Девушка и смерть

— Где ты вчера шлялась? — закричала она мне в лицо. — Ты что, совсем сдурела?! Мы тебя битый час ждали, стучались к тебе, а тебя не было!

— Я тебе говорила, что не поеду. Верни мне книгу.

— Ты нас всех подвела! Мы все решили, что ты едешь.

— А я решила, что не еду.

— Ты что, против всего коллектива идёшь?! Больше так никогда не смей, поняла?

— Ты ещё не весь коллектив, не половина и даже не четверть.

— Она ещё будет мне указывать! Да ты вообще кто такая? Тебя тут только терпят из милости, будь я здесь директором, тебя бы вышвырнули вон! Толку от тебя, как от козла молока!

— Отдай мне книгу, пожалуйста, — стараясь сохранять спокойствие, попросила я.

— Далась тебе эта книга!

Опасаясь, что она может от злости что-нибудь с ней сотворить, я в свою очередь попыталась выдернуть книжку, которой Паола потрясала в соблазнительной близости от моего носа. Паола отдёрнула руку, я промахнулась и царапнула по её руке, а она резко оттолкнула меня, так что я чуть не упала и была вынуждена схватиться за спинку стула. И тут меня прорвало. Всё пережитое за последние недели вдруг вылилось во вспышку неконтролируемой злости. Я шагнула вперёд и с размаху ударила по паолиной физиономии.

Книга упала на пол, мы обе шипели, как кошки, и выглядели, вероятно, не лучше. Нас тут же растащили, я попыталась поправить испорченную причёску, Паола с красным, перекошенным лицом, предъявила для рассмотрения царапину на предплечье:

— Если загноится, убью! Только попробуй сюда ещё прийти!

— Что здесь происходит?

Сеньор Росси, как и Паола только что, подошёл незаметно и теперь строгим взглядом оглядывал всех собравшихся.

— Рокка с Баррозо подрались, — немедленно доложила одна из свидетельниц.

Режиссёр посмотрел сначала на меня, потом на Паолу.

— Сеньорита Рокка, — сказал он, — пройдёмте со мной.

Они ушли. Я подняла книгу и попыталась расправить смявшуюся, разорванную страницу. Злость прошла, и мне стало стыдно. Боже мой, до чего низко я пала! Торговки на базаре ведут себя приличнее. И, что самое обидное, приходиться признать, что я начала первой. В ответ на всего лишь оскорбительное слово опустилась до рукоприкладства.

Стараясь ни на кого не смотреть, я снова уткнулась в книжку. Подошли ещё несколько человек, с ними тут же поделились пикантной новостью, я слышала, как кто-то недоверчиво уточнил: «Ударила? Анжела?» Я почувствовала, как у меня начинают гореть уши. Удивительно, что режиссёр не увёл нас обеих, дабы высказать всё, что думает об этом безобразии. Впрочем, он, кажется, всё ещё меня побаивается, хотела бы я знать, почему. Но если Паола получит нагоняй, а я нет, то она обозлится на меня ещё сильнее.

— Девочки, на сцену, — позвал помощник режиссёра. Я отложила книгу и поднялась. Проходя за кулисами, я увидела сеньора Росси, который что-то говорил сеньору Соланосу. Паолы видно не было.

Репетиция прошла спокойно. Паола так и не появилась, даже после её окончания. Когда она не пришла и на следующий день, я спросила Бьянку, куда она делась.

— А ты не знаешь? — удивилась Бьянка. — Её же уволили вчера.

Вот те раз! Сказать, что я удивилась, значило не сказать ничего. Паолу выгоняют за драку, а мне за ту же самую драку не делают даже устного замечания. Фантастика! Теперь я не обижалась и не возмущалась, слыша за спиной шипение — мол, эта ловкачка сумела окрутить режиссёра, чем теперь беззастенчиво пользуется. Я и сама, случись такое с кем-нибудь другим, именно так бы и подумала. А вот Паолу мне впервые в жизни стало жаль. Я вспомнила, как сама совсем недавно тряслась из-за угрозы увольнения, и от души пожелала ей благополучно устроиться на новом месте. Она, в конце концов, и в самом деле неплохая танцовщица. Правда, у Паолы, в отличие от меня, есть родичи, так что ей придётся немного легче, чем пришлось бы мне, но всё же…

Подружки Паолы, оставшись без предводительницы, стали вести себя потише, опасаясь задевать меня напрямую. Они отводили душу, разнося обо мне разнообразные сплетни, но от слухов ещё никто не умирал, и я относилась к этому спокойно. Посудачат и забудут. Хуже было, что и некоторые мои прежде добрые знакомые, та же Луселия, теперь явно старались держаться от меня подальше. К счастью, Бьянка к ним не присоединилась, так что, по крайней мере, одна подруга у меня осталась. И я тешила себя надеждой, что со временем всё как-нибудь утрясётся.

Зима прошла, наступил март. Солнце стало выглядывать чаще, на улице заметно потеплело. В начале месяца мне исполнилось восемнадцать. По сложившейся традиции, девушка, у которой был день рождения, устраивала небольшой праздник для подруг, на который каждая приносила какое-нибудь угощение. Побаивались меня знакомые, или нет, но от приглашения не отказался никто. Я купила дюжину пирожных, Бьянка принесла бутылку вина, остальные тоже притащили кто кекс, кто конфеты, кто фруктов. Празднование было намечено на вечер воскресенья, я планировала надеть голубое платье и обновить белые туфли.

В воскресенье я с утра была у себя, проводя большую уборку перед приёмом гостей. Вообще-то я довольно ленива и прибираюсь от случая к случаю ровно настолько, чтобы не придиралась сеньора Софиантини. Но теперь я решила навести порядок как следует, а потому, пользуясь солнечной погодой, вымыла окно, вытерла всю пыль и взялась мыть пол, когда в дверь постучали. Не желая, чтобы вошедший топтался по свежевымытому полу, я подошла к двери сама и открыла.

На пороге стоял посыльный в форменной фуражке. В руках он держал большой букет красных гладиолусов и завёрнутую в серебристую подарочную бумагу коробку, перевязанную алой лентой.

— Сеньорита Баррозо? — осведомился посыльный.

— Да, это я.

— Вам посылка, — и посыльный протянул букет и коробку мне.

Я приняла их, чувствуя изрядную растерянность. У меня не было никого, кто мог бы прислать мне подарок на день рождения, а в том, что это подарок, сомневаться не приходилось: за ленту на коробке была засунута поздравительная карточка.

— Простите… Вы уверены, что это мне?

— Это улица Белошвеек, дом восемь?

— Да.

— Вы — Анжела Баррозо?

— Да.

— Тогда это вам.

— А вы не знаете, кто это прислал?

— Нет, сеньорита. На посылке не было обратного адреса. Да вы не беспокойтесь, всё оплачено.

Посыльный ушёл, а я всё стояла, глядя ему вслед и даже от растерянности забыв поблагодарить за доставку. Наконец я вернулась в комнату, положила довольно тяжёлую коробку на стол и занялась цветами. На ум пришли букеты, которые я получала в конце осени и начале зимы. Потом я решила, что их присылал сеньор Коменчини, но сегодня усомнилась в этом. Коменчини мёртв, и даже полиция отстала от меня, поверив наконец, что я не имею отношения к его смерти. Так кто же продолжает дарить мне цветы? И на этот раз не только цветы…

Карточка была дорогая, с золотым обрезом и золотой же надписью «С Днём Рождения!» Я раскрыла её, но внутри, там, где обычно пишут поздравления, ничего не было. Пышный бант на коробке легко развязался, я развернула бумагу, сняла крышку и несколько листов смятой папиросной бумаги, предохраняющей содержимое.

Под бумагой обнаружилась бутылка шампанского и шесть высоких изящных бокалов. Я вытащила бутылку, мимоходом поразившись, какая она холодная, словно коробка была наполнена льдом. Шампанское было дико дорогое, лучшей марки, знаменитого года. Никогда не пробовала шампанского. При жизни папы меня вином не угощали, считая, что я ещё маленькая, а после его смерти мы с мамой такого удовольствия себе позволить уже не могли. Потом я занялась бокалами, отметив про себя, что их ровно столько, сколько будет гостей сегодня вечером. На щелчок ногтем по краю бокал отозвался певучим звоном, окончательно убедив меня, что передо мной хрусталь. Я думала, что это всё, но оказалось, что на дне, под хрустальным набором, лежала книга: сборник стихов Хорхе Барони, моего любимого поэта, в переплёте тиснёного сафьяна, на дорогой бумаге с серебряным обрезом, с изящными виньетками и гравюрами работы Винсенте Торрези. Повертев книгу в руках, я заметила, что на корешке красуется небольшой вензель «АБ».

Сколько же на это всё ушло денег? Богатый у меня поклонник, ничего не скажешь. После истории с сеньором Коменчини подарки стали настораживать, однако Коменчини не таился от меня, наоборот, навязывался. Этот же даритель всё сделал так, чтобы проследить источник подарка было невозможно. Так что же делать? Выбросить? Жалко. Отдать кому-нибудь? Я посмотрела на запотевшую бутылку. Попробовать шампанского очень хотелось. К тому же мой таинственный поклонник ещё ни разу не вышел за пределы допустимого приличиями. Цветы, вино, книги, как бы дороги они не были, ещё ни к чему не обязывают, это не предметы туалета и не драгоценности. И я сдалась. Бутылка и бокалы заняли почётное место на комоде рядом с фруктами. В моей убогой комнате они выглядели чужеродно, но и вся остальная посуда, собранная участницами будущего застолья, была весьма пёстрой. Тарелка с отбитым краем соседствовала со стеклянным блюдом и фарфоровой дощечкой, на которой, вообще-то, принято подавать в конце обеда сыр, а я положила нарезанный кекс. Пить красное вино мы собирались из стаканов и фаянсовых кружек, а яблоки, груши и сливы разложили в суповые тарелки.

Все мои гостьи подошли почти одновременно. Луселия, Бьянка, Джованина, Глория и Рафаэла с порога кинулись ко мне с объятиями, криками «С днём рождения!» и поцелуями. Бьянка подарила мне кусок цветочного мыла, Глория — пару чулок со стрелками, остальные трое вскладчину преподнесли мне фарфоровую пастушку. Поахав и должным образом отблагодарив за подарки, я указала на комод:

— Девочки, посмотрите, что у меня есть!

— О-о! — протянула Луселия.

— Сухое, полусладкое, сладкое? — деловито осведомилась Глория.

— Сладкое.

— Откуда это у тебя? — спросила Бьянка.

— Подарок.

— От Росси? — немедленно влезла Рафаэла.

— Нет, не от него.

— А от кого?

— Вы будете смеяться, девочки, но я не знаю. Мне всё это прислали по почте, без обратного адреса.

Открывать бутылку пришлось общими усилиями. Как не странно, но нагреться она не успела, так что, хотя мы изрядно её потрясли, обошлось без винного фонтана. Шампанское разлила Бьянка, мы чокнулись и выпили. От пузырьков защекотало в носу, я машинально поморщилась, как всегда делала, когда пила спиртное, хотя тут-то как раз морщиться было не из-за чего.

— Вкусно! — сказала Луселия.

— А ты как думала, — заметила Джованина. — Оно же не меньше сотни стоит.

Я попыталась представить, сколько мне пришлось бы копить на такую вот бутылку, даже с учётом того, что в последнее время мне немного прибавили жалование.

После шампанского пришёл черед принесённому Бьянкой красному, и за столом потекла обычная в таких случаях беседа обо всём на свете. Мы перескакивали с темы на тему, смеялись, перебивали друг друга. Вспоминали наше училище и один из последних бокалов выпили за учителей. Мы все его закончили, мы с Бьянкой одновременно, остальные — на год, на два раньше нас. Вспомнили и наши самодеятельные спектакли, общих наших наставников, разные забавные случаи.

— А помните, как мы по ночам страшные истории рассказывали? — спросила Глория. — У вас ведь тоже это делали?

— Конечно, — подтвердила я.

— Мне больше всего нравились про Белую Даму.

— А мне про Файа, хоть всё это и чушь, конечно.

— Про какого Файа? — заинтересовалась Рафаэла.

— Ну, про Леонардо Файа, композитора, автора «Зачарованного леса».

— А что про него рассказывают?

— Ты разве не слышала? Он же душу дьяволу продал.

— Не-а, не слышала. Про Белую Даму слышала, а про него — нет.

— Ну, ты даёшь, — сказала Луселия. — Его призрак ведь до сих пор в Королевской Опере живёт. Арайа вон клялся, что видел его собственными глазами.

— Врёт, — уверенно сказала Бьянка. — Тех, кто его видел, он в ад утаскивает, от сатаны откупается. Потому до сих пор по земле ходит.

— Да не откупается он, — возразила Джованина. — Он дьявола обманул и в ад не попал, а в рай его не взяли, вот он и болтается между небом и землёй.

— Как это — обманул?

— А вот так. Он же не только музыку писал, он ведь ещё и чернокнижником был. Вот и придумал: написал в договоре, что отдаёт душу того, кого зовут Леонардо и чей кровью договор подписан. А сам завёл щенка, назвал своим именем, и подписал договор его кровью. Вот только не учёл, что не попасть в ад ещё не значит попасть в рай. Не приняли его туда, и даже в чистилище не приняли — слишком много грехов на нём оказалось. Так и стал призраком.

— Он что же, даже не исповедался? — удивилась я.

— Не знаю, исповедался, наверное, да только тех, кто сделки с дьяволом заключает, должно быть, и исповедь не спасёт.

— А зачем ему понадобилось продавать душу? — спросила Рафаэла.

— А зачем вообще продают души? За славу, за богатство, за успех. Был никому не известный сочинитель из провинции, а меньше чем за год стал знаменитостью, любимцем двора и богачом. Говорят, от женщин отбоя не имел, творил что хотел, и всё ему с рук сходило.

— А какую музыку писал, — сказала я. — Что-то мне с трудом верится, что такой человек мог быть злодеем.

— Если ему Люцифер помогал, то неудивительно, что музыка прекрасная.

— Разве Люцифер в состоянии создать что-то прекрасное?

— Не знаю, — неуверенно протянула Джованина. — Может быть…

— Не знаю, продавал там Файа душу, или не продавал, но что его дух обитает в театре, это совершенно точно, — включилась в разговор Глория. — Без его благословения ни один спектакль не пойдёт. Как бы его не ставили, каких бы звёзд не приглашали. Если ему не понравилось — пиши пропало.

— Он что, транспаранты вывешивает: это нравится, а это — нет?

— Да нет, конечно, просто знаешь, как иногда бывает — вроде всё правильно делают, а публика не идёт. Ну, как в позапрошлом году поставили «Олимпию» — так она меньше сезона продержалась.

— Это потому что хореография была неудачная. Больше пантомимы, чем танца.

— А знаете, — неожиданно вмешалась Джованина, — транспарант не транспарант, но иногда он действительно даёт понять, чего хочет. Я вспомнила, рассказывают, была такая история, тому назад с полвека. Ставили «Роковые карты», партию Лауры должна была исполнить тогдашняя примадонна, не помню, как её звали, и тут вдруг начали происходить чудеса. В то время только-только начинала петь Рената Ольдоини, собственно, эта опера её и прославила. И вот — то у примадонны прямо на репетиции исчезнут ноты, и потом их находят у Ольдоини, то в её гримёрной начинает звучать музыка, хотя там никого нет, то при выходе примадонны все лампы, все софиты сами собой гаснут, а как появится Рената — загораются. Перед самой премьерой прима заболела. Знающие люди говорили дирекции — Леонардо Файа хочет, чтобы Лауру пела Ольдоини. Но директор упёрся, рисковать не захотел, и премьеру перенесли.

Джованина замолчала, допивая остаток вина.

— И что? — спросила Бьянка.

— На премьере примадонна сорвала голос. Объявили, что это оттого, мол, что она слишком рано вышла после болезни. Директор и тут не внял предупреждению, пригласил другую исполнительницу. И что ж вы думаете? Перед самым спектаклем театр загорелся. Никто не пострадал, но отделка зрительного зала выгорела полностью. Директор свалился с сердечным приступом и ушёл в отставку. На концерте, данном для сбора средств на восстановление погорелого театра, Ольдоини спела обе большие арии из злополучных «Карт». И тут все ахнули, услышав её пение, и уверились, что лучшей Лауры нет и быть не может.

— Интересная история, — сказала Луселия.

Вскоре разговор как-то увял, и мы начали прощаться. Девочки поблагодарили меня за вечер, забрали свои стулья и посуду, которые заблаговременно принесли ко мне, и ушли. Я занялась уборкой, с удовольствием вспоминая подробности вечера. Многолюдство и шум меня, как правило, утомляют, но иногда хочется развеяться и устроить себя небольшой праздник. И сегодня он удался. Я сполоснула оставшиеся тарелки и бокалы, смела крошки со стола, потом разделась и надела халат. Спать мне ещё не хотелось, и я пристроилась под рожком с подаренной книгой, испытывая большое удовольствие от перелистывания плотных, красиво украшенных страниц. Не знаю, кто мой таинственный поклонник, но вкус у него есть, это безусловно. Если он всё же когда-нибудь объявится, обязательно надо будет сказать ему спасибо за этот подарок.

Из глубины театра доносились звуки оркестра. Опера «Временщик» была в самом разгаре, что с одной стороны было хорошо, а с другой — плохо. Хорошо — потому что во время спектакля в репетиционный зал точно никто не зайдёт, а плохо — потому что музыка могла мне помешать. Очень трудно танцевать одно, когда слышишь совсем другое. Во время балетов я могла протанцевать подходящие танцы из идущего на сцене спектакля, но во время опер приходилось искать помещение, как можно более удалённое от сцены, и тщательно запирать за собой дверь, чтобы ничего не слышать. Я затянула ленты пуантов и задумалась, чтобы мне станцевать на этот раз. Может, что-нибудь из «Атамана»? На выпускном концерте я танцевала номер одной из пленниц. Проделав все необходимые упражнения, чтобы разогреться, я начала довольно сложный танец. Кажется, у меня получалось неплохо, даже лучше, чем в прошлый раз. На концерте я просто исполняла необходимые движения, стремясь поскорее отделаться от надоевшей тягомотины, теперь я постаралась вложить в свой танец то, чего недодала зрителям тогда. И пусть у меня теперь был лишь одни зритель — я сама, но у меня не было критика строже, хоть и доброжелательней. Я старалась отмечать все свои ошибки и погрешности, в то же время получая искреннее удовольствие от танца. Поистине, охота — пуще неволи. То, что во время учёбы и репетиций было мучением, превращалось в наслаждение, стоило мне заняться этим для души.

Я повторила танец дважды, постаравшись во второй раз учесть ошибки, допущенные в первый, а также проникнуться чувствами своей героини. Она — пленница, рабыня, знающая, что зависит от расположения своего господина, но успевшая смириться со своим положением и даже научившаяся извлекать из него пользу. Ей страшно, но она всё же кокетничает с разбойниками, перед которыми танцует, надеясь им понравиться.

Закончив, я остановилась, чтобы немного перевести дыхание. В училище по пантомиме у меня всегда были плохие оценки, так как я не могла заставить себя раскрепощено играть в присутствии других, пусть даже моих учителей. Да и что-то там изображать всегда казалось мне нелепым. Сейчас я изменила своё мнение. И, хотя заставь меня играть перед публикой, я и теперь вряд ли смогу преодолеть мою скованность, наедине с собой я старалась вкладывать в танец чувство, а не одну только голую технику, причём прихрамывающую.

Задумавшись, я застыла у станка, машинально притоптывая ногой в такт доносящейся музыке. Сначала мелодию вела флейта, потом подхватили другие духовые, к ним присоединились скрипки. Музыка так естественно и ненавязчиво вплелась в мои размышления, что я далеко не сразу сообразила, что звучит она как-то слишком громко для доносящейся из зала. Да и к «Временщику» она не имеет никакого отношения, нет там такой мелодии.

Я завертела головой, пытаясь определить, откуда идёт звук. Казалось, он возникает прямо из воздуха в центре зала, там, где я танцевала только что. Музыка разрасталась, усложнялась, теперь её играл целый оркестр, негромко, но чётко. Это вам не рояль, доносящийся из-за стены. Отчаявшись определить источник звука, я подошла к двери и выглянула в коридор. Тот встретил меня тишиной. Не оставалось сомнений, что музыка звучит в самой комнате.

Может, кто-то репетирует за стенкой? Целым оркестром? Нет, не может быть. Что же это такое? Галлюцинация? Сон? Я сплю, и мне снится, что я нахожусь в театре. Может ли человек во сне заподозрить, что это — сон? Или я схожу с ума? Вспомнился рассказ Джованины о знаках Леонардо Файа — музыке, льющейся из пустой комнаты. Но в то, что дух нашего театра вдруг возьмёт да и явится мне, даже если допустить, что он существует, верилось с трудом.

Наверное, мне следовало бы впасть в панику от этого непонятного чуда, но я вместо этого оказалась целиком захвачена чудесной мелодией. Бурная и радостная, она словно бы отрывала от земли, звала за собой в весёлый танец, где нет ни забот, ни лишних раздумий, а только радость, пронизывающая всё существо, радость бездумная и захватывающая. Я сама не заметила, как снова начала притоптывать в такт этой летящей музыке, как мои пальцы стали выбивать дробь по брусу станка. Тело просилось в танец, оно стало лёгким, невесомым, и уже требовались усилия, чтобы удержать его на месте. А музыка звала.

— Танцуй! — сказал ли это кто-то другой, или это прошептали мои собственный губы? Уже ничто не имело значения, кроме потребности следовать бешеному ритму. Я раскинула руки и закружилась, забывая обо всём, меня подхватило и понесло. Никто не учил меня этому танцу, всё выходило само собой, естественно, как дыхание.

— Танцуй! — и исчезла знакомая комната, исчезло всё, кроме музыки и меня. Есть ли пол у меня под ногами?

— Танцуй! — и зажёгся волшебный свет, омывавший моё тело, бывший единым с музыкой, бывший частью её. Я смеялась от счастья, недоступного людям в этой жизни, я не удивилась и не огорчилась бы, скажи мне кто-то, что я уже умерла, что теперь я бесплотный дух — ведь это было так прекрасно!

— Танцуй! — и вспыхнул радужный мост через бездну, и раскрылись небеса, и я была богиней, танцующей над этим миром, танцующей вместе с ним. Нет ничего, только счастье, только движение, только единый со светом ритм. Танцуй, танцуй, танцуй!

И я танцевала.

Всё кончилось неожиданно. Смолкло, погасло, ушло, словно никогда и не было. Ноги у меня подкосились, и я упала на пол, вернее не упала, а мягко опустилась, словно кто-то в последний момент подхватил меня и уложил, не дав ушибиться. Я лежала с закрытыми глазами, пытаясь выровнять дыхание. Потом подняла веки, села и огляделась. Знакомый зал, зеркала, еле слышная музыка издалека — «Временщик» ещё идёт, хотя уже заканчивается. Все блёкло, серо, обыденно. Словно я побывала в ином, волшебном мире и теперь, оглушённая, опять заброшена в нашу скучную реальность.

Я поднялась с трудом, как дряхлая старуха. В голове не было ни единой мысли, ни хотя бы страха или удивления. Наверное, я просто слишком устала, и теперь действовала бездумно, как автомат. Переоделась, вышла из зала, не забыв запереть за собой дверь, и спустилась вниз. Как я шла по улице, как пришла в пансион, как легла в постель — этого всего я уже не помню. И снились ли мне после этого какие-либо сны — не помню тоже.

Когда я утром открыла глаза и вспомнила о том, что произошло со мной вчера, моей первой мыслью было, что это всё же был сон. Не мог во время спектакля играть другой оркестр, не могла пусть даже очень красивая музыка оказать на меня такое действие. Это был сон — похожий на тот, что уже снился мне однажды, и тогда, помнится, у меня так же болели мускулы, даже больше, чем сейчас. Но, поглядев на скомканное платье и кое-как брошенное на стул бельё, я усомнилась в своих выводах. И в самом деле, когда это реальность вчера успела перейти в сновидение? Я не ложилась спать днём, я пришла в театр, пребывая в здравом уме и твёрдой памяти. Не заснула же я прямо в репетиционном зале! Но чем тогда объяснить все эти странности? Я не пью, не больна, провалов в памяти до сих пор за собой тоже не замечала. Правда, всё когда-нибудь происходит впервые, быть может, я и вправду заболела? Очень весело, если это так!

Несколько дней я с тревогой прислушивалась к себе, пытаясь и боясь обнаружить за собой ещё какие-нибудь странности. Но невозможно бояться бесконечно, и вскоре мой страх пошёл на убыль. Воспоминания сгладились и потускнели, тем более что и окружающие относились ко мне точно так же, как прежде, никто не поглядывал удивлённо, никто не спрашивал, что это со мной происходит. Даже сеньор Соланос и сеньора Вийера почти не делали мне замечаний, а Соланос даже как-то раз поставил меня в пример одной из девушек, не проявлявшей должного старания. И я решила, что со мной всё в порядке, а музыка в пустой комнате… Что ж, слухи о привидениях, должно быть, возникли всё же не на пустом месте. Может, призрак Файа и впрямь вдруг вздумал сыграть свои призрачные сочинения, а я услышала.

Всё шло заведённым порядком. Промчался март, за ним апрель, наступил май. Дни стали длиннее, и мне уже не было нужды зажигать газ во время дополнительных уроков. Теперь я не только воспроизводила другие танцы, я пыталась изобретать что-то своё, а также танцевала концертные номера. Кстати, скоро будет концерт выпускников нашего училища, надо будет сходить посмотреть, что они подготовили в этом году. И, если что-то понравится…

Танцевать на второй линии, в принципе, ничуть не труднее, чем на последней. И жалование тоже, и уроки те же, разве что почёта чуть побольше. И чуть больше шансов, что тебя заметят зрители, однако последнее после истории с Коменчини меня скорее пугало, чем привлекало. Но пока никто не спешил предлагать мне своё покровительство в обмен на услуги определённого рода, так что я жила спокойно и почти счастливо. Репетиции, спектакли, экзерсисы… Обычная жизнь обычной танцовщицы. Странности, время от времени случавшиеся со мной, словно угомонились, решив сделать перерыв.

В тот день репетиция у нас вышла необычно короткой — сеньор Соланос куда-то торопился, и отпустил нас раньше обычного. С ним такое иногда случалось, это Вийера пропустила бы урок, только находясь при последнем издыхании. Проходя мимо сцены, я задержалась, заслушавшись играющего оркестра. Сегодня один из наших дирижёров проводил прогон второго акта «Зачарованного леса», и как всегда, хоть я и слышала всё это много раз, я не удержалась от искушения остановиться и послушать. Занавес был опущен, на сцене не было ни рабочих, ни артистов. Кажется, с утра тут репетировали певцы, но они уже ушли. Я прошлась по сцене. Было до смерти интересно, сумею ли я повторить под настоящий, а не воображаемый оркестр то, что много раз танцевала для себя. За занавесом зазвучало па де де, и я не выдержала. Я лишь попробую, никто не увидит моих потуг. Я была готова к тому, что собьюсь на первых же тактах, что не успею или что-то перепутаю. Но всё вроде бы получалось. Вот заиграли адажио, я успела подумать, что его придётся пропустить, ведь у меня нет партнёра… И тут вдруг заметила краем глаза какое-то движение в сумраке кулис. Я испуганно обернулась. У опущенного занавеса стоял Энрике Корбуччи, наблюдавший за моим танцем.

Я остановилась, чувствуя, как начинают гореть щёки и уши, не зная, куда деваться от смущения. Но Энрике ничего не сказал. Он просто молча подошёл ко мне, встал в позу танцовщика и, всё так же не говоря ни слова, протянул мне руку, предлагая на неё опереться. Так и должно быть — именно это па и делают Принц и Дева-Птица… Я растерянно смотрела на него, а музыка играла, и я поняла, что ещё мгновение, и я опоздаю. Я приняла предложенную руку и сделала арабеск[13].

Фигуры следовали одна за другой, правильные фигуры, память ни разу не подвела меня. Я чувствовала себя до крайности неуверенно, я не привыкла танцевать с партнёром, этому учат лишь на последнем курсе училища, а после его окончания мне почти не выпадало случая попрактиковаться. Но Корбуччи уверенно вёл меня, он был действительно великолепным танцовщиком, поддерживавшим и направлявшим неопытную партнёршу. Единственную ошибку я совершила только тогда, когда пришёл черёд первой поддержки, но во второй раз уже справилась. Да, можно было, конечно, станцевать и получше, но для первого раза выходило, пожалуй, не так уж и плохо. И к концу адажио я почти обрела уверенность, ведь надо мной никто не смеялся, не ругал, не молчал осуждающе. Просто ведущему танцовщику вдруг захотелось поддержать мою игру. Так почему бы не поиграть вместе с ним, ведь это всё не настоящее, а так, шутки ради…

Скрипка и виолончель протянули последнюю дрожащую ноту, адажио кончилось, и только тут я увидела, что у нас появились зрители. У кулис, там, где недавно стоял Энрике, теперь столпились сеньор Росси, наш главный хореограф сеньор Флорес и несколько солистов, среди которых была и Марсела Мачадо. Она как-то особенно пристально смотрела на меня, барабаня пальцами по поясу. Видимо, они все, вслед за Корбуччи, пришли сюда репетировать, а тут такое зрелище. Жалея, что не могу провалиться сквозь планшет сцены, я кинулась прочь. Боже мой, что они все подумали! Какая-то девчонка из кордебалета замахнулась на главную партию, причём какую!

Но никаких последствий моя выходка не имела, разве что сеньор Росси стал поглядывать на меня ещё страннее, чем раньше. С Корбуччи я тоже больше не общалась и не думала, что он ещё раз захочет иметь со мной дело, разве что перебросится парой слов при случае, а потому изрядно удивилась, когда он однажды подошёл ко мне. Это было во время перерыва в концерте выпускников.

— А, вот вы где, — сказал он. — Я вас ищу. Сеньорита Баррозо, можно с вами поговорить?

— Конечно. О чём? — удивлённо спросила я.

— Видите ли, в чём дело… Здесь, на концерте, присутствует антрепренёр, набирающий труппу для летних гастролей по провинции. Я говорил ему о вас, и он заинтересовался. Вы не могли бы прийти завтра днём в театр, где-нибудь часа в два?

— Завтра? — переспросила я. На завтрашний день дирекция расщедрилась на дополнительный выходной для всей труппы.

— Да, показаться ему. Если вы ему понравитесь, он возьмёт вас. Если вы, конечно, сами захотите.

Я недоверчиво молчала.

— Ну, так как? Решайте, Анжела. Посмотрите мир, да и заработаете. Я, кстати, тоже еду.

— А… где будет показ?

— В одном из классов, завтра посмотрим, в каком. Давайте я вас встречу в вестибюле и провожу. Согласны?

— Да.

— Ну вот и отлично.

Назавтра Энрике и в самом деле встретил меня внизу и проводил на третий этаж в один из пустующих классов. Когда мы подошли к двери, нам навстречу вышла незнакомая мне девушка, видимо, тоже участвовавшая в показе. Похоже, это была одна из вчерашних выпускниц.

— Вот, — весело сказал Корбуччи, входя в комнату. — Познакомьтесь, Анжела, это сеньор Арканжо. А это — сеньорита Баррозо, прошу любить и жаловать.

— С удовольствием, — не старый, но уже кругленький, как мячик, невысокий человек привстал со стула и поклонился. Кроме него в комнате был ещё незнакомый аккомпаниатор за роялем. — Рад встрече с вами, сеньорита.

— Взаимно, сеньор.

— Ну, мы пока переоденемся, — сказал Энрике. — Когда нам вернуться?

— Минут через пятнадцать. Вряд ли мне понадобится больше.

Переодевалась я в соседней комнате, где оказались ещё две девушки, и, пока я надевала трико и пачку, подошла ещё одна. Показ шёл полным ходом, и меня этот факт несколько успокоил. Сеньор Арканжо пришёл не персонально ради меня, я была лишь одной из многих.

Моя очередь и впрямь подошла быстро, о чём мне сообщила вернувшаяся от антрепренёра девица. Не без душевного трепета я вошла в класс. Корбуччи был уже там, видимо и он впрямь собирался принять участие в показе вместе со мной.

— Адажио из «Зачарованного леса», пожалуйста, — попросил он.

Мы станцевали. Теперь я чувствовала себя несколько уверенней, чем в прошлый раз, ведь этот танец был мне уже знаком. Когда мы закончили, сеньор Арканжо попросил меня станцевать что-нибудь соло. Поколебавшись, я выбрала всё тот же танец из «Атамана».

— Замечательно, — сказал антрепренёр. — Благодарю вас, сеньорита, я получил искреннее удовольствие, — и деловым тоном спросил: — Вам известны условия контракта?

— Нет.

— Труппа выезжает в середине июля и возвращается в двадцатых числах сентября, так что у вас будет время отдохнуть перед началом сезона. В плане у нас — шесть городов, будем танцевать «Зачарованный лес», «Источник слёз», «Наяду», «Жозефину» и «Леандру». Также планируется несколько концертов. Проживание мы вам оплатим, а вот еда — за свой счёт. Вот, прочтите договор, всё ли вас устраивает. Сеньор Корбуччи, будьте так любезны, пригласите пока следующую.

Следующая девушка танцевала что-то из «Замка снов», ещё одна — из «Гарсиады». Я пыталась сосредоточиться на контракте, но всё равно отвлекалась, поэтому решила выйти в коридор. Меня удивила разница в отношении Арканжо ко мне и остальным девушкам. Если мои танцы он досмотрел до конца, похвалил и сразу дал контракт, то других он довольно бесцеремонно прерывал сухим «Достаточно, я с вами свяжусь». Наверное, ко мне он отнёсся по-особому из-за протекции Корбуччи, не забыть бы поблагодарить его за участие в моей судьбе…

В контракте меня всё устроило, потом его посмотрел Энрике, одобрил, и я тут же поставила подпись. У Корбуччи был большой опыт в этих делах, он выезжал на гастроли каждый год, ухитряясь не уставать и постоянно находиться в отличной форме. Он был из тех, кого называют трудоголиками, и, как говорили, просто не знал, что это такое — работать слишком много.

В начале июля сезон подошёл к концу, а отъезд был назначен на пятнадцатое. Все знакомые мне позавидовали и взяли торжественное обещание рассказать о поездке в подробностях. Бьянка помогла мне сложить вещи, скорее из солидарности, чем по необходимости — упаковать мои немногочисленные пожитки труда не составило. Вечером пятнадцатого числа я явилась на вокзал, где уже собрались остальные участники поездки. Сеньора Арканжо не было, он обещал встретить нас в Нектрисе, первом из городов нашего турне. Я изрядно удивилась, обнаружив, что среди моих спутников нет никого из нашего кордебалета. Было четверо солистов, было ещё несколько выпускников училища, и всё. Я-то полагала, что просматриваться будут если не все, то хотя бы лучшие из рядовых танцоров, а оказалось, что, взяв меня, сделали исключение!

В Нектрис мы прибыли на следующий день. Город был довольно крупным и имел собственный оперный театр. Он был, конечно, заметно меньше нашего, примерно на тысячу мест, но мне понравился. Уютный, компактный и какой-то домашний. Первый спектакль должен был состояться через неделю, так что было время порепетировать и приноровиться к маленькой сцене. Нам предстояло танцевать «Зачарованный лес», причём выяснилось, что кордебалет будет местный, и я задалась вопросом, что же, в таком случае, буду танцевать я. Ответ мне дал Энрике на следующий день. В день приезда мы разместились в местной гостинице, а на другой вечер в театре в честь нас, приезжих, давалось что-то вроде приёма. Ещё одно торжественное мероприятие нам обещали и за день до отъезда, в честь окончания выступлений в Нектрисе. Я тоже получила приглашение, и первым моим порывом было его отклонить: я не привыкла к светской жизни, у меня не было подходящего наряда, а главное — мне казалось не по чину присутствовать на равных в компании с ведущими солистами. Но, узнав, что все выпускницы тоже приглашены, я передумала. Приятно, наверное, хотя бы раз в жизни почувствовать себя важной особой. И я, надев предусмотрительно захваченные с собой голубое платье и белые туфли, отправилась в местную Оперу.

Но всё оказалось довольно скучно. Гости чинно прохаживались между столами с лёгкой закуской и вином, иногда кто-то предлагал тост. Меня, в числе прочих гастролёров, познакомили с несколькими значительными в городе персонами, чьи имена тут же выветрились у меня из головы. Те вежливо порасспросили меня о житье-бытье в театре и профессиональных успехах, выслушали в меру уклончивые ответы и отправились искать собеседника поинтереснее. Я начала подумывать, не будет ли с моей стороны бестактностью уйти, не прощаясь, и тут ко мне подошёл Корбуччи.

— Скучаете? — весело спросил он.

— Угу, — невнятно ответила я.

— Ничего, привыкайте. Завтра начнём работать, а пока придётся потерпеть. Кстати, о работе. Скажите, Анжела, как у вас с характерными танцами?

— Училась, как все, — я пожала плечами.

— Видите ли, — чуть ли не виновато пояснил Энрике, — я надеялся, что вам в «Лесе» дадут Чёрную Птицу, но сеньор Арканжо решил не рисковать, всё-таки вы ведь ещё никому не известны. Так что вас ожидает сольный номер в сцене бала, и танцевать вам придётся на каблуках. Справитесь?

— Попробую… — неуверенно сказала я. — А Чёрная Птица… Ведь и её, и Белую танцует одна балерина?

— Но нигде не сказано, что их не могут танцевать двое. Если танец на балу пойдёт хорошо, то в «Жозефине» вам дадут Ясмин.

— Ясмин? Но я, наверно, не смогу… Я же…

— Анжела, — вздохнул Энрике, — ну что ж вы так в себе не уверены? Вы прекрасная танцовщица, и даже если партия вам незнакома, мы успеем её разучить. И не переживайте, что времени мало. Это провинция, нас вводят в чужой спектакль, а мелкие огрехи вам простят только за то, что вы из столичного театра.

— А зрители знают, кем я там была?

— Нет, и вовсе не обязательно им об этом сообщать. Вам нужно сделать себе имя, Анжела, танцовщице из кордебалета, как бы талантлива она не была, сразу никто ведущих партий не даст. Так что считайте это репетицией перед настоящими выступлениями.

Я почувствовала, что неудержимо краснею. До смерти хотелось спросить, действительно ли он считает меня талантливой, или это сказано просто из вежливости, но я не решилась.

— Знаете, что я ещё думаю, — продолжил Энрике, сделав вид, что не заметил моего смущения. — Здесь, кроме спектаклей, планируется концерт. Почему бы нам не подготовить общий номер? Мне понравилось танцевать с вами.

— А какой?

— Я думал о танце Олимпии и Мага из недавней постановки.

— Она же была неудачной.

— Да, зрителям не понравилось, слишком новаторская. Но этот танец — несомненная удача. Спектакль он спасти не смог, но отдельным номером будет смотреться очень и очень неплохо. Ну как, согласны?

Я молча кивнула.

— Жёстче! — скомандовал Корбуччи. — Вы — ожившая кукла, а не человек. Все движения поначалу должны быть угловатыми. Давайте ещё раз.

Я послушно села на стул. В наше распоряжение предоставили единственный в театре репетиционный зал, тоже оказавшийся непривычно маленьким. Все местные артисты жаловались на тесноту и были правы.

Олимпию мне танцевать не приходилось никогда — даже во время своих самодеятельных занятий я воспроизводила то, что шло в нашей Опере сейчас, то, что видела своими глазами. «Жозефина» у нас также не шла, и я со страхом думала о Ясмин, боясь не справиться с незнакомой ролью. Олимпия почему-то пугала меня куда меньше. Я медленно выпрямилась на стуле, потом поднялась, подчиняясь приказам Мага.

— Руки жёстко фиксированы во второй позиции, ноги тоже… А теперь на пальцы, хорошо… — Энрике глядел на меня оценивающим взглядом, готовый исправить любую ошибку. — А вот теперь можно начать двигаться женственней, вы оживаете…

Я, вернее Олимпия, поклонилась, показывая, что готова служить Магу, своему создателю и повелителю, но тут дверь приоткрылась, и в комнату проскользнул сеньор Арканжо. Я остановилась и оглянулась на него.

— О, простите, — Арканжо замахал руками, — я не хотел вам помешать.

— Что же вы остановились, Анжела? — укоризненно спросил Энрике.

— Так ведь…

— Если у сеньора Арканжо что-то срочное, он нам скажет, правда, сеньор?

— Правда, — кивнул тот. — Сеньор Корбуччи, скажите, вы никогда не думали о деятельности преподавателя? Или, скажем, постановщика?

— Никогда, — признался Энрике. — Даже в голову не приходило.

— Значит, юная сеньорита имеет честь быть вашей первой ученицей? И, возможно, когда-нибудь будет гордиться этим. Подумайте, сеньор Корбуччи. Если захотите попробовать новый вид деятельности, у меня найдётся, что вам предложить.

— Для этого я сперва должен оставить старый, а этого в ближайшие лет пятнадцать, если со мной всё будет в порядке, не произойдёт.

— Ну зачем же, вовсе не обязательно, их ведь можно и совместить. Но я пришёл к вам не за этим. Моё дело касается сеньориты Баррозо, но это не срочно.

— В таком случае мы, с вашего позволения, сперва закончим.

Когда я вышла из зала, сеньор Арканжо ждал меня в коридоре.

— Видите ли, сеньорита, — доверительным тоном сказал он, беря меня под руку. — Я хочу передать вам приглашение от мэра этого города. На него произвёло большое впечатление ваше выступление в «Зачарованном лесе», и он хочет вас видеть.

— Только меня?

— Совершенно верно, только вас. Он хочет выразить вам своё восхищение.

— Куда он меня приглашает?

— К себе домой, естественно. Это будет приватная встреча.

Снова здорово, вздохнула я про себя. Сколько раз мне ещё предстоит отбиваться от мужчин с их «восхищением»?

— Нет.

— Нет?

— Вы не ослышались, сеньор Арканжо. Передайте ему мои искренние извинения вкупе с сожалениями.

— Сеньорита, вы уверены? Сеньор Плачидо — весьма галантный и учтивый кавалер, зачем же обижать его без нужды?

— Нет, сеньор, я не пойду.

— Что ж, как угодно. Но учтите, в его власти значительно затруднить наше пребывание здесь.

— Так соврите ему что-нибудь, — резче, чем следовало, сказала я. — Что я нездорова, или что у меня ревнивый жених, или ещё что-нибудь в этом роде. Но я не пойду.

Придя в свой номер гостинице, я бухнулась на кровать и с наслаждением вытянула ноги. Корбуччи умел вынуть из меня всё и ещё немножко, и я подумала, что Арканжо был прав, предлагая ему подумать о карьере преподавателя. У Энрике хорошо получалось заставить человека работать, без резкой критики, без насмешек, без унизительных реплик, которыми грешила та же сеньора Вийера. И он ни разу не сбился с дружеского тона, ни разу не повысил голоса, как, бывало, Соланос. А ведь это довольно-таки скучное дело — вводить другого исполнителя на роль, которую хорошо знаешь сам. Когда спектакль или номер готовят все вместе, то все вместе и заняты поисками, вживаются в роли, и это куда интереснее, чем рассказывать и показывать другому то, что сам знаешь уже давно.

Вскоре состоялось представление «Жозефины». Направляясь под сцену, к люкам, из которых предстояло появиться призрачным девам под предводительством моей героини, я чувствовала, как меня всё сильнее охватывает мандраж. Колотилось сердце, вспотели ладони, меня начала бить дрожь, и я испугалась, что вообще не смогу танцевать. Ведь на подготовку этой большой и сложной партии у нас была лишь неделя! Разве можно за неделю сделать что-то пристойное?

— Что, страшно? — раздался над ухом знакомый голос. Обернувшись, я увидела улыбающегося Корбуччи, по своему обыкновению подкравшемуся бесшумно, как кошка.

— Очень, — призналась я.

— Успокойтесь, Анжела. Не съедят же вас, в самом деле. Постарайтесь забыть о том, что вы на сцене. Вы Ясмин, вот на этом и сосредоточьтесь.

Кивнув ему, я пошла дальше. «Постарайтесь забыть, что вы на сцене»… Легко сказать!

Как хорошо, что исполнение этой партии и не предполагает какого-либо чувства, одна техника, думала я, вытанцовывая все необходимые па. Ещё и играть я была бы сейчас не способна, дай бог не запутаться в последовательности фигур. А уж что сказала бы про моё исполнение сеньора Вийера, да и сеньор Соланос, и думать не хотелось. Но публика доброжелательно молчала, не было ни шиканья, ни даже сдержанного, вежливого покашливания. Похоже, здесь и впрямь исполнителю готовы простить всё, что угодно, за одну только принадлежность к столичному театру.

Да, спектакли шли хорошо, и принимали нас весьма даже благосклонно. Никаких санкций со стороны мэра не последовало, вероятно, Арканжо и впрямь сумел соврать что-то достаточно убедительное. Или сам мэр оказался не так уж и страшен и мстить за отказ не стал.

Наши выступления в Нектрисе подошли к концу, и за два дня до отъезда мы дали обещанный концерт. Он тоже прошёл с блеском, публика заполнила весь зал, заняла все дополнительные места и стояла в проходах. Наших с Корбуччи Олимпию и Мага проводили овацией, впрочем, бурно аплодировали абсолютно всем. В гостиницу я вернулась с мыслью, что жизнь — отличная штука.

Накануне отбытия нам устроили обещанное торжество, на сей раз с обедом. Прошло оно куда живее и веселее, чем предыдущее. Меня таки познакомили с мэром, оказавшимся, по крайней мере при беглом взгляде на него, милейшим человеком. Сеньор Арканжо был прав, говоря о его учтивости и галантности. Мэр поцеловал мне руку и наговорил комплиментов мне и моим выступлениям. Я даже почувствовала некоторую вину за свой отказ, хотя, повтори он приглашение, ответ был бы тот же. Всё же я не нахожу привлекательными полных мужчин, годящихся мне в отцы, да ещё и с солидной лысиной.

— Ваша Олимпия имела успех, — сказал мне сеньор Арканжо, когда я оказалась рядом с ним. — Почему бы вам, сеньорита Баррозо, не сделать сольный номер для концерта? Скажем, «Полёт журавля»?

— Отличная мысль, — одобрил Энрике, когда я поделилась с ним предложением антрепренёра. — Знаете, сдаётся мне, что он уже сожалеет, что не доверил вам Чёрную Птицу.

Прощаясь с Нектрисом, я испытала некоторую грусть, ведь этот город был добр ко мне. Мне даже подумалось, что я была бы не прочь остаться здесь навсегда и танцевать в маленьком уютном театре перед столь неприхотливыми зрителями. Но нас ждали другие города, и вскоре новые впечатления заслонили сожаление от прощания с ним.

В целом гастроли складывались для нас удачно, во всяком случае, провалов не было, хотя далеко не везде нас принимали так сердечно и радушно, как в Нектрисе. Но, как известно, это лотерея, и никогда не скажешь наверняка, что именно понравится её величеству публике, а что она отвергнет. Где-то были более избалованы гастролёрами, где-то меньше ценили сам балет — всё-таки провинция есть провинция. И всё же мне нравилось. Потихоньку отшлифовались мои новые роли, не идеально, конечно, но я всё же несколько успокоилась на этот счёт. Теперь я уже не стремилась посвящать репетициям каждую свободную минуту, и у меня появилось время походить по новым для меня местам, что-то осмотреть или просто насладиться одинокой прогулкой. Иногда я принимала участие и в кое-каких развлечениях, в частности, однажды Корбуччи вытащил меня вместе со всеми в местный ресторан. Это был мой первых поход в заведение подобного рода, и я почему-то ужасно стеснялась. Но Энрике только посмеялся над моей стеснительностью и оказался прав — смущение очень быстро исчезло. Надо сказать, что из всей нашей разъездной труппы я поддерживала более-менее близкие отношения только с ним, и он хорошо относился ко мне. Пожалуй, эти отношения уже переросли простое приятельство, приближаясь к дружбе.

Июнь и июль этим летом были довольно прохладными, но в августе вдруг навалилась жара. Тело под одеждой постоянно покрывалось потом, вечер приносил некоторое облегчение, но танцевать приходилось в душных залах, так что выступления превращались в сплошные мучения. Но нет худа без добра. Тот же Энрике подсказал мне, что в жаркую погоду мышцы разогреваются быстрее и полнее, а остывают медленнее, так что можно попробовать поработать над собой, попытавшись сделать то, что прежде не выходило. Например, увеличить шаг[14] — он у меня, признаться, был маловат. И я возобновила свои дополнительные занятия, включив в них новые элементы и номера из числа подсмотренного и выученного за время гастролей. Уже за одним этим стоило выехать из столицы — чтобы обогатиться новым опытом.

Лето ушло незаметно, первую половину сентября ещё держалось тепло, но потом начало потихоньку холодать. Осенняя прохлада была встречена, как дар божий, все повеселели и оживились. Гастроли уже подходили к концу, впереди оставался лишь один город — Маара.

— Чёрт! — я резко отстранилась, но было уже поздно. Коричневая краска потекла по белой складчатой юбке. Молоденькая гримёрша, чья неловкость и послужила причиной неприятности, схватила салфетку и попыталась отчистить пятно.

— Неужели нельзя поаккуратнее?

Салфетка лишь размазала краску, сделав пятно ещё больше. И это за полчаса до начала спектакля! Я встала, понимая, что этот костюм испорчен безнадёжно.

— Перестаньте, так ещё хуже, разве не видите? Лучше позовите Розу, пусть посмотрит, что тут можно сделать.

— Простите, пожалуйста! — гримёрша чуть не плакала. — Я… я нечаянно… Я сама не знаю, как это получилось…

— Ладно, — буркнула я. — Зовите костюмера.

Девушка ушла. Я стащила юбку, расстелила её на столе и прикинула, нельзя ли замыть испачканное место. В дверь постучали, и в гримёрную вошли приставленная ко мне костюмерша Роза и ещё одна, незнакомая. За ними проскользнула незадачливая гримёрша.

— Матерь божья! — всплеснула руками Роза. — Рита, опять ты?

Девушка опустила голову, вид у неё был до того несчастный, что мне стало её жаль.

— Да, это уже сегодня не отстираешь, — заметила вторая. — Роза, посмотри, что там у нас ещё есть. Вы не возражаете, если вам дадут чужой костюм? — обратилась она ко мне.

— Не возражаю. Выступать-то в чём-то надо.

Незнакомая костюмерша вышла и вскоре вернулась с ещё одним белым платьем.

— Это из кордебалета, — объяснила она. — Размер, как мне кажется, ваш. Мы ещё успеем отпороть юбку отсюда и пришить к вашему лифу. Только надо примерить.

Я, естественно, не возражала, надо, так надо. После примерки портнихи принялись за работу. Гримёрша всё это время с убитым видом стояла у стены. Я подошла к ней:

— Да ладно, не расстраивайтесь. Ничего страшного ведь не произошло.

Я хотела её немного утешить, но мои слова произвели прямо противоположное действие, и девушка уже откровенно захлюпала носом.

— И нечего реветь, — не поднимая головы от шитья, сказала Роза. — Сама виновата.

— Ну зачем же вы так? — укорила я.

— А у неё всегда так. Вот уж руки-крюки… Давайте ещё примерим, посмотрим, как сидит.

Не успела я надеть платье, как в дверь снова постучали. Это оказался Энрике.

— Ну, как, вы готовы? — спросил он.

— Почти.

Энрике с удивлением посмотрел на суетящихся вокруг меня костюмерш.

— Что-то случилось? — спросил он.

— Да просто платье запачкалось, пришлось перешивать. Ничего, до второго акта управимся.

— Вон, наша красавица краской облила, — немедленно наябедничала вторая из портних, так и оставшаяся для меня безымянной. — Как её ещё не выгнали? Вечно у неё что-нибудь случается.

Энрике повернулся и посмотрел на заплаканную Риту.

— А почему слёзы? — спросил он. — Плакать не годится, сеньорита, особенно, когда не виноваты. Ведь вы не виноваты?

— Нет, — подтвердила я, — это случайно получилось.

Роза фыркнула, но ничего не сказала.

— Вот видите. Давайте, улыбнитесь и держите хвост морковкой.

Я невольно сама улыбнулась при этих словах, когда-то так меня подбодривших. Рита подняла взгляд на Энрике и тоже расцвела несмелой улыбкой.

— Ну вот, совсем другое дело! — весело сказал Корбуччи.

— Энрике, вы извините, — окликнула я, — но не могли бы вы выйти? Нам ещё нужно закончить.

— Что? А, да, конечно.

Он вышел. Я сняла платье и села к гримировальному столу.

— А теперь давайте вы меня всё-таки загримируете.

Спектакль прошёл успешно. Маара принимала нас почти так же тепло, как ранее Нектрис. Нам подарили целую кучу цветов, даже исполнителям второстепенных ролей досталось по букету. Гримёрша Рита где-то задержалась, и я, не став её дожидаться, разгримировалась сама. Риту я увидела, выйдя из комнаты и направляясь к выходу. Оказалось, что её задержал Корбуччи.

— …Вот вам цветы, и чтобы больше без слёз, — услышала я. Энрике передал девушке букет розовых махровых гвоздик и повернулся ко мне. — Вы уже готовы? Тогда поехали.

— Хорошая девушка, — задумчиво сказал он, когда пролётка везла нас по ночным улицам. Здесь, в провинции, в этот час они были пустыми и тихими.

— Да, — согласилась я, — только неловкая.

— Это она от неуверенности. Вы, Анжела, уж извините, тоже иногда бываете неуклюжей.

Спорить не приходилось. Энрике был прав — когда смертельно боишься сделать ошибку или неловкость, то именно их и делаешь. А Риту ещё, похоже, в театре клюют все, кому не лень. Я вспомнила, как меня саму изводили те, кому я не умела дать отпор, и прониклась к этой девушке самым искренним сочувствием.

Встретившись с ней на следующий день, я попыталась завести с ней разговор, расспрашивая, как она оказалась в театре, но Рита отвечала кратко и почти неслышно. Из её ответов я поняла только, что в театр её устроила родственница, похоже, та самая Роза, что трудилась вчера над моим платьем. Впервые я встретила человека, ещё более застенчивого, чем я сама. И по сравнению с ней я почувствовала себя очень сильной, знающей и опытной.

В антракте Риту снова перехватил Корбуччи, попросив поправить ему грим. Они ушли в его гримёрную, но девушка очень скоро вышла, почти выбежала оттуда.

— Чем вы её напугали? — спросила я.

— Да ничем, — Энрике пожал плечами. — Я всего лишь предложил проводить её после спектакля.

Видимо, во второй раз предложение было принято благосклонней, потому что ещё через день они пришли в театр и ушли из него вместе. В антракте Энрике что-то говорил Рите, стоя с ней в укромном уголке, а она слушала, и лицо её было пунцовым от смущения. Когда они уходили, в руках у девушки была целая охапка цветов. И все оставшееся время, проведённое в Мааре, я постоянно видела их вдвоём.

Накануне отъезда я решила прогуляться по городу. Был тихий вечер, узкие улицы сплошь устилали разноцветные листья клёнов, которыми был засажен весь город. Я прошлась по центральной площади, обогнула собор Святой Маргариты, прошла мимо старинной ратуши, местных модных лавок, перешла по горбатому мостику через городской ручей, и оказалось в той части Маары, рядом с вокзалом, куда ещё ни разу не забредала, только проехала через неё в день своего приезда. Вокзальная площадь была совсем рядом, за углом, а рядом с ней расположился местный блошиный рыночек. Я медленно пошла между рядов, уклоняясь от попыток продавцов заставить меня посмотреть товар. Впрочем, у одного прилавка я всё же немного задержалась, когда моё внимание привлекла большая тарелка из серебра, со сплошным чернёным узором, изображающим зубчатые листья. Казалось, что тарелка сделана из спрессованных чёрно-серебряных листьев, и выглядела она очень красиво. Продавец назвал цену, но я лишь покачала головой — вздумай я её купить, и мне пришлось бы потратить почти треть гонорара за все гастроли. Положив тарелку на место, я пошла дальше, оглядывая выставленные на продажу платки, статуэтки, картинки, куклы и тому подобные вещи, продаваемые в подобных местах. Всё это было рассчитано на приезжих, которым захочется увезти с собой какой-нибудь сувенир на память о путешествии, а потому в ценах тут не стеснялись.

Утро отъезда ничем не отличалось от других точно таких же, разве что осознанием, что всё уже закончилось. Это немного огорчало, хоть я и успела слегка соскучиться по родному театру. Но всё же… Когда мне ещё удастся вырваться в путешествие? Не раньше, чем через год, если сеньор Арканжо захочет пригласить меня ещё раз. К тому же во время этой поездки я успела почувствовать себя солисткой, и отношение ко мне было соответствующее. А там я снова стану одной из танцовщиц кордебалета. Но ничто не может длиться бесконечно… Я взялась за собранный с вечера чемодан, и тут в дверь постучали. На пороге стоял мальчишка-посыльный.

— Вы — сеньорита Баррозо?

— Да, это я.

— Это вам, — и он протянул мне плоский свёрток.

— Что это?

— Посылка.

— От кого?

Мальчик выразительно пожал плечами. Я надорвала краешек обёрточной бумаги, и из-под неё выглянул серебряный край с чёрными контурами листьев.

— Что это? — повторила я. — Зачем?

— Ну, вам же хотелось, — ответил мальчик и вприпрыжку побежал прочь по гостиничному коридору.

Спустя час поезд уносил нас в столицу. Серебряная тарелка, кое-как запихнутая в мой набитый чемодан, ехала со мной на багажной полке.

В первый же день по возвращении ко мне в комнату набились все знакомые, требовавшие подробного рассказа о путешествии. Кто-то к тому же потребовал устроить «междусобойчик» в честь нашей встречи, но я это пресекла, не собираясь тратить честно заработанные деньги на банальную пьянку. Большую часть из них я решила отложить, а остальное потратить по обстоятельствам. До сих пор я все отложенное хранила у себя, но теперь, решив, что возросшая сумма может привлечь внимание потенциальных воров, сходила в банк и открыла там счёт. Что воры среди нас были, это я знала — у меня самой после той драки с Паолой пропал новенький кошелёк. Правда, это случилось в театре, его вытащили прямо из сумки, и я подозревала, что это была мелкая месть со стороны либо самой Паолы, либо какой-то из её подруг. Но тот, кто однажды поддался искушению, поддастся и во второй раз.

Вскоре начался новый сезон, и я, вздохнув о том, что нельзя отдыхать постоянно, надо же на что-то жить, отправилась в театр. С какой охотой я выходила на сцену на гастролях, с такой же неохотой теперь шла в Королевскую Оперу. Но там меня ждал сюрприз. Оказалось, что сеньор Корбуччи и сеньор Арканжо дали мне наилучшие рекомендации, а потому было решено, что я вполне достойна корифейской должности, так что на первую репетицию я вышла уже в новом качестве.

Сбылась моя мечта, но особой радости я не испытала. Коварной штукой оказались эти гастроли: я вкусила успеха и радости, которую даёт простор самовыражения в сольной роли, и теперь мне хотелось большего, чем просто встать в первый ряд кордебалета. И путь к этому мог быть только один — продолжать заниматься, шлифуя свои способности. Я долго колебалась, прежде чем решилась подойти к Энрике и попросить разрешения иногда заниматься вместе с ним. Причём заговорила об этом такими обиняками, что он далеко не сразу понял, о чём идёт речь, но поняв, сразу согласился. Моя застенчивость его явно позабавила.

— Вы прямо как Рита, — сказал он. — Она тоже прямо никогда не попросит, всё, бедняжка, стесняется.

Признаться, я немного позавидовала Рите. У Энрике было немало романов, он был недурён собой и достаточно знаменит, однако его отношения с маленькой гримёршей явно вышли за рамки простого увлечения. Я знала, что они переписываются, он то и дело поминал её, причём произносил её имя с необыкновенной нежностью. Не то что бы я сама была увлечена Корбуччи, нет, меня вполне устраивали дружеские отношения, но всё же… Вот и ещё одна женщина, похоже, нашла своё счастье с замечательным человеком, а я всё одна и одна. Если на меня и клюют, то исключительно пожилые толстяки, как тот мэр или сеньор Коменчини, не к ночи будь помянут. Видимо, в их возрасте уже абсолютно всё равно, как выглядит женщина, была бы молода.

Моих подруг моё повышение не слишком обрадовало, и мой круг общения сузился до Бьянки и Энрике. Хотя, конечно, я и сама была виновата, не сделав даже попытки зарастить образовавшуюся трещину в наших отношениях. Так уж выходит, что близость дружбы у меня прямо пропорциональна времени, которое я провожу с человеком, дружить же на расстоянии у меня не получается. Как и раньше, я встречалась с девочками каждый день, но в пансионе я предпочитала сидеть в своей комнате, гуляла в основном в одиночестве, на репетициях и уроках особо не поболтаешь, а гримёрные и столы в столовой, основное место общения, у нас теперь были разные. Теперешние же мои соседки по гримировальному и обеденному столу не торопились принимать новенькую в свой круг, а я не решалась, да и не особо хотела сама делать первые шаги. Меня, в отличие от многих людей, одиночество почти не угнетает, и одного-двух друзей мне вполне достаточно. Конечно я, как и всякая девушка, мечтала о любви, но любовь — это совсем другое…

Но любви пока не было, и я сосредоточилась на работе. Она стала сложнее, наши хореографы — придирчивей, ведь корифею труднее скрыть свои огрехи. Но меня особо не мучили, и старожилкам порой доставалось больше, чем мне. Возможно, это было одной из причин их отчуждённости: в самом деле, пришла танцорка без году неделя, а преподаватели её лишний раз и не поправят, молчаливо давая понять, что она лучше тех, кто танцует уже давно. Сеньор Соланос так даже и хвалил иногда, сеньора Вийера была куда сдержаннее, у неё всегда лучшей похвалой было отсутствие порицания. Но куда больше я ценила и похвалу, и замечания от другого своего наставника — Энрике Корбуччи, хотя сам он, возможно, себя моим учителем и не считал. Мы просто вместе отрабатывали роли, привычные для него и пока недоступные мне, обычно повторяя то, что шло на нашей сцене, но случалось, что и импровизируя, изобретая свои собственные танцы, вспоминая балеты, которых не было в нашем репертуаре. С ним я прошла если не всю, то большую часть классики, а также многие характерные танцы. Теперь я, пожалуй, смогла бы, после пары репетиций, заменить любую из наших балерин, вплоть до прим, но серьёзно об этом не думала.

Однажды мы договорились встретиться вечером в одном из классов. Я пришла в условленный срок, но его всё не было. Чтобы не терять времени, я решила начать без него, отрабатывая концертные номера. Через полчаса я уверилась, что сегодня его и не будет. Оставалось лишь пожать плечами, надеясь, что с ним не случилось ничего серьёзного. Энрике вообще-то был человеком обязательным и не пропустил бы оговоренную встречу без уважительной причины.

Музыка сначала зазвучала так тихо и вплелась в мой танец так естественно, что я её и не заметила. И только когда невидимый оркестр заиграл громче, я остановилась, поражённая. Опять! Что это? Галлюцинация? Репетиция нашего оркестра где-то поблизости, о которой я ничего не знаю? Или… опять призраки? Может ли быть призрак музыки?

Когда я остановилась, музыка смолкла, но потом зазвучала снова. На этот раз, она была мне отлично известна — «Полёт журавля», который я уже танцевала на гастролях. Я вспомнила, как в детстве видела журавлей на даче, где мы жили летом. Как они расправляли крылья, взмахивая ими в воздухе, и это выглядело очень красиво, меня всегда зачаровывало ощущение мощи, которое шло от этих больших крыльев, способных поднять ветер, заставлявший пригибаться камыши. Вот журавлиных танцев не видела не разу, могла лишь воображать, как они выглядят… Я тряхнула головой, поймав себя на том, что думаю не о невесть откуда взявшейся музыке, а о тех ассоциациях, которые она во мне порождала. Я прислушалась — и мысль снова куда-то ускользнула вместе с моей тревогой. Музыка завораживала, «Полёт» кончился и начался сначала, мой разум снова заполнили видения величественных танцующих птиц, и я невольно попыталась повторить их движения в собственном неуклюжем варианте. Танец я знала наизусть, но сейчас мне захотелось поменять его, приблизив к тем картинам, что возникли в моём воображении. Я начала танцевать, где-то строго следуя выученному рисунку танца, где-то полагаясь на импровизацию. Увлёкшись, я не услышала, как открылась в дверь, и опомнилась только когда танец кончился, и музыка смолкла.

— Браво! — Энрике Корбуччи захлопал в ладоши. — Замечательно! Анжела, вы делаете успехи день ото дня.

— Я уж думала, что вы не придёте, — сказала я.

— Простите, — Энрике развёл руками. — У меня возникли непредвиденные трудности, мне жаль, что я вас так подвёл. Честно говоря, я не был уверен, что вы ещё здесь, зашёл на всякий случай, чтоб извиниться. Зато завтра вечером я в вашем полном распоряжении, если, конечно, у вас нет других планов.

— Договорились, — кивнула я. — Скажите, Энрике, а что, наш оркестр репетирует сегодня?

— Нет. То есть, он репетировал утром.

— А сейчас тогда что была за музыка?

— Не знаю. Я не слышал.

— Не слышали? А когда вошли — тоже не слышали?

— Нет, — Энрике с недоумением посмотрел на меня. — А что я должен был услышать?

— «Полёт журавля», — упавшим голосом сказала я.

— Нет. Разве его кто-то играл?

— Нет, — я качнула головой. — Должно быть, мне послышалось.

Мы распрощались, Энрике ушёл, и я начала медленно переодеваться. Сбывались мои худшие опасения — Корбуччи этой музыки не слышал, а значит, у меня и в самом деле галлюцинации, то ли от переутомления, то ли бог знает от чего ещё. Но Энрике же работает не меньше, чем я, а у него всё в порядке! Или тут дело в выносливости?

Заперев дверь, я пошла по пустому тёмному коридору. За окнами шумел ветер, стучал оголившимися ветками, посвистывал в щели какой-то из оконных рам. Пятна фонарного света метались по стенам и потолку. Завернув за угол, я вышла к лестнице. Ветер на мгновение утих, потом взвыл с новой силой, словно отыскав десяток новых щелей, и из этого воя родилось шелестящее, словно многократно отражённое эхом:

— Анжела…

Я обернулась. В полутьме был виден угол коридора, за ним стоял казавшийся отсюда непроглядным мрак.

— Анжела, — выдохнул мрак, — Анжела, Анжела…

— Кто здесь? — неуверенно окликнула я.

— Анжела, — снова повторил бесплотный голос. Я замерла, чувствуя, как по спине бегут мурашки. — Анжела, не говори ему… Не говори о музыке, никому не говори. Это лишь наше с тобой. Наше… Наше…

Я развернулась и, опрометью выскочив на площадку, со всей доступной мне скоростью бросилась вниз по ступенькам. Ветер дунул мне в спину, взъерошив волосы, и ударился об оконное стекло на лестничной площадке.

— Никому… — свистнул ветер, пролетая мимо моей щеки. — Никому…

Осознание того, что сходишь с ума — не самое приятное чувство. С тревогой я ожидала, что вот-вот со мной произойдёт что-то непонятное, но страшное, после чего все окружающие заметят мои странности. Немного успокаивала мысль, что сумасшедшие-то как раз своей болезни не замечают, и раз я это подозреваю, то, стало быть, я не больна. Но уже в следующий момент я начинала сомневаться в своих выводах. Может ли заболевший сам усомниться в своём душевном здравии? Этого я не знала, и спросить было не у кого. Бьянка и Энрике знали о душевных болезнях не больше моего, да и боялась я им признаться. Приходилось переживаться свои трудности в одиночку.

Я стала рассеянной, танцевала хуже, у меня пропал аппетит, так что окружающие таки заметили, что со мной что-то происходит. Меня то и дело спрашивали, что случилось, но я с вымученной улыбкой отнекивалась и говорила, что со мной всё в порядке. Энрике качал головой, но не выпытывал, хотя не мог не понимать, что я вру. Я прекратила свои занятия с ним, стала ходить в театр только тогда, когда без этого нельзя было обойтись, то есть на репетиции и спектакли. И панически боялась оставаться там одна.

Так прошло около двух недель. Однажды, после спектакля, а это была «Рождественская сказка», я с толпой девушек направлялась к выходу, когда меня остановила сеньора Вийера.

— Анжела, — начала она, — мне жаль об этом говорить, но вы меня разочаровываете. Что вы сегодня вытворяли на сцене? Скажите, вы в состоянии сделать хотя бы простейший жете[15]?

— Да, сеньора.

— Так сделайте, сеньорита Баррозо! Давайте, давайте.

Я подпрыгнула.

— И что вам мешает проделать это на сцене? Я начинаю думать, что мы поторопились с переводом вас в корифейки. В общем так, Анжела: либо вы берёте себя в руки и начинаете танцевать пристойно, либо я поднимаю перед дирекцией вопрос о дальнейшей целесообразности вашего пребывания в театре. Вы меня поняли?

— Да, сеньора.

Сеньора Вийера развернулась и пошла прочь.

— Анжела? Вы — Анжела Баррозо?

Я обернулась на новый голос. Молодой человек лет двадцати на вид, во фраке, с букетом цветов, в общем, явно один из зрителей, пристально глядел на меня.

— Да, — сказала я, пребывая в некотором замешательстве. Молодой человек радостно улыбнулся.

— Вы меня можете не помнить, но мы с вами знакомы. Я — Андрес.

— Какой Андрес?

— Андрес ди Ногара. Помните? Лето, дача… Мы оба были ещё детьми.

В моей голове забрезжили воспоминания.

— Вы — Андрес? Это с вами мы однажды залезли в сад к сеньору Брага?

Андрес кивнул.

— Рад, что вы меня помните. Я вас не сразу узнал, вы очень изменились с тех пор. Но потом вас назвали по имени, и я вспомнил.

— Вы тоже очень изменились, Андрес… То есть, простите, сеньор ди Ногара.

Сеньор махнул рукой:

— Можно и просто по имени. Я нечасто вот так вдруг встречаю друзей детства. А вы, значит, тут танцуете?

— Да. Пока ещё, — добавила я, вспомнив содержание разговора с сеньорой Вийера.

— Вы собираетесь уйти?

— Нет. Но вполне возможно, что меня выгонят.

— Вы что-то натворили?

— Плохо танцую, вы же слышали.

— Ерунда. Вы отлично танцуете. Хотите, я попрошу отца, и он составит вам протекцию? Раньше он был завсегдатаем в Опере, и многих тут знает.

— Спасибо, но не стоит.

— Ну, как угодно. О, сеньорита Мачадо! Простите, Анжела, — и он направился навстречу вышедшей за кулисы прима-балерине.

Я пошла своей дорогой. Встреча с другом детских лет меня порадовала, хотя я и понимала, что ни о какой дружбе между нами теперь и речи быть не может. Сын маркиза не дружит с танцовщицами, а если и захочет их общества, то к его услугам персоны позначительней, чем я. Мачадо ему недоступна, вряд ли он сможет соперничать с ди Соуза, но вот сеньорита Коуту или сеньорита Бенисимо, пожалуй, согласятся с радостью. «Вы отлично танцуете…» Сомневаюсь, что он выделил меня на сцене, так что это была просто обычная любезность, но всё же слышать её было приятно.

Из-за сеньоры Вийера и Андреса я отстала от остальных танцовщиц, и теперь шла по пустому коридору. Неприятности не заставили себя долго ждать. Стоило мне удалиться от сцены на приличное расстояние, как вокруг зазвучала негромкая музыка.

Опять! Я с ужасом остановилась, покачнулась и прислонилась к стене, зажимая уши ладонями. Я не хочу это слышать! Не хочу! Господи, да что же это происходит?!

— Анжела! Анжела, что с вами?

Андрес, успевший избавиться от своего букета, догнал меня, остановился передо мной и отнял мои руки от ушей.

— Вам плохо?

— Н-нет… — я попыталась растянуть губы в улыбке. — Всё в порядке…

— Да на вас лица нет.

— Всё хорошо… Это просто усталость.

— Может, вас проводить?

— Нет, не надо.

— Как хотите… Но вам точно не нужна помощь?

Я решительно тряхнула головой. Проклятая музыка не умолкала. Андрес посмотрел по сторонам.

— Скажите, Анжела, это теперь здесь принято, чтобы после спектакля за кулисами играл оркестр? Вы не знаете, что это за пьеса? Мне она незнакома.

— Оркестр?

— Ну да. Я долгое время был в отъезде, и вернулся совсем недавно, так что…

— Вы его слышите?!

— Конечно, — Андрес недоумённо посмотрел на меня. — Играет хоть и не очень громко, но вполне отчётливо… Анжела!

Андрес, разумеется, не понял, почему я вдруг кинулась ему на шею и чмокнула в щёку, а потом вприпрыжку убежала по коридору. Я была на седьмом небе от счастья. Андрес тоже слышит эту музыку, а значит, я не сумасшедшая! Чтобы это ни было, она звучит не только в моей голове. Все страхи и тревоги были напрасными, я в полном порядке, и буду в порядке!

В гримёрную я прибежала такая весёлая и радостная, что у меня тут же спросили: «Ты чего?» «Ничего», — ответила я, улыбаясь до ушей, и плюхнулась за столик. Всё, с завтрашнего дня начинаю новую жизнь. Буду заниматься каждый день, а то Энрике удивляется, что я его совсем забросила. И танцевать отныне стану так, что даже сеньоре Вийера не к чему будет придраться. А ещё сменю жильё. Хватит с меня вечно поджатых губ сеньоры Софиантини! При этой мысли и без того приподнятое настроение взлетело до небес. И чего я так долго ждала, спрашивается? Скопленного за лето вполне хватит на комнату поприличнее. Я выдвинула ящик стола, и обнаружила там сложенный листок бумаги, которого раньше не было. По крайней мере, перед спектаклем — точно. Я вытащила его и развернула. На листке крупным красивым почерком было написано:

«Дорогая Анжела, поверь, ты действительно в полном порядке. Продолжай заниматься как прежде. Тебя ждёт великое будущее, было бы обидно загубить его из-за пустяка». Подписи не было.

— Оп-ля! Хорошо! А теперь ещё раз! — Энрике одним движением поднял меня над головой. Я раскинула руки, и, не поворачивая головы, искоса поглядела в зеркало. Со стороны поза выглядела очень красиво. Потом мой партнёр опустил меня на пол, я крутанула пируэт из пятой позиции и застыла, опираясь на его руку.

— Вот так, — сказал Энрике. — А вы, должен сказать, весьма удобная в поддержке.

— Удобная? Это как?

— Вас поднимать легко. Это не значит, что у вас вес меньше, чем у других, тут даже сразу и не скажешь, в чём дело… Но вот та же Марсела — она сама по себе хорошая танцовщица, но не «трамплинная». А вы словно сами взлетаете.

Я опустила голову, стараясь скрыть улыбку. Слушать похвалу было приятно, и в тоже время немного неловко.

— Я рад, что у вас всё в порядке, Анжела, — добавил Энрике. — Было время, мне казалось, что у вас какая-то беда, только вы не хотите признаваться. Но теперь вижу, что всё хорошо.

У меня и в самом деле было всё хорошо. Чёрная полоса закончилась, и жизнь опять расцветилась радужными красками. Угроза сеньоры Вийера так и осталась угрозой, никто не гнал меня ни из Оперы, ни из корифеек. Я жила день за днём, не загадывая наперёд и не терзаясь по поводу прошлых неудач. Мои былые чаяния сбылись, а желать большего я из суеверия боялась, хотя, конечно же, всё равно желала. Но даже если моё желание и могло сбыться, увидеть в ближайшие несколько лет афишу «Анжела Баррозо в балете таком-то» я не надеялась. А значит, нужно было получать удовольствие от того, что есть сейчас.

Второй причиной для радости был мой переезд. Новое жильё я начала искать уже на следующий день после встречи с Андресом, и скоро нашла. Это был тоже пансион, но куда чище и уютнее, его держала ещё не старая супружеская пара, сдававшая комнаты разъехавшихся детей. Две из четырёх комнат пустовали, и одну из них они тут же отдали мне. Я съехала от сеньоры Софиантини, не дожидаясь даже конца оплаченной недели.

Мы с Бьянкой отпраздновали моё новоселье в кафе, и она повадилась иногда потихоньку приходить ко мне ночевать, когда доставали подруги или хозяйка. Я немного волновалась, как к этому отнесутся мои новые хозяева, если узнают, но пока всё обходилось. Теперь я могла позволить себе и некоторые развлечения, и стала чаще ходить в другие театры, на концерты, на гуляния. В общем, жилось мне и вправду лучше, чем раньше.

— Я с вами скоро совсем заработаюсь, — Энрике улыбнулся. — Представляете, иду тут как-то по коридору и слышу музыку. Откуда — совершенно непонятно, час поздний, никого из музыкантов уже нет. Как вы думаете, может, надо отдыхать побольше?

— Может быть, — я пожала плечами. — Знаете, я эту музыку тоже регулярно слышу. Говорят, это призрак Файа играет, как тогда, при Ренате Ольдоини. Как вы думаете, могут призраки играть?

— Почему бы и нет, если призрак при жизни был композитором? А вообще-то вы правы, странные вещи у нас тут иногда происходят. Вспомнить хотя бы регулярные пропажи писем из директорского стола. Или онемевшее пианино.

— Это как — онемевшее?

— А вот так — не играет, и всё. Внутрь полезли — и струны и в порядке, и всё остальное тоже, а не играет. На следующий день заработало, как ни в чём не бывало. Видно, не хочет наш призрак, чтобы кого-то нового брали.

— А что, кого-то берут?

— А вы не слышали? Орнелла Бенисимо уходит, последний сезон дотанцует, и всё. Собралась замуж. Хотят взять кого-то на её место, да всё не получается. Пригласят кого-нибудь — письмо пропадёт, на показ одна явилась — рояль отказал. Пошли в другую комнату — так она на первом же фуэте свалилась. Сами понимаете, таких мы не берём, даже если они в своих театрах числятся первыми номерами.

— Бедная, — посочувствовала я.

На прощание Энрике спросил, не проводить ли меня, но я отказалась. Упоминание о фуэте напомнило мне, что у меня самой в прошлый раз с этим вышло не очень, и я решила немного потренироваться для себя. На этот раз всё получилось если не идеально, то близко к тому. Вот если бы на сцене всё выходило так же! Во время выступлений я то и дело замечала за собой мелкие, но досадные огрехи. С другой стороны, на репетиции есть возможность исправиться, подогнать темп к своим особенностям и потребностям, а на сцене, хочешь, не хочешь, а следуй за дирижёром. Неудобно всё-таки, что мы занимаемся, как правило, без музыки.

Меня словно услышали. Музыка возникла, как всегда, сперва почти незаметно, так что мне пришлось напрячь слух, чтобы убедиться — да, она действительно играет. Но постепенно мелодия становилась громче, богаче, захватывая и зачаровывая меня. Я не знала её, но она была хороша, и я, как обычно, заслушалась, забыв обо всём. Почему-то на этот раз я не испугалась, даже когда в самой сердцевине музыки родились слова:

— Анжела, Анжела, скверная девчонка… Почему ты не слушаешься? Разве тебе не запретили говорить о том, что ты слышишь? Но я прощаю тебя. Пойдём. Пойдём со мной.

— Куда? — спросила я.

— Сюда. Пойдём…

Голос, как мне показалось, доносился из-за двери. Я подошла и открыла её, но за ней никого не было.

— Пойдём, — позвал голос дальше по коридору. — Иди за мной.

По-прежнему не боясь и не задумываясь, я вышла из класса и пошла на зов. Голос вывел меня на лестницу, свёл по ней вниз, мимо площадки первого этажа, к двери, ведущей в подвал. Она была открыта.

— Сюда, — позвал голос из-за двери. — Сюда.

Даже темнота подвала не испугала и не отрезвила меня. Я шла как во сне, а может, это и было сном. Сначала я ничего не видела, и удивительно, как я ухитрилась ни разу не споткнуться, а потом где-то впереди забрезжил слабый свет. Голос вёл меня в том же направлении, я по-прежнему не видела того, что находилось вокруг меня, но, кажется, я куда-то спускалась. Постепенно мои глаза различили что-то вроде широкой арки, под которой начиналась пологая лестница, ведущая вниз. Её конец терялся где-то вдали, она была слишком велика для оперных подземелий, пусть даже славящихся своей обширностью, но я не подумала об этом. Я вообще ни о чём не думала, просто начала спускаться по ступенькам, словно отлитым из тёмного стекла. Голос умолк, но музыка стала громче, она накатывалась волной и вновь отступала, она влекла меня за собой, как влечёт поток попавшую в него щепку.

Я спускалась. Не знаю, сколько прошло времени, наверное, вздумай я оглянуться, и начало лестницы точно так же затерялось бы вдали, как и её конец. Становилось всё светлее, над головой на равном расстоянии друг от друга висели роскошные люстры, словно выкованные из серебра, с многочисленными хрустальными подвесками, но свет, как мне показалось, давали не они. Вдоль стен выстроился длинный ряд колонн, между ними на темных стенах вспыхивали ослепительным блеском то ли камни, то ли стёкла, сложенные в подобия созвездий. А потом лестница неожиданно кончилась, я так и не уловила момента, когда миновала последнюю ступень и оказалась в огромном зале. И тут я остановилась, потрясённая увиденным. Потрясение оказалось настолько велико, что я ощутила его даже в том зачарованном состоянии, в котором находилась.

Стены зала терялись во тьме, я даже не могу сказать наверняка, были ли они вообще. Гладкий, но не скользкий пол под ногами слабо фосфоресцировал, отражая сияние высокого, как небо, неровного потолка. Он весь топорщился щёткой грандиозных сталактитов разной длины, как в пещере, но эти сталактиты были мутновато-прозрачными, словно ледяными, и светились бело-голубым светом. Из пола тут и там вставали такие же ледяные колонны, тонкие и стройные, заметно сужающиеся в середине, и расширяющиеся вверху и внизу. Они тоже светились, но свет не мог наполнить этот колоссальный зал. В середине очерченного колоннами ровного квадрата, размером с нашу сцену, было светло, как днём, дальше колонны стояли реже, а потом и вовсе исчезали, и за ними царствовал непроглядный мрак.

Я не сразу осознала, что музыка изменилась, и теперь я отлично знала её — это было па де де из «Рождественской сказки». Торжественные аккорды невидимой арфы как нельзя более подходили этой величественной обстановке. А потом из-за колонн мне навстречу вышел человек. Он подошёл ко мне, встал в позу танцовщика и протянул руку. Не секунды не колеблясь, я оперлась на неё.

Мы танцевали молча, не обменявшись ни единым словом — я и мой таинственный партнёр, затянутый в чёрное, в маске, скрывающей всё лицо. Его руки в чёрных перчатках были жесткими, словно вырезанными из дерева, и уверенными, он не разу не ошибся и не заколебался, перехватывая меня в самых сложных поддержках, на которые рискнул бы далеко не каждый. Обтягивающий, но всё же не как балетное трико, костюм был сшит из кожи, но явно не стеснял его движений. Длинные тёмные волосы метались по плечам, его маска, единственное светлое пятно, с чёрными провалами глазниц и рта, всё время была обращена ко мне. Музыка несла нас на своих волнах, музыка и танец делали слова излишними. В его движениях было всё: любовь, нежность, преклонение — и в тоже время властность, непререкаемая и безжалостная. И я подчинялась ей, добровольно и охотно, зная, что нигде я не буду так надёжно защищена от всего, как в этих руках. Они были твёрдыми и надёжными, они никогда не уронят меня, не причинят мне вреда неловким движением… А вырваться из них всё равно невозможно, лучше и не пытаться.

По маске пробегали голубоватые тени, словно по лицу, меняющему выражение. Мы танцевали не так, как в спектакле на сцене нашего театра, но у меня ни разу не возникло сомнения, как надо выполнять тот или иное па, или как выходить из этих сложных поддержек. Мой партнёр вёл меня, полностью контролируя каждое наше движение. И когда наконец прозвучал последний аккорд, я повисла у него на руках, чувствуя себя полностью опустошённой, как физически, так и душевно.

— Анжела! Анжела, проснись!

Кто-то тряс меня за плечо. Я приоткрыла глаза, ничего не понимая.

— Ты откуда здесь взялась? — спросила стоявшая передо мной Стефания, одна из наших корифеек. За её спиной толпились ещё несколько человек.

Я приподнялась, поняв, что лежу на диване, стоявшем в углу гримёрной. Под головой у меня была диванная подушка, сверху меня укрывал лёгкий клетчатый плед.

— Ты как сюда попала? — повторила Стефания. — Ведь гримёрная была закрыта! Ты что, так здесь и ночевала?

— Выходит, что так, — я села, спустив ноги с дивана. На мне было только трико, пачка лежала на подлокотнике дивана у меня в ногах, пуанты — на полу, рядом с диваном.

— Ну ты даёшь! — с чувством сказал Стефания.

Я была с ней полностью согласна — я таки действительно даю. Улечься спать в театре, прямо в гримёрной! Как я в неё попала, кстати? Мы с Энрике вчера открыли репетиционную, потом он ушёл, а я… А что было со мной? Мне приснился дивный сон… Или это был не сон?

Я потрясла головой и потёрла пальцами виски, пытаясь освежить память. То, что в ней хранилось, было слишком невероятно, чтобы быть правдой. Но не могла же я заснуть прямо на ходу! И когда это случилось — в классе, или позже? Приснился мне тот таинственный голос, или нет? Нет, неладное что-то со мной творится… Я фыркнула про себя. Какой глубокий и оригинальный вывод!

Девушки разошлись готовиться к утреннему занятию, продолжая поглядывать на меня. Я поднялась. Под пачкой обнаружилась висящая на ручке дивана сумка, с которой я приходила на занятия. Я села на своё место и начала готовиться, чувствуя себя достаточно неловко. Казалось, что на мне сосредоточено внимание всех присутствующих, а возможно, что и не казалось. Поэтому я выскочила в коридор одной из первых, не дожидаясь остальных.

В этот день у нас был прогон последнего акта «Замка снов». Стоя за кулисами после его окончания, я терпеливо дожидалась задержавшегося Энрике, который что-то обсуждал с сеньором Флоресом. Наконец они вместе направились к выходу.

— Энрике, можно вас на пару слов? — окликнула я.

— Да, конечно, — танцовщик остановился. — Что-то случилось?

— Да, в общем-то, ничего, но… Скажите, когда вы уходили вчера, вы не заметили ничего необычного?

— Нет.

— Вы сразу ушли, не задерживаясь?

— Сразу, — в глазах Энрике стояло удивление. — А нужно было задержаться?

Я заколебалась. Сказать, не сказать? Вряд ли он мне поверит, но может, он когда-нибудь слышал о чём-то подобном, хотя бы в театральных легендах.

— Энрике… — нерешительно начала я.

Трах!!

Мы оба вздрогнули от неожиданности и обернулись на грохот. В двух шагах позади Корбуччи лежали осколки гипсовой колонны, из тех, что используются в сценических декорациях.

— С колосников упало, — Энрике с опаской глянул вверх. — Давайте-ка уйдём отсюда.

Я согласно кивнула, и мы пошли. Я прикидывала, как бы заново начать оборвавшийся разговор, словно падение колонны лишило меня решимости, и теперь приходилось набираться её заново. Но рассказать Энрике о происходящих со мной странностях мне было не суждено. Нам навстречу уже спешил помощник режиссёра.

— Сеньор Корбуччи! — издалека крикнул он. — Там в вашей гримёрной дверь открыта и всё вверх дном перевёрнуто. Вам надо посмотреть, не пропало ли чего, не надо ли полицию звать!

— Ну, что за день сегодня такой! — с досадой сказал Энрике. — Не одно, так другое. Извините, Анжела.

Он ускорил шаг, обогнал меня и скрылся за поворотом. Помощник поспешил за ним, и я осталась одна.

— Анжела.

Я крутанулась на месте — вокруг никого.

— Анжела, в который раз говорю тебе — не рассказывай никому о том, что видишь и слышишь. Это касается только тебя, и больше никого.

— Вы где? — я обшарила взглядом стены и потолок темного коридора. — Вы кто?

— Я здесь, — отозвался бесплотный голос, я и, впервые имея возможность вслушаться в него, поняла, что не могу определить, высокий он или низкий, мужской или женский. — Я всегда с тобой, где бы ты не была.

— Кто вы? — требовательно повторила я.

— Я — твой ангел, Анжела. Ангел-хранитель.

Признаться, я несколько опешила.

— В прямом смысле, или в переносном?

Молчание. Я снова оглядела коридор, но спрятаться в нём было негде, разве что за поворотом вдалеке, но тогда я не смогла бы слышать голос с такой отчётливостью.

— Эй, вы меня слышите? Эй!

— Никому не говори обо мне, Анжела, — выдохнул голос, как мне показалось, прямо у меня над ухом. — Иначе мне придётся уйти. Я послан, чтобы охранять тебя и помогать тебе, и твоё будущее зависит от твоей сдержанности. Позови меня, если я тебе понадоблюсь, и я услышу тебя повсюду.

— Анжела! Вот ты где! — мне навстречу спешила Бьянка. — Я её ищу, а она ещё даже не переоделась! Что ты тут делаешь?

— Иду в гримёрную.

Весь день я размышляла над словами таинственного голоса. По всему выходило, что это и впрямь какое-то сверхъестественное существо, раз оно невидимо и неслышимо для окружающих. Имеет ли оно какое-либо отношение к тому человеку, с которым я танцевала в моём то ли сне, то ли яви? Скорее всего, да. Но на ангела тот не слишком походил, разве что на падшего. Кто это может быть? Призрак? Разве призраки являются среди дня? До сих пор все происшествия такого рода происходили со мной в темноте или в сумерках, но сейчас на дворе был белый день. Жаль, что Бьянка не дала мне расспросить этого «ангела» поподробнее, и я не узнала, имеет ли он какое-либо отношение к тем необъяснимым событиям, которыми в последнее время так богата моя жизнь. Впрочем… что мне мешает сделать это в следующий раз? Хотя бы и сегодня вечером. Сегодня в нашем театре идёт опера «Хайфис» в которой мы, корифейки, участвуем в качестве жриц, танцующих в древнем храме. Там у нас только один выход, уйдём мы рано, и ничто не помешает мне задержаться дольше всех, позвать этот таинственный голос и как следует расспросить. Если он захочет откликнуться, конечно.

Весь вечер я была молчалива и задумчива, но поскольку это моё обычное состояние, никто и внимания не обратил. За мной уже было замечено столько странностей, что никто не удивлялся, если меня приходилось окликать дважды. Я же старалась продумать вопросы, которые собиралась задать своему таинственному покровителю. И в первую очередь — что ему от меня надо. Ангелы и в ветхозаветные времена кому попало не являлись, а я не пророк, не подвижница, меня даже особо религиозной назвать нельзя. Верую, конечно, хожу в церковь, регулярно исповедуюсь, читаю все положенные молитвы… Но при этом мне кажется, что у Господа и святых есть дела и поважнее, чем снисходить к какой-то там девчонке с её мелкими радостями и горестями. Может, ангел для того и послан мне, чтобы доказать, что это не так, и укрепить в вере? В конце концов, многие из тех, кому они являлись, судя по Писанию и житиям святых, тоже поначалу не верили в свою избранность…

Ага, а цветы, а шампанское, а серебряная тарелка? Тоже ангел присылал?

Но все мои планы оказались спутаны. Я исполнила свой танец, постаравшись на время выбросить посторонние мысли из головы, а когда сцена в храме закончилась, и я вышла за кулисы, меня окликнул Андрес ди Ногара.

— Мне сказали, что вы танцуете сегодня, вот я и пришёл.

— Здравствуйте, сеньор ди Ногара.

— Просто Андрес. Вы же не возражаете, когда я зову вас Анжелой, — он протянул мне пять длинных красных роз. — Это вам.

— Мне? Спасибо, — я прикинула, куда я их поставлю. В гримёрной обязательно должна найтись хоть одна ваза.

— Анжела, — Андрес спрятал руки за спину и выглядел чуть смущённым. — Я хочу пригласить вас в кафе «Райская птица». Это тут, недалеко. Вы не против?

— А почему я должна быть против? — улыбнулась я.

— Ну… — Андрес замялся и даже, как мне показалось, слегка покраснел, хотя в полутьме было плохо видно. — Я слышал, что танцовщицы сидят на жёсткой диете…

— Верно. Но одно пирожное мне не повредит.

Это была правда — мне не вредили ни одно, ни два, ни даже больше пирожных, тем более, что есть их мне приходилось весьма редко. В отличие от большинства балерин, считавших каждый кусок, мне не приходилось прикладывать значительных усилий для поддержания себя в форме. Конечно, объедаться сладким не стоило, но и полностью от него отказываться я тоже не собиралась, к вящей зависти моих коллег.

Я вошла в гримёрную, условившись с Андресом, что он будет ждать меня внизу, и только тут вспомнила, что собиралась поговорить с голосом. Я заколебалась. Спуститься вниз, извиниться и сказать Андресу, что у меня появилось срочное дело? Но когда он ещё захочет поговорить со мной, а мне и в самом деле хотелось порасспросить его об его житье-бытье. Ладно, решила я, с голосом можно будет побеседовать и попозже. Он объявлялся уже трижды, объявится и в четвёртый раз.

Я спустилась на улицу и села в поджидавшую меня коляску.

— А кто это тебя там дожидается? — таинственно понизив голос, спросила Стефания.

— Знакомый, — ответила я.

— А-а, — кивнула Стефания с таким понимающим видом, что мне немедленно захотелось сказать ей какую-нибудь гадость. Но с ходу мне ничего придумать не удалось, а Стефания тут же отошла к своему столу, где принялась шушукаться с подругами. Может, их беседа и не имела никакого отношения ко мне, но мне представилось, как они во всех подробностях обсуждают моего, как они думают, кавалера.

На самом деле в коридоре меня ждал Андрес. В прошлый раз мы очень мило посидели с ним в кафе, перебирая общие воспоминания, потом он подвёз меня к пансиону. Я думала, что этим всё и закончится, ведь больше нам, собственно, говорить было не о чем, но после следующего спектакля он опять пришёл и принёс очередной букет. В первый момент, увидев его, я решила, что он пришёл к Мачадо, и даже успела сказать, что она сегодня не танцует. «Я знаю, — ответил он. — Это вам».

Девушки заметили мои цветы и тут же зашипели друг дружке на ухо, как гуси в камышах. «Наконец-то» — разобрала я. С их точки зрения такое внимание могло объясняться только одним. Разубеждать их было бесполезно, их разгорячённого воображения не остудил даже тот факт, что Андрес после этого исчез больше чем на неделю. И вот сегодня я встретила его у дверей репетиционной. Как он мне объяснил, по своему обыкновению, слегка смущаясь, он гулял по городу и, проходя мимо театра, решил зайти, спросить, как у меня дела. И если у меня нет каких-либо планов на сегодня, может, я соглашусь составить ему компанию? Планов у меня до вечера не было, и я согласилась.

Я постаралась поскорей закончить сборы и выскочила из гримёрной раньше всех. Андрес сказал дежурную любезность, что я, мол, прекрасно выгляжу, галантно предложил мне руку, и свёл вниз.

— А куда мы идём? — спросила я, когда мы вышли на улицу.

— Не знаю, честно говоря. Куда-нибудь. Может, просто прогуляемся по парку?

Я согласно кивнула. Мы миновали ограду и медленно пошли по дорожке, беседуя о каких-то пустяках. Андрес расспрашивал о театре, о моей работе, подругах. Потом вопросы кончились, и мы замолчали. Бывает такое неловкое молчание, когда не знаешь, что говорить, и, будучи не в силах ничего придумать, чувствуешь, как всё возрастает и возрастает взаимное напряжение. Зря я согласилась на эту прогулку, подумала я. Никакой темы для беседы в голову не приходило, и я решила переложить эту заботу на плечи моего спутника.

— Ну а теперь вы мне что-нибудь расскажите, Андрес.

— Что рассказать?

— Не знаю, что-нибудь. Я рассказывала вам о своей жизни, а вы расскажите о своей.

— Понимаете, Анжела, — Андрес смущённо потёр нос. — Я просто не знаю, о чём рассказывать. Моя жизнь событиями не богата, о своём путешествии я вам уже рассказал, а с тех пор не происходило ничего интересного.

Я увидела идущего нам навстречу Энрике. Поравнявшись с нами, он поклонился. Андрес ответил на его поклон, а я сказала:

— Здравствуйте, Энрике.

— Это кто? — спросил Андрес, когда мы отошли на несколько шагов.

— Энрике Корбуччи. Слышали о нём?

— Слышал, конечно. Так это он? — Андрес обернулся вслед удаляющемуся танцовщику. — Надо же, а я его и не узнал.

Я усмехнулась: немудрено, что не узнал. На сцене Энрике был сказочно прекрасным принцем, но вне её, без грима, в повседневном костюме, он становился просто красивым мужчиной, одним из многих.

— Анжела, — неожиданно спросил Андрес, — что вас с ним связывает?

— Простите?

— Ну… насколько близко вы знакомы?

— Мы танцуем в одном театре, — я пожала плечами. — Иногда вместе занимается, он помогает мне готовиться к сцене. А что?

— Да ничего, — Андрес отвёл глаза. — Так просто.

Мы достигли конца аллеи и повернули обратно.

— Анжела, — спросил Андрес, — вы позволите мне иногда встречаться с вами? Приходить к вам на спектакли, приглашать куда-нибудь?

— Андрес, а разве я могу вам это запретить?

— Вы можете не захотеть.

Я посмотрела в его серые глаза. Они были очень серьёзны.

— Приходите, я буду рада, — немного удивлённо сказала я.

— Правда? — спросил он, напомнив мне ребёнка, заглядывающего в глаза взрослому: «А ты правда возьмёшь меня в цирк?»

— Конечно.

Мы снова замолчали. Я поглядывала на его лицо, обращённое ко мне в профиль, и думала, что мой приятель детских лет превратился в красивого юношу. Этот профиль очень хорошо смотрелся бы на медали… Интересно, как обстоят его дела в свете? Он родовит, сын богатых родителей, хорошо образован, умеет поддержать интересную беседу, наверное, неплохо танцует… Хорошо должны обстоять. Интересно, маркиз ди Ногара не присмотрел ещё для сына подходящую невесту?

Впереди показались парковые ворота. Подойдя к ним, я остановилась.

— Вы извините, Андрес, но мне пора.

— Что ж… Тогда не смею вас задерживать, — Андрес развернулся ко мне лицом и взял меня за руку. — До свидания. Было очень приятно с вами встретиться.

Я улыбнулась и сделала шаг назад, но он не выпустил моей руки, и я вынужденно остановилась.

— Скажите, Анжела, вы сегодня вечером танцуете?

— Да.

Андрес глубоко вздохнул.

— Можно пригласить вас после спектакля… ну, скажем…

— Нет, — я качнула головой, не дожидаясь, пока он придумает место. — Я рано ложусь, потому что рано встаю. Да и устаю после спектаклей. Если хотите меня пригласить, то делайте это днём, или хотя бы в вечер пятницы. По субботам у меня выходной.

— А-а… Ну ладно. Тогда я надеюсь просто поздравить вас сегодня вечером с окончанием спектакля. Можно?

— Боже мой, ну конечно! — я невольно улыбнулась. — До вечера, Андрес.

— До вечера, Анжела, — Андрес наконец выпустил мою руку, и я пошла прочь.

Вечером он и впрямь появился с неизменными цветами. После того, как мы обменялись приветствиями, и я взяла протянутые розы, Андрес что-то вынул из кармана.

— Я хочу сделать вам маленький подарок. Только не подумайте, что это вас к чему-то обязывает… Просто, мне показалось, что он вам подойдёт.

В его руке был маленький золотой медальончик на тонкой цепочке с изображением ветки шиповника в круге, изящный и не очень дорогой. Подумав, я взяла. Будь это что-то помассивнее или с драгоценным камнем, я отказалась бы, но такая вещица и впрямь была скорее символическим подарком.

— Спасибо, Андрес. Очень красивый медальон.

— Рад, что вам понравилось. Надеюсь, завтра увидеть вас ещё.

Сразу после ухода Андреса мне навстречу попался Энрике с такой блаженной физиономией, что мне невольно вспомнился пресловутый кот со сливками.

— Она приехала, — сообщил он мне.

— Кто?

— Рита… Сеньорита Мариньо. Представляете, а я и не знал, она мне не слова не написала. А сегодня получаю от неё записку — оказывается, она в зале!

— Неужели одна приехала?

— Да нет, конечно, с тетушкой.

Я вспомнила сварливую Розу, ворчавшую по поводу Ритиной неловкости. Она не показалась мне человеком, которого легко уговорить поехать в незнакомое место. Но, может, первое впечатление было обманчиво, и в племяннице она души не чает, поварчивая только для порядка? К тому же судьбу девушки действительно надо устраивать, а тут вполне приличная партия намечается…

Поздравив Энрике с долгожданным свиданием, я отправилась переодеваться. Переоделась, вышла из комнаты, и направилась к лестнице. По Опере всё ещё ходили люди, но когда я вышла на лестничную клетку, на мгновение осталась одна.

— Анжела, — прошелестел рядом со мной бесплотный голос, — на втором этаже одна из комнат открыта. Зайди туда…

С верхней лестничной площадки раздались голоса, и по ступенькам сбежала стайка девушек. Я посторонилась, пропуская их. Мой «ангел» хочет поговорить без свидетелей. Как я уже давно убедилась, сам он умел делать так, что никто, кроме меня, его не слышал, но вот ответы приходилось произносить вслух. Мысли он читать не умел.

Я уже перестала его бояться, хотя по-прежнему удивлялась, что такая чудесная вещь произошла именно со мной. В его небесное происхождение я так и не поверила, но он упорно продолжал именовать себя моим ангелом. Про себя я строила разные версии его происхождения, и однажды прямо спросила его: вы призрак? Ответ был кратким и категоричным:

— Нет.

Общались мы мало. Пару раз мне удавалось его немного разговорить, в частности, он подтвердил, что те таинственные подарки — его рук дело. «Мне захотелось сделать тебе приятное», — сказал он. Но в основном он появлялся во время моих занятий, давая советы практического свойства. Как и раньше, их частенько сопровождала неслышимая другим музыка, но только в тех случаях, когда я была одна. При Энрике или ком-то другом он обращаться ко мне не рисковал, и недаром — я частенько вздрагивала от неожиданности, всё ещё будучи не в силах привыкнуть к раздающемуся из ниоткуда голосу.

Искать открытую дверь на втором этаже не пришлось — распахнутая створка, за которой горел свет, бросилась в глаза, как только я шагнула в коридор. Вот чего мне так и не удалось — это добиться от него ответа, имеет ли он материальное тело, или пользуется исключительно силой мысли. Вообще-то, мало вероятно, что то же шампанское прилетело на почту по воздуху. Либо сам «ангел» при желании может являться в человеческом обличье, либо у него есть помощник-человек. И если последнее верно, то на чьи деньги, интересно, покупались подарки?

Я вошла в маленькую пустую комнату и закрыла дверь за собой.

— Вы хотели со мной поговорить?

— Да, — ответил голос. — Кто для тебя этот человек, что сегодня сделал тебе подарок?

— Это Андрес ди Ногара, мы дружили в детстве. А теперь вот встретились.

— Ты хорошо его знаешь?

— Настолько, насколько можно знать человека, с которым не виделась много лет. А что?

— Я просто хотел, чтобы ты как следует подумала: стоит ли этот Андрес ди Ногара твоего искусства и твоей карьеры?

— В каком смысле? — озадаченно спросила я.

— Ты прекрасная танцовщица, Анжела. Ещё немного — и столица упадёт к твоим ногам. Но лишь в том случае, если ты без остатка отдашь себя танцу. Ты не должна превращаться в рядовую балеринку, угождающую очередному покровителю, ты достойна большего. И романы, пусть даже с друзьями детства, тебе помешают.

— Но я и думать не думала ни о каком романе! Андрес мне друг, и только.

— Ты, быть может, и не думала, зато он думал. Этот молодой человек испытывает к тебе интерес совсем не дружеский.

— Вы преувеличиваете.

— Анжела, вспомни его сегодняшнее поведение. Неужели ты действительно думаешь, что приходил к тебе по дружбе или от нечего делать?

Я подумала, восстановив в памяти и дневную прогулку, и только что полученный подарок. И отрицательно мотнула головой, скорее из упрямства, чем из-за того, что осталась при своём мнении.

— Нет, это просто смешно. Не хотите же вы сказать, что он в меня влюблён?

— Не вижу в этом ничего невозможного. Впрочем, даже если любовью здесь и не пахнет, он вполне может выбрать тебя для развлечения.

— Только не Андрес!

— Сдаётся мне, Анжела, ты всё же знаешь его недостаточно хорошо, чтобы утверждать это столь категорично. С годами люди сильно меняются. В любом случае, ты не можешь себе позволить отвлекаться на него. Я пришёл к тебе, чтобы помогать, направлять и предостерегать тебя, и теперь я предостерегаю — не разменивай блестящее будущее на минутное удовольствие в настоящем, о котором сама же потом будешь горько жалеть. Если же ты будешь упорствовать в своих ошибках, я ничего не смогу для тебя сделать. И если ты не готова посвятить танцу всю жизнь, мне не останется ничего другого, кроме как уйти.

— То есть, — медленно сказала я, — вы хотите, чтобы я выбрала между вами и им?

— Не между мной и им. Между ним и балетом.

Я помолчала и тихо сказала:

— Я подумаю.

— Здесь не о чем думать, Анжела. Или да, или нет. Отбрось наносное и несущественное, загляни в себя, и спроси — чего я хочу: танцевать, воплощать на сцене прекрасные образы и бессмертные чувства, творить красоту на радость людям? Или поменять свой талант на житейское благополучие и бедные радости плоти? Жить обыденностью, зависеть от каприза любовника, видеть в глазах людей не восхищение и благодарность, а сдержанное презрение и мужскую похоть? Стоит ли ради этого продавать себя?

Я молчала.

— Стоит ли, Анжела? Ты хочешь танцевать? Стать Девой-Птицей, Джильдой, Жозефиной?

— Хочу, — прошептала я.

— Я и не ждал другого ответа. Всего, чего ты добьёшься, ты добьёшься своими силами и моей помощью, а не покровительством богатого любовника. Ты сможешь гордиться собой, Анжела, сможешь сохранить чувство собственного достоинства. Искусство не терпит компромиссов. Не зря в древности говорили, что боги ревнивы, и лучше не приходить к ним вообще, чем пытаться отдать лишь половину себя.

На следующий день я отказалась пойти гулять с Андресом. И ещё через день — тоже. На решительный разговор я отважилась далеко не сразу, мне не хотелось его огорчать, да и моя вечная стеснительность мешала. Но, в конце концов, я решила, что чем дольше я стану тянуть, тем труднее мне будет начать. И я сказала, что прошу его больше не приходить ко мне и ничего не дарить, что мне дорого воспоминание о нашей детской дружбе, но нельзя войти в одну и ту же воду дважды. На его вопрос, почему я не хочу попробовать подружиться заново, я почти буквально процитировала слова моего «ангела» о ревнивых богах. Андрес посмотрел на меня взглядом побитой собаки и ушёл, и больше, как и просила, я его не видела.

Сначала мне было немного грустно из-за этого, и я поняла, что в глубине души надеялась, что он проявит больше настойчивости. Всё же голос полностью меня не убедил, и я отнюдь не была уверена, хочу ли я по-прежнему быть объектом его неусыпного внимания. Однако, коль скоро Андрес так легко от меня отказался, значит, никаких серьёзных чувств ко мне у него и впрямь не было, а раз так, то и сожалеть не о чем. И постепенно воспоминания о нём отодвинулись на задний план, заслонённые новыми событиями и впечатлениями.

Энрике Корбуччи женился. О предстоящем бракосочетании я узнала от него самого, когда он пригласил меня на свадьбу. Впрочем, приглашён был весь театр. Свадьба вышла не очень богатой, зато весёлой, невеста от смущения напоминала хорошенький помидорчик, но выглядела совершенно счастливой, а жених так просто светился. В подруги невесты, как я втайне надеялась, меня не позвали, но и без того праздник удался. В финале молодожён вдруг поднял ахнувшую новобрачную на вытянутых руках над головой, да так её и унёс под общие аплодисменты. А чуть раньше я отпраздновала своё девятнадцатилетие. На этот раз я пригласила только Бьянку и Энрике с Ритой, и не к себе, а в кафе.

Медовый месяц молодожёны решили отложить до конца сезона. Они планировали отправиться на курорт, а без Энрике я не захотела уезжать на летние гастроли, хотя объявившийся сеньор Арканжо и предлагал. Но одной мне было боязно, да и захотелось отдохнуть, честно говоря. Последние два года я работала весьма интенсивно, и теперь мне приходилось ежеутренне поднимать себя за шкирку и вести в репетиционный зал, уговаривая себя, что надо позаниматься ещё совсем немножко. Ехать на отдых мне было некуда, и я решила провести эти месяцы в столице, где, правда, было жарковато, но зато достаточно спокойно между сезонами.

— А что это твой давно не появляется? — будто мимоходом спросила у меня как-то Жоана.

— Нет у меня никакого «моего», — ответила я. Жоана пожала плечами:

— Не хочешь говорить, не надо.

В это время в гримёрную постучал секретарь сеньора Эстевели.

— Сеньорита Баррозо, зайдите к господину директору, он вас ждёт.

— Что он от тебя хочет? — удивилась Жоана. Настал мой черёд пожать плечами. Быстро причесавшись и заколов волосы, я вышла из комнаты и направилась в директорский кабинет.

В окна светило яркое майское солнце, до конца сезона оставалось чуть больше месяца. Самый трудный период, когда до отдыха, казалось бы, уже рукой подать, а работа всё не кончается и не кончается, и не дай бог расслабиться. Нет уж, на этот раз я буду наслаждаться заслуженным отпуском, делая только необходимые упражнения. Перенапрягаться тоже опасно, так можно и сорваться.

Я постучала в приёмную, уже успевший вернуться секретарь разрешил войти и молча кивнул на директорский кабинет. Я открыла тяжёлую резную дверь.

— Сеньорита Баррозо? — сеньор Эстевели отвернулся от окна. — Проходите, садитесь.

Я села.

— Вы, конечно, уже знаете, сеньорита, что от нас уходит одна из ведущих солисток, сеньорита Бенисимо, — начал директор. Я кивнула. — На её место мы переводим одну из первых солисток, но это означает, что у нас открывается вакансия. Мы приглашали на просмотр несколько танцовщиц, но все они по разным причинам нам не подошли, — сеньор Эстевели сделал паузу, казалось, он сам был не уверен в том, что хотел сказать. — И тогда сеньор Росси и сеньор Корбуччи рекомендовали мне взять на освободившееся место вас.

Он снова замолчал.

— Меня? — переспросила я.

— Да, — кивнул Эстевели. — Я позвал вас сюда для заключения нового контракта. Разумеется, мы берём вас с испытательным сроком, так что дальнейшее зависит от вас. Если вы покажете себя достойной, то останетесь на сольных партиях, если же нет… Так вы согласны?

Разумеется, я была согласна. Прыгнуть сразу через ступеньку, минуя рядовых солисток сразу в первые! Даже если меня берут только для того, чтобы заткнуть дыру, пока не найдут кого-то получше, надо быть полной дурой, чтобы упустить такой шанс.

— Репетировать новые роли начнёте немедленно, с тем, чтобы в новом сезоне выступить сразу с ними, — сказал напоследок директор. — Поэтому завтра приходите к сеньору Сорро, он обо всём предупреждён. Всего хорошего, сеньорита.

На обратном пути я остановилась у доски, на которой вывешивалось расписание репетиций. Сеньор Сорро назавтра проводил занятия с участниками балета «Замок снов».

Последний месяц показался мне ещё более тяжёлым, чем в прошлом году. Разучивание новых танцев — а меня поставили на небольшие роли в «Замок снов», «Рождественскую сказку» и «Сеньора Мигеля» — занимали много времени, да и общих занятий они не отменяли. Я по-прежнему ходила в класс, где с нами отрабатывали обязательные фигуры, а также новые придумки хореографов, доводя их до автоматизма. Но теперь их вели не Вийера и не Соланос. Я оказалась в одном классе с солистами, куда ходили и новички, вроде меня, и самые распрославленные, такие как Марсела Мачадо и Энрике Корбуччи. Обычно я становилась в самый последний ряд, стараясь не лезть на глаза прима-балеринам; впрочем, те и сами меня игнорировали. Потом я шла на индивидуальные занятия, и сеньор Сорро сгонял с меня восемь потов. По-моему, он натаскивал меня жёстче, чем остальных своих подопечных, но жаловаться, а тем более протестовать я не осмеливалась. Мне предстояло доказать, что дирекция не ошиблась, удостоив меня такой чести.

Впрочем, с «Сеньора Мигеля» меня скоро сняли — как мне объяснил сеньор Сорро, этот балет мне не подходил. Здесь нужны страсть, темперамент, а я, по его мнению, должна была танцевать лирические партии. Вместо этого мне дали номер в «Гарсиаде». Я старалась изо всех сил, и к концу сезона вполне прилично знала все свои роли. Однако ни на что другое времени и сил уже не хватало.

Но вот наконец работа подошла к концу, и я с облегчением распрощалась с театром до следующей осени. Первые две недели я наслаждалась ничем не замутнённым отдыхом. Спала, сколько хотелось, гуляла, читала, ходила в театры и на концерты, правда, на дешёвые места, поскольку отложенных на лето денег было не так уж и много. А потом мне стало скучно. Чего-то не хватало, может, новых впечатлений, а может и работы, с которой я успела так сродниться, что её отсутствие создало ощущение ничем не заполнимой пустоты. А ещё я вдруг поняла, что осталась совсем одна. Как-то я попробовала зайти к Бьянке, как обычно делала раньше, мы немного поболтали, но я с удивлением обнаружила, что прежней лёгкости и открытости наших отношений пришёл конец. Она не сказала мне ничего серьёзного, и у меня самой язык не повернулся затронуть какую-нибудь важную и интересную тему. Легче всего это было бы сделать, спросив о событиях её собственной жизни или заговорив об общих знакомых, но я вдруг обнаружила, что не знаю ничего из того, что происходило с ней за последний месяц. От кордебалета я почти оторвалась ещё год назад, а в последнее время, целиком занятая работой, не находила свободной минутки и для лучшей подруги. Потом её позвали куда-то другие девушки, даже не поздоровавшиеся со мной, она извинилась и ушла с ними. На другой день я пришла снова, в надежде всё-таки преодолеть возникшую отчуждённость, но у Бьянки опять была компания, и я окончательно почувствовала себя лишней. Я ушла, понимая, что подруга для меня потеряна, причём исключительно по моей собственной вине.