Девушка, золотые часы и всё остальное

7

Вторично проверив, хорошо ли закрыта дверь и отыскав наконец последний запрятанный выключатель, Кирби забрался на середину гигантской кровати. От подушек шел беспокоящий аромат Бетси. Ночь выдалась теплой, со стороны шоссе доносились приглушенные звуки движения и далекий рев самолетов. В десятичасовых новостях показали еще несколько его фотографий, на которых он улыбался, как страховой агент. И один снимок Вильмы Фарнхэм — она мрачно хмурилась. Ведущий говорил о них, как о знаменитых преступниках двадцатого века. Хорошо информированные источники утверждали, что Винтер и Фарнхэм уже покинули страну. Оба совершенно таинственным образом исчезли из-под самого носа газетчиков. Видели, как они садились в самолет «Эйр Франс», оживленные, смеющиеся, с бокалами шампанского в руках. Они направлялись за припрятанными миллионами, навстречу роскошной жизни с драгоценностями, мехами, слугами, замками и немыслимым развратом.

Кирби подумал о том, что сейчас делают Бетси и Вильма. К этому моменту они уже наверняка все обсудили, и Вильма смущенно рассказывает теперь: «Он всегда боялся женщин. Вы должны были видеть его, когда он в ужасе убегал от меня». Представив себе это, Кирби мучительно покраснел. Смертельно устав за день, он никак не мог расслабиться и успокоиться. Ему казалось, что он ни за что не заснет, но неожиданно его быстро затянуло в джунгли кошмарного сна. Вильма, хихикая, медленно открывала застежку молнии прямо на своем длинном прохладном бледном бедре, показывая, как плотно там все внутри набито тысячедолларовыми банкнотами. Карла держала золотые маникюрные ножницы и, воркуя, отрезала уши маленьким розовым кроликам, которые душераздирающе визжали. Она была обнаженной и золотистой, намазанной кремом, от нее шел пар. А когда она повернулась, он увидел на неприличном месте татуировку: «простофиля».

Затем он вошел в маленький золотой телескоп и нашел там дядюшку Омара, весело ему ухмылявшегося. Дядюшка Омар протянул колоду карт и предложил взять любую, но когда он взял одну карту, та оказалась теплой, тяжелой и шевелящейся. Неожиданно он очутился на заднем сиденье знакомого старого автомобиля. Как и много лет назад, снаружи лил дождь, но все менее явственно капли колотили по крыше, и тут он почувствовал, что впечатления как-то уплотняются, теряют очертания сна, превращаясь в реальность. Точно какое-то существо, теплое, большое и будто резиновое терлось об него, принюхивалось, хихикало, хрипело и цеплялось за тело маленькими клешнями.

В страхе, еще окончательно не проснувшись, он попытался высвободиться, оттолкнув чудовище, но наощупь оно оказалось проворным и каким-то округлым, совсем не страшным. И одновременно его сознание, как бы отойдя в сторону, страдало, заламывая руки, оттого что не могло ему ничем помочь. С тревогой осознав неотвратимость происходящего, он внезапно вспомнил о некстати захлопнувшейся двери, о землетрясении и прочих досадных неожиданностях. С раздражением пытаясь понять, кто же это мог быть, Карла, Бетси или Вильма, Кирби поймал себя на мысли, что рассуждать в таком положении просто нелепо: дело зашло настолько далеко, что рассуждения уже не помогут. Да и времени на них не оставалось. Все это почему-то напоминало дуэль на шпагах под ритмическую музыку, где задача дуэлянтов в том, чтобы, не теряя принятого темпа, как можно дольше уклоняться от завершающего удара. Эта дуэль продолжалась и продолжалась. И когда он почувствовал, что безнадежно проигрывает, он вдруг понял, что уже победил. Как бы издалека он услышал ее прерывистое тяжелое дыхание. Постепенно успокоившись, она блаженно расслабилась. Уткнувшись лицом в шею Кирби, она лениво поглаживала его по плечу.

— Ничего себе, дружок! — прошептала она. — Ну, Берни! Ты сегодня в ударе!

— М-да, — промычал счастливый Кирби, чувствуя, что сердце вот-вот выпрыгнет у него из груди.

— Сю-юрприз, сю-юрприз, дорогой! Отличный сюрприз, не так ли?

— М-да.

— Проклятый ключ! Представляешь, никак не хотел открывать. Я даже решила, что ты поменял замок — и, клянусь, я прикончу тебя, если тебе когда-нибудь взбредет в голову сыграть с Бонни Ли такую шутку! Но все-таки дверь открылась, и я как мышка пробралась в комнату, нащупала кровать и стала искать на ней две пары ног. Я была вне себя! И найди я здесь две пары… тогда, Берни, я бы устроила самый грандиозный скандал из всех, тобой когда-либо виденных!

— Угу.

— Ты не очень-то ласково разговариваешь со своим утеночком, который по тебе так скучал. Только не думай, будто я ревную к этим девкам с мерзкими мордами из твоей телевизионной кодлы, которых ты вечно сюда притаскиваешь. Я пришла к тебе потому, что ты мой самый лучший котик и я тебя люблю — ну, просто ужасно! Ах, как потрясно все получилось, правда?

— Угу.

Невидимая в темноте, она коснулась его лица и провела кончиком пальцев по верхней губе.

— Э! Да ты все сбрил! Интересно, как же ты теперь выглядишь?

Она отползла на край кровати и стала возиться там с выключателями. Спустя несколько секунд вспыхнул яркий свет. Ослепленный Кирби невольно зажмурил глаза, но тут же быстро открыл их и, щурясь, оглядел незнакомку.

В двух футах от него стояла на коленях нагая загорелая девушка с хорошеньким нежным личиком, бронзовым и невинным, под густой шапкой белых кудряшек. Она, не двигаясь потрясенно смотрела на Кирби. Ее карие глаза округлились, а рот широко открылся от изумления. Увидеть рядом незнакомого мужчину она определенно не ожидала. Как Кирби ни был смущен, он не смог не залюбоваться ее чудесным сильным телом, крепкой загорелой грудью с узкой полоской белой кожи, по-спортивному плоским животом. Действительность превзошла все его ожидания.

— Ты кто такой, лохматый ты сукин сын? — вдруг тряхнув головой, заорала незнакомка. — Что это за мерзкую штуку ты тут выкинул? Я тебе сейчас всю рожу расквашу! — И она с явным намерением осуществить угрозу, подалась в сторону Кирби, сжав кулаки.

— Подожди! — крикнул Кирби, закрываясь руками.

— Чего? Ты думаешь, я кто? Где Берни?

— Не знаю я, где твой Берни!

— Это должен был быть он, а не ты, черт тебя побери!

— Я здесь ни при чем. Я не собирался никого обманывать.

— Всякому, кто откалывает такие трюки, следует понимать, что он рано или поздно дождется: кто-нибудь схватит нож и…

Кирби сел на кровати и сердито посмотрел на девушку.

— Какого дьявола ты ко мне привязалась? — неожиданно взревел он. — Я крепко спал. Я не знал, кто ты такая и теперь не имею ни малейшего понятия! Я так крепко спал, что даже не понял, кто на меня вдруг навалился!

Уголки ее рта задрожали.

— Ты мог бы догадаться, что я — не грабитель.

— Это приходило мне в голову!

— Не смей издеваться надо мной, подлый ублюдок! Ты проснулся довольно быстро и мог бы сообразить, что раз находишься в кровати Берни, возможно, вышла ошибка. Но ты слова не вымолвил!

Кирби опять разозлился.

— Когда? Да и что я в таком положении мог сказать? Боже мой, это все равно, что требовать от человека, который вываливается из окна, чтобы он, падая, завязал шнурки и часы еще завел в придачу.

Ее губы снова задрожали.

— Ну и дела, а?!

Совершенно неожиданно глаза у ней наполнились слезами, и закрыв руками лицо, она навзрыд зарыдала. Кирби жадно ее рассматривал. Лежа на боку и свернувшись в клубочек, она рыдала, как малый ребенок. Вся злость Кирби мгновенно улетучилась.

— Ну и что теперь? — спросил он с отчаяньем.

— П-п-подлый у-у-ублюдок!

— Зачем ты плачешь? Перестань…

— Что ты со мной с-сделал… За всю мою ж-жизнь у меня никогда не было этого с людьми, которых я даже не зна-а-ла! Превратил меня в потаску-у-уху, в самую последнюю тварь! О-о!

— Перестань, пожалуйста… уж не знаю, как тебя зовут.

— Он даже не знает, как меня зовут! — взвыла девушка. — Бонни Ли Бомонт меня зовут, черт тебя возьми!

— А меня… — он засмеялся, — меня… э-э… Кирк Винтер.

Он подсел к ней, мягко отнял ее правую руку от лица и пожал.

— Видишь, теперь мы знакомы. Во имя господа, перестань наконец реветь!

— Но я… я не знала тебя тогда!

— Если бы ты знала, что я не Берни, ничего бы не было, верно?

Бонни Ли внезапно перестала плакать и уставилась на него с подозрением.

— На что это ты намекаешь?

— Ты считала, что я — Берни. Правильно? Значит, тебе не в чем себя винить.

Она немного помолчала, размышляя над его словами. Потом встала с кровати, всхлипнула еще разок и наконец согласно кивнула.

— Это убедительно — то, что ты говоришь. Но клятву, которую я дала себе, когда мне исполнилось четырнадцать, я все равно нарушила. Я поклялась тогда, что никогда не лягу в постель с человеком, которого не люблю. И вот, пожалуйста! Пусть это произошло случайно… Мне неловко, когда ты смотришь на меня — а этого я никогда не испытывала с мужчинами, которых любила. Впрочем, одевшись, я буду чувствовать себя еще хуже… Не знаю, что мне, черт подери, и делать, мистер. Как ты сказал, тебя зовут?

— Кирк Винтер.

— Приятель Берни.

— Приятель приятеля.

— Ты тоже работаешь на телевидении?

— Нет.

— Женат?

— Нет.

Она склонила голову набок.

— А ты совсем не урод, приятель.

— Спасибо за комплимент.

Она нахмурила свой чистый юный лоб.

— Что меня больше всего беспокоит, так это то, что все действительно здорово получилось, Кирк. Я всегда считала, что обязательно должна быть любовь. А если мне хорошо без любви, то чем же тогда я отличаюсь от животного?

— Но к Берни ты ведь была небезразлична, верно? Так что все нормально.

Она усмехнулась.

— Как хорошо ты все объясняешь. Я и впредь буду обращаться к тебе со своими проблемами. Ты не против?

— Конечно нет. В любое время.

— Меня всегда сильно интересовало, как будет выглядеть Берни без усов. Черт подери, подумала я, теперь-то я узнаю!

— Сколько тебе лет, Бонни Ли?

— Почти двадцать.

— Боже мой! Ты живешь с родителями?

— Какие родители! Ты что, псих, что ли? Я их знаешь когда в последний раз видела? В четырнадцать лет. Они арендуют клочок земли в Южной Каролине. Воображали, что я стану гнить там по гроб жизни! Я от них сбежала, чтобы участвовать в конкурсе красоты. Туда допускали только с шестнадцати лет, но можешь не сомневаться, мне давали и больше шестнадцати. Хотя я и не заняла первого места, но приз все-таки получила, а один из судей конкурса взял меня с собой в Новый Орлеан. С тех пор домой я не возвращалась. Не такая дура! Но из этого замужества тоже ничего хорошего не вышло. Он играл на кларнете и напивался, как свинья. Потом я пела в разных забегаловках, а сейчас работаю в «Рио», на севере Майами, немножко пою, танцую — что-то вроде стриптиза, но не до конца, конечно. В общем, делаю карьеру. Одного замужества мне хватило по горло, а Берни со мной хорошо обращается. Я с ним уже год. Все было так замечательно! Работа есть, в рабочей карточке стоит, что мне двадцать два, есть маленький автомобильчик, друзья… но господи, я никак не думала, что со мной может приключиться такое! Я тебе правду говорю: я дьявольски расстроилась, Кирк.

Она ловко спрыгнула с кровати и, выйдя из круга света, оказалась в тени, так что отчетливей забелели ее светлые волосы да две полоски на бедрах и груди.

— Родители! — фыркнув, повторила Бонни Ли. — Да если бы я осталась потеть там с мотыгой под солнцем, за мной бы сейчас уже бегала целая свора голых детишек! У нас там это просто: чтобы первый ребенок не появился у тебя еще до того, как тебе исполнилось пятнадцать, ты должна быть похожей на жабу.

— Да, на жабу ты совсем не похожа!

— А у того судьи с конкурса красоты, кстати, и законная жена была. Ей понадобилось семь недель, чтобы разнюхать, куда мы сбежали. Нагрянула, как тайфун, и перебила все тарелки в квартире. А я тем временем улизнула через черный ход, заодно прихватив с собой деньги, которые у него оставались. И до сегодняшней ночи, Кирк, это было единственное в моей жизни, о чем я стыдилась вспоминать.

Бонни Ли неторопливо собрала свою разбросанную по полу одежду и аккуратно повесила ее на спинку стула. Вернувшись с белой сумочкой в руках, присела на самый край огромной кровати — так, чтобы оставаться на границе света и тени.

— Свет слишком яркий! — сказала она и со значением посмотрела на Кирби. Вновь поднялась, щелкнула выключателем торшера в дальнем углу комнаты, погасила ослепительную призму верхнего света и снова присела на кровать, повернувшись к Кирби боком. Ее силуэт стал резким и отчетливым. Вытащив из сумочки небольшую щетку, она старательно расчесала шапку своих светлых волос. Затем зажгла две сигареты и, потянувшись, отдала одну из них Кирби.

— Дьявольщина, — произнесла она задумчиво. — Нельзя же завоевать всех.

Кирби вдруг понял, насколько поразительно хорошо у него на душе. Как в детстве, ему захотелось лихо промчаться без рук на новеньком хромированном велосипеде, по главной улице, размахивая американским флагом. Хотелось разбежаться и с разгону взлететь на стену. Или встать на руки и так дирижировать ликующим оркестром, зажав палочку между пальцами ног. Бонни Ли была великолепна. Она ему безумно нравилась.

— Что, черт возьми, тебя так развеселило?

— Извини. Я и не заметил, что смеюсь.

— А чем ты зарабатываешь на жизнь, милый?

— Сейчас как раз меняю работу.

— И в чем же состоит твоя работа?

— Я занимаюсь вложением капитала… в некотором смысле…

— Вложением? — Бонни Ли хитро взглянула на Кирби и расхохоталась. — И по ночам тоже?

Кирби тоже рассмеялся, уловив намек в ее словах.

— Ну и как последнее вложение? Выгодное? — продолжала смеяться Бонни Ли.

— Так ты сама сказала: все было замечательно.

— Но ведь и ты присутствовал при этом. Разве нет, милый? Не так уж ты крепко спал, это точно. Или хочешь теперь получить медаль за доблесть? Клянусь богом, я все надеюсь когда-нибудь встретить мужчину, которому не нужно говорить, что он лучший в мире! И что с вами, мужиками, делать? Девушки мечтают быть просто Любимыми и Желанными, а вы, проклятые, даже из любви какие-то Олимпийские игры устраиваете. Чего вы все усложняете? Сперва бегаете кругами, а потом обязательно надо что-то объяснить, доказать. Как будто вы совершили нечто особенное, вот ведь подвиг! Точно любой кролик не может делать то же самое — только быстрее и чаще. Ты получил положительную оценку, и хватит об этом. Хватит! О'кэй?

— Сожалею, что я упомянул…

— Я тоже, милый. Я тоже. Разговоры на эту тему наводят на меня смертельную скуку. Это все равно как съесть бифштекс, а потом сидеть среди объедков и вспоминать, какой он был чудесный. Или, когда хочется пить, напиться до отвала чем-нибудь холодненьким, а после, разглядывая стакан, обсуждать, какой температуры был напиток. Во имя спасителя…

— Я же сказал: я сожалею, что упомянул об этом!

— Пресвятая дева Мария, тебе не следует кричать на меня, приятель!.. А знаешь, ты, похоже, заводной!

— Я очень спокойный человек! И всегда был таким! Я никогда не теряю самообладания! Отвяжись от меня, ясно!

— Кирк, милый, ты очень возбужден. Здесь есть что-нибудь перекусить?

— Немного холодной ветчины и ржаной хлеб.

— Я сейчас сделаю пару бутербродов, и у нас сразу улучшится настроение. Тебе известно, что уже три часа ночи?

Бонни Ли слезла с кровати и направилась в крошечную кухоньку, предварительно включив там яркую лампу. Приподнявшись на подушках, Кирби следил за ней. Казалось, ее длинные загорелые ноги были вырезаны из красного дерева, тщательно отполированного. Он любовался тем, как легко и непринужденно она двигалась, как плавно ходили гладкие упругие мышцы на ее спине, шее и плечах. И от мысли, что это прелестное существо недавно принадлежало ему, в душе Кирби стала разливаться чудесная удовлетворенность, какую прежде он никогда не испытывал. У него даже возникло вдруг желание взять откуда-нибудь камень побольше и крепко стукнуть им себя по голове — за то, что так долго лишал себя самых восхитительных ощущений.

Бонни Ли в кухне принялась что-то тихонько напевать. Когда она пела, ее голос становился низким. Мелодия и слова песни показались ему ужасно знакомыми.

— Билли![6] — осенило его.

Она повернулась и улыбнулась ему сквозь дверной проем.

— Господь сохрани ее душу! Я крутила ее пластинки до тех пор, пока они не начинали хрипеть. Тогда я покупала новые. И так без конца. Если б не они, я никогда бы не сделала карьеры, милый. У тебя есть какие-нибудь любимые ее песни?

— «Господь благослови Чили».

Бонни Ли радостно всплеснула руками.

— Вот совпадение! Кирк, милый, это же моя песня! Семь тысяч раз я пела ее для себя и для зрителей, и всегда у меня заново начинало щемить сердце. Когда я думала об этой несчастной брошенной девушке, о том, как обошлась с ней жизнь, я готова была заплакать. Мы поедим, и я спою тебе эту песню. Ты закроешь глаза, и тебе покажется, что Билли вернулась. Послушай, здесь есть красное бургундское. Хочешь, я принесу его со льдом, в длинном бокале?

— С удовольствием, Бонни Ли.

Она принесла на подносе толстые бутерброды с ветчиной и вино в высоких бокалах. В жизни он не ел ничего более вкусного!

— Я ночной человек, — говорила Бонни Ли, энергично работая челюстями. — Три часа, четыре — я быка могу в это время съесть.

— Но на солнце ты тоже немало времени проводишь.

— Угу! Обычно я ставлю будильник на полдень. По пять раз проплываю пятьдесят метров в бассейне, а в промежутках поджариваюсь. Держит в форме, как ты считаешь?

— В отличной форме, Бонни Ли.

Она унесла поднос и принесла еще вина. Когда и это было выпито, Бонни Ли отставила бокалы в сторону и сказала:

— А теперь закрой глаза и послушай Билли.

Она красиво спела песню. Голос был мягким и нежным. Пела она с закрытыми глазами, слегка раскачиваясь.

— «…Настоящая любовь, как хлеба корка. Ничего не поможет тебе, не бери слишком много…»

Взяв последнюю ноту, она открыла заблестевшие глаза.

— Тебе понравилось, Кирк, милый? Ты ведь все знаешь о Билли, ты попросил именно эту песню — и все, что началось так ужасно, вдруг совершенно изменилось. Чувствуешь?

— Да, Бонни Ли.

— Я страшно не хочу, чтобы ты неправильно меня понял, Кирк. Ведь это действительно первый раз в моей жизни, когда я была знакома с мужчиной так недолго.

— Я все правильно понимаю, Бонни Ли.

Она спрыгнула с кровати, выключила свет и в темноте вернулась назад. Немного погодя она спросила:

— Кирк, милый, почему тебя всего так трясет?

И еще немного погодя:

— Знаешь, у тебя руки как лед.

И еще немного позже:

— Милый, неужели это для тебя так много значит?

И когда она поняла, что действительно так, то нежно прошептала:

— Тогда для меня это значит в десять раз больше. О чем я сейчас тебе скажу. Слушай. Пресвятая дева Мария, я по уши влюбилась в этого светловолосого, то холодного, то вспыльчивого янки с дурным характером, игрока, оставшегося без работы, но такого сладостно-нежного, что я в любой момент готова заплакать. А теперь все, больше никаких разговоров…