Девушка и смерть

Никого, к кому бы мне хотелось пойти, больше не нашлось, и никто не искал моего общества. Энрике уехал, как и собирался, и неизвестно, будет ли он нуждаться в моей дружбе и впредь, занятый молодой женой. Андресу я сама дала от ворот поворот, и даже Голос теперь не баловал меня своим вниманием. Я теряла друзей и знакомых одного за другим, никого не приобретая взамен. И винить в этом, опять-таки, было некого.

В общем, это было очень тоскливое лето. Вот теперь я пожалела, что отказалась от предложения сеньора Арканжо; будь я занята делом, у меня не было бы времени на скуку, самокопание и самобичевание. Вскоре я начала считать недели и дни до начала репетиций перед открытием сезона. Похожее состояние у меня уже было в позапрошлом году, когда я танцевала «у воды», не видя впереди никакого просвета. Тогда мне удалось его в конце концов преодолеть, поставив перед собой цель и начав её добиваться. А сейчас цели у меня не было. Достигнутая вершина вдруг показалась совершенно ненужной, и открывавшиеся перспективы тоже не радовали. Какой смысл становиться даже прима-балериной, если при этом оказываешься в полной изоляции? Дело должно приносить радость, иначе зачем оно вообще нужно? Чтобы просто жить, хватало жалования танцовщицы кордебалета… Тут мои мысли слегка запнулись, при воспоминании прежнем о пансионе и сеньоре Софиантини. Нет, все же иметь чуть побольше денег совсем не мешает. А друзья… Или хотя бы знакомые… Их можно найти, было бы желание. Так что хватит стенать и жалеть себя, несчастную. Как и прежде, всё в моих собственных руках.

Примерно в это же время я получила письмо от давно не подававшего признаков жизни «ангела». Вскрыв конверт, я обнаружила в нём второй, поменьше, и записку:

Во втором конверте действительно лежало приглашение на моё имя — красочно оформленное, на хорошей бумаге. Я повертела его в руках, раздумывая, идти или не идти. Сеньор Риас был известным театралом и меценатом, вхожим, несмотря на своё плебейское происхождение, в высшее общество. Впрочем, за последние лет тридцать нравы весьма изменились, как ни шипели сквозь зубы представители аристократии. Ещё при старом короле это было бы невозможно, но сейчас дельцы, банкиры, промышленники и прочие представители высших слоёв буржуазии изрядно перемешались с графами и маркизами на приёмах и балах. Их высмеивают за глаза, зовут нуворишами, но редко кто, за исключением самых завзятых снобов, отказывается от их приглашений или брезгует приглашать к себе. Деньги, как известно, не пахнут и всем нужны, особенно в наш век, когда многие землевладельцы вдруг обнаружили, что старые методы ведения хозяйства перестали приносит прежний доход. И кое-кто из них, самые разумные, плюнув на дворянскую спесь, сами начали подстраиваться под новые веяния, заводя фабрики и мастерские, торгуя, играя на бирже…

Приглашение я все же решила принять, а вот от похода в магазин сеньориты Альварадо отказалась. Не стыдно ходить в скромном платье, стыдно принимать подачки, да и чревато, а моё голубое платье выглядит совсем неплохо, особенно если заново отделать его синими лентами. Сад «Тайна» находился не так уж и далеко, но я, как дама, поехала туда на извозчике. Праздник начинался в шесть часов вечера и грозил затянуться, как минимум, до полуночи.

Сад следовало бы скорее назвать парком — он был весьма обширен, с искусственным прудом, по которому сейчас скользили лодки. Располагался он позади дворца, принадлежавшего графам ди Фальконе, и некогда действительно был садом, милым укромным уголком. Потом хозяева решили его расширить, а после фамилия пресеклась, и парк с дворцом достались короне. Парк открыли для посещения, а во дворце сейчас располагалась публичная библиотека, и иногда там проводили выставки.

Устроитель праздника сеньор Риас, как и положено хозяину, стоял при входе, приветствуя прибывающих гостей. Для меня у него тоже нашлось несколько теплых слов, хотя, конечно, моего имени он не помнил. Мне он понравился: солидный мужчина в годах, уже с сединой, но подтянутый, хорошо выглядевший и элегантно одетый. Я искренне улыбнулась ему и прошла по аллее к ближайшей площадке, на которой, судя по всему, планировались танцы. Оркестр уже играл что-то негромкое, гости гуляли, болтали и пересмеивались между собой. В ближайшей беседке стоял стол со всякими закусками, с которого можно было взять всё, что душа пожелает.

Некоторое время я просто бродила по саду, рассматривая разукрашенные беседки, красочные ларьки, в которых продавались всякие мелочи — выручка, как сообщалось в пригласительном билете, пойдёт на благотворительность, — развешанные на деревьях гирлянды из пока не горевших фонариков. Гулявших и веселившихся в саду людей я, по большей части узнавала: сеньор Риас и впрямь собрал здесь верхушки городских театральных трупп, а также их поклонников-театралов. Спустя примерно час пришло время обеда за расставленными прямо под открытым небом столами. Я подошла к ним и остановилась в сомнении. Все приглашённые из Королевской Оперы размещались за главным столом, но лезть к прославленным певцам и танцовщикам мне было как-то не по чину. За другими столами сидели артисты других театров, туда соваться тем более было неудобно. Можно, конечно, удовольствоваться столами с напитками и лёгкими закусками, а также подносами, которые разносили ненавязчивые лакеи, но мне стало обидно. Опять я словно какая-то пария.

— Что же вы не садитесь, сеньорита?

Ко мне незаметно подошёл сам сеньор Риас.

— Вы ведь из Оперы? — я кивнула. — Так прошу вас, сеньорита… — он сделал многозначительную паузу.

— Баррозо, — пробормотала я, нерешительно делая шаг вперёд.

— Вы недавно в Опере?

— Два сезона.

— Этого более чем достаточно, чтобы привыкнуть к вашему положению, так что не стесняйтесь. Вы — балерина?

— Да, — подтвердила я, снова останавливаясь. Сеньор Риас подвёл меня к началу стола, где сидели самые-самые. Я узнала Марселу Мачадо. Единственное свободное место находилось почти прямо напротив неё.

— Что же вы встали? Садитесь. Господа, вы извините вашу слегка припозднившуюся коллегу?

Я совсем смутилась, почувствовав себя в перекрестье взглядов. Причём, как мне показалось, отнюдь не обрадованных.

— Сеньор ди Ногара, вы один пришли сюда без дамы, — продолжил между тем сеньор Риас. — И теперь мы её вам нашли. Сеньорита Баррозо, вы окажете честь этому господину?

Сидевший слева от свободного стула человек обернулся, и я встретилась взглядом с Андресом.

Ё-моё.

Я пробормотала что-то неразборчивое для меня самой и села на галантно выдвинутый стул. И тут же уткнулась в тарелку, боясь встретиться с кем-либо взглядом. Андрес тоже не спешил начинать застольную беседу. Остальные гости переговаривались, звякали тарелки и приборы, потом сеньор Риас поднялся, явно намереваясь произнести тост.

— Вам налить вина? — негромко спросил Андрес.

Я кивнула, по-прежнему не глядя на него, но кожей чувствуя его присутствие. В стоявший передо мной бокал полилась золотистая жидкость.

— Итак, — в наступившей тишине объявил хозяин застолья, — я счастлив сказать, что здесь собрался, без преувеличения, цвет нашего искусства. А также, — и он чуть льстиво улыбнулся человеку, сидевшему рядом с Мачадо, — его искренние почитатели, оказывающие бесценную поддержку нашим театрам. Нет нужды перечислять все ваши заслуги перед нашим обществом, а потому скажу лишь одно — без вас, сидящих здесь, наша жизнь была бы бедна и бесцветна, но огни ваших талантов разгоняют сумерки обыденности. За вас, сеньоры и сеньориты!

Все выпили.

— Позвольте ответный тост, — поднялся кавалер Мачадо. Он держался с барской снисходительностью человека, привыкшего оказывать людям милость одним фактом своего присутствия. Андрес снова взял бутылку и, не дожидаясь согласия, наполнил бокалы себе и мне. — Огни талантов собравшихся здесь сеньоров, а в особенности сеньорит, — он повернулся к Марселе, и та кивнула с благосклонной улыбкой, — и впрямь не нуждаются в славословиях, они говорят сами за себя. Но сегодня сумерки обыденности вокруг всех нас разогнали именно вы, сеньор Риас. А потому — ваше здоровье!

Раздались одобрительные возгласы, сеньор Риас встал и поклонился. Любопытство придало мне смелости, я повернулась к Андресу и спросила:

— Это — герцог ди Соуза?

— Да. Вы не знали?

— Я никогда не видела его вблизи.

Герцог наклонился к Мачадо и что-то зашептал ей на ухо. Так вот он каков, этот вельможа, член королевской фамилии, один из богатейших людей королевства. Недурён собой, очень недурён, хоть и не в моём вкусе, да и староват по моим меркам — лет сорока, а то и больше. Я спохватилась, что пристально таращиться на людей невежливо, и отвела взгляд.

— Мы с вами давно не виделись, — сказал Андрес, не глядя на меня.

— Да, — согласилась я. И, чтобы заполнить наметившуюся неловкую паузу, спросила: — Вы не уехали на лето из города?

— Уезжал, но уже вернулся.

— Почему? Ведь как раз сейчас начинается, насколько я понимаю, время сбора урожая? Или скоро начнётся?

— Признаться, я никогда особо не любил эти сельскохозяйственные хлопоты. У отца они выходят куда лучше, да и у Лоренцо — тоже.

— Лоренцо?

— Это — мой кузен, но после смерти своего отца, моего дяди, он живёт с нами. Он мне как брат.

— Ясно, — сказала я, не зная, что ещё придумать для поддержания беседы.

— А у вас, я вижу, успехи? — спросил Андрес. — Ведь сюда пригласили только солистов.

— Да, хотя я ещё не выступала в этом качестве. Начну только в будущем сезоне.

— Поздравляю. В каких спектаклях?

Я перечислила, и мы, с облегчением найдя, наконец, безопасную тему, принялись обсуждать балеты — и те, в которых мне предстояло танцевать, и все прочие, идущие в нашем театре. Трапеза шла своим чередом, иногда прерываемая тостами, по очереди высказываемыми гостями. Под конец обеда сеньор Риас вдруг обратился к Андресу:

— Сеньор ди Ногара, вы чуть ли не единственный, кто ещё ни разу не произнёс тоста. Неужели вы не хотите ни за что выпить?

— Я с охотой присоединяюсь ко всем прозвучавшим здесь поздравлениям и пожеланиям, — ответил Андрес, но так просто отделаться ему не дали.

— Э нет, сеньор, — со смехом сказал герцог ди Соуза, — нельзя же так пренебрегать обязанностью галантного кавалера. Все присутствующие здесь ждут ваших слов. Быть может, вы хотите ещё раз выпить за дам? Или — за одну из них?

— Просим, сеньор, — добавил Риас, — и пусть ваш тост завершит наш обед, не считая, разумеется, тоста за её величество.

— Просим, просим! — пролетело над столом.

Несколько секунд Андрес сидел неподвижно, потом поднялся.

— Что ж, — сказал он. — Да простят меня дамы, но в их честь сегодня уже было сказано немало хороших слов. А я хочу поднять этот бокал за тех, чья звезда ещё не взошла, но взойдёт в ближайшем будущем. За таланты, которым предстоит и дальше прославлять нашу сцену!

Не знаю, понравился присутствующим этот тост, или нет, но выпили и за него. Вскоре после этого прозвучал обязательный тост за королеву, и все встали из-за стола.

На землю спускались сумерки, хотя до настоящей темноты было ещё далеко. Но фонарики на деревьях уже зажглись, осветилась и эстрада, на которой расположился оркестр. Начались танцы. На первый меня пригласил Андрес, и я не стала отказываться, тем более что этикет требовал от него протанцевать с дамой, с которой обедал. Потом меня приглашали и другие, хоть и не на каждый танец, как иных, более известных, но без дела я на лавочке всё же не сидела. Один из моих партнёров сделал было попытку зазвать меня в укромный уголок за фонтанами, красиво подсвеченными разноцветными огнями, но когда я отказалась, не стал настаивать.

В полночь затрещал, загрохотал фейерверк. Особо эффектные вспышки, образующие в тёмных небесах настоящие картины, сопровождались криками и аплодисментами зрителей. Веселье всё разгоралось, но я решила, что хорошенького понемножку, и засобиралась домой. Немного поколебалась, нужно ли мне подойти к сеньору Риасу и поблагодарить за вечер. Вежливость предписывала поступить именно так, но я опять застеснялась, и решила, что он вряд ли помнит о моём существовании, а по окончании праздника его и без того будут благодарить все присутствующие. И я потихоньку направилась к выходу, но тут меня перехватил Андрес.

— Уже уходите?

— Да, мне пора, пожалуй.

— Сеньорита Баррозо, окажите мне честь — протанцуйте со мной тур вальса на прощание.

Я согласно кивнула. Почему-то, отказывая даже в пустячных просьбах, я чувствую вину, так что я решила, что лучше уступить. Да и танцевать с Андресом мне действительно понравилось. Он был хороший танцор, и, может быть, из него вышел бы и неплохой танцовщик. Когда я высказала эту мысль вслух, Андрес как-то грустно усмехнулся.

— Людям благородного происхождения запрещено даже думать о сцене. Разве что о домашней, любительской. Мой отец бы точно и слышать об этом не захотел.

— Неужели вы действительно хотели бы стать балетным танцовщиком?

— Иногда, когда я смотрю балет, я завидую тем, кто на сцене.

— Не расстраивайтесь, не такой уж это и лёгкий хлеб. Большие физические нагрузки, частые травмы, диета эта проклятая… Сегодня я о ней забыла, завтра придётся посидеть на хлебе и воде. И несколько следующих дней — тоже.

Тут я немного сгустила краски, не собираюсь я так голодать, но в целом… Интересно, что будет делать та же Мачадо? Она ведь тоже ела не одни салаты.

— Да и век танцовщика краток, — добавила я. — Лет двадцать, двадцать пять, у самых-самых долговечных — тридцать… И всё, как бы ты ни был знаменит и прославлен, больше ты уже никому не нужен.

— Вас послушать — так получается, что в этой профессии сплошные минусы. Однако люди в неё идут, и вы сами пошли.

— Я не сама пошла, меня отдала мама, а сама я, кстати, совсем не хотела. И остальных отдают родители, чаще всего — сами выходцы из театральной среды.

— А теперь? — спросил Андрес. — Если бы вы могли выбрать теперь, вы бы отказались от танца?

Я задумалась. Тур вальса плавно перешёл во второй, но мы как-то не обратили на это внимания.

— Да нет, пожалуй, — наконец сказала я. — Ещё год назад я могла бы отказаться, а сейчас — нет. Это затягивает, Андрес.

— Анжела, — Андрес замялся, но всё же продолжил, — я понимаю, вам надо работать, вы не можете отвлекаться… Но, может, вы все же позволите мне стать вашим другом? Просто другом. Приходить к вам за кулисы, может, приглашать куда-нибудь временами?

— Андрес, — мягко сказала я. — Я не могу вам этого запретить. Но такого рода дружба — это не дружба, это простое знакомство. А мы с вами и так знакомы. Может быть, иногда… Буду рада, но с таким же успехом этого можно и не делать.

Оркестр смолк, танец кончился. Мы с Андресом раскланялись и молча разошлись. Я снова направилась к выходу, на этот раз меня никто не остановил. Поймать извозчика после полуночи оказалось не таким уж и лёгким делом, и я пошла пешком, благо улицы были хорошо освещены, и людей на них хватало. В голове крутились невесёлые мысли, портившие впечатление от в целом удачного праздника.

Ну и зачем я это сделала? Зачем я снова отказалась от Андреса, чего испугалась? Ведь уже успела пожалеть о том, что прогнала его в прошлый раз, а теперь снова. Сама же плакалась, что привлекаю внимание только тех мужчин, которые мне не нравятся, а когда нашёлся такой, который нравится — гоню его прочь. Как последняя дура, пришла я к неутешительному выводу.

Отдых кончился, и начались долгожданные трудовые будни. В первый же день я встретилась с Энрике, он весело приветствовал меня, и мы обменялись новостями. Зря я думала, что ему будет не до меня, как раз наоборот, ему срочно понадобился благодарный слушатель, которому можно было рассказать о первых днях семейной жизни, и я как раз подошла. Судя по его словам, складывалась эта жизнь, пока, во всяком случае, просто прекрасно. Но, надо отдать Энрике должное, он ценил меня не только как слушателя. Мои новости он выслушал с не меньшим интересом, чем я — его.

— Зря вас сняли с «Сеньора Мигеля» — сказал он. — Страсть у вас получается не хуже, чем у других. Достаточно вспомнить, как вы танцевали в «Лесе» в прошлом году.

— Послушать сеньора Сорро, так меня надо вообще со всех спектаклей снять и из театра выгнать, — усмехнулась я.

— Не обращайте внимания, он ко всем новичкам придирается. Мне от него тоже доставалось.

Легко сказать — не обращать внимания! А как прикажете это делать, когда сеньор Сорро стоит над душой, так реагируя на любой огрех, словно ты совершаешь намеренное преступление?

— Баррозо, танцевать в полноги будете между сезонами! Просыпайтесь наконец, работа уже давно началась!

Мне сшили новые костюмы. В «Рождественской сказке» я изображала Райскую птицу, поэтому к трико сзади крепился пышный разноцветный хвост, изрядно мешавший в танце. По забавному совпадению, хвост имелся и у костюма из «Замка снов», только не птичий, а кошачий. На свадьбе Принца и Принцессы в числе прочих сказочных персонажей танцуют и кот с кошечкой. К «Гарсиаде» костюм был самый простой — длинное белое платье с символическими крылышками на спине.

Именно с «Гарсиадой» у нас и было больше всего возни. К тому же партнёры мне попались неудачные. Я не имею в виду, что они были плохими танцорами, нет, танцевали они вполне пристойно, но совместный танец у нас не ладился. Птицу я должна была танцевать одна, кошка с котом танцуют, почти не прикасаясь друг к другу, но вот в «Гарсиаде» предполагалось более тесное взаимодействие. На моих занятиях с Корбуччи мне казалось, что подстроиться под партнёра не так уж и сложно, но теперь на репетициях меня не оставляло чувство, что мы танцуем не в паре. Да, вместе, но при этом каждый — сам по себе. Не сразу я сообразила, что и Марио, и Кристиан, с которыми мне выпало выступать в этом балете, да и сам сеньор Сорро считают, что всё идёт, как надо. Они не собирались так учитывать мои особенности, как это делал Энрике, терпеливо искать то, что будет лучше для нас обоих, выяснять моё видение роли и корректировать своё в соответствии с моим, заставляя в свою очередь и меня в чём-то менять взгляды. Такого взаимопонимания, рождавшегося между нами словно само по себе, у меня больше не было ни с кем. Разве что с тем то ли реальным, то ли вымышленным человеком из сказочного подземелья, но тогда оно было достигнуто путём моего полного подчинения, а не сотрудничества.

Осознав это, я поняла, что Энрике Корбуччи не просто прекрасный, а великий танцовщик. Ведь он не собирался танцевать со мной на сцене, во всяком случае, на сцене Королевской оперы! Он просто работал так, как привык, вкладывая в чем-то понравившуюся ему девочку из кордебалета не меньше сил и труда, чем в прима-балерину.

Однажды я, не удержавшись, пожаловалась ему на трудности.

— Ну, что ж, — сказал он, — если хотите, давайте порепетируем вместе. В прошлом году у нас с вами это неплохо получалось.

Разумеется, я хотела. Мы прошли мой номер в «Гарсиаде», и Энрике остался доволен, сказав, что Сорро придирается исключительно из вредности, или по привычке. Если я так станцую на сцене, публика будет в восторге.

— Сначала мне надо привести в восторг Флореса с Росси. Завтра у нас прогон на сцене, в костюмах и с декорациями.

— С Росси-то, я думаю, проблем не будет, — заметил Энрике. — Он явно питает к вам слабость.

Я качнула головой. По-моему, если Росси что и питал ко мне, так это опаску. С позапрошлого года, когда его что-то напугало до такой степени, что пришлось вызывать врача. Об этом уже забыли, дружно решив, что у нашего режиссёра тогда просто временно зашёл ум за разум из-за интенсивной работы, но я помнила. Одно из происшествий в череде необъяснимых то ли случайностей, то ли «нарочностей». Надо будет спросить у Голоса, не его ли это работа. Если да, то всё становится на свои места.

Голос снова прорезался уже довольно давно, причём прямо на репетиции всё той же «Гарсиады». У меня тогда долго не получался пробег-пролёт по сцене, пока наконец сеньор Сорро через губу не признал, что я делаю его достаточно легко.

— Легко, но не воздушно, — сказал Голос прямо у меня над ухом. Я вздрогнула от неожиданности, к счастью, сеньор Сорро успел отвернуться и этого не заметил.

— Что?

— Нужно ещё легче, — шепнул голос, — ты летишь, не касаясь земли. Попробуй начать из затакта.

Музыка заиграла снова, и я попробовала.

— Вот, вот! — сразу закричал Сорро, забыв о том, что новичков положено ругать. — Совсем другое дело!

— Кстати, — сказал Энрике, возвращая меня в настоящее, — а не попробовать ли нам порепетировать что-нибудь посложнее? «Зачарованный лес», скажем?

— Мы его уже репетировали.

— Кусочки и отрывки. А теперь почему бы нам не пройти всю партию обеих Птиц?

— Хорошо бы, но зачем? Я ведь всё равно не буду её танцевать.

— Кто знает, кто знает… Так вы согласны?

Я кивнула.

— Согласна.

— Тогда начнём прямо со следующего раза. До свидания, Анжела.

Энрике вышел.

— Анжела, — тут же позвал меня другой голос из пустоты.

— Да? — ответила я, поднимая глаза к потолку. Почему-то мне казалось, что голос доносится сверху.

— Анжела, тебе не кажется, что ты проводишь с ним слишком много времени?

— Нет, — сказала я, — не кажется.

— Зачем он встречается с тобой?

— Вы же видите — мы репетируем вместе.

— И ты в это веришь? Что у него к тебе чисто благотворительный интерес?

— Послушайте, оставьте эти намёки. Он, между прочим, женат на очень милой женщине и счастлив в браке.

— А его жена знает, чем он занимается?

— Конечно, знает, и ничего не имеет против. И вообще, если бы у него был другой интерес, за год с лишним это в чём-нибудь да проявилось бы. Да и с кем ещё я смогу репетировать Деву-Птицу? Ваши советы бесценны, но ведь это только советы.

Голос заткнулся. Приняв молчание за знак согласия, я отправилась переодеваться.

Сезон открылся «Зачарованным лесом», а потом был вечер одноактных балетов. Первым отделением шла «Цыганка», вторым — «Гарсиада». Я несколько подтрухивала, но всё прошло достаточно хорошо, хотя и не идеально. Можно было станцевать и лучше, но свою порцию аплодисментов мы получили, а после спектакля Марио, танцевавший со мной в этот вечер, поздравил меня с почином. Получила я поздравления и иного рода — мне вручили целых два букета. Один, как я решила, мог быть от Голоса, а вот второй от кого? Долго гадать не пришлось: после следующего спектакля — «Замка снов» — ко мне подошёл Андрес и вручил цветы лично.

— Вы же мне этого не запретили, — сказал он мне.

Я немного смутилась, хотя, казалось бы, смущаться тут не из-за чего, и присела, несмотря на то, что на мне были сапожки и короткий камзольчик, из-под которого свисал полосатый хвост.

— Мне понравилось, как вы танцевали, — добавил Андрес. — Действительно похоже на кошку — изящно и выразительно.

Танец и впрямь имитировал кошачьи движения, насколько это возможно в балете. Комплимент мне польстил, и это не укрылось от бдительного ока моего «ангела».

— Опять этот хлыщ ошивается рядом с тобой, — с явной досадой сказал он.

— Проход за кулисы открыт всем.

— Но это не значит, что ты должна выслушивать его любезности с таким блаженным видом. Если хочет быть поклонником — пусть будет, но при этом знает своё место.

Я промолчала, хотя его сентенция вызвала во мне немалое раздражение. И всё же я дорожила нашими странными отношениями и его советами, которые он начал давать мне прямо во время репетиций, неслышимо для других. Даже Энрике Корбуччи не мог этого — всего одним-двумя словами указать, что именно нужно, чтобы танец наполнился красотой и смыслом. «Руку чуть ниже» — говорил «ангел», и поза сразу становилась изящнее и как-то одухотворённее. «Не задерживайся на пальцах, сразу плие[16]» — и разорванное движение обретало необходимую слитность и плавность. Он уделял внимание в основном мелочам, деталям, утверждая, что именно из них складывается образ, от них зависит, как именно ты сделаешь роль. И был прав, конечно. Движения-то одни и те же, и выучить их может каждый танцовщик. Но у одного выйдет шедевр, а другой будет лишь честно демонстрировать выученное, так и не ставшее ролью.

Благодаря Голосу и Корбуччи Дева-Птица быстро продвигалась вперёд. Энрике танцевал и за принца, и за Мага, как выяснилось, ему уже приходилось исполнять эту партию в Раворской Опере, где он начинал свою карьеру. Однажды после репетиции он пригласил меня посидеть в кафе. Там Энрике рассказал мне парочку забавных случаев из своей тогдашней жизни, видимо, чтобы придать мне смелости. Потом заговорил о том, что после Птиц можно будет заняться чем-нибудь ещё. Скажем, «Франческо и Джильдой» или «Источником слёз». Если не в этом году, так в следующем межсезонье, когда снова приедет сеньор Арканжо, мне будет, что ему показать.

— Кстати, вы знаете, что «Сильвану» планируют снять с репертуара? — вдруг спросил он.

— Правда? Ведь это же старейший балет на нашей сцене!

— Вот сеньор Эстевели с сеньором Росси и решили, что он уже исчерпал себя.

— А что вместо неё?

— Пока думают, но, скорее всего, «Жозефину». Это я к тому, что вы вполне можете рассчитывать получить в ней роль.

— Вы думаете?

— Конечно. Та же Ясмин — вы ведь её уже знаете. Хореографию у нас всегда берут классическую, так что учить заново не придётся.

Я неопределённо повела плечами.

— На Рождество «Сильвана» пройдёт в последний раз, — добавил Энрике. — А новый спектакль выпустят, скорее всего, к весне.

— Посмотрим, — сказала я. — Поживём — увидим.

Мы распрощались. А на следующий день я снова имела неприятный разговор с Голосом. Андрес и Энрике раздражали его в равной степени.

— Я, понимаю, он занимается с тобой ролями, это дело весьма похвальное, — вещал «ангел», — но при чём тут совместное распивание кофе? Анжела, ты должна думать о работе, а не о мужчинах. Ни к чему переводить деловые отношения в плоскость личных, у этого счастливого супруга есть жена, пусть он ею и довольствуется.

— Неужели вы думаете, что в его отношении ко мне есть любовный интерес?

— Ты веришь, что мужчина может просто дружить с женщиной и столько делать для неё исключительно по дружбе?

— Да! Будь дело не в дружбе, за то время, что мы знакомы, это в чём-нибудь, да проявилось бы, — повторила я свой прошлый аргумент. — Мы ведь знакомы уже больше двух лет.

— Что ж, ваша дружба весьма трогательна, вот только зачем она тебе нужна? У этого Энрике хватило ума оценить силу твоего таланта, так что ты можешь не бояться остаться без его уроков, если дашь понять, что желаешь сохранять дистанцию.

— Зачем нужна дружба? А разве дружат зачем-то? Если вы так полагаете, то ваши представления о дружбе бедны и убоги. Дружат, потому что доверяют друг другу, потому что имеют общие интересы, потому что могут быть друг другу опорой и поддержкой в трудную минуту. Дружат, в конце концов, просто потому, что дружат.

— Разве ты всёго этого и не имеешь и без него?

— От кого?

— Разве я тебе не друг? Разве я тебе не помогаю и не поддерживаю? Разве у нас нет общих интересов, или ты мне не доверяешь?

Я помолчала. Действительно, неловко получилось, хотя в последнем пункте он прав. Я действительно ему не доверяю, потому что не знаю толком, что он такое, и чего в действительности хочет.

— Вы мне, безусловно, друг, — осторожно подбирая слова, сказала я, — но почему я должна из-за вас отказываться от других друзей? Разве одна дружба мешает другой?

— Мешает, если толкает к необдуманным поступкам. Ты можешь забыть, зачем живёшь на свете, увлёкшись дружбой с Корбуччи, а особенно — с этим ди Ногара.

— Но ведь могу и не забыть? К тому же, зачем я живу на свете, решаю только я.

— Я в этом не уверен. Женщины — слишком слабые существа, слишком легко поддаются тщеславию, соблазнам, а также тому, что они зовут любовью.

— Вот как? — я сухо усмехнулась. — Мне казалось, что ангелы должны лучше знать людей, а мой персональный ангел — лучше знать меня.

— Смею думать, что я достаточно в тебе разобрался. Так что тебе придётся выбирать — или я, или это юнец. Корбуччи — ещё куда ни шло…

— Это ультиматум?

— Если угодно, да.

Зря он это, очень зря.

— Ну, что ж, — сказала я. — Я завтра же напишу сеньору ди Ногара и попрошу составить мне компанию. А вы поступайте как знаете.

Ответа не последовало, да я и не ждала его. Честно говоря, сама не знаю, была ли я готова так резко сжечь мосты. Если он и вправду уйдёт, я испытаю очень сильное сожаление. Но вселившийся в меня чёрт властно толкал меня под руку, не позволяя пойти на попятную. Если меня просили, мне было очень трудно отказать, но если меня пытались заставить…

Так что с утра я и в самом деле села за составление письма Андресу. Дело оказалось нелёгким, я всё никак не могла придумать, куда бы пригласить его меня сопровождать, и чем это мотивировать. Я столько времени его избегала, и вот вдруг… Я не знала даже, как к нему обратиться. «Уважаемый сеньор ди Ногара»? Просто «Сеньор»? «Андрес»? В конце концов я решила обойтись вообще без обращения.

Я перечитала плод своих получасовых трудов. Как бы он не подумал, что мне от него чего-то нужно, денег там, или ещё чего-то подобного. Что ж, если Андрес решится на встречу и спросит меня об этом, я с чистой совестью скажу, что ничего подобного и в мыслях не имела. А не спросит — тем лучше, будет ему приятный сюрприз, когда всё и впрямь ограничится разговорами об искусстве.

Я запечатала письмо, отправила его по почте и задумалась, что мне теперь делать. Вообще-то приближалась годовщина смерти моей матери, надо бы навестить могилы родителей. Я и так могла бы делать это почаще, но что поделаешь — на кладбище я либо не чувствовала ничего, будучи не в состоянии связать каменные кресты и надгробия с людьми, которых любила, либо наоборот, растравляла себя чуть не до истерики. Но сегодня, в мой законный выходной, съездить нужно. Я только положу цветы, и тут же пойду обратно.

Времени на покупку цветов ушло больше, чем я рассчитывала. Была уже вторая половина дня, когда я вылезла из извозчичьего экипажа у кладбищенских ворот. Мой отец, бывший человеком предусмотрительным, позаботился о месте последнего успокоения для себя и своей жены заранее, купив участок на хорошем кладбище под столицей. Я расплатилась с извозчиком, попросив подождать меня у входа, и направилась к приоткрытым створкам.

— Анжела!

Я обернулась на оклик. Ко мне подходил Андрес собственной персоной.

— Я так и думал, что вы сегодня приедете сюда.

— Думали? Ах, да… — я вспомнила, что рассказала ему и о дне смерти мамы, и о месте, где её похоронили рядом с отцом. — Вы получили мою записку?

— Да, и именно поэтому я здесь. Надеюсь, вы не возражаете, что я не стал дожидаться завтрашнего дня? Я свободен уже сегодня и могу посвятить вам не пару часов, а весь день.

— Я рада.

— Тогда позвольте…

Он предложил мне руку, и вместе мы направились вглубь кладбища, по узким дорожкам между сплошными рядами могил. На городских и окологородских кладбищах места вечно не хватало, и потому мои родные покоились в самом углу у ограды.

На колокольне кладбищенской церкви прозвонили два часа. Мы молчали, не один не решался начать разговор первым. Но почему-то это молчание не было неловким. Возможно, обстановка располагала, в таких местах не до болтовни. Андрес предоставил мне выбирать дорогу, и я уверенно подвела его к нужному месту. Мой отец не зря выбрал именно это кладбище. На нём лежала почти вся его семья. Пока я прихваченной метёлкой сметала с могил опавшие листья и нанесённый ветром мусор, Андрес прошёлся вокруг, читая надписи на соседних надгробиях.

— Я смотрю, здесь много ваших родичей, — негромко казал он.

— Да, — я уложила цветы у массивных постаментов и подошла к нему. — Это, например, мой дядя, старший брат моего отца. Он умер бездетным ещё до моего рождения.

— А родные вашей матери?

— В другом городе. Мою мать её родители привезли в столицу из провинции. Она была из театральной семьи, таких, как правило, на дорогих кладбищах не хоронят.

— Ещё совсем недавно их вообще отказывались хоронить на кладбищах, — согласился Андрес. — Вы что же, совсем одна на свете?

— Есть у меня какие-то дальние родичи, седьмая вода на киселе, но я с ними даже не знакома. Но, знаете, я всё-таки, не совсем одна. У меня есть друзья, это уже немало.

— А кто они? Видите ли, Анжела, — слегка оправдывающимся тоном сказал Андрес, — получается, что я о вас почти ничего не знаю. Может, у нас есть хотя бы общие знакомые?

— Вряд ли. В высшем обществе я не бываю, а наш театр вы, насколько я поняла, знаете плохо.

— Верно, но я пытаюсь восполнить этот пробел. Так кто ваши друзья?

— Ну, Энрике Корбуччи… — я замялась, поняв, что больше называть, собственно и некого. — Бьянка Арана…

— А тот человек, который не хотел, чтоб мы с вами виделись?

— Какой человек?

— А помните, когда я в прошлый раз приходил к вам за кулисы? Я тогда пошёл следом за вами… Нет, не подумайте, я не следил, просто направлялся к выходу. И услышал, как вы с кем-то говорите. Тот человек ещё сказал, что я должен знать своё место, не превращаясь из поклонника в нечто большее.

Я потрясённо промолчала. Я как-то привыкла к тому, что Голос слышу исключительно я. Видно, мой «ангел» проявил беспечность.

— Скажите, Анжела, это вы из-за него отказывались со мной встречаться?

— Д… нет, — ответила я.

Андрес хмыкнул и снова предложил мне руку. Мы медленно пошли обратно.

— Вы ведь с ним близкие друзья, не так ли?

— Да, — кивнула я, лихорадочно пытаясь вспомнить, что именно тогда было сказано.

— Кто он?

— Это имеет значение?

— Возможно. Насколько я понял, вы с ним довольно близки, причём он считает, что вправе давать вам указания. Он ваш наставник?

— Да… В каком-то смысле. Он даёт мне советы по работе над ролью.

— Дельные советы?

— Очень.

— Это, конечно, многое искупает.

— Что вы имеете в виду?

— Только то, что он, как я слышал, достаточно бесцеремонен. Считает возможным решать за вас, кто достоин, а кто нет, быть вашим другом.

— Вы на него обиделись? — спросила я.

— Разумеется, мне обидно. Я, кажется, не сделал ничего, что позволяло бы ему с порога меня отвергать.

— Он полагает, что вы можете отвлечь меня от работы.

— Вот как? А насчет себя он не боится?

— Нет. Ведь он же общается со мной по делу.

— Так что же, вам теперь ограничить свою жизнь только делом? Кто он, кстати? Какую должность занимает?

Я замялась.

— Он хореограф, — наконец сказала я.

— А как его зовут?

— Послушайте, Андрес, вы устраиваете мне форменный допрос.

— Простите. Быть может, я и впрямь излишне поддаюсь обиде, — некоторое время мы шли молча, но потом он заговорил снова: — Знаете, сдаётся мне, что всё, что он говорит, может быть так же применимо и к нему самому. Это прекрасно, что он помогает вам в работе, но не слишком ли близко вы его подпускаете? Работа — это одно, а личная жизнь — совсем другое.

«Да, — подумала я, — это было бы великолепным ответом Голосу. Вернуть ему его же упрёки. Беда только в том, что я не уверена, удастся ли мне теперь это сделать».

— А то он, похоже, уже начал считать вас своей собственностью, — добавил Андрес.

— Я обдумаю ваши слова. А сейчас давайте поговорим о чём-нибудь другом.

Мы немного прогулялись по окрестностям кладбища, после того, как Андрес добавил денег извозчику за дополнительное ожидание. Но прогулка вышла недолгой, и я сама поторопилась прервать её. В голове у меня завертелась одна мысль, но обдумывать её и одновременно беседовать с Андресом у меня получалось плохо. Так что я сказала, что была рада его увидеть, пробормотала что-то неопределённое, когда он спросил, увидимся ли мы снова, и мы расстались. Я направилась к воротам, но вместо того, чтобы сесть в экипаж, прошла мимо и направилась к кладбищенской церкви.

Мысль наконец-то оформилась и оказалась не слишком приятной. Голос назвал себя ангелом, но что если он и впрямь, как я подумала когда-то, — падший ангел? Или, попросту говоря — чёрт?

Я вспоминала подробности нашего знакомства, начиная с самых первых странностей. Заколка… Туфли… Шампанское… У меня так и не хватило сил от всего этого отказаться. Что это, как не склонность к суетности и греху? Правда, мне всегда казалось, что Сатана, как и Бог, на мелочи не разменивается, и ханжи, уверяющие, что нечистый сидит в каждом зеркале, и женщина, хоть немного думающая о своей внешности, становится его верной помощницей, мягко говоря, не совсем правы. Но ведь действительно — мне один за другим подбрасывали соблазны, и ни перед одним из них я не устояла. И теперь мне предложен ещё один — тщеславное стремление к успеху.

Да, но ведь от ещё одного соблазна, от плотских утех, Голос меня оберегает, как зеницу ока. Странно как-то для соблазнителя… Но что я знаю о Враге рода человеческого? Может, он готовит для меня что-то и вовсе невообразимое. И сейчас я почувствовала, что мне становится страшно.

В церкви было почти пусто. Уже начиналась вечерняя служба, но прихожан было мало, едва полтора десятка человек. Я скромно присела на одну из задних скамеек и устремила взгляд на распятие над алтарём. Может быть, попросить об исповеди? Нет, я сегодня и завтракала, и обедала, придётся подождать хотя бы до завтра. А ведь на прошлую пасху я не рассказала священнику о Голосе, когда исповедовалась ему в ближайшем к моему пансиону храме Святой Каролины. Ещё один мой проступок перед Небесами… Но тогда общение с Голосом не казалось мне грехом. Вот умница, сама могла бы подумать: там, где речь идёт о сверхъестественном, лучшего советника, чем священник, не найти. Полагала в гордыне своей, что сама со всем разберусь. Хоть и поняла уже, что к Небесным силам «ангел» никакого отношения не имеет.

Служба кончилась. Люди разошлись, священник тоже ушёл в боковую дверь. Служка вынес несколько свечей и сложил их в ящик у одной из колонн. Я вручила ему монетку, взяла свечу, зажгла её и поставила перед алтарём. Потом опустилась на колени и принялась молиться с жаром, которого не испытывала с детских лет. Господи, спаси и помилуй! Помоги разобраться и не оступиться неразумной рабе Твоей…

Тихий звук органа заставил меня вздрогнуть. Служка к тому времени уже ушёл, и я полагала, что нахожусь в храме в полном одиночестве. Оказалось, нет, органист ещё был на месте, а может, вернулся, и теперь играет что-то негромкое, но очень красивое. Тоже, наверное, полагает, что в храме никого нет. Я невольно прислушалась, не отрывая взгляда от отрешённого лика Спасителя. А орган набирал силу, мощь, и вот он уже гремит, иначе не скажешь.

Низкие, басовитые звуки мощно, но мягко падали вниз, словно спрыгивая с высоты, более высокие приобретали совершенно потустороннее, неземное звучание, паря в вышине и скатываясь оттуда стремительными аккордами. То вкрадчивые, то грозные, они плыли в воздухе, наполняя его без остатка, и уже не осталось в нём места ни для чего, кроме музыки. Созвучия обвивали колонны, уносились вдаль, за алтарь и возвращались оттуда, уже приглушённые, но налившиеся ещё большей глубиной и красотой. Эти отзвуки окрашивали основную мелодию совершенно удивительными оттенками.

Грозный ропот переплетался с нежным зовом, и ураган потихоньку начал стихать, словно расходились, отгремев грозой, нахмуренные тучи. Мелодия стала тише, ясная, как омытое дождём небо. Вот дробно, как капель, раскатились последние звуки, и стало тихо.

Я с трудом поднялась на ноги, только теперь осознав, как затекли колени. Потрясение медленно проходило, но из дверей церкви я вышла как во сне. Экипаж стоял на прежнем месте, у ворот кладбища.

— Я думал, вы уж не вернётесь, — приветствовал меня кучер.

— Извините, — тихо сказала я, влезая внутрь.

Экипаж тронулся. Подпрыгнул на выбоине, перевалился с боку на бок и покатил ровно. Мерно цокали копыта, мимо проплывал пригородный пейзаж. Я смотрела в окно, думая о том, что вряд ли в этой церкви работает второй Файа. И ведь я уже слышала подобную музыку. Не похожую — но имеющую нечто общее, этакий почерк, выдающий авторство. И оказывающую на меня сходное воздействие.

Неужели и в храме для меня нет спасения? Или наоборот — раз он может играть в церкви, то не служит ли это доказательством, что к дьявольским силам он не имеет отношения? Нет, я не разберусь с этой загадкой сама, только окончательно запутаюсь.

В ближайшее воскресенье я исповедалась. Отец Микеле, мой духовник в церкви Святой Каролины, посоветовал мне побольше молиться, смирять свои суетные желания, не слушать Голоса, а если наваждение будет продолжаться — подумать об уходе от мира. А, кроме того, спросил, не обращалась ли я к врачу. Я сказала, что и Голос и музыку слышала не одна я, так что это не плод моего расстроенного воображения, но не знаю, поверил ли он мне. Из исповедальни я вышла совершенно неудовлетворённая.

Осень плавно перетекла в зиму. Декабрь был дождливым, но в середине месяца похолодало и выпал снег, пролежавший два дня. Меня ввели в «Зачарованный лес» на роль одной из невест на балу, правда — во второй состав. Три недели репетиций, и после финального прогона третьего акта на сцене меня сочли пригодной. Мой дебют в лучшем, на мой взгляд, балете нашего театра должен был состояться через день. Он и состоялся, но немного не так, как планировалось.

Утро начиналось как обычно. Сеньор Флорес с сеньором Сорро проводил с нами обычный урок, когда в класс внезапно ворвался сеньор Росси.

— Мачадо заболела! — громко сообщил он.

— Вот как? — спокойно переспросил Флорес. — Что ж, вызывайте дублёршу.

— В том-то и дело, что у нас нет дублёрши! Коуту отпросилась на несколько дней на похороны родственника, а Больше Птицу у нас никто не танцевал. Нам придётся либо производить срочную замену спектакля, либо возвращать деньги.

Пока балетмейстеры переваривали это сообщение, дверь снова хлопнула и вошёл сеньор Эстевели. Было видно, что он озабочен не на шутку. Репетиция остановилась, все присутствующие во все глаза уставились на начальство, насторожив уши.

— Вы уже знаете, сеньор Флорес? — спросил директор. — Впрочем, вы наверняка ещё не знаете самого худшего. Сегодня ожидается её величество.

Кто-то рядом со мной присвистнул.

— Значит, отменять спектакль нельзя, — замогильным голосом подытожил главный хореограф.

— Да, речь может идти только о замене. И всё же, какой скандал! — сеньор Эстевели взялся за голову. — Такого в нашем театре давно не было. Сеньор Флорес, сеньор Росси, от вас зависит доброе имя нашего театра и расположение к нам её величества. Каким спектаклем можно заменить «Зачарованный лес»?

— А зачем его менять? — спросил незаметно подошедший к ним Корбуччи. — Птицу может станцевать сеньорита Баррозо. Она знает эту партию, и, поверьте, более чем достойно.

Директор, хореограф и режиссёр уставились на ведущего танцовщика Оперы так, словно впервые узнали о его существовании.

— Сеньорита… Баррозо? — переспросил сеньор Эстевели.

— Да, вот она, — и Энрике указал на меня.

— И, говорите, она знает партию? — задумчиво переспросил сеньор Флорес.

— Бред! — заявил сеньор Эстевели.

— Погодите, господин директор, — жестом остановил его Флорес и направился прямо ко мне между посторонившихся танцоров. Остальные потянулись за ним.

— Сеньорита Баррозо, вы действительно сможете сегодня станцевать Деву-Птицу? — вопросил Флорес, останавливаясь прямо передо мной.

— Я… — я затравленно оглянулась на Энрике. — Я репетировала… Я не знаю… Я…

— Да или нет?

— Она сможет, — рука Корбуччи легла на моё плечо. — И она продемонстрирует вам это прямо сейчас.

— Тогда пойдёмте на сцену, — решительно сказал главный хореограф.

— Флорес, вы уверены? — негромко спросил Эстевели.

— Мы ничего не теряем в случае неудачи, господа. Давайте попробуем.

Первый акт, где Дева-Птица не появляется, повторять не стали, а в третьем выпустили часть бала, начав сразу с появления Мага с Чёрной Птицей. По каменным лицам начальства трудно было сказать, как они относятся к моему танцу, но после окончания прогона сеньор Флорес как о чём-то само собой разумеющемся сообщил, что меня ждут в гримёрной за час до начала спектакля.

В гримёрной я была за два, но, несмотря на ранний приход, белый и чёрный костюмы уже ждали меня, так же как и гримёр. Комната, выделенная мне после перевода в солистки, маленькая, тесная, едва вмещающая стол, диван и манекены с костюмами, сегодня казалась мне особенно душной. К счастью, мне не докучали, только перед самым началом пришёл сеньор Росси, спросивший, готова ли я. Я храбро кивнула и направилась за кулисы.

Я помнила, что я испытала, впервые выйдя на сцену в одиночестве. Это было на гастролях, и — вот совпадение! — во всё том же «Лесе». Концерт выпускников не в счёт, тогда я думала лишь о том, как бы отделаться, не провалившись. А на гастролях мне достался характерный танец, и я впервые вышла на сцену, думая об оценке не преподавателей и экзаменаторов, а зрителей. Это было страшно — оказаться в центре внимания, без прикрытия товарок по кордебалету, однако я твёрдо сказала себе «надо», вышла и станцевала. Но это не шло ни в какое сравнение с тем, что я испытывала сейчас. Королевская опера, ведущая партия в балете, и в каком балете! И, словно этого мало — в зале присутствует её величество!

Наверное, начинающая балерина должна визжать и прыгать от радости, получив такую роль. Наверное, она должна летать по сцене, ног под собой не чуя, выкладываясь но полной программе, чтоб, не дай боже, не упустить такой шанс. Наверное… Но лично я ощущала только гнетущий страх и желание поскорей оттанцевать своё и убраться со сцены подобру-поздорову. К тому же мне постоянно казалось, что я танцую отвратительно. Даже то, что получалось на репетиции, не выходило теперь. И я постоянно ловила себя на том, что вот здесь не докрутила, тут не дотянула, вот в этом движении «падаю»… Откручивая тридцать два фуэте в третьем акте, я не удержала точку и прошлась по сцене вперёд, закончив почти над самой оркестровой ямой. Даже стук пуантов, который для публики глушит оркестр, но самим-то танцовщикам отлично слышен, сегодня казался мне каким-то особенно оглушительным. Тем не менее, как ни странно, зрители мне аплодировали. И, слушая эти аплодисменты, я понемногу позволяла себе поверить, что, кажется, не проваливаю спектакль. К счастью, о присутствии королевы я вспоминала лишь периодически, а то, наверное, вообще бы танцевать не смогла.

Наконец отзвучали последние аккорды, я вместе со всеми вышла на поклоны, ошарашенно улыбаясь и чувствуя себя, как мальчишка, на спор с приятелями прыгнувший в реку с обрыва. Ноги дрожат, сердце стучит, восторг от собственной храбрости мешается с облегчением от того, что всё уже позади. И ты даже согласен, что это было здорово, вот только повторить сей подвиг что-то не тянет.

Моя маленькая гримёрная утонула в цветах. Наверное, всё, что принесли для Мачадо — не пропадать же добру! — подарили мне. Цветы чуть не выжили меня в коридор, я с трудом пробралась к моему стулу, а для пришедших поздравить меня места уже просто не осталось. А они были, эти пришедшие, за дверью толпилось довольно много народа, но я решительно захлопнула створки её, не торопясь переодеваться. Видеть кого-то сейчас мне не хотелось, я и так была переполнена переживаниями и впечатлениями.

— Анжела, — мягко сказал знакомый негромкий голос.

Странно, только что из-за закрытой двери доносился изрядно раздражавший меня шум, а тут он словно куда-то исчез. Вернее, перестал замечаться.

— Анжела, я горжусь тобой. Это лишь начало, но оно было достойным. Тебя ждёт большое будущее, постарайся не дать ему себя ослепить. И не забывай того, с чьей помощью оно стало возможным.

— Анжела! — в дверь требовательно забарабанили, и весёлый голос Корбуччи прокричал: — Анжела, вы ещё долго? Шампанское стынет!

— Какое ещё шампанское?

— Надо же отпраздновать счастливое спасение спектакля и чести нашего театра!

Ах да, верно… Праздновать мне тоже не хотелось, я слишком устала, но не разочаровывать же людей. Стоило мне открыть дверь, как раздалось приветственное многоголосое «А-а!», и меня мгновенно окружили и повлекли в зал для банкетов, где было приготовлено целое пиршество. Я, честно говоря, ожидала, что праздновать мы будем в узком кругу коллег и руководителей театра, но в зал набилась целая куча посторонних. Впрочем, это для меня они были посторонними, а все прочие были хорошо знакомы с этими любителями театра.

Празднование начал сеньор Эстевели.

— Только что я имел аудиенцию у её величества, — проникновенно сообщил он. Выдержал паузу, дав напряжению достигнуть критической точки, и провозгласил: — Её величество выразила мне свою признательность за доставленное удовольствие. Это триумф, господа, и этим триумфом мы обязаны вам, сеньорита Баррозо! Я рад, что вы работаете в нашем театре.

Я почувствовала, что неудержимо краснею. Никогда раньше мне не приходилось становиться объектом подобного чествования. А ведь это было только начало. Эстафету подхватил сеньор Риас.

— Господа, сегодня мы присутствовали при рождении новой звёздочки Королевской Оперы! От всей души желаю вам, сеньорита Баррозо, новых успехов! И не опускайте планку!

Тосты шли один за другим. Если бы я после каждого из них выпивала по бокалу вина, то к концу праздника напилась бы в стельку. Где-то около часа ночи я робко сказала, что мне вообще-то пора. Мой жалкий лепет ни на кого не произвёл впечатления, все возражения, что, мол, завтра рано вставать, дружно отмели, а сеньор Эстевели в порыве хмельной щедрости объявил, что дарит мне завтра дополнительный выходной. Ещё часа через два я засобиралась домой куда решительнее. Собравшиеся, похоже, настроились праздновать до утра, но теперь я проявила неуступчивость и заявила, что сегодня был трудный день, и я устала. Против этого возражать не приходилось, и силком меня удерживать не стали. Данным на радостях выходным я воспользовалась, чтобы отоспаться, хотя велик был соблазн прийти в театр, специально чтоб полюбоваться на помятую физиономию Энрике.

Я сама не знала, жду я ли каких-либо перемен после своего выступления. Наверное, всё-таки ждала и была бы сильно разочарована, если бы их не последовало. Но что-то сдвинулось, и мне предложили разучить партию волшебницы Лилии в «Замке снов», забрав взамен Кошку. Разумеется, я согласилась. Лилия хоть и не главная героиня, но партия более чем заметная, действующая на протяжении всего спектакля. К тому же теперь я твёрдо надеялась на Ясмин в «Жозефине». Что её будут ставить, в театре уже никто не сомневался, и теперь ждали распределения ролей. Что Жозефину заберёт себе уже вполне оправившаяся от внезапного заболевания Марсела, ясно было с самого начала, и солистки делили между собой королеву призраков и Девушку, танцующую па де де в первом акте. Неясно было также, кто станет дублёром Мачадо.

Наконец список исполнителей вывесили на стенде у входа в репетиционные залы. Я первым делом посмотрела, разумеется, на строчку Ясмин, и нашла там чужие имена. Среди Девушек меня так же не оказалось. Окончательно разочарованная, я окинула взглядом весь список, и обнаружила свою фамилию на самом верху. Меня поставили на роль Жозефины во второй состав.

— Веселее! Вы радуетесь тому, что выбрались из могильного плена, пусть и на короткий срок. А теперь — серия гран-жете[17] наискосок. Так, неплохо.

Репетицию с исполнителями главных партий вёл лично сеньор Флорес. Свои партии мы уже выучили, и теперь шла репетиция с кордебалетом. Я украдкой поглядывала на девочек, большую часть из которых я знала, с которыми, случалось, ссорилась и мирилась, сплетничала, выпивала, менялась вещами… Большая часть из них так и танцевала в массовых сценах, и останется в них надолго, если не навсегда. Только Джованина в этом году перешла в разряд корифеек, чуть приблизившись к ступеньке, на которую, во многом неожиданно для себя самой, вскочила я. Но и с ней я не здоровалась, как и она со мной, и вообще мы вели себя так, словно были вовсе незнакомы. Иногда мне хотелось послушать, что они говорят между собой обо мне, если говорят, но я подозревала, что ничего лестного не услышу.

Репетиция окончилась. Её участники стали расходиться, а сеньор Флорес подозвал меня.

— Вы прекрасно танцуете, — сказал он. — Ваша техника выше всех похвал, но вот выражение… Вы слишком скованны. Вы делаете всё, что нужно, но это лишь танец, а не игра. Что у вас было по пантомиме?

— «Удовлетворительно».

— Это чувствуется. Второй акт вы ещё можете просто танцевать, но в первом — пантомимические сцены, и вот их вы порой просто проваливаете. Поработайте над собой. Мы ещё некоторое время будем оттачивать второй акт, но вскоре перейдём к детальной разработке первого, и тогда может встать вопрос о вашем снятии с роли. Надеюсь, что до этого не дойдёт, но вам придётся потрудиться.

— Я постараюсь.

— Постарайтесь. Вы прекрасно справились с Птицей, так что вы можете, если захотите. Словом — всё в ваших руках.

Я удивлённо посмотрела на него. Мне казалось, что если я где и была скованна, так это в «Лесе», а танцуя Жозефину, я покамест так не волновалась, ведь мы ещё даже не перенесли репетиции на сцену. Но в роли Птицы пантомимы практически нет, так что, может быть, он и прав.

Энрике, помнится, уже говорил мне о чём-то подобном. И советовал постараться забыть о том, что я на сцене. Но мне этого так и не удалось. На сцене я, случалось, умирала от волнения, но даже если и нет, то играть, изображать кого-то, всегда было для меня самым сложным. «Удовлетворительно» по пантомиме я вытянула с грехом пополам, чтобы не портить окончательно свой табель, обычно же у меня оценки были куда хуже. Я всегда ужасно неловко чувствовала себя, когда приходилось по заданию учителя разыгрывать какой-нибудь этюд, а на меня в этот момент все смотрели.

Но в «Жозефине» без этого не обойтись. Я медленно шла по парку, пытаясь представить, что именно должна была чувствовать девушка, которую я танцую, и как это можно лучше передать на сцене. Так, что бы вышло понятно и выразительно, но в тоже время не выглядело глупо. Другие прохожие, бегающие по парку дети отвлекали меня, я свернула в боковую аллею и присела на скамейку, пытаясь сосредоточиться, погрузиться во внутренний мир своей героини. Вот Жозефина сидит на лавочке перед своим домом, вот к ней подходит Бернар… Она не сразу замечает его, но потом оборачивается, как можно более естественно. Я чуть вздрогнула и повернула голову. Как её держать — вот так? Или лучше вот так? Я улыбнулась невидимому возлюбленному. А теперь сцена с цветком. Попробовав по-разному обрывать лепестки, я наконец выбрала позу, показавшуюся мне самой красивой. Надо будет ещё посоветоваться с Голосом, но, кажется, и так неплохо. А вот Жозефина замечает, что последний лепесток выпадет на «не любит». Я с искренним огорчением отбросила тонкий стебелёк. Нет, пожалуй, это движение лучше обозначить почётче, а то зритель может не понять. Вот так.

Бернар поднял цветок и оборвал лишний лепесточек. Жозефина порывисто обернулась к нему и улыбнулась, понимая, что это лёгкое плутовство, но и радуясь очередному знаку внимания от своего возлюбленного. Я легко вскочила со скамейки — и тут обнаружила, что аллея уже далеко не так безлюдна, как четверть часа назад. Пока я, увлёкшись, разыгрывала для себя сцену из спектакля, у меня появилось с десяток зрителей, молча глазевших на бесплатное представление.

Такого смущения я не испытывала, даже когда меня впервые застукали за танцем с Энрике. Я повернулась и быстро пошла прочь, щёки горели, спина занемела от направленных в неё взглядов. Ну, увлеклась! Представляю, что они все обо мне подумали. Добро бы дома или в театре, а то — в парке, в публичном месте!

Но когда смущение немного отпустило, я ощутила даже что-то вроде гордости, осознав, что ведь я проделала именно то, о чём мне говорил Энрике — забыла обо всём, увлёкшись игрой. Значит, и впрямь можно сделать что-то подобное на сцене… Попытка не пытка, я, может, и не смогу вжиться в образ до утраты собственной личности, но увлечься настолько, чтобы не отвлекаться на что-то постороннее, в том числе и на зрителей, мне вполне по силам. А трактовку образа Жозефины всё же надо обсудить с Голосом. Кем бы он ни был, так, как он, искусства не понимает никто.

Но переговорить с ним в тот же день, как я рассчитывала, у меня не получилось. Похоже, «ангел» занялся какими-то своими делами и ему стало не до меня. Во всяком случае, я так и не дождалась его появления, даже когда звала его. Но время терпело, тем более что и без него мне было чем заняться. Как-никак, меня ждал дебют в «Замке снов» в роли Лилии.

До представления оставалось два дня. На время даже Жозефина отодвинулась для меня на второй план, все силы и все мысли были посвящены предстоящему спектаклю. Я не так любила его, как «Зачарованный лес» или «Рождественскую сказку», ибо музыка «Замка» существенно уступала им, хотя её автором был всё тот же Файа. И всё же это один из лучших балетов и вообще в мире, и в нашей Опере, а для меня на этом представлении ещё и решался вопрос, удержусь ли я на балетном Олимпе. Один успех мог быть случайностью, значит, нужно показать себя достойной, и тогда меня признают. Странно было вспомнить, что когда-то я ненавидела балет. Теперь я не мыслила своей жизни без него. Мне хотелось всё большего, и я была полна решимости побороться за своё место в свете рампы.

В то утро я, как обычно опаздывая, бежала в театр. Передо мной было высокое крыльцо, я лихим наскоком вознамерилась взбежать вверх по его ступеням, даже поднялась на первые из них, и тут прямо передо мной словно из-под земли вырос некто, кого я даже толком не разглядела, но была вынуждена резко посторониться. При этом я оступилась, едва не упав, неловко наступила на носок, и большой палец ноги пронзила острая боль. Человек прошёл мимо, а я вынужденно остановилась, преодолевая болевой приступ. Вот незадача! Да ещё перед самой репетицией. Наконец боль чуть ослабла, и я захромала дальше. К счастью, опоздала я всего на минуту, так что на это даже не обратили внимания. Сеньоры Вийера на них нет.

Палец болел, но боль во время танца — обычное дело для людей нашей профессии, да и была она не очень сильной, так что репетицию я с грехом пополам вытянула. К счастью, прогон «Замка снов» с моим участием был накануне, иначе не знаю, что бы я там натанцевала. Вернувшись домой, я устроилась с книжкой и просидела до вечера, находясь в полной уверенности, что у меня просто небольшой ушиб, который скоро пройдёт. Но вечером, когда я встала, чтобы спуститься к ужину, нога заболела пуще прежнего. Я с трудом доковыляла до столовой, а потом с таким же трудом поднялась обратно. Оставалось только лечь спать, надеясь, что за ночь мне станет лучше.

Но за ночь стало не лучше, а хуже. Палец распух, больно было даже просто прикасаться к нему или ставить ногу на пол, а о том, чтобы встать на пуанты, не хотелось и думать. Кое-как я добралась до театра, но только для того, чтобы пожаловаться сеньору Флоресу, что заниматься я сегодня не в состоянии.

— А завтра? Вы сможете выйти на сцену?

— Не знаю. Надеюсь, что смогу…

— Обратитесь к врачу и дайте утром знать, как будете себя чувствовать. Желаю вам поскорее выздороветь.

Несмотря на вежливость, в голосе нашего балетмейстера чувствовалась плохо скрываемая досада. Я его вполне понимала, ведь я и сама была готова плакать от обиды на судьбу. Такое ответственное выступление — и на тебе. И добро бы травма была получена на занятии или репетиции — такое с танцовщиками встречается сплошь и рядом. Но вот так глупо оступиться на лестнице… К врачу я не пошла, слишком мне было больно идти далеко, а послать за ним у меня, как обычно, не хватило храбрости. Притащившись домой, я прилегла, стараясь поменьше тревожить больную ногу. Было ясно как день, что завтра я танцевать не смогу, но я всё же продолжала лелеять безрассудную надежду на чудо.

От огорчения мне даже не хотелось есть, но у ужину я всё-таки вышла. Кое-как спустившись и поднявшись обратно, я снова легла, и, кажется, задремала. Проснулась я вдруг, словно от толчка. В комнате уже давно было темно, и я не сразу поняла, что в ней есть ещё кто-то, кроме меня.

Почему-то я совсем не испугалась. Я попыталась приподняться, но стоило мне оторвать голову от подушки, как на меня вновь навалилась сонливость. Захотелось закрыть глаза и снова погрузиться в сон, но я упрямо держала их открытыми. Человек у двери некоторое время стоял неподвижно, словно чего-то ожидая, потом тёмный силуэт шевельнулся и приблизился к кровати.

— Не бойся, — сказал тихий голос. — Я не причиню тебе вреда.

— Я и не боюсь, — сонно пробормотала я.

Человек опустился на колени в ногах кровати, осторожно провёл рукой по моей лодыжке, откинул край одеяла. Ситуация была — провокационней некуда, но я и тут не забеспокоилась. Меня словно оглушило каким-то успокаивающим зельем, я утратила и осторожность, и здравомыслие. Сон накатывал волнами, я держалась исключительно на любопытстве, единственном чувстве, которое продолжала испытывать. Потом палец пронзила игла боли, чуть отогнавшей дрёму, хотя я и её почувствовала приглушённо.

— Так больно?

— Да.

Пальцам стало тепло, потом, наоборот, пришло ощущение лёгкого холодка. Что там делает человек, я не видела, но чувствовала прикосновение твердых сильных пальцев. Потом он откинулся назад и сел на пол. Некоторое время ничего не происходило, но когда я попыталась пошевелить пальцами ноги, то почувствовала, что весь носок странным образом онемел и стал каким-то громоздко-неуклюжим. Словно чужой, хотя мне всегда казалось бессмысленной фраза: «чувствовать своё тело как чужое». Теперь же я поняла, что она означает.

— Не шевелись, — человек снова наклонился к моей ноге. — Больно?

— Нет.

Я и в самом деле не чувствовала боли, я вообще ничего не чувствовала. Потом по ступне и своду стопы к нечувствительному носку пошёл жар, но не обжигающий, а скорее даже приятный. Часто забилось сердце, запульсировали вены. Человек с силой, так что я почувствовала даже сквозь онемение, нажал на палец, покрутил его и, видимо, удовлетворённый, легко поднялся на ноги.

— Теперь спи, — сказал он. — Завтра тебе будет хотеться есть, не противься этому желанию, лишнего веса не наберёшь. И танцуй свой спектакль.

— Я хотела поговорить с вами о Жозефине, — пробормотала я. — Но вы очень занятой человек, господин Ангел. Я так и не смогла застать вас дома.

Человек, уже повернувшийся к двери, остановился и посмотрел на меня.

— До чего же ты настырна, Анжела. Если хочешь, в ближайшее время мы встретимся и подробно поговорим на эту тему, только прошу тебя, не доставай меня своими разоблачениями и праведным возмущением.

— Не буду. А вы обещаете?

— Клянусь.

Как он уходил, я уже не увидела, провалившись в сон, как в яму.

Мой лекарь оказался прав: первое, что я почувствовала, проснувшись утром, оказался голод. Так зверски мне не хотелось есть со времён пребывания в балетном училище. Я встала с постели и остановилась, привлечённая отсутствием боли в ушибленном пальце. Я осмотрела его. Опухоль спала, нога выглядел совершенно как обычно, даже когда я встала на пальцы.

Я вприпрыжку сбежала вниз, находясь в состоянии полнейшего восторга. Обычно я проделываю упражнения до завтрака, но сейчас я была слишком голодна. Едва удержавшись от того, чтобы попросить добавки, я вернулась в свою комнату и приступила к экзерсису. Проделанный комплекс упражнений окончательно уверил меня, что с моей ногой всё в порядке.

В дверь постучали. Оказалось, что у дирекции не хватило терпения дождаться, пока я пришлю записку или приду сама. Я обрадовала посыльного известием, что нахожусь в превосходной форме, что и намерена подтвердить, явившись лично.

Было уже довольно поздно, но я всё ещё находилась на положении как бы больной, вернее, только что выздоровевшей, что давало некоторые поблажки. Поэтому никто и не подумал ругать меня за то, что я пришла с небольшим опозданием. Наоборот, сеньоры Флорес и Росси весьма обрадовались, спросили, точно ли я могу сегодня танцевать, а после обязательного урока отпустили домой отдыхать и набираться сил. По дороге я снова почувствовала приступ волчьего голода и, поняв, что дожить до обеда у меня просто не хватит сил, прямо на улице купила пирожок и горсть жареных каштанов. В этот день я постоянно что-нибудь жевала и даже прихватила пару бутербродов с собой в театр, предчувствуя, что во время спектакля они мне понадобятся. Идти же в служебный буфет я постеснялась, да и не хотелось давать пищу для кривотолков: вот, мол, Баррозо объедается, скоро совсем форму потеряет. Про меня и так уже поговаривали… разное. Я иногда случайно узнавала об очередном слухе, и каждый раз искренне удивлялась, как такое могло прийти кому-то в голову. Но опровергать их было бесполезно, и я каждый раз делала вид, будто ничего не замечаю.

Часов в пять пришёл очередной посыльный, наш инспектор, и опять поинтересовался, выйду ли я на сцену. Видать, дирекцию мучили изрядные сомнения на этот счёт, и их можно понять: ещё вчера я стонала и охала, а сегодня порхаю, как мотылёк. К их чести, они, кажется, не пришли к выводу, что я нарочно придумала эту травму, чтобы набить себе цену, чем, случалось, грешили иные балерины.

Меня и саму охватывало всё большее нетерпение, так что в Оперу я явилась часа за два до начала спектакля. Заперлась в гримёрной и проделала для самой себя некоторые па, в которых была не совсем уверена. Но всё получалось вполне прилично, так что я занялась переодеванием, то и дело поглядывая на часы. Насколько я трусила перед «Зачарованным лесом», настолько же нетерпеливо предвкушала «Замок снов».

— Анжела, — сказал вдруг Голос совсем рядом.

Я быстро подняла голову. Я одновременно ждала и не ждала его, будучи уверена, что он появится позже.

— Да? — сказала я.

— Анжела, если ты хочешь, мы можем встретиться сегодня после спектакля и отпраздновать его вдвоём, — в Голосе мне почудилась лёгкое сомнение, словно он и сам не был уверен в том, что предлагал мне.

— Прекрасная мысль.

— В подземелье, — уточнил он. — Не боишься?

Сердце забилось радостным предвкушением. Зал, прозрачные колонны, и мой танец с человеком в маске… Неужели мне всё это не приснилось?

— Ни капельки!

— Хорошо, — прошелестело у меня над ухом и смолкло.

При всём своём нетерпении, я всё-таки изрядно волновалась, так что мне даже пришлось заставить себя присесть и немного успокоиться перед выходом на сцену, чтобы не испортить танец. И вот я вышла… Не сказать, чтобы я танцевала идеально. Что-то получалось лучше, что-то хуже, но зрителям нравилось, они то и дело аплодировали мне. Я старалась запоминать неудавшиеся куски, чтобы потом попытаться их исправить, но в целом была довольна собой. Нога меня совершенно не беспокоила весь спектакль, только в самом конце повреждённый палец начал немного ныть. Но это вполне можно было перетерпеть, а потом опустился занавес, и грянула овация. Я выходила на поклоны, ловя в общем шуме выкрики «Баррозо! Баррозо!» После «Зачарованного леса» моё имя, кажется, тоже кричали, но тогда я была слишком взволнована, чтобы насладиться своим триумфом.

За сценой солистов, как обычно, ждали. Меня окружили не настолько плотной толпой, как исполнителей главных ролей, но вполне достаточной, чтобы почувствовать неудобство и смущение. Все эти импозантные, посверкивающие бриллиантовыми запонками и булавками в галстуках мужчины наперебой говорили комплименты, норовили завладеть моей рукой, приглашали отпраздновать мой успех. Я, как могла, отнекивалась, мне отвечали, что возражения не принимаются, что я просто обязана порадовать своих искренних поклонников, и всё прочее в том же духе. Спасение пришло неожиданно. Пытаясь пробиться к своей гримёрной, я заметила стоящего в стороне Андреса с букетом чайных роз.

— О, сеньор ди Ногара! Не окажете ли вы любезность проводить меня?

Почитатели моего таланта обернулись и разочарованно расступились. Я приняла букет, оперлась на руку Андреса, и толпа вокруг тут же начала рассеиваться. Любители развлечься поняли, что ловить тут больше нечего, хотя по дороге к моей двери мне пришлось ещё несколько раз ответить на поздравления.

— Благодарю вас, — сказала я, останавливаясь перед дверью и снимая руку с его локтя.

— Не за что, сеньорита. Боюсь, мои слова прозвучат банально, особенно после всех поздравлений, но вы действительно прекрасно танцевали.

— Спасибо, Андрес. Мне приятно услышать это от вас.

— А мне приятно это вам сказать. Я подожду вас внизу?

— Внизу? — я непонимающе посмотрела на него, и лишь секундой спустя до меня дошло. Он, как и все остальные, счёл, что я отдала предпочтение ему, и теперь ждёт вполне естественного продолжения. Да, не слишком красиво получилось.

— Андрес, — тщательно подбирая слова, сказала я. — Вы меня извините, но я действительно очень устала. Я буду рада встретиться с вами в любое время, но не сегодня.

Некоторое время он молча смотрел на меня.

— Что ж, — сказал он наконец, — я всё понял, сеньорита. Вы можете не беспокоиться, больше я не стану вам докучать.

Андрес повернулся и ушёл. Я смотрела ему вслед, понимая, что на этот раз он, похоже, действительно ушёл навсегда. И угораздило же его прийти сегодня, перед встречей с Голосом, от которой я не отказалась бы ни за какие коврижки! Оставалось утешаться мыслью, что мне и впрямь лучше перестать морочить ему голову, и что ни делается, всё к лучшему.

Голос раздался, едва я успела закрыть за собой дверь гримёрной.

— Ты опять была с этим, — сказал он.

— Только чтобы отделаться от остальных. Не тревожьтесь, больше он не придёт.

— Хотелось бы надеяться, но этот молодой человек весьма упрям. Впрочем, ты и сама всё время подаёшь ему напрасные надежды.

— Этого больше не повторится, — сказала я.

— Вот как? — переспросил Голос, похоже, не ожидавший от меня такого заявления. После небольшой паузы он сказал: — Пойми меня правильно, Анжела, я не против, чтобы ты встречалась с мужчинами. Но они не должны заслонять от тебя дело, для которого ты рождена. Пусть они будет отдыхом, развлечением, но и только.

Таких слов не ожидала уже я, и потому не нашлась, что ответить.

— А этот ди Ногара тебе не подходит именно потому, что обязательно захочет большего. Он влюблён в тебя, но ты не можешь ему ответить. Искусство — это божество, не терпящее соперников.

Я могла бы возразить, что именно вдохновению от любви мы обязаны многими произведениями искусства, но вместо этого сказала:

— Вы шутите.

— Нисколько.

— Вы действительно думаете, что он меня любит?

— Да, но это ничего не значит. Не поддавайся жалости и тщеславию, Анжела, держи себя в руках, рано или поздно он остынет.

Я не ответила, повернувшись к зеркалу. На меня смотрело моё собственное лицо, знакомое до последней чёрточки. Неужели Андрес и в самом деле любит эту девушку? Я и раньше подозревала что-то подобное, но подозрение — это одно, а такое уверенное заявление — совсем другое.

— Вы обещали, что пригласите меня в гости, — сказала я, отворачиваясь.

— Я помню, но давай подождём, пока они уйдут. А ты пока переоденься.

Я покосилась на дверь, за которой всё ещё слышались гул голосов и звук шагов, взялась за бретельку платья, но остановилась, поражённая неведомым ранее смущением.

— Пообещайте, что не будете подглядывать.

Голос явственно усмехнулся.

— Не буду, — сказал он и умолк. Я посмотрела на потолок. Ушёл, не ушёл? Но переодеться в самом деле надо, тут уж ничего не поделаешь.

Надевать корсет я не стала — всё равно, чтобы затянуть его, понадобился бы помощник, мне же сейчас никого не хотелось видеть. Вскоре я была готова, но пришлось прождать ещё около получаса. Наконец всё стихло, и голос объявился снова:

— Иди к двери в подвал, Анжела. Помнишь, где она?

— Да.

— Хорошо. Я буду ждать тебя там.

Я вышла в пустой полутёмный коридор. Сейчас, когда долгожданное свидание вот-вот должно было состояться, я почувствовала волнение и даже некоторый страх. Мелькнула было малодушная мысль совсем никуда не ходить, ведь неизвестно, с кем или чем я там встречусь. Но пока я раздумывала, поддаваться ли своей мгновенной трусости, ноги сами несли меня вниз по лестнице, и дальше, к подвальной двери. Когда из тёмного закутка у входа в подземелье бесшумно появилась высокая фигура в чёрном, почти растворявшаяся в полутьме, я вздрогнула. Человек молча подал мне руку, знакомые твёрдые пальцы сжали мою ладонь и уже не выпускали весь остальной путь.

Я ожидала увидеть то же, что и в прошлый раз: бесконечную лестницу, ледяной зал… Но всё оказалось не таким. Лестница и вправду была, но винтовая, тесная и тёмная. Мы шли по ней так долго, что у меня закружилась голова.

— Устала? — спросил человек, имея в виду не то спуск, не то прошедший спектакль.

— Нет, — соврала я. На самом деле я успела устать и от того, и от другого, но не смертельно.

Потом был длинный низкий коридор, напомнивший мне о городской канализации. Разумеется, я никогда там не была, но полукруглый туннель и выложенный камнем пол с канавкой посредине, по которой тёк неслышный и почти невидимый ручеёк, явно не предназначались для людей. Откуда-то шёл неяркий голубоватый свет, и я никак не могла определить его источник — он отсвечивал то спереди, то сзади, то словно шёл из невидимых щелей на стыке пола и полукруглого потолка. Этого света хватало, чтобы разглядеть дорогу, а также увидеть, что лицо «ангела», как и в моём то ли сне, то ли не сне, скрывает маска.

Ход кончился, приведя нас в самую настоящую пещеру. Именно такими я по описаниям в книгах и представляла пещеры: неровные стены, пол и потолок, топорщащиеся сталактитами и сталагмитами, но не прозрачными, а самыми настоящими, каменными. Колонны в бахроме каменных сосулек, изваянные самой природой фигурки, похожие на оплывающие свечи. И везде — на стенах, на каменных пеньках, на неровных выступах колонн — везде стояли восковые свечи, просто прилепленные основаниями к камню. Все они горели, освещая пещеру ярким, чуть колеблющимся светом, придавая ей вид уютной комнаты. И, может быть, поэтому стоявшая в пещере мебель не казалась чем-то чужеродным. Она лишь предавала законченный вид этому ансамблю.

— Вот здесь я и живу, — подал голос мой спутник. — Добро пожаловать, Анжела.

Выпустив его руку, я прошлась по пещере, разглядывая каменные чудеса. Нишу в стене, всю заполненную тонкими колонками, перемежающимися ещё не успевшими достигнуть пола сосульками. Ряды каменных игл на полу, похожих на неровный гребень. Вырастающий из пола горб с каменным же образованием на вершине, похожим на миниатюрный замок. Колонну, к которой лепилась колонка поменьше, в половину её высоты, а всё вместе отдалённо напоминало изображение старика с посохом. Ещё одно образование, очень похожее на кактус в горшке…

Я оглянулась на хозяина этого места, молча наблюдавшего за мной. Он так и не снял ни маски, ни даже перчаток. Безмолвная тень в чёрном, неподвижная настолько, что, не зная точно, что он здесь, посмотришь и не заметишь. Было в этой неподвижности что-то неестественное.

— А зачем маска? — спросила я.

— Так нужно, — человек наконец шевельнулся и подошёл ко мне. Остановился рядом, глядя на «кактус».

— Как вас зовут? — спохватилась я.

— Леонардо, — он по-прежнему не глядел на меня. Ни полоски кожи не виднелось из-под глухой одежды, высокий воротник скрывал шею, маска опускалась ниже подбородка. Она искажала голос, так что я и теперь не могла сказать о нём ничего определённого. И сама одежда была необычной. Не сюртук или фрак, а кожаная куртка и кожаные штаны, заправленные в сапожки до середины голени. Ничего лишнего, просто одежда, скрывающая тело.

Снова повисло молчание. Похоже, он, как и я, не знал, о чём говорить.

— Вы играете? — я кивнула на орган у одной из стен. Металлические трубы зрительно сливались с каменистыми потёками.

— Да. В последнее время я снова стал сочинять.

— А до этого?

— Вдохновения не было. Да и желания, признаться, тоже. Ты вернула мне и то, и другое, Анжела, и я искренне благодарен тебе за это. Надеюсь, ты простишь мне мой обман. Мне действительно казалось, что так будет лучше.

— Это вы хозяйничаете в Опере под именем Леонардо Файа?

— Я. И почему под именем? Меня действительно так зовут.

— Вы тёзка или…

— Или.

Я поверила ему сразу, и теперь молча смотрела на него, чувствуя, как меня охватывает острое чувство нереальности происходящего. Вот так стоять рядом с давно покойным композитором…

— Но ведь… Он же…

— Мёртв? А я и не говорю, что я жив — в обычном смысле этого слова.

— Но ведь вы не призрак, — пробормотала я.

— Нет, конечно. Я вполне материален, из плоти и… — он чуть запнулся, но всё же закончил, — крови. Да ты и сама могла в этом убедиться. Но вот так, во плоти, меня не видел почти никто.

— Даже Рената Ольдоини?

— Даже она. Это был чисто духовный союз. Впрочем, — добавил он, — иные мне и недоступны.

Я молчала, не зная, что сказать.

— Но я забываю об обязанностях хозяина, — Леонардо сделал приглашающий жест, указав на столик и стоящие рядом стулья. На столике красовалась ваза с фруктами, тарелки с закусками и пирожными и бутылка вина. — Присаживайся, угощайся.

— А вы? — спросила я, заметив, что на столике только один бокал.

— Я не нуждаюсь в пище.

Голод, которого я прежде не чувствовала, тут же снова напомнил о себе, и я не заставила просить себя дважды. Хозяин пристроился напротив, но тактично глядел в сторону, не портя мне аппетита чересчур пристальным вниманием. Так танцевала я с ним, или нет?

— Никогда не слышала, чтобы Леонардо Файа умел так танцевать.

— А я и не умел — при жизни. Научился позже. В том, чтобы не быть живым, есть свои преимущества — тело становиться куда послушнее. Не болит, не устаёт, не жалуется… Правда, и не заживает, так что всё же приходится соблюдать некоторую осторожность.

— Вы расскажете мне о себе?

— Не сейчас. Быть может, позже.

— Ну, тогда… Может быть, вы сыграете? Что-нибудь из сочинённого вами недавно.

Леонардо молча посмотрел на меня, потом поднялся и подошёл к органу. Сел на табурет, положил руки на клавиатуру, не снимая перчаток, на мгновение замер и заиграл.

После вступительных аккордов полилась мелодия, грустная и светлая одновременно. Временами простая, временами прихотливая, она захватывала и уводила куда-то прочь, так что я прекратила жевать, полностью обратившись в слух. Орган тихо жаловался на что-то, потом в его звучании появилось величие, превратившее кроткую жалобу в пронизывающую всё существо возвышенную скорбь. Густые звуки наплывали волной, наполняя пещеру, слишком маленькую, чтобы порождать эхо, так что ничего не мешало воспринимать эту музыку. Вот потянулся один бесконечный звук, менявший тембр и высоту, и на его фоне орган тихонько гудел, окрашивая звук новыми красками. Переход, и вновь протяжное одинокое пение, а потом снова полнокровная мелодия. Она начала потихоньку затухать и, наконец, окончательно сошла на нет.

— Я хочу добавить к этому струнный ансамбль, — сказал Леонардо, снимая руки с клавиш и поворачиваясь ко мне. — Один инструмент, даже такой — это всё же бедно.

— Тогда это будет что-то и вовсе потрясающее.

— Тебе понравилось?

— Очень.

Хотелось добавить, что я никогда не забуду этого вечера, этой ожившей волшебной сказки, но я почему-то засмущалась, и ничего не сказала. Вместо этого я взяла наполненный бокал и выпила. Сознание немного сдвинулось, кончики пальцев стали неметь, и я спешно отправила в рот кусок холодного мяса. Не хватало только опьянеть и всё испортить, ведь я не слишком привычна к спиртному.

— Скажите, а воды у вас нет?

— Только родниковая. Хочешь?

Я хотела. Родник оказался крохотным озерцом, метра полтора в диаметре, расположенным в соседней пещерке, входа в которую я раньше не заметила. Она служила чем-то вроде спальни, во всяком случае, здесь стояли кушетка-рекамье и туалетный столик. Я наполнила бокал водой, прозрачной настолько, что сквозь неё можно было разглядеть каждую песчинку на дне водоёма. Интересно, какая тут глубина? Я сунула руку в ледяную воду, она вошла по запястье, потом по локоть, а пальцы всё никак не могли нащупать дна.

— Здесь глубина больше двух метров, — сказал наблюдавший за мной Леонардо.

— Правда? — я недоверчиво посмотрела на него.

— Правда. Просто вода очень прозрачная, поэтому дно кажется близким.

Сказка не кончалась. Леонардо играл мне ещё, и старые, и новые произведения, бесчисленные свечи дрожали и мигали, и наши тени скользили по выступам стен и потолку. Я слушала его, как заворожённая, пока в конце концов не заснула прямо в кресле. Сколько я проспала, я не знаю. Проснулась я на той самой кушетке рядом с озерцом. Здесь свечи горели по-прежнему, но в соседней пещере, насколько можно было разглядеть через неровный входной проём, было темно.

Я встала с кушетки, жалея, что под рукой нет часов. Чувствовала я себя вполне бодрой, хотя и не могла сказать, что совершенно выспалась. Я провела рукой по спутавшимся во сне волосам, подошла к туалетному столику и увидела на нём черепаховый гребень. Стояла там и косметика, но я почти никогда не пользовалась ею вне сцены, отчасти от лени, отчасти из опасения испортить кожу, и так частенько покрытую слоем грима. Я взяла гребень и начала приводить себя в порядок, постаравшись сделать это побыстрее.

Отложив гребень и стянув волосы узлом, я прислушалась. Из соседней пещеры не долетало ни звука. Я осторожно подошла к проёму и заглянула туда. Там всё же было не совсем темно, несколько свечек мерцали, выхватывая из темноты угол стола и кресло, которые теперь, в полутьме пещеры, выглядели действительно странно. Я осторожно вошла и двинулась вглубь, огибая колонны. Моё внимание привлекло какое-то движение сбоку, я шагнула в сторону и увидела ещё одно зеркало. В нём отражалось что-то… сначала я приняла это за ещё один потёк на стене, сложившийся в жуткую маску. И лишь когда маска мигнула глазами и шевельнулась, я сообразила, что это лицо, принадлежащее живому существу.

Живому?!

Я с криком отшатнулась, человек в кожаной куртке, стоявший чуть сбоку от зеркала, так что я заметила отражение прежде него самого, стремительно обернулся на крик и тут же закрыл лицо рукой. Но было поздно, увиденное горело в памяти, словно выжженное раскалённым железом. Это было лицо мумии. Тёмная, высохшая и сморщенная, словно кора дерева, кожа обтягивала кости так, словно под ней не осталось ни грамма плоти. Глазные яблоки с жёлтыми белками казались выступающими под ней шарами, словно этой кожи было слишком мало, едва-едва хватало на веки, и она обтянула глаза слишком туго. И на губы её тоже не хватило, поэтому они остались полураздвинутыми, а из-под них торчали жёлтые зубы.

Человек, не отрывая руки от лица, протянул другую руку в сторону, нашарил знакомую глухую маску и надел её. Я стояла, прижав руку к бешено колотящемуся сердцу, чувствуя, как медленно проходит мгновенный ужас.

— Боже мой, — слабым голосом сказала я. — Это вы?

Леонардо не ответил. Мы стояли друг напротив друга, он был молчалив и неподвижен, как статуя.

— Леонардо?

Никакой реакции. Я почувствовала, как страх снова начал наполнять моё существо, страх, вызванный его неподвижностью и неизвестностью.

— Леонардо… Скажите же что-нибудь!

Он наконец отвёл взгляд.

— Прости, — едва слышно прошелестел он. — Я не хотел тебя напугать.

— Нет, это я… Простите, я не хотела… Не думала… — я окончательно сбилась и замолкла.

— Что под этой маской прячется такое? Увы, я и в самом деле так выгляжу.

— Нет… Я имела в виду, что не должна была входить без приглашения.

— Что сделано, то сделано, — Леонардо помолчал. — Тебе, наверное, пора идти? Уже пять часов утра.

Я молча кивнула. Он, жестом поманив меня за собой, пошёл прочь из пещеры, по уже знакомому полукруглому проходу. Я следовала за ним на расстоянии в пару шагов. Так мы и шли, и даже когда стало совсем темно, он не попытался коснуться меня. Мы поднялись наверх, там он откуда-то взял фонарь, и в его свете проводил меня до лестницы, ведущей к выходу из театрального подвала.

— Прощай, — сказал он, остановившись у нижней ступени, и фонарь погас. Я осторожно нащупала перила, и только тогда оглянулась в темноту.

— Леонардо… Спасибо вам за вечер. Это было волшебно, я никогда не забуду, правда.

Темнота не ответила.

Несколько дней я ходила тихая и задумчивая, вызывая некоторое удивление знакомых своей рассеянностью. Впрочем, к моим странностям они привыкли, а потому особо мне не докучали. Я же думала о Леонардо, о нашей с ним встрече и расставании. «Прощай», сказал он, словно не сомневался, что эта встреча была последней. И действительно, больше я не слышала его голоса и не замечала никаких признаков его присутствия. Но чем дальше, тем больше я понимала, что хочу вновь встретиться с ним. Да, он напугал меня, но это вышло случайно, и я сама была в том виновата. Нехорошо получилось — стоило мне увидеть его лицо, и я тут же шарахнулась прочь, оставив его в одиночестве. А ведь он честно предупредил меня, что не совсем жив, так что пугаться мне было нечего. Я пыталась представить, какова она — жизнь после смерти. Как это — быть заключённым в высохшую оболочку? Должно быть, ужасно. И я не знала, чего было больше в моём желании увидеть его вновь: жалости или любопытства. К тому же мне стало не хватать его. Его советов, его музыки, его незримой, но от того не менее ощутимой помощи и поддержки.

— Леонардо, — однажды громко сказала я, оставшись в одиночестве в своей гримёрной, — нам надо поговорить. Ответьте, пожалуйста.

Ответом была тишина. Тогда я стала повторять это при каждом удобном случае, в пустых коридорах, в классах, в залах и на лестницах. Но прошёл не один день, прежде чем он я вновь услышала его голос.

В один из этих дней прошло празднование юбилея господина Эстевели. Ему исполнялось пятьдесят пять лет — полукруглая дата, праздновавшаяся с помпой, с гала-концертом и последовавшим за ним банкетом. Энрике с Мачадо станцевали большое па де де из «Зачарованного леса», я тоже участвовала в концерте, хотя мне достался куда более скромный номер — из «Гарсиады», в паре с Кристианом. Вышло удовлетворительно, хотя я предпочла бы Корбуччи. Но кто ж мне его даст? Энрике — партнёр для примы, а я ещё недостаточно ярко сияю на балетном небосклоне.

Концерт прошёл с большим успехом, начался банкет, одновременно с которым было что-то вроде большого приёма в фойе и вестибюле Оперы. Туда мог попасть любой желающий, в то время как в банкетный зал допускали лишь избранных. Меня, вопреки моим опасениям, пустили. Я как-то всё никак ни могла привыкнуть к тому, что теперь тоже являюсь одной из прим и потому достойна участвовать в жизни высшего общества. Каковое и было представлено и герцогом ди Соузой, и сеньором Риасом… и Андресом ди Ногара. Вместе с которым пришёл и его отец маркиз.

Заметила я их далеко не сразу. Меня как раз атаковал очередной поклонник моего таланта, решивший в знак признательности за доставляемое удовольствие предложить мне своё покровительство. И тонко намекнувший, когда я отказала, что в его власти как поспособствовать моей карьере, так и помешать ей. Я в ответ не слишком вежливо заметила, что грош цена той карьере, которой способны помешать неудачливые ухажёры. Покровительство Леонардо сделало меня смелой, быть может, даже излишне смелой, но я как-то уверилась, что дирекция не посмеет ни выкинуть меня из театра, ни лишить ролей.

За ним подошёл антрепренёр, которого я до сих пор не знала, но который был явно рангом повыше знакомого мне сеньора Арканжо. Ничего определённого он мне предлагать не стал, лишь представился и рассказал, что устраивает гастроли артистов по столицам различных государств. Я выразила заинтересованность, он сказал, что, возможно, поговорит со мной позже, и отошёл. Я погрузилась в, быть может, преждевременные, мечты о заграничном путешествии (давно, признаться, хотела), и как раз тогда заметила Андреса. А рядом с ним стоял седой господин, настолько на него похожий, что не оставалось сомнений — это его близкий родственник.

Андрес смотрел на меня, смотрел настолько пристально, что, когда его спутник обратился к нему, не сразу услышал. Этот его взгляд меня немного смутил, и я поспешила отойти на другой конец зала. С того памятного дня не только Леонардо прекратил всякое общение со мной, но и Андрес больше не показывался мне на глаза. Стыдно сказать, но я почти совсем забыла о нём. Леонардо поглощал все мои мысли, ни на что другое меня уже не хватало. Лишь сейчас я вспомнила, что невольно ухитрилась обидеть ещё одного мужчину. Может, подойти и извиниться? Нет, пожалуй, Леонардо прав, ни к чему уподобляться иным кокеткам и бесконечно дёргать за ниточки, не отпуская, но и не давая приблизиться. Что прошло, то прошло. К тому же, когда рядом его родич, заговорить с ним я всё равно не осмелюсь.

Но вскоре выяснилось, что Андрес сам не прочь заговорить со мной. Встав из-за стола, я вышла из банкетного зала, где мне уже стало скучно, прошлась по фойе и завернула в круглый салон за большим камином. За салоном шла анфилада небольших комнат до самой библиотеки, почти безлюдных, и я медленно пошла по ним. Вот там-то Андрес и нагнал меня. Услышав позади шаги, я оглянулась и остановилась. Андрес поравнялся со мной, и, как мне показалось, сам изрядно смутился. Во всяком случае, заговорил он далеко не сразу.

— Мы с вами не очень хорошо расстались в прошлый раз. Я был резок… Простите.

— Вам не за что просить прощения, — слегка удивлённо ответила я.

— Я рад, что вы не сердитесь, — Андрес вдохнул, выдохнул, словно хотел что-то сказать, но передумал, потом указал рукой вдоль анфилады: — Быть может, пройдёмся?

Мы медленно двинулись к библиотеке. В ней было совсем пусто.

— Анжела, — произнёс Андрес, когда мы переступили порог, — я хочу видеть вас, встречаться с вами… Но у меня всё время такое чувство, будто вы играете мной. Вы то отталкиваете меня, то приближаете. Скажите мне прямо — вы не хотите меня видеть? Тогда я и впрямь никогда вас больше не потревожу.

— Андрес, я совру, если скажу, что совсем не хочу вас видеть, но я не могу предложить вам ничего, кроме дружбы. Если вы хотите большего, не утруждайте себя. Хотя видеть вас своим другом я была бы рада.

— Вот как? Скажите мне, только честно — вы отказываете мне из-за другого человека?

Я замялась.

— Ну же! У вас есть возлюбленный?

— В том смысле, в каком это обычно понимают — нет.

— А в каком же? Ради бога, сеньорита, объясните яснее!

Я подняла на него глаза, удивлённая изменившимся тоном.

— Сеньор, вы хорошо начали этот разговор, но я никак не думала, что вы с такой настойчивостью станете требовать у меня объяснений. Не имея к тому же на это никаких прав. Благородному человеку должно быть достаточно услышать слово «нет», чтобы сразу оставить какие бы то ни было поползновения.

— Ах, вот как? Значит, вы мне всё-таки отказываете?

— Я вам уже всё сказала, и больше мне нечего добавить.

— Значит, вы любите. Иначе вы отказались бы отвечать.

Я промолчала.

— Что же вы молчите? Кто ваш любовник?

— У меня нет любовника, — резко сказала я.

— И почему же, интересно? Из-за его благородства или вашей добродетели? Или, быть может, вы играете им, точно так же, как и мной? Вот она — добродетель актрис! Повести за собой на верёвочке, манипулировать чужими чувствами, наслаждаясь своей властью над тем, кто вас любит! Набивая себе цену, выбирая того, кто может дать больше, чтоб, не дай боже, не продешевить! Вы обманщица, и мой вам совет — проявите немного несвойственного вам милосердия, выберите господина с тугим кошельком и бесчувственным сердцем! Ему вы обойдётесь куда дешевле, чем людям, умеющим чувствовать и любить!

Неприятно поражённая, я молча смотрела на него. И это Андрес? Сдержанный, благовоспитанный Андрес, друг детства, добрый знакомый, к тому же влюблённый в меня, как утверждал Леонардо?

— Вы не знаете, что ответить?

— А зачем вам мой ответ? Вы слышите себя куда лучше, чем меня. Вы уже всё себе объяснили, и мои слова излишни.

— Тогда всего хорошего, сеньорита! — Андрес гордо шагнул было прочь, но тут же обернулся: — Надеюсь, — саркастически осведомился он, — вы не прекратите танцевать, когда, наконец, выберете кавалера себе по вкусу? Танец — это единственное, что может оправдать ваше существование, обидно было бы променять его на дарёное богатство. Вы позволите и дальше наслаждаться вашим искусством?

Я пожала плечами.

— Наслаждайтесь, кто ж вам запретит?

— Спасибо! На сцене ваше притворство куда уместнее.

Он снова отвернулся. Не нужно было его останавливать, всё уже сказано, пролитое вино в бутылку не вернёшь. Не нужно… Но именно в этот момент обида, медленно входящая в меня, как игла под кожу, задела чувствительную жилку, и меня прорвало:

— Притворство? А ну-ка, ответьте мне, сеньор ди Ногара, когда это я притворялась, когда вас обманывала?

Андрес повернулся, но ответить не смог. Я просто не дала ему такой возможности, меня уже несло. Я понимала, что сейчас подтверждаю его худшие подозрения, но остановиться не могла.

— Разве я когда-нибудь пыталась казаться иной, чем я есть на самом деле? Разве я когда-нибудь утверждала, что я — невинный ангел? Или, может, я когда-нибудь тянула с вас деньги?! — выкрикивала я. — Вы сами всё себе выдумали, сами! Я вас не заставляла! И бегать за собой я вас не заставляла тоже! Ах, вас, бедного-несчастного, повели на верёвочке? А вы не ведитесь! Поищите добычу посговорчивей, ту, что обойдётся вам дешевле!

На этом мне пришлось остановиться — иначе в голос прорвались бы душившие меня слёзы. Мы молча стояли друг против друга, и счастье, что вокруг не было никого, кто мог бы наблюдать эту сцену.

— Вы казались невинным ангелом, — наконец ответил Андрес. — Ваше лицо может ввести в заблуждение кого угодно. Ввело и меня.

— Я его не выбирала, — уже спокойнее отозвалась я. — Соль так же бела, как сахар, и невнимательный человек может их перепутать. Но не вина соли в том, что она оказалась не сладкой.

Теперь уже он, не отвечая, смотрел на меня.

— Прощайте, сеньор ди Ногара, — сказала я и быстро пошла прочь от него, по направлению к парадной лестнице.

Этот разговор оставил после себя очень неприятное впечатление. Я снова и снова перебирала его в памяти, пытаясь понять, как получилось, что человек, которого я знала, пусть не очень хорошо, но всё же, как мне казалось, достаточно, вдруг бросил мне в лицо несправедливые и необоснованные обвинения. Ведь начиналось всё и впрямь хорошо. Он извинился, попытался выяснить, есть ли у него шанс получить моё расположение… А потом? Какие мои слова могли вызвать такую реакцию? То, что я отказалась внятно ответить на его вопрос? Но ведь у каждого человека есть право на тайну, я, например, не стала бы расспрашивать его о том, чего он не хочет говорить. Или стала?

Но в любом случае, его оскорбления не оправдываются ничем. Может, оно и к лучшему, что он проявил себя во всей красе. Избавил меня от лишних сожалений. А то ведь я могла и впрямь стать его другом, и тогда то, что он выплеснул на меня сегодня, причинило бы мне ещё больше боли.

А на следующий день я услышала наконец долгожданный голос:

— Ты и в самом деле хочешь увидеться со мной, Анжела?

— Да, хочу.

— Тогда приходи ко входу в подвал.

Всё повторилась: винтовая лестница, полукруглый ход, пещера-комната. Леонардо, испытующе глядя на меня сквозь прорези в маске, подал мне руку, и я не отвергла её. В каком бы состоянии она не находилась, перчатка надёжно это скрывала, а потому его прикосновение вызывало у меня некоторую опаску — но не отвращение.

— Не думал, что ты снова захочешь сюда прийти, — сказал он, усадив меня за уже знакомый стол, на котором на этот раз ничего не было, и сел напротив.

— Почему? Мне было хорошо с вами.

— В самом деле? Мне показалось, что ты была испугана.

— На минуту, — сказала я. — От неожиданности.

— Последние сто лет никто не видел моего лица, — Леонардо положил руки на стол. — Я проявил непростительную беспечность.

— Скажите… Неужели вы всё это столетие живёте совсем один?

— Ну, почему же? Иногда рядом кто-то появляется. Рената, теперь ты…

— Но ведь это только встречи. Так, время от времени…

— А на что ещё я могу рассчитывать? — он помолчал. — Тебе ведь страшно, Анжела? Страшно представить, как можно так жить?

Я молча кивнула.

— Да, участь и впрямь незавидная. Но и её можно выдержать. Просто нужно очень любить жизнь. Или очень бояться смерти, что по сути одно и тоже.

Я промолчала, хотя отнюдь не была уверена в правильности последнего утверждения. Леонардо встал и прошёлся взад-вперёд, заложив руки за спину. Остановился и посмотрел на меня.

— Как-то я обещал, что расскажу о себе. Если хочешь, слушай. Всё, что сейчас известно о начале моей жизни, правда. Сочинитель-провинциал, не принятый в консерваторию из-за недостатка таланта, — Леонардо коротко рассмеялся. — Сейчас об этом не любят вспоминать. Что известности я добился в одночасье, тоже правда, а вот что перед этим было несколько лет мытарств, когда мою музыку отказывались играть и печатать, упорно уговаривая сменить профессию, тоже предпочитают не вспоминать лишний раз. Видимо, чтоб не разрушить эффектную сказку о баловне судьбы, которому всё удавалось с лёгкостью необыкновенной. Но однажды мне повезло, и дальше всё и впрямь пошло, как по маслу, хотя и тогда не обходилось без эксцессов. Ты знаешь, что «Зачарованный лес» при первом представлении провалился?

— Знаю, — подтвердила я. — Музыку сочли монотонной и невыразительной. Уж не знаю, какой частью тела они её слушали, но явно не ушами.

— Спасибо, — поклонился Леонардо. — Так или иначе, но, несмотря на отдельные неудачи, я стал знаменит, богат и признан. Ходят слухи, что я будто бы продал душу дьяволу, но это чушь. Всего, чего я добился, я добился сам. Я мог всё, и мне не надоедала жизнь во всех её проявлениях. Не было дома, который не открыл бы мне свои двери, не было женщины, которой я не смог бы добиться, если б захотел. Я тогда ещё был недурён собой… Но время шло…

Леонардо замолчал. Я тоже молчала, боясь спугнуть его.

— Да, время шло, — повторил он через некоторое время. — Ко мне приближалась старость, она была ещё далека, но я понял, что боюсь её прихода. Дряхлость, болезни, всякие там склерозы и прочие прелести, а в итоге — смерть. Всё это внушало мне настоящий ужас. И тогда я начал искать способ избежать всего этого. Я действительно стал чернокнижником, в этом легенда не врёт… Но дьявол и тут остался не у дел. Может, он где-то и есть, но моя душа его не заинтересовала.

Я действительно везунчик, Анжела. На мои розыски могла бы уйти вся жизнь, но мне удалось найти желаемое всего за несколько лет. Я понял, что знаю, как обмануть время и стать бессмертным. Но для этого мне надо было умереть. Умереть, оставшись в мёртвом теле, не подверженном ни болезням, ни старению. Это был огромный риск, Анжела, но я пошёл на него. Трудно описать моё ликование, когда я понял, что всё получилось. Я стал чувствовать своё тело как чужую неудобную одежду, но это неудобство, как мне казалось, вполне искупалось тем, что я мог больше не бояться смерти и старости. Мне даже удалось омолодить себя, сделать гибче, совершеннее, как я тогда счёл. Ты видела, как я танцую. Я слишком поздно понял, в какую ловушку угодил. Быть может, дьявол и впрямь был рядом со мной, и ему захотелось потешиться над простаком-смертным, бросившим вызов законам мироздания.

Он снова помолчал, меряя шагами пещеру.

— Это тело мертво, Анжела. В нём не бьётся сердце, не течёт кровь, оно не дышит, я вдыхаю, только когда говорю, чтобы заставить работать голосовые связки. Оно не нуждается ни в пище, ни в питье, ни в отдыхе, оно потеряло чувствительность, и теперь равнодушно как к боли, так и к ласке. Из всех наслаждений, доступных людям, мне остались только эстетические. Но и это не самое худшее. Мои источники лгали, вернее, это я сам пожелал обмануть себя, прочтя в них то, что хотел прочесть. Моё тело не стало вечным. Оно потеряло способность стареть, это правда. Оно стало разрушаться, не старея.

Ты видела, что находится под этой маской. Так вот, поверь мне, это мне ещё удалось поправить дело, было хуже. Первые несколько лет я ухитрялся продолжать светскую жизнь в доступных мне пределах, но вскоре мне пришлось прятаться от людей, так как скрыть происходящие перемены стало невозможно. Тогда я инсценировал внезапную смерть и похороны. Не стану говорить, какую цену мне пришлось заплатить, чтобы затормозить распад и даже повернуть его на некоторое время вспять. Способ был найден… Но и он — не панацея. Процесс продолжается, очень медленно, но он идёт. Не знаю, сколько я ещё протяну. Может, сто лет, может, больше. Но в один прекрасный момент это тело высохнет настолько, что я уже не смогу поддержать в нём даже подобие жизни. И тогда я умру окончательно.

Леонардо остановился.

— Ты, должно быть, гадаешь, почему я продолжаю цепляться за такое существование? Ответ прост — потому что я по-прежнему боюсь смерти. Сейчас — даже больше, чем при жизни. И потому я буду бороться до последнего. Ты молода, Анжела, сейчас тебе не понять меня. Но однажды ты тоже почувствуешь ледяное дыхание старости. И когда ты больше не сможешь танцевать — тогда, возможно, ты вспомнишь мои слова.

Он замолчал. Я сидела неподвижно, потрясённая услышанным.

— Ну что? — спросил Леонардо. — Очень я тебя напугал?

— Нет. Я боюсь не вас, я боюсь за вас.

— Правда? Это приятно слышать. Ну тогда, быть может… Ты не откажешься ещё раз протанцевать со мной?

— А это возможно?

— Вполне.

Он подошёл ко мне и протянул руку. Я оперлась на неё и встала, он отступил, ведя меня за собой. Я не отрывала взгляда от его маски и глаз в её прорезях, и потому пропустила момент, когда мы оказались в том самом огромном зале. И снова была дивная музыка, и снова был танец, необычный, прекрасный, заставивший меня забыть обо всём.

На генеральной репетиции зал никогда не пустует. Приходят работники театра, приходят критики и журналисты из влиятельных изданий, или связанные дружбой с дирекцией. Приходят приглашённые из других театров, а также всегда является кто-нибудь из цензуры, хотя, казалось бы, что такого крамольного может быть в балете на лирико-фантастический сюжет? По сути дела, генеральная репетиция и есть настоящая премьера спектакля, именно на нём определяется, получилось ли у создателей то, что они хотели. А поскольку критики пишут статьи нередко именно по впечатлениям, полученным на генеральной, то и приём у публики во многом зависит от того, как приняли спектакль допущенные на первое настоящее представление зрители-профессионалы.

Я сидела в партере, в одном из первых рядов, среди других танцовщиков второго состава. Жозефина умирала, Бернар и Хилларион над её бездыханным телом выясняли, кто виноват, а я всё пыталась понять, нравится ли мне то, что я вижу, или нет. На прогоне второго состава я каким-то образом ухитрилась забыть, что я играю на сцене, я словно бы сама перевоплотилась в Жозефину, и не просто танцевала, а жила. И такое бывает. Теперь я жалела, что была лишена возможности в тот момент видеть себя со стороны. Должно быть, вопреки утверждению Аристотеля, получилось неплохо, потому что мне аплодировали рабочие сцены и сидевшие в зале любопытные, пришедшие поглазеть на почти готовый балет. Их было меньше, чем сейчас, ни критиков, ни членов других трупп, одни работники нашего театра. Но на них я произвела благоприятное впечатление.

Марсела же танцевала… Нет, ничего дурного я про неё сказать не могу. Она действительно была замечательной танцовщицей, она делала всё, что нужно, и именно так, как нужно. И всё же что-то не удовлетворяло меня. Быть может, трактовка роли? Её Жозефина казалось какой-то приземлённой, с трудом верилось, что эта простая и кокетливая девушка способна сойти с ума из-за того, что возлюбленный обманул её. Скорее — помянуть недобрым словом сволочей-мужиков и пойти дальше, искать мужчину попроще и понадёжней. Она явно хотела замуж, в то время как героиня этого балета в моём представлении не должна строить никаких планов, она просто живёт день за днём, как птица или бабочка. Жозефина-призрак тоже не слишком удалась Мачадо. В этой сцене у неё вообще исчезло какое-либо выражение. Просто танец, отлично сделанный и отшлифованный почти до совершенства. Так можно танцевать холодную Ясмин, но не любящую и за гробом Жозефину.

Но, быть может, я излишне придираюсь? Никто не сказал, что у меня самой получается лучше. Надо будет поговорить с Леонардо. Его суждению я доверяла, как никакому другому.

Балет кончился. Мачадо и Корбуччи приняли заслуженные поздравления, зрители стали расходиться. Я тоже вполне искренне поздравила Энрике, тем более что танцевал он и впрямь великолепно. Вот к его Бернару придраться при всём желании было невозможно. Хотя какой-нибудь ушлый критик вполне может найти повод.

— Вы будете на завтрашней премьере? — спросил Энрике.

— Разве что за кулисами. Вряд ли в зале найдётся для меня свободное место.

— Ну почему же? Есть несколько лож, которые сдаются нашим артисткам. Та же ложа Мачадо во втором ярусе завтра будет пустовать, раз она танцует. Вы вполне можете снять её на вечер.

— А это возможно? — нерешительно спросила я.

— Почему нет? Договоритесь с контролёром. У вас деньги-то есть?

Деньги у меня были, а договориться с распределявшим ложи контролёром Родольфо Лира и впрямь оказалось легко. Я заплатила за аренду ложи на вечер, выяснила, что её номер — четырнадцать, и находится она сбоку, так что сцену из неё видно не очень хорошо, но тут уж ничего не поделаешь. Зато буду сидеть как дама. Вообще я стала подумывать, что мне пора переходить на более приличествующий прима-балерине образ жизни. Мне не хотелось устраивать приёмы, ездить по балам и маскарадам полусвета, заводить хоровод поклонников. Но вот снять отдельную квартиру, пожалуй, стоило. И нанять прислугу. Мой нынешний уровень дохода это вполне позволял.

Весь следующий день я решила посвятить самой себе. Уж светская жизнь, так светская жизнь! Я погуляла по городу, пообедала в хорошем кафе, посетила галерею дорогих магазинов и кое-что купила. Странно, непривычно и даже не слишком приятно было видеть, как приказчики и продавщицы увиваются вокруг меня, наперебой предлагая целую кучу вещей, так что я устала отбиваться от ненужных покупок. Поэтому я стала заходить лишь в те магазины, в которых и без меня уже кто-то был. Там же в галерее, в тамошней кофейне, я и перекусила, прежде чем отправиться в Королевскую Оперу. До начала было ещё больше часа, но привычка приходить на спектакли заранее оказалась неистребимой. К тому же мне хотелось в кои-то веки войти через главный вход, но при этом не пробиваться через толпу великосветских зрителей. Их я всё ещё стеснялась, да и нечего танцовщице делать рядом с благородными дамами.

Поднявшись по парадной лестнице, я прошла по роскошному фойе и поднялась в ложу. Зал ещё пустовал. Я разделась в аванложе, села в кресло и задумчиво поглядела на ряды красных бархатных кресел, готовых принять гостей.

— Баррозо!

Я вздрогнула от раздавшегося сзади вопля. В ложу влетел запыхавшийся Лира.

— Баррозо! Вас везде ищут! Спектакль вот-вот начнётся, а вы ещё не готовы! Пойдёмте скорее!

— Что случилось? — растерянно спросила я, поднимаясь с кресла.

— Случилось то, что вам давно пора быть одетой и загримированной. Скорее же!

— Одетой? Постойте, — я остановилась у двери в ложу. — Я что, сегодня танцую?!

— Танцуете. Да не стойте вы, идёмте!

— А Мачадо?

— Мачадо… — Лира скривился, словно откусил от лимона, и махнул рукой. — Она не может.

Спустя несколько минут я убедилась, что контролёр прав. Мачадо действительно не могла. Она пришла вовремя, и даже оделась для выступления, а теперь полулежала в кресле в артистическом фойе, не реагируя на попытки сеньора Империоли поднять её на ноги и отвести в гримёрную. Когда мы проходили мимо, Марсела подняла голову и сфокусировала на мне бессмысленный взгляд.

— А-а, эта… — протянула она. — Зайка. Да пошли вы… — добавила она, обращаясь уже явно к администратору. Тот, с поистине ангельским терпением, тянул её за руку:

— Сеньорита, пойдёмте…

— Что это с ней? — с безмерным удивлением спросила я. Мне никто не ответил.

Около моей гримёрной маялись Энрике и Флорес. Увидев меня, оба вздохнули с облегчением.

— Ну, наконец-то! — сказал Энрике. — Мы уж все перепугались. Марсела, сами видите, лыка не вяжет, а вас нет как нет. Родольфо, идите успокойте сеньора Эстевели.