Девочка-птица

4. Птица в зеркале

Я достала мешочек из шкатулки и пальцем погладила шелковистую ткань.

– Смелее! – негромко подбодрила Аурелия. – Он ведь твой!

Я осторожно потянула за завязки. Послышался тихий звон, а когда я перевернула мешочек, его содержимое скользнуло мне на ладонь.

– Это моё?! – чуть слышно ахнула я. У меня на ладони лежал блестящий медальон на серебряной цепочке. Я тотчас же узнала его: – Медальон аваноста?

Выглядел он точь-в-точь как украшение на шее Аурелии, с помощью которого она накануне превратила меня в птицу, и сверкал так, точно его отполировали. Казалось, даже крошечные цветочные завитки вдоль овального медальона, и те сияют. А в центре выпуклой крышки было выгравировано дерево. Я провела пальцем по его линиям.

– Это лесной бук, – пояснила Аурелия. – Символ нашего рода – лесных аваностов.

– Значит, мой отец тоже лесной аваност? – Я буквально выдохнула этот вопрос. – А где он? Я о нём совсем ничего не знаю.

Аурелия кивнула и крепче сжала в руке шёлковый мешочек.

– Да, твой отец действительно лесной аваност, – тихо ответила она. – Но давай пока не будем говорить об Артуре. Не сегодня.

А у меня было столько вопросов. Но, почувствовав грусть и боль Аурелии, я промолчала. К тому же, я всё равно не смогла бы подобрать правильных слов. Тем не менее, кое-что мне всё же удалось выяснить.

– Но он жив, да? – тихо спросила я.

Аурелия кивнула:

– Жив.

Радостное возбуждение охватило меня. Я молча рассматривала медальон и думала о своём таинственном отце. Может, я с ним наконец-то познакомлюсь?

От этих мыслей меня отвлекла Аурелия, указав на медальон в моих руках:

– Он принадлежал моему мужу Людвигу Певчему, погибшему много лет назад. Ты определённо будешь его достойной преемницей.

И именно в этот момент я снова ощутила покалывание под кожей, от кончиков пальцев до самых плеч. Да такое сильное, что руки машинально сжались в кулаки в попытке хоть как-то контролировать эту дрожь.

– Почувствовала трепет внутри себя, верно? – догадалась Аурелия, глядя на мои сжатые кулаки. Я лихорадочно закивала.

– Иногда это просто невыносимо. – Я зажмурилась. Сейчас опять всё закружится?

Я почувствовала, как Аурелия бережно раскрыла мою ладонь, забрала медальон и повесила его мне на шею. Прохладное серебро коснулось моей кожи – и вдруг всё успокоилось. Больше никакого зуда и покалывания, только расслабленность и тишина.

– Что всё это значит? – тихо спросила я.

Аурелия задала встречный вопрос:

– Когда ты впервые почувствовала это покалывание в руках?

– В свой десятый день рождения. – Я вспомнила воробья, который сел мне на ногу, – именно в ту секунду и началось покалывание.

Аурелия снова кивнула:

– Так обычно и бывает. Примерно на десятом году жизни в аваносте пробуждается стремление к трансформации. Подавлять эту тягу почти бессмысленно. Аваност должен летать, должен чувствовать своё птичье тело.

Значит, всему этому есть объяснение! Я не сошла с ума! Я глубоко вдохнула и опустила руки.

– Но сейчас всё тихо! – заметила я.

– Это благодаря силе медальона, – пояснила Аурелия. – А теперь открой его, стань аваностом!

Я поколебалась, но не слишком долго. Хоть во многих ситуациях прежде я обычно трусила, но в этот момент страх ощущался в моей груди как тлеющий огонёк. Намного сильнее страха сейчас было любопытство и эта странная, не поддающаяся описанию тяга к тому, для чего я не могла найти слов.

– Может быть, мне сделать это за тебя? – предложила Аурелия, заметив, что я медлю. Я покачала головой. Всё же это мой медальон. Тонкая цепочка была как раз такой длины, что я могу видеть подвеску, когда опускаю голову. Я осторожно нащупала сбоку маленькую кнопочку.

– Нажимай! – прошептала Аурелия, одновременно нетерпеливо и нервно.

Крошечная, размером с булавочную головку, кнопочка вонзилась мне в подушечку пальца, когда я с силой надавила на неё, и медальон открылся. Солнечный луч, проникнув сквозь крышу, отразился от прозрачного камня в овальной оправе. Как осколок стекла, только в тысячу раз красивее. Затем перед глазами всё зашумело и закружилось. Я издала странный звук, а в ушах у меня зазвенело. А потом тишина.

Я моргнула. Комната и вся мебель в ней казались просто огромными, так как мои глаза сейчас находились примерно на уровне дивана. Аурелия указала на вытянутое зеркало в золотой оправе, висящее на стене рядом с лестницей. Сразу поняв, что она имеет в виду, я тут же метнулась к зеркалу. При этом меня слегка пошатывало – передвигаться на широких птичьих лапках было непривычно. Да ещё и довольно-таки тяжёлый длинный хвост волочился по полу точно шлейф бального платья. А из зеркала на меня смотрела красивая птица, каких я и не видела никогда. Неужели это я?

Я расправила крылья, любуясь развернувшимися веером серебристыми пёрышками. Повернулась боком, чтобы лучше разглядеть удивительный хвост, который переливался всеми цветами радуги. Я шагнула ближе к зеркалу, и мой розовый клюв теперь едва не касался стекла. И тут я увидела, что у птицы в зеркале мои глаза, льдисто-голубые, какие я и привыкла видеть у собственного отражения. По какой-то причине это меня сразу успокоило. Всё же я по-прежнему была собой, только сменила обличье.

– Такого оперения, как у тебя, я никогда прежде не видела. – В голосе Аурелии я услышала восторг, но и удивление тоже. – Видно, такой красивый аваност рождается лишь раз в вечность!

Всё напряжение тут же спало, и волна радости подхватила меня: так я уже не касалась пола, расправив крылья. Каждый их взмах поднимал меня всё выше и выше. Я словно качалась на белых качелях – но моё тело болталось между прекрасными крыльями как тяжкий груз. А потом ещё и хвост с его длинными пышными перьями потянул меня вниз, и в какой-то момент я смотрела сквозь стеклянную остроконечную крышу прямо в небо.

– Ай! – вырвалось у меня, и я попыталась восстановить равновесие.

– Осторожно! – услышала я возглас Аурелии, а в следующую секунду я упала на твёрдый деревянный пол.

– Для начала совсем неплохо, – вдруг раздался тоненький голосок совсем рядом. Малиновка Робин смотрел на меня, чуть склонив головку набок.

Я с трудом встала и сложила крылья.

– Так ты умеешь говорить?! – Наверняка клюв у меня в этот момент раскрылся от удивления.

Хвостик Робина качнулся туда-сюда:

– Нет-нет, неправильно рассуждаешь: это ты теперь умеешь говорить с птицами. По крайней мере, пока ты сама птица.

– Я могу говорить со всеми птицами? – взволнованно уточнила я.

– Да-да-да! – запищал Робин и кувыркнулся в воздухе. – Но когда ты снова примешь человечье обличье, ты сможешь общаться только с себе подобными.

– С ума сойти! – пробормотала я. Кажется, эта фраза станет самой часто употребляемой в моём лексиконе. – А я думала, птицы только чирикают и щебечут.

– Вот это-то и плохо, что люди всегда ставят себя выше всех остальных живых существ, – сказал Робин. – Птицы тоже могут думать и чувствовать. И общаться в стайках мы очень любим.

С этим было трудно спорить: щебетание птиц в ветвях каштана у моего окна иногда напоминало шум во время перемены. И всё же это казалось мне чем-то невероятным. Совсем как в книге «Алиса в Стране чудес».

Робин захлопал крылышками, и на половицы упало маленькое пушистое пёрышко.

– Упс, – пискнула малиновка. – Не стоит мне так бурно выражать радость, а то все пёрышки растеряю.

Прежде чем я успела что-либо ответить, Робин воскликнул своим тоненьким голоском:

– Давай сделаем круг над Зоннбергом! – он слетел со столешницы и выпорхнул в открытое слуховое окошко.

– Пока у птицы есть пёрышки, она летает! – донёсся до меня его крик. А на балке крыши остались сидеть два голубя, которые с любопытством разглядывали меня. Тот, что крупнее, проворковал:

– Надо же! Это аваност! Здесь, среди нас!

Другой голубь спросил:

– Когда же мы в последний раз видели аваноста?

А Робин, усевшийся на балке рядом с голубями, снова позвал меня:

– Ну же, взлетай, аваност! Раскрой крылья – и лети, лети, лети!

Моё сердце взволнованно колотилось, когда я крикнула в ответ:

– Не могу! Я ужасно боюсь высоты!

– Боишься высоты? – переспросил Робин. – Аваносты не боятся высоты.

Голуби закивали и загулили в унисон.

– Что, правда? – неуверенно спросила я.

Взлететь сейчас в любом случае было бы проблематично: у меня всё ещё болела пятая точка от удара об пол.

Робин, похоже, прочитал мои мысли:

– Все птицы когда-то не умели летать – а потом научились. Нужны только перья и терпение, чтобы решиться покинуть родительское гнездо.

Что ж, перья у меня есть, но вот терпение, увы, никогда не было моей сильной стороной. Все сомнения рассеялись моментально, в ту секунду, когда Аурелия наклонилась ко мне и нажала на кнопочку на медальоне, который так и болтался на моей шее, несмотря на все неуклюжие попытки взлететь.

– Не-ет! – закричала я – и не узнала своего голоса. А потом перед моими глазами всё закрутилось и завращалось – и я снова увидела в зеркале Кайю-девочку, правда немного растрёпанную. У меня на шее сверкала красивая серебряная цепочка.

– Робин и голуби хотели взять тебя с собой на прогулку над Зоннбергом? – спросила Аурелия.

– Да, и я очень хочу полететь с ними! – для убедительности я пару раз взмахнула руками.

– К такому ты пока не готова, дитя моё! – усмехнулась Аурелия. – Все косточки переломаешь. Ты пока не освоила искусство полёта. Кроме того, люди не должны видеть тебя, когда ты учишься летать, а в обличье аваноста ты всем бросаешься в глаза. Ведь в реальном птичьем мире нас не существует. А нашу тайну необходимо сохранить во что бы то ни стало.

Я попыталась не показывать своего разочарования и нетерпения, но, кажется, ничего не получилось.

Аурелия ласково погладила меня по голове.

– Постепенно ты всему научишься, – с улыбкой сказала она.

– Но когда? Сколько времени на это потребуется? – спросила я.

– Трудно сказать. – Она пожала плечами. – Это как с разными видами спорта: чему-то учишься быстро, что-то не даётся совсем.

Вот невезуха! В спорте я тоже не так уж сильна, меня и на физкультуре, когда мы делились на команды для каких-нибудь игр, всегда выбирали последней.

Аурелия спрятала медальон вместе с цепочкой мне под толстовку, и, чтобы его никто не увидел, я стянула завязки капюшона и завязала аккуратный бантик.