Девушка из Пантикапея

2.

И вот мы уже мчимся по шоссе к Симферополю. Корнелия сидит рядом с Витькой и жадно глядит вперёд и по сторонам. Я сижу сзади. На коленях у Корнелии небольшой белый ящичек с мягкой ручкой и закруглёнными углами. Он похож на пластмассовый. В нём нет ни трещинки, ни щели. Непонятно, как он открывается и открывается ли вообще. Этого ящичка не было у Корнелии, когда она подошла к нашему костру. У неё ничего тогда не было в руках. Видимо, она оставляла его где-то на поле с кукурузой. Видимо, она выходила за ним ночью из машины, когда мы с Витькой спали. Что может быть в этом ящичке? Должно быть, об этом думаю не только я. Витька тоже несколько раз искоса поглядывает на этот белый ящичек. В небольшом зеркальце, которое прикреплено над ветровым стеклом машины, мне хорошо видны чуть усмехающиеся карие Витькины глаза. Мы иногда обмениваемся с ним взглядами, пользуясь этим зеркальцем.

Корнелия не замечает нашего немого разговора. Она удивлённо и жадно смотрит на серую ленту шоссе, на встречные и попутные машины, на поля и дома, которые проносятся мимо. Неожиданно она поворачивается ко мне и спрашивает:

— Quo vehimus?

«Qui pro quo», — вспоминаю я. — Кто куда. Значит — куда... Наверно, едем... Как ответить ей? В город? «Urbs, urbis...» Отсюда и «урбанизм».,.

— Pro urbe, — отвечаю я.

Видимо, я опять что-то напутал, потому что Корнелия чуть заметно усмехается. Но всё-таки она понимает. И благодарит своим коротким «grato». Машина несётся дальше, обгоняя грузовики и автобусы, и солнце яростными лучами бьёт в нас слева, и Корнелия жадно глядит вперёд, а я почти неотрывно гляжу на Корнелию. Она очень нравится мне, эта девчонка, прилетевшая к нам не то из космоса, не то из древнего Боспорского царства. Кто бы она ни была, откуда бы она ни явилась — она очень нравится мне!

Теперь, при свете дня, я вижу, что у неё голубые глаза. Вчера, у костра, они казались тёмными.

Это очень редко бывает — чёрные волосы и голубые глаза. Может, именно поэтому Корнелия так необычно красива?

Мы завтракаем в небольшом ещё почти пустом пригородном кафе и снова садимся в машину и едем теперь уже не спеша, останавливаясь почти у каждого большого перекрёстка и расспрашивая, как добраться до пединститута.

Пединститут гудит. Идут приёмные экзамены. У подъезда и в коридорах полно молодёжи. Я вижу, как любопытно и удивлённо глядит Корнелия на всех этих озабоченных мальчиков и девочек с книгами. Она хочет понять, где мы находимся, и коротко спрашивает меня:

— Schola est?[14]

— Supera schola est[15], — отвечаю я. Эти слова мне, слава аллаху, знакомы. В них не запутаешься.

Я замечаю, что мальчики и девочки в коридорах глядят нам вслед. Вернее, не нам, а Корнелии. Мы с Витькой им неинтересны. А в Корнелии они инстинктивно чувствуют какую-то необычность.

Мы, наконец, находим канцелярию и у задёрганной секретарши пытаемся выяснить, есть ли в институте латинист и как его найти. Секретарша даже не сразу понимает, что нам надо. Она отвечает, что вступительных экзаменов по латыни в институте нет.

Витька хохочет. Мне почему-то не до смеха, и я невольно тянусь в карман за сигаретами.

— Вы успокойтесь, — миролюбиво говорит Витька. — Поглядите на нас. Мы ведь не похожи на абитуриентов. Нам нужно только узнать, где живёт ваш преподаватель латинского языка, его адрес. Только адрес!

Секретарша ошалело смотрит на нас. Вернее, не столько на нас, сколько на Корнелию. И даже точнее — на её необычный спортивный костюм.

— Где вы брали этот костюм? — спрашивает она. Корнелия молчит. Она, видимо, даже не понимает, что вопрос относится к ней.

— Где, спрашиваю, этот костюм покупали? — снова произносит секретарша, подходит к Корнелии и щупает рукав её костюма.

— Non intellego, — отвечает Корнелия и вежливо улыбается.

— Где-где? — переспрашивает секретарша.

— Она говорит, что не понимает вас, — вступаю в разговор я. — Она не знает русского. Она иностранка.

— Я так и подумала, — говорит секретарша. — Разве у нас достанешь настоящие вещи?.. Так чего же вы хотите?

— Адрес вашего преподавателя латинского языка.

Меня уже начинает бесить эта секретарша.

— А его нет в городе, — говорит она. — Он в отпуске. Уехал куда-то в Сибирь. А вы что — его друзья?

— Нет, мы не его друзья, — мрачно отвечает Витька. — Мы чужие друзья... Нам просто нужен человек, хорошо знающий латынь. Понимаете — очень нужен!

— Тогда, может, вы съездите к Алексею Семёновичу? Он, правда, на пенсии, но раньше он у нас преподавал латинский язык.

— Съездим! С удовольствием! — торопливо говорит Витька. Давайте его адрес!

Мы записываем адрес Алексея Семёновича, прощаемся и снова идём по широкому коридору к выходу. И снова мальчики и девочки глядят на нас со всех сторон. В основном на Корнелию. И в их глазах мне чудится то же самое жадное любопытство, которое я вижу всё сегодняшнее утро в глазах Корнелии. Любопытство к другому, незнакомому миру,

Мы колесим по городу, останавливаемся возле постовых милиционеров и выезжаем, наконец, на окраинную улочку с одноэтажными домиками, каменными тротуарами и белёными глинобитными заборами.

Корнелия смотрит на эти тротуары и заборы ещё более удивлённо, чем на высокие здания в центре города. Конечно, если она имеет какое-то представление о Боспорском царстве, её должны удивлять эти окраинные улочки. Ведь и в те далёкие времена они были почти такими же...

Возле одного домика мы выходим из машины. Алексей Семёнович должен жить здесь. К нашему счастью, он дома — лысенький, толстый старичок с сетью добрых морщин у глаз. Он выходит на крыльцо в полосатой пижаме и широченных шлёпанцах, выслушивает мои не очень стройные объяснения и приглашает нас на застеклённую террасу.

— Проходите, молодые люди, проходите. Мы сейчас во всём разберёмся. Во всём можно разобраться... Во всём, что угодно, можно разобраться... Садитесь, чувствуйте себя как дома и извините меня на минуточку. Я приведу себя в порядок. Вы всё-таки с дамой...

Он убегает в дом и минут через десять выходит в тонком чесучовом костюме. Из-под его застёгнутого пиджака выглядывает ослепительно-белая рубашка.

— Вот теперь я, так сказать, в форме, молодые люди. Теперь можно разговаривать... Может, вы расскажете мне всё по порядку?

Я рассказываю ему всё по порядку, и он внимательно слушает, согласно кивает и из-под мохнатых седых бровей как-то пронзительно поглядывает по очереди то на меня, то на Витьку, то на Корнелию. Мне почему-то кажется, что моему рассказу он не верит.

— Значит, вы хотите, чтобы я её, так сказать, проинтервьюировал? — уточняет он.

— Вот именно! — соглашается Витька.

— Ну, что ж, это можно. Это вполне можно...

Он переводит взгляд на Корнелию и очень быстро произносит какую-то латинскую фразу. Настолько быстро, что я не успеваю разобрать в ней даже ни одного корня. Однако Корнелия его понимает и отвечает ему. Он задаёт ей ещё несколько таких же быстрых, почти молниеносных вопросов. Получив на них ответы, он облегчённо вздыхает и начинает говорить медленнее, размереннее. И я понимаю, что он просто проверял Корнелию — действительно ли латинский язык для неё родной. Ведь только на родном языке можно понять такие торопливые вопросы.

Они говорят теперь спокойно и дружелюбно. Вернее, говорит в основном Корнелия, а Алексей Семёнович согласно кивает и изредка вставляет какие-то фразы. Но он ничему не удивляется. Глядя на его лицо, можно подумать, будто Корнелия рассказывает ему самые обычные, ничем не примечательные вещи.

Они говорят долго. Наверно, минут сорок. Мы с Витькой терпеливо ждём и смотрим то на них, то на утопающий в зелени дворик за окнами террасы, В этом дворике сад. На нас глядят зелёные гроздья винограда, жёлтые яблоки, коричневые груши. От террасы до калитки, по обеим сторонам жёлтой дорожки цветы. Золотые шары, георгины... Здорово здесь! Очень здорово! В таком бы домике, да ещё возле моря, пожить с месяц... Эх!..

Как всё-таки хорошо, что мы разыскали этого старичка! Что бы мы делали без него?.. А что бы он сделал, если бы вдруг узнал, как относился я к латыни в институте, как безжалостно изводил нашего толстого латиниста?..

Я вдруг чувствую, что краснею, и поэтому отворачиваюсь и снова долго гляжу в шелестящий зеленью сад.

Наконец Алексей Семёнович обращается к нам с Витькой:

— Ну, вам, молодые люди, наверно, интересно узнать, что она мне рассказала?

— Конечно! — в один голос отвечаем мы.

— Так вот, слушайте, молодые люди. — Алексей Семёнович прокашливается, проводит рукой по клеёнке на столе. — Она говорит, что родилась в Риме при императоре Константине. Отец её был императорским чиновником. Звали его Гай Корнелий Флор. Поэтому и её зовут Корнелией. У римлян второе имя отца становилось именем дочери. Она жила в Риме до тех пор, пока столица не была перенесена в Константинополь. Отец уехал туда вслед за императором. Но там он с кем-то поссорился, и в наказание его сослали в Пантикапей, в столицу Боспорского царства, где он представлял интересы империи. Корнелия почти не помнит Константинополя. Она помнит только Рим и Пантикапей, куда её привезли восьмилетней девочкой. Вы знаете, где находился Пантикапей, молодые люди?

Мы с Витькой стыдливо пожимаем плечами. Мы уже настолько забыли историю, что не знаем точно, где находился этот самый Пантикапей.

— Где-то здесь, в Крыму... — глубокомысленно произносит Витька.

— Он находился, молодые люди, там, где сейчас Керчь, говорит Алексей Семёнович. — На вашем месте, я отвёз бы её туда...

— Мы сделаем это, — обещает Витька. — Обязательно сделаем!

— А что было дальше? — не выдерживаю я. — Расскажите, пожалуйста, что было дальше!

— А дальше было вот что... — Алексей Семёнович говорит совершенно невозмутимо, и я всё никак не могу уловить его собственного отношения к тому, что он рассказывает. — Дальше было вот что... Девочку в Пантикапее воспитывали рабыни. Да-с, молодые люди, рабыни... Сейчас она уже понимает, что иметь рабов — это плохо. Она говорит, что ей это объяснили. Но тогда она этого ещё не понимала.

В Пантикапее она обучалась греческому языку. Потому что на нём говорили граждане города. Но она его почти забыла. Неродной язык быстро забывается... Я тоже когда-то учил древнегреческий. В гимназии... Мы с Корнелией сказали друг другу по две фразы на этом языке. Но он для неё труден. Да и для меня... Латынь я преподавал. А греческий — не пришлось. Так что снова перешли на латынь...

Алексей Семёнович вытирает платком пот со лба.

— Нда-а... Так вот, дальше с ней произошло следующее... Через пять лет после того, как она попала в Боспор, Пантикапей разграбили готы. Отец вместе с рабами и стражей защищал вход в свой дом. Но его убили. Мать Корнелии, увидев это, вскрыла себе вену. Она была из очень знатного рода и не хотела быть готской рабыней. А Корнелию готы взяли в рабство. Её везли по степи привязанной к седлу. Почему-то её взяли отдельно от остальных пленников. Вместе с ней ехали верхом всего пять готских воинов, и они очень спешили. Наверно, её везли к самому готскому царю. Ей было уже тринадцать лет, а варвары любили брать юных римлянок в наложницы.

В степи готам встретились два высоких человека а необычных костюмах. Видимо, готы решили и их захватить в плен, потому что они окружили этих людей и наставили на них копья. Только конь, на котором сидела привязанная Корнелия, остался в стороне. Однако люди в необычных костюмах в плен не сдались. Они провели по воздуху маленькими белыми коробочками, и все готы попадали в траву. И кони их тоже упали и повалились набок. Корнелия решила, что видит богов и что они, в наказание за гибель её отца, убили готов. Но потом она, узнала, что это люди, а не боги и что готов они не убили, а только усыпили.

Корнелию эти люди отвязали, сняли с лошади и привели к чёрному шару, который стоял за холмом. Потом они втроём вошли в этот шар, и больше Корнелия не видела Землю до вчерашнего вечера. После готов вы, молодые, люди, были первыми жителями Земли, которых она увидала,

Как я понял с её слов, эти высокие люди, что спасли её, были космонавтами. Правда, ваша знакомая не знает этого слова. Она называет их открывателями звёзд. А в начале путешествия с этими людьми считала и называла их богами.

Из тёмного шара Корнелия попала на большой космический корабль, где было много высоких и смуглых людей — мужчин и женщин. Они говорили на незнакомом языке и показывали ей в окно громадный голубой шар. Лишь много времени спустя Корнелия узнала, что этот голубой шар был её родиной, Землёй. А в то время она ещё не знала, что Земля — шар.

Она провела на корабле открывателей звёзд примерно десять лет.

Сейчас ей должно быть года двадцать два — двадцать три. Она точно не знает сколько, потому что у открывателей звёзд свой счёт времени, непохожий на наш.

Открыватели звёзд обучили её своему языку, а она обучила их латыни и рассказала всё, что знала о жизни на Земле. Впрочем, многое они знали сами, и даже знали намного больше неё, потому что их шары опускались в самых разных местах Земли. Позже открыватели звёзд сами рассказали ей об этом.

Они не удивлялись тому, что Корнелия называла их вначале богами. Всюду, где опускались их шары, люди Земли считали их богами. И поэтому они ничего не могли объяснить земным жителям. Их не понимали. Их только боялись. И вообще они увидели, что прилетели на Землю слишком рано. Все годы, которые провела Корнелия на громадном корабле открывателей звёзд, они учили её и обучили очень многому. Она знает теперь, как устроен мир, какая сила водит почти со скоростью света корабли открывателей звёзд, знает, что на Земле прошло много эпох, пока она летала на другую землю. Но она не знает ещё, как объяснить всё это нам, потому что в латинском языке нет нужных слов.

На той земле, куда Корнелию привезли, тоже прошло много эпох, пока открыватели звёзд летали к нам и возвращались обратно. Поэтому они не узнали свою землю, когда прилетели на неё. Они надеялись, что их встретят с почётом и что Корнелия найдёт на их планете свою вторую родину. Однако их прибытие не вызвало на их земле особой радости, а Корнелия — особого любопытства. Без открывателей звёзд там прошла ужасная война, было пущено в ход самое страшное оружие, которое когда-либо существовало, и три четверти населения той земли погибло. А те, что остались, — переродились, стали вялыми, больными, равнодушными, нелюбознательными. Корнелия видела их и говорит, что они совсем непохожи на людей, которые летали с ней на космическом корабле. Как будто они с разных планет. После страшной войны там редко родятся дети, и медленно растут, и часто умирают маленькими. Там стало рождаться так много уродов, что специально для них пришлось отвести огромный остров в океане. Вначале этих уродов просто уничтожали. Но потом выяснилось, что и они могут изредка рождать относительно здоровых детей. И из-за этих детей им дали возможность жить на острове. Однако здоровых детей у них забирают.

Правила жизни и законы там сейчас вообще очень суровы. И цель у них одна — сохранить потомство, обеспечить продолжение рода. Потому что угроза вымирания, рождённая страшным оружием, до сих пор висит над людьми той земли.

Прошло уже несколько веков с тех пор, как окончилась на той земле война. Но громадные когда-то города до сих пор стоят там в развалинах. И люди очень медленно восстанавливают их, потому что население городов растёт так же медленно.

Самое страшное оружие на той земле давно запрещено, и вообще запрещено всякое оружие, кроме ножей и коробочек с усыпляющими лучами. Корнелия говорит, что не видела там даже ни одного меча, ни одного лука, ни одной катапульты.

Запрещены там и космические корабли, потому что во время войны их сумели использовать для применения страшного оружия. Тот корабль, на котором прилетели Корнелия и открыватели звёзд, люди хотели разрушить. Но командир корабля Гае упросил их не делать этого, обещав, что открыватели звёзд скоро снова улетят. Ни Гао, ни его товарищи не хотели больше жить на своей планете. Они стали там чужими, и новые люди их земли не уважали их труд и не интересовались другими звёздами. Они говорили, что длительность дальних звёздных полётов делает их вообще бессмысленными для общества. Ближние же полёты там сейчас не нужны, потому что их целью может быть лишь освоение новых земель, а там и своя земля пустует и будет пустовать ещё много веков.

Командир звёздного корабля Гао и его товарищи объяснялись с жителями своей планеты через переводчиков, как сейчас Корнелия говорит с вами. И открыватели звёзд очень жалели, что не остались на земле Корнелии, где было много свободных территорий и такой же воздух и такая же вода, как и на их родине, и можно поэтому ходить без шлемоз. Они говорили, что это бывает очень редко и что другую такую планету можно проискать всю жизнь. Корнелия звала их обратно, на свою родину, но они смеялись и говорили, что, пока они прилетят, на земле Корнелии будет уже столько людей, что для открывателей звёзд не останется свободной территории. А воевать за место с жителями земли Корнелии им не хочется. Это противоречит их принципам.

Перёд отправлением они долго летали над своей родиной на прозрачных шарах и прощались с ней навсегда. И Корнелия летала вместе с ними и видела, что земля их велика и очень красива, но на ней много развалин. И над этой землёй сияет большое зелёное солнце, которое Гао и его товарищи называют словом, равнозначным латинскому слову «vita» — жизнь.

А потом они все снова ушли в корабль, и Гао сказал, что должен отвезти Корнелию на её родину, а он и его друзья поищут себе пристанище на соседних планетах, где должны быть близкие условия и ещё не должно быть людей. И там жёны открывателей звёзд будут рожать детей и люди будут заселять новую планету спокойно и тихо, безо всяких войн.

Когда открыватели звёзд подлетели к Земле, они снова показали Корнелии громадный голубой шар — её родину. Теперь она уже знала, что это такое. Затем они простились с девушкой, посадили её в маленький чёрный шар и сказали, что шар этот опустится точно в том месте, где когда-то Гао и его товарищи освободили Корнелию. А потом шар, уже пустой, вернётся обратно на корабль.

Так оно всё и произошло, и Корнелия, выйдя из шара, увидела сквозь высокие растения ваш костёр и направилась к нему. Вот, собственно, и всё, молодые люди, что она мне рассказала.

Алексей Семёнович замолкает, снова гладит пухлой рукой клеёнку на столе и глядит в сторону, на густую зелень деревьев, окружающих террасу.

Мы с Витькой тоже молчим и глядим в пол. Наконец я поднимаю глаза на Корнелию. Она сидит прямо, очень прямо и ждёт. Ждёт, что скажем мы. А что тут можно сказать? Я почему-то верю каждому её слову. Да и Витька ещё вчера вечером догадался, что она прилетела. Правда, он не думал, что всё окажется так закручено. И я не думал. Кому же в голову придёт такое? Но ведь всё это — очень даже возможная штука. Мы ещё могли бы чему-то не поверить, если бы не видели тёмного пятка на небе. Но ведь мы видели его! Никуда от этого не денешься!

— Так что же вы думаете по поводу всего этого, молодые люди?

Алексей Семёнович глядит на нас из-под своих мохнатых седых бровей так же пронзительно, как и в начале разговора.

— Я всему этому верю! — говорю я и по-латински повторяю, чтобы Корнелия слышала и поняла:

— Credo!

И она слышит и глядит на меня долгим и тёплым взглядом.

— Вы кем работаете? — невозмутимо спрашивает меня Алексей Семёнович.

— Я юрист.

— Адвокат?

— Да.

— Я так и подумал.

— Почему?

— Вы легко верите людям. При вашей профессии это естественно... А вы кем работаете, молодой человек?

Алексей Семёнович переводит свой пронзительный взгляд на Витьку.

— Инженером.

— Каким инженером?

— Электриком.

Витька врёт. Он так обычно врёт, когда незнакомые люди спрашивают его о профессии. Наверно, ему так положено.

— И вы из одного города, молодые люди?

— Да. — Витька называет наш город. — Мы друзья детства...

— Так-так... — Алексей Семёнович снова гладит клеёнку... — Это хорошо, когда друзья детства до таких лет держатся вместе. В наш век это не так часто бывает... Так что же вы думаете по поводу рассказа этой девушки?

— Я хотел бы задать ей несколько вопросов, — говорит Витька.

Я не понимаю, зачем Витька ломается. Неужели боится, что старик просто вытурит нас и не будет больше переводить, если мы разахаемся?

— Пожалуйста.

— Она сказала, — задумчиво произносит Витька, — что знает силу, которая двигала их кораблём. Эта сила нам понятна. Видимо, корабль — фотонный. А вот знает ли она силу, которая двигала их маленькими чёрными шарами? Теми, что спускались на Землю...

Алексей Семёнович переводит. Корнелия отвечает коротко. И вот уже старичок с пронзительным взглядом и добрыми морщинками у глаз переводит её ответ:

— На всех землях существует сила тяжести. Открыватели звёзд преодолели её. На этом преодолении основан полёт их шаров. Они поднимаются и опускаются плавно, не причиняя пассажирам никаких страданий.

— Антигравитация! — в восторге говорю я Витьке. — Ты понимаешь?

— Как-нибудь!.. — Витька усмехается.

— Что ещё спросить? — интересуется Алексей Семёнович.

— Ещё такой вопрос... — произносит Витька. — Как передвигалась Корнелия и её спутники по космическому кораблю?

Снова короткий диалог между Алексеем Семёновичем и Корнелией — и вот мы уже слышим ответ:

— На корабле все ходят так же, как на земле. Специальные аппараты следят за тем, чтобы поддерживалась искусственная сила тяжести. Правда, однажды эти аппараты потребовали ремонта, и тогда все открыватели звёзд надели обувь с магнитными пластинками в подошвах. Корнелия попробовала ходить без этой обуви, но не смогла — она просто летала от двери к двери. Спать в эти дни приходилось в специальных поясах с мягкими магнитными нитями. А потом аппараты починили, и снова появилась искусственная сила тяжести.

— Теперь ещё вопрос, Алексей Семеныч... — Витька не унимается. — Наверно, самый щекотливый. Может ли она передать что-нибудь на корабль этих космонавтов? Могут ли они передать что-нибудь ей? Короче, есть ли у неё связь с ними?

Алексей Семёнович переводит. Я вижу, как лицо Корнелии напрягается, как она искоса взглядывает на Витьку. Я вижу, что отвечать ей не хочется. Но она всё-таки отвечает, и Алексей Семёнович переводит снова:

— Она говорит, что может передать своим друзьям любое сообщение. Может позвать их на помощь. Но не позже, чем через год по земному времени. Так сказал Гао, командир корабля. А они могут передать ей что-либо только тогда, когда она их вызовет. Не иначе.

— А собирается ли она их вызывать? — снова спрашивает Витька.

— Она прилетела, чтобы жить на земле. Жить, как все люди. Если она не сможет здесь жить — она попросит, чтобы её забрали. И её заберут. Но её будут ждать только один год.

— А потом?

— Потом они могут улететь далеко от нашего солнца. И сигналы не дойдут до их корабля. А в течение этого года они будут на малой скорости обследовать соседние планеты. Может, они даже поселятся на одной из них. И тогда связь будет возможна позже, чем через год.

— Почему они не прилетели на Землю сами? — спрашивает Витька.

— Я хотел спросить то же самое. — Алексей Семёнович улыбается.

— И я тоже, — добавляю я.

— Значит, это вопрос общий.

Корнелия едва заметно, одними глазами, улыбается мне и отвечает. И Алексей Семёнович переводит снова:

— Открыватели звёзд хотят создать своё общество со своими законами. Они хотят оградить своё потомство от войн и от произвола, которого было немало на их родной планете. И поэтому они решили, что в их обществе править будет не человек, а закон. Они создадут такие законы, которые ни один человек никогда не сможет попирать, подчинять своим корыстным интересам. Эти законы будут сильнее людей и никогда не послужат несправедливости. Но для этого открывателям звёзд нужна свободная земля, где они могли бы устанавливать свои законы, а не подчиняться чужим. Они считают, что на нашей земле и без них должно быть уже тесно от людей, и поэтому остановка здесь была бы для них потерей времени. А временем они дорожат. У них осталось его не так много. Их жёны стареют и скоро уже не смогут рожать.

— А если они не найдут другой такой планеты? — спрашиваю я. — Что тогда?

Я даже не замечаю, как Алексей Семёнович переводит. Мне уже кажется, будто я говорю прямо с Корнелией, безо всяких посредников. Наверно, мне кажется это потому, что Корнелия, отвечая, глядит больше на меня, чем на латиниста. И глядит ласково, спокойно, дружески.

— Если у открывателей звёзд не останется другого выхода, они полетят туда, куда будет ближе — на свою планету или на нашу. И подчинятся тем законам, которые будут существовать на этих планетах. Но если даже они и прилетят на нашу Землю — мы всё равно не увидим их. Потому что на нашей Земле за это время пройдёт много веков.

— Может ли Корнелия связать нас с кораблём открывателей звёзд? — спрашивает Витька.

Алексей Семёнович переводит:

— Может, но не имеет права. Командир корабля Гао просил её не раскрывать тайну связи с кораблём. Если открывателям звёзд понадобится, они сами свяжутся с жителями Земли. Они знают один из земных языков, и этого вполне достаточно.

— У меня есть ещё вопрос, — говорит Витька. — Спросите, пожалуйста, её — из-за чего была война на той планете?

Я вижу извиняющуюся и растерянную улыбку на лице Корнелии. Она отвечает и пожимает плечами. И, наконец, я слышу перевод её ответа:

— Она говорит, что так и не поняла этого, хотя открыватели звёзд и объясняли ей. По их словам выходило, что обе стороны говорили, будто защищают свободу. Но ведь Корнелия не маленькая. То же самое говорили и римляне, когда завоёвывали земли варваров. Свободу нельзя защищать нападением на другую страну. А кто первый напал на той земле — она так и не поняла.

— Кажется, я могу сказать то же, что и мой друг. — Витька улыбается и говорит по латыни:

— Credo!

Корнелия благодарит его и взглядом и улыбкой.

— Спросите её, пожалуйста, — обращаюсь я к Алексею Семёновичу, — как она думает жить дальше. Что мы могли бы для неё сделать?

Когда Алексей Семёнович кончает переводить, Корнелия глядит на меня. Она отвечает, почти всё время глядя на меня. Она говорит мне. И, когда Алексей Семёнович переводит её ответ, я как бы слышу её голос:

— Это во многом зависит от вас. Если вы обладаете достаточными возможностями и испытываете к ней достаточную симпатию, чтобы учить её новому языку и новым правилам жизни, она не будет искать никаких других путей. Она была бы рада этому, потому что доверяет вам. Вы встретили её приветливо и открыто, как друзья. Но если вы почему-либо не можете, она ничуть не обидится на вас и просто обратится за помощью к царю этой страны. Она считает, что царю будет нетрудно помочь ей.

— К царю? — переспрашивает Витька.

— Да, она сказала, к царю, — подтверждает Алексей Семёнович.

— И вы не объяснили ей, что у нас уже давно нет царя?

— Не успел! — Алексей Семёнович разводит руками. — Вы ведь так ждали её ответа!.. Сейчас объясню. Но что сказать ей от вашего имени?

— Скажите, что мы сделаем для неё всё возможное! — Я говорю это в уверенности, что Витька думает так же. А если даже он думает и не так, я могу обойтись и без него. Я никуда не хочу отпускать от себя Корнелию. Никуда! — Скажите ей, что мы будем учить её всему, чему положено учить современного человека. Она может ни о чём не волноваться. — Я усмехаюсь. — Обойдёмся как-нибудь без царя... Кстати, скажите ей про царя тоже...

— Разумеется, молодые люди!

— Я присоединяюсь ко всему этому, — вставляет Витька.

Алексей Семёнович говорит долго. Корнелия слушает его и поглядывает на меня. Потом она уже не глядит на меня. Она глядит только на Алексея Семёновича. Я слышу, как мелькает в его фразах слово «rex» — царь, и понимаю, что он в сжатом виде рассказывает ей историю нашей революции. Идёт, так сказать, первый урок начальной политграмоты.

Потом Алексей Семёнович умолкает и переводит взгляд на нас. Он глядит по очереди своими пронзительными серыми глазами то на меня, то на Витьку и говорит:

— А теперь, молодые люди, я хотел бы высказать вам два своих соображения. Они интересны вам?

— Разумеется! — говорит Витька.

— Конечно! — подтверждаю я. — Что за вопрос?

— Для меня эта история, естественно, более необычна, чем для вас. Я не ретроград и читал об эйнштейновской теории относительности. Но с таким феноменальным её подтверждением я, конечно, не ожидал встретиться. Я тоже готов поверить в то, что она говорит. Тем более, что вы сами видели какой-то неизвестный летательный аппарат. Но можете ли вы мне объяснить, почему этот аппарат опустился на нашу землю незамеченным? Ведь у нас есть радиолокаторы, которые за сотни километров обнаруживают в небе чуть ли не птицу! Почему же пролетел этот шар?

— Это может объясняться очень просто, — отвечает Витька. — Радиолокация основана на том, что все земные тела отталкивают радиоволны, по крайней мере, значительную их часть. Эти отразившиеся радиоволны возвращаются к локатору и очерчивают на его экране примерные контуры оттолкнувшего их предмета. Если людям той планеты удалось создать тело, поглощающее или пропускающее через себя все радиоволны, то оно не может быть обнаружено радиолокаторами. Волны радара пройдут сквозь него или поглотятся им и обратно не вернутся. И поэтому на экранах локаторов ничего не появится. Видимо, шары этих космонавтов обладают такими свойствами. Я уже думал об этом, признаётся Витька. — Видимо, таким же свойством поглощать или пропускать радиоволны обладали и военные ракеты на родине этих людей. Иначе там не решились бы развязать ядерную войну. А когда ракеты неуловимы для радара — соблазн велик. Каждому будет казаться, что он сможет нажать кнопку безнаказанно. Этакая самоубийственная иллюзия для неврастеников... Со временем могут появиться такие ракеты и на Земле. Теоретически это вполне возможно. Так что радар — не вечная защита. Но лучше бы, конечно, на Земле таким ракетам не появляться!..

— Вы убедили меня. — Алексей Семёнович разводит руками. Это было последнее моё сомнение. Теперь у меня есть соображение уже другого рода. Не думаете ли вы, молодые люди, что об этом событии надо сообщить печати и поставить в известность руководящие органы?

— Не думаем! — резко отвечает Витька.

— Ни в коем случае! — добавляю я.

Я очень рад, что Витька думает так же, как я. Мы не сговаривались с ним, потому что не думали об этом раньше, но вот ответили одинаково. Может, мы и по разным причинам хотим одного и того же. Но главное здесь не причины. Главное — результат.

— Почему вы так считаете?

— Нам просто не поверят, — говорит Витька. — Ведь никто, кроме нас, не видел этого шара. Нас примут за авантюристов. Всех троих.

— А какой вам смысл выдумывать это?

— Ну... — Витька покусывает губы, — Каждый понимает всё в меру своей испорченности... Один решит, что нам нужна слава, другой — что деньги, третий — что квартира... И потом, — добавляет он, — представителям печати понадобятся доказательства. А единственное доказательство — связь с кораблём. Значит, с самого начала от Корнелии потребуют того, что она не хочет и не имеет права делать. Этакое моральное насилие... Что подумает она тогда о нынешних обитателях Земли? Захочет ли она оставаться на такой планете?

— Ну, хорошо, насчёт печати я согласен. — Алексей Семёнович по-прежнему пронзает нас испытующим взглядом своих серых глаз. — Но руководящие органы должны всё-таки знать. Я бы настоятельно советовал вам обратиться туда.

— Мы сделаем это у себя дома, — говорит Витька. — Где знают нас и верят нам.

— Что ж, это логично, — соглашается Алексей Семёнович. Желаю вам успеха, молодые люди. Если понадоблюсь — пишите. Мой адрес у вас есть.

Мы благодарим его и поднимаемся. Корнелия тоже благодарит его своим коротким «grato».

...И вот мы уже снова сидим в машине, и машина глотает километры, и Корнелия жадно глядит по сторонам. У заднего стекла за моей спиной громоздится стопка книг — учебники латинского языка и словари. Мы купили всё, что было в книжных магазинах Симферополя. Теперь мы оба будем изучать латынь. И ещё там лежат два разных букваря и детская азбука с картинками. Это для Корнелии. Мы начнём учить её прямо в дороге. Начнём с самого главного — с языка. По существу, мы уже учим её. Мы учили её в столовой, когда обедали, учили в книжных магазинах. Она способная ученица. Она легко запоминает слова, особенно если в них латинские корни. Но сейчас она всё-таки спрашивает меня по латыни, ибо по-русски ещё этого спросить не может:

— Quo vehimus?

И я отвечаю ей:

— Pro urbe Гурзуф.

Да, мы едем в Гурзуф. Там живёт Витькина тётка. Мы не собирались раньше заезжать к ней. Витька не видел её уже лет шесть и не умер бы, если бы не увидел ещё столько же. Но сейчас эта тётка нужна. Не нам — Корнелии. Потому что Корнелии нужно одеться. Так же, как одеваются женщины в нашей стране. И для этого, конечно, нужна помощь женщины.

Витька ведёт машину и внимательно глядит на дорогу. Неожиданно, не поворачивая головы, он говорит:

— Хорошую штуку предложил нам этот старичок...

— О чём ты?

— Да о шуме в печати. Представляешь себе, в какой я попал бы переплёт, если бы моё имя стали склонять в печати? А тем более — в заграничной. Наш брат ведь пока что не имеет на это права. И объяснить этому старику ничего нельзя... Пришлось выкручиваться... Спасибо, хоть ты понял!

Милый Витька! Я ведь совсем забыл в тот момент о том, что он засекречен, Я думал тогда о другом. Даже ему я не сказал бы о своей главной причине. Я могу только думать о ней, но никому в ней не признаюсь. Я ведь в тот момент просто испугался, что шум в печати и ажиотаж вокруг Корнелии могут оторвать её от меня, и навсегда. А мне очень не хочется её терять...

Плавно покачивается машина. Уносится из-под колёс асфальтовая лента шоссе. Приближаются горы. Корнелия жадно глядит по сторонам.

Гурзуфской тётке Виктора пытаемся рассказать всё. Иначе ей будет просто непонятен смысл просьбы, с которой мы обращаемся. Тётка, конечно, не верит и считает всё это пустой и, главное, бессмысленной выдумкой.

Тётка Виктора уже немолода — ей явно за пятьдесят. Полная, но очень подвижная и, чувствуется, энергичная, она даже не выслушивает Витькиного рассказа до конца и со скептической улыбкой перебивает:

— И зачем, Витюшка, ты все эти страсти-то говоришь? Переночевать вам нужно — так мой дом весь ваш. А то и полный отпуск живите. Квартиранты вон завтра вечером уезжают — вышел их срок. Могу больше никого не пускать. Что с девушкой приехал, — так я ведь только рада за тебя. Пора уж и жениться. У других в твои-то годы детишки бегают. А ты всё холостуешь... Только страсти-то эти зачем выдумываешь? Так я говорю, девушка?

Она обращается с этим вопросом к Корнелии, к Корнелия вежливо улыбается и извиняющимся тоном произносит:

— Non intellego.

— Чего-чего? — Тётка даже прикладывает руку к уху, чтобы лучше слышать.

— Она не понимает по-русски, — вставляю я. — Она говорит вам, что не понимает.

— Иностранка, что ли, какая?

Витька, махнув рукой, снова начинает объяснять, и тётка снова ему не верит. В конце концов Витька, кажется, уже готов взмолиться:

— Ну, хорошо, тётя Нина! Думай, что хочешь, только помоги нам!

— Чего надо сделать-то, милый ты мой? Тут-то уж хоть не ври!

Витька объясняет. Надо съездить с нами в Ялту. Надо подобрать в магазинах Корнелии платье, туфли, чулки, бельё, плащ какой-нибудь... В общем, всё, что необходимо девушке на время задуманного нами путешествия.

Тётка слушает Виктора и осуждающе смотрит на Корнелию.

— Где ж вы её такую непутёвую подобрали? — спрашивает она. — Это ж надо, чтоб у девчонки чулок не было? Это ж ни в какие ворота!

Витька снова начинает объяснять. Тётка, махнув рукой, почти кричит:

— Да хватит мне ересь-то эту пороть! Готовь лучше деньги! Завтра с утра и поедем... Ночевать-то, надеюсь, у меня будете?

— У тебя, тётя Нина, у тебя!.. Ты уж вот Корнелию пристрой. А мы и в машине переспим...

— Для всех место найдётся!

Через полчаса мы ужинаем на тесной, маленькой терраске и уходим к морю. Оно лежит у наших ног тихое, ласковое и нежно облизывает прибрежные камни. Оно что-то бормочет в темноте, как будто рассказывает вечную и в то же время всегда новую легенду. Каждому слышится в шуме моря что-то своё. И мне кажется сейчас, что море рассказывает удивительную легенду про темноволосую и голубоглазую девочку, которая родилась шестнадцать с лишним веков назад, которую воспитывали сначала рабыни, а затем космонавты, которая побывала в другом мире на далёкой и несчастной планете. Про девочку, которая шагнула из рабства в социализм, которая видела быт античности и технику будущего и должна быть поэтому одновременно наивной и мудрой. Я показываю рукой в морскую даль и говорю:

— Море.

— Mare, — отвечает мне Корнелия.

— Море! — настаиваю я,

— Море! — повторяет она и улыбается. — Море!..

Мы медленно идём по берегу, показываем на скалы и камни, заборы и скамейки, тополя и каштаны и ведём урок русского языка, который мы начали сегодня утром и который нам предстоит вести ещё долго, очень долго.

И когда поздно вечером, в глубокой темноте августовской крымской ночи, мы возвращаемся к дому Витькиной тётки, я вдруг решаю, что нужно сейчас же, немедленно, научить Корнелию ещё одному очень важному слову. Я показываю на всех нас троих и говорю латинское «amici» и перевожу по-русски «друзья».

И Корнелия понимает и с улыбкой повторяет — очень точно, звук в звук:

— Дру-зья! Amici! Дру-зья!

Я показываю на Витьку и говорю латинское «amicus» и русское «друг». Потом показываю на себя и говорю то же самое.

Корнелия понимает и легко повторяет:

— Друк. Amicus! Друк. Дру-зья!

Потом вдруг лукаво улыбается и поднимает вверх палец:

— Sed magic amico veritas![16]

...Первую половину следующего дня мы проводим в ялтинских магазинах. И по мере того как Витькина тётка заходит с Корнелией в одну примерочную, в другую, в третью, она всё сочувственнее и доверчивее глядит на свою юную попутчицу. Мы с Витькой не знаем, что происходит в этих примерочных. Мы только догадываемся об этом по смущённому и возбуждённому лицу Корнелии, по глубоким вздохам тёти Нины и по её тихим, как бы к самой себе обращённым словам:

— Ровно дитя малое... Ничегошеньки не понимает... Это ж надо — комбинации шёлковой сроду не видела...

И всё-таки к обеду Корнелия одета. На ней остроносые чёрные туфельки и лёгкое, хотя и не самое модное платье. Тут уж ничего не поделаешь — платье тётя Нина выбирала по своему вкусу. Из магазина в магазин мы носим новенький коричневый чемодан и укладываем в него тапочки, свёртки с бельём, серый плащ, халат, купальник... Это очень здорово, что тётя Нина сообразила купить Корнелии купальник. Мы бы наверняка забыли. В чемодане же лежит и чёрно-серебристый костюм Корнелии, в котором она ещё сегодня утром выехала из Гурзуфа, Она сама вынесла из магазина этот костюм, завёрнутый в бумагу, и сама уложила его в чемодан. В этот же чемодан она положила и маленький белый ящичек, на котором, кроме ручек, ничего больше я так и не мог разглядеть. Что могло быть в белом ящичке? Корнелия говорила, что может установить связь с космическим кораблём Гао... Может, это и есть её передатчик? Мы обедаем в открытом кафе, на набережной. Мы берём бутылку «Массандры», и тётя Нина ворчит, что мы зря тратим деньги, что можно было бы пообедать и у неё, что нам ещё хватит забот и расходов с этой странной девчонкой, которая точно с Луны свалилась — ничего не знает. Даже как чулки пристёгиваются... Витька слушает тётю Нину и чешет затылок.

— Ничего, тётя!.. Одну бутылочку можно... А от остальных нам всё равно теперь придётся отказаться... Бюджет не выдержит...

Пообедав, мы возвращаемся в Гурзуф. Нужно отвезти домой тётю Нину. Она торопится, потому что вечером уезжают квартиранты и надо принять у них комнату.

Тётя Нина оставляет нас ночевать у себя, хотя мы и собирались успеть к ночлегу в ялтинский кемпинг.

— И не думайте, — решительно говорит она. — Никакого вам кемпинга не надо. Зря деньги-то тратить... Да и не пустят вас всех в кемпинг. У Корнелии паспорта-то, небось, нету?..

— А ведь верно, тётя Нина, — говорит Витька. — Без паспорта не пустят... Как мы сразу не сообразили?

— Вы уж по дороге старайтесь квартиры для ночёвки подыскивать, — советует тётя Нина. — С квартирантов паспорта не спрашивают... — Она вздыхает. — Ох, и хлебнёте вы ещё с ней горя!..

Мы сидим с тётей Ниной рядом, Я вижу, как жалостливо глядит она на Корнелию. Она, видимо, никак не поймёт, откуда взялась Корнелия и почему эта девушка не знает многих элементарных вещей. Теория относительности для тёти Нины — тёмный лес. Она и не слыхала про такую. Где ж ей понять, — откуда взялась Корнелия?

Наконец Витька останавливает в тёткином дворе машину и поворачивается к нам.

— Тётя Нина, — говорит он, — проведи с Корнелией инструктаж по поводу купальника, а? Мы бы сейчас на море пошли... А то уже второй день у моря и даже не искупнулись.

— Ладно уж, проведу! — Тётя Нина улыбается. — И где вы только её такую нашли?..

Через час мы уже в море, в воде, по-вечернему тёплой и нежной.

Корнелия входит в воду осторожно, боязливо, и я уже хочу подойти к ней и подать ей руку. Но Витька, уловив моё движение, удерживает меня:

— Подожди. Пусть сама.

— Мне кажется, она ни разу не купалась в море.

— Чудак, она просто отвыкла. Как она могла жить в Пантикапее и не купаться в море?

Мы оба восхищённо смотрим на неё. В сиреневом купальнике, тоненькая, тепло-белая, как статуэтка из мамонтовой кости, Корнелия удивительно хороша. Она понимает, что мы любуемся ею. Но я чувствую: есть что-то нехорошее в том, что мы любуемся ею оба, вместе. И, видно, она это тоже чувствует, потому что вдруг бросается в воду и плывёт в море. Она плывёт легко, уверенно, как будто плавала вчера, позавчера и вообще каждый день. И мы ошалело смотрим на неё, а потом бросаемся вдогонку. Но догнать её не так-то просто. Она хорошо плавает. Однако мы всё-таки её догоняем и заворачиваем к берегу, и она хохочет и кричит что-то звучное и весёлое на своей латыни.

Мы плывём рядом и смеёмся, и тоже что-то кричим, и впервые чувствуем себя с Корнелией легко, свободно и просто. Впервые за эти двое суток на нас не давят века, разделяющие наши годы рождения. Мы точно так же смеялись и дурачились бы с любой знакомой девчонкой. Видимо, Корнелия чувствует то же самое, потому что, когда мы выходим из воды, она неожиданно кладёт руки нам обоим на плечи и звонко, радостно произносит:

— Дру-зья! Дру-зья!

И добавляет слово, которое выучила сегодня за обедом:

— Ха-ро-ший! Bellus! Ха-ро-ший!