоятельствам. И сегодня, когда товар следовало показать лицом, колодки могли и не произвести нужного впечатления.

Удивительно к месту вспомнился Сато, кланявшийся орденам и погонам. Статус, раз уж он есть, следует подчеркнуть. Вдове адмирала Корсакова в ее теперешнем положении могут, пожалуй, и нахамить. Предельно вежливо, а все-таки. Капитану же первого ранга, кавалеру «Анны», «Владимира», «Сантьяго» и прочая — очень вряд ли.

Правильность выкладок подтвердилась немедленно. Весьма забавно было наблюдать за сменой выражения на лицах встреченных людей — от гостей Собрания до последнего официанта. Получайте, господа хорошие. Языком плескать все горазды, особенно если есть возможность делать это безнаказанно. Погоны, ордена и аксельбант таковой возможности, к великому сожалению болтунов, не предполагают. Поэтому при приближении двух сосредоточенных офицеров разговоры немедленно умолкали. За их с Северцевым спинами эти самые разговоры, естественно, возобновлялись, но сменившаяся тональность Мэри вполне устраивала.

А вот и Желтая бильярдная. А вот и адмирал флота Кривошеев. Ну что ж…

Кирилл Геннадьевич Кривошеев, уже не первый год командовавший всем Экспедиционным флотом, ценил традиции как таковые. И в особенности те, которые создал сам. В частности, когда ему доводилось бывать на Кремле, каждую среду он неизменно посещал одну из бильярдных Офицерского Собрания. Играл он, кстати, далеко не всякий раз. Просто ему нравилась царящая в Собрании атмосфера.

В здешней обстановке не было решительно ничего, что могло бы напомнить гостю о строгой утилитарности армии и флота. Никакого металла. Никакого пластика. Никаких, боже упаси, полуфабрикатов. Дерево и кожа. Паркет и гобелены. Сукно бильярдных столов и кость, из которой были сделаны шары. И только натуральная еда, свежеприготовленная, сводящая с ума восхитительными ароматами.

Кирилл Геннадьевич был чревоугодником и не скрывал этого. Собственно, именно этому — греху? не смешите! — он был обязан первой встрече с будущей женой. Когда-то (не будем уточнять, как давно) курсант Кривошеев, чьи родители проживали в сельской местности, забрался в соседский сад. На предмет свести близкое знакомство с роскошными, густо усыпанными ягодами крыжовенными кустами.

Знакомство, увы, не состоялось: крохотный, но вполне боевой излучатель и не думал дрожать в ладошке выскочившей как из-под земли голенастой пигалицы. Будущему офицеру пришлось ретироваться со всей мыслимой поспешностью, прикидывая про себя, какие кары он при случае обрушит на лохматую голову нахалки. Ох, и припомнили ж ему эту вылазку пятнадцать лет спустя… разве что в ногах не валялся у вздорной девицы! Впрочем, и валялся, было дело. Чего уж там, из песни слов не выкинешь… да и ножки того стоили. И до сих пор стоят, да-с.

Адмирал, не скрывая удовольствия, отхлебнул действительно великолепного пива и вдруг насторожился. Что-то было не так, но только несколько секунд спустя он сообразил, что именно. По роскошно отделанной бильярдной растекалась тишина, источник которой, похоже, находился где-то возле входа.

Поставив тяжелый пивной бокал на полированную стойку бара, Кирилл Геннадьевич развернулся на высоком табурете и немедленно узрел источник грядущих затруднений. От дверей прямо к нему направлялась вдовствующая графиня Корсакова, облаченная в парадную форму. Этикет нарушался грубейшим образом, в Собрании полагалось появляться в штатском. Так мало этого: чуть справа и сзади от нее шествовал незнакомый ему статный капитан в мундире лейб-конвоя. Что, кстати, позволяло этому красавцу прийти в Офицерское Собрание при оружии.

Кривошеев мысленно чертыхнулся. Эта женщина! Не его дело, что заставило покойного Корсакова жениться на ней, а впоследствии терпеть ее измены. Но упорство, с которым она лезла во все щели, обеспечивая своим любимчикам режим наибольшего благоприятствования, не первый год бесило командующего.

Недурно устроилась, паршивка эдакая. Ласковое теля, как известно, двух маток сосет. И ловкое манипулирование преимуществами положения жены адмирала и фаворитки великого князя позволяло ей добиваться успеха, обходя на поворотах всех без исключения старших офицеров Экспедиционного флота. Сколько раз уже клятвенно обещанные Кривошееву (а через него — соответствующим командирам) ресурсы перераспределялись угодным ей образом! Не пересчитать! Ну да ничего, кончилось ее времечко. Глядишь, за заботами о сохранности собственной шкуры перестанет путаться под ногами. Однако что ей тут понадобилось?

Мэри остановилась в четырех шагах от Кирилла Геннадьевича, глядя на него без вызова, но прямо. Интересно, хватит ему воспитания встать с табурета при виде дамы, как бы он к этой даме ни относился? Хватило.

— Ваше высокопревосходительство!

— Госпожа Корсакова?

А вот это уже на грани наглости. Да и пусть его. А тихо-то как… господа, вы твердо уверены, что вам дали команду «Замри!»?

— Его императорское высочество великий князь Константин Георгиевич обеспокоен царящими во флоте настроениями. Нелепые слухи о рукотворной природе смерти моего мужа расшатывают один из столпов Империи, что совершенно неприемлемо. В связи с этим его высочество поручил мне встретиться с вами и передать вам подписанный им приказ…

Она протянула правую руку чуть назад. Пребывавший в полушаге сзади Северцев вложил в эту руку папку.

— …о создании флотской комиссии по расследованию обстоятельств гибели адмирала Корсакова. Главой комиссии назначаетесь вы. Извольте ознакомиться с приказом.

Кривошеев взял папку, внимательно прочитал документ и поднял глаза на Мэри. Выражение его лица почти неуловимо изменилось.

— Приказ мне понятен. И, можете не сомневаться, он будет исполнен. Благоволите передать это его высочеству.

— Непременно, — кивнула она. — Честь имею!

Выполнив четкий разворот «налево кругом», Мэри сделала шаг в сторону выхода из бильярдной, когда в спину ударило тихое, но отчетливое:

— Сомневаюсь…

И это стало последней каплей. Снова повернувшись к Кривошееву, она приблизилась к нему вплотную и отчеканила:

— А вот именно это вам и предстоит выяснить, не так ли? Полагаю, все это непотребное шушуканье нравится вам не больше, чем его императорскому высочеству. Подрывает устои, влияет на боеспособность, выставляет флот в неприглядном свете… так действуйте! Все в ваших руках. Выверните наизнанку мою жизнь. Растопчите мою честь — тем паче что вы изволите сомневаться в самом ее наличии. Делайте что хотите, — Мэри повысила голос почти до крика, — но прекратите этот бардак!

Несколько секунд адмирал изучал ее лицо, ярость на котором быстро сменилась невозмутимостью, потом побарабанил пальцами по закрытой папке и негромко поинтересовался:

— А вы… не боитесь? Ведь в моем распоряжении сейчас находится карт-бланш и, будьте уверены, я использую его по назначению.

— Надеюсь на это, — дернула Мэри уголком рта. — Что же до страхов… вам и в кошмарном сне не привидится, чего я боюсь.

— Интересно… — пробормотал Кирилл Геннадьевич, и тогда она наклонилась к его уху и прошептала несколько слов.

Их вполне хватило, чтобы адмирал отпрянул, насколько позволяла стойка бара, запнулся о табурет, чуть не потерял равновесие и уставился на Мэри почти с ужасом.

— Угу, — хладнокровно кивнула она. — Согласитесь, если выяснится, что это правда, мне останется только застрелиться. Честь имею!

Комментариев не последовало.

Адмирал Кривошеев, как правило, неплохо разбирался в людях. Должность обязывала, знаете ли. И сейчас он с некоторым удивлением спрашивал себя, как же его угораздило столько лет недооценивать эту женщину. Не то чтобы он изменил свое мнение по поводу ее моральных качеств… хотя сказанное на ухо плохо сочеталось со сложившимся в его голове образом придворной вертихвостки. Но вот в уме ей явно не откажешь. В уме и мужестве. И, кстати, в хорошем знании тактики и стратегии. Операция была задумана и проведена блестяще, этого не отнять.

Кстати, интересно, что она будет делать прямо сейчас? По-хорошему, каперангу Корсаковой следует выпить, а еще лучше — напиться. Или даже надраться. Причем немедленно. Он сам так бы и поступил в сходных обстоятельствах. Но здесь она пить уж точно не станет. Во всяком случае, до тех пор, пока (и если) выводы комиссии не обелят ее имя. Куда-то идти, при всех орденах да еще с таким кавалером, как этот капитан? Тоже не вариант. Придется, стало быть, терпеть до дома. Невеселая перспектива. Сброситься-то надо прямо сейчас. Как бы она ни хорохорилась, слепому видно — аж распирает графинюшку!

Впрочем, тут же выяснилось, что госпожа Корсакова проблему понимает и пути решения не только ищет, но и находит.

У одного из столов маялся с кием в руках совсем молодой парень, должно быть, только что произведенный в первый чин и не набравшийся пока смелости искать партнера для игры в столь блестящем обществе. Поэтому все, что ему оставалось — это разыгрывать партию в одиночку и с унылым видом созерцать сложившуюся на сукне ситуацию.

— О чем задумались, молодой человек? — обратилась к нему графиня. — От трех бортов в середину.

Лейтенантик (а кем он еще мог быть?) заметно смутился.

— Прошу меня извинить, госпожа капитан первого ранга, но… каким образом?

— Вы позволите? — улыбнулась она и, дождавшись подтверждающего кивка, взяла протянутый кий.

Повела плечами. Поморщилась. Положила кий на бортик. Сняла китель и, не глядя, протянула его за спину. Лейб-конвоец, не издавший за все время пребывания в бильярдной ни звука, бесшумно скользнул вперед и принял поданное.

Что-то женщину по-прежнему не устраивало, потому что она, сжав и разжав пальцы, покачала головой и стянула правую перчатку. Помедлила. Прикусила губу. Вторая перчатка последовала за первой. Графиня несколько раз встряхнула в воздухе кистью левой руки и уставилась на стол, гипнотизируя взглядом шары.

Кривошеев только головой покачал. Говорил же ему Тимофеев, что ладонь превратилась в месиво, а он, дурак, не поверил. Зря не поверил-то: кривая мятая сетка из белых черточек и красноватых вспухших жгутов во всех направлениях пересекала неровные бугры и вмятины. О-хо-хо…

Тем временем госпожа капитан первого ранга, должно быть, приняла решение. Развернувшись к столу спиной, она пропустила за ней кий, задержала дыхание и неуловимо быстро ударила. За ударом последовал тройной сухой треск — и шар, как и было обещано, ушел в среднюю лузу.

В по-прежнему заполнявшей бильярдную вязкой тишине графиня вернула кий парню и вдруг улыбнулась.

— Вы бортинженер, верно?

— Да… — промямлил тот. — А как вы догадались?

— Судя по тому, что вы не увидели этот вариант, — пояснила она, снова натягивая перчатки, — вы не штурман и уж конечно не пилот. И, пожалуй, не артиллерист, хотя тут возможны варианты.

— А пилот бы увидел? — судя по всему, если юнец и обиделся, любопытство все же победило.

— Смотря какой… но, думаю, да. Нас в Звездном Корпусе учили быть шарами, киями и игроками. Не знаю, что принято в Империи.

Каперанг сделала шаг назад, к предупредительно держащему китель капитану, когда одинокий мужской голос громко и подчеркнуто лениво протянул, перекрывая возобновившиеся тихие разговоры:

— На вашем месте, графиня, следовало бы не на бильярде блистать, а озаботиться хорошим адвокатом!

Мужчины, неодобрительно оглядываясь, раздались в стороны, и Кирилл Геннадьевич увидел одного из немногих людей, который нравился ему еще меньше, чем графиня Корсакова. Семен Гармаш. Черт бы его побрал! Если бы можно было найти способ запретить этому субчику появляться в Собрании… От одного его вида пиво начинает горчить и кислить одновременно!

— Адвокатом? — женщина подхватила китель на указательный палец правой руки, забросила его за спину и слегка подалась вперед. — Ах, адвокатом…

Она медленно двинулась по направлению к Гармашу. И на месте этого последнего Кривошеев предпочел бы выпрыгнуть в ближайшее окно — такая угроза разливалась в воздухе.

Графиня шла, как кошка по половице, ставя одну ногу впереди другой. Очень большая кошка. И очень, очень опасная. Ее походка напомнила адмиралу услышанную когда-то историю о некоем продюсере со старой Земли, который учил жену-актрису двигаться, заставляя ходить между рядами тумбочек, чьи открытые дверцы она должна была захлопывать движением бедра.[10] Подчеркнутая, почти утрированная женственность движений резко контрастировала с форменной сорочкой и брюками, и в то же время странным образом дополняла их.

Остановившись в паре шагов от Гармаша, женщина подбоченилась и отчеканила:

— Если я сию минуту переломаю вам все кости — а у меня, поверьте, получится — то разбирать инцидент будет суд офицерской чести, который адвокатов не предусматривает. Разумеется, я не исключаю, что какой-либо эпизод моей жизни может вызвать интерес трибунала. Что ж, на этот случай у меня имеются юридические поверенные. И я охотно представлю их вам. Прямо сейчас.

Когда она успела поднять правую руку и раскрутить китель на пальце, никто так и не понял, но Гармаш отшатнулся, закрывая руками лицо. Когда же он отнял ладони, несколько человек одновременно присвистнули с явным одобрением: из многочисленных ссадин и царапин сочилась кровь. Графиня Корсакова придирчиво оглядела произведенный эффект, брезгливым движением отряхнула ордена и снова протянула китель назад. Капитан лейб-конвоя материализовался за ее спиной, как по волшебству, и помог вдеть руки в рукава.

— Вот мои адвокаты, — поправляя аксельбант, подвела она черту под происшествием. — Других не требуется!

Глава 6

2578 год, август.

— Вот что, Дан, — задумчиво произнесла Мэри, помолчав. — Организуй-ка мне транспорт с водителем. Что-нибудь неприметное, желательно вообще такси. Есть ведь у вас такое?

— Сделаем, — кивнул Терехов. — Моих обормотов проверить хочешь?

Мэри демонстративно возвела очи горе и преувеличенно глубоко вздохнула.

— Нужны они мне. Совсем заняться больше нечем.

— А что ж тогда? — уяснив, что никто его подчиненных контролировать не собирается, Даниил раздумал обижаться и слегка расслабился.

— Хочу переодеться и привести себя в порядок. Кардинально. Так, чтобы никто не связал миссис Морган и графиню Корсакову. Домой уже не успеваю, придется выкручиваться. Так ты поможешь?

Полчаса спустя она уже входила в «Ладу». Заказанные по пути в салон платье, туфли и белье должны были доставить прямо туда.

К счастью для Мэри, Галина Алексеевна задержалась на работе допоздна. Графиню Корсакову это не удивило: в преддверии столь знаменательного события, как коронация Константина Георгиевича, дел в самом знаменитом салоне красоты было невпроворот. И если бы не давнее приятельство, связывавшее Мэри с хозяйкой прославленного заведения, нечего было даже надеяться, что для нее найдут время и свободных мастеров.

Однако все уладилось. Окинув именитую клиентку придирчивым взглядом, Галина Алексеевна провозгласила, что с руками ничего делать не нужно, они в порядке, разве что лак на ногтях обновить. Что же касается всего остального… девочек можно не отвлекать, она еще не забыла, с какой стороны берутся за ножницы и кисть для макияжа!

Правда, задание — изменить посетительницу до почти полной неузнаваемости — вызвало у известной цирюльницы нескрываемый интерес. А уж короткое «У меня важная встреча!» еще больше подлило масла в огонь. Важная встреча? В такое время суток? Да еще и внешность требуется изменить? Ох, темнит что-то графиня Корсакова…

Однако одним из наиболее ценимых в высших кругах качеств хозяйки «Лады» было умение не расспрашивать о причинах заказа и молчать о проделанной работе. Так что вопросов она задавать не стала, сразу приступив к делу.

Через полтора часа Мэри оглядела себя в большом зеркале и была вынуждена признать, что справилась Галочка блестяще. Будь в живых родная мать графини Корсаковой — и она не узнала бы сейчас свою дочь. Причем (мастерство есть мастерство!) изменения были внесены самые минимальные.

— Вы довольны? — неслышно подошедшая Галина Алексеевна в последний раз поправила локон над левым ухом.

— Не то слово, — улыбнулась Мэри их совместному отражению.

— В таком случае — удачи! Что-то мне подсказывает, что она вам сегодня пригодится.

Десять месяцев назад.

Охота — это высокое искусство, скорее даже религия. И ее адепты достойны всяческого уважения. Разумеется, речь идет не о любителях побродить по болотам за утками, потравить кого придется гончими или, к примеру, мерзнуть на номере, поджидая кабана или лося. Что они могут понимать в искусстве охоты? Те, кто выходит с одним ножом на поиски лысача или мордохвата уже получше, но все равно — дилетанты.

Единственная добыча, достойная искусного охотника, ходит на двух ногах и обладает разумом. Конечно, и здесь есть своя иерархия. Кто-то ставит силки на кроликов, отлавливая мелкую шушеру, а кто-то заманивает в ловушку тигров. И вот они-то — и только они! — могут назвать себя подлинными звероловами.

Настоящих мастеров такой охоты немного, они рано (и вполне заслуженно) привыкают себя ценить. И совершенно справедливо не выносят, когда их начинают отчитывать зарвавшиеся профаны. Ярче всего это проявляется в те моменты, когда профан смеет разговаривать с охотником, как с облажавшимся загонщиком, обвиняя того во всех смертных грехах. И в первую голову в том, что заказанная дичь ускользнула. Совершенно упуская при этом из виду то, что сам же ее и вспугнул.

— И что, что прикажете делать теперь?! — невысокий коренастый господин, сверкавший обширной лысиной сквозь жидкие пряди начесанных на макушку волос (снятая кепка путешествовала с одного колена на другое), раскипятился не на шутку. Коллекционное охотничье ружье, твидовая куртка и высокие сапоги не добавляли ему ни капли мужественности, напротив, превращали в дешевого ряженого.

Его собеседник, высокий, худощавый и длинноносый, чья кажущаяся неуклюжесть успешно маскировала гибкость и силу, недовольно поморщился. Он не терпел нытиков, истериков и лентяев, а коренастый господин успешно сочетал в себе эти три качества.

— Ничего.

— Как — ничего? Время истекает! Позвольте вам напомнить…

— Это вы позвольте напомнить, что спешка хороша исключительно при ловле блох. Вы уже изрядно поторопились несколько лет назад, подсунув адмиралу эту девицу. И каков же результат? Кто вам только такое посоветовал…

— Но мне казалось… — коренастый несколько подувял.

— Вам казалось неправильно. Любой специалист объяснил бы вам, что этот способ ненадежен и крайне затратен по времени. Идеалисты, разумеется, немедленно развелись бы, и раздуть скандал было делом техники. В этом случае Малый Совет почти наверняка лишился бы двух своих членов. Одного-то наверняка. Но покойный Корсаков не был идеалистом, иначе не дослужился бы до значительных чинов, будучи совсем молодым человеком. А уж до какой степени не идеалистка ее сиятельство… Что же касается того, что делать теперь…

— Да-да, — оживился коренастый, передергивая плечами, нервно поправляя под курткой ворот тонкого кашемирового свитера и озираясь по сторонам в поисках несуществующих соглядатаев.

«Дилетант! — в который раз подумал его визави. — Что это за игры в плащи и кинжалы? Кто мешал встретиться в нормальной обстановке? Лист надо прятать в лесу, а здесь мы торчим, как прыщи посреди лба. Ну не умеешь сам — так спроси тех, кто умеет! Хотя это и к лучшему, что ты такой дурак. Задача упрощается».

Впрочем, эти мысли никак не отразились на обманчиво-молодом лице с холеными светлыми усиками. На нем вообще ничего не отражалось. Не маска даже — так, карандашный набросок на фоне промокшего леса и подступающей к нему стены камышей на берегу узкой протоки, разделяющей два острова.

— Гибель Корсакова в той аварии была просто подарком судьбы, согласен. И общественное мнение в нужном направлении даже подталкивать особенно не пришлось. Кстати, не стройте иллюзий, это был чистейшей воды техноген, и комиссия, столь ловко состряпанная вдовушкой, ничего не найдет.

Круглые щеки коренастого затряслись от возмущения. Ему и так-то приходилось несладко здесь, на пронизывающем ветру, пахнущем прелью и почему-то ржавчиной. Принято считать, что аристократ непременно должен выезжать на охоту, вот и приходится ни свет ни заря бить ноги по буеракам. А тут еще перечат на каждом слове. Кепка, долженствующая в очередной раз хлопнуть по правому колену, промахнулась и с размаху угодила прямиком в заполненный грязной водой глубокий след от сапога. Брызги полетели во все стороны, окатив обоих с головы до ног, и владелец головного убора отчетливо скрипнул зубами.

— Уж не хотите ли вы сказать, что она сама же и инициировала проведение дополнительного расследования?! Да ей полагается смирно сидеть…

«Дилетант!»

— Вы начали кампанию по ее дискредитации именно потому, что эта женщина физически не способна сидеть смирно. Не так ли? Зачем-то же вам понадобилась попытка убрать ее из Совета еще до того, как его высочество взял себе личного помощника. Определитесь, в конце концов. Если Мария Корсакова дура — зачем тратить на нее время? Если же она умна (а она умна), извольте принимать в расчет ее ум при планировании. Создание комиссии и вручение Кривошееву полномочий при всем честном народе — великолепный ход. За то время, что жена адмирала Корсакова возилась с детьми и тихой сапой продавливала преференции для курируемой эскадры, во флоте как-то подзабыли, кто она и что она. На заседаниях Совета графиня бывает исключительно в штатском, в Адмиралтействе — в повседневной форме, а похороны мужа не в счет, там и тогда на регалии мало кто смотрел. Зато теперь!

Длинноносый со вкусом захохотал. Коренастый поморщился, но почел за лучшее промолчать. Его бы воля — он и близко не подошел к безродному мерзавцу, позволяющему себе возражать и даже хамить тем, кто неизмеримо выше его по положению. К великому сожалению, как союзник этот субъект был жизненно необходим. Приходилось терпеть. Пока.

— Как она этого слизняка! Орденами по мордасам! «Мне не нужны другие адвокаты!» — обладатель светлых усиков резко посерьезнел. — Конечно, не нужны. По крайней мере, в глазах тех, кто присутствовал при этом веселье. Судя по тому, как ловко графиня сыграла на извечной неприязни боевых офицеров к тыловым крысам, она политик, и политик опасный. Устроить… ну драку — не драку, скажем так — инцидент в Офицерском Собрании… это риск. Большой. Особенно в ее обстоятельствах. Расчет был филигранным и оправдался блестяще. И ведь, что характерно: чистейшая импровизация! Просчитать именно такое развитие событий было невозможно, вы уж мне поверьте. Учтите, кстати, что Гармаш, как агент влияния, полностью потерян для нас. Он стал всеобщим посмешищем, хоть в отставку выходи. При одном упоминании об этой особе у бедняги начинается нервный тик, и я его понимаю. Теперь о деле. Прекратите подзуживать недоброжелателей госпожи Корсаковой. Сейчас это может вызвать ненужные подозрения, да и сделано уже вполне достаточно.

Коренастый попытался вставить слово, но человек, по праву считающий себя мастером-охотником, еще не закончил.

— Комиссия, повторяю, ничего не найдет, во всяком случае, не найдет подтверждения причастности наследника и его фаворитки. И к слову об иллюзиях. Я уверен, что любовницей великого князя наша фигурантка не была ни единой секунды. Не исключено, что Константин нарушает по отношению к ней Десятую заповедь, но уж никак не Седьмую.[11] Так что с этой стороны ее тылы прикрыты. Как, похоже, и со всех прочих сторон ее теперешней жизни. Единственное, на что мы сможем попробовать опереться, это прошлое. Вот в нем и следует порыться, тщательно и разборчиво. Не бывает идеальных людей. Где-то она должна была проколоться. И рыться буду я. Я и мои люди, благо мысль обратиться за помощью к флотской контрразведке Кривошееву даже подкидывать не пришлось, сам додумался.

— А почему вы считаете, что в данном случае задействуют именно вас?

— Потому что я уже принял меры для этого. Перестаньте волноваться. И, кстати, перестаньте назначать мне встречи в таких местах. Что за детский сад, в самом-то деле!

Длинноносый поднялся с изъеденной влагой и древоточцами коряги, на которой до сих пор сидел с таким видом, как будто это было удобнейшее из кресел.

— Давайте уже расходиться. С основными моментами мы определились, а что касается деталей, то их вполне можно обсудить за обедом, не меся грязь и не изображая из себя то ли казаков, то ли разбойников. Повторяю, перестаньте нервничать и не мешайте мне ненужными телодвижениями. Это мое поле и моя игра.

Проводив взглядом удаляющуюся фигуру, быстро скрывшуюся в зарослях камыша, длинноносый стряхнул каплю воды с пуговицы, покачал головой и зло сплюнул. Удивительно, что делает с людьми жажда власти. Хорошо хоть удалось наладить контакт вовремя. Ну почти. Хотя лучше было бы сделать это несколько лет назад, глядишь, меньше дров наломал бы, недоумок. Но тогда он не нуждался в помощи, не искал ее и, в общем, довольно прилично справился, чтоб его черти взяли. Насколько легче было бы с профи!

Правильно говорят, любитель опасен своей непредсказуемостью. Хотя для непрофессионала его светлость подкован неплохо. Отсутствия любой записывающей или передающей аппаратуры мало того, что потребовал, еще и проконтролировал при помощи целого арсенала сканеров. Бережется… только зря, есть вещи, которые никаким сканером не отловишь.

Но и светлая сторона имеется. Любого человека тем легче использовать, чем больше у него слабостей и страстей. И тут с данным конкретным экземпляром мало кто сравнится. А еще воображает себя охотником. Хватает же наглости. Трусливая подсадная утка… самоуверенный живец… дилетант!

Адмиралу Кривошееву не спалось. И к возрасту его бессонница не имела никакого отношения. К возрасту не имела, а вот к выполняемой в настоящее время работе — вполне. Еще и какое! Страх совершить ошибку — вот что заставляло Кирилла Геннадьевича ворочаться с боку на бок, вставать, пить воду (и не только), курить и думать, думать, думать…

Когда он вернулся из Собрания в ту злополучную среду и рассказал жене о том, что случилось, Наташа только покачала головой и отправилась в кладовую. Весьма продолжительный опыт семейной жизни подсказывал адмиралу, что супруга ни за какие коврижки не выскажет своего отношения к происходящему, пока он не выпьет чаю и не успокоится.

А ничто — как следовало из всё того же опыта — не способствовало успокоению в такой мере, как крыжовенное варенье. Его Наталья Михайловна варила сама, не доверяя никому даже сбор ягод с собственноручно выращенных кустов, и варила мастерски. Облитые прозрачным сиропом золотисто-зеленые плоды казались диковинными самоцветами, и в глубине каждого прятался крохотный кусочек яблока. Вкуснотища!

И только после того, как хрустальная розетка опустела раза три, а то и четыре, Наташа, сидевшая, подперев голову рукой и сочувственно глядя на мужа, произнесла одну-единственную фразу. «Не ошибись, Кирилл, — сказала она, — нельзя тебе ошибиться. Невиновного обвинишь — плохо, виновного оправдаешь — еще того хуже. Только не ошибись».

Кирилл Геннадьевич тяжело вздохнул. Легко сказать — не ошибись! И вроде бы все он сделал правильно. Разбирательство проводилось так, словно предыдущего не было. Все с самого начала. Опрос свидетелей, скрупулезное обследование собранных на орбите обломков, подключение специалистов во всех сопредельных областях, построение моделей.

Дело продвигалось медленно, и с каждым днем адмирал нервничал все сильнее. Он даже самому себе не мог толком объяснить, чего ему больше не хочется: обнаружить следы человеческого вмешательства в причины катастрофы на орбите или не обнаружить этих следов.

С одной стороны, на графиню Корсакову он был зол по-прежнему, хотя и не так основательно, как раньше. С другой же… Следовало как минимум честно признать, что во вред собственно флоту ее действия не шли никогда. А то, что в любимчики она выбрала не ту эскадру, которую предпочел бы он сам… что ж, конфликт интересов еще не повод обвинять кого-либо во всех смертных грехах. Нравится, не нравится — в расследовании весьма неприятного происшествия категории сии следует задвинуть на самый последний план.

Адмиралу уже не в первый раз пришло в голову, что вся эта история не более чем спектакль, цель которого — любой ценой опорочить то ли саму Марию Александровну, то ли даже великого князя Константина Георгиевича. А может быть, и обоих. Уж больно широко развернулась флотская контрразведка, к помощи которой он сгоряча прибегнул, дабы навести подробные справки о лицах, прямо или косвенно замешанных в скандале. О конечных результатах ему пока не докладывали за неимением таковых. Но многозначительные мины, которые строил каперанг Варнавский, курировавший дело, Кривошееву совсем не нравились.

Правда, крайне маловероятно, что контрразведчики найдут что-то существенное там, где прошлась частым гребнем Служба безопасности. Щеки надувать все горазды, а дело-то пока не сладилось, иначе хоть что-нибудь, да сообщили бы. Ну а вдруг возьмет и сладится?

Ох, как бы не грохнуло, ведь костей тогда не соберут очень, очень многие… Если, не дай бог, окажется, что в слухах и сплетнях есть хоть доля правды, что делать? Вот ему, адмиралу флота Кириллу Геннадьевичу Кривошееву делать — что?!

Доложить все как есть? Тогда Константину, даже если августейший отец не отдаст его под суд, не видать престола, как своих ушей без зеркала, а для Империи в сложившихся обстоятельствах это более чем плохо. Чем и с кем великий князь занимается в свободное от службы время, дело десятое, но регентом он был весьма толковым, этого не отнять. Конечно, Государственный Совет подберет кандидата на престол, такое уже случалось в истории. Но недаром же сейчас в преемники прочат именно Константина Георгиевича. Он-то уже себя показал в управлении державой, и показал хорошо…

Промолчать? Но тогда во главе Империи встанет человек, неразборчивый в средствах до такой степени, что… как это сказала графиня Корсакова? «Я боюсь узнать, что мой дядя отдал приказ убить моего мужа по просьбе моего друга». М-да, дела…

Адмирал покосился на мирно спящую жену и на цыпочках вышел из спальни. Чайку надо глотнуть, авось полегчает. Вот ведь… такими темпами, глядишь, на зиму-то варенья и вовсе не останется!

Утреннее солнце уже прочертило на полу императорского кабинета вытянутые светлые прямоугольники и теперь дерзко подбиралось к столу. Замысел солнца был прост, как все гениальное: улучить момент и зацепиться за массивную антикварную чернильницу, а заняв плацдарм — пускать в глаза всем присутствующим зайчиков начищенной бронзой. Увы, план солнца был разгадан, а его реализация пресечена самым вульгарным образом: на ближайшем к столу окне опустили штору.

Раздосадованное солнце немного поразмыслило и решило, что раз его тут не ценят — пойдет-ка оно тогда, за тучи спрячется. Ишь, какие! Ничего, вот настанет зима — сто раз пожалеют о своей невоспитанности! Умолять будут: «Выгляни, сделай милость!» А оно возьмет — и не выглянет. Вот.

Отошедший от окна Константин подсел к столу рядом с отцом и с трудом сдержал огорченный вздох: выглядел Георгий Михайлович неважно. Сейчас ему можно было дать на вид лет сто, если не сто десять, в то время как мозгу было немного за восемьдесят, а тело каких-то одиннадцать лет назад было совсем молодым. Впрочем, внешние признаки старения никак не отражались на духе императора: он был собран и бодр.

— Итак, Василий Андреевич, чем порадуете? Завертелось?

Генерал Зарецкий степенно кивнул, пряча удовлетворенную улыбку в жестких складках у рта.

— Завертелось, государь. Улов даже богаче, чем я рассчитывал. И, признаюсь, богаче, чем надеялся. Значительно богаче.

Константин раздраженно поморщился. Он признавал правоту Зарецкого: буря, разразившаяся после катастрофы, в которой погиб Никита, подняла со дна уйму грязи, до поры до времени притворявшуюся чистым песочком. И в мутной воде самое время ловить рыбку. Ту самую рыбку, существование которой так беспокоило, в частности, Марию.

Окружение Ивана… не в нем дело, хотя и в нем тоже. Константин слукавил тогда, на Чертовом Лугу: император давно был в курсе происходящего. Более того, еще около полугода назад они с отцом, с подачи все того же Василия Андреевича, пришли к выводу, что кто-то пытается, используя в качестве прикрытия брата и его подспудное недовольство собственным положением, аккуратно подвести дело к смене династии.

Ивану, в силу молодости и неопытности в делах государственного управления, трон не светил. По крайней мере, в предстоящей в ближайшее время рокировке братишка не был фигурой, и сам он это прекрасно понимал. По идее, так же должны были понимать это и те, кто поднимал шумиху вокруг старшего из младших великих князей. Значит, был кто-то еще, тот, кому устранение Константина как преемника правящего императора открывало дорогу к престолу. Но вот отыскать концы долгое время не удавалось.

Что бы там время от времени ни вопила «свободная пресса», Российская Империя вовсе не была полицейским государством. Никакой тотальной слежки или, тем паче, контроля не существовало в природе. К примеру, за обстоятельствами жизни семьи Корсаковых Василий Зарецкий наблюдал в основном по собственной инициативе. У Службы безопасности державы, включающей в себя четырнадцать планет, хватало дел и помимо ловли в темной комнате отсутствующей там черной кошки.

Однако в какой-то момент проклятая животина все-таки пробралась в комнату. Пробралась и начала исподтишка пакостить. Так что отказываться от хорошего фонарика, которым оказалась вся эта неприглядная суета вокруг смерти адмирала Корсакова, было совсем нерационально. Кощунственная мысль, мерзкая… но с точки зрения высших интересов Никита погиб как нельзя кстати. Ситуацию следовало использовать по полной программе, и они ее использовали. Вот только Константину совсем не нравилось то, что одной из наживок в затеянной ими рыбалке стала Мария.

— Как мы и предполагали, исполнитель главной роли в этой пьесе — ваш кузен Дмитрий, — говорил между тем Зарецкий. — Режиссеров-постановщиков и спонсоров уточняем, с уверенностью можно говорить о генерал-полковнике Трушине, генерал-лейтенанте Рогозине, вице-адмирале Ларионове, Транспортной корпорации Филимонова и Рудных разработках Лемешева. Где-то я прошиб, масштабы впечатляют. Неприятно впечатляют. Ну да ладно, момент мы поймали, теперь главное не упустить его.

Генерал взглядом спросил разрешения, налил себе воды в тяжелый стакан, сделал несколько мелких глотков и продолжил:

— Полагаю, нам удастся одним выстрелом убить как минимум двух зайцев. Помимо обрубания слишком длинных и не слишком чистых ручонок, тянущихся к короне, мы сможем выловить если не всех, то очень многих крыс, которые завелись как во флотской контрразведке, так, увы, и в моей епархии. Люди — не ангелы, более того, ангелы для нашей работы не годятся вообще, но похоже на то, что некоторые из наших «неангелов» обзавелись уж слишком заметными рогами. Вот мы их и пообломаем. С головами вместе. Кроме того, появится хороший повод пройтись мелким бреднем по армии и полиции. Причина-то уже есть, но, сами понимаете, без повода… Надо только собрать все без исключения концы, на что, конечно же, потребуется время, и немалое. Вас что-то тревожит, ваше высочество?

Константин тряхнул головой, прогоняя невеселые мысли и сухо улыбнулся.

— Не то чтобы тревожит… Просто я не могу отделаться от мысли, что если адмирал Кривошеев узнает, что его разыграли «втемную», он будет, мягко говоря, не слишком доволен.

— Я согласен с вами, — мрачно кивнул генерал. — Однако следует принимать во внимание тот факт, что Кривошеев политик весьма посредственный, а актер так и вовсе никакой. Если мы посвятим его в наши планы, вести себя естественно он не сможет. А считать наших противников дураками — дело неблагодарное и крайне опасное. Ничего, Кирилл Геннадьевич получше многих знает, что такое «военная хитрость». Доволен он, конечно, не будет, но понять — поймет. Вот реакцию Марии Александровны, если она узнает об отведенной ей роли, я, пожалуй, предсказать не берусь.

— Н-да? — насмешливо прищурился император, вставая и начиная расхаживать по кабинету. — А вот я — берусь. Она будет в ярости, помяните мое слово. Во всяком случае, я бы постарался некоторое время не попадаться графине на глаза, когда — а не если — она сообразит, что всему этому бардаку вокруг ее честного имени сознательно позволили расцвести во имя высшей цели. Она, конечно, тоже поймет. Но может и не простить.

Зарецкий, который с императором был согласен целиком и полностью, угрюмо сдвинул брови. Его величеству проще, прощение или непрощение графини Корсаковой его, скорее всего, не коснется. А вот что до некоего Василия Андреевича Зарецкого вкупе с его высочеством…

Вскоре Константин ушел — его ждали текущие дела — и старшие мужчины остались одни.

— Переживает, — с ироничным сочувствием кивнул император в сторону закрывшейся двери.

— А кто бы на его месте не переживал? — пожал плечами Зарецкий. — Они ведь с Марией Александровной друзья, а выдержит ли дружба такой коленкор… мне, конечно, тоже достанется, но у меня и должность такая.

— У него — тоже, — жестко уронил Георгий Михайлович. — Кстати, а вы уверены, что они друзья и не более того?

— Уверен, причем твердо. По крайней мере, что касается периода до смерти Никиты Борисовича. А вы? — оборот, который приняла беседа, позволял генералу проявить некоторую вольность.

Был ведь еще и третий заяц, которого убивала шумиха и последовавшее за ней расследование. Иногда, правда, Василий Андреевич сомневался в самой необходимости его существования… а иногда — нет.

— Да я-то просто знаю. Мне интересно, на чем базируется именно ваша уверенность.

Георгий Михайлович встал и, на ходу разминая шею и плечи, подошел к окну и выглянул в парк. Листва уже почти облетела, трава подернулась инеем, который на солнце превратился в капли воды, а в тени и не думал таять. Скоро уже и снег пойдет…

— Как и полагается любой уважающей себя тверди, на трех китах, — обстоятельно начал Зарецкий. — С чего прикажете начать? С моих соображений или с агентурных данных?

— Давайте сначала соображения, — император распахнул окно, впуская в кабинет пахнущий опавшими листьями влажный воздух, вернулся к столу и придвинул своему собеседнику коробку сигар. Несмотря на все рекомендации врачей, Георгий Михайлович курил, но в последнее время предпочитал климатизаторам и очистителям воздуха обыкновенное проветривание.

— Во-первых, моя племянница была замужем за другом его высочества. У Константина Георгиевича есть свои недостатки, но в подлости он не был замечен ни разу. Во-вторых, хотите верьте, государь, хотите — нет, но об очень многом говорило ваше поведение.

— Это каким же образом?

— Очень просто. Я поставил себя на ваше место.

— И что же вы увидели, оказавшись там? — император, похоже, развеселился.

— Я попробовал представить себе, как бы я поступил, если бы мой старший сын связался с замужней женщиной, женой человека, лично мне известного и уважаемого мной. Полагаю, мне бы это не понравилось. Вмешиваться в дела взрослых людей я, конечно, не стал бы… но и общение этой дамы с моей супругой постарался максимально ограничить. Под любым предлогом. Какие уж там совместные обеды и посещение благотворительных мероприятий! И, разумеется, я не позволил бы замужней любовнице старшего сына учить младших верховой езде и дарить им жеребцов. И на крестины дочери не позвал бы.

— Браво, генерал, — Георгий Михайлович коротко поаплодировал. — Браво. Это, как я понимаю, были соображения. А что же агентурные сведения? Уж не хотите ли вы сказать, что просматриваете все помещения, в которых бывает Константин в обществе графини Корсаковой?

— Ни в коем случае. Но уже довольно давно мне попалась на глаза запись характеристики, которую дал Марии Александровне человек, который знал ее давно и хорошо. Не слишком дружелюбно настроенный человек, заметьте. Мне настолько понравились формулировки, что я даже сделал себе копию. Вы позволите?

Дождавшись подтверждающего кивка, Зарецкий скопировал на большой экран отрывок текста, который выудил из своего коммуникатора, и сделал приглашающий жест. Император пробежал глазами несколько появившихся строк, а затем с видимым удовольствием прочитал вслух:

— «Гамильтон — редкостная сука. И это не оскорбление, а признак профпригодности. Она сука, я сука, любая, кого Корпус выпустил первым пилотом — сука. Кстати, у Гамильтон есть одно занятное качество: она редко что-то обещает. Но уж если пообещала, выполнит. Или сдохнет. Причем неважно, что именно было обещано: оторвать голову или вытащить из задницы. Обещала — сделает. Так что если вдруг она пообещает вас убить — застрелитесь сами. Итог в любом случае будет один и тот же, а время сэкономите». Да уж. Любопытная точка зрения. И кто ж это Марию Александровну так обозначил?

— Некая капитан Донован. Они вместе учились, правда, Донован была несколькими курсами младше. Потом неоднократно пересекались во время службы по контрактам. Последний раз вместе дрались при Соколином Глазе. Потом тестировали добровольцев на Голубике и больше, кажется, не сталкивались. Кстати, это свойство графини — держать обещания — очень ярко проявлялось все то время, что мы знакомы, причем по самым разным поводам, от важнейших и до самых незначительных.

— Угу. И какой же вывод вы сделали из всего этого?

— Самый заурядный, — пожал плечами генерал Зарецкий. — Видите ли, Мария — при свидетелях, перед алтарем — пообещала быть верной женой, так что…

— Вы правы, Василий Андреевич, вы совершенно правы. Рад, что ваши логические построения совпадают с фактами. Ну что ж… Остается только надеяться, что жизнь не вынудит графиню давать обещания, ради выполнения которых ей придется… сдохнуть. Не смею больше вас задерживать, генерал.

О третьем зайце сегодня не было сказано ни слова.

Капитан первого ранга Павел Иннокентьевич Варнавский просматривал полученные сведения об окружении графини Корсаковой, по давно выработанной привычке не делая разницы между персонами важными и малозначащими. Задание было предельно ясным: отыскать в ее прошлом и настоящем любые зацепки, которые могут быть привязаны к гибели мужа, а также послужить — сейчас или в будущем — источником шумихи, скандала или банальных кривотолков.

Врагами он не интересовался совершенно сознательно, свалив эту неблагодарную задачу на подчиненных. Врагам не доверяют. Любые их отрицательные высказывания и действия в адрес конкретной персоны редко принимаются в расчет теми, кто ее оценивает. Враги они и есть враги. То ли дело — ближний круг, в который враги не допускаются. Там-то и надо искать.

Итак — супруги Дороховы. Наняты графиней Корсаковой — тогда еще Сазоновой — в самом начале ее пребывания на Кремле одновременно с заключением договора аренды на дом. Прошлое безоблачное, настоящее — тоже. Сыновья пошли по батюшкиным стопам в десант, старший уже и в отставке, работает механиком в крупной транспортной компании, к высшим кругам или к авиакосмической промышленности ни сам, ни жена отношения не имеют. Дочери замужем, мужья вне подозрений. Одна из внучек вышла замуж за Матвея Лукича (Мэтью Лукаса) Рафферти, бывшего члена экипажа корвета «Дестини», канонира-связиста. Проживают на Осетре, четверо детей, муж обеспечивает связь в рыбоводческом хозяйстве… глушняк.

Рори О'Нил, бывший член экипажа корвета «Дестини». Бортинженер-двигателист. После принятия имперского подданства прошел курс переподготовки для обслуживания крупных кораблей, с блеском сдал экзамен. В настоящее время работает в концерне «Мамонтов», видный сотрудник опытно-конструкторского бюро. С одной стороны — перспективная фигура, с другой же…

Характеризуется положительно. Ни в чем подозрительном не замечен. По свидетельствам коллег — импульсивен, но за рамки не выходит. Никакого касательства к процессу производства челноков не имеет. Верфи, занимающиеся их строительством, ни разу не посещал. Контакты с работниками верфей не выявлены. Модель челнока была запущена в производство еще до того, как господин О'Нил приступил к работе в концерне «Мамонтов», так что возможности предложить или, тем более, внести изменения в конструкцию у него не было. В данный момент занят ходовыми испытаниями легкого крейсера «Москва» в качестве шеф-механика. Поговаривают, что по крайней мере в первый полет будет сопровождать корабль старшим техником.

Жена — Алиса (Элис), урожденная Донахью, бывший член экипажа корвета «Дестини». Второй пилот. В свободное от воспитания троих отпрысков время преподает танцы в ею же организованном клубе. Контингент клуба — мелкие служащие исключительно наземных контор и производств.

С бывшим командиром оба общаются, но редко, своих забот хватает. Глушняк. Впрочем, тут и рассчитывать было особенно не на что. У Мамонтова служба безопасности такая, что после них черта лысого что-то отыщется. Проныры редкие, каждое лыко в строку идет… а если строка пустая, значит, и лыка не нашлось.

Капитон Дубинин. Принял от Корсакова командование Четвертым крылом Экспедиционного флота. Учился вместе с покойным адмиралом. Есть сведения, что к женитьбе Никиты Борисовича поначалу отнесся без большого восторга, но впоследствии переменил мнение. Убежденный холостяк. Крестный отец Егора Корсакова. В крестнике души не чает, считая его образцом кадета и сына флотского офицера. Долгое время командовал «Мининской» эскадрой. В последние годы, когда Мария Корсакова курировала «мининцев», приятельские отношения между ними стали дружескими. Четыре года вверенная ему эскадра под приглядом графини каталась, как сыр в масле. Сюда и соваться не стоит. Мало того что глушняк, так еще и голову под горячую руку оторвут, а потом скажут, что так и было.

Эрик ван Хофф. Авантюрист, пройдоха, тесно связан со Службой безопасности. Контакт не афишируется, но и не скрывается, карьере посредника это скорее способствует, чем мешает. К космическим производствам отношения не имеет. Связи самые обширные, но за пределами Империи. Впервые встретился с Мэри Гамильтон — Амандой Робинсон — в тот вечер, когда она на пару с покойным Келли О'Брайеном (вот бы с кем побеседовать! Жаль, поздно…) арестовала его в одном из казино Нью-Дублина. Впоследствии неоднократно поставлял ей информацию, делал подарки. Обязан графине Сазоновой жизнью. Частый гость в доме Корсаковых, присутствовал на свадьбе, время от времени сопровождает давнюю приятельницу на различные светские мероприятия. История знакомства и последующего общения этих двоих общеизвестна, графиня ею даже бравирует. Тут скандала точно не получится, как ни крути. Итого — глушняк.

Сергей Северцев. Весь на ладони. История жизни — как родословная у породистого волкодава из элитного питомника. В лейб-конвой попал непосредственно после училища (закончил с отличием, а как же). Быстро продвинулся. Знаком с графиней Корсаковой около одиннадцати лет. Полуофициально приставлен к ней в качестве сопровождающего, буде графиня отправляется куда-либо, где имеется потенциальная опасность или даже намек на оную. Крестный отец Бориса Корсакова. Вхож в дом. В приватной обстановке с графиней на «ты». Холост. Постоянной пассии не имеет. Заведомый глушняк.

Даниил Терехов. Знакомство с Мэри Александрой Гамильтон состоялось на Бельтайне, где тогда еще лейтенант десанта Терехов участвовал в рейде на океанское дно. Выступал свидетелем обвинения на процессе Джастина Монро и Джерайи Саммерса. Принимал непосредственное участие в спасении Марии Сазоновой, похищенной на Орлане. По выходе в отставку — капитан, списан на грунт после инцидента в системе Синг. Какое-то время прожигал жизнь и печень в Ракитине, откуда был извлечен графиней Корсаковой и пристроен в лейб-конвой через посредство Северцева. Показал себя с лучшей стороны, в данный момент является заместителем командира охраны великого князя Константина. Холост, собирается жениться. Невеста — служащая полиции, эксперт-криминалист. Отношения с графиней Корсаковой — приятельские, но без панибратства. Так, здесь надо будет еще раз посмотреть повнимательнее, вертится что-то, а в руки не дается.

Не то чтобы ближний круг, а все же любопытно: Хуан Пабло Антонио Вальдес, военный министр Pax Mexicana… Полковник Соломон Фишер, сотрудник посольства Земли Израиля… Адмирал Сато, сотрудник посольства Сегуната… Капитан первого ранга Вильгельм Шнайдер, сотрудник посольства Бурга… Капитан первого ранга Гвидо Боргезе, сотрудник посольства Венецианской Республики… Контр-адмирал Сванте Ларссон, сотрудник посольства Скандинавского Союза… Генерал Сэмюэль Паркер, сотрудник посольства Американской Федерации… м-да, результаты мизерные, чтобы не сказать — никакие.

Вальдес с любезно-ледяной улыбкой посулился отрезать уши всякому, кто посмеет посягнуть на доброе имя его близкого друга и благороднейшей из женщин. Ларссон попросту послал всех к черту. Сато даже к черту посылать не стал — взглянул надменно и удалился. Фишер превознес до небес умение графини драться и пить, а по делу — пусто. Шнайдер вообще, похоже, испытывает к этой женщине что-то вроде отцовского чувства, называет исключительно «девочкой» и при случае не поленится пересчитать ребра любому ее обидчику. Боргезе битый час разливался соловьем, восхваляя очарование и шарм (где он их разглядел-то во время совместной службы?), а существенного опять ничего. Паркер — завистливый болван, но его высказывания не несут в себе ни малейшей смысловой нагрузки, выудить из них что-то порочащее или хотя бы неблаговидное не удалось. Глушняк.

Ну что ж, перейдем к собственно «беспорочной» графине Корсаковой.

Мэри Александра Гамильтон родилась на планете Бельтайн системы звезды Тарисса. Внебрачная дочь полковника имперского десанта графа Александра Николаевича Сазонова и капитана бельтайнских ВКС Алтеи Элизабет Гамильтон. На Кремль прибыла около двенадцати лет назад по приглашению князя Ираклия Цинцадзе, тогдашнего главы СБ. Официальное признание семьи Сазоновых сделало Марию Александровну дворянкой, император же подтвердил ее право на титул отца.

Детство и юность смело опускаем. Учебный центр, Звездный Корпус, монастырь Святой Екатерины, служба в полиции… ничего интересного, помимо ареста Эрика ван Хоффа. Мелкие инциденты студенческих времен вроде сбрасывания в канал Энрике Маркеса или набитая морды наглецу, оскорбившему ее мать, тоже можно не принимать в расчет. Были какие-то слухи о вылазках в Пространство Лордан, но ни вероятного спутника ее нет уже в живых, ни тех, кто с уверенностью мог бы что-то подтвердить. Во всяком случае, с ван Хоффом она там и тогда не сталкивалась. Да и Пространства Лордан больше нет.

Служба. На родине — настоящий фейерверк назначений, перемещений, боев и наград, полученных от благодарных нанимателей. В Империи битв и орденов меньше, зато значительный и быстрый рост в чинах. Заслуженный рост, в боях при Кортесе и, в особенности, при Соколином Глазе она проявила себя блестяще. В настоящее время — личный помощник великого князя Константина. В чем заключаются обязанности, не вполне ясно, похоже, что почти во всем, от последнего рубежа охраны до вовремя рассказанного анекдота. С одним лишь исключением: какая бы работа ни выполнялась Марией Корсаковой, выполняется она определенно не лежа.

Любопытная подробность: года полтора назад госпожа капитан первого ранга выразила желание попрактиковаться в управлении чем-то посерьезнее корвета. «Мининская» эскадра не подкачала, тренинг был осуществлен в окрестностях базы «Титов». Отзывы наблюдателей и участников процесса самые благожелательные, итог обучения — официально зафиксированный Адмиралтейством допуск к управлению кораблями до тяжелого крейсера включительно.

Что касается членства графини в Малом Совете, то, надо полагать, пока она занималась по большей части детьми, очень многие были просто счастливы. Склонность всюду совать свой нос и недурные аналитические способности в сочетании с абсолютным, граничащим с наглостью, бесстрашием доставляли (и продолжают доставлять) массу неудобств тем, кому не повезло привлечь ее негативное внимание. Даже удивительно, что явная попытка дискредитации была предпринята только одна, и та провалилась. Должно быть, не рисковали связываться либо с ней самой, либо с возглавляющим СБ дядей, либо же с работодателем.

Интересно, эта женщина вообще-то понимает, что наступила на любимые мозоли слишком многим? И что рано или поздно кто-нибудь разозлится настолько, что перестанет принимать во внимание ее «кровное родство» с СБ? На всякий газ есть противогаз, а как показывает практика, даже высочайшие особы не застрахованы от покушений. Хотя… чем дольше Варнавский изучал подноготную Марии Корсаковой, тем сильнее было у него ощущение, что она до старости то ли не рассчитывает дожить, то ли не собирается доживать. Тяжелый случай.

Хорошо хоть, что ни армии, ни полиции графиня по какой-то счастливой случайности насолить не успела. В противном случае… ладно, поехали дальше.

Финансы. Богата, и очень. Основа богатства — унаследованное состояние Келли О'Брайена, который управлял и ее деньгами, пока графиня проходила действительную службу. Половина упомянутого состояния вложена в государственные облигации Бельтайна. Пикантная подробность: уже после смерти О'Брайена получила от него в подарок межсистемную яхту, что само по себе весьма недурно. Живет, однако, скромно, в мотовстве и пристрастии к тряпкам и побрякушкам не замечена. Хм…

Дом подарен женихом к свадьбе, семья до недавнего времени содержалась на жалованье мужа и пенсию за погибшего при исполнении долга отца. Ну и заработки самой Марии Александровны как личного помощника его высочества. Опять же, столбовое дворянство, пожалованное регентом после Соколиного Глаза, означает участие в прибыли государственных предприятий. Деньги не самые большие, но все же существенные. Теперь жалованья мужа нет, а есть опять же пенсия. Кроме того, имеется доход от продажи лошадей, его графиня также использует для пополнения семейного бюджета. Впрочем, большая часть жеребят попросту раздаривается.

Половина доходов от вложений, совершаемых от ее имени Сергеем Ремизовым, снова идет в дело, вторая распределяется между благотворительностью в отношении учебных заведений Бельтайна и Империи. Из личных средств графини оплачивается обучение талантливых юношей и девушек из небогатых семей в лучших университетах.

Частная жизнь. Болтать можно сколько угодно, а подтверждения адюльтера — ее адюльтера — отсутствуют напрочь. Более того, не удалось найти ни одного свидетельства того, что между ее знакомством с Никитой Корсаковым и свадьбой с ним же отношения хоть с одним мужчиной вышли за рамки дружеских.

Покойный адмирал, кстати, схимником не был, а несколько лет назад загулял всерьез. Предмет — Дарья Михайловна Савицкая, тридцать один год, сотрудник реабилитационного центра имени Бехтерева, где Корсаков проходил курс лечения после все той же системы Синг. Еще раз посмотреть снимок… хороша, чертовка, Никиту Борисовича вполне можно понять. А уж если учесть, как тщательно подбирали кандидатуру… да, тут есть о чем подумать. Если Марии Корсаковой надоела вся эта история (а доказательств того, что она была в курсе, нет; но — предположим), то мотив убийства вроде бы налицо. Однако есть существенная нестыковка.

Зачем убивать, если можно просто развестись? Графине — что с мужем, что без — с протянутой рукой идти никак не светило. С материальной точки зрения понятнее было бы, убей адмирал Корсаков жену. К тому же развод предприятие менее рискованное, чем убийство, и шума вызывает заметно меньше. Да и психотип Марии Александровны, по оценкам специалистов, с бурными страстями сочетается более чем слабо. Конечно, и специалисты могут ошибаться, но…

Кроме того, следует учитывать наплевательское отношение этой дамы к тому, что принято называть общественным мнением. Характерное высказывание: «Думайте и говорите обо мне, что пожелаете. Где вы видели кошку, которую бы интересовало, что о ней говорят мыши?»[12] И еще: «Сила личности измеряется в дураках, которым есть до нее дело!» При такой постановке вопроса убийство в качестве альтернативы связанному с разводом скандалу как минимум нелогично. А нелогичных поступков за ее сиятельством замечено не было, все, кому выпадало с ней общаться, отмечают незаурядный ум.

Конечно, есть еще такая штука, как состояние аффекта, не исключено, что под внешним хладнокровием графини скрывается тот еще вулкан… да ну, вздор. В порыве ревнивой ярости убивают сковородкой… бутылкой… ножом или пистолетом… руками, наконец. Сложная комбинация с организацией аварии не из этой оперы. Стоп! Руками. Руками-ногами.

Варнавский торопливо вернул на экран отчет по Терехову. Вот оно! Один из завсегдатаев «Поленницы» припомнил, как однажды зашел разговор о женском рукоприкладстве — тема, близкая многим забулдыгам. И Терехов, пребывавший тогда под изрядным градусом, заявил, что скалка суть оружие пролетариата. А вот он знавал одну даму из благородных, которая на Орлане своего противника забила насмерть безо всякой скалки. Одними ногами.

Так-так-так! Отчет по операции на Черном Кряже… в недра СБ лезть не будем, кто нас туда пустит… но есть же и полицейские рапорты… ага. При осмотре добывающего комплекса было обнаружено помещение, в которое явно кто-то бросил гранату, и останки двух тел. Экспертиза показала, что повреждения от взрыва были уже посмертными, а травмы, несовместимые с жизнью, нанесены… ну да. Предположительно — ногами.

А граната тут, вероятно, с того боку, что хотели следы замести, иначе чего ради было покойников взрывать. Причем не свои следы. Десантуре-то чего опасаться? Правильно, нечего. Они, выполняя приказ, проламывались через комплекс, не стесняясь в средствах и не считая трупы.

Нашел. Нет, ну ведь нашел же! Ай да Паша, ай да сукин сын! Терпение и труд все перетрут. При должной подаче графиню Корсакову вполне можно заподозрить — а то и обвинить — в убийстве двух подданных Империи, причем совершенном в те времена, когда сама она была еще гражданкой Бельтайна. Конечно, тогда Мария Сазонова вполне могла пользоваться дипломатической неприкосновенностью… все равно. Вот тут и надо покопаться. Только аккуратно.

Самое главное в этом деле что? Правильно, свидетели. А кто у нас в свидетелях? Кто вообще присутствовал при извлечении госпожи графини из недр комплекса на Черном Кряже? Полиция Орлана? Нет, эти потом подтянулись. Сотрудники комплекса? Так, в отчетах упомянуто, что они видели десантников, один из которых кого-то нес на руках. Значит, десантники… вот черт! Вытаскивали графиню именно тереховцы, но в Синге подразделение выбили почти целиком, за исключением самого капитана и старшего сержанта Одинцова. К заместителю командира охраны наследника престола не на всякой кривой козе подъедешь, так что его оставим на сладкое. А где у нас сейчас бравый парень Федя Одинцов?

Глава 7

2578 год, август.

Бар был самым обыкновенным. Из тех, в которых собираются офисные служащие пропустить по стаканчику после трудового дня. Здесь было в меру шумно, в меру уютно, в меру дымно. В меру вкусное пиво. В меру съедобные копчености, поданные в качестве закуски. Все в меру. Все как обычно. Обычно — для обычных людей. А для наследника престола?

М-да… что-то не похоже, что ему дадут сегодня побыть обычным человеком. По крайней мере, конкретно эта физиономия, торчащая из воротника обтерханного костюма, точно не даст. Потому что как бы ни отворачивался лейтенант Митрофанов, как бы ни изображал полнейшую случайность своего здесь появления, все было совершенно ясно. И снаружи, небось, тоже покуривают. И «такси» наверняка дожидается. Ох, Мария Александровна! Ну да ладно, есть вещи, с которыми бороться бессмысленно. Как же это? «И разума отличить одно от другого»?

Порой Константин… не то чтобы жалел о своем рождении в семье императора — тогда еще великого князя Георгия Михайловича. Нет, не жалел. Просто время от времени он пытался представить себе, что было бы, будь его отец учителем. Или фермером. Или полицейским. Пытался, да. Но ничего не выходило. С самого детства Костя знал, кем ему предстоит стать — если он достойно проявит себя. С самого детства видел только одну цель и шел к ней по узкому, вычерченному предназначением, коридору.

А что бы он стал делать, если бы вдруг предназначение изменилось? Или попросту исчезло? Как бы он пережил это? Иногда Константину казалось, что он знает ответ: шесть лет назад потерявшая цель, выпавшая из коридора женщина чуть не сошла с ума у него глазах. Эту драму великий князь сумел предотвратить. А сколько было тех, которые не сумел, потому что даже не знал о том, что они имеют место быть?

Однажды в частной беседе Мария с грустной усмешкой заметила, что ясная цель — это прекрасно. Но исключительно до тех пор, пока она не достигнута. Пока есть, куда идти. Пока есть стены коридора — тесные, да, но на них можно опереться при движении, за них, наконец, можно уцепиться, чтобы не упасть. Или хотя бы, сползая по ним, не слишком сильно ушибиться при падении. А что делать, когда коридор выводит тебя… не в комнату, не в зал даже — во Вселенную? Опереться — на что? За что цепляться? Кто ты и что ты в огромном мире, которому нет до тебя никакого дела? А того, что виделось очередной точкой опоры, на поверку оказалось совершенно недостаточно…

Что ж, он дал ей новую цель. И даже успел предложить еще одну. Вот только до сих пор так и не смог добиться внятного ответа, считает ли она эту новую цель достойной себя. Или хотя бы просто интересной.

Девять месяцев назад.

Если бы лет шесть назад Таре Донован кто-нибудь сказал, что она выйдет замуж, отставной капитан бельтайнских ВКС только посмеялась бы. Замуж? Она? Бросить — или, по крайней мере, притормозить — карьеру в полиции? Из года в год видеть за ужином и за завтраком одного и того же мужчину? Да еще самой же эти завтраки и ужины готовить? Уборка, стирка, глажка? Может, вам еще и детей? Ну нет. Хватит с нее одной Кэти. Долг перед обществом выполнен — и отстаньте. И вообще, замужество для тех, кто не может стоять на своих ногах.

А уж если бы этот гипотетической «кто-нибудь» назвал в качестве кандидата в мужья Теда, она бы и смеяться не стала. Разве что повертела бы пальцем у виска. Этот громила? Шутить изволите?!

Неотесанный мужлан, вломившийся в «Крыло сапсана» ранним утром и буквально выдернувший из-за стойки расплывшегося в улыбке Грега, даже второго взгляда не стоил. Как, впрочем, и первого. Ну, первый-то ладно, надо же посмотреть, кого принесли черти мешать честным пилотам расслабляться после смены. Но второй? Никогда. И поощрять предпринимаемые время от времени неловкие попытки поухаживать она уж точно не собиралась.

Всё изменилось год спустя, когда Тара выгуливала четырехлетнюю Кэти по знаменитому Парку Цветов. К немалому беспокойству матери, Кэтрин Теодора Донован не проявляла никакого интереса к преподаваемым в Учебном центре предметам. Нет, дочка училась вполне прилично, но и только. Вот растения — любые — интересовали ее непритворно, а основы физики, математика, логика и физподготовка… Испытания-то Кэти пройдет и в Корпус поступит (если переживет имплантацию), но первый пилот из малышки может и не получиться. А это плохо; что само по себе, что для репутации и рейтинга Линии Донован.

Ее размышления неожиданно прервал окрик:

— Мисс Донован! Какая приятная встреча! — и глазам матери и дочери предстал Тед, который пробирался к ним, на удивление ловко лавируя между гуляющими людьми.

Тара досадливо поморщилась, но тут же коварно усмехнулась, предвкушая развлечение. Уж кто-кто, а Кэти виртуозно умела отшивать материных поклонников. И точно: дочка, как обычно, с места взяла разгон, подпрыгнула и со всего маху боднула Теда головой в живот.

Результатом были изрядно озадачены оба. Совершенно одинаковым жестом потирая — одна лоб, а другой район солнечного сплетения — они с уважением уставились друг на друга.

— Ты кто? — спросил, наконец, улыбающийся мужчина, несколько раз сравнив взглядом плечистую светловолосую Тару и худую растрепанную девчонку, чьи черные, как смоль, волосы торчали во все стороны непослушными вихрами.

— Я Кэти. А ты?

— Я Тед.

— Мишка Тедди, мишка Тедди! — завопила девочка и тут же принялась трещать: — А ты молодец! Держишь удар! Никто не держит! А мама говорит, что они все слабаки! А правда, у меня лоб твердый? А…

— Мама правильно говорит, — серьезно кивнул Тед, присаживаясь на корточки. Его кельтик, поначалу совсем неразборчивый, был сейчас вполне на уровне. — Удар надо держать. И лоб у тебя твердый. А еще ты красавица. И твоя мама — тоже.

Спустя полгода Тара со скандалом забрала Кэти из Учебного центра. То, что дочка Испытания прошла так себе, ее не слишком обеспокоило. Формальное предложение о поступлении Кэти в Звездный Корпус было, к великому изумлению предлагавших, отвергнуто. Выставленный за обучение счет — не хотите, чтобы девочка служила Бельтайну? Извольте заплатить за пройденную подготовку! — погасили пополам с Тедом. И Тара даже немного растерялась, когда поняла, что не хочет возражать на категорическое: «Дело общее. Сама ведь понимаешь, что Катьке в Корпусе не место. А я помогу, чем смогу, не переживай».

А еще через два месяца они — все трое — прилетели на Новоросс. Тед, которому показалось мало поставлять на Бельтайн настоянный на травах дедовский самогон, решил начать производство поближе к потребителю и нуждался в консультациях.

Встречали их так, словно в гости пожаловал сам принципал Совета Бельтайна, не меньше. За баней («Это как сауна, только лучше, тебе понравится!») последовал ужин, да такой, что Тара быстро устала удивляться скудости собственного воображения.

Набегавшуюся, а потом наевшуюся до отвала Кэти посмеивающийся Тед унес спать, а его матушка принялась расспрашивать приятельницу сына о ее житье-бытье. Ирине было интересно всё: и военная служба, и работа в полиции, и планы на будущее — Тед представил Тару как своего компаньона. И, конечно, дочь.

— Хорошая у тебя девчушка. Бойкая. И к травам тянется. Это хорошо, это правильно, женщине в травах разбираться — самое то.

Некоторое время назад Тара, как и Кэти, прошла гипнопедический курс русского, но разные слова, обозначающие одно и то же, все еще иногда ставили ее в тупик. «Девчушка», например. Уменьшительно-ласкательное от «девочка», кажется. А еще «девчонка» (уже не ласкательное); «девчоночка»; «девуля» и «девуленька» (но это может быть и обращение к молодой незамужней женщине); «девица» (то же самое)… ох.

— А отец-то ее где? Вдовеешь?

Задумавшись о слове «отец» (батюшка, батька, папа, папаша, папаня, папуля, тятя, тятенька…), Тара чуть не упустила смысл вопроса. Но не упустила, а значит, надо было отвечать. Вот только вряд ли в этом консервативном (патриархальном, старомодном) доме придется по душе ее ответ.

Она вдохнула. Выдохнула. Поймала неожиданно напряженный взгляд вернувшегося за стол Теда.

— Я линейный пилот, Ирина. Наши дети — плод искусственно созданного генетического композита. У них не бывает…

— Я — отец! — рявкнул Тед, поднимаясь на ноги и упираясь в потемневшую от времени столешницу крепко сжатыми кулаками. — Ясно?! Молчи, потом спорить будешь. Я отец. И точка.

Опешившая Тара словно со стороны услышала, как кто-то растерянно произнес — ее голосом! — «Ладно, как скажешь…», и тут же ее ребра обреченно пискнули в объятиях Ирины.

— Ну, слава тебе, Господи! — во всеуслышание провозгласила матушка Теда. — Догадался-таки, дубина стоеросовая! И малявка — Катерина Федоровна, как по заказу! А то ишь, выдумали: «компаньон»!

Теперь, три с лишним года спустя, помимо Кэти был еще Гэбриел («Гаврюха — голова два уха!» — гремел Тед, подкидывая хохочущего сына к потолку). И у Тары были веские причины полагать, что этим дело не ограничится. Во всяком случае, один месяц ее работающий как часы организм уже пропустил.

Сегодня, правда, Тед попросил ее отвезти детей к соседям. Чем-то не нравился ему предстоящий визит соотечественников. И, похоже, правильно не нравился — на браслете коммуникатора вернувшейся от Робертсов Тары замигал тревожный красный огонек. Муж сообщал об опасности и призывал соблюдать осторожность.

Собственно, он и ей велел остаться с детьми, но у отставного капитана Донован имелась своя точка зрения на смысл обещания «в горе и в радости». А повиноваться супругу Тара с самого начала не собиралась. Поэтому, оставив машину, она еще до получения сигнала пустилась напрямик через поля. Если тревога ложная, можно будет притвориться перед Тедом, что своевольной женушки тут и не было. Но что же там происходит? Ладно, сейчас разберемся.

Проверив пистолет и прихватив из тайника в кадке с пинией запасной, Тара привычно сунула в уголок рта тонкую металлическую пластинку и решительно направилась к дому мимо чужой машины. Вот ведь засранцы! Хорошо хоть Кэти не видит, куда сел этот неумеха…

Разговор довольно быстро зашел в тупик. Сначала Одинцов виртуозно валял дурака, делая вид, что совершенно не понимает, о чем идет речь. И вообще он контуженый, страдает провалами в памяти, судорогами и ночным недержанием. А тут пристают! Хоть бы пожалели инвалида!

Потом здоровенный «инвалид» то ли понял, что от цирка нет никакого проку, то ли ему просто надоело, и началось откровенное, с точки зрения капитана третьего ранга Лукошникова, хамство. Он давно заметил, что чем ниже располагается человек в армейской или флотской иерархии, тем меньше склонен понимать необходимость работы контрразведки. Тяжелее, чем с сержантами десанта, приходится разве что с тамошними же рядовыми.

Выслушав очередной, …надцатый по счету, отсыл к Службе безопасности, которая и получила все материалы по операции на Черном Кряже, капитан не выдержал:

— Послушайте, Одинцов. Вы не хуже моего понимаете, что с СБ по данному поводу разговаривать бесполезно. Они графиню Корсакову прикроют всегда. «Крестная внучка» князя Цинцадзе, племянница по жене генерала Зарецкого… кто ж ее в обиду-то даст! Полицию Орлана как генерал Тедеев напугал, так они до сих пор трясутся… а ведь речь идет о серьезном преступлении! Об убийстве двух человек, следы которого вы — ну, или ваши сослуживцы — попытались скрыть, взорвав помещение, в котором были обнаружены трупы.

Одинцов, скривившись, почесал бровь и тоном престарелого профессора, утомленного тупостью студентов, произнес:

— Господин капитан третьего ранга, я еще раз вам повторяю: при мне никто ничего не взрывал. Если мы говорим об одном и том же помещении — в чем я не уверен, — то когда я уходил, там все было в полном порядке.

— Это ты помнишь, сержант, а описать комнату не можешь? — взорвался напарник Лукошникова, каплей Малыгин.

— Так вы ж должны знать, господин капитан-лейтенант, что при контузии «тут помню, тут не помню» — обычное дело! — не к месту развеселился отставной десантник.

И тут у Геннадия Лукошникова лопнуло терпение.

— Вот что, Федор Григорьевич, — негромко заговорил он, и Одинцов сразу и заметно насторожился. Ага, проняло! То ли еще будет! — нам нужны эти сведения и у нас не так уж много времени. Правда, и не настолько мало, чтобы не дождаться возвращения вашей супруги из гостей. Не поселится же она там навечно… а дом ваш стоит уединенно, до ближайшего жилья — километров пять по прямой…

Пистолет был уже в руках Лукошникова.

— Ты мне угрожаешь, капитан? — хрипло, словно ворот рубашки душил его, поинтересовался сержант.

— Угрожаю, Федя. Угрожаю. И тебе, и твоей жене, и деткам, если понадобится… — сочувственно покивал тот и вдруг замер.

Потому что предельно холодный женский голос отчетливо произнес за их с Малыгиным спинами:

— И совершенно напрасно.

Попытка повернуться к источнику звука провалилась с треском, точнее — с низким грозным ворчанием. Сочтя за лучшее не совершать лишних движений, Лукошников вывернул шею, скосил глаза, насколько это было возможно, и увидел вызывающе красивую женщину, стоящую в арочном проеме, ведущем из гостиной в холл. Безоружную, но что-то подсказывало капитану, что это только видимость. Как же она ухитрилась подкрасться… черт, одинцовская благоверная из пилотов, ну конечно же!

Источники ворчания располагались слева и справа от красотки. Мускулистые, серые с подпалинами. Метр с гаком в холке. Зубастые — это было очень заметно ввиду полного отсутствия намордников. С пугающим своей разумностью взглядом темных внимательных глаз. И даже такого мизерного изменения положения, как поворот головы, хватило, чтобы ворчание стало громче.

— Не советую вам шевелиться, господа, — изысканно-любезно проговорила Тара Одинцова. — Хампти и Дампти[13] не любят чужих и не понимают шуток. И они существенно быстрее любого человека. Если им не понравится ваше поведение, вся королевская конница и вся королевская рать будут собирать по кускам вас, а не их. Не думаю, правда, что соберут все: малыши постоянно голодны. Они ведь еще растут… дорогой, ты в порядке?

— Кто тебе позволил вернуться домой?! — взорвался Одинцов, пряча облегчение за вспышкой гнева.

— Прости, — голоском случайно напроказившей пай-девочки отозвалась любящая супруга. — Я больше не буду. Не ругай меня при посторонних, хорошо? Избавимся от… гм… гостей — все на твое усмотрение. И уйди, пожалуйста, с линии огня.

Сержант легко — нет, ну вы видели «инвалида»?! — скользнул мимо застывших контрразведчиков, проверил, судя по звуку, поданное оружие и уже вполне мирно произнес:

— Не буду ругать. И наказывать не буду.

— Как?! — теперь в голосе женщины слышалось разочарование. — Не будешь наказывать? Ну вот, я-то надеялась… можно сказать, все для этого сделала… а ты… медведь он и есть медведь. Лесной новоросский обыкновенный.

Впрочем, изображать обиженную кокетку хозяйке дома быстро надоело, и она деловито поинтересовалась:

— Кстати, а что тут творится?

— Эти господа желают получить информацию по некоторым моментам, касающимся Марии Александровны.

— Гамильтон?

Угол зрения был неудачным, но Лукошников все же увидел, как нарочитая расслабленность жены Одинцова сменилась исключительной собранностью.

— Угу, — угрюмо подтвердил сержант.

— Та-ак, — протянула женщина с явственно различимой угрозой. — Ну-ка, погоди. Сейчас все будет.

Что происходит, кап-три не очень-то понимал: по оперативным данным, Тара Этель Донован, мягко говоря, не слишком любила Мэри Александру Гамильтон. Что-то, очевидно, изменилось, но что? Тем временем госпожа Одинцова проделала короткую манипуляцию с браслетом, несколько секунд ожидания — и она отрывисто заговорила на кельтике, акцентируясь на каждом слове и рубя фразы, как топором:

— Добрый день, сэр. Да, код «ноль двадцать два-плюс». Заявились какие-то двое, представились… Тед?

— Сотрудниками имперской флотской контрразведки, — с готовностью подсказал Одинцов.

— Сотрудниками имперской флотской контрразведки. Задавали вопросы о Гамильтон. Хамили, угрожали Теду, мне и детям… да, сэр.

Должно быть, она передала сигнал с наручного коммуникатора на стационарный, потому что в воздухе развернулся виртуальный дисплей, с которого на Лукошникова и Малыгина на редкость злобно воззрился седой тип с резкими чертами лица, чью более чем внушительную нижнюю челюсть обнимали роскошные бакенбарды.

— Хамили, значит, — негромко выговорил он. — Угрожали. Гражданке Бельтайна. В ее же собственном доме. На моей земле. Ну-ну. Ты патруль вызвала?

— Так точно, сэр.

— Когда прилетят — пусть упакуют этих красавцев и доставят ко мне в офис. Разберемся, что это за контрразведка такая.

— Но, господин… — попробовал возмутиться Лукошников.

— Морган. Полковник Морган.

— Господин полковник, наши полномочия…

— Я ничего не знаю о ваших полномочиях. Поскольку вы не сочли нужным представиться официальным лицам, у меня есть все основания считать ваши документы поддельными. Пока не доказано обратное — вы арестованы. Особо отметь патрулю, Тара — чтобы никакой связи. Вообще никакой. При попытке сопротивления не церемониться. И вот еще что… кто с ними разговаривал? Ты или Тед?

— Я, сэр, — вступил в разговор Одинцов. — Я свяжусь с Марией Александровной.

— И как можно быстрее, — подвел черту седой.

Совещание грозило перерасти в перепалку. Обычно такое развитие событий Павлу Варнавскому даже нравилось, но сегодня все шло наперекосяк. Сколько-нибудь существенных сдвигов не было, Мария Александровна Корсакова по-прежнему представала со всех точек зрения чуть ли не святой. Впрочем, кое-где и…

— Да вы сами полюбуйтесь, Павел Иннокентьевич! — горячился только что вернувшийся с Кортеса Армен Саркисян.

Полюбоваться было на что. Как было известно Варнавскому (теперь известно; пришлось узнать), католическая церковь почитала среди прочих образ Девы Марии Над Звездами, считавшейся, наряду со святым Николаем, покровительницей тех, кто путешествует по Вселенной. Ее храм был в каждом космопорте, входящем в католическую зону влияния. Часовня — на каждой станции. Алтарь или хотя бы образ — на каждом корабле. Каноническим считалось изображение стоящей Богородицы, держащей в протянутых ладонях спираль Галактики.

И вот теперь снимок одного из таких изображений (а именно статуи Пресвятой Девы), сделанный Саркисяном в храме космопорта континента Жезл на Кортесе, красовался на экранах перед Варнавским и всеми участниками совещания. Изображение как изображение. Если бы не лицо. Сосредоточенное, строгое, без малейшего признака благостного умиления, столь характерного для общепринятого стандарта. И очень, очень знакомое. Молодец, Саркисян, заметил. Умение отделять суть от антуража дорогого стоит.

— А ведь они нарушают Вторую заповедь,[14] — Варнавский утвердил локоть на столе и обхватил пальцами подбородок. — Причем самым беспардонным образом. С ума можно сойти с этими католиками.

— Это, до некоторой степени, логично — ваять Марию с Марии, — примирительно отозвался кто-то. Кап-раз не заметил, кто именно.

— Логично, не спорю. Но сам факт! Кортес — тот еще котел… напомните мне, она и там почетная гражданка? Как в Pax Mexicana?

— Так точно.

— Совершенно невозможно работать! Могу себе представить, что начнется, тронь мы хоть пальцем эту их «святую». А если придется? М-да. Есть у вас что-нибудь? Помимо сего свидетельства фетишизации?

Саркисян покачал головой.

— Ничего нового выяснить не удалось, к сожалению. Документальные свидетельства скудны, а что касается показаний очевидцев — прошло слишком много времени, и реальность давно сменилась легендой. Персонал имперской миссии сменился. Разумеется, мы разыскали всех, но толку с гулькин нос. Говорят-то они много, однако… Как графиня Корсакова в промежутке между танцами обезвреживала террористов при помощи вынутых из прически шпилек и какой-то матери и как ее же стараниями на головы людей НЕ посыпались планетарные бомбы — показали во всех новостях. Несколько милых штрихов к портрету ничего не меняют, потому что они именно милые и никакие больше. Кто-то из опрошенных выше оценил женщину, кто-то — профессионала, но средний балл впечатляет. Генерал Рамос умер с год назад. Прочие представители официальных властей с Марией Александровной до боя не встречались, а после — расстилались ковриком. Конечно, ее успехами в деле наведения порядка на орбите были довольны далеко не все, но мнение побежденных мало кого интересует. Тем более что там и мнения никакого нет, одни проклятия. Мастер Чжан прочел нам обстоятельную лекцию о недопустимости любых инсинуаций в адрес «Госпожи, Сохраняющей Преемственность», а без разрешения старого черта ни один его соотечественник слова сказать не смеет. Резюмирую: на Кортесе нашу фигурантку в прямом смысле слова боготворят. Как вы говорите, глушняк.

Варнавский раздраженно повертел головой. Чуть ли не впервые за всю свою карьеру он столкнулся с человеком, неуязвимым для шантажа. Неуязвимым именно с практической точки зрения. Это задевало его как профессионала, заставляло нервничать и торопиться. Разумеется, понимание проблемы — уже половина ее решения, но все же… все же… все же…

Ошибки и промахи, без которых не бывает карьеры военного (да и любой другой), отнюдь не замалчиваются, напротив — открыто признаются. Порочащие на первый взгляд связи на поверку оказываются неизбежными в свете поставленных задач и опять же не скрываются. Финансовых махинаций нет за полным отсутствием необходимости. Кошек в детстве и то не мучила — в пределах ее досягаемости попросту не было кошек.

По всему выходит, что единственное, за что можно хоть как-то зацепиться — это Орлан. Пора бы, кстати, Лукошникову с Малыгиным и проявиться. Сколько можно беседовать с одним-единственным человеком?

Размышления Варнавского прервал сигнал коммуникатора.

— Ну что там еще? — сердито отозвался он. — Я же просил ни с кем не соединять!

— Господин капитан первого ранга, — быстро, чтобы не дать разрастись начальственному гневу, проговорил адъютант. — С вами желает переговорить графиня Корсакова!

Над столом для совещаний пронесся и тут же сошел на нет недоуменный гул. Варнавский приосанился, увеличил громкость и коротко бросил:

— Давайте!

На экране возникла объявленная адъютантом персона, облаченная во что-то серо-голубое и довольно официальное. Однако неуловимо-частная обстановка за спиной позволяла предположить, что вызов пришел с домашнего коммуникатора. Догадка тут же подтвердилась бегущей внизу экрана строкой.

— Добрый вечер, Мария Александровна, — Варнавский раздвинул губы в легком намеке на вежливую улыбку.

— Добрый вечер, Павел Иннокентьевич. Простите, что отрываю вас от дел, но в данный момент сложилась ситуация, требующая, как мне кажется, немедленного разрешения, — столь же вежливо произнесла графиня.

— А именно?

— Некоторое время назад на Бельтайне были арестованы некие капитан третьего ранга Лукошников и капитан-лейтенант Малыгин. По крайней мере, так они представились Федору Одинцову. Эти господа утверждают, что действовали в соответствии с вашим распоряжением.

Такого Варнавский не ожидал. И прекрасно видел, что собравшиеся за столом подчиненные едва сдерживают нервный смех.

— Арестованы? Что значит — арестованы?

— То и значит, — невозмутимо ответила его собеседница. — Полиция, наручники, камера предварительного заключения, допрос. Вы никогда не принимали участия в процедуре ареста и последующих действиях?

У каперанга возникло стойкое ощущение, что над ним издеваются.

— И что же послужило причиной ареста?

— Они неправильно себя повели. Не добившись своего — чего бы они там ни добивались — от Одинцова добром, ваши верные вассалы перешли к угрозам. А полковник Морган, командующий полицией Бельтайна, не без оснований полагает, что угрожать кому-либо на его территории может только он сам и те люди, которым он это приказал. Вы же знаете полицейских, Павел Иннокентьевич: они весьма болезненно относятся к нарушению границ своих владений.

— Гм… — Варнавский недобро прищурился и слегка придвинулся к экрану. — А полковник Морган не боится, что подобные действия в отношении подданных Империи могут отправить его в отставку?

Графиня Корсакова пренебрежительно махнула рукой:

— О, вы просто не знакомы с Генри и не в курсе того, как он смотрит на вещи, в особенности в последние несколько лет! Если такой вопрос возникнет, Дядюшка поинтересуется, сколько еще подданных Империи он должен засунуть в каталажку, чтобы отставка гарантированно состоялась. Но я, собственно, хотела поговорить с вами вовсе не об этом прискорбном инциденте.

— А о чем? — Эта женщина бесила Варнавского, но и не уважать ее хладнокровие он не мог.

— Если я правильно поняла Одинцова, ваши люди интересовались моей персоной и некоторыми обстоятельствами моей жизни. Так ли это?

— Допустим. И что же?

— А то, что любые интересующие вас вопросы следовало задавать мне. И я готова предоставить вам такую возможность. Зачем вообще понадобились такие сложности? Отправлять подчиненных к черту на рога… нарушать покой честных граждан… командировочные расходы, опять же… и все из-за каких-то пустяков.

— Пустяков?! — каперанг уже едва сдерживался. — Вы называете подозрение в двойном убийстве… пустяками?

— Сущая ерунда. — Правая рука графини плеснула в лицо Варнавскому горсть бриллиантовых брызг в непринужденном жесте отрицания. — Яйца выеденного не стоит. И чего Одинцов так всполошился… не понимаю. Так мы можем встретиться? Скажем, часа через два?

— Да хоть сейчас, — чувство юмора взяло, наконец, верх над негодованием и Варнавский усмехнулся.

— Сейчас — нет. Я хочу выпить чашку кофе в спокойной обстановке. У вас-то меня вряд ли ожидает спокойствие. Или приличный кофе.

— Как вам будет угодно, Мария Александровна. Прислать за вами машину? — Почему бы не изобразить некоторую обходительность?

— Благодарю вас, не стоит. До встречи через два часа, Павел Иннокентьевич.

— До встречи.

Графиня Корсакова вошла в здание, занимаемое контрразведкой флота, за четверть часа до ею же назначенного времени встречи. Каперанг Варнавский, которому немедленно доложили об этом, по достоинству оценил ее предусмотрительность. Процедура идентификации личности вкупе со временем, необходимым, чтобы добраться до нужного кабинета, занимала как раз примерно пятнадцать минут.

Правда, сам он являться в срок совершенно не собирался. Надо же, в конце концов, предоставить даме возможность немного понервничать!

Увы, план не сработал. Нервничать даме даже и в голову не пришло. Через пять минут она заскучала, через семь зевнула, а через десять — и вовсе задремала, о чем неопровержимо свидетельствовали показания встроенных в ее кресло датчиков.

Анализ крови, сделанный одновременно с подтверждающей личность ДНК-граммой, утверждал, что никаких посторонних веществ в организме женщины не обнаружено. Стало быть, графиня заработала второе очко.

Первое было занесено на ее счет в тот момент, когда Варнавский увидел, как она одета.

Пожелай госпожа капитан первого ранга акцентировать внимание на заслугах — она надела бы форму. Сделай ставку на женские чары — наряд был бы чем-то изящным и, не исключено, сексуальным. Можно было попытаться вызвать сочувствие, облачившись во что-нибудь темное, напоминающее о трауре, или хотя бы закрепить повязку на рукаве… но нет. Пресловутая повязка исчезла после сорокового дня и больше не появлялась; ни в официальной обстановке, ни (насколько ему было известно) в частной. Сегодня Мария Александровна явилась в том же костюме, который был на ней, когда она разговаривала с Варнавским по коммуникатору.

Очки за номером три и четыре были присуждены графине по результатам появления Павла Иннокентьевича в кабинете для допросов: она мгновенно проснулась, но пугаться и не подумала, как не подумала и извиняться. Только сослалась с мягкой улыбкой на кадетскую привычку урывать сон везде, где получится, и посетовала, что высыпаться впрок ее так и не смогли научить.

— А потому давайте не будем терять времени, Павел Иннокентьевич. Вам завтра на службу, мне тоже…

Варнавский мысленно сосчитал до десяти. В обратном порядке. На чайнизе. Для него не было секретом, почему именно ему поручили возглавить расследование: фигурантка ему активно не нравилась. И если даже откровенно предвзятое отношение не поможет выявить что-либо существенное, значит, этого самого существенного и нету вовсе. Но упомянутое отношение мешало сохранять хладнокровие, а это было необходимо. Ладно, прорвемся.

— Вы что же, совершенно уверены, что по результатам нашей беседы не будете задержаны и переданы в руки полиции?

— Не то чтобы уверена… скажем так: этот исход представляется мне наиболее вероятным. Но все зависит, разумеется, от того, о чем вообще идет речь. Вы говорили о двойном убийстве. Одинцов тоже упомянул что-то в этом роде. Я не вникала, знаете ли: когда Федор зол, с ним совершенно невозможно нормально общаться. Да, так и кого же, с вашей точки зрения, я убила? Имена-то у моих гипотетических жертв, надеюсь, имеются?

На небольшом вспомогательном дисплее, который был виден только самому Варнавскому, отражались результаты биометрии. По ним выходило, что графиня Корсакова абсолютно спокойна. Так же считали и наблюдающие за беседой психологи.

Конечно, биометрия и психология — это еще не все, и надежнее всего было бы просто накачать Марию Александровну «Правдолюбом». Проблема состояла в том, что допрашивать государственную служащую такого ранга с применением спецсредств можно было только в присутствии представителей СБ и Министерства двора. И основания для этого требовались куда более веские, чем подозрения, имевшиеся в распоряжении Павла Иннокентьевича. Придется обходиться тем, что есть.

— Борис Яковлев, — на дисплее перед графиней появился снимок из личного дела.

Женщина вгляделась и покачала головой:

— Первый раз вижу.

Если верить биометрии — говорит правду. Его собственная практика чтения по лицам утверждает то же самое. Хорошо, допустим.

— Алексей Журавлев.

Тут уж никакой биометрии и физиогномики не требовалось. Глаза сузились, в них загорелся мрачный огонь. Руки сжали подлокотники кресла. Губы искривились то ли в усмешке, то ли в хищном оскале. Как интересно… что она умеет в случае надобности быть хорошенькой, известно. Оказывается, страшной — тоже. Не страшненькой, а именно страшной.

— Журавлев, стало быть. Я не знала. Нас… как бы это помягче выразиться?.. друг другу не представили.

— Но вы с ним встречались? — уточнил кап-раз.

— Встречалась, а как же. Получила уйму незабываемых впечатлений.

— И вы можете сообщить — для протокола — как именно умер этот человек? Граната, брошенная в помещение, где его нашли, оставила многие вопросы без ответов.

Сердцебиение уже унималось, давление быстро приходило в норму, участившееся было дыхание замедлилось. На лице графини Корсаковой появилось выражение, которое Варнавский, несмотря на весь свой опыт, никак не мог интерпретировать.

— Как умер… — задумчиво прищурилась, наконец, она. — Скажите, Павел Иннокентьевич, бывают ли у вас дни, когда кажется, что все против вас и хуже, чем сейчас, быть уже не может?

— Думаю, такие дни бывают у всех людей, — осторожно ответил он, удивленный резкой сменой темы разговора. Понять, куда клонит его визави, каперанг пока не мог.

— Когда такие дни случаются у меня, я вывожу на большой экран один снимок. Точнее два: с фронта и с тыла. Гляжу на них — с минуту, больше не требуется. И понимаю, что все не так уж плохо. Вам интересно?

— Конечно.

— Ну, так смотрите.

Коммутация прошла практически мгновенно, и он посмотрел. Посмотрел — и даже не сразу понял, на что именно смотрит. Секунду или две мозг просто отказывался воспринимать возникшую на экране картину. Потом, должно быть, приспособился, но лучше от этого не стало. Стало хуже.

Непослушными пальцами Варнавский ослабил узел галстука, потом убрал изображение и с трудом перевел взгляд на сидящую перед ним женщину. Язык одеревенел, но глаза — капитан первого ранга ясно это ощущал — старались прокричать вопрос за него, любой ценой силясь отгородиться от увиденного кошмара.

— Ну же, Павел Иннокентьевич, — с сардонической улыбкой негромко начала Мария Корсакова. — Неужели я ТАК постарела? Придется сделать строгое внушение персоналу салона «Лада»…

— Это… — Варнавский сглотнул, — это вы?!

— Ну а кто же еще. Это уже на «Александре». Это со мной уже поработали медики, — по-прежнему тихо произнесла она и вдруг сорвалась не на крик даже — на ор, тараща глаза и брызжа слюной, навалившись грудью на стол, слепо царапая стекло столешницы скрюченными как когти пальцами:

— Вы спрашиваете, как он умер?! Я убила его! Ясно вам?! И мне плевать на полицию, на прокуратуру, на вас! И на все суды, включая Божий, мне тоже плевать! Потому что я уже была в аду — там! — и бояться мне нечего! Потому что я не первая оказалась в той комнате! Потому что присяжные бывают неоправданно милосердны, и случаются амнистии, и с каторги тоже бегут! Но эта конкретная тварь не тронет больше ни одну женщину! Вообще никого не тронет, никогда и нигде! Я! Вы слышите?!! Я! Его!! Убила!!!

Вызванный нажатием кнопки еще в середине тирады адъютант исчез и вернулся с водой. Варнавский, придерживая одной рукой стакан, а другой затылок с растрепавшейся прической, слушал, морщась, как стучат о стекло зубы, и вполголоса огрызался на суетящегося психолога. За спиной застывшего в дверном проеме адъютанта виднелись еще чьи-то любопытствующие физиономии. Ну что за народ! Нашли тоже цирк!

— Извините, Павел Иннокентьевич, — медленно, опустошенно выговорила женщина, когда содержимое стакана перекочевало частью в сорванное горло, частью на элегантный жакет. Крупные овальные пластинки вейвита, лежащие на все еще слегка подрагивающих ключицах, казались озерцами, то ли взявшими цвет от глаз, то ли давшими его им. — Должно быть, это и называется катарсисом… хотя больше похоже на банальную истерику. Мне казалось, что я покрепче. Еще раз извините. Я не ожидала, что это будет так… трудно.

— Все вон, — коротко бросил кап-раз, и в комнате опять остались только они двое. Дверь бесшумно закрылась.

— Что ж, — во все еще хриплый голос Марии Корсаковой вернулся светский лоск, губы сложились в легкую усмешку.

Она удивительно быстро пришла в себя. Впору заподозрить, что весь этот всплеск был фарсом. Но так играть? Да и биометрия констатировала полноценный истерический припадок… с другой стороны, актерские способности графини известны достаточно широко. В узком кругу, разумеется, но все-таки. С третьей же — не умей один из лучших пилотов Бельтайна мгновенно брать себя в руки, она просто погибла бы задолго до этого разговора.

Как разобраться, с чем он имел дело сейчас? Ответ — никак. Без химии или ментального сканирования — никак, и с этим придется смириться. Да и какая, собственно, разница? Истерика — не истерика, игра — не игра… женщина, прошедшая через ТАКОЕ, имеет право на очень многое. И на убийство в том числе. Чистая самооборона.

— Думаю, с Алексеем Журавлевым мы разобрались. Его убила я. Он освободил мне ноги, чтобы изнасиловать без помех, но у меня, как вы понимаете, были другие планы на вечер. Планы, несовместимые с жизнью этого персонажа. Что касается Бориса Яковлева…

— Не надо, — тихо сказал Варнавский. Совсем недавно испытываемая им к собеседнице неприязнь куда-то делась, сменившись уважением. Пусть и вымученным.

— Ну почему же? Давайте уточним все детали, раз уж разговор зашел, — она улыбалась, холодно, непринужденно, почти спокойно. Почти. — Я не знаю, кто его убил. Я и Журавлева-то прикончила на последнем издыхании. Кто и зачем бросил там гранату — не имею не малейшего представления. Наверное, ребята, когда нашли меня, решили уничтожить все следы моего пребывания в этой комнате, чтобы защитить вашу покорную слугу от праздного любопытства и сплетен.

Она протянула через стол руки, запястья которых почти соприкасались. А вот это, пожалуй, действительно театр. Но какой!

— Для протокола. Я, Мария Александровна Корсакова, находясь в здравом уме, без какого-либо принуждения признаюсь в убийстве Алексея Журавлева. Можете арестовать меня, господин капитан первого ранга.

Варнавский медленно поднялся на ноги. Взял правую руку женщины обеими своими. Низко склонился и осторожно прикоснулся губами к тыльной стороне затянутой в перчатку кисти.

Брови графини медленно поползли вверх.

— Павел Иннокентьевич?

Каперанг выдавил добродушную усмешку. Далась она ему с некоторым трудом, но он очень старался.

— Пользуюсь случаем. Вряд ли после того, что я заставил вас пережить сегодня, вы захотите подать мне руку.

— Ну уж! — она повернула голову так, что оказалась почти в профиль к собеседнику и теперь рассматривала его по-птичьи, одним глазом. — Давайте не будем разыгрывать мелодраму. Вы должны были прояснить подозрительный момент, это входит в ваши обязанности. Прийти сюда и дать показания было моим решением, вы-то тут при чем? Кстати, здесь курят?

Варнавский слегка поклонился и достал из ящика стола пепельницу. Немного подумал. Кивнул самому себе. На свет божий явились початая бутылка коньяку и два стакана. Простецких, казенных. Не Адмиралтейство, чай.

— Интересная мысль! — одобрительно ткнула в него указательным пальцем графиня Корсакова и извлекла из сумочки, до сих пор висевшей на подлокотнике кресла, маленький хьюмидор. Действительно, маленький. Сигары на две.

В итоге там обнаружились три, но тонких.

— Не угодно ли? «Восход Тариссы» числят женским сортом и на Кремль практически не поставляют, ибо здешние дамы сигары не курят, как правило. Бельтайнским пилотам проще: тариссит защищает нас от негативного воздействия табака, а дурным тоном курение сигар женщинами на моей родине не считается. Стало быть, нет смысла отказывать себе в удовольствии и легком стимуляторе.

— Вы всегда так практичны? — допрос уже канул в небытие, каперангу Варнавскому просто были интересны новые сведения о мире и людях, его населяющих. Да и сигара была по-настоящему хороша. Легкая, ароматная, с чуть заметным послевкусием какого-то неизвестного фрукта.

— Научилась, — хмыкнула женщина, поудобнее устраиваясь в кресле. Потом подумала, сняла правую перчатку и расстегнула жакет.

— Практичность, Павел Иннокентьевич, делает жизнь проще. Сюда я, например, пришла из чисто практических соображений — в этой истории давно пора было поставить точку. Я вам даже благодарна за предоставленную возможность: остальные, кто хоть каким-то боком касался, меня берегли. Щадили, жалели. К примеру, снимки эти я самым наглым образом утащила из архива доктора Тищенко. В конце концов, это была моя история болезни, не чья-нибудь, а док Ти мне даже зеркало не давал. И Журавлева я убила по вполне практической причине: иначе он убил бы меня. Они еще поспорили об этом с Борюсиком — Яковлевым, надо полагать. У меня-то на голове тогда мешок был, так что гарантировать не могу, но похоже на то.

— Поспорили, убивать или не убивать? — хмуро поинтересовался Варнавский. Изысканный вкус сигары начал примирять его с окружающей действительностью, но, к сожалению, только начал. До полного примирения было еще далеко.

Графиня саркастически улыбнулась. Определила сигару в пепельницу. Сцепила пальцы на затылке, вальяжно откинулась на спинку кресла. Забросила ногу на ногу, поболтала в воздухе полуснятой туфелькой — Павел Иннокентьевич прекрасно видел этот маневр сквозь прозрачную столешницу. Покачала головой:

— Ну что вы! Предметом спора были исключительно сроки. Борюсик напоминал, что Лехе было приказано меня убить, а не тащить туда. А тот отбрехивался, что нет никакой разницы, убить сейчас или потом, опознавать будут исключительно по ДНК-грамме. Зато я — не уличная девка, явно выносливая и продержусь долго.

Каперанг тихонько выругался. По долгу службы ему случалось сталкиваться с самыми разнообразными проявлениями человеческой натуры, да и собственную натуру проявлять доводилось по-всякому. Скажем, выбивание информации, в том числе, в случае необходимости, и физическое, не вызывало у него никаких эмоций. Надо — значит надо. Но это… а женщина продолжала:

— Так что когда этот типус расковал мне ноги и появился пусть и маленький, но люфт по вертикали — руки-то были над головой, наручники на карабине, карабин на цепи — я его, родимого, того… зашибла, в общем. Ногами. Нет, вы представляете — ведь вплотную подошел! Хватило же наглости! Решил, видимо, что я уже в полной кондиции. Тем более что во рту кляп, точно больше не укушу. Идиот, что с него взять. Хотя… может быть, и не идиот. Просто ему не хватило… терпения, наверное. Или навыка сделать все как следует и верно оценить результат. Если есть время, навыки и достаточно терпения, ломаются все. Мне просто повезло. А потом… хотела уже выбираться, там, по-хорошему, и делать-то было нечего, кости ведь целы остались, нос не в счет. Зацепиться ногами повыше карабина, открыть его, спрыгнуть, потом ключ-карту достать у Лехи из кармана, снять наручники… нож у него был, правильный нож, острый, как он меня им… м-да. В общем, на первое время в качестве оружия подходил, а там еще что-нибудь подвернулось бы… да силы не рассчитала. У меня же болело вообще все, вот и не смогла определить, насколько сильно пострадала именно спина. Сорвалась, и весь вес пришелся на плечевые суставы. А им-то и без того досталось. Поверьте, я даже не помню, как меня сняли с цепи. Очнулась уже на топчане и десантура вокруг толпится.

Она отпила глоток коньяка и покивала, подтверждая качество продукта.

— Потому, повторяю, кто, где и как Яковлеву билет на тот свет оформил — не ко мне вопрос. Правда, когда Одинцов выносил меня оттуда, я видела какое-то тело на полу, но лица не разглядела. Я вообще плохо видела тогда. Глаза заплыли. Да вы и сами все видели, что я тут распинаюсь…

Она говорила бесстрастно, размеренно, словно читала лекцию, а Варнавский чувствовал, как становится трудно дышать. Кисейной барышней он себя вполне оправданно не считал, по службе навидался всякого и привык держать воображение в узде. Но сейчас перед глазами стояла комната под землей и изуродованная женщина, убившая своего палача, пытающаяся дотянуться ногами до цепи, к которой прикованы руки, и — падающая.

Ведь не сдалась же, не впала в отчаяние, не сошла с ума от боли и ужаса, держалась до последнего, выхватила шанс, воспользовалась им… а развить преимущество сил не хватило. Да, в чем-то бывший полицейский, бывшая послушница, бывший пилот и тактический координатор права: сломить можно любого. Вот только в данном конкретном случае везение ни при чем.

— Вы боец, Мария Александровна. Настоящий. Знаете, моей старшей дочери сейчас столько же лет, сколько было вам тогда, на Орлане. Боюсь, однако, что попади она в такую ситуацию, у нее не оказалось бы достаточно мужества и воли. Лена, в отличие от вас, не боец совершенно.

— А может, это и неплохо? — Серо-голубые глаза подернулись серебристой патиной, задумчиво сузились, и что видела сейчас графиня Корсакова, так и осталось для каперанга загадкой. — Я думаю, Павел Иннокентьевич, что в этом и состоит моя служба. И ваша тоже. Служба всех бойцов. Чтобы все остальные, те, кто за нашими спинами, могли позволить себе не быть бойцами.

Погода не слишком подходила для мероприятий на открытом воздухе, но большинству собравшихся холодный порывистый ветер не доставлял никаких неудобств. Во всяком случае, участники торжества и не думали жаловаться, а гостям приходилось мириться с погодой: главными действующими лицами были отнюдь не они.

Коренастый господин, облаченный на сей раз не в охотничью куртку, а в дорогой спортивный пиджак, раздувал ноздри и кривил губы, не скрывая недовольства.

— Что значит — «ничего»?! Как такое вообще может быть?!

Его длинноносый собеседник, рассеянно наблюдавший за возней мальчишек на поле — дело было на открытии нового спортивного клуба для детей ветеранов спецслужб, — неопределенно пожал плечами.

— Все может быть, ваша светлость, и это в том числе. Комиссия прекращает свою работу. Адмирал Кривошеев уже представил его величеству подробный доклад. Через два часа выжимки их него будут оглашены на всех кораблях. А вечером Кирилл Геннадьевич намеревается в Офицерском Собрании принести капитану первого ранга Марии Корсаковой свои извинения за причиненные неудобства.

К мужчинам приблизилась автоматическая камера, и коренастый господин был вынужден нацепить на лицо приличествующую случаю радостную улыбку. Зрелище, с точки зрения длинноносого, получилось жутковатое.

— Вы говорили мне, что идеальных людей не бывает!

— Говорил, — не стал спорить длинноносый. — Но либо я ошибся, либо неидеальность графини Корсаковой СБ подшлифовала настолько качественно, что контрразведке было просто нечего ловить. Я готов оказать вам всяческое содействие в любом другом вопросе, но здесь я бессилен.

Коренастый поморщился. Что послужило причиной гримасы — слова собеседника или бьющий по ушам гвалт — сказать было затруднительно. Вероятно, срабатывали оба раздражающих фактора.

— И позвольте дать вам совет, ваша светлость. Перенесите свои усилия на другие объекты. Эту женщину вы ни из Совета, ни от особы великого князя уже не уберете. Момент был исключительно подходящий, однако — нет. Теперь уже точно нет. Это вам не жена цезаря, невиновная в силу самого факта замужества, тут подозрения рассеяны тщательнейшим расследованием.

Сердито зыркнув на прохвоста, осмелившегося давать ему советы, коренастый отошел в сторону и, изобразив максимальную заинтересованность и благожелательность, заговорил с кем-то из папаш резвящихся юнцов.

Длинноносому было наплевать на начальственный гнев. Во-первых, этот господин не был его начальником. Да и не будет. Уж он-то постарается. Во-вторых же, что бы гаденыш ни думал о своей технической оснащенности, отследить запись, идущую непосредственно в перекроенный по бельтайнской технологии участок мозга, он не мог. Емкость, конечно, была не слишком большой — экспериментальный вариант. К примеру, полная запись беседы на островке посреди озера поместилась на грани фола. Но все-таки поместилась и была своевременно скопирована на носитель. И все, что требовалось сейчас от Павла Иннокентьевича Варнавского — это добраться до машины.

Глава 8

2578 год, август.

Такси — а водитель-то какой знакомый! — приземлилось на верхней посадочной площадке «Пасифик Националя». Красногорье было центром деловой активности, именно здесь традиционно располагались представительства иностранных компаний, работающих на Кремле.

Теоретически отсюда, с крыши одного из самых высоких зданий города, должен был открываться великолепный вид. Однако рассмотреть что-либо мешало массивное высокое ограждение: безопасность клиентов в огромном ресторанно-гостиничном комплексе ценили и всячески берегли.

Охраны тут хватало и своей, но внимание Константина немедленно привлекла любезничающая у ведущей в вестибюль раздвижной двери парочка, демонстративно не обращающая внимания на окружающее пространство. Мужчина что-то говорил, женщина кокетливо смеялась, отмахиваясь от элегантно одетого поклонника… поклонником был Терехов. Мысленно усмехнувшись — ох, и взгрела же, похоже, Мария Александровна лейб-конвой! — великий князь двинулся к дверям.

Сразу же рядом с ним возник служащий, чья ливрея не могла скрыть ни соответствующее сложение, ни наличие оружия.

— Господин?..

— Морган. Моя супруга заказала столик в ресторане «Край неба», — на унике, подражая легкому акценту, который позволяла себе Мария, отозвался Константин. У него не было никаких сомнений в том, что его поймут — уж уник-то в «Пасифик Националь» знали даже мойщики зелени и полотеры. — Правда, не знаю, успела ли она добраться…

Служащий сверился с как по волшебству появившимся в руках планшетом, слегка склонил голову и так же на унике произнес:

— Прошу вас, мистер Морган. Миссис Морган уже прибыла. Пятьдесят второй этаж, двенадцатая ложа. Вас встретят и проводят.

Парочка посторонилась, женщина, все еще хихикая, бросила: «Ну что, пойдем?» и в лифте все трое оказались одновременно.

Спускались они недолго: ресторан от посадочной площадки отделял только один технический этаж, основным назначением которого было, судя по всему, обеспечение должной звукоизоляции.

Огромный круглый зал, прекрасно видимый из лифтового холла, напоминал торт. В центре располагалась большая, круглая же, площадка, на которой в зависимости от пункта развлекательной программы, появлялись участники шоу или оркестр. Площадку широким кольцом охватывало пространство для танцев, сейчас пустое: на возвышении вовсю изгалялся комик.

За танцполом, опять же кольцом, стояли столики, разделенные заплетенными зеленью ширмами, создающими иллюзию уединения, но не мешающие наслаждаться зрелищем. Между столиками, так, чтобы ни в коем случае не перекрыть гостям обзор, располагались лифтовые колонны, которыми пользовались проворные официанты. Охраны видно не было, но в том, что в случае надобности она возникнет, как чертик из табакерки, сомневаться не приходилось.

И, наконец, внешний круг составляли ложи, чьи наружные стены, сработанные из бронированного стекла, позволяли любоваться окрестностями. Внутренние, выходящие в зал, могли по желанию клиента обладать любой степенью прозрачности. На наблюдаемую из зала трансляцию вида из окон это не влияло никак. Если верить рекламе, создать внутри ложи любую иллюзию, от морского побережья до черноты Космоса, также не составляло труда. Что ж, посмотрим.

Благообразный мужчина почтенных лет, ожидавший у лифта, с достоинством поклонился:

— Мистер Морган? Прошу за мной, — и двинулся вперед. Проверять, следует ли клиент за ним, метрдотель явно не собирался. Куда ж он денется, клиент-то?

Полгода назад.

Визиты бывают разные. Ожидаемые и неожиданные. Согласованные задолго до — и свалившиеся как снег на голову. Приятные и не слишком. Визит, который должен был вот-вот состояться, являлся чем-то средним по всем параметрам.

Договорились о нем накануне вечером, когда Мэри вернулась из Первого Флотского госпиталя, где ей в очередной раз зашлифовывали шрамы на ладони. Организм по одному ему известной причине не желал тратить способность к регенерации на приведение руки в божеский вид, а перчатка графине Корсаковой изрядно поднадоела. Теперь предсказать ей судьбу не взялась бы ни одна гадалка — часть линий просто стерлась, остальные перепутались… красотища! Но хоть люди уже не пугаются, и то хорошо.

У нее — ей-ей же! — хватало своих дел, но отказаться принимать Чрезвычайного и Полномочного посла Небесной Империи, раз уж тому вздумалось посетить ее дом, Мэри не могла. Как не могла и понять, что ему понадобилось. Встречались же не далее как вчера утром, на приеме во дворце. Разве что с ней, как с личным помощником великого князя, хотят утрясти какие-то детали предстоящего визита его императорского высочества в Бэйцзин.

Протокол требовал, чтобы в столицу Небесной Империи был приглашен Георгий Михайлович. При этом никто, разумеется, не ожидал, что правящий император примет приглашение. В таких случаях была вполне официально предусмотрена замена первого лица в государстве вторым. Однако переговоры, итогом которых стало обоюдное решение об упомянутой замене, традиционно длились не одну неделю. Обмен посланиями правителей и нотами дипломатов, согласование сроков и мероприятий, уйма мелочей, которые крючкотворам кажутся неимоверно важными…

Все это завершилось вчера, хотя остались, разумеется, и не обговоренные моменты, требующие дальнейшей утряски. Но при чем тут ее дом? Пригласили бы в посольство…

Курс Дипломатического факультета Академии Свободных Планет на Картане, пройденный экстерном (специализация — Небесная Империя), со всей определенностью утверждал: частный визит посла — дело из ряда вон выходящее. Что-то же толкнуло на это достопочтенного Хань Чанфу… возможно, впрочем, она упускает из виду какую-то деталь. Экстернат, он и есть экстернат.

Ну да ладно, через полчасика заявится — там и поглядим, что к чему и почему. Хорошо, детей дома нету, хоть какое-то пространство для маневра свободно.

Сыновья находились в школах, каждый в своей. Полтора года назад Мэри прошлось проявить недюжинную твердость: свекор и ее собственный дед вкрадчиво, но решительно настаивали на том, чтобы Борька поступал все в ту же школу Петра Первого. Она же прекрасно видела, что второй ее сын не солдат. Никита был согласен с этой точкой зрения, а вот с дедами пришлось повоевать, отстаивая право мальчишки заниматься тем, к чему лежит душа.

Инженерная жилка проявилась у него чуть ли не с младенчества. Уже двухгодовалый Борис каким-то образом ухитрялся чинить машинки и кораблики, которые с упоением ломал четырехлетний Егор. Потом пришел черед рисунков, а там и чертежей. Было совершенно очевидно, что призвание Борьки — строить корабли, летать на которых — призвание его старшего брата. Так что школа имени Ломоносова с распростертыми объятиями приняла Бориса Корсакова, и теперь Мэри увидится с сыновьями только на пасхальных каникулах, начинающихся через месяц. Если, конечно, Егор в очередной раз не подерется, а Борис — в очередной же раз! — что-нибудь не взорвет.

Что касается Александры, то ей еще несколько дней назад была обещана поездка в естественнонаучный музей, куда дочка и отправилась в сопровождении прабабушки. София Гамильтон, правда, не вполне понимала, как дочь двух людей, имеющих прямое отношение к флоту, может интересоваться всякими глупостями. Однако правнучку, как две капли воды похожую на погибшую дочь, обожала и бессовестно баловала.

Ага, вот и посольский кортеж. С сопровождением, а как же. Флажки, фонари (и это белым-то днем!), сопровождающие в количествах. Ой, что сейчас будет…

Посол, важно проследовавший по дорожке между склонившимися до земли свитскими, торжественно вступил в холл. Хозяйка дома, облаченная в длинное черное платье, которое могло сойти и за торжественный наряд, и за дань шестимесячному уже трауру, ожидала его в центре комнаты. Шпильки, подаренные вдовствующей императрицей, скрепляли прическу, орден «Великой Стены» сверкал над левой грудью.

По случаю столь экстраординарного события кошек, к вящему их возмущению, заперли наверху. Ромашки, которыми Александра разрисовала стены холла, замаскировали вычурными цветочными композициями, доставленными лучшими флористами Новограда. Получилось довольно живенько.

Иван Кузьмич, в парадной форме и при всех орденах, стоял чуть слева и сзади от работодательницы. Надежда Игнатьевна, от греха подальше, засела на кухне, пользуясь тем, что подача напитков и закусок не предполагалась.

В общем, все было на должном уровне, за исключением одной маленькой детали: Мэри по-прежнему не знала, какого черта понадобилось послу. Впрочем, это-то должно было проясниться в ближайшие четверть часа.

На самом деле прошло не более пяти минут: Хань Чанфу счел возможным и необходимым воспользоваться «малым протоколом», а потому приветствия были сведены к минимуму. Стоило Мэри с должным почтением поинтересоваться здоровьем правящего императора и получить подобающий ответ, как посол перешел к делу.

— Его императорское величество Лин Цзе, да продлятся его дни, уполномочил меня вручить Госпоже, Сохраняющей Преемственность, приглашение на торжества, посвященные двадцатичетырехлетию его восшествия на престол.

Выскочивший как из-под земли помощник держал на вытянутых руках крохотный поднос с вызолоченным свитком — точной копией того, который на ее глазах вчера вручили Константину. Вот оно что… ну конечно, осчастливливать приглашениями одновременно первого наследника престола и его служащую — дело немыслимое. Впрочем, отдельное приглашение и само-то по себе выходило из ряда вон. Зачем оно? Графиня Корсакова уж конечно прибыла бы в составе свиты…

На растерянность не было времени, поэтому Мэри просто поклонилась, взяла поднос и самым официальным тоном, на какой была способна, произнесла:

— Передаете его императорскому величеству, что я польщена и горда оказанной мне честью. Я сознаю, что недостойна приглашения на столь ослепительный праздник, но смиренно склоняюсь перед милостивой благосклонностью великого повелителя великой Империи.

На каменном лице посла мелькнула тень одобрения: похоже, и чайниз Мэри, и ее слова были на надлежащей высоте.

— Также мне поручено передать досточтимой госпоже Корсаковой личное послание госпожи Юань, Мудрой Госпожи династии Лин.

Иван Кузьмич тенью скользнул вперед, и через миг руки Мэри снова были свободны и готовы принять крохотную шкатулку, содержащую, должно быть, кристалл.

— Мудрая Госпожа сегодня же получит мой ничтожный ответ.

В этом месте хозяйка дома была удостоена снисходительного кивка. Еще минута — и в холле остались только русские. Мэри задумчиво подбросила на ладони полученную шкатулку, покосилась на дворецкого, по-прежнему держащего в руках поднос, и коротко резюмировала:

— Охренеть!

— …Зеленая ограда!.. руку подай, обормот!.. Мыши слопали кота… тьфу, зараза, дышать нечем… так ему и надо!..

Трое взмыленных техников выпрыгнули на палубу двигательного сектора из потолочного сервисного люка, по очереди глотнули воды из предусмотрительно припасенной фляги и синхронно задрали головы. Над головами, в недрах технологического отсека, шуршало, скрипело, стучало, время от времени гремело и звенело. А над всей этой какофонией царил густой как мед женский голос, перемежающий пение ругательствами, комментариями и ценными указаниями.

— Выйду я на улицу… а, черт!.. гляну на село… слушай, как ты тут помещаешься?.. лихо погуляла… да чтоб тебя!.. село-то не мое…

Взрыв проклятий, прозвучавший уже совсем близко, заставил техников уважительно переглянуться. Их главный тоже мог выдать — и частенько выдавал — что-нибудь довольно заковыристое. Но тут, видимо, сказывалась разница в подготовке: некоторые весьма специфические обороты явно родились не в мастерских и реакторных, а в тактических классах и пилотских ложементах. Да уж, тяжко пилоту среди движков, с непривычки-то, вот и ругается.

Зачем понадобилась эта проверка, техникам не сказали, а они благоразумно прикрутили собственное любопытство. Надо — значит надо. Лишняя работа, конечно… с другой стороны, часто ли простому работяге доводится с настоящей графиней поручкаться?!

— Ах, мамочка, на саночках каталась я в метель… слезь с моей головы, придурок, и придержи эту хреновину!.. а потом Сереженьке съездили по роженьке… убью засранца!.. ах, мамочка, зачем?.. поберегись!!!

Техники прыснули кто куда, освобождая место. Из люка по довольно странной траектории вывинтилась фигура в синем рабочем комбинезоне и тяжелых ботинках с исцарапанными застежками. Из-под банданы, такой же замызганной, как комбинезон и ботинки, выбивались пряди мокрых от пота волос. Ловко, по-кошачьи, приземлившаяся на ноги женщина (и где только пространство для маневра нашла-то?) выпрямилась и требовательно щелкнула пальцами. Получилось не очень внушительно — мешали перчатки — но понятливый техник тут же сунул в протянутую руку флягу с водой. Напившись, графиня Корсакова уперлась взглядом в по-прежнему шуршащую и позвякивающую темноту и грозно рявкнула:

— Рори, спускайся немедленно! А то я сейчас опломбирую отсек вместе с тобой!

Наверху что-то загрохотало и выдало сложное лингвистическое построение. Нет, упомянутая уже разница в подготовке определенно имела место быть: теперь используемая терминология была техникам вполне понятна.

— Простите, ваше… — начал было один из мужчин, помоложе и, видимо, посмелее.

— Без чинов, — отмахнулась Мэри.

— Мария Александровна, а где ж вы этого… м-м-м… фольклора набрались? Я про песенки…

— Что вас удивляет, сударь? На эскадре и не такое услышишь. Это все пустяки… вот дочку свою я укачивала под «Дженни Дин», ни на что другое она не соглашалась. Так это, скажу я вам, было да!

— Подо что ты укачивала дочку? — свесилась из люка взлохмаченная рыжая голова. Принадлежащие голове пронзительно-синие глаза самым комичным образом лезли на лоб.

— Под «Дженни Дин». Вылезай уже, я курить хочу, как перед смертью.

— Ну ты нашла колыбельную! От всей души надеюсь, что твоя красавица не поняла ни слова. Бедная девочка!

Рори О'Нил спустился без изысков, просто спрыгнул ногами вперед. Впрочем, при его габаритах демонстрировать чудеса акробатики было не с руки: не сам зашибешься, так кого-нибудь зашибешь. Проверено. На практике.

— Закрываем, парни. Давай пломбер, командир.

— Сначала ты. А я дотянусь, не беспокойся. Такие вещи надо делать собственноручно.

Пожав могучими плечами, Рори дождался, когда крышка люка станет на место, легко достал до края и приложил к нему штатный пломбер, положенный ему, как старшему технику экипажа «Москвы». С противоположной стороны прижала свой прибор поднявшаяся на цыпочки Мэри. Все, порядок. Еще один отсек проверен.

— Так, время. Двигаем дальше, мужики, — скомандовал О'Нил.

— Шеф, — негромко поинтересовался все тот же смелый техник, — а что такое «Дженни Дин»?

Рори скривился, то ли насмешливо, то ли осуждающе:

— Это то, что орут в бою наши девчонки-пилоты. Жуткая похабень. И откуда что берется?!

— Это называется «сублимация», Рори, — наставительно заметила через плечо ушедшая вперед Мэри. — Мы потом наверстываем. И не говори мне, что ты не в курсе!

Рори О'Нил был зол. Причина злости стояла, покачиваясь с носка на пятку, перед выведенной на большой экран схемой корабля и хмурилась, постукивая себя по поджатым губам световым пером.

— Мэри, ты можешь толком объяснить, что тебя не устраивает? — поинтересовался двигателист на кельтике. С глазу на глаз они с командиром (и никаких «бывших»!) по-прежнему предпочитали родной язык. — И вообще, что ты рассчитывала там разглядеть, а главное — понять? Что ты знаешь о двигателях, кроме общего курса?

— Я? Ничего. Мне надо было там принюхаться, и я принюхалась, вот и все. Ты ставил пломбу, потому что видел, что все в порядке, а я — потому что у меня не было чувства опасности. Там — не было. А не устраивает… Рори, меня не устраивает чертова уйма вещей. И в первую голову то, что «Москву» облетали явно недостаточно.

С этим трудно было спорить, но Рори, в целом придерживавшийся такой же точки зрения, все же попытался:

— Ходовые испытания прошли успешно!

— Угу. Вот только мы не туристов повезем. И не до «Цербера» и обратно, — сквозь зубы процедила его собеседница.

Мокрая насквозь бандана валялась на столе, добавляя свои пять копеек к общему впечатлению царящего в помещении редкостного бедлама, а также погрома, разгрома и бардака.

— Ты что-то чуешь, командир? — негромко спросил разом посмурневший здоровяк.

Если уж Мэри Гамильтон считает, что дело дрянь, так оно, скорее всего, и есть. Прецеденты имеются. Причем все, как на подбор, скверные. И какая, к черту, разница, что абсолютно все тесты были пройдены, как говорят здесь, на Кремле, «на ять»?

— Не то чтобы чую… так, скребется что-то. Ладно, двигатели мы проверили, жизнеобеспечение тоже. Уже кое-что, но времени совсем не остается, вот что плохо.

Рори тяжело вздохнул, извлек откуда-то из-под стола квадратную бутыль, расплескал виски по паре не слишком чистых стаканов и мрачно пробурчал:

— Сядь и выпей. Кто-то, между прочим, курить хотел… так давай, у меня можно.

Мэри угрюмо кивнула, убрала с сиденья новехонького, но уже чем-то заляпанного кресла нечто весьма многоугольное и хрупкое даже на вид, уселась и взяла протянутую емкость. Помедлила, катая стакан в ладонях. Отхлебнула. Прикурила сигару от предупредительно поднесенной зажигалки. Чуть ли не впервые в жизни ей было не по себе на борту корабля. И это тревожило ее больше любых логических выкладок и соображений.

— Мне не нравится эта спешка, эта твердая убежденность всех подряд, что в Небесную надо лететь именно на «Москве». Как будто других кораблей мало. Те же «мининцы» почтут за честь и доставят в лучшем виде. Так нет же, у наследника престола должен быть собственный транспорт, иначе не престижно!

«Соображения престижа, ха! — думала Мэри. — Будущему правителю — новый корабль! Ну-ну. Не тот случай, чтобы чем-то там козырять, а это дурацкое лобби в Адмиралтействе… я не понимаю, чего они добиваются. Или понимаю, просто боюсь признаться даже самой себе?»

На меньший из двух экранов транслировалась картинка с наружных сканеров. Шар Кремля висел, казалось, перед самым носом, только руку протянуть. А Мэри вдруг вспомнилась Голубика.

Каприз Творца окрасил всю эндемичную растительность в разные оттенки синего. А те деревья и злаки, что завозились на планету извне, тоже рано или поздно голубели. Коровы ели лазоревую траву и давали голубоватое молоко. Мальчишки швырялись огрызками яблок, чьей расцветке позавидовал бы любой павлин. Сизое зерно размалывалось в почти — но только почти! — белую или золотистую муку, а хлеб все равно получался от темно-синего ржаного до бледно-голубого пшеничного. Странным образом, ни на физиологии, ни даже на внешнем виде потребителей сельхозпродукции эти выверты не отражались никак. Заселенная около ста пятидесяти лет назад Голубика быстро стала житницей Империи, и житницей богатой и щедрой.

Ослепительное солнце, заливающее, но не сжигающее виноградники и степи Крыма. Оливковые и апельсиновые рощи Авлабара, перемежаемые уходящими за горизонт садами и бесконечными плантациями масличных роз и изумительного чая. Злая, сторожкая Кукса, родина и пристанище авантюристов всех мастей, край трапперов и звероводов, отмороженных геологов и старателей. Изысканное кружево кипящих от рыбы рек и озер, небрежно накинутое на зеленое покрывало Осетра. Холодный, аскетичный Ново-Архангельск, в высоких широтах которого можно было с равным успехом наткнуться на прозрачную бесцветную скалу и черный с золотыми прожилками лед. Тяжеловесный и при этом взрывной, обладающий своеобразным чувством юмора Новоросс, уроженцы которого традиционно составляли костяк десантных частей.

Вот где надо работать. Так много уже сделано, а сколько еще предстоит сделать — голова кругом! Личному помощнику великого князя все чаще казалось, что Космос и движущиеся в нем флоты являются игрушками для младенцев. Настоящая игра и настоящие игроки — там, на тверди.

— Это все? — О'Нил явно не собирался позволить ей отвлечься от интересующей его темы.

— Нет, не все. Мне не нравится этот с бору по сосенке набранный экипаж. Часть людей уже летала вместе, а остальные… рекомендации у всех блестящие, послужной список будьте-нате, проверку прошли, но как-то мне неуютно. Я бы даже сказала, стремно. Хорошо хоть ты будешь со мной. Правда, положение твое на борту… тоже ведь учудили, ты же после Соколиного Глаза не летал, а авторитет во флоте нарабатывается годами и пропадает мгновенно. С глаз долой — из сердца вон. Молодняк ты построишь, но будут ли к тебе прислушиваться старшие? Да, кстати: неслетанность кораблей эскорта мне не нравится тоже. Сопровождать наследника престола в Небесную Империю — большая честь, но надо же и головой думать хоть изредка!

— Знаешь, командир… — задумчиво протянул Рори. Свой виски он уже выхлебал и теперь с нетерпением ждал, когда Мэри прикончит стакан, чтобы налить по второй. — Сдается мне, это уже попахивает паранойей. «Мне не нравится этот корабль, мне не нравятся эти матросы»… Ты уж постарайся не забывать, что твоя фамилия Гамильтон, а не Смоллетт!

Графиня Корсакова лениво обвела взглядом каюту, еще раз посмотрела на экран со схемой корабля и вдруг резко — двигателист даже вздрогнул — поймала глаза О'Нила своими. Выражение глаз было знакомым, и Рори слегка поежился.

— Паранойей, говоришь… не об этом тебе следует беспокоиться, приятель.

— А о чем?

— О том, что, как выяснилось на практике, капитан Александр Смоллетт в итоге оказался прав.

Все свободные от вахты офицеры были выстроены для встречи высокого гостя. Именно гостя, потому что легкий крейсер «Москва» относился к военному флоту, а великий князь Константин Георгиевич со свитой были на его борту всего лишь пассажирами.

Теперь большая часть этих пассажиров — в основном бойцы лейб-конвоя — размещалась в отведенных для них каютах. Единственным стопроцентно гражданским лицом в числе сопровождающих великого князя являлся старик-орнитолог, приглядывавший за самой ценной частью груза. В качестве подарка правителю Небесной Империи предполагалось вручить несколько пар цветиков — удивительно красивых птичек, обитавших в тропическом поясе Авлабара и более нигде.

Император Лин Цзе слыл большим любителем экзотических пернатых, в парках и садах Запретного города была собрана внушительная коллекция птиц со всех концов Галактики. Однако — по данным разведки — цветики, запрещенные к вывозу за пределы Авлабара, в ней отсутствовали. Проверить, так ли это было на самом деле, не представлялось возможным, но даже если и нет… что ж. Важен не подарок, а внимание.

Константин в сопровождении капитана первого ранга Глеба Максимова двигался от левого фланга к правому, приветствуя офицеров, представляемых ему командиром корабля. За его спиной, слева и справа, шли графиня Корсакова и Сергей Северцев. Оба цепко вглядывались в лица, отвечая на приветствия сдержанными кивками.

Мэри, склонная в последнее время опасаться собственной тени, так и не избавилась от чувства гложущего беспокойства, и теперь пыталась навскидку определить, откуда исходит угроза. Ничего не получалось.

Вдруг на ее сосредоточенном лице появилась довольная усмешка, весьма удивившая Северцева. Графиня сделала два длинных шага вперед и остановилась перед молодым лейтенантом с нашивками интеллектуального оператора. Отлично, просто отлично! Этого момента она ждала с тех пор, как впервые увидела список офицеров «Москвы».

Несколько растерявшийся каперанг Максимов сделал попытку начать церемонию представления, но был остановлен нетерпеливым жестом. Лейтенант кусал губы, отчаянно пытаясь сохранить серьезность. Получалось так себе.

Мэри смерила его медленным взглядом, сначала сверху вниз, потом снизу вверх, от начищенных ботинок до широких плеч и не желающей поддаваться Уставу каштановой шевелюры под фуражкой. Тихонько присвистнула и с восхищенной ехидцей произнесла:

— Ну ты и вымахал… ну ты и да… что, не дразнят больше?

И парень, не в силах уже сдерживаться, сверкнул ровными белыми зубами:

— Никак нет, ваше…

— Вениамин! — в голосе графини звучала укоризна. — По-моему, мы уже определились с обращениями! Или меня подводит память?

— Виноват, Мария Александровна!

— Вот то-то же! — она обернулась к недоумевающему Максимову и пояснила: — Извините, Глеб Николаевич, но с Вениамином Скворцовым я знакома лет эдак… двенадцать, да?

— Одиннадцать с половиной, — кивнул молодой офицер.

— Я тестировала лейтенанта на Голубике. Конечно, он несколько изменился с тех пор… подрос, я бы сказала… но ментальный рисунок остался тем же. Разве что силы добавилось, хотя, казалось бы — куда уж больше?

Разом подобревший Максимов уважительно повертел головой:

— Так значит, это вам я обязан одним из лучших интеллектуальных операторов на всем флоте?

— Прежде всего, вы обязаны этим ему самому, — рассмеялась в ответ Мэри. — Еще раз извините. Больше я не буду лезть поперед батьки в пекло.

И они двинулись дальше прежним порядком. Встреча с давним знакомцем — нет, ну надо же! А был-то, был… шкетина-штакетина, из особых примет веснушки и уши врастопырку! — привела Мэри в хорошее расположение духа. Правда, продержалось оно недолго. Они уже подходили к правому флангу, где стояли старшие офицеры, когда мгновенно проснувшееся чувство опасности полоснуло ее как бритвой.

Она продолжала улыбаться, но сердце тревожно заколотилось о ребра, и это было неспроста. От кого-то здесь исходила угроза столь явная, что волоски на руках встали дыбом, упираясь в полотно сорочки и пытаясь проколоть его насквозь. Причем у Мэри создавалось впечатление, что угроза направлена именно на нее. Ну, может быть, еще на Константина, но в первую голову — на нее, а Константин просто попадает под раздачу. Вот только от кого эта угроза исходит?

Ни с одним из трех оставшихся офицеров она не была знакома, более того — никогда не встречалась даже мельком. Хотела, хотела ведь изобрести предлог и встретиться со старшими офицерами в неформальной обстановке перед вылетом. Но ползание по технологическим отсекам и трюмам вкупе с подготовкой к визиту занимали все время без остатка. Последние несколько суток она вообще жила исключительно на стимуляторах, и это уже начинало сказываться.

Разве что… старший помощник Рудин… его она совершенно определенно не знала, но где-то видела то ли его самого, то ли кого-то, очень на него похожего. Совсем недавно. И встреча была не из приятных. Но где? И когда? Все-таки снимок из досье и живой человек имеют очень разные лица… Черт, черт, черт! Думай, голова, картуз куплю!

Стоявший рядом Северцев успокаивающе коснулся ее руки. Вот это было уже совсем плохо: что ж это получается, она уже совсем не держит лицо?

— Потом, — произнесла Мэри одними губами, к которым улыбка, казалось, приклеилась намертво. Капитан еле заметно кивнул.

Ближе к ночи, когда старт и последовавший за ним торжественный ужин остались позади, Мэри была уже почти твердо убеждена в том, что Рори прав. И у нее таки паранойя.

Официальные досье всех членов экипажа «Москвы» были изучены ею еще перед отлетом, что обеспечило — в сочетании с дополнительной проверкой технического состояния — почти полное отсутствие сна. И теперь Мэри казалось, что ощущение угрозы, исходившей (возможно) от Рудина, могло ей и примерещиться. А хоть бы и с устатку. Чем черт не шутит… тем более что дополнительная информация не настораживала совершенно.

Еще перед стартом она отправила личным кодом запрос непосредственно Зарецкому. Ответ, полученный незадолго перед первым прыжком, был ровным. Ни в чем решительно неблаговидном или даже просто подозрительном капитан второго ранга Михаил Евгеньевич Рудин замечен не был. Ну еще бы! Кто б его вообще пустил на корабль, которому предстояло стать личным транспортом будущего императора, возникни хоть какие-то сомнения! Конечно, Василий Андреевич обещал еще раз все перепроверить, но на многое рассчитывать не приходилось.

Вызванный «для создания кворума» Терехов тоже не разглядел ничего, выходящего за рамки. Ему, как и Северцеву, все лица казались знакомыми: слишком много времени было потрачено на изучение подноготной. С точки зрения Даниила, вообще ни одна из «этих рож» после всех разбирательств и инструктажей положительных эмоций вызывать не могла по определению.

Так что оставалось полагаться только на то, что все личные дела — и Рудина в том числе — составлялись профессионалами, которые не пропустили бы даже стрельбы из рогатки в сопливом малолетстве. В данном же случае любые аномалии отсутствовали напрочь. Если не считать аномалией то, что Рудин был по образованию инженером, а это среди летающих офицеров СБ встречалось не так, чтобы очень часто. Уроженец Орлана? Так честь ему и хвала, что выбрался из этого, кишащего гадюками болота. В общем, все было мило и благопристойно, как пикник начальной школы, но… Северцев был обеспокоен не меньше графини Корсаковой.

— Твой нос никогда не чует жареное просто так! — безапелляционно заявил он, разгоняя ладонью сигарный дым. Каюта Мэри была уж конечно не самой маленькой, но войну с двухчасовым непрерывным курением трех человек климатизатор безнадежно проигрывал. — Раз тебя что-то дергает за нервы, значит, есть причина, просто мы ее еще не нашли.

— А может быть, я уже начала потихоньку съезжать с катушек? На старости лет? — сделала Мэри попытку отшутиться.

Капитан беззвучно выругался и снова уставился злым взглядом в полное досье Рудина. Втуне. Зацепок не было.

«Москва» и три корабля эскорта подошли к станции «Благоденствие» ближе к полудню по корабельному времени. Дальше гостям грядущих торжеств предстояло добираться транспортом, предоставляемым принимающей стороной. Чужие военные корабли не допускались в систему планеты-метрополии Небесной Империи глубже, чем на дистанцию разгона перед прыжком. Более того, местные правила требовали, чтобы к станции пристыковался только крейсер «Москва». Сопровождающие корабли остались висеть в пространстве на расстоянии, превосходящем дальность главного калибра.

Сразу после стыковки на борт прибыл посол Российской Империи в Бэйцзине Тохтамышев. Внешность его благодаря заключенным предками бракам полностью соответствовала фамилии. И имя Алексей Владимирович этой самой внешности не соответствовало вообще… что ж, бывает.

Смуглый, невысокий, черноволосый, посол прятал проницательные темно-карие глаза в узких щелочках с припухшими веками. Современный официальный костюм совершенно ему не шел, превращая плотно сбитого мужчину в довольно злую карикатуру на принятую в дипломатических кругах респектабельность. Однако с первого взгляда становилось ясно, что в списке многочисленных забот, обуревающих графа Тохтамышева, внешний вид если и числится, то на самом распоследнем месте.

— Мои комплименты экипажам кораблей, — почти неразборчиво протараторил он Максимову, когда с приветствиями было покончено. — Время прибытия вы выдержали идеально, здесь это ценят. Простите старика за стремление подстелить дополнительной соломки, но повторю еще раз: никаких контактов с внешним миром. Ни шагу за пределы корабля, кроме как по прямому приказу его высочества! Доведите до сведения своих людей, что если все пройдет гладко, их ждет премия из представительских сумм посольства. Теперь вы, графиня, — отвесил он Мэри неожиданно изящный поклон.

Должно быть, на ее лице отразилось некоторое удивление, потому что посол поторопился внести ясность:

— Небольшое изменение в программе визита. Или большое, тут уж с какой стороны посмотреть. Извините, что не предупредил раньше, случай беспрецедентный. Час назад вдовствующая императрица объявила вас своей личной гостьей.

— И что это означает реально и на местности? — в последнее время Мэри терпеть не могла сюрпризов. За исключением тех, разумеется, в подготовке которых принимала непосредственное участие.

— Это означает, что за вами прибыли отдельный транспорт и отдельный эскорт. Все, разумеется, в курсе, что вы являетесь личным помощником его императорского высочества. Но здесь и сейчас имеет значение лишь ваш титул «Госпожи, Сохраняющей Преемственность» и желание госпожи Юань заполучить вас в свое полное распоряжение. Где ваш багаж? Впрочем, это неважно, я распоряжусь, чтобы его доставили по назначению.

Тохтамышев подарил каждому из своих слушателей по мрачноватой улыбке и властно подытожил:

— Ваше императорское высочество, сударыня, господа, нас ждут.

Мэри поймала насмешливый взгляд Константина из-под приподнятых бровей, коротко дернула плечом, оперлась на предложенную Северцевым руку и направилась вслед за стремительно удаляющимся в направлении шлюза послом.

В зале прилета разворачивалось действо. Огромное помещение было украшено так, как Российской Империи в голову не пришло бы никому и никогда. Ковровая дорожка всегда была деталью церемонии, но чтобы застелить не дорожками — коврами, и какими! — площадь, вполне сопоставимую с футбольным полем…

А сплошные шелковые драпировки на стенах? А море (действительно море!) цветов и разнообразной зелени? А почетный караул в количестве чуть ли не полка? А гимн принимаемой державы, исполняемый мало того что оркестром, так еще и хором? И ведь без малейшего акцента! Во дают!

Поблизости друг от друга, но все же отдельно, стояли две группы встречающих. В первой преобладали мужчины, костяк другой составляли вычурно одетые молодые женщины. Одна из них, похожая на причудливую хрупкую статуэтку, неуловимо быстро выдвинулась вперед и остановилась перед Мэри. Переломилась в талии.

— Госпожа Юань, Мудрая Госпожа династии Лин, ожидает Госпожу, Сохраняющую Преемственность! — мелодично произнесла она. Мелодия, однако, была довольно жесткой, словно исполнялась исключительно на металлических инструментах.

Мэри со вздохом убрала ладонь с локтя Северцева и в сопровождении субтильной красавицы сделала несколько шагов. Остальные девушки тут же заключили их двоих в «коробочку», и процессия почти мгновенно исчезла в глубине станции.

Встреча великого князя происходила почти по той же схеме (исключение составил проход вдоль строя почетного караула), но у Константина создалось впечатление, что даже его, возможно, охраняют не так тщательно. Не говоря уж о том, что первые приветствия достались не ему, а Марии.

Когда он, уже в кают-компании транспорта, поделился этими соображениями с Тохтамышевым, посол философски пожал плечами:

— А как вы хотели, ваше высочество? Вас пригласили сюда, потому что так положено. Графиню же — потому что ее искренне хотят видеть и с нетерпением ждут. Вы гость Небесной Империи, Мария Александровна — гостья императрицы-матери. Здесь персона выше государства… приходится считаться. В этом, поверьте, нет ничего умаляющего ваше достоинство или же, упаси, Господи, обидного. Просто ваше имя покамест не внесено в здешние учебники истории и ваш портрет не украшает стены аудиторий летных училищ. В отличие от. Так что да, охраняют Марию Александровну по полной программе, случись что — и ее стражам не сносить головы. Как, впрочем, и вашим, так что по поводу безопасности можно не волноваться.

— И вы полагаете, что эти милые девушки смогут обеспечить должный уровень защиты? — Терехов недоуменно переглянулся с Северцевым и слегка склонил голову набок в ожидании ответа.

— Пусть вас не обманывает их внешность, юноша! — посол издал дребезжащий смешок. — Эти, как вы их назвали, милые девушки… фарфоровые куколки… оранжерейные цветочки… это, молодой человек, чтоб вы знали — личная охрана вдовствующей императрицы. Да, они выглядят как некий элемент декора. Но там, где они появляются, сопровождая охраняемую персону, территория накрыта настолько плотно, что наличие у нападающих любого, даже холодного, оружия дальнего боя крайне маловероятно. Злоумышленникам придется полагаться только на непосредственный контакт, а тут подчиненным госпожи Лю Цинчжао нет равных. И если в схватке один на один какая-нибудь из них не подставится под ваш, не спорю, внушительный кулак — а она, уж будьте уверены, не подставится — лежать вам бессловесным грузом.

Видя, что Даниил намеревается поспорить, Константин решил вмешаться:

— Если я вас правильно понял, граф, госпожа Юань экспроприировала моего личного помощника. Как надолго?

— О, я почти уверен, что до церемонии поздравления его императорского величества вы госпожу Корсакову не увидите. Мудрая Госпожа не сочла, видимо, возможным беспокоить свою потенциальную гостью, но канал связи с посольством просто-таки раскалился. У ее величества с полдюжины секретарей, и, поверьте, я теперь всех их знаю в лицо и различаю по голосам. Нет ли причин, могущих помешать визиту состояться? Здорова ли графиня? Точно ли решила лететь? Взошла ли на борт? Благополучно ли прошел старт? По графику ли ожидается прибытие? Уфф… — Тохтамышев с видимым облегчением промокнул лоб белоснежным платочком, явно радуясь тому, что хлопоты завершились благополучно. — Верно говорят: Восток — дело тонкое!

Глава 9

2578 год, август.

Ларион Савостьянович Багрянцев пребывал не в духе. И причина заключалась вовсе не в вызове на службу в неурочный день. В конце концов, ему ли привыкать к неожиданностям? Начав свою карьеру с вышибалы в крохотном баре в полуподвале «Пасифик Националь», он поднялся по реальной лестнице до пятьдесят второго этажа, а по служебной — до должности старшего метрдотеля «Края неба». Так что удивляться или, уж тем более, пугаться господин Багрянцев разучился довольно давно.

Однако младший коллега, чей призыв о помощи пару часов назад выдернул Лариона Савостьяновича из мягкого кресла, оказался совершенно неспособен правильно обрисовать проблему. Дело ведь не в том, что откуда ни возьмись посыпались заказы на столики. Тут в корень надо зреть, в корень! Заказы — полбеды, хотя и странно для вечера четверга. Ты, мил человек, изволь посмотреть: какие именно столики заказывают? И кто их занимает? И прикинь: пора уже предупреждать старшего смены охраны или погодить пока, посмотреть по обстоятельствам?

Калач предельно тертый, Ларион Савостьянович мгновенно уловил закономерность, ускользнувшую от внимания напарника. И мысль о том, что вот именно поэтому не напарник старший метрдотель, а он, Багрянцев, сейчас совершенно не грела. Потому что все началось три часа назад, когда некая миссис Морган (иридиевая карта «Америкэн Трейдинг Бэнк») сделала заказ на двенадцатую ложу. И буквально четверть часа спустя были с очень небольшим временным интервалом забронированы десять столиков на два или четыре человека.

В далекой уже юности Багрянцеву довелось послужить в войсках планетарной обороны. И теперь он предельно ясно видел, что целью произведших бронирование людей является отнюдь не хорошее времяпрепровождение. Ориентир определенно был взят на полное перекрытие подступов к упомянутой ложе. Ни на один из столиков, кстати, спиртное не заказали даже в формате легких коктейлей. А рассаживающиеся по местам люди (что мужчины, что женщины) являлись кем угодно, только не праздными гуляками. И, кстати, не полицейскими.

Поэтому когда минут пятнадцать назад сверху доложили о прибытии миссис Морган, Ларион Савостьянович лично проводил ее в ложу. Искренне жалея о том, что должен идти впереди гостьи: посмотреть было на что. Во всяком случае, старший метрдотель получил огромное удовольствие, пропуская даму в комнату и придерживая для нее кресло. Жаль, что задержаться подольше повода не нашлось!

Разумеется, для некоторых выводов хватило одного взгляда. Миссис из нее никакая: под тонкими перчатками, обливавшими руки как вторая кожа, не было заметно ни одного кольца или перстня. Кто такой этот мистер Морган, неизвестно, но не муж, точно не муж — иначе уж обручальное-то кольцо на дамочке было бы. Платье и туфли совсем новые, куплены, похоже, только что, однако хорошую одежду носить привыкла.

Как привыкла и к наличию подчиненных, причем подчиненных вменяемых и ответственных. Об этом говорил еле заметный кивок тому головорезу, которого Багрянцев вычислил среди занявших столики в общем зале как главного, и его ответная собранность. Ну, и слава богу, значит, драки или стрельбы не намечается. Присутствие этой компании явно запланировано и согласовано. Охрана — она охрана и есть. Правда, количество впечатляет. А где же наш, с позволения сказать, муж?

Муж прибыл без всякой помпы. За несколько минут до его появления человек, определенный метрдотелем как командир телохранителей, поднялся со своей спутницей на крышу. Поэтому Ларион Савостьянович ничуть не удивился, получив сообщение о том, что мистер Морган почтил своим присутствием «Край неба». Из лифта вышел мужчина лет пятидесяти, одетый с некоторой претензией на следование моде, и Багрянцев проводил его в ложу.

Лицо гостя показалось ему знакомым, но что-то мешало вспомнить. Может быть, очки? И лишь когда «мистер Морган» с улыбкой поблагодарил Багрянцева и с порога слегка поклонился ожидавшей женщине, Ларион Савостьянович его узнал. Теперь, поняв, кто перед ним, метрдотель узнал и женщину. Узнал, и понял, что никогда, ни при каких обстоятельствах не расскажет об этом визите ни куратору из полиции, ни репортерам. Разве что любимым внукам, в качестве сказки на ночь.

Около пяти месяцев назад.

В ближайшие несколько дней Константину представилась малоприятная возможность убедиться в правоте Тохтамышева. Он не только не видел Марию — он даже ни разу не слышал ее.

Через четверть часа после прибытия в роскошные апартаменты гостевой части Запретного города великому князю доложили, что с ним желает побеседовать Мудрая Госпожа. Изящная женщина неопределенного возраста утонченно извинилась за то, что монополизировала время и внимание его личного помощника и испросила для «капитана Гамильтон» отпуск. Разрешение тут же было дано, и Мария растворилась в пространстве.

Коммуникатор ее предлагал оставить сообщение. В отведенных ей помещениях на вызов отвечали исправно — но только служанки или телохранительницы. Госпожа, Сохраняющая Преемственность, обедает с Мудрой Госпожой. Госпожа, Сохраняющая Преемственность, тренируется. У Госпожи, Сохраняющей Преемственность, примерка церемониального платья.

Оставшаяся до начала торжеств неделя у самого Константина была занята бесконечными встречами и переговорами. Разумеется, для каждого мероприятия Марией были подготовлены самые подробные заметки, но наследнику престола не хватало именно присутствия личного помощника. Быстрый ум и прекрасная память графини Корсаковой послужили бы немалым подспорьем, но, увы: Госпожа, Сохраняющая Преемственность, пребывала неизвестно где.

В конце концов, великий князь сдался и решил смотреть на вещи проще. Госпожу Юань вполне можно понять: «капитан Гамильтон» ей явно симпатична, а пообщаться без помех в любое другое время не позволяют жесткие рамки дворцовой жизни. На торжествах они уж точно увидятся, а до тех пор можно и потерпеть. Ну не украдут же здесь Марию, в самом-то деле! Правда, попробовать переманить вполне могут… да ну, чушь собачья, взбредет же в голову. Если кого и будут переманивать, так это Рори О'Нила.

Ситуация сложилась более чем забавная. В программу второго дня визита входила экскурсия в высшее летное училище, где глазам Константина действительно предстал большой снимок Марии в парадной форме и при всех регалиях. Под портретом, как пояснил переводчик, помещалась подробная биография, включавшая в себя скрупулезное перечисление наград. Текст получился, прямо скажем, не самый короткий. Еще бы!

Этикет не позволял начальнику училища обратиться к сиятельному гостю напрямую, хотя знание языков, несомненно, давало ему такую возможность. Поэтому сожаление, что госпожа Гамильтон не смогла оказать честь сему учебному заведению своим посещением, было высказано от имени наставников и курсантов через все того же переводчика. Черт дернул Константина сообщить, что на крейсере «Москва» в данный момент находится еще один член экипажа, осуществлявшего приснопамятный перелет!

Далее последовало краткое совещание, из которого великий князь, не слишком сведущий в «чайнизе-боевом», не понял почти ничего. Нюансы произношения и использование большого количество спецтерминов делали практически бесполезной и программу синхронного перевода. Затем у него почтительно спросили, не позволит ли он господину О'Нилу прочитать лекцию об особенностях управления двигателями малых кораблей в плотном астероидном потоке. Константин связался с «Москвой» и заручился согласием Рори. А потом началось веселье.

По словам Терехова, выделенного двигателисту в качестве сопровождающего лица, прочитанная на следующий день лекция прошла на «ура». Однако после нее бедняге-лектору пришлось туго. Нет, с вопросами будущих коллег-бортинженеров он справился быстро и легко. Но были ведь еще и девушки со штурманского и пилотажного отделений, на которых высоченный (и знаменитый!) рыжий детина произвел неизгладимое впечатление.

Небесная Империя официально практиковала и даже поощряла многоженство, наложниц и вовсе никто не воспринимал всерьез, поэтому ссылка на наличие жены девиц ничуть не смутила. Взгляды становились все более плотоядными, намеки истончились до полной прозрачности. Во взгляде О'Нила появились заметные признаки затравленности. Дальше же произошло нечто, повергшее Терехова в шок.

Рори непосредственно из холла училища связался с супругой через стационарный коммуникатор и прямым текстом изложил ситуацию. Вскинувшая брови Элис потребовала представить ей претенденток. Претендентки были представлены, причем Даниил ясно видел, что произвести впечатление на «Первую жену» они стремятся даже в большей степени, чем на мужа. В итоге отставной премьер-лейтенант снисходительно махнула рукой, попросила «девочек» оставить от ее супруга хоть что-нибудь для использования в хозяйстве, величественно кивнула «Можешь!» и отключилась.

Теперь пропал и О'Нил. Правда, впоследствии выяснилось, что за сутки до отлета он появился на «Москве», похудевший, осунувшийся и, несмотря на трезвость, слегка пошатывающийся. Как он добрался до станции «Благоденствие», так и осталось загадкой для всех, включая, похоже, и самого господина старшего техника. Пробормотав что-то о местном гостеприимстве, Рори одну за другой проглотил три порции обеда, завалился спать и добудиться его смогли только к моменту начала прогона предстартовых тестов.

Но все это Константин узнал потом. Пока же он, чертыхаясь, в очередной раз просматривал загодя составленную Марией справку по завтрашней церемонии. И в очередной же раз вздыхал об отсутствии личного помощника в пределах прямой досягаемости, с изрядным удивлением понимая, что… соскучился. Вот просто соскучился, и все.

Его высочество Харуки, наследный принц Сегуната, в последний раз поклонился императору Лин Цзе, и настала очередь Константина. Перестав безуспешно выглядывать среди собравшихся Марию, он двинулся к трону. Великого князя сопровождали граф Тохтамышев и Зураб Гогитаури, тот самый пожилой орнитолог, променявший упорядоченную жизнь доцента университета на перспективу хоть одним глазком взглянуть на самую знаменитую коллекцию птиц в Галактике. Четверо дюжих (по местным меркам) слуг несли просторную клетку с цветиками. В тот момент, когда Константин договорил положенную формулу поздравления, Гогитаури тихонько присвистнул, и дюжина птичек одновременно вспорхнула с жердочек, расправляя крылья и заливаясь мелодичным щебетом.

История умалчивала, происходило название птиц от цветов или от самоцветов, но Константин был склонен придерживаться второй версии. Сейчас, в лучах искусно направленных светильников, темно-синие цветики, с алой нижней стороной крыльев и пронзительно-зелеными хвостами, блеском перьев действительно напоминали ожившие драгоценные камни.

Император был явно доволен. Во всяком случае, на подчеркнуто неподвижном лице возникло что-то, подозрительно напоминающее улыбку. Когда же великий князь сказал, что в случае необходимости господин Гогитаури готов задержаться в Бэйцзине и дать любые консультации по уходу за капризными питомцами, Лин Цзе улыбнулся уже в открытую.

Вернувшись на место, Константин снова стал исподтишка оглядывать зал. Тщетно: Марии не было. И тут церемониймейстер провозгласил:

— Мэри Александра Гамильтон, вдовствующая графиня Корсакова, Госпожа, Сохраняющая Преемственность! — и от свиты императрицы-матери отделились две женские фигуры.

Одна из них, своим ростом и подчеркнутой угловатостью напоминавшая подростка, несла на подносе небольшую ажурную металлическую шкатулку характерного зеленоватого цвета. Если это действительно был тариссит, то сама по себе вещица стоила возмутительных денег. Но великого князя занимал сейчас не подарок и уж тем более не его стоимость. Замерев, утратив на время способность шевелиться, он вглядывался в ту из женщин, что была повыше.

Темно-зеленое, почти черное, закрытое шелковое платье в пол было таким узким, что окажись носки туфель хоть чуть-чуть длиннее, они вполне сошли бы за плавники на конце рыбьего хвоста. Ширина юбки — точнее полное отсутствие ширины — заставляла незнакомку (да-да, незнакомку!) делать крохотные, почти незаметные шаги, и ирреальный силуэт плавно и беззвучно скользил над полом в оглушительной тишине.

На золотом шнуре, игравшем роль пояса, слегка покачивалась в такт движению нефритовая табличка. Золотые же драконы браслетов обвивали обнаженные руки от запястий до локтей. В уложенных в сложную прическу волосах сияли перья шпилек. Кристалл в центре ордена «Великой Стены» искрился, переливался и как будто пульсировал.

Других украшений не было, да они и не требовались, более того, отвлекли бы внимание от лица, а оно стоило того, чтобы от него не отвлекали. Искусный визажист сделал глаза огромными и немного раскосыми, чуть заострил высокие скулы, смягчил подбородок, выпрямил и слегка сузил линию носа.

Сердце Константина пропустило удар, и теперь тяжело ворочалось в груди. Дыхание перехватило. Он знал офицера, танцовщицу, наездницу. Он знал исполнительную служащую, знал аналитика, знал мать. Остановившуюся перед троном королеву он видел впервые. Только голос, привыкший отдавать приказы, а теперь произносящий поздравления и легко накрывающий замерший зал, остался знакомым.

— …и я могу лишь надеяться, что мой незначительный дар понравится вашему величеству.

Император открыл поднесенную поближе шкатулку и довольно заметно приподнял правую бровь. Достал лежавший внутри предмет, повертел его в пальцах. Как сумел разглядеть со своего места слева от трона великий князь, это был простой, строго утилитарный браслет коммуникатора.

— Именно этим прибором ваше величество воспользовались двадцать четыре года назад в системе Хэйнань, — внесла ясность ожившая статуя, которая не могла быть, но все-таки была Марией. — По завершении контракта я выкупила его у премьер-лейтенанта Харриса и сегодня принесла сюда в знак того, что преемственность сохраняется.

Лин Цзе неопределенно повел правой рукой, в которой держал своеобразный дар. Невесть откуда появившийся слуга принял с поклоном браслет и почтительно застыл. Тем временем виновник торжества отвернул край левого рукава, снял свой собственный коммуникатор и положил его на поднос. Подскочивший уже слева слуга чуть потеснил девушку, сопровождавшую Марию, и осторожно застегнул подарок на запястье.

Император поднялся на ноги, слегка поклонился дарительнице, благосклонно улыбнулся и провозгласил, не сводя с женщины внимательных, словно пытающихся проглотить ее целиком глаз:

— Вы правы, капитан. Преемственность сохраняется.

Госпожа Юань несколько раз соединила маленькие ладони. Принявшие этот жест за руководство к действию гости присоединились к аплодисментам. Рядом с Константином потрясенный Тохтамышев бормотал что-то о незаурядных дипломатических способностях графини Корсаковой и беспрецедентном нарушении церемониала.

Великому князю было не до того: он не сводил глаз с двоих людей, стоявших у трона. Абсолютно разные, сейчас они были удивительно похожи: разворотом плеч, посадкой головы, манерой смотреть прямо в глаза. Они имели право не склоняться ни перед кем, и знали это. Они были вместе — а все остальные словно оказались за прозрачной, но непреодолимой стеной.

Император сказал что-то, очень тихо, почти не шевеля губами. Графиня Корсакова лукаво сощурилась, отвечая. Она улыбалась повелителю Небесной Империи, улыбалась заговорщицки, словно знала что-то, недоступное другим, что-то, касающееся только их двоих. До сих пор Константин полагал, что после гибели Никиты эта ее улыбка принадлежит только ему — и никому больше.

«Вот этот удар под ложечку, от которого темнеет в глазах, — думал он. — Этот ушат ледяной воды на голову… этот глоток кипящей кислоты… это и есть ревность?»

После окончания церемонии поздравления императора начался менее официальный прием в парке, с фуршетом и оркестром, наигрывающим попурри из классической музыки пополам с этническими мелодиями. Однако и здесь, в обстановке почти неформальной, Константину пообщаться с Марией не удалось. Нет, разумеется, они обменялись приветствиями и поклонами (сделать в таком платье реверанс личный помощник великого князя не могла), но и только. Желающих поближе познакомиться с дамой, которой в открытую благоволил хозяин праздника, нашлось столько, что наследник русского императора мог лишь следить взглядом за мелькающей в толпе темно-зеленой тенью.

Впрочем, и это удавалось ему только время от времени. Такие приемы, как этот, негласно предназначались именно для того, чтобы представители правящих кругов различных государств могли наладить контакт, минуя хитросплетения дипломатического протокола. И то, что Лин Цзе довольно быстро распрощался с гостями и удалился, лишь добавило собравшимся свободы действий. Поэтому Константину Георгиевичу оставалось только одно: надеяться, что Мария знает, что делает, а ее благоразумия и осторожности хватит на то, чтобы не переступить некую невидимую, но ясно ощутимую черту.

Иногда течение приема ненадолго сводило их вместе, но это случалось редко, а продолжалось совсем недолго. Тут же находился кто-то, желающий что-нибудь обсудить либо с Константином, либо с графиней Корсаковой, и они снова оказывались разделены нарядными, обманчиво-легкомысленными людьми.

Больше всего донимали великого князя желающие поздравить его с таким удачным выбором личного помощника. Причем он даже не мог сказать, что раздражает его больше: многозначительные подмигивания мужчин или лицемерные улыбки и подчеркнуто сладкие голоса женщин. В Новограде его нежелание поддерживать разговор на определенную тему было бы немедленно принято во внимание, но здесь был не Новоград. И его статус, ничем не отличавшийся от статуса других приглашенных, не давал никакого преимущества. Впору позавидовать Лин Цзе. Хорошо быть хозяином. Хозяином хорошо, а гостем — как получится.

— Графиня любит и умеет блистать в первых ролях. А положение личной гостьи императрицы-матери дает ей такую возможность, — глубокомысленно заметил граф Тохтамышев, когда они почти случайно столкнулись у столика с фруктами и остались практически наедине, если не считать замерших, как изваяния, слуг. И добавил, не меняя интонации:

— Ваше высочество, не стоит так смотреть на мистера Литовински. Широко известно, что вице-президент Американской Федерации голубее любого из озер Осетра, его интерес к Марии Александровне вряд ли носит мужской характер. В том же, чтобы обаять собеседника и не дать тому ни грамма информации, ее сиятельство, думаю, даже и такому стреляному воробью, как я, даст сто очков вперед и не поморщится. Дипломат она, похоже, прирожденный. А уж если это действительно был тот самый коммуникатор… да, такого подарка император не получил бы ни от кого и, будьте уверены, он это запомнит.

Константин на секунду опустил веки, соглашаясь и прикидывая, не позеленели ли у него глаза, затем приятно улыбнулся и отсалютовал бокалом одному из представителей Венецианской Республики. От необходимости отвечать Тохтамышеву его спас богато одетый господин, чья одежда выдавала принадлежность к свите императора.

— Его величество Лин Цзе, да продлятся его дни, ожидает ваше высочество, чтобы, как и было условлено, побеседовать в более спокойной атмосфере.

— Почту за честь, — коротко поклонился Константин, пристроил бокал на поднос выросшего как из-под земли официанта и двинулся за своим провожатым. Оглянувшись напоследок, он заметил, как губы Тохтамышева беззвучно, но отчетливо выговорили: «Удачи!». Мария опять исчезла.

По всему выходило, что аудиенция намечается самого частного характера: добираться пришлось довольно долго. Видимо, утомленный шумным праздником император предпочел уйти как можно дальше от суеты. Константин знал из аналитических сводок, что Лин Цзе свойственна некоторая мизантропия, и от всей души сочувствовал человеку, которому принятые в Запретном городе порядки почти не давали возможности побыть одному.

Резиденция повелителя Небесной Империи действительно была городом, чьи многочисленные строения тонули в зелени (и не только зелени) садов, парков и самых настоящих лесов. Легкому кару, снабженному антигравом, дороги были ни к чему, и он бесшумно плыл над луговинами и изысканными цветниками, узкими каналами и обширными прудами, огибал деревья и легко переваливал через искусственные возвышенности.

Красота пейзажей завораживала. Константин сожалел, что не догадался попросить принимающую сторону о воздушной экскурсии: он не отказался бы взглянуть на Запретный город с высоты птичьего полета.

Ему пришло в голову, что кто-то из предков Лин Цзе был большим поклонником «Волшебника Страны Оз». Или Изумрудного города: Константин читал оба варианта, но русский ему нравился больше. Как бы то ни было, каждый из секторов имел свой собственный цвет, причем это выражалось даже в одежде и окраске его обитателей.

Например, часть, которую великий князь про себя окрестил «Желтой», была заполнена цветами и деревьями с лепестками и листьями всех оттенков этого цвета. Вымощенные лимонным камнем дорожки во всех направлениях пересекали лужайки, заросшие золотистой травой. В этой траве нежились великолепно-солнечные львы. Кару кланялись люди в одежде из желтого шелка. На медовой коряге важно восседал удивительно крупный удод. И Константин готов был поклясться, что слышит пение иволги.

Кар скользнул в просвет, обнаружившийся в плотной стене белоствольных буков, и картина разительно изменилась. Неожиданная здесь, березовая рощица словно светилась изнутри. Белесая трава казалась покрытой инеем. В центре явно накрытого силовым полем озерца на засыпанном самым настоящим снегом островке предавался лени полярный медведь. За холмом, покрытым вывезенными с Алабамы уайткэтами, располагался пруд, заросший белыми водяными лилиями с почти прозрачными лепестками. Там, где не было цветов, по зеркальной глади величаво скользили силуэты лебедей. Двойные силуэты, потому что каждой птице сопутствовало ее отражение. А на противоположном берегу пруда сидел в белом кресле под белым навесом хозяин всего этого великолепия, кормивший с руки белоснежного павлина.

Кар опустился поблизости от навеса, и Константин вышел на белый песок. Одетый в белое — конечно же! — слуга подал императору платок, которым тот вытер руки, и повелительно поцокал языком. Павлин развернул хвост в ослепительный веер, презрительно покосился на пришельца и удалился, а Лин Цзе поднялся на ноги и приветствовал гостя легким поклоном.

— Присаживайтесь, Константин. Вы позволите обращаться к вам так? А вы зовите меня Цзе. Если мои аналитики правы — а ошибаются они крайне редко — нам предстоит еще не один год иметь дело друг с другом, так что не стоит тратить время на церемонии.

Такого Константин не ожидал, хотя в логике его собеседнику отказать было невозможно. Но как же нормы? И правила? Традиции, наконец?

— Как вам будет угодно… Цзе.

И началась беседа. Неспешная, вкрадчивая, на полутонах. Так искусные фехтовальщики медлят, прощупывая противника, пытаясь понять, чего от него можно ожидать, а чего ждать бесполезно — не дождешься. Ситуация осложнялась (а может быть и упрощалась) тем, что они вне всякого сомнения нравились друг другу: император и наследник престола. Повелитель огромной Империи и будущий повелитель еще более огромной. Почти ровесники — Константин был семью годами старше по календарю, но определенно моложе в том, что касалось правления. Два человека, которые повидали виды. Пусть разные, но их было вполне достаточно для достижения взаимопонимания.

— Везение — понятие относительное, — задумчиво говорил Лин Цзе. — Повезло ли мне двадцать четыре года назад? Я до сих пор не всегда бываю уверен в этом. А уж поначалу нередко бывали дни, когда я от всей души проклинал мастерство госпожи Гамильтон, сохранившее мне жизнь и приведшее на Яшмовый трон.

— Думаю, что понимаю вас, — кивнул Константин. Исходящие от крохотных плошек с острыми закусками ароматы таяли в предвечернем воздухе. От пруда тянуло свежестью и чуть заметным запахом тины. — Власть это работа, а большая власть — большая работа, и пресловутый «груз ответственности» не только и не столько литературный оборот. Этот груз действительно давит.

— Вижу, вы представляете, о чем идет речь. И я не удивлен. Регентство в какой-то степени накладывает даже большую ответственность, чем собственное правление. Ведь в этом случае приходится соотносить свои решения с тем, как поступил бы на вашем месте тот, кого вы замещаете. И исходить не только из собственного понимания ситуации и предъявляемых ею требований. Большая работа, согласен. Даже для того, кто всегда знал, что эта работа ему предстоит и готовился к ней всю жизнь. Я немного завидую вам, Константин, — несколько неожиданно завершил свой пассаж император.

Имя своего собеседника он произносил не то чтобы по слогам. Просто раздельно. Кон Стан Тин.

— Завидуете? И что же служит предметом вашей зависти?

— Время. Подготовка. Люди.

Казалось, Лин Цзе не собирается развивать тему. Константин же, в целом примерно представлявший себе, что имеет в виду его собеседник, тоже предпочитал молчать, любуясь прудом.

Где-то вдалеке незнакомая птица назойливо высвистывала один и тот же мотив. Поднявшийся ветер наморщил водную гладь и тут же стих. Отражения лебедей, исказившиеся было, снова стали безукоризненными и четкими, как на картине.

— И происхождение, конечно, — негромко продолжил император, прерывая затянувшееся молчание.

Великий князь слегка приподнял брови:

— И чем же мое происхождение лучше вашего? Вы-то, кстати, были сыном правящего императора, а в момент моего рождения…

— В момент вашего рождения ваш отец был единственным наследником, а вы — его старшим и долгое время единственным сыном. У меня же было восемь братьев. Братьев, рожденных Императрицей и Второй женой. Традиции Небесной Империи таковы, что Третья жена мало чем отличается от простой наложницы, ее дети — это ее личное дело.

Неслышно подошедшие слуги расставили на столе горячие блюда, заменили узкогорлые кувшины с вином и растворились среди деревьев.

— Еще один принц… не люблю это слово, но наш термин очень сложен для адекватного перевода… коротко говоря, еще один принц не был нужен никому, кроме собственной матери. Более того. Раз уж я сказал о подготовке… Кон Стан Тин, вы плохо представляете себе реалии Запретного города. Один неверный шаг, одно неосторожное слово… если бы хоть кто-то заподозрил меня в наличии каких-либо амбиций, несчастный случай произошел бы практически мгновенно. И не так уж важно, съел бы я за ужином что-нибудь не то, оступился на лестнице или просто утонул в ванне. Я получил образование, но править меня никто не учил. И когда — через вот этот самый коммуникатор, — Лин Цзе небрежно постучал себя пальцем по предплечью левой руки, — ко мне обратились «Ваше величество!», оказалось, что я не готов. А времени уже не оставалось. Мне доводилось читать, что некий ваш предшественник услышал однажды: «Довольно ребячиться, ступайте царствовать!» Могу представить, что почувствовал он в этот момент. Я — могу.

Он отрешенно полюбовался небом, сделал глоток вина и слегка пожал плечами.

— Я говорю все это вовсе не для того, чтобы вызвать у вас жалость или сочувствие. Просто обрисовываю обстоятельства, которые заставляют меня завидовать вам.

Император улыбнулся и указал на тяжелую квадратную тарелку с чем-то, происхождение чего Константин не мог определить ни по виду, ни по запаху.

— Попробуйте вот это. У меня есть веские основания гордиться своими поварами. Да, ну так вот… Представьте себе семнадцатилетнего мальчишку, который вдруг, в одночасье, становится правителем. Не имея ни соответствующей подготовки, ни времени на нее, ни единомышленников. Пришлось учиться на лету, как сказала бы наша с вами общая знакомая. Которой я, кстати, тоже не мог предложить задержаться в Бэйцзине. А вот вы учились годами. И годами выбирали и готовили людей, которые будут рядом с вами в политике, в правлении… в жизни, наконец. У вас было время, Кон Стан Тин. И оно все еще есть у вас. Совсем немного, но есть. Мой вам совет, совет человека, который старше вас на четверть века правления: воспользуйтесь этим временем. Не тратьте его понапрасну.

Задумчивость исчезла из голоса Лин Цзе. Он пристально посмотрел на своего визави и выговорил, отчетливо и веско:

— В игре, именуемой жизнью, две фигуры не прощают промедления и колебаний. Только две, но их вполне достаточно, чтобы, промедлив или заколебавшись, проиграть всё. Эти фигуры — власть и женщина. Может быть потому, что правильно выбранная женщина — это тоже власть.

Все оказалось настолько просто, что Константин никак не мог взять в толк, почему не додумался до этого элементарного решения раньше. Как выяснилось, все, что требовалось, чтобы увидеться с Марией — это изложить свое желание одному из его местных телохранителей. Великому князю тут же был выделено сопровождение, к просьбе не предупреждать о визите отнеслись с уважением и пониманием, и полчаса спустя он уже стоял на одной из лужаек сектора, который был, судя по всему, синим.

Возможно, однако, что со зрением Константина сыграли шутку сумерки, вплотную обступившие довольно большое озеро. На его берегу изысканным цветником толпились с десяток девушек, а от воды, под негромкий аккомпанемент небольшого водопада, доносились плеск и смех. Озабоченный женский голос, отчетливо слышный в вечерней тишине, на унике умолял госпожу не заплывать далеко, госпожа сообщала, что плавает как рыба… идиллия.

Оказалось, однако, что на купальщицу было направлено внимание далеко не всех девушек. Стоило посетителям приблизиться шагов на пятьдесят, как от стайки красавиц отделилась одна фигура, скользнувшая к ним по голубоватой траве. Константин, полагавший себя знатоком хорошего умения владеть своим телом, увиденное оценил по достоинству. Сейчас, пожалуй, он склонен был согласиться с Тохтамышевым. Не хотелось бы встретиться с этой «куколкой» в поединке. Такое никому не пожелаешь. Даже злейшему врагу.

— Чем я могу помочь господину? — голос девушки был наполнен холодом безукоризненно острого стилета, который — до поры — пребывает в бархатных ножнах. Говорила она по-русски, причем исключительно чисто, без каких-либо искажений произносимых звуков, что, как правило, уроженцам Небесной Империи давалось нелегко.

— Я пришел, чтобы встретиться с госпожой Корсаковой.

— Госпожа купается, — краешек клинка угрожающе сверкнул под эфесом. Руки девушки прятались в широких рукавах просторной рубахи или короткого платья. Руки — и что еще?

Изрядно позабавленный, Константин примиряюще улыбнулся:

— Я готов подождать. Не торопите госпожу, у нее был непростой день.

На лице изящной стражницы, кажется, той самой, которая первой приветствовала Марию на «Благоденствии», не дрогнул ни единый мускул, но непроницаемо-черные глаза определенно потеплели.

— Мы постараемся сделать ваше ожидание приятным.

Казалось, она даже не пошевелилась, но от берега к ним уже бежала еще одна девушка с легким раскладным креслом в руках. Кресло, как заметил, внутренне усмехаясь, Константин, установили спинкой к озеру. И опять же прав посол: комфорт Госпожи, Сохраняющей Преемственность, здесь и сейчас важнее комфорта ее нанимателя. Хотелось бы ему понаблюдать за купанием и — особенно — за процессом выхода из воды, но…

Красот, однако, хватало и при таком ракурсе. Впору было пожалеть о том, что вечер был уже совсем близко, и разглядеть удавалось далеко не все. К примеру, эти странные маленькие деревца… знакомый голос произнес за его спиной с мягкой насмешкой:

— Добрый вечер, ваше высочество!

Константин поднялся на ноги и повернулся лицом к озеру и источнику голоса. Мария стояла не более чем в метре от него, на ее чуть побледневших от холодной воды губах играла лукавая улыбка.

— Что, мои верные стражи не только не подпустили вас близко, но даже и смотреть не позволили?

— Не позволили, — сокрушенно развел он руками. — У ваших прекрасных телохранителей очень четкие представления о приличиях. Или о безопасности.

— О том и о другом, полагаю. Вы поужинаете со мной?

Великий князь, который уже некоторое время ломал голову над тем, как бы напроситься в гости, слегка поклонился.

— Почту за честь. Правда, я уже поужинал с его величеством…

Мария легкомысленно махнула рукой, отметая возражения.

— Во-первых, это было какое-то время назад. Думаю, довольно заметное. Так что речь шла скорее о позднем обеде. Во-вторых, при всем уважении к его величеству, серьезная беседа не способствует получению удовольствия от еды. Да и нормальному пищеварению тоже. Кстати, как прошло?

— Графиня! — укоризненно покачал головой Константин. — Кто-то не далее как несколько секунд назад рассуждал о вреде серьезной беседы…

— Вы совершенно правы, — рассмеялась она. — Цинчжао, сегодня на моем столе должно быть два прибора.

— Да, госпожа, — почтительно поклонилась девушка, которая первой подошла к нему. — Я предупрежу слуг. А вам следует подняться в дом, роса уже упала.

Она повела рукой. Проследив за жестом, Константин увидел, что на выглядывающих из-под подола длинной шелковой сорочки туфельках Марии, как и на самом подоле, расползаются пятна сырости. Чуть более короткий стеганый халат насыщенного кораллового оттенка надежно защищал свою владелицу от вечерней прохлады, но распрямленные купанием мокрые волосы настойчиво требовали тепла закрытого помещения.

Еще один кар — и где его только прятали? — остановился в двух шагах от них. Минуту спустя он уже мягко двигался над поверхностью озера к противоположному берегу, где на вершине скалы прятался среди изысканно-корявых сосен небольшой дом. Терраса с резными столбиками, поддерживающими прихотливо изогнутую крышу, нависала над водой метрах в тридцати.

Внутрь они попали при помощи лифта, шахта которого пронизывала скалу насквозь. Ведущий в него коридор скрывался за дверью, замаскированной под участок склона, и, Константин готов был поклясться в этом, простреливался во всех направлениях. В том, что пол заминирован, сомневаться также не приходилось. Похоже, здесь ради безопасности постояльцев не пренебрегают ничем. Отведенные ему самому апартаменты были оборудованы немного иначе, но сюрпризов для незваных гостей хватало и там. Великому князю вдруг пришло в голову, что даже сразу после покушения на отца дворцовый комплекс Новограда охранялся несколько менее… параноидально.

Тем временем подъем завершился. Большая комната без окон, вполне уютная, но безликая, служила, должно быть, помещением для охраны. Лестница за фальшпанелью вела на следующий уровень. И вот там-то царил уже порядком поднадоевший Константину местный антураж. Ковры и шелка, ширмы и причудливые светильники, росписи на полотнищах драпировок и затейливые узоры, образуемые рисунком древесных волокон на кое-где проглядывающих досках пола…

Следовало, однако, отметить, что Мария в своем наряде вписывалась в обстановку идеально. Вот она подошла к некоей помеси дивана и кушетки, усыпанной подушками… кажется, этот предмет мебели называется оттоманкой… вот сбросила промокшие туфельки… вот поджала под себя ноги, укутывая их полами халата…

— Вы мерзнете? — участливо поинтересовался Константин.

— Немного, — призналась она со смущенной улыбкой.

— В таком случае, вы действуете неправильно, — наставительно заметил великий князь.

— А как надо?

— Вот так, — прикоснулся он к сенсору на подлокотнике кресла.

В дверях немедленно возникла давешняя девица.

— Цинчжао, госпожа озябла. Принесите покрывало и горячий чай.

— Да, господин. Подогреть вино?

— Обязательно. И поторопите с ужином.

Девушка поклонилась и исчезла.

Глава 10

2578 год, август.

Великий князь дождался, пока метрдотель закроет за ним дверь ложи, и с облегчением снял порядком поднадоевшие очки. Судя по всему, его внешний вид вызвал у графини Корсаковой что-то вроде веселого удивления: она с явным трудом не позволяла приветливой улыбке перерасти в хохот.

— Смейся-смейся! — проворчал Константин. — Между прочим, организуя маскировку, я брал за образец твои методы.

— Костя, это кошмар! — выдохнула, наконец, Мария сквозь прижатую к губам снятую перчатку. Где-то в ее горле, а то и в груди, булькало сдерживаемое хихиканье.

Безобразие требовалось немедленно пресечь, и великий князь подошел к вопросу творчески. Первым делом он обогнул стол и протянул руку, одновременно просительно и непреклонно. Отнятые от губ пальцы церемонно легли в его ладонь, и он подчеркнуто неторопливо поцеловал — сначала их, а потом уголок улыбающегося рта. Столь же неспешно Константин поднял голову и успел увидеть мелькнувшее в женских глазах разочарование. Ухмыльнулся. Так-то, милая, в эту игру могут играть двое.

— Ты выглядишь усталой.

— Так и есть, — пожала плечами Мария. Разочарование так быстро уступило место хладнокровной насмешке, что казалось — оно просто почудилось. — Я уже собиралась домой, как вдруг выяснилось, что вместо спокойного вечера в обществе кошачьей братии мне надо спешно менять внешность, переодеваться и тащиться за семь верст киселя хлебать. Тебе не стыдно?

— Стыдно, — кивнул Константин. — Но в меру. Во всяком случае, мне явно недостаточно стыдно, чтобы перебить аппетит.

— Ну так приступай!

И он приступил, в который раз удивляясь тому, насколько точно графиня Корсакова умеет улавливать его настроения и желания, даже невысказанные. На столе были не то чтобы его любимые закуски. Просто те, которые он хотел съесть именно сегодня. Причем сам Константин понял это, только когда увидел блюда, элегантно расставленные на до хруста накрахмаленной скатерти.

Некоторое время в ложе было тихо, но великий князь прекрасно понимал, что это ненадолго. Ему милостиво давали утолить первый голод, но можно было не сомневаться — допроса не избежать. И действительно, стоило ему отложить вилку, как Мария сделала то же самое и требовательно уставилась на него темно-синими — сегодня — глазами.

— Так что это был за побег из курятника, позволь поинтересоваться? — с едва ощутимым недовольством в голосе осведомилась она. — Проделано было блестяще, не спорю, но — зачем?

— Я решил устроить себе мальчишник. Имею право?

— Имеешь, конечно. А почему именно мальчишник? И почему в одиночестве? Я, как ты понимаешь, ни на одном подобном мероприятии не была. Но судя по тому, что мне известно об этой традиции, ты выбрал какой-то уж очень нетривиальный способ провести время. И потом… раз уж речь зашла о мальчишнике… его полагается устраивать непосредственно перед свадьбой, разве не так? И почему же я, твой личный помощник, ничего не знаю о предстоящем торжестве?

Интонация, ровная поначалу, теперь переливалась и вспыхивала нескрываемым ехидством.

Константин взял бокал с вином, покачал его в руке и слегка коснулся им кромки бокала Марии.

— Послезавтра… точнее, уже завтра я венчаюсь со всей Империей. Так что да, именно мальчишник.

— Нервничаешь? — теперь в ее голосе звучало искреннее сочувствие.

— Скорее, беспокоюсь.

— Не о чем, поверь. Вот увидишь, это будет удачный брак.

— Думаешь? — он недоверчиво склонил голову к плечу.

— Убеждена! — твердо ответила Мария.

Около пяти месяцев назад.

Покои заполнял полумрак, создаваемый богатыми драпировками и светом нескольких фонарей, сделанных из разноцветной, причудливо расписанной бумаги. Вряд ли внутри были свечи, но впечатление складывалось именно такое. Обстановка весьма располагала к некоторой интимности и обсуждению вопросов, не предназначенных для чужих ушей, однако…

Дорогуша, что это пришло тебе в голову? Зачем тебе понадобилось приглашать его на ужин? Ты же не любишь двусмысленных ситуаций! Ну да, ну да: соскучилась… и «Снежная Королева» давно уже не действует… но он же твой друг! И начальник. Сюзерен, наконец! Ты вообще-то подумала о том, что будет, если он что-то предпримет? Как тебе реагировать — решила? И какой дурой ты будешь выглядеть в собственных глазах (и в его, кстати), если ничего, кроме ужина, он в виду не имел, а ты тут вся из себя… в халате… и дрожь эта… хорошо хоть он решил, что ты зябнешь… хорошо? Или плохо? Вот черт!!!

— А вы не думаете, что нас могут подслушивать?

— Что значит «могут»? — насмешливо фыркнула Мэри, ловко орудуя палочками. — Уж будьте уверены: и подслушивают, и подглядывают. Вот только черта с два они что-то услышат или увидят, пока ваша голова находится в радиусе метра от моей. Если только чисто физически, но это очень вряд ли. Говорим мы негромко, отверстий в стенах и потайных ниш тут нет, я проверяла. А аппаратными методами — обломятся. Мой имплант годится не только на то, чтобы облегчать управление кораблем в бою. Вы же не думаете, что я просто так разве что не забралась к вам на колени?

Константин виртуозно изобразил горькое разочарование, но глаза его смеялись:

— А как же мое общепризнанное обаяние?

— Да подите вы с вашим обаянием! Расскажите о нем кому-нибудь, кто знает вас хуже, чем я! — она не выдержала и расхохоталась. — Бедняжка Русакова от вашего обаяния до сих пор в себя прийти не может!

— «Бедняжка», — великий князь отчетливо взял слово в кавычки, — Русакова сама виновата. Нечего было пытаться играть не в своей лиге. Когда сопливая девчонка пытается изобразить светскую львицу, она должна быть готова к тому, что придется предъявить клыки. Или же, за отсутствием таковых, поджать хвост. А вы-то, кстати, откуда знаете о том, что было сказано? Вас там и близко не было.

— Слухами земля полнится, — ухмыльнулась Мэри. — Можете быть уверены, ваша сентенция по поводу самых прекрасных глаз докатилась до другого края зала мгновенно.

— А почему вы решили, что речь шла именно о ваших глазах? Помнится, я упомянул только цвет…

Она резко посерьезнела и отложила палочки.

— Так решила не я. Так решили все остальные. Женились бы вы, что ли, а то меня, не ровен час, отравят, чтобы не отсвечивала.

Константин чуть устало пожал плечами, уныло сравнил свою почти полную тарелку с почти пустой тарелкой сотрапезницы, вздохнул и взялся все-таки за вилку. Есть палочками у него не получалось.

— И вы туда же. На ком жениться, позвольте вас спросить? Все достойные дамы подходящего возраста замужем, а с молоденькой девушкой возиться у меня точно терпения не хватит, это отец орел, а я так… погулять вышел.

Намек на сочувственную улыбку смягчил черты Мэри, немного размывая привычную сосредоточенность.

— Сами виноваты. Все надо делать вовремя, жениться в том числе. Ну, в этом деле я вам не советчица. Скажу только, что ваш разрыв с Анной меня порадовал. Вы уж простите, но при всей длительности вашей связи госпожа Заварзина совершенно не годилась в жены.

— Гм… я склонен думать так же, но у меня свои причины для этого. Каковы ваши?

Она ненадолго задумалась, подбирая формулировки.

— Слишком долго пробыла любовницей. Причем именно в варианте «придя ко мне, мужчина должен оставить все свои проблемы за дверью». Это по-своему неплохо, но задача жены другая: не отвлечь от проблем, а помочь их решить. Партнер, а не игрушка.

Мэри снова взяла палочки, повертела их в пальцах. Помедлила, внимательно глядя на Константина, потом решительно покачала головой:

— Нет.

— Прошу прощения? — приподнял он брови.

— Нет, я не уверена, что из госпожи Савицкой получилась бы хорошая жена для Никиты. Но я, во-первых, пристрастна, а во-вторых, если бы они поженились, это было бы уже не моей проблемой, согласитесь. Хотя я ей благодарна. В какой-то степени.

Судя по выражению лица, такого великий князь не ожидал.

— Хорошо. Я допускаю, что вы читаете меня, как открытую книгу. Поскольку действительно думал о том, считаете ли вы Дарью Савицкую достойной заменой себе. Но вы… благодарны? Благодарны — ей? За что?!

— Я попросила ее не приходить на похороны Никиты. И она не пришла.

Что-то в глазах собеседника заставило Мэри насторожиться, почти испугаться. Никогда еще его взгляд не был таким злым. Или был, но не в ее адрес. Да что случилось-то?

Гнев, кроваво-черный, неумолимый гнев разрастался в груди Константина. Плескал горечью на язык, застил глаза, заставлял руки сжиматься в кулаки.

Ты не знаешь, верно? Ты способна на многое, почти на все, но такая подлость выходит за рамки твоих представлений о допустимом. И никто, конечно, тебе не сказал. Правильно, в общем-то. Или нет? В любом случае сейчас не место и не время. Молчать, молчать, все что угодно, только промолчать! И ты молчи, ведь если ты сейчас спросишь, в чем дело, я не уверен, что смогу…

— В чем дело, Константин?

Спросила…

— Вы правы, Мария. Она не пришла. Но не потому, что вы попросили об этом. Просто возможность появления госпожи Савицкой на похоронах предусмотрел генерал Зарецкий. И его люди перехватили эту даму перед самым выходом из дома. Такую, знаете ли, бледную и прекрасную, в глубоком трауре, под вуалью…

Палочки треснули, распадаясь на лакированные половинки с предельно острыми краями изломов. Голос, однако, почти не изменился, разве что добавилось немного льда. Неверного, весеннего, готового в любой момент хрустнуть под неосторожной ногой.

— Вы подрываете мою веру в человечество. Ведь умоляла же, как женщина женщину, объясняла, что там будут родители Никиты, там будет его старший сын… зачем?!

Зарецкий настаивал на конфиденциальности информации… да к черту все эти игры! Глядишь, к их возвращению на Кремль уже не будет иметь значения, рассказал он Марии о подоплеке произошедшего или нет. Вдова адмирала Корсакова имеет право знать правду. Тем более что, судя по фразе о хорошей жене, которой из нее не получилось, всецело взяла вину за распад семьи на себя.

— Она не могла не пойти.

— Что значит — не могла?

— Дарью Савицкую подставили Никите. Специально подобрали женщину, максимально отличную от вас. Мягкую, беззащитную и беспомощную, податливую, зависимую, глядящую на мужчину снизу вверх…

— Вы забыли сказать — красавицу, — проскрежетала Мария так, словно пересохшему горлу не хватало воздуха.

— Да при чем тут это, — досадливо отмахнулся он, с беспокойством глядя на ее руки.

Следовало немедленно дать Марии что-то, что не сломается в пальцах и не лопнет в кулаке, иначе последствия непредсказуемы. Константин осторожно взял ее правую ладонь и пристроил на свое запястье. Ого! Вот это хватка!

Она вдруг отпустила его. На глазах великого князя творилось чудо, обратное тому, которое увидел Пигмалион: живая женщина почти мгновенно превратилась в статую, даже глаза застыли, уставившись в одну точку. Впрочем, ожила она довольно быстро.

— Филимонов, да? — интонация была сейчас сугубо деловитой, как будто не Мария только что задыхалась и сипела.

— Филимонов?

— Транспортная корпорация Филимонова. Вся эта история началась вскоре после того, как я обратила внимание Совета на некоторые нюансы, и в результате Андрей Ефремович пролетел мимо тендера с обидным свистом. Мимо тендера и мимо разнообразных вкусностей, связанных с ним. Меня надо было убрать из Совета, а лучшего предлога, чем скандал, связанный с разводом, не найти. «После этого», конечно, не означает — «вследствие этого», но в совпадения я не верю. А вы?

— Я — тоже, — кивнул Константин, украдкой растирая свою руку там, где как пить дать завтра появятся синяки от вцепившихся пальцев. — Пока ничего точно неизвестно, действовали через цепочку посредников, но очень может быть, что Филимонов.

— Или кто-то, чье финансовое положение сопоставимо с его. Как верно заметил классик, чтобы убить человека при помощи женщины, нужны очень большие деньги.

Вопрос вертелся у великого князя на кончике языка и, в конце концов, сорвался:

— А почему вы думаете, что в результате скандала из Совета ушли бы именно вы?

— Кто-то из нас двоих должен был. Если бы ушел Никита, это блестяще подтвердило бы слухи о нашей с вами связи. Одно дело валять дурака и морочить простофиль, но в данном случае… у тех, кто это устроил, в консультантах кто-то на редкость умный и терпеливый, — несколько неожиданно заключила Мария.

Она на секунду прижала палец к губам, отбросила в сторону покрывало, поднялась на ноги и прошлась по комнате туда-сюда, словно вскипевший в крови адреналин требовал хоть какого-то выхода. Остановилась перед роскошными лаковыми ширмами с изображением танцующих журавлей, до поры до времени скрывающими от посторонних глаз то, что здесь было принято считать кроватью. Потянулась. Снова уселась вплотную к Константину, чем он немедленно воспользовался, чтобы задать очередной вопрос:

— Из чего вы делаете вывод об уме и терпении консультанта?

— Из того, что события ни разу не попытались поторопить. К примеру, мне не присылали снимков или записей Никиты с госпожой Савицкой. Кто-то очень правильно просчитал, что в этом случае я первым делом учиню самостоятельное расследование, а там, глядишь, случится не развод, а разбор полетов, в котором мы выступим единым фронтом. И, что характерно, найдем и придушим того, кто полез, куда не просили. Опять же, раз пассию Никиты продолжали держать на коротком поводке все это время… а ведь было уже очевидно, что развод если и состоится, то откладывается… чем кстати, держали-то? Деньги или компромат?

— И то, и другое.

— Ну, вот видите. Бедный Никита… с женой не повезло, с любовницей — тоже… м-да.

— Мария, немедленно прекратите! Если кому и не повезло, так это вам. С представлениями противников о честной игре! — возмутился великий князь.

— С аналогичными представлениями союзников мне не повезло точно так же, Константин Георгиевич. Ваше счастье, что я понимаю необходимость той игры, которая была затеяна, и не позволяю себе высказать все, что думаю по поводу использования меня в качестве мишени.

Холодный голос графини Корсаковой в сочетании с обращением по отчеству яснее ясного давал понять, что она изо всех сил пытается подавить вспышку ярости. Гнев на милость, однако, Мария сменила довольно быстро: покосилась на хронометр, улыбнулась и снова вскочила с оттоманки. Теперь на ее лице было выражение озорного предвкушения. Позабытые туфельки сиротливо лежали на полу — надевать их владелица явно не собиралась.

— Идемте! Сейчас начнется фейерверк, а если учесть, что, как принято считать, именно предки наших хозяев его придумали… в общем, Цинчжао утверждает, что нигде больше такого не увидишь, и я склонна ей верить.

Она требовательно протянула руку, и Константину ничего не оставалось, как принять приглашение. Посмеиваясь, он соединил свою ладонь с ее и был поднят с оттоманки сильным рывком. Мария качнулась, удерживая равновесие, назад, потом вперед, и почти уткнулась в грудь своего собеседника. Почти — потому что Константин среагировал мгновенно, не только удержавшись на ногах сам, но и удержав ее.

Секунду спустя он уже проклинал свои, вбитые службой и тренировками на подкорку рефлексы: ну что стоило не уклоняться от столкновения, а усугубить его! А ведь шел сюда с твердым намерением расставить точки надо всеми, требующими этого, буквами… Эмоциональная вспышка на приеме и последовавшем за ним фуршете в сочетании с более чем прозрачными намеками Лин Цзе заставили его посмотреть правде в глаза.

«Но я не слышал, чтоб любовь могла от ревности зажечься. Родится ревность от любви».[15] Любовь… ревность… а как насчет практических соображений? Прав, ох, прав «коллега» Цзе — правильно выбранная женщина является изрядной составляющей власти. По крайней мере, в Российской империи. Впору позавидовать: реалии империи Небесной великий князь представлял себе далеко не так хорошо. Зато знал (теперь — хозяин Запретного города рассказал в качестве иллюстрации к имеющейся разнице между порядками и обычаями), что у Марии были определенные шансы вообще никогда не прилететь на Кремль.

Если бы Лин Цзе в принципе мог предложить «безродной иностранке» более высокое положение, чем статус наложницы… и если бы упомянутая иностранка согласилась бросить все, ради чего училась столько лет…

«На вашей родине, Кон Стан Тин, правитель свободен в выборе тех, кто его окружает. Ну или почти свободен. Я же не мог сделать мисс Гамильтон даже Третьей женой. А если бы попробовал — с ней произошел бы один из уже упоминавшихся несчастных случаев. Мудрая Госпожа была мудрой уже тогда, и некий пилот исчез из Бэйцзина до того, как некий юнец окончательно потерял голову. С меня тогдашнего, пожалуй, сталось бы выкупить контракт мисс Гамильтон на весь срок службы и попросту запереть ее. Что, разумеется, ничем хорошим кончиться не могло».

Да уж… похоже, его императорское высочество выглядит сейчас лопухом не только в собственных глазах…

В силу самых разнообразных причин Константин никогда не искал жену, а вот императрица ему, по его собственным прикидкам, была нужна. Должность, штатная единица. Не женщина. Но разве нельзя совместить понятия?

Елки-палки, почему эта мысль пришла ему в голову только сегодня? Почему понадобилось столько времени, чтобы понять? Сватом быть вызвался, своими руками под венец с другим отправил… кретин… «не мой тип»… то-то отец так язвительно усмехался! Ведь даже после помолвки все еще было возможно, абсолютно все — до тех пор, пока она не сказала «да» в церкви. Обещать — не значит жениться. Или выйти замуж. Хотя Мария-то свои обещания держит всегда. Но все равно что-то можно было придумать. Уж как-нибудь отодвинул бы Никиту в сторону, они тогда даже и приятелями еще не были. Не по-мужски? Не по-рыцарски? К черту всех рыцарей, я — не рыцарь!

Должно быть, последнюю мысль он произнес вслух, потому что уже стоявшая у двери на террасу Мария оглянулась и слегка пожала плечами:

— Конечно, вы не рыцарь. И слава богу. Рыцари для предстоящей вам работы не годятся, от рыцарства на престоле одни неприятности!

Похоже, она совершенно не удивилась. Удивляться следовало Константину, но… в первый раз, что ли?

А потом они стояли на террасе, и в их распоряжении было два зарева. Одно полыхало в черном небе над головой, другое отражалось в черной воде под ногами. Великому князю казалось, что он парит в расцвеченной вспышками темноте, и единственное, что оставалось реальным — рука Марии в его руке. Они стояли и смотрели: счастливые дети, увидевшие волшебство.

Но вот все закончилось. Ночная тьма властно поглотила окружающее пространство. И остались только два человека на террасе. Взрослые. Не дети.

— Думаю, графиня, в самое ближайшее время вам предстоит переменить род занятий, — заметил Константин, когда вес обрушившегося на плечи молчания стал нестерпимым.

— Я в курсе, ваше высочество, — сухо и отстраненно, в тон ему, отозвалась Мария. — Хотя до сих пор не вполне представляю, что именно требуется от первой статс-дамы. Помимо умения лавировать в придворных хитросплетениях, которым я, увы, не обладаю.

— Речь не об этом. Статс-дама, пусть и первая, слишком мелко для вас. Я подумываю предложить вам пост… — он помедлил, собираясь с духом, — пост императрицы.

— Вот как?! — ее голос звучал ровно, выражая лишь легкое удивление. — Любопытно… именно пост?

— Пост. Положение. Титул. Статус. Называйте, как хотите. Ну и, разумеется, руку и сердце.

Тишина разлилась вокруг, остановила шелест ветра в ветвях сосен, пробежалась кошачьими коготками по струнам нервов, ударила в уши.

— Гм… самое странное предложение о трудоустройстве, какое мне когда-либо поступало. И этот пункт о сердце… зачем он вам?

— Иначе просто не интересно.

— Но ведь подобный… э-э-э… ангажемент требует взаимности, нет? Ваше сердце — в обмен на мое. Вы твердо уверены, что у меня есть чем меняться?

— Я знаю вас давно. Очень давно. И, смею надеяться, достаточно хорошо. Так что — да. Уверен.

Аромат благовоний, ставший за последние дни привычным, но от этого не менее раздражающий, назойливо лезет в ноздри. Не такой сильный, чтобы чихнуть, он и не настолько слаб, чтобы его игнорировать. Сандал… и что-то еще. Но что?

Розоватый свет единственного светильника пробивается сквозь сомкнутые ресницы. Ровный свет. Даже ночной мотылек не пытается — не смеет? — нарушить благостный покой свечения. Тело ноет, удовлетворенно, сладко. Руки тяжелые, не поднять. Кружится голова. И шепот. Дремотный шепот на грани слуха, завораживающий, черный, как дорогой шоколад, и такой же искушающий:

— Как же в сети свои вы меня заманили… Я четвертую ночь пью во славу Марии… Пряный запах плывет бузины и сандала… И ликует, и пьет, веселится Магдала…[16]

— Ничего подобного, — решила она внести ясность. Саднящее горло не слушалось, в ушах слегка звенело. — Я никогда и никуда тебя не заманивала. Спорить будешь?

— Не буду, — усмехнулся где-то рядом Константин, и она, наконец, заставила себя приподнять налившиеся свинцом веки. — Твоя правда. Никогда, никуда и ничем не заманивала. Тем и заманила.

— Странная логика… хорошо, тебе виднее.

Мэри все-таки нашла в себе силы повернуть голову влево. Константин полусидел-полулежал рядом с ней, опираясь на локоть и осторожно, почти не прикасаясь, обводил кончиками пальцев контур лица. Когда Мэри посмотрела на него, ее щека уютно легла в мужскую ладонь, а с предплечья многозначительно ухмыльнулся выколотый череп в тяжелом шлеме — представители правящей семьи традиционно служили в бронепехоте. И далеко не на всех планетах Империи служба эта была формальностью. Константин, кстати, до полковника дослужился. И, насколько она его знала, вряд ли дело было только и исключительно в происхождении.

Да уж, подруженька, оба вы одним миром мазаны, оба хороши. Татуировка — и татуировка. Солдат — и полицейский. Полковник — и… полковник?[17]

Они — вдвоем! — занимали едва ли четверть ширины несуразно огромной кровати. Мэри ни за что не призналась бы кому-то постороннему, но этого предмета обстановки она побаивалась и все время пребывания в Запретном городе отправлялась спать только тогда, когда не было уже сил сохранять вертикальное положение. Ей постоянно казалось, что она потеряется на этой необъятной поверхности, заблудится, как ребенок в лесу, и придется звать на помощь.

Помощь, несомненно, пришла бы, но в первый же вечер после прибытия в эти роскошные апартаменты императрица-мать предупредила Мэри, что в промежутке между ужином и завтраком в помещении охраны дежурят исключительно мужчины. У его высочества Константина — девушки, а здесь мужчины. Молодые, приятной наружности… всё, буквально всё к услугам высокой гостьи.

Мало ли что? Трудный день… необходимость расслабиться… я понимаю, дорогая моя, как мало в Российской Империи возможностей сбросить напряжение у респектабельной вдовы. Особенно если она занимает высокое положение как в обществе, так и на служебной лестнице, и на нее обращены сотни глаз. Глаз, далеко не всегда доброжелательных. Так можете быть совершенно спокойны: всё, что произойдет в Бэйцзине, останется в Бэйцзине. И нечего стесняться — они слуги, не более того. Кстати, учтите: если кому-то из этих мальчиков посчастливится привлечь ваше внимание, это самым благоприятным образом скажется на его карьере.

Мэри, с раздражением подавившая неуместный интерес по поводу того, воспользуется ли предложенной возможностью Константин, только головой покачала тогда. Ей самой упомянутые мальчики не сдались ни с какой точки зрения, а остальное не ее дело. Великий князь свободен в своих поступках. И если уж на то пошло, за годы службы она повидала немало фавориток.

После расставания с Анной Заварзиной Константин, должно быть, решил развеяться, а желающих занять пост первой дамы его императорского высочества опочивальни хватало всегда. Одни задирали нос, другие пытались снискать ее расположение… неизменным было лишь одно: они приходили и уходили, а она оставалась. Каким образом наличие этих дам сочеталось со сплетнями о ее с Константином связи, Мэри не понимала до сих пор, просто принимала как данность.

Ее размышления прервал заданный участливым тоном вопрос:

— Пить хочешь?

— Спрашиваешь… а у нас есть вода?

— Насчет воды не уверен, но шампанское точно есть, я слышал, как хлопнула пробка.

— Слышал? — она сделала попытку приподняться.

Он слышал, а она — нет? Так, либо она окончательно потеряла сноровку (если допустить, что упомянутая сноровка когда-либо вообще имела место), либо самым непозволительным образом позволила себе вырубиться. Ай-яй-яй… кто тут кого должен охранять?

Ширмы были по-прежнему — снова? — сдвинуты, отсекая общую часть апартаментов от частной. Наверное, все-таки снова, Мэри смутно помнила, как под чьим-то нетерпеливым рывком легкая стена из дерева и шелка отъехала в сторону, открывая подход к кровати. Кто и когда вернул ее на место? А важно ли это?

И вообще, что сейчас важно? Что-то — определенно, но вспомнить не удается, хоть плачь.

— Я сейчас принесу, лежи.

Константин поднялся с постели, выглядевшей так, словно на ней произошло сражение. Скомканные, скрученные странными жгутами простыни и покрывала, россыпь подушек в самых неожиданных местах, клочья шелка, в которых Мэри не без удивления опознала останки своей сорочки…

Сорочка пала смертью храбрых. Как и, судя по всему, рубашка Константина: на середине кровати нахально поблескивала вырванная «с мясом» пуговица. Еще две смутно белели на ковре.

Переведя взгляд на разливающего шампанское по бокалам мужчину, она мысленно ахнула. Видимо, не только мысленно, потому что он немедленно обернулся, и параллельные темные полосы на спине, плечах и бицепсах скрылись из глаз. Кровоточащие полосы, уже подсыхающие, но…

— Ты чего?

— Это… это я сделала? — даже самой Мэри ее голос показался жалобным писком.

— Нет, это сделала моя покойная прабабушка! — ухмыльнулся Константин, приближаясь. — Страстная женщина! Была. Говорят. Перестань беспокоиться по пустякам. Первая ночь… кровь на простыне… все в русле традиций! А вот подушкой в меня — не надо. Успеешь еще. На вот, попей.

Она села, с трудом, держась за спинку кровати. Потрясла головой. Взяла протянутый бокал и сделала несколько маленьких глотков. Крохотные пузырьки покалывали нёбо и как будто не сразу лопались на языке. Эрик когда-то объяснял ей, что это один из признаков по-настоящему хорошего шампанского. Сама-то она в напитках, приличествующих благородным дамам, разбираться так и не научилась. Ей бы чего попроще. Одинцов, так твою по всему периметру, где твой самогон, когда он так нужен?

Неожиданно для самой себя Мэри смутилась почти до слез. И даже строгое напоминание, что она — черт возьми! — не в первый раз пьет шампанское в постели с мужчиной, не спасало положения. Спасло его выражение лица Константина, на которого она, наконец, заставила себя посмотреть. Читалось на этом подчеркнуто-невозмутимом лице что-то торжествующее, самодовольное, почти высокомерное. И от этого смущение испарилось бесследно и быстро, как кусочек сухого льда в жарко натопленной комнате.

— Оботри сметану с усов, Котяра! Капает!

Изобразив учтивую серьезность, более всего подобающую почтенному гробовщику, великий князь демонстративно провел ладонью по верхней губе, на которой уже проступала тень щетины: сначала слева направо, потом справа налево. Стряхнул с пальцев что-то невидимое — Мэри показалось, что брызги полетели во все стороны:

— Так лучше?

— Значительно! — насмешливо пропела она и, не выдержав, рассмеялась.

…Знаешь, я мог бы, наверное, поведать тебе душещипательную историю, достойную лучших сценаристов Pax Mexicana. Про то, как с первого взгляда влюбился в женщину, с которой познакомился на Чертовом Лугу. Про то, как решил постепенно ее обаять. Про то, как из-за этого самого «постепенно» упустил момент, получил известие о помолвке и был вынужден проявить благородство и предложить свои услуги в качестве свата.

Мог бы, да. Но не буду. Такое беспардонное вранье стало бы прямым оскорблением твоему интеллекту. А если бы ты, не дай бог, поверила, это значило бы, что интеллект у тебя и вовсе отсутствует. Как и у меня, если все эти годы тебе удавалось водить меня за нос. Что, согласись, было бы обидно.

Теперь? Да как тебе сказать… мне со страшной силой не хватало тебя все эти дни, пока ты то ли сама от меня пряталась, то ли тебя прятали… и до меня вдруг дошло. Как до утки — на седьмые сутки. Дошло, что с того момента, как ты стала моим личным помощником, именно ты, по сути, была моей женой. Ну, за исключением одной маленькой детали. Кхм… нельзя же такое под глоток! Хотя в чем-то ты, несомненно, права — кому и судить о размерах…

Кстати, о женах и деталях. Ты свои параметры знаешь, так вот, не придется ли нам… м-м-м… поторопиться со свадьбой? Уверена? Стоп, а вот с этого места поподробнее. Какая еще «Снежная Королева»? Так. Так. Таааааак… Ну-ка, давай проверим, правильно ли я тебя понял.

Когда вы с Никитой решили, формально оставаясь мужем и женой, идти каждый своей дорогой, твоему организму не понравился целибат, на который ты его обрекла. И тогда ты решила вопрос по-бельтайнски, препаратами. Теми же, которые используют действующие пилоты. Ясно, ясно, модифицированными под возраст и то, что ты уже несколько лет жила, как и подобает нормальной женщине. Ты входишь в совет директоров «Кармайкл фармасьютикалз», еще бы тебе отказали в таком пустяке. Почему, кстати, о посылках от бельтайнских фармацевтов ничего не знал не только я, но и СБ? Ах, вот оно что… диппочта, ну конечно. «Фрэнк, там для меня пакет пришлют, так ты отдай его бабушке…»

Но сейчас-то ты эту пакость не принимаешь? Что-о? Так это «Королева» тебе сгустила кровь, и сердце на фоне стресса не справилось? Маруська, это выходит за всякие рамки! Ты же могла погибнуть! Зачем, черт побери, зачем?! Извини, не буду кричать. Я просто пытаюсь понять твои мотивы. Вот так вот, да? Знаешь, это лестно, конечно, но все-таки больше так не делай.

Еще один вопрос, последний. О последствиях. Конкретно? Конкретно меня интересует, будут ли у нас дети после всех этих фокусов с тяжелыми гормональными ингибиторами. Учти, предложение остается в силе в любом случае. Наследников хватает, так что это вопрос не будущего императора, а мужчины.

Из Ивана, я уверен, выйдет толк, когда малость остепенится, и Глеб с Михаилом хорошие ребята, Володька еще подрастает… если уж на то пошло, твоих мальчишек тоже со счетов сбрасывать не стоит. Вот сразу видно, что ты мать. Причем — хорошая. Сама работать на износ готова, а сыновьям такого не хочешь. Да ладно тебе, не буду я специально тащить в эту веселуху ни пилота, ни инженера, не рычи. В любом случае это дело, я надеюсь, не ближайшего будущего.

В общем, мне хотелось бы знать, на что рассчитывать, хотя, повторяю, для меня принципиальной разницы нет. Так что скажешь? Понятно. Это не может не радовать. Что ж, тем лучше, больше времени на подготовку к… ты чего?

Несомненно! Я и сам хотел это предложить, но вдруг ты устала? Кроме того, я не уверен, что полутора часов хва… ну, все. Вот теперь ты точно допрыгалась!

Кар двигался медленно, и это как нельзя более соответствовало состоянию Константина. Выспаться ему в эту ночь не удалось. Зато появилась уйма информации к размышлению.

Ну что ж… что Бог ни делает — все к лучшему. По крайней мере, теперь единственный, с его точки зрения, камень преткновения был выкинут на обочину.

Или почти единственный. «Да» он так и не услышал. Но не услышал и «нет», а стало быть, надо просто подождать и аккуратно подвести ее сиятельство к нужному решению. Предельно аккуратно, ни в коем случае не настаивать и не давить. Один уже додавился. Нам такого не надо. Ох, Кит, и дурак же ты был… не тем будь помянут, покойная головушка.

Великий князь слегка поежился, и причиной тому был вовсе не свежий утренний ветерок, а воспоминание о том, как мгновенно изменилось лицо Марии, когда он рискнул высказать последнюю мысль вслух.

«Если вы полагаете, ваше высочество, что я стану обсуждать своего первого мужчину, лежа в постели со вторым, вам изменяет чувство стиля!» — отчеканила она. И, как ни странно, то, что на женщине не было в этот момент ничего, кроме ее же собственной кожи, отнюдь не делало интонацию и грозный взгляд смешными. Ну кожа. И что? Одежда такая. Парадная, вроде формы или той же горностаевой мантии. Кстати, это говорит о том, что императрица из графини Корсаковой получится великолепная. А жена… там видно будет.

Однако надо собраться. Мало того что исчез из поля зрения лейб-конвоя на всю ночь, так еще и рубашку свежую им, бедолагам, пришлось передавать местному персоналу. Причем старую, что характерно, обратно не вернули. Там, правда, и возвращать было нечего… интересно, что подумали парни? Нет, вот это как раз совсем неинтересно.

Интересно — и очень важно — то, как они поведут себя. И, уж конечно, не по отношению к нему самому. Ребята они, конечно, воспитанные, но мало ли что. Вот этим сейчас и займемся. Сразу по прибытии, явившийся к завтраку Тохтамышев подождет.

Ой-ей-ей… а морды-то… морды… все ящиком, как в одной форме отливали…

— Извините, Алексей Владимирович… буквально пять минут. Северцев, Терехов!

Указанные персоны проскользнули вслед за Константином в спальню и замерли у дверей — здесь, в отличие от помещений, занимаемых Марией, были именно двери, не ширмы.

— Вот что, орлы… все ясно, полагаю?

— Так точно, — гаркнула сладкая парочка.

Орлам действительно все было ясно. Более того, великий князь ясно видел одобрение, прячущееся на дне нарочито оловянных глаз. Одобрение и, пожалуй, некоторую настороженность. Покамест ясно все, а вот как оно дальше повернется?

Уж кто-кто, а командиры лейб-конвоя в силу службы знали: ничего, кроме фуражки, покойный адмирал Корсаков на голове не носил. В отличие от супруги. Тот же Терехов, при всей своей непробиваемой лояльности к бывшему командующему, считал сложившееся в последние годы положение сущим безобразием. Даже как-то раз заметил сгоряча, что Марии Александровне следовало бы предпринять что-нибудь эдакое. Для равновесия, симметрии, а также торжества идеи мировой справедливости.

Так что опасения Марии, как бы ей в данной ситуации не потерять дружбу Сергея и Даниила, представлялись Константину не преувеличенными даже, а попросту беспочвенными. А вот ему самому следовало расставить акценты как можно быстрее: как сказала бы капитан первого ранга Корсакова, командир служит экипажу в той же мере, что экипаж командиру.

— Тогда так. Уясните сами и растолкуйте остальным: никакой перемены в отношении. Никакой. Спугнете — поубиваю. Теперь ты, Терехов. Тебе — персональное поручение. Как только вернемся на Кремль, найдешь мне ювелира. Не абы какого, а того, услугами которого пользовался Никита Борисович Корсаков. Заказ сделать хочу, да опасаюсь в размере ошибиться.

— В этом размере? — сделал Терехов недвусмысленный жест.

— Естественно.

Орлы переглянулись. На лице Северцева возникло кислое выражение.

— С меня причитается. Что тебе, коньяк?

— Водки хватит, — снисходительно усмехнулся Даниил.

— А ее сиятельство согласилась? — осторожно поинтересовался командир лейб-конвоя, пряча в уголках губ хитрую усмешку.

— Я над этим работаю.

Теперь кислым стало лицо Терехова.

— Ты ведь меньше чем на коньяк не согласишься?

— А то!

Да они тут что, еще и тотализатор устроили? Негодяи…

Глава 11

2578 год, август.

Умение молчать было, с точки зрения Константина, одной из самых привлекательных черт графини Корсаковой. Говорить она тоже умела: резко, ласково, язвительно, нежно, зло, радостно… как угодно. Но по-настоящему хорошей собеседницей — и, кстати, служащей тоже; и подругой — ее делало именно умение молчать.

Она никогда не уставала от молчания. Однажды он спросил — почему? — и она ответила, что в ее жизни нечасто выдавалась возможность помолчать. Надо было общаться с однокашниками. Отвечать на занятиях и экзаменах. Поддерживать связь с координационным центром полиции на Бельтайне. Объяснять задачу и отдавать приказы. Командовать в бою. Отчитываться перед начальством. Вынимать из подчиненных душу, приводить ее в порядок и ставить на место. Втолковывать идиотам, что они идиоты, и пытаться добиться от них хоть какого-то проку, не переходя к физическим методам воздействия. Что же касается детей… о, тут уж о молчании можно забыть раз и навсегда! Ценность молчания (как и одиночества) весьма часто недооценивают, усмехнулась она тогда, и почти демонстративно замолчала.

Вот и сейчас Мария молча вылавливала из тарелки кусочки, которые казались ей самыми вкусными, прихлебывала вино и вообще вела себя так, как будто все необходимое уже сказано.

В какой-то степени так оно и было: Константин даже не понимал, насколько сильным было его беспокойство по поводу предстоящего «венчания», пока оно не утонуло бесследно в непробиваемой уверенности Марии. Это было очень важно — уверенность. Не вера, нерассуждающая в самой своей основе. Не доверие, в большинстве случаев замешанное на эмоциях. Спокойная уверенность, базирующаяся (в случае графини Корсаковой — наверняка) на сопоставлении и анализе фактов.

Смотреть на нее — элегантную, подчеркнуто-женственную, окутанную волнами шелка цвета океанской воды — было одно удовольствие. И, должно быть по ассоциации, Константин вдруг вспомнил информацию, которую, ехидно ухмыляясь, подсунул ему на днях генерал Зарецкий. Вспомнил и, видимо, не смог спрятать вызванные воспоминанием эмоции: Мария отложила вилку и уставилась на него, склонив голову к плечу и слегка приподняв брови.

— Слушаю тебя?

— Нет-нет, ничего, ешь, — смех уже не помещался в груди, булькал на подступах к горлу, но великий князь мужественно крепился.

— А все-таки?

— Ты точно все проглотила? Молодец. В общем… ты в курсе, что здесь, в Империи, феминистки числят тебя своим знаменем?

— Что-о?! — она все-таки поперхнулась, закашлялась, и Константину пришлось вскакивать, огибать стол и хлопать ладонью по спине.

— Ув… кха-кха-кха… увольте от таких… кха-кха… таких знаменосцев!

Около пяти месяцев назад.

— Достаточно, госпожа!

Цинчжао мягким кувырком ушла на безопасное расстояние, вскочила на ноги и поклонилась.

— Сегодня утром у госпожи плохая координация. Ее тело здесь, а мысли так далеко, что совсем не контролируют его. Не стоит продолжать тренировку, госпожа может пораниться.

Среди подарков, которыми императрица-мать засыпала Мэри (большая их часть была с благодарностью отклонена) был один, устоять перед которым оказалось просто невозможно. Старинный, бог весть, сколько лет (столетий?) назад изготовленный, боевой веер казался изящной безделушкой, но ровно до тех пор, пока его не пускали в дело. Именно этому — использованию вычурного аксессуара в качестве смертоносного средства обороны и нападения — и учила ее Цинчжао все дни завершающегося сегодня визита.

К сожалению, последнее занятие явно не задалось. Наставница Мэри была права: нельзя, имея в руках недостаточно хорошо знакомое оружие, думать о посторонних вещах. Со вздохом разведя руками, графиня Корсакова вернула Цинчжао поклон и отправилась в душ. Ей было о чем подумать.

Мэри терпеть не могла раздвоенности, но именно это ощущение черпала сегодня ложкой настолько полной, что почти захлебывалась.

Женщина упивалась выпущенной на свободу страстью и, если уж на то пошло — победой. Впервые наследник российского престола сделал предложение руки и сердца; и сделал его ей.

Личный помощник великого князя предвидела массу осложнений, которые ждали их обоих даже в том случае, если она сохранит за собой статус всего лишь любовницы. Шила в мешке не утаишь, а ей неоднократно давали понять, что графиня Корсакова даже в качестве фигуры ЗА троном не устраивает очень многих. А уж фигура НА троне…

Константин настроен весьма решительно, и вот — опять двоякость. Не будь он самым вероятным претендентом на престол, она сказала бы «да» еще ночью. С другой стороны, именно его положение дает ему возможность предложить ей работу, которая стоит приложения всех сил. Единственную в своем роде, ту самую, ради которой стоит жить… а может быть, к черту работу?

Ага, сейчас, с разбегу! Забыла, какой беспросветной была жизнь незадолго до того, как ты стала личным помощником великого князя? Забыла, как на праздновании Бельтайна в посольстве чуть не испортила «Свечу на ветру», задирая ритм, потому что пара виски легла на старые дрожжи и на ногах ты держалась весьма условно?!

Что делать? Отказать? Константин не заслужил отказа, и в любом случае отказывать надо было раньше, прямо там, на террасе, сейчас это будет откровенным сволочизмом. Согласиться? У фракции, возглавляемой Демидовым, вполне может хватить пороху поставить вопрос о том, достоин ли короны человек, сделавший столь явно неприемлемый с точки зрения очень многих выбор. А каков будет ответ на этот вопрос, неизвестно.

Дело же не в тебе, не в твоей службе, будь она трижды благословенна и трижды неладна. Рисковать благополучием страны, от которой не видела ничего, кроме добра… и как же Кот, всю жизнь готовившийся к тому, чтобы принять в свой срок управление Империей? Что станет с ним, если угроза Демидова осуществится? Хороша же ты будешь, если позволишь сломать все, чего он успел добиться, все, ради чего он работал как проклятый столько лет. Черт побери…

Оторвать бы женщине голову за то, что поддалась минутной слабости, вот только голова у женщины и личного помощника одна на двоих, и ею надо соображать. Соображать, а не вспоминать, как… все, хватит. Так и до шизофрении докатиться недолго.

— Госпожа ничего не ест, — укоризненно заметила Цинчжао.

— Я думаю. Кажется, я сделала то, чего мне делать ни в коем случае не следовало, и как теперь разгрести последствия — ума не приложу.

Вероятно, не стоило откровенничать с дамой, чье положение при персоне Лин Юань, как понимала Мэри, соответствовало чему-то среднему между ее собственной должностью и должностью Северцева. Но когда в качестве альтернативы собственное отражение в зеркале…

— Прошу меня простить, но я не понимаю, что беспокоит госпожу. Быть даже наложницей такого человека — огромная честь, а ведь речь идет о большем!

Мэри откинулась на спинку стула и снизу вверх пристально посмотрела на стоящую Цинчжао.

— Я не спрашиваю, почему ты считаешь произошедшее честью для меня — мы в Бэйцзине. Но мне до смерти интересно, откуда ты знаешь, о чем идет речь.

Расшитые золотом шелка одеяния зашуршали в тишине, когда девушка с достоинством поклонилась:

— Госпожа позаботилась о том, чтобы ни один сканер не мог подслушать ее разговор с господином. Но я была уверена, что фейерверк привлечет внимание госпожи, поэтому заблаговременно спряталась на навесе террасы. Надеюсь, госпожа не сердится: такова моя служба.

— И моя.

— Я знаю, госпожа. И позволю себе замечание, которое госпожа, надеюсь, не сочтет слишком уж дерзким. Мужчина и женщина, чье предназначение — быть вместе и дополнять друг друга, как Инь дополняет Ян, не всегда встречаются в реальном мире. И если уж они встретились, отказ от столь великого дара приведет к одним лишь бедам. Не может быть счастлива страна, правитель которой несчастен. А господин видит свое счастье в госпоже, иначе не сказал бы того, что было сказано. Пусть госпожа подумает об этом, если уж ей так необходимо думать вместо того, чтобы спокойно позавтракать.

Сказать, что Мэри не выспалась, было никак нельзя, поскольку за прошедшую ночь она не спала ни единой минуты. Поэтому всю дорогу до «Благоденствия» она продремала в разложенном почти в горизонталь роскошном кресле транспорта, предоставленного наследнику российского престола и его свите. Неглубокий, тревожный сон не принес облегчения: на борт «Москвы» она поднялась с тяжелой головой и в самом скверном расположении духа.

Несколько успокаивал ее, пожалуй, лишь тот факт, что и Константин, и проводивший их до самого «Благоденствия» Тохтамышев, и, что немаловажно, лейб-конвой вели себя так, словно ничего не случилось. Может, еще и удастся выкрутиться: когда мысли соберутся, наконец, в кучку. Однако собирать их следовало в спокойной обстановке, так что в кают-компании Мэри пробыла совсем недолго, и в самом начале разгона перед прыжком отправилась к себе.

Что-то не нравилось ей, давило на плечи, покалывало за грудиной, но она никак не могла определить источник тревоги. Разве что только утверждать с большой долей уверенности, что означенная тревога относится к разряду «старых» и не имеет отношения к событиям последних двух суток. Северцев, которому она кивнула, вставая с уютного дивана, вышел вслед за ней, и к дверям ее апартаментов они подошли одновременно.

И как только («После вас, сударыня!») Мэри вошла в каюту, запах жареного стал таким острым, что больше всего напоминал сейчас гарь. Острую, с кислинкой. Масло так не горит. Так горит порох.

Громоздящиеся поблизости от шкафа кофры с багажом были тут совершенно ни при чем, опасность исходила не от них. А откуда?

Жестом указав Сергею на одно из кресел, Мэри прошлась по не занятому мебелью и багажом пространству, прислушиваясь к своим ощущениям. Хуже всего было как раз рядом со шкафом, хотя от багажа угроза исходить не могла: его она паковала собственноручно, не доверив сие важное действие никому.

Когда-то, лет тридцать назад, Генри Морган (тогда еще майор) учил свою юную сотрудницу, что подбросить при наличии должного уровня подготовки могут что угодно, когда угодно и куда угодно. Избежать этого (если уж недоброжелатель поставил себе такую задачу) практически невозможно, а вот минимизировать риск может и получиться. При условии, что касательство к личным вещам имеет только их владелец.

Так что наряды (старые и новые) Мэри укладывала сама. И уж конечно, отправляясь в Бэйцзин, она не оставила в каюте ни своего оружия, ни положенных ей по должности приборов. И дверцы шкафа, равно как и ящики стола, заблокировала личным кодом. Береженого Бог бережет.

Черт, да что ж такое с этим проклятым шкафом?! Она уже протянула руку к дверце и тут увидела. Точнее не увидела. Крохотный, совершенно незаметный (если не знать, что он существует) маркер на правой дверце исчез.

— Тревога, Сережа, — тихо, буднично произнесла она. — Кто-то лазил в мой шкаф. Причем, что интересно, моя кодировка этого деятеля не остановила. Найти он там не мог ничего, но что-то же ему понадобилось внутри?

Распрямившейся пружиной Северцев взвился из кресла, загораживая Мэри собой и решительно тесня ее к выходу.

— Постой, — бросила она, послушно пятясь. — Плохо не то, что туда влезли, плохо, что мы не знаем, кто и зачем. Взломать мой личный код… вот что. Второго надо срочно перевести на «Зоркий». Свяжись с Максимовым: пусть отравняет скорости и бросит стыковочный шлейф. Константину Георгиевичу я сейчас все объясню.

Она тронула сенсор на браслете коммуникатора: сначала привычно-легко, потом решительно и с силой. В клипсе царила тишина.

— Связи нет, — напряженно произнес Северцев. — Ни с кем.

— Тогда — ногами, Сережа, и быстро, быстро, отсеки, надеюсь, не перекрыты…

Мэри сделала шаг назад, нащупывая открывающий дверь сенсор. Створка поехала в сторону, чувство опасности громыхнуло в голове горным обвалом, и она еще успела увидеть ослепительную вспышку перед тем, как взрывная волна вынесла ее в коридор и со всего маху приложила о переборку.

Сознание возвращалось медленно и неохотно. Вокруг суетились, кричали, кто-то невидимый (она боялась открыть глаза, не будучи уверенной, что они на месте) стаскивал с нее некий тяжелый предмет. И этот предмет ей совершенно необязательно было видеть, чтобы понять, что это. Или — кто.

Почему-то мысли, неуклюжие, словно плавающие в киселе, твердо решили заняться семантическим разбором. Человека предметом именовать не следует, но только до тех пор, пока он живой. Соответственно, человек — «кто». А если речь идет о трупе? Хорошо, труп — предмет. И он — «что». А если имеется в виду труп человека, которого ты знаешь… знала? Как тогда? Сережка Северцев, друг, Борькин крестный — он сейчас предмет или как?

Завывала сирена, чьи-то руки ощупывали ее… странно ощупывали. Не там, где, по идее, должны были бы. Собственная рука казалась непослушным, никчемным, не принадлежащим ей придатком, но Мэри все-таки сумела принудить ее действовать, перехватив шарящие на поясе под жакетом пальцы.

— Пульс щупают не здесь, — выговорила она онемевшими губами, сплевывая наполнившую рот кровь, стискивая чужую конечность и прижимая запястье в нужной точке. Человек сдавленно выругался, и Мэри заставила себя приоткрыть один глаз. С нескрываемой, фанатичной ненавистью на нее смотрел кавторанг Рудин.

— Пульс щупают не здесь, Михаил Евгеньевич, — повторила Мэри и закричала, напрягая связки и перекрывая царящий вокруг тарарам: — Взять его!

Двое лейб-конвойцев — даже под страхом смертной казни она не могла бы сейчас вспомнить, как их зовут — скрутили отчаянно сопротивляющегося старпома, оттаскивая его от лежащей женщины.

— Что у него в руках?! Посмотрите, что у него в руках!

— Ничего, — чуть растерянно произнес один из парней.

— А на мне? А рядом? Ищите, мать вашу!

Ее сдвинули, слегка встряхнули, придавая полусидячее положение, и что-то выпало с показавшимся оглушительным стуком из-под окровавленного жакета. Крови было мало и по большей части она была не ее — по крайней мере, внешних повреждений Мэри не чувствовала, разбитые губы и прикушенный язык не в счет — но приятнее зрелище от этого не становилось.

— Это… это же пломбер! Наверное, ваш.

— Мой — у меня, — отрезала Мэри без тени сомнения. Упомянутый прибор, прикрепленный к ремню брюк за спиной, болезненно врезался сейчас в поясницу. Ох и синячище же будет… — Стой! Не смей! Не трогай!!!

Она опоздала. Молодой вахтенный уже поднял пломбер с пола. Вот он сжал его в пальцах, чуть повернул, разглядывая… корабль тряхнуло раз, другой, грохот взрывов, слегка ослабленный переборками, докатился до Мэри одновременно с навалившейся тяжестью. Коридор, на полу которого она сидела, качнулся, завертелся как карусель и исчез.

Рубка была несуразно огромной. Оно и к лучшему — будь помещение хоть чуть-чуть поменьше, оно не вместило бы в себя всю собравшуюся в нем толпу.

Мэри привычно лежала в ложементе первого пилота. По крайней мере, это должен был быть именно он, поскольку других ложементов в рубке не было. Правильно, в общем-то: Смерти, по идее, и один пилот без надобности.

В том, что она умерла, у Мэри сомнений не было — она узнала толпящихся вокруг людей, видя всех предельно ясно, словно каждый из них стоял впереди другого.

Совсем рядом — так близко, что если бы не приросшие к подлокотникам руки, можно было дотронуться — высокий мужчина в форме имперского десанта с полковничьими погонами на ней обнимал за плечи красивую женщину. Длинное цветастое платье, босые ноги, переброшенная на грудь богатая пепельная коса… на всех сохранившихся изображениях Алтея Гамильтон всегда была в форме и с бритой головой, а тут…

Чуть поодаль (а может, так же близко, не разобрать) веселился Келли О'Брайен, подмигивал, корчил рожи. Совсем разошелся, обормот, и мать Альма, не выдержав непотребства, поднесла к его носу сухонький старческий кулачок.

Кривил губы в знакомой улыбке Егор Грызлов, привычно сложил руки на груди Сергей Северцев. Капитан первого ранга Максимов был озабочен и хмур, первая ходовая вахта — вся или почти вся — подавленно молчала.

Джессика Фергюссон, не напуганная и измученная, а радостная и спокойная, каким-то чудом удерживала обеими руками четырех совсем крохотных младенцев. К ногам ее жались два мальчугана с огромными головами, жутковатый размер которых, казалось, совсем им не мешал. Глазенки их светились веселым любопытством.

Дон Эстебан Родригес, в распахнутой на груди сорочке которого виднелся шнурок с бархатным мешочком, элегантно обмахивался черной дамской перчаткой, и прислушиваясь к тому, что обстоятельно втолковывает ему генерал Рамос.

Сто пять бельтайнцев, не вернувшиеся из системы Лафайет, а сейчас держащиеся компактной однородной группой, не считали нужным говорить. А что тут скажешь?

Теймур Ибрагимович Гусейнов посасывал неизменную свою трубку, вынув ее изо рта затем лишь, чтобы одними губами выговорить: «Пери!»

— Маша, — сказал оказавшийся вдруг совсем рядом Никита. Почему-то смотреть на него было удобно, не приходилось ни напрягать шею, ни скашивать глаза, — слушай меня внимательно. Вы в заднице, но варианты есть, если кое-что предпринять немедленно. Значит, так. Первая ходовая вахта погибла почти полностью, взрыв в центральном посту ты слышала, да и люди здесь. Ты должна принять командование кораблем как старший по званию флотский офицер на борту «Москвы», ясно? Что молчишь, язык проглотила?

— Как старший по званию офицер флота на борту «Москвы» я принимаю командование кораблем, — собственный голос доносился до Мэри словно издалека.

— Молодцом. Теперь так. Вы ушли в прыжок, на нестандартной скорости и под нерасчетным вектором, это ты должна была почувствовать. Подпространственный привод десинхронизирован. Внешние отсеки правого борта с третьего по одиннадцатый повреждены и разгерметизированы. Их надо сбросить, разнесенное бронирование это позволяет, а потом замкнуть контур гравикомпенсации по внутреннему обводу, иначе вам кранты. Командуй, не жди!

— Сбросить внешние отсеки правого борта с третьего по одиннадцатый! Замкнуть контур гравикомпенсации по внутреннему обводу! Произвести синхронизацию подпространственного привода!

Никита удовлетворенно кивнул.

— Дальше. Массу надо скомпенсировать, в противном случае даже замкнутый контур не справится, на выходе из подпространства при левом крене «пойдут» переборки и вас попросту размажет. Выходить в реальное пространство до завершения балансировки нельзя. Вариантов два: частично сбросить груз соответствующих отсеков левого борта, или переформировать начинку. Предлагаю второе, вы и так до черта всего потеряли. Сейчас выкинете, потом хватитесь — а нету.

— Компенсировать левый крен перемещением массы в центральные отсеки, оставаться в подпространстве до выполнения!

— Ну вот, собственно, и все, что можно сделать прямо сейчас. Дальше смотри по обстоятельствам. У тебя все получится, ты умница, а «Москва» легче «Кузюшки» чуть не вдвое. Справишься. За детей не беспокойся, с ними все в порядке. Алька, кстати, в курсе, что ты жива, она не даст мальчишкам раскиснуть. Держись, красавица, и ушами не хлопай, а то отца у них уже нет. Чтобы хоть мать осталась, тебе надо выбраться. Давай-давай, не задерживайся, у тебя дел по горло, а сюда успеешь еще.

Адмирал Корсаков повелительно дернул головой и исчез. Его место занял дон Эстебан Родригес. Изысканно поклонился.

— Это будет tango de la muerte, сеньорита, но любое танго смертельно, так что вряд ли вам предстоит что-то уж совсем новое. Музыка в вас, а значит, танец состоится.

Мать Альма молча перекрестила Мэри. Егор Грызлов отдал честь невесть откуда взявшимся цветком гладиолуса, как шпагой. Что ж, все верно, гладиолус — от латинского «гладиус».

— Хреновые карты, напарница, — без обиняков заявил Келли О'Брайен. Он посерьезнел, лицо стало непроницаемой маской хорошего игрока в покер. — Ну да ничего, ты и худшими выигрывала. Удачи!

Сцепившая руки перед грудью мать улыбнулась сквозь слезы, отец ободряюще сжал обе ее ладони одной своей лапищей и коротко, по-военному, кивнул дочери.

Лица людей, заполняющих рубку, начали расплываться, сливаясь в одно неясное пятно, и последнее, что услышала Мэри, был насмешливый голос Гусейнова:

— Да, и кстати, графиня! Усвойте, наконец — гранаты едят ло-жеч-кой!

Постель была удобной, одеяло — легким и теплым, и открывать глаза, а тем более вставать, не хотелось совершенно. Все способствовало блаженному ничегонеделанию. Ну, или почти все: кто-то рядом с Мэри беспокоился, и беспокоился сильно: покашливал, скрипел креслом, то и дело менял положение ног. Он пытался делать это как можно тише, и должно быть от этого только больше шумел.

Она попробовала пошевелиться и тут же обнаружила, что правая рука зафиксирована предельно жестко. Расслабленность смыло волной адреналина, глаза распахнулись сами собой и уставились на привставшего с кресла Терехова.

— Ну наконец-то! — шепотом закричал он, от избытка чувств так стиснув подлокотники, что они жалобно хрустнули. — С возвращеньицем! Ты вообще как?

— Я в норме, — просипела Мэри.

Это было, мягко говоря, неправдой. Теперь, когда беспамятство отступило, и пересохшее горло напомнило о себе, как и затекшие от долгого нахождения в одном положении руки и ноги, с нормой ее состояние и рядом не лежало. Не говоря уж о том, что норма как минимум не предполагает капельницу в затянутой в лангету руке и чугунную тяжесть в затылке. А уж если учесть боль при каждом вдохе и ощущение, что спина превратилась в один сплошной синяк…

— В норме — это хорошо, — несколько неуверенно проговорил Даниил. Не слишком-то он ей поверил, судя по всему. — Сейчас кто-нибудь подойдет. У нас тут такое…

— Где Второй? — быстро спросила Мэри, не давая капитану растечься мыслью по древу. Голос скрипел несмазанным механизмом, прикушенный язык ныл, знакомая (век бы ее не видеть!) обстановка корабельного госпиталя совершенно не способствовала улучшению настроения.

— У себя. С ним все в порядке, несколько ушибов, и все. Сюда я его не пустил…

— И правильно сделал. Еще не хватало. — Она помолчала, потом все же спросила: — Сережка погиб, так?

— Так, — медленно, через силу кивнул Дан. — Он был перед тобой, ну и…

— А Рудин?

— Жив, сучье племя, — процедил Терехов сквозь стиснутые зубы. Ноздри короткого, чуть вздернутого носа раздувало с трудом сдерживаемое бешенство. Кулаки, сжавшиеся и разжавшиеся несколько раз, ясно демонстрировали, что сделал бы заместитель командира (командир?) лейб-конвоя с упомянутой персоной, дай ему волю. — Арестован, сидит под замком.

— Один? — попыталась было вскинуться Мэри.

Лангета не пустила ее, спину скрутило болью, по черепу изнутри прокатилась волна дезориентации и дурноты: шевелить головой явно не стоило. Лихо же она стукнулась…

— Обижаешь, — Даниил был оскорблен в лучших чувствах и не скрывал этого. — Постоянное дежурство. Держим на релаксантах, отслеживаем все и вся… допрашивать пока не пробовали.

Мэри повертела информацию так и эдак и была вынуждена признать, что все было сделано правильно. Более того. Прислушавшись к своим ощущениям, она почувствовала, что той, сводившей ее с ума своей неопределенностью, угрозы больше нет. Тяжелая, перебивавшая все гарь опасности выветрилась из ноздрей.

Рудин, разумеется, не мог действовать в одиночку, у него наверняка были подельники среди техников. Тех самых техников, которых столько погибло при взрывах. Неужели врагов в непосредственной близости не осталось? Чутье говорило «да», здравый смысл отчаянно сопротивлялся.

Не исключено, что остаться-то приспешники Рудина остались. Но либо испугались за собственные шкурки — идеалистов среди таких не бывает, а обходится эта история всем причастным явно дороговато… либо отложили дальнейшие действия на потом. Либо (и такое тоже возможно) никаких приспешников не было, а были обыкновенные честные служаки, которым представитель всесильной СБ просто отдал приказ. Либо… вариантов, вообще-то говоря, масса. Ничего, разберемся.

— Молодцы. Допросить толком все равно не получится. Не по нашим зубам птичка, там наверняка такие блоки, что закачаешься. Сколько я валяюсь?

— Девятый час.

— Ишь ты… ясно. Мы в подпространстве уже или еще?

— Еще. А как ты определила?

— Дан, — состояние голосовых связок как нельзя более способствовало едкому сарказму, — я ушла в первый тренировочный прыжок с инструктором в десять лет, в первый самостоятельный — в двенадцать. Я просто слышу. А почему мы все еще в подпространстве?

Вот это плохо. Обычно пребывание вне реального пространства занимало от тридцати минут до — по максимуму — шести часов. Девятый час? Черт побери…

— Не знаю, — бравый лейб-конвоец сдувался на глазах, во взгляде мелькнула растерянность.

— Все с тобой понятно, наземник ты мой. Кто командует кораблем?

— Как — кто? — Челюсть Терехова упала на грудь с отчетливым стуком. — Ты.

— Я?!

Вот это номер… она же пассажир, пусть и офицер флота. Командует? Из лазарета? Это, простите, как?!

— Ты что, ничего не помнишь?

— Гм… я думала, мне все это приснилось, — пробормотала Мэри, пытаясь составить связную картину из мелькающих в мозгу обрывков и ошметков.

— Ну да! Приснилось ей!

— Ой-ей-ей… и как, интересно, это воспринял экипаж?

— Да как тебе сказать… — Терехов улыбнулся одновременно задиристо и лукаво. — Сперва ощетинились, похоже. Но времени спорить не было, а кроме того… ты всем такого дрозда дала, плюясь кровью и не приходя в сознание, что народ, обалдев сего числа, кинулся выполнять приказы. И я их понимаю, кстати. Сам чуть не побежал, а ведь ты не на меня кричала. Да и приказы были дельные, что уж там. А после того, как один раз подчинился, выкаблучиваться уже глупо, не находишь? Тем более, кое-кто из экипажа тебя еще по Соколиному Глазу помнит…

В этом месте разговор был довольно беспардонно прерван: дверь бокса приоткрылась, и внутрь протиснулся бортовой врач. Поскольку в церемонии представления он участия не принимал, лично Мэри с ним познакомиться не успела, но досье читала.

В пользу Антона Владимировича Долгушина говорило как минимум то, что не далее как год назад он прошел стажировку у самого доктора Тищенко. И не просто прошел, а получил блестящую аттестацию. Сей факт (особенно если учесть, что Станислав Сергеевич был человеком, на похвалу предельно скупым) означал, что Долгушин медик весьма толковый. Впрочем, бестолочь не удержалась бы в Экспедиционном флоте. И уж конечно, педант Кривошеев (а Долгушину довелось послужить у «самого») не стал бы терпеть при себе неумеху на протяжении целых пяти лет.

При виде того, что прижимал к груди врач, Мэри повеселела, а Терехов заметно ощетинился. Не надо было обладать семью пядями во лбу, чтобы сообразить: если поверх пакета лежит фуражка, то внутри него находится форма. И уж конечно, предназначается она не лейб-конвойцу. Предположение с блеском подтвердилось сразу же после взаимных приветствий: Долгушин, положив пакет на тумбочку и проглядывая показания мониторов, выразил надежду, что хоть как-то угадал с размером.

Возмущенная тирада Терехова ушла «в молоко», как выпущенная наугад пуля. Единственным ответом, которого дождался капитан, была безапелляционная рекомендация покинуть помещение, дабы не мешать даме одеться.

— Да ей же лежать надо! — попытался воззвать к здравому смыслу врача Дан, но тот только пожал плечами, а Мэри, успевшая выпить какую-то микстуру, от которой в голове прояснилось, а горло перестало саднить, бросила:

— На том свете отлежимся! — и тем закрыла вопрос.

Дождавшись, пока за кипящим от негодования Тереховым закроется дверь, Мэри затребовала у Долгушина информацию о положении дел на борту с точки зрения медицины.

Положение, мягко говоря, не радовало: пятьдесят два погибших, тридцать семь раненых, из них восемнадцать — тяжело. Пятерых даже пришлось поместить в гибернаторы, потому что при всей своей оснащенности корабельный госпиталь не предназначен для операций необходимой в этих случаях сложности. В их число входил, в частности, второй помощник капитана Старовойтов, получивший в результате взрыва в центральном ходовом посту множественные осколочные ранения. Один из осколков засел в непосредственной близости от сердца, другой едва не пробил череп, третий практически перерезал сонную артерию… и это если не считать перелома позвоночника, контузии и многочисленных внутренних повреждений. В общем, в стационаре справиться можно, а на борту никак, только заморозить.

Старовойтову, впрочем, повезло, как и лейтенанту Скворцову: интеллектуальному оператору «всего лишь» выжгло сетчатку обоих глаз, а некстати оказавшийся на пути отброшенного взрывом тела пульт переломал парню тазовые кости. Иссеченные осколками лицо и руки вообще не в счет. Как и все та же контузия. Везение, как ни крути: из всей первой ходовой вахты выжили только эти двое. И то сказать — в замкнутом пространстве…

— Вот такие дела, Мария Александровна, — невесело подытожил врач, присаживаясь на корточки, чтобы, пропустив мимо ушей вялые протесты пациентки, застегнуть пряжки ее ботинок. — Вылезать нам надо из этой дыры, и чем скорее, тем лучше.

— Вы поэтому позволили мне встать? — саркастически поинтересовалась Мэри.

— И поэтому тоже, — не стал строить из себя нецелованную барышню Долгушин. — Доктор тоже человек, он жить хочет. А кроме того… знаете, как-то раз Станислав Сергеевич Тищенко заметил, что существуют люди, чье ослиное упрямство, помноженное на чувство долга, опровергает все представления современной медицины о возможном и невозможном. И давайте я не буду вам намекать, кого он мне привел в качестве примера!

Уставная стойка давалась Мэри нелегко. Переборка послужила наковальней, тело Северцева — молотом, и даром это не прошло. Пришлось даже, превозмогая боль в отбитом крестце, расставить пошире ноги: для устойчивости. Что бы там док Ти, а вслед за ним и Долгушин ни думали о ее способностях быстро восстанавливаться, сейчас ей было попросту хреново. И необходимость «держать марку» совершенно не способствовала хорошему самочувствию и настроению.

Как и одежда: с размером Долгушин угадал весьма относительно, и если брюки удалось стянуть в поясе и заправить в ботинки, то с кителем была беда. Широковатый в плечах, на груди он сходился с ощутимым трудом, а на бедрах топорщился и морщил. Иммобилизационный корсет, призванный зафиксировать местами треснувшие, а местами и сломанные ребра, элегантности тоже не способствовал. Да уж, это не сшитая лучшим столичным портным на заказ форма. Раздобыть для Мэри погоны в соответствии со званием у врача не вышло, плечи ощущались как голые и зябли до мурашек. Ботинки велики, фуражка нахлобучена криво — шишка на затылке повыше импланта спала еще недостаточно… ну и видок!

Предельно сжатый доклад, выслушанный только что, оптимизма также не добавлял. Как и тон, которым докладывали. Еще по дороге в резервный ходовой пост (центральный сильно пострадал при взрыве) Терехов предупредил Мэри, что поскольку принятие ею командования кораблем понравилось далеко не всем, возможны трудности. Он даже в нарушение всех и всяческих традиций остался рядом с ней, что взаимопониманию с экипажем помочь не могло ну просто никак.

Лейб-конвойцы вообще дежурили сейчас во всех ключевых точках. В устройстве и функционировании корабельных систем они разбирались весьма поверхностно, и увидеть признаки новой диверсии вряд ли могли, но на нервы экипажу действовали исправно. И не выставишь: никто ведь не может гарантировать, что Рудин действовал в одиночку. Приходилось терпеть…

В общем, взгляды присутствующих в рубке офицеров были холодны, в них сквозило плохо замаскированное недовольство, переходящее у некоторых в презрение. Ну да, ну да: пассажир (еще и при телохранителе!), последний раз летала бог весть когда — и вдруг берется командовать.

Да уж, что ни говори, а в Империи у нее почти нет боевого прошлого. Боевого же прошлого, связанного с крупными кораблями, нет совсем, без всяких «почти». Поэтому представлялось совершенно очевидным, что если в самое ближайшее время графиня Корсакова делом не подтвердит свою способность и право отдавать приказы — долго она в командирах корабля не продержится. И черт бы с ним, сдалось ей это командование! — но неординарное положение, в котором они оказались, требовало неординарных же решений. И (проклятая гордыня!) Мэри не была уверена в том, что кто-то в сложившихся обстоятельствах справится лучше нее.

Часть маршевых двигателей правого борта пошла вразнос и ремонт их в полевых условиях выглядел затеей весьма сомнительной. Подпространственный привод, который с горем пополам удалось синхронизировать, держался исключительно на упрямстве Рори О'Нила. Свернуть с совершенно сумасшедшего вектора, заданного взрывами и хитрыми штучками, обнаруженными в самых неожиданных местах, не удавалось: не сваливались в хаотичный дрейф — и то хлеб. Да пусть бы даже и удалось — вот уже добрых шесть часов на пути «Москвы» не попалось ни одной зоны перехода. Вообще ни одной. Маяки известных зон остались далеко позади, впереди была неизвестность.

А самое скверное — скауты, предназначенные для аварийного восстановления навигации (после «битвы за Кортес» ими комплектовались все без исключения корабли флота) располагались в шестом отсеке правого борта и их сбросили вместе с ним. Не сбрасывать было нельзя, да и остались там, судя по показаниям датчиков, сущие обломки. Черт, какой дурак додумался разместить все скауты по одному борту? И как же это она не обратила внимания на несимметричную компоновку груза?

Теперь, даже если им попадется зона перехода, беспроблемное возвращение было под большим вопросом. Крейсер, пусть и легкий, нуждался для благополучного прыжка в уверенном сигнале выпускающего маяка. И Мэри изо всех сил искала решение.

Правда, как минимум один вариант был, но этот самый вариант ей не нравился категорически: она банально хотела вернуться домой. Живой и желательно здоровой. К сожалению, упомянутый вариант не то что здоровья, даже жизни не предусматривал. Конечно, в случае крайней необходимости Мэри Александра Гамильтон была готова и на это, но подобная перспектива не доставляла ей никакого удовольствия. Что поделаешь, инстинкт самосохранения никто пока не отменял. И дети… отставить мысли о детях!

— Что ж, господа, — с тщательно подавленным вздохом подвела она итог, — если бы такой набор неприятностей вывалил на страницы романа какой-нибудь писака-беллетрист, я бы посоветовала ему побриться бритвой Оккама. Поскольку число сущностей явно умножено сверх всякой необходимости. Все захоронки нашли?

— Так точно, — поморщился третий помощник Кобзарев. — Капитан Терехов показал, что именно следует искать. Перерыли все отсеки, опечатанные тем пломбером, который Рудин пытался подсунуть вам, — те, что не были сброшены, конечно — и нашли.

— И много их было? Отсеков?

— Да почти все, из тех, которые вы проверяли, — буркнул Кобзарев. — Он разве что до связи не докопался. И то просто не успел, наверное. И потом, там всегда есть дежурный, так что… как же это он с рисунком пломбы-то прошиб?

— До связи он не докопался, потому что связь была нужна ему самому. А пломбер… пломберы все стандартные, как правило, — проворчала она. — Это я выпендрежница, а у нормальных людей и компоновка символов нормальная. Должно быть, ему изготовили (хорошо бы выяснить, кто!) копию того, который, по идее, следовало использовать мне. Понадеялся на авось, не проверил… вот это был сюрприз, наверное, когда вместо «МАК» и графского вензеля он увидел «МГК» и голову сапсана! Не думаю, кстати, что в планы Рудина входило действительно взорвать корабль. То ли дело я. Похоже, его целью было меня, во-первых, убить, а во-вторых — раз и навсегда вывалять в грязи. Заложенные заряды обнаружились бы довольно быстро, а пока суд да дело, разбирательство и так далее, он бы и на остальных отсеках успел пломбы поменять. Или наоборот, воспользоваться моим пломбером для полноты картины… чего проще-то, мертвые не кусаются! Чем же я ему так насолила, интересно? Ладно, это сейчас не…

— Есть зона! — голос капитан-лейтенанта, сидящего в ложементе первого пилота, срывался от волнения.

— Маяк? — резко развернулась к нему Мэри, подавляя вспышку раздражения.

Ильдар Бедретдинов вызывал у нее смутные опасения, хотя формально придраться было не к чему. Двадцать четыре года! Мальчишка! Что, совсем никого поопытнее не нашлось?! Он нам сейчас науправляет… тут Мэри вспомнила, сколько лет было ей самой, когда Корпус выпустил ее первым пилотом, и немного устыдилась своих нервных и злых мыслей.

— Маяк отсутствует.

— Подлетное?

— Минус семь.

— Решение?

— Минус пять.

— О'Нил, что с приводом?

— Дохнет, — коротко отозвался откуда-то из недр корабля двигателист. — Надо вылезать, в подпространстве я его не реанимирую.

— Ясно. Общую мне. Всем внимание, говорит командир корабля. Приготовиться к переходу, пассажирам и экипажу занять места по красной схеме. Постам доложить о готовности, время на выполнение — четыре минуты, отсчет пошел. Уступите мне место, капитан-лейтенант.

Молодой офицер замешкался, оглянулся на Кобзарева, даже приоткрыл рот с явным намерением поспорить. Неповиновение следовало пресечь в зародыше, поэтому Мэри сделала шаг вперед и слегка нависла над ложементом, загораживая спиной третьего помощника и лишая своего оппонента моральной поддержки.

— Каплей, ***, бегом подорвался, ***, ты мне тут еще, ***, *** будешь!!!

Мгновенный переход от безукоризненно вежливого тона к матерному ору сделал свое дело: капитан-лейтенанта как ветром сдуло, и Мэри рухнула в так кстати освободившийся ложемент — стоять уже не было никаких сил. Черт, неудобно-то как! Это тебе не «Джокер» и, тем более, не «Дестини», там все под тебя подгонялось, а это… спина моя, спина!.. ладно, переживем. Фиксаторы защелкнулись автоматически, фуражка отлетела в сторону, и ее место занял сдернутый с головы капитан-лейтенанта связной обруч. Пальцы левой руки легли на сенсоры выдвинувшейся к подлокотнику панели, правая вцепилась в РУПП.[18]

Краем глаза она отслеживала действия остальных офицеров. Расселись, пристегнулись намертво — красная схема это вам не зеленая. И даже не желтая.

— Рори, на тебе помимо привода движки, соберись, я возьму тебя на сцепку.

— Коман…

— Молчать. Готовность?

Заполонившие дисплей сообщения завершились кратким резюме: «Есть готовность!», смирившийся с неприятной необходимостью Рори покорно принял поводок, и теперь оставалось только ждать.

Корабль был болен, и болен серьезно. Его лихорадило, все бронированное тело ныло, как ноют к перемене погоды некачественно залеченные переломы. Отсутствующие отсеки правого борта время от времени взрывались вспышками фантомных болей. А еще кораблю было страшно. Это она ощущала даже лежа в лазарете. Теперь же, когда все нити управления сосредоточились в ее руках и сопротивлявшемся нагрузке контуженом мозгу, серьезность положения предстала во всей своей неприглядности.

Однако, больной или здоровый, крейсер демонстрировал готовность подчиняться. Более того, он был рад ей, он надеялся на нее, этот построенный так далеко от родного Бельтайна корабль.

Скажи Мэри об этом человеку, чья жизнь не принадлежит флоту — ее высмеяли бы или предложили посетить психиатра. Но любой пилот, неважно, где и когда он впервые «встал на крыло», знал: корабли — живые. Те, кто так не считал, пилотами попросту не становились, гробились еще в кадетской юности.

«Ты мне поможешь? — почти жалобно спросил крейсер. — Я постараюсь, правда, постараюсь, только помоги мне!»

«Конечно, я тебе помогу, — ответила она. — Не бойся, нас двое, вместе мы обязательно справимся!»

На самом деле их было трое: сцепка держалась идеально, Рори покорился злой судьбе (ну не приучен человек к поводку, что ж поделать) и теперь вписывался в общий поток без особых проблем.

— Маршевым двигателям — горячий ключ. Сканерам — детальный анализ сразу по прибытии. Канонирам — первая боевая.

Теплая волна разогнала начавшую было скапливаться в голове муть. Откуда-то изнутри поднималась уверенность, столь необходимая сейчас. Не торопиться, только не торопиться. Потерпи, малыш, пожалуйста, потерпи, нам никак нельзя спешить, я знаю, что ты устал, тебе страшно и больно, но все же потерпи, хороший мой… молодец… умница… красавец… да!

РУПП плавно пошел вперед, слегка задержался в точке, которую Мэри чувствовала сейчас всем своим естеством, секунда — и он встал на место с резким щелчком, ударившим по ушам и нервам.

Экраны внешних датчиков, скорбно черные в секторе правого борта, засветились, давая первое представление о точке прибытия. Слегка довернуться, дать возможность сканерам перекрыть мертвые зоны и экстраполировать картинку… явной опасности нет…

— Мать вашу за все доступные ноги, — отчетливо выговорила Мэри, встряхивая неизвестно когда успевшими закостенеть кистями рук. — И к какому же черту и на какие рога нас занесло? Не знаю, как вы, господа, но я эти звезды не узнаю. И кстати… это что еще такое, кто мне скажет?

Глава 12

2578 год, август.

…Эмансипация и феминизм — очень разные понятия, и путать их не рекомендуется. Эмансипация означает самостоятельность женщины, и это не только полезно, но и необходимо. Женщина должна иметь возможность выстоять без посторонней помощи и поддержки, что нереально, если она несамостоятельна. А вот феминизм… знаешь, сколько живу, так и не поняла, какая от него практическая польза. Я имею в виду — для женщин. Мужчины-то получили с феминизма изрядный гешефт, для чего, как мне кажется, и затевалась вся эта история. И то, сдается мне, получили они много больше, чем хотели, и не совсем то, на что рассчитывали. Или совсем не то. У тех, кто стоял у его истоков, уже не спросишь…

— Постой, — нахмурился Константин, когда Мэри сделала небольшую паузу, чтобы отпить глоток вина. — Ты что же, считаешь, что феминизм — процесс, искусственно спровоцированный мужчинами?

— Изначально — безусловно, — твердо ответила она. — Не мне тебя учить, что любое политическое безобразие имеет под собой экономическую подоплеку, а там и тогда, где и когда феминизм впервые выполз на общественную арену, политикой и экономикой рулили исключительно мужчины.

— Никогда не интересовался историей феминизма… — Константина, похоже, позабавила ее пылкая речь, но Мэри решила не обращать внимания на ироничный огонек в глазах собеседника.

Известие о том, что ее — ЕЕ!!! — имя хоть кто-то ассоциирует с феминизмом, привело Мэри в состояние с трудом контролируемой ярости, и она решила (раз уж с закусками покончено, а горячего пока не хочется) внести ясность. А заодно и обкатать вполне возможное выступление по данному вопросу.

В последнее время графиня Корсакова окончательно стала для журналистов «persona grata». Ее осыпали предложениями со всех сторон, и, похоже, некоторое количество времени на это все-таки придется потратить. Так почему бы не потратить его с пользой? Нельзя игнорировать прессу до бесконечности (спонтанное интервью возле «Лады» — не в счет), а поскольку масса СМИ будет в щенячьем восторге, даже если она просто прочитает перед камерой алфавит, возможность выступить обеспечена. И этой возможностью непременно следует воспользоваться. Знамя феминисток! Только этого для полноты счастья и не хватало!

— Это заметно, что не интересовался. Они — феминистки — кстати, и сами в собственной истории не сильны. Иначе их было бы существенно меньше. А вот я интересовалась.

Итак, Земля, Англия, середина девятнадцатого столетия. Вообще, если посмотреть на историю Старой Земли, количество неприятностей, к которым приложила руку Англия, впечатляет. Не смейся. Какого еще мнения ты ждал от женщины, одна половина крови которой русская, а другая — ирландская?

Да, ну так вот. Имеем картину: активное становление «Империи, над которой не заходит Солнце». Империи вообще — и Британская не исключение; как и Российская — строятся на крови и деньгах, это аксиома. Мирным путем империи не создаются, только военным. А война — это, прежде всего, солдаты. Солдаты, которые, уйдя на войну и зачастую не вернувшись с нее, в промышленном производстве не участвуют. Но должен же кто-то в нем участвовать, ведь армии требуются шинели и пушки, палатки и порох, котелки и пули. Промышленный рост неизбежен.

Причем заметь, что движение чартистов уже сошло на нет, производственный цикл усложняется, появляются новые методы работы, новые станки. Кого попало за них не поставишь, а значит, нужны квалифицированные рабочие; те, кто будет их обучать — учителя; те, кто придумает новые станки и будет их обслуживать — инженеры и механики; те, кто будет следить за здоровьем вышеперечисленных — врачи. Мужчин банально не хватает, мужчины в армии, а в долгосрочной перспективе все те же войны, которые и дальше будут забирать мужчин.

И еще один момент: бурное развитие промышленности и увеличение количества и ассортимента продукции сулит в недалеком будущем превышение предложения над спросом. Тот самый кризис перепроизводства, которым экономисты так любят пугать неокрепшие умы. Нужны новые покупатели. Покупатели, у которых есть деньги и право ими распоряжаться. А мужчины, повторяю, в армии и будут в армии — империя-то строится. Мужчины в покупках не участвуют или участвуют, но весьма опосредованно, и такое положение вещей будет сохраняться еще очень долго… а покупатели необходимы. И вот тогда кто-то чертовски умный и дальновидный додумался сделать мужчин из женщин. Потому что больше их сделать было не из кого.

Около пяти месяцев назад.

Арсений Кобзарев чувствовал, как раздражение, вызванное необходимостью подчиняться самопровозглашенной командирше, куда-то девается. Ведь справилась же! Бедняга Бедретдинов, не хотел бы Арсений Павлович услышать такое в свой адрес, да еще и от женщины… стоп. Какой, к лешему, женщины? Не было женщины в рубке, вот где Ильдар прокололся. Капитан первого ранга — был, а женщины не было.

Переход прошел идеально, Кобзарев и сам не смог бы лучше вывести корабль в реальное пространство, особенно при таких повреждениях. «Выскочили, как младенчик из мамки» — вспомнилось выражение, широко распространенное на флоте. Арсений Павлович даже хотел произнести его вслух, но вовремя спохватился. Из всех присутствующих в рубке только госпоже Корсаковой на личном опыте было известно, как выскакивает из мамки младенчик, а выслушивать ее комментарии по этому поводу Кобзарев был морально не готов.

Кроме того, у экипажа имелись сейчас проблемы посерьезнее. И дело даже не в необходимости привести в чувство подпространственный привод и сообразить, как и из чего соорудить выпускающий маяк.

Зеленая звезда, мерцающая в отдалении, имела навскидку одну планету и астероидный пояс. Неплохая звездочка… только совершенно незнакомая. Более того, кап-три, числившийся одним из лучших навигаторов флота, не узнавал рисунок открывшихся после выхода в реальное пространство созвездий. В этом они с каперангом Корсаковой совпадали до долей секунды.

Существовал, конечно, крохотный шанс, что сейчас он смотрит на что-то на редкость банальное — просто под небанальным ракурсом. Но привязаться было не к чему. И не только ему: мощнейшие компьютеры «Москвы», будь они людьми, сейчас наверняка недоуменно пожимали бы плечами. И дальней связи не за что было зацепиться — отсутствовали ориентиры. Кроме того…

Мертвые зоны правого борта после совершенного каперангом маневра (Арсений Павлович прямо залюбовался уверенным стакатто, которое выбили на пульте пальцы Марии Корсаковой) стали доступны для сканирования. И теперь датчики передавали изображение грандиозного шарообразного объекта, окруженного довольно плотным слоем космического мусора. Ну-ка, кто тут скажет командиру (да-да, командиру!) корабля, что это такое? Уж точно не Кобзарев. М-да.

— Предварительные характеристики? — произнесла каперанг в пространство.

— Сфероид, диаметр триста двенадцать тысяч пятьсот двадцать шесть метров, происхождение искусственное, видимые признаки технологической активности отсутствуют, видимые признаки биологической активности отсутствуют…

— Сколько-сколько? — Фиксаторы ложемента первого пилота с треском раскрылись, женщина выпрямилась, вцепившись в подлокотники и пожирая глазами дисплей. — Повторите диаметр!

— Триста двенадцать тысяч пятьсот двадцать шесть метров, — слегка растерянно отозвался оператор.

В рубке поднялся шум, офицеры наперебой обсуждали увиденное, выдвигались и тут же отбрасывались разнообразные версии. И только каперанг не принимала участие во всеобщем гвалте, вглядываясь в гигантский шар. Высказалась она нескоро, но так резко, что все вокруг замолчали как по команде.

— Любопытно. Весьма. Ну что ж, подождем. Что еще остается? Да, и кстати… О'Нил!

— Я! — откликнулся старший техник максимально недовольным тоном.

Фоном для его голоса служили лязг, стук, грохот и, на некотором удалении, предельно непарламентские выражения — ремонт начался сразу по выходе в реальное пространство и, судя по всему, шел сейчас полным ходом. И пока еще не отмененная красная схема не мешала. Что ж, у технарей свои регламенты.

— Рори, ты не поверишь. Я сейчас смотрю на такую хрень… вот всем хреням хрень. Короче, сфероид. Искусственный. Диаметр — триста двенадцать с половиной. Километров. А?

После непродолжительного молчания О'Нил заговорил, точнее закричал на кельтике, и продолжал сие полезное для поддержания душевного равновесия занятие добрых минут пять. Насколько мог судить Кобзарев — ни разу не повторившись.

Тем временем были получены доклады со всех постов. Сканеры не обнаружили вблизи объекта ничего подозрительного или опасного, а расстояние до сфероида не предполагало возможности ведения прицельного огня потенциальным противником. Разумеется, не предполагало исходя из общеизвестных возможностей человеческой техники, но не удирать же ради гарантии безопасности через полсистемы? Набегались уже… Кроме того, даже и полсистемы гарантию дают довольно сомнительную, при таких-то размерах «хрени»!

Дальнейшие действия Марии Корсаковой были, с точки зрения Кобзарева, достойны исключительно уважения. На основании полученных отчетов о состоянии корабля она раздала указания офицерам и подчиняющимся им службам. Причем сделала это так, что все без изъятия оказались при деле. Настоящем деле, а не имитации оного. И понадобилось ей для этого (кап-три специально засек время) две с половиной минуты. Что, кстати, показывало прекрасное усвоение материала, полученного при стажировке на «Минине».

Хотя… в сущности, количество подчиненных большой роли не играет. Тут дело в умении их построить. И если учесть, что в состав ордера «Хеопс» штатно входят сорок кораблей, не считая командирского… а при Соколином Глазе у каперанга под рукой было вообще под восемьдесят единиц… чему удивляться собрался, Арсений Павлович?

Закончив с приказами и легко перекрыв по-прежнему доносящиеся из технологических отсеков вопли, каперанг объявила смену схемы на желтую. До зеленой дело пока не дошло, да и не могло дойти, но и желтая в их обстоятельствах — это уже неплохо.

— Рори, — дождавшись, когда двигателист выговорится, произнесла госпожа Корсакова, — я жду извинений! И, сам понимаешь, не за интенсивность высказываний.

— Прости засранца, командир, — покаянно пробормотал в динамиках разом присмиревший О'Нил, — был неправ.

— Вот то-то, — удовлетворенно кивнула она. — Знай наших!

Завершив этот короткий сюрреалистический диалог, каперанг уселась в ложементе несколько боком, окинула находящихся в рубке офицеров одновременно насмешливым и грустным взглядом и негромко произнесла:

— Я вижу, вы заинтригованы, господа. Ладно, время у нас есть, по крайней мере, до тех пор, пока не решится вопрос с подпространственным приводом. Так почему бы и не рассказать вам одну странную и, пожалуй, не слишком веселую историю? Думаю, вам будет интересно.

…Система Тариссы была открыта экспедицией Пола Дженкинса, а Бельтайн Бельтайном назвал его первый помощник Кристофер Гамильтон. Это известно на моей родине каждому ребенку, который успел научиться читать, а может быть и тем, кто еще не успел. Славная страница, с которой начинается история заселения планеты, и все такое… но у этой страницы было продолжение. И о нем нелинейным рассказывают предельно скупо, да и в Корпусе предпочитают внимание не заострять.

Кристофер Гамильтон, от которого, кстати, я происхожу по прямой линии, был фанатиком. В хорошем смысле этого слова. Фанатиком и патриотом. В частности, он считал, что одной планеты выходцам из Кельтского Союза недостаточно. Кроме того, ему, как и всякому порядочному астронавту, просто не сиделось на грунте. И лет через двадцать пять после начала колонизации он выбил из тогдашнего правительства Бельтайна разрешение продолжить поиск свободных и пригодных для заселения планет.

Кристофер был по тогдашним меркам уже весьма немолод, под шестьдесят, но энергии, судя по мемуарам современников, там хватало на полк двадцатилетних. Коротко говоря, он собрал экипаж, загрузился на фрегат «Форчун» и отправился в свободный поиск. Отправился и не вернулся. Обычное дело, в общем-то, поиск и сейчас занятие довольно рискованное, тогда же…

Имена экипажа «Форчун» по прошествии времени были выбиты на мемориальных стелах, в Нью-Дублине появилась Гамильтон-стрит, и об этом полете не то чтобы забыли… просто сдали его в архив и оставили там пылиться. Так продолжалось до тех пор, пока не началось освоение астероидного пояса Тариссы. Именно тогда в ходе одного из разведывательных полетов корабль «Кловер» наткнулся на то, что осталось от «Форчун».

Поднятые старые записи свидетельствовали о том, что Зону Сигма после старта от Бельтайна фрегат миновал благополучно, маяк фиксировал состоявшийся переход. Как и когда «Форчун» вернулся назад, оставалось загадкой. Сигма, как вам, возможно, известно, нестабильна в пространстве. То зона перехода находится выше пояса астероидов, то ниже, то непосредственно в нем, и тогда отследить сигнал возвращения практически невозможно. Теперь-то в годы Пестрого Солнца (вот как сейчас, например) полеты через Сигму запрещены, приходится пользоваться Зоной Тэта, расположенной существенно дальше. В наши дни разница в длительности перелета составляет несколько часов, во времена же Кристофера Гамильтона речь шла о многих днях, а ждать мой пращур не любил и не умел.

Так или иначе, остатки фрегата обследовались на месте, а потом и на базе «Гринленд». Тела экипажа не нашли, что было совсем неудивительно, если учесть состояние корабля. Зато был обнаружен сильно поврежденный бортовой журнал. Разобрать удалось немногое, но одна из записей, сделанных Гамильтоном, сообщала об обнаружении некоего объекта искусственного происхождения. Сфероида диаметром триста двенадцать с половиной километров.

Даже сейчас, когда мы время от времени натыкаемся на материальные следы чужой культуры, этот шарик кажется чем-то запредельным. Тогда же… не знаю, чем думали члены комиссии, расследовавшей обстоятельства гибели «Форчун», но вывод они сделали весьма оригинальный: Кристофер Гамильтон повредился рассудком. Сошел с ума. Чокнулся на старости лет и погубил корабль и команду.

Вы, я думаю, понимаете: национальный герой спятить не может по определению. Поэтому все материалы работы комиссии были закрыты грифом «для служебного пользования», их демонстрируют только в Корпусе, все наставники и кадеты которого находятся под присягой.

Присяга, впрочем, не мешает числить Кристофера Гамильтона в сумасшедших. И, кстати, лет тридцать пять назад я выбила пару зубов нашему старшему технику вовсе не за то, что он дразнил меня «полукровкой». Это-то дело житейское, тем более что я и есть полукровка. А вот называть моего предка психом ему не стоило.

Кто-то восхищался Кристофером Гамильтоном, кто-то возмущался бюрократами, оболгавшими его, кто-то строил предположения по поводу происхождения и назначения сфероида… Мэри механически кивала, когда к ней обращались, изо всех сил подавляя в себе почти непреодолимое желание заорать: «Заткнитесь все!»

Мысль, вот уже некоторое время зудевшая у виска, как голодный москит, все никак не могла оформиться. И хотя пришла она в голову во время повествования, а стало быть, была напрямую с ним связана, Мэри никак не могла сообразить, в чем загвоздка. Определенно, в рассказанном ею было что-то обнадеживающее, нужное именно им в их теперешнем положении, но что?! Стоп!

— Стоп! — произнесла она вслух, и окружающие ее люди не сразу, но замолчали. На лицах проступало хорошо заметное смущение: похоже, в пылу дискуссии о ней попросту забыли.

— Господа, а вот если хорошенько подумать… то, что мой досточтимый прапрапра— и так далее дедушка не был сумасшедшим, мы только что выяснили. Не исключено, конечно, что таких объектов в этом углу Вселенной хоть косой коси, но если… если предположить, что нас занесло в те же края, что и дедулю Криса?

— И что это нам дает? — скептически поморщился каплей Бедретдинов.

Похоже, словесную выволочку он ей пока что не простил. И головой думать не хотел тоже, по крайней мере — в ее присутствии. Ладно, разжуем.

— Не будучи психом и чтя Устав Поискового Флота Человечества, Кристофер Гамильтон не сунулся бы в неотмеченную систему без маяка на борту. Изначально их было шесть, возможно, часть он распихал где-то еще, но хоть один-то должен был у него остаться? Тем более что никто не натыкался на маяки «Форчун». Конечно, прошло почти пятьсот лет, батарея наверняка сдохла, но само оборудование могло и уцелеть, тут ведь ни влажности, ни изменения температуры… О'Нил!

— Я! — рявкнул старший техник, которого опять отвлекли от работы.

— Рори, ты не помнишь, маяки какого типа нес на себе «Форчун»?

— Ты думаешь… — уже куда тише протянул Рори, в голосе которого прорезался хищный азарт.

— Я пока не думаю. Я прикидываю шансы. Так помнишь или нет?

— А что тут помнить? — нарочито удивился он. — МЛ009.

— Ясно, отбой. На сканерах! Пошерстите в окрестностях, не болтается ли тут где-нибудь поблизости маяк Леонтьева, девятая модификация. У вас есть характеристики? Если мне не изменяет память, это восьмигранная колонна из керамопластового композита, двадцать семь метров на девять в поперечнике между гранями. Но состав материала…

— Найдем, — отозвался кто-то из-за спины. — Надо задать поиск в справочных системах, это же такое старье… ага. Есть состав, начинаем сканирование. А откуда на бельтайнском корабле русский маяк?

Мэри с хрустом потянулась, повращала, разминая, плечами вперед и назад.

— Так ведь сам-то корабль русский. Из всего флота Кельтского Союза только «Гринленд» строили американцы, остальные на мамонтовских верфях собирали: и матки, и транспорты, и сопровождение. «Форчун» был фрегатом серии ВИК.[19] И хотя, как и положено русскому кораблю, «В» там было существенно больше, чем «И», полный комплект маяков присутствовал. Конечно, местность здесь изрядно замусорена… воевали тут, что ли?.. А маяк в сравнении с объемом сферы поиска все равно что пылинка, но… ищите, господа, ищите, как хлеб ищут, иначе нам не выбраться.

Сутки… еще одни… поиск, поиск, поиск… пустота.

Доведен до ума, пусть на живую нитку, подпространственный привод. С изрядным трудом отремонтирован один из засбоивших правых маршевых двигателей — Рори велик! Пусть команда техников и поредела в результате диверсии, профессионалами они остались штучными. Жаль только, что их мало, и работать приходится на износ. Но это мелочи.

Торопливая перекомпоновка, предпринятая в подпространстве, сменилась идеальной, в ноль, балансировкой. Контур гравикомпенсации замкнут и продублирован, как и контур противометеоритной защиты. Да, корабль ослаблен, но вполне способен передвигаться в пространстве и подпространстве без посторонней помощи. Можно лететь домой… можно, да нельзя. Без маяка — нельзя, а маяка нету.

О'Нил старался изо всех сил, но одно дело привести негодную вещь в годное состояние, а совсем другое — собрать что-то из ничего. Будь у них время, можно было бы и подождать, не исключено, что рано или поздно Рори справился бы с поставленной задачей, но времени-то как раз и не было.

И дело заключалось вовсе не в жизнеобеспечении, с ним не возникало никаких проблем, да и припасов хватало с избытком. Военные корабли Российской Империи комплектовались по старому принципу — «Собрался в поход на день — возьми хлеба на неделю», так что перспектива сидеть на голодном пайке экипажу и пассажирам не грозила.

Конечно, мысли о том, каково сейчас родным и друзьям, не имеющим никаких сведений о пропавшем крейсере и мечущимся между отчаянием и надеждой, играли не последнюю роль. Но этой составляющей вполне можно было пренебречь.

Однако помимо чисто технических и эмоциональных факторов существовал фактор политический. Его и обсуждали они с Константином, уединившись в углу кают-компании.

Политика, проклятая политика… корабль наследника российского престола бесследно исчезает в окрестностях планеты-метрополии Небесной Империи, причем исчезает с явными признаками диверсии. И Лин Цзе даже оправдаться нечем, потому что единственная улика — «Москва» — пропала. Какой подарок «ястребам», которые и без такой конфетки проявляли все признаки весеннего обострения! Хорошо, если выступлениями дипломатов дело и ограничится, а если нет? Войну легче начать, чем кончить…

А ведь нельзя сбрасывать со счетов и — пусть крайне маловероятный — вариант причастности к произошедшему правящих кругов Бэйцзина. Но пока пострадавший крейсер болтается возле безымянной зеленой звезды, повлиять на события или провести качественное расследование с учетом всех данных просто невозможно. Того же Рудина допросить — как? Не с их оборудованием и навыками пытаться обойти блоки в сознании высокопоставленного офицера СБ.

Надо возвращаться, и возвращаться как можно скорее. Пока угли еще тлеют, пока не подобрались поближе умельцы с мехами, пока не раздули костер… горн… пожар… надо возвращаться. А значит, нужен маяк.

— Нет, — сказал, как отрезал, Рори О'Нил. У рыжих кожа светлая, загорает плохо, трудно, а краснеет на счет «раз». И сейчас старший техник «Москвы» был багров, как вареный рак. Не от смущения — смущаться он не умел. Ну почти. От ярости он был багров. От бессилия и стыда за это бессилие.

Четверть часа назад командир пришла к нему. Что любопытно, одна. Где она потеряла Терехова, свою молчаливую тень, и чего ей стоило организовать эту потерю, Рори решил не спрашивать. И так ясно, что немало: в списке людей, достойных доверия с точки зрения капитана Терехова, двигателист не значился. Там и всегда-то мало кто значился, а уж в последнее время…

«У нас много дел и совсем нет времени», — дернула она уголком рта, привычно освобождая кресло от посторонних предметов.

Рори обрадовался было — именно этот тестер он разыскивал уже минут двадцать, повезло, что командир забежала. Рано обрадовался.

«Мне нужен ретранслятор», — негромко, но очень отчетливо выговорила Мэри. И Рори О'Нил понял, что дело плохо.

Конечно, он мог попробовать закосить под дурачка, начать выяснять, какой-такой ретранслятор… собственно, даже попробовал. И мигом понял, что если сию же секунду не прекратит, то на собственном опыте узнает, можно ли сломать челюсть взглядом. Таким, как у командира, пожалуй, можно. И кулаки не понадобятся. Не взгляд. Кувалда.

«Рори, не разочаровывай меня. Не прикидывайся, что такой вариант не приходил тебе в голову. И даже не пытайся сделать вид, что не сможешь соорудить ретранслятор из подножного корма. Ретранслятор — не маяк».

Черт его знает, почему усилитель слабого сигнала, источником которого служил тарисситовый имплант, называли ретранслятором. Так сложилось. Называли — и все. Традиция. Такая же, как полная самодостаточность любого экипажа бельтайнских ВКС.

У всех свои способы налаживания и восстановления навигации. Кто-то пользуется скаутами, а кто-то своими головами, причем не столько даже мозгами, сколько присадками к ним. И пускай вне эксперимента этот способ не был еще использован ни разу. Главное — способ существует. И теория преподается бортинженерам, и практические занятия проводятся по изготовлению ретранслятора из имеющихся под рукой материалов. А что до цены вопроса… уж какая есть.

Мэри встала. Похлопала набычившегося техника по плечу. Ободряюще похлопала, спокойно. Только билась, выдавая фальшь этого спокойствия, жилка на шее. Они оба понимали: «Москва» — калека. Без Рори она далеко не улетит: слишком много техников погибло при взрывах, каждая пара рук на счету. Тем более таких умелых, как руки премьер-лейтенанта О'Нила. И значит, ретранслятор подключит к своему импланту графиня Корсакова, превращая мозг в живой маяк.

Он продержит сигнал столько, сколько будет нужно — эксперименты длились до полутора бельтайнских суток, и минимальное время работы такого маяка составило двадцать пять стандартных часов. В подпространстве они провели около десяти, ну пусть даже одиннадцать… так что долететь до обитаемого сектора Галактики ее соратники вполне успеют.

Ну а если не удастся прислать кого-то за ней, если маяк прекратит работу раньше, чем они сумеют сориентироваться и взять ситуацию под контроль — не беда. В сущности, за чем возвращаться? За телом? За ходящим под себя растением? А смысл? Разве что похоронить по-христиански. Конечно, ей хотелось бы лежать в земле, но это непринципиально…

Правда, можно было попытаться соорудить маяк из любой другой головы, на короткий сеанс связи даже мозга обычного человека должно было хватить, а уж как уговорить Долгушина на экстренную имплантацию — вопрос чисто технический. Можно и приказать, военврач подчиняется командиру корабля. И насколько она за эти годы успела изучить русских, добровольцем вызовется каждый первый.

Но, во-первых, это означало как минимум три смерти вместо одной: первый сеанс для обозначения присутствия и времени следующего выхода на связь; второй — для того, чтобы готовая к вылету помощь засекла координаты; и третий — коррекционный.

Во-вторых же, Мэри не была уверена (и этот момент они с Константином тоже обсуждали, решая, лететь при наличии маяка или дожидаться подмоги на месте), в чьи руки попадет их призыв о помощи. И какого рода помощь в результате будет оказана — если будет. С раскуроченным правым бортом и неполным комплектом маршевых двигателей «Москва» была боеспособна весьма условно, да и что может противопоставить легкий крейсер линкору? А кто стоит за Рудиным — неизвестно…

Так что, как ни крути, а вариант — рабочий вариант — только один.

— Нет, — сказал, как отрезал, Рори О'Нил, чувствуя, как краска бессильной ярости заливает лицо.

Мэри, уже выходившая из каюты, оглянулась от дверей и подмигнула. Медленно, со значением. Она знала: да.

Графиня Корсакова что-то затевала, и это что-то Даниилу Терехову не нравилось с самого начала. По определению не нравилось. Не только Мария Александровна обладает развитым нюхом на жареное: хрен бы капитан Терехов дослужился хотя бы до лейтенанта, не будь он способен ощущать опасность.

И сейчас Дана не устраивало буквально все. И то, что придя к старшему технику, она попросила капитана остаться за закрытой дверью и вообще не отсвечивать. И то, что, несмотря на неплохую звукоизоляцию, шум спора он все-таки уловил. И рычащее «Нет!» Рори, когда дверь наконец открылась. И ее спокойное: «Постарайся управиться за три часа. Там, я знаю, ничего особенно сложного нету». Когда же ее сиятельство с ледяной улыбкой сообщила, что через три с половиной часа состоится совещание офицерского состава, Терехов окончательно уверился в том, что ее затея точно не придется ему по вкусу.

Косвенное подтверждение было получено немедленно: Мария Александровна, выйдя от Рори, направилась в свою бывшую каюту, в которую после взрыва не заглядывала ни разу. Надобности не было. Да и состояние организма заставляло желать много лучшего, так что спала она в госпитале, под ненавязчивым, но непреклонным присмотром Долгушина. Теперь же графиня Корсакова придирчиво разбирала остатки багажа, выискивая уцелевшие предметы. Таковых, кстати, оказалось довольно много, направленная взрывная волна прошла по большей части над кофрами.

Терехов наблюдал от дверей, как в небольшую сумку ложатся украшения, знаменитые шпильки, свежеподаренный веер, пара шелковых туфелек… сувениры, пришло в голову Даниилу. Она отбирает сувениры. Вещицы на память. Причем ему показалось, что отбирает не для себя, а для кого-то другого. Для дочери, быть может? Но почему сейчас? Почему не на подлете к Кремлю? И вообще — зачем? Доставят домой все вместе, там и разберется. Или… или ее сиятельство не думает, что долетит до Кремля?

Подозрения изрядно укрепились, когда она попросила минут на пятнадцать оставить ее одну, а выйдя из каюты, имела вид весьма бледный, но решительный.

В общем, Дан ничуть не удивился, когда на совещании слово было предоставлено О'Нилу, который изложил принцип создания «живого маяка», отметив в итоге, что ретранслятор уже изготовлен. И подключиться к нему намеревается командир корабля.

Командир (теперь уже — командир) лейб-конвоя стоял лицом к большинству офицеров. Поэтому он сразу заметил и странное выражение, совершенно одинаковое, промелькнувшее на лицах навигаторов, и то, как молодой пилот — тот самый, на которого пару дней назад орала в рубке графиня Корсакова — резко оборвал движение, словно хотел схватиться за голову.

В этот момент жестом попросил слова Арсений Кобзарев, которого (Даниил это знал) на крейсере за глаза называли «Девяткой»: капитан третьего ранга… третий помощник… трижды три… девятка и есть. Ш-ш-шутники!..

— Госпожа капитан первого ранга! То, что вы предлагаете, вполне осуществимо технически, но к чему торопиться? Я не оспариваю принятое вами решение…

На окаменевшем лице Марии Александровны отчетливо читалось: «Попробовал бы ты!» и, кажется, «Заткнись!». Вмешательство Кобзарева ей явно не нравилось.

— …однако нужна ли такая спешка? В данный момент кораблю ничто не угрожает, жизнеобеспечение в норме. Те из раненых, кому можно помочь, получают все необходимое лечение. Те, кому помочь нельзя, находятся в полной безопасности в гибернаторах. Если же предложенный вами план будет реализован, крейсеру опять понадобится новый командир. Кадровая свистопляска, тем более в наших обстоятельствах…

— Мы ограничены во времени, Арсений Павлович, — медленно, нехотя проговорила графиня Корсакова. — Есть веские основания полагать, что промедление может оказаться фатальным. Не хотелось бы всуе произносить слово «война», но горячих голов хватает как в Новограде, так и в Бэйцзине. И чем дольше его императорское высочество будет отсутствовать, тем выше вероятность того, что победят именно они. Мы не можем тратить время на дальнейшие поиски решения. «Москве» следует стартовать как можно быстрее.

— Но ведь, помимо вас, есть еще и мы! — не унимался кап-три.

— Устойчивый долговременный сигнал дает только имплант, возраст вживления которого не менее десяти лет. Таких на борту два: мой и господина О'Нила. Экипаж, которым я в данный момент имею честь командовать, вполне может обойтись без дополнительного руководства, но корабль не обойдется без дополнительного техника. Так что — я, больше некому.

Объяснение было понято и принято, но капитан ясно видел, что оно нисколько не удовлетворило ни Кобзарева, ни остальных.

Хлопнув себя по лбу, как будто вспомнил вдруг что-то очень важное, Даниил коротко извинился перед великим князем. Потом быстро прошагал к выходу из кают-компании, таким тоном бросив на ходу: «Капитан-лейтенант, на минуточку!», что тому и в голову не пришло ослушаться. А уже снаружи, стоило двери закрыться за их спинами, он схватил Бедретдинова за грудки, притиснул к стене, и тихо, но внушительно процедил:

— А теперь — выкладывай.

— Что выкладывать? — попытался тот высвободиться, но отставной десантник держал крепко.

— Не зли меня, каплей. Я должен знать, по какому поводу шухер. Работа такая. Ну и? Вы все переполошились. Почему? Маяк не сработает?

— Сработает, — парень уже начал приходить в себя и смотрел на Даниила почти дерзко. Только на самом дне прозрачно-зеленых глаз плавало что-то, показавшееся Терехову благоговейным ужасом. — Маяк сработает, и мы улетим, и долетим до места. А каперанг Корсакова умрет. Все просто.

— Умрет — почему? Давай не молчи! — Дан сознательно заторапливал молодого офицера, не предоставляя тому времени на обдумывание ответа.

— Ретранслятор запустит нейронные цепи мозга в полную силу, куда там боевому коктейлю! И процесс нельзя остановить, понимаете? Правда, проработает маяк достаточно долго, тариссит придержит распад. Но только придержит, не остановит и тем более не отменит. Через пару часов — овощ, через сутки — труп, — теперь Бедретдинов говорил быстро, почти захлебываясь словами, словно боялся, что ему не дадут закончить. — Бельтайнцы — психи, но и они ограничились экспериментами, потому что ни один подопытный не выжил, ясно вам?! Стопроцентная смертность даже для них дороговато… мы же знали о таком варианте, все знали, этому теперь учат и у нас тоже… но не знаю, как кому, а мне и в голову не пришло, что мы можем предложить Марии Александровне… командиру корабля!.. Это же убийство, понимаешь, мужик, убийство, все равно что пулю в лоб всадить!.. а она сама вызвалась… и ретранслятор уже готов…

У Константина создавалось впечатление, что ему морочат голову. В чем подвох, он, полковник-бронепех, сообразить не мог просто по недостатку специального образования, но в самом наличии подвоха не сомневался. Так что пока Рори О'Нил расписывал технические и медицинские подробности предстоящей процедуры, а Мария поясняла необходимость использования именно ее головы в качестве основы для «живого маяка», он внимательно наблюдал за собравшимися.

Доклад О'Нила поверг навигаторов в шок — это он видел предельно ясно. С чего бы? Ретранслятор подключается к источнику сигнала, носитель маяка пребывает в эвакоботе, через маску подается кислород, через вены — питательные вещества… все достаточно логично. Вот только… если этот вариант так хорош, как расписывают эти двое, почему его не реализовали сразу после того, как подпространственный привод был доведен до ума? И почему Мария время от времени обводит кают-компанию явно предостерегающим взглядом? Нечисто дело, ох, нечисто! Где же зарыта собака? А ведь зарыта же, зарыта, чтоб ей пусто было, суке проклятущей!

И объяснять ему что-либо сверх сказанного, похоже, никто не собирается, он пассажир, служивший в войсках планетарного базирования. Для флотских — почти гражданский, тут титулом не покозыряешь. Будь ты хоть сто раз наследник престола, но пока-то еще не Верховный главнокомандующий, и против старшего по званию, тем более командира корабля, эти ребята не пойдут. Она же свою позицию обозначила исключительно четко.

Ну да ничего, Терехов тоже бдит, вон как помчался. И объект для блиц-допроса выбрал очень правильно, капитан-лейтенант по молодости лет звено слабоватое, авось, проговорится.

Сообщение… ага… что-о? Однако…

— Итак, господа. Положительные стороны предложенного решения мне ясны. Что же касается отрицательных — странно, что я узнаю о них не от вас. Нет! — он резко выставил вперед ладонь, обрывая возможные возражения. — С вашего позволения, я хотел бы переговорить с командиром корабля. Наедине. Благодарю.

Минуту спустя они остались в кают-компании вдвоем. О'Нил помедлил было в дверях, но тоже вышел. Дверь закрылась.

Графиня Корсакова стояла, скрестив руки на груди, с самым независимым видом. Только настороженный взгляд сузившихся глаз и сжатые в тонкую прямую линию губы выдавали беспокойство. Беспокойство — и готовность к драке.

— Значит, мозги в желе, — мягко произнес Константин. — Этак через пару часиков. И ангельские трубы спустя сутки. Ну-ну. Что ж ты такое удумала-то, душа моя? И почему напрямик не сказала, что к чему?

— Я, знаешь ли, тоже не в восторге, — желчно усмехнулась Мария. — А не сказала потому, что хотела избежать этого разговора. Слабость с моей стороны, признаю. Но мне, знаешь ли, и без того стресса хватает.

Она устало повела плечами. Видно было, что ей действительно не хочется говорить на заданную тему, но приходится, и это ее не то чтобы злит… скорее, раздражает.

— Тут ведь такая штука, Костя: какое решение ни прими — оно неправильное. И приходится выбирать то, которое будет наименее неправильным из всех. Время-то уходит. Признаться, я надеялась, что мы там же, где побывал мой пращур, и сумеем найти его маяк… но либо мы в другом месте, либо маяк разрушен. Либо — просто затерялся. А искать некогда. Ты оцениваешь ситуацию так же, как я, и понимаешь, что если не вернешься в самое ближайшее время, последствия…

— Последствия, да… — перебил он ее. — Ищи другой способ, Маруся. Если я вернусь такой ценой, последствия тоже будут не фонтан. Зарецкий (читай — СБ) мне не простит, это и к бабке не ходи. Да и флот тоже. И жить и править я буду трусом, спрятавшимся за женскую юбку и бросившим ее хозяйку умирать.

— Зарецкий в первую голову офицер, и только потом мой дядя. Он поймет. И флотские поймут. Я ведь тоже офицер. Как и ты, кстати. Костя, ты не принадлежишь себе, твоя первейшая и главная задача — вернуться, при чем тут трусость? Как тебе такое вообще в голову пришло?! Твой долг, как офицера, — вернуться, а мой долг, как офицера же, обеспечить твое возвращение. И где ты, кстати, видишь юбку?!

— Маруся… — начал Константин, но она не дала ему договорить:

— Мы оба знаем, что в существующих условиях другого выхода нет. И все, кого ты выставил из кают-компании, знают это не хуже. Согласись, объяснила я достаточно популярно.

Великий князь понимал, что она права. И наследник престола понимал. И полковник бронепехоты понимал тоже. Только мужчина еще сопротивлялся принятому решению, сопротивлялся отчаянно, безнадежно. И уже зная, что проиграл, все-таки спросил:

— А что я скажу твоим детям?

Спросил, и тут же пожалел об этом. Потому что притворная невозмутимость слетела с Марии, как слетает с ветки сухой лист, подхваченный злым осенним ветром. Ненадолго слетела, на пару секунд, не больше, и тут же вернулась на место, расправляя горькие складки у рта и осушая глаза, вдруг налившиеся слезами. Мгновение — и словно и не было ничего. Только голос вдруг стал хриплым.

— Если ты не окажешься в нужном месте в нужное время, и конфликт все-таки разгорится, появится столько детей, перед которыми придется держать ответ, что мои просто потеряются в общей массе.

Она помолчала, словно собираясь с духом, потом медленно кивнула кому-то невидимому и протянула Константину на ладони футляр с кристаллом, который, должно быть, все это время сжимала в кулаке.

— Вот. Детям я уже все сказала. Отдай это Егору. Он тоже офицер, и все поймет правильно. Я в него верю. И в тебя. Не подведи меня, ладно?

Константин шагнул вперед, протянул руки, чтобы обнять, прижать, никуда не отпустить… но Мария резко отшатнулась.

— Не делай этого. Если ты меня обнимешь, я могу вспомнить, как хороша жизнь. Вспомнить — и испугаться того, что предстоит сделать. А пугаться мне никак нельзя, согласен?

Признав свое поражение, мужчина отступил на задний план. Великий князь с церемонным поклоном принял кристалл. Полковник пожал руку коллеге-офицеру. Наследник престола, задержав ладонь дамы в своей, мимолетно прикоснулся губами к кончикам пальцев и с отчетливо различимой кровожадностью пообещал:

— Я найду того, кто заварил эту кашу. Найду — и прикажу казнить мерзавца у постамента твоего памятника.

— Не вздумай! — взвилась Мария. Мелькнувшая было в глазах обреченность сменилась искренним возмущением. — Еще не хватало!

— Казнить? — уточнил Константин.

— Памятники ставить! Только попробуй — и в императорском дворце Новограда появится привидение. Без мотора. Дикое и вряд ли симпатичное.

Она уже почти смеялась. Истерикой, кстати, в воздухе и не пахло, разве что — здоровой, веселой злостью.

— Точно появится? — Константин чувствовал, как откуда-то изнутри поднимается почти непреодолимое желание сделать что-то наперекор. Марии, самому себе, Судьбе…

— Точно! — подтвердила она.

— Тогда я поставлю пять памятников. Или десять. Чтоб уж наверняка. И твое привидение займет должность моего личного помощника. Благодать-то какая — ему ж ни жалованье платить не надо, ни на отдых пинками загонять…

Она хотела что-то ответить, даже набрала полную грудь воздуха для длинной и наверняка весьма экспрессивной тирады, но тут дверь кают-компании приоткрылась ровно настолько, чтобы внутрь пролезла голова Терехова.

— Ну что еще?! — рявкнула Мария, которая, должно быть, испытывала сейчас потребность оторваться хоть на ком-то.

— Маяк! — почти прокричала голова. — Маяк на сканерах! Рыжий вниз помчался, ловить будет, а вас просил помочь ему маневром, никому больше не доверя… а, ч-черт!

Глава 13

2578 год, август.

— Интересный подход, — задумчиво проговорил Константин. — Признаться, посмотреть на феминизм с такой точки зрения мне в голову не приходило.

— Не только тебе, — проворчала Мэри, прикидывая, как бы половчее перейти к следующему пункту.

Однако собеседник не дал ей такой возможности, задав вопрос:

— Извини, но я пока не понимаю, почему ты говоришь о том, что мужчины что-то там получили от феминизма? Да еще и больше, чем рассчитывали?

— А ты подумай, Кот. Подумай. Права — штука хорошая, но они всего лишь производная от обязанностей. Получив мужские права, женщины были вынуждены принять на себя и мужские обязанности тоже. В значительной степени освободив от них мужчин. К их полному — поначалу — восторгу. Кто ж откажется от уменьшения нагрузки? Опасность этого уменьшения разглядели далеко не сразу. Очень долгое время никому не приходило в голову связать возложение на женщин мужских изначально обязанностей по созданию и поддержанию материального благополучия семьи с резко возросшим числом разводов. Дальше — больше. Очень быстро (в историческом масштабе, конечно) многие до сего момента незыблемые нормы мужского поведения, как-то: уступить женщине место в общественном транспорте или придержать перед ней тяжелую дверь — становятся в некоторых странах юридически опасными. Вывод был сделан мгновенно: не будь мужчиной — не попадешь под суд! А под суд-то никому неохота. И начинается деградация. Деградация мужчин как сильного пола. Впрочем, женщины тоже получили больше, чем рассчитывали, и не совсем то, что предполагали изначально. Или — совсем не то. Формально феминизм освободил женщин. На практике же произошло прямо противоположное, ведь женские обязанности никто у женщин забирать не спешил. Что вполне естественно: мужчины-то за женские права не боролись. Женщина может все сделать сама? Так пусть сама и делает!

Коммуникатор был предусмотрительно включен на запись, дома можно будет проанализировать и отшлифовать сказанное. Основной претензией Мэри к феминизму и феминисткам был постулат, что «женщина может все то же самое, что и мужчина, несмотря на то что она женщина». Доказательства «от противного» кадета Гамильтон раздражали еще в Звездном Корпусе. Что же касается капитана первого ранга Корсаковой, то она без тени сомнения полагала, что всего, имеющегося в ее распоряжении на данный момент, она добилась благодаря тому, что она женщина. Благодаря, а не вопреки. Она вполне успешно играла в мужскую игру. На мужском поле. По мужским правилам. Играла — и выигрывала. Вопросы?!

— Кстати, когда феминистки кричат о том, что женщин, мол, не пускают в политику, никто не учитывает почему-то, что для занятия политикой нужны время и силы. А после того, как Бетти Смит, или Изабель Форжеронье, или Лиза Кузнецова… не суть важно… выполнит в течение полного рабочего дня все свои мужские обязанности по снисканию хлеба насущного, а по возвращении со службы выполнит все свои женские обязанности по ведению дома и воспитанию детей, ей не до политики. Выспаться бы.

— Но ты-то политикой как раз занимаешься, — заметил Константин. — Да, пусть не слишком явно, но все-таки. Открытие на твои личные средства дополнительных учебных заведений и (на них же) предельно жесткая позиция по части реабилитации ветеранов делают тебя крупной фигурой на политической арене. За тебя — флот, и фермеры Голубики, и, как ни удивительно, трапперы Куксы… даже «зеленые» Орлана готовы признать, что графиня Корсакова — голова. А то, как ты уладила трения с оскорбленным подозрениями Бэйцзином? Это не просто политика, но — внешняя политика. Спорить будешь?

— Я — не показатель, у меня с самого начала было достаточно средств, чтобы переложить бесконечный и совершенно незаметный для окружающих домашний труд на плечи слуг. Многие ли могут сказать о себе то же самое? По большому счету — многие? То-то же. Но крики-то продолжаются! А эти истории с судебными процессами, в ходе которых феминистки требовали пересмотра нормативов физической подготовки для военнослужащих? Дескать, раз женщина, будучи физически слабее мужчины, не может эти нормы выполнить, их следует смягчить, иначе — дискриминация по половому признаку.[20] Какая огромная польза для обороноспособности, ты не находишь?!

— Ты это серьезно?! — теперь поперхнулся уже Константин.

— Вполне, — грустно улыбнулась Мэри. — Самое смешное, что воинствующих феминисток во все времена было не так уж много. Но именно они задавали тон в общественном восприятии всего процесса. Именно они породили такое уродливое явление, как движение «свободных от детей». Именно они дискредитировали саму идею эмансипации. И знаешь, ведь еще в самом начале хватало тех, кто прекрасно понимал опасность происходящего. Вот, например…

Она подняла глаза к потолку, припоминая, и чуть нараспев и в то же время предельно жестко проговорила:

— Я настойчиво требую призвать всех, способных говорить и писать, выступить против этой дикой и безнравственной глупости под названием «женские права», со всеми сопровождающими ее ужасами, на которые способны представительницы слабого пола, позабыв все женские чувства и женское достоинство. Бог создал мужчин и женщин разными — так пусть они такими и остаются. Если женщин лишить женственности, они станут самыми злобными, бессердечными и отвратительными существами; и как тогда мужчины смогут защищать слабый пол?

— Представляю, как накинулись феминистки на сказавшего это беднягу, — пробормотал великий князь.

— На сказавшую, — Мэри лукаво прищурилась. — Это сказала женщина, а чтобы накинуться на Александрину Кент, надо было обладать зубами поострее тех, что имелись в распоряжении активисток, приковывавших себя к ограде британского Парламента. Она вообще была личностью неординарной. Женщина, жена, мать девятерых, что ли, детей… кем ее только ни называли и при жизни, и после смерти. Умницей и дурой, праведницей и шлюхой, марионеткой и кукловодом… а она делала свое дело и оставила неизгладимый след в истории Земли.

— Неизгладимый след? — Константин недоуменно нахмурился. — Знаешь, я историю Земли изучал, но что-то не припоминаю…

— Неудивительно, — она окончательно развеселилась. — Первым именем, полученным в честь крестного отца — русского императора, кстати! — ее называли в детстве, в кругу семьи. А те шестьдесят с гаком лет, что Александрина, принцесса Кентская, выполняла свои профессиональные обязанности, по сию пору именуют «Викторианской эпохой»!

Около пяти месяцев назад.

Она не помнила, как попала в рубку. Не помнила, и все. Смена кадра.

Вот тело становится удивительно легким, в голове просторно и светло, как зимним полднем на Чертовом Лугу, и кают-компания плывет перед глазами, и чертыхающийся Терехов ломится внутрь… только это уже не нужно. Не нужно, потому что Константин припал на одно колено, и она сидит на его бедре, и его левая рука служит спинкой импровизированного кресла, а правая похлопывает по щекам. Горлышко фляги тычется в губы… Дан, ты рехнулся? Мне еще маяк ловить, какая, к лешему, водка?! Ты бы еще транквилизаторы предложил!

Вот свободный ложемент первого пилота, офицеры стоят по стойке «смирно». Кто-то гаркает «Командир в посту!», Бедретдинов протягивает на ладонях — как корону, ей-богу! — связной обруч. Маяк действительно на сканерах, вот он, голубчик, теперь уже никуда не денется…

А что в промежутке? А черт его знает! Некогда!

Маневровым малый… теперь самый малый… еще немного… еще… еще… правее… снова вперед… развернуться левым бортом… чуть ниже…

— Рори, лови!

— Да поймал уже, поймал, — ворчит в динамиках старший техник.

Колонна маяка, вся в выщерблинах и сколах, подтягивается все ближе и исчезает со сканеров. Шлюз закрыт. Все, теперь можно расслабиться. В принципе, можно даже и водки, вот только…

Ей было стыдно. Ужасно, невыносимо. К бабке не ходи — то, как она рухнула в кают-компании, видели не только Терехов и Константин. Наверняка же в коридоре был кто-то еще, а дверь Данилушка открыл во всю ширь. От души открыл. От всего своего большого, храброго, честного сердца.

Слетела ведь, как есть слетела с нарезки. Нет бы принять то, что смерть откладывается, спокойно и с достоинством. Голова закружилась, ноги отказали… офицер, называется. Не зря на Бельтайне пилотов в отставку отправляют в возрасте чуть за тридцать. Нервишки — штука такая, чем ты старше, тем сильнее они изнашиваются…

Смотреть на кого-либо из присутствующих в рубке не было никаких сил, на сканерах ничего интересного не происходило, и Мэри закрыла глаза.

Господи, мысленно обращалась она, говорят, Ты помогаешь тем, кто сам себе помогает, и я думаю… нет, я уверена, Ты видишь: мы достойны помощи. Мы сделали все, что было возможно сделать, однако мы не можем помочь себе больше, чем уже помогли. И, боюсь, мы не справимся в одиночку. Мы стараемся, конечно, стараемся изо всех сил, но им есть предел, ведь мы всего лишь люди. Твоим же силам предела нет, и я умоляю Тебя, Господи: помоги нам хоть чуть-чуть, хоть самую капельку, помоги детям своим! Помоги, и «Москва» вернется в обитаемую Галактику, и война не начнется, и не будут плакать ребятишки, потерявшие отцов, и жены, потерявшие мужей. И Константин взойдет на престол, и в Империи появится много Константинов, крохотных, новорожденных Константинов, названных так не из верноподданнических чувств, а в знак уважения и благодарности. Я это знаю, Господи, и Ты это знаешь тоже, так помоги же нам!

— Командир, — сказал Рори О'Нил, — командир, ты меня слышишь?

— По-русски, Рори, — бросила она, включая громкую связь и изображение. Сколько же прошло времени? Ого… вот это помедитировала!

Все, кто был в рубке, одним слитным движением повернули головы в сторону экрана, на котором сдержанно сиял старший техник. В принципе, можно было уже ничего не говорить, и так все ясно, но им — всем им — надо было услышать. Услышать собственными ушами, как деланно-лениво, нарочито растягивая слова, говорит рыжий верзила:

— Предки молодцы были, надежно работали. Заменить пару блоков, продублировать цепи, подключить батарею — и летите куда хотите!

— У тебя есть нужные детали? — осторожно уточнила Мэри.

— Обижаешь, командир! — Рори демонстративно надулся, всем своим видом являя воплощение оскорбленной добродетели. Интересно только, какой? На терпение не похоже, на умеренность со смирением тоже, невинность вообще если и была, то очень, очень давно…

— И сколько времени тебе надо?

— Часов пять. Это тебе не ретранслятор! — последнее слово техник как будто выплюнул. У него явно испортилось настроение при воспоминании о злополучном приборе, и, наскоро пообещав доложить сразу по окончании работ, он исчез с экрана.

Мэри огляделась и почувствовала, как где-то внутри проклюнулся росток удивления и потянулся вверх, все выше, все дальше, все пышнее и заковыристее, заполняя собой грудь, и голову, и весь воздух вокруг. Как бобовый стебель, подумалось ей. Бобовый стебель из сказки, для которого прорубили крышу, и он дорос до неба. Как бы ей не пришлось… того… череп прорубать.

Она никогда не любила рубки крупных кораблей. Ей было неуютно в них. Слишком много людей. Слишком много кажущегося нефункциональным простора. Слишком много… всего слишком много.

А вот сейчас всего было в меру. В самый раз было всего. И простора, и людей. И сияющих радостным возбуждением глаз. И улыбок — с чего это она взяла, что ее презирают за ту слабость в кают-компании? Почему она вообще решила, что это — слабость? Ну сбросил человек груз с плеч, ну потерял на секунду равновесие… обычное дело!

— Господа! — весело сказала Мэри. — Когда мой двигателист говорит, что работы часов на пять, это значит, что на четыре можно рассчитывать смело. Поэтому предлагаю всем, непосредственно не занятым на вахте, поспать. Четыре часа — не восемь, конечно, но все же лучше, чем ничего.

— Может быть, отвести «Москву» на дистанцию разгона? — негромко предложил Кобзарев. «Девятка» уже не улыбался, лицо было серьезным и немного напряженным. Картина маслом: подчиненный берет на себя смелость советовать командиру.

Она несколько секунд подумала и покачала головой:

— Рано, Арсений Павлович, — почему-то теперь обращение по имени-отчеству давалось ей легко. — Черт его знает, какой вектор потребуется. Уйдем в горизонтали влево, а нужно будет прыгать из вертикали справа. Подождем.

Возражений не последовало, и Мэри поудобнее устроилась в ложементе. Вот ведь… даже и он сейчас был вполне подходящим, ничто не давило, не кололо, не упиралось в бок и не действовало на нервы. Вывод можно было сделать только один: она вписалась. Вписалась в этот корабль и в этот экипаж. Ну вот и ладненько, а то маяк — маяком, а что случится по прибытии, неизвестно. Может, придется еще и покомандовать, и повоевать. А что? Запросто. И тогда будет очень важно, что они, корабль и экипаж, ее. А она — их. И никаких гвоздей.

— Десять, — нежно проворковал О'Нил. Кобзарев в жизни бы не поверил, скажи ему кто, что этот мордоворот может так говорить. Хотя… кто его знает, с Марией Корсаковой (а уж тем более с супругой техника) Арсений Павлович этот вопрос не обсуждал. — Девять…

Маяк удалялся от корабля. Чтобы придумать, как запустить этот антиквариат, техникам пришлось изрядно напрячь мозги, а чтобы привести в исполнение получившийся в итоге план — изрядно же повозиться. Было предложено и отринуто несколько вариантов разной степени сложности и выполнимости, а бедняга Рори даже малость охрип. В конечном итоге к маяку присобачили три аварийных пирозаряда от эвакобота, сварили из чего пришлось пусковую направляющую, и теперь шел обратный отсчет.

— Четыре, — мурлыкнул старший техник, донельзя довольный собой. — Три… два… один… да!

Заполненный серой мутью дисплей, на котором в нормальной ситуации отражались доступные зоны перехода, почернел, и почти в его центре зажглась зеленая точка. Одна.

— Интересно, — невнятно пробормотала капитан первого ранга: в момент запуска маяка она вцепилась зубами в сустав указательного пальца, да так и стояла до сих пор. Потом вдруг опомнилась, опустила руку и с любопытством на нее уставилась. На суставе с двух сторон отпечатывались белые полукружья от зубов. Полукружья быстро наливались темной кровью. Кое-где даже выступили крохотные капельки. — Значит, отсюда только туда. А сюда, видимо, только оттуда. А мы, похоже, выскочили по серой схеме. Бывает, чего уж там. М-да. Очень интересно. Думаю, я знаю, что это.

Словно в ответ на это замечание, быстро заговорил оператор:

— Зона три два восемь ноль пять один, Сигма Тариссы.

— Кто бы сомневался! — саркастически заметила командир корабля.

С час назад она ненадолго отлучилась и вернулась в поношенном летном комбинезоне бельтайнского образца. В таких поступавшие на службу в имперский флот резервисты с Бельтайна разгуливали в свободное время.

Тесноватый в груди и бедрах, комбинезон сидел все-таки несравненно лучше кителя. И откуда только взялся? Должно быть, в багаже выкопала. Вот интересно, она его повсюду за собой таскает? Или правду говорят — чутье на неприятности развито до предела, вот и решила (на всякий пожарный) удобный и привычный комбез прихватить?

— Предложите-ка мне вектор… угу… ясно. Я думаю, Арсений Павлович, прыгать мы будем вот отсюда.

Многострадальный палец с коротко, почти до мяса, срезанным ногтем, уткнулся в один из секторов голографической сферы, демонстрирующей схему окружающего пространства. Кап-три так засмотрелся на этот палец, что даже не сразу понял, что к нему обращаются.

Еще совсем недавно, по пути в Бэйцзин, Кобзарев со смутным раздражением наблюдал в кают-компании, как наманикюренные пальчики придворной дамы нервно сжимают, сверкая перстнями, тонкую сигару.

Остриженные — чтобы не мешали оперировать сенсорами управления — ногти и не слишком длинные, зато очень сильные пальцы без всяких украшений были совсем из другой оперы. Крепкие, уверенные и спокойные, грубоватые для женщины кисти и широкие запястья принадлежали опытному пилотяге, тут двух мнений быть не могло.

— Дальний правый верхний? — оставляя размышления на потом, уточнил Арсений Павлович и, дождавшись подтверждающего кивка, заключил: — Пожалуй, да. Согласен. Иначе не наберем инерцию. Тем более, привод… короче, дальше не стоит, а оттуда — в самый раз.

— Ну а раз в самый раз, — каждый произнесенный Марией Александровной слог клацал, как передергиваемый затвор, — то по местам стоять, к бою и походу! Первая предразгонная, отсчет пошел!

Она победно улыбнулась и невпопад закончила:

— Борща хочу. Горячего. Со сметаной.

Кобзарев, почитавший борщ одним из основных достижений человеческой цивилизации, понимающе ухмыльнулся. Потом отошел в сторонку, связался с камбузом и шепотом отдал соответствующий приказ, радуясь возможности доказать кое-кому, что и в больших кораблях есть своя прелесть. Небось, на бельтайнском корвете стюард прямо в ходовой пост еду не подаст…

Полчаса спустя в рубке упоительно пахло борщом и свежими пампушками, щедро натертыми чесноком. Ильдар Бедретдинов, которого Арсений Павлович на время подменил в ложементе первого пилота, косился на жующих коллег (борщ был со свининой) с неодобрением. Впрочем, весьма споро хлебать специально для него принесенную куриную лапшу неодобрение нисколько не мешало.

А еще через час кап-три с удовольствием наблюдал, как Мария Корсакова размещает крейсер на позиции для разгона и прыжка. Ей что-то не нравилось, и минут двадцать она заставляла корабль совершать почти незаметные эволюции, в которых, с точки зрения Кобзарева, не было ни малейшей необходимости. Что ж, пожал он мысленно плечами, вот поэтому она и командует, что видит нечто, незаметное ни для него, ни для остальных.

Наконец крейсер замер в той точке пространства, которую выбрала госпожа капитан первого ранга. О'Нил ворчливо подтвердил готовность, не преминув заметить, что излишний перфекционизм вреден для здоровья окружающих. Командир корабля ласково посоветовала старшему технику заткнуться и не отсвечивать, встряхнула кистями рук и покосилась на рассевшихся по местам коллег:

— Ну что ж, господа… как это? «Под российским Андреевским флагом и девизом „Авось“»?! Маршевым сто тридцать, маневровым свободный ход!

Освещен был только стол, и освещен ярко. Свет, однако, пропадал втуне: за столом никого не было. Двое мужчин стояли у открытого настежь окна, глядя на темный парк. Кое-где под деревьями смутно белели в лиловом предутреннем свете озерца цветов, похожих на пушистые шарики. Пахло влажной землей и робкой, не набравшей еще силы, зеленью: весна в этом году припозднилась.

— Плохо. Очень плохо, — самым обыденным тоном произнес тот из мужчин, который был постарше. — Разумеется, все необходимые меры принимаются и будут приниматься, но это так… больше для очистки совести. Что, к сожалению, понимаю не только я. Вы не хуже моего знаете, что как ни хороша старая притча, но к реальности она отношения не имеет. Сколько бы лягушка ни барахталась в молоке, масла ей не сбить.

— Мне кажется, государь, отчаиваться еще рано, — осторожно проговорил Василий Зарецкий.

— Кто сказал вам, что я в отчаянии, генерал? — тон Георгия Михайловича был под стать язвительной улыбке, искривившей на мгновение тонкие, почти совсем обесцветившиеся губы. В густом полумраке кабинета выражения глаз было не рассмотреть, но Зарецкий готов был прозакладывать свои погоны, что до них улыбка не дошла. — В ярости — да. Но не в отчаянии. Однако вся эта история пахнет настолько скверно, что…

Генерал понимающе кивнул. Поступившие рапорты складывались в совершенно фантасмагорическую картину, и глава СБ не очень-то представлял себе, за какой из имеющихся в его распоряжении немногочисленных концов начать распутывать получившийся клубок. Точнее, концов хватало, но — на Кремле. Увы, где бы ни были сейчас «Москва» и ее пассажиры, Кремль в списках не значился.

Визит великого князя Константина Георгиевича в Бэйцзин прошел без сучка без задоринки. Все необходимые документы были подписаны, контакты налажены, личное знакомство с Лин Цзе состоялось. При этом граф Тохтамышев сообщил, что аудиенция продлилась чуть не вдвое дольше запланированного, а сигналы из Запретного города поступили самые благожелательные.

Кроме этого, Тохтамышев подкинул еще кое-какую информацию. Информацию, которая, в принципе, понравилась и самому Зарецкому и, что немаловажно, императору. Становилось в достаточной степени очевидно, что третьего зайца стреляли не зря: судя по тому, как развивались события, очищенная от любых темных пятен биография могла понадобиться вдовствующей графине Корсаковой в любой момент. Уж чем-чем, а легкомыслием Константин Георгиевич не отличался, давно и прочно усвоив разницу между минутным порывом и серьезным шагом. Сейчас, похоже, речь шла о втором. Вот только…

Легкий крейсер «Москва» благополучно стартовал от станции «Благоденствие», встроился в ордер сопровождения и начал разгон перед прыжком. Затем, примерно на середине разгона, корабль наследника престола внезапно ушел со связи. Далее регистраторы «Зоркого», «Быстрого» и «Смелого» зафиксировали серию взрывов по правому борту «Москвы», после чего крейсер резко ускорился, сменил траекторию и ушел в прыжок. По крайней мере, вероятность того, что в прыжок ушел именно корабль, а не его обломки, сохранялась. Но что произошло, оставалось пока загадкой.

Почти трое суток флоты Империи бороздили пространство и подпространство, пытаясь отыскать хоть какие-то следы пропавшего крейсера. Обстановка в государстве накалилась до предела. И как будто мало было самого чрезвычайного происшествия, по всей стране наблюдался сейчас резкий всплеск ксенофобных настроений.

В Генштабе и Адмиралтействе нашлось немало тех, кто яростно обвинял в случившемся Небесную Империю. Им истерически вторили радикально настроенные СМИ. Пока еще удавалось удержать ситуацию под контролем, но с каждым часом голоса, требующие «адекватного ответа на преступление, совершенное против Российской Империи», звучали все громче. В результате император оказался в положении настолько сложном, что у него практически не оставалось времени на то, чтобы быть тревожащимся о судьбе старшего сына отцом.

— Поправьте меня, если я ошибаюсь, генерал, — Георгий Михайлович отвернулся от окна и побарабанил пальцами по раме за спиной, — но у меня создалось впечатление, что вы… не то чтобы не беспокоитесь. Просто надеетесь на что-то. Есть у вас в рукаве какой-то неизвестный мне козырь, который позволяет вам смотреть на ситуацию с некоторой долей оптимизма.

— Это правда, государь, — сдержанно кивнул Зарецкий.

— Ну так давайте, делитесь, — сварливо пробурчал император, решительно разворачивая взятый от стола стул спинкой к собеседнику и усаживаясь на него верхом.

Зарецкий не был знаком с Георгием Михайловичем, когда тот был в нынешнем возрасте Константина Георгиевича, но сходство между отцом и сыном было разительное. Интересно, эту манеру сидеть на стуле верхом, положив руки на спинку, а подбородок на руки, сын перенял у отца или отец — у сына?

— Ваше величество, упомянутый вами козырь действительно существует, однако он, увы, не имеет ничего общего с формальной логикой. И попробуй я оперировать этой информацией официально, меня в лучшем случае поднимут на смех.

— Мне не до смеха, Василий Андреевич, — покачал головой император. — Излагайте.

— Видите ли, — казалось, генерал изрядно смущен, — я взял на себя смелость задать один вопрос. Я спросил маленькую девочку, меньше года назад потерявшую отца и почувствовавшую его смерть, как себя чувствует ее мама.

— И что же вам ответила младшая графиня Корсакова? — Георгий Михайлович напрягся, его глаза загорелись, как у кошки, нацелившейся на канарейку.

— Младшая графиня Корсакова сказала, что маме трудно. И она очень, очень занята. Любой психолог скажет вам, что девочка просто не желает признавать очевидное, что потеря отца повлияла на ее способность рассуждать здраво, что… психологи вообще много чего говорят. Но я склонен верить Саше. Мертвым не трудно. Покойники бывают очень заняты только в страшилках, которые время от времени клепают наши производители сериалов. А Мэри… Мэри жива.

— Вы называете племянницу Мэри? Почему? — перебил Зарецкого император. Казалось, он искренне заинтересован в ответе.

— Графиня Корсакова не любит имя Маша. На Марию она худо-бедно согласна, но Маша ее злит. Кроме того… знаете, что-то подсказывает мне, что сейчас нам нужна — и действует — не Мария Александровна Корсакова, а Мэри Александра Гамильтон.

— Понимаю. Значит, вы полагаете…

Зарецкий развернул плечи и вытянулся почти по стойке «смирно».

— Если жива Мэри, можно с большой долей уверенности считать, что жив и Константин Георгиевич. А раз они живы, то и выбраться сумеют. Во всяком случае, я надеюсь на это. Больше-то, строго говоря, не на что.

Генерал мысленно проклял свой язык, но было уже поздно: император ссутулился и зябко передернул плечами. Поднялся, украдкой держась за поясницу, на ноги. Слегка прихрамывая, прошелся по кабинету. Кивнул самому себе. Развернулся лицом к собеседнику.

— У нас мало времени, Василий Андреевич. Через неделю расширенное заседание Государственного Совета.

— Вы не хотите его перенести?

— Хочу. Но не могу. Ни ради каких целей я не стану нарушать мною же установленные правила, иначе чего будет стоить мое слово? Но времени, повторяю, мало. В Государственном Совете нет единства, и если Константин не объявится… не знаю. Может быть, удастся уговорить их подождать. А если нет? Работайте. Кого бы ни утвердил Совет в качестве моего преемника, этот человек получит чистую Империю. А наша с вами задача состоит в том, чтобы на троне не оказался недостойный.

Зарецкий немного помялся.

— Разрешите вопрос, ваше величество?

— Слушаю вас.

— Относительно генерала Тихомирова… продолжаем?

Император помрачнел еще больше, хотя секунду назад казалось — больше уже некуда. Переплел пальцы, хрустнул суставами. Отвернулся от собеседника и совсем тихо выговорил:

— Продолжаем. Только… я вас прошу, генерал… Иван все-таки сын мне…

— По мере оперативной возможности, ваше величество.

Георгий Михайлович резко развернулся на каблуках и вплотную подошел к Зарецкому, обжигая того огнем, полыхавшим в совсем молодых глазах.

— Ты сам-то понял, Василий Андреевич, что только что сказал?

Зарецкий не дрогнул.

— Я сказал: «По мере оперативной возможности», государь.

Взгляд императора потух так же быстро, как вспыхнул. Седой, нездоровый, усталый человек помедлил, собираясь с силами, и, отчетливо выговаривая каждое слово, отчеканил:

— С Богом, генерал.

Константин маялся. Человек весьма деятельный, все последние годы он имел ровно столько досуга, чтобы хватило времени пожаловаться на отсутствие оного. Сейчас же он который день кряду был, как сказал бы Терехов, не при делах.

Принимать активное участие в восстановлении функций поврежденного корабля он не мог: в таких вопросах единственная помощь, которую может оказать дилетант — не путаться под ногами у профессионалов.

Работать с документами тоже не получалось: мешало перманентное присутствие в непосредственной близости двух регулярно сменявшихся охранников. Парни изо всех сил старались быть незаметными или, по крайней мере, ненавязчивыми. Но до уровня Марии, в случае надобности сливавшейся с окружающей обстановкой до полной невидимости, им было далеко.

Иногда своей способностью исчезать и появляться на ровном месте графиня Корсакова напоминала ему змею. Вот только что ее сиятельство была тут, как вдруг — р-раз, и уже нету ее. И снова есть, и тогда становится ясно, что никуда она, в сущности, не девалась.

Сейчас, однако, Мария «делась» весьма основательно и во вполне конкретное место, именуемое рубкой. Изменить существующее положение было решительно невозможно. Отвлекать от маневра командира корабля и, надо полагать, лучшего пилота борта под тем предлогом, что, дескать, его высочеству занять себя нечем — это… это… да для такого даже слов не придумано!

В общем, Константин едва дождался перехода крейсера в подпространство. Теперь, когда ограничения на передвижения были сняты, он мог пойти в кают-компанию и пообщаться хоть с кем-то, кроме лейб-конвойцев. Кроме того, ему очень хотелось понаблюдать за графиней Корсаковой «в естественной среде обитания».

Давняя сентенция отца «Как бы хорошо ты ни знал свою невесту, женишься все равно на незнакомке» в последние пару суток стала для великого князя непреложной истиной. Мария часто удивляла его, но только сейчас он начал понимать, как мало, в сущности, знает о женщине, которой сделал предложение. Желания жениться на ней у Константина нисколько не убавилось, но хотелось все-таки знать, с чем, помимо уже известных фактов, придется иметь дело.

Когда Константин Георгиевич появился в кают-компании, она была пуста, но долго скучать в относительном (при наличии охраны) одиночестве ему не пришлось. Каких-то пять минут спустя появились молчаливые стюарды с кофейниками и подносами закусок: диверсия диверсией, а камбуз работал, как часы. Потом топот множества ног и возбужденные голоса за оставшейся открытой дверью возвестили о прибытии сменившейся ходовой вахты. Громче всех и, как показалось Константину, с некоторым раздражением, говорила Мария:

— …делать из меня икону! Я не буду врать… ваше высочество!

Щелчок каблуками, резкий кивок, короткое ожидание, пока остальные офицеры поприветствуют наследника престола, а он нетерпеливо отмахнется: «Без чинов!».

— Так вот, я не буду врать, что ситуация с «живым маяком» относится к разряду штатных. Тем не менее она вполне четко прописана в Уставе ВКС Бельтайна. Том самом Уставе, который определял всю мою жизнь на протяжении первых трех ее четвертей. Пилот может уйти из военного флота, но военный флот из пилота — никогда. И вопроса «Что делать?» для меня не было, как не было его когда-то для Алтеи Гамильтон. Были только ответы, а то, что эти ответы не нравились ни мне, ни, я уверена, ей… что ж, бывает. Кстати, в имперском флотском Уставе тоже есть любопытные моменты. Но вы служите и не возмущаетесь. И я служу. Как умею, как учили. И хватит об этом.

Мария огляделась, выбрала кресло и тронула сенсор, отключающий фиксатор. Понятия пола и потолка на любом крупном военном корабле оставались неизменными только в ходовых постах, «подвешенных» внутри корпуса. Во всех остальных помещениях мебель жестко крепилась к полу, что позволяло не собирать обломки по всему кораблю после боя или резкого маневра.

Потом она поставила кресло так, как ей нравилось, снова включила электромагнит и уселась. Причем приняла позу, в которой Константин, пожалуй, ни разу ее не видел. До сих пор он считал, что прямая спина и ноги, поджатые под себя либо скрученные в хитрую загогулину, и есть единственный способ сидеть в кресле, используемый Марией. Он даже научился по форме загогулины определять нюансы настроения своего личного помощника.

Сейчас она почти лежала, откинув голову на спинку и вытянувшись так, что скрещенные в щиколотках ноги и туловище составляли практически прямую. Руки она вольготно забросила за голову и периодически чуть заметно потягивалась. Довольно жесткая подушка под поясницей обеспечивала устойчивость всей конструкции.

Пожалуй, так она и лежит в ложементе, подумалось Константину. Разве что там Мария не отдыхает, а работает. И тогда пальцы не сцеплены на затылке, а пляшут по сенсорам и переключателям.

У левого подлокотника кресла графини Корсаковой появился маленький столик, на который услужливый стюард поставил кофейник, чашку и пепельницу. Потом выслушал отданное вполголоса распоряжение и испарился, чтобы очень быстро вернуться с тарелкой, наполненной крохотными пирожными. Которые Мария и принялась поглощать с завидной скоростью и энтузиазмом.

Константин смотрел на нее во все глаза: его опыт говорил, что к сладкому Мария почти равнодушна. И, кстати, выражение лица Терехова свидетельствовало, что он тоже видит такую картину впервые.

Должно быть, она заметила его недоумение, потому что озорно сверкнула глазами из-под полуопущенных ресниц и пояснила, что тариссит повышает потребность организма в глюкозе в постстрессовый период. Побочный эффект имплантации. Действующие бельтайнские пилоты — жуткие сладкоежки. И от этого в первые годы после выхода в отставку большинство даже смотреть не может на сладкое. Разумеется, принять соответствующий препарат быстрее и, пожалуй, надежнее. И когда нет времени на поедание сластей, приходится принимать, что ж поделаешь. Да и правила предписывают такой способ. Но пирожные же гораздо, гораздо вкуснее! А самое главное — растолстеть не получится, как ни старайся!

Дружный хохот разрядил возникшее было в кают-компании напряжение, вызванное присутствием высокопоставленного пассажира, и дальше все пошло как по маслу. Байки сменялись разбором невесть где и когда состоявшихся полетов, поэтапный расклад боев — ностальгическими воспоминаниями о курсантской юности. Константин тоже добавил свои пять копеек, рассказав пару историй, которые вполне могли произойти и в летном училище. Истории имели успех, и он ощущал, что его, пожалуй, приняли в компанию. Мария, казалось, задремала.

Великий князь ненадолго отвлекся на Кобзарева, уважительно, но без угодливости пояснявшего некоторые технические моменты, когда в ответ на чью-то реплику графиня Корсакова лениво произнесла, не открывая глаз:

— А вот у полиции Бельтайна еще такая примета есть: если «Сапсан» летит задом наперед, значит, ветер сильный!

Покатившийся со смеху капитан-лейтенант Бедретдинов еле сумел выговорить:

— Хороши же на вашей родине ветра, Мария Александровна! «Сапсан» задом наперед по определению летать не может! — и вдруг осекся.

Глаза Марии были теперь широко открыты, и в них горел хорошо знакомый Константину огонек. Кажется, сейчас парню не поздоровится.

— Не может, говорите? Ну да… ну да… вы у нас мужчина солидный, в летах…

У солидного мужчины в летах мгновенно заполыхали уши.

— Опытный пилот, на Белом Камне учились, ТТХ «Сапсана» с пеленок знаете… вот он у вас и не летает!

— А у вас летает?! — немедленно ощетинился Бедретдинов.

— А я молодая была, наглая… — в голосе капитана первого ранга появились мечтательные нотки. — Корпус с отличием, сертификаты получены, допуски открыты, всеобщая гордость… ну и своя собственная, не без того. Амбиции в полный рост, самолюбие зашкаливает, гонору — Кшись Буржек отдыхает…

В этом месте грохнули уже все, потому что вспыльчивое упрямство «вечного кавторанга» Кшиштофа Буржека давно стало притчей во языцех не только во флоте. А Мария закончила почти печально:

— …мозгов — ноль. Что мне тот «Сапсан», когда у меня корвет джигу пляшет?! Инструкцию по диагонали одним глазом посмотрела, на тренажерах помоталась — и вперед. А у всякой швали, за которой приходилось гоняться, на управлении совсем даже не дураки сидели. Да и об атмосфере я на тот момент знала только то, что она существует. В общем, пришлось научиться выжимать из птички все, на что она в принципе способна и не способна. Как частенько повторяет мой свекор: «Срать захочешь — портки снимешь!» А кстати!

Она выпрямилась в кресле и скрестила ноги; загогулина говорила опытному глазу, что в голову Марии Александровны пришла мысль, которая кажется ей весьма дельной.

— Если хотите, Ильдар Алиевич, мы с вами по завершении всей этой кутерьмы смотаемся в Балку… нам ведь положены будут отпуска, я ничего не путаю? Ну вот. Смотаемся в Балку, и я вам покажу, как «Сапсан» летает задом наперед. Там ничего сверхъестественного, на реверсе дробите тягу внахлест и на противовесе уходите в минуса.

Для Константина последняя фраза была сущей абракадаброй, но окружающие его флотские, должно быть, поняли, о чем речь. Поднялся невообразимый гвалт, были развернуты несколько дисплеев, на одном кто-то уже рисовал схему, другой Мария быстро покрывала столбцами цифр. Бедретдинов, желавший все-таки оставить последнее слово за собой, заметил, что таким макаром спалить движок проще простого. И тут же услышал в ответ, что заменить сбитый истребитель и погибшего пилота дороже, чем отремонтировать двигатель.

Судя по возгласам и усмешкам, экипаж был явно не на стороне незадачливого капитан-лейтенанта, с чем тому и пришлось смириться. К своему поражению молодой офицер, однако, отнесся легко и тут же клятвенно пообещал и в Балку слетать, и «Сапсан» задом наперед запустить. Если, конечно, госпожа капитан первого ранга гарантирует оплату ремонта. И снова смех, и снова ехидные подначки и вполне серьезный анализ предложенных решений… приятно посмотреть!

Впрочем, продолжалась идиллия недолго. Голос из динамика прокаркал: «Подлетное — минус тридцать!», и веселье как ветром сдуло.

— Внимание, говорит командир корабля! — повелительно рыкнула Мария. — Пассажирам и не занятым в ходовых и боевых постах членам экипажа занять места в эвакоботах. Готовность — двадцать минут. Выполнять.

Возмутиться и даже просто задать вопрос Константин не успел. Оно и к лучшему: мало того что пассажиру спорить с командиром корабля — последнее дело, так еще и дураком бы себя выставил по полной программе. Потому что Мария, безукоризненно (как всегда) поймавшая его настроение, пояснила, что опасается не столько выхода из подпространства в гуще астероидного пояса, сколько минных заграждений.

После налета Саммерса зоны перехода прикрыты весьма основательно, и Пестрое Солнце ничего не меняет. Точнее, меняет, но в худшую для «Москвы» сторону. Текущая схема ей неизвестна, а логика сестры Джеральдины никакому анализу не поддается. И даже тридцать лет назад не поддавалась, а ведь тогда означенная сестра была сравнительно молода и — сравнительно же! — в своем уме.

Так что — по ботам. А то, случись чего, и добежать не успеете. Бог не выдаст, свинья не съест, монахини подберут уцелевших, благо монастырь сейчас совсем рядом с зоной перехода. Какой-никакой, а шанс. Выполнять!

И Константин выполнять не то чтобы побежал, но пошел очень быстро. Усложнять задачу и без того вымотавшимся людям он не собирался.

Вызов к командующему гарнизоном — всегда нервотрепка. Особенно на ночь глядя. Особенно если лейтенант ты без году неделя. И — совсем уж особенно — если старший брат пропал (не сметь думать, что погиб!), а отец и без того в последнее время богатырским здоровьем не отличается.

Последняя мысль была вызвана воспоминанием о весьма серьезном разговоре, состоявшемся незадолго до отлета Константина. Дело было в воскресенье, и Иван совсем уже собрался возвращаться в часть, но был перехвачен личным помощником брата. Графиня Корсакова, мрачная, чем-то явно обеспокоенная, говорила резко и без околичностей.

О том, что Ивану Георгиевичу (она всегда обращалась к нему на «вы» и по имени-отчеству, даже когда он был совсем мальчишкой) следует осмотрительно выбирать себе друзей. О том, что увлекшись разборками с внешними врагами, СБ вполне могла упустить из виду врагов внутренних. Не всех, конечно же, но кто-то мог и проскочить. О том, что у его величества некоторым образом связаны руки. Что действовать можно только при наличии четких доказательств и даже в этом случае — лишь после того, как выявлены все причастные к уже имеющимся или только назревающим неприятностям.

Великий князь Иван понимал, что она имеет в виду. Крайние полгода, будучи сначала в отпуску по случаю завершения учебы, а потом в увольнительных, он не раз присутствовал на совещаниях отца с Константином и Зарецким. И хотя ни в чем неблаговидном командующий Новоградским гарнизоном генерал Тихомиров вроде бы замечен не был, но… вот именно, но. «Будьте осторожны, Иван Георгиевич. Предельно осторожны и предельно внимательны. И помните о моем совете».

Совет она дала ему накануне первой практики, имевшей место быть три года назад. «Вы начинаете службу. Именно службу, потому что практика предполагает несколько меньшую нагрузку, но ничуть не меньшую ответственность. Прежде всего — перед самим собой и вверенными вам, пусть временно, бойцами. Создавайте костяк будущих отношений с подчиненными. Постарайтесь окружить себя людьми, для которых вы будете командиром не только по Уставу, но и по сердцу. Многих, разумеется, взять неоткуда, но пусть их будет хоть сколько-нибудь. Тех, кто пойдет не за лейтенантом Удальцовым и не за великим князем Иваном Георгиевичем, а просто — за вами».

Иван к совету прислушался и последовал ему. Придя на практику в Новоградский гарнизон, он с некоторым даже пафосом отказался от предложенного места в лучшем взводе лучшей роты, попросив назначить его заместителем командира худшего. Соответственно, в худшей. Он уже знал, какой именно: уж что-что, а доступ к сводкам результатов подготовки он имел. Конечно, практика и четыре с половиной месяца реальной службы уже в качестве командира упомянутого взвода — не так уж много. Но кое-что он, днюя и ночуя в расположении (Верочка Шмелева не скрывала досады), сделать успел.

Как-то незаметно нашлось утраченное и было заменено пришедшее в негодность. Уныние и скука, заставлявшие плечи бойцов сутулиться, а ноги — шаркать, сменились энергией и энтузиазмом. Показатели пошли вверх. Во взглядах, таких настороженных поначалу, все чаще стало проскальзывать неприкрытое обожание. И улыбка сержанта Нечипорука, приставленного к молодому лейтенанту кем-то вроде дядьки-пестуна, с каждым днем становилась все менее снисходительной.

Так что, отправляясь по вызову в штаб и незаметно для вестового подавая взводу команду «Внимание!», Иван был почти уверен, что тылы у него прикрыты. Насколько это вообще возможно. Даст Бог, не понадобится. Но внимание и осторожность скептически хмыкали. Очень знакомо хмыкали, кривя в знакомой усмешке знакомые губы. И, кажется, неспроста.

Начать хотя бы с того, что в штабе никого не было. Вот просто — никого, часовой у входа не в счет. Пустые коридоры, пустая неосвещенная приемная, гостеприимно распахнутая дверь в кабинет… ну, допустим, время довольно позднее, но адъютант-то где?

— Добрый вечер, Иван Георгиевич! — приветливо улыбнулся из-за стола генерал Тихомиров. Его заместитель, полковник Кашников, степенно кивнул. — Проходите, проходите… да дверь-то прикройте. Вызов был, конечно, официальный, а вот беседовать мы с вами станем частным порядком. Присаживайтесь. И коммуникатор отключите, разговор у нас будет серьезный.

Иван опустился на предложенный стул, помедлил, и по примеру старших по званию снял берет и положил его на стол. Традиционное сукно было застелено легкой непромокаемой скатертью, на которой красовались графин (судя по цвету содержимого — с коньяком), три рюмки и немудрящая закуска: сыр, лимон, копченое мясо.

Он понял вдруг, сразу и отчетливо, о чем пойдет речь. Казавшиеся бессмысленными мелочи соединились в цепочку, кусочки головоломки встали на свои места, картинка сложилась. Черт, ну почему только сейчас?! Почему не полчаса хотя бы назад?! Ему — во второй раз в жизни — стало страшно. В первый раз Иван испугался, когда чуть не погиб отец. И вот теперь настало время для второго.

А Тихомиров был благодушен. Разливал коньяк, интересовался, как идет служба; улыбался. И только взгляд был острым, оценивающим. Настороженным. Кашников владел собой хуже, хотя и старался изо всех сил.

Ну когда же, когда?!

— Думаю, Иван Георгиевич, вы догадываетесь, для чего я вас вызвал, — начал, наконец, генерал, когда они выпили по первой — за Отечество.

— Вам виднее.

Вот оно. Ну-ну, давай, говори, я тебя внимательнейшим образом слушаю.

— Что ж, — задумчиво пожевал губами Тихомиров, — осмотрительность — не худшая позиция. Уважаю. Хорошо, не будем толочь воду в ступе. Думаю, вы согласитесь с тем, что государь, ваш батюшка, не стар еще годами, но очень слаб. А державе необходим правитель молодой, сильный.

— Тут не поспоришь, — равнодушно пожал плечами Иван. — Именно поэтому все мы ожидаем возвращения его императорского высочества великого князя Константина Георгиевича.

Он сознательно не стал говорить «моего брата», хотел посмотреть на реакцию собеседников. И реакция не заставила себя ждать. Они были довольны. Ах, как же они были довольны тем, что он — вроде бы — дистанцируется от Константина. Вон, даже полное титулование применил.

Они думают, что читают его, а на самом деле он читает их. И вся загвоздка в том, кто прочитает быстрее и правильнее. Ведь не идиоты же они, в самом-то деле? Ну же, карты на стол, господа… и как только вы их выложите, времени у меня почти не останется. И никто не даст за мою жизнь и ломаного гроша. Ну да ничего, я ее и бесплатно на кон поставлю.

Тихомиров тем временем разливался соловьем. О Государственном Совете, который безнадежно устарел как инструмент выбора преемника императора. О коррупции и кумовстве на всех уровнях власти. О Константине, окружившем себя личностями ненадежными и подозрительными. О его неподобающем моральном облике. О том, что, даже взойди он чьим-то попущением на престол — поддержки в рядах Вооруженных Сил ему не видать… то ли дело Иван Георгиевич! Кашников солидно поддакивал.

А Иван нервно барабанил пальцами по браслету выключенного коммуникатора. Это Кашников с Тихомировым думали — нервно. И были этой нервозностью вполне удовлетворены. И было бы хорошо, чтобы они считали его юнцом с трясущимися от перспектив руками как можно дольше.

Потому что ни Олег Тихомиров, ни Виктор Кашников не играли, будучи мальчишками, в кораблики с графиней Корсаковой. Не учила она их древней морзянке, не рассказывала о почти таких же древних военно-морских кодах. Не заставляла запоминать общепринятые комбинации символов и придумывать свои собственные, используя вместо цифр — буквы, вместо русского — старый английский и наплевав на знаки препинания. Не переговаривались они с ней без слов, одной лишь дробью по столешнице, по полу, по рукаву рубашки.

И уж конечно не получали они от нее в подарок коммуникаторы (похоже, это входит у Марии Александровны в привычку — дарить средства связи «высочайшим особам»!). Специальные коммуникаторы, с запрятанными в браслет сенсорами и подключенным к ним отдельным блоком питания, позволяющими послать сообщение даже тогда, когда коммуникатор вроде бы отключен.

Хорошая штука — детские игры. Особенно когда их придумывают умные взрослые. Со своим третьим взводом девятой роты лейтенант Удальцов тоже играл. А что? Неплохая разгрузка после тренировок!

И теперь всем тем, на кого Иван мог рассчитывать, летело сквозь сгустившуюся за окнами темноту:

— CIAAA. Чарли Индия Альфа Альфа Альфа. Третьему девятой тревога тревога тревога.

— CINC. Чарли Индия Новембер Чарли. Третьему девятой нуждаюсь в помощи.

— CIEBH. Чарли Индия Эхо Браво Хотель.[21] Третьему девятой все сюда.

Глава 14

На первую мину не подающий позывных корабль напоролся непосредственно в момент перехода. Вот и хорошо, вот и славно… нечего соваться, куда не приглашали. Нам тут незваных гостей на надо, а званые через Тэту летают. Как положено, с запросом перехода и опознавательными кодами.

Мать Агнесса усилием воли подавила недостойное монахини злорадство, усмехнулась, совсем было собралась сообщить на Бельтайн о нарушителе и вдруг насторожилась.

Нарушитель, изрядно потрепанный еще до появления в Сигме (что они сделали с конфигурацией защитных полей? на коленке отладили?!), идеально укладывался в характеристики пропавшего крейсера «Москва», разосланные по всей Галактике. И аббатиса готова была поклясться, что этим конкретным кораблем управляет бельтайнка, более того — бельтайнка, прошедшая школу монастыря Святой Екатерины Тариссийской.

Корабль вертелся волчком, вставал на дыбы как норовистая лошадь, закладывал виражи, которым позавидовал бы любой из завезенных на Бельтайн с Земли «стрижей»… догадка заставила настоятельницу похолодеть. Вызвать сестру Джеральдину она, однако, не успела. Многочисленные огоньки на дисплее погасли, свидетельствуя о деактивации минного заграждения.

Что ж, старушка не подвела и на этот раз. Она ведь тоже в курсе ориентировок и не хуже аббатисы видит рисунок полета. И не этой ли разбивке направляющих сестра Джеральдина Киркпатрик учила сестру Мэри Гамильтон, единственную на ее памяти, кто сумел ухватить суть?

— Матушка, — продребезжал в клипсе знакомый старческий голос, — может, и не надо было мины отрубать, да только гореть мне в аду, если это не наша девочка Мэри! Что ж она без позывных?! Ведь им, беднягам, аж три подарочка прилетело, пока я, дура старая, сообразила!

Мать Агнессу тоже весьма занимал этот вопрос, поскольку вариант полного отказа всех систем связи она даже не рассматривала: не тот характер повреждений. Но на ее памяти Мэри Александра Гамильтон просто так не делала ничего, а значит… а значит, следует, дождавшись запроса с Бельтайна, отослать сообщение о самопроизвольном срабатывании аппаратуры. «Все в порядке, Пестрое Солнце еще и не такие фортели выкидывает». Риск, конечно. Но аббатиса решила рискнуть.

Да, только так. Приказать сестрам молчать, загнать послушниц в учебные классы — пусть посмотрят, как летать надо! — и ждать. Пытаться выйти на связь с кораблем сейчас, когда он пробивается сквозь пояс, матери Агнессе и в голову не пришло. Не до связи им. Вот выберутся…

Мины, которыми Сигма была нашпигована, как баранья ножка чесноком, дел натворили изрядных. Мэри со страшной силой не хватало слетанности с экипажем. Рори — да, и за ходовую вкупе с энергетикой можно было не беспокоиться, двигатели сделают все и еще чуть-чуть. Корабль тоже принадлежал ей. Но как быть с пилотами и канонирами? Вторым был Кобзарев, третьим — польщенный доверием Бедретдинов. Четвертый и пятый тоже не вызывали нареканий. Пока. Хорошие летуны, кто бы спорил, но — не свои. То есть свои, вот только…

Канониров она и вовсе не знала, поэтому беззастенчиво сбросила постановку целеуказаний на офицеров, дав лишь рекомендацию стрелять во все, представляющее опасность. И было этого всего хоть залейся.

Сканирование со стороны правого борта наладить удалось, что правда — то правда. Но только сканирование, стрелять правый борт практически не мог. Да, первый, второй и отчасти двенадцатый отсеки что-то сделать могли, но этого было совершенно недостаточно. А зона была перекрыта «Белоснежками».

Иногда, если подумать было совсем уж не о чем, Мэри задавалась вопросом, почему самым смертоносным изобретениям человеческого разума зачастую дают имена безобидных сказочных персонажей. Сейчас, разумеется, было не до этого, но все же: знакомьтесь, «Белоснежка».

Успешно притворяющаяся куском скалы и окруженная собственным защитным полем мина мирно дрейфовала в пространстве ровно до тех пор, пока это поле не соприкасалось с защитным полем корабля. После чего восемь частей, на которые она распадалась, проламывали когда поле (постановщики помех там были еще те), а когда и броню. Впрочем, в густом астероидном потоке могло и прорехи в поле хватить за глаза, остальное делали гигантские каменные глыбы. И тогда, как сказал бы покойный Никита, пишите письма…

С первой миной они просто не успели, и носовым орудиям пришел конец. Вторую удалось развалить на подлете и увернуться от большинства частей. Третью зацепили по полной программе, но броня левого борта выдержала, канониры расстреляли ближайшие каменюки, что не расстреляли — от того Мэри ушла, заставив корабль завалиться набок, как если бы он был игривой собакой. И увидела, как четвертая летит прямо в то, что осталось от правого борта. Она не успевала, не успевала, не успевала!

Рука легла на сенсор, отвечающий за сброс эвакуационных ботов.

Запоздалое понимание того, что даже таким крохотным объектам здесь не спастись, лезвием кортика полоснуло душу… но «Белоснежка» лениво скользнула вдоль крейсера и растворилась в беснующемся месиве за кормой.

— Мины… мины деактивированы! — выкрикнули за спиной у Мэри, и она, не выдержав, то ли запела, то ли заорала:

— Однажды крошку Дженни Дин увидел храбрый паладин…

Где-то в мозгу отозвался на кельтике Рори, сидящий справа Кобзарев загудел без слов «Слепящую бездну», неофициальный флотский марш, кто-то рявкнул «Варяга»… и вдруг в этой какофонии, лишающей Мэри возможности отдавать команды, надобность в собственно командах отпала. Сцепка пришла сама. Капитан первого ранга Корсакова чувствовала экипаж, чувствовала их всех. Они стали частью ее, глазами, руками, бешено колотящимся сердцем, потом, заливающим глаза, и ампула J-коктейля тут была, кажется, ни при чем.

А потом все закончилось. Разом. Пояс остался внизу, и вокруг была только привычная дружелюбная пустота. Мэри с силой провела по лицу обеими ладонями, вытерла их о штанины (на ткани остались отчетливые мокрые следы) и разблокировала фиксаторы.

— Все, господа. Вот теперь точно все. Добро пожаловать домой. Кто в состоянии — проконтролируйте выход людей из ботов, я, кажется, по нулям.

Она сделала попытку приподняться, но рухнула обратно в ложемент — ноги не держали. И руки тряслись. И глаза нещадно резало, словно в них сыпанули полную горсть песка.

Перед ней вдруг оказался пошатывающийся Бедретдинов, на ладони белели три большие капсулы:

— Глюкоза, госпожа капитан первого ранга. Пирожных нету, извините…

Мэри разобрал смех. Она хохотала, хохотала так, что слезы брызнули из глаз, и живот свело судорогой. И все вокруг хохотали тоже: зажавший капсулы в кулаке и усевшийся на пол Ильдар. Развернувшийся к ней лицом прямо в ложементе Кобзарев. Еще кто-то, пристроивший флягу с водой на пульт, чтобы не уронить… резкий сигнал вызова оборвал смех, как струну.

— Что? — Мэри мгновенно собралась.

— Нас вызывают, — подтвердил связист и без того очевидное. — Позывной — «Innocent».

— А, — ухмыльнулась Мэри, — это меня. Давайте. И вот что. Это покамест должен быть единственный сеанс связи. Чтобы больше мне никто ничего, ясно?

Генерал Василий Андреевич Зарецкий редко оказывался в простых ситуациях. Та же, которая сложилась в последнее время, была и вовсе из ряда вон.

Продолжавшуюся несколько месяцев кропотливую работу по выявлению концов и хвостов можно было считать вчерне законченной. Но, во-первых, только вчерне. Во-вторых же, числить задачу выполненной можно лишь после того, как все фигуры будут расставлены по своим местам. Шах — штука неплохая, но для завершения партии необходим мат.

И поставить этот самый мат реально только тогда, когда соответствующее лицо получит соответствующее предложение. Предложение, от которого указанному лицу отказаться будет непросто. Вернее, просто, но исключительно в том случае, если данное лицо пользу для державы понимает так же, как его величество и сам Зарецкий. И ставит эту пользу — как и свою честь — выше собственных амбиций, в наличии которых генерал не сомневался ни единой секунды.

Не может быть уж совсем не амбициозным человек, родившийся и воспитанный в семье правящего императора. Получивший в наследство от родителей не только русскую основательность, но и мексиканскую пылкость. Задвинутый на задний план блестящими старшими родичами. Не может — и все. Добавьте к этому юношеский максимализм и стремление проявить себя, и вы получите такой коктейль, что знаменитый «Молотов» в сравнении с ним будет годен только на розжиг углей для шашлыка.

Последние аналитические выкладки свидетельствовали о том, что Дмитрий Лавров, двоюродный брат Георгия Михайловича, развивший столь бурную деятельность по опорочиванию окружения Константина (и с кого начал-то, сукин сын! ну я тебе за племянницу!) — не фигура. Точнее, фигура, но второстепенная. Маша (мысленно он позволял себе так ее называть) ошибалась. Все они ошибались, как это ни прискорбно. Именно Иван Георгиевич, которого она полагала прикрытием, и был фигурой основной.

Разумеется, никто не предполагал позволить ПРАВИТЬ юноше, едва достигшему полного совершеннолетия. Но ЦАРСТВОВАТЬ с точки зрения сцепки промышленников и военных должен был именно он. Кровное родство с ныне царствующим правителем должно было придать всей затее заметный оттенок легитимности. А уж способов заставить Государственный Совет принять именно эту кандидатуру сам Зарецкий видел как минимум три.

Исчезновение Константина идеально укладывалось в схему. Не зря, ох не зря Маша так дергалась по поводу Рудина… Жаль только, что докопаться до истинной подоплеки ее беспокойства удалось лишь после того, как случилось то, что случилось.

Докопался, что характерно, Варнавский. И, что еще более характерно, по собственной инициативе. Должно быть, происшествие с «Москвой» и ее пассажиркой каперанг воспринял как личное оскорбление. Принялся, отталкиваясь от следствия, искать причины. И нашел их. А толку?!

Выводы были сделаны, кому-то уже оторвали голову, кому-то это только предстояло… но факт оставался фактом. Старпомом «Москвы» по воле тщательно подготовленного кое-кем случая стал человек, чьим единственным, пусть и не признанным официально, сыном был Алексей Журавлев. Тот самый. Убитый Машей на Орлане. В то, что такую зацепку при составлении досье пропустили случайно, Зарецкий не верил, но все, что оставалось сейчас — ловить конский топот.

Да, при этаких раскладах не требуется никакой дополнительной мотивации. Деньги… чины… пресловутое благо Империи… пустое. А вот отправить на тот свет мерзавку, убившую единственного ребенка…

И не важно, кем был этот самый ребенок. И признавал ли ты само его существование. Главное, он был. А теперь, стараниями твари, имеющей наглость продолжать жить и радоваться жизни — нету.

Прелестно. Просто прелестно. Расчет филигранно точен. При расследовании сведения как бы невзначай всплывают и сведений этих вполне достаточно. Личная месть — на поверхности, а то, что возможность мести была тщательно организована…

Варнавский даже нашел того, кто передал информацию заинтересованным лицам. Нашел, малость помял (собственноручно) и вручил Зарецкому только что не с бантиком. Но — поздно, поздно, поздно!

И теперь оставалось надеяться лишь на то, что Саша Корсакова не ошибается по части наличия матери среди живых и то, что все они не ошибаются в Иване Георгиевиче. А поводов для сомнений хватало.

Вот, к примеру, эта история с вверенным подразделением. На кой ему сдался третий взвод девятой роты? Что это? Желание проявить себя? Или обзавестись… гм… лейб-кампанцами? Дело известное, цезарей на престол возводят преторианцы.

Правда, имевшиеся во взводе информаторы (не пускать же дело на самотек!) ничего тревожного не сообщали. Разве что… уж эта мне затея с кодами…

Так или иначе, единственный верный способ доподлинно узнать, продается ли человек — посмотреть, как он отреагирует на попытку купить его. Купить за максимально возможную, запредельную цену. Генерал Зарецкий не сомневался, что попробуют именно купить. Не запугать: Иван Георгиевич не из пугливых. Не шантажировать: спрашивается, чем? Купить. А дальше все будет зависеть только от самого великого князя Ивана. Проявит себя достойно — молодец. Проявит недостойно — что ж…

Сейчас над Новоградским гарнизоном висели на геостационарной орбите два спутника. Первый занимался исключительно получением и передачей по назначению информации, обработкой которой круглосуточно занимался специально созданный отдел СБ. Второй… Зарецкий искренне надеялся, что до второго дело не дойдет. Но если понадобится — сигнал к началу атаки Василий Андреевич подаст недрогнувшей рукой. Истинный птенец гнезда Ираклиева, генерал служил в первую голову Отечеству. И для пользы его готов был на всё.

Срочный вызов застал его на службе: Зарецкий уже и забыл, когда ночевал дома в последний раз. Три дня назад? Четыре? Пара часов вполглаза на диване в кабинете — вот и все, что мог он позволить себе сейчас.

Да какая, к чертям свинячьим, разница, если на картинке, переданной со спутника, невысокий по сравнению с отцом и старшим братом смугловатый молодой человек со скромными лейтенантскими погонами на плечах уселся на стул пред старшими командирами, степенно выпил предложенную рюмку и начал слушать.

Ага, а это уже от «крота». Иван Георгиевич зовет на помощь. Весьма оригинальным способом зовет… вот вам и детские игры!

— Штурмовым группам — код четыре! — рявкнул Зарецкий адъютанту и, презрев лифт, ссыпался, грохоча каблуками, по лестнице.

Звук передавался плохо, плыл, срываясь то на писк, то на рычание… подготовились, сволочи. Одного только не учли: чтения по губам. Оператор, сидевший в отделе, вылезал из кожи вон, разворачивая изображение то так, то эдак, и представление о сказанном генерал имел достаточно полное. Не забыть поощрить парня…

Зарецкий уже подлетал к предельно аккуратно блокированному гарнизону, одновременно отдавая приказ о начале операции «Прополка», когда лейтенант Удальцов поднялся на ноги. Надел берет. Вытянулся во фронт так, что словно даже росту прибавилось. И заговорил.

— Самопроизвольное срабатывание аппаратуры, — почти незаметно усмехнулась мать Агнесса. — Пришлось мне на старости лет согрешить ложью. Цени.

— Ценю, матушка. И помолюсь за вас и сестру Джеральдину. Не сбрось она минзаги вовремя…

Больше всего Мэри хотела сейчас принять душ, что-нибудь съесть и рухнуть в койку. Именно в такой последовательности. Или обойтись только последним пунктом. Сошел бы и пилотский ложемент. И пол. И даже потолок — черт с ним, с одеялом, его и закрепить можно!

Капсулы с глюкозой, выцарапанные из кулака Бедретдинова непосредственно перед началом разговора, пока что не подействовали. А может, подействовали, но их попросту не хватило. Глаза, красные от полопавшихся сосудов, слипались. Мучительно хотелось закурить.

— Помолись, помолись, — снисходительно покивала настоятельница. — Хорошее дело, полезное. Но это потом. Ты мне вот что скажи: почему без позывных?

Говорили они на унике. Возможно, все, присутствующие в рубке, знали кельтик. А возможно, и нет. Зато уник знали с гарантией все, а полное понимание сказанного было сейчас необходимо.

Мэри оглянулась на то ли почтительно, то ли напряженно молчавших офицеров и решила играть в открытую:

— Потому что подай мы позывные, и пространства для маневра не было бы. А оно нам необходимо. Пока хотя бы приблизительно не известно, что творится в Империи и в Галактике — мы мертвы.

Мать Агнесса демонстративно перекрестилась:

— Благодарю тебя, Пресвятая Дева, услышала ты мои молитвы! Кто бы мог подумать — сестра Мэри Гамильтон научилась, наконец, осторожности! Одного только в толк не возьму: когда?..

Понять, одобряет ее аббатиса или осуждает, Мэри пока не могла. Откат накрыл ее по полной программе, и мозги работали с ощутимым скрипом.

— Ну хорошо. Мыслишь ты в правильном направлении, впрочем, как всегда. Но, учитывая направление… ты страховку продумала?

— Страховку? — Мэри постаралась придать лицу и голосу максимально невинное выражение.

Аббатиса на секунду поджала губы и строго произнесла:

— Ты огорчаешь меня, девочка.

— И в мыслях не держала, матушка. Вы можете связать меня по закрытому каналу с Дейвом Карнеги?

— Жди, — кивнула, не уточняя больше ничего, настоятельница и исчезла со связи.

Мэри потянулась, прикрыла глаза и предалась было мечтам о сигаре, когда голос Константина произнес откуда-то сзади:

— А кто такой этот Дейв Карнеги?

Она начала вставать, но великий князь молниеносно переместился так, чтобы видеть ее лицо и повелительно выставил перед собой ладонь:

— Сидите. Не хватало еще вам вскакивать. Вас это тоже касается, господа. Так о ком идет речь?

— Да есть у нас на Бельтайне прожженный журналюга. Самый длинный язык и самая луженая глотка на всех Свободных Планетах.

— Вы же недолюбливаете прессу? — картинно удивился наследник престола.

Суть он уловил мгновенно. Если известие об их возвращении раструбят средства массовой информации, заговорщикам придется попридержать коней.

— Я много чего недолюбливаю. И даже просто не люблю. Например — маневрировать крейсером в астероидном поясе, — криво усмехнулась Мэри.

И вслух подтвердила его мысленные выкладки, не обращая внимания на послышавшиеся со всех сторон смешки:

— За конфетку в виде вашего первого по возвращении интервью старичина Дейв продаст душу Сатане, потом выдурит ее обратно и снова продаст. В два раза дороже. А затем распишет все ярчайшими красками, и каждый таракан в Галактике будет знать: «Москва» вернулась и ее главный пассажир жив и здоров. После этого угробить нас будет сложновато. Вернее, угробить-то проще простого, еще одного прыжка привод не выдержит, да и разгоняться нам практически не на чем, я движки не щадила вообще. И с броней напряги, и с артиллерией… не отобьемся. И связь подавить не проблема, надо будет — даже «ква!» сказать не успеем. Но дальше-то что?!

Она устало повела плечами и позволила-таки глазам закрыться. Чувствовала, что долго отдыхать не придется. И оказалась права.

Минут десять спустя неопределенного возраста дядечка, сразу понравившийся Константину, темпераментно вопрошал, где ему подписаться кровью и на какой счет перечислить половину гонорара. К черту освещение забастовки докеров на базе «Гринленд»! Но как же удачно, что съемочная группа там, а не на планете! Считайте, что мы уже вылетели! Опасно?! Тю! Жить вообще опасно, от этого умирают!

Еще через полчаса рыжеволосая женщина с локонами до плеч приняла координаты, согласовала подлетное время, а в ответ на обещание заплатить по тысяче фунтов за каждую минуту выигрыша придвинулась к экрану вплотную и процедила сквозь зубы:

— Разоришься, Гамильтон!

— Разори меня, Кохрейн, — тихо, но отчетливо произнесла Мэри. — Пусти меня по миру. Буду признательна. За такое — сколько угодно. Дважды столько. Трижды.

— Так красиво? — прищурилась рыжая.

— Еще красивее.

— Перестань размахивать кредиткой, Гамильтон. Я еще не забыла, кто зубами выгрыз меня прямо у Смерти из глотки тогда, при Лафайете. Жди, сестра Мэри, — убранная за ухо прядь волос обнажила тарисситовый крест на правом виске. — Ты не успеешь заскучать.

И заскучать они действительно не успели. «Изюминкой» Линии Кохрейн было умение летать быстро. Очень быстро. И казалось бы: как ты что-то там дополнительное извлечешь из корабля на коротком внутрисистемном отрезке? Но факт оставался фактом. Что делали со своими «птичками» пилоты Линии Кохрейн, как договаривались — бог весть, но тягаться с ними не брался никто.

Корабль уходил от Сигмы в сторону Бельтайна, пусть и довольно медленно, и Мэри дала бывшей сослуживице девять часов. На деле же прошло даже меньше восьми, и крохотное верткое суденышко уже крутилось вокруг «Москвы», давая возможность операторам снять крейсер со всех возможных ракурсов.

Вот теперь — и только теперь — Мэри сняла запрет на связь. Отчасти сняла. Только для Константина. Который решил для начала попробовать связаться с младшим братом. Так, обстановку разведать. Да и отца хорошо бы подготовить, вряд ли вся эта нервотрепка прошла для него даром.

К удивлению — весьма тревожному удивлению — великого князя, коммуникатор Ивана был выключен. А когда все-таки удалось связаться…

Ну что ж, Иван Георгиевич… Хуан Хорхе, как мама иногда говорит… вот и привели тебя на гору высокую. И показали все царства земные. И предложили власть над ними. Интересно, Иисус тоже чувствовал себя так, словно его с головой макнули в дерьмо?!

Самое «забавное» состоит в том, что (в случае отсутствия брата и наличия твоего согласия) у них вполне может получиться. Константин, тот самый «молодой, сильный правитель», устраивает далеко не всех. Робких можно запугать, осмотрительных — заставить призадуматься, жадных — привлечь возможной выгодой… если Совет и отца поставить перед выбором: Иван на троне или раскол Империи, дело, пожалуй, и выгорит.

Так, кажется, молчать дальше нельзя.

— Как я понимаю, времени на раздумье у меня нет, — негромко выговорил Иван.

— Вы все правильно понимаете, ваше императорское высочество, — Тихомиров подпустил в голос подобострастия, но с глазами ничего сделать не смог. Или не захотел. Кашников уж точно не захотел, вон как зыркает!

— Это плохо, господа, — лейтенант встал со стула, ногой отодвигая его чуть подальше, чтобы не мешал при возможном маневре. Надел берет. Расправил плечи. — Очень плохо — для вас. Вы арестованы.

— Мальчишка… — интонация демонстративно прикоснувшегося к сенсору Тихомирова была полна глумливого разочарования.

Интересно, успели ребята подтянуться? А если нет — выберется ли он? Да какое там. Даже если в приемной хотя бы трое — массой задавят. Не совсем же щенков на такое дело снарядили?! И оружия нет, кто ж по вызову командира гарнизона с оружием ходит…

Ладно, сразу стрелять они вряд ли начнут, с дырками в организме несчастный случай хрен замотивируешь, а значит, Иван Георгиевич Удальцов один уж точно не подохнет. В последнем путешествии без компании не обойтись, вот он ее и организует, насколько хватит сил. По крайней мере, Тихомирова-то точно с собой заберет. Отяжелел генерал. И пьет много.

Звуконепроницаемая дверь за спиной распахнулась, и подобравшийся перед прыжком Иван вдруг понял, сразу и отчетливо, что означает выражение «спал с лица». Это и случилось с генералом Тихомировым. Побелевшие щеки обвисли, нос заострился, уши, только что горевшие алкогольной краснотой, стали сероватыми и как будто усохли.

— Вызывали, господин лейтенант? — с некоторой даже ленцой в голосе осведомился сержант Нечипорук.

— Вызывал, — не оборачиваясь и сверля взглядом недавних собеседников, выдохнул Иван. — Гражданин Тихомиров и гражданин Кашников арестованы по обвинению в государственной измене и мятеже. Займитесь.

— От же ж суки! — весело удивился сержант. — То-то я смотрю — морды какие-то невнятные в приемной!

И совсем другим тоном, жестким, лязгающим как танковый трак, скомандовал:

— Взять! — А минуту спустя, с удовольствием полюбовавшись на выполнение приказа, по-отечески порекомендовал «господину лейтенанту» при первой же возможности «принять двадцать капель для отпускания нервов».

Господину лейтенанту, однако, было не до коньяка. Снова побагровевший, Тихомиров (ну не дурак ли?) визгливо сообщил, что доказательств у «щенка» нет никаких.

Иван не успел проследить траекторию сержантского кулака, а согнуться задохнувшемуся генералу не позволили держащие его бойцы.

Генералу?! Ну уж нет. Перемахнув через стол, великий князь Иван Георгиевич сорвал погоны сначала с Тихомирова, потом с Кашникова. Сорвал и швырнул на не застеленное сукно, подальше от выпивки с закуской.

— Опоганили… — слегка задыхаясь, пояснил он Нечипоруку, и тот кивнул одобрительно. — Даже в руках держать — и то не могу. Жгутся. А что до доказательств, — снова повернулся он к поверженному противнику, — так они и не потребуются. Сейчас я свяжусь с генералом Зарецким, и вместе с вами сдамся его мозголомам. Государственная измена — это вам не воровство стреляных гильз с полигона на предмет сдать их на приемном пункте металлического мусора. Рассусоливать никто не будет.

— Золотые слова, — донеслось от дверей. — Только с генералом Зарецким связываться необязательно. Генерал Зарецкий уже здесь.

Медленно, чтобы не потерять равновесие (наступала реакция), Иван развернулся к источнику голоса и — хотелось бы верить, что незаметно — оперся о столешницу. Глава СБ, как всегда элегантный и лощеный, только красные от недосыпа глаза портили картину, оттолкнулся плечом от косяка и шагнул из приемной в кабинет. За его спиной маячило столько крепких парней в штурмовой броне, что прикинуть их количество Иван не мог даже приблизительно.

— И мозголомы не нужны. Вам — так уж точно. Запись в наличии, хоть качество звука и хромает местами. От вас потребуется только освидетельствовать ее, ну да с этим можно и подождать.

Не доверяя сейчас своему телу и не рискуя поэтому снова скакать горным козлом, Иван обогнул стол и встретился с Зарецким на середине кабинета. Протянул руку. Рукопожатие генерала было крепким и уверенным.

— Запись, говорите? — Иван уже понимал, что за ним наблюдали, и наблюдали пристально. Никакого отторжения, однако, понимание не вызывало: вовремя вспомнилась история с расследованием смерти адмирала Корсакова. Да и не подоспей Зарецкий вовремя, неизвестно еще, чем кончилось бы дело. — Это хорошо, а то мне отключиться пришлось. Спутник, небось?

«Два!» — показал пальцами левой руки Василий Андреевич.

— Ну, один — наблюдение. А второй?

Зарецкий слегка прищурился, потом посмотрел вверх, словно разглядывая несуществующую птичку.

Прозрение обрушило на голову Ивана лед и кипяток одновременно. Не просто наблюдали. Проверяли. Испытывали. И без отца наверняка не обошлось, по своей инициативе Зарецкий никогда бы… призрачный голос прошелестел: «Вам не раз предстоит делать выбор не между плохим и хорошим, а между плохим и очень плохим. Такой же выбор может быть сделан и в отношении вас. Будьте готовы к этому». Голос принадлежал женщине, которая предпочла поставить себя под удар ради того, чтобы ни у кого не осталось повода сомневаться в ней. И чтобы у нее не осталось повода сомневаться: в родне, в работодателе, в друге…

Его выбор куда проще: возмущение оскорбленного недоверием мальчишки — или признание необходимости сделанного возможным будущим правителем. Что выберешь, сын императора?

Иван коротко, как перед стопкой, выдохнул, и заставил себя улыбнуться:

— Ясно. Я рад, что вам не пришлось его использовать.

— Я — тоже, — склонил голову генерал. — Искренне рад, поверьте. Позвольте заметить, ваше высочество: я горжусь вами. И его величество, уверен, будет не менее горд. Вы сами свяжетесь с ним или предоставите это мне?

— Сам. У вас много дел, ваше высокопревосходительство, и как минимум половину их подкинул вам лично я. Так что — сам.

Лейтенант устало усмехнулся и включил коммуникатор, который немедленно заверещал в ухе сигналом вызова. Даже не посмотрев, кому это неймется (Верочка, ты мне нравишься, но твоя назойливость начинает утомлять!), он ткнул пальцем в сенсор и вдруг…

— Костя?.. — прошептал он, еще не веря, и тут же заорал на всю приемную: — Костя-а-а-а-а-а!!!

Братья смотрели друг на друга, не спеша начинать разговор.

«Вот что значит: семья, — думала Мэри. — Построение композиции — почти один в один, а ведь никакой возможности договориться не было!».

Константин сидел в ложементе первого пилота, спинка которого по такому случаю была поднята почти в вертикаль. Иван стоял.

По левую руку от Константина на полшага сзади застыла Мэри. По левую руку от Ивана — на полшага сзади! — возвышался Зарецкий.

В рубке «Москвы» позади главных действующих лиц полукругом выстроились офицеры, приведшие корабль в Зону Сигма. За спинами Ивана и Зарецкого, так же полукругом, стояли вперемешку штурмовики СБ и бойцы бронепехоты. Эти последние изо всех сил вытягивали шеи, чтобы лучше видеть, но что взять со статистов? Репетиций-то не было…

Как тут не улыбнуться? Однако улыбаться было нельзя, по крайней мере, до тех пор, пока этого не сделают великие князья.

Все-таки как здорово, что у разговора Ивана и Константина столько свидетелей со стороны Кремля! Глядишь, и Дейву не придется мудрить… с другой стороны, больше свидетелей — больше возможность утечки. Временной фактор, будь он неладен. Ну же!

Первым разомкнул губы Константин.

— Интересное у тебя окружение, братишка. Развлекаешься?

— Ага, — хмыкнул Иван, — по полной. Пока кое-кто где-то шлялся, мне тут корону предложили.

Старший брат приподнял правую бровь и небрежно осведомился:

— Далеко послал?

— А как же! В самой резкой форме, — ухмыльнулся младший. — Арестовал предложивших. Ну, не сам, конечно, помогли…

— Хорошо тебе, — вздохнул Константин, — есть кому помогать. А мы вот пока сами. С усами. Я даже с отцом еще не связывался, решил с тобой сначала переговорить. А ты вон как занят…

Братья обменялись понимающими усмешками.

— Что от нас требуется? — вступил в разговор шагнувший вперед Зарецкий. В отличие от Ивана смотрел он только на Мэри. Глаз не сводил. И, можно было не сомневаться, секундомер у него в голове работал четко.

Она чуть наклонилась, приближая лицо к дисплею:

— Мы сейчас, как вы уже, несомненно, в курсе, загораем в системе Тариссы в непосредственной близости от Зоны Сигма.

Генерал кивнул — координаты точки, из которой пришел вызов, ему сбросили.

— Вариантов два. Либо мы будем примерно сутки… да что там, больше!.. плюхать отсюда до Бельтайна — я пережгла движки, выскребаясь из пояса. И уже оттуда, с оказией… в общем, понятно. Либо нам пришлют кого-то в помощь через Тэту. Через Сигму не советую — тяжело. Правда.

— Кого вам прислать? — перешел к конкретике Зарецкий.

Мэри пожала плечами.

— В идеале «александровцев». Или «мининцев». А так — кто ближе, у меня на борту пятьдесят два в морге, тридцать два в лазарете и пять в гибернаторах.

— У тебя на борту? — сузил глаза мгновенно уловивший нюанс генерал, отбрасывая в сторону протокол. — Именно у тебя?

— А! Вы не в курсе, конечно. Рудин-то того… арестован, короче. Капитан первого ранга Максимов погиб. Принять командование кораблем пришлось мне.

На обычно невозмутимом лице Василия Андреевича возникло сложносочиненное выражение, интерпретированное Мэри как «Час от часу не легче!».

— Так. Предлагаю следующее. Я сию минуту организую трехстороннюю связь. Думаю, его величеству новости понравятся, а кроме того, пусть приказ… м-м-м… — он вгляделся в коммуникатор и кивнул. — Пусть приказ на выдвижение «Мининской» эскадре отдаст Верховный главнокомандующий. Пока это еще Адмиралтейство раскачается…

«Я сейчас не доверяю никому», слышала в интонациях Зарецкого Мэри и была полностью с ним согласна. Она тоже никому не доверяла сейчас. И исключение из цепочки переговоров лишних звеньев всячески приветствовала. Однако пока все складывалось удачно. Даже удачнее, чем она смела надеяться.

А когда в ответ на ее сообщение о присутствии на борту «Москвы» съемочной группы Василий уважительно покрутил головой и пробормотал: «Ну, сильна!», она почти совсем успокоилась.

И возможность не участвовать в беседе Константина с отцом, братом и Зарецким восприняла почти как благословение. Она устала. Очень. И надеялась, что теперь у нее будет возможность хоть чуть-чуть побыть просто женщиной. Пусть даже и не имеющей возможности связаться с детьми: по окончании беседы великий князь подтвердил запрет на связь до прибытия эскадры.

Дейв Карнеги развил на борту «Москвы» самую бурную деятельность. Помогали ему в этом благом начинании три убийственной красоты ассистентки, четыре оператора и хмурый, сосредоточенный техник. Обычно Мэри с удовольствием наблюдала за работой профессионалов (в какой бы области ни проявлялся профессионализм), однако сейчас энтузиазм репортера утомлял до последней степени.

Карнеги готов был играть по правилам и держаться в рамках, но только при условии, что правила ему известны, а рамки обозначены. Вот именно этим — объяснением правил и предельно четким обозначением рамок — Мэри и пришлось заниматься, причем на бегу. Постоять на месте хоть минутку Дейв был не способен по определению, это она помнила еще с процесса над Монро.

Пришлось сразу зайти с козырей, и это подействовало. Стоило ей сказать, откуда пришла «Москва» в Зону Сигма, и предъявить соответствующие записи, как случилось практически невозможное: Дэвид Лоренс Карнеги остановился и замолчал. Он молчал минуту. Две. Три. Приоткрыл было рот, со стуком захлопнул его и еще пару минут помолчал. Потом дрожащим от возбуждения голосом вопросил, не впаривают ли ему какую-то туфту.

Еле сдерживаясь, чтобы не сорваться, Мэри язвительно поинтересовалась, хорошо ли он разглядел крейсер? И как он себе представляет наличие времени и желания клепать фальшивку при таких обстоятельствах? Дейв мгновенно сдулся, пробормотал извинения и тут же переполнился кипучей энергией.

На фоне открывшихся перспектив известие о том, что интервью с наследником российского престола будет на самом деле весьма скромным, никакого впечатления не произвело. Дейв почтительно выслушал ответы на почтительно заданные вопросы (их было мало, в политику и подоплеку происшествия на борту углубляться не стали), оставил великого князя в покое и вплотную занялся кораблем и экипажем.

Съемочная группа носилась по крейсеру, заглядывала во все щели, от камбуза до морга и от артиллерийских постов до ходовых… Дейв честно отрабатывал оговоренное. Свидетельства, независимые свидетельства независимого журналиста, сразу по получении отправлялись в инфобанки Свободных Планет. Конечно, выцарапать их при наличии времени и желания (очень большого времени; и очень большого желания) постороннему было вполне реально. Если, разумеется, этот посторонний обладает соответствующими навыками — а о русских хакерах Мэри была самого высокого мнения еще со времен подготовки материалов по аресту Монро.

Однако прежде всего надо знать, где искать, ведь ломать сразу ВСЕ инфобанки сразу ВСЕХ Свободных Планет… вот тут-то и вступит в игру пресловутый временной фактор. В том, что Дейв успеет поднять бучу, Мэри не сомневалась ни единой секунды. И, следовательно, ликвидация Константина Георгиевича со товарищи обернется такими репутационными потерями, что дешевле оставить в живых. А живые… живые найдут способ навести порядок везде, где это требуется.

Как ни трудно было вырваться из цепких рук Дейва Карнеги, Мэри, в конце концов, это удалось, и она почти приползла в кают-компанию. Застав там в самом разгаре процесс распускания хвостов: Барбара Кохрейн приняла-таки предложение посетить «Москву». «Ласточка» была оставлена на второго техника из команды Карнеги, который осуществлял передачу данных и, по совместительству, приглядывал за кораблем. И теперь мисс Кохрейн с видимым удовольствием купалась в волнах повышенного внимания со стороны офицеров крейсера.

Мэри вполне их понимала. В кают-компании Дейв пробыл совсем недолго — ровно столько, сколько заняло интервью с Константином. А когда помчался дальше, вместе с ним помчались и ассистирующие красотки. Разумеется, их можно было встретить практически в любой точке корабля (кажется, во всех одновременно), но девицы именно работали, повинуясь указаниям возбужденного шефа, и значит, для флирта доступны не были.

А вот бронзоволосая, затянутая в летный комбинезон дама-пилот присутствовала здесь, и, судя по масштабам суеты, русские представления о женской красоте вполне совпадали с бельтайнскими. Мэри даже вздохнула про себя: сама она, в осточертевшем кителе, с тусклой от усталости кожей и волосами, поседевшими причудливо и странно — прядями («черная полоса… белая полоса… черная… белая… а в конце все равно задница!»), вид имела бледный. Зато — ха! — она командовала этим кораблем, в котором запросто поместились бы штук двадцать корветов, и еще осталось бы место потанцевать для их экипажей.

Слева от Кохрейн сидел Константин, и выражение лица у него было… специфическое. Казалось, он впитывает информацию даже кожей.

Барбара между тем разглагольствовала на унике, азартно жестикулируя и заметно наслаждаясь ситуацией:

— Африканеры не дураки повоевать и ни черта не боятся, кто бы спорил! Но есть одна тонкость: все это только до тех пор, пока приходится воевать с живыми. А когда стало ясно, что огневой поддержки не будет, Гамильтон решила, что все мы покойники. Закономерно решила, в общем-то. Огня нет, отступить мы не можем — перебьют, как уток на воде… да и есть такое понятие: «Честь». Ну а раз мы покойники так или иначе, то что нам терять? Правильно, нечего. И она с успехом донесла сию мысль до всех экипажей. Кстати, готова поспорить, что если бы не этот выверт, вбитый ею в наши головы, потерь было бы гораздо больше. С живыми, повторяю, африканеры готовы были драться; но когда на них поперли мертвецы, они дрогнули. Дрогнули еще до того, как Вилли Шнайдер пригнал нам на помощь свой «Гейдельберг». А нас, уцелевших, потом неделю приводили в порядок на «Зигфриде». Они бы и дольше провозились — скорость реакции у всех была выбита напрочь — но тут Полукровка явилась в реабилитационную зону и высказалась. И реакции тотчас же восстановились. Правда, у некоторых — в виде ослабших сфинктеров, но это, как вы понимаете, детали!

— Ох, и сильна ж ты заливать, Кохрейн! — ухмыльнулась Мэри, входя и жестом командуя «Вольно!» вскочившим офицерам.

У нее были некоторые основания полагать, что отдых будет весьма недолгим. Несколько часов назад с ней связалась мать Агнесса и сообщила, что Зону Тэта миновало соединение из пяти тяжелых кораблей с имперскими опознавательными кодами. Миновало, и, не жалея двигателей, взяло полный разгон над плоскостью эклиптики курсом на Сигму. Формальный повод для визита в систему — тренировка. Что-то вроде: «Посмотреть, насколько Зона Сигма непроходима для крупных кораблей в годы Пестрого Солнца». Тоже мне, маскировщики! А что-то поправдоподобнее придумать не судьба?!

Уж каким образом «смиренная монахиня» ухитрялась добывать самые разнообразные сведения — бог весть. Но факт оставался фактом. У монастыря Святой Екатерины были свои тайны, доступные лишь тем, кто дал полный обет. Послушницам, в значительной степени принадлежащим миру, знать их не полагалось, и Мэри давно уже принимала это как данность.

Тайны — тайнами, а максимум через три часа — если верны данные о набранной скорости — упомянутые корабли окажутся в зоне опознавания. То, что пока они не стали выходить на связь, можно было истолковать двояко, и червячок сомнения опять начал грызть госпожу капитана первого ранга. Но, как говорится, «будет день — будет хлеб», пока же можно было просто наслаждаться общением с однокашницей.

Пили кофе (и не только). Трапезничали — потерявшаяся во времени Мэри даже не пыталась сообразить, завтрак им подали, обед или ужин. Вспоминали бои. Вспоминали друзей. Врагов тоже вспоминали, и далеко не всех со злостью. Враги зачастую могут научить большему, чем друзья. Потом как-то незаметно перешли к делам сугубо мирным.

…Меган уже пятнадцать; ты же знаешь, я рано ушла. Идет на первого пилота, прикинь?! Ага, вот именно. Не все ж мне быть единственным первым в Линии Кохрейн! Лили… Лили умерла. Неудачная имплантация. Не бери в голову. Бывает. Насчет Бренды ничего пока не говорят, ей только девять, рано еще судить. Хотя шансы есть. Да она и сенс довольно сильный, кто бы мог подумать! Хорошие девчонки получились.

…Джордж — летун, это было ясно, даже когда он еще ходить толком не начал. Борис во флот если и пойдет, то только инженером. А вообще, дай ему твою «Ласточку» и сутки времени, он разберет ее по винтику, выкинет половину деталей, соберет то, что останется, и летать она будет вдвое быстрее. Если не взорвется при старте, но это уже издержки! Алекс… вряд ли. Не вояка совершенно, это тебе не я и не моя тетка Кэтрин. Да какая разница? Будет, кем захочет. Моя задача помочь ей. Сначала понять, где ее место в жизни, а потом добиться его.

— Ох, и клуши же мы с тобой, Гамильтон! — саркастически восхитилась Барбара Кохрейн. — Сидим, кудахчем: «Как твои дети, дорогая? Прекрасно, а как твои?»

— Так поздно уже орлить, Кохрейн! — усмехнулась в ответ Мэри. — Ты в отставке, я на паркете… только и остается, что кудахтать!

На точеном лице Барбары возникло выражение предельного скепсиса.

— На паркете, говоришь… видела я твой… гм… паркет! Вот просто ради интереса просмотри записи с наружных камер!

— А паркет штука капризная, — пожала плечами каперанг Корсакова. — Чуть что не так — протечка там, или, наоборот, избыточная жара — и пиши пропало, все плашки дыбом… да!

Последний возглас относился к вызову, прозвучавшему в клипсе коммуникатора.

— Ага… угу… передайте, чтобы подождали, мы сейчас подойдем в рубку. Ваше высочество, нам пора. Кохрейн!

— Здесь! — Барбара вскочила и вытянулась по стойке «смирно»: ничего иного тон обращения не предполагал.

— Собирай своих и отчаливайте. У нас скоро будут гости, вам с ними встречаться не с руки, чего надо — и из Пояса увидите. Правда, оторвать Дейва от лакомой информации… какие у тебя отношения с боссом? Ты можешь на него повлиять?

— Я с ним сплю иногда, — пожала плечами Кохрейн. — Когда хорошо себя ведет.

— Так ты ему объясни, что промедление в данном случае приравнивается к плохому поведению! — цинично посоветовала Мэри уже от дверей. — Удачи, сестра Барбара!

Глава 15

Крейсер практически опустел. Сначала на «Кузьму Минина» были переправлены раненые в сопровождении медицинского персонала. Потом — главный пассажир борта и его охрана.

Разумеется, Терехов потребовал, чтобы его императорское высочество был эвакуирован первым. Его императорское высочество возразил. Терехов попытался настоять на своем, апеллируя к правилам и инструкциям. И тогда его императорское высочество высказался. Кратко. И очень негромко. Но настолько выразительно и доходчиво, что Дан захлебнулся возражениями. А Мэри была вынуждена признать, что ее познания в «русском командном» оставляют желать много лучшего: такого она еще не слышала. Никогда. Ни от кого. Даже Егор Грызлов с его знаменитым «большим флотским загибом» не дотягивал.

Далее последовало несколько секунд молчания, в течение которых Терехов окончательно увял. А потом Константин произнес так мягко, что у графини Корсаковой волосы зашевелились на затылке:

— Сначала — раненые. — И вопрос был исчерпан.

Категорическое требование переходить на борт «Минина» в броне полной защиты было столь же категорически отметено. Командир лейб-конвоя попробовал было воззвать к здравому смыслу — раз уж инструкции его подопечный решил похерить — но и тут успеха не добился. Совсем.

Обращенный к ней умоляющий взгляд Мэри демонстративно проигнорировала. Простая душа, Даниил не понимал того, что было предельно очевидно для них с Константином.

Если мятеж затронул и «Мининскую» эскадру, им при любом раскладе хана. Всем. Без вариантов. Если же нет… рассудком флотские поймут — в сложившихся обстоятельствах — необходимость брони. Так то ж рассудком. Но где-то на подкорке останется ощущение того, что им (несправедливо!) не доверяют, а наследник престола малодушен. Предельно оскорбительное ощущение. И предельно опасное для будущего императора.

Константин мог позволить себе многое, едва ли не всё. Но выглядеть в глазах флота трусливым зайцем? Нет.

Терехов тут же заявил, что — раз так! — он тоже пойдет без брони, в ответ на что Константин безразлично пожал плечами. На том и порешили.

Так они и удалились. Два человека в нелепых с точки зрения безопасности кителях. Почти голые — на фоне бронированных бойцов.

Мэри до рези в глазах вглядывалась в дисплей. И Константин, и Терехов, и каждый из лейб-конвойцев несли на себе миниатюрные камеры, любезно предоставленные Дейвом Карнеги. И теперь она наблюдала за происходящим, стиснув зубы, скрестив пальцы и нимало не заботясь конспирацией. Заметят, как она переживает? Пусть. Ей было наплевать, как расценят ее беспокойство присутствующие в рубке офицеры. И кем ее сочтут, ей было наплевать тоже. Главное, чтобы все прошло гладко. И можно было бы наконец связаться с домом.

Однако пока ничто не вызывало ни тревоги, ни подозрений. «Минин» прикрыл «Москву» сверху, «Пожарский» снизу. Остальные корабли эскадры расположились вокруг поврежденного крейсера треугольником. Ни один орудийный блистер со стороны «Москвы» открыт не был: их именно охраняли.

Правда, без полноразмерной проверки на аутентичность не обошлось. Да и не могло. Проверяли даже раненых. Гибернаторы — и те опечатали. После случившегося почти тринадцать лет назад покушения на Георгия Михайловича желающих рисковать в прямой видимости не наблюдалось.

Действовали проверяющие, впрочем, предельно корректно. И максимально быстро. И к принятому наизготовку оружию лейб-конвойцев отнеслись с полным пониманием и, пожалуй, равнодушием: у них своя служба, у охраны наследника престола — своя.

Да и дальше все продвигалось как по писаному. Вот уже проверенный Константин в сопровождении уже проверенного Терехова приблизился к контр-адмиралу Аракчееву… Вот принял рапорт… Вот пожал руку командующему эскадрой… рядовые члены экипажа уже начали переходить на «Пожарского», сопровождая носилки с погибшими… пора. Как и было обговорено с Зарецким. Теперь — можно.

Поданный Дейву сигнал почти зримо выпорхнул из-под пальцев, и информационное пространство Галактики взорвалось.

«Сенсация! Возвращение крейсера „Москва“! Наследный принц Константин жив! Интервью с первым наследником российского престола! Смотрите Планетарные новости Бельтайна!..

— …Я не хотел бы углубляться в причины произошедшего, тем более что они пока еще не вполне ясны мне самому. Скажу лишь, что действия экипажа „Москвы“ в сложившейся ситуации нельзя назвать иначе, как безупречными.

— Какова ваша точка зрения на широко обсуждающуюся сейчас возможную причастность к случившемуся Небесной Империи?

— Имеющиеся на данный момент в моем распоряжении факты не допускают такой возможности.

— Что вы можете сказать о своих дальнейших планах?

— Я намерен вернуться домой, разобраться с этим прискорбным инцидентом и продолжить работать там, где это понадобится для блага Империи.

— Как уроженец и патриот Бельтайна, я просто обязан спросить ваше высочество, не изменятся ли в результате случившегося отношения между нашими странами?

— Если изменятся, то определенно не в худшую сторону. Пользуясь случаем, я хотел бы выразить свою благодарность бельтайнскому Звездному Корпусу — за его выпускницу. А также надежду на то, что уровень подготовки летного состава останется на том же уровне, который дал крейсеру „Москва“ его теперешнего командира. И, если уж на то пошло, я считаю нужным порекомендовать в дальнейшем не числить Кристофера Гамильтона в сумасшедших. Если бы не маяк, оставленный ответственным — и абсолютно вменяемым! — командиром фрегата „Форчун“ полтысячелетия назад, кто знает…

…Сенсация! Кристофер Гамильтон записал в бортовом журнале чистую правду! Таинственный сфероид существует! Мэри Александра Гамильтон ап Бельтайн реабилитирует своего далекого предка! Смотрите Планетарные новости Бельтайна!..

— …Что вы почувствовали, мэм, когда увидели сфероид и услышали его характеристики?

— Потрясение, Дэйв. Не находись я в тот момент в ложементе первого пилота, не исключено, что дело закончилось бы обмороком. А еще мне невыносимо захотелось как следует выругаться. Это, однако, проделал за меня премьер-лейтенант О'Нил. И проделал не менее виртуозно, чем ремонт всего, что поддавалось ремонту на борту „Москвы“.

— Вы довольны кораблем и экипажем?

— Довольна — это еще слабо сказано. Я бесконечно благодарна тем, кто построил этот прекрасный, сильный и, главное, прочный корабль. Что же касается экипажа, то мне досталась уникальная команда истинных профессионалов. Хотя „уникальная“ — неправильное слово. Во флоте Российской Империи других попросту нет.

— Но надо честно признать, что им достался уникальный командир!

— Дейв, кораблевождение вообще, и в особенности боевое — командный вид спорта. Как бы ни был хорош командир корабля, он ничто без экипажа. Короля играет свита.

— Что вы думаете о Кристофере Гамильтоне?

— А что я могу о нем думать? Я никогда не считала своего предка сумасшедшим. И будучи кадетом Звездного Корпуса по мере сил старалась пресекать попытки окружающих считать его таковым. Оболганный близкими потомками и почти забытый дальними, Кристофер Гамильтон…

— …даже из могилы сумел поставить на своем?

— Спасибо, Дейв. Удивительно точная формулировка…

…„Мининская“ эскадра Экспедиционного флота Российской Империи, в рекордно короткие сроки прибывшая на помощь крейсеру „Москва“, осуществляет эвакуацию личного состава корабля. Вы можете видеть, как торжественно встречает контр-адмирал Николай Аракчеев своего главного пассажира. До конца этой истории еще далеко, но первая ее часть завершается вполне благополучно. С вами был Дейв Карнеги, смотрите Планетарные новости Бельтайна!»

Мэри нехотя поднялась из ложемента. В рубке уже никого не было, только Кобзарев нетерпеливо мялся в дверях. Каперанг украдкой вздохнула, провела кончиками пальцев по пульту и подголовнику ложемента, потом решительно встряхнулась и направилась к выходу.

Арсений Павлович сделал было попытку пропустить ее вперед, но искреннее недоумение на женском лице заставило его вспомнить, что помимо правил приличий существуют еще и флотские правила. Все верно, командир покидает свой пост последним.

Основная часть ходовой вахты ушла вперед, но Кобзарев пристроился рядом с медленно идущей Мэри. Откашлялся.

— Слушаю вас?

— Извините, Мария Александровна, но у меня создалось впечатление… еще раз извините… что вы… как будто прощаетесь?

Она на ходу слегка пожала плечами.

— Прощаюсь, Арсений Павлович. Без всяких «как будто». Что-то подсказывает мне, что «Москва» — последний корабль, которым мне довелось именно командовать. Не исключено, что в почетные командиры какого-нибудь борта меня засунут…

Голос Мэри помимо ее воли начал сочиться ядом, и она сделала несколько глубоких вдохов, чтобы вернуть себе подобающую невозмутимость.

— А вы не хотите быть почетным командиром? — Кобзареву действительно было интересно.

Несколько суток общения с графиней Корсаковой в ее ипостаси командира корабля породили некоторое количество вопросов, ответов на которые он пока не знал, и теперь пользовался случаем. Возможно — последним. Где он, Кобзарев, неплохой офицер, но и только — и где личный помощник великого князя?!

— Не хочу. Правда, не хочу. Я всегда хотела летать. Ну, это генетическое, наверное, плюс соответствующее воспитание. Летать и командовать — в бою. А почетный командир… глупости все это. Милостыня.

— Ну, вы как скажете… — растерялся кап-три.

— Знаете…

Мэри вдруг захотелось просто поговорить. Тем более что с общего молчаливого согласия к стыковочному шлейфу они именно шли, пренебрегая скоростью и удобством каров.

— Я ведь в имперском флоте оказалась почти случайно. На меня после Бельтайна и пары не слишком интересных эпизодов вполне серьезно положила глаз СБ. Но политическая составляющая разборки при Кортесе потребовала, чтобы корветами эскорта командовал русский офицер. Ну, мне и шлепнули приказ задним числом, сделали капитаном третьего ранга. Благо подданство к тому моменту я уже приняла, и дворянство его величество подтвердил, вместе с отцовским титулом. И вот тогда… Возможно, это прозвучит глупо, но у меня появилась мечта: дослужиться до адмирала. На Бельтайне ничего подобного мне не светило, у нас старше капитана никто не поднимается, и майор-то мой беспрецедентен. И ведь были предпосылки, были! По итогам Кортеса — «Анна» и кап-два, после Соколиного Глаза — «Владимир» и кап-раз. Лихой рывок, конечно, но я ж до Империи двенадцать лет только и делала, что дралась; учли, наверное. В общем, всего ничего оставалось, еще бы чуть-чуть… но я вышла замуж. И стала адмиральшей. Такой вот кукиш от Судьбы: хотела — адмиралом, а стала… Самое смешное, что «превосходительство»-то из меня получалось при любом раскладе. Что так, что эдак. Как меня попервости бесило это «превосходительство», кто бы знал… потом притерпелась, конечно. Давайте-ка поспешим, совсем отстали.

Она передернула плечами и зашагала быстрее, и Кобзареву ничего другого не оставалось, как тоже прибавить шагу. Но коридора и переборок он почти не видел, занятый распределением услышанного в голове.

Вот, значит, как. Многие из его знакомых женщин десяти лет жизни не пожалели бы, чтобы стать адмиральшами. Но, как в очередной раз выяснилось, Мария Корсакова — не многие. Ей, видите ли, мало быть «превосходительством» по браку. Она по праву хочет. А ведь, кстати, не исключено, что… он торопливо прикинул варианты.

Каперанга она получила больше десяти лет назад. Факт? Факт. С действительной не увольнялась, просто ушла в отпуск по семейным обстоятельствам, а потом вернулась. Факт? Факт. Конечно, налет маловат… просто-таки никакой налет… но и обстоятельства исключительные. За такой рейд, как этот, звездопад должен быть тот еще. Неужели командира корабля обойдут? А ведь могут, не любят Марию Александровну в Адмиралтействе. Но и «рука» у нее такая, что… ага, а она опять возьмет, да и решит, что это — милостыня. Поди пойми женщин.

А предположим — не обойдут? Дадут контрадмирала? Визгу будет — мама дорогая! Есть ведь еще одна тонкость, которую госпожа Корсакова не может не учитывать. В рубке-то ее мало кто видел. А при дворе много кто. Как пить дать решат, что новые погоны ей в постель великого князя подали, вместе с утренним кофе. И его высочеству не к лицу, и ей пощечина. О-хо-хо…

Капитан Рокотов остановился перед дверью дортуара, зачем-то оглядел пустой коридор и бесшумно проскользнул внутрь. Прикрыл створку, отсекая скудный свет. Прислушался. Прохладная темнота просторной комнаты с высоким потолком была наполнена уютным сопением десятка мальчишеских носов.

С полминуты он позволил себе просто постоять, наслаждаясь сонным покоем вокруг. Улыбнулся.

Никто не подходит ко сну так основательно, как дети и подростки. Они спят серьезно и вдумчиво, словно выполняют ответственную работу, да так оно, собственно, и есть. Где же взять силы на дневные нагрузки, как не во сне? Так что спать по ночам — прямая обязанность любого кадета.

В этом помещении, правда, кое-кто своими обязанностями откровенно манкировал. В общий фон диссонансом вплетался шелест излишне ровного, выверенного дыхания. И, пожалуй, не одного.

Рокотов уверенно двинулся на неправильный звук. Остановился в изножье двух коек. Покачал головой. Егор Корсаков и Илья Старовойтов притворялись отлично. Просто замечательно притворялись, но провести офицера-воспитателя было не так-то легко. Как-никак, не первую группу ведет, научился.

Валерий Витальевич тихонько прошел между койками к изголовьям, присел на корточки и шепотом позвал:

— Корсаков, Старовойтов! Хватит симулировать, я знаю, что вы не спите. Вставайте, одевайтесь, выходите в коридор. Только тихо.

И добавил, почувствовав, как напряглись мальчишки под его лежащими на одеялах ладонями:

— Все хорошо. Все просто отлично, правда. Давайте быстренько.

Поднялся и вышел, не оглядываясь.

Минуту спустя к нему присоединились кадеты. Как он и предполагал, сна там не было ни в одном глазу. Правда, и бодростью не пахло. Вымотаны парни были до предела. Еще бы: после происшествия с «Москвой» оба спали из рук вон плохо. Не помогали даже усиленные тренировки, к которым сначала прибегнул Егор, а потом подключился и тянущийся за признанным лидером Илья.

Рокотов предостерегающе прижал палец к губам. Мальчики истово закивали. Изобразивший всей физиономией вопрос Корсаков толкнул Старовойтова локтем в бок и вытянулся в струнку.

— Да, — по-прежнему очень тихо произнес капитан и ловко зажал два готовых завопить рта. — Просто — да. А теперь пошли ко мне.

В кабинете он уселся за стол, кивнул кадетам на стулья и, наконец, позволил себе улыбнуться:

— Вы помогли мне выиграть пари, Корсаков. Ваша матушка была твердо уверена, что вы спите сном праведника, а я возражал. Так что коробка сигар — моя! Подтвердите при случае.

— Вы… вы говорили с ней? — выдохнул забывший о субординации и положенной форме обращения Егор. — Когда?!

— С полчаса назад. Она не хотела будить вас раньше времени, но я был совершенно уверен, что будить и не понадобится. Все, повторяю, хорошо — сравнительно. «Москва» вышла из подпространства в Сигме Тариссы. «Мининская» эскадра сняла с крейсера людей и движется в сторону Зоны Тэта.

Два вопроса: «Почему не сами?» Корсакова и «А папа?» Старовойтова прозвучали одновременно.

— Корабль сильно поврежден. Говорю сразу: причины мне неизвестны. Ваш отец, Старовойтов, ранен, и ранен серьезно. В данный момент он лежит в гибернаторе. Однако Мария Александровна заверила меня, что, как только им займутся наши врачи, все будет хорошо. Во всяком случае, на доктора Тищенко, по словам графини, рассчитывать можно смело, а он в своем деле ас из асов.

Илья кивнул. Мальчишки сидели, взявшись за руки, и Рокотов с некоторой тревогой посматривал на побелевшие почти до синевы пальцы.

— Теперь так. Примерно через полтора суток экипаж и пассажиры «Москвы» будут доставлены на Кремль. До начала каникул четыре дня. Графиня предложила немедленно отправить вас по домам во избежание ненужного ажиотажа. Мне нравится это решение, отпускные свидетельства для вас я подготовил. За вами, Корсаков, уже вылетел господин Дорохов, с которым ее сиятельство связалась непосредственно перед разговором со мной. Вашу маму, Старовойтов, я предупредил, она вас ждет, я сам вас доставлю.

Валерия Витальевича немного коробил тот факт, что графиня Корсакова сначала выслала за сыном транспорт, и лишь потом поинтересовалась мнением офицера-воспитателя. Однако следовало признать, что этот вариант был наилучшим из всех возможных, а самолюбием в столь исключительном случае можно и поступиться.

— Разрешите, господин капитан? — обратился к нему Егор. Старовойтов, отпустивший руку друга, помалкивал, но даже молчание его было правильным. Хорошим было молчание, спокойным. Илья вообще никогда многословием не отличался.

— Слушаю вас, Корсаков.

— Давайте Илью забросим домой мы с Иваном Кузьмичом? И вам никуда не тащиться…

— Ну а почему бы и нет, собственно? — если господин Дорохов согласится…

— Согласится, — уверенно заявил Егор и оказался прав.

Два часа спустя они втроем стояли под козырьком выхода на посадочную площадку. Было промозгло, с неба сыпалась какая-то дрянь — то ли снег, то ли дождь. Сильный ветер задувал это недоразумение под козырек, но уйти с холода в помещение никому и в голову не пришло. Рокотов только обнял прижавшихся друг к другу мальчишек за плечи, обоих сразу, и вместе с ними вглядывался в темноту, прорезаемую кое-где мутными лучами прожекторов.

Наконец тишину нарушил рокот приближающегося двигателя и на площадку опустился кар, явно предназначенный для большой семьи. Выпрыгнувший из него бодрый дедуган передернул плечами под теплой курткой и уверенной рысью припустил к козырьку, рукой в перчатке придерживая на голове потрепанный десантный берет. Добежал. Еще раз передернул плечами. Отмахнул приветствие:

— Старший прапорщик Дорохов!

— Капитан Рокотов. Здравствуйте.

— Иван Кузьмич! — тут же сунулся вперед Егор. — Можно Илью домой мы завезем? А то господину капитану в ночь лететь, потом обратно…

— Не вопрос, — кивнул отставной десантник. — Марш на борт, парни. Я тут пока перекурю на холодке. И пристегнуться не забудьте!

Полюбовался стремительно удаляющимися спинами и добродушно хмыкнул:

— Оторвы!

— Других не держим, — усмехнулся в ответ Рокотов, доставая сигару. Воспоминание о выигранной коробке «Заката Тариссы» грело душу.

Некоторое время мужчины курили молча, потом капитан решил все-таки задать вопрос:

— Вы не в курсе, что там, — он кивнул на затянутое тучами небо, — произошло? Графиня Корсакова ничего толком не объяснила…

— У капитана первого ранга Корсаковой, — Дорохов подчеркнул голосом звание, подчеркнул со значением и даже некоторой укоризной, — как ей по должности и полагается, ум долгий, а язык короткий. Поэтому — нет, не в курсе. Скажу только, что ничего хорошего, видно сразу. Я ее и не узнал сперва. Как броником переехали ее высокоблагородие.

— Ну, переехали — не переехали, а про чужого пацаненка не забыла, — философски заметил Рокотов. — Мать велела успокоить, отпускное оформить, отправку домой организовать…

— Это нормально. Для Марии Александровны чужих, по ходу, и вовсе нет, — подвел черту Иван Кузьмич. — Честь имею. Как будут ребята на местах — доложу. Доброй ночи.

Развернулся и побежал к кару, все так же прижимая берет к седой коротко стриженной макушке.

Капитан постоял еще немного, вслушиваясь в исчезающий в облаках гул, выбросил окурок в урну и, зябко поежившись, вернулся в здание школы. Эта ночь, пожалуй, и впрямь будет доброй.

Зрелище было настолько величественным, что у Мэри на секунду закружилась голова. Две гигантские руки обнимали зону перехода. Руки почти в прямом смысле этого слова: как еще назвать «Десницу» и «Шуйцу»? А прямо перед носом вышедшего из подпространства «Минина» с царственной вальяжностью разлегся на воздусях линкор «Александр Суворов».

Флагман Экспедиционного флота был хорош и сам по себе, сейчас же, в окружении «Тортукая», «Рымника» и «Измаила», выглядел центральным бриллиантом в короне. По крайней мере, таково было личное мнение графини Корсаковой, но она была уверена: все находящиеся сейчас в рубке «Минина» согласятся с этой точкой зрения.

Добродушный смешок слева напомнил ей о необходимости дышать, и она смущенно покосилась на контрадмирала Аракчеева. Николай Семенович залихватски подмигнул, окинул ее явно одобрительным взглядом и снова повернулся к дисплею.

Чуть меньше суток назад он смотрел по-другому. Разумеется, в слегка прищуренных серо-зеленых глазах не было и намека на осуждение. Однако чувствовалось, что аккуратиста и немного щеголя Аракчеева ее внешний вид задевает с чисто эстетической точки зрения. Саму Мэри вид этот, впрочем, задевал не меньше.

Еще несколько суток назад еле сходившийся в груди китель сейчас почти болтался на фигуре, что, разумеется, было ничуть не лучше. Многочисленные сборки на стянутой ремнем талии видны не были, но то, что брюки велики, явственно бросалось в глаза.

Хуже всего обстояло дело с плечами: погоны капитана первого ранга на «Москве» были только у покойного Максимова. Теоретически… да к черту такие теории, графиня Корсакова и так «впрыгнула в сапоги мертвеца». И стояла теперь перед Аракчеевым без погон, как арестантка. Но если сама она ничего по данному поводу предпринять не могла, то Аракчеев мог. И предпринял.

— Яков! — негромко позвал он куда-то в пространство, когда с приветствиями было покончено.

Тут же рядом с ним словно из воздуха соткался долговязый черноволосый парень с нашивками помощника каптенармуса. Через правую руку парня был переброшен одежный чехол, в левой имелся объемистый пакет. Темно-карие глаза прошлись по Мэри, как доброжелательный, но непреклонный сканер.

— Яков? — интонация контр-адмирала стала слегка вопросительной.

— Полчаса, ваше превосходительство.

— Почему так долго?

— Госпожа капитан первого ранга изволили сильно похудеть. Подгонять придется, я ж на обычный размер сделал. Раньше — никак.

— Ну, полчаса — так полчаса, — благосклонно кивнул Аракчеев. Между усами и аккуратной бородкой, подковой охватывающей слегка запавшие щеки, мелькнула легкая улыбка. Худое, чуть вытянутое лицо немного смягчилось. — Разрешите представить вам, Мария Александровна, это явление природы. Называется Яков Циммерман. За всем, что касается формы — к нему. От всей души рекомендую.

— Циммерман? — заинтересованно приподняла брови Мэри. — Я шью форму у Циммермана…

— Все шьют форму у Циммермана, кому это по средствам, — кивнул Аракчеев. — А потомки его, перед тем как присоединиться к предприятию, служат кто в армии, кто во флоте. Видите ли, прадед Якова считает… что? — покосился он на подчиненного.

— Чтобы знать дело, надо знать службу! — наставительно проскрипел молодой человек, сразу став удивительно похожим на известного всему военному Новограду старика-портного. — Идемте, госпожа капитан первого ранга!

С задачей Яков Циммерман справился блестяще, и сказать, что на ней плохо сидит китель, не мог бы теперь ни один помешанный на соответствии общепринятым порядкам зануда. Разве что…

Созданный парнем шедевр, теоретически являясь формой, на практике имел все признаки хорошего вечернего платья. Элегантно, стильно, никакой вульгарности… и никакого простора для воображения. Вообще никакого.

Жаль, вчера у Мэри не было сил оценить произведенный эффект — она начала задремывать прямо над тарелкой с холодными закусками и торжественный обед практически смазался в памяти. Что еще жальче, большая часть несомненного умения Аракчеева быть душой компании по той же причине прошла в этот раз мимо нее.

Николай Семенович вообще был личностью весьма неординарной, удивительным образом сочетая ипостаси строгого командира и всеобщего любимца. И сейчас, глядя на подтянутого офицера в бог знает каком колене, Мэри с удовольствием и не без удивления вспоминала импровизированный спектакль на базе «Титов».

Аракчеев — тогда еще каперанг — в лицах изобразил сказку о Красной Шапочке, играя по очереди за всех. Но что он сотворил с персонажами! Его Бабушка была продувной бестией не самых преклонных лет, долго прожившей в глуши. Так что в корзинке с клубками имелся пистолет, а за лентами чепчика — пара метательных ножей. Серый Волк предстал перед зрителями стражем порядка, не слишком обремененным точным следованием законам и, безусловно, имевшим к Бабушке чисто мужской интерес. Охотники превратились в браконьеров, которых Волк старался прижать к ногтю — с помощью Красной Шапочки, девицы весьма свободного толка с задатками высококлассной авантюристки.

В тот день Николай Семенович показался Мэри чем-то средним между фейерверком и фонтаном: его искрометный юмор и незаурядная способность к перевоплощению освещали все вокруг. Сейчас же переставший улыбаться Аракчеев был хмур и немного напряжен: с «Суворова» сообщили о старте адмиральского катера. Вот-вот и ему самому и его гостье (присутствие каперанга Корсаковой было оговорено особо) предстояло встретиться с адмиралом Кривошеевым.

Кирилл Геннадьевич первым сошел с трапа. Вслед за ним повалила толпа — не толпа… но народу вместе с командующим прибыло немало. И это только непосредственно на его личном транспорте. А ведь одновременно «Минин» принял еще два. Забитых под завязку разного разбора и толка дознавателями и экспертами.

Кривошеев, как всякий сугубый практик, прекрасно понимал необходимость тщательнейшего расследования, но, говоря по совести, считал, что с этим можно было и подождать до Кремля. И то, что именно он «принес на хвосте» всю эту братию, хорошего настроения адмиралу никак не добавляло. Но раз уж принес…

В сложившихся обстоятельствах командующий полагал своим долгом четко ОБОЗНАЧИТЬ ПОЗИЦИЮ. Каковая заключалась в демонстрации всемерного доверия и поддержки. Прежде всего — доверия по отношению к Марии Корсаковой.

Большой любви к ней адмирал по-прежнему не питал. Смешно было бы. Однако, будучи человеком старой закваски, терпеть не мог грязные игры как таковые. Вовлечение же в упомянутые игры флота было, по мнению Кривошеева, форменным безобразием. И когда в ходе работы возглавляемой им комиссии выяснилось, что против вдовы адмирала Корсакова ведут именно грязную игру, он от всего сердца вознегодовал.

Теперешняя же ситуация вообще, с точки зрения Кирилла Геннадьевича, была ясна как день. Великая вещь — горизонтальные связи.

После снятия запрета на переговоры офицеры «Москвы», успокоив родных, принялись общаться с коллегами на «Минине». Да и на других кораблях нашлись у кого родственники, у кого свойственники… машина передачи новостей и слухов заработала на всю катушку. Плюс к тому записи с «Москвы» были переданы отнюдь не только СБ и контрразведке. Командующий Экспедиционным флотом получил их, пожалуй, даже раньше. Что в сочетании с воплями того прощелыги-бельтайнца давало неплохую пищу для размышлений. Собирать же и анализировать информацию заслуженный адмирал умел.

Правда, идея запустить «Сапсан» задом наперед все еще вызывала у него скепсис. Но во всем остальном, судя по показаниям очевидцев, придраться было решительно не к чему. А даже если бы и было… победителей не судят. Хотя бывает, что расстреливают. Без суда и следствия. Но здесь явно не тот случай.

Так что еще на борту «Суворова» он заявил, что будет присутствовать при допросе Марии Александровны. Павел Варнавский — неплохой мужик, хоть и контрразведчик — не возражал.

Попробовал бы он, ха! В конце концов, «Москва» приписана к Экспедиционному флоту. Стало быть, для Марии Корсаковой, формально также числящейся в его рядах, именно Кривошеев по всем статьям является старшим командиром.

И уж конечно, отдавать своего офицера на съедение каким-то там ищейкам он не собирался. Не особо даже задумываясь над тем, когда именно она успела стать для него «своей».

Теперь, приняв доклад Аракчеева, он повернулся к главному на данный момент действующему лицу. Подошел почти вплотную, вгляделся, сжал плечи сильными (подковы гнуть не пробовали, господа, но колоду карт разорвать пополам пока еще можем) ладонями:

— Ну, здравствуй, матушка! Здравствуй, голубушка! — и коротко притиснул к черному сукну кителя, к золотым пуговицам и голубым кантам. Слегка отодвинул. — Здравствуй… устала?

— Как последний бобик, — честно призналась она.

— Да уж вижу.

Помолчал немного и продолжил:

— Избавить тебя от допроса не могу, не обессудь. И повременить с ним не получится.

— А мне скрывать нечего, — вызывающе улыбнулась каперанг. Если она и была удивлена, то никак этого не показала и игру приняла мгновенно. — И откладывать ни к чему. Быстрее отбрешусь — быстрее дома буду.

— Молодец.

Кривошеев покосился через плечо. В нескольких метрах от него ледяной глыбой застыл Варнавский. Лицо его было совершенно неподвижно, только глаза переминались с ноги на ногу, нетерпеливо покашливали, тянули, поторапливая, за рукав.

— В общем, так. Сейчас я поприветствую его высочество и подойду. Не начинайте без меня, Павел Иннокентьевич.

— Беседовать с вами буду я, — негромко произнес Варнавский, когда они медленно катили в легком каре туда, где Аракчеевым было выделено помещение для допроса.

— Под «Правдолюбом» беседовать? — холодно поинтересовалась его спутница.

— Да боже сохрани! — Павел Иннокентьевич, пожалуй, попятился бы, если б было куда. — Никаких «Правдолюбов», с какой стати? В конце концов, есть достаточно полные записи. Там, где они стараниями Рудина не полны, сейчас работают специалисты по восстановлению информации.

Судя по сделанным исподтишка наблюдениям Варнавского, сообщение о приведении в порядок записей Марию Александровну нисколько не обеспокоило. Похоже, ей действительно нечего скрывать и нечего бояться. Или убеждена, что информацию с поврежденных участков считать не удастся? Ох, не похоже. А на что похоже? На стопроцентную уверенность в себе. Да, именно так. Ладно, там видно будет.

— Меня интересует ваша интерпретация событий и, отчасти, мотивация предпринятых вами действий. Ничего более. Дальше. От СБ будет Петр Савельев…

— Отлично.

— …от Министерства двора — граф Бахметьев.

На лице графини Корсаковой возникло выражение предельной брезгливости, смешанной с заметной долей настороженности.

— Что такое?

— У меня с ним отношения… так себе, — она поморщилась. — Как-то раз — я только начинала службу в качестве помощника его высочества — граф попробовал меня… э-э-э… кажется, это называется «зажать». Летел, понятное дело, далеко, приземлился неудачно, потом всем сказки рассказывал, как оступился на лестнице. Я ему сверх того посулила пожаловаться Константину Георгиевичу: мужа Бахметьев, похоже, в расчет не принимал. В общем, гадить, боюсь, будет по полной программе.

— Обломится, — процедил сквозь зубы Варнавский. — По той же самой полной программе. Надо будет — заткнем.

Павел Иннокентьевич действительно собирался держать придворного шаркуна на коротком поводке. А может, и в наморднике. Даже и без полученных только что сведений. Но что-то подсказывало ему, что сидящую рядом с ним женщину смущает не только и не столько отношение Бахметьева лично к ней. А значит — проверочку запустить все-таки стоит. Безотносительно. И — безотлагательно.

Каперанг вообще предпочел бы поговорить с графиней с глазу на глаз. Не под запись поговорить — по душам. Но такой возможности ему уж точно не предоставят. По крайней мере, сейчас. Вон, и спецсредства-то предстоящей беседой не предусматриваются, а наблюдателей вагон.

Перед вылетом с Кремля он получил на руки подробнейший опросник, подготовленный лучшими специалистами контрразведки. Всю дорогу Варнавский его штудировал и теперь легко мог повернуть беседу в нужное русло. Но помимо опросника непосредственный начальник дал Павлу Иннокентьевичу более чем четкие указания. А именно: рыть — злобно, напористо, со всем усердием. И не нарыть ничего. Ясно? Есть мнение. Ни-че-го. Такая постановка вопроса каперанга взбесила, и он решил предпринять кое-что самостоятельно. Не из желания утопить Марию Корсакову — из профессиональной гордости. Интересно, клюнет или нет? Он немного помедлил, и все-таки решился:

— Могу я задать вопрос?

— Конечно, — пожала плечами госпожа капитан первого ранга.

— Возможно, есть какой-то аспект, который вы не хотели бы освещать при свидетелях?

Она повернулась к нему всем корпусом, ухитрившись сделать это так плавно, что Варнавский не заметил движения и мысленно восхитился.

— Павел Иннокентьевич! Вы же в курсе, что я служила в полиции?

— В курсе, — кивнул он, удивленный направлением, которое принял разговор.

— Полковник Морган рассчитывал, что по завершении карьеры в ВКС я вернусь под его начало. А потому кое-что мне преподал — с заделом на будущее. В частности, что хороший дознаватель может узнать ответ, исходя из того, на какой вопрос не хотят отвечать. Извините, но я не собираюсь облегчать вам задачу. Действуйте — на свой страх и риск.

— А я рискую? — уточнил, прищурившись, Варнавский.

Каперанг немного подумала и кивнула:

— Рискуете. Но это, согласитесь, не моя печаль.

Петр Иванович Савельев несколько лет назад перевелся в наземные службы и полностью посвятил себя работе в СБ. Сначала пришлось нелегко, но со временем преимущества перевесили недостатки. К примеру, будь он на борту «Александра», принять участие в допросе Марии Корсаковой в качестве представителя Службы безопасности не вышло бы. Пока еще удалось бы добраться! А так — все путем, пучком и в ажуре.

Сейчас допрос подходил к концу. Собственно, допроса как такового и не было. Была беседа нескольких профессионалов и одного никчемного прохвоста, который периодически порывался влезть с комментариями. Причем (ввиду полного незнания обсуждаемого предмета) комментарии эти были предельно неуместны.

Но все когда-нибудь заканчивается. Очередное досадливое «Подождите, граф!» Варнавского, уважительное выражение благодарности Марии Александровне за уделенное время, ее согласие в случае необходимости уточнить детали… все?

Савельев видел, что каперанг чем-то озабочена, но ему казалось, что озабоченность эта не имеет никакого отношения ни к прошлому, ни к настоящему. А вот к будущему — вполне. И точно:

— Ваше высокопревосходительство! Не могли бы вы меня проконсультировать?

— Все, что в моих силах, — степенно кивнул адмирал Кривошеев. — О чем речь?

— Как командир «Москвы» именно я должна представить к наградам ее экипаж, не так ли?

— Именно вы.

Ах, умница! Командующий, и без того настроенный скорее положительно, после этого вопроса ощутимо подобрел. Кому ж не понравится, когда официально находящийся под твоим началом офицер думает как раз о том, о чем, с твоей точки зрения, и следует.

— Я никогда раньше этого не делала. Подскажите хоть основные принципы!

— Принципы… давайте поступим следующим образом: в Адмиралтействе служит кавторанг Еремеев, очень толковый штабист. Не доводилось сталкиваться? Ну, это поправимо. Когда мы прибудем на Кремль, я вас с ним познакомлю, и он поможет уладить все тонкости. Устраивает?

— Более чем, — благодарно улыбнулась она.

И тут, черти бы его драли, снова сунулся вперед Бахметьев.

— А вы, сударыня, должно быть, уже примеряете погоны контр-адмирала? — ехидно осведомился он.

— Вы забываетесь, граф! — процедил сквозь зубы Кривошеев.

Савельев, на секунду потерявший дар речи, покосился на Марию Александровну и с удовлетворением отметил, что смотрит она на Бахметьева так, как он того и заслуживает: как на полного придурка. Кислое выражение на лице Варнавского выдавало почти непреодолимое и, увы, не подлежащее реализации желание вразумить невежу на чисто физическом уровне.

Петр Иванович дал самому себе честное слово, что по возвращении на Кремль подкинет его высочеству идею: вежливо поинтересоваться у министра Двора, с какой целью сей достойный господин коллекционирует в своем ведомстве идиотов.

— Погоны контр-адмирала?

Ее лицо начало неуловимо меняться. Черты оставались теми же, но впечатление от них стало другим. Казалось, из-под толщи воды всплывает что-то, возможно даже, не вполне человеческое. Глаза посветлели, налились полярной голубизной…

— Думаю, Мэри Гамильтон была бы в восторге от такой перспективы, граф. А вот Мария Корсакова — нет.

— Отчего же?

Теперь на Бахметьева, как на придурка, смотрели все присутствующие, но он этого то ли не замечал, то ли решил игнорировать.

— Не выслужила я большие звезды, Леонид Матвеевич. Заикнись кто о подобном — и хай поднимется такой, что кот Мурзилий решит: объявили тревогу. И забьется в укрытие, бедный зверь.

В этом месте адмирал тихонько поперхнулся. Кота Мурзилия — тогда еще котенка Мурзика — подарила ему супруга. И вот уже лет восемь слегка прифранченный белой манишкой серо-полосатый подзаборник царил в адмиральских апартаментах «Суворова».

Заметная горбинка на носу позволила переименовать каналью в благородного патриция Кота Мурзилия Мурлокотана, в каковом качестве его и представляли гостям. Смышленый, как и положено беспородной скотине, Мурзилий по сигналу «тревога» запрыгивал в подвешенный на растяжках мягкий короб, дверца которого открывалась вовнутрь, и смирно ждал, пока у Кирилла Геннадьевича дойдут руки его оттуда извлечь. Разумеется, о коте адмирала знал весь флот, но от графини Корсаковой Кривошеев, похоже, такой осведомленности не ожидал… а женщина между тем продолжала:

— И потом — допустим, получила я упомянутые вами погоны. Что дальше? Я что же, буду командовать кораблем? Нет. Эскадрой? Тем более. Участвовать в учениях, ходить в рейды, воевать? Картонный адмирал выйдет, а я не из этой сказки.

Давно знакомая улыбка окончательно превратилась в хищный оскал, и Савельеву вдруг вспомнился Ново-Архангельск. Почерневший от времени дом деда жены на берегу широкого, медлительного Рога, крики птиц среди корявых ветвей, стылый ветер. И основательный, немного флегматичный Руська рядом. Хаски. Точно, хаски. Вон даже и клыки… ф-фух, показалось. Или нет?

— Никогда не была картонкой, — отчеканила госпожа капитан первого ранга, и Кривошеев, а за ним и Варнавский кивнули, подтверждая. — Все звезды на моих погонах, все ордена на моей груди настоящие, за дело получены. Не на паркете заработаны, не в чьей-нибудь спальне — в бою. Мои. Эти — мои, а чужих мне не надо.

Дождь подъел за ночь остатки сугробов и теперь старательно полировал хвою вечнозеленых кустарников, росших вдоль невысокого, почти символического заборчика. Улицы пригородного поселка словно вымерли. Теоретически в этом не было ничего удивительного: будний день, да и погода для прогулок неподходящая. На практике же Мэри опасалась нашествия репортеров.

Должно быть, однако, кто-то позаботился об отсутствии тех, кого не приглашали. И она даже примерно представляла себе, кому скажет «спасибо». Совсем скоро. Как только немного придет в себя.

Выбравшийся из-за руля Иван Кузьмич обогнул машину, подошел к уже отъехавшей в сторону пассажирской дверце и предупредительно раскрыл купол огромного черного зонта. Мэри выпрыгнула прямо в небольшую лужицу и вдруг рассмеялась от полноты навалившихся впечатлений. Ощущение нереальности происходящего, преследовавшее ее последние несколько суток, схлынуло разом. Все вокруг было настоящим: низкое небо, мокрая земля, торчащий из-под блестящей от дождя накидки нос подпиравшего ограду Майкла Хиггинса.

Невозмутимо поприветствовав бывшую подопечную, наставник детей распахнул перед ней калитку, и Мэри медленно пошла по дорожке к дому. Глаза, намозоленные дисплеями и переборками, отдыхали: куртинки пронзительно-синих подснежников… три кошачьих силуэта, словно нарисованных на увитом голыми плетями плюща ограждении террасы… пойдут они лапы мочить, как же! Вот сейчас… еще немного… створка входной двери отлетела в сторону, и прямо к окаменевшей графине Корсаковой понесся снаряд. Облаченный в криво застегнутую ярко-красную курточку, прихрамывающий по причине наличия только одного ботинка из двух, растрепанный, он летел и вопил:

— Мама! Мамочка!!!

У Мэри подкосились ноги, слепящая боль от удара о мокрые плитки дорожки вгрызлась в колени, но Сашка уже подбежала, кинулась на шею, прижалась, торопливо пробормотала: «Мамочка, не плачь!»

От крыльца спешил Борис, неловко стискивающий в кулаке застежки второго ботинка сестренки. Мать обняла его свободной рукой, на секунду уткнулась действительно мокрым лицом в плечо, подняла голову и посмотрела в сторону дома.

Егор приближался неторопливо и торжественно. Застегнутый на все пуговицы кадетский бушлат, форменная фуражка… старший сын подошел и остановился в трех шагах.

Мэри отпустила Бориса и поднялась на ноги, держа так и не разжавшую объятий Сашку на сгибе левого локтя. Выпрямилась. Придала лицу строгое выражение.

Егор щелкнул каблуками и вскинул ладонь к козырьку:

— Госпожа капитан первого ранга! Докладывает кадет Корсаков! За время вашего отсутствия происшествий нет!

— Вольно, кадет. Благодарю за службу, — козырнула в ответ Мэри и протянула правую руку, которую мальчик торжественно пожал.

Откуда-то вынырнула автоматическая камера, которую бдительный Хиггинс сбил наземь ладонью, как надоевшую муху, и придавил каблуком.

— Разлетались, — проворчал он. — Идемте-ка в дом, пока еще что-нибудь не вылезло. Вот ведь ловкачи! Раз пять все проверил — и на тебе!

«Хорошо, что это камера, а не взрывпакет», — подумала Мэри, но вслух сказала:

— Черт с ними со всеми, разбираться будем завтра.

Точнее, послезавтра. Сутки надо выделить на надраться и отоспаться, а то еще немного — и у нее окончательно снесет крышу. Первые признаки мании преследования уже налицо. Да, вот послезавтра и начнем. Надо пробежаться по накопившейся рутине и хорошенько подготовиться к заседанию Государственного Совета. Конечно, трое суток для серьезной работы — курам на смех, ну да ладно. Не впервой.

В понедельник расширенное заседание Государственного Совета утвердило передачу всей полноты власти великому князю Константину Георгиевичу.

Глава 16

Волосы категорически не хотели приглаживаться. Проблема, как ее понимала Мэри, состояла в том, что седые волосы жестче обычных. Другая структура. И заработанная в рейде чересполосица была в плане укладки куда хуже полной седины.

Как ни мало было у нее свободного времени в последний месяц, уж пару-то часов на приведение головы из убогого вида в божеский она как-нибудь нашла бы. Однако восстанавливать естественный русый цвет до церемонии награждения ей решительно отсоветовал рекомендованный Кривошеевым штабист. «Ваша женственность, графиня, не вызывает сомнений и делает вас весьма привлекательной, — сказал он, — но сейчас следует продемонстрировать мужество». А к точке зрения специалиста прислушаться, несомненно, стоило.

Михаил Лукич Еремеев произвел на графиню Корсакову самое благоприятное впечатление. Уже не слишком молодой, а для звания кавторанга откровенно старый, Еремеев был исключительным профи во всем, что касалось штабных хитросплетений. Номинальная карьера его интересовала мало. «Дяде Мише» было достаточно того, что, несмотря на невеликий чин, под адмиралтейским ковром он был одним из самых осведомленных и влиятельных бульдогов.

Отчаявшись придать прическе подобающую гладкость, Мэри отложила гребень. В ту же секунду (под дверью он подслушивал, что ли?) в комнату, постучавшись, вошел Иван Кузьмич с ее парадным кителем. Подошел сзади, помог вдеть руки в рукава, натянул на плечи. Остановился сбоку, держа наготове жесткую щетку.

— Тяжелый, — повела плечами Мэри.

— Сегодня еще тяжелее станет, — позволил себе улыбнуться отставной десантник, быстро проводя щеткой по спине и рукавам.

Поправляя воротник, Мэри неопределенно хмыкнула. Чего конкретно ей следовало ожидать от сегодняшнего визита во дворец, она не знала. С остальными членами экипажа «Москвы» проблем не возникло. При помощи Еремеева из ситуации было выжато все возможное, никаких «на и отвяжись». А вот что достанется каперангу Корсаковой…

Впрочем, это не так уж важно. Не за ордена служим. Тем более что, с точки зрения Мэри, главную свою награду она уже получила. Еще на «Минине».

Пока граф Бахметьев после ее отповеди судорожно глотал ртом воздух, став удивительно похожим на вынутую из воды рыбу, Кривошеев вызвал старшего смены связи. И когда молоденький лейтенант замер, повинуясь жесту, в двух шагах от командующего, адмирал произнес, глядя прямо в глаза вскочившей Мэри:

— Крейсер «Москва». Экипажу и командиру. Адмирал выражает благодарность! Ваши действия достойны подражания!

И — связисту:

— Срочно. Открыто. Циркулярно — всем кораблям Экспедиционного флота.

Еремеев объяснил ей потом, что Кирилл Геннадьевич весьма ощутимо рисковал, выражая свою благодарность задолго до окончания расследования. Но и поступить по-другому не мог. Действия экипажа крейсера и его временного командира спасли Старику репутацию. Потеря корабля вне боевых действий плоха сама по себе, а уж если при этом погиб наследник престола… и все-таки риск был. Однако — обошлось.

Собственно на «Москве» следствие завершилось довольно быстро. Отчет был представлен примерно через неделю после того, как дотащившийся до Бельтайна крейсер встал в док базы «Гринленд». Спецы разводили руками, по Адмиралтейству поползли восторженные шепотки: по всему выходило, что команда сделала практически невозможное. Особенно впечатлились проверяющие сбросом поврежденных отсеков в подпространстве. Теории теориями, а на практике такой способ был применен впервые. Михаил Лукич даже прозрачно намекнул, что этому эпизоду предстоит войти в учебные пособия и инструкции.

Относительно действий Рудина и их подоплеки разбирательство все еще продолжалось, но Мэри это интересовало не слишком: главное, что к ней и ее экипажу претензий не было. Хотя уговорить себя, что пятьдесят два покойника таковыми стали не по ее вине, временному командиру «Москвы» пока не удавалось.

Что же касалось попытки мятежа, то здесь все было куда серьезнее, однако каперанга Корсакову напрямую опять-таки не затрагивало. Хотя личному помощнику великого князя и приходилось прокачивать через себя огромный объем информации. Но тут уж ничего не попишешь: работа такая.

Свет гигантских люстр отражался от золотистых досок паркета, дробился в оконных стеклах, играл на орденах и аксельбантах, заставлял звезды на погонах прихотливо вспыхивать и переливаться. Казалось, в «Андреевском» зале дворца собралась целая толпа.

На деле же здесь были только офицеры «Москвы», ожидавшие выхода императора, и кучка придворных, не желавших упустить возможность засветиться на столь торжественном мероприятии. Ну да куда уж без них… хотя, как не без удовольствия отметила Мэри, граф Бахметьев отсутствовал. Разведка в лице Терехова донесла, что министру Двора были «высказаны соображения», и Бахметьев уволился по собственному желанию, не дожидаясь, пока вытолкают взашей. Судя по всему, проинформированный Савельевым Константин разозлился не на шутку.

Нижние чины награждались сегодня в Адмиралтействе: здоровье императора, существенно улучшившееся с возвращением старшего сына, не позволяло тем не менее лично отметить всех. Разумеется, все без исключения члены экипажа получили подписанные Георгием Михайловичем благодарственные письма, но сейчас в зале присутствовал только командный состав. Потом-то они соберутся все вместе и завалятся в «Подкованный ботинок», снятый по такому случаю целиком, пока же экипаж разделился.

Мэри мельком подумала, что из всех офицеров, присутствующих в зале на данный момент, только она бывала здесь раньше. Остальные стояли каждый на предписанном месте и изо всех сил старались не вертеть головами. Получалось так себе.

— Его императорское величество Георгий Четвертый Михайлович! Его императорское высочество великий князь Константин Георгиевич! — провозгласил хорошо поставленный голос фон Фальц-Фейна, и она сосредоточилась на происходящем.

Вслед за императором и наследником (пока еще наследником, коронация состоится в конце лета) в зал вошел Кривошеев. Больше всего командующий напоминал сейчас отца, безмерно гордого достижениями детей. А потом началось награждение.

Все шло так, как и должно было идти. Офицеры «Москвы» по очереди, начиная с младших по званию, подходили к императору и получали из его рук ордена. Определенно помолодевший Георгий Михайлович для каждого находил несколько теплых слов, и Мэри чувствовала, как ее губы растягиваются в такую же, как у Кривошеева, горделивую улыбку.

Награды, полученные «по максимуму», наверняка послужат заметным подспорьем в грядущем чинопроизводстве. Это тоже было обговорено с Еремеевым. Дайте срок, ребята, все только начинается!

Бедретдинов… Кобзарев…

— Капитан первого ранга Корсакова!

«Ушаков». Что ж, вполне предсказуемо. Рукопожатие императора, негромкое «спасибо». И вдруг…

— Преклоните колено!

Мэри выполнила приказ, не вполне понимая, что должно воспоследовать. Или Лусия («Никаких „ваших величеств“ в отсутствие посторонних!») выполнила-таки свою шутливую угрозу сделать ее кавалерственной дамой? С нее станется, пожалуй… но в таком случае, где она сама? И потом, «Екатерина» — орден сугубо гражданский, при всей его значимости здесь и сейчас не время и не место…

Глаза графини Корсаковой были, как положено, опущены долу, поэтому о происходящем она могла судить лишь по вырвавшемуся у присутствующих вздоху, изумленному и восторженному одновременно. Потом на плечи Мэри легла сверкающая золотом и эмалью тяжесть, и она не поверила своим глазам. Но ушам поверить пришлось, потому что над ее склоненной головой голос императора громко и раздельно произнес:

— За Веру и Верность![22]

Тишина окутывает тебя звенящим от напряжения коконом. О, разумеется, ты все слышишь. И понимаешь, что к тебе обращаются. И отвечаешь. Даже, кажется, впопад. Ты улыбаешься, пожимаешь руки, принимаешь поздравления… но треклятая тишина прочно удерживает занятые позиции, даже и не думая отступать.

Того, что произошло, просто не может быть. «Может!» — смеется тишина. Она совершенно уверена в своей власти над тобой, в том, что ничто не сможет поколебать эту власть. И ты подчиняешься.

Ты направляешься в «Подкованный ботинок» — почему нет? Правда, похоже на то, что ты прибудешь туда последней: слишком многие хотят тебя поздравить, продемонстрировать близость или хотя бы знакомство перед профессионально управляемыми камерами дворцовой пресс-службы. Пусть их. От тебя не убудет.

Ты сидишь на просторном заднем диване и рассеянно смотришь в окно. Как много в Новограде уличных экранов, кто бы мог подумать! И с каждого из них смотришь ты. Ты — и император. Ты — и Константин. Ты — и Кривошеев. Ты — и отдающий тебе честь экипаж «Москвы». Ты, ты, ты…

Машина приземляется. Репортеры, зеваки, служащие ресторана — те из них, кто смог бросить текущие дела ради возможности поглазеть на свежеиспеченного андреевского кавалера.

Но команда начеку. Рори, сверкающий новеньким орденом, непринужденным движением плеча оттирает от машины излишне назойливого журналиста. От входа почти бежит Кобзарев, рядом с ним — Ильдар Бедретдинов. Техники и канониры образуют живой коридор. Семен Старовойтов, только на днях выпущенный из госпиталя, не слишком твердо держится на ногах, но полон решимости принять посильное участие… куда же он лезет, а? Забыл, как плакала его Татьяна? Или это она тебе плакала, а ему — улыбалась?

Что ж, теперь твоя очередь улыбаться.

Без комментариев. Без комментариев. Без… что-о?! Ты не вполне уверена, что правильно расслышала вопрос, но ответ О'Нила красноречив и краток: кулак с иную голову величиной к носу — и спрашивающий растворяется в толпе.

Большой зал. Метрдотель и шеф-повар встречают тебя у дверей. Ты обмениваешься рукопожатиями с обоими, соглашаешься на частную съемку, снисходительно машешь рукой в ответ на заверения, что никуда дальше семейного архива запись не пойдет. Кажется, здесь нет ни одного человека, который не был бы польщен твоим присутствием. Нет, один есть. И это — ты.

Перегородки убраны: ты же и распорядилась на днях. Столы ломятся. Тонкий ледок на графинах с водкой, благородный коралл лососины, окорок «со слезой», дрожь холодца, вазочки с икрой — ты видишь каждую икринку и ловишь себя на подсчете. Мир удручающе подробен. Это не иначе тишина постаралась, мать ее за ногу. А есть ли ноги у тишины?

За Отечество. За павших. За удачу. За корабли. За старты. За финиши. За тебя. И снова за тебя. И снова. Ты пьешь, ты зовешь хмель, ты исходишь беззвучным криком, а он все не приходит. Шляется где-то, бродяга. Или это тишина не пускает его к тебе?

Суета на дальнем конце главного стола, за которым сидят офицеры. По рукам передается что-то продолговатое, явно тяжелое, накрытое полотнищем цвета «флотский голубой». Проворные официанты расчищают место, и ты с мимолетным унылым сожалением провожаешь взглядом тарелку, к содержимому которой почти не притронулась.

Кобзарев встает. Вслед за ним встают все, от сидящих в отдалении стюардов до побледневшего Старовойтова. Его лоб покрыт бисеринками пота. Одна капля… две… три…

Арсений Павлович что-то говорит, но почему-то ты его не слышишь. Или слышишь — но не понимаешь. Тишина сплоховала? Или ты?

Отточенное движение, тонкая ткань отбрасывается в сторону и подхватывается на лету выросшим как из-под земли метрдотелем. И ты видишь «Москву». Не изувеченную и обожженную взрывами, не избитую астероидным потоком — такую, какой ее задумали и построили на мамонтовских верфях. Корпус и подставка испещрены гравировкой. Это подписи. Подписи всех, кто вернулся вместе с тобой из невозможного далека, открытого твоим пращуром. Всех, кто стоит сейчас здесь, у богатых столов мирного и привычного «Подкованного ботинка».

Ты закрываешь глаза рукой. Правой. С левой, давным-давно вылеченной, что-то случилось, и она онемела. Но ты не можешь стоять так до бесконечности. Не можешь позволить себе демонстрировать слабость. Испытывать — можешь, демонстрировать — нет. Ты опускаешь руку. Кладешь ее на модель крейсера.

И кокон тишины лопается.

Есть женщины — и их довольно много — которые умеют плакать красиво. Безукоризненный, светящийся изнутри дорогой фарфор кожи… сверкающие бриллианты крохотных слезинок… широко распахнутые прекрасные глаза… приоткрытый, как у обиженного ребенка, четко очерченный нежный рот… золотистые кудри (почему-то всегда кудри и всегда золотистые), в прихотливом, тщательно выверенном беспорядке разметавшиеся по плечам…

Начинающие голографы любят такие модели и такие сюжеты. И называют их тоже красиво: «Царевна-Несмеяна», «Светлая грусть», иногда даже «Мадонна». Сами же модели прекрасно осознают силу своих слез и умеют пользоваться этой силой.

Увы, среди многочисленных достоинств Марии Александровны Корсаковой не числилось навыка делать из слез украшение и оружие. Она вообще плакала редко, за что ее неоднократно ругали и доктор Тищенко, и профессор Эренбург. Нельзя все носить в себе, говорили они. Инфаркты и инсульты чаще всего случаются у тех, кто не дает воли эмоциям. Но ни Звездный Корпус, ни последующая служба не поощряли проявления чувств. И, как следствие, красиво плакать она так и не научилась.

Белки глаз мгновенно покраснели почти до черноты. На щеках проступили уродливые багровые пятна, лаково блестящие там, где их прочертили дорожки слез. Нос распух и залоснился. Изгрызенные до крови в тщетной попытке сдержаться губы расползлись в бесформенную плюшку — из тех, что лепят в песочнице малыши. Выбившиеся из прически седые пряди обрамили исковерканное тяжелыми складками лицо, сделав его почти старческим, превратив женщину в карикатурную ведьму.

Но ноздри вдруг гордо раздулись, подбородок упрямо вздернулся, глаза сверкнули, а рот, такой слабый только что, сложился в победную улыбку. И рука, крепкая, совсем неженственная рука, уверенно легла на модель корабля.

«Снимок года» по версии агентства «Galactic Reuters» назывался «Commodore».[23]

Мэри все-таки решила выбраться в салон «Лада» и вернуть, наконец, волосам их природный цвет. Причем мотивация необходимости этого действия (ну, если быть честной хотя бы с собой) не нравилась ей категорически.

Разумеется, сразу по возвращении на нее свалилась масса дел, только успевай поворачиваться. Но не заметить повышенный интерес женской половины высшего света к Константину — это кем надо быть? Интерес сей, правду сказать, присутствовал всегда. Теперь же, когда было официально объявлено о предстоящей коронации, он возрос многократно.

И вот тут-то графиня Корсакова вдруг обнаружила, что она не уверена в себе как в женщине. Совсем не уверена. Не то чтобы она согласилась на сделанное в Бэйцзине предложение. Однако каким бы ни был выбор, он, по мнению Мэри, должен был исходить от нее.

Но сейчас вокруг Константина вились десятки молодых красивых дам. Очень молодых и очень красивых. И по крайней мере по внешним параметрам Мария Корсакова объективно проигрывала им. Проиграть в красоте никакого труда не составляло: фактура не та. Совсем для красоты не приспособленная фактура. Но вот с молодостью что-то сделать было можно и нужно.

Так что — в «Ладу». Бегом. Слава богу, необходимости в мужественности уже не было. Или это только так казалось, потому что у дверей салона ее уже ждали. Оператор с камерой, симпатичная репортерша… ой!

Волосы журналистки были очень похожи на волосы Мэри: те же седые пряди поверх — в случае этой красавицы — богатой яркой черноты.

— Ваше сиятельство! Пожалуйста, буквально несколько слов «Светскому вестнику»! Поговаривают, что вы намерены восстановить цвет волос, так ли это?

— Это так.

— Мария Александровна, а стоит ли? Ваша седина — символ победы и, кроме того, модный тренд!..

Ах, чтоб тебя!

Мэри повернулась к камере и сделала недвусмысленный жест: внимание на меня! Оператор повиновался, а вот девица, уловившая исходящую от графини Корсаковой угрозу, заметно занервничала.

Правильно, красотуля. Мне есть что сказать, и не факт, что тебе это понравится. Вернее, точно не понравится. Факт.

— Милые дамы! Только что я услышала новость поистине сенсационную: оказывается, то, как поседели мои волосы, стало символом победы и модным трендом. Что ж… поговорим же о победе и моде. И о той цене, которую приходится за них платить.

Она помедлила, собираясь с мыслями и заставляя зрительниц проникнуться серьезностью происходящего.

— Не знаю, в какой момент мои волосы стали такими, какими вы их видите сейчас. Не знаю, и все. Мне было не до зеркал. Не исключено, что это случилось, когда взрывная волна ударила меня о переборку и придавила телом моего уже мертвого друга. Или же — когда нас вынесло черт знает где, и возможность вернуться была под большим вопросом. Возможно, я поседела в ту минуту, когда стало предельно очевидно, что плата за возвращение «Москвы» — моя голова. А может быть, это произошло, когда против нас был не только плотный астероидный поток, но и минные заграждения, и казалось — все было напрасно, и мы погибнем здесь, в двух шагах от дома.

Мэри помолчала и продолжила:

— Победа не бывает бесплатной. Цена моей — пятьдесят два человека, переправленных на крейсер «Князь Пожарский» в мешках для трупов. Поговорите о «цене победы» с женами, не дождавшимися мужей. С отцами, потерявшими сыновей. С осиротевшими детьми. Поговорите — если осмелитесь. Что же касается моды… я заплатила за свой, — она презрительно скривилась, — «модный тренд». Заплатила сполна. Смертью друзей и соратников. Болью в сломанных костях и контуженой голове. Ужасом, отчаянием, посланием детям, начинающимся со слов: «Если вы получили эту запись, значит, меня уже нет в живых». Я — заплатила. Всем перечисленным. А чем собираетесь платить вы? Неужели деньгами?!

Она резко развернулась на каблуках и, не оглядываясь, вошла в «Ладу».

Как и следовало ожидать, побездельничать у графини Корсаковой не вышло. И это было одновременно хорошо и плохо. Хорошо потому, что шумиха, поднявшаяся вокруг награждения Мэри орденом Святого Андрея Первозванного, изрядно ее достала, а ничто не отвлекает от раздражающего фактора лучше, чем работа. Плохо же было то, что Сашка ужасно расстроилась. Кроме того, туда, куда Мэри действительно хотела лететь, ее попросту не пустили.

Зеленая звезда больше не была безымянной, и прекрасно оснащенная экспедиция стартовала к Смарагду[24]уже через неделю после торжественного награждения во дворце. По поводу приоритета волноваться не стоило: все это время Зона Сигма была прикрыта более чем плотно. Империя даже пошла на беспрецедентный шаг, официально наняв на Бельтайне соединение корветов: в Адмиралтействе здраво рассудили, что аборигенам и карты в руки.

Кобзарев, Бедретдинов, неимоверно гордый оказанным доверием Рори — все они были там. Как и Вениамин Скворцов, которому восстановили зрение и привели в порядок перебитые взрывом кости: сильный телепат был уж никак не лишним.

А вот Мэри пришлось взять на себя чисто представительские функции. Сначала был Бельтайн, где по сложившейся в последние годы традиции она вручала погоны и кортики выпускникам Звездного Корпуса. Потом — Бэйцзин, и средства массовой информации так и не сошлись в оценках того, частным был визит или все-таки официальным. Пресс-службы обоих дворов, словно сговорившись, комментарии давали самые расплывчатые.

Разумеется, обойти вниманием награждение Госпожи, Сохраняющей Преемственность, орденом «Красного Дракона», было невозможно. Но очень тихо произнесенная Лин Цзе формулировка «За предотвращение войны» так и осталась между ними двумя. Оно и к лучшему: пресса и так словно с цепи сорвалась.

На обратном пути Мэри присоединилась к Константину в ходе его визита на Куксу, где произвела колоссальное впечатление на главу объединения трапперов. Во всяком случае, перед вездесущими камерами громадный, похожий на медведя дядька клялся и божился, что впервые встретил бабу, способную его переорать.

Затем был Орлан. И очередной, приуроченный к прибытию будущего императора, митинг «зеленых» превратился в конструктивное совещание, затянувшееся на несколько дней. В итоге стороны чуть ли не впервые в истории пришли к соглашению, и только превозносимый до небес Константин знал, чего это стоило его личному помощнику, скромно держащемуся в тени.

А потом Мэри вернулась в Империю и почти переселилась во дворец, заезжая домой только чтобы поспать и переодеться. Ей даже пришлось смириться с тем, что на работу и с работы она теперь летала исключительно пассажиркой: времени не хватало ни на что вообще, и в дороге тоже приходилось заниматься бесконечными делами.

Выходных было мало, и планировать на них что-либо не представлялось возможным. Сашка куксилась, закончивший учебный год Борис мрачно помалкивал. Дед, бабушки и свекор со свекровью всемерно старались занять внуков-правнуков, но и им самим и, увы, детям в полной мере доставалось повышенное внимание к Мэри прессы и зевак. И когда у Егора закончились сборы, вопрос встал ребром. Отпуск, даже самый короткий, графиня Корсакова позволить себе не могла. Как тут не вздохнуть о варварском, но таком удобном для работающих родителей укладе Линий Бельтайна!

В конце концов с Мэри связался князь Цинцадзе, отчитал, как проштрафившегося кадета, и неделю спустя все трое младших Корсаковых в сопровождении Майкла Хиггинса отправились на Авлабар. Ираклий Давидович клятвенно заверил крестную внучку, что чем заняться найдется и ни один волос не упадет. В последнем пункте сомневаться не приходилось: владения отставного главы СБ были крепостью. На всякий случай. Мало ли что?

В общем, за детей можно было не волноваться, и Мэри всецело посвятила себя подготовке к грядущей передаче власти от Георгия Михайловича к Константину Георгиевичу. Именно этим, а точнее — наведением последнего лоска на предстоящую церемонию коронации — она и занималась в тот вечер, когда настроение ей испортила сначала беседа с князем Демидовым, а потом сообщение Терехова об исчезновении великого князя.

Правду сказать, на Константина она злилась куда сильнее, чем на главу Государственного Совета. Ну что за ребячество! Один, без охраны, всего через полгода после неудавшегося мятежа! Впрочем, она его понимала. Возможно, как никто. И когда он произнес слово «мальчишник», только усмехнулась.

2578 год, август.

Константин украдкой покосился на хронометр. Где же горячее? Соответствующий сенсор был нажат не менее пяти минут назад… безобразие!

Словно в ответ на мысленный посыл дверь в ложу приоткрылась ровно настолько, чтобы пропустить официанта, роль которого исполнял сейчас не кто-нибудь, а проводивший сюда великого князя метрдотель. Похоже, дядечка решил тряхнуть стариной: с сервировочным столиком, салфеткой и накрытыми колпаками тарелками и блюдами он управлялся виртуозно, демонстрируя немалый опыт. Точно рассчитанную элегантность движений портили лишь чуть-чуть слишком низкие поклоны и избыток восторженной почтительности в глазах.

— Он нас узнал. Тебя-то уж точно, — негромко проговорила разом насторожившаяся Мария, когда Багрянцев исчез. От почти незаметной улыбки, не сходившей с ее губ последние полчаса, не осталось и следа.

— И чем же это плохо? — пожал плечами Константин, нацеливаясь на одуряюще пахнущую рыбу.

— Еще больше сплетен и слухов. Как будто мало их.

Аппетит пропал, как будто и не было его. Отложив вилку, великий князь внимательно посмотрел на свою помрачневшую, нахохлившуюся сотрапезницу, и еще раз пожал плечами:

— Во-первых, не думаю, что сплетен прибавится. И именно потому, что он нас узнал и решил обслужить лично, не допуская болтунов. Во-вторых… Марусь, а какая, собственно, разница? Днем раньше заговорят, днем позже…

Осанка Марии еще больше изменилась, и теперь великолепное вечернее платье казалось экзотическим мундиром. Лицо стало напряженным. В глазах не осталось никакого выражения, словно кто-то набросил на «зеркало души» плотное покрывало. Неизвестно откуда взялось это сравнение, но Константину оно категорически не понравилось — чай, никого не хороним — и он заговорил чуть быстрее и громче:

— Наверное, следовало подождать до будущей недели, когда истекает годичный срок твоего траура, но я устал от всех этих оглядок, игр в прятки с лейб-конвоем и поцелуев украдкой. Мы ведь не школьники уже. И я хочу в самое ближайшее время во всеуслышание объявить о том, что выбрал себе жену, а державе — императрицу.

Он сунул руку в нагрудный карман надетой под пуловер рубашки и выудил оттуда маленькую бархатную коробочку, которую в последние месяцы неизменно держал в пределах прямой досягаемости. Поддел большим пальцем крышку. Протянул Марии так, чтобы мягкий свет настенных светильников заиграл в квадратном прозрачном светло-синем камне, вспыхивавшем изнутри золотыми и медными искрами. Ювелирный дом Шелепина утверждал, что это лучший из всех сапфиров, найденных на Данте, и второго такого не существует в Галактике. «Слеза Беатриче»… ну-ну…

— Если бы я не знал, как ты относишься к театральности в частной обстановке и какой пиетет до сих пор испытываешь по отношению к официальной части моей личности, я бы преклонил колено. А так… так я просто, без всяких «подумываю предложить», официально прошу тебя стать моей женой.

До сих пор спокойно лежавшая на столе женская рука потянулась было к коробочке, и вдруг отдернулась, словно обжегшись. Глаза, что-то внимательно изучавшие на скатерти все время краткой речи Константина, поднялись и посмотрели на него в упор. Сухие, лихорадочно блестящие, ничего не видящие глаза.

— Нет.

Такого Константин не ожидал. И поначалу решил, что ему просто померещилось. Спьяну. Ага, сейчас: пара бокалов вина. Значит, дело не в слухе. И ему действительно отказали. Усилием воли подавив желание гаркнуть «Что-о?!», он положил коробочку с кольцом на стол и откинулся на спинку кресла.

— Я понимаю, что в подобной ситуации мужчина, спрашивающий о причинах, выглядит довольно жалко. Но все-таки?

Мария молчала, переплетя пальцы и глядя в сторону. Потом устало покачала головой и тихо и очень грустно ответила:

— Мы не можем пожениться, Костя.

— Отлично! — усмехнулся Константин.

— Прости? — Растерянность на ее лице была почти забавной, и если бы не серьезность ситуации, великий князь рассмеялся бы.

— Ты употребила слово «мы». Впервые, если мне не изменяет память. А теперь сделай одолжение, объясни мне, дураку, почему это МЫ не можем пожениться.

Мария вдохнула. Выдохнула. И заговорила. И чем дольше Константин слушал, тем сильнее было желание провести рукой по волосам на предмет проверить, не встали ли они дыбом.

— Знаешь, я надеялась, что теперь мое происхождение и пустопорожние сплетни не будут иметь большого значения. Ошиблась, похоже. Как выяснилось не далее как несколько часов назад, я могу быть капитаном первого ранга. Могу быть андреевским кавалером. Могу быть твоим личным помощником и даже некоторым образом поспособствовать спасению твоей жизни. Но когда речь заходит о браке, тут же выясняется, что я байстрючка с неподобающей репутацией и даже оставаться при дворе мне не следует, — подвела итог Мария.

— Стоп, — сказал Константин. — Стоп. Еще раз. Ты отказываешь мне не потому, что я плох для тебя, а потому, что, по мнению Демидова, ты плоха для меня?

— Я отказываю тебе потому, что глава Государственного Совета полон решимости поставить вопрос о том, достоин ли короны император, выбравший в жены такую, как я. Тебе не хуже моего известно, что весной за тебя голосовали далеко не все. Если Демидов осуществит свою угрозу — а настроен он весьма непреклонно, — неизвестно, как повернется дело. Ты нужен Империи, Костя, ей нужен именно ты, и я не вправе…

Великий князь накрыл кончиками пальцев губы женщины, заставляя ее замолчать.

— Не вправе, значит… я знал, что Демидов ловкач, но не знал, что настолько. Честь и верность долгу — единственные крючки, на которые тебя можно поймать. И он поймал. Он поймал, а ты — поймалась.

— Костя?!

— Все просто. Давай рассмотрим гипотетическую ситуацию. Предположим, мы объявляем о помолвке. В воскресенье, нечего тянуть. Как по заказу, в понедельник внеочередное заседание Государственного Совета, первое после коронации. И что же, по-твоему, произойдет?

— Как — что? — окрысилась Мария. — Князь Демидов встанет и задаст столь волнующий его вопрос…

— Правящему императору? Хотел бы я на это посмотреть… — ухмыльнулся Константин. Его распирал с трудом сдерживаемый смех, но собеседница напряженно сжала губы, и он тут же посерьезнел. — Извини. Видишь ли, я так давно тебя знаю и так долго с тобой работаю, что все время забываю о твоем происхождении. Конкретно — о том, что ты выросла при… м-м-м… демократии. А эта форма правления предполагает, хотя бы в теории, что у правителя по отношению к населению прав куда меньше, чем у населения — по отношению к правителю. И любой говорун может спросить первое лицо государства о том, чем не посмеет интересоваться у соседа. Но — допустим: князь встает и задает вопрос. Что дальше?

— А дальше, — Мария изо всех сил старалась говорить отстраненно, но горечь все-таки пробивалась сквозь подчеркнуто невозмутимый тон, — мое имя — и, кстати, твое! — начинают полоскать на всех углах. На свет божий опять вылезает история с гибелью Никиты; какая-нибудь дура всенепременно выступит по поводу того, что ни один из моих детей не похож на покойного мужа… и понеслась душа в рай, а ноги в инквизицию.

Великий князь сокрушенно покачал головой. Нет, ну надо же! Она действительно боится такого варианта… и все это время боялась. И носила в себе. Ну и выдержка, черт побери. А он-то хорош! Давно знает… долго работает… а такую простую вещь сообразить…

— Ты заблуждаешься. Как только Демидов договорит, немедленно встанет генерал Зарецкий. На секундочку — глава Службы безопасности. Встанет, и предельно вежливо поинтересуется (от имени своего тестя и от себя лично), что не так с происхождением его супруги, в девичестве Сазоновой, и его племянницы — в девичестве Сазоновой же. Причем заметь: все без исключения дворяне Империи будут солидарны с ним в этом интересе. Князь Демидов начнет судорожно подыскивать аргументы, но не преуспеет. Не потому даже, что этих аргументов не может быть по определению. Просто вслед за генералом Зарецким поднимется Александр Григорян, и от имени всех андреевских кавалеров — и от себя лично! — осведомится, чем не угодила князю их сестра по ордену. Демидов попытается переключиться на него, но тут вскочит адмирал Кривошеев, не далее как месяц назад вошедший в состав Совета. Вскочит, и — боюсь, не слишком корректно — спросит (от имени всех офицеров флота и от себя лично, ты понимаешь!), с каких это пор один из лучших на его памяти командиров корабля недостойна чего бы то ни было.

— Думаешь? — сощурилась Мария.

На щеках ее, как с удовольствием отметил Константин, заиграл легкий румянец, а губы тронула улыбка с заметным оттенком удовольствия.

— Знаю. Маруся, Демидова с его бреднями о чистоте крови и благородстве происхождения — он и на отца хотел наехать перед вторым браком, да нарвался сначала на меня, чем все и кончилось — ты можешь смело не принимать в расчет. Не посмеет. А посмеет — утонет. И прекрасно это понимает, не дурак же, в самом-то деле.

Великий князь помолчал. Ему очень хотелось взять Марию за руку, а еще лучше — вытащить из кресла, усадить на колени, прижать к себе… но он хотел, чтобы свое решение она приняла осознанно.

— И тут мы подходим к самому главному вопросу. Тому вопросу, ответ на который действительно имеет значение. Я приму твой отказ. Да, приму. Но только в одном-единственном случае: если ты, здесь и сейчас, ответишь на этот вопрос отрицательно. Простой вопрос. Маруся, ты меня любишь?

Растерялась. Вот черт…

— Я… я не знаю, Костя. Не уверена, что понимаю смысл этого слова применительно к мужчине и женщине. Мало читала, наверное. Русские классики на эту тему писали много, но я…

— Все просто, — повторил Константин. Неожиданно пришедшее ощущение близкой победы окрыляло его, и нужные слова нашлись сами собой. — Вот смотри. Мы с тобой молоды, нам обоим нет еще и пятидесяти. Если не покушение, не несчастный случай, не скоротечная неизлечимая болезнь — у нас впереди еще лет сто. Целый век, если разобраться. Как ты хочешь прожить этот век? Со мной или без меня?

— С тобой, — она не колебалась ни секунды.

— Значит, любишь. Так что?

Мария вдохнула. Выдохнула. И протянула ему правую руку с пальцами, раздвинутыми таким образом, чтобы безымянный был отдельно от остальных.

Эпилог

2581 год, октябрь.

Наблюдательная станция концерна «Мамонтов».

Начало церемонии затягивалось. По вполне — а может быть, и недостаточно — банальной причине. Главные действующие лица (мужчина и женщина в форме, он в армейской, она во флотской) никак не могли прийти к общему знаменателю.

— Ну не перстень же тебе дарить по случаю рождения Алексея Константиновича, — негромко проговорил мужчина. — То есть, разумеется, я мог бы и перстень, но у тебя их и так хватает. И, насколько я тебя знаю, корабли ты ценишь больше, чем побрякушки.

— Все так, — кивнула женщина. — Вот только…

— Что?

— Уж больно несчастливая история у имени, которое ты выбрал.

— Да ладно! — с деланым легкомыслием отмахнулся мужчина. — Прошло уже больше шестисот лет, и кроме того, твоя удача перекроет любую несчастливую историю. Кстати, в Адмиралтействе со мной согласны. Или ты суеверна?

Женщина помедлила, окидывая взглядом просторный зал, битком набитый народом. На огромных экранах царила гигантская бронированная туша новехонького корабля. Правда, не на всех. Три или четыре занимало что-то вроде колоссальной объемной снежинки.

Миссия к Смарагду завершилась успешно. Раса верран, впечатленная упорством расы людей, пошла-таки на контакт. И теперь досточтимый посол Н'Дар'Т'Лин'Кре наблюдал за происходящим с борта собственного корабля. Присутствовать в зале ему мешали слишком высокая гравитация и ядовитый кислород. Конечно, защитный скафандр имел место быть, но к чему такие сложности? Тем более что снаружи все видно гораздо лучше.

Она снова перевела взгляд на тот корабль, ради которого все они собрались сегодня в этом зале. А ведь красавец получился, не зря Рори павлином расхаживает! Правда, имя… Ладно, спорить сейчас не время, люди ждут. И не только здесь. Не ровен час — Лешка проснется, вот тут-то весело станет всем и сразу. Да и муж, скорее всего, прав: шестьсот с гаком лет — срок немалый. И если уж даже Адмиралтейство согласилось… не может же она показать себя суеверной курицей?!

— А, — залихватски махнула рукой женщина, — давай!

Мужчина подал знак, оркестр взорвался тушем и замолк. В торжественной тишине были произнесены все положенные слова. Две пары рук одновременно легли на пульт. Картинка на экранах отдалилась. Стали видны манипуляторы с зажатой в них гигантской (в три человеческих роста!), но крохотной на фоне корабля бутылью шампанского. Миг — и она разлетелась о носовую надстройку. Нервное перемигивание маневровых двигателей сменилось ровным свечением, ослепительно полыхнули маршевые дюзы.

И под гром литавр и заглушающие его крики «Ура!» в свой первый полет отправился линкор «Императрица Мария».