Демон

ЭПИЗОД I

Возможно, Гея прослышала о параде. Ошибочно было бы сваливать на зловредное вмешательство Геи все до единой неприятности, но тот дождь, что мочил армию на всем ее пути по Беллинзоне, наверняка бы очень богиню порадовал. Дождь этот, впрочем, никак не повлиял на воодушевление граждан; казалось, все беллинзонцы столпились на уличных углах или торчат из окон — только бы посмотреть, как по городу маршируют войска. Сами же войска, разумеется, ненавидели парад точно так же, как все солдаты ненавидели всевозможные парады с самой зари военных действий. Ботинки воинов насквозь промокли, а нагрудники из уплотненной кожи, еще не размякшие от пота, масла и носки, казались им экономичных размеров железными девами.

Тем не менее армия плелась дальше. Люди уже перенесли плавание по необычно бурному Року. Ожидаемое их число пострадало от морской болезни. Высадились они на западном берегу Рока в целом море грязи, присоединясь к тысячам массивных фургонов с добром, — фургонов, половина из которых уже успела увязнуть по самые оси.

Интендантский корпус — отдельная, нестроевая группа, занятая подбором снаряжения и обучением возниц на дороге Диониса, — уже успел приобрести определенные навыки обращения с единственным тягловым скотом в Гее. Животные эти, водившиеся в Метиде, звались джипами. До самого последнего времени названия у них вообще не имелось, если не считать упоминания их в титанидских песнях. Сирокко велела выдрессировать и приучить к упряжи пятнадцать сотен джипов. Больших проблем не возникло. Джипы оказались неторопливыми и смирными, всеядными животными. Сделаны они были по образу и подобию тех ранних предшественников носорога, что некогда процветали в доисторической Персии и ростом почти вдвое превосходили современных слонов. Лапами они напоминали медведей, головами — верблюдов, а их передние ноги были вдвое длиннее задних. Походка джипов из-за этого выглядела комически. Ели они все, что оказывалось поблизости. С джипами под рукой избавление от мусора никогда не превращалось в проблему. Худшим их свойством была поразительная способность путаться в собственных ногах и переворачивать фургоны, которые они тащили. Однако джипы были чистоплотны, пахли вполне сносно и откликались на привязанность. Большинство дрессировщиков вскоре их оценили.

Джипы могли перетаскивать чудовищные тяжести на солидные расстояния, довольствуясь при этом лишь небольшим количеством воды. Над плечами у них располагались крупные, качающиеся из стороны в сторону горбы, где, в расчете на голодные времена, мог запасаться жир.

Вскоре джипы уже тащили целые колонны фургонов.

... И стоило армии войти в Япет, как облака рассыпались по сторонам и подул теплый ветерок. Вскоре воздух буквально заискрился, а дорога высохла. Видно стало аж до самой Мнемосины. Похоже было, что лучшего дня для начала похода и пожелать нельзя — что бы ни ждало путников в конце пути.

Ветерок трепал ярко расцвеченные знамена во главе каждого легиона, когорты и роты. На знаменах были начертаны номера или буквы — но больше никаких символов. А в самом начале процессии флага не было вовсе. Многие настаивали на том, чтобы ввести флаг Беллинзоны, но Сирокко сопротивлялась. Да, она согласна быть мэром, согласна поднять, натаскать и снарядить армию и согласна вести ее в бой... но что касалось флага, то тут она провела черту. Пусть Гея поднимает свой флаг и за него бьется.

Солнечный свет Япета сверкал на бронзовых нагрудниках офицеров. Воздух полнился скрипом деревянных колес, стуком кожаных ботинок, а также странным хрюканьем, издаваемым джипами, как никогда возбужденными.

Людские легионы маршировали вместе. Между ними шли контингенты из пятидесяти титанид, что сами тянули свои фургоны, которые казались крепче и лучше сработанными — а также безусловно более привлекательными на вид, нежели человеческие. Титаниды, и сами-то по себе достаточно красочные, надели свои лучшие драгоценности и украсили свои тела и фургоны самыми яркими цветами. Знамен у них не было. Тысяча титанид образовывала боевую группу, причем весьма спорным представлялся вопрос, титаниды или почти тридцать тысяч человек составляют более грозную силу.

В добавление к этому регулярному войску далеко впереди колонны и в двадцати километрах от ее флангов сновали титанидские разведчики. Не существовало такой засады, которую не почуяли бы титаниды. Единственная опасность в этот день могла исходить с воздуха. Кое-кто из солдат большую часть времени наблюдал за ясным небом, мечтая об облаках.

Во главе когорт маршировали майоры. Каждый легион вел полковник — также пешим порядком. Трех титанид особенно легкого нрава удалось убедить везти на себе генералов во главе их дивизий. Титанидам это не нравилось — они едва знали упомянутых генералов и не привыкли носить на своих спинах никого из людей, кроме самого близкого друга. Потому они и старались сделать езду как можно менее комфортной. Генералы также кипели недовольством. Но не из-за якобы ухабистой дороги — никто из них и понятия не имел о гладкости обычного титанидского аллюра — а из-за того, что невозможно было сидеть верхом на этих немыслимых существах и смотреть вперед из-за их широких спин. Практичную езду спиной вперед, давным-давно разработанную Сирокко, генералам запрещало чувство собственного достоинства. Единственную цель такой верховой езды составляла в конечном счете необходимость возвысить генералов над обычными пехотинцами. Так что трое несчастных терпели тряску и недостаток обзора, пытаясь держать себя при этом как можно благороднее.

В самой главе колонны, в нескольких сотнях метров от Сто Первой дивизии, находились четыре человека и пять титанид. Впереди, в своих неукрашенных черных одеждах и черной же шляпе, верхом на Менестреле ехала Сирокко Джонс. За ней, не соблюдая четкой последовательности, следовали Конел верхом на Рокки, Робин верхом на Змее и... Искра верхом на Верджинели. Рядом в одиночку трусила Валья.

Говорить им было почти не о чем. И праздничной атмосферы не чувствовалось. Этот день должен был стать единственным, когда Конел двигался вместе с армией, поэтому Рокки и Змей следили, чтобы он почаще оказывался рядом с Робин. Но все, что они могли друг другу сказать, было, судя по всему, уже сказано. После первого бивака Конелу предстояло отправиться к северным нагорьям и принять командование Военно-Воздушными Силами.

Верджинель, по просьбе Искры, держалась в стороне от этой парочки. Младшая ведьма и бывшая бюрократка — она уволилась после шумной перебранки с Сирокко и была заменена кем-то из клана Трини — хотела предоставить своей матери и ее любовнику все время, какое им осталось провести вместе. Между ведьмой и титанидой рождались новые, более зрелые взаимоотношения. Искра, согласно Верджинели, все еще была далека от совершенства — но она к нему стремилась. Она уже множество раз об этом говорила, и с каждый разом они смеялась все громче. Верджинель, со своей стороны, стыдилась своего поведения. Юную титаниду все еще больно колола та нотация, что прочитала ей ее задомать, когда услышала о сцене с Искрой.

Время от времени Искра тянулась к своей талии и трогала висящий на поясе мешочек. Украшенный древним символом инь-ян, мешочек этот содержал в себе зомбицид, нечаянно открытый Искрой, который отныне по закону должен был в любое время носить при себе каждый беллинзонец. Такие мешочки вскоре превратились в талисманы общего назначения. Этот дала Искре стыдливая корейская девушка по имени Ли, у которой по-прежнему была масса проблем с английским. Что ж, зато она прекрасно изъяснялась на всеобщем языке любви. Проводы вышли жаркими. Искра сама не понимала, как ей удавалось так долго не замечать такую красоту и такую чувственность. Ли работала в ее статистическом бюро. «Неужели это любовь?» — думала Искра. Что ж, быть может. Рано было судить. Но Ли, по крайней мере, была той, кому можно писать из похода письма и кто будет поддерживать домашний очаг.

Во главе колонны с прямой спиной ехала Сирокко Джонс. Сидела она так, сознавая, что на нее смотрит вся армия, — и вела сама с собой военный совет.

Генералы предупреждали Сирокко, что для неподготовленных солдат марш-бросок первого дня слишком длинен. За гектаоборот до старта глубоко в Япете был разбит лагерь с палатками, которые затем предстояло снять и прибавить к добру на фургонах.

Сирокко знала, что дистанция слишком велика, — но именно такой она ее и задумывала. Фея собиралась произвести очередную децимацию.

Поэтому она немилосердно гнала свое войско через все усиливающуюся жару и неизменный свет Япета. Ряды солдат редели. По мере того как это происходило, неспособных двигаться дальше грузили в фургоны. Когда колонна наконец добралась до лагеря, большая часть армии уже достигла едва ли не полного изнурения. Немало офицеров пало у обочины.

— Теперь мы сделаем вот что, — сказала Сирокко высшему офицерскому составу — прежде чем людям удалось добраться до палатки-столовой. — Те солдаты, которые потеряли сознание или имеют в результате сегодняшнего марш-броска медицинские проблемы, останутся здесь. На этом самом месте они из подручных материалов построят Промежуточный лагерь. Оружие и другое снаряжение останется у них, но фургоны мы заберем с собой. Промежуточный лагерь будет укреплен и станет местом постоянной дислокации двух когорт из одного легиона. Три другие когорты установят сходные, но меньшие форпосты к северу, югу и востоку. Задачей этих подразделений станет приведение в порядок шоссе, а также маневренная оборона на случай атаки из Гипериона. Все они будут находиться под командованием генерала Третьей дивизии, расквартированной в Беллинзоне. Пошлите гонца его об этом известить. И реквизируйте фургоны, которые потребуются, чтобы доставить обратно в город наиболее серьезных больных — тех, у кого дело зашло дальше обычного изнурения. Все ясно?

Ни у кого уже просто не было сил с ней спорить.

ЭПИЗОД II

В четырехстах километрах к западу и в пяти километрах под землей Наца скользила сквозь мрак, пока не выползла к длинному и узкому туннелю, из которого очень дурно пахло.

Наца знала эти места и ненавидела их всеми силами своего холодного и прагматичного разума рептилии. Не хотелось ей ползти в этот туннель. То было место страдания. Она смутно помнила, как килооборот назад проходила его под Япетом и еще несколько раз — в прошлом.

Попробовав языком, Наца ощутила ненависть. Почти в километре отсюда ее средняя часть в нежелании ползти и одновременно в решимости свилась гигантскими кольцами. А хвост вообще подался назад. Требовалось некоторое время, чтобы импульсы от галлона серого вещества, которым Наца пользовалась как мозгом, дошли до самого дальнего конца, что все упорнее не желал соглашаться со штабом.

Конфликт в громадном теле вызвал впрыскивание кислоты в чудовищную пищеварительную полость, что могло быть достаточно болезненно, если бы кислота не вызвала громадное галопирующее волнение, отчего непредсказуемо вздулись бока Нацы. Причина тому была проста: Наца недавно сожрала семьдесят восемь неповоротливых и слепых слоноподобных существ, именуемых геффалумпами, что проживали в этом мраке. Геффалумпы же эти так просто не умирали. Двадцать шесть из тех семидесяти восьми были все еще живы, а кислота им нравилась не больше, чем самой Наце.

Кислота. Гиперион. Вроде бы Робин. В Гиперион. Кислота. Робин.

Представления эти проплыли в мозгу Нацы подобно бессвязным духам — сто раз, двести — и наконец снова туда впечатались. Она должна ползти в Гиперион. Должна встретиться там с Робин-теплой, Робин-защитницей. Должна ползти в туннель — туда, где кислота.

Раз начав движение, Наца уже не могла остановиться. Она вонзилась в туннель подобно самому жуткому в мировой истории фрейдистскому кошмару.

Кислоту Наца встретила гораздо позже, чем ожидала. К тому времени вопроса об остановке уже просто не стояло. Плотно зажмурив глаза, змея рассекла громадную волну. Однако сквозь прозрачные веки Наце было прекрасно видно, как она вползает в святую святых Крона, вернейшего друга Геи.

Крон выл от ярости, боли и унижения. Нацу этот вой не остановил. Выбрав самый восточный из ведущих из залы туннелей, она сунула туда голову. В этот миг кончик ее хвоста только-только вошел в западный конец туннеля.

Боль была адская. Наца аж вся побелела. Скоро ей снова сбрасывать кожу, и это помогало, но не слишком. Веки выжгло. Они снова отрастут, но помучиться все-таки придется.

И конечно, сзади тоже болело, но сигналы шли слишком медленно. Наца прорывалась все дальше в пещеристый мрак лабиринта Восточного Крона — продолжала двигаться, пока не обрела уверенность, что вся вышла. Тогда она принялась корчиться, ударяя о скалы своими чудовищными кольцами. Двадцать шесть еще живых геффалумпов были почти мгновенно убиты. Стой в этот момент кто-нибудь на внутренней стороне обода Геи напротив того места, где билась змея, он почувствовал бы нечто вроде землетрясения.

Но боль не прекращалась ни на секунду. Свернувшись плотным шаром и разместив голову поблизости от центра, Наца стала ждать исцеления.

«Впереди еще лишь одна зала», — подумала она.

ЭПИЗОД III

Крона капитально изгадили. Когда ты властелин и хозяин сотни тысяч квадратных километров земельного пространства — плюс бесконечные пещеры под ним, а также, в каком-то смысле, воздух над ним — и к тебе заявляется, быть может, один визитер за десять мириоборотов, но даже и с ним ты не слишком горишь желанием увидеться... что ж, тогда тебя просто изводит мысль, что прямо через твой дом, будто неуправляемый товарный состав, промчалась какая-то паскудная рептилия. Это лишь подчеркнуло горестное мнение Крона. Да, чертово колесо окончательно сходит на дерьмо. Уже ничего толком не работает. Все высосано.

Тысячелетия Крон был верен Гее. Нет, не тысячелетия — зоны! Когда подвалило это дельце с Океаном, кто стоял за Гею горой? Крон — вот кто. А когда пыль осела и старина Япет взялся потирать свои несуществующие руки, будто коммунистический шпион из комикса, и нашептывать в уши Крону нежные нежности, разве он слушал? Никоим образом. У Крона была прямая связь с небесами, и Гея сидела на своем троне, и все с колесом было в порядке.

А когда эта шизованная Мнемосина выскользнула из глубокого конца и принялась пускать пузыри в свое пиво — ах ты, ох ты — насчет того, что этот паршивый песчаный червь делает с ее вонючими лесами, разве он потерял веру в Гею? Нет, не потерял.

И даже когда Гея подсунула ему эту наиподлейшую суку Сирокко Джонс, сказав, что Джонс теперь Фея и что с ней надо быть милым и ласковым, разве он поднял хай? Нет-нет, только не добрый старина Крон. Служил ей верой и правдой, пока Джонс...

Крон оборвал мысль. Да, Гея теперь в скверном здравии, каждому понятно, однако некоторые мысли лучше оставить недодуманными. Как знать, кто может подслушать.

Но это уже слишком. Действительно слишком.

И нельзя сказать, чтобы Крон не видел, как все это безобразие надвигается. Он уже одиннадцать мириоборотов не выставлял своего требования! Триста тысяч галлонов чистой девяносто девяти процентной соляной кислоты — вот все, что ему требуется, чтобы привести свой резервуар в порядок. Тут эта тварь, сказал он тогда Гее. Вроде змеи, только огромная как сволочь. Она не из моих; может, она одна из твоих? Но она живет под землей и уже дважды здесь побывала, причем гадина с каждым разом все здоровее. И еще — из-за хронически понижающегося уровня кислоты сохнут мои верхние синапсы. Все время болит...

А Гея ему не поверила. «Нет, эта не из моих, — сказала она. — Не бери в голову. А твою НС1 крадет Япет, и тут я ни хрена не могу поделать. Так что заткнись и не отвлекай меня от моих фильмов».

Ладно.

На сей раз Крон был чертовски настроен обо всем сообщить. Он вызвал Гею. Но ответил ему всего-навсего новый помощник, как случалось все чаще. Разговор велся без слов, однако был определенный привкус того, что, будь он переведен на слова, вышло бы примерно следующее:

— Гейский производственный отдел слушает.

— Пожалуйста, мне надо поговорить с Геей.

— Прошу прощения, Гея сейчас на выездных съемках.

— Ладно, тогда свяжите меня с Преисподней. Дело крайне важное.

— Простите, сэр, могу я узнать, кто спрашивает?

— Крон.

— Прошу прощения? А как это пишется?

— Крон, черт побери! Властитель целого региона Геи — ровно одной двенадцатой всех земель на ободе, между прочим, — известный как Крон.

— Да-да, конечно. А пишется это Х-Р-О-Н-Ь...

— КРОН! Немедленно свяжите меня с Геей!

— Простите, сэр, но она показывает кино. «Спартак», по-моему. Вам непременно следует посмотреть. Одна из лучших римских эпических лент...

— Так свяжете или нет?

— Прошу прощения. Впрочем, если вы оставите свой номер, я передам, чтобы она с вами связалась.

— Дело не терпит отлагательств. Гее следует знать, раз эта тварь направляется в ее сторону. А мой номер у вас есть.

— ...ах да, вот он. У меня просто выскользнуло из... а вы по-прежнему...

— Обо всем этом разговоре обязательно будет доложено Гее.

— Как вам угодно. Щелчок.

Немного позже Крон попытался снова. И опять нарвался на хитрозадого помощника. Тот сказал, что Гея на производственном совещании и что ее никак нельзя отвлекать.

«Ну и черт с ней тогда», — заключил Крон.

ЭПИЗОД IV

Большую часть пребывания Криса в Таре пива там не водилось. Его, конечно, удавалось достать в буфетах — тому, кто мог доказать, что его рабочая смена закончилась. Крис особо не рвался. Напиток был так себе.

Однако теперь в холодильниках Тары появилось превосходное пиво. Дни стояли жаркие. Адаму, похоже, было все равно, да и Крис не очень беспокоился, но одна-другая кружка холодненького пива было именно то, что ему требовалось после долгого дня, проведенного в не слишком удачных попытках отвлечь внимание Адама от телеэкранов. Причем попыткам этим не следовало быть слишком очевидными.

Да, две-три кружки — именно то, что требовалось.

Тяжело было в этом признаваться, но почти все игры, которые Крис изобретал, были теперь направлены на то, чтобы отвлечь Адама от просмотра телепрограмм. Без ТВ он определенно проводил бы с Адамом много времени, но был бы настроен позволять мальчику больше играть одному. А так Крис боялся, что проводит с ребенком слишком много времени. Заинтересовать же его было все сложнее. Адам часто уставал и от игр, и от игрушек. Порой, в самые скверные минуты, Крису казалось, что Адам над ним насмехается.

Очень навязчивая мысль, Крис. Три-четыре кружки пива — и все уляжется.

Но самое скверное, самое ужасное...

Порой он ловил себя на том, что вот-вот готов ударить ребенка.

Каждый час бодрствования Крис проводил рядом с Адамом и, сколько мог, активно с ним занимался. Сколько мог, принимал всякое ребячество, детский лепет, безмозглые игры и дурацкий смех. Крис выдерживал многое, но был и предел. Он тосковал по разумной компании... нет, нет, НЕТ — не то слово, совсем не то. Он истосковался по компании взрослых.

Так что, когда Адам спал, а Крис испытывал жуткое одиночество, четыре-пять кружек пива железно успокаивали его расшатанную нервную систему.

Да, Крису отчаянно требовалась компания взрослых. А все, что было вокруг, — это сметливый, смышленый, восторженный двухлетний мальчуган... Ампула и Русалка. Вся остальная прислуга в доме была приходящей и никогда с Крисом не разговаривала. Крис предположил, что все они получили приказ Геи обращаться с ним как с лицом отсутствующим. Постоянную же прислугу составляли Ампула и Русалка.

Когда Крис прибыл, обе уже были кормилицами. Ампула была вроде бы женщиной разумной, но она не знала английского — и учить не собиралась. Для общения с нею Крис набрался достаточно жаргонного испанского, но этого никогда не хватало.

Что же до Русалки...

Крис не знал, так ли ее на самом деле зовут. Русалка была идиоткой. Возможно, на Земле она была сверхгениальной, но Гея с ней что-то такое сделала. На лбу у нее имелась отметина — опухоль под кожей в форме перевернутого креста. Когда Крис наконец понял, что голова Русалки так же пуста, как ее глаза, он как-то коснулся опухоли. Последствия вышли самые неожиданные. Русалка рухнула на пол и принялась биться, будто в эпилептическом припадке. После внимательного — и крайне тошнотворного — осмотра Крис выяснил, что никакой это не припадок. Все действовало в соответствии с хорошо известным принципом удовольствия. Гея вложила в голову Русалки что-то вроде Стукачка и закоротила его на центр удовольствия. Теперь Русалка за один только «торч» сделала бы все, что угодно. Когда она сама трогала крест, ничего не происходило. Это должен был сделать кто-то другой. Требовалось ей это, судя по всему, примерно три раза в день. Не получая «торч» от Криса, Русалка совалась к Адаму. А тому казалось очень забавным, когда Русалка корчилась на полу, стонала и мастурбировала.

Так что Крису приходилось несколько раз в день доставлять Русалке удовольствие.

К счастью, потом у него всегда было под рукой пять-шесть кружек пива, чтобы успокоиться.

Русалкой идиотку звали по очень простой причине. Питалась она исключительно сырой рыбой. Причем вовсе не обязательно свежей. Чешую сдирать не приходилось, а с головами Русалка расправлялась в два счета.

Воняло от нее страшно.

Крису потребовалось некоторое время, чтобы сложить все воедино. Рыбная диета составляла условный рефлекс. Ешь рыбу — получаешь «торч». Вскоре ничего другого Русалка уже есть не могла.

Телевидение теперь стало на пятьдесят процентов интерактивно. Появлялся там и сам Крис, хотя раньше он никогда не проходил мимо Геиных камер. Поначалу, как многое в Таре, все казалось достаточно безобидным. Первый раз он появился в представлении Эбботта и Костелло. Крис заменял Костелло. Он подвергся незначительным переменам. Но, сделавшись низкорослым и кряжистым, Крис безусловно остался собой. Голос его представлял собой некую смесь его собственного голоса и голоса Костелло. Адам восторгался передачей. Даже Крис порой ловил себя на том, что улыбается. Безусловный болван Костелло был все же болваном симпатичным.

Но чем дальше, тем хуже.

На очереди оказались Лоурел и Харди. Гея играла Олли, а Крис — Стена. Крис внимательно изучал фильмы, взвешивая все за и против. Пара комиков испытывала друг к другу привязанность. Это его встревожило. На первый взгляд Стен казался идиотом, но на самом деле обстояло гораздо сложнее. А Олли без конца хвасталась, допускала кучу уморительных оплошностей... но в конце концов оказывалась доминантной личностью. Опять Гея кое-чего добилась.

Последнее время Крис стал появляться в некоторых сомнительных ролях. Не то чтобы негодяем в чистом виде, но кем-то определенно неприятным. В одной роли — названия фильма Крис не запомнил — он увидел себя избивающим Гею. И еще он заметил, что это возмутило Адама, хотя мальчик и смолчал. Да, Адам проводил черту между фантазией и реальностью... но черта эта была достаточно размытой. Кто такая Гея? Та изумительная и забавная, громадная и безобидная дама, что приходит к окну третьего этажа Тары и дарит Адаму восхитительные игрушки. Так зачем же Крису ее бить? Тут уже не имел значения ни сюжет, ни то, что Крис, немногим более двух метров ростом, едва ли был достойным противником пятнадцатиметровой с лишним Монро.

Теперь Крис уже не сомневался, что в итоге потерпит поражение. Благое, конечно, дело — рассчитывать на совесть Адама, но голос у телевидения всегда громче, чем у детской совести, — которая, кроме всего прочего, просто отсутствует, пока кто-то ее не воспитает. Тут Крису не давали и шанса.

Прошел год. Сирокко сказала, что до ее следующего появления могут пройти два года.

Крис не сомневался — тогда уже будет слишком поздно.

Криса очень подбодрила бы весть о том, что Сирокко и ее армия уже маршируют в Гиперион. Но Гея сообщить ему нужным не посчитала, а других способов это узнать у Криса просто не было. Получить кое-какие намеки он мог бы от гейского телевидения. Адам спал, а Крис развалился перед телеэкраном. Фильм представлял собой сделанную в 1995 году версию «Наполеона», причем без всяких подставок. На экране грандиозные армии маршировали к Ватерлоо.

Но Крис был уже слишком пьян, чтобы что-либо замечать.

ЭПИЗОД V

Марш-бросок второго дня принес еще больше выбывших из строя, чем предыдущий, хотя и был короче.

Сирокко и этого ожидала. Вероятно, все это выглядело как легкое увольнение. Она велела медикам тщательно всех обследовать и отослать обратно только самых тяжелых больных. Таких оказалось всего шестнадцать. Все остальные, когда лагерь был свернут, закинули за плечи вещмешки и отправились дальше в Япет.

Армия переправилась через две безымянные речушки, что текли к югу от гор Тихе и впадали в великое море Понт, которое составляло главную часть Япета. Мосты подверглись славной починке. Местность была легкопроходимой. Япет, враг Геи, насколько знала Сирокко, не стал бы чинить препятствий при продвижении армии по его территории. Ожидалось, что проблемы начнутся в Кроне.

Еще несколько «дней» армия вставала лагерем у восхитительного моря. Погода стояла ясная и теплая. Сирокко постепенно набирала темп, пока солдаты все больше привыкали к ритму марша. Но при этом старалась не очень давить. Когда дело дойдет до самых трудных участков, солдатам нужно быть крепкими, но не изнуренными.

У стечения Плутона и Офиона, неподалеку от границы с Кроном, Сирокко приказала генералам выбрать гарнизон для крайнего восточного рубежа линии обороны.

И на сей раз она решила не обходиться слабаками. Тут требовались ветераны — самые крепкие мужчины и женщины, каких только можно было найти. Им предстояло установить форт сразу к западу от брода через Плутон и к северу от Офиона. Для переправы через полноводную реку она оставила им титанидские каноэ. Их патрули должны были двигаться с севера на юг и обратно — причем легко и быстро. Такая позиция была плохо защищена от нацеленной атаки, но главное заключалось не в этом. Сирокко рассчитывала, что в случае атаки войска успеют послать в Беллинзону гонцов и приступить к маневренной обороне наподобие партизанской войны, предоставляя тем самым городу как можно больше времени подготовиться к нападению.

Все это ее угнетало. Почти все, чем Сирокко занималась в Япете, было подготовкой к поражению. Если Военно-Воздушные Силы Беллинзоны будут к тому времени еще существовать, этот форпост с его быстрыми гонцами окажется лишним. Даже самая медленная «стрекоза» могла за двадцать минут долететь отсюда до Беллинзоны и поднять там тревогу.

Однако Военно-Воздушные Силы могут не одолеть Крон.

И разумеется, если ее армия одержит в близящемся сражении победу, из Гипериона не будет возвращаться никто, кроме ее же собственных солдат, а также беженцев и военнопленных из Преисподней.

Тем не менее Сирокко обязалась обеспечить городу все предосторожности, какие только можно было придумать. Ибо она вовлекла его в создание не просто кучки пехотинцев, но убежденной и сознательной боевой силы.

Сирокко не сомневалась, что, если доведется, эти солдаты будут воевать на славу.

Кружногейское шоссе пересекало Офион в точке, находившейся как раз внутри незримой границы между Япетом и Кроном.

Еще когда Габи строила это шоссе, пересечения его с Офисном представляли для нее наибольшие испытания. На равнинах река была полноводной и очень глубокой, а все быстрины лежали среди неприступных гор. Так что число пересечений следовало свести к минимуму.

Но некоторых было не избежать. Наглядный пример здесь представлял Крон. По-настоящему легкого маршрута через Крон не существовало, но северный был раз в пять тяжелее южного. Так что большой мост оказался жизненно необходим.

Саперы Сирокко, которые обследовали маршрут до самой Мнемосины, а также провели починку всего дорожного полотна и мостов в Япете и, в меньшей степени, в Кроне, доложили, что с мостом через Офион дело совсем швах. Весь его южный конец обрушился. Без малого семьдесят лет назад у Габиных бригад ушло пять лет на его постройку. Восстановление моста в сроки, оставшиеся до похода на Преисподнюю, лежало за пределами возможного.

Тогда саперы встали лагерем на северном берегу и сколотили сотни плотов. Работа шла тяжело и медленно, так как в этой части Крона было совсем мало деревьев достаточно крупных, чтобы обеспечить нужные бревна.

На протяжении всей операции Сирокко и генералы тревожно поглядывали на небо. Сирокко ожидала, что атака последует в Кроне или Гиперионе — а возможно, и там, и там, если первый бой не станет решающим. А войско, разделенное рекой и растянувшееся на уязвимых плотах, оказывалось особенно удобной мишенью для атаки при переправе через Офион.

Еще перед началом кампании Сирокко вкратце изложила ситуацию Конелу и его пилотам, а также генералам. Пользуясь аналогией с циферблатом, она расположила двенадцать регионов Геи в большом круге, где в положении двенадцати часов находился Крий.

— Таким образом, Гиперион, наше место назначения, оказывается здесь, на двух часах, — сказала она тогда, надписывая название. — Центральный трос Гипериона служит базой для Второго крыла штурмовиков гейских Военно-Воздушных Сил. Дальше, на трех часах, лежит Океан. Здесь никакого Третьего крыла нет; Гея над Океаном не властна. — Рядом с названием Океана Сирокко поставила крупный крест. — Четвертое, базировавшееся в Мнемосине, было уничтожено в результате взрыва больше года назад. Осведомители сообщили мне, что замены ему не последовало. — Она поставила еще один крест. — Шестое, из Япета, атаковало Беллинзону и было уничтожено. Шестого, в Дионисе, нет — по тем же причинам, что и в Океане. Следующее жизнеспособное звено — Восьмое — вот здесь, в Метиде. — Начертав еще два креста, Сирокко отступила на шаг — полюбоваться своей работой. — Нетрудно заметить, что Крон располагается в самом центре большого провала Воздушного Флота Геи. Начиная от Метиды, вот здесь, на восьми часах, до Гипериона, на двух, расположены семь полностью вооруженных штурмовых крыльев. За Метидой внимательно следят. Если оттуда последует атака, нам немедленно радируют предупреждение. То же самое — с Гиперионом. Но если, пока мы будем находиться в Кроне, на нас обрушится Пятое, практически никакого предупреждения мы получить не успеем. Я разработала пару возможных сценариев. Скажем, Восьмое в Метиде начинает свою атаку. Для того чтобы добраться сюда, ему потребуется определенное время, и мы успеем получить предупреждение. Наиболее логичным поступком со стороны Геи, на мой взгляд, было бы начать с крыла Крона, чтобы ошеломить нас и вынудить окопаться. В то же время или Восьмое, или Второе, или оба сразу снимаются с места и оказываются здесь вовремя, чтобы помочь Пятому. По второму сценарию нас свободно пропускают через Крон. Откровенно говоря, я бы предпочла, чтобы нас атаковали здесь. Ибо, если Гея дождется, пока мы прибудем в Гиперион, она сможет практически одновременно и почти без предупреждения собрать едва ли не все боевые группы — Фебы, Крия, Реи, Гипериона, Крия... возможно, даже Тефиды.

Все мрачно изучали нарисованный Сирокко большой гейский циферблат. Последовали замечания — некоторые даже принесли пользу. Общее мнение было таково, что для Геи разумно будет выждать, пока они окажутся в Гиперионе, и собрать все свои силы воедино.

Сирокко согласилась... и хмуро подумала, что Гея скорее всего изберет противоположный вариант. Оставив за бортом логику, Сирокко страшилась атаки во враждебной ночи Крона.

ЭПИЗОД VI

Люфтмордер в Тефиде и ведать не ведал, что он флюгельфюрер Десятого крыла штурмовиков гейских Военно-Воздушных Сил. Гея ему такой должности не давала. Люфтмордер знал лишь, что он лидер своей эскадрильи. Лишь смутно он сознавал, что есть и другие эскадрильи. Это не представляло для него большого значения. Его боевая задача была четко определена — и для ее выполнения ему не требовалось сотрудничество с другими люфтмордерами. Да и не в его натуре такое было. Он тут флюгельфюрер — и больше никто.

Приказы уже приходили. В частности — о дозаправке на базах, находящихся под командой других люфтмордеров. Сама мысль была отвратительна, но приказ есть приказ.

Он знал, что через Крон сейчас марширует армия.

Он знал, что в какой-то момент ему придет приказ атаковать эту армию.

Он знал, что в небе есть враги. Враги люфтмордера ничуть не пугали.

Все это грело его и нацеливало на выполнение задачи.

Единственную досаду в жизни люфтмордера составляли ангелы, что в последнее время начали собираться поблизости.

Они подлетали совсем близко, странно чирикая. Зеленые и красные. Люфтмордер относился к ним с подозрением. Их жалкие тельца стали бы занятными мишенями для его ночников и боковух... но на сей счет приказа не было. Ангелы внушали подозрение. Такие слабосильные. Поразительно неэффективные летательные аппараты.

Ангелы начали строить гнезда, что свисали, как и сам люфтмордер, с вертикального троса. Прямо под ним было три штуки — крупные выпуклые сооружения. Похоже, из глины и прутьев. Каждое — как бельмо на глазу.

Сперва их было четыре. В одно люфтмордер пустил ночника — проверить на прочность. Гнездо разлетелось, как рисовая бумага. Посыпались красные и зеленые перья. Люфтмордера позабавил встревоженный писк выживших.

Но больше стрелять он не собирался.

Люфтмордер ожидал боевого вылета.

ЭПИЗОД VII

Конел с самого начала хотел возглавить атаку на базу в Кроне. Он так долго и упорно спорил по этому поводу с Сирокко, что той, в конце концов, ничего не осталось, как допустить его к своему строго секретному плану — тому, который мог и не сработать. Просто не существовало другого способа как-то угомонить Конела, пока Робин — и, разумеется, остальные его друзья — беспомощно маршировали под жадными до крови монстрами, что расселись на том ненавистном тросе.

Изучив план, Конел с неохотой, но согласился. Робин по-прежнему оставалась в опасности, но совсем обойти это было, судя по всему, невозможно.

— Пойми, Конел, так все и должно быть, — сказала Сирокко. — Подозреваю, к атаке с базы в Кроне будут стянуты подкрепления со всего колеса — причем прежде, чем мы успеем хорошенько удивиться. Если этих подкреплений окажется достаточное количество, ты и твои люди будут уничтожены. Тогда мы окажемся уязвимыми для атаки с воздуха на всем пути до Гипериона.

Поэтому Конел сидел теперь у себя на базе, хорошо замаскированной в северных нагорьях Япета, и размышлял. Ожидание уже длилось целую вечность. Конел плохо спал. И никогда не отходил больше чем на двести метров от своей заправленной горючим и готовой к полету машины.

Другие пилоты играли в карты, травили анекдоты, — короче, пытались как-то убить время. В большинстве своем это были мужчины и женщины, и на Земле служившие в военной авиации. У Конела было с ними мало общего. Интеллигентная публика. На Конела они смотрели сверху вниз и возмущались решением Сирокко назначить его командиром... хотя и восхищались его навыками пилотирования. Это природное, говорили они. Да, верно, однако прислушивались они к его мнению главным образом потому, что Конел налетал в Гее больше времени, чем все они, вместе взятые. Он знал особые условия Геи, знал, как крепкие самолетики ведут себя при высоком давлении и низкой гравитации, понимал природу кориолисовых бурь, которые сбивали с толку остальных.

Пилоты терпели Конела и учились у него.

Почти все время бодрствования он проводил у рации.

Сама база хранила радиомолчание. Люди надеялись на то, что Гея еще не знает об их местоположении, и подозревали, что бомбадули способны слышать переговоры по рации. Так что они прислушивались к передовым наблюдателям в Метиде и к лаконичным переговорам наступающей армии.

Наконец пришла тревога.

— Бандиты на восьми часах, — сказал голос по рации. — ... шесть, семь... ага, восемь, девять... и Папаша десятый.

Экипажи засуетились. Когда голос заканчивал донесение, Конел уже был в воздухе.

— Падают к земле. Уже их не вижу. Первый пост передачу закончил. Ждите сообщений второго и третьего.

Первый пост располагался на южных нагорьях Метиды. Там в распоряжении у людей имелся мощнейший в Гее телескоп — изъятый, как и многие другие высокотехнологичные приборы, из поразительных подвалов Криса. Телескоп этот постоянно был нацелен на центральный трос Метиды.

Второй и третий находились к востоку и западу от троса. Куда бы Восьмое крыло ни направилось, Конел вскоре об этом узнает. Он ожидал, что бомбадули повернут на восток — к Беллинзоне и армии; тем не менее нельзя было исключать возможность отвлекающего удара или еще какого-то фокуса.

Но в одном Конел не сомневался. Пятое крыло падало к Крону, и далеко им лететь не требовалось.

— Докладывает третий пост. Все десять бандитов в поле зрения. Направляются... на восток, насколько берет наш радар.

— Говорит Рей-Канада, — сказал Конел. — Ведущий Третьей эскадрильи, курс на восток. Действовать по третьему плану.

— Ажур, Канада.

— Удачи вам.

— Ажур, — последовал лаконичный ответ. Удача им понадобится, подумал Конел. Восьмое будет как можно дольше следовать на восток, прежде чем раскроет место своего назначения, либо резко повернув влево к Беллинзоне, либо продолжая двигаться к Крону и армии. В любом случае Третья эскадрилья примет бой, но превосходство Восьмого в боевой силе составит два к одному.

Конел наблюдал, как пять самолетов отделяются так аккуратно и ловко, словно на воздушном шоу. Хотел бы он, чтобы это и впрямь было шоу.

Сперва они летели к югу. Теперь он дал им приказ следовать на восток. Первая и Вторая эскадрильи разойдутся под углом и вновь сольются воедино над армией, направляясь с севера и с юга.

Когда они заканчивали поворот, из рации послышалось то самое сообщение, которого Конел так боялся.

— Говорит Рокки-Рэмбо. Нас атакуют с воздуха. Наземных групп не замечено. Атакует, похоже, Пятое Крона, но пока до конца не ясно. — Раздался грохот взрыва. — Спешите, ребята! Нас тут на куски рвут!

Едва последовало сообщение первого поста, как армия приступила к выполнению своего оборонительного плана, пусть и весьма недостаточного.

Войска уже углубились в Крон, переправившись через Офион, и теперь одолевали покатые холмы, оставаясь столь чудовищно уязвимыми для атаки с воздуха. Двигались они к сужающемуся степному перешейку, который в конце концов с юга должны были зажать джунгли, а с севера — море Гестии.

Никакие ответные действия армии доступны не были. Ничто из ее арсенала не давало ни малейшей надежды сбить бомбадуля. Предпринимались попытки переделать вооружение Военно-Воздушных Сил под наземное управление, но все они потерпели досадные провалы. Сирокко сдалась, понимая, что и так уже растратила слишком много все сокращающегося боезапаса Военно-Воздушных Сил во время своей несдержанной демонстрации над Преисподней. Теперь за это предстояло расплатиться и ей, и всем окружающим.

Не так давно Беллинзона начала производство пороха и нитроглицерина. Порохом армия располагала — в виде больших ракет. А вот почти весь нитроглицерин — в виде динамита — ушел на цели, которые Сирокко раньше времени раскрывать не собиралась, приводя этим в ярость генералов. Однако даже доступность к динамиту не внесла бы значимой разницы в способность армии отразить воздушную атаку. Ракеты и боезаряды были рассчитаны лишь на отвлечение внимания. Люди надеялись на то, что их жар притянет ночников и боковух.

С тем же расчетом армия разожгла костры. Несколько десятков фургонов набили сухими дровами и облили керосином. Сразу после сигнала об атаке эти фургоны расставили как можно дальше впереди, сзади и по бокам. А когда заметили самолеты, фургоны немедленно подожгли. В самом центре ночного Крона жила надежда, что эти костры неверно представят атакующим размеры армии, а также станут легкими и бросовыми мишенями.

Главная же часть армии погасила все огни, растянулась и приступила к работе со своим личным шанцевым инструментом (с лопатами, чтоб штатским было понятно). Высокая технология оказалась бессильна как-то усовершенствовать упомянутый ЛШИ. Любой пехотинец Аргонн мгновенно сообразил бы, как им пользоваться. Несмотря на то что земля была твердой — удивительно было видеть, как быстро может окопаться человек, прежде чем начинают падать бомбы.

Сирокко неожиданно для себя поняла, что выделывает черт знает что. Пока бело-голубые пятнышки Пятого крыла штурмовиков принялись над ними кружить, готовясь к первому заходу, она вдруг помчалась назад по шоссе, размахивая мечом и срывая глотку.

— Ложись! В укрытие! Ложись, ложись! Наша авиация уже на подлете! Все носом в землю!

Сирокко заметила далеко впереди и сбоку первый смертоносный оранжевый цветок — пока еще очень далеко. Но тут ее сцапали за руку, подняли и швырнули на широкую спину Менестреля. Фея приземлилась на ноги, ухватила Менестреля за плечи и заорала ему в самое ухо:

— В укрытие, ты, псих ненормальный!

— Непременно. Только сначала ты.

И они загрохотали по шоссе, изумляя войска, выкрикивая предупреждения — совершенно излишние, ибо к тому времени все вокруг уже гремело и пылало под мощными ударами Пятого Неистового. Сирокко считала, что это чистой воды безумие. Никогда она не понимала, как командиры могут так психовать, и не была уверена, удастся ли ей самой с этим справиться. Сирокко не имела ни малейших иллюзий относительно своей неуязвимости для бомб и пуль. Не считала она и что сумасшедшая сила ее личности сможет ее защитить — согласно теории, выдвинутой в когда-то прочитанных ею наиболее причудливых военных трактатах.

Сирокко знала одно — негоже ей сейчас бросаться в укрытие. Куда лучше рискнуть жизнью. Солдаты должны ее видеть и не сомневаться в ее бесстрашии — хотя Фея так тряслась, что чуть не выронила меч. Не существовало другого способа убедить их пожертвовать собственными жизнями, когда дело того потребует.

«Господи Боже, — подумала Сирокко. — Что за прелесть эта война!»

Большинство титанид избрали курс, какой и Сирокко, и генералы посчитали самым для них логичным. На то, чтобы вырыть траншею, куда спрятались бы все их громадные тела, ушла бы целая вечность. Главным преимуществом титанид была скорость.

И они бросились бежать.

Титаниды побежали врассыпную, как можно дальше удаляясь от центра действия. А потом, объятые ужасом, стали наблюдать, как сатанинская красота сражения разворачивается и в воздухе, и на земле.

Сигнальные ракеты с визгом взмывали в небо из пиротехнических фургонов, рассыпаясь оранжевыми искрами, сияя слепящим ярко-алым огнем, а затем взрывались. Ночники и боковухи, будто птицы со сверкающим оперением, вылетали из-под крыл бомбадулей, волоча за собой алое, голубое или зеленое пламя, ускорялись в ужасающем темпе, верещали от кровожадного бешенства и самоубийственно впивались в костры из фургонов или гонялись за сигнальными ракетами. Но часто — слишком часто — они не давали себя одурачить и неслись в нескольких метрах по-над землей, разливая жидкий огонь по отмеченному оспинами ландшафту. Сами аэроморфы были заметны только по бело-голубому выхлопу. Бомб же вообще не было видно, пока они не достигали земли — зато уж тогда все остальное начинало казаться незначительным.

Немногие титаниды, тронутые выше их сил, пустились назад, но были остановлены своими более рассудительными собратьями.

Лишь титанидские целители никуда не побежали. Как и санитары из людей, они занимались тем же, чем издревле на войне занимаются врачи. Они подбирали раненых, оказывали им помощь... и гибли рядом с ними.

— О Великая Матерь! Дай мне силы все это пережить — и я больше никогда не отойду от компьютера! Никогда, никогда, никогда...

Искра сама не сознавала, что кричит. Съеживаясь в комочек в окопе, который, как казалось ей, был около сантиметра глубиной, она вдобавок делила его с двумя совершенно незнакомыми ей пехотинцами.

На самом деле окоп был гораздо глубже, и, когда наступило относительное затишье, все трое выскочили наружу и снова принялись копать как полоумные. Потом последовал новый заход монстров, и вся троица опять посыпалась в укрытие — в неразберихе острых локтей, ботинок, мечей в ножнах, съехавших набекрень шлемов и смрадного страха. Щиты они держали над собой и слышали, как комья земли барабанят по тусклой бронзе.

Совсем рядом упала бомба. Искра задумалась, сможет ли она теперь еще что-то услышать. Очень долго в ушах стоял дикий звон. На щиты посыпались осколки раскаленного металла и дымящаяся почва.

— Никогда, никогда, никогда...

Какая-то часть разума Конела сознавала, что те пришельцы из Метиды, что повернули на север, направляются к Беллинзоне. Другая часть рыдала по оставшейся в численном меньшинстве Третьей эскадрилье.

Но все остальное его существо было сосредоточено на мрачном небе впереди, которое с каждой минутой светлело. Сражение они смогли наблюдать задолго до того, как прибыли на место.

Потом они вступили в бой — и уже не было времени думать ни о чем, кроме полета.

Массу работы пришлось возложить на компьютер. На экране было слишком много сигналов, слишком много путаницы и тьмы. Конел увернулся, вышел было на что-то многообещающее... и был отвергнут компьютером управления огнем, который опознал в мишени соратника. Затем он долбанул одного бомбадуля. Весь поединок длился менее трех секунд. Конел даже не стал смотреть, как обоборота врага падают в ночь, а немедленно выкрутил поворот с десятикратной перегрузкой в сторону следующей возможной мишени.

На самом деле бой принес сплошное разочарование. Конел понимал, что тем, кто, лежа на земле, двадцать минут дожидался подлета его эскадрильи, он таковым не казался. Но к тому времени, как Конел и его пилоты добрались до места, Пятое крыло довольно по-дурацки растранжирило большую часть своих боеприпасов типа «воздух-воздух». В орудиях бомбадулей уже истощался запас крошечных пулесуществ. Бомбы у них, правда, оставались — но это играло только на руку Конелу, ибо, когда его ракета попадала в цель, следовал более мощный взрыв. Каждый такой взрыв означал, что для лежащих в траншеях осталось на одну бандероль со смертью меньше.

По конец от Пятого крыла остался только люфтмордер. Конел и два его пилота пристроились к нему сзади. Конел лично отстрелил твари чуть ли не все левое крыло. Один «комар» чуть было не влетел в огромную выхлопную трубу, затем отправил туда снаряд. Все трое резко сбросили газ и стали наблюдать за падением. В воздухе клубился дым, а на земле пылали жуткие костры.

— Рей-Канада вызывает Рокки-Рэмбо.

Пауза вышла такой долгой, что Конелу это не понравилось. Потом он сообразил, что кто-то, видимо, не сразу добрался до своей рации.

— Рокки-Рэмбо слышит тебя, Канада. Врагов больше не вижу.

— Точно так. Все дохлые. Пятого больше нет. Еще не успел связаться с Третьей эскадрильей, но знаю, что она схлестнулась с Восьмым где-то над Дионисом. У вас, ребята, есть по меньшей мере полоборота, чтобы вздохнуть спокойно, пока остатки Восьмого сюда доберутся.

— Ажур, Канада. Будем окапываться.

Конел двигался на скорости чуть выше минимальной, только что не глуша мотор, пока компьютеры заново выстраивали Первую и Вторую эскадрильи. Оглядевшись, Конел засек одну дырку в Второй и одну в своей, Первой. Потом поглядел на экран и заметил один маячок вынужденной посадки на самом берегу Гестии. Одному из своей эскадрильи Конел приказал слетать и проверить, выжил ли пилот.

Потеряно два самолета. И один пилот — или два. Еще два самолета отделались минимальными повреждениями.

Тут Конел вдруг понял, что взмок от пота. Переключив самолет на полную автоматику, он откинулся на спинку сиденья и несколько минут просто сидел и дрожал. Потом утер с лица пот.

— Рей-Канада, Рей-Канада, это Третья эскадрилья. Конел узнал голос. Грациана Гомес, самый юный и неопытный пилот Третьей эскадрильи.

— Слышу тебя, Гомес.

— Канада, Третья эскадрилья вступила в бой с врагом в десяти кэмэ от Мятного залива. Десять машин засекли, десять уничтожили. Один прорвался к Беллинзоне, и я только что его сбила. Три-четыре бомбы на город он все-таки сбросил.

Что-то в голосе девушки Конелу не понравилось.

— Гомес, а где командир твоей эскадрильи?

— Конел... я теперь командир эскадрильи. Вообще-то... я теперь вся Третья эскадрилья. — Голос ее дрогнул, и Конел услышал, как девушка отключила микрофон.

— Грациана, отправляйся назад к Япету Северному и паркуй машину.

Наступило долгое молчание. Когда Грациана заговорила снова, голос ее уже был ровным:

— Не могу, Канада. Машина сильно разбита. По-моему, ее еще можно спасти. Хочу попытаться сесть на то футбольное поле, что рядом с лагерями. Думаю, я смогу...

— Отказать, Гомес. — Конел прекрасно понимал, о чем она сейчас думает. Пилотов им хватало, а вот самолеты были на вес золота. Такие расчеты его бесили.

— Ладно... тогда я могу посадить его на воду поближе к пристаням — туда, где помельче. Потом можно будет вытащить и...

— Вот что, Гомес. Сейчас ты поведешь эту хреновину в сторону Рока, а когда окажешься над самым большим и гладким клочком земли, какой там только найдется, то прыгнешь.

— Канада, думаю, я смогу...

— Мать твою, Гомес! Ты прыгнешь! Это приказ.

— Ажур, Конел.

Позднее, когда все прояснилось, Конел узнал, что Грациана благополучно добралась до земли. А часом позже умерла от потери крови в результате осколочного ранения, о котором она ему так и не сказала.

До Искры медленно доходило, что все вокруг утихло.

Она чуть приподняла голову. В ночи пылали костры. Искра услышала, как где-то неподалеку стонут люди. Кто-то кричал. Она осторожно поползла на локтях, потом поправила шлем — и оказалась лицом к лицу с одним из своих товарищей по траншее. Тот по-дурацки ей улыбнулся. Искра услышала собственное хихиканье. «Великая Матерь, ну что за идиотство?» Однако заткнулась она не скоро. Мужчина смеялся вместе с ней, радуясь, что остался в живых. Затем оба повернулись к третьему в окопе, чтобы тот разделил с ними радость.

Но под левой рукой у мужчины оказалась крошечная дырочка и еще здоровенная дырища прямо посередине груди. Искра долго обнимала окровавленный труп и никак не могла заплакать, хотя очень хотела.

Так, не обменявшись ни единым словом, они прижимались друг к другу, будто безумные звери во мраке огней, дрожа и делясь теплом. Искра даже не заметила, когда все тепло вытекло из мужчины вместе с алым потоком.

Сирокко и Менестреля швырнула на землю ударная волна от близкого взрыва. Целые и невредимые, они все-таки решили полежать. Хорошенького понемножку.

Теперь Сирокко, чуть прихрамывая, шагала по полю боя. В ушах до сих пор звенело. Кончики волос и правая бровь были опалены. Правую руку она слегка рассадила.

Сирокко принимала все как есть. Было много убитых и раненых, но так с самого начало и ожидалось. Сержанты орали так, будто шел очередной пробег по полосе препятствий. Отовсюду летели комья земли. Многие траншеи были уже метра два с половиной в глубину. Ни одного лодыря Сирокко не видела. Пятое крыло всех обратило в праведных трудяг.

Госпиталь располагался в большой палатке, установленной так далеко от окопов, как только одна Сирокко рискнула распорядиться. Она долго обсуждала вопрос, стоит ли помечать ее крупным белым крестом. И, в конце концов, решила, что не стоит. Гея заняла самое себя в роли плохого малого. Ей ничего не стоило приказать бомбадулям, чтобы они искали именно белые кресты.

Зайдя в радиорубку, Сирокко сразу ухватилась за микрофон:

— Рей-Канада, ты еще тут?

— А я никуда и не собираюсь. Капитан, ты Робин не видела?

— Такой информации, Канада, у меня нет.

— ... Ладно. Извини. Мне не следовало спрашивать.

Оглядевшись, Сирокко выяснила, что никто за ней не наблюдает.

— Обещаю, Конел, как только что-то выяснится, сразу дам тебе знать.

— Ага. Так что мне делать дальше?

Они это обсудили, пользуясь кодовыми словами, которые были бы непонятны Гее и ее воинству, случись им подслушать. Конел был единственным, кто знал про план Сирокко касательно гейских Военно-Воздушных Сил.

— По-моему, — сказал Конел, — если ты собираешься это провернуть, делать это надо как можно скорее.

— Согласна. Дай нам... еще два оборота, чтобы покрепче тут окопаться. А сам со своими людьми возвращайся в Япет для дозаправки и перевооружения. Я тут пока посовещаюсь с генералами.

Большую часть боя Робин провела, почти целиком погребенная под мертвой титанидой.

Она в компании еще четверых отрыла себе одиночный окоп, начали падать бомбы... и тут прямо на край окопа рухнула убитая титанида. Труп медленно сползал вниз, накрывая Робин. Позднее она поняла, что это скорее всего и спасло ей жизнь. Когда все кончилось и Робин удалось выкарабкаться наружу, она заметила множество осколков, впившихся в громадную мертвую тушу. Один из ее товарищей по окопу получил металлический осколок в ногу, но остальные были целы и невредимы.

Робин сумела разыскать Сирокко, у которой хватило времени для краткого объятия, прежде чем Фея поспешила к генеральской палатке.

Робин с Искрой выглядели здесь чужачками, и теперь Робин остро это чувствовала. В армии они, в отличие от всех остальных, не состояли. Определенных обязанностей у них не было. Искра даже не состояла больше в городском управлении. На нормальную войну, где посредством тактики и стратегии сражаются массы солдат и самолетов, Робин бы просто не взяли. Но здесь ее присутствие было необходимо.

Беда заключалась в том, что Робин никому не могла объяснить, почему так получилось. Да она и сама не вполне понимала почему.

Так что теперь Робин бродила среди кровавого побоища, разыскивая свою дочь. Кроме нее, так же бесцельно бродили еще несколько человек, но у тех на лицах читалась контузия. Робин же была безусловно потрясена, но держала себя в руках. Свои отношения со страхом она выяснила двадцать лет назад, когда впервые позволила себе его почувствовать. Ее охватил жуткий страх во время атаки, она была потрясена и остро сочувствовала всем пострадавшим, однако теперь, когда все закончилось, Робин испытывала лишь отвращении к жестокости атаки... и беспокойство за свою дочь.

Дочь свою она застала за рытьем траншеи. Робин пришлось звать ее трижды, прежде чем Искра подняла голову. Нижняя губа девушки задрожала, она выбралась из окопа и упала в материнские объятия.

Робин плакала только от счастья. И еще она чувствовала себя немного по-дурацки — как всегда, когда обнимала дочь сантиметров на тридцать ее выше. Искра безудержно рыдала.

— Мамочка, — сумела она наконец выговорить, — я домой хочу.

ЭПИЗОД VIII

Сирокко расстелила на шатком столе свою карту-циферблат. Держа в одной руке лампаду, другой она намалевала еще два креста.

— Итак, Крыло Крона и Крыло Метиды гейских Военно-Воздушных Сил уничтожены. Это значит, что вся половина колеса, в центре которой мы сейчас находимся, очищена от вражеской авиации. Ближайшая для нас угроза таится здесь, в Гиперионе. Беллинзоне по-прежнему угрожает Крыло Тейи. Теперь попробуйте поставить себя на место Геи. Что бы вы предприняли?

Генерал Два внимательно изучил расклад, затем заговорил.

— Теперь она должна знать, что одна наша группа превосходит в боевой силе любую ее группу.

— Но я сомневаюсь, что ей известно о наших силах, — заметила Сирокко.

— Хорошо. Это может вынудить ее выжидать. Возможна атака на Беллинзону из Тейи. Но вы говорите, ее главная заботу составляет армия.

— Точно.

— Тогда... мы получим хорошее предупреждение, если Крыло Гипериона снимется с базы. Вы говорите, в Гиперионе у нас превосходные разведчики.

— Так оно и есть.

— На ее месте, — вмешался генерал Восемь, — я бы начал сосредоточение авиации. К примеру, перебросил бы группу Гипериона на пустующую базу в Мнемосине, если эта база по-прежнему пригодна для использования.

— Она непригодна.

— Хорошо. А Гиперион не может добраться до базы Крона, не будучи атакован нашими Военно-Воздушными Силами. Тогда этому Крылу я приказал бы сидеть на месте. А Крыло Тейи переместил бы на базу в Метиде. Япет отпадает по той же причине, что и Крон. Сколько бомбадулей может принять одна база?

— Этого я не знаю.

— Гм. Что ж, если одна база может принять больше одного крыла, я бы начал перемещать более отдаленные поближе. Фебу, Крия и Тефиду в Метиду и Гиперион. Ведь диапазон их действия нам тоже неизвестен, так?

— Так. Подозреваю, мы сейчас в дальних пределах диапазона действия группы Гипериона. Впрочем, мы еще приблизимся. Я думала, Гея может бросить их сюда прямо сейчас, пока мы еще не очухались, и передвинуть Рею на их место. Но теперь я считаю, что прямо сейчас она... просто ничего делать не станет. И пока что оказываюсь права. — Сирокко снова указала на карту. — Мы должны защищать армию, город... и базу в Мнемосине. База в Япете уже лишняя... собственно говоря, я приказала ее взорвать, если ее попытаются захватить.

— Чего ради им ее захватывать?

— Ради того, что они скоро проголодаются. Я предполагаю провести внезапную атаку. Если все сойдет, как надо, мы может получить полное превосходство в воздухе.

Сирокко принялась изучать эффект, произведенный магической фразой. Уже два столетия в крупных военных кампаниях эти слова считались ключом к общей победе.

Естественно, генералы пожелали узнать, как Сирокко собирается это осуществить. И она им рассказала.

ЭПИЗОД IX

Начинаем операцию «Фитиль». Начинаем операцию «Фитиль».

Рассевшиеся на центральных тросах от Гипериона до Мнемосины верхачи Диониса, прислушиваясь к своим маленьким рациям, возбужденно зачирикали. Сновидный демон сказал тогда, что рации будут говорить — и вот, так-так, разве они не говорили? Верхачи сидели, завороженно слушая чистейшую галиматью, что доносилась из умных машинок. Поминая экзотических надувал вроде Канады, конкретную поэзию наподобие Рокки-Рэмбо, рассказывая о металлических эскадрильях, люфтмордерах, о каком-то парне по имени Ажур, рации стали для верхачей источником неподдельной забавы. Ангелы принялись играть в рифмы.

— Рей-Канада, ты занял позицию?

— Юстицию.

— Инквизицию.

— Свинство, пакость.

— Блин на закусь. Вот была потеха!

Сновидный демон и ее нематериальная спутница объяснили, что значит «вставить фитиль». Верхачам страшно понравилось. Не боевая задача — которая уже была поставлена, — а кодовое название и розыгрыш. Верхачи ценили грубый юмор.

Готовились они многие килообороты. Было неприятно. Вонь керосина раздражала до невозможности. Но они все провернули — ради Демона.

А теперь по рации было передано кодовое название. План следовало воплотить в жизнь немедленно — так, чтобы это прошло одновременно по всей Гее. Любой другой путь таил опасность для верхачей — Габи ясно дала им это понять.

— Ах, какой динамит будет быть, — сказал один.

— Букеты хризантем, — выдохнул другой, слегка преждевременно.

— Цветов обильны ливни.

— Вскрывать целебные бальзамы, — позаботился один.

— Ибо ожидаемы жертвы, — отважился другой, намекая на подлую атаку гнезда в Тефиде.

— Меч рубит так и сяк.

— Важна пиротехничность.

— Осталась ли в камере пленка? Оттолкнувшись от троса, верхачи нырнули к прилепившемуся прямо под ними гнезду гадин.

В сознании люфтмордера ангелы находились где-то на периферии — пока не приблизились на расстояние пятидесяти метров. Они так давно болтались вокруг да около, что его восприятие просто их вычеркивало — подобно тому как хороший радар стирает сигналы от птиц.

Затем ангелы уже оказались среди эскадрильи, чирикая и щебеча, подлетая так близко, что могли коснуться подчиненных люфтмордеру аэроморфов. Он заметил, как один из ангелов прилепил что-то к боку бомбадуля. Потом услышал, как у другого бомбадуля что-то загрохотало по выхлопной трубе.

С громким верещанием люфтмордер оторвался от троса, упал до скорости зажигания и завел все четыре мотора. За ним последовала его эскадрилья...

Один бомбадуль взорвался. Прилепленная к его боку магнитная мина пробила дыру до самой камеры сгорания — бомбадуль накренился и, непрерывно крутясь, полетел вниз, волоча за собой хвост огня и дыма.

Другому даже не удалось отлететь от базы. Как только завелся мотор, динамитная бомба, загруженная в форсажную камеру, разорвала аэроморфа на куски. Только эти куски и полетели к земле, Люфтмордер дал резкий крен к начал набирать высоту. Ненависти он не испытывал — только всепоглощающую потребность истребить всех ангелов в Гее.

Этим он поначалу и занялся. Выпустил несколько боковух и сумел сбить одного ангела прямо в полете. Потом послал ракету в их гнездо. Судя по последствиям взрыва, гнездо к тому времени уже опустело.

Проклятых ангелов было просто невозможно подбить. Люфтмордер наблюдал, как его подчиненные выписывают немыслимые развороты, пытаясь за ними угнаться. Очень скоро вокруг уже не осталось ни одного ангела. Подлетев к тросу, они забрались там во всякие мелкие дырки. Стрелять было бесполезно — к тому же это могло поставить под угрозу...

Так велико оказалось сосредоточение люфтмордера на ангелах, что только теперь он заметил, как пылает его база. Громадные сгустки топлива отрывались от креплений, которые он только что бросил. Сгустки падали вдоль троса. Люфтмордер знал, что топливо будет гореть и гореть, пока Источник — чем бы он ни был — не станет сухим.

Загнав этот клочок информации куда полагается, его мозг начал, исходя из этого, разрабатывать дальнейшую тактику.

Способностью к огнетушению люфтмордер не обладал. Да и никто из известных ему в Гее существ не был оборудован для борьбы со столь неприступным пожаром. Следовательно, база была потеряна. Следовательно, он обязан защищать верхнюю базу. Люфтмордер набрал высоту.

Вскоре он увидел, что и та база тоже горит.

Щелк. Загружен еще один клочок информации.

Люфтмордер призвал свою эскадрилью выстроиться. Была еще база в Тейе. Временно он приведет их туда. Радировав Гее сжатое описание конфликта, люфтмордер стал ждать ее приказов, уверенный, что полет в Тейю является единственным логичным решением.

Он ничуть не тревожился.

Во всех шести регионах Геи, где еще оставались авиагруппы, люфтмордеры и бомбадули падали со своих пылающих баз. Эскадрилья в Тефиде понесла наименьшие потери — всего два бомбадуля. Крий потерял трех бомбадулей и люфтмордера; оставшиеся бомбадули теперь бесцельно кружили у троса, неспособные придумать, куда им дальше отправиться. Гипериону досталось хуже всех, когда после первоначальной атаки разбились или вышли из строя шесть из девяти бомбадулей.

Верхачи Диониса понесли потери — как они, впрочем, и ожидали. Несколько декаоборотов спустя они непременно соберутся оплакать погибших — когда пройдет достаточный срок, чтобы взлелеять воспоминания.

А пока что они выкинули свои потери из головы.

Шутка определенно вышла пикантная.

— Рей-Канада, все базы горят. Повторяю, все. Те, кто выжил, теперь в воздухе. Прямо сейчас везде порядочная неразбериха.

Конел с трудом сглотнул. Он понимал, что в итоге все они приведут себя в порядок. Некоторые доберутся сюда. Возможно — очень многие.

Он дослушал доклад Сирокко о потерях, просуммировал у себя в голове оставшихся и мысленно противопоставил их своим собственным силам. Если сделать поправку на все неизвестные переменные — максимальный диапазон действия, возможность существования неведомых верхачам баз дозаправки — все выходит очень даже неплохо.

Группы Реи и Гипериона направятся в Крон — к армии. Другой мишени у них просто быть не могло. Пилоты Конела будут поджидать их в Мнемосине. Была возможность организовать там засаду, хотя Конел особо на это не рассчитывал.

Крий двинется в противоположную сторону — хотя, если их выкладки насчет максимального диапазона окажутся верны, ничего хорошего это бомбадулям не принесет.

Группа Тейи, вероятно, доберется до Крона. Тефида, наверное, тоже. Феба не доберется — но Беллинзоне вполне может от нее достаться.

Громадное тактическое преимущество Конела заключалось в том, что он мог разбираться с ними по очереди. Он считал крайне маловероятным, что ближайшие станут кружить на месте, тратя горючее и дожидаясь отставших. Прежде всего, вряд ли разум люфтмордеров действовал потакой схеме.Похоже, они сосредоточивались на мишени, а затем отправлялись на самоубийственные расстояния, чтобы добраться до нее и уничтожить врага.

Соответственно Конел и распределил свои отряды.

Приказы пришли. Догадки люфтмордера были верны... до определенной степени. Он ожидал, что его мишенью станет город. Однако приказы, переданные через люфтмордера Тейи, были краткими и исчерпывающими. Он и его эскадрилья должны лететь в Крон и атаковать армию. Биться следует до тех пор, пока в небе не останется ни одного вражеского самолета, а также пока все бомбы не будут сброшены на армию. Только тогда можно будет задуматься о своем дальнейшем выживании.

Никакого удивления приказы не вызвали — особенно в последней части. Вряд ли об этом даже стоило упоминать, ибо все это входило в постоянно действующие приказы. В тактический компьютер люфтмордера недолжным образом загрузилось лишь то, что сказано не было. Ему не велели дозаправиться на базе Тейи.

Он подошел к неповиновению приказу так близко, как только люфтмордер на такое способен. И решил, что по мере приближения к базе Тейи запросит разрешения на дозаправку. Это никоим образом не могло рассматриваться как неповиновение. Такое решение удовлетворит всех.

Затем люфтмордер достиг центрального троса Тейи и увидел, что база горит. Это все объясняло.

И опять — люфтмордер нисколько не встревожился. Он жал дальше, к Крону.

Пятый и Шестой отряды Конела оставались в радарной тени троса Мнемосины. Когда мимо пролетало Второе крыло Гипериона, нацеленное на Крон и окопавшуюся в четырехстах километрах оттуда армию, небольшие самолетики набросились на аэроморфов, словно ястребы на ягнят, — и разорвали всех в клочья.

Люфтмордер Гипериона, прежде чем умереть, сумел предупредить эскадрилью Реи о засаде в Мнемосине. Те должны были прибыть минут через двадцать.

Второй и Четвертый отряды Военно-Воздушных Сил Беллинзоны попытались провернуть тот же фокус в Дионисе, однако вынуждены были выждать и удостовериться, что враг не направляется к городу. За это время эскадрилья Тейи успела получить предупреждение и не ударила в грязь лицом. Конел, находясь в Япете, уже готов был привести на подмогу Первый отряд, услышав, что трое пилотов погибли, а четвертый вынужден был катапультироваться. Один из командиров погиб, так что Конел сформировал из оставшихся от Второго и Четвертого шести самолетов один отряд и приказал ему вернуться в Япет для дозаправки.

Сам он взял курс на Дионис во главе Первого отряда — пяти из одиннадцати оставшихся на востоке самолетов.

Казалось очевидным, что Тефида намерена сделать заход на Беллинзону. Безумием для аэроморфов было бы пробиваться дальше — к Крону и армии.

Первая группа, из Реи, уже добирала остатки горючего, когда вдруг столкнулась с Шестым и Седьмым отрядами Конела — Седьмой состоял лишь из двух самолетов, которым было предписано охранять базу Мнемосины во время атаки на эскадрилью Гипериона. Пятый отряд улетел на дозаправку и на помощь прийти не мог. Кроме того, по-прежнему существовала вероятность, что из Крия прибудет последняя волна, а значит, базу следовало охранять.

Тейя начала выпускать ракеты издалека. Эскадрилья еще не появилась в поле зрения, а целые стаи боковух уже неслись с запада.

Тактика себя оправдала. Три беллинзонских самолета были поражены и сбиты. Двоим пилотам удалось парашютироваться на пески. Затем последовал воздушный бой, и через десять минут небо было очищено от бомбадулей.

Подразделение Мнемосины еще этого не знало, но война для него закончилась.

В Крие выжившие бомбадули по-прежнему кружили вокруг сгорающих на земле останков своего люфтмордера. Время от времени кто-то из них пускал в останки ночника, словно надеясь пробудить их к жизни.

Так, то и дело испуская жалобный визг, бомбадули, лишившись горючего, разбивались.

Люфтмордер Фебы и подчиненные ему бомбадули достигли Метиды. Флюгельфюрер отметил, что, как в Тефиде и Тейе, база на центральном тросе горит.

Люфтмордер пытался решить серьезную тактическую проблему. Ему было приказано атаковать беллинзонскую армию в Кроне — в двух тысячах километров от его базы. А диапазон его действий составлял всего тысячу восемьсот километров.

Теперь он понял, что проблема была бы решена, поднимись он в спицу Фебы и пролети через ступицу и еще одну спицу в Крон. Это стало бы вдобавок и крупной неожиданностью.

Люфтмордер рассчитывал дозаправиться в Метиде. Никто не сказал ему, что по пути не будет никаких дозаправок, а, согласно постоянно действующим приказам, он обязан был всегда следовать к месту боя по ободу, если на сей счет не поступало особых указаний. Это как-то увязывалось с мерами по снижению шума в ступице. Там находилась Гея — или по крайней мере ее часть. Возможно, от люфтмордера у нее болела голова.

Впрочем, в словаре люфтмордера не существовало такого слова, как безнадежность. Через Метиду он пронесся в Дионис — видя горящие трупы тех, кто побывал здесь до него, — абсолютно уверенный в том, что его боевая задача будет выполнена. Диапазон действий его бомбадулей, с единственным мотором у каждого, составлял две тысячи сто километров. Они выживут и будут биться.

Над Япетом у люфтмордера кончилось горючее — и он оказался перед дилеммой.

Бомбадули умом не отличались. У люфтмордера имелся небольшой репертуар команд, которые он мог им дать. «Следуй за мной», «атакуй», «готовсь к бомбометанию», «прими защитные меры», «вступай в бой с врагом»... и тому подобное. Он просмотрел весь список. Приказа «продолжай без меня» не оказалось.

Проблема была интересная. Люфтмордер обдумывал ее на протяжении всего падения, летя как огромный планер, который сопровождает низкий рев идущих эшелоном аэроморфов.

Примерно в двух метрах от земли люфтмордер испытал первые в своей жизни сомнения. «Быть может, и не получится», — успел подумать он — а потом врезался в землю и закувыркался.

Позади него один за другим разбивались о землю бомбадули.

А в вышине, не веря собственным глазам, за этой картиной следил Второй отряд Конела.

Примерно за двадцать минут до гибели Одиннадцатого крыла Фебы Конел в ужасе наблюдал, как Десятое крыло Тефиды, не обратив внимания на Беллинзону, стрелой пронеслось на запад.

Он сам и другие пилоты Первого отряда притаились возле центрального троса Диониса — в идеальной позиции, чтобы подстеречь Десятое крыло и быстро его уничтожить. Теперь же у врага оказалась отличная фора. Другие отряды в это самое время дозаправлялись и надежды схлестнуться с аэроморфами не имели совсем никакой. Конел отдал своим людям приказы, и все быстро преодолели звуковой барьер. Хотя так у них почти не оставалось топлива для воздушного боя. Затем Конел дрожащей рукой набрал код армии Сирокко.

— Рокки-Рэмбо, это Рей-Канада.

— Валяй, Канада.

— Рокки... Сирокко, Десятое пролетело Дионис. Боюсь, через несколько минут вы их увидите.

— Готовы и ждем — как и раньше.

— Капитан... прости меня. Я их недооценил. Я думал, они...

— Конел, кончай самобичевание. Мы прикидывали, что нас отоварят три группы — как минимум. А тут ими пока и не пахло.

— Да, но еще есть Крий, о котором я ничего не слышал, и Феба, которую засекли в двадцати минутах позади меня.

— Крий уже по земле размазан. А что до Фебы... одна маленькая, но гордая птичка шепнула мне, что приятелей ожидают проблемы, никак с тобой не связанные. Так что, Конел, вели своим людям осадить назад. Не ввязывай их ни во что и докладывай о происходящем.

— ... Что ж, раз ты уверена...

— Уверена. Сделай, что сможешь, с Тефидой и дай мне наконец сказать тут всем, чтобы головы попрятали.

— Ажур, Рокки-Рэмбо.

ЭПИЗОД X

Люфтмордер сознавал, что враги висят у него на хвосте. Они взялись ниоткуда и явно доберутся до него прежде, чем он и его эскадрилья обрушатся на врага в Кроне.

Было всепоглощающее желание повернуть на север к смачной, беспомощной мишени Беллинзоны. Казалось, город его притягивает как магнит. Люфтмордер жаждал повернуть на север...

А потом появились эти жалкие самолетики, и он понял, что все это время они прятались. Гея была велика. Гея была добра. Гея была мудра, и теперь люфтмордер точно знал, что, поверни он на север, угодил бы в засаду.

Абсолютно уверенный в себе, он летел к Крону.

Когда вражеский флот начал входить в радиус обстрела, люфтмордер велел четверым из семерых своих бомбадулей лететь назад и завязать бой. Те быстро отвалили. Он же летел дальше и, пользуясь своим задним радарным чутьем, смотрел, как они один за другим погибают. Эмоций люфтмордер испытывал не больше, чем стрелок, который видит, как его пули летят мимо мишени. Неприятно промазать, но никаких мыслей о том, что стало с самими пулями, не возникает.

Потом люфтмордер заметил, как падает один из вражеских самолетов. А что еще лучше — как три других отстают, потратив время и топливо на то, чтобы сбить четырех бомбадулей. Только один еще имел возможность добраться до поредевшей эскадрильи, прежде чем она начнет сеять смерть над армией.

Лишь мгновение поколебавшись, люфтмордер приказал еще одному бомбадулю притормозить вражеский самолет. Иллюзий, что аэроморф сумеет сбить врага, он не имел.

Бомбадуль предпринял лобовую атаку... и промазал. Потом сразу стал разворачиваться, но его уже нагоняли три других самолета. А тот, первый, так и висел на хвосте.

Щелк. Ага, значит так. Он уже почти в Кроне. Этот самолет позади возьмет одного, быть может двух, из трех оставшихся пилотов его эскадрильи. Всех трех ему не взять. Даже если он собьет самого люфтмордера, бомбадули уже получили приказы. Они будут атаковать, пока не кончится горючее, а затем протаранят самую крупную возможную мишень.

«Прямо как на аэрошоу», — сказал себе Конел, пока бомбадуль все рос в ветровом стекле, налетая на него в лоб. Самолеты летят друг на друга, и уже кажется, что столкновения не избежать, но в самый последний миг один уходит в одну сторону, другой в другую — и они расходятся в считанных сантиметрах.

Только на аэрошоу самолеты друг в друга не стреляют. А тут приближающиеся бомбадули испускали световые черточки, которые расходились по всем сторонам. Конел почувствовал, как две пули прошили его крылья, но даже не повернул головы.

При тех скоростях, на которых они летели, между тем мигом, когда он это заметил, и тем, когда он сделал свой ход, больше двух секунд пройти не могло. Но показалось — прошел целый час. Бомбадуль все рос и рос, а Конел все ждал и ждал — а потом отвернул так резко, что потерял сознание.

Но лишь на миг. Когда Конел поднял голову, то понял, что летит дальше, и почти следом за тремя оставшимися, хотя они все еще были далековато. Также далеко, но позади тот бомбадуль, что пытался его протаранить, с визгом вписывался в разворот, но про него можно было забыть. Он уже не догонит.

Конел лихорадочно проверил управление. Самолет особенно не пострадал, только орудие на правом крыле вышло из строя. Конел продолжил погоню за тремя аэроморфами.

Вдруг положение дел изменилось, все даже стало казаться слишком легким. Конел отцепил одного бомбадуля, который даже не попытался увильнуть. Затем взял на мушку люфтмордера, но тот ушел вверх и в сторону. Таким образом перед ним остался один бомбадуль, который также никаких уклонений не предпринимал. Едва не озверев от траты времени, Конел все-таки передал наводку компьютеру, и тот порекомендовал пустить ракету, которая с воем отправилась прямо в выхлопную трубу бомбадуля.

Конел поднял глаза и заметил люфтмордера. Повернул, пустил еще ракету — и повернул еще круче, заметив летящую в него боковуху. Он по-прежнему поворачивал, когда боковуха наконец не прошла мимо — прихватив, однако, метр его левого крыла.

Тут маленькая «стрекоза» поперхнулась, и Конела притянуло к ремням. Он мгновенно потерял триста метров высоты, пока прозрачные крылья стонали и напрягались, находя новую форму для компенсации повреждения. Наконец — через четыре, быть может пять, секунд — он понял, что снова может лететь, хотя и не так быстро, как прежде.

Конел стал следить за люфтмордером. Один из его четырех моторов заглох, и оттуда тянулся черный дым. Но люфтмордера это, похоже, не волновало. Он снижался, и Конел понимал, что снижается тварь не просто так — впереди уже показались разбросанные костры армии Беллинзоны.

Конел подобрался сверху и сзади.

Аккуратно прицелился, а потом велел компьютеру разнести гада к чертям.

И ничего.

Отчаянно чертыхаясь, Конел переключился на ручное управление и попытался долбануть люфтмордера из оставшегося на левом крыле орудия.

Опять ничего.

Компьютер по-прежнему работал исправно, однако его команды до орудий не доходили.

Конел взвыл от бешенства — и подобрался еще ближе.

Люфтмордер ни о чем не тревожился.

Он не мог отключить приток топлива к вышедшему из строя мотору. Пламя не выходило наружу, и от этого было больно. Боль не могла отвлечь люфтмордера от цели. Быстрая проверка расхода убедила его, что он теряет не больше топлива, чем если бы мотор по-прежнему работал как надо. Ничего, он справится.

Он справится, если только этот мелкий...

Черт, куда он подевался? Секунду назад он был у него на радаре. И снижался. Если бы враг разбился, люфтмордер бы это увидел. Просканировав все небо радаром и зрительными органами, он ничего не нашел.

И тут люфтмордер наконец забеспокоился.

Конел летел в десяти метрах под люфтмордером.

Казалось, можно протянуть руку и коснуться громадины. Ночники и боковухи висели целыми гроздьями, нетерпеливо поеживаясь на сильном ветру.

Тут Конел заметил, как задние края огромных крыльев клонятся вниз и рвут воздух, — и вынужден был как можно быстрее опустить собственные закрылки, чтобы не оказаться впереди монстра.

Снижает скорость. Готовится к бомбометанию. Хочет сделать все поточнее, сбросить как можно больше бомб за один-единственный заход. Скорее всего тварь знает, что на земле нет орудий, способных ей повредить.

Нет орудий.

Конел уже думал насчет тарана. Не сбрось люфтмордер скорость, другого решения Конел и искать бы не стал.

Он взглянул на необъятное брюхо люфтмордера. По всей его длине шли похожие на сфинктеры сморщенные отверстия. «Интересно, откуда падают бомбы? — задумался Конел. — Хотя легко догадаться. Особенно если учесть Геино чувство юмора».

Конел сбросил свой купол. Ветер словно ударил его кулаком. Но тварь тоже замедлялась, и дальше стало чуть полегче. Порывшись в бронежилете, Конел достал оттуда ракетницу. Ветер подхватил первую ракету и унес ее влево от люфтмордера, чуть мимо фюзеляжа. Остались еще две. Не собирается ли гад повернуть? А-а, плевать. Конел снова прицелился, делая сильную поправку на ветер. И увидел, как ракета, что удивительно, впивается в мягкую плоть в считанных сантиметрах от одного из сфинктеров. Магниевый заряд запылал так ярко, что пришлось отвести глаза.

Конел ушел вниз и повернул — то же самое сделал и люфтмордер. Затем Конел услышал визг, поднял взгляд — и успел заметить отвратительный немигающий глаз, защищенный чем-то вроде твердого прозрачного пластика. Глаз буквально пылал ненавистью, пока люфтмордер беспомощно уходил вниз. Внутри у него горело.

Подумав про бомбы, ракеты и керосиновые пары, Конел как мог резко отвернул в сторону.

Тут началось что-то вроде китайского Нового года. Повсюду вокруг Конела, волоча за собой огонь, летало все, что только можно. Всю «стрекозу» кидали ударные волны, молотила шрапнель, а на мгновение чуть не поглотило пламя, когда совсем рядом ухнула бомба.

И Конел снова остался в ясном небе.

«Стрекоза» переключила передачу.

Переключалась снова и снова, пробовала одну форму за другой, тормозя и начиная медленно заваливаться влево. Где-то среди обширного набора возможных вариантов корпуса должна была найтись именно та его конфигурация, которая сделала бы возможным дальнейший полет.

Но не нашлась.

«Прости меня», — казалось, пытается сказать Конелу отважный самолетик, зарываясь носом и камнем падая вниз.

Конел выпрыгнул из кабины, дернул за кольцо — и тут увидел, как в сотне метров от армейских траншей в землю врезается люфтмордер.

И если вдуматься, именно Конел был тем парнем, которого следовало убеждать, что в жизни все никогда не кончается так удачно, как в комиксах.

Подняв голову, Конел заметил в парашюте здоровенную дыру. В его нынешнем настроении дыра это ничуть его не обеспокоила. «Все равно выживу», — с ухмылкой заверил он самого себя.

И выжил.

Хотя когда попытался встать, то взвыл от боли. Лодыжка была сломана.

— Так я, черт побери, и не научился с парашютом прыгать, — сказал Конел спасателям.

ЭПИЗОД XI

Все могло бы выйти по-другому. У Геи было не слишком много военных советников, но несколько все же имелось. Так что, когда пришли первые рапорты о поражении Военно-Воздушных Сил Крона и Метиды, один из советников нашел богиню и проинформировал ее. Он также порекомендовал передислоцировать группы с дальней стороны колеса, переводя их в положения, более выгодные для начала массированной атаки. В целом все согласились, что именно это лучший способ разбить ловкие беллинзонские самолетики.

Гея тогда как раз смотрела «Войну и мир» — в длинной мосфильмовской версии. Она согласилась, что идея, пожалуй, неплохая. Велела советнику подойти еще раз, когда она освободится и найдет время подумать.

Когда же богиня, моргая, снова вышла на свет, ей доложили, что все ее воздушные базы уничтожены, а Военно-Воздушные Силы находятся на конечной стадии крантов.

От таких новостей громадное лицо Геи раздраженно нахмурилось.

— Посмотрите, нельзя ли разыскать ту копию «Стратегического авиационного командования», — бросила она своим советникам и вернулась в кинозал.

ЭПИЗОД XII

Погибших пересчитали и собрали в одном месте. Вышло шесть с лишним сотен человек и двадцать две титаниды. Трупы обложили дровами и подожгли — а вся дивизия стояла тем временем по стойке «смирно».

Раненых лечили. Их оказалось полторы тысячи людей и тридцать пять титанид, многие — тяжелые. Фургоны с менее серьезными ранеными под охраной трех когорт уже двигались в сторону города.

Итак, фактически получился один легион убитых и раненых, а также пол-легиона тех, что в Гиперион идти уже не могли. Пропорциональные цифры были справедливы для титанид. По сути — еще одна децимация.

Могло быть гораздо хуже. И все постоянно себе об этом напоминали. Хотя никто не обмолвился ни словом, пока горел погребальный костер или пока ослепших, обгоревших, лишившихся конечностей людей грузили в фургоны.

Вооружившись безжалостной логикой войны, Сирокко понимала, что с первой и до последней секунды все происходило много удачней, чем она запланировала.

Военно-Воздушные Силы понесли куда большие потери, чем армия, — как в самолетах, так и в пилотах — но зато Военно-Воздушных Сил. Тем более не существовало. Все, кто выжил, стали героями. Преданиям об их подвигах еще долго предстояло пересказываться в пивных Беллинзоны.

Армия понесла потери — и тем не менее теперь она, пожалуй, стала сильней, чем раньше. Она, согласно тому жуткому и совершенно точному выражению, ¦вкусила крови". Солдаты увидели, как погибают их товарищи. Вину за это они возлагали на Гею — и люто ее ненавидели. Они кое-что узнали о страхе. Теперь они стали ветеранами.

Генералы были достаточно умны, чтобы ни о чем таком не упоминать. Они хорошо помнили того экс-генерала, что разглагольствовал о «допустимых потерях». Однако они знали, что все это чистая правда, и знали, что Сирокко прекрасно это понимает.

Вряд ли могло выйти удачнее.

Сирокко была так счастлива, что ей блевать хотелось.

Единственное, что делало происшедшее минимально терпимым, так это то, что до сих пор армия сражалась с монстрами. Сирокко могла принять и одобрить и ненависть, и дух кровожадной мести, что так ее отталкивали, когда бывали направлены против другой группы людей. Пока что они сражались со злом в чистом виде.

Однако в Гиперионе, у врат Преисподней, все может измениться. Если планы Сирокко относительно Геи не воплотятся в жизнь, этим людям скоро придется сражаться с другими человеческими существами.

Причем очень немногие из тех людей сами избрали, на какой стороне им быть, и представляли собой то же зло, что и сама Гея. Нет, громадное большинство обитателей Преисподней оказались выброшены на ее берега точно также, как беллинзонцы были выброшены на берег Диониса. Это было делом случая, а Гея все время подтасовывала карты.

Сирокко вдруг поняла, что возносит безмолвные молитвы святой Габи. «Пожалуйста, не дай мне проиграть. Пожалуйста, не дай этой армии — армии, которую я подняла только после твоего обещания, что Адам будет спасен без смертельного боя одних людей с другими, — пожалуйста, не дай им научиться любить убийство себе подобных».

Одна мысль держала Сирокко в седле. Если она погибнет и армии придется воевать, лучше принять жестокую смерть, чем жить в рабстве.

Армия маршировала дальше.

Когда дорога исчезла в джунглях, вперед выдвинулись группы титанид.

В адрес титанид уже выражалось недовольство. Никакой логики тут не было — но в таких делах ее и не бывает. Причем независимо от того, что прижатым к земле людям нечем было давать отпор. И от того, что настоящего сражения так и не получилось. И от того даже, что, будь такая возможность, люди тоже побежали бы с поля боя. Но все дело заключалось в том, что титаниды побежали, а люди остались лежать под пулями.

Джунгли все изменили.

Продвижение войск стало медленным. Проходя по длинному, мрачному туннелю листвы, солдаты видели группы изнуренных, истекающих кровью титанид, которые сидели у края тропы, а вместе с титанидами и тот легион, который до этого маршировал в авангарде. Когда вся колонна проходила, легион и титаниды пристраивались сзади. Такое происходило каждые два оборота.

Когда очередной легион оказывался в авангарде, люди начинали понимать, что происходит. Группы из пятидесяти титанид врубались в джунгли со скоростью и мощью громадной, безостановочной циркулярной пилы. Жутко было смотреть. Их все время кусали какие-то мелкие когтистые твари. Разноцветные шкуры то и дело окрашивались ядом растений. Сразу становилось понятно, что одни люди, без титанид, продвигались бы в темпе примерно одной десятой от нынешнего и с немалым количеством тяжелораненых.

Достаточно скверно приходилось середине колонны, ибо твари постоянно выпрыгивали из подлеска. Солдаты сильно нервничали. Некоторые просто погибали, становясь жертвами контактного яда.

Когда встали лагерем, джунгли сомкнулись вокруг них. Твари, скорее годившиеся для наркотического кошмара, чем для реальности, ненадолго показывались из тьмы на свет, отгоняя от себя пять-шесть титанид.

В джунглях пришлось останавливаться дважды. Поспать почти никому не довелось.

Появился и другой повод для тревоги. Разнесся слух, что, пока армия находится в Кроне, союзнике Геи, на нее может обрушиться силовая атака. Никто понятия не имел о природе возможных врагов, но из того, что все уже навидались, предположения следовали самые мрачные.

Однако, по неясной причине, Крон атаковать не стал. Добравшись до края джунглей, армия вздохнула с облегчением — однако пятьдесят две титаниды и шестнадцать человек вздохнуть уже не смогли.

Армия разбила удобный лагерь у реки Офион, на краю громадной пустыни Мнемосины — невдалеке от того места, где река ныряет под землю, чтобы вновь появиться лишь через двести километров.

Сирокко дала всем отдохнуть, восстановиться от марша по джунглям и набраться сил для перехода через пустыню. Были даже организованы футбольные матчи. Солдаты женского и мужского пола удалялись в брачные палатки и ненадолго забывали о страхе.

Все имевшиеся в наличии сосуды были наполнены водой. Никакого оазиса на пути не ожидалось, никакого источника тоже — короче говоря — никакой воды, прежде чем армия достигнет вечных снегов Океана.

ЭПИЗОД XIII

Среди солдат распространился всеобщий страх перед песчаным червем. О нем рассказывалось множество историй, хотя из людей его видела только Сирокко.

Поговаривали, что червь этот имеет десять километров в длину, а пасть у него — двести метров в ширину. Еще поговаривали, он страшно жаден до человеческой крови. Любит оставаться под песками, где движется быстрей, чем бежит любая титанида. А потом вырывается на поверхность и пожирает целые армии.

Короче... вроде того.

Многие рассказчики вспоминали того зверя, что впервые появился в очень старом фильме — одном из самых любимых у Геи. Фильм так ей понравился, что она сработала такого же зверя и выпустила его в Мнемосину, которая, согласно титанидской легенде, некогда была Алмазом Великого Колеса.

Правда же была и куда больше, и куда меньше.

Примерно в середине своего перехода армия миновала одну из петель червя. На самом деле червь составлял триста километров в длину и четыре километра в диаметре. Да, он предпочитал оставаться под поверхностью, но там, где каменное ложе лежало на глубине менее четырех километров, выбора у него просто не оставалось. Поэтому петли были видны издалека. Червь постепенно перемалывал скалы во все более тонкий песок и невесть как переваривал содержавшиеся там минералы.

Что же до его скорости...

Триста километров песка создавали колоссальное трение. Песчаный червь состоял из громадных колец-сегментов, каждое в сотню метров длиной. Двигался же он следующим образом. Один из ясно различимых сегментов проталкивался на шесть-семь метров, после чего к нему подтягивался следующий, затем следующий — и так далее. Через две-три минуты те же сегменты одолевали еще шесть-семь метров.

Облегчение при виде червя — столь ужасного и столь безвредного — оказалось так велико, что в рядах солдат появилось одно увлечение, которому Сирокко мешать не стала. Армия воспользовалась червем как стенкой для граффити.

По мере того как каждый легион проходил мимо двух-трех километров наземной части червя, командиры давали короткую передышку и люди сразу начинали толпиться у самой громадной стены, на которой им когда-либо доводилось писать. Все от души смеялись над посланиями тех, кто прошел раньше. Сентиментальное предпочтение отдавалось именам и названиям родных городов: «Марианна Попандопулос, Джакарта»; «Карл Кингсли, Буэнос-Айрес»; «Фахд Фонг, ВЕЛИКИЙ Свободный Штат Техас».

Удивительно мягкую шкуру зверя можно было резать мечом или ножом; червю все было как с гуся вода.

Рождалась поэзия: «Кто пишет у червя на яйцах...»

Настойчивые призывы: «Сэмми, вернись!»

Реклама: «Кому охота поразвлечься, найди Джорджа, Пятый легион, Двенадцатая палатка».

Критика: «Соня Кольская мне плешь проела».

Философия: «Долбал я армию».

Полезные советы: «Пойди просрись!»

И патриотизм: «СМЕРТЬ ГЕЕ!! !»

Последняя надпись бесконечно повторялась по всему протяжению червя. Были там и трогательные панегирики погибшим друзьям, и ностальгические жалобы, обычные для солдат всегда и повсюду. Даже клочок истории: «Здесь был Килрой».

Славно, что им попался песчаный червь, подумала Сирокко. Армия отчаянно нуждалась в разрядке смехом. Ибо переход через Мнемосину был сущим адом.

Температура поднималась аж до шестидесяти градусов по Цельсию и редко опускалась ниже сорока.

Влажность была очень низкой, что отчасти помогало. Но больше не помогало ничего. Не было ни ночного облегчения, ни прохладного ветерка.

Стратегия выживания в гейской пустыне резко отличалась от той, что бывала так полезна в Сахаре. Солнечный свет был слаб как разбавленный чай. Но нем даже загореть не удавалось — не то что обгореть. Поэтому шляп не носили, и никаких защитных одеяний тоже. Многие предпочитали раздеваться догола, чтобы пот мог испаряться как можно скорее. Другие оставляли минимальное количество одежды, чтобы удержать часть воды.

Ни то ни другое особенно не помогало. Воды у них хватало, чтобы одолеть Мнемосину без установления рационов. Поэтому никаких указаний от Сирокко не последовало. Главной задачей было уберечь ноги и хоть немного поспать.

Людям раздали странные приспособления, которые несли от самого Диониса. Сплетенные из грубого тростника, они больше всего походили на снегоступы. Для ходьбы в них требовалась определенная практика, но дело стоило усилий. Все пекло шло снизу, из-под песка, и кое-где так жарило, что запросто можно было готовить. Пескоступы так распределяли вес, что ноги в песке не тонули. Также благодаря им подошвы ботинок почти не соприкасались с поверхностью.

У титанид имелись свои, более солидные разновидности пескоступов. А вот джипам пришлось очень несладко. Они почти непрерывно похрюкивали.

Стоянки оказывались непрерывным кошмаром.

Люди спали стоя, прислонясь к фургонам. Можно также было навалить сложенные палатки, одежду и все такое прочее, создавая тем самым нечто вроде тюфяка, который давал хоть некоторую изоляцию от идущего снизу жара. Люди теснились на этих кучах — и, задыхающиеся и мокрые от пота, просыпались от кошмарных снов про пожары.

Лучше было спать прямо на марше. Солдаты по очереди забирались, на крыши фургонов и урывали несколько часов сна, пока их не поднимала следующая смена. Тем не менее многие засыпали прямо на ходу, падали и тут же с воплями вскакивали.

Были случаи истощения и обезвоживания. Военно-Воздушные Силы постоянно летали туда-сюда, забирая самых тяжелобольных к рубежу Океана. Но даже при этом были смертельные случаи — хотя и не так много, как опасалась Сирокко.

В сумеречной зоне между Мнемосиной и Океаном, на берегу теплого озера, где Офион появлялся из своего подгейского русла, Сирокко разрешила краткую стоянку. Здесь уже можно было спать прямо на земле. Затем Сирокко поторопила армию дальше, к берегам самого большого моря в Гее, что занимало шестьдесят процентов всей поверхности Океана и называлось просто-напросто Океан.

Вода была прохладная. Вдоль берега росли растения. Легионы избавились от того немного, что на них было, и нырнули в море. Джипы с радостными гудками тоже забрались в воду. Титаниды отплыли туда, где поглубже, своими торчащими из воды человеческими торсами напоминая каких-то немыслимых лох-несских чудовищ.

Сирокко снова собрала своих генералов, чтобы обсудить меры в отношении солдат, слишком ослабленных Мнемосиной. Она попыталась скрыть от них свой страх, хотя сомневалась, что ей это удалось. Океан для Сирокко всегда оставался полным незнакомцем. Она множество раз его пересекала — и все время с глубоким страхом. Страх этот разумному объяснению не поддавался, раз ничего плохого с ней здесь никогда не случалось. Но Габи отказывалась об этом говорить, чем еще больше тревожила Сирокко.

Решено было, что те солдаты, которых военно-медицинская служба сочтет слишком ослабленными для перехода через Океан, останутся здесь, на западном берегу озера. Охранять их никто не будет. Если дело дойдет до драки, им придется самим себя защищать.

Указав оставшимся, что можно есть, а от чего нужно держаться подальше, Сирокко, не в силах и дальше откладывать поход, повела свою армию в Океан.

ЭПИЗОД XIV

Фургоны никогда еще не были так легки. Приспособления для прохода через джунгли остались на западном рубеже пустыни. Приспособления для марша по пустыне остались вместе с выздоравливающими на восточном ее рубеже. Нести в Океан воду не требовалось, а снаряжение для защиты от холода, которое тащили так долго и так издалека, теперь оказалось на спинах солдат. Впрочем, если джипы и оценили облегчение своей ноши, они никак этого не показали.

Путь через Океан провел армию вдоль южного берега моря, мимо того места, где начало формироваться необъятное ледяное полотно, — и к краю одного из трех крупнейших ледников, что про сантиметру проделывали свой путь с южных нагорий. Здесь ледяное полотно уже составляло сотни метров в глубину и имело достаточный запас прочности, чтобы выдержать вес любой армии.

В Океане не было Кружногейского шоссе — как, впрочем, и в Мнемосине. Глупо было бы пытаться прорубить здесь постоянную трассу. Самый простой путь лежал прямо через замерзшее море. Хотя полотно и не отличалось гладкостью — давление ледников дробило лед и вынуждало громадные льдины наползать друг на друга — нетрудно было найти сравнительно ровный маршрут. Благо теперь, когда ангелы использовали весь потребовавшийся им динамит, оставшиеся самолеты Конела приносили тонны взрывчатки, которую разведчики использовали для подрыва торосов и расчистки проходов.

Пока армия двигалась в ярко-льдистую ночь Океана к месту своей первой стоянки, на востоке вырастала знакомая громада. То был Свистолет, вновь занимающийся чем-то необъяснимым. Дирижабли всегда пролетали Океан на большой высоте. Однако Свистолет явно спускался, словно ему в этом месте что-то причиталось.

Остановился он невдалеке от армии, и с его брюха стало падать нечто, сперва показавшееся людям мелкой пылью. Падала мнимая пыль долго. Временами все слышали зловещую сирену — это пузырь выпускал избыточный водород. Но даже при этом, пока пыль падала, Свистолет постепенно поднимался.

Закончив выпускать «пыль», Свистолет отлетел на несколько километров, снова разворачиваясь к востоку, и слил целый ливень балластной воды, которая, прежде чем упасть на землю, успела превратиться в крупу.

Пыль на поверку оказалась дровами. Они были рассыпаны по всей территории, выбранной Сирокко для первого лагеря, и нарублены на длину, удобную для тех печурок, которые легко размещались внутри солдатских палаток. Кроме того, дрова были сухие и почти бездымные.

Сирокко велела передать по рядам, что древесина — подарок от титанид Гипериона. Общее мнение о титанидах, уже достаточно высокое среди ветеранов джунглей, поднялось до новой отметки, пока все лакомились горячей пищей и заползали в спальные мешки в теплых палатках.

Во время второй стоянки в Океане Габи снова явилась Сирокко.

Сирокко лежала в своей палатке. Ноги она протянула к огню, разведенному в чем-то вроде большого примуса. В палатке стояла одна койка. Сирокко подумала, что сможет заснуть. Когда же ей в последний раз доводилось спать? Кажется, еще в Кроне. Но пока ничего не получалось.

Тем не менее Сирокко знала, что поспать необходимо, так что улеглась поудобнее, зевнула, закрыла глаза... и тут, подняв клапан палатки, туда вошла Габи. Сирокко даже не успела ни о чем подумать. Габи взяла ее за руку и заторопилась наружу.

— Пойдем, — сказала она. — Мне надо показать тебе нечто важное.

И они устремились в снежную метель.

Впрочем, не такая уж это была и метель. И вовсе не буря. Однако при минус двадцати градусах Цельсия неприятен любой ветерок. Двое часовых у ее палатки были настороже — стояли спиной к костру, чтобы ясно видеть в темноте. Но Габи и Сирокко они не заметили. Смотрели прямо сквозь них.

«Что ж, для сна ничего удивительного», — подумала Сирокко.

Они протопали по снегу к другой палатке, и Габи ввела Сирокко вовнутрь. Там оказались две постели. В одной спала Робин. На другой, протирая глаза, сидел Конел.

— Капитан? А это не...

Конел явно видел Габи. Наверное, он тоже спал.

— Кто это? — спросил он.

— Меня зовут Габи Мерсье, — сказала Габи.

Тут Сирокко действительно пришлось отдать должное Конелу. Он некоторое время молча смотрел на Габи, очевидно подгоняя реальность под бесчисленные истории, которых он за все это время в Гее наслушался. Мысль о призраке, похоже, серьезных переживаний Конелу не доставила. Наконец он кивнул:

— Твоя разведчица, Капитан... верно?

— Верно, Конел. Все идет хорошо.

— По-моему, больше никто это и быть не мог. — Конел хотел встать, вздрогнул от боли, затем расставил ноги так, чтобы удобнее опираться на костыль.

Вообще-то со сломанной лодыжкой Конела следовало отослать в город. Он даже приготовился поднять бучу, если кто-то это предложит, но никто так и не предложил. Сирокко он был нужен в Гиперионе — больной или здоровый. А раз Конел мог ехать верхом на Рокки, серьезной проблемы не возникало.

Вот только перелом вышел скверный. Титанидские целители считали, что хромать Конел будет долго, — возможно, всю оставшуюся жизнь.

Габи опустилась перед ним на колени. Без малейших усилий она сняла массивный гипс. Возложила руки на голую лодыжку и на долю секунды ее сжала. Конел охнул, затем явно удивился. И спокойно встал на сломанную ногу.

— Чудеса, по две штуки за четвертак, — сказала Габи.

— Четвертак за мной, — отозвался Конел. — Да и спасибо тоже... — Тут он рассмеялся.

— Что такое?

— Спасибо тут, мягко говоря... — Конел развел руками, и рот его разъехался в глуповатой ухмылке. Стоял он еще нетвердо. — Да, а второе чудо?

— Скоро покажу. Берите меня за руки, детишки.

Полет, похоже, обескуражил Конела куда больше, чем призрак или магическое исцеление. Сирокко слышала, как стучат его зубы.

— Возьми себя в руки, Конел, — сказала Габи. — После того трюка, который ты провернул с люфтмордером, это просто прогулка в парке.

Конел промолчал. Сирокко просто терпела. На самом деле ей не нравилось все, что было не в ее власти. Хотя во время этих снов все казалось не так уж и важным.

— До сих пор ты мне доверяла, — нежно обратилась к ней Габи. — Доверься еще немного. Тебе здесь нечего бояться.

— Я знаю, только...

— Только ты всегда, минуя Океан, испытывала иррациональный страх. И ты никогда не подходила ближе, чем на сто километров, к центральному тросу. Океан — враг, постоянно твердил тебе твой разум. Океан — само Зло. Но теперь-то тебе уже двадцать лет известно, что зло — это Гея. Так кто тогда Океан?

— ... Не знаю. Сколько раз я собиралась прийти и посмотреть подонку в глаза... до сих пор вижу, как «Укротитель» расходится по всем швам.

— И слышишь ту милую сказочку, которой Гея угостила нас тогда в ступице... — Габи на миг умолкла, а затем голос ее зазвучал, как у капризного ребенка — ... про то как бедная несчастная Гея перепробовала все-все, ПО-ЧЕСТНОМУ, как безумно ей хотелось ДРУЖИТЬ с человечеством, встретить нас с распростертыми ОБЪЯТИЯМИ... вот только этот грязный и подлый бунтовщик Океан потянулся и... ах, бедненькие вы бедненькие, как вам, должно быть, тяжко пришлось, но тут не моя ВИНА, понимаете, это все гнусный ОКЕАН, который прежде был часть моего титанического разума, ко теперь сам стал полубогом, и у меня нет НИКАКОЙ, совсем никакой ВЛАСТИ над изменником...

Габи погрузилась в молчание, а Сирокко снова стала обо всем размышлять.

— Я не такая идиотка, чтобы об этом не думать, — сказала она. — Но я же сказала — я просто не могла сюда прийти.

— Тут Стукачок славно постарался, — заметила Габи. — Даже когда ты вынула его из головы, он оставил там этот мусор.

Сирокко вздрогнула:

— Извини, кажется, я не очень удачно выразилась. Все, дальше без метафор. Возвращаемся к реальности.

Все трое приземлились у самого рубежа леса жил центрального троса и дальше пошли пешком.

По мере того как они приближались к центру, становилось все теплее. Весь и без того слабый наружный свет окончательно пропал уже через первые сто метров. Ни Конел, ни Сирокко лампады не захватили, зато у Габи оказался какой-то источник света, что струился вперед подобно лунным лучам или отражениям от зеркального шара в дискотеке. При таком свете вполне можно было видеть... только вот смотреть было не на что. Сирокко побывала под многими тросами, и там всегда лежали обломки столетий. Скелеты давно умерших существ, упавшие гнезда слепых летучих животных, скомканные куски расплывшихся гобеленов, что отшелушивались от жил троса и могли провисеть так часы или тысячелетия... даже старые картонные коробки, пластиковые обертки от бутербродов и смятые консервные банки — память о днях туристской программы Геи, когда тысячи людей плавали на плотах по Офиону или плутали по лесам жил. Леса эти содержали свою сложную ночную флору и фауну, редко попадавшуюся на глаза, но легко опознаваемую по помету животных и семенным коробочкам, что падали с незримых переплетений жил высоко наверху.

А в Океане ничего такого не было. Словно час назад здесь прошла бригада уборщиц, вытирая пыль и полируя все чуть ли не до блеска. Земля здесь скорее напоминала линолеум.

Теперь Сирокко смутно припомнила свои страхи. И, стоило ей хорошенько задуматься, она поразилась тому, что чего-то в этом месте боялась. Ее нынешние свидания с Габи всегда проходили в приятном, полунаркотическом сонном состоянии. Сирокко знала, что все идет, как надо. Даже в ретроспективе сны эти страшными не казались. Теперь она шла вперед в своем обычном состоянии безмятежного предвкушения. В каком-то смысле Сирокко чувствовала себя маленькой девочкой, что идет со своей мамой по извилистой лесной тропке. Интересно, однако не захватывает. За каждым поворотом ждало что-то новое, но это новое не пугало. Лишь приятное предвкушение «что-там-дальше» — и никакой тревоги.

Неясным для нее самой образом Сирокко чувствовала некоторые эмоции Конела. Он тоже не боялся, но испытывал острое любопытство. Габи приходилось то и дело его окликать — или он ушел бы далеко вперед. Продолжая свою аналогию, Сирокко подумала: Конел — городской мальчик, никогда не бывавший в лесу; каждый поворот таит для него новое чудо.

В какой-то момент Сирокко вдруг поняла — не сознавая как — все, вот тут самый центр троса. И в центре этом они увидели свет. Когда подошли поближе, оказалось, что рядом с источником света сидит мужчина. Она еще немного подошли и остановились. Мужчина поднял на них взгляд.

Напоминал он Робинзона Крузо или Рипа ван Винкля. Его длинные волосы и борода были совершенно седыми. В них попадалась всякая всячина, узлы, кусочки рыбьих костей, а на бороде, как раз подо ртом, виднелось длинное бурое пятно. Мужчина буквально зарос грязью. Одежда на нем была та же самая, в какой Сирокко последний раз его видела — двадцать лет назад, корчащимся на посыпанном опилками полу таверны «Волшебный кот» в Титанополе. Сказать, что одежда его была ветхой, значило не сказать ничего. То были самые драные лохмотья из всех, какие Сирокко за всю свою долгую жизнь видела. Сквозь громадные дыры виднелись участки кожи — сухой, туго натянутой на кости, — и буквально каждый сантиметр этой кожи испещряли шрамы большие и малые. Лицо его было совсем старым — но по-иному, чем у Кельвина. Он вполне мог сойти за шестидесятилетнего бича. Одна из глазниц зияла пустотой.

— Привет, Джин, — негромко поздоровалась Габи.

— Как поживаешь, Габи? — поинтересовался Джин — причем удивительно сильным голосом.

— Неплохо. — Она повернулась к Конелу. — Конел, позволь мне представить тебе Джина Спрингфилда, бывшего члена экипажа МКК. «Укротитель». Джин, это твой праправнук Конел Рей. Длинный путь он проделал, чтобы с тобой увидеться.

— Садись, — сказал Джин, обращаясь, по-видимому, ко всем троим. — Я вроде как никуда не собираюсь.

Они сели. Конел не сводил глаз со своего древнего предка — человека, которого он считал мертвым еще до того, как прибыл в Гею.

Первое, что заметила Сирокко, пристальней приглядевшись к Джину, была здоровенная шишка на его лысеющем лбу. Кожа казалась неповрежденной. А форма черепа была искажена, словно под кожей вспучилась половинка грейпфрута.

Местоположение шишки наводило на размышления. Сирокко подумала о том, как же, должно быть, сильно, эта тварь давит ему на лобные доли.

Теперь она обратила внимание и на ближайшее окружение. Хотя ничего особенного там не было. Огонь вырывался из трещины в земле. Горел ярко и ровно в безветренной тьме.

Рядом лежала куча соломы, — очевидно, постель Джина. На отдалении — метрах в двадцати — свет отражался от неподвижной глади водоема. Ближе к Джину стояло большое оцинкованное ведро, полное воды.

Вот и все. Неподалеку находился вход на лестницу, ведущую вниз, к Океану.

— Ты что, Джин, все это время здесь был? — спросила Сирокко.

— Ага, все время, — подтвердил тот. — С самого того раза в Тефиде, когда, значит, Габи мне яйца отрезала. — Джин взглянул на Габи и прыснул. Нет, тут же решила Сирокко, не то слово. Смехом там и не пахло. Просто такие звуки нередко издают старики. Джин издал тот же звук, когда взглянул на Сирокко, на Конела, затем снова на Габи. — Ты ведь не извиняться пришла, ага?

— Нет, — отозвалась Габи.

— А я, значит, и не ждал. Наплевать. Все одно отрастают. Как и после первого раза, что ты одно срезала. — Он снова фыркнул.

— Чем же вы питаетесь? — спросил Конел. Джин с подозрением его оглядел, затем погрузил шишковатую руку в ведро. Оттуда он достал что-то серое и слепое, отчаянно бьющееся.

— Ты их на том костре готовишь? — поинтересовалась Габи.

— Готовлю? — удивленно переспросил Джин. Потом посмотрел на мерзкую тварь у себя в руке, на костер, снова на тварь — и странная догадка зародилась под нависшим лбом. — А чего, мысля. Жесткие ведь как сволочи. Можно, значит, зубы на хрен стереть. Ловлю их вон тама в пруду. Скользкие, дьяволы. — Джин снова взглянул на угря у себя в руке, нахмурился, словно не в силах вспомнить, как он там оказался. Потом кинул его обратно в ведро.

— А что вы здесь делаете? — спросил Конел. Джин поднял взгляд, но Конела, похоже, не увидел.

Потом поскреб голову — Сирокко вздрогнула, увидев, как глубоко пальцы погрузились в большую шишку, — и что-то пробурчал себе в бороду. Казалось, Джин уже не сознает, что он тут не один.

— Габи, — прошептала Сирокко. — Как он... говорит? Речь какая-то...

— Малокультурная? Странная? Слишком разговорная? — Губы ее выгнулись в горькой усмешке. — Да, любопытно. Особенно для уроженца Нью-Йорка, выпускника Гарварда и сотрудника НАСА. Пойми, Рокки, Джин — самый несчастный сукин сын из всех, какие жили на свете. Гея с ним такое проделала, что после этого все фокусы, которые она приготовила нам, кажутся детскими шалостями. Взгляни на его лоб. Просто взгляни.

Сирокко и так не могла отвести оттуда глаз.

Теперь же ее объяло желание потрогать шишку. Она, сколько могла, боролась с желанием, а затем встала, опустилась перед Джином на колени и приложила ладонь к его лбу. Шишка оказалась мягкой. Под кожей что-то неторопливо двигалось.

Сирокко думала, что будет испытывать отвращение, но все вышло по-другому. Она смотрела на свою ладонь, словно на чужую, и чувствовала, как в ней растет какая-то сила. Руки Джина медленно поднялись, и он ухватился за ее предплечье, но не отталкивал. Сирокко почувствовала, как он насупился. Почти в истерике, она вдруг испытала странное побуждение крикнуть: «Исцелись!» А потом Сирокко уже держала в ладони что-то влажное, вертлявое и зловонное. Она бесстрастно оглядела тварь. Та, как и ее рука, была сплошь окровавлена. Формой тела тварь напоминала Стукачка, но была непомерно жирная, распухшая, с глазами навыкате будто виноградины.

— Сукин сын, — бормотал Джин. — Сукин сын. Сукин сын.

Сирокко слышала, как Конел отходит в сторонку, слышала, как его рвет. Непонятно как, но она знала, что ей важно смотреть на тварь, которая продолжала хрипеть. Габи подходила, что-то протягивая...

Это оказалась банка из толстого черного стекла. Швырнув туда хрипящую гадину, Сирокко плотно завернула крышку.

И только тогда посмотрела на Джина. Он трогал свой лоб, на котором виднелись кровавые отметины. Кожа висела лохмотьями, но с черепом ничего не сделалось.

— Сукин сын, — повторил он.

— Это вроде Стукачка? — спросила Сирокко. Теперь, когда все закончилось, ей стало дурно.

— Нет, — покачала головой Габи. — Хотя они родственники. Но Стукачок только слушал и докладывал. — Она хлопнула себя по лбу. — Тот, что был у меня в голове, тоже только слушал. — Затем она приподняла черную банку. — А этот — он вроде тех, кого шпионы зовут внедрившимися агентами. Вкопался поглубже и по-всякому там мухлевал. Когда мог, не обнаруживая себя, устраивал всякие каверзы. Вроде изнасилования, саботажа, войны... Вскоре он уже управлял всей жизнью Джина. Джин был у Геи как кукла на ниточках.

— А тогда... на тросе?

Много лет назад, вскоре после крушения «Укротителя», у них появились насчет Джина сомнения. Сперва он попытался показать титанидам, как им пользоваться новым оружием в войне с ангелами, — грубо нарушив методику Первого контакта и предписания ООН. Но тогда они сочли это простым желанием помочь титанидам.

Затем Сирокко и Габи взяли его с собой на подъем по тросу к ступице. Тогда, во время одной из стоянок, Джин оглушил Габи и оставил ее умирать после того, как изнасиловал. Затем он изнасиловал Сирокко — и убил бы обеих, улыбнись ему удача при погоне.

Габи тогда же хотела его кастрировать. Но Сирокко запретила. Она и сейчас об этом не жалела, хотя Джин и строил им бесконечные каверзы в последующие семьдесят пять лет — а в конце концов стал движущей силой тех событий, что привели к смерти Габи. Зато Сирокко много раз жалела о том, что его не убила.

Впрочем, выяснилось, что убить Джина не так просто. Однажды Габи перерезала ему горло и оставила умирать. Но он выжил.

Тогда он стал для них чем-то вроде Стукачка. Когда Сирокко хотела что-то из Стукачка вытянуть, она его пытала. Точно так же Габи многие годы, встречая Джина, оставляла от него чуть меньше, чем у него было до этого. Отрезала ему ухо, несколько пальцев, одно яйцо. У Джина все отрастало — но, в отличие от Сирокко и Габи, у него оставались шрамы.

— Нет, тогда на тросе — нет, — ответила Габи. — То есть не впрямую. Тогда эта тварь еще им не помыкала. Но она ему всякие пакости нашептывала. Джин был вроде шизофреника. Думаю... у него должна была быть какая-то склонность к изнасилованию, раз тварь его на это толкнула. А потом уже стало неважно, что и по какому поводу думает сам Джин. В каком-то смысле Джина уже не было. В каком-то смысле он давным-давно умер. — Габи вздохнула и покачала головой. — Знаешь, мне очень стыдно. Потому что, если и есть тут какое-то чудо, оно в том, КАК он сопротивлялся и СКОЛЬКО. Взять хотя бы то, как он пришел сюда... в единственное место, куда Гея никогда не заглядывает. Она по-прежнему получает донесения от агента, но притворяется, что они приходят откуда-то еще.

— Почему?

— Почему? Потому что она сумасшедшая. Хотя... есть еще причина. Скоро ты ее узнаешь.

Конел уже к ним присоединился. Вид у него все еще был зеленый.

— Что она с ним такое сделала? — с тихой настойчивостью спросил он.

Какой-то миг Сирокко думала, Конел спрашивает, что с Джином сделала она. Но он смотрел на Габи, и Габи объяснила ему, что с Джином сделала Гея, когда и к чему это привело. Конел молча все выслушал.

— А Кельвин? — поинтересовалась Сирокко.

— Он тоже свое получил. Но Свистолет узнал и почти сразу убил тварь. Не знаю как. Свистолет не потрудился нам рассказать... и я его за это немного виню. Хотя и знаю, что он не связан человеческими представлениями. — Она развела руками. — Но именно потому, что тварь в голове у Кельвина была убита, он теперь умирает.

— Кто такой Кельвин? — пожелал узнать Конел.

— Помнишь свои комиксы? — спросила Сирокко. — Кельвин — тот, который негр.

— Так он тоже до сих пор жив?

— Да. — Сирокко опять повернулась к Габи. — А Билл?

— Когда Билл вернулся на Землю, то уволился из НАСА и приступил к работе в качестве агента Геи. Все вполне открыто, хотя кое-какие действия были подпольными. Думаю, он получил примерно то же, что и Джин. Хотя не знаю. Не спрашивай про Апрель и Август. Что Гея сделала с ними, я вообще не знаю.

— Но что ты еще знаешь? Можешь сейчас сказать?

— Так и прикидывал, что он тама, — вдруг сказал Джин. Все на него посмотрели. — Рыба ему нравилась, — пояснил Джин и указал на ведро. — Разжирел, значит, сволочь, на этой рыбе. А мне фигли? Рыба там, не рыба. — Он стукнул себя кулаком в костлявую грудь. — Но я чуял, что он тама. Долбал, значит, падла, мне мозги. — Он фыркнул.

— А знаешь, Джин, кто его туда посадил? — спросила Габи.

— Да Гея.

— И что ты об этом думаешь?

— Да блядство. — Он снова фыркнул и покачал головой. — Думал, значит, там всякое. И мне, значит, всякое надумывал.

Габи заговорила с Сирокко так, словно Джин их слышать не мог. Впрочем, он, наверное, и правда не мог.

— Этот южный диалект тоже часть Генного подарка. Помнишь аналогию с фильмом, про которую я тебе рассказывала? Гея хотела сделать из него характерно" го актера. Фигляра, этакого мужлана... не знаю. Короче, народный юмор.

— Очень смешно, — вскипел Конел.

— Да, смех один, — согласилась Габи. — У Геи веселье всегда вроде рака прямой кишки.

— Глаз мне, сука, выколола, — сказал Джин и фыркнул. — Тут думал я, значит, крепко. Чуть плешь себе не проел, все думал. А дрянь, значит, взяла да и выскочила. Болело как сволочь. Хотел даже суку назад сунуть. — Он снова фыркнул. — А она, значит, назад отрастает. Отрастает, хоть тресни. Раз руку себе отпилил, чтоб, значит, не думать. Хрен там — тоже отросла. — Тут Джин явно задумался. — Больно, если думать, — заключил он.

— Так ты, Джин, что-то надумал? — спросила Габи. Старик скосил на нее глаз.

— Как пить дать, — сказал он наконец. — Чего-то такое, значит, провернуть надо. Надо кому-то... надо мозги ей на хрен вышибить, вот чего! — Он с вызовом на всех посмотрел.

— А что, Джин, может, и получится, — сказала Габи.

— Не дурачь ты старину Джина, Габи. — Он, похоже, смутился, затем фыркнул, пожал плечами и посмотрел на Габи так, как смотрит собака на своего хозяина, когда не там, где надо, кучу сделает.

— А ты, Габи, всамделишная? Хотел это, значит, тебя поискать. Хотел сказать это... ну, значит, жаль мне... — Старик еще больше смутился. — ... что тебя убил.

— Все в прошлом, Джин, — отозвалась Габи.

В первый раз прозвучал неподдельный смех Джина.

— Все в прошлом. Вот любо-дорого. Знаешь, я чего скажу... — Он слепо оглядел темноту. Затем, с огромным трудом, восстановил свою зыбкую связь с настоящим.

— Пожалуй, ты сможешь кое-что сделать, — сказала Габи. — С Геей.

— С Геей?

— Но будет опасно. Честно тебе скажу. Ты можешь погибнуть.

Джин неотрывно на нее смотрел. Сирокко сомневалась, что он хоть что-то понял. А потом заметила, как из единственного глаза текут стариковские слезы.

— Значит... я что, смогу больше не думать?

ЭПИЗОД XV

Габи перенесла их в залу Океана посредством той же головокружительной телепортации, которой она воспользовалась в предыдущем сне. Когда Сирокко сориентировалась, то огляделась и вдруг почувствовала, что уже здесь была.

Хотя она здесь никогда не бывала. Просто все здесь казалось так похоже на залу Диониса. Единственное серьезное отличие составляла большая зеленоватая труба, что уходила от того места, где прежде был мозг Океана, во тьму над головой. Почти у самого пола труба разделялась на две части, одна из которых шла на восток, а другая — на запад. Сирокко попыталась сообразить, что это ей напоминает, и наконец поняла. Старые многоквартирные здания со свисающими с потолков голыми лампочками — и с удлинителями, чтобы подключать сразу и тостер и телевизор.

Глубокий ров давно высох. И очень давно здесь не было ничего живого. Сирокко повернулась к Габи:

— Что случилось?

— Всего мы, наверное, так и не узнаем. Частично это по-прежнему в мозгу у Геи. Частично уже утрачено. Как она и сказала, все случилось тысячу лет назад. Но мозги никогда не существовали раздельно. Думаю, Океан просто... умер. А Гея не смогла с этим смириться. Нельзя вести человеческие аналогии дальше той точки, где они перестают действовать, но иначе мне никак не объяснить. Гея как бы почувствовала, что ее предали. Она отказалась поверить в нечто, на ее взгляд, столь фантастическое, как смерть Океана. Тогда-то разум Геи в самом прямом смысле и раскололся. Она отрастила сюда этот нерв — вон то ответвление идет к мозгу Гипериона, а другое к Мнемосине — и она... стала Океаном. Причем эта ее часть принялась играть роль негодяя. Какая-то физическая борьба действительно происходила, хотя наверняка не столь драматическая, как Гея тебе рассказывала. В любом случае Гея всегда разговаривала сама с собой. И когда ты обращаешься к любому из региональных мозгов, на самом деле ты всегда обращаешься к фрагменту личности Геи. Ее разум раскалывался все больше и больше. Она... я по-прежнему не могу всего тебе сказать, но она ввела... некую систему, которая поддерживала общее функционирование. Та пятнадцатиметровая женщина, с которой ты собираешься сражаться, — часть этой системы. Ты тоже. И я — хотя лишь по случайности. Вот все, что я пока могу тебе сказать. — Габи повернулась к Джину: — Если я скажу тебе, что делать, ты это сделаешь? Сможешь запомнить? Если будешь знать, что этим причинишь вред Гее?

Единственный глаз Джина засверкал.

— Еще как. Джин запомнит. Джин навредит Гее. Габи вздохнула.

— Что ж, тогда все встало на место, — сказала она.

Габи покинула их у самого лагеря, но внутри наружного кольца охраны — чтобы обойтись без недоразумений. Сирокко и Конел пошли на свет.

Конел споткнулся. Сирокко потянулась, чтобы его поддержать, — и вдруг поняла, что он плачет. Немного поколебавшись, решая, что для него сейчас будет лучше, она его обняла. Конел безудержно рыдал. Впрочем, он довольно быстро взял себя в руки и смущенно отстранился.

— Уже лучше?

— Я просто вспомнил... зачем я сюда прилетел.

— Не будь кретином. Я сама не знала многого из того, что мы только что услышали.

— Этот бедняга. Этот бедный, несчастный сукин сын.

— Ничего — проснешься, полегчает.

Конел как-то странно на нее посмотрел, затем пожал ей руку и направился к своей палатке.

Сирокко пошла к своей. Охранник заступил было ей дорогу, но затем узнал и отдал честь. Казалось, его нисколько не тревожит та мысль, что Сирокко сумела выскользнуть из своей палатки, несмотря на его дозор.

Вот бы ему заглянуть в палатку, подумала Сирокко. Потом вздохнула и откинула клапан, готовясь к той метаморфозе, которую уже проделывала дважды, но привыкнуть к которой так и не смогла.

Однако другой Сирокко на койке не оказалось.

Постояв немного и подумав, Сирокко села на койку и подумала еще. Наконец, она решила, что нет смысла пытаться проснуться, если не спишь.

Взглянув на часы, Сирокко увидела, что приближается оборот, когда нужно будет выступать, и вышла из палатки, чтобы начать приготовления.

Армия вошла в Гиперион.

Объект их наступления в ясную погоду стал виден еще из центра Мнемосины. Невозможно было не заметить южный вертикальный трос, что указывал в самое сердце Преисподней. Теперь же, пока армия легко одолевала покатые холмы Юго-Западного Гипериона, люди порой могли видеть круглую стену, что окружала Киностудию.

Мост через реку Урания был одним из немногих на Кружногейском шоссе, сохранившихся в целости и сохранности. Однако Сирокко велела саперам его проверить — сначала на предмет мин-ловушек, затем на предмет структурной прочности. Когда ее заверили, что все в порядке, она тем не менее приняла предосторожности, пошире растянув фургоны и приказав солдатам идти не в ногу. Мост выдержал.

Мост через Каллиопу обеспечила армии сама Гея. Богиня велела насыпать там плотину. Турбины, по земным гидроэлектрическим стандартам, были невелики.

Военно-Воздушные Силы подвезли еще динамиту, и, когда плотина была пройдена, Сирокко велела ее взорвать. Все смотрели, как в земляном валу появляется солидных размеров дыра, и от души порадовались, когда воды хлынувшего туда озера оставили от плотины одно воспоминание. Сирокко уничтожила и турбины.

Плотину никто не охранял, не считая шестерых инженеров из железных мастеров, которые без всяких эмоций наблюдали, как уничтожают плоды их кропотливого труда.

Сирокко не знала, добрый это знак или не очень. Она выслала патрули — следить за перемещениями гейского воинства. Но те никаких перемещений не зафиксировали.

ЭПИЗОД XVI

Уже долгое время Гея не смотрела почти ничего, кроме фильмов про войну.

Электричество вырубилось в такой момент, что хуже и не придумаешь. Как раз когда шла последняя часть «Моста через реку Квай». Как раз когда нарастало напряжение в преддверии роскошной, немыслимо дорогущей финальной сцены. Из-за поворота уже доносилось шушуканье япошек, и похоже было, что тот парень совсем рехнулся, раз стал помогать япошкам в поисках прикрученных к мосту бомб, и...

«Алек Гиннесс, мать твою», — мрачно подумала Гея. Все выглядело почти как знамение. В знамения Гея, конечно, не верила...

Тогда-то электричество и вырубилось. Какая-то смутная и отдаленная часть рассудка Геи понимала, чем это вызвано, однако думать об этом не хотелось. Да, все начиналось с отличной забавы, но с каждым днем все больше надоедало.

И, если уж по правде, Гее вообще стало приедаться кино. Ей надоели и этот мелкий сопляк Адам, и этот вонючий алкаш Крис. Но больше всего ей осточертело дожидаться, когда же наконец появится Сирокко Джонс. И Гее уже не казалось, что она получит тот эмоциональный заряд, на который рассчитывала, когда раздавит эту суку каблуком.

Гея с раздражением об этом думала, пока вокруг все торопились подключить аварийный генератор, достать нужный для этого проектора трансформатор... короче, занимались той самой тошнотворной мутатой, которой обычно занимаются мудаки с инженерным образованием. Они что, не знают, что она ЗВЕЗДА?

Наконец людишки запустили проектор. Он протрещал секунд пятнадцать, а потом остановился, и лампа прожгла в пленке дыру.

Это было уже слишком.

Гея прикончила киномеханика и потопала наружу посмотреть, прибыла ли наконец армия Сирокко.

ЭПИЗОД XVII

Последний лагерь разбили в десяти километрах от Преисподней. Оттуда — лишь легкая прогулка. И в Гее, разумеется, военачальнику не приходилось задумываться о том, в какое время суток начать атаку.

Оставались еще две вещи.

Сирокко собрала Искру, Верджинель, Конела, Рокки, Робин, Змея, Валью и Менестреля в большой командирской палатке. Больше никто не присутствовал. Даже наружной охране велели держаться в пятидесяти метрах.

Сирокко стояла перед ними, оглядывая каждого по очереди. Ее в высшей степени радовало то, что она видела — и тошнило от того, что она должна была сказать.

— Робин, — начала Сирокко. — Я тебе не солгала. Но и всей правды не сказала. У Нацы, пожалуй, один шанс из тысячи убить Гею.

Робин отвернулась, затем медленно кивнула:

— Я догадывалась.

— Но даже если б она действительно убила эту Гею — я говорю про это гигантское чудовище в Преисподней, не про настоящую Гею, с которой Нале никогда не справиться, — никакого толку бы не было. Честно говоря, я думаю, что Гея ее убьет.

— Пойми, Капитан, Наца больше не мой демон, — сказала Робин. — Со слезами на глазах она взглянула на Сирокко: — То есть я ведь уже не могу таскать ее повсюду в мешке, правда?

— Не можешь. Но я еще могу ее отозвать. Мы можем обойтись без нее.

Робин покачала головой и встала прямее.

— Делай как знаешь, Сирокко.

Теперь настала очередь Сирокко отвернуться.

— Хотела бы я знать. В том-то и дело, что я не всегда знаю. — Она оглядела остальных. — Всем вам я рассказала больше, чем кому бы то ни было. Теперь расскажу еще больше. Но даже теперь всего я вам не расскажу — да всего я и сама не знаю. Но есть один-единственный шанс, и я им пользуюсь. Искра.

Юная ведьма изумленно глотнула воздух. Сирокко устало ей улыбнулась:

— Нет, тебя я очень сильно не удивлю. Но я стараюсь быть откровенной со всеми, а ты единственная видела Кельвина. Помнишь его?

Искра кивнула.

— Он умирает. Мы не знаем, излечим ли его недуг титанидскими целителями, потому что он не дает себя осмотреть. Он сам в свое время был врачом, так что, быть может, он знает, что неизлечим. Так или иначе он хочет кое-чем нам помочь, и это его убьет. Вот зачем мы с тобой тогда его навещали. Я хотела убедиться, что он действительно этого желает. Он желает.

— Я тогда еще напилась, — с грустной улыбкой вспомнила Искра.

— Конел. Ты видел Джина. И должен иметь какое-то представление о том, на что он способен. То, что велела ему Габи... вполне вероятно, он с этим не справится. А если справится, то не выживет. Мы с Габи это знаем.

Конел некоторое время разглядывал носки своих ботинок, затем встретил взгляд Сирокко.

— Никогда не видел кого-то более готового к смерти, чем он. Думаю, смерть станет для него благом... и еще я думаю, он прекрасно знает, что делает.

Сирокко была ему благодарна. Конел, похоже, всегда мог пойти на предельную откровенность. Она перевела дыхание, борясь со слезами.

— Верджинель. Валья. Змей. Мене... Менестрель вышел вперед и нежно положил ей руку на плечо.

— Капитан, раз уж сейчас время выкладывать правду-матку, должен сказать тебе, мы уже догадались про...

— Нет, — перебила Сирокко, отводя его руку. — Я сама должна это сказать. Все вы знали, что Крис может погибнуть в этом противоборстве. Я сказала вам, что спасение Адама — моя цель номер один. Я солгала. Его спасение — моя цель номер два. Спасти его для меня страшно важно... но, если погибну я, Адам и Гея, я буду считать это победой.

Менестрель молчал. Вперед выступила Валья.

— Мы уже это обсудили, — сказала она. — Мы подчинились твоим соображениям секретности и не стали разглашать наше решение всей расе. Так что принимаем мы его вчетвером и вчетвером понесем всю его тяжесть. Хотя нам кажется, что раса бы с нами согласилась. Наступает время, когда ради искоренения зла необходимо рискнуть всем.

Сирокко покачала головой:

— Надеюсь, вы не ошиблись. Существует... большая вероятность того, что даже в том случае, если погибну и я, и Адам, и Гея, несравненная титанидская раса — которую, клянусь, я люблю больше своей собственной, — все-таки выживет. Но, если мы с Адамом погибнем, а Гея выживет, вы обречены. И вот мой первый приоритет: чтобы тварь по имени Гея была стерта с лица Вселенной.

— Тут мы целиком с тобой, — сказал Менестрель. — Ответственность за спасение Адама возложена на нас... — Он обвел жестом всю группу. — ... нас семерых, из двух рас, но связанных узами любви. Так и должно быть.

— Так и должно быть, — пропели титаниды.

— Жизнь Адама теперь в наших руках. Ты же должна выбросить это из головы. Ты сказала нам, что мы должны делать, и мы сделаем все, что сможем. Сейчас тебе следует об этом забыть, довериться нам... и делать то, что должна делать ты.

— Ты навеки останешься нашей Феей, — добавил Змей, а затем звонко и дерзко это пропел. Остальные титаниды присоединились.

Сирокко почувствовала, что просто должна зарыдать, но сумела удержаться. Она снова встала к ним лицом.

— Может статься, это наша последняя встреча, — сказала она.

— Тогда те, кто выживет, будут вечно славить тех, кто погибнет, — отозвалась Верджинель.

Сирокко стала целовать всех по очереди. Затем она велела каждому отправляться по своим делам. Казалось, все слезы она выплакала тогда в Клубе, но, когда друзья ушли, выяснилось, что немного еще осталось.

Прошло некоторое время, прежде чем Сирокко смогла созвать генералов.

Когда генералы расселись за командирским столом, Сирокко оглядела каждого и остро ощутила стыд за свою причуду всегда именовать их по номерам дивизий, которыми они командовали. Импульс этот исходил из ее отвращения ко всему военному. Но теперь они стали ее товарищами. Они сидели бок о бок с ней, сейчас ей предстояло порядком их удивить, и Сирокко поняла, что с игрой в номера нужно раз и навсегда покончить.

Она еще раз оглядела генералов, запечатлевая в памяти лицо каждого.

Пак Чен Ир: невысокий кореец лет пятидесяти с хвостиком, командир Второй дивизии.

Надаба Шалом: лет сорока, светлокожая, бесстрастная, неколебимая опора Восьмой.

Дэгиль Куросава: поразительная смесь японца, шведа и свази, командир Сто Первой.

Все они еще на Земле были военными, но никто не продвинулся дальше лейтенанта. Сейчас у каждого в подчинении были солдаты, в прошлом куда выше их по званию... однако ни одного бывшего генерала. В свое время в Беллинзоне обнаружение экс-генерала становилось редким праздником. Люди собирались вместе и жгли свою находку у позорного столба. Сожжение генералов составляло в Беллинзоне единственное местное развлечение.

К тому времени, как Сирокко пришла к власти, таких самосудов уже давно не бывало. Тем не менее вначале людям трудно было принять такое звание, и временно генералы именовались кесарями. Но более привычное слово вскоре взяло верх над нововведением, когда люди поняли, что у этих генералов уже нет ядерного оружия.

— Пак. Шалом. Куросава. — Сирокко кивнула каждому генералу, и те настороженно кивнули в ответ. — Во-первых... осадных башен мы строить не будем.

Все трое удивились, но виду не подали. Не так давно один из них непременно спросил бы, планирует ли Сирокко лобовую атаку через мосты, а другой поинтересовался бы, как насчет того, чтобы уморить Преисподнюю голодом. Теперь же — нет. Генералы просто слушали.

— Все происходящее будет немного похоже на большой парад. Что-то будет от карнавала, что-то от широкоэкранного кинофильма. Точнее — от фильма про чудовище. Все будет очень похоже на грандиозные натурные съемки «Увертюры к 1812 году» с применением пушек. Будет не иначе как Четвертое июля и Чинчо де майо. Не будет, друзья мои, только одного. Войны.

На некоторое время воцарилась тишина. Наконец заговорил Куросава.

— Так что же все-таки будет?

— Сейчас расскажу. А прежде всего... если то, что я вам опишу, не выйдет так, как надо, я погибну. И вам придется продолжать без меня. Я не так глупа, чтобы пытаться давать вам приказы из могилы. Решения должны будете принимать вы сами. — Она указала на Пака. — Главнокомандующим станете вы. В моей власти это сделать, а также произвести вас в генерал-майоры. Согласно законам Беллинзоны, это делает вас подотчетным мэру, когда таковой будет избран, однако дает практически полную власть в принятии полевых решений.

Сирокко снова оглядела генералов. Они явно старались ничем себя не выдать, но она прекрасно представляла себе, о чем они сейчас думают. Три дивизии на войне, одна в Беллинзоне. Если Пак решит идти на Беллинзону и захватить власть, вряд ли кто-то сможет его остановить. Потому она его и выбрала. Казалось наименее вероятным, что у Пака амбиции возобладают над законами военного времени. Впрочем, Сирокко понимала, что создает потенциального монстра в лице самой армии. Эх, был бы какой-то другой выход...

Но Гея хотела войны — и ей следовало предоставить хотя бы ее иллюзию. Сирокко должна была отвлечь ее внимание, а для этого ничто меньше армии не годилось.

— Прежде чем мы перейдем к распоряжениям дня сегодняшнего, хочу все же поделиться с вами соображениями о той ситуации, которая возникнет в случае моей гибели. Хотя повторяю — вы будете вольны поступать как найдете нужным. Я же советую вам отступить. — Тут Сирокко подождала откликов, но их не последовало. — Вы можете с успехом пробить брешь в стене. Думаю, это нетрудно. Внутри бы окажетесь как минимум равными по силе воинству Геи. Хотя и в численном меньшинстве. Но вы понесете тяжелые потери... и в конце концов потерпите поражение. Если Гея решит вас преследовать... начнется такой кошмар, какой вам никогда и не снился. Она будет рвать и метать. Она никогда не спит и никогда не устает. Сначала, быть может, она убьет немногих. Но по мере того как ваши солдаты начнут уставать, она будет убивать все больше. Наверное, по легиону в день — пока всех вас не уничтожит. Вот почему, если я погибну, вам нужно будет немедленно начать отход. Если успеете добраться до Океана, то на какое-то время окажетесь в безопасности. Не думаю, что она туда сунется.

Она увидела, что по крайней мере двоих ей напугать удалось. Пак лишь сузил глаза, и Сирокко понятия не имела, что за ними скрывается.

— Если она выживет... — начал Пак. Глаза его совсем сузились. — Она в конце концов придет в Беллинзону.

— Думаю, это неизбежно.

— Что же нам тогда делать? — спросила Шалом. Сирокко пожала плечами:

— Понятия не имею. Возможно, вам удастся изобрести оружие, которое ее убьет. Надеюсь, что удастся. — Большим пальцем она указала в сторону невидимой стены Преисподней. — Быть может, лучший выход — сдаться ей и стать, как те жалкие душонки внутри. Поклонитесь ей и скажите, какая она великая и в каком вы восторге от ее последнего фильма. Три раза в день ходите на ее фильмы и будьте благодарны, что остались в живых. Я просто не знаю, что для вас лучше — умереть стоя или жить на коленях.

— Лично я, — тихо проговорил Пак, — предпочел бы умереть. Но это не тема для обсуждения. Я весьма ценю вашу оценку данной гипотетической ситуации. Быть может, теперь вы перейдете к тому, что нам делать сегодня?

«Надо же, как лишняя звездочка придает человеку смелости», — подумала Сирокко. Затем она подалась вперед и приняла предельно серьезный вид. Чувствовала она себя картежницей, намеренной объявить игру.

— Слышали вы когда-нибудь про корриду?

ЭПИЗОД XVIII

Крис спустился по лестнице с верха стены на землю. Там он простоял несколько оборотов, чуть к западу от ворот «Юниверсал», издалека наблюдая за армией Сирокко.

Поначалу зрелище производило впечатление. Казалось, там куча народу. В обзорный телескоп он ясно различал размеры и вид фургонов, тип униформы на солдатах и деловитую уверенность их движений.

Но чем дольше Крис смотрел, тем больше сомневался. Тогда он по мере сил попытался прикинуть, сколько там солдат. Он раз за разом это проделывал, но даже самая большая цифра оказалась меньше той, на которую он надеялся. Титанид тоже было меньше. Нельзя сказать, чтобы Крис бил баклуши. Пока тревожные слухи о приближающейся армии распространялись по киностудиям, он взялся прикидывать общую силу Преисподней. Делать это Крис старался незаметно — хотя полагал, что Гее все равно. Она никогда не пыталась что-то скрывать ни от него, ни от кого-то еще в Преисподней. По сути, богиня часто в открытую хвасталась, что у нее сто тысяч бойцов.

Так оно и есть, решил Крис. И в то же время — не так. За стеной действительно собралось примерно столько народу, и вся эта публика намеревалась воевать. Однако он предполагал, что армия Сирокко знает, как ей сражаться. А все, казалось Крису, чему выучились солдаты Геи, — это как дожидаться, пока расставят камеры, как корчить в бою яростные гримасы, орать благим матом и принимать позы, демонстрирующие несгибаемую целеустремленность.

Но кое-что ему все-таки хотелось передать Сирокко. Грош цена разведчику, если он не может извлечь никаких ценных сведений на вражеской территории. При мысли об этом захотелось кружечку пива...

Крис бешено замотал головой. Он уже решил не пить ни капли, пока не кончится бой. Ему надо быть наготове, если представится шанс... хотя Крис не знал, как ему понять, когда такой шанс представится. Он блуждал в потемках. И от этого хотелось кружечку пива...

Проклятье.

По стене шагала Гея. Она ходила повсюду, проверяя позиции своего войска, перемещая подразделения взад и вперед, изматывая их еще до начала боя.

— Эй, Крис! — крикнула она. Крис повернулся и посмотрел на нее. Гея ткнула пальцем на север — в сторону армии Сирокко. — Ну, как тебе? Красотища, правда?

— Готовь задницу, Гея, — отозвался Крис. — Скоро тебя высекут.

Богиня разразилась громовым хохотом, затем переступила через шар ворот «Юниверсал» и продолжила свой обход. В последнее время Крис все чаще оказывался в роли придворного шута, способного на отважную реплику, допустимую лишь для комической фигуры. Его моральный дух такие реплики никак не поднимали. Самому Крису они даже забавными уже не казались.

Проклятье, неужели никак не передать Сирокко хоть словечко?

Ей следовало бы знать, что у Геи есть пушки.

Хотя, быть может, она и так знает, и Крис зря беспокоится. Да и пушки не ахти какие. Крис присутствовал на испытаниях — наблюдал с безопасного расстояния, как от взрыва одной из ранних модификаций полегло шестнадцать человек.

Радиус обстрела этих пушек был так себе, а точность совсем никуда. Однако железные мастера недавно изобрели новые разрывные ядра. Взрываясь, они осыпали довольно обширную площадь тысячами гвоздей. Если Сирокко решится на штурм, у нее могут возникнуть проблемы.

Были у защитников Преисподней и котлы с кипящим маслом, но Крис прикидывал, что уж это для Сирокко не будет неожиданностью. Еще он знал, что у Геи есть лучники...

Скверных известий набиралось немало. Так, у Геи были ружья. Правда, не так много, и к тому же это были примитивные кремневые ружья, на перезарядку которых требовалась целая вечность. Взрывались же они еще чаще, чем пушки. Люди, которым они достались, просто боялись из такой дьявольщины палить.

Крис задумался, что хуже: носить оружие, которое может враз оторвать тебе руки... или идти в бой с добрым колом.

Недавно пришлось пережить очень скверный момент, когда он увидел отделение солдат в новехоньких легких бронежилетах, вооруженных лазерными ружьями. За плечами у солдат висели ранцы с питанием для ружей. Одна рота таких солдат, не сомневался Крис, могла бы запросто истребить целый римский легион.

Но затем он встретил одного из таких солдат в буфете. На расстоянии трех метров обман сразу бросался в глаза. Лазерные ружья были всего лишь из дерева и стекла. Ранцы оказались пустой скорлупой. А броня жилетов — какой-то разновидностью пластмассы.

Крис пустился назад, к Таре. По пути постоянно приходилось отходить в сторону, пропуская бегущие рысцой группы солдат.

Попадались и кавалеристы, восседавшие на конях, которых Гея использовала в своих героических вестернах. Сабли у кавалеристов были настоящие, а вот револьверы — деревянные. И еще Крис случайно узнал, что, по нужной команде, все эти кони падут на землю, притворяясь подстреленными, как их тому выдрессировали. Ну разве не славно было бы передать эту команду Сирокко?

Потом мимо промаршировал римский легион. Просто красотища! Латунные щиты и нагрудники да еще какие-то багряные юбки. За легионом гусиным шагом проследовал полк нацистских штурмовиков, а за ними — волочащая ноги компания штурмовиков из сериала «Звездные войны». Прежде чем Крис добрался до Тары, он успел повидать гурков из «Гунга Дин», пехотинцев из «На Западном фронте без перемен», солдат армии южан из «Унесенных ветром», гуннов, монголов, буров, «северян», «красные мундиры», апачей, зулусов и троянцев.

Да, подумал Крис, что там ни говори, а костюмеры в Преисподней работают потрясающе.

Поднявшись по широкой лестнице плантаторского дома, он нашел Адама в одной из громадных комнат. Мальчик сидел на мраморном полу и играл в железную дорогу. Чудо что за дорога — серебряная, украшенная такими алмазами, которые Адам не смог бы проглотить, если бы даже их выковырял, — а он вечно все выковыривал, хотя глотать то, что явно не было едой, уже не пытался. Прицепив вагоны к локомотиву, Адам устремлялся вперед на коленях и тащил за собой поезд. Задние вагоны отцеплялись и переворачивались, но мальчику все было нипочем — он несся дальше и пыхтел: «чух-чух, чух-чух, чух-чух!»

Увидев Криса, Адам радостно швырнул бесценный локомотив в стену, варварски сминая мягкий металл (все непременно починят, когда Дитя уснет, не сомневался Крис).

— Папа, хочу полетать! — заорал мальчик.

Крис подошел к нему, поднял и понес по воздуху будто аэроплан. Адам прыснул, захихикал — и остановиться никак не мог. Тогда Крис посадил его на закорки и вынес на балкон второго этажа. Они стали смотреть на север.

Гея все еще шагала по стене. Она уже побывала у ворот «Голдвин» и теперь возвращалась к воротам «Юниверсал», которые находились ближе всего к расположению войск Сирокко. «Юниверсал» были у Адама одними из трех любимых. Ему нравился Микки Маус на верху ворот «Дисней», большой каменный лев на верху «МГМ» и вращающийся шар на верху «Юниверсал» — именно в таком порядке. Адам ткнул пальцем.

— Вон Гея! — проорал он. Замечая издалека ее громаду, Адам неизменно преисполнялся радости и гордости. — Папа, хочу вниз, — потребовал он, и Крис поставил его на ноги.

Адам поспешил к телескопу. В Таре была добрая сотня превосходных телескопов, причем как раз для такой цели. Как и со всеми своими игрушками, Адам варварски с ними обращался. Но всякий раз, как он просыпался, разбитые линзы были заменены, сальные отпечатки пальцев стерты, латунные цилиндры блестели.

Теперь Адам уже лихо управлялся с телескопами. Покрутив трубкой туда-сюда, он быстро засек Гею. Крис подошел к другому прибору, чтобы видеть то же, что и Адам.

Гея выкрикивала приказы солдатам внутри Преисподней, тыкая пальцем в разные стороны. Потом она повернулась наружу, упершись кулаками в бедра. Взглянув на Адама, Крис заметил, что мальчик слегка перевел телескоп и теперь рассматривает роскошные луга Гипериона, где, будто муравьи, роились солдаты Сирокко. Адам указал пальцем:

— Что это, папа?

— Это, сынок мой смышленый, Сирокко Джонс и ее армия.

Адам, явно заинтересованный, снова уставился в телескоп. Наверно, он подумал, что сможет разглядеть саму Джонс. В последнее время он множество раз ее видел — в таких фильмах, как «Пожиратели мозгов», «Сирокко Джонс и Дракула» и «Тварь из Черной лагуны». Немногие из этих фильмов представляли собой подлинный земной продукт, где Сирокко порой просто замещала монстра, а порой добавочные сцены показывали превращение довольно зловещей Капитана Джонс в какое-нибудь ходячее бедствие, пожирающее Токио на этой самой неделе. Большинство фильмов, однако, было местным продуктом, с маркой «Сделано в Преисподней», где все права на постановку принадлежали «Гее, Великой и Могучей». Для некоторых сцен у Геи имелся вполне убедительный дублер Сирокко, а со всем остальным справлялись компьютеры. Качество выходило так себе, зато бюджеты были щедрые. Из болтовни в буфетах Крис знал, что бесконечные потрошения, расчленения, обезглавливания и выбрасывания из окон во всех этих приключенческих монструадах вовсе не спецэффекты и никакого отношения к каскадерам не имеют. Часто, добиваясь желаемого эффекта, Гея предпочитала похоронить статистов.

Сложно было сказать, как эти фильмы действовали на Адама. В основном там господствовало откровенное морализаторство, когда злодейку, которую играла Сирокко, в самом конце, к восторгу зрителей, убивали. С другой стороны, Крис помнил, что и Дракула, и Франкенштейн — древние кинематографические злодеи — всегда воспринимались детьми с определенной долей восхищения. Реакция Адама казалась схожей. Стоило Сирокко появиться на телеэкране, как его возбуждение резко возрастало.

Возможно, это было частью плана Геи. Возможно, она хотела, чтобы Адам солидаризировался с плохим малым — даже если это Сирокко.

С другой стороны, была ведь и эта переработанная на компьютере версия «Кинг Конга».

Сам Крис ни одного из этих древних фильмов никогда не видел, но давным-давно Сирокко рассказала ему примерный сюжет «Кинг Конга» — когда он подумывал отправиться в Северную Фебу и предпринять героическое убийство Генного порождения.

Версия телевидения Преисподней сильно отличалась от оригинала. Гея снималась в роли Конга, а Сирокко — в роли Карла Денхэма. Фэй Рей в фильме почти что и не было. Конг/Гея никогда никоим образом ей не угрожал(а); все, чем он/она занимался(лась), — это уберегал(а) ни в чем неповинных очевидцев от буйных попыток Денхэма убить Конга. В самом конце, загнанная на крышу небоскреба, страшно израненная небольшими бипланчиками, Гея погибает. Крис помнил классическую финальную фразу: «Красота убила этого зверя». А в версии ТВ Преисподней Денхэм/Сирокко говорил(а): «Теперь весь мир в моих руках».

Невозможно было думать о Конге без вызывающего тошноту взгляда на шоссе Двадцати Четырех Каратов. Невдалеке от того места, где оно упиралось в ворота Тары, находился большой черный шар с оттопыренными ушами. Это была голова Конга. Всякий раз, как Крис проходил мимо головы, скорбные глаза следовали за ним.

— Что будет дальше, папа?

Крису пришлось вернуться в настоящее. Адам задал свой любимый вопрос. Всякий раз при просмотре кинофильма, когда нарастало напряжение, Адам в страхе и нетерпении поворачивался к Крису и спрашивал, что будет дальше.

«Что же дальше?»

«Эх, нам бы самих себя спросить», — подумал Крис.

— Думаю, будет война, Адам.

— Ух ты! Война! — И Адам снова прильнул к телескопу.

ЭПИЗОД XIX

Атака на Преисподнюю началась через два декаоборота после того, как был разбит последний лагерь. Началась она с исполнения титанидским оркестром медных духовых армии Беллинзоны «Колокола Свободы» сочинения Джона Филипа Соузы.

Гея, стоя на своей каменной стене, наблюдала за сбором оркестра. Посмотрела, как блистают в прекрасном свете Гипериона отполированные инструменты, прослушала два такта вступительной фразы. Потом вдруг подпрыгнула от восторга.

— Да это же просто... Монти Пайтон! — завопила она.

И замерла в изумлении. Невесть как Сирокко то ли научила, то ли убедила, то ли заставила титанид маршировать. Титаниды всегда обожали маршевую музыку, но ни малейшего таланта маршировать в ногу не имели. Обычно они как попало подпрыгивали — поддерживая при этом неизменный ритм марша, словно отмеренный незримым метрономом. Теперь же они построились и четко пошли в ногу — исполняя марш так, как это умеют только титаниды. Зрелище было потрясающее. «Колокол Свободы», один из ранних маршей Соузы, некогда выбрали в качестве ведущей темы для одного из мюзиклов, и он был прекрасно знаком Гее по многим фильмам и телепередачам.

Вскоре Гея окончательно втянулась. Она принялась маршировать взад и вперед по каменной стене и выкрикивала проклятия своим стоящим внизу войскам до тех пор, пока те устало не выстроились и не взялись маршировать взад и вперед заодно с ней.

Оставаясь на разумном расстоянии от рва, что окружал стены, титаниды начали маршировать вокруг Преисподней против часовой стрелки, направляясь к воротам «Юнайтед Артистс». Они закончили «Колокол Свободы» и сразу же, не делая паузы, начали «Полковник Богги». Гея ненадолго помрачнела, припомнив недавнюю скверную сцену с фильмом, но быстро приободрилась, особенно когда половина титанид отложили свои инструменты и стали насвистывать припев.

Затем последовали «Семьдесят шесть тромбонов». Многие из исполненных в дальнейшем номеров, судя по всему, так или иначе увязывались с кино.

Пока звук пропадал на расстоянии, Гея оглянулась на север, откуда приближалась единственная затянутая в черное фигура — в добрых пятидесяти метрах впереди еще одного отряда из трехсот титанид. Позади, в безупречном боевом построении, шли легионы. Только командиры, во главе каждой группы солдат, носили бронзовые доспехи, что, подумала Гея, со стороны Сирокко довольно дешево. Зато вся та бронза была отполирована до блеска, и Гее пришлось признать, что обычные пехотинцы выглядели бодрыми и отдохнувшими, умелыми и целеустремленными.

С северо-запада также приближался дирижабль. Даже за двадцать километров нетрудно было различить, что это Свистолет.

Наземная группа продолжала маршировать вперед, а пузырь пододвигался все ближе, пока не остановился на высоте трех километров и на отдалении пяти — от Преисподней. Медленно громада его разворачивалась, пока бок не оказался обращен к Гее.

Тут рядом с Сирокко показались какие-то люди. Эти не были похожи на солдат. Они что-то такое перед ней установили. Затем бок Свистолета замерцал, и вскоре на нем высветилось лицо Сирокко. Гея сочла это удачным фокусом. Она не знала, что пузыри на такое способны.

— Гея, — загудел откуда-то со стороны дирижабля голос Сирокко.

— Я слышу тебя, Демон, — крикнула в ответ Гея. Для того чтобы усилить ее голос, никаких технических трюков не потребовалось. Голос богини слышали аж в Титанополе.

— Гея, я здесь во главе могучего войска, призванного свергнуть твой зловредный режим. Но мы не хотим с тобой сражаться. И предлагаем тебе сдаться с миром. Тебе не причинят вреда. Избавь себя от унижения полного и окончательного разгрома. Опусти мосты к Преисподней. Мы все равно победим.

На краткое мгновение Гея задумалась, что станет делать эта безмозглая сука, если она вдруг и впрямь сдастся. Интересно, есть у Сирокко пара подходящих по размеру наручников? Но мысль быстро развеялась. Этот бой следовало довести до конца.

— Ясное дело, вы не хотите сражаться, — принялась насмехаться она. — Потому что все вы, до последнего солдата, будете убиты. Мое войско пройдет маршем до Беллинзоны и подавит тех немногих, кто останется тебе верен. Сдавайся, Сирокко.

Такой ответ Сирокко явно не удивил. Наступила долгая тишина, а затем стремительная серия взрывов породила беспокойство в стенах Преисподней. Люди подняли глаза и увидели Военно-Воздушные Силы Беллинзоны — все двенадцать действующих самолетов, выходящие из своих пике. Ничего, кроме сверхзвуковых хлопков, они на Преисподнюю, однако, не сбросили.

Самолеты шли с востока на запад. Вот они пошли вверх, выполнили весьма элегантный маневр, после чего устремились по прямой, только что не соприкасаясь кончиками крыльев. Набирая скорость, они начали выпускать прерывистые точки дыма. Когда они пролетали над Преисподней, снова послышались сверхзвуковые хлопки. А точки стали образовывать слова.

— Люди Преисподней, — ревел массивный образ Сирокко на боку Свистолета... а самолеты печатали слова ЛЮДИ ПРЕИСПОДНЕЙ в ясном небе Геи.

Челюсть Геи отвисла. Следовало отдать должное, все выходило очень эффектно. Самолеты снова взмыли вверх и быстро заняли позиции для очередного захода.

— Сбросьте цепи рабства, — прогудела Сирокко. СБРОСЬТЕ ЦЕПИ РАБСТВА. Затем вверх, разворот — и снова по прямой...

Все, очевидно, проделывалось с помощью компьютеров. На сверхзвуковых скоростях человеческие рефлексы просто не могли так работать — не могли так идеально расставлять все эти точки дыма. Все, что требовалось от пилотов, это держаться прямой линии. Как только строчка оказывалась написана, высотные завихрения, вызванные прохождением самолетов, стирали слова, оставляя место для следующей.

— Свергните кабалу Геи... опустите подъемные мосты... бегите на холмы... вы будете под защитой...

«Хватит, довольно», — решила Гея. И отдала приказы уже для своего представления. В считанные мгновения все небо заполнилось рвущимися фейерверками. Это помогло отвлечь умы людей от небесной писанины. Гея позаботилась, чтобы побольше пиротехники полетело в сторону громадного дирижабля. Надежды добраться до него, конечно, не было, но немного подергать его тоже не мешало.

Со Свистолетом что-то странное происходит", — подумала Гея. Ей уже приходили донесения о его действиях над Беллинзоной. Но слышать и видеть — разные вещи. Обычно осторожный пузырь не стал бы находиться в одном и том же воздушном пространстве с опасными огнедышащими самолетиками. И одной хорошей ракеты, выпущенной в том направлении, должно было хватить, чтобы он принялся удирать в Рею с такой скоростью, какую только могли позволить его массивные хвостовые плавники. А уж тем более — тех воздушных разрывов, которые устроила в небе Гея. Однако Свистолету, казалось, все нипочем.

Довольно скоро и фейерверки, и письмо по небу закончились. И то и другое имело символическое значение, предположила Гея. Сирокко в этом отношении заметно продвинулась. Гея задумалась, не окажется ли она так же хороша и в бою.

Но тут земля начала уходить у нее из-под ног.

Только один из трех генералов понял, что имела в виду Сирокко, говоря про корриду. Однако даже он корриды не видел.

Сирокко подумала, что она сейчас, наверное, последняя из людей, кто видел настоящую живую корриду. Мама сводила ее туда еще юной девочкой незадолго до того, как их изгнали из Испании, последней страны, которая их допустила.

Мама Сирокко считала, что не следует закрывать ребенку глаза на грубость и уродство окружающего мира. Она не одобряла корриды — которая несколькими десятилетиями раньше стала, с подачи движения «Спасем китов», проблемой политической, — но считала, что это станет интересным воспитательные опытом. Сирокко была дитя войны, дитя изнасилования, а ее мама, жесткая, полагающаяся только на себя женщина, после срока, проведенного в арабском исправительно-трудовом лагере, обзавелась некоторыми странностями.

Коррида стала для Сирокко одним из самых ярких воспоминаний детства.

Немногие представления могут похвастаться такой красочностью. Наряд матадора россыпью искр так просто не назовут.

Сирокко завороженно наблюдала, как конники подъезжают к могучему быку и всаживают ему в спину свои копья. До сих пор она помнила, как по бокам быка стекала ярко-алая кровь. К тому времени, когда на арену вышел матадор, бык уже представлял собой жалкое зрелище: ошеломленный, сбитый с толку и озверевший настолько, что готов был бросаться на все, что движется.

И тут к нему подступил ссыкливый матадоришка. Нагло выставляя напоказ все свое мачо, весь свой мужской шовинизм, он играл с животным, раз за разом дурача его своей магической мулетой. Матадор поворачивался спиной к быку, пока тот стоял, одуревший от боли и неспособный понять, почему вдруг весь мир обратился против него, да еще в такой садистско-изощренной манере. Сирокко хотелось как-то отделиться от толпы. Она ненавидела толпу. Ей до смерти хотелось увидеть, как бык порвет этого матадора от мохнатых яиц до бритого подбородка. Девочка бешено бы рукоплескала, когда кишки ублюдка задымились бы под жарким испанским солнцем.

Но все вышло иначе. Победил плохой малый. Вонючий гад повернулся лицом к полумертвому быку и всадил меч ему в сердце. Потом он под оглушительные аплодисменты гордо зашагал прочь. Будь у Сирокко в тот момент ружье с оптическим прицелом и умей она с ним обращаться, вонючий гад стал бы вдобавок и дохлым. А так ее просто вырвало.

Теперь же она сама собралась выступить в ролы матадора.

Впрочем, прежде чем погрузиться в бездну самоненавистничества, ей следовало уяснить для себя две вещи. Во-первых, Гея никак не была каким-нибудь тупым «торо». Не беспомощна, не невинна и не глупа.

А во-вторых, Сирокко выходила на бой не забавы ради. И при любом разумном подсчете все преимущества оказывались у Геи.

Человеку, ничего не сведущему в корриде, на первый взгляд тоже могло показаться, что все преимущества у быка. Но стоило только все проанализировать, пронаблюдать за приготовлениями и сопоставить разум быка и разум матадора, как сразу становилось ясно, что только самый безмозглый матадор подвергает себя какой-то реальной опасности. Он немного забавлялся с усталым животным, убивал его... и дурачил всех, кому казалось, что на арене происходит нечто славное и отважное, а не подлое и трусливое.

Принцип, однако, остался тот же. Сирокко намеревалась сбить Гею с толку и все время держать ее в этом состоянии: одуревшей от боли, постоянно следящей за ярко-красной мулетой, не понимающей, почему от ее рогов никакого толку... и вонзить меч, когда Гея окажется умственно и эмоционально истощена.

Итак, первая часть представления закончилась. Слова в небе, громкая музыка. Гея еще и сама помогла с фейерверками.

— Помни, — в последнее их свидание сказала Габи. — Во многих отношениях Гея умственно регрессировала примерно до пятилетнего возраста. Она обожает зрелища. Именно они больше всего привлекли ее в кинофильмах. Здесь, помоги нам Боже, кроется главная причина, почему она начала войну. Устрой ей славное зрелище, Рокки, а уж я позабочусь об остальном. Но ни на миг не забывай, что детоподобна лишь некоторая ее часть. В остальном она всегда будет настороже. Будет готова к фокусам. Правда, она не знает, что откуда последует. И не подозревает, насколько мы обо всем осведомлены. Всякий раз, как ты на нее пойдешь, все должно выглядеть натурально.

Держа все это в голове, Сирокко велела съемочной группе убраться с дороги, выступила чуть вперед, сложила руки на груди и призвала Нацу.

Земля под Геей выгнулась. Балансируя руками, она отшатнулась на несколько метров, затем повернулась и с изумлением стала наблюдать, как взрывается шоссе Двадцати Четырех Каратов.

Взрыв, впрочем, вышел какой-то волнистый — его путь проходил от места на полдороге к Таре до того места, где стояла сама Гея. Твердые золотые кирпичи и комья почвы полетели во все стороны — а потом какая-то гигантская петля обвила ее лодыжку.

Поваленная на землю, Гея тупо уставилась на голову Налы — жемчужно-белую, чешуйчатую, поднявшуюся в небо метров на триста.

«Монти Анаконда», — подумала она и покатилась прочь.

Крис и Адам наблюдали с балкона Тары.

— Кинг Конг! — заверещал Адам.

Крис тревожно на него взглянул. Мальчик, похоже, был в восторге.

Змея быстро обвила Гею своими массивными кольцами. А Гея катилась. Она так славно раскатилась, что начисто снесла три киносъемочных павильона, прежде чем сумела встать на ноги. Вдобавок прикончила сотни статистов. Те, кто видел, как она встает, не могли поверить своим глазам. Из-под мощных колец виднелась только ступня и часть другой ноги.

Затем высвободилась рука.

Стало слышно, как трещат кости. Всем было ясно, что кости трещат не у змеи. Высоко подняв голову, Наца бесстрастно смотрела на свою жертву. Давненько не попадалась ей добыча столь роскошная. Геффалумпы уже надоели. Даже не убегают.

Высвободилась другая рука. Обе руки принялись шарить, нащупали петлю и потянули.

Змеи не имеют выражения лиц. Почти все, что они делают, — это разевают пасть, моргают и высовывают язык. Наца принялась бить хвостом.

Гея, по-прежнему ослепленная, доковыляла до стены. Стукнувшись об нее, она, похоже, решила, что это удачная мысль. И отошла стукнуться снова. Верхние три метра стены обрушились. Гея еще раз в нее врезалась.

Некоторые кольца Нацы обмякли. Стала заметна Геина макушка. По-прежнему слышался громкий хруст. Кости Геи трещали, как бамбук. Более гибкие кости Нацы трещали, как толстые жердины.

Гея принялась нашаривать голову змеи. Наца подскочила, закачалась и еще сильнее сжала кольца. Под жутким нажимом затрещала целая бамбуковая роща.

Затем Гея оказалась на верху стены. И принялась отдирать от себя змею — по десять метров за один рывок. Те куски, которые она отрывала, уже не двигались.

Наца раскрыла пасть. Больше ей ничего не оставалось.

Гея упала навзничь. Сбитый со своего вращающегося стола, шар ворот «Юниверсал» откатился к дальней стороне стены. Гея опять сумела подняться... и наконец нашарила голову змеи. Она раскрыла ей пасть — раскрывала все шире и шире.

Голова Нацы треснула. Гея принялась барабанить ею об стену, пока та не превратилась в бесформенную массу. Совсем обалдев и едва переводя дух, Гея стояла, держа в руках голову мертвой змеи. Затем она швырнула и голову, и еще сотню метров колец через стену — в ров. Акулы мгновенно впали в бешенство и принялись рвать мясо.

Гея была... искорежена. Все ее суставы были вывернуты. Голова походила на давленую дыню, позвоночник выписывал кренделя почище любой швейцарской горной дороги.

Потом Гея начала корчиться. Выбросила одну руку вверх, и что-то с хрустом встало на место. Дернула бедрами — раздался еще более громкий треск. Поднеся ладони к лицу, богиня вправила там все кости. Так, шаг за шагом, она восстанавливалась. А когда снова стала целой и невредимой, то засверкала глазами на Сирокко, которая все это время бесстрастно стояла со сложенными на груди руками.

— Это был подлый трюк! Слышишь, ты, сука? — завопила Гея. Затем она повернулась, спрыгнула внутрь Преисподней и крикнула стражу у ворот.

— Отвори-ка дверцу! И мосток опусти. Сейчас она у меня попляшет.

Один из ее военных советников попытался что-то сказать. Это стоило ему такого пинка, что отбросил его разбитый труп миль на десять оттуда, на территорию «Уорнер». А страж ворот уже лихорадочно их распахивал.

Едва мост начал опускаться, Гея поставила на него ногу. Под ее массой барабан завертелся с такой скоростью, что канат задымился и вспыхнул. Затем Гея протопала по мосту и оказалась на подъезде к воротам «Юниверсал».

Она вышла из магического круга.

ЭПИЗОД XX

Крис протянул руку к холодильнику рядом с креслом. Гея с неизменной щедростью обеспечивала ему все нужное пиво и все холодильники — холодный флакон всегда был под рукой. Достав бутылку, Крис ее откупорил. Поначалу поединок Геи со змеей приводил в ужас. Но чем дальше, тем больше он становился похож на сотни фильмов про монстров, которые Крис за последний год просмотрел. Исход был предопределен. Все понимали, что женщина намерена убить змею. Она так и сделала.

В голове уже приятно гудело от пива. Адам по-прежнему сидел на полу балкона и обалдело таращился через столбики ограды. Такого фильма он еще никогда не видел. Время от времени он вскакивал и для лучшего обзора подбегал к телескопу.

Крис никогда в жизни не чувствовал себя таким беспомощным. Но приказы Сирокко были предельно точны. Он должен оставаться на месте, пока она за ними не придет. Что ж, вон она там — лишь темное пятнышко во главе немыслимой армии. Быть может, ему следовало выбраться к воротам «Юниверсал» и проскользнуть мимо Геи, пока она билась со змеей? Особого смысла не было, да и побуждения к этому Крис не чувствовал.

«Кто-нибудь за тобой придет», — сказала тогда Сирокко.

Хорошо бы кто-нибудь сюда добрался.

Тут-то Габи и хлопнула его по плечу.

Крис выронил бутылку пива, которая мигом разлетелась по всей мраморной террасе. Увидев битое стекло, Адам рассмеялся. Совсем как в «Трех простофилях».

— Крис, ты трезв? — спросила Габи, и глаза ее сузились.

— Вполне.

— Тогда слушай, что ты должен сделать.

Она сказала. Много времени не ушло. Не очень сложно, но довольно страшно. «Целый год я тут торчал, — подумал Крис. — Целый год ни черта не делал — только болтал с ребенком. А теперь я должен сделаться супергероем».

Тут он понял, что сейчас захнычет, и торопливо кивнул.

Габи испарилась.

Крис поспешил к Адаму, взял его на руки и как мог радостнее улыбнулся.

— Пойдем прогуляемся, — сказал он.

— Не хочу. Хочу дальше смотреть, как Гея дерется.

— Потом посмотришь. Прогулка будет еще интересней.

Адам явно сомневался, но ничего не сказал, когда Крис поспешил вниз по лестнице — мимо спящих тел Ампулы, Русалки и всех остальных домашних слуг. Выскочив в заднюю дверь, он устремился б лес жил.

В середине прохода Гея помедлила. Что-то шло не так.

Разум ее был раздроблен, но Гея уже привыкла и знала, как с этим справляться. Все больший ее процент концентрировался в этом теле. Борясь со змеей, она уже почти ни о чем другом подумать была неспособна. То же самое — когда она сосредоточивалась на самоисцелении.

Но теперь происходило что-то еще. Сейчас она разберется. Громадный лоб задумчиво нахмурился.

И тут послышались крики. В то же самое время другая группа титанид, организованная в оркестр горнов и барабанов, принялась исполнять исключительно громкий номер и замаршировала к востоку. Таким образом, Сирокко осталась одна, почти в километре перед своей армией.

Так-так, прикинем. Первая группа титанид теперь, должно быть, почти у ворот «Дисней». Эта новая направляется к «Голдвину». Не рассредоточивает ли Сирокко свои силы, готовясь к атаке?

Послышалось двенадцать хлопков. Гея подняла взгляд и увидела, как с запада на восток снова летят крошечные самолетики. Этот фактор тоже следует учесть. Самолеты миновали Свистолет... а тот вдруг почему-то показался Гее короче. К тому же пузырь пускал не то дым, не то пар...

Тут Гея сообразила. Свистолет казался короче, потому что он двигался к ней. И прямо у нее на глазах он еще больше спрямил курс, направляясь чуть ли не вертикально вниз. Затем с его хвоста полились тонны балластной воды, и дирижабль стал подниматься все выше, пока не превратился в массивный круг на фоне желтого неба. Тогда он снова пошел вниз.

«Пар» на поверку оказался вылетающими из верхних вентиляционных отверстий херувимами, а также мириадами существ — большинство не крупнее мыши — что выпрыгивали с боков, опускаясь на концах крошечных парашютиков. Эвакуация шла полным ходом. Зрелище было устрашающее, особенно в сопровождении жуткого звука: надсадного, скорбного воя, от которого у Геи отвисла челюсть.

То был предсмертный вопль дирижабля.

Лютер стоял в одиночестве на верху стены — неподалеку от своей часовни у ворот «Голдвин». Все выходило так, будто он остался в стороне от событий.

Лютер знал, что жить ему осталось недолго. Он безропотно терпел раны, оказавшись в лапах Коллегии кардиналов папы Джоанны, долгое время после триумфа Кали удостаивался невнимания Геи. Лютер оказался вне круга приближенных — и это было больнее всего. Ибо все, чего ему хотелось, — это служить Гее.

Он наблюдал за битвой Геи со змеей. Гея победила, а он не почувствовал ни радости, ни боли.

Затем он увидел, как свой заход делает дирижабль...

И в этот самый момент, прежде чем богиня взглянула в небо, какая-то малая часть его разума, по-прежнему настроенная на мысли Геи, уловила ее сомнения.

Лютер пал на колени. Он терзал свою плоть и молился.

Разум Лютера был похож на грузовик с квадратными колесами. Понемногу двигался, но с неимоверными усилиями. Лютер напрягался, подымая свой разум на угол — и наконец тот с глухим стуком переваливался на новую мысль. Тогда Лютер снова напрягался.

«Где Дитя?» — подумал он.

Еще напрячься, поднять, и... бумм.

«Вся армия дьявола здесь, на севере». Бумм.

«Что, если все это отвлекающий удар?» Бумм. «Что, если настоящая атака последует откуда-то еще?»

Тут в самое ухо Лютеру зашептал чей-то голос. Так похоже на жену... но у него нет никакой жены. Это Гея... конечно же, это Гея.

— Ворота «Фокс» на юге, — произнес голос.

— Ворота «Фокс», ворота «Фокс», — забормотал Лютер. Вернее, не совсем то. Рот его уже превратился в такую руину, что оттуда доносилось только «хохоха хох, хохоха хох».

На станции «Голдвин» ждал поезд. Лютер забрался туда, на узкий монорельс, что бежал по верху стены.

Так, вначале должен быть паровоз. Забравшись в кабину машиниста, Лютер до упора вытянул на себя большой железный рычаг. Поезд двинулся, быстро набирая скорость.

Крис несся по лесу жил. Адаму это, похоже, нравилось.

— Быстрее, папа, быстрее! — кричал он.

Тьма была бы хоть глаз выколи, не плыви где-то впереди загадочный голубой огонек. Крису ничего не оставалось, как надеяться, что огонек указывает путь, ибо без него, даже с фонариком, он бы мгновенно заблудился.

— Догони его, папа!

«Надеюсь, не догоню, — подумал Крис. — Если я его догоню, что мне с ним дальше делать? Надеюсь, он так и будет плыть метрах в пятидесяти впереди. И еще надеюсь, что ни обо что тут не споткнусь...»

Где-то далеко-далеко послышался долгий рокочущий взрыв.

Крис задумался, что бы это могло быть.

Кельвин занял сиденье бомбардира — как раз под самым кончиком гигантского корпуса Свистолета. С головы до ног окутанный роскошными тканями, он все равно дрожал. Не по себе ему было. Кельвин никак не мог избавиться от озноба. Все, что он ел, сразу просилось назад. И почти непрерывно болела голова.

Кельвин не знал, что у него за болезнь. Диагноз, наверное, можно было поставить, а вот в своей излечимости он сильно сомневался. В чем он не сомневался — так это в том, что пришло время паковать барахлишко.

Ста двадцати шести лет Кельвину хватило с избытком. Старый и больной, он уже повидал за свою жизнь миллион с лишним оборотов Великого Колеса, и этого было достаточно.

— Почему бы тебе просто меня не выкинуть? — спросил Кельвин у Свистолета. — До могилы я и пешком дойду. А ты еще как пить дать два-три столетия проживешь.

В ответ он услышал нежный свист. Кельвин не воспринимал его в словесной форме. Там говорилось о связи, сущность которой он не смог бы объяснить ни одному человеку. Они со Свистолетом вместе росли и делили при этом нечто, о чем невозможно было рассказать ни другому дирижаблю, ни другому человеку. Вместе они были готовы и умереть.

— Ну, предложить-то я должен был, — ухмыльнулся Кельвин. Затем он откинулся на спинку сиденья, достал сигару и зажигалку, которые ему оставила Габи, и снова ухмыльнулся. На сей раз он даже прыснул со смеху. — Надо же, запомнила, — сказал он. Когда-то Кельвин курил сигары — но так давно, что почти об этом забыл.

Свежая сигара, ароматная. С удовольствием ее понюхав, Кельвин откусил кончик и щелкнул зажигалкой. Закурил, сделал затяжку. Восхитительно.

Потом он еще раз щелкнул зажигалкой и поднес ее к ткани на своем правом боку. Позади послышался глубокий свист — открывались клапана, и водород, смешиваясь с воздухом, летел прямо к Кельвину.

Взрыва он уже не услышал.

ЭПИЗОД XXI

Все дирижабли гибнут в огне. Такова их участь. Ничто другое убить их не может. Сирокко смотрела, как Свистолет опускается к Гее, которая стояла, будто парализованная, на широком деревянном мосту.

«Это по доброй воле, — напомнила она себе. — Они сами так решили».

Почему-то не помогло.

— Все на землю! — крикнула Сирокко через плечо. — Закройтесь щитами! — Повернувшись обратно, она увидела, что нос Свистолета находится уже в какой-то сотне метров от Геи и продолжает опускаться.

Тут Сирокко заинтересовало, побежит Гея или нет. Та не побежала. Богиня твердо стояла на месте и, пока колоссальный пузырь опускался к ней, заносила кулак. Удар вышел бы на славу — но кулак угодил уже в огненный шар.

Пламя вспыхнуло на носу Свистолета и облизало его бока быстрее, чем мог уследить глаз. Грохот стоял невообразимый. Огненный цветок пятнадцати километров в вышину бешено ревел в небе, а тело дирижабля, комкаясь, стало опускаться на то самое место, где прежде стояла Гея. Казалось, оно на миг помедлило, до сих пор распираемое еще не сгоревшими внутренними газами, но затем величественное падение продолжилось. Падал мертвый пузырь целую вечность.

То, что дирижабль легче воздуха, не означает, что он не тяжел. Просто он весит меньше вытесняемого им воздуха. Объем одних газовых оболочек Свистолета составлял полмиллиарда кубических футов; такой объем воздуха при давлении двух атмосфер имеет чудовищную массу.

Первая половина Свистолета в том месте, где находилась Гея, теперь сильно напоминала гармошку. А все остальное, уже не сдерживаемое водородом, кувыркалось как попало. Горящая оболочка упала на киностудию «Юниверсал» и часть западной стены. Все, кроме камня, полыхнуло огнем.

Вначале, когда казалось, что огненная слива подпирает собой небо, жар был просто невыносимым. Но Сирокко не двинулась с места — лишь подняла руку, прикрывая лицо. Она слышала, как шипят, сгорая, кончики ее волос. Одежда как будто слегка дымилась. Щиты залегшей в километре оттуда армии так раскалились, что к металлической их части было не прикоснуться.

Однако тот громадный погребальный костер из водорода очень скоро погас. Киностудия «Юниверсал» пылала вовсю, но очень уж сильного жара от нее не шло.

Огромная груда похожей на сухой брезент шкуры, что прежде была Свистолетом, еще некоторое время горела. И все на нее смотрели. Еще бы — под ней находилась Гея. Скорее всего она упала в ров. Глубину рва не знал никто.

Когда прошло десять минут, а никакого движения не последовало, армия подняла крик. Сирокко оглянулась. Солдаты швыряли в воздух все, что попадалось под руку. Они отважились поверить, что Гея мертва. Затем, заметив, что Сирокко все так же не двигается с места, они постепенно затихли.

Снова повернувшись лицом к Преисподней, Сирокко стала смотреть на костер.

Двести панафлексов, более тысячи аррифлексов и несчетное количество болексов погибли в адском пламени. Утрачены были бесценные материалы битвы Геи с гигантской змеей.

Главный оператор начал вызывать батальоны фотофауны из других киностудий... хотя это вряд ли уже требовалось. Сначала большинство оставалось на своих постах, мрачно прокручивая несколько метров пленки по мере прохождения мимо их ворот титанидских оркестров. И лишь немногие заторопились к воротам «Юниверсал», заслышав, как из-под земли вырывается огромная змея.

Затем на севере к небу взметнулся колоссальный огненный столп.

Так-так.

Конечно, фотофауне были даны приказы, но это оказалось уж слишком. С таким же успехом можно просить голодного ребенка сидеть смирно и ничего не трогать в комнате, заваленной шоколадом. С таким же успехом можно сообщить толпе самых оголтелых папарацци, что в соседнем квартале, прямо посреди дороги, английская королева дает самой знаменитой кинозвезде... но только ребята, Бога ради, давайте уважим их достоинство, ага? Короче говоря, фотофауну уже ничто другое не интересовало.

И почти разом все болексы, аррифлексы и панафлексы Преисподней по кратчайшему маршруту устремились к огненному столпу.

Выбежав из леса жил, Крис попал в какое-то странное затишье.

Он осторожно огляделся и никого не увидел. Наверное, все на стене, на защитных позициях, решил он.

Крис оказался невдалеке от северного конца главной улицы Фокс. Впрочем, так близко к тросу почти никакие части киностудии не располагались. Здесь были деревья, лужайки и немного кустарников. Само место называлось парком Продюсеров. По обе стороны дороги лицом друг к другу, на высоких пьедесталах, где перечислялись доходы от их фильмов, стояли статуи великих людей прошлого — вдвое против их натуральной величины. В самом начале дороги, спиной к Крису, высилась над остальными еще более массивная статуя Ирвинга Тальберга. А дальше стояли Голдвин и Луис Б. Мейер, Джек Уорнер и Занук, Де Лаурентис и Понти, Форман и Лукас, Замятин и Фонг, Кон и Ласкер — всего добрая сотня продюсеров, постепенно уменьшающихся на расстоянии. Стояли они в задумчивых позах. Большинство смотрели вниз — с тем, чтобы визитер парка мог, подняв глаза, увидеть, что на него вытаращилась знаменитая личность из истории кинематографа.

Но в данный момент статуи вдумчиво изучали выкрашенное золотой краской дорожное полотно. Это их, похоже, не сильно расстраивало.

Крис уже не видел тот путеводный огонек. Задумавшись, что это был за огонек, Крис пришел к выводу, что наверняка он имел какое-то отношение к Габи.

Очевидно, Габи считала, что дальнейший путь Криса уже ясен. Она велела поспешить, а здесь никого во всей округе не наблюдалось. Тогда, обогнув статую Тальберга, Крис побежал по дороге.

Продюсеры молча провожали его глазами.

Далеко слева Крис увидел небольшой клуб белого дыма. Это означало, что к югу по монорельсу направляется поезд. Они с Адамом множество раз на нем катались. Поезд этот был одной из приятнейших достопримечательностей Преисподней.

Крис задумался, знают ли едущие на нем люди, что путь их кончится у ворот «Юниверсал».

На безопасном расстоянии от ворот «Парамаунт» титанидский оркестр горнов и барабанов прекратил играть, аккуратно положил свои инструменты на землю и полным галопом пустился дальше по ходу часовой стрелки.

По другую сторону Преисподней то же самое сделал оркестр медных духовых.

И за той, и за другой акцией, разумеется, наблюдали со стен. Однако титаниды к воротам не приближались. Они прилежно держались на одном и том же расстоянии от стены — как раз на дистанции пушечного выстрела.

Приказы были точны. Стоять и сражаться. Защищать ворота. Так что в то время как мелкие подразделения тщетно пытались соревноваться в беге с грохочущим стадом в стремлении доложить, если титаниды вдруг попытаются одолеть ров и атаковать между ворот, в целом действия оркестров ощутимого эффекта на оборону Киностудии не оказали.

Лес подходил довольно близко к воротам «Фокс». На этот счет у Габи имелись кое-какое соображения.

Ворота «Фокс» охраняли Гаутама и Сиддхартха, два самых немощных в боевом отношении жреца. Это также было важно. А то, что ворота эти располагались в ста восьми градусах от ворот «Юниверсал» — на максимальном удалении по кольцу Преисподней, — было уже просто удачей. Габи чувствовала свою ответственность. Ей требовалось еще лишь чуть-чуть, чтобы выполнить задуманное и не потерять никого из своих друзей.

С другой стороны — и это было скверно, — Гаутама располагал двумя ротами ополченцев, вооруженных кремневыми ружьями. У Сиддхартхи имелась пара пушек.

А Лютеру до ворот «Фокс» было еще добираться и добираться.

Габи некоторое время позанималась с совсем уж никудышным разумом Лютера. Основывалась она на обнаруженном там недовольстве. Преданность Лютера Гее пошатнуть было невозможно, однако он так возмущался невниманием богини, что утратил свою обычную осторожность. Габи стоило только шепнуть ему на ухо — и вот Лютер уже бросил свой пост у «Голдвина» и пустился в дорогу. А у нее в запасе осталась еще пара фокусов.

Лютер был слабым звеном. Габи очень не нравилось, что приходится так на него полагаться. Но в стенах Преисподней прямых действий она предпринимать не могла. Максимум, что ей было доступно, — это, к примеру, погрузить в сон всю обслугу Тары.

Джин тоже был слабым звеном. Но что тут поделаешь? Он непременно должен был сыграть свою роль — тут Габи ему задолжала. А кроме того... то, что предстояло проделать Джину, больше никто проделать не мог.

Габи ждала на опушке леса, когда наконец показались четыре титаниды и три человека. Она поприветствовала каждого по имени. Заметив потрясение на лице Робин, Габи пожалела, что нет времени переговорить с маленькой ведьмой, которую она от всей души любила. Слишком много еще оставалось сделать.

Она дала им инструкции. Оружие они с собой захватили. Остальное уже зависело от них самих.

Сидя верхом на Рокки, Конел наблюдал, как маленькая струйка пара ползет по ободу Преисподней. Он не знал, что там такое. Знал он только одно — то, что сказала Габи. Когда струйка достигнет определенной отметки на стене, им надо двигаться.

Конел с удивлением понял, что за себя не боится. Но он До смерти боялся, что погибнет Робин.

Оружие у них имелось. Каждая титанида была вооружена длинным мечом и ружьем со сменными магазинами. Люди имели при себе пистолеты. Они долго практиковались и с ружьями, и с пистолетами и выяснили, что даже с относительно плавно движущейся площадки титанидской спины попасть во что-то из ружей практически невозможно. С пистолетами получалось немного лучше. Мечи у них тоже были, но люди надеялись, что пользоваться ими не придется, так как неясно было, какой от них толк, пока ты стоишь на титаниде. Если же пришлось бы с нее спрыгнуть, это наверняка означало бы, что титанида, по меньшей мере, тяжело ранена.

Клуб дыма достиг нужной отметки. Конел почувствовал, как ему крепко жмут руку. Ладонь Робин показалась совсем ледяной. Конел нагнулся и поцеловал ее. Говорить уже было не о чем.

Выдвинувшись на открытое место, титаниды начали свою атаку.

Тело Свистолета почти догорело, прежде чем останки зашевелились.

Позади них все еще бешено пылала киностудия «Юниверсал». Во рву плавало множество всевозможных обломков. Вываренные трупы громадных восьмиметровых акул покачивались брюхом кверху вокруг скомканной руины дирижабля.

Как и в случае с Нацей, сначала появилась рука. Затем, медленно, предпринимая титанические усилия, Гея выбралась из черной кучи и встала на наружном берегу рва. Вид у нее был дикий.

Сирокко резко подавила желание расхохотаться. Раз начавшись, хохот неизбежно перешел бы в истерику. И все-таки Гея...

Богиня выглядела как персонаж какого-нибудь мультфильма после одной из классических хохм. Злополучному рисованному животному вручают круглую черную бомбу с шипящим запалом, оно на нее таращится, внимательно разглядывает — а потом глаза у животного вылезают на лоб — и БАБАХ! Когда рассеивается дым, персонаж оказывается в том же самом положении, что и раньше, но с пустыми руками и совершенно черный. Шерсть стоит дыбом, струйки дыма вьются кверху... персонаж дважды моргает — только глаза и видно — и валится на спину.

Сплошь черный, кроме глаз. Точно так же выглядела и Гея. Но она не повалилась на спину.

Она опять стала корчиться. Невыносимо было смотреть. Гея тянулась туда-сюда, и кожа ее начала трескаться. Протягивая руки к животу, к ногами, к ступнями, она яростно терла себя ладонями. И кожа стала слезать.

Вся чернота сошла одним громадным куском — как детский комбинезончик. Под ней оказалась сияющая белая кожа, белокурые волосы... новая Гея, целая и невредимая, хотя, пожалуй, на метр пониже. Немного постояв, она двинулась на Сирокко.

ЭПИЗОД XXII

— Пора, Джин.

— Знаю, что пора, — сказал он. — Проклятье, ты же сама говорила...

Тут он прекратил работу и огляделся. Габи рядом не было. Джину показалось, что он слышал ее голос, но он не был уверен в этом. Тогда он пожал плечами и вновь занялся устройством у себя на коленях.

Сидел Джин на большом ящике с наклейкой «ДИНАМИТ: Сделано в Беллинзоне». Ящик в свою очередь покоился на громадной зеленоватой трубе — нерве Геи — в мертвом сердце Океана. Повсюду вокруг были расставлены такие же ящики.

Устройство же, которое он держал на коленях, было часовым механизмом. Джину казалось — он знает, как им пользоваться. Зацепить вот эту ерундовину вон за ту дулю, завести фигулечку на задней крышке всей этой хренотени и...

Ничего. Даже не тикает. Вообще ни хрена.

Предполагалось, он все подрубит и все тут к чертовой матери взорвет. Выбираться отсюда Джин не планировал, так что, когда Габи дала команду, он просто выждал, как ему показалось, сколько надо, а потом взялся за работу. Теперь же все выходило так, что работать эта бандура вообще не собиралась. Ведь как эту фигульку ни цепляй, все одно ни хрена собачьего.

Джин беспомощно зарыдал.

Вот сейчас бы славный кусманчик рыбки. Просто обалденно, какой сразу вкус у вонючих тварей, стоит их малость на огне обуглить. Какого черта ему раньше в голову не пришло?

Джин уже собрался было встать и сходить за рыбкой, но тут вспомнил, сколько туда и обратно идти. Тьфу ты, пакость! Так вот почему он так долго ждал, прежде чем взяться за работу с этой ерундовиной. Ждал и прикидывал, сколько уйдет времени, чтобы опять подняться по этой скотской лестнице...

Джин снова начал витать в облаках и вскоре это понял. Тогда он переставил части взрывателя. Интересно, станет эта дуля работать как надо?

В голове все время крутилась мысль, что он что-то забыл.

Причем самое важное.

Тормоза на паскудном паровозике не действовали.

Лютер от души выругался, а затем, когда мимо пролетала станция, прыгнул и покатился.

Весь дрожа, он встал. По всей платформе валялись кусочки Лютера. К счастью, не самые важные. Ухо, кусочек черепа, часть ступни.

Времени оставалось мало, и Лютер это понимал.

Он смотрел, как паровозик пыхтит себе дальше по широкому изгибу дороги. Этот поезд будет бегать вечно — снова и снова вокруг Великого Колеса Преисподней, вокруг Великой Гейской...

Нет, не будет. Путь оборван, потому что... бумм... Гея билась со змеей, потому что... бумм, бумм... Сирокко нападает! И Гея послала его сюда с важным заданием!

Мозг Лютера уже грохотал на вполне приличных оборотах. Квадратное колесо, если порядочно покрутится, немного стирает свои углы. Лютер не чувствовал такой бодрости с того самого дня, как... умер. Остатки его лба наморщились, но он тут же отбросил лишние мысли и поспешил вниз по лестнице...

Его встретил Гаутама. Размалеванный золотом пузан Гаутама. Трус толстозадый! Еще что-то там тараторил на своем безбожном языке. Лютер занес свой крест — могучий Меч Господень — и срубил недоноску голову.

Что Гаутаму, конечно же, не убило. Однако, когда Лютер мощным ударом зафутболил его голову в самый угол ворот «Фокс», это, безусловно, причинило бывшему индусу некоторые неприятности. Бесчувственный Гаутама, вытягивая перед собой руки, куда-то слепо заковылял. Лютер уже не удостоил его внимания. Он гудел и мычал, пытаясь выговорить слова, однако почти для всех этих слов ему уже не хватало рта.

— Но вот на бой выходит витязь, Самой Богиней избранный! Не в силах человеки биться! Увы нам грешным, изгнанным!

Люди на стенах вовсю палили из ружей. Лютер услышал и пушечный выстрел. Тогда он бодро дотопал до ворот и распахнул их настежь. Люди что-то ему орали. Слов Лютер не разобрал. Добравшись до механизма подъемного моста, он взялся за нужный рычаг...

Бумм.

«Я опускаю подъемный мост», — сказал себе Лютер. Бумм.

«А зачем я опускаю подъемный мост?»

«Гм... ну, чтобы Гее помочь, конечно. Помочь Гее...»

«Войти?» Бумм, бумм, бумм.

«Быть может, тут какой-то фокус». Он отнял руку от рычага.

— Это не фокус, дражайший мой Лютер, — сказал над самым ухом чей-то голос.

Он повернул голову и увидел ее.

Это была Гея, его жена, его матерь, само материнство, сама женственность, и девамария господипомилуй — тернии вокруг сердца и святое выражение на лике (лике невысокой загорелой женщины) — ослепительные белые одежды и нимб — НИМБ! О, от нее исходил жгучий, разрывающий сердце свет, нестерпимый свет блага/боли/смерти — и мириады ангелов парили над нею, дуя в свои трубы (а он даже не знает этой невысокой загорелой женщины)... бумм — фокус? Какой тут может быть фокус?!

Люди бросались на него с мечами. Лютер рассеянно смотрел, как одна его рука падает на каменный пол. Пустяк, О Богиня, у меня есть еще рука для Приказов Твоих.

Лютер приналег на рычаг, вытолкнул его вперед до упора — и рухнул в скопище гремящих-стучащих-жующих шестерней — а тонны подъемного моста полетели вниз — рубя ему член за членом, член за членом...

Первая смерть Артура Лундквиста была жуткой. Зато вторая — славной.

Кое-кому из фотофауны удалось переплыть ров. Десяток панафлексов собрался вокруг Сирокко, пока она спокойно стояла на месте и смотрела, как к ней уверенной поступью приближается Гея.

Гигантская мерилин-монровина развела руки по сторонам, словно желая отрезать Сирокко все пути к отступлению. С искаженным от злобы лицом она приближалась, будто какой-то кошмарный борец греко-римского стиля.

Вот она уже в пятистах метров. В четырехстах. В трехстах.

И тут Гея остановилась, слушая, как погибает Лютер.

«Где Дитя?»

Когда они уже приближались к мосту, над головами вдруг разорвалось ядро. Конел почувствовал, как что-то впивается в руку, услышал, как осколки грохочут по шлему, и еще — вскрик Робин.

Он увидел, как она прижимает руку ко лбу, а из-под руки течет кровь. Конел собрался спрыгнуть...

— Нет! — крикнула Робин. — Все в порядке!

Да и времени не оставалось. Титаниды уже стучали копытами по толстым доскам моста. Впереди зияла дыра. Подвесной мост был поднят. Лучше бы повернуть обратно, подумал Конел.

Но затем подъемная часть стремительно опустилась — как раз вовремя. Боковым зрением Конел видел, что на теле Рокки множество ран, и все кровоточат. Сверху, со стены, слышался какой-то странный лай. Кругом плыл дым. Конел поднял взгляд и увидел, что в них целятся из ружей. Надежда оставалась лишь на то, что эти люди стреляют не лучше его.

Они ворвались в сводчатые ворота и быстро их проскочили. У Конела даже не было времени в кого-нибудь пальнуть. А титанидские мечи работали вовсю, и те, кто падал под их ударами, похоже, становились трупами, еще на достигнув земли. Тем не менее люди все нападали и нападали. Конел принялся стрелять во все, что движется.

Времени рассмотреть, с кем он сражается, не было. Поначалу Конел даже не видел в своих противниках отдельных людей. Но затем он, наконец, начал замечать, что одеты они как-то странно. Одни носили длинные плащи, другие — белые доспехи, третьи — разноцветные серо-буро-зеленые штаны и такие же шлемы, как у него самого.

Вот к нему бросился мужчина, ловко уклоняясь от удара Рокки. Вооружение мужчины составлял немыслимо длинный меч. Как он вообще его таскал — не говоря уж о том, чтобы замахиваться?

Тем не менее защитник Преисподней замахнулся и рубанул Конела по ноге. Конел принялся лихорадочно припоминать молитвы. Конечно, нога отрублена, и через считанные мгновения от шока он лишится сознания.

Затем он посмотрел вниз. Кусок меча был зажат у него в руке. Обломанная деревяшка, выкрашенная серебряной краской. Когда он отшвырнул обоборотов, часть краски так и осталась на ладони.

С такими парадоксами смятенный разум Конела справиться уже не мог.

Бог мой, так они что же — думают, это игра?

Затем он услышал крик Вальи. Лишенная седока, она оказалась далеко впереди остальных и первой увидела Криса.

— Назад! — закричала она. — Я их нашла! Назад!

— Мокрая курица! — выкрикнула Сирокко. Гея помедлила.

— Гея — трусиха вонючая! Подлая размазня! Гея — мокрая курица!

Обнаженная, мокрая от пота, великанша медленно развернулась. Она уже направилась было к воротам «Фокс», собираясь остановить похищение Адама. Хотя... Сирокко — вон она, тут. А Адам в нескольких милях.

— Вернись и сражайся, грязная сука! Слышишь ты, слякоть? Ты что... боишься? Гея боится! Гея — трусиха! Гея — сука драная!

Гея застыла на месте, покачиваясь то туда, то сюда, раздираемая желанием отправиться за Адамом и желанием раз и навсегда угомонить это насекомое. Она знала — Сирокко хочет, чтобы она пришла и заткнула ее грязную пасть. Знала... и больше всего прочего в этой вонючей и безотрадной Вселенной хотела вернуться и раздавить мерзкую выскочку.

Сирокко смачно харкнула в сторону Геи. Потом подобрала камень и что было силы его швырнула. Камень отскочил от Геиной головы, оставив там кровавую метку. Затем Сирокко выхватила меч и высоко подняла его в восхитительном свете Гипериона. Меч засверкал, когда Фея принялась им размахивать.

— Что, богиня? Смех один, Гея. Ты не богиня. Ты свинья. Мать твоя была свинья. И бабка твоя была свинья. А ее мать под дохлых хряков ложилась. Срала я на тебя. Вызываю тебя прийти и драться. Если побежишь, все, все узнают, какая ты трусиха!

Слезы ярости струились из глаз Сирокко.

Гея, быть может, все-таки повернулась и отправилась бы за Адамом, но тут Сирокко издала душераздирающий вопль... и бросилась к ней.

Это было уже слишком. Гея двинулась.

Навстречу Сирокко.

— Пора, Джин.

— Знаю, Габи, что пора. Прости, что я тебя из... из... изнасиловал. Прости, что я тебя убил. Я не нарочно.

Руки старика нащупали взрыватель на коленях. Ведь простая машинка — Джин знал, что совсем простая. И такой кошмар. Никак не вспомнить.

Юджин Спрингфилд родился пилотом. Он пилотировал реактивный истребитель, лунные посадочные модули с ракетной тягой. Его выбрали из тысяч других для управления исследовательскими летательными аппаратами, которые вез к Сатурну «Укротитель» — и лишь по одной причине. Он был самым лучшим.

А теперь он не мог разобраться в сплетении проводков, которые любой слабоумный террорист сложил бы даже во сне.

Джин вытер слезы. Так, начнем сначала. Как там сказала Габи?

Возьми...

Глаза его широко распахнулись. Ведь самое важное — а он чуть было не забыл. Господи, какая же там, наверное, каша в мозгах!

Вот она, у его ног. Черная стеклянная банка с металлической крышкой.

Джин взял банку, отвинтил крышку и швырнул ее в гулкую тьму.

Жирный, похожий на жабу паразит, что девяносто лет высасывал его мозги, подскочил и уселся на край банки. Оглядел сцену — и жутко выпучил глаза. Потом стал издавать бессвязные звуки — хрипы, всхлипы, сдавленные охи и ахи. Джину все это ни хрена не говорило, но Габи сказала, что это важно.

Гея должна увидеть, сказала тогда Габи.

— Ну что, кореш, ты ведь меня похитрее, а? — прошептал Джин, глядя прямо в налитые кровью глаза твари. — Давай-ка старина Джин кое-чего тебе покажет.

Он снова посмотрел на взрыватель. Батарея. Ага, вот эта ерундовина. Проводки. Ну, вот парочка. Один идет сюда, другой — сюда.

Отсюда по логике следует, что если ткнешь вот этим вот сюда, то все тут взлетит к...

Гея стояла столбом, пока ее глаза в Океане смотрели, как вертится крышка, пока они выглядывали, вспрыгивали на край банки и следили за спектаклем, в котором слабоумный ребенок играл со спичками и бензином.

— Джин! — завизжала она. — Не надо!

Сирокко неслась, обуреваемая такой кровожадной яростью, какой она никогда в себе не подозревала. Набросившись на монстра, она вонзила меч в громадную ступню.

Потом Гея заверещала, и Сирокко переполнил непередаваемый восторг победы... но лишь на пару секунд. Гея резко развернулась, отбрасывая от себя Сирокко будто назойливого муравья. Гея просто забыла о ее существовании.

Поднявшись на ноги, Сирокко увидела, что Гея снова застыла как статуя. Затем, приложив ладони к вискам, она медленно подняла глаза к небу.

— Габи! — закричала она. — Габи, подожди! Послушай, я... я еще не готова! Габи, нам надо поговорить!

А потом земля затряслась, когда Гея на всех парах припустила к тросу.

Опустившись на колени, Сирокко беспомощно зарыдала. Потом она почувствовала руку у себя на плече, подняла голову и увидела рядом с собой всех трех своих генералов. «Боже мой, — подумала Сирокко. — Они пришли ко мне. Они не побежали».

Вокруг нее собралась вся армия. Мечи были обнажены, стрелы уложены на тетивы... но стрелять было не в кого. Все просто, онемев от ужаса, смотрели, как Гея, визжа во всю глотку, барахтается во рву.

Стена ее не остановила. Чуть опустив и выставив вперед одно плечо, Гея ее протаранила. Потом пробежала по территории все еще полыхающей киностудии «Юниверсал», прогрохотала по изрытым остаткам шоссе Двадцати Четырех Каратов.

Наконец она добралась до троса.

Там Гея подпрыгнула и пальцами ухватилась за невероятно твердый материал одной из жил. Ловко, как мартышка, принялась карабкаться.

Позднее люди прикинули, что она искала быстрейший путь к ступице. Там была Габи. Габи брала власть в свои руки, и Гее/Монро, которой на тот момент принадлежали более девяноста процентов существа, именуемого Геей, было жизненно необходимо немедленно туда добраться и начать переговоры.

Гея уже вскарабкалась на пятьсот метров по жиле троса, когда та вдруг оборвалась на уровне земли.

Жила хлопнула, как мышеловка. В долю секунды неисчислимые тонны ее взлетели, выгнулись... и размазали Гею/Монро по неподатливой громаде троса.

— Держитесь! — крикнула Сирокко. — Все на землю, и держитесь!

Земля под ними ухнула вниз метров на тридцать.

ЭПИЗОД XXIII

Пока все эти события разворачивались, высоко наверху, в регионе, известном как алая линия, происходила гораздо менее театральная, но куда более важная драма.

Сущность, известная как Гея, была рассредоточена. Она сразу столкнулась очень со многим. Сущность, известная как Габи, подтянулась как можно ближе и приняла защитную позу. На разум Геи один за другим сыпались страшные удары. Решающим стало повреждение в Океане крайне важной нервной субстанции. Габи вырвалась из укрытия.

Что произошло дальше, невозможно объяснить ни человеку, ни титаниде, ни дирижаблю — ни любому другому существу, чьи чувства привязаны ко времени.

Зато конечный результат оказался прост. Разум Геи был уничтожен. Разум Габи Мерсье из Нового Орлеана, что в штате Луизиана, пролетел через неэйнштейново пространство алой линии, так никакого вызова и не встретив.

ЭПИЗОД XXIV

Они ждали, пока их догонят Валья, Крис и Адам. Ждали — а сотни статистов Преисподней тем временем бросались на них с мечами из дерева, из картона... порой, впрочем, из стали.

— Это же бутафоры, — крикнула Верджинели Искра.

— Да, вижу, — крикнула в ответ Верджинель. — Но не все.

Просто кошмар. Как Искра ни старалась, она никак не могла отличить настоящее оружие от бутафорского. А обитатели Преисподней разницы, похоже, не замечали.

Они влетели в ворота «Фоке». Крис был тяжело ранен. На левой задней ноге у Вальи красовался глубокий порез. Робин придерживал Змей, который и сам получил несколько серьезных ранений.

Конел испытывал страшную отрешенность. Он стрелял в нападавших на него людей — но при этом ему не казалось, что он стреляет в нечто реальное.

Проскочив ворота, они устремились прямиком к лесу. Орды Преисподней их преследовали.

Затем они остановились, обернулись и стали смотреть, как прибывший точно по графику оркестр медных духовых начинает косит врагов сотнями.

— Стойте! — разом закричали все. — Погодите, не надо! Они не вооружены!

Постепенно, с изумлением и ужасом на лицах, триста титанид замедлили кровавую косьбу, поняли, что происходит... и отступили. Солдаты Преисподней бесцельно толклись вокруг да около. Казалось, большинство из них просто удирали от того, что показалось им вторжением изнутри.

Конел вспомнил, как многие из этих людей бежали. Ворота наружу, должно быть, казались им безопасным выходом.

Спрыгнув со спины Рокки, Конел опустился на колени. И стал раскачиваться взад и вперед, пытался вызвать рвоту. Потом почувствовал, как его обняли за плечи, и повернулся покрепче ее обнять.

Но это оказалась не Робин, а Искра. Она тоже плакала. Конел обнял ее, а потом они вдвоем поспешили к Робин.

Им как раз хватило времени выяснить, что никто не получил смертельных ранений — хотя кровью истекали все, — когда земля вдруг ушла у них из-под ног.

Двадцать оборотов Великое Колесо Геи вибрировало.

Хуже всего пришлось в первые три-четыре. Много людей полегло в первую волну, когда лопнула жила. Большинство из них составили обитатели Преисподней, где рушились здания. Но и многие из армии Сирокко были тяжело ранены во время толчков.

Затем, во время четвертой резонации, лопнула жила в Тефиде — и следующие три толчка вышли очень скверными — хотя и не такими скверными, как самые первые.

В конце концов все успокоилось. Еще многие килообороты внутренняя часть обода была полна висящих в воздухе пылинок, но колесо нашло новое равновесие. Где-то Офион побежал быстрее, где-то — медленнее. Несколько озер появилось, несколько пересохло. Немало тысяч акров заняли две трясины, а пустыня Тефиды — которая, в отличие от Мнемосины, всегда была пустыней, — раздвинулась на десяток-другой метров во все стороны.

Какое-то время Рокки был очень занят, обрабатывая большие и малые раны отряда семерых, — который с Крисом и Адамом стал отрядом девятерых. Ни одна из ран жизни не угрожала.

Оркестр медных духовых взял две тысячи пленников. Казалось, что после недолгого периода блокады осажденные в Преисподней, проголодавшись, сдадутся.

Адаму, похоже, все-все страшно нравилось. Отметины на нем не осталось. Все вышло просто как в кино, немножко напоминало полет, и... Адам ожидал продолжения.

Стоя во главе своей восторженной армии, Сирокко смотрела, как влажные ошметки твари по имени Гея стекают по тросу.

Она единственная понимала, почему трос убил Гею, тогда как Наца и Свистолет не смогли — и еще она знала, что кое на какие вопросы ответы пока не получены.

Из ее рюкзака послышались жалобные завывания. Сирокко сунула туда руку и достала банку со Стукачком.

Стукачок умирал. Сирокко вытряхнула его на ладонь.

— Можно мне выпить? — всхлипывая, попросил паразит. Сирокко поискала бутылку. Пипеткой она на сей раз пользоваться не стала. Просто щедро окатила Стукачка из бутылки, и он похлебал.

Сирокко понимала, что Стукачок теперь — последняя умирающая частичка Геи.

Начиная игру! Гея знала, что может потерпеть поражение. Правда, она этого не ждала... но так оно и вышло. Габи ее перехитрила.

И теперь она лежала у Сирокко на ладони. Идеальная справедливость, подумала Гея. Двадцать лет жизни ты замышляешь прикончить предателя — и где оказываешься в конце? Ты выблевываешь свои последние секунды в самом буквальном смысле в кулаке у злейшего врага.

Она уже некоторое время размышляла на тему последнего слова.

Если уж ты собрался уходить, сделать это следует стильно. На досуге Гея уже это обдумывала.

Есть, к примеру, классическая фраза из мультфильма «Луни Тьюнс». Но слишком уж беспечная.

Или из «Розового бутона». Слишком эстетская, туманная.

В конце концов Гея вернулась к тем второсортным фильмам, которые она так любила.

— Матушка милосердная, — прохрипел Стукачок. — Неужели Гее конец?

И она умерла.

А потом...

Задолго до того, как стихли вибрации последнего катаклизма, сквозь крышу Гипериона пробился косой луч света.

В самом его центре оказалась Сирокко Джонс.

Сирокко подняла голову. Ноги ее оторвались от земли.

Во плоти она возносилась в Рай.