Дэйр

Глава 3

Джек Кейдж услышал пение сирены.

Сирена была очень далеко и в то же время близко. Она была тенью голоса, звавшего найти телесную оболочку его обладательницы.

Джек сошел с дороги и растворился в густых зарослях. Впереди двигалась желтая громада Самсона. Рокот струн лиры дробился в зеленом лабиринте. После нескольких крутых извивов тропы, кружащей между огромными стволами, Джек остановился, чтобы оглядеться.

Лес прервался, открыв небольшую поляну, похожую на чашу с рассеянным в зеленом тростнике светом. В центре поляны лежал гранитный валун в два человеческих роста высотой. На вершине валуна было высечено сиденье.

На этом гранитном троне восседала сирена. Она пела. А еще она расчесывала свои удивительные красно-золотые волосы раковиной озерной ресничницы… У ее ног, у самого основания валуна, присев на корточки, перебирал струны лиры сатир.

Сирена глядела вдоль просеки, туда, где начинался окаймленный деревьями проспект, который спускался по горному склону и раскрывал просторную панораму местности к северу от Слашларка. Виднелась и ферма отца Джека. Она была так далеко, что казалась не больше ладони, но Джек различал белые шкуры и поблескивающие на солнце рога единорогов, склонившихся к траве просторных даже издали лугов.

На несколько секунд мысли о гривастых сменились у Джека тоской по дому. Главное здание фермы отливало красным в лучах солнца, преломленных прикрепленными к бревнам медного дерева кристаллами. Дом был двухэтажный, с плоской крышей, построенный так прочно, что способен был выдержать и внезапный штурм и длительную осаду: посреди двора — колодец, по углам крыши — катапульты.

Рядом с домом — амбар, за ним — разбитые на отдельные квадраты поля и фруктовые сады. На самой северной оконечности фермы поднялись над лугом кадмусы — двенадцать сверкающих клыков цвета земной слоновой кости.

Дорога, идущая мимо фермы, прослеживалась до самого Слашларка, столицы округа. Самого города не было видно за густо поросшими лесом холмами.

Сирена встала, чтобы пропеть последние звуки привета стране, куда она и ее спутник-сатир возвращались после трехлетнего пребывания в далеких горах, и это вернуло Джека к действительности. Солнечный свет, пробившийся сквозь крону деревьев, четко обрисовал силуэт сирены на фоне пронзительно голубого неба. Она была прекрасна, великолепная представительница своей расы, результат тысячелетнего отбора. По обычаю вийров, на ней не было ничего, кроме расчески в волосах. Сейчас она пропускала их роскошную красно-золотую тяжесть сквозь зубцы озерной раковины. Левая грудь сирены с маленьким розовым соском двигалась вверх-вниз вслед за движениями руки. Джек не мог оторвать глаз от этой красоты.

Слабый ветерок тронул длинный локон сирены, обнажив изящное, как морская раковина, ухо. Красавица слегка повернулась, и стало заметно иное, чем у людей, распределение волос на ее теле: густые, как грива, волосы начинались у основания шеи и покрывали впадину вдоль позвоночника. С крестца волосы спадали по крутой кривой, почти как лошадиный хвост.

На ее широких округлых плечах волос не было, как и на остальной части спины. Джек не видел сирену спереди, но знал, что ее талия покрыта пучками пушистых волос. Волосы в паху были достаточно длинными и густыми, чтобы соответствовать даже человеческим представлениям о благопристойности: казалось, на сирене набедренная повязка.

Сатир был покрыт косматыми волосами от пупка до середины бедер, как его мифический предок, которому он и его родичи были обязаны своим прозвищем. Бедра сирен были гладкими, только внизу живота два пушистых треугольника образовывали подобие ромба, вершина которого приходилась чуть ниже окруженного кольцом волос пупка.

Это был символ женственности у вийров: буква омикрон, пронзенная дельтой.

Джек, волнуясь, ждал, когда замрет последний аккорд лиры и затихнет среди густой зелени сочное контральто сирены.

Наступила тишина. Сирена замерла, высоко подняв голову, как прекрасная статуя в венце червонного золота. Сатир припал щекой к своему инструменту, прикрыв глаза, отрешенный от всего окружающего мира.

Джек вышел из-за ствола мятного ореха и хлопнул в ладоши. Даже внезапный взрыв не смог бы более богохульно нарушить священную для вийров трепетную тишину первых секунд после песни сирены.

Джек хотел именно этого: испугать и обидеть гривастых. Однако оба вийра обернулись и посмотрели на него с таким спокойствием и грацией, что Джек ощутил досаду и даже легкий стыд за себя: неужели эти гривастые никогда не выглядят неуклюжими? Да может ли хоть что-нибудь смутить их?!.

— Добрый день, вийры! — сказал Джек.

Сатир поднялся. Его пальцы пробежали по струнам.

«Добрый день!» — произнесли струны.

Сирена воткнула гребень в волосы и мягко спрыгнула на траву, спружинив ногами. При этом ее высокая грудь так всколыхнулась, что пристально смотревший на нее Джек пришел в замешательство. Сирена подошла к нему и взглянула своими фиалковыми глазами, резко отличавшимися от желтых кошачьих глаз ее брата.

— Как дела, Джек Кейдж? — произнесла она по-английски. — Ты меня не узнаешь?

Джек заморгал, начиная понимать.

— Р-ли! Крошка Р-ли! Святой Дионис, как ты изменилась! Выросла…

Она провела рукой по волосам.

— Естественно. Мне было четырнадцать лет, когда я ушла в горы для прохождения обрядов. Это было три года тому назад. Теперь мне семнадцать, и я взрослая. Разве в этом есть что-то странное?

— Да… нет… то есть… ты была похожа на швабру… то есть… А теперь… — рука его непроизвольно описала изящную выпуклую линию.

Она улыбнулась.

— Не нужно краснеть от смущения. Я знаю, что у меня красивое тело. И мне нравятся комплименты, можешь говорить их сколько угодно. При условии, что ты будешь искренним.

Джек почувствовал, как румянец разливается по его лицу.

— Ты… ты не понимаешь. Я… — и он поперхнулся, чувствуя свою полную беспомощность перед ужасающей прямотой гривастых.

Ей, должно быть, стало жалко его, и поэтому она попыталась сменить тему разговора.

— У тебя есть закурить? — спросила Р-ли. — Мы остались без курева несколько дней тому назад.

— У меня есть три. Как раз хватит.

Джек вынул из кармана куртки коробочку из дорогой меди, подаренную ему Бесси Мерримот. Он вытряс из нее три самокрутки из грубой коричневой бумаги. Непроизвольно он протянул первую Р-ли — как женщине. Его рука отказалась следовать принятому грубому обращению с гривастыми.

Однако следующую самокрутку Джек закурил прежде, чем предложил последнюю вийру. Сатир мягко, почти незаметно, улыбнулся.

Р-ли наклонилась к Джеку, прикуривая, подняла на него глаза. Джек не мог удержаться от мысли, что эти фиалковые глаза, пожалуй, красивее, чем у Бесси. Он никогда не понимал, почему отец говорит, что глядеть в глаза гривастых все равно, что в глаза дикого зверя.

Сирена глубоко затянулась, закашлялась и выпустила дым через ноздри.

— Отрава, — сказала она, — но я люблю ее. Один из драгоценных даров, который люди принесли с собой. Не представляю, как мы обходились бы без табака!..

Если в словах Р-ли и была ирония, то совсем незаметная.

— Это, похоже, единственный порок, который вы у нас переняли, — ответил Джек, — и единственный дар, который вы приняли. И они такие несущественные…

Р-ли улыбнулась:

— О, дар не единственный. Ты же знаешь, мы едим собак. — Она взглянула на Самсона, который прижался к хозяину, словно понимая, о чем идет речь. — Тебе не нужно беспокоиться, большой лев. Мы не жарим твоих сородичей. Только собак. Жирных и глупых собак для еды. А что касается даров, — Р-ли обращалась уже к Джеку, — вам, землянам, не стоит корить себя за то, что вы пришли к нам с пустыми руками: мы научились у вас гораздо большему, чем вы думаете.

Сирена снова улыбнулась. Джек чувствовал себя ужасно глупо: можно подумать, что все умения землян идут вийрам во вред! А ведь и вправду можно подумать…

Сатир обратился к сестре с быстрой взрослой речью. Она коротко ответила ему, но если перевести этот разговор на английский, он занял бы гораздо больше времени. Затем Р-ли сказала Джеку:

— Мой брат Мррн хочет побыть здесь еще, чтобы закончить песню, которую давно задумал. Завтра он нам ее исполнит, уже дома. А я, если ты не против, провожу тебя.

Джек пожал плечами:

— Я не против.

— А ты не боишься, что нас увидит кто-нибудь из людей и донесет, что ты запанибрата с сиреной?

— Прогулка по общественной дороге с вийром это вовсе не панибратство. Даже по закону так.

Они молча пошли усыпанной листьями тропкой к дороге. Самсон, как всегда, бежал чуть впереди. Позади яростно рокотала лира: если музыка сирены была мелодичной, радостной и одухотворенной, то в мощных аккордах Мррна было что-то от песен Диониса, какая-то неистовость и неукротимость.

Джеку хотелось дослушать. Он никому не признался бы в этом, но музыка вийров всегда поражала его. Однако не было никакого разумного повода задерживаться, и Джек продолжал шагать по просеке рядом с Р-ли. За поворотом лесной дороги отчаянные звуки лиры почти затерялись в шуме листвы громадных деревьев.

Широкое пятнадцатиметровое шоссе, которому было не меньше десяти веков, плавно огибало пологий склон горы. Шоссе было выложено из неизвестного людям серого материала без швов и стыков, сплошной полосой. Прочный, как гранит материал, казалось, слегка пружинил под ногами. Это было совершенно непонятно, как и то, что под жарким уже солнцем шоссе оставалось прохладным. Все знают, что зимой все будет наоборот: даже в лютый мороз босые ноги не замерзнут на ласковой поверхности дороги, а снег и лед стекут талой водой по ее чуть заметной выпуклости.

Тысячи таких шоссе густой паутиной покрывали поверхность Авалона, позволяя людям стремительно расселяться по всему материку.

Р-ли, которой наскучило долгое молчание Джека, попросила показать ей саблю. Слегка удивившись, Джек вынул из ножен и протянул сирене оружие. Держа саблю за эфес, Р-ли осторожно провела пальцами по кромке клинка.

— Железо, — сказала она, — ужасное слово для ужасной вещи. Думаю, наш мир был бы куда хуже, будь в нем много таких вещей…

Джек смотрел, как сирена обращается с металлом. Вот и еще одна дурацкая детская легенда о гривастых оказалась ложью: они спокойно могут прикасаться к железу! И пальцы у них от этого не отсыхают, и руки не скрючивает параличом, и от ужасной боли они не корчатся…

Р-ли указала на рукоять:

— Что здесь написано?

— Не знаю. Говорят, это по-арабски, на одном из языков Земли. — Джек взял саблю, показал еще две надписи на рукояти, — «Год первый ХД», «Хомо Дэйр». Это год, когда мы сюда прибыли. Говорят, вырезал сам Ананий Дэйр. Эту саблю Камел Тюрк подарил Джеку Кейджу Первому, одному из своих зятьев, потому что у турка не было сыновей, которым он мог бы передать ее.

— А это правда, что железной саблей можно разрубить подброшенный волос?

— Не знаю. Никогда не пробовал.

Р-ли тут же выдернула длинный волос и подбросила его, пустив по ветру. Свистнул клинок. На дорогу медленно опускались две красно-золотые нити.

— Знаешь, — задумчиво проговорила сирена, — после такого, будь я драконом, да узнай, что ты охотишься на меня с этой штукой…

Джек был изумлен, а Р-ли спокойно гасила окурок самокрутки крепкой босой ступней.

— Как… как ты узнала, что я выслеживал дракона?

— Дракониха сказала.

— Дракониха сказала… тебе?!.

— Ну да. Ты разминулся с ней минут на пять, не больше. Она была с нами и ушла, когда ты приблизился. Ты знаешь, как она устала убегать от тебя? Она беременна и страшно голодна, она просто выбилась из сил. Я посоветовала ей подняться в горы: там скалы и следов не видно…

— Ну, спасибо! — голос Джека дрожал. — А откуда все же ты узнала, что она знает, что я знаю… Тьфу!.. Она знает, что я иду по следу, и что она собирается… Короче, как ты узнала о том, куда она направляется? Может, ты понимаешь по-драконьи? — последнюю фразу Джек попытался произнести с иронией.

— Конечно.

— Что?!. — Он заглянул в глаза сирены. Похоже, его дурачат. Впрочем, от этих вийров можно ждать чего угодно…

Ответный фиалковый взгляд Р-ли был спокойным и загадочным. Разговор взглядов был беззвучен и быстр, но означал он многое. Рука сирены почти легла поверх человеческой руки, но в последний момент замерла, словно вспомнив, что человеческим рукам не нужны касания рук вийров. Самсон зарычал и вздыбил шерсть на загривке. Изящная кисть Р-ли плавно опустилась. Ничего не произошло.

Человек, сирена и лев двинулись дальше.

Р-ли, как ни в чем ни бывало, весело продолжала разговор, но Джека бесило, что она вдруг перешла на детский язык вийров. Взрослые вийры прибегали к нему только сердясь или выражая презрение, да еще в разговоре с детьми и возлюбленными. Джек не был ни детенышем сирены, ни ее милым.

А сирена говорила о счастье вернуться домой, снова увидеть друзей и родных, бродить по знакомым полянам и тропам в лесах округа Слашларк. Она улыбалась, и глаза ее светились, и руки взлетали, словно отгоняя уже сказанные слова, чтобы освободить место новым… Ее сочные губы, изливающие теплые потоки беззаботной детской речи, завораживали. Это было, как песня. Песня сирены.

Странная и неожиданная перемена произошла в Джеке. Недавний гнев сменился желанием. Вот бы прижать ее к себе, растрепать золотой водопад вдоль спины, поцелуем заставить замолчать эти губы… Предательница-мысль была скоротечной, но от нее закипела кровь и затуманился мозг: а почему бы и нет?..

Джек отвернулся, чтобы Р-ли не видела его лица. Что так бьется в его груди и до боли, до сладкой мучительной боли рвется наружу — сейчас, немедленно? Святой Дионис, только бы она не заметила!.. Нельзя, нет!

Со слашларкскими девушками, которые ему нравились, — а их в его жизни было уже несколько — он не стал бы мешкать, если бы… если бы хоть одна из них вызвала в нем хоть что-то похожее. А с этой…

Р-ли одновременно манила и отталкивала Джека. Она сирена, существо, которое люди-мужчины отказываются называть женщиной. Она — гривастая. У нее нет бессмертной души, поэтому она так же опасна, как легендарные обольстительницы с берегов земного Рейна и Средиземноморья, к ней даже приближаться нельзя без риска для жизни и для души! Недаром Церковь и Государство в своей безграничной мудрости запретили мужчине прикасаться к сиренам.

Но Церковь и Государство далеки и не очень понятны. А сирена — рядом. Рядом ее золотисто-смуглая плоть, фиалковые светящиеся глаза, алый рот, тяжелые волосы и сводящее с ума тело… Рядом! Взгляд и смех, крутые бедра и высокая легко дышащая грудь, пятна света на коже, «иди ко мне, милый», «убирайся прочь, дурак», «я тебя знаю, а ты меня — нет»…

Она разорвала тяжелое молчание:

— О чем это ты сейчас думаешь?

— Ни о чем.

— Замечательно! Как тебе удается так сосредоточенно думать ни о чем?

Шутка разрядила напряжение. Джек снова мог смотреть в лицо Р-ли. Она больше не казалась самым желанным существом на свете; она была просто… женщиной. Просто женщиной, воплощением всего, о чем мечтает мужчина, когда мечтает… о женщине.

Только что он был так близок к… нет! Никогда. Он даже думать об этом не будет. Он не должен думать об этом. Но как это сделать? Вернее, как этого не сделать? За секунду до мучительно-сладкого пожара он был так зол на нее — из-за сабли, дракона и детской речи — что готов был ударить. А потом гнев перешел в желание…

Уж не колдовство ли это?

Джек рассмеялся. Нет, он ни за что не расскажет Р-ли что тут такого забавного. Он обманывал самого себя, когда придумывал какие-то колдовские чары. Колдовство — это сказки для детишек (Джек никогда и никому не сказал бы этого вслух). Нет. Чары здесь ни при чем. Такое колдовство может совершить любая смазливая баба без всякой помощи дьявола. И можно избавиться от него, просто назвав настоящим именем.

Похоть — вот как это называется.

Джек быстро перекрестился и поклялся про себя, что на ближайшей исповеди расскажет отцу Таппану о своем искушении. И тут же понял, что опять врет самому себе: никому он об этом не расскажет. Уж очень велик стыд…

Просто, вернувшись домой и уладив все дела с отцом, надо съездить в город и повидаться с Бесс Мерримот. С хорошенькой стройной человеческой девушкой он легко забудет прогулку с Р-ли, если… Если то, что случилось в его душе, не осквернит Бесс. Чепуха! Не стоит так думать. В конце концов, ничего ведь и не было. А нытики, что бродят с виноватым видом, везде привлекая внимание, и каются, не позволяя простить себя ни богу, ни кому-либо другому, просто отвратительны. Стоит ли превращаться в одного из них?

Устав от самокопания, Джек попытался снова заговорить с Р-ли. Вспомнив, что сирена довольно неохотно говорила о драконе, он спросил о причинах этого.

— Дело в том, — сказала Р-ли, — что, в сущности, ты обязан нам жизнью, понимаешь? Дракониха сказала, что ты гнался за ней и хотел убить. Несколько раз она могла подстеречь тебя и прикончить. И поверь, ей очень хотелось это сделать. Но наше Соглашение с драконами гласит, что только защищаясь, только в самом крайнем случае…

— Соглашение?..

— Ну да. Ты не заметил порядка в ее набегах на фермы? Один единорог из поместья Лорда Хау за неделю. На следующей неделе — один с фермы Чаксвилли. Через неделю один у О'Рейли. Через семь дней — одно животное из стада Филиппинского монастыря. После этого — одно у твоего отца… Одна неделя, один единорог, одна ферма. Потом круг повторяется, начиная с Лорда Хау и кончая жеребчиком из стойла твоего отца пять дней назад. Одна неделя, один единорог, одна ферма. Кроме того, по Соглашению нельзя трогать пахотных животных и дойных самок. Не забираются беременные кобылицы. Только те, что на мясо и на продажу, только! Избегать людей и собак. С каждой фермы — не более четырех единорогов в год. Один дракон на округу… Такие Соглашения заключаются каждый год, слегка меняясь, ведь и обстоятельства тоже, бывает, меняются…

— Погоди! А кто вам, гривастым, — Джек почти выплюнул это слово, — позволил распоряжаться нашей собственностью?!.

Р-ли опустила взгляд. Только теперь до Джека дошло, что рука сирены лежит в его руке. Кожа ее руки была гладкой и прохладной, куда более гладкой и прохладной (Джек не мог сдержать эту крамольную мысль), чем у Бесс.

Только взглядом из-под ресниц Р-ли показала, что заметила, как поспешно Джек отдернул руку. Спокойно взглянув в зардевшееся лицо молодого человека, сирена спокойно произнесла:

— А ты не забыл, что по Соглашению, которое твой дед заключил с моим народом, ваши люди должны давать нам четырех единорогов в год? Между прочим, это условие не выполнялось уже десять лет: у вийров достаточно мяса для еды. Мы не требовали того, что принадлежит нам по праву, мы не жадные. — Р-ли на мгновение умолкла, затем продолжила. — И мы не сообщали сборщику податей, когда твой отец включал этих единорогов в перечень необлагаемого налогом имущества, а потом оставлял себе.

Как ни был разгневан Джек, он заметил приверженность сирены к «мы», которое филологи определяли как «частицу двусмысленного презрения». В объяснениях Р-ли была серьезная неувязка: даже если существует это Соглашение с драконами, почему бы гривастым не забирать причитающихся им четырех единорогов и не отдавать их чудовищу? К чему прикрывать пустой болтовней ночные набеги опасного зверя? Тут что-то не так, что-то не вяжется.

Правда, гривастые редко лгут. Но ведь время от времени это все же случается… Рассказывая небылицы, взрослые вийры используют детскую речь. Ведь и Р-ли прибегла к ней в разговоре с ним! Но это вовсе не значит, что она врет: она сама учила Джека детской речи, когда они вместе играли на ферме. Вполне естественно, что и сейчас Р-ли воспользовалась ею в разговоре с товарищем детских игр…

Смотритель Моста Эгстоу стоял на слашларкской дороге возле своего дома — высокой круглой башни из серого камня с кварцевыми вкраплениями. Перед Смотрителем стоял большой мольберт со старательно загрунтованным холстом, в руках он держал палитру и кисти; такое свое времяпрепровождение Эгстоу называл «пленэром».

В тридцати метрах от Смотрителя сидела на корточках его жена Вигтва. Пока супруг занимался высоким искусством, она сдирала чешую с какого-то двуногого животного полуметровой длины, только что выловленного в ручье. В том же ручье плескались трое ребятишек: пятилетняя Анна, во всем похожая на человеческое дитя, если не считать золотого пуха вдоль позвоночника, заметного только при внимательном разглядывании; десятилетний Крэйн, хребет которого уже явно отливал золотом в солнечных лучах и брызгах воды; тринадцатилетняя Лида — воплощение созревания, созревания гривастых: с короткой оранжево-красной гривкой вдоль спины и подобием хвоста длиной примерно в фут ниже копчика. Наливающаяся грудь и едва намеченный символ женственности внизу живота обещали восхитительную женщину, но женщину-сирену.

Увидев родичей, Р-ли восторженно завизжала. Эгстоу бросил палитру и кисти и устремился навстречу племяннице. Вигтва выронила нож и чешуйчатую тварь. Первыми, в брызгах воды и со звонким восторгом, сирену встретили дети. Поцелуи, объятия, поспешный нескладный разговор… Р-ли только сейчас по-настоящему поняла, как она соскучилась: три года, долгих три года, она не была дома…

Джек стоял в стороне. Тайфун родственных чувств не помешал Эгстоу вежливо предложить гостю (на хорошем английском) свежего хлеба и молодого вина и извиниться за то, что жареное мясо будет чуть позже. Не менее вежливо Джек сказал, что ждать мяса у него, к сожалению, нет времени, но хлеб и вино он с удовольствием попробует.

— У нас еще один гость-человек; тебе не будет одиноко, — сказал Эгстоу и махнул рукой мужчине, выходящему из дома-башни.

Джек напрягся. В их пограничном округе на незнакомых людей всегда смотрели с любопытством, если не с подозрением. Особенно на тех, кто дружит с туземцами настолько, что запросто входит в их жилища.

— Джек Кейдж — Манто Чаксвилли, — представил Эгстоу. После обмена рукопожатиями Джек спросил:

— Вы не родственник Эла Чаксвилли? Его ферма рядом с нашей.

— Все люди — братья, — серьезно произнес незнакомец, — а что до Эла, то мы с ним происходим от грузина по фамилии, если не ошибаюсь, Джугашвили. А имя у меня от одного из индейцев племени кроатанов, пришедшего сюда вместе с обитателями колонии Роанок. А вы?..

«Черт бы тебя побрал!» — подумал Джек и решил как можно быстрее прекратить разговор с новым знакомым. Он терпеть не мог умников, забивающих голову своей и чужой генеалогией и тратящих уйму времени на бессмысленные прыжки с ветки на ветку родословного древа. Джек считал подобные знания и умения совершенно ненужными: сегодня любой человек может объявить себя потомком кого-то из первоначально похищенных.

Чаксвилли было лет тридцать. Смуглый, тщательно выбритый, с массивной челюстью, пухлыми губами и слегка горбатым крупным носом, он был одет богато и даже, пожалуй, изысканно: в широкополую шляпу из белого фетра, темно-синий пиджак из кожи оборотня и короткий кильт — аккуратно выглаженную короткую белую юбку с красными полосками, давно уже привычную в столице, но новинку для здешнего захолустья. На широком кожаном поясе висела рапира и нож из медного дерева. Пряжка пояса — из настоящей меди, отметил про себя Джек. И сапоги богатые — высокие, закрывающие икры целиком, из хорошо выделанной кожи…

Рапира крайне заинтересовала Джека, и он учтиво спросил, нельзя ли ее осмотреть. Чаксвилли излишне, пожалуй, стремительно выдернул оружие из ножен и эфесом вперед метнул Джеку. Тот принял рапиру, как бы просто взяв ее из воздуха: легко и изящно. Неужели незнакомец пытался застать его врасплох, выставить смешным и неуклюжим? Ох, уж эти важные городские франты… Джек слегка пожал плечами.

Это не ускользнуло от внимательных черных глаз горожанина: он слегка растянул полные губы, обнажив ряд белоснежных зубов, скорее похожих на вийровские, чем на человеческие; при желании это можно было считать улыбкой, но уж очень смахивало на оскал…

Джек стал в позицию, отсалютовал владельцу рапиры по всем правилам — в Слашларкской фехтовальной академии он был далеко не из худших, — немного поработал «с тенью», приноравливаясь к оружию, провел несколько стремительных выпадов и затем вернул рапиру Чаксвилли.

— Удивительно упругая, — отметил он. — Гибкое стекло, не так ли? Хотел бы я иметь такую… В наших местах их еще нет, но, говорят, гарнизон Слашларка будут оснащать по последнему слову: шлемы, кирасы, поножи, щиты — все стеклянное! И, конечно, наконечники пик и стрел. Говорят даже, что появилось стекло, выдерживающее пороховой заряд! Значит, вскоре будут и ружья… Понятно, стволы придется делать сменные, на десять-пятнадцать выстрелов — больше-то никакое стекло, пожалуй, не выдержит?.. — Джек запнулся, заметив едва заметный кивок собеседника в сторону приближающегося Смотрителя.

— Даже если это только слухи, — негромко сказал Чаксвилли, — гривастым совершенно ни к чему о них знать, верно?

— Верно… — промямлил Джек, чувствуя себя человеком, только что разгласившим государственную тайну, — а что вы сказали о своих занятиях? Я имею в виду…

— Этому… Эгстоу я сообщил, что являюсь одним из искателей невозможного, идиотом, ищущим что-то вроде Чаши святого Грааля, словом… Словом, я разведчик руд. Да, я ищу железо. И королева неплохо платит мне за поиски этого легендарного минерала. Пока что, как и следовало ожидать, я не встретил в этих краях даже железной соринки; впрочем, в любых других краях — тоже… Чаксвилли искоса взглянул на Джека и улыбнулся, собрав вокруг внимательных глаз сеть морщинок. — Кстати, если ты собираешься донести на меня, то не трать время: как королевский минералог, я имею правительственное разрешение на вход в жилища гривастых, при условии, что вийр — владелец жилища приглашает меня. Так-то, дружище!

— Да у меня и в мыслях ничего подобного не было! — вспыхнул Джек.

— А между тем, это твой долг. Ты был просто обязан это сделать, не так ли?..

Джек резко повернулся и сделал несколько шагов прочь от Чаксвилли: до чего же все-таки неприятный тип!.. Но желание «спасти честь» и произвести на нового знакомого должное впечатление пересилило — Кейдж не должен быть смешным или жалким! Он, будто играя, выхватил саблю и очертил лезвием в воздухе сверкающий круг. Блик солнца блеснул на металле клинка.

— А что вы скажете об этом?

Чаксвилли глядел с благоговейным трепетом. Наконец-то этот франт завидует Джеку!

— Железо! Настоящее железо!.. Вы позволите… прикоснуться к нему… подержать…

Клинок сверкнул в стремительном полете. Смуглолицый ловко поймал саблю за рукоять, и Джек опять расстроился: в душе он надеялся, что Чаксвилли промахнется и уронит оружие или даже порежет руку, схватившись за лезвие; дурацкая, мальчишеская выходка! Совсем незачем было обезьянничать, копировать городские фокусы…

Чаксвилли восторженно рубил воздух:

— Да!.. Такими ударами сносят головы! Р-раз!.. Р-раз!.. Да будь у людей королевы такое оружие — кто бы смог их остановить?!.

— Верно, остановить их не смог бы никто, — сухо произнес подошедший Эгстоу; Джек принял у Чаксвилли саблю и вернул ее в ножны. — Никто. Но, честно говоря, я сильно сомневаюсь в том, что вам удастся разыскать залежи. А даже если и удастся? Я полагаю, Соглашение… Впрочем, по Соглашению с правительством Дионисии людям, уполномоченным на то, не возбраняется проводить поиски минералов где угодно. При условии, разумеется, получения согласия от местных вийров. Что касается меня… Пожалуйста! Вы можете подняться в Тракийские горы и искать.

Правда там очень многочисленны оборотни, да и драконы по Соглашению могут нападать на любого человека, встреченного в горах. И если кому-либо из вийров вздумалось бы вдруг убить вас где-нибудь на горной тропе, то он вполне мог бы это сделать, не опасаясь возмездия со стороны родичей или закона. В определенном смысле Тракия — одна из наших святынь…

Но, повторяю, вас никто не станет удерживать от похода в горы. Правда, и помогать вам никто не станет. Понятно ли я сказал?

— Понятно. Ну, а как насчет попутчиков? Насколько велика может быть группа, я имею в виду?

— Не более пяти человек. Превышение этого числа является нарушением Соглашения, автоматически отменяющим его. Вспомните, в прошлом в Тракию уже ходили большие отряды людей. Ни одного из них больше не видели…

— Ясно. А скажите, вийрам известно хоть что-нибудь о железе в тех местах? Это-то вы мне можете сказать, не так ли?

— Не так. Дело не в том, могу я сказать или нет. Не хочу говорить об этом, вот и все. Эгстоу чуть улыбнулся, как ребенок, только что лукаво припрятавший какой-то свой детский секрет.

Чаксвилли шутовски поклонился вийру:

— Благодарю тебя, о великодушный Смотритель Моста!

Эгстоу ответил таким же поклоном:

— Счастливого пути, о бесстрашный Искатель Неприятностей!

Минералог нахмурился и, подойдя к Кейджу, сердито шепнул:

— Ну, гривастые!.. Ладно. Настанет наш день…

Джек почти не слышал его, потому что в этот момент из дома-башни появилась Р-ли, неся комок зеленого мыла из жира тотума и охапку свежесрезанной душистой травы. Джеку нелегко было оторвать взгляд от ее торжествующего сильного тела и неосознанно-дразнящей походки. Она идет к ручью купаться. Вот бы…

— Опасайтесь сирен, дружище, — встрял Чаксвилли, перехвативший мечтательный взгляд Джека, — помните, что это всего-навсего бездушные дикие твари! И вспомните заодно, что полагается делать с мужчиной, которого застали с такой…

— И кошке позволено глядеть на королеву, — довольно спокойно ответил Джек.

— Но любопытство сгубило кошку.

— Острый нос выдает острый ум. Не суй свой нос не в свое дело — станешь богаче…

Джека уже раздражало это фехтование словами; никто еще не стал богаче от бессмысленного жонглирования поговорками! Поэтому он подошел к мольберту и стал разглядывать почти законченную картину Смотрителя. Эгстоу последовал за ним и принялся весьма торжественным тоном давать пояснения:

— Как видите, здесь изображен один из Арра, знакомящий первого из землян с нашей планетой. Арра говорит землянину, что здесь ему и его родичам предоставляется, наконец, возможность избавиться от болезней, нищеты, угнетения, невежества и войн, которые, как парша, сплошными струпьями покрыли Землю тогдашнего времени. Но вся хитрость заключается в том, как сказал тогда Арра человеку, что здесь, на новой родине, землянам придется научиться сотрудничать — мирно сотрудничать! — с существами, обитающими на этой земле от века. Если люди сумеют обучаться у гривастых, было сказано Аррой, а гривастые — у людей, то тем они докажут, что им позволительно развиваться и идти дальше вместе — к великим свершениям…

Как видим, был задуман грандиозный план. Но обратим внимание на левую руку Арры! Она сжата в кулак. Это ли не символ угрозы того, что ждет людей здесь и на Земле, если они не образумятся к моменту возвращения мудрых и грозных Арра?! Сказано: у людей есть примерно четыре столетия для создания общества, основанного на взаимопомощи, а не на предрассудках и ненависти.

Для этого определено, что у человека на планете Дэйр не будет могучего оружия, которым он мог бы уничтожать «отсталых туземцев», как это делалось на Земле… Почти все железо Дэйра, почти все, способное стать оружием, исчезло за тысячелетия до появления здесь людей.

На Дэйре уже было общество, возлюбившее сталь, огонь, взрывчатые вещества… Когда-то вийры передвигались в гигантских летающих машинах, общались через невообразимые расстояния и умели еще многое такое, что людям Дэйра сегодня показалось бы волшебством. Но именно своим могуществом они взорвали свой мир до основания! Почти все животные и растения, не говоря уж о самих вийрах, погибли от оружия, природа которого сегодня, к счастью, неведома никому. Уцелела лишь горстка, ничтожная горстка мудрецов…

Но эта горстка сумела создать — не возродить, а создать на иной основе — новый тип общества для нового типа разумных существ. Уцелевшие поняли, что они подошли к грани всеобщего уничтожения. Более того — что перешли эту грань, потому что так и не поняли, кто они такие и для чего им дан великий дар — разум. Поэтому все силы выжившие отдавали поиску ответов на эти два вопроса, с тем, чтобы решить: нужно ли разумным технологическое общество, а если да, то каким оно должно быть, и по какому принципу строиться… Разум должен сначала познать себя, а уж потом познавать остальные тайны природы!

И оставшимся в живых удалось это: на развалинах рухнувшего они создали свой мир, свободный от болезней, нищеты, ненависти и войн; мир, в котором жилось настолько вольно и свободно, насколько это вообще возможно для существ, обладающих свободой воли. И он был именно таким, этот мир! Был!.. До прихода землян.

Джека не покоробили последние слова. Он знал: когда на языке гривастых борются правдивость и вежливость, то правда побеждает в большинстве случаев. Даже если это «детский язык» вийров.

Он внимательно вгляделся в картину. Она была неяркой: красители редки на этой лишенной железа планете; явственно выделялся Арра, знакомый Джеку по школьным описаниям и угольным копиям знаменитого карандашного портрета. Портрет был сделан предком Кейджа с натуры вскоре после того, как землян зашвырнули на Дэйр. Внешне Арра походил на помесь человека с хвостатым медведем (видно, поэтому отец Джон называл Арра «урсокентаврами»). Между тем, Эгстоу продолжал:

— Заметно, не правда ли, что безусловно доброе выражение лица этого великого человека внушает трепет и даже некоторый страх? Мне хотелось изобразить Арра как символ Вселенной. Ведь это непостижимое существо, не похожее ни на людей, ни на вийров. Оно объединяет и олицетворяет в себе как физическое, материальное начало, так и нечто такое, что находится «по ту сторону» материи, про что, конечно, давно догадываются вийры, хотя и подразумевают под этим нечто иное, чем люди Дэйра. Носители двух столь отличающихся, и одновременно неразрывно связанных начал, необычайно могущественны, но при этом добры. Арра, по-видимому, прибегали к средствам устрашающим, внешне враждебным для людей, однако лишь с целью преподать урок, а вовсе не с желанием покарать или уничтожить. Если человек ничему не учится — тем хуже для него.

Поймите меня правильно. Арра — не сверхъестественные существа, они из такой же плоти и крови, как вы или я. И я не верю, что ими руководили некие таинственные высшие силы, в которые верите вы. Сами Арра — это и та часть реальности, которую мы в состоянии понять, и та, которая пока нам недоступна. Я ясно говорю?

Да, Джеку было ясно. Но ему была не по душе мысль, что человек — это лишь ребенок, лишь усваивающий уроки жизни, а гривастые — его учителя.

В стороне неодобрительно хмыкнул Чаксвилли; Эгстоу опять слегка улыбнулся. Джек вежливо поблагодарил Смотрителя за рассказ, за хлеб и вино, извинился за срочные дела, мешающие остаться и отведать жаркого. Это были не просто вежливые слова: ему на самом деле не хотелось уходить. Ведь каждый шаг в сторону дома приближал встречу с отцом и неминуемую расплату за то, что в разгар стрижки Джек ушел на охоту, да еще прихватив драгоценную саблю.

Решив все же, что дальше пребывание тут будет выглядеть нелепым, а то и назойливым, Кейдж свистнул Самсону. Чаксвилли уже шагал впереди по дороге, и Джек стал догонять его. Хоть минералог чужак здесь и вообще довольно неприятный тип, но вдвоем все же веселее; да и любопытно разузнать побольше об этом походе в горы. Интересно, кого Чаксвилли собирается взять с собой? А вдруг они и вправду найдут железо?.. Надо поторапливаться — смуглый уже далеко по ту сторону моста.

Что-то заставило Джека обернуться; его нагоняла Р-ли, вытираясь на ходу душистой травой.

— Немного пройдусь с тобой, не возражаешь?

Джек не успел ничего ответить: из-за высокой каменной стены на дальнем конце моста раздался жалобный возмущенный вой и показалась трехколесная повозка, запряженная парой единорогов. На козлах повозки сидел Чаксвилли. Завидев Джека и Р-ли, он натянул поводья, пытаясь остановиться; как обычно, единороги и не думали повиноваться и продолжали, взбрыкивая, трусить по дороге с громким негодующим храпом. Только кнут вместе с туго натянутыми поводьями и отчаянной руганью позволили Чаксвилли остановить животных. Удлиненные глаза единорогов сверкали; не было никаких гарантий, что через секунду повозка не рванет во весь опор безо всяких приказов седока.

— Святой Дионис! — хрипло прокричал Чаксвилли. — За какие грехи нам посланы эти вместилища нервов и тупости?! Почему бы вместе с людьми не захватить сюда легендарных лошадей? Какое, говорят было животное!..

— Если, конечно, вообще было, — рассудительно заметил Джек. — Вы не позволите мне поехать с вами?

— И мне? — добавила Р-ли.

— Залезайте, залезайте! Если вы не хотите упустить свой шанс свернуть шеи! Эти тупые твари одинаково мчатся и по шоссе, и по лугу, и по извилистой лесной тропе.

— Да уж, управлять ими при езде нелегко; но попробовали бы вы пахать на них…

— Пробовал. Лучше уж запрячь в плуг дракона. Он намного сильнее и куда послушнее.

— Что?!

— Шучу, Кейдж. А вашему зверю, — он указал на Самсона, — лучше бы бежать позади и чуть поодаль, а то как бы мои скакуны вконец не свихнулись со страху…

Джек пристально взглянул на Чаксвилли. Нет, ему определенно не нравятся люди, позволяющие себе шуточки в отношении драконов. Да и в отношении многого другого…

Смуглолицый гаркнул на единорогов и полоснул кнутом по мохнатым спинам. Своенравная пара продолжала упрямо идти мерным неспешным шагом. Погонщик пожал плечами и предоставил животным самим выбирать аллюр. Некованые раздвоенные копыта медленно ступали по темно-серому покрытию древнего шоссе.

Минералог спросил Джека о его дальнейших намерениях. Джек вежливо ответил, что прошлой зимой закончил учебу в монастырской школе и с тех пор помогает отцу на ферме.

— А призыв в армию?

— Отец заплатил отступного… Мы не можем допустить, чтобы я зря терял там время. Другое дело, если бы запахло войной…

— Ты все еще собираешься поступать в столичный колледж? — Спросила Р-ли.

Джек удивился этому вопросу. Он не виделся с сиреной три года и не помнил, чтобы когда-нибудь говорил ей об этом. Хотя, может быть, и говорил… А память у гривастых отменная. А может, она услыхала об этом, будучи в горах? Он много слышал о дальней связи вийров при помощи тайных сигналов.

— Нет, не сейчас. Я хочу поступать в училище, но не в Сан-Дионисе. Дело в том, что меня очень интересуют психические исследования. Мой научный наставник, брат Джон, поддерживает меня в этом. Но он говорит, что лучшим местом для меня будет не столичный колледж, а Дальний.

— Почему в чужой стране? — бесцеремонно вмешался Чаксвилли. — Почему не на родине, у отечественных преподавателей?

— Хочется получить наилучшее образование, — резко ответил Джек. Теперь он точно знал, что смуглолицый ему не нравится. — Один священник много рассказывал мне о Рудмэне. Говорят, он знает о человеческом мозге больше, чем кто-либо другой.

— Рудмэн? Я слыхал о нем. А разве его не судили за ересь?

— Судили, — сказала Р-ли, — но нашли, что он невиновен.

Брови Джека поднялись. Опять их система связи…

— Я слышал, что его освободили из-за того, что обвинители исчезли при загадочных обстоятельствах. Ходили слухи о черной магии, о демонах, выкрадывающих тех, кто хотел бы сжечь их чародея.

— А кто-нибудь вообще видел демона? — спросила Р-ли.

— В том-то и сущность демонов, что их не видно, — сказал Чаксвилли. — А вы что думаете об этом, Кейдж?

Джеку не хотелось отвечать. Похоже, этот парень — провокатор.

— Я лично их не видел, — осторожно ответил он, — но скажу так: оставшись ночью один на дороге, я стал бы остерегаться только оборотней и взбесившихся хвостатых медведей. И взбесившихся людей тоже, — добавил он, вспомнив Эда Ванга, — но только не демонов.

Чаксвилли всхрапнул как единорог.

— Я дам вам еще один совет, мой деревенский друг. Не дай бог кто-нибудь услышит от вас такие речи. Они еще могут сойти с рук в этой пограничной глуши, но подобное заявление будет пороховой бомбой в цивилизованных районах Дионисии. Найдутся миллионы ушей, которые услышат, и миллион языков, которые передадут ваши слова серым палачам.

— Остановите повозку, — потребовал Джек, и сам обратился к единорогам. — Тпрру!

Повозка остановилась. Джек спрыгнул и остановился рядом с козлами.

— Слезайте, Чаксвилли. Я не позволю, чтобы кто угодно называл меня деревенщиной! Если ваш рот разевается сам, попытайтесь почаще придерживать его рукой.

Чаксвилли рассмеялся, блеснув зубами, особенно белыми на фоне смуглой кожи:

— Не обижайтесь, юноша. Признаю, у меня довольно распущенный язык. Но я самым серьезным образом хотел предостеречь вас от неприятностей. Кроме того, позвольте вам напомнить, что я выполняю задание королевы. И пока я его выполняю, мне нельзя принимать вызов — будь то меч, топор, кулак или что-либо иное. А теперь садитесь обратно, и поедем дальше.

— Только не я. Вы мне просто не по душе, Чаксвилли.

Он зашагал по дороге. Щелкнула плеть, застучали копыта и загрохотали деревянные колеса.

— Не обижайся, парень! — окликнул Чаксвилли Кейджа, поравнявшись с ним.

Джек не ответил. Сделав еще несколько шагов, он остановился: сирены в повозке не было. Он повернулся и произнес:

— Тебе не нужно было слезать только из-за того, что я это сделал.

— Знаю. Но я поступаю так, как мне хочется.

— Вот как?

Зачем это ей хотелось остаться с ним? Какие мысли под этой копной красно-золотых волос? Не из-за прекрасных же его глаз околачивается она здесь…

Его внимание привлекла возня в кроне большого дерева на обочине. Джек молча подошел к маленькой зверушке, бившей неокрепшими крылышками в тщетной попытке взлететь. Самсон тоже прыгнул к ней, но замер рядом, не тронув, и принялся обнюхивать. Хозяин не запрещал ему не трогать зверька, но Самсон был настолько хорошо выдрессирован, что не стал бы нападать без команды.

— Детеныш синебородки, — бросил Джек через плечо. Он поднял крохотного летучего зверька с обезьяньей мордочкой в бахроме сине-черных волосков, — выпал из гнезда. Подожди минутку, я положу его обратно.

Он снял пояс с оружием и стал карабкаться по стволу дерева. Это был стрельчатый орех. Первые ветви находились на высоте не менее десяти метров. Джек крепко обхватывал гладкую кору ногами и локтями, отставляя подальше от ствола левую ладонь с маленьким комочком меха, сжавшегося от ужаса. Приходилось изо всех сил напрягать предплечье, используя его вместо занятой кисти. Лезть было неудобно и утомительно, но ведь он всю жизнь карабкался по деревьям. Джек без передышки достиг первой развилки, рывком подтянулся на одной руке и положил детеныша в гнездо, где братья приветствовали его отрывистым тявканьем. Их родителей нигде не было видно.

Спустившись, Джек увидел, что сирена смотрит на него сияющими глазами:

— Хоть ты и грубо разговариваешь, Джек Кейдж, сердце у тебя нежное.

Он пожал плечами. А что бы она сказала, узнав, что он помогал хоронить ее двоюродного брата?

Они двинулись дальше.

— Если ты хочешь уйти в Дальний, — спросила сирена, — почему бы тебе просто не отправиться туда?

— Как старший сын я наследую большую часть фермы. Отец рассчитывает на меня. Он будет убит горем, если я откажусь от своего будущего здесь и стану учиться у человека, которого он считает чернокнижником. Кроме того, у меня нет денег. Надо же на что-то жить во время учебы.

— А ты часто ссоришься со своим отцом?

Джек решил не обижаться на этот вопрос. В конце концов, нельзя ожидать от гривастых хороших манер.

— Часто…

— Именно из-за этого?

— И из-за этого тоже. Мой отец — богатый фермер. Он мог бы послать меня учиться года на четыре, но никогда этого не сделает. Порой мне кажется, что я все равно уйду и добьюсь своего. Но матери каждый раз становится плохо, когда я говорю об уходе. Сестры ревут… Мать хочет, чтобы я стал священником, хотя боится даже думать о моем отъезде.

Правда, как священник, я мог бы изучать психологию, к примеру, в колледже святого Фомы… Но где гарантия, что меня туда примут. И даже если я туда попаду, мои исследования будут находиться под жестким контролем. Не будет той свободы выбора цели и методов, какая, говорят, есть у Рудмэна.

И еще. Если я стану священником, мне придется сразу жениться. А мне не нужны жена и дети. Во всяком случае — сейчас.

Можно, конечно, вступить в орден филиппинцев и стать монахом. Но это меня никак не устраивает.

Джек замолчал, чтобы перевести дыхание. Поразительно, как легко он вдруг, ни с того ни с сего, выдал Р-ли свои самые потаенные мысли. Как будто выплеснул воду из кувшина!..

Но беседовал же он о своих трудностях с Самсоном. Она ведь относится к тому же кругу его понятий, что и собака. Сирена никогда не сможет рассказать его родителям об этом разговоре. Как и Самсон.

— А если бы ты нашел что-нибудь, что дало бы тебе финансовую свободу? Тогда бы ты решился?

— Если бы раздобыл голову дракона, у меня было бы достаточно денег. Награда от Лорда Хоу плюс премиальные королевы — этого хватило бы.

— Именно из-за этого ты так рассердился, когда узнал, что мы заключили соглашение с драконами?

Он кивнул:

— Это было одной из причин. Я…

— Если бы не эти соглашения, земли, освоенные людьми, давно опустели бы, — перебила его Р-ли. — Ты себе даже не представляешь, насколько ужасны и насколько неуязвимы драконы. Вашу ферму они могли бы опустошить за одну ночь. Перебить скотину, разрушить постройки… Более того, если бы не соглашение, ты был бы сейчас мертв. Дракониха сказала, что она могла бы застать тебя врасплох добрый десяток раз.

Охотничья гордость Джека была уязвлена. Он выкрикнул короткое слово, которое без изменений пережило многие столетия и множество световых лет:

— ……! Я в состоянии сам о себе позаботиться. И никакие сирены мне для этого не нужны! — Джек побрел дальше молча, разъяренный, усталый и злой.

— А если бы ты смог взять взаймы нужную сумму?

Поистине сегодня день ошеломляющих событий!

— Взаймы? У кого? И чем? Вы, гривастые, не пользуетесь деньгами…

— Послушай меня. Первое: мы знаем Рудмэна. Мы считаем его учение верным и хотели бы обеспечить ему распространение. Если достаточно много людей избавятся от своих психических отклонений, это смягчит ужасную напряженность между людьми и нами, и предотвратит войну, которая грозит стать неизбежной. Второе: может быть, ты не знаешь, но вийры давно присматриваются к тебе. Нам известно, что ты, сознательно или неосознанно, но симпатизируешь нам. Хорошо бы развить это чувство. Погоди, не возражай! То, что мы знаем, мы знаем точно. Третье: нам нужно представительство в вашем парламенте. Нужен человек, представляющий наши интересы. Если мы добьемся первого и второго, то через несколько лет ты смог бы стать хорошим депутатом от слашларкских вийров. Четвертое: тебе нужны деньги, чтобы учиться. Мы дадим тебе то, что тебе нужно. Все, что требуется от тебя — это заключить обычное устное соглашение. Мой отец, Слепой Король, мог бы засвидетельствовать его, если ты не против. Если есть возражения, это сделает кто-нибудь другой. Если хочешь, можешь взять адвоката из людей для оформления документов. Лишь бы тебе было удобно. Нам, разумеется, ничего этого не нужно…

— Погоди! — сказал Джек. — Ты даже не встречалась с моей родней. Откуда тебе знать, какие у них виды на меня? И кто тебя уполномочил предлагать мне все это?

— Долго рассказывать. Да ты все равно не поверил бы. А что касается полномочий, то они есть у каждого взрослого вийра. А я уже взрослая.

— Тогда перестань говорить на детском наречии! Я ведь тоже не дитя. И… и как я мог узнать об этом, пока не спросил?

— Верно. А теперь, каково же твое решение?

— Э… На это нужно время… Твое предложение… Я не ожидал, признаться. Словом, все это надо хорошо обдумать.

— "Гривастый" принял бы решение сразу же…

Джек сердито и растерянно заорал:

— Я не гривастый! И в этом все дело! Я не гривастый, и ответ мой: нет! Знаешь, как меня назовут соседи, если я возьму у вас деньги? Собакоедом! И родной отец вышвырнет меня из дома… Ничего не поделаешь. Нет.

— Даже взаймы? На учебу в академии Рудмэна? Даже это тебя не прельщает?

— Нет!

— Прекрасно. Я возвращаюсь к своему дяде. До следующей встречи, Джек Кейдж!

— Прощай… — пробурчал он и побрел по дороге. Но, не пройдя и нескольких шагов, услышал оклик сирены.

Она дала ему знак соблюдать тишину. Наклонив голову, Р-ли прислушивалась к чему-то:

— Слышишь?

Джек напряг слух. Ему почудился негромкий рокот, раздавшийся с запада. Это был точно не гром. Звук то появлялся, то затухал. Самсон превратился в желтое изваяние, устремленное на запад. Его сдавленный рык эхом отдавался в лесу.

— Что это, как ты думаешь? — шепотом спросил Джек.

— Я думаю… Нет, я еще не уверена…

— Дракон? — Джек выхватил саблю.

— Нет. Будь это дракон — ничего страшного. Но если это то, что мне кажется…

— Так что же?

— Тогда…

Р-ли вошла в густую тень гигантских стрельчатых орехов и опутавших их лиан. Джек следовал за нею с обнаженной саблей. Петляя, они прошли километра полтора, затем еще метров триста почти по прямой. Несколько раз пришлось прорубать путь в зарослях. Это была самая плотная и густая чащоба, когда-либо виденная Джеком. До фермы было рукой подать, но здесь явно никогда не бывало людей.

Наконец человек, сирена и лев остановились. Сноп солнечного света, продравшись сквозь чащу, вызолотил волосы Р-ли. Она стояла в сияющем ореоле, по-прежнему внимательно прислушиваясь, а Джек от восхищения забыл и о недавнем разговоре, и о цели их теперешних поисков. Если бы он был живописцем, как Эгстоу!..

Неожиданно шум раздался совсем рядом. Р-ли встрепенулась, разбрызгивая солнечное золото, и бесшумно скользнула в тень…

Догнав сирену, слегка запыхавшийся Джек прошептал:

— Я никогда не слыхал ничего подобного!.. Будто великан пытается одновременно всхлипывать и полоскать горло…

— Я думаю, ты все же попадешь в Дальний, Джек.

— Что? Ты считаешь — это дракон?

Р-ли не ответила и легко перепрыгнула через поваленный ствол. Свободной левой рукой Джек ухватил ее за локоть:

— Откуда ты знаешь, что это тот самый? Может, это другой дракон, который не заключал соглашения?

— Разве я говорила что-нибудь о драконе? — она стояла теперь рядом с Джеком, касаясь его бедром и предплечьем. Джек вгляделся в лесной сумрак:

— А может, хвостатый медведь? Они сейчас бесятся; ты же знаешь — достаточно одного укуса…

— О!.. — Р-ли затаила дыхание и плотнее прижалась к Джеку; левой рукой он обнял ее талию: она так похожа сейчас на его сестренок и так же нуждается в защите!.. Впрочем, перед кем ему оправдываться?

Глаза сирены были полузакрыты, и Джек не мог заметить их неожиданного блеска. Потом, не раз вспоминая этот момент, он вызывал в памяти легкую улыбку на губах Р-ли. Не насмешка ли это? Была ли она и впрямь напугана, или просто насмехалась над ним?

А может, это проявление совсем другого чувства? Но что бы Джек не думал потом, сейчас у него не было сомнений: он должен защищать Р-ли и себя от любой ожидавшей впереди опасности! Его рука сильней сжала тонкую талию, притянула к себе. Человек она или не человек — нет другой такой прекрасной женщины! И такой желанной… Даже дыхание перехватывает!..

Непривычный рокот вывел его из восторженного напряжения. Опустив руку, Джек, как тогда, на дороге, сделал несколько шагов вперед, чтобы Р-ли не видела его лица.

— Оставайся чуть позади, — приглушенно сказал он, не оборачиваясь, — не знаю, что это, но, похоже, что-то очень большое…

— И очень больное, судя по звуку, — добавила Р-ли. Ее голос тоже звучал приглушенно.

Джек осторожно раздвинул заросли.

Совсем близко, спрятанное в густой темной зелени, мучительно опорожняло желудок какое-то чудовище.