Деньги господина Арне

ПРИ СВЕТЕ ЛУНЫ

Спустя четырнадцать дней после убийства господина Арне наступили ясные лунные вечера. В один из таких вечеров Торарин при ярком свете луны ехал в своей повозке. Время от времени он останавливал лошадь, и можно было подумать, будто он ищет дорогу. А ведь он ехал не через лес, где легко заблудиться, а по открытому месту, которое вполне было можно принять за широкую равнину, где то и дело на пути встречаются скалистые холмы.

Все вокруг покрыто было белым сверкающим снегом. Погода стояла безветренная, и снег лег ровно, без сугробов и заносов, какие бывают при вьюге. Повсюду, насколько только хватало глаз, была все та же гладкая равнина и все те же холмы.

— Послушай, Грим, собачка моя, — сказал Торарин, — вот ежели бы мы теперь увидели с тобой это в первый раз, то уж точно решили бы, что едем по широкой степи. И все-таки стали бы удивляться, какая, мол, тут ровная земля, а дорога-то и вовсе без валунов и без выбоин. И что же это за дорога такая, сказали бы мы, где по обочинам нет ни канав, ни изгородей, и как же это так может быть, что из-под снега не выбивается нигде ни солома, ни кустарник? И отчего это не попадаются нам на пути ручейки разные да речушки, а ведь они уж всегда, даже в морозы самые крепкие, умудряются по белому полю проложить свои черные борозды?

От таких рассуждений Торарин определенно получал удовольствие, и даже Гриму были они приятны. Он лежал, не двигаясь, на своем месте в повозке и молчал.

Едва лишь Торарин закончил свою речь, как повозка миновала высокий шест с прикрепленной на нем метелкой.

— Ну а вот, предположим, мы были бы с тобой здесь чужестранцы, Грим, собачка моя, — продолжил Торарин, — тогда мы должны были бы задать себе вопрос: что же это за такая странная степь, где ставят знаки, которыми мы пользуемся лишь в море? Неужто и в самом деле это море, сказали бы мы наконец. Но тут же, наверное, решили бы, что этого уж быть не может никак… Вот все это тут вокруг нас, такое твердое и прочное, — неужто всего-навсего вода? А вот эти скалистые холмы, все на одной тверди стоящие, ну разве же могут они быть островками в шхерах, меж которыми катятся пенящиеся волны? Нет-нет, мы не смогли бы, Грим, собачка моя, поверить, что такое возможно.

Торарину стало весело, и он засмеялся, а Грим по-прежнему лежал спокойно и не двигался. Торарин ехал все дальше, пока не обогнул высокий холм. И тут он вскрикнул так, словно увидел что-то уж больно странное. Он сделал вид, будто сильно удивлен, отпустил вожжи и прихлопнул в ладоши.

— Грим, собачка моя, а ведь ты все не хотел поверить, что это было море! Ну теперь-то ты наконец видишь, что это такое? Поднимись да сам убедись, что там впереди стоит большой корабль! Ладно, допустим, ты мог не узнать знак, которым пользуются в море, но тут ты ошибиться уже никак не можешь. Тут уж тебе придется признать, что мы едем по самому настоящему морю.

На мгновение Торарин умолк и стал разглядывать большой вмерзший в лед корабль. Странно смотрелся он на ровном снежном поле, будто попал сюда по ошибке. Заметив, что от корабля вверх поднимается тонкая струйка дыма, Торарин подъехал ближе и стал звать шкипера, чтобы узнать, не купит ли тот его рыбу. На дне повозки у него оставались всего несколько рыбешек, ибо перед тем успел он уже объездить все другие застрявшие в шхерах суденышки, где и распродал почти весь свой запас.

Шкипер и его команда умирали на корабле со скуки. Они купили рыбу у торговца не столько потому, что она была нужна им, а чтобы хоть с кем-то перекинуться словечком.

Когда они сошли на лед и подошли к Торарину, тот с самым невинным видом заговорил о погоде.

— Что-то не припомню, чтобы в этих краях когда-либо стояла такая прекрасная погода, как нынче, — сказал Торарин. — Вот уже три недели, как морозы все держатся, и совсем нет ветра. Здесь в шхерах мы привыкли к другому.

Но шкипер, чей галеас, набитый бочками с сельдью, застрял в заливе неподалеку от Марстранда в тот момент, когда впереди было уже открытое море, мрачно посмотрел на Торарина и ответил:

— Ты, значит, называешь это прекрасной погодой?

— Ну а как же я могу называть такую погоду иначе? — спросил Торарин. Глаза его при этом были невинны, как у ребенка. — Небо днем ясное, синее. Да и ночи столь же нарядные и тихие, как дни. Разве мне доводилось когда раньше ездить по льду? Не так уж часто море здесь замерзает, а если в какой-то год оно льдом и покрывалось, то шторм через несколько дней разгонял его.

Шкипер стоял угрюмый и хмурый. На болтовню Торарина он ничего не ответил. Тогда Торарин полюбопытствовал, отчего тот не сходит в Марстранд.

— Тут ведь будет не более часа пути по льду, — сказал Торарин. Однако ответа не последовало и на это. Торарин понял, что парень, видно, ни на минуту не желает оставить свой галеас из боязни упустить момент, когда льды начнут отступать и можно будет выйти в море.

«Редко у кого я видел такие полные тоски глаза», — подумал Торарин.

А шкиперу, уже много дней запертому в шхерах, приходили в голову разные мысли, и он спросил Торарина:

— Вот ты везде ездишь и слышишь, что там люди говорят о всяком. Может, известно тебе, зачем Бог надолго запер здесь все выходы в море и держит всех нас в плену?

Как только он это сказал, Торарин сразу переменил тон, однако сделал вид, будто не понимает:

— Не знаю, о чем это ты говоришь.

— Послушай, как-то я простоял в Бергене целый месяц, день за днем дул тогда встречный ветер, и ни один корабль из гавани выйти не мог. А на одном из застрявших там кораблей скрывался в это время человек, ограбивший церковь, и не случись тогда шторм, ему удалось бы сбежать. Люди тем временем узнали, где прятался грабитель, и как только он взят был с корабля на берег, погода сразу исправилась и задул попутный ветер. Понимаешь теперь, о чем я думаю, когда спрашиваю тебя: знаешь ли ты, отчего Бог держит закрытыми ворота в море?

На мгновение Торарин замолчал. Казалось, он хотел ответить серьезно. Однако передумал и сказал:

— Я гляжу, ты совсем уже скис от долгого сидения в шхерах. А отчего не сходить тебе в Марстранд? Уж можешь мне поверить, что нынче там не скучают. В городе собрались теперь сотни чужестранцев. А потому как заняться им нечем, они там только пьют да танцуют.

— С чего же это им так весело? — поинтересовался шкипер.

— Так ведь там собрались такие же моряки с застрявших во льду кораблей, как и ты. Много рыбаков, возвратившихся домой после отлова сельди. Потом, в городе сейчас добрая сотня шотландских ландскнехтов, получивших отпуск со службы. Теперь дожидаются они случая отправиться в свою Шотландию. Неужто вся эта братия станет ходить там с опущенными головами и упустит возможность повеселиться всласть?

— Не знаю, может, и есть у них желание веселиться, только, по мне, так уж лучше здесь ждать, — сказал шкипер.

Торарин бросил на него быстрый взгляд. Шкипер был высок и сухощав. Глаза у него были светлые и чистые, как вода, и смотрели они очень грустно. «Нет, парня этого развеселить не под силу никому», — подумал Торарин.

А шкипер снова завел с ним разговор.

— Эти шотландцы, — спросил он, — люди хорошие?

— Может, это ты и повезешь их в Шотландию? — вопросом ответил на его вопрос Торарин.

— У меня груз до Эдинбурга, — добавил шкипер, — и один из шотландцев сейчас только был здесь и спрашивал, согласен ли я взять их с собой. Но мне не очень-то нравится идти в море, имея на борту таких буянов. И я сказал ему, что мне надо бы подумать. Ты что-нибудь слышал о них? Думаешь, можно их взять без опаски?

— Я только слышал о них, что это храбрый народ. Можешь смело брать их с собой.

Однако стоило Торарину сказать это, как собака его тотчас поднялась, встала в повозке, задрала нос к небу и завыла.

Торарин сразу же перестал расхваливать шотландцев.

— Что это вдруг с тобой, Грим, собачка моя? — спросил он. — Небось считаешь, что я больно долго стою здесь да время понапрасну трачу за разговорами?

Торарин приготовился ехать.

— Ладно, удачи тебе! — сказал он на прощание.

Торарин направился в Марстранд по узкой протоке между островками Клёверён и Куён. А когда впереди уже показался Марстранд, он увидел вдруг, что был на льду не один.

В ярком свете луны хорошо был виден высокий мужчина, осанистой походкой шагавший по снегу. На нем была шляпа, украшенная перьями, и богатая одежда с широкими буфами на рукавах.

«Гляди-ка, — сказал Торарин самому себе, — значит, это сэр Арчи, командир шотландцев, был на галеасе и договаривался со шкипером».

Торарин был со своей повозкой так близко от шотландца, что даже заехал на длинную тень его, скользившую за ним по снегу. Передними копытами лошадь уже ступила на перья шляпы в рисунке тени.

— Грим, — сказал Торарин, — может быть, предложим ему доехать до города в нашей повозке?

Собака тотчас же стала подниматься, и Торарин поспешил положить руку ей на спину.

— Успокойся, Грим, собачка моя! Вижу, что шотландцев ты недолюбливаешь.

Сэр Арчи между тем не замечал, что кто-то едет совсем рядом от него. Он шел, не оглядываясь. Торарин принял чуть в сторону, собираясь его объехать. И тут увидел он за спиной шотландского господина еще одну тень или что-то похожее на тень. Это было нечто серое, вытянутое и тонкое, плывущее по снегу бесшумно и не оставляя никаких следов. Шотландец шел широкими шагами. Он не смотрел ни вправо, ни влево. Но серая тень скользила столь близко от него, что казалось, будто она что-то хотела шепнуть ему на ухо.

Торарин проехал еще немного вперед, пока не поравнялся с ними обоими. Свет луны позволил ему разглядеть лицо шотландца. Брови его были сдвинуты, а выражение на лице такое, словно ему докучала какая-то неприятная мысль. И как раз в тот момент, когда Торарин обогнал его, он оглянулся и посмотрел назад, будто почувствовал за спиной чье-то присутствие.

Торарин отчетливо видел теперь, что за сэром Арчи, крадучись, скользит молодая девушка в серой просторной одежде, но сэр Арчи не замечал ее. Когда он обернулся, она тотчас застыла на месте; на нее легла тень самого сэра Арчи, широкая и темная, и скрыла ее.

Сэр Арчи пошел дальше, и тогда девушка вновь постаралась приблизиться к нему и опять пошла за ним, словно бы нашептывая ему все время что-то в ухо.

Когда же Торарин увидел все это, его охватил такой ужас, что совладать с ним он уже не смог. Он закричал что было сил и так хлестнул лошадь, что она рванулась и понесла, а когда остановилась у двери его лачуги, с нее лил пот.