Дэйр

Глава 4

Тони ворвался в комнату.

Его мать, сестры и братья приподнялись со своих стульев и глядели на отца: кто с удивлением, кто с гневом, кто со страхом, а кто с едва скрываемым смехом. Только хозяин дома остался сидеть как парализованный. Над ним стоял Ланк Кроатан, похожий на восковой манекен, с расплывшимся в идиотской улыбке широким коричневым лицом. В руках у него все еще оставалась перевернутая миска. По лысеющей голове хозяина растекалось густое дымящееся варево, стекало по лицу, впитывалось в бороду…

Трудно предсказать, что могло бы случиться в следующий момент, ибо хозяин Кейдж не обладал чувством юмора. Зато глаза Ланка закрылись, вокруг них собрались морщинки, и он захохотал, обдав столовую густым перегаром.

Кожа Уолта — там, где она была видна из-под желтого потока, — мгновенно побагровела. Вот-вот должен был последовать взрыв.

И тут раздался ликующий голос Тони:

— Мы богачи! Богачи!

Только это слово могло остановить гнев старого Кейджа. Забыв о своем смехотворном виде, он обратился к сыну:

— Что?! Что ты сказал?

— Бо-га-чи!!! — отчаянно-восторженно вопил Кейдж-самый-младший. — Там! Там Джек! От него просто воняет богатством! Правда-правда! Он весь воняет и… Он сказочно разбогател!

Хозяйка дома больше не могла этого выдержать; она метнулась мимо орущего Тони и уткнулась головой в грудь своего ошалевшего от всей этой кутерьмы мужа как раз в тот момент, когда он начал подниматься. Энергия ее чувств была так велика, что Уолт потерял не только моральное, но и физическое равновесие, хоть и был тяжелее супруги на добрую сотню фунтов, и тяжело плюхнулся в кресло.

В любое другое время Кейт забегала бы, засуетилась вокруг поверженного мужа; сейчас она просто охнула и оставила повелителя на стуле потерявшим дар речи — не до того!

Вся многочисленная ребятня повскакивала, толкаясь и пихаясь. Ланк откачнулся в сторону, подхватил на буфете просторную полотняную салфетку, качнулся обратно и принялся обтирать ею темя, лицо и бороду своего обезумевшего хозяина. Ему и в голову не пришло извиниться или перестать хихикать.

Наконец, к Уолту стало возвращаться хотя бы дыхание. Первым делом он от души выругался, что вернуло ему способность к мало-мальски осмысленным действиям; затем вырвал салфетку из ослабевших от вина и смеха рук слуги и тяжело вылетел на крыльцо, разметав родню.

Сцена возвращения блудного сына получилась презабавная: Джек оказался в кольце родственников, сметенных с крыльца патриархом семейства; все жаждали прижать вернувшегося к груди, но никто, даже родная мать не могли подойти к нему достаточно близко для этого. Некоторые из встречающих, особенно сестры, заметно побледнели и продолжали бледнеть еще больше. И почему-то истосковавшиеся родственники обращали куда больше внимания на стол у крыльца, куда Джек поставил свою дорожную ношу, нежели на него самого.

Уолт, не обращая внимания на разрушения, произведенные его появлением в сплоченном кругу семьи, остановился на крыльце, как вкопанный. Он схватил ртом воздух, закашлялся и чуть было снова не лишился дыхания. Его спасло только то, что ему стал понятен смысл безумных выкриков младшего Кейджа.

Впрочем, если отец был изумлен, то его блудный сын был изумлен отнюдь не меньше:

— Великий Дионис, отец! — воскликнул Джек, — что с тобой стряслось?!

— Что? Ах, ну да… Негодяй Ланк! — пророкотал Кейдж-старший, как будто это все объясняло, — не обращай внимания… — Уолт указал на ношу, принесенную Джеком и лежавшую на столе. Это была непрерывно подрагивающая студенисто-серая масса, величиной с человеческую голову, дрожащая, словно от ужаса. — Клеевой жемчуг, верно?

— Верно, папа. Когда я возвращался домой, я услышал, как одно из рвотных деревьев рыгало в лесу; здесь неподалеку.

— Рвотные деревья? Неподалеку от дома? Как же это мы не заметили их? И как их не заметили гривастые?

— Мне кажется, пап, они-то об этом все знали. Просто не хотели говорить.

— Не хотели говорить?!. Вийры? Разве это похоже на них? Рвотное дерево!.. Это же такие деньги! И они хранили это в тайне?..

— Не совсем так, пап…

Джеку совсем не хотелось сейчас рассказывать отцу о встрече с Р-ли и о том, чем он ей обязан. Лучше, не торопясь, подробно объяснить все позже. Все равно сирена отказалась от своей доли денег, которые можно выручить за принесенное драгоценное сырье для парфюмерии. По Соглашению она имеет полное право на половину, но ведь сама Р-ли настояла, что бы все принадлежало Джеку… Никаких объяснений. Во всяком случае — сейчас.

Джеку не очень-то нравился такой оборот. Как забыть об ее убитом кузене? Ведь Джек едва только смыл с себя кровь родича Р-ли, как пошел за ней к драгоценной лесной находке… Теперь-то Джек понимал, что происшедшее вовсе не было случайностью: он старательно обдумал все на обратном пути. Просто ему дали взятку, ему, Джеку Кейджу, чтобы он мог поехать в Дальний, и учиться, а выучившись — стать депутатом парламента. Депутатом парламента от вийров! Он-то разгадал, что они задумали!.. Поймет ли отец? Захочет ли? Скорее всего нет!..

— Видишь ли, пап, — стал объяснять Джек, — на самом деле вийры знают, что делают. Ведь проходит не менее трех десятков лет, пока в рвотном дереве созреет клеевой жемчуг, верно? Так вот, если бы вдруг стало известно, что здесь, в окрестностях, есть такое дерево — как ты думаешь, через сколько времени нашелся бы купец, или бродяга, или разбойник с большой дороги, который свалил бы дерево и разрубил, чтобы добраться до хотя бы наполовину созревшего клея? И много ли в сваленном дереве вызрело бы клеевого жемчуга? Нисколько, верно? Не-е-т! Вийры знают, что делают.

— Может, и так, сынок, — сказал Уолт, — но, святой Дионис, какой счастливый, сказочный поворот судьбы, что ты проходил мимо именно тогда, когда оно срыгивало клей! Потрясающе!..

Джек печально кивнул.

Уолт заметил саблю на боку сына. Его губы дернулись, но, поскольку взгляд с трудом отрывался от лежащих на столе сокровищ, ничего не произнесли.

Джек как будто читал мысли отца: «…если бы сын не взял клинок без разрешения, не погнался бы за драконом — он не нашел бы клеевой жемчуг… и сейчас серая масса, никем не обнаруженная, валялась бы на земле у основания дерева и, пожалуй, начинала бы гнить… Верных три тысячи фунтов просто сгнили бы — да и все тут…»

Вдруг Уолт, очнувшись, вспомнил свою роль в сцене «Возвращения блудного сына»:

— Джек, сынок! Да ты же весь провонялся! Да и черт с ним! Это приятная, самая приятная вонь в мире! Ты же знаешь, сын, — «деньги не пахнут!» — Он потер руки. С кончика мясистого носа свалилась густая капля пудинга. — Ланк! Ты и Билл берите этот стол и тащите его в подвал. Закройте его на все замки и засовы и принесите мне ключи. Завтра мы отвезем это в город и продадим.

О, Джек, если бы ты так не вонял, я бы обнял и расцеловал тебя! Ты сделал меня счастливым. Пошевели мозгами, сынок! У тебя теперь намного больше денег, чем нужно для того, чтобы купить ферму Эла Чаксвилли. Ты теперь можешь просить руки Бесс Мерримот! Когда вы оба получите свое наследство полностью, у вас будет пять ферм — ведь у ее отца три! И все они большие, богатые. Плюс кожевенная мастерская Мерримота, да еще магазин и таверна! Уж не говорю о самой красивой девушке во всем округе. Какие у нее губы, какие глаза! Я бы позавидовал тебе, Джек, но я женат на твоей матери.

Он украдкой посмотрел на свою жену и добавил:

— Я хочу сказать, Кейт, что Бесс — самая красивая из девушек. А из зрелых женщин, само собой, ты выглядишь лучше всех по соседству. Это каждому ясно.

Кейт улыбнулась и сказала:

— Давно ты не говорил мне ничего подобного, Уолтер Кейдж.

Он, сделав вид, что не расслышал, запустил свои заскорузлые пальцы глубоко в бороду и яростно поскреб корни волос.

— Послушай, мальчик. Может быть, вместо фермы ты сумеешь подкупить чиновников при дворе и добыть себе рыцарское звание. Тогда ты смог бы со временем даже выбиться в лорды. Ты сам знаешь, чего может добиться здесь честолюбивый человек. Это пограничная территория, а ты ведь как-никак Кейдж. Кто может остановить Кейджа на этой земле?!

Джек все больше злился, хотя и сохранял внешнюю невозмутимость. Почему отец не обращается с ним как с мужчиной? Почему он не спрашивает, чего хотел бы сам Джек? Ведь это же его, Джека, деньги! Или нужно ждать еще два года до совершеннолетия?

Вернулись Ланк и Билл. Слуга вручил Уолту большой стекломедный ключ от подвала. Уолт передал его своей жене. Затем Уолт неожиданно взревел:

— Ладно, Кейт! И вы, дочки! Все в дом! И не выглядывайте из окон. Джек сейчас станет голым как сатир.

— Что ты задумал, отец? — спросил Джек с тревогой в голосе.

Кейт и старшие сестры хихикнули.

— Они хотят избавиться от этой вони, Джек, — сказала Магдален.

Из дома вышел Ланк с несколькими огромными мочалками и большими кусками мыла.

— Заприте его, ребята, — распорядился Уолт. — И не выпускайте отсюда.

— Эй! Что вы собираетесь делать?..

— Срывайте с него одежду! Ее все равно надо закопать… От нее такой дух! Хватайте его за руки! Снимайте с него штаны… Джек, ты как бешеный единорог, ты лягнул меня! Принимай лечение как подобает мужчине!

Смеясь и задыхаясь от вони, ругаясь и толкаясь, они схватили извивающееся обнаженное тело и понесли его к наполненному водой корыту, стоящему перед амбаром. Джек вопил и вырывался. Затем его погрузили в воду.

Три дня спустя утро началось для Джека с гогота птичьего двора, головной боли и ощущения выжженной солнцем пустыни во рту. Предыдущей ночью было слишком много разнообразных радостей, но, увы, совсем мало сна; к числу радостей относился героический набег на винный погреб, принесший два бочонка старого вина. Последствия были мучительны.

Почему-то Уолт Кейдж не торопился отвозить клеевой жемчуг в город; казалось, он просто не в силах расстаться с этой грудой трепещущего студня, сулившей богатство и процветание семейству Кейджей. Сперва предполагалось выехать на следующий день, но утром хозяин фермы провел в подвале целых полчаса, после чего заявил, что привалившую удачу надо как следует отпраздновать. Решение Уолта поразило его домочадцев: устраивать попойку в разгар стрижки единорогов!

Тем не менее, Ланк был снаряжен приглашать соседей, а Билл Камел, пожав плечами, стал прикидывать, что можно успеть сделать с изрядно поредевшей бригадой стригалей. Женщины пекли пироги и наводили красоту. Сам Уолт, хоть и пытался работать, но пользы от него было мало: он то и дело ее бросал, спускался в подвал и вновь и вновь любовался своим сокровищем.

К вечеру следующего дня стали съезжаться гости. Вино и пиво текли рекой, на вертелах жарились целиком два единорога, а все приглашенные считали своим долгом взглянуть на сказочный клей.

Уолт парил в облаках радости, гордыни и винных паров. Он вопил во всю глотку, что от частого посещения подвала ноздри у него ссохлись, язык одеревенел, а вони он вобрал в себя столько, что стоит ему, Уолту Кейджу, еще разок спуститься в подвал, как он станет таким же драгоценным, как и настоящий продукт рвотного дерева, и его, Уолта Кейджа, все будут искать с неиссякаемым рвением.

Он хватал за руку каждого гостя, тащил в подвал и держал там до тех пор, пока несчастный не начинал кричать, что умрет, если его немедленно не выпустят, что так, пожалуй, можно опоздать к вину и мясу, и что совершенно незачем добавлять вони за столом.

Иногда хозяин жалел и отпускал гостя с миром. А иногда захлопывал дверь и орал, что тот останется в подвале до утра стеречь его, Уолта Кейджа, богатство. При этом попавший в западню начинал колотить в дверь и кричать, требуя ради всего святого прекратить шутки и выпустить его, иначе у него сгниют легкие. Когда дверь, наконец отпиралась, гость с разноцветными пятнами на лице, качаясь, вываливался наружу, хватаясь руками за горло, остальные хохотали, совали жертве полные до краев кружки и убеждали чихать и сморкаться, чтобы поскорее освободить нос от аромата сокровища.

Мистер Мерримот прибыл на торжество с сестрой-вдовой и красавицей-дочерью — черноглазой, с яркими губами и высокой грудью, Бесс было разрешено присутствовать на празднике несмотря на поздний час: в конце концов, она уже совсем взрослая девушка.

Джек был рад встрече. К этому времени он уже изрядно отяжелел от вина, обычно он не пил так много. Но сегодня… Алкоголь помогал преодолеть неловкость, которую он испытывал из-за вони, оставшейся даже после очень тщательного мытья.

Вероятно, поэтому он и повел Бесс взглянуть на свою находку: рядом с жемчугом его запах будет не ощутим. Они пошли вдвоем по тенистой аллее; впервые Бесс не сопровождала тетушка.

Мистер Мерримот слегка приподнял брови, глядя вслед уходящей паре, и перевел взгляд на сестру. Джек ведь еще не сделал официального предложения! Но сестра только покачала головой, давая понять, что настало, мол, время, когда девушке надо побыть наедине со своим кавалером. Мистер Мерримот решил довериться женской мудрости. Тем не менее, принимая из рук слуги очередной стаканчик, мистер Мерримот размышлял о том, какой из органов чувств подсказал его сестре, что именно сегодня Джек должен сделать первый шаг к ярму, то есть, — к священным узам брака…

Джек и Бесс осмотрели трепещущий ком. К этому времени Джека уже поташнивало от этого зрелища. Бесс сделала подобающий случаю, жест, свидетельствующий об отвращении и протесте, после чего спросила, сколько может стоить этакая штуковина. Джек ответил и поспешно вывел девушку наверх, в сад.

В этот момент ветер донес с лугов звуки барабанов и рогов, а горизонт к северу от фермы озарили отсветы костров. Джек невнятно пробормотал: «Вот Р-ли и дома».

— Что ты сказал? — спросила Бесс.

— Хочешь поглядеть, как гривастые возвращаются домой? Ну, как их встречают, и все такое?

— Очень хочу, — ответила Бесс, легонько сжав его руку, — я никогда ничего подобного не видела. А гривастые… Они не будут возражать?

— Мы незаметно.

Когда они шли по залитому лунным светом лугу, Джек почувствовал знакомое уже волнение. Из-за вина? Бесс? Того и другого вместе?

Между тем барабаны умолкли, зазвенели струны лир, наполнив чистый воздух полнолуния ласковой музыкой. Трепетно запела свирель. И на этом фоне возник кристально чистый голос. Голос Р-ли. Он звучал все выше, менял оттенки каждое мгновение, был разным на каждом вздохе и все-таки оставался одним и тем же — голосом Р-ли. Голосом сирены, таким же манящим, как и она сама. И таким же опасным. Джек опять слушал песню сирены.

В удивительный оркестр мягко и властно влился рокот струн какого-то, видимо, очень крупного струнного инструмента. Влился — и подчинил себе все остальные, и повел их за собой. Когда в лунном свете уже затихали последние высокие аккорды, он звучал мощнее и увереннее всех остальных звуков, воспевая величие духа и красоту природы. У слушавших волновались сердца, а на глаза навертывались слезы.

Потом и он замолк.

Потрясенная Бесс сильно сжала ладонь Джека и прошептала:

— Боже, как прекрасно!.. Нет, что бы ни говорили о вийрах, но петь они умеют…

Джек взял девушку за руку и молча повел дальше. Слов у него не было. Да они были бы лишними сейчас.

Потом он мог очень смутно вспомнить, как глядел сквозь просвет в густом кустарнике на праздник у костров. Они видели ритуальные танцы вийров и танцы-импровизации. Джек не сводил глаз с Р-ли. Когда она, танцуя, на несколько мгновений исчезла в кадмусе, а затем опять появилась в проеме входа, Джек успел заметить еще кое-что.

Из сумерек в глубине кадмуса выглядывало чье-то лицо. И хотя дым костров и расстояние мешали хорошенько разглядеть его, Джек был уверен, что видел лицо Полли О'Брайен.

Как только Джек окончательно уверился, что не ошибается, что там, в кадмусе, действительно Полли, он повел Бесс обратно. Ее родня, наверное, уже вовсю беспокоится, почему их нет так долго. Бесс совсем не хотелось уходить. Возбужденная музыкой и непривычными танцами обнаженных вийров, она с неохотой медленно пошла прочь от костров, опираясь на руку Джека и болтая без умолку. Джек почти не слушал девушку; впечатлений было многовато для одного вечера: песня сирены, танцующая Р-ли, Полли О'Брайен в кадмусе гривастых… Голова Джека кружилась, он почти совсем забыл о своей спутнице и даже не сразу понял, что Бесс остановилась и глядит на него из-под опущенных ресниц, приоткрыв губы для поцелуя.

Джек попытался забыть о приключениях последних суток, азартно и радостно целуя послушную и неумелую Бесс; в конце концов, хватит с него раздумий и забот о каких-то чужих женщинах! Какое они имеют отношение к нему и его жизни? Он живет здесь и сейчас. И здесь и сейчас ему нужна женщина его мира, мира, в котором он живет и который знает. Нужна семья, дом, дети и все такое прочее. Кстати, это наилучший выход из всех затруднений и сомнений последних дней.

Когда они вернулись к гостям, Бесс уже успела пообещать Джеку сменить свою фамилию на его. Правда, было решено пока никому ничего не говорить: вот кончится весенний сев, все станут посвободнее, тогда и можно будет объявлять о помолвке и устраивать праздник по этому случаю. Разумеется, хотя все будет держаться в секрете, Джеку следует побеседовать с мистером Мерримотом хотя бы о том, чтобы им разрешили видеться это время. Такие «прелюдии» к помолвке являются обычным делом. Редкие пары рискуют игнорировать общественное мнение и прервать отношения после официально разрешенных родителями «встречаний». Парню еще куда ни шло, а вот девушке… В таком случае она считается как бы «не совсем» целомудренной и вряд ли сможет найти другого жениха в этой округе. А уезжать куда-нибудь — страшно непрактично…

Словом, тайна Джека и Бесс, собственно, таковой не являлась. И хотя Джек считал всю эту возню глупой и ненужной, но, как и большинство мужчин, предпочитал в подобных вопросах не перечить женщине.

Сразу по возвращении, Бесс украдкой от Джека стала шептать что-то на ухо своей тетушке. Джек заметил устремленные на него заговорщицкие взгляды обеих и покраснел.

Праздник продолжался почти до рассвета. Джеку удалось проспать меньше двух часов и проснулся он с головной болью, сухостью во рту и отвратительным настроением. С трудом поднявшись, Джек кое-как оделся и побрел на кухню.

Ланк спал на груде шкур оборотней за печью и даже не заворчал, когда Джек легонько пнул его ногой под ребра. Поэтому Кейдж сам принялся разводить огонь, рассудив, что легче приготовить что-либо бодрящее самому, нежели пытаться разбудить пьяного слугу. Он залил крутым кипятком сушеные листья тотума и поставил настаиваться. А до тех пор надо покормить собак.

Вернувшись с псарни, Джек обнаружил пропажу бодрящего напитка, в результате чего Ланк еще раз получил ногой по ребрам, на этот раз гораздо ощутимее. Впрочем, он только крякнул и повернулся на бок. Рожа спящего раскраснелась и лоснилась от жара печи.

Джек снова лягнул слугу, Ланк сел.

— Ты выпил мой отвар?

— Ну… мне снилось, что я вроде что-то пил…

— Ах, тебе снилось?.. Так пусть тебе приснится, что ты, наконец, поднялся и сделал мне новый! А я-то еще пытался тебе помочь…

Поскольку отец велел разбудить его пораньше, Джек постучался в спальню родителей. Первой, как всегда, проснулась миссис Кейдж и принялась энергично трясти главу семьи до тех пор, пока тот не поднялся с постели.

После легкого завтрака, состоявшего из бифштексов, печенки, яиц, хлеба с маслом и медом, пива и бодрящего отвара, Ланк отправился запрягать единорогов в повозку, а оба Кейджа начали обход фермы.

— Терпеть не могу брать что-нибудь у гривастых, — начал Уолт, — мне это поперек гордости. Но не думаю, чтобы тебе удалось отговорить эту Р-ли от принятого раз решения… Упрямство вийров вошло в пословицу, верно? — он стал насвистывать что-то, потирая переносицу, потом вдруг резко остановился и ухватил сына за плечо. — Скажи мне, Джек, почему эта сирена отказалась от своей доли?

— Не знаю, отец.

Пальцы Уолта еще крепче сжали плечо Джека:

— Ты в этом уверен? Здесь нет ничего… личного?

— О чем это ты?

— Ты не… — Уолт долго подыскивал подходящее слово. — Я хочу сказать, ты не… ну, не сожительствовал с ней?..

— Па, что ты говоришь? Я? С сиреной? Да я не видел ее три года! И один на один с ней был совсем недолго…

Уолт убрал руку с плеча сына:

— Я верю тебе. Я верю тебе, Джек. — Он поднес руку к воспаленным глазам. — Мне не следовало даже задавать этот вопрос. Я понял бы даже, если б ты сейчас… ударил меня. Но ты должен меня понять, сынок. Поверь, такие дела случаются гораздо чаще, чем ты думаешь. Да, гораздо чаще… К тому же я знаю, какими они могут быть, сирены. Лет двадцать тому назад… Еще до женитьбы… Сынок… У меня было искушение!..

Джек не осмелился спросить отца, поддался ли он ему.

Немного погодя они остановились поглядеть на нескольких молодых сатиров, только-только начавших обрастать жестким взрослым волосом. Сатиры стояли на четвереньках и крошили почву между пальцами, время от времени прикладывая ухо к земле, как бы прислушиваясь. Пальцы их поочередно барабанили по верхней корке грунта.

С ними был старший — рослый сатир с длинным хвостом, тяжело бившим его по лодыжкам при ходьбе.

— С добрым утром, — дружелюбно приветствовал он хозяина фермы по-английски.

Ни в желтых глазах, ни в открытом лице вийра не было ни малейших признаков сегодняшнего ночного пиршества. «Редкий, как головная боль у гривастого», — говорила одна из пословиц.

— Как дела, Слушатель Почвы? — спросил Уолт. Беседа их была уважительной и степенной, как будто разговаривают два старых добрых соседа-фермера. Они обсудили состояние почвы, количество влаги в ней, наметили день начала пахоты; затем перешли к удобрениям, севообороту, хищным животным, приметам сухих и дождливых периодов… Вийр сообщил, что под верхним слоем «слышно» много дождевых червей, рассказал об их новой породе, выведенной в одном из отдаленных кадмусов Кроатании. Уолт высказался о видах на урожай зерновых, признав их «неплохими», и Слушатель Почвы согласился с ним, после чего Уолт с пессимизмом отозвался о набегах ларков, голых лисиц, хвостатых медведей и секстонов. Вийр рассмеялся. Ничего не поделаешь, приходится платить десятину иждивенцам Матери-Природы, если, конечно, налог не станет слишком обременительным. Но в таком случае Охотники просто уменьшат поголовье местных захребетников, верно?

Потом вийр рассказал, что его сыновья, Испытатели грома, ушли в горы, надеясь пощупать пульс погоды. Когда они вернутся, он обязательно обсудит результаты с Уолтом.

Когда они распрощались со Слушателем Почвы, старший Кейдж задумчиво произнес:

— Если б они все были такими, как этот, у нас не было бы никаких хлопот.

Джек хмыкнул что-то себе под нос. Он размышлял о собственном будущем.

Ферма была обширной и разбросанной, а Кейдж — хорошим и внимательным хозяином, поэтому прошло больше двух часов, пока отец и сын добрались до белых матовых конусов жилищ вийров.

С детства Джеку запрещали «ошиваться» вблизи кадмусов. В результате чего Джек проводил почти все свободное время возле них и знал о кадмусах все. Но только снаружи, и его просто распирало от желания узнать, что же происходит внутри. Однажды он почти упросил одного из своих гривастых приятелей по играм пригласить его в гости. Остановил Джека только страх перед последствиями. Он не очень боялся наказания людей, хотя и оно было бы суровым, гораздо больше его пугали рассказы о том, что случалось с теми мальчиками (и не только мальчиками), которые проникали в желанную «святая святых». А подобных рассказов он наслушался вдоволь. Сейчас, в девятнадцать, он, разумеется не верил в эти бабьи сказки. Теперь от проникновения в кадмус его удерживали запреты властей и людские законы.

Лужайка кадмуса, служившая фермой, была, в сущности, небольшим полем, покрытым ковром из зеленой и красной бахромистой травы, настолько выносливой, что не поддавалась постоянному вытаптыванию босыми ногами вийров. По лужайке без всякой системы была разбросана дюжина строений по форме напоминающих десятиметровые клыки, сделанные из чего-то похожего на слоновую кость.

Строения назывались кадмусами в память о Кадме, мифическом основателе земных Фив, герое, якобы засеявшем поле зубами дракона и вырастившим из них воинов. Когда земляне впервые почувствовали себя силой на Дэйре и стали нападать на общины аборигенов, из кадмусов высыпало такое несметное количество гривастых воинов, что пришельцам пришлось отступить, лишившись и оружия, и чести.

Если бы тогда аборигены поступили с землянами так, как те собирались поступить с ними, они могли бы раз и навсегда решить проблему взаимоотношений между людьми и обитателями кадмусов. Ведь пришельцы собирались перебить вийров, захватить их подземные жилища и обратить в рабство оставшихся в живых.

К счастью для землян, им была предоставлена еще одна возможность перемирия — заключить Соглашение. Сто лет прошли спокойно.

Затем потомки Дэйра, желая оправдать имя, данное планете (ведь по-английски «Дэйр» — «дерзкий вызов»), нарушили свое слово и объявили войну туземцам на занимаемой землянами территории. И обнаружили, что вийры вообще не знают границ, и что любой из них, живущий на материке Авалон, готов выступить против чужаков. Численное превосходство гривастых было подавляющим. Война длилась один день.

Подточенное позорным поражением и внутренней смутой, государство землян со столицей в Дальнем рухнуло.

Мятеж смел династию Дэйров. Дальний стал республикой с комитетом граждан во главе. Было заключено новое Соглашение с вийрами, установлена практика предоставления убежища в кадмусах преступникам и беженцам-землянам. Смертная казнь была отменена. Ведьм больше не сжигали.

Часть землян — в основном, католики и социнийцы — недовольная таким оборотом событий, воспользовавшись неразберихой первого послевоенного времени, покинула столицу и отправилась в отдаленные области материка.

Оторванные от людей, социнийцы со временем отказались не только от религии, но и от одежды, домов и даже языка и полностью одичали.

Через тридцать лет после того, как мученик Дионис Харви Четвертый основал государство, носящее его имя, Дионисия была охвачена междоусобной войной. Произошел раскол церкви на Церковь Ожидания и Церковь Целесообразности.

Прагматики победили. Недовольные вновь сочли за лучшее отправиться в дальние края. Под предводительством епископа Гаса Кроатана они собрали пожитки и переселились на большой полуостров, где со временем и создали новое государство.

И выжидающие, и прагматики короновали своих церковных вождей, так называемых капутов в соответствующих столицах. При этом каждый был объявлен главой единственно истинной церкви.

Вийры улыбались и показывали на Дальний, вернее, на государство Дальнее, лидер которого объявил себя единственным истинным наместником Господа на планете Дэйр.

Джек вспоминал историю Дэйра, приближаясь к кадмусам. Остановившись у ближайшего, он прервал воспоминания, чтобы приветствовать О-рега по прозвищу Слепой Король, который курил самокрутку в длинном костяном мундштуке, стоя у входа:

— Приветствую тебя, о Хозяин Дома!

— Удачи тебе, о Нашедший Жемчуг!

Слепой Король был высок, худ и рыжеволос. Он вовсе не был слепым, да и королей в полуанархическом обществе гривастых никогда и в помине не было. Однако он занимал положение, дававшее право на титул, происхождение которого уходило в глубокую древность.

Старший Кейдж попросил разрешения поговорить с Р-ли.

— Вон она, — сказал О-рег, указывая в сторону ручья.

Джек обернулся и замер — так хороша была выходящая из воды сирена. Тихо напевая, она упругой походкой подошла к отцу и поцеловала его. О-рег обнял ее за тонкую талию, а Р-ли склонила голову на его плечо и так разговаривала с Уолтом Кейджем.

Глаза ее то и дело обращались к Джеку, и каждый раз при этом он улыбался. К тому времени, когда раскрасневшийся хозяин фермы устал от попыток уговорить сирену принять свою долю или, по крайней мере объяснить причину отказа, Джек решился тоже вступить в разговор с Р-ли.

Уолт и Слепой Король перешли к обсуждению со вопросов стрижки единорогов, а Джек предложил сирене отойти с ним чуть в сторону. Когда отец уже не мог их услышать, он спросил:

— Р-ли, тогда, в лесу… Ты ведь знала, что это не медведь, да? Почему же ты… Почему ты схватилась за мою руку, будто испугалась? И… повисла на ней? Ты ведь не боялась, ты знала, что это рвотное дерево, верно?

— Верно.

— Тогда почему ты это сделала?

— А ты не догадываешься, Джек Кейдж? — ответила сирена.