Дети времени

3.1 Бесцеремонное пробуждение

Его выкинуло в сознание в тесной стазисной камере с мыслью: «Разве я уже так не делал?» Вопрос встал перед ним задолго до того, как он вспомнил собственное имя. «Холстен Мейсон. Звучит знакомо».

Понимание приходило фрагментами, словно он отмечал галочками список проверки.

«…с Лейн…

…зеленая планета…

…Имперский С…

…Желаю ли я говорить с Элизой?..

…доктор Аврана Керн…

…колония на спутнике…

Колония на спутнике!»

И он окончательно пришел в себя в полной уверенности, что его собираются отправить в колонию, в эту замерзшую пустыню с превратившейся в твердое вещество атмосферой, которую Фрай Гюин назначил первой попыткой человечества создать новый дом. Гюин никогда Холстена не любил. Он больше Гюину не нужен. Его будят, чтобы отправить в колонию.

«Нет…»

Зачем было его будить до отправки? Какой вклад он сможет внести в основание лунной колонии? Его уже туда доставили, бесчувственного, прямо в камере! Он пробуждается внутри тесной скорлупки базы, чтобы присматривать за цистернами с миокультурой вечно, и вечно, и вечно.

Ему не удалось справиться с убежденностью, что с ним это уже проделали, и он попытался метаться и лягаться в тесноте стазис-камеры, оглушая себя собственными криками, ударяя по прохладному пластику плечами и коленями, потому что руки поднять он не мог.

– Не хочу туда! – орал он, даже зная, что он уже там. – Вы меня не сможете заставить!

Хотя еще как смогут.

Крышка неожиданно открылась – была сорвана, как только прошла разгерметизация, – и он резко сел, чуть не вывалившись из камеры и полетев на пол лицом вниз. Чьи-то руки его поймали, и секунду он просто осматривался, не понимая, где находится.

«Нет-нет-нет, все в порядке. Это – спальня основной команды. Я все еще на «Гильгамеше». Я не на луне. Меня не отправили…»

Поймавшие его руки довольно резко поставили его на ноги, а когда у него подогнулись колени, кто-то его схватил и встряхнул, впечатав спиной в камеру, так что крышка захлопнулась, прикусив складку стазисной пижамы.

Кто-то на него кричал. Кто-то криком требовал, чтобы он заткнулся. Только тут он понял, что вопит, повторяя снова и снова одно: что не хочет лететь и они его не заставят.

Словно опровергая это, тот, кто был с ним так бесцеремонен, отвесил ему пощечину – и он услышал, как крик прерывается на недоуменном всхлипе, с которым он не успел справиться.

Примерно в этот момент Холстен заметил, что в помещении находятся четыре человека и что он ни одного из них не знает. Трое мужчин и женщина: незнакомые, совершенно не знакомые. На них были корабельные костюмы, но они не входили в основной экипаж. Или если входили, то Гюин не разбудил их при подлете к зеленой планете.

Холстен тупо моргал, уставившись на них. Мужчина, который его держал, был высокий, худощавый и крупнокостный, на вид одного с Холстеном возраста, с небольшими шрамами вокруг глаз, говорившими о недавней хирургической коррекции (недавняя при этом означала несколько тысяч лет назад, перед тем как его усыпили).

Взгляд классициста скользнул по остальным: моложавая, крепко сложенная женщина; низенький худой мужчина с узким лицом, одна половина которого усохла, возможно, в результате побочного эффекта стазиса; коренастый мужчина с тяжелым подбородком, стоявший у люка и постоянно выглядывавший наружу. Он держал огнестрел.

Держал ОГНЕСТРЕЛ.

Холстен воззрился на оружие – какой-то пистолет. Ему все еще трудно было интерпретировать то, что он видит. Он не мог придумать ни одной причины, по которой в этой сцене должен был присутствовать пистолет. Конечно, огнестрельное оружие входило в груз «Гильгамеша». Он знал, что среди всего того, что корабль-ковчег забрал с Земли, огнестрельное оружие определенно присутствовало. С другой стороны, его, конечно же, не должны были носить на борту корабля, полного уязвимых систем и окруженного смертоносным вакуумом.

Если только пистолет здесь нужен для того, чтобы заставить его лететь на спутниковую колонию… но для этого вряд ли потребовался бы пистолет. Карст или пара его безопасников вполне справились бы, при этом гораздо меньше рискуя повредить на борту «Гильгамеша» нечто жизненно важное. Более жизненно важное, чем Холстен Мейсон.

Он попытался сформулировать какой-нибудь разумный вопрос, но смог лишь промямлить что-то неопределенное.

– Слышали? – обратился к остальным высокий подтянутый мужчина. – Он не хочет лететь. Как вам это, а?

– Скоулз, шевелись! – прошипел мужчина у двери – тот, что с пистолетом.

Взгляд Холстена то и дело останавливался на оружии.

В следующее мгновение Скоулз и женщина подхватили его с двух сторон и неловко пропихнули в люк. Стрелок шел впереди, наставив пистолет на коридор. Холстен успел бросить взгляд за дверь, пока криволицый ее закрывал, и увидел, что индикаторы статуса остальных камер основной команды показывали, что они пусты. Он оказался единственным, кому дали спать дальше.

– Объясните, что происходит! – потребовал он, хоть прозвучало это почти нечленораздельно.

– Ты нам нужен… – начала было женщина.

– Заткнись! – рявкнул Скоулз, и она замолчала.

Холстену казалось, что он уже мог бы ковылять самостоятельно, но его тащили так быстро, что он не успевал даже опереться на ноги. Спустя секунду сзади, откуда они шли, раздался какой-то громкий шум – словно кто-то уронил что-то тяжелое. Только когда стрелок повернулся и начал ответный огонь, Холстен понял, что это был звук выстрелов. Выстрелы пистолета были негромко-резкими, на удивление не впечатляющими – как у большого пса с тихим лаем. Ответные звуки оказались громовыми ударами, сотрясавшими воздух и больно рвавшими Холстену барабанные перепонки, словно в соседней комнате дали волю гневу Господню. Он опознал деструкторы: оружие для сдерживания толпы, действующее за счет детонации больших объемов воздуха. Теоретически не смертельные и определенно менее опасные для корабля.

– Кто в нас стреляет? – выдавил он, и на этот раз слова получились достаточно четкими.

– Твои друзья, – бросил ему Скоулз, что могло считаться одним из самых неутешительных ответов в мире, в данных обстоятельствах: у Холстена одновременно возникла уверенность в том, что его теперешние спутники другом его не считают и что его друзья – кто бы они ни были – как минимум не особо боятся ему навредить.

– Корабль… с кораблем что-то случилось? – вопросил он и только по собственному тону понял, насколько ему должно быть страшно.

Казалось, эмоции кипят где-то далеко в его сознании, отделенные от разума медленно тающей стеной стазис-камеры.

– Заткнись, или тебе будет больно, – сообщил ему Скоулз тоном, говорившим, что он будет причинять боль с наслаждением.

Холстен замолк.

Мужчина с усохшим лицом тащился следом за ними – а потом вдруг оказался на полу. Холстен подумал, что мужчина споткнулся, и даже непроизвольно дернулся ему помочь, но его поволокли дальше. Однако криволицый не поднимался, а стрелок наклонился к его трупу, вытащил у мертвеца из-за пояса второй пистолет – а потом направил оружие на противников, которых Холстен даже не видел.

Выстрел. Никаких деструкторов для криволицего. Кто-то по другую сторону (якобы из друзей Холстена) потерял терпение, благоразумие или жалость.

Мимо на помощь стрелку прошли еще двое – мужчина и женщина, вооруженные, – и выстрелы сзади резко участились. Однако судя по замедлившимся шагам Скоулза, тот считал, что оказался в безопасности. Означало ли это большую безопасность для самого Холстена, оставалось животрепещущим вопросом. У него на языке во множестве крутились протесты, вопросы, мольбы и даже угрозы, однако он их проглотил.

Его протащили мимо еще полудюжины вооруженных людей: все с оружием и в корабельных костюмах – а потом пропихнули в какой-то люк, бесцеремонно заставив растянуться на полу небольшого системного пункта, который представлял собой просто узкое пространство между двумя пультами и одним экраном, занимавшим почти всю заднюю стену.

Там оказался еще один стрелок, отреагировавший на внезапное появление Холстена так резко, что чуть было его не пристрелил. Тут же обнаружилась еще одна пленница, сидевшая спиной к одному из пультов со связанными за спиной руками. Пленницей оказалась Иза Лейн, старший бортинженер.

Его плюхнули рядом с ней, точно также скрепив ему руки. Казалось, Скоулза он больше не интересовал: он отошел для тихого, но жаркого спора с кем-то из остальных – до Холстена долетали только обрывочные слова. Он опять услышал выстрелы.

Женщина и стрелок, которые его привели, задержались в комнате, так что там места почти не осталось. Воздух был душным и спертым, сильно провонял потом и немного – мочой.

Холстен вдруг поймал себя на мысли о том, не приснилось ли ему все, что он помнит с момента отлета с Земли: возможно, из-за какого-то дефекта стазис-камеры его захватила некая мания величия, галлюцинация, в которой он, классицист, вдруг стал считаться нужной и полезной единицей команды.

Он покосился на Лейн: та смотрела на него очень уныло. Он потрясенно заметил, что на ее лице появились незнакомые ему морщинки, а волосы отросли, перестав быть просто щетиной. «Она… она меня догоняет! Я все еще самый старый человек во вселенной? Может, уже нет».

Он уставился на их охранников, которые обращали больше внимания на то, что говорит Скоулз за дверью, чем на своих пленников. Еле слышно он спросил:

– Что происходит? Кто эти маньяки?

Взгляд Лейн был безрадостным:

– Колонисты.

Он задумался над этим единственным словом, открывшим дверь в спрятанное прошлое, где кто-то – скорее всего, Гюин – крупно облажался.

– Чего им нужно?

– Не быть колонистами.

– Ну да, это можно было угадать, но… у них оружие.

Ее черты могли сложиться в презрительную мину: говорить об очевидном, когда на счету может быть каждое слово, – но она только пожала плечами.

– Они забрались в оружейную до ее отправки. Вот тебе и гребаная безопасность Карста!

– Они хотят захватить корабль?

– Если понадобится.

Он предположил, что Карст со своими безопасниками стараются оправдаться, пытаясь это предотвратить, так что дело дошло до перестрелок в хрупких коридорах корабля. Он понятия не имел о том, сколько человек во всем этом участвуют. Спутниковая колония вместила бы как минимум несколько сотен колонистов – возможно, с еще каким-то количеством, которые остались бы там в стазисе. Неужели сейчас по «Гильгамешу» носится полтысячи бунтовщиков? А сколько людей у Карста? Может, он будит команду второго эшелона, чтобы сделать из них пехотинцев, впихнув в их холодные руки пистолеты?

– Что случилось? – вопросил он, адресуясь скорее ко вселенной, чем к кому-то конкретному.

– Спасибо за вопрос. – Скоулз протолкался в комнату, отпихнув стрелка, чтобы поместиться. – Что ты там говорил, когда мы вытащили тебя из кроватки? «Не хочу лететь», да? Ну, добро пожаловать в клуб. Здесь никто не подписывался на то, чтобы в итоге замерзнуть в какой-то норе на луне без атмосферы.

Холстен секунду смотрел на худощавого мужчину, отмечая сжатые в кулаки руки, непроизвольное подергивание кожи у глаз и рта: похоже, это было признаком применения какого-то средства, которое не дает человеку заснуть – неизвестно, сколько уже времени. Сам Скоулз не был вооружен, но это был опасный, неуравновешенный человек, загнанный в тупик.

– Э… сэр, – заговорил Холстен как можно спокойнее, – вы, вероятно, в курсе того, что я – Холстен Мейсон, классицист. Не знаю, действительно ли вам понадобился я, или вы просто хотели взять хоть кого-то как… как заложника, или… Я, право, толком не знаю, что здесь происходит. Но если есть что-то… какой-то способ…

– Выйти из этого с целой шкурой? – вставил Скоулз.

– Ну да…

– Не от меня зависит, – ответил мужчина равнодушно и, похоже, собрался уже отвернуться, но потом замер и посмотрел на Холстена словно свежим взглядом. – Ладно. Когда ты в прошлый раз не спал, все было иначе. Но поверь мне: ты и правда кое-что знаешь – кое-что важное. И я понимаю, что ты не виноват, старик, но тут вопрос жизни и смерти для сотен человек. Нравится тебе это или нет, но ты попал.

«Не нравится», – мрачно подумал Холстен, но что он мог сказать?

– Свяжись с рубкой, – приказал Скоулз, и женщина повернулась к одному из пультов, навалившись на Холстена, чтобы ввести команды.

Спустя небольшую паузу на экране возникло хмурое лицо Гюина, прожигавшего взглядом всех и каждого. Он тоже показался Холстену постаревшим – и еще менее человеколюбивым, чем раньше.

– Надо понимать, вы оружие складывать не собираетесь, – рыкнул капитан «Гильгамеша».

– Правильно понимаешь, – ровным голосом отозвался Скоулз. – Однако здесь есть один твой приятель. Может, захочешь возобновить знакомство?

Для вящей убедительности он пихнул Холстена в затылок.

Гюин остался бесстрастным, только чуть сузив глаза.

– И что из того?

Непонятно было, узнал ли он вообще Холстена.

– Я знаю, что он тебе нужен. Знаю, куда вы собрались отчалить, высадив нас всех на ту пустошь, – сообщил ему Скоулз. – Знаю, что тебе нужен будет твой хваленый классицист, когда вы найдете всю ту старую технику, на которую ты так рассчитываешь. И не трудись смотреть грузовые манифесты, – это было сказано с ядовитой нарочитостью человека, который до недавнего момента был всего лишь частью упомянутого груза, – потому вот она, Нессель, идет под номером вторым. Не такой специалист, как ваш старик, но знает больше всех остальных. – Он хлопнул по плечу женщину рядом с собой. – Так что давай договариваться, Гюин. Иначе твоему классицисту и твоему старшему бортинженеру надеяться будет не на что.

Гюин обвел их – их всех – невыразительным взглядом.

– Подчиненные бортинженера Лейн вполне способны замещать ее в ее отсутствие, – сообщил он, словно речь шла о какой-то кратковременной инфекции. – Что до второго, то у нас уже есть коды для активации имперских установок. Научный отдел с этим справится. Я не веду переговоров с теми, кто не признает моей власти.

Его лицо исчезло, но Скоулз еще долго смотрел на пустой экран, сжав руки в кулаки.

3.2 Огонь и меч

На этой зеленой планете сменялись поколения – в надежде, в открытиях, в страхе, в неудачах. Давно предвиденное будущее вот-вот станет настоящим.

Еще одна Порция из Большого Гнезда у Западного океана – но на этот раз воительница, по меркам своего народа.

Сейчас вокруг нее не Большое Гнездо, а другая столица пауков: та, которую она зовет Семь Деревьев. Порция находится здесь в качестве наблюдателя – и для оказания возможной помощи. Вокруг нее кипит лихорадочная деятельность: обитатели бегают, прыгают и спускаются по нитям по своим срочным делам, а она наблюдает за ними: ее россыпь глаз улавливает хаос, царящий повсюду, – и сравнивает предстающую картину с растревоженным муравейником. Она способна с горечью думать, что обстоятельства заставили ее народ скатиться до уровня их врагов.

Она чувствует страх, нарастающее беспокойство, которые заставляют ее топать ногами и дергать педипальпами. Ее народ больше приспособлен к нападению, а не к обороне, но в данном конфликте им не удалось удержать инициативу. Ей придется импровизировать. На дальнейшее планов нет.

Она может погибнуть: ее глаза заглядывают в эту пропасть и питают ее страхом уничтожения, прекращения существования, этот страх, наверное, наследует все живое.

Посыльные и наблюдатели, рассаженные высоко на деревьях – так высоко, куда только доходят тканые уровни Семи Деревьев, – передают сигналы. Сигналят они регулярно. Сигнал представляет собой обратный отсчет: сколько осталось времени до прихода врага. Коммуникационные нити, растянутые между деревьями, и множество тканых жилищ гудят от речей, словно население взъярилось на неизбежность своего уничтожения.

Ни смерть Порции, ни разрушение Семи Деревьев не неизбежны. У города есть свои защитники, ибо в это время, в этот век, каждое поселение пауков имеет профессиональных воинов, которые все время готовятся исключительно к сражениям, и Порция находится здесь с дюжиной воинов из Большого Гнезда, чтобы поддержать своих родичей. На них доспехи из дерева и шелка, они вооружены пращами. Они – миниатюрные рыцари своего мира, встающие на пути врага, который превосходит их численностью в сотни раз.

Порция понимает, что ей надо успокоиться, но поднявшееся в ней возбуждение подавить не удается. Ей необходима какая-то внешняя поддержка.

Она находит ее в верхней точке центрального дерева-гнезда. Здесь располагается просторный шатер из шелка, стенки которого выплетены геометрическими узорами: пересекающиеся нити протягивались в соответствии с четким планом. Там уже находятся несколько ее сородичей, пришедших искать успокоение в мистическом – в уверенности, что в этом мире есть нечто большее, чем способны уловить их чувства, что существует большее Понимание. Что даже когда все потеряно, не все будет потеряно.

Порция присаживается рядом с ними и начинает ткать, создавая узлы на нити, которые превращают числа в язык, в священный текст, который пишется заново всякий раз, когда кто-то из ее народа преклоняет колени в медитации, а потом пожирается при вставании. Она родилась с этим Пониманием, но также научилась ему заново, придя в Храм в раннем детстве – также, как пришла сюда сегодня. Врожденное, записанное вирусом Понимание этих математических преобразований, которое она унаследовала, не вдохновляло ее так же, как когда ее вели по этим последовательностям ее учителя, медленно приближая к потрясенному пониманию, что эти якобы произвольные цепочки чисел описывают нечто такое, что выше простого изобретения, – самоочевидную и внутренне непротиворечивую вселенскую истину.

Конечно, в Большом Гнезде, у нее дома, находится кристалл, вещающий эти истины в своей собственной невыразимой манере: такие же есть в большинстве самых крупных гнезд, и паломники из меньших поселений часто преодолевают немалые расстояния, чтобы их увидеть. Ей случалось наблюдать, как принесшая обет жрица прикасается к кристаллу своим металлическим щупом, ощущая пульсацию послания с небес, вытанцовывая небесную арифметику для прихожан. В такие моменты, как известно Порции, сам Посланник пребывает в небе над ними, совершая свой непрерывный путь, как ночью, видимым, так и скрытым ярким дневным светом.

Здесь, в Семи Деревьях, кристалла нет, но просто повторить это послание в его удивительной, но внутренне непротиворечивой сложности, выпрясть, поглотить и снова выпрясть – это успокаивающий ритуал, который умиротворяет разум Порции и позволяет ей хладнокровно встретить то, что скоро неизбежно случится.

Ее народ разгадал математические задачи, поставленные вращающимся на орбите спутником – Посланником, как они его называют, – выучивая доказательства сначала простым повторением, а потом с подлинным пониманием, в качестве гражданского и религиозного долга. Вторжение этого сигнала привлекло внимание почти всех представителей ее вида за очень короткое время – из-за их врожденной любознательности. Здесь нечто явно пришедшее извне, и это их завораживает, говорит им, что в мире есть нечто большее, чем они способны постичь, – и это ведет их мышление в новых направлениях. Красота математики обещает полную чудес вселенную – если только они смогут дотянуться своими мыслями чуть дальше: этот скачок они почти – но не совсем – способны совершить.

Порция ткет, распускает и снова ткет, прогоняя снедающий ее трепет, замещая его неоспоримой уверенностью в том, что в мире есть нечто большее. Что бы ни происходило сегодня – даже если ей суждено пасть под облеченными железом челюстями врагов, – жизнь имеет еще одно измерение помимо того, что она способна воспринимать и планировать, и потому… как знать?

А когда наступает время, она выползает из храма и идет вооружаться.

Поселения народа Порции бывают очень разными, но, на взгляд человека, они показались бы неопрятными или даже кошмарными. Сейчас Семь Деревьев охватывает гораздо больше первоначальных семи: это целая роща стволов, соединенных сотнями нитей. Каждая нить входит в общий план и имеет свое предназначение – как часть конструкции, дорога или средство связи. Вибрационный язык пауков хорошо передается по шелковым нитям на достаточно большие расстояния, и они разработали узлы со сжатыми катушками, которые усиливают сигнал, так что в тихую погоду речь может передаваться на многие километры, разделяющие поселения. Жилища ее народа – это тканые шатры, которым растяжками придаются самые разные формы, подходящие для представителей вида, чья жизнь проходит в трех измерениях и которые вполне могут подвесить себя к вертикальной поверхности, а не только стоять на горизонтальной. Места собраний – это обширные паутины, по которым слова выступающего могут транслироваться толпе слушающих с помощью танца нитей. В центре на высоте находится резервуар – широко раскинутая водонепроницаемая сеть, которая ловит дождь и стоки с большой площади вокруг Семи Деревьев, причем вода к ним приходит по желобам и трубам от множества небольших водосборников.

Вокруг Семи Деревьев лес расчищен полуодомашненными местными муравьями. Раньше это была противопожарная просека. Скоро это станет местом бойни.

Порция ползком и прыжками проходит через Семь Деревьев и видит, что наблюдатели сигнализируют о первом контакте с неприятелем: автоматизированные оборонительные устройства сработали. Вокруг полным ходом идет эвакуация: те пауки, кто не относится к профессиональным воителям, собирают все, что можно – припасы и то немногочисленное имущество, которое нельзя просто сделать заново, – и уходят из Семи Деревьев. У некоторых к брюху приклеены яйцекладки. За многих цепляются паучата. Совсем юные малыши, которым не хватит соображения на ком-то поехать, скорее всего, погибнут.

Порция быстро поднимается на одну из высоких сторожевых башен и смотрит в сторону леса. Оттуда на Семь Деревьев движется армия из сотен тысяч муравьев. Это – самостоятельная часть той огромной муравьиной колонии, которую когда-то разведывала ее давняя предшественница – композитная форма жизни, которая день за днем покоряет эту область планеты.

Ближний лес усеян ловушками. Там паутины, чтобы ловить неосторожных муравьев. Там тугие растяжки между землей и кронами, которые прилипнут к проходящему насекомому, а потом оторвутся и зашвырнут неосторожную тварь вверх, подвесив на тонкой ветке. Там есть капканы и ловчие ямы – но всего этого будет недостаточно. Надвигающаяся колония справится с этими опасностями так же, как справляется со всеми опасностями: пожертвовав достаточной своей частью, чтобы их уничтожить, причем основной напор атакующих почти не уменьшится. Колонну муравьев возглавляет особая каста расходуемых муравьев, специально для того, чтобы самоубийственно обезвредить эти оборонительные меры.

Среди деревьев возникает движение. Вглядевшись, Порция видит, как выжившие муравьи-разведчики хлынули вперед беспорядочной массой, повинуясь своему программированию. В пространстве между ними и Семью Деревьями ловушек мало, но их ждут другие трудности. Местные муравьи моментально набрасываются на них, отважно выступая вперед, чтобы кусать и жалить, так что в считаных шагах от линии леса землю усеивают кучки сражающихся насекомых, жестоко расчленяющих друг друга – и подвергающихся расчленению в свою очередь. Человеку муравьи из двух колоний показались бы неотличимыми друг от друга, но Порция видит разницу в окраске и узоре, переходящих в ультрафиолетовую часть спектра. Ее праща готова.

Паукообразные защитники начинают обстрел твердыми снарядами – простыми камнями, поднятыми с земли, отобранными по размеру и весу. Они целятся в тех разведчиков, которые вырываются из муравьиной сшибки, выбивая их со смертоносной меткостью: каждый выстрел точно рассчитан и нацелен. Муравьи не способны уворачиваться или уклоняться, не способны даже заметить защитников на их высотных позициях. Смертность среди насекомых просто сокрушительная – или была бы таковой, если бы этот отряд не был бы всего лишь разовым авангардом гораздо более мощных сил.

Часть разведчиков добирается до основания Семи Деревьев, несмотря на бомбардировку. Но на высоте чуть выше метра голый ствол каждого дерева оборудован прозрачной паутинной завесой, поднятой вверх под большим углом: за эту поверхность муравьи зацепиться не могут. Они лезут и падают, лезут и падают, поначалу в бессмысленном упорстве. Затем накапливается достаточная концентрация коммуникационного запаха, и они меняют тактику, забираясь друг на друга, чтобы образовать живую растущую конструкцию, слепо тянущуюся вверх.

Порция топочет призыв к оружию, и ее сестры-воительницы из Большого Гнезда собираются вокруг нее. Местные защитники вооружены хуже и лишены как опыта, так и врожденного понимания принципов войны с муравьями. Она с подругами возглавит атаку.

Они быстро падают с высоты на муравьев-разведчиков и начинают свою работу. Они гораздо крупнее нападающих, сильнее и быстрее. Их укусы ядовиты, однако этот яд лучше всего действует на других пауков, так что сейчас они стараются вонзать клыки в сочленения муравьиных туловищ, между головой и грудью или между грудью и брюшком. И, что самое главное, пауки умнее своих врагов, лучше способны реагировать, маневрировать и уклоняться. Они в яростной спешке крушат разведчиков и их строящийся мост, непрерывно двигаясь, не позволяя муравьям в них вцепиться.

Порция запрыгивает обратно на ствол, проползает вверх и легко закрепляется на тканом пологе, по которому муравьи забраться не в состоянии. Повиснув вниз головой, она видит новое движение у кромки леса. Главный отряд прибыл.

Эти новые муравьи крупнее – хотя все равно мельче нее. Тут много каст, каждая со своей специализацией. Во главе колонны, ускоряясь по проложенному разведчиками обонятельному пути, к Семи Деревьям двигаются муравьи ударных сил. Их внушительные мандибулы вооружены шипастыми зазубренными металлическими лезвиями, и у них есть наголовные щиты, которые отходят на спину, защищая грудной сегмент. Их предназначение – занять внимание защитников и продать свои жизни как можно дороже, чтобы более опасные касты смогли приблизиться.

Многочисленные враги уже входят в туннели местных муравейников, распыляя ошеломляющие вещества, которые приводят обороняющихся насекомых в замешательство или даже подчиняют целям нападающих. Именно так и растет мегаколония – кооптируя, а не уничтожая другие муравейники. А вот для представителей других видов, таких как Порция, нет ни применения, ни милосердия.

В Семи Деревьях оставшиеся местные самцы усердно работают. Некоторые сбежали, но большинство эвакуировавшихся – самки. Самцы легко заменимы, вечно под ногами, всегда слишком многочисленны. Многим велено оставаться в городе до последнего, под угрозой казни. Некоторые все равно убежали, надеясь на удачу, но осталось более чем достаточно, чтобы перерезать все оставшиеся пути между поселением и землей, лишив муравьев легкого доступа. Другие разбегаются прочь от резервуара с шелковыми свертками, раздувшимися от воды. Порция наблюдает эти труды с одобрением.

Передние ряды колонны приближаются. Бронированные муравьи несут все меньше потерь от выстрелов пращи, и тогда в дело идут иные снаряды. Народ Порции в каком-то роде химики. Обитая в мире, где так важен запах (это малая часть их собственного языка, но очень значительная часть восприятия остальных существ), они разработали множество врожденных Пониманий в отношении смешивания и соединения различных веществ, в особенности феромонов. Теперь пращники посылают обернутые шелком сферы с жидкостью, которая расплескивается среди наступающих муравьев. Высвободившийся при этом запах ненадолго глушит непрерывное обонятельное общение атакующих, лишая их не только речи, но и мысли и самосознания. Под действием этого вещества пораженные ряды атакующей армии перепрограм-мируются, откатившись к базовым инстинктам, и не могут должным образом реагировать на ситуацию, пока феромоны не рассеются. Они сталкиваются, нарушают строй, а некоторые начинают драться друг с другом, не узнавая сородичей. Порция с другими защитниками стремительно атакуют, стараясь в сумятице убить как можно больше муравьев.

Теперь обороняющиеся уже начали нести потери. Металлические челюсти способны отгрызать лапы и вспарывать туловища. На воинах Порции надеты накидки из шелка и мягкого дерева, чтобы в них увязали острые зубы, – при необходимости эти накидки сбрасываются, а позже по возможности латаются. Колонна продолжает наступать, несмотря на все усилия защитников.

Самцы обливают водой нижние участки Семи Деревьев в качестве противопожарных мер, потому что муравьиная колония уже начала разворачивать свое главное оружие.

Рядом с Порцией вспышка и струя пламени – и две ее подруги мгновенно загораются, словно шатающиеся факелы: дергаются, съеживаются и умирают. Эти новые муравьи готовят вещества у себя в брюхе, как некоторые виды жуков. Когда они выставляют свои жала вперед и смешивают эти вещества, начинается мощная экзотермическая реакция, дающая брызги разогретой жидкости. В атмосфере планеты Порции кислорода на несколько процентов больше, чем в земной, – достаточно, чтобы обжигающе горячая жидкость спонтанно возгоралась.

Технологии народа Порции построены на шелке и дереве, на потенциальной энергии в натянутых нитях и примитивных пружинах. Скудные количества металла, которыми они пользуются, украдены у муравьев. Огнем они не пользуются.

Порция забирается выше и снова берется за пращу. Муравьи-огнеметы смертельно опасны на близком расстоянии, но уязвимы для ее снарядов. Тем не менее муравьи уже захватили всю землю вокруг Семи Деревьев и выдвигают более дальнобойное оружие.

Она видит запуск первого снаряда, и ее глаза автоматически отслеживают его траекторию: сверкающая сфера из твердого, прозрачного, хрупкого материала (за это время муравьи успели наткнуться на стекло) взмывает вверх и раскалывается позади нее. Боковыми глазами она ловит вспышку: вещества, заключенные внутри, смешиваются, а затем взрываются.

Внизу, позади броненосных ударных пехотинцев, работает артиллерия: это муравьи, на чьи головы надеты металлические маски с повернутыми назад языками – кусками упругого металла, которые они отгибают ротовым аппаратом, а потом отпускают, забрасывая свои зажигательные гранаты довольно далеко. Целятся они плохо, слепо полагаясь на обонятельные подсказки своих товарищей, но их много. Хотя самцы Семи Деревьев спешно носят воду, чтобы залить пламя, огонь быстро распространяется, сжигая шелк и обугливая дерево.

В Семи Деревьях начинается пожар.

Это конец. Те защитники, кто еще уцелели, должны уйти – или сгореть. Однако тех, кто прыгает вслепую, ждут металлические челюсти муравьев.

Порция забирается все выше и выше, стараясь опередить пламя. Верхние ярусы поселения забиты отчаянно стремящимися прочь пауками: воины, гражданские, самки, самцы. Некоторые содрогаются и падают, наглотавшись дыма. Другим не удается убежать от жадного пламени.

Она пробивается на самый верх, сбрасывая деревянные плашки своей брони и спешно прядя. Так было всегда – но она хотя бы может найти применение адскому пламени, бушующему под ней: потоки нагретого воздуха обеспечат ей подъемную силу, чтобы использовать самодельный парашют и спланировать за пределы досягаемости алчной муравьиной колонии.

Пока. Только пока. Эта армия приближается к Большому Гнезду, а дальше будет только океан. Если родичам Порции не удастся остановить бездумное продвижение муравьев, то писать истории будущих поколений станет некому.

3.3 Молот и наковальня

После ухода Скоулза воцарилось неловкое молчание. Безымянный охранник и та женщина, Нессель, занимались своими делами, не разговаривая друг с другом: она склонилась над компьютерными дисплеями, он мрачно взирал на пленников. Убедившись, что подергивания приводят только к тому, что путы сильнее врезаются в запястья, Холстен начал все сильнее и сильнее тяготиться молчанием. Да, на него был направлен пистолет. Да, на «Гильгамеше», похоже, разразился конфликт, в результате которого его в любую минуту могут убить, но ему стало скучно. Только что вышедшее из стазиса, проснувшееся после десятилетий недобровольного сна тело желало что-то делать. Он обнаружил, что ему приходится прикусывать язык, чтобы не проговаривать собственные мысли вслух – просто чтобы хоть как-то разнообразить происходящее.

А потом кто-то внес ему это разнообразие. Раздались далекие хлопки, которые он задним числом опознал как выстрелы, – и кто-то пробежал мимо люка с негромкими указаниями, которых он не расслышал. Однако стрелок их уловил и моментально выскочил в коридор, забрав с собой пистолет. Без него в маленькой комнате стало на удивление просторнее.

Он посмотрел на Лейн, но та смотрела себе на ноги, не желая встречаться с ним взглядом. Оставалась только Нессель.

– Эй! – начал он.

– Заткнись, – прошипела Лейн, по-прежнему на него не глядя.

– Эй! – повторил Холстен. – Нессель, да? Послушай…

Он думал, что она будет просто его игнорировать, но она мрачно к нему обернулась.

– Бренджит Нессель, – сообщила она ему. – А ты – доктор Холстен Мейсон. Я читала твои статьи тогда, когда… Еще тогда.

– Еще тогда, – вяло поддержал Холстен. – Ну, это… лестно, наверное. Значит, Скоулз был прав. Ты и сама классицист.

– Училась, – ответила она ему. – Потом продолжать не стала. Кто знает, иначе мы сейчас могли быть на месте друг друга.

Ее голос срывался от эмоций и усталости.

– Только училась.

Он вспомнил свои последние занятия – перед самым концом. Изучение Старой Империи когда-то было основой мира. Все отчаянно пытались урвать хотя бы часть древних секретов. Во времена Холстена популярность классицизма упала. К этому моменту стало видно, что грядет конец, стало понятно, что осколков мудрости прежних дней не хватит, чтобы этот конец предотвратить, а еще то, что эти самые древние со своим оружием и своими отходами уготовили им этот надолго отсроченный конец. Изучать этих древних психопатов и восхищаться ими в последние отравленные дни Земли казалось дурным вкусом. Классицистов никто не любил.

Нессель отвернулась, но он настойчиво окликнул ее снова.

– Послушай, что с нами будет? Ты хотя бы это можешь нам сказать?

Женщина покосилась на Лейн с явной неприязнью, но когда ее взгляд вернулся к Холстену, то явно смягчился.