Дети порубежья

11

Жаркие летние дни медленно истекали минутами, Саломэ пропадала в саду, окончательно забросив государственные дела. Раз в неделю она не глядя подписывала бумаги, скопившиеся на ее столе, и возвращалась к своим цветам. Чем больше времени наместница проводила наедине с растениями, тем меньше она любила людей. Цветы нуждались в ее неустанной заботе, но щедро воздавали в ответ: свежим ароматам, нежными красками, приятной прохладой.

Если она пропалывала клумбу или подстригала розовый куст, то уже через несколько дней видела плоды своих трудов, в то время как пресловутое "благо империи", ради которого наместница должна была заниматься государственными делами, скучными, непонятными, зачастую болезненно-тяжелыми для ее нерешительной натуры, оставалось красивым оборотом в речах чиновников. След от укуса на руке Леара стал последней каплей в чаше терпения Саломэ.

Она все меньше и меньше верила, что король проснется, хотя боялась признаться в этом даже самой себе. Он по-прежнему приходил к ней, но сколько Саломэ не спрашивала, так и не ответил, когда же ждать его возвращения. Последнее время он почти не разговаривал со своей верной супругой, только смотрел на нее задумчиво и грустно. Если маленькая Саломэ принимала незримого призрака как должное, то прошедшая обучение белая ведьма понимала, что вера человека с магическими способностями воистину способна творить чудеса. Она могла, сама того не ведая, создать своего короля, не понимая, что единственный источник ее видений — собственная магия.

Став наместницей десять лет назад, Саломэ верила, что сама судьба ведет ее к предназначению, но теперь сомневалась и в этом — судьба ли? Не слишком ли много совпадений? Магистр Илана позволила согрешившей сестре выйти замуж, а наместница Энрисса разрешила ее отцу развестись с первой женой, чтобы он смог жениться на любовнице и узаконить дочь. Госпожа Илана лично занялась воспитанием и обучением девочки, не проявлявшей особого рвения и талантов, а наместница приблизила ее к себе, дав понять окружающим, что желает видеть незаконную дочь Ланлосса Айрэ своей преемницей. Не слишком ли часто судьба Саломэ оказывалась в руках этих двух женщин, самых могущественных в империи?

Слишком много вопросов и ни одного ответа. Саломэ лукавила: она знала, кого следует расспросить, чтобы раскрыть истину, но не была готова расстаться с иллюзиями. Каждая беседа с министром государственного спокойствия убеждала ее в справедливости древнего изречения: "в познании — горечь". Она могла только посочувствовать господину Чангу — он, должно быть, давно уже забыл вкус сладкого. А министр, в свою очередь щадил наместницу — последнее время он не настаивал на личных встречах, довольствуясь письменными докладами. Доклады можно было не читать.

Саломэ по-прежнему приходила по вечерам в библиотечную башню, не в силах прекратить эту пытку: смотреть на Леара, разговаривать с ним, смеяться над его шутками, слушать, как он играет на лютне. Порой наместница жалела, что кинула папку в огонь: прочитав донесение, она бы точно знала, что совершил ее единственный друг. Не зная, она раз за разом убивала несчастную девушку в мыслях, терзая себя страшными картинами. Саломэ страдала бессонницей, боялась заснуть: все время видела во сне, что Хранитель зашел в ее спальню с ножом. Она проклинала себя за слабость, за безволие, а более всего за то, что не могла обойтись без Леара, будь он хоть трижды убийца и негодяй.

Каждый вечер она говорила себе: этому пора положить конец, ты не пойдешь сегодня в библиотеку — и каждый раз проигрывала битву. А Леар встречал ее на пороге, чуть улыбнувшись, и от этой улыбки становилось так тепло, что на краткий миг она забывала обо всем на свете, растворившись в его спокойной радости. Никто не радовался наместнице так, как Леар, даже король, милостиво позволявший ей испытывать счастье от его близости. Впрочем, король никогда не приходил к Саломэ, когда та была в библиотечной башне.

Она садилась в свое любимое кресло у забранного фигурной решеткой камина, брала с низкого столика какую-нибудь безделушку, словно предназначенную, чтобы ее рассеянно вертели в руках во время неторопливой беседы, и слушала. Леар умел рассказывать, не важно, о чем — иногда она даже не могла вспомнить, что за историю заворожено слушала весь вечер, но в душе надолго поселялось волшебство.

К ним часто присоединялся Лерик — он быстро перестал бояться грозного Хранителя и следовал за ним тенью, впитывая каждое слово, каждый жест. Все деньги, что остались от прошлой жизни, Лерик пожертвовал в храм Хейнара в благодарность Аммерту, но подлинным богом знания для него стал Хранитель. Мальчик быстро учился, осознавая глубину своего невежества, и был полон решимости покончить с ним. Леару не требовалось подгонять своего ученика, скорее, наоборот, придерживать, чтобы не перегорел раньше срока.

Но ради вечеров с наместницей Лерик оставлял любую, самую интересную книгу. Ему нравилось смотреть на Саломэ, устроившуюся в кресле, такую домашнюю, мягкую, словно кошка, свернувшаяся клубком после сытного обеда. Нравилось слушать чуть глуховатый голос учителя, в кои-то веки свободный от затаенной насмешки… Единственное, что смущало бывшего воришку, невежественного в науках, но с избытком набравшегося житейской мудрости за годы уличной жизни — когда же эти двое поймут, что любят друг друга?

Несмотря на богатый жизненный опыт, Лерик ошибался: Леар Аэллин и в самом деле любил, но не наместницу. Вечер не задался: Хранитель рассеянно перелистывал книгу, не обращая внимания на Саломэ, ветер заунывно гудел в трубе, навевая тоску, наместница кусала губы, украдкой всматриваясь в лицо Леара — сегодня он выглядел как человек, способный на любое злодеяние. Языки пламени, вырывавшиеся из камина, алели в его темных глазах, черными бликами ложились на впалые щеки, беспощадно высвечивали морщины, прорезавшие лоб.

Молчание затягивалось, наконец, Хранитель отложил книгу, встал, потянулся, расправив плечи, и прошелся по комнате:

— Ваше величество, мне нужно обсудить с вами одно важное обстоятельство.

Саломэ с удивлением посмотрела на Леара — с чего бы вдруг такое торжественное вступление?

— Да?

— Сегодня я получил письмо из Суэрсена, — Леар не стал уточнять, что это письмо было далеко не первым. Троюродный дядюшка, управлявший герцогством от имени племянника, забрасывал его отчаянными посланиями, требуя, чтобы заблудший Хранитель вспомнил о своем долге перед родом и, наконец, оный род продолжил. — Мне предлагают жениться.

Наместница судорожно сглотнула: "благо империи", несомненно, требовало, чтобы герцог Суэрсен оставил законного наследника. Или же нет? До сих пор Саломэ как-то не задумывалась, почему ее предшественница позволила Леару Аэллину стать учеником Хранителя. Она вообще старалась не думать о государственных делах, убедившись в самом начале своего так называемого правления, что ничего в них не понимает. Но невозможно десять лет сидеть на троне, подписывать указы, выслушивать доклады и ничему не научиться.

Задумавшись, Саломэ осознала, что Энрисса явно не желала сохранить Суэрсен за родом Аэллин. Иначе Леар остался бы в своей вотчине, будь он хоть трижды отмечен Аммертом. Она грустно усмехнулась: вот еще один повод побеседовать с министром Чангом. Ирония судьбы — как только господин министр перестал досаждать наместнице своим присутствием, у нее появилось неодолимое желание поговорить с ним. Но сейчас нужно было ответить Леару:

— Это… достаточно разумное предложение. Но почему именно сейчас?

— Потому что у меня закончились отговорки. Но если этого не избежать, я не хочу связываться с графской или герцогской дочкой. Мне не нужно приданое, и давно пора обновить кровь — все знатные семьи между собой в родстве. Не хочу стать мужем троюродной кузины с материнской стороны, которая при этом тетушка с отцовской и племянница бабушки через двоюродного деда.

Леар снова лукавил: ни один правящий лорд не отдал бы ему свою дочь. Все помнили, что случилось с супругой предыдущего герцога, не говоря уже о несчастной жене Маэркона Темного, отравленной мужем ради прекрасных глаз сестры. Сестры у Леара не было, но дурная слава умирает медленно. Посватавшись к знатной девице он получит отказ, а герцог Суэрсена не может позволить себе испытать подобное унижение:

— Найдите мне подходящую девушку из своей свиты, я женюсь на ней, быстро продолжу род и отправлю с наследником в Суэрсен.

— Это несколько неожиданно, я подумаю, что можно сделать.

Леар грустно улыбнулся и протянул наместнице кубок:

— Ну что же, выпьем за мои будущие цепи.

Саломэ медленно пила вино, прислушиваясь к своим чувствам: в свете последних событий Леару и впрямь не стоило жениться на девушке из знатной семьи. В случае несчастья легче будет замять дело. Она ненавидела себя за такие мысли: вместо того, чтобы покарать преступника за первое убийство, она уже заранее думает, как оправдать его после второго. Порой Саломэ чувствовала, что в ее душе не осталось ничего чистого — сплошная грязь, страх и вина. В эти минуты собственное прозвище казалось наместнице утонченным издевательством.

Эльфийский посол в Суреме не баловал наместницу своим вниманием: ежегодные поздравления в день коронации и белые розы в дни королевского траура, поэтому Саломэ несколько удивилась, когда лорд Эрфин попросил ее об аудиенции. Посол не сказал заранее, о чем пойдет речь, но в глубине души наместница надеялась услышать радостное известие — ведь если король вернется, кто, как не его царственный брат Ирэдил, правитель эльфийского Филеста, первым узнает об этом?

В народе, правда, верили, что однажды, в дни траура, статуя короля оживет и шагнет с мраморного ложа прямо в объятия горюющей супруги, а верным подданным устроит праздник с фонтанами вина и жареными быками. После чего, как водится, наступят золотые времена. Но наместница была готова довольствоваться и не столь красочным воскрешением.

К сожалению, послы, требующие срочного приема, редко приносят добрые вести, и Эрфин не был исключением:

— Ваше величество! Наши леса истекают кровью! — Заявил он прямо с порога.

Саломэ непонимающе смотрела на посла: с чего бы вдруг Зачарованный Лес начал истекать кровью? Какая-то древняя магия, плохой знак, предвещающий беды? Эрфин продолжил:

— Люди вырубают наш лес, ваше величество! Алмазные ели, чешуйчатые дубы, белые сосны — эти деревья были созданы Творцом в дар своим избранным детям. Обычный лес растет медленно, но на месте срубленного дерева через несколько лет появится новое. Зачарованный Лес не способен обновиться. Срубленное дерево навеки остается кровоточащей раной, новое не вырастет никогда. Наш лес исчезает, и виноваты в этом ваши подданные.

— Но в империи запрещено торговать эльфийским деревом, — слабо запротестовала растерявшаяся от неожиданного обвинения Саломэ. Наместница знала, что люди браконьерствуют в Зачарованном Лесу, но так было испокон веку, а жаловаться эльфы пришли только сейчас.

— Белые сосны уходят в Кавдн, на мачты для их кораблей. Из алмазной ели делают резные безделушки для богатых дам, чешуйчатый дуб переводят на мебель! — Возмущение посла Эрфина не знало границ.

— Но чем я могу помочь вашей беде? Деревом запрещено торговать, у вас есть право суда над порубщиками в своих границах.

— Мой государь считает, что этого недостаточно. Вы должны карать преступников, посягнувших на наш лес, если им удалось избежать нашего правосудия.

Саломэ развела руками — эльфы требовали невозможного. Как, скажите на милость, можно доказать, что именно этот человек побывал в запретном лесу и собственноручно срубил дерево, если только не поймать его на месте преступления?

— Я была бы рада помочь, но как? Вы же понимаете, что такое преступление можно доказать только по горячим следам. Мы штрафуем перекупщиков, но они ведь далеко не всегда браконьеры.

— Нас слишком мало, чтобы защищать лес. Деревья рубят на самой границе, порубщики успевают сбежать за пределы Филеста, а на земле империи мы бессильны. В суде наше слово звучит против их слов, и судьи верят преступникам, они ведь люди! — От Эрфина не ускользнуло смятение наместницы, и он нанес последний удар, — где бы сейчас ни был король Элиан, он плачет о Зачарованном Лесе и не может утешиться! Он бы защитил наши деревья.

— Но король ведь и дал вам право суда! Разве этого не достаточно? — Попыталась оправдаться Саломэ. Перед глазами молодой женщины стояло грустное лицо короля… неудивительно, что он перестал разговаривать с ней. Неужели она не защитит то, что ему так дорого? Законы — законами, но разве она не наместница? Высокому Совету придется смириться, она подпишет указ, когда они узнают — будет уже поздно протестовать. Да и с чего бы им возражать? Эльфы имеют право защищать свои святыни. Да, так будет лучше всего, пусть эльфы сами наказывают воров:

— Я не могу изменить саму основу правосудия империи и приговаривать браконьеров без доказательств. Но я позволю вам наказывать порубщиков за пределами леса. Отныне вы сможете покарать воров по своим законам, даже если они успели убежать за границу. Но наказанию подлежат только те, кто рубили деревья. Перекупщики по-прежнему будут отвечать перед имперским судом.

— Это справедливое и мудрое решение, ваше величество! Мой государь не мог бы пожелать большего.

— Я рада помочь брату моего царственного супруга.

— Король Элиан гордился бы вами, госпожа.

Посол торопливо откланялся: он и в самом деле не ожидал, что наместница так легко уступит. Саломэ превзошла все его ожидания — позволить наказывать подданных империи за границами Зачарованного Леса! Энрисса Златовласая предпочла бы умереть, чем подписать такой указ. Он усмехнулся — в этом преимущество бессмертия — всегда можно подождать, пока неудобный тебе человек вернется в руки Творца. В случае с предыдущей наместницей ждать пришлось не так уж и долго. А вот Саломэ Светлой он искренне пожелал долгих лет жизни.

Старейшие бесшумно занимали каменные кресла в зале совета. Король ждал их, восседая на белом мраморном троне, драгоценным алмазом сверкающим посреди серого гранита. В зале царила тишина — эльфы первого поколения редко говорили вслух, предпочитая обмениваться мыслями:

"Сверкающий топор огненным лезвием завис над высокой тонкой сосной"

— Люди продолжают вырубать лес. Указ наместницы остался в тайне.

"Стрела слетает с тетивы".

— Тем лучше. Убийцы будут неосторожны. Предупредите стражей — отныне они могут пересекать границу.

"Рыбацкая сеть натянута между деревьями, вся в прорехах"

— Наши потери велики. Без деревьев нет силы. Мы слишком расточительно использовали дар Творца.

"Игла стягивает прорехи"

— Мы остановим их сейчас. Оставшейся силы достаточно.

"Кувшин без дна, сквозь него в песок вытекает вода"

— Слишком поздно. Нужно нечто большее.

Король положил конец неслышному спору:

— Сейчас мы сделаем то, что в нашей власти. Что же до будущего — подготовьте все необходимое. Найдите юношу, согласного пожертвовать собой во имя воли Творца, и соберите силу для ритуала. Если Творец будет доволен своими детьми — эта жертва не понадобится, если же нет — мы будем готовы.

Старейшие молча переглянулись: если маги Дейкар узнают об этих приготовлениях, не избежать войны. Огненные слишком напуганы проклятьем, чтобы позволить эльфам поставить под угрозу само существование ордена. Ну что же… если орден Дейкар разделит судьбу прочих магических орденов, небо не рухнет на земную твердь, и море не выйдет из берегов. Даже самые могущественные маги всего лишь люди, а люди — смертны.