Братья не сговариваясь, закурили. В комнате наступила тягостная тишина — все они прекрасно понимали, видели виды и лучшие, и худшие, и еще ощущали, что самое плохое еще впереди.
— Ты как думаешь, Саня, чем эта война окончится?
— Ничем хорошим, это уже точно. Или мы их, либо они нас, хотя наши олигархи о «договорняке» мечтают. Но уже поздно — слишком далеко все зашло. Буржуям нас надо было в девяностые давить, и все ресурсы на себя записывать — нас бы тогда голыми руками взяли — предатели у власти это все, смерть стране. А сейчас ничего не выйдет — пусть только попробуют. Живо передавим, я вообще не понимаю, что с ними возиться, уговаривать, к патриотизму взывать⁈ К стенке сотню другую поставить, и нет «пятой колонны» — исчезнет как таковая. Я тебе так скажу — прежним мир уже не будет, и те кто сейчас у власти, вскоре будут делать выбор — или они с народом, или в могилу, и пусть все свои капиталы забирают…
Младший брат рассмеялся, но затем лицо его исказила гримаса. А вот старший зло усмехнулся:
— В девяносто пятом у меня в батальоне так говорили — прежде чем брать Грозный, нужно Москву занять и всю «семибанкирщину» с рыжим прохвостом, на фонари вздернуть — «украсить» Первопрестольную. И народ сейчас иным становится, особенно такие как ты — с войны вернувшиеся. И мэр с бандитами своими, и полицаи его купленные, явно бояться стали. Уже «распальцовку» не устраивают, притихли — то тут одного, там второго на отсидку направляют, и люди такой подход только приветствуют. Пора коррупцию изводить, раз уговоров не понимают.
— На фронте это понимают, — мотнул головой брат. — Сейчас нужно штрафбаты формировать, и всю сволочь в окопы, под дроны. Ворье только так унять можно, иначе не выстоим — тяжело воевать, когда в тылу сплошной бардак, который предатели создают. Сталин бы не церемонился, недаром всех в тридцать седьмом году ' подчищали'.
— На такое не пойдут, брат — у нас 35 лет капитализм, ворье у власти укоренилось, везде деток и внуков поставили у рычагов власти. А они сейчас тихий саботаж ведут, перемены для них нож острый. Но уже боятся — раньше посты делали, высказывались, а как реальные срока стали отвешивать, притихли. А тех кто сбежал, обратно не принимать — пусть на европейских помойках подвывают. Не понимаю, чего их амнистируют…
— Сейчас не тридцать седьмой год, иначе сами промеж себя передеремся на счастье «натовцам».
— Так в «евросоюзе» и так радуются — стравили нас насмерть, сотни тысяч погибли, и счет так на миллионы пойдет. А они будут оружие и боеприпасы поставлять, наемникам счета оплачивать, и такую войну могут вести до последнего украинца, Зеля ими с потрохами куплен,
— Пусть воюют, потом дойдет до уцелевших, что победить нас не смогут. У нас война на выживание — Россия и так многое потеряла после распада, что столетиями у нас находилось. А им верить нельзя — НАТО никакие договоренности выполнять не намерено, а если бы Украину приняли, то нам настал бы конец, причем бесповоротный. Это я там понял, когда осознал, что вовремя СВО начали — пусть лучше так, сопротивляясь, иначе бы удавили. К этому все дело и шло — наши ресурсы им очень нужны, причем задешево, как в девяностые года. Без этого никак — страны в мире начинают на европейцев косо смотреть, прекрасно понимают, что эти гады от своей колониальной политики никогда не откажутся. Ресурсы за раскрашенные бумажки покупают — накося, выкуси.
Младший брат ткнул в сторону окна кукишем, поморщился, стал поглаживать ногу. Затем тихо произнес:
— Не победят они нас — думаю, если открыто воевать начнут, то мы долго не продержимся — силы несопоставимы. Так наши и говорят в окопах, что «ядеркой» бить нужно, и не по Киеву, а по Вашингтону и Лондону. У нас территория большая, многие выживут, а вот европейцам всем хана настанет. А там будь что будет — они нас пугают, так пусть за свой гнилой базар серьезно ответят, да так, чтобы обосрались.
Накопившийся гнев вырвался с руганью — обычно воевавшие люди снимают стресс алкоголем, но братья от природы были непьющие, и предпочитали успокоение в тайге обретать, на рыбалке, или по грибы сходить. Но в конце марта в лес не сходишь, особенно когда нога искалечена. Вот и сидели дома за кружкой чая, по душам говорили, благо жены мозги «не клевали», и не требовали себе покупок с поездками в Турцию, понимали, что такое невозможно. И они оба такую адекватность «своих половинок» ценили, а может все дело в том, что сотовая связь работала отвратно, а потому ролики в интернете просматривали немногие жители.
Страшная штука — «промывание мозгов»!
— Да, это я, — зазвонил обычный проводной телефон, и старший брат снял трубку. С минуту выслушивал, явно озадаченный сказанными словами, потом положил трубку, даже не попрощавшись с собеседником. Повернулся к младшему и негромко произнес:
— «Деда» вчера видели на станции, с каким-то парнем приехал на электричке. И уехали в санаторий с Юрком — та еще мразь. И что интересно — вся его шайка тоже собралась, и на своей «газельке» уехала. Сутки уже прошли — дозвонится ни до кого не могут, телефоны молчат, причем отключены. А в санаторий так никто и не приехал — оттуда полчаса назад позвонили. Ни «уаза» не видели, ни «газели». И что это может быть?
— Неужто старика «замочили», суки? С них станется — если трупы не найдут, то полицаи спишут на «временно отсутствующих». Это уже который случай будет — четвертый вроде бы?
— Пятый, — на лице старшего брата появилась нехорошая улыбка, скверная. Затем он тихо произнес:
— Надо ехать, доколе такое терпеть…