Держи на Запад!

1

В начале февраля Дуглас, ознакомившись с очередной порцией почты, сообщил, что ему надо съездить в Канзас-сити. Само собой, в этом ничего чрезвычайного не было: Дуглас весь прошлый год порхал по западным штатам, но в этот раз позвал с собой попорхать меня.

— Что-то ты тут совсем закис. Надо бы развеяться…

Меня как-то в дорогу не тянуло. Я возился с деталировкой застежки-молнии. Вроде ничего сложного, да, особенно если у вас есть образец под рукой? А вы попробуйте придумать еще технологию, каким образом застежку изготовить. Вот-вот, и мне никогда не приходило в голову поинтересоваться, как их делают, такие ровненькие-ровненькие.

— Тебе будет полезно, — соблазнял Дуглас. — На большой город посмотришь, приличную готовальню себе купишь…

— А то я больших городов не видал, — пробормотал я. — Я такие города видал, по сравнению с которыми твой Канзас-сити – натуральная деревня.

— Действительно, — промолвил Норман, — вы уж совсем диким арканзасцем мистера Миллера не считайте, Маклауд. Он ведь и в Новом Орлеане бывал, и в Нью-Йорке… да и в Европе наверняка не из норвежской деревеньки в США отправился.

— В самом деле, — поддержал Джейк. — Бывал я в том Канзас-сити. Ненамного-то он Форт-Смита и больше.

— Так ты, наверное, до войны там бывал, — ответил Дуглас.

— Ну, до войны.

— Города растут, — улыбнулся Дуглас. — Сейчас Канзас-сити побольше Мемфиса будет.

— Да и Мемфис ваш – большая деревня, — пробурчал я. — Хотя нет. В Азии деревни побольше встречаются.

— Азия далеко, — резонно возразил Джейк. — А у вас в России большие города есть?

— Навалом! — правда, если бы меня спросили, сколько народу живет в России в середине девятнадцатого века, я бы не знал, что сказать, но на выручку пришел Дуглас:

— Санкт-Петербург и Москва в России – города размером примерно с Филадельфию, Варшава – примерно с Бостон или Новый Орлеан.

Варшава – российский город? Я чуть было не сказал Дугласу, что он ошибается, но смолчал, вовремя сообразив: а верно ведь, российский. В девятнадцатом веке.

— Я только три крупнейших города помню, — сказал Дуглас. — Что там на четвертом месте – Лоад или Одесса?

— Я не понял, какой город ты назвал первым, но я все равно не знаю, что там на четвертом месте, — честно признался я.

— Я, наверно, неправильно произношу. Лоад… город недалеко от Варшавы.

Я тупо попытался припомнить польский город Лоад. Потом сделал поправку на долготу гласных – Лод? Ах, Лодзь, сообразил я.

— Лодзь! По-русски говорится Лодзь. Но я не помню, сколько там населения.

— Лодж, — задумчиво произнес Норман.

— Все равно я не знаю, зачем мне ехать в Канзас, — сказал я.

— Канзас-сити находится в Миссури, — сказала, не поднимая глаз от рисования мультфильма, мисс Мелори.

— Не в Канзасе? — не поверил я.

— Чувствуется, география была для тебя не самым любимым предметом, — укоризненно заметил Дуглас.

— Я ее в России изучал, — отмахнулся я.

— Я почему-то русские города знаю, — заметил Дуглас как бы мимоходом.

— Уверен, что Саратов или Ижевск ты на карте не скоро найдешь. А города ничем не хуже твоего Канзас-сити… — я притормозил, пытаясь сообразить, так ли это было в середине девятнадцатого века, но в Ижевске был совершенно не уверен, а потому сказал: – Уж Саратов-то точно.

Норман взял с полки какой-то справочник, полистал и сказал:

— Саратов, по данным 1847 года, население 52300. Действительно, очень большой город. Как ты назвал – Ишефк? Как это пишется?

— Не знаю, — буркнул я, подходя к большой карте Соединенных Штатов. Найти Канзас-сити оказалось просто, он сидел на самой границе со штатом Канзас, за то, наверное, город так и назвали. Миль триста по прямой, если на глазок. На автомобиле в двадцать первом веке, наверное, часа четыре езды. Но автомобилей пока еще нет, а в почтовом дилижансе… дайте сообразить, триста поделить на сто двадцать пять… двое с половиной суток, если напрямую. Но ведь почта-то не напрямую из Форт-Смита в Канзас-Сити идет, а берет восточнее, до города Типтона. А там уже надо как-то добираться: поездом, пароходом или на дилижансе.

— Ну и ради чего мне несколько дней тащиться в другой штат? — спросил я, не оборачиваясь. — Ты полагаешь, что я в прошлом году мало поездил?

— Не считаю, — ответил Дуглас. — Я просто хочу тебя кое с кем познакомить, наверняка будет полезно для твоего изобретательства.

— Ну так бы сразу и сказал…

— Только вы перед поездкой себе пристойное пальто купите, Миллер, — посоветовал Норман. — Эта ваша куртка вполне хороша для Индейской территории, но в приличном обществе на вас, как на бродягу, коситься будут.

— Нет-нет-нет, — решительно возразил Дуглас. — Пальто в Форт-Смите покупать не будем. Нет здесь пристойных пальто.

— Ну это на ваш взгляд, — молвил Норман. — А Миллеру пока не по деньгам одежду на Сэвил-роу покупать.

— Я тоже не на Сэвил-роу одеждой запасаюсь, — ответил Дуглас. — Но в Канзас-сити выбор больше, чем здесь, одежду лучше покупать там. А для дороги и куртка сойдет. Если прохладно ехать будет – в одеяло замотается.

Я угрюмо слушал, как обсуждают мою «трофейную» куртку, доставшуюся от покойного майора Грина. Хорошая куртка, удобная, в меру мягкая, в меру жесткая, заметно потертая, правда, но куртке из натуральной кожи это вроде как не упрек… ну, по меркам двадцать первого века. А здесь приличные люди в куртках не ходят. В лесу или прерии еще можно, а уж в городе будьте любезны одеться в костюм и пальто, иначе вас будут считать не за человека, а за нищую шваль. В Форт-Смите, правда, меня и в куртке за шваль не считают, но это только потому, что город небольшой, а я со своими футуристическими лекциями – что-то вроде местной достопримечательности. Так что, если я намерен выходить в люди, покупать одежду придется. Еще бы разбираться в модах так, чтобы смешно в новом прикиде не выглядеть… Дуглас поможет, решил я.

— Ладно, — сказал я, — Поехали в Канзас-сити. Когда?

— Да вот следующим дилижансом. Через два дня.

Два дня спустя почтовая карета, следующая из Техаса, подобрала нас у переправы через Пото и доставила в Форт-Смит. Здесь на почтовой станции не только меняли лошадей, но еще и кучера и кондуктора. Почтмейстер, увидев меня, показал мне на стоящий у двери ящик:

— Мистер Джонс сказал, что вы должны захватить с собой…

— О, большое спасибо!

В ящике был вентилятор. Я очень сомневался, что я имею право показывать его в числе своих разработок, но он фактически был единственным более-менее стоящим из моих так называемых изобретений; все остальное: набор-конструктор, проектор для мультфильмов и наскоро воспроизведенный мультик про червяка, были сущими пустяковинами. Правда, в картонном тубусе у меня уже были наброски для пишущей машинки, но я пока был не готов приступать к изготовлению нового опытного образца.

Однако в любом случае, показать вентилятор в Миссури будет не лишним.

Мы добавили ящик к моему багажу и снова заняли места в карете. Почтмейстер тем временем живенько рассортировал прибывшую почту, забрал часть, которая шла на мемфисское ответвление маршрута, добавил мешок с письмами, пришедшими со стороны Литл-Рока и восточного Арканзаса.

Наши попутчики, откушав в ресторане через дорогу, тоже потянулись к экипажу. Конюхи придерживали свежих лошадей, которых уже запрягли, а кучера все никак не могли расстаться, пересказывая друг другу новости на своих перегонах. Однако все пока еще укладывалось в расписание, кондуктор отъезд не торопил. Потом наконец кондуктор залез в карету, а кучер – на козлы и карета двинулась по Первой улице, мимо магазинов и салунов, мимо борделей, откуда выглядывали скучающие девушки, мимо трудящихся над укладкой рельсов для конки негров, мимо огородов и полей, наконец спустились с крутого берега к воде – к парому через Арканзас-ривер.

Хотя между Форт-Смитом и Ван-Бюреном – расстояние всего ничего и лошади не сильно перетрудились, их все равно заменили, и мы двинулись дальше через леса Озарка. Чисто теоретически эти самые леса росли на горах (насколько я помню из школьной географии, горой называется любой холмик выше двухсот метров, а Озарк – определенно выше, метров так до семисот), но мой мозг отказывался воспринимать эти пологие красивые холмы как горы.

Дорога, по которой мы ехали, когда-то была Великой тропой осейджей, потом получила официальное звание военной дороги, а незадолго до войны вдоль нее была проложена телеграфная линия, и с тех пор ее иначе как Проводной дорогой (Wire Road), или иногда Телеграфной дорогой, не звали. И развлечений по дороге никаких не предусматривалось, разве что неугомонившиеся бушвакеры остановят.

Поэтому когда мне надоедало любоваться живописными окрестностями (а они действительно были живописными, несмотря на зимнюю блеклость), я читал или играл с Дугласом в шахматы – он прихватил с собой карманные, с крошечными фигурками на магнитиках. Примерно восемь часов и четыре смены лошадей спустя мы остановились в городке Файетвилл, где нам дали время поужинать в ресторане при местной гостинице.

Уже почти стемнело, и следы пожаров, устроенных отходящими конфедератами в 1862 году, и перестрелок 1864 года было не заметно. Потом мы поехали дальше, но я задремал раньше, чем мы достигли первой же станции около поселка Шайло.

Утром я добросовестно проспал почти до самого Спрингфильда, штат Миссури. Дуглас меня растолкал, когда завидел вдалеке первые городские строения, и к тому времени, когда дилижанс остановился перед почтовой станцией, я уже начал соображать, где я нахожусь.

Спрингфильд оказался городом не маленьким, он, как и Форт-Смит, в войну рос, и сейчас в нем было тысячи три человек населения, а может быть, и больше.

— А где ручей? — спросил я, обозревая улицу.

— Какой еще ручей? — оглянулся на меня Дуглас.

— Ну, раз Спрингфильд – какой-нибудь ручей должен быть, а?

— Когда этому городу выбирали имя, — поведал Дуглас, — один уроженец Спрингфильда, штат Массачусетс, поставил по стопарику каждому, кто проголосовал за его предложение.

— А индейцев тут не нашлось, чтобы спросить, как они это место зовут?

— Может и нашлось, да только кто их спросит?

— Вот и зря, — сказал я. — Нет у вас, американцев, никакого воображения. В каждом штате округа одинаково обзываются, города… Неужели не хочется что-нибудь новенькое придумать, чего ни у кого нет?..

— Не бурчи, — хлопнул меня по плечу Дуглас. — Пошли завтракать.

И мы зашли в обеденный зал отеля «Lyon House». Дугласа там встретили как родного, он за последние полгода раза три по этой дороге мотался, да и раньше, наверное, тоже бывал. Поэтому и обслужили нас с ним в первую очередь, сразу после кондуктора с кучером, и приятным разговором развлекли, хотя мне, вообще-то, все местные сплетни были безразличны. Дуглас, однако, был вполне в курсе местных реалий и даже осмысленные вопросы задавал между делом, а я только один разок подал реплику, когда зашел разговор о парне, который последний год здесь пробавлялся карточной игрой, а несколько недель назад снялся с места и подался из города искать лучшей жизни.

— Джеймс Хикок? — неуверенно переспросил я. — А у него брата нету, Билла Хикока?

Местный ответил:

— Вроде нету.

А Дуглас сказал:

— Да это он и есть – Билл Хикок.

— Правда? — переспросил местный.

Дуглас кивнул.

— Я порасспросил кое-кого, когда Хикок тут летом застрелил Дэйва Татта, а то сам Хикок врет как сивый мерин, ну и выяснил, что он себя то Джеймсом называет, то Уильямом, то Хикоком, то Хейкоком… темная личность, короче.

— Да ну, Хикок отличный парень! — возразил местный.

— Не спорю, — покладисто согласился Дуглас. — Только трепло, каких поискать. Слышали его байки, как он конфедератов десятками валил?

— Ага, — со смешком согласился местный. — Этого у него не отнимешь!

— Да вы тоже от него мало отличаетесь, — Дуглас кивнул в сторону, где еще один местный житель повествовал для нескольких наших спутников, как вот в этом самом зале Хикок поссорился с неким Дэйвом Таттом, а потом пристрелил его прямо вот тут на площади – с расстояния в 60 ярдов. — Когда я услышу эту историю в следующий раз, расстояние, наверное, будет уже семьдесят или восемьдесят ярдов, — ухмыльнулся Дуглас. — Потому что когда я слушал эту историю в первый раз, Хикок стоял вон там, а Татт – там, — он показал в окно.

Картинка в журнале «Харпер» – художник не был очевидцем событий и расставил участников по своему усмотрению

Я прикинул: метров примерно двадцать. Для нынешних револьверов не такой и плохой результат.

— А на самом деле, наверное, и того меньше было, — завершил Дуглас.

Мы завершили завтрак и вышли на свежий воздух.

В Миссури стояла зима. Спрингфильд и окружающие поля и холмы были запорошены снегом, и хотя того снега не так уж и много было, таять он не спешил.

— А чего тебе вдруг Билл Хикок интересен? — спросил тихо Дуглас. — Слыхал о нем здесь… или там?

— Там, — ответил я, пытаясь сообразить, а что именно я о Хикоке знаю. Прикинуть, так и ничего не знаю, если не считать нескольких фильмов.

— Ну, — нетерпеливо подтолкнул Дуглас. — Что ты о нем знаешь?

Я пожал плечами:

— Я видел несколько фильмов, где он был одним из персонажей. Игрок, стрелок… человек фронтира, легенда Дикого Запада. Что-то вроде Робин Гуда, только по-американски.

В сентябре 1865 года в одной из гостиниц Спрингфильда, штат Миссури, остановился некий полковник Джордж Уорд Николс. Англовики дает о нем очень скудные сведения, из которых можно заключить, что родился он в штате Мэн, в городе Тремонте, а в гражданскую войну служил под началом генералов Джона Ф. Фремонта и Уильяма Шермана. Его дневниковые записи стали основой книги, написанной им в этом же 1865 году, «История Великого Марша» (The Story of the Great March: From the Diary of a Staff Officer). За каким делом полковника занесло в Спрингфильд, история сведений не сохранила, важно то, что здесь ему повстречался Джеймс Хикок, он же Дикий Билл, местный игрок и забияка. Несколько недель тому назад Хикок убил Дэйва Татта, был под судом, но оправдан – и теперь наслаждался славой.

Автору неизвестно, брал ли Николс у Хикока «настоящее» интервью как записной журналист или они просто скоротали вечерок под бутылочку, но по циничному складу ума склонен предположить второе: ребята поболтали, а потом Хикок отправился играть в покер, а Николс перед сном запостил в фэйсбук… ой, то есть, конечно, сделал запись в дневнике. Вдруг пригодится? Сделал же он книжку из своих военных дневников – вон, напечатали (а потом даже на несколько языков перевели, добавляет Автор, заглянув в англовики). Во всяком случае, писать о Хикоке он не торопился. В 1866 году он написал роман «Святилище» (The Sanctuary: A Story of the Civil War), а потом, похоже, вспомнил о старом дневнике, полистал его: может, какой сюжетец подвернется для романа, наткнулся на запись о Хикоке, но, наверное, рассудил, что роман он из этого материала не слепит – маловато будет. И написал очерк, который превратил Хикока в человека-легенду. После чего мы можем распрощаться с полковником Николсом, тем более, что после войны он стал вовсе и не полковником, а директором музыкального колледжа в Цинцинати, штат Огайо, и романов больше не писал (во всяком случае, англовики их не знает).

Февральский выпуск Harper’s New Monthly Magazine попал в Миссури и Канзас немного раньше, в конце января 1867 года. Ребята почитали, что там о Диком Западе на Востоке пишут, и малость обомлели: вот кто у нас, оказывается, герой! Дикий Билл Хикок! Нет, вы серьезно? Да чем он лучше прочих?

Итак, поговорим о легенде Запада.

Джеймс Батлер Хикок родился 27 мая 1837 года в деревне Гомер, штат Иллинойс, которую, впрочем, вскоре после гражданской войны зачем-то переименовали в Трой Гроув. Даже в свои лучшие времена численность населения здесь чуть-чуть переваливала за триста человек. Джеймс был четвертым из шести детей фермера Уильяма Алонзо Хикока и его жены Полли Батлер. Уильям Хикок был набожным человеком, и к тому же аболиционистом, как утверждают, в его доме укрывались бегущие с Юга в Канаду негры.

Когда Джеймсу было пятнадцать лет, его отец умер. Джеймс нанялся в погонщики мулов недалеко от дома на канале. Мулы, как бурлаки на Волге, таскали по каналу баржи, и кто-то должен был присматривать, чтобы они не отвлекались на сочную травку по берегам. Как утверждают, он уже тогда был отменных стрелком. Правда, в работе ему это было совершенно бесполезно.

Картина Эдварда Лэмсона Генри как раз и показывает, как выглядело первое место работы юного Хикока: канал, грузовая или пассажирская баржа и мулы, как основной двигатель плавсредства.

Замена мулов. На этой фотографии, снятой в конце XIX века, все то же самое, чем приходилось заниматься Хикоку.

Дорожка для мулов была одна, и когда встречались две баржи, возникал вопрос, кто кого пропускает. Для пассажиров на баржах это было одним из развлечений в монотонно-скучной поездке, потому что вопрос пропуска обычно решался погонщиками кулаками.

Когда ему исполнилось восемнадцать, Хикок, отстаивая свое право пройти первым, подрался с неким Чарльзом Хадсоном, они свалились в канал, а оттуда, похоже, выбирались поодиночке, потому что каждый решил, что убил соперника. Что там предпринял Хадсон, истории неизвестно, а вот Джеймс, недолго думая, покинул родной Иллинойс и устремился в Канзас. Там он зацепился в Ливенуорте – других городов в 1855 году в Канзасе все равно не было, только форты и небольшие деревеньки.

Аккурат в то время в Канзасе шла заварушка. Он еще не стал штатом, а уже решалось: свободным он будет или рабовладельческим. Ливенуорт шумел на митингах, переходящих в потасовки. Страсти кипели, а в конце 1855 года в Канзасе развернулась партизанская война.

Хикок в 1860-х годах

Как утверждают, Джеймс примкнул к так называемой армии так называемого генерала Джима Лейна, и стал джейхоукером. Впрочем, о его подвигах в этом качестве известно исчезающе мало, поэтому у Автора зародилось подозрение, что вовсе он не джейхоукерствовал, а просто работал понемногу возчиком или конюхом. Где-то в это время он по невыясненной причине начал называться Биллом.

Определенно известно, что в 1857, когда партизанская война в Канзасе, вообще-то, еще не закончилась, он притязал на участок в 160 акров в округе Джонсон. Однако фермера из него так и не получилось, потому что в конце марта 1858 года он был выбран одним из первых четырех констеблей города Монтичело. И вот если вы теперь спросите у Автора, зачем городу с 67 жителями и пятнадцатью домами понадобилось аж целых четыре констебля, Автор, поразмыслив, ответит, что вовсе не для того, чтобы в салуне порядок поддерживать. И даже вряд ли того, чтобы отбиваться от так называемых Border Ruffians («пограничных негодяев», групп сторонников рабовладения). Воровство скота в тех краях приняло уж очень крупные размеры, у скотоводов уже терпение лопнуло. Впрочем, и в Монтичело Хикок почему-то не задержался, и годом позже мы видим его уже в на новом месте работы.

Возможно, вы помните компанию Russell, Waddell & Majors, которая учредила Пони-Экспресс? Вот в ней и стал работать Хикок, сперва возчиком на трассе Индепенденс, Миссури – Санта-Фе, Нью-Мексико, а потом как-то повстречался с медведицей. Автор может заметить, что очень глупо выскакивать против медведицы с медвежатами с револьвером. На нее что-нибудь помощнее надо. Однако Хикоку повезло: отделался ранениями, и его после выздоровления весной 1861 года перевели на работу полегче: конюхом на почтовую станцию Рок-Крик, на новом маршруте, где как раз и должен был проходить Пони-Экспресс.

Станция Рок-Крик

Правда, англовики в следующем же абзаце утверждает, что он, когда началась война (а это как раз и есть весна 1861 года), был возчиком в Седалии, штат Миссури, но тут или ошибка, или же Хикок очень быстро успел переместиться из Седалии в Небраску.

Незадолго до того компания купила хижину (часть денег была получена наличными, а часть должна была выплачиваться в рассрочку), которая стала почтовой станцией, у некоего Дэвида МакКанлса. В легендах о Хичкоке этот самый МакКанлс предстает предводителем банды, которая грабила поезда, банки, воровала скот и лошадей. Про скот и лошадей Автор ничего сказать не может, а насчет поездов… какие в те годы поезда в Небраске и Канзасе, ребята? Разве что караваны переселенцев, которые неспешно тянутся на запад. Какие ограбления банков? До первого ограбления банка в Штатах должно пройти еще несколько лет. Так что, скорее всего, россказни про банду – это сказки народов мира, а на самом деле мужик сидел на своем пятаке земли и пытался выжать из него побольше доходу. У него, между прочим, постоянный бизнес был: он мост поставил через этот самый крик и взимал с проходящих по мосту фургонов от 10 до 50 центов, куда уж ему на ограбление банков отрываться, тем более, что до ближайшего банка несколько десятков миль, а автомобилей пока не изобрели.

Дела компании Russell, Waddell & Majors, между тем, шли хреново: перевозку почты отдали конкурентам, а хваленый Пони-Экспресс был пока убыточным. Так что заготовленные для почтового маршрута станции на восточном участке компания продала Бену Холадею, который и выиграл контракт на доставку почты в Солт-Лейк-сити. Выплаты МакКанлсу начали задерживаться, и 12 июля (а не 21, как утверждает вики) он явился к смотрителю станции Уэлману качать права.

Дэвид МакКанлс

Замечу, что отношения с Хикоком он уже успел испортить: высмеивал его женственную внешность, за длинный нос и выдающуюся нижнюю губу приклеил прозвище Дак Билл (Утка Билл), и даже, как уверяют легенды, отбил у него девушку. Насчет девушки можно усомниться, МакКалнс был человек глубоко женатый (что, впрочем, ничему не мешает, однако отбитие девушек обычно не афишируется).

Двадцатитрехлетний Хикок срочно отпустил усы, чтобы замаскировать дефекты внешности. С изящной «дамской» фигурой поделать было ничего нельзя, увы. Разве что устранить обидчика.

Легенда о Хикоке говорит, что МакКанлс нагрянул со своей бандой в количестве десяти, а иногда – четырнадцати человек. Другие источники утверждают, что он прихватил с собой всего только своего кузена Джеймса Вудса и работника Джеймса Гордона, да еще двенадцатилетнего сына. Что там конкретно произошло, неизвестно. Брат Дэвида МакКанлса Лерой (а не Джеймс, как утверждает вики) обвинил Уэлмана, Хикока и еще одного работника станции Дока Бринка в убийстве трех человек.

Картинка из журнала «Харпер», иллюстрирующая эту историю

Сохранились судебные документы этого дела:

В этой записи Хикок именуется Dutch Bill (Голландец Билл), но скорее всего, тот, кто писал это заявление, четко не знал его прозвище и записал как услышал, а произнесено было невнятно. В повестке, подписанной судьей Коултером тремя днями спустя, Хикок значится уже как Утка Билл.

Повестка адресована двенадцатилетнему сыну покойного, который был свидетелем убийства, однако, как уверяет вики, его не допустили давать показания. Так или иначе, трое убийц были признаны невиновными, ибо действовали для самозащиты. Вот список судебных издержек:

Примерно две недели спустя после убийства мимо станции проехал в почтовом дилижансе молодой мистер Сэмюел Клеменс, будущий писатель Марк Твен.

«Вскоре мы миновали Мэрисвилл, переправились через реки Биг-Блу и Литл-Санди; еще миля – и мы въехали в штат Небраска. Потом, покрыв еще милю, добрались до Биг-Санди: от Сент-Джозефа нас отделяли уже сто восемьдесят миль,» – написал он об этом участке пути в книге «Налегке». Надо полагать, о разыгравшейся на станции трагедии он так и не узнал, хотя вполне мог видеть Хикока, который в качестве конюха мог перепрягать лошадей.

Как утверждает вики, вскоре после этого Хикок присоединился к армии Джима Лейна, однако записей, чем он в это время занимался, нет. Кое-кто утверждает, что он был шпионом на территории, занятыми войсками Конфедерации.

Где-то в течение войны Хикок стал уже не просто Биллом, а Диким Биллом.

Однако в конце 1863 года мы видим Хикока полицейским в Спрингфильде, штат Миссури. В его обязанности входило отлавливание военнослужащих, которые выпивали во время дежурства, проверка гостиничных лицензий на спиртное и выслеживание людей, которые должны были деньги армии Соединенных Штатов. И, опять-таки, здесь он долго не задержался: как утверждают, присоединился к полку генерала Санборна в качестве скаута. После войны Хикок вернулся в Спрингфильд уже в качестве игрока. Здесь он подружился с другим игроком, Дэвисом Таттом из Арканзаса, который в свое время служил в армии Конфедерации. Вскоре, однако, между игроками пробежала кошка: не то Хикок сделал ребенка сестре Татта, не то Татт отбил у Хикока девушку – история подробностей не сохранила, а легенды возникли разные. Были между ними и денежные недоразумения: Татт полагал, что Хикок должен ему деньги, Хикок признавал, что долг есть, но раза в два меньший.

Поводом для окончательной ссоры послужили часы, которые Татт забрал у Хикока в счет долга. Это взбесило Хикока, и он предупредил Татта, чтобы тот не таскал его часы на виду у всех. Татт не внял.

Вечером 21 июля Хикок и Татт встретились на площади; по имеющимся описаниям дуэль получилась вполне в кинематографическом стиле: «Дэйв, вот и я!» – короткая напряженная пауза, во время которой руки обоих игроков медленно тянутся к оружию – Татт схватился за револьвер – Хикок выхватил свой кольт и прицелился с предплечья – оба выстрела прозвучали одновременно – Татт промахнулся и получил пулю в левый бок.

Раненный Татт вскрикнул: «Парни, я убит!», в горячке взбежал на крыльцо местного суда, скатился на улицу и рухнул мертвый.

Если в случае с МакКанлсом еще можно сомневаться, убил ли кого конкретно Хикок или же там больше постарались соучастники, то тут уже все было определенно.

Суд, однако, счел, что и тут Хикок действовал из самозащиты: поведение Татта было сочтено провокационным.

Поединок Хикок – Татт легенды называют первой дуэлью на Западе, хотя Автор, почитав об американских дуэлях, сильно в том сомневается.

Газета Kansas Daily Commonwealth в 1873 году писала: «Отвратительно видеть, как восточные газеты наперебой публикуют подробности о «Диком Билле». Если б они только знали отвратительный характер людей, которым хотят поклоняться! «Дикий Билл» или Билл Хикок – это пьяный, безрассудный, трусливый убийца, к которому с презрением относятся истинные жители границы и которого должны были повесить еще несколько лет назад за убийство невинных людей».

2

Я проснулся от того, что сидевший рядом со мной Дуглас, собираясь встать, нечаянно стянул от меня одеяло.

— Приехали? — спросонья спросил я, но посмотрев на тьму вокруг, сообразил, что вряд ли.

— Ноги размять, — шепнул Дуглас. — Надоело сидеть.

Еще бы! Это была наша вторая ночь в дилижансе. И хотя карета была довольно удобной, все же сидеть в ней сутками надоедало.

Раз уж меня пробудили, вылез из кареты и я.

Очередной миссурийский городок спал, только где-то еще брехали потревоженные дилижансом собаки. Огней на улице не было, только у входа в почтовую контору горела лампа, через улицу наискосок на всякий случай гостеприимно светились огоньки в притихшем салуне. Конюхи неторопливо возились с лошадьми.

— Где это мы? — спросил я поеживаясь.

— Варшава, — ответил Дуглас и зачем-то добавил: – Штат Миссури.

— Да уж догадываюсь, что не Речь Посполита, — проворчал я. — Тут что, поляки живут?

— Не замечал, — пожал плечами Дуглас. — Тут раньше осейджи жили, потом шауни и делавары…

— Хочешь сказать, «варшава» – это делаварское слово?

Дуглас хмыкнул.

— Достопримечательностей, как я понимаю, здесь никаких нет, экскурсии устраивать некуда, — вроде как пошутил я, оглядывая довольно унылый городской пейзаж.

— Какие тут достопримечательности? В шестьдесят первом году город сжег Фремонт, в шестьдесят третьем – Шелби. Если и было на что любоваться – все сгорело.

— А салун? — Спросил я. — Не стоит экскурсии?

— Не советую, — Дуглас достал из кармана фляжку и протянул мне.

Мы сделали по паре глотков на сон грядущий и опять полезли на свои места. Спать мне уже вроде и не очень хотелось, но что еще делать в ночном дилижансе?

Утром мы выгрузились в Типтоне, славном лишь тем, что здесь пассажиры могли пересесть на поезд. Я поставил свои коробки на тротуар, сверху водрузил саквояж и стал ждать ЦУ от Дугласа, который по дороге к станционному строению свернул в телеграфную контору. Несколько минут спустя он появился, кисло рассматривая полученные депеши.

— Как ты посмотришь на то, чтобы вместо того, чтобы поехать на запад, сперва поехать на север? — спросил он.

— До самого Северного полюса или всего лишь до канадской границы? — осведомился я.

— До железной дороги Ганнибал – Сент-Джозеф, — пояснил Дуглас. — Мне надо кое с кем встретиться. Пошли поедим и двинемся дальше.

Он направился к одному из двух отельчиков на привокзальной площади. Я оглянулся на свой багаж.

— Да брось, — через плечо бросил Дуглас. — Кому это понадобится?

Впрочем, прежде чем зайти в обеденный зал, он переговорил с хозяином гостиницы, и не успели мы еще закончить завтрак, как увидели, что наши пожитки грузят в возок. И мы снова двинулись в дорогу, через заснеженные поля и леса, через замерзшую Миссури, снова через поля и леса, остановившись только пообедать в городе Коламбия – крупный город, чё: больше двух тысяч населения, университет и три колледжа. Наш возок был не такой удобный, как дилижанс, и поэтому я обрадовался, когда выяснилось, что от Коламбии к железнодорожной станции мы поедем на дилижансе.

Коламбия, штат Миссури

Ехать, впрочем, оказалось не так далеко: полтора часа спустя наша карета остановилась перед скромным вокзальчиком. Дуглас указал на багаж негру-носильщику, и наша скромная процессия проследовала за ним сначала к начальнику станции, а потом в недалекий тупик, где стоял одинокий пассажирский вагон. Здесь нас встретил еще один негр, но этот негр, судя по виду, был королевского рода. Ливрея сидела на нем, как офицерский мундир, выправка была как у киношного британского дворецкого и его взгляд так смерил меня с головы до ног, как будто только от одного него зависело, пускать меня в вагон или нет.

— Привет, Мос, — небрежно бросил Дуглас и оглянулся на коробки: – Пристрой это куда-нибудь. Ванну организовать можно? Мы третьи сутки в пути.

— Для ванны все готово, — степенно доложил Мос.

— Вот и отлично, — сказал мне Дуглас. — Я пойду побеседую с полковником, а ты, если хочешь, можешь мыться.

— Обед, мистер Маклауд? — почтительно осведомился Мос.

— Мы недавно пообедали. Подай кофе и виски.

Мы поднялись в вагон. Насколько я знал, в обычных железнодорожных вагонах сейчас еще даже умывальников с туалетами не было, а тут… мы оказались в роскошном частном вагоне, что-то вроде яхты на колесах. Меня, не успел я опомниться и оглядеться, Мос деликатно перенаправил в ванную, открыл краны над блестящей медной лоханью, показал, где что, и, не успел я еще раздеться, снабдил подносом с кофейником и бутылкой. Я в некотором обалдении залез ванну и с полчаса привыкал к тому, что можно не сидеть, а лежать.

Когда я вылез, как раз на соседний путь пришел пассажирский поезд. Там вагоны были внутри вроде как в наших дачных электричках, люди за окошками сидели на обычных деревянных диванчиках. Нашу «яхту» задвигали, перегнали и в конце концов подцепили к этому поезду; начальник станции позвонил в колокол, немногочисленные провожающие на перроне замахали вслед своим отъезжающим, поезд неторопливо двинулся и мимо моего окна проплыла вывеска «Централия».

Если спросить всезнающий Гугл, знает ли он что о Централии, он, во-первых, сообщит вам, что правильнее говорить Сейнтрейлия, а во-вторых, расскажет историю об одном незадачливом пенсильванском городке – будет забрасывать вас страницами ссылок, так что вы, потеряв терпение, можете даже и не узнать, что в Соединенных Штатах есть еще штук двенадцать городов с этим названием, а может, даже и больше.

В русской традиции название Centralia принято переводить как Централия. Что же касается Централии пенсильванской, то в момент, когда Дэн путешествует с Дугласом, она еще даже городом не стала: так, небольшое шахтерское поселение. Работать в пенсильванских шахтах в то время начинали лет с семи, примерно четверть пенсильванских шахтеров не имела возраста 16 лет и работала за гроши: один-три доллара в неделю. Высокая смертность и травмы, постоянные аварии, нарушения мер безопасности… Работали в шахтах в основном ирландские иммигранты, и неудивительно, что у них рано или поздно появилась «ассоциация взаимной защиты». Будь они итальянцами, эту ассоциацию газеты обозвали бы мафией, а у ирландцев нашлось свое определение: «Молли Магвайр».

В 1867 году основатель пенсильванской Централии был убит, убили его, по выводам полиции, «молли»; позже началась заварушка вокруг организации шахтерского профсоюза, в которой убили еще несколько человек. Трех человек, по слухам, членов «Молли Магвайр», повесили. Артур Конан Дойль по мотивам того дела написал одну из повестей о Холмсе – «Долина ужаса». Поскольку Дойль был на стороне сыщиков-«пинкертонов», организаторов шахтерского профсоюза он изобразил без особой симпатии, из-за чего в России в советское время «Долину ужаса» старались не издавать.

Точно неизвестно, действительно ли во время той заварушки местный католический священник проклял город. Автор склонен предполагать, что проклятие придумали много позже, когда под ногами у горожан загорелась земля. Причем даже дата, когда земля загорелась, точно не известна. Самая распространенная версия говорит, что в 1962 году пожарные очищали городскую свалку самым тривиальным образом: взяли да и подожгли. Мусор сгорел, но загорелся пласт угля под свалкой – и пошло-поехало, угольные залежи начали выгорать под всем городом. Другая версия говорит о том, что горело под городом уже за тридцать лет до того, после аварии на одной из шахт, а в 1962 году это только стало заметно. Так или иначе, но уголь продолжал гореть, земля в городе дымилась и проседала, и власти только почесывались аж до 1981 года, когда в разверзшийся под ногами колодец глубиной в 45 метров свалился двенадцатилетний мальчик. Мальчику повезло: он ухватился за корень дерева, а подбежавший старший брат вытащил его, но общественный резонанс был огромный. Сейчас пенсильванская Централия пуста: жителей выселили, а туристов предупреждают об опасности ненароком свалиться в огонь или надышаться угарным газом.

3

Дуглас смотрел, как за окном проплыла вывеска «Централия». Под вывеской стоял молодой солдат. Когда Дуглас был в Централии, штат Миссури, в прошлый раз, все было точно так: вывеска, а под ней – парень в синей солдатской форме. Гражданских, правда, в тот раз на перроне не было, но это никого не насторожило.

В сентябре 1864 года Дуглас ехал из Сент-Луиса в Сент-Джозеф, планируя двинуть дальше в Канзас. Строительство железных дорог здорово сократило время для путешественников: еще несколько лет назад пришлось бы тащиться на пароходе дней шесть, а то и семь, на поезде же выходило меньше суток, да и то, вышло бы быстрее, если б поезд двигался со скоростью, принятой в восточных штатах. Но обстановка в Миссури не располагала к рекордам скорости: как раз этой осенью генерал Стирлинг Прайс начал вторжение в северную часть штата.

В Миссури не устраивали грандиозных сражений, как в Виргинии или Теннесси, но от того война не была менее кровопролитной. Здесь предпочитали действовать не армиями, а небольшими отрядами. Отряды бушвакеров, руководимые Квантриллом, Андерсоном, Тоддом, выскакивали из засады, делали набеги на города и фермы, убивали солдат и гражданских лиц, а заодно и грабили.

Андерсон даже пароход захватил месяц назад. Шел себе по Миссури пароход тюремного ведомства, груженый кукурузой: обстреляли, капитана убили, пароход сожгли. В газетах потом хвалили заключенных, которые на том пароходе вместо команды были: молодцы, мол, что не примкнули к бушвакерам. Однако если рассудить, так в такое бурное время в тюряге спокойнее будет: кто даст гарантию, что то, что случилось в канзасском Лоуренсе, не повторится еще раз где-нибудь в Миссури?

Прайс поощрял партизанскую войну и разрушение железных дорог, поэтому поезда ходили не торопясь, а на станциях, захваченных конфедератами, старались не останавливаться.

Несколько дней назад отряд Билла Андерсона появился в этих местах: около Рошпорта убили одиннадцать солдат союза и трех негров. Потом вроде Андерсон удалился в сторону Файета, но что ему мешает вернуться?

Вернулся, как оказалось. Позже выяснилось, что в Централии Андерсон объявился с утра, но его ребята вели себя сравнительно мирно, только грабили да убили одного жителя, который пытался защитить девушку от насилия. А ведь могли как Квантрилл в Лоуренсе, вырезать всех мужчин старше двенадцати лет.

В городке обнаружился солидный запас спиртного, так что на первых порах бушвакеры были довольны и благодушны. Из Коламбии прибыл дилижанс, в котором в числе других пассажиров находились конгрессмен и окружной шериф, их тоже пограбили, но доматываться по политическим вопросам не стали, тем более что конгрессмен и шериф назвали выдуманные имена.

Бушвакеры собрались было покинуть Централию, но тут кому-то в голову пришло поинтересоваться расписанием поездов, и сразу выяснилось, что вот-вот подойдет поезд – тот самый, в одном из четырех вагончиков которого ехал Дуглас.

Андерсон дал приказ нескольким подчиненным, переодетым в синюю форму, выйти на перрон встретить поезд. Машинист, видя, что все спокойно, остановил состав, а уж потом к поезду выскочили остальные бушвакеры, и деваться стало некуда.

Дуглас только и успел успокоить себя мыслью, что ничего компрометирующего у него с собой нет, а пассажиров уже попросили покинуть вагоны, и пришлось выходить, а на выходе пассажиров уже делили: женщин, детишек и стариков в одну сторону, солдат в синей форме в другую, немногочисленных гражданских мужчин призывного возраста – в третью. Дуглас среди перепуганных штатских гляделся как бизон среди овец: шесть футов один дюйм роста никуда не скроешь, да и привычки нет – страх окружающим демонстрировать, так что не удивительно, что к нему прицепились первому.

Дуглас безропотно сдал небогатую наличность и нож, дал себя обыскать, чтобы бушвакеры убедились, что при нем больше ничего нет. Револьвер остался в кармане сюртука, а сюртук лежал сейчас в вагоне.

Низкорослый белобрысый юнец, которого дружки, наверное, обзывали Коротышкой, попробовал впечатлить Дугласа размахиванием перед носом кольтом и наигранной истерикой: «Я знаю, ты за янки воевал!», однако Дуглас лицом не дрогнул и повел взглядом по бушвакерам: вдруг кто знакомый найдется, тогда и будем выстраивать линию защиты. А пока держим каменную морду и не показываем страха: первый раз, что ли, проходим по краешку? «Краешек», правда, раньше бывал только среди враждебных индейцев, но, если порассудить, так белые ничем не отличаются. С этими бушвакерами скальпа лишиться запросто можно.

Он увидел туманно знакомое лицо, чуть напряг память и сказал, глядя поверх головы Коротышки, темноволосому парню:

— Я покупал у тебя лошадей года три назад.

Коротышка оборвал истерику и оглянулся:

— Ты его знаешь, Билл?

— Мало ли я кому лошадей продавал три года назад… — начал Билл, явно не узнавая. — Как лошади, кстати, хороши были?

— Дерьмовые лошади, — честно сказал Дуглас. — Но я бы хорошую лошадь все равно в те края не взял.

Вот теперь Билл его узнал:

— А, точно! Я тебе отличных кавалерийских лошадей предлагал, а ты выбрал каких-то ублюдков, помесь койотов с зайцами… норовистых, кусачих и ленивых. Ты сейчас чем занимаешься?

— Да все тем же, — сообщил Дуглас, ничуть не обманывая. — Вот к родным съездил, дела образовались… а сейчас обратно.

— Понятно, — Билл потерял к нему интерес. — Ладно, оставь его в покое, Арчи.

Коротышка спросил:

— Ты его знаешь, Билл?

— Проводник с Орегонской тропы.

Доматываться до парня, который привык к ежедневной опасности среди индейцев, было неинтересно, и Коротышка переключился на остальных, так что Дуглас отошел и сел около стены вокзальчика, перейдя в разряд зрителей.

Прочих же штатских мужчин продолжали пугать, придираясь то к новоанглийскому выговору, то к бумагам, оформленным юнионистскими организациями, то просто к всякой ерунде – лишь бы придраться. Явно и Коротышка, и Билл от вызванного этими доматываниями испуга получали удовольствие, разве что Коротышка добивался своего, искуственно взвинчивая себя, а Билл был спокоен, как аллигатор.

Какого-то немца, совершенно не говорящего по-английски, отогнали к кучке солдат, остальным как-то удалось доказать, что они гражданские и к юнионистам никакого отношения не имеют.

Куш был взят немалый: и у пассажиров нашлись ценности, и в почтовом вагоне деньги обнаружились.

С женщинами бушвакеры обходились по здешним меркам грубо и бесцеремонно, но, если внимательно посмотреть, — очень бережно. Убийство женщины на Западе воспринималось с огромным возмущением, поэтому пассажирок просто отогнали в сторону, чтобы в случае чего и случайно не зацепить. Оно кому-нибудь надо? Еще двух месяцев не прошло, как Андерсон нечаянно ранил женщину, когда отстреливался от юнионистов, — так этим поступком возмущались не только его противники, но даже и соратники.

Взятые в плен солдаты с поезда – в основном отпускники, ходившие на Атланту с Шерманом, — стояли неподалеку, переминались с ноги на ногу и переглядывались. Их обещали обменять на пленных бушвакеров, и кое-кто в это даже верил, хотя то, что их заставили раздеться – было уже плохим предзнаменованием. Однако Коротышка только-только разогрелся, запугивание штатских – это была только разминочка, а вот теперь начиналось самое для него вкусное.

Позже, вспоминая Централию, Дуглас прикидывал, можно ли было что нибудь изменить, можно ли было дать отпор? Ответ был безжалостен: нет, разве что о засаде на станции знали бы заранее. Ехавшие в отпуск солдаты были безоружны, а даже если бы и было оружие – что такое дощатая стенка вагона против пули? Разве что жертв было больше, потому что вряд ли кто из бушвакеров стал бы разбирать, кто там в вагоне: солдаты или женщины, если б из вагонов открыли огонь. Только и оставалось, что поднять руки и выйти на перрон.

Насчет обмена пленных Билл Андерсон обманул: в живых оставил только одного, сержанта – хоть и не офицер, а все равно какое-никакое начальство, при обмене побольше выторговать можно будет. Остальных – не с руки с собой тащить, куда еще двадцать два человека пленных? Так что пленных убивали там, на привокзальной площади.

Потом, когда кровавые развлечения закончились, Андерсон решил, что слишком уж в городке засиделся, но перед отбытием велел поджечь разграбленный поезд. Пассажиры дернулись было за своим разбросанным по вагонам барахлом, которым бушвакеры не соблазнились, но Андерсон запретил, велел направить горящий поезд на другой, товарный, постоял, любуясь столкновением, и только потом ускакал.

Полчаса спустя в город прибыл отряд волонтеров под командованием майора Джонсона.

— Где ж вы раньше были! — сплюнул пожелтевший от бессильной злости шериф. — Они весь город вырезать успели бы…

Джонсон посмотрел на изувеченные трупы, побелел и спросил только:

— Сколько их было?

— Человек двести, — сказал шериф.

— От силы полсотни, — поправил Дуглас. — Может, даже меньше.

Они с шерифом переглянулись, шериф кивнул, соглашаясь.

— В городе – полсотни, — поправился шериф. — Но сколько их там всего… говорят, человек двести.

— И ушли они?..

— Туда, — показал шериф.

Дуглас посмотрел вслед поскакавшему в погоню отряду и снова занялся делом: кто-то должен был собрать в кровавой грязи хоть что-нибудь, что позволило бы установить имена погибших, а в этом мелком городишке он, пожалуй, был единственным, кто уже видал раньше покойников без скальпов, глаз и ушей. Так что распоряжения насчет похорон ему пришлось брать на себя.

Джонсон, правда, оставил в городке одного из своих капитанов и человек тридцать солдат, но этим, пожалуй, следовало бы подумать сперва об организации обороны на случай, если бушвакеры вернутся.

В тот момент он еще не знал, что закончился только первый акт драмы, которая вошла в историю как «Резня в Централии»…

Второй акт драмы Автор, пожалуй, описывать не будет, все равно Дуглас не был ему свидетелем.

Люди Джонсона были зелеными новичками, да еще вооруженными винтовками устаревшего образца, фактически, посаженной на коней необстрелянной пехотой.

Андерсон заманил Джонсона в засаду и положил весь его отряд. Как утверждал прославившийся впоследствии бандит Фрэнк Джеймс, Джонсона застрелил его младший брат Джесси. Было в ту пору Джесси Джеймсу семнадцать годков. Впрочем, Автор не очень-то верит. Мало ли чего о людях рассказывают.

4

…Полковник Магнус сказал:

— В общем, Маклауд, вам все надоело, вы хотите все бросить, уехать в деревню и выращивать турнепс?

Дуглас оторвал взгляд от домиков уплывающей в даль за окном вагона Централии, и спросил с недоумением:

— Какой еще турнепс? Я уже давно забыл, как турнепс выглядит. Он растет на деревьях или его надо выпасать в прерии?

— То есть, сельское хозяйство – это не ваша стезя. Вы у нас литератор. Какого же черта вы планируете поселиться в Форт-Смите, а не в Филадельфии, как это полагалось бы приличному литератору?

— Значит, я литератор неприличный, — ответил Дуглас. — Но вообще да, мне все надоело, я хочу все бросить, уехать в Форт-Смит и жить простой жизнью… может быть, я даже буду выпускать газету, — мечтательно добавил он, хотя ничего такого «газетного» не планировал.

— И почему? Может быть, вы чувствуете, что вас недооценили… не хватает наград и славы?

— Да нет, — ответил Дуглас. — Наград мне хватает, а без славы я обойдусь. Просто я не вижу в моей деятельности под вашим руководством никакого смысла.

— Я бы не сказал, что в вашей деятельности нет смысла… — начал полковник Магнус, но Дуглас его прервал:

— Я не сказал, что смысла нет для вас. Думаю, для вас смысл есть. А для меня лично – никакого. Война кончилась, шпионов больше нет.

— Коррупция осталась, — вставил полковник Магнус.

— И что? И вы, и я прекрасно понимаем, что наше богоугодное заведение борется только с той коррупцией, которая касается ваших политических противников. А про ваших союзников мы будем скромно помалкивать, даже если они наворуют втрое больше. Ну а мне политические игры надоели. Обращайтесь в агентство Пинкертона, они вам все что угодно расследуют. А я хочу вернуть своему взгляду юношескую невинность, когда я мог смотреть на какого-нибудь генерала и не прикидывать в уме, сколько он сэкономил на солдатских ботинках. Черт, да у меня это само собой получается, мне уже даже документов и свидетельских показаний не надо, я просто вижу, что можно урвать, как и кому! Может быть, где-нибудь в Вермонте это пройдет, а в Канзасе, Миссури и Арканзасе мне хоть по сторонам не смотри. Это мне надо эмблему носить с открытым глазом, а не «пинкам». И девиз: «Вижу насквозь!» Надоело!

— А коррупция среди индейских агентов? Вы, помнится, с нее начинали, Маклауд.

— На фоне того, что я в войну и после войны насмотрелся – это такие мелочи… Да и что мне те индейские агенты? И что мне те индейцы?

— Даже как-то неожиданно это слышать от вас, Маклауд, — усмехнулся полковник Магнус.

— Ну… у меня раньше были иллюзии. Живут же как-то уже тысячу лет валлийцы – все, что осталось от досаксонской Британии. Может, и индейцы так смогут, если малость цивилизуются. А теперь посмотрел… нет уж, пусть спасаются поодиночке, все равно жить так, как жили раньше, не получится. Вон чероки – уж на что цивилизованная нация, а между собой договориться не могут, что уж говорить про какую-нибудь коалицию с другими племенами. Да и наметься в самом деле какая-нибудь коалиция… вы ж первый сделаете все, чтобы ее разрушить. Правительству Соединенных Штатов не нужна индейская коалиция, пусть даже самая что ни на есть мирная и дружелюбная. Так что меня оставьте в покое, я хочу стать частным лицом. Может быть, даже женюсь. У Бивера много кузин, есть из кого выбрать, — закончил Дуглас.

— И вы даже уверны в том, что сумеете тихо-мирно сидеть на одном месте и нянчить деток?

— Ну почему – на одном? — удивился Дуглас. — Станет скучно – поеду куда-нибудь. В Африку или Россию… да хотя бы и в Квебек!

— Квебек, штат Луизиана?

— Туда тоже можно, — отмахнулся Дуглас. — Просто на мир смотреть, а не вычислять, кто в этом округе самый главный ублюдок.

— И начать новую жизнь вы решили с того, что воткнули в мою ванну отродясь не мытого арканзасца? — проворчал полковник Магнус.

— Отродясь не мытого арканзасца я в вашу ванну попросту бы не загнал, он бы сопротивлялся. Это русский, он изобретатель. Я решил его познакомить кое с кем из моих друзей в Канзас-сити, думаю, это будет им полезно. Ну а вы со своей ванной могли бы оставаться в Вашингтоне, а не вылавливать меня на краю обитаемого мира.

— Стал бы я срываться с места ради одного-единственного Маклауда… — проворчал полковник Магнус. — Не льстите себе, у меня и помимо вас есть дела за Миссисипи, а вы просто кстати подвернулись. Ладно, живите себе мирно, посмотрю, на сколько вас хватит. Вы же любитель скакать по Великим равнинам в боевой раскраске, знаю я вас.

— Сколько можно скакать, мне уж не семнадцать лет, — ухмыльнулся Дуглас и поспешил занять освободившуюся ванную.

Когда он вышел, Дэн и Магнус сидели на ковре, застилающем пол салона, и сосредоточенно играли в конструктор. Дэн то и дело делал пометки в блокноте, каких деталей не хватает. Мос устроился на откидном сиденье около двери и, покуривая сигару, смотрел на играющих с отеческим умилением. Дуглас тоже собрался было поумиляться под сигару, но тут как раз поезд остановился на станции, и можно было навести справки у железнодорожников, как там сейчас дело обстоит с дорогой на Канзас-Сити. Вроде ж собирались строить ветку, идущую к городу с севера, так может построили уже?

Нет, не построили еще, как выяснилось, но работы ведутся, и местные уже пользуются тем, что успели построить: можно доехать рабочим поездом примерно половину расстояния между станцией Кэмерон и Канзас-Сити. А там до Либерти легко транспорт можно найти, а уж от Либерти – дилижансом.

Этот вариант Дугласа вполне устраивал, и он, полюбовавшись вечерок на начальника, теперь уже бывшего, который увлеченно катал по ковру собственноручно собранные паровозики и пожарные машинки, все же вовремя успел высадить Дэна и его игрушки на станции Кэмерон (остановка по требованию).

Стояла практически непроглядная ночь. Если на перроне и был кто-то из железнодорожников, встречающий поезд, то он успел исчезнуть раньше, чем Дуглас его заметил. Дуглас и Дэн были единственными пассажирами, кому захотелось здесь сойти. Дощатая будочка, которая изображала из себя билетную кассу, даже не была закрыта на замок и стояла с распахнутой дверью.

— У меня подозрение, что гостиницы в этой дыре нет, — проговорил Дэн, нагружая себя коробками.

— Даже если нет гостиницы, обязательно найдется салун, — оптимистично заявил Дуглас, подхватывая остатки багажа. — И что-то говорит мне, что это вот тот огонек.

— Душа зовет, — проворчал Дэн, двигаясь в указанном направлении.

Душа Дугласа не подвела: там действительно оказался салун. Гостиница в Кэмероне тоже была, но бармен двигать туда не советовал: все комнаты заняты до отказа, и тем, кто прибывает позже всех, остаются только стулья в обеденном зале.

— А на стульях вы и здесь можете до утра перекантоваться, и я даже вам кофе на рассвете сделаю, — меланхолично объяснил бармен. — А если вам жилье в городе надо, то я парочку адресов могу дать, но сейчас уже все равно не пустят.

— Нас не обманули, когда сказали, что отсюда можно подъехать ближе к Либерти? — уточнил Дуглас.

— Утром поезд с рельсами в ту сторону пойдет. А вы в Либерти, значит, а не на строительство дороги? — бармен глянул на тубус, венчающий горку коробок.

— Мы вообще-то в Канзас-сити, но в Либерти у нас тоже дела, — заявил Дуглас.

— Коммивояжеры?

— Нет, — ответил Дуглас. — Он – телеграфист, а я – из комиссии по индейским делам.

— А, — понял бармен. — Будете индейцев с их ферм выселять? Лучше б дикими индейцами занялись, в западном Канзасе.

— Там уже другие специалисты выселяют, — сказал Дуглас. — Военные.

Они немного поболтали с барменом о проблеме индейцев в Канзасе и сошлись на мнении, что во всем виноваты железные дороги. Чем конкретно железные дороги были виноваты в индейских делах, Дэн так и не понял, потому что заснул, уронив голову на столешницу.

5

Меня толкнула в плечо чья-то рука, и голос Дугласа произнес над головой:

— Просыпайся…

Я начал вяло выплывать из сна, и чья-то добрая душа придвинула почти к самой моей щеке кружку:

— Просыпайся, арканзасец.

Я поднял голову и посмотрел в кружку. К натуральному кофе жидкость имела приблизительно такое же отношение, как и к натуральным логарифмам, но была горячей и обильно сдобрена сгущенкой.

Едва я продрал глаза, ко мне подсел какой-то тип и, называя меня Джонни, стал рассказывать мне, что нормальному южному парню в этой дыре делать нечего, здесь все равно ничего не заработаешь, а вот он знает одно очень хорошее место…

— Чего это он? — спросил я бармена.

— Вербовщик. Переманивает рабочих в Небраску, там тоже железную дорогу строят, — проинформировал бармен, разливая по кружкам бурую жидкость из большого помятого жизнью чайника.

Кроме нас, в салуне уже были полдюжины человек, и с каждой минутой посетителей прибавлялось.

— А, — проговорил я, прихлебывая из кружки. — Не интересует, — сказал я вербовщику. — Я на «Вестерн Континентал» работаю.

Хоть это и не было на данный момент правдой, это показалось мне хорошим аргументом. Однако тут же на меня среагировал другой мужчина:

— Если вы приехали строить линию Кеокук – Канзас-сити, то, значит, поступаете под мое начало.

— Не поступаю, — мирно сказал я телеграфисту. — Я здесь проездом, а работаю в Форт-Смите.

— Говорят, будут проложены линии на Индейской территории?

— Почему – будут? — пожал плечами я. — Мы еще в прошлом году связали Форт-Смит с Техасом вдоль почтовой дороги, а в этом уже появилась линия на Форт-Гибсон.

— Так вы не из арканзасского отделения? — удивился телеграфист. — Бейнс, техник, — он протянул мне руку.

— Миллер, техник, — пожал его ладонь я. — Пока базируемся в Форт-Смите, а там будем смотреть, как железные дороги пролягут.

Бейнс подсел поближе:

— Говорят, у вас там запланировали какую-то линию от Техаса до западного Канзаса… — полюбопытствовал он. — Чуть ли не до Форт-Хейса.

Я удивился:

— Ну вообще-то пока не проектировали, а просто так, оценили на глазок, какие там условия. А во-вторых, что еще за Форт-Хейс?

Из коридора появился Дуглас, вытирающий руки полотенцем.

— Вы с Фоксом разве до Хейса ходили, а не до Флетчера? — спросил я его.

— Хейс – это и есть Флетчер, недавно переименовали, — ответил Дуглас, передавая мне полотенце. — Можешь сходить умыться, а то вот-вот поезд подадут.

— О, и вы из «Вестерн Континентал»? — приятно удивился Бейнс и представился.

— Маклауд, — встряхнул его руку Дуглас, и кивнул мне: – Ты иди, иди…

Когда я вернулся, он вдохновенно врал благодарным слушателям о полной опасности работе телеграфистов на Индейской территории. Бейнс слушал его с широко распахнутыми глазами: похоже, ему в Миссури романтики не хватало. Впрочем, скоро нам пришлось прерваться, подошел паровоз с одним пассажирским вагоном, несколькими товарными и открытыми платформами. Мы загрузились в поезд. Оказалось, что люди более-менее начальствующие квартируют в Кэмероне, а этот поезд заодно с доставкой строительных и прочих грузов выполняет роль трамвая. Кэмерон с его тремя десятками домишек был единственным сравнительно крупным населенным пунктом на всем пути до города Либерти. Приблизительно где-то на половине этого пути, рассказал нам Бейнс, крупный землевладелец Латроп подарил кусок земли под застройку, но когда в этом поселке построят гостиницу, железная дорога уже доберется до Либерти. Так что выбор был пока небольшой: или трать время на дорогу до Кэмерона, или живи в палатке.

Палаточный городок мы увидели, когда поезд миновал стоящую в чистом поле будочку с гордой надписью «город Латроп» углем по свежим доскам. Вокруг будочки на километр или два не было ни единого строения, и только потом показались палатки. Жизнь здесь еще только начиналась, рабочий народ бродил около костров, повара проворно раскидывали по мискам кукурузную кашу, в подставленные кружки разливали кофе. Бейнс еще из вагона высмотрел какой-то фургон, показал его нам и велел не упускать из вида: можно договориться, чтобы нас отвезли в Либерти, фургон оттуда. И мы, едва поезд остановился, в темпе рванули туда… вернее, рванул Дуглас с нашими саквояжами и тубусом, а я, нагруженный коробками, сперва потерялся, не угнавшись за ним, но потом благополучно сам и нашелся, потому что пёр в прежнем направлении.

Не прошло и получаса, как мы уже двигались в сторону города Либерти, к тому же успев прикупить в палаточном лагере кусок копченой оленины и краюху хлеба, так что без завтрака не остались.

Лошадки живенько тащили опустевший фургон домой, и часа три спустя впереди показались дома Либерти.

— Вон тюрьма, — показал Дуглас на небольшое строение, сложенное из камня. На мой взгляд выглядела тюрьма совсем несолидно, хотя, впрочем, в иных западных городишках я видел в качестве тюрем и вовсе сарайчики. Наверное, городу, в котором и полутора тысяч жителей нет, грандиозной тюрьмы и не нужно.

— И что, — спросил я. — Там у тебя сидит кто-нибудь знакомый?

— Да нет, — ответил Дуглас, — но ты же интересуешься местными достопримечательностями. Так вот это – святое место для мормонов. Джозеф Смит со товарищи просидел здесь четыре месяца. Правда, вряд ли кто из жителей Либерти позволит тут мормонам молиться. Тут, знаешь ли, целая война случилась в тридцать восьмом году: мормоны заявили, что около Индепенденса – это там, за Миссури, милях в десяти отсюда к югу, — находился Эдем…

— Эдем? — ошарашенно спросил я. — Райский сад?

— Ну да, он самый, — подтвердил Дуглас. — А после изгнания из рая Адам с Евой жили тоже недалеко, около Гранд-ривер. В общем, в райские места обильно ринулись мормоны, а старым поселенцам это очень не понравилось. Ну и началось: нападают, грабят и немножко убивают. И те, и другие. Кончилось тем, что мормонов выгнали в Иллинойс, а Смита посадили. Ты, кстати, не смотри, что тюрьма небольшая. Там два этажа и стены в четыре фута полщиной.

— В Иллинойс? — переспросил я. — Не в Юту? — я оглянулся на тюрьму, пытаясь понять, что там внутри за комнатушки, если стены по четыре фута? Ну, еще один этаж – это подвал, а если мысленно сузить с одной стороны на четыре фута и с другой… а в принципе, не так уж и мало, примерно шестнадцать квадратных метров. Может быть, даже семнадцать.

— Да что ты, в Юту мормоны переселились много позже, после смерти Смита, в сорок седьмом году.

Возница высадил нас около почтовой конторы, и мы оставили наши вещи у почтмейстера, заодно узнав, когда ожидается дилижанс до Канзас-сити. Оказалось, еще нескоро, мы вполне имели время сходить по делам Дугласа. Дуглас только достал из своего саквояжа увязанный в серую оберточную бумагу сверток и сказал, что это подарок.

Мы вышли с улицы на площадь, где стояло довольно уродливое здание местного суда, обошли его, пересекая площадь если не по диагонали, но все-таки заметно наискосок.

На углу улиц Фрэнклин и Уотер стоял двухэтажный домик, у двери которого висела вывеска «Law Office» с фамилиями владельцев конторы.

— Почему Water? — задумался я. — Центр же города, надо улицу как-нибудь помпезно назвать, а тут всего лишь Водная улица, хотя ни реки, ни ручья…

— Потому что «Father of Water», — объяснил Дуглас. — Отец Вод, Миссисипи. А если без затей Миссисипи-стрит обозвать, непатриотично получится – вроде как в честь штата.

— А в честь Канзаса можно? — удивился я. — Патриотично?

— Канзас – это практически свое, — ответил Дуглас, открывая дверь в контору. — Что-то вроде заднего двора.

Хотя на вывеске значилось всего две фамилии, в конторе было четверо: двое молодых мужчин грели подошвы ботинок у железной печки и, похоже, обсуждали новости, потому что вокруг них были раскиданы газеты, еще один сидел за столом и писал что-то в толстенной тетради, а мальчишка лет четырнадцати стоял на стремянке и перекладывал какие-то папки, небрежно сваленные на шкафу.

Дуглас поздоровался и быстренько нас представил, совершенно невоспитанно тыкая в каждого названного пальцем:

— Бригс, Хендерсон, Барнетт, Миллер, — палец слегка притормозился, когда уткнулся в мальчишку, — …и Джим Хендерсон, — вспомнил Дуглас. — В этом доме дадут чашку горячего кофе двум замерзшим путешественникам?

— Даже две чашки, — отозвался Хендерсон, вставая и освобождая место у печки. — Джим, живо!

Но раньше, чем мальчишка подал нам кофе, и даже раньше, чем мы сбросили верхнюю одежду, нам налили виски. Бригс оторвался от писанины, перетащил стул поближе к печке, и какое-то время мы воздавали должное виски и кофе, обмениваясь новостями.

Я скромно помалкивал, когда Дуглас вдруг сказал Барнетту:

— Собственно, мы заехали в Либерти, чтобы привлечь тебя к работе.

— Меня? К работе? — приподнял брови Барнетт. — За кого ты меня принимаешь?

— За того человека, который нужен Миллеру.

Если б я в этот момент делал глоток, я бы наверняка поперхнулся. Мне нужен Барнетт? Зачем? Да вообще вообще первый раз слышу!

— Миллер – изобретатель, и ему нужен юрист, — объяснил Дуглас.

— У меня нет денег на юриста, — сказал я.

— Поэтому нам нужен Барнетт, — улыбнулся мне Дуглас. — Барнетт – человек зажиточный и может подождать, когда от твоих разработок пойдут реальные деньги. А может, и подскажет что-нибудь толковое.

— Поработать бесплатно? — ухмыльнулся Барнетт. — Это как раз то, что может меня соблазнить. А что, интересное изобретение?

— И не одно, — заявил Дуглас.

— Да ну, — отмахнулся я. — Игрушки всякие.

— Оружие, что ли? — спросил Бригс.

— В этом мире и так полно оружия, — ответил я.

— Вы пацифист? По вашему виду не скажешь, — Бригс кивнул на мой пояс, где висела кобура с кольтом.

— У нас на Индейских территориях пацифисты своеобразные, — заметил Дуглас. — Вот я, например.

— Да уж, пацифист… Билли Берд говорил, ты ему вроде какую-то палицу обещал привезти, — вспомнил Барнетт.

— Так привез, — Дуглас кивнул на стол, где лежал пакет с подарком. Я слегка удивился: сверток выглядел не очень внушительно. Хотя, может быть, там всего лишь небольшая дубинка.

— Зачем Билли палица? — пробормотал Хендерсон. — Он теперь женатый человек, зачем ему всякие глупости?

— О, так он женился? — живо спросил Дуглас. — Не на Саре ли Мортон?

— На ком же еще? — ответил Хендерсон, а его младший братец с горящим взором осторожно потрогал сверток с палицей. Дуглас, понимающе ухмыльнувшись, развязал пакет. Присутствующие почтительно помолчали.

— «Нашел он свежую ослиную челюсть и, протянув руку свою, взял ее, и убил ею тысячу человек. И сказал Самсон: челюстью ослиною толпу, две толпы, челюстью ослиною убил я тысячу человек. Сказав это, бросил челюсть из руки своей и назвал то место: Рамаф-Лехи», — процитировал Бригс.

— Не ослиная, — мягко поправил Дуглас. — Лошадиная.

Кусок лошадиной челюсти неизвестный индеец слегка приспособил для удобства использования: та часть, которая служила рукояткой, была обмотана кожаной тесемкой. И еще узоры какие-то на палице были, скорее всего, просто для красоты. Эстет, однако, был предыдущий владелец.

— Зачем вы притащили сюда эту мерзость? — брезгливо скривился Хендерсон. — Право слово, Маклауд, вы самый натуральный индеец!

— Да просто кость! — возразил Барнет. — Собаки точно такие же от лавки мясника растаскивают.

— Ага, — с сарказмом согласился Хендерсон. — Прямо с человечьими скальпами! Сара Мортон будет прямо в восторге, когда Билли положит на ее сервант рядом с сувенирами из Святой земли эту штуковину!

Челюсть украшало что-то вроде темляка с пучком волос вместо кисти. Не сказал бы Хендерсон о скальпе, я бы и внимания не обратил: ну подумаешь, волосы! Между прочим, в XIX веке вполне в обычае было делать из волос цепочки или броши. Понятное дело, на это не скальпы пускали, а локоны любимых людей, но так посмотреть – особой разницы и нету. Это уже в двадцатом веке такими украшениями стали брезговать.

— Уносите, — буркнул Хендерсон, — мне противно на это смотреть.

— Да ладно, — мирно согласился Дуглас. — Я вот прямо сейчас отнесу палицу Билли, а потом мы с Миллером пойдем обедать, а то до дилижанса не успеем.

Он как-то привычно взял челюсть в ладонь, так что мне сразу почудилось, будто такое оружие ему не в новинку, и, не надев пальто, вышел на улицу. Билли Берд работал в банке на этом же перекрестке, и я в боковое окно, выходящее на Фрэнклин-стрит, увидел, как Дуглас пересек проезжую часть и поднялся на крыльцо.

Мне было не очень уютно оставаться среди практически незнакомых людей и я, отвечая на вопросы Барнетта, который пытался поддерживать разговор, посматривал в окно, скоро ли появится Дуглас. Но Дуглас, похоже, заболтался, а на улицу вдруг въехал десяток всадников, и остановился как раз перед банком. Это напомнило мне сцену из вестерна: банда собирается грабить банк, я так и сказал юристам:

— Ваших соседей, кажется, собрались грабить.

— Бросьте, — улыбнулся Хендерсон. — Кто же будет грабить банк среди бела дня?

— А меня разок в Техасе в таком заподозрили… — собрался было рассказать я, но Барнетт, привставший, чтобы выглянуть в окно, прервал меня:

— Это люди Андерсона, — он тяжело плюхнулся обратно на стул и добавил: – И, кажется, они действительно собрались грабить банк. На место! — крикнул он Джиму Хендерсону. — Из окон не выглядывать!

Мальчишка, дернувшися было к окну, отошел к стене.

— Вон в тот угол встань, — показал Барнетт. Джим переместился в непростреливаемый угол.

— Контора шерифа далеко? — спросил я.

— Да здесь же за зданием суда, как раз на Уотер-стрит, — ответил Хендерсон. — А толку?

Бригс достал из шкафа охотничье ружье, а из ящика стола – револьвер.

— Небогато, — заметил Барнетт, дотянувшись до своего пальто на вешалке и достав оттуда деринджер. Я взял из кармана пальто Дугласа его револьвер.

— Война же кончилась, — хмыкнул Хендерсон.

— Я сбегаю за шерифом, — вызвался Джим.

— Стой, — окликнул его Барнетт.

— Они не будут стрелять сейчас, чтобы не привлечь лишнее внимание, — сказал Хендерсон. — Надевай пальто, Джим.

Дверь офиса юристов, напоминаю, выходила на Уотер-стрит

Я тоже надел куртку и сунул револьвер Дугласа в карман:

— Я отвлеку, если что.

— Что вы задумали, Миллер? — спросил Барнетт. — Их двенадцать человек.

— Десять, — поправил я. — Двое вошли в банк.

Хендерсон взял со стола большой конверт и сунул в руки брату:

— Вроде как с письмом бежишь. Главное, не оглядывайся, — он открыл дверь и громко сказал: – Отнесешь миссис Морган и живо обратно!

Двое всадников, которые на перекрестке просматривали обстановку на Уотер-стрит, наверняка его слова услыхали. Джим сперва быстрым шагом, а потом бегом припустился по улице, но тут же вышел я.

— Так я зайду к вам на той неделе, сэр, — сказал я Хендерсону и попер прямиком на Фрэнклин-стрит, утешая себя мыслью, что на улице бандиты пока стрелять не будут. До крыльца банка оставалась пара метров, когда меня остановил окрик:

— Эй, Джонни, куда тебя несет?

Я остановился и повернулся, нащупывая в кармане револьвер Дугласа.

Парни, которые сидели на лошадях, в основном были очень молодыми. В веке двадцать первом половину из них обозвали бы тинейджерами. Только вот в девятнадцатом веке эти самые тинейджеры уже успели повоевать.

— Ну, в чем дело? — спросил я.

— Шел бы ты отсюда, Джонни, — улыбнулся мне белобрысый юнец, на вид вряд ли намного старше нашего Фокса.

— И кто мне это говорит? — ответил я. Мысль, что на улице бандиты стрелять не будут, как-то слабо успокаивала, и весь мой расчет был на то, что, услышав мой южный говор и «агрессивные» русские интонации, бандиты примут меня за своего поля ягоду. — Я что, уже не имею права занести в банк свою кровную десятку?

— Ну занеси, — со смешком разрешил белобрысый.

Я двинулся к двери банка, ожидая выстрел в спину. «Ну я дурааак!..»

— Я с тобой, а то не донесешь, — один из парней спешился и пошел следом за мной. Я остановился перед дверью, открыл и пригласил:

— Проходите, сэр, а то на улице нынче прохладно.

— Ничего, я не мерзну, — усмехнулся тот. — Давай проходи, — сменил он тон на повелительный.

Я зашел. Справа от меня, прижавшись к стене так, чтобы не было видно с улицы, замер молодой человек с занесенной для удара лошадиной костью. Дверь за моей спиной захлопнулась. Я оглянулся и увидел, как Дуглас осторожно опускает на пол зашедшего за мной парня.

— Ну и какого черта ты сюда заявился? — приветливо спросил Дуглас, вытирая кровь с ножа о шинель покойника.

— Твой револьвер принес, — я протянул ему оружие.

— Да я уже разжился, пока ты там прохлаждался, — он проворно обыскал бандита, собирая оружие.

— Джим побежал за шерифом, — сообщил я.

— Это хорошо, — Дуглас оттащил покойника подальше, вглубь комнаты, где уже лежало два тела. — Вы не знакомы? Билли Берд, — он кивнул на клерка, вооруженного палицей, — мистер Берд, — из бронированной кладовой выглянул немолодой банкир и покивал мне, — а это Миллер из Форт-Смита.

Я тоже покивал.

— А что, в банке оружия нет? — спросил я.

— Есть, — ответил Дуглас. — Но мы решили пока не стрелять. Лучше уж так, потихоньку.

— Лучше, — согласился я, бросив взгляд на перерезанное горло одного бандита и разбитый череп второго.

— Нам здесь выгодно время тянуть, — сказал Дуглас. — Потому что иначе нам… — он провел обухом ножа по собственному горлу, и продолжать не стал.

Я огляделся. Просторная комната имела два окна и дверь с фасадной стороны, и еще по одному окну в боковых – то есть простреливаться будет из окон преотлично.

Окна закрыты ставнями-жалюзи, но это не преграда, когда стрельба начнется. Кладовая расположена неудачно: из окон простреливается, закрыться в ней нельзя, запоры на двери только снаружи, так что всерьез говорить о ней как об укрытии невозможно. Очень хорошо, что пока бандиты не догадываются о том, что их дружки уже мертвы. Подольше бы…

Я поглядел через щель в жалюзи на улицу. Бандиты уже проявляли явное нетерпение.

— Сейчас начнется, — проговорил Дуглас, стоя за моей спиной.

Бледный Билли Берд сменил палицу на револьвер. Я, наверное, выглядел не румянее его. Дуглас сунул мне в карман куртки один из трофейных кольтов. Может быть, я даже успею из него пострелять, подумалось мне.

— Не шериф ли? — прислушался Дуглас.

Я ничего не слышал, но люди на улице обеспокоились.

Раздался крик:

— Фрэнк, Коул, что вы там возитесь?

Один из юнцов спешился, Дуглас приготовился, но юнец в банк не вошел, остановился на крыльце и позвал:

— Фрэнк, отзовись.

— Вперед! — громким шепотом сказал Дуглас.

Он приоткрыл дверь, выстрелил, захлопнул дверь и заложил засов. В это время я смел жалюзи с окна, выходившего на Фрэнклин-стрит, и начал стрелять по бандитам. Оба Берда стреляли во второе окно.

Жить нам оставалось считанные минуты, но тут по Уотер-стрит примчалась подмога: шериф успел вовремя, и остатки банды, бросив тех, кто свалился с коней, умчались на восток по Фрэнклин-стрит. Команда шерифа поскакала за ними.

Я оглянулся: Берды были живы, только Билли прострелили правую руку, и он стоял, глупо улыбаясь и придерживая намокающий кровью рукав. Берд-старший, похоже, уже начинал прикидывать, как приспособить вместо повязки сатиновые нарукавники.

Оба боковых окна были целы: бандиты не успели, и слава богу.

Дуглас уже распахнул дверь и выскочил на улицу. Я, оглянувшись на Бердов, которым моя помощь вроде была не нужна, тоже вышел.

Прямо перед крыльцом захлебывался кровавыми пузырями тот белобрысый юнец, который со мной говорил. Другой, примерно его ровесник, лежал напротив моего окна с дырочкой во лбу, хотя я вообще-то целил в корпус. Вот такой из меня стрелок, да.

Парень лет двадцати пяти, лежавший поодаль, демонстративно поднял руки, потому что с простреленной ногой ему уже некуда было деться, а мальчишка лет от силы шестнадцати испуганно отползал подальше от Дугласа. Ран на тинейджере вроде не наблюдалось, но встать на ноги он почему-то не мог.

Дуглас обыскал на предмет оружия старшего, а я выловил и обыскал мальчишку.

В стороне билась, пытаясь встать, лошадь, и никак это у нее не получалось, но нам пока было не до нее.

У угла своей конторы стоял с револьвером в опущенной руке Хендерсон, из-за его спины выглядывал Барнетт.

— Берды живы?

— Живы, но Билли ранен, — ответил я. — А вы как? — я оглянулся на разбитое окно конторы юристов, которое выходило на Фрэнклин-стрит.

— В порядке, — ответил Барнетт, и двинулся вперед, тяжело опираясь о палку. — Это кто-то из вас нам окно разбил. А Хендерсон стрелял из-за угла, чтобы они на площадь не двинулись.

— Это хорошо, — одобрил я. Благодаря Хендерсону, возможно, у нас и сохранилось одно из боковых окон. — А вы не ранены?

— Да нет, это еще с войны, — ответил Барнетт. — А сами-то вы как? У вас куртка сзади в крови.

Я с интересом подвигал лопатками. Вроде как болезненных явлений не наблюдалось, да и когда меня могли ранить в спину?

— Это я забрызгал, когда тому парню горло резал, — сообщил Дуглас, подходя к нам. — Вот не получается у меня аккуратно горла резать.

— Практиковаться чаще надо, — сболтнул я чисто на нервах.

— Ну, мистер Миллер, — с укором протянул Хендерсон. — И вы туда же… — он проверил, остались ли в барабане патроны, и пошел к раненной лошади. Грохнул выстрел.

…В общем, ни в какой Канзас-сити мы в этот день не уехали. Сначала на площади появились члены городской милиции, подтянулся еще какой-то народ, и начали разбираться, что у нас тут происходит. Объяснения давали в основном Барнетт и немного мистер Берд, а мы скромно помалкивали. Раненые поступили сперва в распоряжение доктора Мортона, а потом налетчиков отправили за решетку в офис шерифа, а Билли – домой, под присмотр жены. Надо сказать, сильнее всех пострадал тинейджер: его сбила наземь вставшая на дыбы раненная лошадь, и, кажется, по нему еще кто-то проехал. Если уж точнее, то самая серьезная рана была у белобрысого, которого застрелил Дуглас, но тот умер еще раньше, чем прибыл доктор. Никто, впрочем, не опечалился. Дуглас даже сказал умирающему:

— Это тебе не скальпы резать с живых людей!.. — однако вряд ли белобрысый это расслышал.

Убитых опознавали Барнетт, двое незнакомых мне мужчин и Дуглас. Правда, Дуглас ограничился тем, что ткнул пальцем в белобрысого, и назвал:

— Арчи, — а потом показал на другого покойника: – Этого тоже в Централии видал.

Однако особых затруднений опознание покойников и без него не вызвало: один из парней, которых убил в банке Дуглас, и застреленный мною юнец, были братья, здешние, да еще из приличной семьи: их покойный отец был проповедником и одним из основателей местного колледжа, отчим тоже добропорядочный фермер, живущий неподалеку, остальные были из ближайших округов. В общем, хорошие мальчики, и чего их понесло банк грабить? На самом деле все понимали: эти парни воевали несколько лет, воевали на проигравшей стороне, накопили обиды на победителей, а теперь многим даже и вернуться некуда: дома разорены, семьи выселены из родных мест. Гражданская война, чтоб ее.

Округа центральной части штата, расположенные вдоль реки Миссури, в том числе и округ Клэй, где находился город Либерти, порой называли «маленький Дикси». Здесь селились в основном переселенцы из южных штатов, и уклад жизни сформировался точно такой же: выращивали на обширных полях коноплю, табак, и, если позволял климат, хлопок. И разумеется, без рабовладения жизни они не мыслили. Миссури вообще-то так и считался рабовладельческим штатом, но если в целом по штату рабов было около десяти процентов населения, то в округах «маленького Дикси» рабом был каждый четвертый. Такое же положение местные жители не прочь были распространить и в ближний Канзас. Война в Канзасе началась больше десяти лет назад, и западные миссурийцы принимали в ней самое живейшее участие. Западно-миссурийская и канзасская молодежь вообще слабо представляла, что такое мирная жизнь: канзасская гражданская война плавно перетекла в войну общегосударственную, и отряды бушвакеров и джейхоукеров просто продолжили прежнюю деятельность.

С отделением южных штатов возник только один нюанс: даже среди рабовладельцев в Миссури было много людей, которые отделения вовсе не желали. Вы еще помните конгрессмена, ограбленного в Централии? Джеймсу Роллингсу очень повезло, что среди ребят Андерсона не нашлось его знакомых: несмотря на то, что конгрессмен был рабовладельцем, он стоял не просто за Союз, но и выступал за применение военной силы против отделившихся. И он такой был не один. Что бы там ни говорили пропагандисты, а Гражданская война в США была не вокруг проблемы рабства. Речь шла о сохранении целостности всего государства. Поэтому большая часть миссурийцев таки была настроена «за Север».

Северное командование, впрочем, в этом не сильно было уверено: Когда Квантрилл в 1863 году вырезал все мужское население в Лоуренсе, штат Канзас, армейское начальство не додумалось ни до чего лучшего, как издать приказ № 11. Согласно этому приказу, население четырех округов к югу от Канзас-сити должно было покинуть территорию в течение пятнадцати дней. Тем, кто сумеет доказать лояльность, выдавался сертификат, по которому они могли поселиться вблизи от военных гарнизонов. Брошенное имущество поступало в распоряжение штаб-квартиры округа. То, что не удавалось реквизировать и сдать, подлежало уничтожению.

На самом деле, получилось как всегда: вывезти и уничтожить удалось далеко не все, и, как утверждали злые языки, партизаны получили гораздо лучшую возможность прибарахлиться в бесхозных усадьбах, чем в ту пору, когда хозяева были на месте.

Родной дом Арчи Клемента, также известного как «Little Arch», был как раз в округе Касс, одном из четырех округов так называемого Сожженого района. Автору неизвестно, как именно повлиял на Арчи приказ № 11, однако к резне в Централии Арчи был одним из лейтенантов Кровавого Билла Андерсона… то есть, надо сказать, не «одним из», а самым доверенным и самым жестоким. В искусстве, а главное, в желании резать скальпы с пленных ему не было равных. После смерти Андерсона в октябре 1864 года Арчи принял командование на себя. Он продолжал боевые действия даже после капитуляции армии генерала Ли, в мае. Сдаваться он не собирался.

1 января следующего года ему исполнилось двадцать лет. Автору неизвестно, как Арчи провел остаток 1865 года, но тот факт, что к 13 февраля у Арчи был готовый к действиям небольшой отряд, намекает на то, что после конца войны Арчи не сильно расслаблялся.

Арчи запланировал ограбление банка. До сих пор в США банды банки не грабили… ну, в обычных условиях, в войну-то всякое могло быть. Банки, конечно, страдали от краж, но обычно применялась кража со взломом, подкоп и подобные скрытные действия. Фактически, до 13 февраля 1866 года известно только одно вооруженное ограбление банка: 15 декабря 1863 года неизвестный мужчина вошел в помещение банка Мэлден в Бостоне, штат Массачусетс, убил семнадцатилетнего бухгалтера и исчез, забрав 5 тысяч долларов. Убитый юноша был сыном президента банка. Банк предложил награду в шесть тысяч долларов за поимку убийцы и возвращение денег. Кстати, вполне возможно, что банк ограбил кто-то хорошо знакомый: было выбрано время, когда бухгалтер находился в помещении один.

В общем, хотя с чистой совестью нельзя утверждать, что Арчи решил провернуть первое вооруженное ограбление банка, можно сказать, что это было первое ограбление банка к западу от Миссисипи. Для полной очистки совести, так и быть, дополним: в мирное время.

И оно у Арчи вполне удалось – в реальной истории. Двое налетчиков зашли в банк, сделали вид, что хотят купить облигацию, а потом выхватили револьверы и, угрожая ими, загнали мистера Берда и Билли в кладовку. Выгребли деньги, куш немалый, 58 тысяч долларов, а оставшиеся на улице налетчики волновались и нечаянно пристрелили проходившего мимо девятнадцатилетнего студента. Когда грабители ушли, Берды начали кричать в окно и звать на помощь. Шериф отправился в погоню, но начавшаяся метель помешала.

Банк был разорен. Ему удалось выплатить по обязательствам только шестьдесят центов на доллар. И хотя в мифах и легендах Запада этот налет порой преподносится как борьба с юнионистами, от этакой экспроприации пострадали простые жители городка. В реальной истории.

Однако в нашей истории есть Дэн, который топчется по бабочкам, как бегемот, и Дуглас, который любит делать шокирующие брезгливых людей подарки. Подаренная дубинка весьма понравилась молодому Берду и воодушевила на подвиги: когда в банк вошли Фрэнк и Коул, Билли застенчиво прикрыл лошадиную челюсть гроссбухом, а когда оказалось, что щас будут грабить – со всей силы шарахнул бандита челюстью по черепу. Ну вот можно было ожидать подобного от приличного молодого человека в очках и с чернильными пятнами на пальцах? Никто и не ожидал, но Дуглас спохватился первым и приложил второго бандита массивной стеклянной чернильницей. Каким-то чудом никто из налетчиков выстрелить не успел, Дугласу осталось только добить бандитов и думать, что делать дальше. Дальше была полнейшая безнадега, потому что здание совершенно не было приспособлено для боевых действий. Дуглас начал прикидывать, долго ли удастся продержаться, если навалить баррикаду из мебели перед дверью в кладовку, но тут, к счастью, явился Дэн с добрыми вестями.

6

Под утро я еще надеялся, что засну. В гостиничном номере было тихо, темно и прохладно, но глаза упорно открывались и рассматривали на потолке колеблющиеся тени от голых деревьев. Сходил попил водички, полежал в постели, потом пошел искать в потемках фляжку Дугласа.

— Что ты там шаришь? — послышался его голос.

— Ворую твой виски, — честно признался я, мацая его сюртук.

— Ну-ну, — отозвался он, — если найдешь – мне половину.

— Что, совсем не осталось? — огорчился я.

— Совсем.

Я вернулся к своей кровати, сел и начал размышлять: то ли ложиться снова, то ли натягивать штаны. Ни того, ни другого не хотелось. Значит, надеваем штаны, без этого бодрствующего человека здесь могут не понять.

— Испуг дошел? — из темноты поинтересовался Дуглас.

— Не то, чтобы испуг… — я помедлил, потому что трудно было объяснить, что я ощущаю. — Испуг еще вчера дошел, а сейчас что-то вроде совести проснулось. Вспоминаю вот парнишку, которого вчера убил: совсем ведь сопляк, вроде нашего Фокса… Нет, ты не подумай, будто я считаю, что зря его убил, ведь вчера или я его, или он меня. Но вот грызет меня сожаление: мог бы жить и жить этот младший Фрэнклин…

— Во-первых, наш Фокс – тоже не такое уж и дитё невинное, что-то я сомневаюсь, будто на его счету одни только Такманы, а во-вторых, почему ты своего покойника так странно называешь?

— Имя перепутал, что ли? Я не особо прислушивался, когда там этих парней опознавали, так что вполне мог. Я вроде как понял, что первыми в банк вошли Александр Фрэнклин, он же Фрэнк, и Джеймс Коул. Со мной вошел Джордж Шепард. Потом ты убил Арчи Клемента, а я младшего брата Фрэнка. Что, на самом деле – Коула?

В углу, где стояла кровать Дугласа, чиркнула спичка и подожгла сигару.

Потом Дуглас неторопливо донес до меня имена и фамилии бандитов.

Фрэнклин – оказалось не фамилией, а вторым именем, а фамилия оказалась – Джеймс. Итого имеем Александра Фрэнклина Джеймса, в просторечии – Фрэнка.

Younger – это оказалось не «младший», а фамилия Янгер. Томас Коулмэн Янгер, по-простому Коул.

Арчи Клемента и Джорджа Шепарда я запомнил верно.

А вот парень, которого я убил, действительно был младшим братом Фрэнка и звали его Джесси Вудсон Джеймс.

Джесси Джеймс, если кто не понял.

Наверное, я издал какой-то звук, потому что Дуглас вдруг совершенно бесшумно оказался рядом со мной:

— Что такое? Ты убил будущего президента Соединенных Штатов?

Я слегка отпихнул его, чтоб он не дышал на меня сигарным дымом:

— Если бы! Президента бы мне простили. Я убил легенду Запада! Одна надежда, что однофамилец.

Я напряг память, вспоминая вестерны. Блиннн!.. Джесси Джеймс и Коул Янгер, точно.

— Не однофамилец, — признал я. — Знаменитый бандит, робингуд и всякое такое, а мы с тобой без всякого почтения постреляли все ядро его банды.

— Это не его банда, а Арчи Клемента, — поправил меня Дуглас, возвращаясь в теплую постель. — Бандита не жалко.

— Ну, это нам с тобой не жалко, — проворчал я. — Я, когда там в банке был, еще бы с десяток робингудов был готов пострелять, только бы живым остаться. Но грядущие поколения останутся без фильмов о Джесси Джеймсе.

— Это без записанных спектаклей? — уточнил Дуглас и проронил равнодушно: – Не наша забота.

Я с ним согласился, хотя все еще пребывал в каком-то изумлении. Первый раз столкнулся с человеком, о котором хоть что-то знаю по прошлой жизни. И сам же его и убил.

Дуглас посидел, покурил, потом тоже начал одеваться. Сидеть без кофе было тоскливо, и мы отправились добывать его на кухню. Тут еще даже печь не растапливали. Рыхлая негритянка-повариха отвешивала подзатыльники сонному поваренку, который все никак не мог наколоть непослушными руками лучинок на растопку. У меня возникло предчувствие, что пока я дождусь того гостиничного табльдота, я вымру как мамонт, но Дуглас добыл для нас какую-то булку и кувшин молока, и мы развлеклись, пока поджидали кофий. Я было затосковал, что придется теперь торчать в этой гостинице, пока не придет дилижанс на Канзас-сити, но Дуглас и тут не подвел: переговорил с одним человеком, с другим – и вот наш багаж уже грузят на карету какого-то местного богача, которому как раз туда и надо, меня, в такой непрезентабельной куртке, устраивают рядом с кучером, Дуглас лезет в карету развлекать разговорами богача, его жену и престарелую тетку… И до полудня нас с нашими пожитками выгрузили у гостиницы «Париж», а богач проследовал к арендованному дому.

Я нагнулся за ящиком, чтобы занести его в отель, но Дуглас заявил:

— Погоди, я на почту загляну, нет ли писем.

— Потом заглянешь.

— Потом мне будет лень.

— А я замерз. Тебе хорошо, ты в тепле ехал…

— Ну так заходи в отель и сними две комнаты, — предложил Дуглас и унесся в сторону почтамта. Я оставил ящик, поднял свой саквояж и, обратив внимание негра в ливрее у входа в отель на наш багаж, вошел в холл.

Я сразу понял, что моя куртка здешнему дресс-коду совершенно не соответствует, но после убийства Джесси Джеймса я вполне мог ощущать себя крутым парнем, нет? Так что я равнодушно обвел взглядом почтенные дубовые панели, краснодеревные мебеля и прочую позолоту, как будто для меня вся эта роскошь дело привычное, и сказал дяде на ресепшене:

— Мне нужно две комнаты, — оглянулся на джентльменов в дальнем конце холла, которые, сидя в креслах, что-то там из рюмок очень уютно потягивали, позавидовал им и снова повернулся к портье.

Портье, похоже, боролся с соблазном ответить мне, что мест нет. Соблазн явно побеждал: ему помогал мой русско-арканзасский акцент. Не исключено, что портье засек еще и кобуру под курткой.

— Мистер Миллер! — услышал я радостный девичий голос. — Мистер Миллер, неужели это вы?

Я обернулся к широкой лестнице. От нее ко мне шла молодая женщина, одетая так, что я сразу решил: богачи, которые нас сегодня подвозили в Канзас-Сити – они вовсе и не богачи. Я заглянул под поля шляпки и узнал:

— Мисс Сент-Люк! Рад вас видеть.

— Миссис Фицджеральд, — поправила она, протягивая мне руку. — Я вышла замуж.

— Рад за вас, — я наскоро соображал, надо ли руку целовать или можно просто пожать. Пожал. Девушка, с которой я прошлым летом познакомился в Луизиане, похоже, именно этого и ожидала.

— Дайте угадаю, — сказала она, — вы прямиком с Индейской территории?

— Не угадали, — улыбнулся я. — Я из Арканзаса. Но с точки зрения доступности к магазинам с одеждой это почти одно и то же.

Краем глаза я заметил действия портье: тот подавал знаки бою, чтобы тот тащил мой багаж. Поведение Оливии удостоверило мою личность. Подошел молодой мужчина, окинул меня оценивающим взглядом.

— О, Ричард, дорогой, это тот самый мистер Миллер, телеграфный инженер!

Взгляд Ричарда потеплел, и он дружелюбно встряхнул мою ладонь.

— Рад с вами познакомиться, я ведь вам многим обязан. Сердечно вам благодарен, что летом вы позаботились о Оливии…

— Да что вы, ничего особенного я не сделал, — засмущался я, но Ричард возразил:

— Я полагаю, что положение было опаснее, чем думает Оливия. Поужинаете сегодня у нас? Мы живем здесь, в отеле, на втором этаже.

— О, американская привычка жить в отелях очень удобна, не правда ли? — встряла Оливия. — Мы расположились с удобством, и нет нужды беспокоиться о прислуге. Ну, конечно, ближе к лету мы купим дом…

— Я не уверен, что обзаведусь костюмом к ужину, — сказал я. — Ну и к тому же я приехал с приятелем…

— Ваш приятель тоже приглашен, — твердо заявил Ричард. — А в каком костюме вы будете, нам безразлично.

— Зато мне – не очень, — пробормотал я. Тут, слава богу, в дверях появился Дуглас, и я призадумался, как тут по этикетам полагается всех знакомить, но оказалось, это я здесь самый незнакомый, а Дуглас прекрасно известен и портье, и Ричарду Фицджеральду, так что Ричард сам его жене и представил. И, естественно, уже никаких отговорок насчет ужина не принималось.

Оливия попробовала пригласить нас сейчас же кататься в санях, но мы с Дугласом дружно отказались: уже накатались за сегодня, так что Фицджеральды отправились развлекаться одни. Дуглас сделал знак официанту, и он принес нам по рюмочке того, что джентльмены пили. Оказалось, неплохо, или нам это с холоду показалось.

— Бутылку в номер, — велел Дуглас официанту, и обернулся к портье: – Какой номер?

— Пятнадцатый и шестнадцатый, сэр, — ответил портье. — Послать в магазин за приказчиком? Мистеру Миллеру понадобится костюм…

— Послать, — согласились мы.

Комната мне досталась теплая, светлая, уютная – и явно мне не по карману. Я повесил на вешалку пояс с кобурой, для приличия прикрыл их курткой. Куртка тоже выглядела здесь ни к месту, но прятать в шкаф я ее не хотел. Куда хуже выглядели сапоги. Топтать ими здешние ковры было прямо физически неприятно, и я разулся. Почувствуйте себя грязным бомжом, называется ситуация. «Нищий в раю» – картина маслом.

Босиком стало холодно, я подобрал было ноги под себя, но тут же опустил на пол, потому что кресло такого способа сидения не предусматривало.

Пришел Дуглас с бутылкой, оценил мой удрученный вид и поинтересовался:

— Не хватает комфорта?

— Ну да, — согласился я, разглядывая свои замерзающие ступни. — В номере нет ни туалета, ни ванной. Где халаты и тапочки? Где, наконец, библия, без которой не обходится ни одна приличная американская гостиница?

— Не подозревал, что ты любишь читать библию, — Дуглас протянул мне рюмку.

— Ну вот нафиг ты меня сюда приволок? — спросил я. — У меня денег таких нет, чтобы жить в таких гостиницах. Я и так кругом в долгах, а Джонс мне проценты еще нескоро выплатит.

— Ну во-первых, я не согласен жить в таком клоповнике, который тебе по карману, — сказал Дуглас. — А во-вторых, если ты будешь жить по средствам, тебя не будут приглашать в приличное общество, а потому и серьезные деньги у тебя не появятся. Впрочем, я даже не ожидал, какие у тебя есть знакомства. Я-то как раз и рассчитывал познакомить тебя с Фицджеральдом, а ты, оказывается, ему уже самый лучший друг.

— Ага, прямо, — возразил я. — Минуту всего с ним поговорили, а потом ты пришел.

— Фицджеральд не будет всякого босяка, с которым минуту как познакомился, приглашать на ужин.

— Его жена – та самая внучка маркизы с бриллиантами.

— Ты упустил прекрасную девушку, — заявил Дуглас. — Надо было ухаживать понастойчивее.

— Я не ухаживал, — буркнул я. — Ни кола ни двора, ни прошлого, ни будущего – куда мне еще ухаживать.

— А бриллианты?

— И потом всю жизнь чувствовать себя придурком, который даже не умеет себе на хлеб с маслом заработать? Да ну его.

В дверь постучали – явился приказчик из магазина, обмерил меня с головы до ног, оглянулся на куртку и сапоги в углу и спросил, какие будут пожелания к костюму.

— Командуй, — оглянулся я на Дугласа. — Ты лучше моего разбираешься, что полагается сейчас носить приличным людям.

— Во-первых, тебе нужно два костюма: повседневный и вечерний, — неторопливо начал он и потянулся за портсигаром.

— Ты раньше про два костюма не говорил, — возразил я.

— Если б тебя с Фицджеральдом знакомил я, хватило бы одного повседневного, — объяснил Дуглас, закуривая. — Никто бы и глазом не моргнул, если б ты в обычном костюме вечером явился: мы на Западе, а не в Филадельфии, здесь таких тонкостей все равно не разбирают. Но раз ты у нас такой переборчивый, что можешь пренебрегать богатыми невестами, то должен соответствовать. Понятное дело, здесь в Канзас-сити действительно приличный костюм не купишь… — он испытующе посмотрел на приказчика. — …но мы постараемся выжать из местного ассортимента готовых костюмов все, что возможно, — добавил он с напором и погрузился в детальное описание требований к моей будущей одежде. Приказчик задавал наводящие вопросы. Я был чем-то вроде манекена: на меня вроде и оглядывались, спрашивая моего мнения, но чисто формально.

— А пальто мы, думаю, закажем после того, как определимся с костюмами, — завершил Дуглас консультацию с приказчиком.

— А когда мы закажем обувь? — Спросил я.

Рассеянный взгляд Дугласа опустился на мои босые пятки.

— И обувь, — сказал он приказчику, который чиркал что-то в блокноте. Приказчик поднял замороченный взгляд от карандаша и спросил меня:

— Пижаму приобрести не желаете?

— Что??? — неподдельно удивился Дуглас.

— Пижама, сэр, это костюм для сна: штаны и куртка вместо ночной рубашки, — вдохновенно объяснил приказчик. — Последняя английская мода. Некоторые джентльмены заказывают постельное белье, пижамы и нижнее белье из ткани одной расцветки.

Дуглас уставился потрясенным взглядом на то место, где у меня под штанами были трусы: не иначе попытался вообразить, как выглядит постель, застеленная сатином в «огурцах» павлиньих цветов. Но, кажется, идея закамуфлироваться под цвет простыней пришлась ему по вкусу, потому что он сообщил приказчику, что наведается к ним в магазин попозже.

— Я не люблю спать в пижаме, — сказал я приказчику, — а вот домашние тапочки мне нужны. Розовые, в виде зайчиков, — добавил я мстительно.

Теперь и приказчик впал в глубокую задумчивость.

— Что, таких нет? — пытаясь сохранить серьезность, спросил я. — Эта мода сюда еще не дошла?

Приказчик осторожно поинтересовался, правильно ли он меня понял. Я, по-прежнему сохраняя невозмутимую морду, нарисовал эскиз. Приказчик посмотрел круглыми глазами и исчез. Улетел, что называется, но обещал вернуться. С костюмами.

— У вас действительно носят такие тапочки? — спросил Дуглас, покуривая.

— Не все, — признался я. — Мне больше нравятся твои мокасины, но я не нашел места, где можно купить такие же.

— Такие мокасины не покупают, — объяснил Дуглас. — Надо иметь мать, сестру, невесту или жену… Я думаю, я смогу кое-кого уговорить вышить для тебя мокасины, — добавил он, поразмыслив.

— Если что, я жениться пока не согласен, — предупредил я.

— Да ладно, — он благодушно махнул рукой, — это ты еще сестренок Бивера не видал.

— Кто такой Фицджеральд? — спросил я, поскольку этот вопрос занимал меня более всего.

— Фицджеральд… — Дуглас устремил взгляд куда-то в пространство, — Фицджеральд, друг мой, это деньги.

Как выяснилось, мой новый знакомый был младшим отпрыском одной очень почтенной и богатой семьи из Пенсильвании, владельцев заводов, газет, пароходов – и много еще чего. Решив заняться делом, Ричард Ф. огляделся и пришел к выводу, что на Востоке заводов и всего прочего уже много, а вот на Западе – как-то на этот счет пустовато. Осесть он решил в Канзас-сити, понемногу разворачивал производство и находился в поисках товара, который мог бы конкурировать с продукцией восточных производителей. С разным сельхозоборудованием и заказами от железных дорог пока только что удавалось держаться на поверхности: Канзас-сити был, конечно, ближе к потребителю, но пока проигрывал по стоимости рабочего труда: иммигранты в восточных штатах нанимались работать за гроши, а если у них хватало финансов добраться до Миссури, они уже начинали подумывать о собственной ферме. Однако все же рабочих в Канзас-сити с каждым днем прибавлялось.

В отличие от Форт-Смита, который без железной дороги оказывался мало эффективным в экономическом отношении, у Канзас-сити и железные дороги были уже под боком, вот-вот к самому городу подойдут, и река Миссури по судоходным качествам оказывалась куда лучше Арканзас-ривер. В общем, с учетом транспорта, Канзас-Сити оказывался много ближе к Нью-Йорку и наиболее развитым районам Соединенных Штатов, чем застрявший на краю мира Форт-Смит. Правда, в ближнем окружении у Канзас-Сити были серьезные конкуренты: Ливенуорт в Канзасе и Индепенденс и Сент-Джозеф прямо под боком, в Миссури. Все эти города были воротами на Запад: именно здесь народ выгружался с пароходов, грузил свое барахло в фургоны и отправлялся в дальний путь искать счастья по знаменитым западным тропам: Санта-Фе, Орегонской и Калифорнийской. Само собой, точный маршрут этих троп зависел от многих факторов: погоды, настроений индейцев, знаний проводников и прочего, но на начало маршрутов больше влияла навигация на Миссури. Первое время лидерство держали Индепенденс и Ливенуорт, потом, обзаведясь железной дорогой, вперед вырвался Сент-Джозеф.

Фицджеральд задумал ход конем. В качестве коня должен был выступать железнодорожный мост через Миссури. Фицджеральд вел переговоры с молодым инженером Октавом Шанютом, который сделал проект Union Stock Yard – складов, где накапливался скот для грандиозных чикагских боен. Если будет мост – можно будет строить железную дорогу дальше на Канзас и перевозить в ту сторону – переселенцев и нужные им грузы, а обратно – скот, которым были богаты западные прерии. Для инвестирования строительства моста Фицджеральд мог привлечь не только местные миссурийские деньги, но и капиталы своих пенсильванских родственников.

— Ну и зачем я такому большому человеку?

— Сначала мы продадим ему вентилятор, — объяснил Дуглас.

— Я не имею права продавать вентилятор, — напомнил я, — он уже продан Джонсу и Шиллеру.

— Перекупит. А потом он купит писчую машину.

— Которой еще нет.

— Тебе нужны деньги, чтобы довести ее до ума. Вот у Фицджеральда мы их и возьмем.

— А он их так уж прямо даст.

— Эти самые машинки в твое время – насколько широко распространены?

— Нинасколько, — ответил я. — Последний завод закрыли лет пятнадцать или двадцать назад.

— И как же вы после этого писали? Ведь не ручками?

— На компьютерах, — сообщил я. — Это сложная электронная техника, я ее изобретение не потяну.

— Ага, — подвел итог Дуглас. — Но более ста лет писали с помощью машинок?

— Да.

— И сколько машинок приходилось на тысячу человек населения?

— А я знаю? — я попробовал сообразить. — Десяток… десятки…

— На население Соединенных Штатов, значит, потребуются сотни тысяч таких машин, а если удастся заинтересовать британский рынок – то речь вообще пойдет о миллионах. Имеет смысл заняться.

В дверь постучали. Я было подумал, что это вернулся приказчик с костюмами, но оказалось, хозяин гостиницы прислал нам обед. Скорее всего, он сделал это не из большого уважения ко мне, а для того, чтобы не шокировать нежную психику состоятельных постояльцев появлением у табльдота русско-арканзасца в потертой куртке. Нас, впрочем, это не обидело, мы перекусили, обсуждая гипотетические деловые планы Ричарда Фицджеральда, а потом появился приказчик из магазина с небольшим отрядом подростков, помощников и носильщиков, и я начал мерить костюмы, отгородившись от остальной комнаты яркой шелковой ширмой.

Первый же костюм понравился и мне, и, что не менее важно, Дугласу. Он одобрительно кивнул, и мы с приказчиком начали обсуждение, что там надо доработать, чтобы подогнать стандартный готовый костюм по моей фигуре. Вечерний вариант не понравился ни мне, ни Дугласу, но других все равно в Канзас-сити не было, пришлось брать, что есть. Или не брать? — я было попробовал отвертеться от покупки, но Дуглас сурово велел покупать. А поскольку покупать надо было не только костюмы (то есть штаны и пиджак), но и кучу всякой фигни, включая перчатки, к концу беседы с приказчиком я чувствовал себя разоренным вчистую.

Но зато я был готов, не краснея, отправиться общаться с Фицджеральдом. Поймите меня правильно, если б игра велась на моем поле, на Пото-авеню или хотя бы в Форт-Смите, я бы такими проблемами не заморачивался, потому что меня весь город знает, и нет нужды рядиться в павлиньи перья, чтобы показать, что я чего-то стою. Здесь же приходилось жить по чужим правилам, а правила пока диктовались на Востоке. Демократичный стиль, когда миллионеру не стыдно появиться на людях в джинсах, был пока не в моде. А я и тем более миллионером пока не был.

Фицджеральд, который допускал возможность, что я явлюсь на ужин в неподобающем костюме, был приятно разочарован. Дуглас оказался прав: для нашего возможного спонсора одежда была важной деталью для характеристики человека.

Молодожены жили на втором этаже, в тупике, где оказалось возможным отделить дверью несколько комнат от общего коридора. Помимо спален и парочки гостиных в их распоряжении была еще комната, где устроили столовую, куда подавали блюда с гостиничной кухни, и другая комната, поменьше, где расположился кабинет Ричарда. В этом кабинете мы трое и посидели примерно с полчасика, пока в столовой накрывали стол. Ричард должен был пока развлечь нас разговором, но явно не находил общей темы, так что беседа направлялась в основном силами Дугласа.

Я рассказал Фицджеральду, каково быть телеграфистом на Индейской территории, потом Дуглас непринужденно вывел разговор на мою нелюбовь писать от руки, я похвастался вечной ручкой, купленной полгода назад в Новом Орлеане, но признал, что намного удобнее писать мне не стало, и тут Дуглас закинул информацию об изобретаемой мною пишущей машинке. Фицджеральд даже глазом не моргнул. Я признал, что пока еще ничего не получается, хотя клавиатура сама по себе вполне работоспособна, я ее на телеграфном аппарате испытывал.

— А что, — спросил Фицджеральд как бы между прочим, — у вас уж есть доведенные до рабочего состояния изобретения?

— Вентилятор, — сообщил я. — Это что-то вроде механического веера для жаркой погоды.

Тут в кабинет вошла Оливия, которая пришла звать нас к столу. Мою фразу она услышала и заинтересовалась: у них в Луизиане жара влажная, душная, изнуряющая, и всякие устройства, хоть немного облегчающие жизнь, Оливии были весьма интересны, так что уже за столом мне пришлось немного рассказать о вентиляторах, производимых Джонсом и Шиллером, и о том, что я привез один экземпляр для показа.

Присоединившаяся к нам за ужином мисс Томпсон, тетка Ричарда, такой темы для застольной беседы не одобрила, и беседу пришлось перевести в другое русло, в основном о погоде и климате (нет, в России зима не всегда, лето тоже бывает), о знакомых (нет, у меня как будто нет друзей и родственников на тех русских кораблях, что пару лет назад заходили в Нью-Йорк) и о том, все ли русские – князья (нет, не все; я вот ни с одним князем до сих пор не знаком). Между делом я узнал, что делала Оливия после моего отбытия из Нового Орлеана: как и собиралась, поехала в Сент-Луис разузнавать о кузине Юджинии, у знакомых встретила Ричарда. Возможно, со свадьбой не стоило торопиться, но мисс Сент-Люк было неудобно надолго зависать в гостях у знакомых, а Ричард, похоже, сообразил, что на свидания придется ездить за тридевять земель, поэтому они поженились, и мисс Томпсон, которая приехала из Пенсильвании устраивать холостяцкий быт племянника, неожиданно для себя оказалась в роли наставницы молодой хозяйки.

После ужина хозяева устроили для гостей немного развлечений в духе времени. Поскольку радио и магнитофоны еще не изобрели, а пианино Фицджеральды пока не купили, на музыкальной части программы пришлось поставить крест. Насколько я понимаю, карточных игр мисс Томпсон тоже не одобряла, поэтому занялись невинными настольными играми, к двадцать первому веку выжившими разве что в детских садиках: ага, вот этими, когда кубик бросают и передвигают фишки, и подобными им. Оливия вспомнила о волшебном фонаре и заявила, что обязательно купит аппарат, чтобы смотреть слайды. Дуглас сообщил, что у нас есть свой волшебный фонарь, каких ни у кого нет. Тут же все загорелись посмотреть, я сходил за анимаскопом, пока Дуглас командовал натягиванием простыни. «Приключения червяка», несмотря на то, что длились несколько секунд, произвели оглушающий эффект, и я несколько раз повторил его на бис. Конструктор имел успех не меньший: все, включая мисс Томпсон, сидели на полу и с воодушевлением собирали разные машинки, воруя друг у дружки детали. Потом мы сообща построили для Ричарда мост, и договорились, что завтра во второй половине дня они всем семейством придут полюбоваться на вентилятор.

Утром я выгулял до табльдота свой новый костюм и выяснил, что успешно замаскировался под приличного человека. После завтрака Дуглас сообщил, что снял одну из гостиных на нашем этаже под рабочий кабинет для нас обоих, и я могу располагаться с вентилятором там. Когда я принес в гостиную ящик, Дуглас уже занял бумагами стол и почитывал под сигарку газеты.

— Что-нибудь интересное? — спросил я, распаковывая свое имущество.

— Разумеется, — кивнул Дуглас. — В городе Либерти, представляешь, отряд Арчи Клемента попробовал ограбить банк. На их беду, аккурат в то время в банк зашли два проезжих телеграфиста с Индейской территории и решили проблему в лучших традициях фронтира.

— Хм, — задумался я. — А Билли Берд или, скажем, Хендерсон, они что – никакого участия в решении проблемы не принимали?

Дуглас покачал головой:

— Да им вроде и незачем. У покойных, знаешь ли, родни в ближних городках хватает, а нравы здесь южные. Кому-нибудь нужна затяжная, лет на сто, вендетта? Уж лучше свалить на проезжих.

— Угу, — заметил я. — Только, если судить по братьям Такманам, эти господа могут и в соседнем штате обидчиков искать.

— Ну и пусть ищут, — легкомысленно ответил Дуглас. — Только сомневаюсь, чтобы в штате «Вестерн Континентал» числились господа Дэннис и Дуглас.

Я моргнул, соображая.

— Ты что, не заметил? — поднял брови Дуглас. — Я там в Либерти специально в именах наврал.

— Точно, — вспомнил я. — Шериф же меня мистер Дэннис почему-то называл, но мне лень поправлять было.

— Вот и правильно, — согласился Дуглас. — Оно тебе надо – еще и вендетту на себя брать?

Я разглядывал потолок. Когда я демонстрировал вентилятор на Пото-авеню, мы с Джейком, долго не размышляя, сняли с крюка посреди комнаты керосиновую лампу и вместо нее подвесили вертушку. В этом отеле освещение было газовое, и трогать осветительные приборы без санкции газовщика было неосторожно. Поэтому я присмотрел место на потолочной балке, прикинул, какие инструменты и материалы мне понадобятся, проконсультировался с портье и выгулял свои новые пальто и шляпу до магазина. Шляпа мне жутко не нравилась, но стетсоны приличным людям пока не полагались даже в Техасе. Котелок и цилиндр я отверг, пришлось ограничиться хомбургом, из-за которого в магазине меня поприветствовали по-немецки. Увы, немецким я владел в объеме примерно «гутен таг» и «данке шён», так что пришлось общаться по-английски. Помимо прочего, я купил и гирю, необходимую для противовеса, потому что гири в комплект поставки вентилятора не входили, их Квинта подбирал по месту (да и тащить с собой гирю в другой штат… вы меня за кого принимаете, за верблюда?).

Когда я вернулся, за столом сидели молодой человек и девушка, явно связанные близким родством; Дуглас прохаживался по комнате и диктовал, молодые люди поочередно стенографировали.

— Мистер Кеннет Трейси и мисс Трейси, — представил их мне Дуглас, оторвавшись на минуту от диктовки.

— Я вам разве мешать не буду? — неуверенно спросил я, вешая пальто и шляпу на вешалку.

— Нет, — ответил Дуглас и продолжил в бодром темпе надиктовывать очередную главу из приключений Лиса из Кентукки: как будто читал с листа бумаги, практически не задумываясь над фразами.

Раз «нет», то приступим…

Я выглянул в коридор. Бои, посланные портье, как раз подтаскивали сложенную стремянку. Ее установили в указанном мною месте, после чего бои удалились, а я, поразмыслив, отправил на вешалку сюртук и принялся за работу.

Дугласу, как оказалось, моя возня и в самом деле не мешала; он, как натуральный киборг, похоже, имел внутри себя магнитофончик, так что не сбивался ни на секунду, даже если подавал мне инструменты и детали. Брат и сестра Трейси в процессе работы добросовестно старались на всякие стуки и звуки, производимые мною, не отвлекаться, но во время перерыва посматривали, что я творю, круглыми от любопытства глазами, и только родственный тычок в бок заставлял их принять рабочую эстафету от сиблинга.

Когда я уже закончил монтаж, пришел Барнетт, поздоровался и критически рассмотрел вращающиеся лопасти.

— Вот это, что ли, продавать собираетесь?

— Это уже продано.

— Надо перепродать, — сделал паузу в диктовке Дуглас.

Я оглянулся на него:

— Ты же присутствовал, когда я продавал вентилятор Джонсу и Шиллеру! Что же ты тогда не влез со своим Фицджеральдом?

— Фицджеральд тогда с тобой даже и разговаривать не стал бы о вентиляторе, — ответил Дуглас. — Спас ты его невесту от бандитов – это, конечно, хорошо тебя рекомендует, но какой из тебя изобретатель, если у тебя ничего не продается? А вещь стоящая, но Джонс с Шиллером просто не смогут с ней развернуться. И, если я кое-что в людях понимаю, Фицджеральд вентилятор перекупит. Вот для того, чтобы он перекупил на выгодных для Миллера, Джонса и Шиллера условиях – ты нам и нужен, — объяснил он Барнетту. — В первую очередь – для Миллера.

— Документы дайте посмотреть, — сказал мне Барнетт.

Я выдал ему тощую папочку, и он погрузился в недра немудреного моего договора с Джонсом и Шиллером. Потом я подложил ему для ознакомления заготовленные бумаги на конструктор, анимаскоп, застежку-молнию и пишущую машину. Так он и шуршал, Дуглас диктовал, брат и сестра Трейси усердно стенографировали. Подошло время обеда, и мы всей компанией спустились к табльдоту, а после обеда Трейси ушли разбираться, что они там настенографировали, а мы, проведя короткое совещание насчет договоров и оформления патентов, приготовились к встрече Фицджеральдов.

Фицджеральдам вентилятор понравился, хотя восторги по его поводу высказывала главным образом Оливия, а Ричард помалкивал. Потом Дуглас развлекал Оливию приятным разговором, а мы – я, Фицджеральд и Барнетт – погрузились в обсуждение технических и юридических подробностей сначала касающихся вентилятора, а потом всего остального. Дуглас встрял только раз, когда предупредил Фицджеральда, что если тот утащит не защищенные пока патентами идеи, то Дуглас собственноручно снимет с Ричарда скальп. Оливия рассмеялась: грубоватый мужской юмор. Ричард, однако, зыркнул на Дугласа и раздраженно дернул щекой: мог бы не упоминать. Он-то воспринял слова Дугласа практически всерьез. Интересно, с чего бы? Неужели и он был свидетелем того, как наш милый журналист практиковался в резании чьих-то горл?

Пишущая машинка Фицджеральда весьма заинтересовала, и он спросил, что мне надо для того, чтобы довести ее до ума.

— Деньги, рабочие и инструменты, — честно ответил я. — Потому что чертеж мало нарисовать, надо еще посмотреть, что из этого чертежа «в железе» получается.

Фицджеральд посмотрел на Барнетта:

— Ну, допустим, я выделю Миллеру место на моем заводе…

— Только я не хочу наниматься на ваш завод, — заметил я в пространство.

— Мы это учтем, — ответил Барнетт и продолжил разговор с Фицджеральдом. Я снова, как при разговоре Дугласа с приказчиком из магазина одежды, почувствовал себя чем-то вроде манекена.

Несколько дней спустя по результатам этого разговора Барнетт и представитель Фицджеральда выехали в Форт-Смит, а я переселился из пафосной гостиницы в уютную комнату на краю города, неподалеку от завода.

Ричард выделил мне под конструкторское бюро светлое просторное помещение, и я снова начал делать машинку – с учетом выявившихся при изготовлении машинищи проблем. Как бы помимо дела, на заводе Фицджеральда начали производство конструктора, как и полагается, из железа, а не из фанерок, как мой образец, но в продажу пока не пускали – готовили к какой-то крутой промышленной выставке в Нью-Йорке. Там же планировали показать вентиляторы (если сторгуются с Джонсом и Шиллером), а также мою электрическую клавиатуру – и фиг с ней, что действующий приемно-печатающий аппарат пока построить не удалось. Я присобачил к ней валик с бумажной лентой, над которой в такт точкам-тире качался и наносил штрихи грифель. Полученное устройство мы обозвали электростенографом. Главное было успеть патентно защититься до выставки, а пока мы вели предстартовую подготовку, чтобы, если успеем, было что показывать. Брат и сестра Трейси здорово наловчились эти штришки расшифровывать, да и в десятипальцевом слепом методе неплохо напрактиковались, так что их тоже должны были захватить в Нью-Йорк.

Насколько я понимаю, у Фицджеральда были и другие товары, которые он готовил к нью-йоркской выставке, но я в эти подробности не вникал.

Иногда по вечерам за мной присылали экипаж, я переодевался в вечерний костюм и ехал к Фицджеральдам развлекаться. Оливия и Ричард знакомили меня со всеми, с кем имело смысл, на их взгляд, знакомиться в Канзас-сити. Естественно, все эти люди, с которыми мне надлежало знакомиться, были местными богатеями, так что вечерний костюм пришелся очень к месту. Я пару раз посетил театр, был приглашен к мэру и местному судье, а также, пока не двинулся лед на Миссури, успел стать чемпионом Канзас-сити по конькобежному спорту. В Штатах этот зимой случился коньковый бум, потому что в 1865 году одним из книжных бестселлеров стала книга Мэри Мэйпс Додж «Серебряные коньки». С коньками, вообще-то, американцы и раньше были знакомы, но как-то больше вприглядку: ну подумаешь, понаехавшие иностранцы на чем-то таком чудном по льду катаются? А сейчас, почитавши книжку миссис Додж, тоже решили попробовать. Ну а мне-то чего пробовать, если меня еще дошколенком на лед родители выводили? Одолжил коньки у Ричарда да нечаянно и пробежал дистанцию быстрее всех.

Тут-то и обнаружилось вдруг, что в Канзас-сити меня принимают за кого-то другого. Я, принимая поздравления с победой, скромно отвечал, что, мол, у нас в России даже медведи на коньках катаются, как вдруг меня переспросили с натуральным удивлением:

— Как, вы и в самом деле из России?

Я даже и не понял: я же вроде этого и не скрывал. Порасспросил Дугласа, и он, ухмыляясь, объяснил мне, что вообще-то в русском происхождении общественное мнение мне не отказывает, но полагает, что в Америку я прибыл много раньше, чем о том говорю – не в прошлом году, а по крайней мере лет десять назад, если не двадцать. А иначе почему я так хорошо по-английски говорю, да еще уйму чисто американских диалектизмов употребляю? Вот диалектизмы меня и выдали: я до войны был хлопковым плантатором в Арканзасе и воевал, само собой, на стороне Конфедерации – а иначе почему я так агрессивно с юнионистами разговариваю и почему свое участие в войне скрываю?

— И что теперь делать? — спросил я Дугласа.

Тот небрежно махнул рукой: легендой больше, легендой меньше… У него своих дел было по горло. Все-таки настоящим киборгом он не был, и диктовка в режиме четыре часа каждый день, не считая воскресенья, выматывала сильно, а он еще изыскивал время подвергать меня допросам. Не знаю, что он там у себя в блокнотах выписывал, а в моей тетрадке список того, что можно «изобрести», рос прямо как на дрожжах. Моральные волнения по поводу того, что я фактически занимался плагиатом, воруя изобретения, которые должны были вот-вот изобрести неизвестные мне люди, давно уже меня не волновали. Если б я приволок из будущего готовые чертежи и технологии – может быть, да, это воровство и ай-яй-яй, а вот вы попробуйте хотя бы пишущую машинку сделать, просто зная, как это приблизительно выглядит. Конечно, я имел несомненную фору перед настоящими изобретателями – я знал, что в результате получится и насколько будет востребовано… в этом смысле, мне, конечно, было легче. Когда-то давным-давно читал я фантастический рассказ: собрали группу ученых, рассказали о каком-то невероятном изобретении, сообщили, что автор изобретения погиб вместе с чертежами, и все, что есть – любительский кинофильм, где он это изобретение демонстрирует. Ученые дружно сказали, что это шарлатанство, а фильм – какой-то трюк, но кое-какие соображения у них появились: они же видели, что эта штука работает! Она возможна! Так почему бы им не повторить? И сделали они такую штуку, а потом им сказали, что это был эксперимент… да-да-да, и фильм – действительно трюк, и никакого изобретателя с его невероятной машиной не было…

7

С Фицджеральдом мы не сработались. У нас отлично получалось общаться на нерабочие темы, обсуждать литературу, театральные постановки, события в Канзас-сити и Штатах, даже о будущем мосте через Миссури и о преимуществах бессемеровской стали мы могли разговаривать без проблем, но когда он начинал лезть в тонкости моих чертежей – тут у меня никакого терпения не хватало. Какая-то мания у него была все улучшать! Понятное дело, в конструкторе или вентиляторе много не наулучшаешь, так он лез в пишущую машинку. А чего там улучшать, если там еще нормальной-то конструкции не было, я чуть не методом тыка подбирал форму деталей, а тут влезал в конструкцию руководящим пальцем Ричард, говорил, что этот узел, например, можно сделать вдвое проще, я, бросив все, начинал этот узел упрощать, а потом оказывалось: Ричард вовсе не учел того, что этот узел должен еще туда-сюда двигаться. Пару раз он меня так с рабочих мыслей сбивал, а потом я его послал, он меня послал, мы, как два придурка, поорали друг на друга, выговорились, посидели, обмениваясь мрачными взглядами.

— Ну какой ты европеец? — укоризненно сказал он. — Европеец в жизни не позволит себе орать на хозяина завода. Американцы – те могут.

— Я не европеец, — ответил я. — Я русский.

— А русские разве не европейцы?

— Скифы мы, — ответил я. — Азиаты. С раскосыми и жадными глазами.

Ричард внимательно посмотрел на меня:

— Не похож.

— Это стихи, — объяснил я.

Ричард кивнул.

— Это мой завод, — немного погодя сказал он. — Я не могу позволить, чтобы на моем заводе кто-то на меня орал.

— Это моя конструкция, — ответил я. — Какого хрена ты велел Свенсону делать планку без отверстия?

— Сломается же.

— А если по-твоему – просто работать не будет.

Мы еще немного посидели.

— У меня за комнату до конца недели заплачено, — сказал я. — Поеду, пожалуй, в Форт-Смит, там Джонс мне не указывает, сколько отверстий в планках сверлить.

— Дыра этот ваш Форт-Смит, — бросил Ричард.

— Да ну, нормальный городишко. Если б там еще электростанция была – вообще бы и мечтать было не о чем.

— А что, — спросил Ричард, — в электричестве ты разве понимаешь?

— Чего там понимать, — отмахнулся я. — Скоро все станет электрическим, включая утюги и чайники.

Ричард вежливо сделал вид, что поверил.

— Построить бы на Арканзас-ривер плотину, — помечтал я. — двойная польза: и электростанцию можно поставить и навигацию в засушливый сезон наладить.

— Там племенные земли, — возразил Ричард. — А значит, утрясать все вопросы придется не только со штатом, но и с федеральным правительством. Ты не справишься.

— Да я и в масштабах округа бы не справился бы. Не умею я крупно мыслить. О мелочевке думаю.

— Ну почему, — вежливо пробормотал Ричард, — если придумать мелочь, которая будет продаваться тысячами, то это уже не мелочь.

— Это вроде бритвенных лезвий? — сболтнул я. — Миллионами можно продавать…

Ричард призадумался.

— Это ты о чем? — спросил он.

— Ну, бритва. Ее нужно постоянно точить, а не то и побриться толком нельзя будет.

— Ну да.

— И опасная она…

— И что?

Я достал из кармана блокнот и изложил в эскизах концепцию бритвенного станка и сменных лезвий.

— Простейшая же вещь, — сказал я. — Не может быть, чтобы ее никто не запатентовал.

Ричард рассматривал рисунки.

— И как такое лезвие после использования точить? — спросил он.

— Зачем точить? Выбрасывать.

Я немного порассуждал, что Джонс производство бритвенных лезвий не потянет: тут нужна сталь определенного качества и станки… но заметил, что Ричард как-то не очень внимательно меня слушает.

— Выбрасывать? — переспросил он наконец с каким-то странным выражением лица.

— Ну да, а что? Вы же туалетную бумагу после использования выбрасываете, а не стираете и заново проглаживаете, а лезвия не сильно-то по стоимости от туалетной бумаги должны отличаться.

— Расскажи мне о туалетной бумаге, — ласково попросил Ричард.

— Э-э… а что о ней рассказать? — удивился я, глядя на него с подозрением. — Хреновая у вас здесь в Миссури бумага. Ну у нас-то в Форт-Смите, конечно, газетка вполне за туалетную бумагу сходит, но в лучшем-то отеле Канзас-сити, мне казалось, можно было в сортире повесить нормальную бумагу. А там ту же резаную газетную бумагу разложили, разве что без типографской краски. Что, помягче бумаги в Канзас-Сити не нашлось?

— Выбрасывать? — переспросил меня Ричард, и я понял, что ни фига он меня не слушает, а все еще усваивает идею об одноразовых бритвенных лезвиях. В девятнадцатом веке в Штатах концепция «одноразовости» была не в употреблении. Даже упаковочную бумагу старались не рвать, аккуратно складывали после использования – пригодится. Ну и, само собой, вещи ценились добротные. Производить вещи, которые заведомо теряют качество после первого же использования? Абсурд!

— Чертеж нормальный сделай и начинай оформлять патент, — велел Ричард, придя в себя.

— Хорошо, — покладисто согласился я. — Как раз будет чем заняться перед отъездом.

— Все-таки твердо решил уезжать? Может, проще в следующий раз не ругаться?

— В следующий раз проще морду набить, — согласился я.

— Уезжай, — тут же отреагировал Ричард, — а то еще в ход свои бушвакерские навыки пустишь… нет-нет, я помню, что ты приехал в Штаты меньше года назад! Мне еще драк и перестрелок не хватало на моем заводе!

Вот так мы и решили.

Я сходил до ближайшего телеграфного пункта, послал в Риверсайд, Индейские территории, весточку, что вернусь через несколько дней и не надо ли чего купить. Деньги у меня теперь были, хотя и немного: после покупки вентиляторного патента Фицджеральд авансом выделил мне из моей доли пятьсот баксов, этого хватало покрыть мои долги, и еще что-то осталось. Путешествие в Форт-Смит, конечно, сильно подрывало мои валютные запасы, но до лета на жизнь хватит, если не роскошествовать, а летом уже должны были потечь денежки – проценты от выручки за вентиляторы, произведенные на заводе Ричарда.

Я со всем возможным тщанием упаковал новый вариант пишущей машинки, пока еще не работающий, в ящик и отволок на почту: за посылку плата получалась немного меньше, чем за провоз багажа, да теперь и не так важно было, если где-то по дороге груз потеряется. На обратном пути зашел на телеграф и получил ответ: «Дождитесь письма, если можно. Мелори». Призадумался и на всякий случай предупредил квартирную хозяйку, что могу задержаться на пару дней.

Оформил документацию на бритвенный станок со сменными лезвиями. На самом деле, делать бритвенный станок совсем «одноразовым» у меня не было никакого намерения, потому что дешевых пластмасс еще не было. Да сейчас, собственно, вообще никаких пластмасс не было, даже примитивных текстолита с гетинаксом, разве что эбонит. Но вообще, задумался я, надо бы внимательнее изучить, что там у нас в химии сейчас творится, потому что век большой химии и полимеров уже на подходе: развивалась нефтедобыча, вовсю пользовались керосиновыми лампами и парафиновыми свечами (если доходы позволяли, разумеется); а еще в аптеке вы уже можете купить какой-то «газелин», применяемый как растворитель и антисептическое средство, а также как масло для осветительных приборов – и я подозреваю, что это уже практически настоящий бензин.

Я походил в книжном магазине, нашел несколько справочников и пособий, которые к нам в Форт-Смит вряд ли завезут, а когда вышел со стопкой книг в руках, оказалось, что у соседнего магазина в коляске ожидают Фицджеральды в полном составе: Ричард, Оливия и мисс Томпсон. Ожидали они не меня, а приказчика, который должен был вынести альбом с образцами обоев. Фицджеральды собирались ехать смотреть недавно купленный дом, и пригласили меня. Погоды стояли весенние, солнечные, да и отговориться какими-нибудь делами у меня не получилось бы, так что я поехал с ними походить по недостроенному дому с глубокомысленным выражением на лице: в домах я не разбирался и вряд ли мог посоветовать что-нибудь толковое.

У Фицджеральдов еще не прошли сомнения, стоило ли им покупать недострой у обанкротившегося бизнесмена, или же лучше было с нуля построить дом побольше, но, кажется, Ричард посчитал, что для Канзас-сити дом сойдет, здесь все равно шиковать не перед кем, а Оливия слегка сомневалась, сумеет ли она вести дом «по-северному». Дом на луизианской плантации, где мы с ней в прошлом году искали клад, был больше, но там-то в распоряжении семьи Сент-Люков была многочисленная негритянская дворня, а вот повелевать белой прислугой для Оливии было как-то в новинку. Для мисс Томпсон, напротив, иметь черных слуг было чем-то невообразимым, причем речь тут шла даже не о рабах. Чисто теоретически мисс Томпсон была, само собой, аболиционисткой и рабство почитала безнравственным. Однако видеть рядом людей другой расы для нее было невыносимо. На ее счастье, в стране янки, откуда она приехала, черных было мало и держались они подальше от таких утонченных дам. К сожалению, в Миссури негров было заметно больше, и их вид постоянно травмировал нежные чувства мисс Томпсон. Поэтому мисс Томпсон рекомендовала нанимать в горничные ирландок, да лучше выписывать их прямо из Ирландии, там они небалованные и много о себе не воображают, однако Оливия склонялась к идее выписать цветных девушек из Луизианы – она им вполне доверяла, не то что ирландкам, которые и по-английски-то говорить как следует не умеют, не говоря уже по-французски.

Пока дамы обсуждали проблему прислуги, Ричард и подрядчик толковали о водопроводе, канализации и газовых трубах. Дамы были против газового освещения: жуткая копоть на стенах и мебели и плохой воздух, да и отравиться можно ненароком, — но из альтернатив были только свечи и керосиновые лампы. Так что Ричард размышлял, в каких объемах проводить газификацию и проводить ли вообще. А с прочим дело обстояло просто отлично: водопровод, правда, выше первого этажа провести не удастся, напора не хватит, но можно установить в ванной водонагреватель, работающий на угле и дровах. И, замечу, сортир уже обзавелся сифоном, так что унитаз был вполне знакомой конструкции, разве что унитазом не обзывался. Правда, о каком-либо более или менее центральном отоплении, хотя бы в масштабах дома, речи в эту эпоху еще и не было: только печи и камины. Я чуть было не начал рассуждения на эту тему, но удержался, вовремя сообразив, что если Ричард и воспримет идею о водяном отоплении положительно, то претворять ее в жизнь придется мне. А я был к этому совершенно не готов. У меня и так блокнот разбух от идей, которые я сравнительно легко мог разработать до продаваемого состояния. Судя по толщине блокнота, я уже мог загрузить работой средних размеров проектный институт.

Дамы ходили по комнатам и, листая альбом с образцами, прикидывали, какие обои где надо клеить. И я бы, пожалуй, не стал встревать, если бы ненароком не расслышал слова мисс Томпсон:

— Вот эти обои очень хороши в спальне: если стены ими поклеить, можно не беспокоиться, что заведутся клопы или плесень.

Тут я встрял:

— Это что же за обои, если клопы не выживают?

Обойный образец был красивого сочного зеленого цвета. Скорее всего, в краске и таились чудесные антиклопиные свойства. Интересно, из чего такой краситель делают? Вроде анилиновых такого цвета еще нет… или есть? Но анилиновые красители вряд ли, даже если их уже открыли. Хотя, конечно, бриллиантовый зеленый и метиленовый синий антисептическими свойствами обладают, но не думаю, что они способны распугивать или травить насекомых. Что там у нас еще зелененькое? Малахит? Бордоская жидкость? Ну, положим, бордоска против плесени пойдет, но клопы, пожалуй, от нее даже не чихнут. Да и зеленая она, пока жидкость, а в сухом виде медный купорос имеет чудесный синий цвет.

— Как называется эта краска? — спросил я.

Ричард подошел, глянул:

— Зелень Шееле, — предположил он.

— Нет, зелень Шееле – это вот это, — не согласился подрядчик, отлистнув несколько страниц альбома с образцами. — А это – парижская зелень, поэтому обои немного дороже. Очень хорошие обои.

Я с силой провел пальцем по обоине и поднес его к носу. Палец приобрел слабый, почти не различимый чесночный запах. «Чесночный газ, — всплыло откуда-то из далекой памяти. — Отравляющий газ в Первую мировую войну имел название «чесночный газ»… Вряд ли он, до Первой мировой еще полвека». А здесь у нас середина девятнадцатого века и наука токсикология еще не изобретена. И понятия о предельно допустимых концентрациях того или этого тоже еще нет. А потому граждане, не заморачиваясь, спокойно применяют в быту вещества, очень опасные для здоровья. Свинец, например. Это горожане двадцать первого века могут трепетать: ах, как много свинца выделяют автомобили, мы-все-умрем! Горожанин девятнадцатого века был просвинцован куда больше: слабо подверженный коррозии, очень легкий в обработке сравнительно дешевый металл был буквально везде. Из него делали водопроводные трубы, оконные переплеты, статуэтки, его добавляли в сплавы и стекло, а свинцовыми белилами не только стены красили, их еще и в косметике применяли. Свинцовый сахар могли использовать как подсластитель. Да мало ли что еще? Я не так уж и отчетливо представлял технологические процессы, но у меня создавалось впечатление, что свинец мог оказаться где угодно, особенно в тех местах, где я привык видеть алюминий и пластмассы. Свинец, само собой, накапливался в организмах – но поскольку он не так ядовит, как цианистый калий, свинец сильно вредным не считали.

— Я не помню, что там за состав у этой краски, — сказал я осторожно, — но жить в комнате, где не выживают клопы, мне как-то боязно. Человек, конечно, тварь очень живучая, но накапливать в организме какую-нибудь отраву мне не хочется.

Ричард наклонился и понюхал альбомный образец.

— У моей сестры детская такими обоями оклеена, — сказал он. И добавил, помолчав: – В прошлом году у нее два ребенка умерли.

Оливия охнула:

— Из-за этих обоев?

— Не знаю, — сказал Ричард. — Надо состав смотреть, — он в раздумьях посмотрел на альбом. — Как-то я об этой стороне жизни и не подозревал…

После этого счастливое оживление, с которым Фицджеральды ходили по дому, малость завяло, и диалог с подрядчиком Ричард свернул, объявив, что в общих чертах он домом доволен, а подробности обсуждать пока не готов.

Назавтра я встретил на улице Фицджеральда, и он пригласил меня позавтракать в клубе.

— Я на почту собирался заглянуть, — показал я на недалекую дверь.

— Я подожду, — кивнул Ричард, и вроде как не в тему добавил: – Мышьяк.

Я кивнул: я тоже глянул в справочниках. Парижская зелень – ацетат-арсенид меди, зелень Шееле – гидроарсенид меди. А арсениды – это, значит, мышьяк.

— Никаких зеленых обоев в моем доме не будет, — сказал Ричард в пространство.

— Ну почему, — возразил я. — Если зеленые анилиновые краски – это вроде безвредно. Мне кажется.

Письмо из Форт-Смита все еще до Канзас-сити не добралось, и мы с Ричардом направились в недалекий клуб, наслаждаясь чудесной весенней погодой.

В клубе я уже успел прославиться: в прошлом месяце Ричард уже меня туда водил, и там обнаружилось, что выпить нечего. То есть, конечно, выпивка была, но увы, только благородная. Коньяк, несколько видов красного вина и шампанское. А вот виски, джин, ром и водка – они, понимаете ли, для простонародья, и в клубе их не подавали. Впрочем, мне все крепкие напитки в тот день все равно были без интереса, я после клуба собирался размерные цепи в чертежах проверять, а это не то удовольствие, которому стоит предаваться после крепких напитков, с американской-то неметрической системой. Так что Ричард взял шампанское, случившийся тут же Барнетт – красненькое, и только я остался без пойла, потому что вино не очень люблю, а шампанское просто ненавижу.

— Что это за дыра? — спросил я тогда Ричарда. — Ты обещал в приличное место привести, а тут вместо напитков какой-то контрафакт.

— Ну прямо… — возразил Ричард.

Величественный, как британский герцог, клубный метрдотель невозмутимо стоял рядом и слушал наш разговор.

Я посмотрел на этикетку шампанского – «Клико» – и припомнил читанную когда-то в интернете байку.

— Виноград для шампанского «Клико», — сказал я, — производится во Франции на небольшом клочке земли, и естественно, много вина из него не делают. А то вино, что делают, сразу отправляют в Россию к царскому столу.

Ричард тоже посмотрел на этикетку шампанского, а потом перевел взгляд на красное, которое пил Барнетт.

— Так что я предпочел бы пиво, — заявил я. — В этом случае по крайней мере не переплачиваешь за красивую этикетку.

— Здесь не подают пиво, — сказал Барнетт.

Несколько джентльменов, случившихся свидетелями этого разговора, с сочувствием смотрели на меня. Кажется, некоторые из них тоже предпочли бы пиво или виски, но были вынуждены пить, что прилично месту.

— А вы спрашивали?

Я оглянулся было на метрдотеля, но тот как-то незаметно исчез. Минуту или две спустя он появился, торжественно неся на подносе хрустальный кувшин, наполненный темной жидкостью. Он поставил передо мною стакан, налил немного из кувшина, как если б вино предлагал.

Я поднес стакан ко рту, сделал маленький глоточек и одобрительно кивнул:

— О, портер! В этом городе не только немцы пиво варят!

— Пивоварня братьев Шоу, — почтительно подсказал метрдотель, наполняя мой стакан.

— Неплохо, неплохо, — одобрил я.

После этого, стоило мне появиться в клубе, меня спрашивали: «Вам как обычно, мистер Миллер?» – и приносили портер. И уже не только одному мне приносили.

И, мне кажется, все ожидали от меня еще какой-нибудь эпатирующей выходки, которая расширит границы «приличного», хотя я, вот честное слово, вовсе не ставил себе целью эти границы расширять.

В этот раз, когда мы уже заканчивали завтрак, в зал вошли двое джентльменов, костюмы которых явственно выдавали их недавнее падение. Слуга предложил им почистить штаны, но джентльмены отмахнулись: они просто зашли перехватить по стаканчику, а штаны еще будут страдать.

— А это одну машину из Парижа привезли, вот все и развлекаются, — объяснил Ричард. — Кстати, я хотел тебе ее показать.

Машину? Я решил, что увижу во дворе клуба какого-нибудь парового монстра, предшественника автомобиля, но когда мы с Ричардом туда вышли, я обнаружил в центре небольшой толпы очень знакомую, хотя и немного неожиданную для меня конструкцию. «Вот блин! — подумал я, — это что же получается, велосипед уже изобрели, а я как последний лох пешком хожу? Хотя дорогое удовольствие, наверное». Я хотел было спросить, где такое диво можно купить и почем, но тут меня окликнули:

— Эй, арканзасец, спорим, что вы на такой лошадке и десяти ярдов не проедете?

— Да что там ехать? — откликнулся я.

Господа вокруг хитро заулыбались, а городские мальчишки, жадно рассматривавшие невидаль, с надеждой посмотрели на меня: может быть, хоть один из этих взрослых покажет, как на таких машинах ездят. Похоже, никто из клубных джентльменов с ездой на велосипеде не справился. Оно и неудивительно, потому что взрослому человеку научиться ездить на двух колесах не так просто. Мне, во всяком случае, не доводилось видеть людей старше тридцати, которые могли сесть и сразу поехать, если они до того на велосипед не садились.

— Не касаясь ногами земли, — уточнил спорщик.

— Да понятное дело, — отозвался я. — Сколько ставите?

Будь передо мной один из тех старинных велосипедов, где одно колесо огромное, а второе – крохотное, я бы, возможно, засомневался бы в своих силах, потому что понятия не имел, как на них садиться. Но у этого и колеса были почти одинаковые, и руль привычный, и даже педали, пусть и прицепленные к переднему колесу – в чем проблема, хоть конструкция примитивная?

Спорщик заглянул в свой бумажник и показал мне сто долларов.

При мне столько не было, но я оглянулся на Ричарда:

— В долг дашь, если что?

Ричард кивнул.

Ну а я что? Я сел и поехал, крутя педалями. Крутить было не очень удобно, но не до такой степени, чтобы я свалился. Я проехал метров десять, для верности еще метров двадцать, объехал вокруг тополя в конце двора и вернулся обратно. За последний год я еще не зарабатывал сто баксов так быстро и без больших усилий.

— Еще поездить? — спросил я, возвращаясь.

— Да что там, — махнул рукой спорщик. — Вы выиграли.

Тормозить пришлось подошвой, потому что никаких тормозов в конструкции не наблюдалось.

— Как тебе машина? — спросил Ричард.

— Довести до ума – так нормальный транспорт будет, — я присел рядом с передним колесом и внимательно рассмотрел, как там зацеплены педали. Потом постучал по раме: – Чугун, что ли?

Ну примитивная ж конструкция! Почему я про велосипед раньше не вспомнил – глядишь, уже сварганил бы на заводе Джонса и Шиллера что-нибудь такое же, только малость лучше, с цепной передачей на заднее колесо. И фиг с ним, что нормальные резиновые колеса я пока не потяну – давно бы уже весь Форт-Смит помирал бы со смеху с такой «лошадки», но зато уже можно было не пешком по Пото-авеню передвигаться.

Я нашарил в кармане пока не возвращенный Ричарду ключ от заводского «техбюро» и отправился туда – снова распаковывать мою готовальню, линейки и прочее уже уложенное в дорогу инженерное имущество. К утру чертеж был готов – нет, не всего велосипеда. Прежде чем делать велосипед, следовало бы убедиться, что я правильно сконструировал цепную передачу.

Автор припомнил, как изобретался велосипед. Говорят, одним из самых первых изобретателей был сам Леонардо да Винчи. На самом-то деле, если кто и изобретал велосипед до 1817 года, то никаких достоверных свидетельств не осталось. Ни патентов, ни чертежей, ни даже задокументированных свидетельств очевидцев, разве что неясные слухи, которые с удовольствием толкуют значительно более поздние комментаторы. Поэтому сразу можно перейти к изобретателям, жившим в девятнадцатом веке, но прежде, чем говорить о чертежах и прочей технике, Автор поговорит о погоде.

Погода во втором десятилетии девятнадцатого века была отвратительная. Одно время климатологи объясняли ее Малым ледниковым периодом и спадом солнечной активности, а потом гляциологи заявили, что на многолетних льдах можно выявить нечто подобное годовым кольцам на деревьях, по которым можно судить о погодным условиям в определенный год, и полезли копаться в ледниках Антарктиды и Гренландии, чтобы узнать, что там было много лет тому назад. Ну и накопали. В слоях, которые соответствовали 1809 году, оказалось много вулканической пыли. Вообще-то, поскольку каждый год где-нибудь на нашей планете что-нибудь да извергается, вулканическая пыль в атмосфере всегда есть, но вот именно в 1809 году количество вулканической пыли во льдах повысилось до отметки «ну очень-очень много» – раз в десять выше средней нормы.

Концентрация сульфатов в ледяном керне из Центральной Гренландии. По нему можно определить уровень загрязнения атмосферы вулканическими выбросами.

«Это интересно! — заявили климатологи и спросили вулканологов: – Граждане, а что это у вас так в то время бабахнуло и где?»

Вулканологи порылись в своих бумагах, и заявили, что никакого большого бабаха в указанное время у них не зафиксировано по той простой причине, что распространение грамотности по планете в то время желало лучшего, а по устным преданиям хрен что датируешь с достаточной точностью. Вот разве что есть запись тогдашнего директора астрономической обсерватории в городе Богота, Колумбия, сеньора Франциско Хосе да Кальдаса, в которой говорится о прозрачном облаке, мешающем блеску солнца в декабре 1808 года. Он также отметил, что погода была необычно холодной, с заморозками. Похожие явления наблюдал врач Иполито Уннауэ из Лимы, Перу. Получалось, что Большой Бабах произошел где-то на просторах Тихого океана, скорее всего где-то между Индонезией и островами Тонга.

За несколько месяцев пыль распространилась по всей земной атмосфере и не торопилась осаждаться, мешая солнечным лучам как следует нагревать земной шарик. На планете Земля слегка похолодало. Наполеон, некстати заметим, выбрал для путешествия в Россию не самое лучшее время. Правда, зимы он дожидаться не стал, ему лета и осени хватило, чтобы потом обвинять во всех бедах войны 1812 года «генерала Мороза».

Нагреться после Большого Бабаха Земля не успела. Только-только атмосфера очистилась, как снова:

«Э, ребята, да у вас в 1815 году еще что-то бабахнуло! — радостно доложили гляциологи. — Даже чуток сильнее, чем несколько лет назад».

«О, 1815! — обрадовались вулканологи. — Как же, знаем – это Тамбора у нас проснулась!»

Взрыв индонезийского вулкана Тамбора считается самым большим вулканическим извержением за историю человечества. В отличие от таинственного Большого Бабаха, так и оставшегося без исторической славы, взрыв Тамборы был задокументирован сотрудниками британской колониальной администрации, которую возглавлял Томас Стэмфорд Раффлз.

5 апреля 1815 года после сильного взрыва, громовой звук которого был слышен даже на Молуккских островах, за 1400 км от вулкана, началось извержение Тамборы. Утром 6 апреля вулканический пепел начал выпадать в восточной части острова Ява. 10 апреля звуки взрывов внутри вулкана усилились – их принимали за орудийные выстрелы даже на острове Суматра (на расстоянии 2600 км от Тамборы).

Кромешная тьма в течение двух-трёх дней стояла даже в 600 км от вулкана. На острове Сумбава, где находится вулкан, воцарился настоящий ад. Вся растительность острова была сожжена или сметена в море, где стволы деревьев спрессовывались с пеплом и пемзой в огромные плавучие острова по несколько километров в поперечнике. Один такой остров через полгода наблюдали аж в Индийском океане, недалеко от Калькутты.

На индонезийские острова обрушилось четырехметровое цунами.

До извержения высота горы была более четырех километров, после взрыва уменьшилась почти вдвое, да еще кальдера образовалась: семь километров в диаметре, глубиной более шестисот метров.

Точное количество погибших от взрыва и цунами неизвестно. Разные исследователи называют цифры от 50 до 90 тысяч человек.

Сейчас Автор повторит: кромешная тьма в 600 км от вулкана. Если бы вулкан такой силы взорвался в центре Москвы, тьма могла накрыть Новгород Великий, Смоленск, Витебск и Могилев, Белгород, Пензу, Нижний Новгород. Грохот вулкана был бы слышен в Лондоне, Риме, Дамаске, Тегеране, Астане, Омске.

А Европа об извержении Тамборы даже не узнала. То есть, возможно, до нее и дошло известие о том, что где-то там на краю света случилось извержение вулкана (правда, кому это интересно?), но никто не связал это событие и необычайно красочные закаты и долгие сумерки, которые вдруг начались в Европе несколько месяцев спустя (а это свету уже мешала распространявшаяся в атмосфере пыль).

Пыли становилось все больше, к весне 1816 года наблюдатели говорили о красноватом «сухом тумане», который порой сгущался до такой степени, что можно было невооруженным глазом разглядывать пятна на солнце. В Венгрии и Италии выпал красновато-бурый снег. Зима была мягкой, а вот лето не наступило вовсе: в мае заморозки погубили посевы и в Китае, и в Европе, и в Северной Америке. В июне в Квебеке и Новой Англии прошли две большие снежные бури, снегу навалило до тридцати сантиметров. В Швейцарии летом снег шел каждый месяц. В августе на озерах Пенсильвании был замечен лед.

Фермерам удалось кое-что сохранить и собрать, но цены на продовольствие взвились, во многих местах начался голод, а вслед за ним – общественные беспорядки. В Швейцарии из-за беспорядков пришлось ввести режим чрезвычайного положения. Из Европы усилилась эмиграция в Америку, а в самих Соединенных Штатах народ активнее попер на запад искать места потеплее и поизобильнее.

В мангровых лесах Бенгальского залива произошла из-за внезапного похолодания мутация одного микроорганизма. Он, возможно, и раньше был небезобиден, но у него не хватало выносливости, чтобы покинуть жаркие болота и двинуться на завоевание мира. А вот мутант оказался более жизнеспособен – несколько лет спустя и в Европе, и в Соединенных Штатах впервые появилась холера. Похолодание, скорее всего, стало причиной и эпидемии брюшного тифа, которая разразилась в Южной Европе в 1816–1817 годах.

Переживший голод в Германии химик Либих заинтересовался вопросами урожайности в сельском хозяйстве – и несколько лет спустя создал искусственные минеральные удобрения.

В Швейцарии компания молодых людей скучала, не зная куда деться в холодное и дождливое лето. Результатом скуки стали два литературных произведения, ставшие классическими: Мэри Шелли написала историю о чудовище Франкенштейна, а Джон Полидори – повесть «Вампир», первую англоязычную историю об этих кровососах.

Фронтиспис к изданию «Франкенштейна» 1831 года

Барон Карл Фридрих Кристиан Людвиг Драйз фон Зауербон (в других вариантах Дрейз, или Дрэз, или даже Дрезей – в зависимости от фантазии переводчиков и копирайтеров) страдал от того, что овес нынче дорог, конское поголовье из-за нехватки кормов сильно сократилось, и на извозчиках разориться можно, а потому начал размышлять, нельзя ли чем лошадей заменить.

Барон Карл Драйз в 1820 году

Автор подозревает, что идею своего изобретения Драйз подсмотрел в детской: малыш садится на деревянную лошадку на колесиках и катится, отталкиваясь от земли ногами. А нельзя ли и для взрослых что-нибудь такое? Но поскольку кататься взрослым предполагается не по ровному полу, а по неровной земле, колеса надо бы сделать побольше. Да и лошадиную фигуру можно не копировать, чтобы лишнего веса в конструкции не было. И для большей маневренности количество колес можно сократить до двух – все равно есть же дополнительная опора на ноги. Можно добавить подвижность переднему колесу – чтобы не только по прямой ездить, а для лучшей опоры для седока на руле устроить подлокотники. И вперед, в дорогу, главное, чтобы башмаки выдержали.

Барон Драйз на своем изобретении в 1819 году, рисунок неизвестного художника

Даже смотреть на человека, который едет на такой искусственной лошади по ухабистой дороге, больно, а уж ездить тем более, потому что под задницей у седока в лучшем случае была подушка, а до подпружиненного седла изобретатель не додумался. Тем не менее, народу изобретение пришлось по душе: в основном на этой штуке катались для развлечения, но, ходят слухи, почтальоны тоже взяли ее на вооружение.

Эту конструкцию в честь изобретателя обозвали сперва дрезиной, однако вскорости к ней прилипло название «костотряс», и для слова «дрезина» барону пришлось придумать другую конструкцию – тележку с ручным приводом для рельсового пути.

Оторвать ноги от земли и поставить на педали первым рискнул Килпатрик Макмиллан из Шотландии в 1830х годах. Педали толкали заднее колесо, но не с помощью цепной передачи, а посредством шатунов. Выглядело забавно, но конструкция осталась малоизвестной.

Велосипед МакМиллана и его несколько усовершенствованный аналог, рисунок неизвестного художника примерно 1869 года

В начале 1860-х годов француз Лалмо (а не Лаллемент и не Лалман, как полагают некоторые переводчики и копирайтеры, видя французскую фамилию Lallement) додумался снабдить костотряс педалями, которые поставил на переднее колесо. В мастерской Мишо в Париже начали производить первые педальные велосипеды.

Лалмо в 1866 году переехал в Штаты и в апреле подал заявку в Патентное бюро.

Велосипед Лалмо

Дэн ухитрился запатентовать велосипед с цепной передачей на заднее колесо на два дня раньше, да еще, вот наглость, под придуманным французом названием bicycle. И, добавим для точности, почти за двадцать лет до того, как в реальной истории запатентовали такую велопередачу. Хотя цепная передача была поначалу несовершенна, все же привод на заднее колесо оказался безусловно удачнее. В результате Дэн практически в зародыше ликвидировал прелестных веломонстров типа «пенни-фартинг» (огромное переднее колесо и крохотное заднее). Бабочки – они такие нежные…

Велосипед «пенни-фартинг», примерно 1880-е годы

8

— Как игрушка – дороговато, — с сомнением сказал Барнетт, посмотрев, как я катаюсь на свеженьком, вот только прямо сейчас со сборочного стола, велосипеде. — Я, конечно, все документы отослал, но сомневаюсь, что на велосипеды будет большой спрос. Явно не хватает еще одного колеса для устойчивости.

— Как раз для устойчивости – третье колесо будет лишнее, — сказал я.

— Надо быть циркачом, чтобы на этой фитюльке ездить, — покачал головой Барнетт. — Я бы не рискнул.

Я помимо воли посмотрел на покалеченную ногу юриста.

— До ранения, разумеется, — поправился Барнетт.

Я оглянулся:

— Эй, Дик, — подозвал я подростка, который работал в должности «подай-принеси», пока больше ничего толкового не умея. — Можешь кататься, — ткнул я пальцем в велосипед.

Дик в сомнениях посмотрел на машину. Нет, покататься на велике он, разумеется, хотел, но не в рабочее же время? А после работы вдовая мать обычно нагружала его уймой поручений, и тут уже не до велосипедов.

— Сейчас катайся, — сказал я и повернулся к Барнетту: – Засекай время, за которое он ездить научится.

Барнетт вытянул из жилетного кармашка часы и глянул на циферблат.

Полчаса спустя, когда на завод прибыл Фицджеральд, Дик нормально ездить еще не научился, но стало ясно, что к концу дня непременно научится.

— Испытываем и заодно выясняем, за какое время можно научиться ездить, — объяснил я происходящее Ричарду. — Хотя, конечно, тут еще конструировать и конструировать…

Ричард протянул мне письмо.

— Я по дороге заглянул на почту, — объяснил он. — И еще хочу показать тебе одну вещь…

Это был бильярдный шар. В середине девятнадцатого века их делали из слоновой кости, да и не только их: клавиши для фортепиано, ручки вилок и ножей, пуговицы, искусственные зубы… В те годы вообще казалось, что слоны в Африке никогда не кончатся. Как и бизоны в Америке, кстати.

— И что? — спросил я, пытаясь понять, как ко мне относится шар.

— Это новая слоновая кость, — пояснил Ричард.

— А в чем отличие от старой? — спросил я.

— В том, что слоны к этой кости не имеют никакого отношения, — объяснил Ричард. — Это вообще не кость. Паркезин. Производится в Англии компанией некоего Александра Паркса.

Никогда раньше я не слыхал о паркезине. Надо полагать, этот самый Паркс прославиться так и не сумел, хотя и первое слово в производстве пластмасс все-таки сказал. Или не первое? Я мысленно укорил себя, что практически не интересуюсь, что там сейчас творят химики.

— А они только вот такие шары производят? — пробормотал я. — Пленки они не пробовали делать?

Из ранних пластмасс я помнил только эбонит и целлулоид. Какое отношение паркезин к целлулоиду имеет, я совершенно сейчас не имел понятия, но подозревал, что непосредственное.

— Нитроцеллюлоза там каким-нибудь боком используется? — спросил я. — Не в курсе? Эх, надо поискать в магазине книжек по химии, а то я если что и знал, то уже давно забыл. Нитроцеллюлоза, нитролаки… тринитротолуол… хотя что я, зачем нам взрывчатка?

— Какая взрывчатка? — переспросил Ричард.

— Тринитротолуол, — повторил я.

— Тринитротолуол, — сказал Ричард, — это желтая краска для текстильной промышленности. Не очень хорошая, нестойкая. В Германии производят. Я, знаешь, последнее время про краски много читаю, чтобы еще на какую-нибудь парижскую зелень не нарваться.

— Тринитротолуол, — зачем-то объяснил я, — это очень хорошая взрывчатка. Не взрывается от любого чиха, как нитроглицерин.

— Почему же немцы об этом не пишут?

— Засекретили, может быть? — предположил я.

Слегка заинтригованный моими словами Ричард записал себе в блокнот памятку поинтересоваться на досуге тринитротолуолом, а я тем временем вскрыл долгожданное письмо из Форт-Смита. Я сразу узнал каллиграфический почерк мисс Мелори; она передавала приветы от всей нашей Пото-авеню и интересовалась, не могу ли я по дороге в Арканзас завернуть в Иллинойс.

Я тут же вспомнил свою бабушку, которая полагала, что если я еду из Москвы в Нижний Новгород, то могу по дороге завезти гостинчик в Астрахань – «это же рядом, на Волге!». От мисс Мелори я ожидал лучшего знания географии, и вот на тебе…

Но сразу стало ясно, что мне из Миссури ближе съездить в Иллинойс, чем миссис де Туар из Форт-Смита. В городке немного севернее Каира отыскались следы Сильвии Мур, внучки нашей домоправительницы.

В декабре 1864 года генерал Эдвард Кенби отдал приказ об эвакуации из Форт-Смита беженцев. Приказ был вызван военной необходимостью, в сложной обстановке и при плохом снабжении федеральное командование не хотело брать на себя заботу о сотнях гражданских лиц. Проще было выслать. И выслали. Триста человек, в основном женщины и дети, были пароходом отправлены из Форт-Смита в Наполеон, там их погрузили на другой пароход и выгрузили в Каире, где посадили в поезд и отправили в Спрингфильд, штат Иллинойс. Однако запросы, которые ранее посылала миссис де Туар в Спрингфильд, возвращались с отрицательным результатом: Сильвии и Джека Мур в Спринфильде не было. И в Каире не было. Да и вообще, каких-то списков прибывших беженцев и мест, где их распределили, тоже не было. Кому какое дело, сколько людей прибыло и куда они потом делись? И только совсем недавно лютеранский пастор из Спрингфильда, порасспросив местных жителей и тех беженцев, которые остались в его приходе, составил что-то вроде такого списка – для людей, которые забрасывали его письмами с просьбой помочь в розыске родных. Нашлись упоминания и о Сильвии Мур: она, оказывается, до Спрингфильда не доехала, ее выгрузили из поезда с умирающим братом. Искать ее теперь следовало в городе Вандалии. И, право же, розысками девочки куда проще заниматься молодому мужчине, чем старой больной женщине, а я не так сильно занят, чтобы с чистой совестью отказаться от просьбы. Я и не стал отказываться, крюк и в самом деле не такой большой, с учетом наличия железнодорожного транспорта.

Поэтому я отправил остатки своего барахла почтой, чтобы двинуть в Иллинойс налегке, попрощался с Фицджеральдами, а с Дугласом и прощаться не пришлось, он по обыкновению как-то незаметно растворился где-то в Канзасе. Барнетт на прощание пообещал заехать в Форт-Смит, посмотреть, как там живется. У меня создалось стойкое ощущение, что ему скучно, и он не знает, чем заняться. Не может же быть, чтобы он видел в юридическом сопровождении моих патентов какой-то толк.

В путь я и мои отправленные почтой пожитки отправились одновременно, на почтовом дилижансе до деревушки Дрезден, куда уже добралась строящаяся от Сент-Луиса до Канзас-сити железная дорога. Тут мои посылки погрузили в почтовый вагон, а я сел в пассажирском на неудобное деревянное сиденье и несколько станций спустя наблюдал, что часть почты выгрузили в Типтоне для отправки дилижансом на юг. Мне же предстоял путь дальше на восток.

В Сент-Луисе я не задержался, сразу пошел выяснять, как перебраться через Миссисипи, и меня немного сбила манера старожилов именовать лежащий на противоположном берегу реки Ист-Сент-Луис по довоенной привычке Иллинойстауном. Мне сначала показалось, что это два разных города, и я не мог понять, который из них мне нужен. Между миссурийским и иллинойским Сент-Луисами собирались строить мост, но пока еще даже не начинали, а потому переправляться пришлось на паровом пароме.

Набережная в Сент-Луисе во второй половине 1860-х годов.

http://steamboattimes.com/images/levee_scenes/stlouis_levee1852thomas_easterly1600×1224.jpg

Мне, наверное, стоило в Ист-Сент-Луисе задержаться на ночь, но я решил, что до Вандалии рукой подать, каких-то сто километров, ну доберусь я туда поздно вечером – найду ж где переночевать. Угу, щаз! В Вандалию я прибыл на рассвете, после ночи, проведенной на лавках неторопливых поездов, и пересадки в Сандовале – деревне, которая мнила себя крупной узловой станцией. Там даже салуны на ночь были закрыты, не говоря уже про какие-нибудь едальни, так что с утра пораньше я был зверски голодный и первым делом зарулил в забегаловку у вокзала, где флегматичный дядька без лишних слов по-быстрому соорудил яичницу с беконом.

Когда дело дошло до кофе, я малость оклемался и рассудил, что все равно уже не засну, а потому брать номер в гостинице нет смысла. Лучше заняться делом, ради которого я в этот городишко прибыл.

— А как в этом городе найти человека? — спросил я дядьку, который, пока народ не набежал, занимался утренней уборкой.

— Мужчину? — оглянулся он.

— Девочку лет двенадцати, из беженцев. Вроде как высадили у вас здесь в январе прошлого года.

— Беженцы… — поразмыслил дядька. — Это у пасторов надо поспрашивать. Или еще у шерифа можно, он каждую собаку в округе знает.

— Ну, детишек, наверное, не всех, — усомнился я.

— Да разве девка двенадцати лет дитё? — возразил дядька. — Можно уже замуж отдавать.

Вообще-то я штатовскими брачными законами специально не интересовался, но о том, что иные девушки замуж в двенадцать лет выходили, слышал неоднократно.

— Понятно. А город-то большой у вас? Церквей сколько?

— Большой город, — рассказал дядька. — Четыре церкви, населения шестнадцать сотен. Было бы больше, да столицу штата в Спрингфильд перенесли.

— Давно перенесли? — просто так спросил я.

— А когда еще я сопляком был.

— Порядочно…

Я подумал, что сначала лучше повидаться с шерифом, раз он один, а церквей несколько, и спросил, где его контора.

— Ярдов сто по Пятой улице, — махнул в сторону дядька. — Пересечете Галлант и сразу увидите.

Я так и сделал. На перекрестке с Галлант-авеню я обошел фургон, который разгружали около большого магазина, и сразу увидел впереди вывеску у офиса шерифа. Правда, самого шерифа там не оказалось. Там вообще никого не оказалось, контора была закрыта на замок. Оно и понятно, шерифу тоже спать надо.

Я присел на крылечке и за неимением лучшего зрелища стал рассматривать ближние дома. Подбежал босоногий мальчишка:

— Мистер, шериф спрашивает, у вас спешное дело? А то он еще не завтракал…

— Я подожду, пусть завтракает.

Мальчишка унесся.

Я достал из саквояжа купленный в дорогу журнал «Сайентифик американ» и провел полчаса за рассматриванием эскизов разных паровых монстров.

Из-за соседнего дома появился парень:

— Добрый день, какое у вас дело ко мне дело?

Я в сомнении посмотрел на него: какой-то он слишком молодой. Нет, я и помоложе шерифов встречал, но дальше к западу специфика шерифской работы немного другая: бушвакеры, негритянские банды, индейцы, скотокрады… некогда посиживать в офисе и отращивать пивной животик. А здесь в Иллинойсе вполне сгодился бы американский вариант нашего участкового Анискина.

Этот же шериф обшарил меня проницательным взглядом, явно засек кобуру под курткой и как бы между прочим заметил:

— В Вандалии стрельба на улицах запрещена.

Я кивнул. Оно много где так, не только в Вандалии. В Форт-Смите тоже не рекомендовалось, если не хотите загреметь в тюрьму, стрелять, устраивать на улицах скачки, драться. И на открытое ношение оружия тоже смотрели косо, поэтому, собственно, я его открыто и не носил. Но полностью разоружаться не хотелось, потому что всякое бывало. Взять хотя бы происшествие в Либерти.

— Я не собираюсь стрелять, — заявил я и представился.

— Хантер, — назвался парень. — Временно исполняю обязанности. Вы из бюро Пинкертона?

— Нет, я сам по себе. Разыскиваю Сильвию Мур, беженку из Форт-Смита. Выгрузили здесь зимой прошлого года.

Хантер устремил задумчивый взгляд на небеса, будто там у него была картотека на всех жителей Вандалии.

— Двенадцати лет, — добавил я.

Хантер вернул взгляд из поднебесья и кивнул:

— Девчонки есть, только я по именам их не знаю, может быть, и ваша Сильвия у нас.

— Адреса можно?

— Я вас провожу, тут недалеко, — вызвался Хантер. — А вы родственник?

— Не совсем, — признался я и сунул ему письмо мисс Мелори. Хантер ознакомился с ним на ходу и вернул мне.

На ближайшем перекрестке мы свернули направо и зашли во второй двор от угла.

— Миссис Престон! — позвал Хантер, остановившись у крыльца.

— Я сейчас! — донесся голос от сараев. Несколько минут спустя оттуда появилась растрепанная добродушная женщина лет тридцати, несущая корзину с овощами. Она поздоровалась, бросила на меня любопытный взгляд и спросила:

— Что такое, Билл? Случилось что?

— У вас ведь живет девчонка из южных беженцев? Как ее зовут? Может, Сильвия?

— Нет, Вирджиния, — ответила миссис Престон.

— Мистер Миллер, — Хантер показал на меня, — разыскивает девочку по имени Сильвия Мур.

— Джинни! — воззвала миссис Престон, обратясь к дверям дома. — Сильвию Мур знаешь?

Из двери застенчиво выдвинулась растрепанная девочка, похожая на миссис Престон как дочь или сестренка. Она что-то проговорила неразборчиво.

— У миссис Уоллис живет, — перевела женщина.

И пошли мы с Хантером к миссис Уоллис – парой кварталов дальше стоял особнячок, на калитке которого была табличка «Доктор Уоллис».

Худенькая девочка старательно домывала крыльцо и в бессильной усталости посмотрела на наши пыльные башмаки, после которых крыльцо придется перемывать.

— Тебя зовут Сильвия Мур? — спросил Хантер, останавливаясь у крыльца.

— Нет, сэр. Эмили Хокинс.

— А Сильвия?..

— Позвать, сэр?

— Передай ей, что за ней приехали.

В это время послышался голос:

— С кем ты там разговариваешь? Пациент? — и из дверей показалась дама. Она смерила нас обоих надменным взглядом, мы с Хантером приподняли шляпы, поприветствовав ее, но, кажется, доверия не вызвали.

— В чем дело… как вас? Хантер, кажется?

— Родственники хотят забрать Сильвию Мур, — Хантер качнул головой в мою сторону.

Эмили побежала звать подружку, вторая девочка выскочила из дома и остановилась, испуганно глядя на меня.

— Я отвезу тебя к бабушке, — сказал я, присев на колено перед ней. — Миссис де Туар тебя давно разыскивает.

Я опасался, что девочка забоится незнакомого мужчины, но у нее глаза аж загорелись:

— В Техас, да? Мы поедем в Техас?

— Миссис де Туар сейчас в Форт-Смите, — возразил я. — Давай живо собирайся и пошли.

— Что ей собирать? — надменно произнесла миссис Уоллис. — У нее нет ничего своего.

— Хорошо, — сказал я покладисто. — Не надо собираться. Сильвия, скажи леди «прощай» – и пошли на вокзал.

Мне хотелось побыстрее убраться подальше от миссис Уоллис, пока я ей не наговорил грубостей, из-за которых Хантеру придется меня арестовать: девчушки были худенькие, аж прозрачные, очевидно было, что их как следует и не кормили, а эта самая Уоллисиха была раскормлена чрез меры. Не жирная как свинья – не тот тип, а как мясная корова. Буйволица.

В таком сытом штате, как Иллинойс, на жратве для прислуги экономить? Меня аж злоба разбирала. Недаром крошка Эмили не радовалась за подружку, что она к бабушке поедет, а на глазах впадала в отчаяние: работы теперь будет и за себя, и за Сильвию, а кормежки не прибавится.

Я поймал ее затуманенный слезами взгляд. У меня совести не хватило оставить беззащитную девчонку этой буйволихе, и я еле заметно качнул головой: айда, мол, за нами. Эмили пораженно уставилась на меня, не веря глазам, а потом оглянулась на хозяйку. Ну, как хочет…

На улице Хантер с нами распрощался, пожелал удачного пути и отправился дальше по своим делам.

Когда мы с Сильвией шли к станции, я немного расспросил девочку и установил, что для миссис Уоллис оставить девчонок без ужина за мелкие провинности – это обычное дело, а Эмили не из беженок, а местная, но все равно никакой родни нет.

Поэтому я не удивился, когда на вокзале обнаружилось, что Эмили стоит чуть в стороне и смотрит на меня с надеждой.

— Три билета до Сандовала, — сказал я кассиру.

Прокормим как-нибудь.

Пока не сели в поезд, девчонки держались тихо, как мышки, и тревожно посматривали по сторонам, наверное, опасаясь буйволихи, а в вагоне, только поезд тронулся, прилипли к окну и глазели на проплывающие за окном поля и рощи, почти неслышно перешептываясь и веселея прямо на глазах.

Дневной Сандовал оказался не таким пропащим местом, как ночной, мы с девчонками нашли где поесть, а потом, пока ждали поезд на Ист-Сент-Луис, я пошел в телеграфную контору, чтобы послать весточку, что нашел Сильвию. Миссис де Туар спокойнее спать будет.

Круглолицая молоденькая телеграфистка делала вид, что сильно занята, а сама обсуждала с удаленной коллегой последнюю прочитанную книжку: уж я-то морзянку слушать умею. Однако я сделал вид, что ничего не понимаю, взял бланк, написал текст и приготовил деньги.

Телеграфистка с видимой неохотой оторвалась от приятного разговора, внимательно прочитала текст, посчитала слова, приняла деньги, но не успела отсчитать мне сдачу, как аппарат начал прием служебного сообщения. Я по привычке начал вслушиваться, хотя теперь телеграфные дела меня не касались, как вдруг услышал такое, отчего забыл и о телеграмме, и о девчонках, поджидающих меня на улице.

Телеграфисты, проектировавшие линию на землях чикасо, были атакованы команчами. Двое служащих «Вестерн Континентал» погибли.

Кто?

— Мисс, — попросил я хрипло. — Запросите фамилии погибших. Хотя… лучше добавьте вопрос к моей телеграмме, так быстрее, наверное, будет.

Кто погиб?

Норман? Джейк? Фокс? Кто из них?

Я даже и не ожидал, что известие о смерти друзей станет настоящей болью.