Демон

ЭПИЗОД I

Вскоре после прибытия Сирокко в древесный дом отряд из семи путников — четырех людей и трех титанид — перевалил через последний холм, чтобы увидеть перед собой изгиб реки Бриарей. Увидели они также громадную скалу, великое древо и расползшийся по нему древесный дом Криса.

В то время как отряд преодолевал двести километров от Беллинзоны до Бриарея, Сирокко успела обежать пол-обода Геи.

Конечно, отряд мог двигаться быстрее. Однако одна из его числа отказалась ехать на титаниде, и вся группа предпочла тащиться, но не оставлять упрямицу позади. Кое-кто из шестерых подметил, как мало эта седьмая ценит такую уступку.

После краткой остановки, во время которой титаниды пропели гимны величественному виду и сочинили пару-другую песней прибытия, отряд стал спускаться по едва заметной тропке к реке.

Конел снова влюбился.

Не то чтобы он стал не верен Сирокко. Он по-прежнему ее любил. Любовь к ней останется с ним навсегда. Но эта любовь была совсем иного рода.

Кроме того, казалось крайне сомнительным, чтобы новая возлюбленная Конела когда-либо стала его любовницей, ибо она люто его ненавидела. Впрочем, любовь есть любовь, а мечтать не вредно. И потом, возлюбленная эта ненавидела всех до единого. А Конел не верил, что можно вечно всех ненавидеть. Быть может, однажды она одумается и поймет, какой замечательный парень этот Конел Рей.

Нельзя сказать, чтобы Конел именно обо всем этом думал, пока отряд преодолевал последний отрезок маршрута к реке Бриарей, хотя такие мысли в его голове мелькали. Он пребывал в блаженном состоянии между сном и явью, растянувшись на широкой спине титаниды Рокки. Большую часть пути он проспал. Служа Капитану, которая могла целый гектаоборот обходиться без сна и, казалось, никогда не уставала, Конел уже научился ценить любую возможность поспать. С некоторых пор он придерживался философии пехотинца: как можно больше безделья, сухая постель, полное брюхо — и жизнь хороша.

Проснулся Конел, только когда женщины затеяли очередную свою визгливую перебранку. Поначалу он опасался, что они вот-вот перейдут к тумакам, после чего одной из них непременно полагалось бы умереть. Но женщины неизменно останавливались на самой грани между тумаками и дракой. В конце концов Конел решил, что так будет всегда, после чего получил возможность наслаждаться тем превосходным шоу, которое представляли собой их словесные перестрелки. Ну и ругались же эти женщины! Конел пополнял свой словарный запас, и любовь его от этого все больше крепла.

Повернувшись на другой бок, Конел снова погрузился в сон. По крутой и каменистой тропе титанида двигалась так же гладко, как каток по линолеуму. Не зря говорили, что транспорта комфортабельней титаниды в природе не существует.

Титаниды не сильно радовались тому, что их считают транспортом, но особенно и не возмущались. Так или иначе возили они только тех, кого хотели. Мало кому из людей довелось прокатиться на титаниде.

Сдвиг-по-Фазе (Двухдиезное Лидийское Трио) Рок-н-ролл ничего не имел против того, чтобы везти на себе Конела. После той операции над Сирокко Джонс почти пять мириоборотов тому назад они с Конелом успели стать самыми близкими друзьями. Порой между человеком и титанидой такое случалось. Рокки знал про Криса и Валью, которые любили друг друга вот уже двадцать лет, и про Сирокко Джонс и Менестреля, порой вступавших в любовные отношения, будучи при этом бабушкой и внуком, — хотя эта родственная связь была далеко не так проста, как, впрочем, и генеалогическое древо всякой титаниды. Рокки также слышал про великую любовь, которую Габи Мерсье питала к Псалтериону (Диезное Лидийское Трио) Гобой.

В физическом плане Рокки никогда не занимался с Конелом любовью и даже на это не рассчитывал, зная, что для Конела шоком будет узнать, что Рокки не прочь этим заняться. Кроме того, это было не совсем то, что называют любовью люди. Крис Мажор познал это с Вальей, и его любовь принесла ему страдания. Не было это и той любовью, что испытывают друг к другу титаниды. Нечто третье. Нечто сразу видное любой титаниде. В одно мгновение и без всякой на то причины все понимали, что тот или иной человек — человек такой-то титаниды, хотя у них хватало такта не облекать это в слова. Плохо ли, хорошо ли, но Рокки твердо знал, что Конел — его человек.

Тут Рокки задумался, считает ли Конел его «своей» титанидой.

Позади Конела и Рокки ехали Робин и Валья.

Робин испытывала душевное опустошение. Не очень она жаждала после всех этих лет встретиться с Крисом. Он тогда остался в Гее, а она вернулась... нет, не домой.

Дома у нее больше не было. Хотя она поднялась до самых верхов иерархии Ковена, даже одно время была Черной Мадонной, главой Совета. Робин добилась всех почестей, какие только могло пожаловать ей общество, — и в возрасте более раннем, чем кто-либо до нее.

Но при всем при том Робин была — и оставалась теперь — ужасно несчастной. Тяжело ей дались эти двадцать лет. Интересно, какими они стали для Криса.

— Валья, а ты случайно не знаешь... Титанида повернула голову. Ох, подумала Робин, лучше б она этого не делала. Гибкость титанид просто пугала.

— Да? Так что?

Робин уже забыла, о чем хотела спросить. Тогда она покачала головой, и Валья снова сосредоточила свое внимание на тропе. Титанида выглядела в точности такой, какой Робин ее помнила. Сколько ей тогда было лет? Пять? Значит, теперь двадцать пять. Начиная с третьего года жизни, когда они достигают зрелости, титаниды почти не меняются лет до пятидесяти, когда возраст все-таки начинает брать свое.

Робин успела так многое забыть. Например гейское безвременье. Поход длился уже довольно долго, но Робин понятия не имела, сколько именно. Они дважды вставали лагерем, и она поспала так крепко, как не удавалось уже многие годы. Нос успел зажить, да и рана в плече заметно подлечилась.

Как долго тянется гейское время.

Интересно все-таки — как же оно прошло для Криса?

Валья (Эолийское Соло) Мадригал беспокоилась за Робин.

Казалось, совсем недавно юная ведьма села на борт корабля, чтобы вернуться в свой Ковен. Валья, Робин, Крис и Змей отправились тогда на пикник. Феи с ними не было, но ее присутствие ощущалось. Как и незримое присутствие других: Псалтериона, Фанфары и Габи.

Потом Робин их покинула.

Теперь ей тридцать девять лет по земному счету, а выглядит она на все сорок девять. И тут еще это несносно-изумительное, совершенно сумасшедшее дитя, постоянно полыхающее огнем. Дитя с нравом еще более робиновским, чем у самой Робин. И еще этот... эмбрион.

Валья знала про человеческих младенцев, тысячами их видела. Но ее все время не оставляло чувство, что тут что-то не так.

Откинув покрывало, она взглянула на ребенка. Такой крошечный, что запросто на ладони уместится. Ребенок в ответ вылупил на Валью голубые глаза и расплылся в улыбке. Потом помахал ей крошечной ручонкой.

— Ма-ма! — изрек малыш и загукал от удовольствия.

Таковы были пока что пределы его речевых способностей. Дитя училось говорить и ходить. За несколько лет оно овладеет и другими навыками. Титаниды этой ступени не проходили. Они разом проскакивали младенчество и большую часть того, что у людей называется детством. Через несколько часов после рождения титаниды уже ходили, а вскоре начинали и говорить.

Людям приходилось учиться и другому — чему этот ребенок учиться даже еще не начал. Титаниды этому не учились; с другой стороны, титанид никому не приходилось с собой таскать, так что проблемы это не составляло. Валья повернулась и возвратила малыша его матери.

— Опять оно с полными пеленками.

— Он, Валья. Прошу тебя. Он с полными пеленками. — Робин взяла младенца.

— Извини. Просто мне кажется, про его пол пока что говорить неуместно.

Робин с горечью рассмеялась:

— Хотела бы я с тобой согласиться. Но в этом паршивом мире только его пол пока что и был важен.

Валья не хотела вдаваться в подробности. Она отвернулась и снова подумала о Крисе. Славно будет снова с ним повидаться. Ведь с прошлой встречи уже почти мириоборот прошел.

Змей (Двухбемольное Миксолидийское Трио) Мадригал за последний мириоборот множество раз виделся с Крисом. И провел с ним массу времени.

Змей считал себя невероятным счастливцем. Хотя Крис и не участвовал в том трио, что произвело Змея на свет, первые четыре года он неизменно вел себя как его отец. У Змея был титанидский отец — передоотец и задоотец в одном лице — и две матери: Валья, его задомать, а также передомать Гитара, которая уже умерла. Но никто из титанидских родителей не был подобен Крису. Змей знал, что у людей родительские чувства совсем иные. Чтобы понять, почему это так, Змею достаточно было взглянуть на радостного идиотика на руках у Робин. Но хотя титанидское детство было коротким, оно все же было — и сильно отличалось от взрослой жизни. Подрастая, титаниды стремились держаться солиднее — серьезно и важно, на взгляд Змея. Слишком серьезно и важно. Они теряли едва ли не всю свою игривость.

Люди поступали так же, но не хватали при этом через край. Никакой титанидский отец не научил бы Змея играть в бейсбол. Титаниды любили бегать наперегонки, но, за исключением этого, спорта они не знали. Нелегко было организовать лиги по различным спортивным играм, начиная от бейсбола и футбола (поначалу Крис называл его поло, но затем отменил клюшки и позволил ребятам пинать мячик копытами) до тенниса, хоккея и крикета. Но в итоге все удалось на славу. Выяснилось, что титанида, выросшая на командных играх, с удовольствием продолжает играть и во вполне взрослом возрасте. Змей, к примеру, считался лучшим боулером Ключа Ми. Их команда, под названием «Громобои», была чемпионом Гиперионской лиги крикета.

Змею нужно было многое обсудить с Крисом. Например — свою недавнюю идею насчет Кубка мира. Четырьмя годами раньше, несмотря на войну, Кубок разыгрывался на Земле. Матчи специально распределялись по всему земному шару, чтобы не создавать заманчивую мишень. Но и так три матча завершились досрочно, когда стадион, игроков и зрителей обращали в радиоактивную пыль. В конце концов обладателем Кубка объявили Восточную Сибирь.

Однако в этом году — в очередном году Кубка мира — никакой возможности проводить матчи уже не было. Просто-напросто не осталось стадионов. За их неимением на Земле Кубок мира следовало провести в Гее. И Змей решил его организовать.

Эта мысль так его взволновала, что он даже прибавил ходу, — но тут же в сотый раз вспомнил о плетущейся в хвосте дурочке. Змей помедлил и через плечо глянул, как она тащится сзади. Тащится — когда вполне могла бы ехать.

Ведь он ей сам предложил, разве нет?

Змей фыркнул. Сама будет виновата, если ноги натрет.

А Искра не просто ноги натерла. Подобно своей матери, она всегда заводилась с пол-оборота. И уже была готова взорваться.

Лишь год назад у Искры сформировалось понимание жизни, лишь год назад она узнала, как вертится мир. Ковен плавал у Ла-Гранжа Два, твердый и неколебимый. Потом Совет решил двигаться. Слишком много О'Нилов уже было взорвано. Кто мог сказать, что эти психи на Земле выкинут дальше? Тогда, после определенных приготовлений, были запущены мощные двигатели. Ведьмы Ковена решили лететь к Альфе Центавра.

В начале года Робин была Черной Мадонной. Теперь же она стала ничем, пустым местом. Она едва избежала казни. Способ их побега возвращения не предполагал. Головокружительное падение Робин увлекло за собой и Искру. Она оказалась лицом без гражданства. Ее родина тем временем улетала к звездам.

А тут еще и ЭТОТ. ОН.

Вот чем все кончилось, подумала Искра. Что за кошмарное существо! Местоимения Он, Ему, Его по отношению к человеку резали ухо будто безумный смех.

Но и этого было еще недостаточно. Угораздило же их попасть в такое паршивое местечко!

Сразу после прибытия им с Робин пришлось защищать свою жизнь. Они убили чуть ли не сотню людей. Масштабы побоища потрясли Искру. Раньше ей убивать не доводилось. Она знала, как это делается, но выяснилось, что теория и практика — совсем разные вещи. Ее уже несколько дней тошнило. Не проходило и часа, как Искре являлись горы окровавленных тел или волчьи стаи молокососов, срывающих с трупов одежду.

Робин рассчитывала, что Искра будет относиться к этим чудовищным животным так, будто они люди. Будет с ними дружить, Великая Матерь, спаси и помилуй!

Все ожидали, что она станет любезничать с этим выродком Конелом — с этой извращенной и вонючей, волосатой и неуклюжей грудой мышц, наилучшим способом избавиться от которой стал бы ранний аборт. Мало того, теперь они отправились повидаться с еще одним самцом. Очевидно, в Беллинзоне этих тварей недостаточно, и ее мать считает, что следует топать через джунгли, только бы разыскать того ублюдка.

Все в Гее вызывало у Искры отвращение. Температура дурацкая. Что ни день — целое ведро пота с тебя стекает. Тут даже ходить по-человечески нельзя. Тело слишком легкое, тебя даже собственные благоприобретенные рефлексы обманывают.

Кругом чертовски темно.

В воздухе воняет дымом, гнилью и вообще какой-то дикостью.

Гея слишком большая. Ковен, если его засунуть внутрь обода, катался бы там, как банка из-под тушенки в шине от грузовика.

И тут никогда ничего не меняется. Никто не закрывает окна, чтобы настала ночь, не открывает их ради грядущего дня. Понятие о времени какое-то дурацкое. Искра страшно скучала по славным получасам и удобным циклам дней и недель. Без них она терялась.

Искре хотелось заснуть, а проснувшись, обнаружить, что все это было сном. Она пошла бы в Совет, и они с Робин славно бы над этим сном посмеялись: «Помнишь, мама, то место, где ты побывала, когда была девочкой? Ну так вот — мне приснилось, что нас туда невесть как занесло, а у тебя появился ребенок. Мальчик, можешь ты в такое поверить?»

Но ничего похожего не ожидалось.

Искра села прямо на тропе. Желтая титанида по имени Змей, как две капли воды похожая на свою мать, — титанида, которую Искре полагалось считать самцом, — остановилась и что-то ей крикнула. Искра не стала обращать внимания. Титанида подождала немного, затем двинулась дальше. Искре это подходило. Древесный дом она уже и сама видела. Пойдет туда, когда с мыслями соберется. Или просто ляжет тут и умрет.

Последний член отряда больше всех радовался своей участи.

За свою краткую жизнь он уже три раза подвергался смертельной опасности, хотя сам об этом не знал. Первой потенциальной его убийцей была его собственная мать. Робин долго и упорно об этом думала, стоило ей увидеть, кого она чудесным образом извлекла из своей измученной матки в страдающий мир.

Совсем недавно его чуть не убил похититель. Сам он смутно об этом помнил. Все произошло так быстро. Он запомнил мужчину, который смотрел на него и улыбался. Мужчина ему понравился.

Вокруг было множество новых людей. Ему это нравилось. И новое место тоже нравилось. Здесь было проще ходить. Он куда реже падал. Некоторые из его новых знакомых были очень большие, со множеством ног. Они были таких восхитительных цветов — таких живых и ярких, что он смеялся от восторга всякий раз, как их видел. Он узнал новое слово: «ти-ни».

Теперь его везла ярко-желтая ти-ни. Поездка ему нравилась. Только две вещи слегка омрачали в общем-то чудный денек. Попка опять была мокрая, и еще он подумывал, не пора ли немного подкрепиться.

Он как раз собрался издать по этому поводу замечание, но тут ти-ни вернула его маме. Мама положила его на спину ти-ни, и он стал с интересом смотреть, как вокруг летают длинные розовые волосы ти-ни. Такие пушистые. Мама тем временем меняла ему пеленки. Ти-ни повернула голову. Ему это показалось страшно уморительным. И мама тоже смеялась! Последнее время она не так часто смеялась. Адам был в восторге.

Робин расстегнула рубашку, и он легко нашел сосок.

Мир обрел полное совершенство.

Добравшись до дальнего конца висячего моста, отряд начал переправляться. Адам уже уснул. Робин тоже хотела спать. Искра больше чем хотела, но по-прежнему тащилась далеко позади остальных.

Они прошли под сводчатым проходом, над которым намалевано было название древесного дома Криса: «Смокинг-клуб». Робин задумалась, что бы это значило.

Преисподняя снова была в пути.

Вышагивая по лесам Северного Гипериона, Гея размышляла о последних событиях. Она была недовольна, а когда Гея бывала недовольна, это чувствовали все окружающие. Один слон не успел вовремя убраться с дороги. Не сбавляя ходу, Гея поддала его ногой. Слон взлетел в воздух и приземлился в сотне метров оттуда, разорванный надвое.

Гея обдумывала программу для очередной стоянки. После долгих размышлений она выбрала «Семь самураев» Куросавы. Затем припомнила еще двоих — тех, что ждали в «Смокинг-клубе». Криса и Сирокко. Так, был, кажется, какой-то фильм 1994 года, где в названии упоминалась девятка. Хранитель фильмотеки наверняка сможет его разыскать.

Тут она вспомнила именно то, что нужно, и громко расхохоталась. Вторым фильмом двойного сеанса станет «8 1/2» Феллини.

ЭПИЗОД II

Крис ловко скинул яичницу с медной сковороды на земного производства тарелку. Сковорода составляла почти метр в поперечнике. Впрочем, вся его кухонная посуда была примерно таких же габаритов. В основном в гости к Крису приходили титаниды, и покушать они любили не меньше, чем готовить.

Повар из Криса был так себе, но Сирокко это нисколько не волновало. Она махнула вилкой в знак благодарности, пока Крис убирал первую тарелку и ставил на стол вторую порцию яичницы. Сирокко сидела на высоком табурете перед высоким столом, зацепившись ногами за поперечины. Пошире расставив локти и пониже опустив голову, она увлеченно уминала еду. Влажные волосы Фея завязала сзади, чтобы не мешали процессу.

Крис подтащил табурет к столу напротив своей гостьи и на него взгромоздился. Пока Сирокко расправлялась с четырнадцатым яйцом, Крис принялся поглощать те два, что припас для себя. Он то и дело поглядывал на Фею.

Вид у Сирокко был бледный. Очень исхудала. Крис мог пересчитать ее ребра. От грудей остались одни соски.

— Как прогулка? — поинтересовался он.

Сирокко с полным ртом кивнула и потянулась за чашкой кофе — помочь яичнице проскочить. Ей потребовались обе руки. Чашка, понятное дело, была титанидская.

— Ажур, — выговорила она и тыльной стороной ладони вытерла рот. Затем, словно удивившись, взглянула на Криса и взяла салфетку. Сперва Фея вытерла Руку, затем рот.

— Извини, — сказала она и нервно хихикнула.

— Твои застольные привычки меня не касаются, — отозвался Крис. — Между прочим, это и твой дом.

— Да, но свиньей тоже быть ни к чему. Просто так вкусно. Все-таки настоящая еда.

Крис понял, о чем она. Сирокко все последнее время питалась подножным кормом. Но при слове «настоящая» удержаться от улыбки он все же не смог. Еще бы. Под так называемой грудинкой имелось в виду мясо смехача со свиными генами у предков, продукт поразительной гейской системы скрещивания, которая свела бы Лютера Бербанка в сумасшедший дом. Так называемые яйца происходили от одного кустарника, обычного для Диониса. Если их не собирали, из них со временем вылуплялись многоногие рептилии, в чьих экскрементах содержались семена того самого кустарника. На вкус плоды очень напоминали настоящие куриные яйца.

Кофе, как ни странно, был самый что ни есть настоящий, сваренный из семян приспособленного к слабому освещению Геи гибрида. С крушением торговли «Земля — Гея» стало выгодно выращивать кофе на нагорьях заодно с кокаином, традиционным гейским экспортом.

— Конг умер, — проглотив еще порцию, сообщила Сирокко.

— Правда? И кто же постарался?

— Ты еще спрашиваешь?

Крис подумал — и нашел только одну вероятную кандидатку.

— Не хочешь рассказать?

— Если еще грудинки на ту сковороду шлепнешь. — Сирокко ухмыльнулась. Крис со вздохом поднялся.

Пока грудинка аппетитно шипела, Сирокко рассказала Крису про то, что увидела в Фебе. За рассказом прикончила и добавку. Сполоснула тарелку. Потом встала рядом с Крисом и, нарезав громадную буханку хлеба, разложила ломти на поддоне для гренков, — Думаю, он все-таки должен умереть, когда ему раскурочат мозги. Разве нет? — Сирокко присела на корточки и сунула поддон в самый низ плиты, под топку, чье тепло будет медленно его нагревать.

— Наверное. — Крис поморщился.

Сирокко встала и распустила волосы, затем встряхнула их и пробежала пальцами. Крис подметил, что волосы у Сирокко теперь почти сплошь седые. Опускались они чуть ли не до самого пояса. Крис задумался, будет ли она их еще когда-нибудь подстригать. До трепанаций черепа, пять лет назад, она редко отпускала их нижа плеч. Затем ей выбрили голову, и Сирокко, казалось, вновь обрела вкус к длинным волосам.

— Еще что-нибудь расскажешь? — спросил он.

— Опять с Габи разговаривала.

Крис молчал, продолжая ворошить куски грудинки. Сирокко стала рыться в шкафу.

— Что она сказала?

Найдя титанидскую скребницу, Сирокко принялась расчесывать волосы. Она немного помолчала, затем вздохнула:

— Я ее дважды видела. Первый раз примерно за три гектаоборота до того, как на горе Конга оказалась. А еще раз в Тефиде — вскоре после Конга. В первый раз она сказала, что Робин возвращается в Гею. Она не сказала почему. У Робин с собой дети.

Крис опять промолчал. Не так давно он бы кое-что высказал, но с некоторых пор стал кое о чем задумываться. Например — над определением «рационального», смыслом магии, гранью между живым и мертвым. Крис всегда считал себя рационалистом. Человеком цивилизованным. И в колдовство не верил. Хотя он прожил двадцать лет в месте, где ему довелось пообщаться с «Богом», заняться любовью с «Демоном», которая прежде была «Феей», он не принимал эти слова в их буквальном смысле. Гея — низкопробная богиня. Сирокко замечательная, но никаких магических сил — добрых ли, злых — у нее нет.

Перед лицом того, о чем Крис слышал или чему сам был свидетелем, стоило ли тревожиться по поводу какого-то жалкого воскрешения?

Хотя это уже доставило ему массу переживаний. Ведь Габи умерла у него на руках. Никогда Крису не забыть ее ужасные ожоги. Когда Сирокко в первый раз сообщила ему, что виделась с Габи, он взорвался. Позднее стал относиться к этому деликатно, полагал, что его старая подруга впадает в маразм. Впрочем, маразм был слишком простым объяснением. Даже если рационализм следовало выкинуть на свалку, прагматизм по-прежнему оставался в цене, а Крис считал себя прагматиком. Действует, следовательно, существует. А по разговорам Сирокко с Габи можно было очень неплохо предсказывать будущее.

— И когда она сюда прибудет? — спросил Крис.

— Куда сюда? В Гею? Она уже здесь. Собственно говоря, сейчас она уже должна приближаться к Клубу.

— Она идет сюда?

— Их ведет Конел. С ними еще несколько титанид. А что? Ты не хочешь, чтобы они здесь оказались?

— Не в этом дело. Славно будет снова ее увидеть. Никогда не думал, что доведется. — Он оглядел кухню. — Я просто подумал, хватит ли для гостей того, что тут под рукой. Может, мне сбегать к Хуа и посмотреть, нет ли там...

Сирокко рассмеялась и обняла его. Заглянув ей в лицо, Крис подметил озорную нотку.

— Бога ради, Крис, не превращайся в хозяюшку, — сказала Сирокко и поцеловала его. — У титанид куда лучше выходит. К тому же им это нравится.

— Ладно. Так чем ты хочешь заняться? — Скользнув руками к ее ягодицам, он легко ее приподнял.

— Для начала давай снимем с плиты грудинку и вынем гренки, пока они не подгорели. По-моему, я уже не так голодна, как мне казалось.

— Правда?

— Ну, не в этом смысле. Я чуть не все это чертово колесо обежала, а кроме железных мастеров и глянуть было не на кого. — Она сунула руку вниз его живота — и сжала. — А твое домашнее лицо вдруг показалось мне странно привлекательным.

— Эх, старушка, это же не лицо.

— Ничего, сойдет, — отозвалась она и снова сжала.

Под конец ее тринадцатого десятка скука стала одним из главных страхов Сирокко. Она была избавлена от опустошительных набегов старости, притупления эмоций и умственных сил. И все же легко было себе представить, что однажды ей надоест ложиться с любовником в постель и исполнять древний ритуал совокупления. Пожалуй, в такой день Сирокко будет готова умереть.

Но пока что...

Они забрались в «воронье гнездо», на мансарду, возвышавшуюся над главным зданием «Смокинг-клуба». В каждой из шести стен здесь было по окну. Одна лестница спускалась на третий этаж, другая вела еще выше, на колокольню. Сквозь дырки в потолке оттуда свисало две дюжины веревок.

— Ур-ра! — выкрикнула Сирокко и протянула руку к веревкам. Выбрав одну, она ее дернула. Самый большой медный колокол издал радостный звон.

— Неужели настолько? — спросил Крис и, лежа на ней, расслабился.

— Три раза кряду, — ответила Сирокко и еще дважды ударила в колокол. Затем оплела Криса руками и ногами и что было силы притянула к себе.

Жизнь в Гее имела свои плюсы и минусы. Что-то, как, например, неизменность света, Сирокко уже едва замечала. Смена дней и ночей превратилась в смутное воспоминание. Одним из плюсов, на который она обычно также не обращала внимания, была низкая гравитация. Именно благодаря ей, так приятно было заниматься в Гее любовью. Даже такой крупный мужчина, как Крис, в Гее много не весил. Вместо того чтобы стать тяжким грузом, тело его давало ощущение приятной и теплой близости. При желании так можно было лежать часами. Крис полностью расслаблялся — и Сирокко при этом не опасалась, что он ее придавит. Безумно приятное ощущение. И уж если мужчина в нее входил, ей уже не хотелось его отпускать.

Крис чуть приподнялся и посмотрел на нее. Кожа его блестела от пота. Сирокко и ото нравилось.

— А она ничего не сказала про... — Крис не знал, как закончить фразу, но этого и не требовалось. Сирокко поняла, о чем он.

— Ничего. Ни слова. Но я знаю, что уже не за горами.

— Откуда? Она пожала плечами:

— Назовем это интуицией шестого десятка.

— Давненько прошел твой шестой десяток.

— О чем речь? Уже дважды прошел. Два раза по шесть и еще десяток.

— По-моему, ты от этого стала в два раза сексуальнее всех остальных, и еще на десяток.

— Да, черт побери. Я...

Они одновременно это услышали — раздававшуюся невдалеке звонкую песнь титанид. Поцеловав Сирокко, Крис встал и подошел к окну, выходящему на мост. Сирокко повернулась на бок и стала смотреть на Криса. Ей понравилось то, что она увидела. Вот только что об этом подумает Робин?

Ниже пояса мужчины волосатее Криса не было во всей Солнечной системе. Можно было подумать, что на нем штаны из медвежьей шкуры. Шерсть была светло-каштановая, как и волосы на голове, а длиной никак не меньше двадцати пяти сантиметров. Мягкая и нежная — лучшая шкура, какую можно себе представить, чтобы только можно закутать ноги.

Крис превращался в титаниду. Происходило это уже пять мириоборотов. На груди и руках волос не было вовсе. Борода уже давно перестала расти, и теперь его подбородок стал гладким, как у мальчика. В нужном освещении это лицо могло сойти за лицо двенадцатилетки. Было и еще кое-что, что наверняка поразит Робин... например хвост. Мясистая его часть составляла не более пятнадцати сантиметров в длину. Однако Крис уже мог крутить им не хуже игривого коня. Втайне Крис гордился своим хвостом и имел над ним не больше власти, чем любой пес. Пока Крис смотрел на переправляющийся через мост отряд, хвост так и дергался взад и вперед. Наконец Крис с улыбкой обернулся.

— Это они, — сказал он, и его длинные уши встали торчком — так, что их кончики оказались выше макушки. Мысли Сирокко унеслись назад на столетие с четвертью — к мультфильму, который был стар уже тогда. Как мальчики пьют из лужи и превращаются в ослов. Какой-то деревянный мальчуган... а мама держит ее за руку в темном зале... но Сирокко никак не могла припомнить названия.

— Пойду их встречу, — сказал Крис, спускаясь вниз по лестнице. Потом он помедлил. — Ты идешь?

— Чуть погодя. — Сирокко посмотрела, как он уходит, затем села на массивном ящике с соломой, что заменял им постель. Отбросив назад густую массу седых волос, она потянулась и выглянула в окно, противоположное тому, у которого стоял Крис.

Там была Габи. Она сидела на ветви дерева на одном уровне с колокольней — всего метрах в пятнадцати от Сирокко.

— Ну как, неплохо? — поинтересовалась Габи.

— Ага. — Поняв, что Габи, может статься, уже давно там сидит, Сирокко не испытала ни смущения, ни негодования.

— Ты с ним поосторожнее. Он в великой опасности.

— Что я могу сделать?

— Я тоже многого не знаю. — Габи заметно погрустнела, затем встряхнулась. — Значит так, — сказала она. — Во-первых, он отец обоих детей. Он тоже может это узнать, потому что Робин уже в этом не сомневается.

— Крис?

— Да. Сама увидишь. По Искре очень заметно. Да и по мальчику тоже.

— По мальчику? По какому еще мальчику?

— Во-вторых, — ухмыляясь, продолжила Габи, — не придуши девчонку. Она тебя до белого каления доведет, но ты сдержись. Есть смысл.

— Габи, я... — Тут Сирокко охнула, когда Габи прыгнула с ветви прямо в бассейн. Она еще раз успела ее заметить — Габи летела, устремив руки вниз, вытянув пальцы ног — а затем листва поглотила видение.

Сирокко долго прислушивалась, но всплеска так и не последовало.

ЭПИЗОД III

Титаниды готовили трапезу. По их радостному пению Робин заключила, что они не замечают вокруг себя людских трений. И ошиблась. Титаниды не хуже самой Робин сознавали происходящее, но также понимали, что они не в силах что-либо с этим поделать. Тогда они применили ту тактику, что уже почти столетие практически не давала сбоев. А именно — оставили дела людей самим людям.

Робин успела забыть, какими восхитительными могут быть титанидские блюда. Вскоре после ее возвращением в Ковен, перед самым рождением Искры, Робин растолстела на двадцать кило сверх своего обычного веса. Жестокая диета помогла согнать эти двадцать кило и держаться в форме еще лет двенадцать.

А потом, в какой-то момент, Робин потеряла интерес к еде. Пять лет не было проблемы в том, чтобы поддерживать фигуру. Тогда ей приходилось напоминать себе, что есть все-таки надо. Все казалось невкусным. Теперь же, расправляясь с целыми горами предложенных титанидами кушаний, Робин задумалась, не придется ли снова соблюдать умеренность.

Трапеза выходила какой-то нервной, нерадостной. Крис, Сирокко и Конел много улыбались, но мало говорили. Искра, разумеется, забилась со своей тарелкой в самый дальний угол комнаты. Ела она украдкой, как зверек, и не сводила глаз с Сирокко.

— Искра, — позвала ее Робин. — Иди сядь за стол.

— Я лучше здесь, мама.

— Искра.

Волоча ноги и хмурясь, Искра все-таки подошла. Долго ли еще это будет продолжаться, задумалась Робин. Добродетель повиновения старшим едва ли не в первую очередь воспитывалась в дщерях Ковена, где семьи сильно отличались от традиционной земной модели. До своего двадцатилетия Искра обязана была беспрекословно подчиняться Робин, а позже оказывать ей значительное уважение. Сейчас, однако, ей было уже восемнадцать. Через год-два... впрочем, в Гее это большого значения не имело.

Однако перебранок стало уже меньше. Со времени прибытия в «Смокинг-клуб» — так вообще ни одной. Робин благодарила судьбу. Ссоры разрывали ей сердце. Когда ссоришься, желательно не сомневаться в своей правоте — а этим Робин уже похвастаться не могла.

По сути, Искра не сказала и десятка слов с тех пор, как они сюда прибыли. Сидела молчком, разглядывая либо свои ладони, либо Сирокко. Робин проследила за пристальным взглядом своей дочери на Фею — ах да, на Капитана, поправила она себя. Сирокко пропела Змею на титанидском пару невразумительных фраз, затем тоже посмотрела на Искру.

«Великая Матерь, нас спаси».

— Робин, ты уже поела?

Взволнованная, Робин стряхнула с себя удивление и попыталась улыбнуться Сирокко. Зачерпнув ложкой приготовленное титанидами детское питание, она сунула его в рот Адаму.

— Я? Ну я-то уже давно. А вот с ним приходится возиться.

— Можно с тобой поговорить? Наедине?

Робин ничего так не желала, но тут вдруг испугалась. Подобрав лишнюю пищу с губ Адама, она сделала неопределенный жест:

— Да, конечно, как только...

Но Сирокко уже обошла стол и взяла Адама на руки, затем передала его Крису, явно этим обрадованному.

— Пойдем. Крис о нем позаботится. Правда, старина?

— Ясное дело, Капитан.

Сирокко нежно, но настойчиво потянула Робин за локоть. Маленькая ведьма сдалась и проследовала за Сирокко через кухню, по одному из огражденных проходов, лежащему на горизонтальной ветви, затем вверх, по пологой лестнице к отдельному строению, полускрытому в ветвях. Деревянное строение это представляло собой пятигранник. Дверь была так низка, что Сирокко пришлось пригнуться. А вот Робин вошла без проблем — даже пара свободных сантиметров осталась.

— Странное место.

— Крис тоже со странностями. — Сирокко зажгла масляную лампаду и поставила ее на стол в центре комнаты.

— Расскажи мне о нем. Валья предупреждала, что он изменился, но я не думала... — Тут Робин осеклась и стала осматривать интерьер помещения.

Все стены были обшиты медью. Металл покрывали сотни гравюр. Некоторые Робин узнавала, другие казались совсем незнакомыми. Очень многие словно напоминали ей о чем-то сокровенном.

— Что это? — прошептала она.

Сирокко указала на самую крупную композицию. Подойдя ближе, Робин увидела стилизованную женщину, угловатую и примитивную как иероглиф. Женщина была голая, беременная и имела три глаза. От одной лодыжки до противоположного плеча ее обвивал змей. У плеча змей отводил голову и смотрел женщине в глаза. Та тоже не сводила пристального взгляда с рептилии.

— Неужели... это что, я? — Рука ее невольно потянулась ко лбу. Именно там находился вытатуированный Третий Глаз. Робин заслужила его двадцать лет назад — и, не будь у нее Глаза, не вернуться бы ей в Гею.

Была у нее и татуировка змея, что обвивал ногу, туловище и доходил до груди.

— Что все это значит?

В комнате стояли два деревянных стула с прямыми спинками. Сирокко подтащила один к столу и села.

— Об этом тебе, пожалуй, лучше спросить у Криса. По-моему, это что-то вроде мемориала. Ты ему нравилась. Он уже не рассчитывал с тобой увидеться. Вот он все это и построил.

— Но... тут все так причудливо.

— Так я же и говорю — Крис тоже чудак.

— Что с ним происходит? — спросила Робин.

— В физическом плане? Ну, он получает то, что ему много лет назад обещала Гея.

— Как отвратительно!

Сирокко рассмеялась. Робин снова вспыхнула, затем поняла, что Сирокко смеется не над ней, а над какой-то своей мыслью.

— Вовсе нет, — сказала она. — Просто поразительно. Ты увидела все сразу. А я наблюдала день за днем, и это кажется совершенно нормальным и естественным. Что же до поразительного... то ты удивила его гораздо больше, чем он тебя.

Робин пришлось отвернуться. Она знала, на что она теперь похожа.

— Возраст есть возраст, — сказала маленькая ведьма. Самое ужасное состояло в том, что она теперь выглядела куда старше Сирокко.

— Нет. Ты постарела, но это не самое поразительное. В своем роде ты переменилась так же радикально, как Крис. Ужасный страх изводит твою душу.

— Не верю. Неудача и позор — это точно. Но не страх.

— Страх, — уверенно продолжила Сирокко. — Великая Матерь предала тебя. Ты лишилась точки опоры. Ты уже не горишь — просто плывешь по течению. Твои ноги неспособны коснуться земного чрева. Тебе уже негде стоять — ты лишилась Пупа.

— Откуда тебе все это известно? — вскричала Робин.

— Я знаю то, что вижу.

— Да, но слова... это тайные слова. — Многое там было из ковенского ритуала, из церемоний и заговоров, про которые Робин никогда Фее не рассказывала. Другие же таились в самых сокровенных уголках ее души.

— Кое-какое руководство у меня было. А теперь я хочу знать, какова твоя цель. Зачем ты сюда прибыла? Что собираешься делать?

Робин вытерла слезы и подтащила свой стул поближе к Сирокко. Наконец ей удалось взглянуть в лицо старой знакомой. И она поведала Сирокко свою историю.

Как и многие другие, Робин явилась в Гею за исцелением.

Гея была богиней, которая так просто ничего не раздавала. Робин было сказано, что для начала она должна как-то себя проявить, совершить нечто героическое — и только тогда исцеление станет возможным. Ничего подобного Робин делать не намеревалась. Не таким уж невыносимым был ее недуг — уживалась же она с ним раньше. Однажды, когда ее рука задрожала от начинающегося приступа, Робин просто отрезала себе мизинец.

Однако, убежденная Габи Мерсье, Робин присоединилась к походу по внутренности обода в сопровождении Габи, Сирокко, титанид Псалтериона, Фанфары, Менестреля и Вальи, а также Криса Мажора, который, как и Робин, искал себе исцеления.

У Габи и Сирокко имелся скрытый мотив. Они искали себе союзников среди одиннадцати региональных мозгов Геи. Габи искала энергичней, чем Сирокко; Фея в то время была горькой пьяницей, которую с трудом удалось втянуть в предприятие. Некоторые региональные мозги были союзниками Геи, остальные — врагами. Линия между теми и другими была проведена во время Океанического бунта — когда люди еще жили в пещерах.

План Габи сводился не менее чем к перевороту и свержению самой Геи. Вот она и искала кандидата в новое божество. Миссия стоила ей жизни — а быть может, и не просто жизни. Сирокко же это стоило статуса Феи. И еще оставалось неясно, не обойдется ли это титанидам вымиранием всей их расы.

Единственными, кто, похоже, приобрел выгоду от неудачного переворота, оказались Робин, Крис и железные мастера. Робин и Крис исцелились. Железным мастерам, живущим на крошечном острове, по неясным причинам позволено было расселиться в Фебе — так что теперь они стали бросать вызов титанидам, преобладающим на великом колесе.

В конце концов Робин отправилась домой, намереваясь с той поры зажить счастливо.

— Поначалу все было замечательно, — сказала она и улыбнулась от воспоминания. — Крис оказался прав. Воистину, в том, чтобы отрастить назад палец, была великая «лабра». Я бы даже рекомендовала это, чтобы изумить твоих друзей.

Робин знала, что Габи и Сирокко отвергли «лабру» как женский аналог «мачо». Они ошибались, но для Робин это мало что значило. Тот факт, что именно Гея заменила отрубленный мизинец Робин, продолжал ее глодать и в конце концов опустошил Робин и ее победу.

Все это было так же бессмысленно, как и Третий Глаз, который, как предполагалось, придавал непогрешимость. На самом же деле носительницы Глаза были безвредными задирами и хвастуньями, лицемерными, как папа римский.

— Я покидала Ковен уже как полумифическая фигура, — продолжала Робин. — А вернулась... даже слова не подыскать. Ковен никогда такого не видел.

— Суперзвездой, — подсказала Сирокко.

— Что это?

— Одно древнее слово. Человек, чья репутация превосходит все мыслимые пределы. Очень скоро репутации начинают верить.

Робин подумала.

— Что-то вроде того. Да. Я продвинулась так быстро, как только хотела. Пожалуй, можно было и быстрее... но не уверена, что следовало.

— Ты услышала голос, — предположила Сирокко.

— Да. Свой собственный. Думаю, я могла бы объявить себя самое Великой Матерью. Но я знала, что я не она. Знала, что на самом деле я не особенно-то хороша.

— Не будь к себе строга. Как я помню, ты была чертовски хороша.

— Чертовски быстра. Чертовски сильна. Чертовски злобная и упрямая сучка. Но там, где все и впрямь чего-то стоит... — Робин ударила себя кулаком в грудь — ... вот здесь, я знала, кто я такая. И я решила уйти из общественной жизни. У нас там есть такие места, куда можно удалиться... вроде как у монахинь. Ведь монахини именно так поступают?

— Насколько мне известно.

— Я собиралась около года заниматься самосозерцанием. А потом завести девочку и посвятить себя ее воспитанию. Но времени не было. Я вдруг поняла, что уже беременна.

Робин некоторое время молчала, вспоминая минувшее. Потом прикусила нижнюю губу и снова встретилась глазами с Сирокко.

— Прошел уже год — больше года — с тех пор, как я вернулась с Геи. На Земле все сошло бы как нельзя лучше. Но в Ковене нам приходится искусственно...

— Я помню. Знаю, о чем ты говоришь.

— Да, но понимаешь, женщины в родильных центрах всегда знают, кто к ним приходит. И когда меня начало разносить... — Она вздохнула и покачала головой. — Самое ужасное в том, что, случись это с кем-нибудь другим, ее бы сожгли. Мы никого не жгли за христианство уже... гм, лет пятьдесят. Но здесь могли быть два варианта. Либо я вступила в плотскую связь с христианским демоном, либо... с Гинорум Санктум — в союз смертной женщины со Святой Матерью, прекрасный и невинный.

Сирокко смотрела на Робин — а та опустила лицо на ладони.

— И они на это купились? — спросила Фея.

— И да, и нет. Есть консервативная фракция, которая считает, что все догматы буквально истинны. Так или иначе это решило мою судьбу. Не стану говорить, что я этому не посодействовала. Какое-то время я и вправду верила, что меня посетила Великая Матерь. Но всякий раз, как я смотрела на лицо Искры, становилось ясно, что тут что-то другое.

Сирокко устало покачала головой. Стольких вещей можно было бы избежать, не будь она так занята, когда Робин готовилась к отъезду.

«Прекрати», — мысленно обругала себя Сирокко. — Да, конечно, какое-то время ты была занята, зато потом пила чуть ли не килооборот".

— А у тебя появились подозрения, откуда взялся ребенок?

— Довольно скоро. Как я уже сказала, несложно было принять все как есть. Но скоро я уже сознательно себя об этом спросила.

— Я могла бы предупредить тебя, что Гея отпустит тебя с прощальным подарком. То же самое она проделала со мной, с Габи и Август — не успели мы впервые сюда попасть. Все мы оказались беременны. И сделали аборты. — Тут Сирокко помедлила и снова взглянула на Робин. — А у тебя... есть у тебя догадка... кто может быть отцом ребенка?

Робин рассмеялась:

— Иди посмотри на нее. Разве не ясно?

— Ну, рот у Искры твой.

— Ага. Зато глаза Криса.

Крис был в подвале — отыскивал кинопроектор. Пожалуй, семантической ошибкой было бы называть помещение «подвалом» в древесном доме, где все этажи располагались над землей, но Крис и с этим справился. Люк в полу главного здания вел к участку, вырубленному в стволе громадного дерева. В этой комнате со временем скапливалось все то, чему Крису так и не удалось найти применение. Набралась там уже масса всякой всячины.

Конел, стоя на лестнице и держа лампаду повыше, пока Крис перекладывал предметы с места на место, смущенно обозревал пеструю смесь.

— Мало того, что ты помешан на архитектуре, — заметил он, — так у тебя еще тяжелый случай скопидомства.

— Пожалуй, тут перебор, — согласился Крис. — Но знаешь ли, то же можно сказать и про Смитсониан.

— А что это такое?

— Теперь, когда ты спросил, уже ничего. Взорван много лет назад. Когда-то был музей. А вот в Гее музеев нет. — Крис выпрямился и утер со лба смесь пыли и пота. — Грязная работенка, но должен же кто-то ее делать.

— У титанид есть музей.

— Замечание принято. Но самый старый его экспонат не старше Сирокко. Тогда титанид еще просто не было. Человеческих музеев в Гее нет. А на Земле, если и остались, то еще ненадолго. Так почему же не начать здесь?

Конел еще раз с сомнением оглядел кучи хлама:

— Признайся, Крис, — по-моему, ты просто не можешь ничего выбрасывать.

— Каюсь. — Потянувшись поглубже в кучу диковин, Крис извлек оттуда древний «кодак-брауни». — Но ведь никогда не знаешь, что вдруг может понадобиться.

— Да, но где ты все это раздобыл?

Подпихнув Конела вверх по лестнице, Крис последовал за ним и захлопнул за собой люк. Потом Конел последовал за хозяином «Смокинг-клуба» по лабиринту дверей и комнат, пока оба не добрались до помещения, которое Крис отвел под свою мастерскую. На самом деле там было несколько комнат, где Крис чем только ни занимался — от стеклодувных работ до починки компьютеров.

Установив проектор на верстак, он взялся его разбирать.

— Просто подбираю тут и там всякую всячину, — стал объяснять Крис. — Так все начиналось. А теперь титаниды приходят в гости и приносят подарки. Они много торгуют. Чего только к ним не попадает. Нынче с Земли уже мало что везут, а вот в прежние времена подвалить могло все, что угодно. Колонисты захватывали кучу своего добра. Но то еще до войны.

Сняв боковую панель, Крис принялся разглядывать внутренности, сдувая обильные хлопья пыли. Потом сунул палец в механизм и закрутил колесо. Наконец вытащил из проектора длинную стеклянную лампочку и бросил ее Конелу. Тот ловко ее поймал.

— Проверь, ладно? Сомневаюсь, что она хорошая. Пожалуй, придется ввернуть другую.

Конел повернулся к электрическому верстаку. Закрепив там лампочку, он взял два изолированных проводка с оголенными концами. Одним коснулся латунного кожуха, другим — тупого металлического конца. Потом щелкнул выключателем — и нить ярко засветилась.

Крис подтащил проектор и установил его рядом с лампочкой.

— Ага, значит, все-таки работает? Что ж, сэкономим время. — Привинтив лампочку на место, он соединил на верстаке несколько устройств, а затем коснулся проводками контактов мотора проектора. Мотор загудел, в воздухе запахло озоном, но больше ничего не произошло. Крис что-то пробурчал и попробовал по-другому расположить трансформаторы. Опять ничего. Тут он поднял глаза на вошедших в комнату Сирокко и Робин. Позади них шла Искра.

— Знаешь, Сирокко, — сказал Крис, — я, конечно, могу разыскать новый мотор к этой штуковине и присобачить его так, чтобы она могла гонять фильм. Но... — Он сделал характерный жест, затем указал на проектор. — Тебе не кажется, что ты можешь его исцелить?

Сирокко одарила его странным взглядом, затем пожала плечами и прошла к верстаку. Оглядев проектор, она возложила на него руки и нахмурилась. Посыпались искры; Робин охнула, однако Сирокко лишь моргнула. Раздался треск, но почти сразу прекратился. Сирокко нагнулась ниже, не обращая внимания на голубые вольтовы дуги, что изгибались у нее между пальцами. Лишь на мгновение Конел заметил, как глаза ее сонно помутнели. Затем Сирокко выпрямилась и сунула большой палец в рот.

— Жжется, мерзавец, — пробормотала она, посасывая палец.

Крис поднял бровь, затем щелкнул выключателем проектора. Тот сначала помедлил, затем заработал так ровно, как ни одна старая машина никогда не работала.

Все молчали. Конел расставлял стулья, а Крис тем временем заправлял пленку Сирокко в проектор. Приемной катушки у него не было, но значения это не имело. Он полагал, что дважды никто такое смотреть не захочет.

Сирокко и Робин растянули на дальней стене простыню.

— Быть может, стоит пригласить титанид? — спросила Робин.

— Они не в восторге от кинофильмов, — сказала Сирокко.

— Мы не знаем, что там, — добавил Крис, отвечая на еще один, уже безмолвный вопрос Робин. — Похоже, их разум к такому не приспособлен. Для них это все равно как морская болезнь.

И он включил проектор.

Мгновение спустя у двери послышались звуки рвоты. Обернувшись, Конел увидел, как Искра убегает от того, что видит на экране. Он подумал было пойти за ней, но вовремя понял, что это глупо. И снова повернулся к экрану.

Гея откусывала голову второму мужчине. На этом была оранжевая мантия. Первый носил традиционный воротник жреца и черную ризу.

Это была разминка перед схваткой с Конгом. Гигантская обезьяна уже виднелась на фоне в некоторых кадрах. Болекса, который их снимал, куда больше интересовало съедение священнослужителя. Каждый кадр был выполнен безупречно.

Схватка началась. Гея и Конг схватились. Конг тут же перелетел через голову Геи и приземлился на спину.

Казалось, он потрясен, а Гея тяжело дотопала до него и пригвоздила к земле. Огромный зверь отшвырнул ее и двинулся следом. Небольшая пауза — и Конг снова оказался внизу. Гея нависла над ним, а затем набросилась. На сей раз, однако, она его не просто пригвоздила. Конел никак не мог разобрать. Он внимательнее уставился на экран — и во рту у него пересохло. Стыд и потрясение переполнили парня. Наконец, ему пришлось отвернуться. Он смотрел на Криса, Сирокко, Робин — на все, кроме экрана.

— Я могла бы поклясться, что он бесполый, — некоторое время спустя проговорила Сирокко.

— Все было хорошо спрятано, — сказал Крис. — Ей пришлось эту штуку из него вытаскивать.

— Великая Матерь нас сохрани, — прошептала Робин. Конел снова посмотрел на экран. Он никогда не думал, что самка может изнасиловать самца. Возможно, этого бы не произошло, не будь Конг тяжело ранен. Кровь хлестала из раны на груди, пока Гея его седлала. Она омылась в этой крови.

— Выключите, — взмолился Конел. Сирокко с каменным лицом на него взглянула и покачала головой. Оставалось либо остаться, либо уйти. Тогда он отвел глаза.

Гея шаталась как пьяная. Натолкнувшись на каменную стену пещеры, она упала на бок. Экран на мгновение погас, затем снова вспыхнул. Гея, по-прежнему голая, лежала на боку. На ее лице и руках подсыхала кровь. Вот она перекатилась на спину. Застонала. Белый ее живот ходил вверх и вниз.

— Она рожает, — сказал Крис.

— Ага, — прорычала Сирокко. — Только вот кого? Конец пленки пробежал через обтюратор и упал на пол. Белый экран, вспыхнув, освещал три мертвенно-бледных лица, пока Крис не выключил его из милосердия.

Это был верблюд. Дохлый.

Верблюд родился живым, и Гея, пытаясь найти ему применение, предназначила его для включения в антураж горы Конга — теперешней стоянки Преисподней.

Верблюда Гея не планировала. Она вообще в последнее время мало что планировала. Просто наслаждалась хаосом. Наслаждаться хаосом было куда приятней, чем править этим паскудным миром.

Гея порождала разных тварей просто потому, что считала это надлежащей функцией богини. И не менее прочих удивлялась тому, что у нее выходило. Разум ее уже раздробился на многие части, одна независимей другой — и все предельно безумные.

Заметка на память: показать в ближайшее время «Три лица Евы».

Та часть Геи, что заведовала эквивалентом ее матки, и не думала сообщать остальным, что намеревается произвести. Такое положение полностью ее удовлетворяло. Три миллиона лет, спустя удивление кое-чего стоит. Раз в килооборот тело Геи радовало ее чем-нибудь новеньким. За последний год она произвела на свет помет драконов, четырехметрового тигра, а также помесь Модели-Т и осьминога. Большинство из них, впрочем, долго не жили, не имея таких важных органов, как сердца или носы. Остальные получились мулами. Подсознание Геи не могло отвлекаться на мелкие детали.

Но верблюд вышел на славу. Взрослый дромадер, хитрый и подлый, как работник собеса, — но теперь он был мертв просто потому, что Гея придумала, что с ним делать. Она решила провести его через игольное ушко.

Иголка, надо отдать должное, была немалая. Там была крупная воронка, а также оборудование, чтобы растереть верблюда до мелкой консистенции.

Установив сотню работающих камер, Гея взобралась по специально возведенным лесам над воронкой и вылила туда первый баррель пюре из верблюда.

Через три оборота, усталая и голодная, она крикнула «стоп-машина». Примерно полверблюда уже прошло, а остальное было бы утомительным делом. Кроме того, метраж уже отснятой пленки мог быть дополнен снимками, сделанными после очистки воронки.

Затем Гея устроилась в своем кресле понаблюдать за двойным сеансом, куда вошли «Лоуренс Аравийский» и... она уже забыла что. В нетерпении Гея так и ерзала в кресле.

Когда же Сирокко наконец возьмется за дело?

Гея ждала Главного События.

ЭПИЗОД IV

— Робин, проснись.

Робин проснулась мгновенно. Над ней наклонилась Сирокко.

— Все в порядке. Не бойся.

— Я и не боюсь. — Робин потерла глаза. — А который час...

Сирокко улыбнулась, видя, с каким трудом Робин вспоминает, куда она попала.

— Ты уже семь часов спишь. Разве не достаточно?

— Конечно. — Раз Сирокко шептала, то и Робин перешла на шепот. — Но... для чего достаточно?

— Нужно, чтобы ты со мной пошла, — сказала Сирокко.

Искра не раскрывала глаз и не двигалась, пока ее мать одевалась. После того как Робин вышла, прикрыв за собой дверь, Искра тоже прокралась к двери. Открыв ее на какой-то сантиметр, она увидела, как Сирокко и Робин негромко беседуют в коридоре. Вскоре они уже скрылись из виду. Искра услышала, как они спускаются по лестнице на первый этаж.

Затем она увидела их в главном зале. Открылась и закрылась входная дверь. Искра поспешила назад в комнату, которую они делили с матерью и Адамом. И очень удивилась, увидев, что Адама нет. Зная, что Робин маленького монстра не брала, она заключила, что это Сирокко.

Высунувшись из окна, Искра увидела дальний конец висячего моста. Высунулась — и тут же отпрянула. Обе женщины шли по мосту. Ребенка несла Сирокко.

Искра оделась, сбежала вниз по лестнице и уже взялась за дверную ручку — но тут задумалась.

Нет, не пойдет.

Искра превосходно представляла себе свои способности. Да, на ее родной земле ей, быть может, удалось бы проследовать за Сирокко и не быть обнаруженной. Но Сирокко слишком искусна. Казалось, она кожей чувствует на себе чужой взгляд, легко ловит мимолетную мысль. И Искра понимала — преследовать в джунглях такую женщину равносильно безумию.

Но, Великая Матерь, как же ей хотелось быть с ней рядом!

Поначалу Робин не понимала, что они следуют по тропе. Слишком уж тропа эта была смутно очерчена, но она там была. Постоянно приходилось пригибаться под низкими ветвями и перебираться через упавшие деревья. И все же путь прослеживался. Робин обшаривала свой небогатый запас знаний о повадках диких животных, прикидывая, не охотничья ли это тропа. Затем поняла, что то малое, что ей известно, применимо к Земле, а не к Гее. Кто может знать, почему гейское животное ведет себя так, а не иначе?

— Скажи, Робин, ты мне доверяешь?

— Доверяю ли я тебе? Конечно, по-моему да. А что?

— "По-моему" — недостаточно. Подумай еще. Робин так и сделала, следуя за женщиной, которая по-прежнему оставалась для нее Феей. Чувствовала она себя неуклюжей, слабосильной старухой. А вот идущая впереди Сирокко была сама гибкость и легкость. Казалось, она растет из земли, что у нее под ногами.

Довериться ей. Робин могла придумать массу «за» и «против». Раньше, когда Робин ее знала, Фея была алкоголичкой. Разве алкоголики когда-нибудь по-настоящему вылечиваются? Разве не может статься, что, если дело обернется круто, Сирокко опять возьмется за бутылку?

Робин еще раз все пересмотрела. Нет, не возьмется. Маленькая ведьма сама не знала, отчего она так уверена, но уверенность была полной. С этой женщиной произошла кардинальная перемена.

— Я верю, что ты сдержишь слово. Верю — раз ты утверждаешь, что что-то сделаешь, можно считать, что это сделано.

— Сделаю, если буду жива.

— Еще я верю, что ты делаешь то, что считаешь правильным.

— Правильным для кого? Для тебя, для меня или для всех? Это не всегда одно и то же.

Робин тоже это понимала. Пришлось еще подумать.

— Для всех. Думаю, если ты скажешь мне, что должна сделать то, что считаешь лучшим, мне это не повредит.

— Так и будет.

Некоторое время они шли молча, затем Сирокко обернулась и жестом предложила Робин идти рядом с ней. В этом месте тропа была достаточно широкой. Сирокко взяла Робин под руку, и они пошли бок о бок.

— Веришь ли ты, что я могу хранить тайну?

— Конечно.

— А вот я того же сказать не могу. Кое-что я вынуждена держать от тебя в секрете. И не могу сказать почему. Отчасти — из-за старого золотого правила «общности информации». То, чего ты не знаешь, ты не сможешь рассказать.

— Ты что, серьезно?

— Детка, я тут не в игрушки играю. Будь уверена, здесь такая же война, как и на Земле. В каком-то смысле еще и почище.

— Да, тут я тебе доверяю. По крайней мере пока не узнаю больше.

— Вот и хорошо. — Сирокко остановилась и повернулась к Робин лицом. — А теперь вот что, Робин. Расслабься и посмотри мне в глаза. Нужно, чтобы ты полностью расслабилась. Мышцы становятся вялыми, и ты начинаешь засыпать.

Робин и раньше гипнотизировали, но никогда с такой легкостью. Сирокко мало говорила и не пользовалась никакими инструментами. Она просто смотрела Робин в глаза — и глаза ее становились большими, как море Фебы. Она тихонько шептала и прикладывала ладони к щекам своей подопечной. Робин расслабилась.

— Закрой глаза, — сказала Сирокко, и Робин подчинилась. — Ты заснешь, но тебе нужно пойти глубже. Ты чувствуешь все окружающее, запах тоже, прекрасно все слышишь — но ничего не видишь. Понимаешь меня?

— Да.

Робин почувствовала, как ее поднимают. Чудесное ощущение. Еще она слышала, как ветер шуршит листвой. Пахло примерно так, как пахнет перезрелой земляникой. Потом она почувствовала легкое покачивание, когда Сирокко понесла ее по тропе. Затем они повернули. Так продолжалось неопределенное время, пока чувство направления не пропало совсем.

Робин было все равно. Почти все, что она чувствовала, — это сильные руки Сирокко под своей спиной и ногами. Она касалась своими бедрами твердых мышц ее живота, вдыхала отчетливый, чуть сладковатый аромат, который всегда связывался у нее с Феей. В голове рождались приятные фантазии. Давненько у нее уже не было любовницы.

Так прекрасно Робин не чувствовала себя с... с тех долгих дней плавания по Офиону с семью друзьями навстречу неведомой судьбе. Наверняка можно было сказать, что с тех пор ее сбили с ног силы — или Маги, — ничьей власти не подчиняющиеся.

— Искра не спала, когда я за тобой приходила, — сказала Сирокко.

— Правда?

— Ага. Она последовала за нами по лестнице. Потом смотрела из окна. По-моему, она хотела нас выследить, но не решилась.

— Она не дурочка.

— Это я заметила. Она... трудная. Робин рассмеялась:

— Ты тоже, наверное, стала бы трудной, если б тебя выставили из девственных дщерей и сделали парией и беженкой.

— Почему она сюда явилась? Тебя она, похоже, ненавидит.

— Отчасти, пожалуй. Я так резко и низко пала... что, похоже, потянула ее за собой. — Робин умолкла, недоумевая, как она говорит все это без боли, затем вспомнила, что она под наркозом. Ее это устраивало. Им нужно было переговорить.

— Она вышла из повиновения? Это не в ее стиле.

— Ты не знаешь Ковен. Тут дело в долге... и в страхе. Не думаю, что мои возлюбленные сестры куда-либо доберутся. Скорее всего замерзнут где-нибудь в космосе. Но к тому времени, когда принималось решение, у меня уже не было права голоса. Нова тоже не думала, что у них выгорит. А кроме того, у нее и выбора-то особого не было. Все обернулось для нас слишком круто. Девяносто дней после того, как обнаружили Адама, мы уже ни для кого не существовали. Третий Глаз спас мне жизнь — но и только.

— Но почему пришлось уйти и ей? Ведь ребенок-то был твой.

— Ну, это уже ничего не значило. Понимаешь, она была уродкой. Про Адама она узнала, когда тому было шесть месяцев. И попыталась его убить. Я ее остановила. Затем мы обе его скрывали, но понимали, что так долго не продлится. И в конце концов все вскрылось. Мне потребовался весь мой прежний престиж до последней капли, чтобы поклясться, что Адам девочка. Никто проверять не стал, но все и так знали.

— А в каком смысле Искра была уродкой?

— Она единственная девушка в Ковене, у кого оказался брат. Связанная родственной связью со мной, великой грешницей. — Она вздохнула. — Странные существа эти люди.

— Они всюду примерно одинаковы.

Сирокко некоторое время молчала. А Робин посетила странная мысль. Где Адам? Сначала его несла Сирокко. Но теперь она несла ее, Робин, а для этого требовались обе руки.

Впрочем, ее это не интересовало. Она действительно доверяла Сирокко.

— Еще Искра была подозрительно высокая. Это не имело значения, когда мы были наверху. Позднее пошли шепотки о действиях, которые лучше не описывать. И была любовь.

— Любовь?

— Она меня любит. В последнее время это не слишком заметно, но она меня любит.

— Я это заметила.

— Она и тебя любит. Только совсем по-другому.

— Я и это заметила.

Сирокко наконец опустила ее. Робин испытывала восхитительную остроту чувств. Она ощущала под босыми ногами мягкую, влажную почву. (Что случилось с ее ботинками? Впрочем, неважно.) В воздухе чувствовались ароматные пары. По спине у Робин бежала струйка пота. Она стояла в темноте и ждала. Голос Сирокко донесся откуда-то спереди:

— Можешь сесть, Робин, и открыть глаза.

Робин так и сделала. Теперь она увидела, что Сирокко стоит перед ней на коленях. Глаза Феи казались глубокими, завораживающими озерцами. Робин взглянула влево и заметила Криса. Тот также стоял на коленях, держа перед собой завернутого в розовое одеяльце Адама. Крис улыбнулся Робин. Затем Сирокко, коснувшись пальцем ее подбородка, повернула голову Робин вперед.

— Не смотри на него. Смотри на меня.

— Хорошо.

— Нужно, чтобы ты пошла еще глубже. Можешь держать глаза открытыми, но не обращай внимания на то, что увидишь. Важен только звук моего голоса.

— Хорошо.

— Насколько ты сейчас глубоко? Робин честно обдумала вопрос.

— Примерно на три фута.

— Пусть будет еще фут.

Робин подчинилась. Глаз она не закрывала. Но все, что она видела, были клубящиеся облака пара. Сирокко уже перед ней не было, но Робин просто не могла разобрать, что перед ней. Затем она почувствовала легкое давление на макушку. Это была рука Сирокко.

— Скажи, Робин, зачем ты оставила Адаму жизнь?

Свой голос Робин услышала словно откуда-то издалека. Ей явилось краткое видение всех их троих, причем сверху: крупный, наполовину мохнатый мужчина; сильная женщина; крошечная, беспомощная, жалкая...

Мысль тут же прервалась.

— Мне приснился сон.

— О чем был этот сон?

— Об Адаме. — Улыбается. Розовый. Крошечные пальчики. Запах ее собственного молока и его мокрых пеленок. — О Габи. — Черная, шелушащаяся. Хрупкая кожа. Вытекший глаз. Сладковатый запах.

— Тебе снилась Габи?

— Она сидела рядом со мной. Помогала его принимать. Подняла его на руках — ужасного, окровавленного. Потом поцеловала меня, и я заплакала.

— Во сне?

— Да. — Робин помрачнела. — Нет. Она выглядела намного лучше. Совсем не обгоревшая.

— Во сне?

— Нет. Да... Не помню, как проснулась. Помню, что сразу после сна опять задремала. Адам сосал грудь.

— Что сказала Габи?

— Сказала, что я должна найти в своем сердце желание его сохранить. Сказала, что мир будет уничтожен. Земля, Ковен... может статься, и Гея. Сказала, Адам очень важен. Я должна была привезти его сюда. Сказала, что Крис его отец. А я в ответ сказала, что два непорочных зачатия — это уже слишком. Она сказала, все это проделала Гея. Гея воспользовалась магией, чтобы... чтобы часть Криса во мне осталась. Крошечные «капсулы времени» — так она их назвала. А потом Габи ушла.

— Исчезла? Робин удивилась:

— Нет, просто вышла за дверь.

Некоторое время Сирокко молчала, но Робин не беспокоилась. Она ждала новых вопросов. Вместо этого давление руки Сирокко на ее макушку исчезло, затем снова вернулось. Но на сей раз это была не ладонь, а сжатый кулак. Касание было легким, но Робин показалось, что она различает своей макушкой все выпуклости и впадины. Послышался тоненький голосок:

— Оставь меня, ты, сука драная.

Робин никогда не слышала, чтобы кто-то так обращался к Сирокко. Еще какое-то время голосок продолжал в том же духе. Робин почувствовала, как кулак напрягается, и голосок перешел на писк.

— Ты, ведро с блевотиной, вот доложу о тебе твоему долбаному начальству. Протрахаю твои большие мохнатые уши, а у меня, между прочим, сифилис. Да что там сифилис! У меня такое, чему еще и названия не придумали. Да я тебе...

Снова сжатие — и еще более пронзительный писк.

— Приказываю тебе говорить, — велела Сирокко. Робин молчала. Почему-то она поняла, что команда адресована не ей.

— Гея будет ссать керосином и срать напалмом, когда услышит...

— Говори!

— Свои права я знаю. И требую АДВОКА-А-ТА! Я требую...

— Го-во-ри!

— А-а-а! А-а! Ладно, ладно, ладно, я буду говорить!

— Есть ли рука Геи на этом ребенке? Приказываю тебе отвечать.

— Не могу, не могу, не знаю... знаю... думаю, может быть...

— Говори!

— Нет, нет, нет! Гея давным-давно ее коснулась. Гея знает, что она здесь. Гея спланировала семью ребенка, но их не касалась. Руки Геи на этом ребенке нет.

И вдруг рука Сирокко также оставила макушку Робин. Та села, чувствуя отчего-то, что громадная тяжесть снята с ее головы.

— Теперь, Робин, можешь подняться. Медленно и спокойно. Все в порядке.

И Робин действительно поднялась. Чувствуя себя обновленной, она перевела дыхание, снова поморгала и огляделась. Сирокко убирала в рюкзак какую-то банку. В одной руке она держала до боли знакомый Робин предмет — старый кольт 45-го калибра. Затем Сирокко передала пистолет владелице. Робин повертела его в руках. Предохранитель был снят. Снова его защелкнув, Робин подняла глаза:

— Это мой пистолет.

— Я забрал его до того, как Сирокко тебя разбудила, — объяснил Крис.

— А там что такое? — Робин указала на рюкзак.

— Мой демон. — Сирокко сверлила Робин глазами. — Можешь хранить тайну?

Робин долго не отводила глаз от Феи, затем наконец кивнула:

— Если пожелаешь.

Сирокко тоже кивнула и немного расслабилась.

— Многого я тебе не скажу. Просто это следовало проделать. Обычно я применяла другой метод. Он не так надежен и далеко не так прост. — В глазах у нее на мгновение мелькнула жуткая боль. Она отвернулась, затем снова повернулась к Робин. — Как-нибудь расспроси об этом Конела. Но только дождись, пока он хорошенько напьется.

— Ты думала, я шпионю для Геи?

— Я обязана была предположить, что такое возможно. Разве ты сама могла быть уверена в обратном?

Робин уже собиралась испустить негодующее «конечно могла», ко вовремя остановилась. И вспомнила про «капсулы времени», про девственные зачатия. Гея давным-давно ее коснулась. Гея спланировала ее семью.

— Неужели ей все-все доступно?

— Ей очень хотелось бы тебя в этом убедить. Впрочем — да, почти все. Пока что ты даже понятия не имеешь, как скверно это бывает.

— И ты бы меня убила?

— Да.

Робин подумала, что ей полагается обозлиться, но почему-то не обозлилась. Наоборот — ее охватил странный покой. Ведь если бы Гея и впрямь вложила в ее тело какую-то хитрую ловушку, то лучше тогда не жить.

— А как насчет Искры? — вдруг спросила она.

— Ну вот, ты уже начинаешь проявлять полезную паранойю, — кивая, похвалила Сирокко. — Хотя до меня тебе еще далеко. Искру я уже проверила несколько часов назад. Я подумала, что будет уместно — учитывая ее темперамент, — чтобы она этого не помнила. Я велела ей забыть, и она забыла.

— А Адам?

— Невинен как дитя, — с улыбкой ответил Крис. Робин улыбнулась в ответ, припомнив, как тепло относились они друг к другу много лет назад. Она даже готова была простить ему его шерсть — пусть даже на время. Затем она впервые оглядела окрестности и нахмурилась.

— Что это за место? — спросила она.

— Источник молодости, — ответила Сирокко.

Некогда в Гее было двенадцать источников. Затем тот, что в Океане, пропал во время Бунта. Тот, что в Тейе, ушел глубоко под лед, а источники в Мнемосине и Тефиде скрылись в толще песка. Из оставшихся восьми семь были резко перекрыты в один и тот же день двадцать лет назад — в тот самый день, что увидел смерть первого воплощения Геи и дождь соборов с небес.

Но над Дионисом Гея была не властна, ибо центральный мозг этого региона был мертв. Гея никак не могла повлиять на эти земли — ни по-хорошему, ни по-плохому. Она лишь могла послать сюда свое воинство и превратить Беллинзону в кромешный ад, но более тонкие функции под поверхностью оказывались ей недоступны.

Несмотря на это, Дионис на удивление процветал. Сирокко полагала, что тут могли приложить свою руку гномы. Так или иначе растения продолжали расти, воды течь, а воздух циркулировать.

И источник по-прежнему давал свои плоды.

Именно источник был той первопричиной, почему Крис построил «Смокинг-клуб» именно в тех краях. Он сам нуждался в этом не меньше Сирокко. Это была хорошая мысль быть поближе к источнику и не спускать с него глаз.

— Откуда мне знать, что он мне не повредит? — поинтересовалась Робин.

— Об этом и думать нечего, — ответила Сирокко.

— Да, я знаю, ты говорила, но... откуда тебе знать? Может, тут фокус. Может, рука Геи на тебе.

— Если так, тебе уже крышка, — заметила Сирокко. — Ты уже сказала, что мне доверяешь. Так либо доверяешь, либо нет.

— Доверяю. На уровне эмоций.

— Только так и может быть. Логика тут ни при чем. Нет логического способа доказать, что Гея мной не руководит.

— Знаю. Извини. Я просто немного нервничаю.

— Не надо. Просто разденься.

Сирокко отвернулась, чувствуя, что Робин так же нервничает насчет раздевания, как и насчет всего остального. Она даже решила отослать Криса и пригласить его позже для его собственной процедуры. Но затем, повернувшись и увидев, как Робин выступает из штанов, поняла, что Крис тут ни при чем. Сирокко отчаянно надеялась, что у нее ничего не выразилось на лице, но в горле неотвратимо застрял комок внезапной жалости.

Вид голая Робин имела очень жалкий. Она и так выглядела бы достаточно жалко, но для той, кто видел ее в блеске славы, это просто разрывало сердце.

Все татуировки сильно выцвели. Сирокко уже видела Глаз и Пентазм на голове, а также часть змеи на предплечье. Какие же они у девятнадцатилетней Робин были яркие и красочные! А теперь они выглядели мутными; на пепельно-сером рисунке едва виднелись тускло-красные и грязно-зеленые краски. Четвертая татуировка — змея вокруг ноги — мало чем отличалась от остальных. Но пятая была совсем исковеркана.

Невелика потеря для мира искусства, подумала Сирокко, но все равно страшное издевательство. Робин очень рано узнала о том, что все ее дети получат тот же недуг, который был у нее и избавляться от которого она явилась в Гею. И в порыве юношеской бравады сделала у себя на животе чудовищный рисунок. Рисунок этот изображал жуткого монстра, который прорывался из-под ее кожи — пытался пробиться из матки во внешний мир с помощью клыков и когтей.

— Искра оказалась слишком велика, — скорбно пояснила Робин, потирая шрам, от которого татуировка казалась еще уродливей. — Мне пришлось сделать кесарево сечение. — Она стояла с поникшими плечами, пытаясь как бы случайно сцепить руки на животе. Кожа ее была бледной, а волосы безжизненными. Лицо покрывали морщины, и даже зубы выглядели скверно. Робин давно махнула на себя рукой. Одно дело — старение; здесь же было нечто совсем иное.

— Ничего, — пообещала Сирокко. — Все скоро наладится.

Она вошла в воду и протянула подруге руку.

Робин и Ее предполагала, что вода бывает такой горячей. Но странное дело — жар чувствовался, однако ожогов не было и в помине.

Входили они не спеша. Вначале погрузились по лодыжки, затем по колени, затем помедлили, прежде чем войти по бедра. Крис был по одну сторону от Робин, Сирокко по другую. Все трое держались за руки.

Вода — если это была вода — имела сладковатый запах, а цветом и консистенцией напоминала мед. Нет, подумала Робин, на сироп это не похоже. Скорее что-то вроде нектара.

Войдя по талию, Робин невольно охнула. Жидкость сочилась ей вовнутрь. Чувство было такое, будто ее вагину и кишечник наполняет прекрасное масло. Казалось, Робин должна была бы чувствовать отвращение, но голая правда заключалась в том, что как раз этого она не ощущала. Все казалось восхитительным. Ничего подобного Робин никогда не испытывала. Тело ее подрагивало, а колени слабели. Сирокко ее поддерживала. Вода уже доходила ей до груди.

Робин расслабилась в руках Сирокко, а Фея тем временем говорила ей, что делать. Закрыв глаза, Робин почувствовала, как рука зажимает ей ноздри, — и погрузилась в воду.

Все было как во сне. Не хотелось вообще выходить наружу. Потребность сделать вдох постепенно нарастала, но в тот самый миг, когда потребность эта сделалась слишком сильной, Робин почувствовала, как губы Сирокко прижались к ее губам, и она втянула в себя дыхание Феи. Потом медленно выпустила.

Так продолжалось долго. Робин не считала, сколько раз, но точно знала, что долго. Затем подводные поцелуи прекратились. Робин снова ощутила, как нарастает потребность вдохнуть. Сирокко сказала ей, что делать, но Робин все еще была немного напугана. Неужели она должна до такой степени довериться Фее?

А почему бы и нет? Робин почувствовала, как рука отпускает ее ноздри. Горячий нектар сразу туда проник. Она открыла рот. Воздух забулькал наружу, а влага потекла внутрь.

Пока наполнялись легкие, Робин испытала несколько спазмов и попыталась выкашлять остатки воздуха. Она билась, но ее крепко держали. А потом снова наступил мир.

Сирокко почти пол-оборота держала Робин в воде, затем вынесла на берег и положила рядом с Адамом, который все еще спал. Крис достал полотенце, и Сирокко принялась вытирать маленькую ведьму. Золотистая влага капала у Робин изо рта. Сирокко похлопала ее по спине — и Робин снова задышала, выплюнув из горла последние два-три литра. Кожа ее стала коричневой и такой горячей, что нельзя было дотронуться.

— Давай теперь ты, — сказал Крис, беря полотенце. — Я о ней позабочусь.

Кивнув, Сирокко вошла в бассейн. Мгновение — и она уже плавала под самой поверхностью. Когда через пол-оборота она вынырнула, ее длинные волосы — мокрые, прилипшие к плечам, — были уже не седые, а блестяще-черные.

Крис купался дольше всех. Вынырнув, он оказался на пару сантиметров выше, а его лицо слегка изменилось.

Сирокко снова ввела Робин в легкий транс, и Крис поднял ее вместе с Адамом на руках. Оглянувшись через плечо на Сирокко, гигант собрался доставить Робин назад в «Смокинг-клуб» — и сделать свое предложение.

ЭПИЗОД V

Лютер вышагивал по пристаням Беллинзоны — безлюдным, как пыльные улицы западного городка в фильме «Самый полдень», с Гэри Купером в главной роли. Возможно, ум его и усматривал такую аналогию, тем более что он совсем недавно посмотрел этот фильм в Преисподней.

На Гэри Купера Лютер был, мягко говоря, не похож. Скорее он походил на чудовище Франкенштейна после трехдневного пьянства и автомобильной аварии. Едва ли не вся левая сторона его физиономии отсутствовала, выставляя напоказ кусок челюсти и обломки зубов, а также часть сосцевидного отростка и пустую глазницу. В зазубренной трещине виднелось зеленоватое вещество мозга — причем создавалось впечатление, будто его, вытекшее оттуда, торопливо запихали назад. Единственный оставшийся глаз был черной дырой в красном море, пылающей праведным гневом. Швы окольцовывали шею Лютера; причем не шрамы, а именно толстые нити, впившиеся в кожу. Если их удалить, голова просто бы отвалилась.

Все тело Лютера, за исключением рук, скрывалось под грязной черной сутаной. Руки сплошь были покрыты стигматами, откуда сочились кровь и гной. Одна нога была короче другой. Это, впрочем, было не уродством, а простой механической неувязкой; раньше нога эта принадлежала одной монахине. Разность ног, однако, гордой поступи Лютера не замедляла.

Прятаться не было нужды, да Лютер и не пытался. Даже в лучшие времена такое для него и его банды было крайне затруднительно. Запах и самого-то Лютера был, опять-таки мягко говоря, не из приятных, но аромат его апостолов за пятьдесят шагов ошарашил бы любого борова. Даже люди, с их почти атрофированным нюхом, обычно чувствовали Лютера раньше, чем он появлялся в их поле зрения. Порой срабатывал подход с подветренной стороны, но в последнее время беллинзонцы, казалось, развили по отношению к жрецам шестое чувство.

Следом тащились двенадцать его апостолов. По сравнению с ними Лютер был просто красавцем.

Все они представляли из себя всего-навсего зомби, однако Лютер прежде был Артуром Лундквистом, пастором Американской Объединенной Лютеранской церкви в Урбане, что в штате Иллинойс. Урбану давно разрушили — как, впрочем, и большую часть тела пастора Артура Лундквиста. Клочки и кусочки его раньше принадлежали совсем другим людям — Гея собирала своих жрецов из подручных материалов. Время от времени случайная мысль о доме мелькала в его мрачном мозгу — мысль о жене и двоих ребятишках. Мысль эта мучила его и делала еще более ревностным в Господнем служении. Через мозг Лютера также проходили воздушные массы — результат пистолетного выстрела — что обеспечивало его весьма узнаваемой улыбкой и манерой говорить. Это также его мучило.

Лютер домаршировал до зоны смерти, что вела в Феминистский квартал. Единственный глаз его обозревал воздвигнутые впереди фортификации. Никого из женщин он не увидел, но не сомневался, что они там — и следят за ним. Всем своим видом Лютер демонстрировал вызов и презрение, гордо выпятив грудь и уперев руки в бока.

— Врагини Господни! — выкрикнул он — или по крайней мере попытался. Без левой щеки ему трудно было произнести любой звук, для которого требовались губы. «Врагини» поэтому скорее звучали как «вагины».

— Я Лютел! Я ждешь хо Гошходней воле!

Стрела, прошипев по ровной траектории, ударила его в грудь. Все, кроме оперения, оказалось в груди у посланца Господней воли. Лютер даже не потрудился обломать стрелу, как и не оторвал рук от бедер.

Одна феминистка с факелом в руках поспешила к мосту. Факел она бросила в масло, разлитое там при первом слухе о появлении Лютера и его банды в Беллинзоне. Между Лютером и Кварталом взметнулась стена огня. Женщина поспешила обратно в укрытие.

— Дитя выло хлинешено в шие хешто вного... нешколько овелотов нажад. Вагине хотъевно шие дитя. Вагиня щедло вождашт той, котолая укажет, где найти то дитя. Выходите, выходите шуда, ищите вилошти Вагини!

Но никто к «вилошти Вагини» интереса не проявил. Лютер ничего другого и не ожидал, но такое отношение все равно его разъярило. Он взвыл. Потом принялся выкрикивать в сторону горящего моста непристойности, вертеться волчком и топать ногой — той, что подлиннее, — по доскам пристани. Вскоре из его глаза потекла кровь, а из разверстой стороны лица — смесь слюны с черной мокротой. Перед его сутаны потемнел у бедер. Сила была возложена на него, и сила эта все нарастала. Он рухнул на колени, простер руки к небесам и запел:

Белая тхел-хел-дыня шутъ Вог наш!

Щит и веч хлаведныя;

Хлеломит он угнетателя жежл

И оделжит хаведы хлавныя!

Стих за стихом лишенный музыкального слуха жрец выкрикивал гимн бессвязным, шепелявым басом, а там, где не помнил слов, — просто дико ревел. Слова, впрочем, ничего здесь не значили. Значила сила, и Лютер чувствовал ее на себе, как бывало несколько раз после его воскрешения. Он вытянулся в струнку, вспомнив те дни, когда читал проповеди со своей кафедры. Те дни он был едва ли не громовержцем — и все же ничего похожего на сегодняшнее не случалось. Гея будет им горда. Позади Лютера зашевелились даже изъеденные червями зомби. Скулили, словно пытаясь запеть. Их вялые языки свешивались из жутких пастей и переваливались из стороны в сторону, когда покачивались их тела.

И вот она вышла, единственная феминистка — встала и отбросила свое оружие. Улыбка ее была просто бессмысленной дырой на лице, а глаза горели как у безумной.

Феминистки завизжали. Они начали орать еще когда Лютер завел свой тошнотворный гимн, а теперь удвоили усилия. Кричали они не от страха — хотя каждая была напугана до глубины души. Нет — просто такая тактика помогала отвести Силу. Раздавалась какая-то многоголосая, поразительная песнь, на манер, наверное, тех, что исполняли, арабские воительницы или плакальщицы. Многие заткнули себе уши воском или ватой, желая защититься по примеру спутников Одиссея. Лютер только расхохотался таким потугам, зная, что это ошибка. С заткнутыми ушами женщины становились еще уязвимее, ибо так они не слышали общего вопля — этого звука солидарности, служившего единственной защитой против Лютера и ему подобных.

Женщина шла вперед. Стрела последовала за ней, но рука лучницы слишком дрожала, чтобы направить ее в цель. Промах, еще один. Третья погрузилась в спину женщины. Та задрожала, но шла дальше.

Феминистки стреляли не из презрения и не потому, что считали свою сестру предательницей. Нет, слишком хорошо они знали, как Сила Лютера способна затуманивать женские головы. И стреляли просто потому, что смерть в данном случае была для женщины милосердной альтернативой.

Жловный влаг вледить нав хоклялся,

Вот шо штлахов и дохлештъю вштает он на витву.

Нет на Жевле еву лавного!

Женщина шла прямо в огонь.

Еще две стрелы вонзились в нее. Она упала на четвереньки, и волосы ее вспыхнули, словно сухой трут. Обугливаясь на глазах, женщина продолжала ползти. Ничего не видя и не слыша, попыталась подняться на ноги, но горящая доска сломалась под ней. Женщина упала навзничь и скатилась с моста в смрадную воду.

Феминистки вырвались из своих укрытий и ринулись вперед, закрывая лица от жара пламени и его собственного мерзкого вида. Некоторые делали Лютеру рога, что еще больше его позабавило. Неужто они и впрямь думают, что, если они выставят вперед мизинец и указательный палец, это их защитит?

Зацепив тело своей сестры веревкой, они вытащили его на пристань. Женщина была еще жива, но, даже будь она мертва, сестры бросились бы за ней с еще большим рвением. Теперь она могла умереть и имела шанс остаться мертвой.

— Вог ваш хокалает! — выкрикнул Лютер, затем повернулся к своему воинству. — Андрей! Иоанн! Фаддей! Фил... Иуда! — Пятерка зомби выступила вперед, включая Филиппа, чье смутное сознание не позволяло решить, вызвали его все-таки или нет. Лютер раздраженно махнул ему, делая знак отступить. Именно этим четырем Лютер всегда доверял ответственные задания, и причина секрета не составляла. В именах всех прочих присутствовала буквы "Б", "М" или "П". "Ф" и "Р" Лютер еще кое-как выговаривал. Имена же двух третей его учеников оказывались для него непроизносимыми скороговорками.

— Наштухайте на невелных, — приказал он им. — Ходавите глешников! «В хлавенеющем огне швелшитца отвщение не хожнавшив Вога и не хоколяющився влаговештвованию Гошхода нашего!» Второе Фешшалоникийцав! Один! Вошевь! Вхелед, вой ученики!

Лютер смотрел, как все четверо идут в огонь. С ними все кончено, однако вначале они нанесут некоторый вред. Апостолы уже ощетинились стрелами, на которые не обращали ни малейшего внимания, — как и на то, что горят. Какое это имело значение, раз они уже были мертвы?

Бывший пастор Лундквист отвернулся от зрелища. Боли он уже не чувствовал, и ничего похожего на сомнение тоже, но порой в него закрадывалось чувство, заставлявшее его шарить в потемках. Примерно так мог шарить в потемках слепой, глухой и четвертованный. Прежде всего Лютера тревожило, что от него к своему разрушению уходит Иуда. Пожалуй, это был уже двадцатый потерянный им «Иуда». Что-то всегда заставляло Лютера выбирать Иудами самых крупных, сильных и менее разложившихся рекрутов. Что, он не знал.

Было и что-то еще. Как ни пытался, Лютер не мог извлечь из себя даже самое туманное представление, кто такие фессалоникийцы.

Лишь привычка вывела Лютера в предместья города — к тропе, что вела к старому кладбищу. Он не ожидал ничего найти.

Но ему пофартило.

Там оказались шесть погребальных костров, которые еще предстояло возжечь, — и даже недавно взрытая почва. Приближение Лютера очевидно отпугнуло могильщиков, которые намеревались сжечь трупы. А разве можно здесь было кого-нибудь по-настоящему схоронить?

Двумя вещами, по поводу которых в Беллинзоне соглашались почти все, были смерть и безумие. Безумных оставляли в покое, пока они не буйствовали. А мертвецов поскорей сжигали. Перед лицом смерти преобладало перемирие — единственный пример общности духа, какой когда-либо проявлялся в Беллинзоне. Все помогали доставлять мертвецов на кладбище, где их сжигали по обычаю, взятому у живших на берегах Ганги индусов.

Так было не всегда. В городе, где девяносто процентов жителей никаких родственников не имели, трупы просто игнорировали. Они могли гнить сутками, пока кого-нибудь не охватывало такое отвращение, что он пинком сбрасывал тело в воду и позволял ему утонуть.

Но затем трупы начали всплывать, лезть через борта лодок и таиться в укромных уголках. Тогда бдительные и феминистки организовали похоронные ритуалы.

Погребение ничего хорошего не принесло. Мертвецы выползали из могил. Единственным верным методом стала кремация.

— Но для этого нужно шпелва лажжечь огонь, — принялся зубоскалить Лютер. — Плинешыте вне тела, — приказал он оставшимся апостолам. Порывшись в грязи, Варфоломей и Симон Петр явились с расчлененным трупом. Кто-то, похоже, решил, что сможет так поломать систему, но Лютеру лучше было знать. Даже такое было во власти всемогущей Госпожи.

Трупы оказались самые что ни на есть свежие, не считая одного, пролежавшего уже пару суток. Один был в белом саване — богатей, учитывая цены на ткань в Беллинзоне. Остальных оставили голыми. Распоров ткань на физиономии богатея, Лютер сразу понял, что это Иуда Искариот.

Он ввел себя в легкое исступление. Оно и близко не походило на то священное буйство, что он обрушил на феминисток; воскрешение было делом обычным, вроде раздачи облаток. Приведя себя в нужное состояние, Лютер опустился на колени и по очереди поцеловал каждую пару холодных губ. Ему пришлось подождать, пока Петр сложит из кусков последнего.

Через считанные минуты трупы начали открывать глаза. Апостолы помогали им встать на ноги, а Лютер тем временем наблюдал за процессом зорким оком старшины роты. Черная женщина будет Фаддеем, решил он. А тот китаец станет отличным Иоанном. Имена Лютер присваивал, не обращая ни малейшего внимания на пол. Через несколько недель его так или иначе будет чертовски нелегко определить.

Семь новых зомби были слабы и неустойчивы. Понадобится десять-двадцать оборотов, чтобы они смогли набрать полную мощь. У расчлененного, конечно, на это уйдет больше. Лютер отнесет его в леса и оставит там с двумя другими, которые пока не понадобятся. В конце концов они вместе доберутся до Преисподней. Лютер всегда путешествовал именно с Двенадцатью.

У берега реки Лютер преклонил колена в молитве.

Добро, зло — все это уже больших различий не имело. Лютер мог испытывать и гнев, и ненависть, и религиозный экстаз, который сильно смахивал и на гнев, и на ненависть. Ближе всего Лютер подходил к ощущению блага — так, как его мог понять Артур Лундквист, — это когда он соединялся с Богиней. Когда молился.

Лютер нечасто это делал. Богиня была женщина занятая и не любила, когда ее отвлекали по пустякам. Просто не добиться ее ответа было уже достаточно мучительно. Но Ее упрек мог бросить Лютера на землю, будто какую-нибудь букашку. Однако сегодня Она слушала, и Она отвечала. Лютер узнал, где ребенок. Поднявшись на ноги, он собрал свое воинство и дал приказ на выступление.

Он только надеялся, что эта сукина дочь Кали не поспеет до «Смокинг-клуба» раньше него.

ЭПИЗОД VI

После купания в источнике Сирокко почувствовала усталость. Так бывало не всегда. Когда она была моложе, купание наполняло ее такой энергией, что это бывало едва ли не мучительно. Два-три дня она не нуждалась в пище. Крис говорил, что у него до сих пор так. Ну да, ему всего-навсего сорок девять. Так же, наверное, будет и с Робин. Но в последние лет пятьдесят Сирокко после омоложения требовалось немного полежать.

Делала она это не у источника, соблюдая известный «принцип водопоя». В Дионис могли прийти враги. Они могли прийти к источнику, зная, что Сирокко каждые три килооборота приходится его посещать.

Так что она отправлялась к одному уединенному озерцу примерно в пяти милях от «Смокинг-клуба». Там был пляж черного песка, мелкого как пудра и теплого от подгейского тепла.

С удовольствием потянувшись, Сирокко подложила под голову рюкзак и задремала.

Искра заметила их, когда они показались на мосту. Какое-то время она не понимала, кто идет рука об руку со здоровенным волосатым мужчиной, хотя на самом деле сомнений тут быть не могло. Робин была в одних шортах, и татуировки, придававшие ее телу уникальность, так и бросались в глаза. Змеи казались почти живыми. Робин светилась такими яркими красками, какие Искра знала только из фотографий ее матери в молодые годы. Пожалуй, краски даже стали еще ярче. Золотистые фрагменты, казалось, сияли, а красные, лиловые, зеленые и желтые переливались будто редкие самоцветы. Маленькая ведьма выглядела как коричневое рождественское яичко.

Коричневое?

Искра посмотрела снова. Нет, точно — у Робин откуда-то взялся загар. И хитрый же фокус при таком хилом солнечном свете! Еще хитрее было заполучить его всего за два часа и при этом не обгореть.

Продолжая наблюдать за другим концом моста, Сирокко Искра так и не приметила. Тогда она вздохнула и направилась вниз по лестнице их встретить.

Еще поразительнее было увидеть эту перемену вблизи. Робин сбросила добрые пять лет. Искра уже начала понимать, что Сирокко и впрямь могучая ведьма, но в такое было просто невозможно поверить. Искру несколько раздражало, что она вовсе не рада увидеть, какой свежей и счастливой выглядит ее мать. У Робин просто нет права быть такой счастливой, когда она, Искра, так несчастна.

Еду уже приготовили, а Сирокко так и не появилась.

Робин и Крис куда-то отправились вместе. Искра поглядела, как они уходят, а потом поспешила к себе в комнату. Некоторое время спустя она снова вышла и прошла на кухню. Там не было никого, кроме Змея, который смешивал что-то пахнущее как масло для выпечки в большой чаше. Мельком взглянув на Искру, титанида вернулась к своей работе.

Тогда Искра пробралась к громадному стеллажу со специями. Сотни банок из дутого стекла содержали листья, порошки, кристаллы и еще некоторые ингредиенты, которые Искра почла за лучшее оставить неназванными. Значительная часть этого добра была гейского происхождения. Проблема заключалась в том, что, хотя Искре точно было известно, что там есть и земные специи, все банки были помечены титанидским шрифтом, выгравированным на стекле.

Вытаскивая затычки и вынюхивая несколько вероятных кандидатов, Искра сумела отыскать корень кирказона, затем путем проб и ошибок нечто, по запаху похожее на измельченный экстракт кубеба. Цвет был тот самый, и вкус что надо. Но тут ее загнали в тупик.

— Быть может, я смогу чем-то помочь.

Искра аж подскочила от изумления — что при низкой гравитации не такое малое дело. Она так старалась проигнорировать существование титаниды, что в конце концов про нее забыла.

— Сомневаюсь, — ответила Искра. Почему-то ее озадачило, что эти инопланетные животные еще и разговаривать умеют. Они претендовали на разумность, но так паршиво с этим справлялись.

— А ты попытайся, — предложил Змей.

— Я просто подумала, нет ли... нет ли тут кардамона.

— Большого или малого?

— Что-что?

— Мы пользуемся двумя разновидностями — большим и...

— Да-да, я знаю. Меньший.

— Тебе нужна сушеная корка или молотые зерна?

— Зерна, зерна! — От возбуждения Искра забыла, что ее все-таки втянули в разговор. Но Змей дал ей банку, из которой она отсыпала немного на листок бумаги и завернула в плотный пакетик. Затем он помог ей найти корицу. От Искры не ускользнуло — Змея явно интересует, что она собирается готовить. Причем в любом случав ее выбор специй он не одобрял.

— Что-нибудь еще?

— Гм... не найдется ли у тебя немного бензоина? Змей чопорно поджал губы.

— Это добро тебе стоит поискать в аптечке. — Не вызывало сомнений, что его мнение о рецепте Искры упало еще ниже. — Там так и будет написано по-земному — «бензоин». — Тут он сделал паузу, вроде бы собрался задать вопрос, но все-таки вспомнил, что Сирокко предупреждала его в общении с этой женщиной Действовать предельно осмотрительно. — Если это имеет значение, — продолжил Змей, — то раствора цианистого калия там нет, зато спирт найти можно.

Искра хотела было сказать, что имела в виду клейкую смолу, а не кристаллы, но раздумала. Выйдя из кухни, она поспешила вверх по лестнице в изолятор, который уже обнаружила и обшарила в поисках других ингредиентов.

Снова оказавшись у себя в комнате, Искра крепко-накрепко заперла дверь, опустила шторы, зажгла свечу и разделась догола. Сидя со скрещенными ногами на полу, она принялась ссыпать порции своих приобретений на металлическую тарелочку, заменявшую ей плавильный тигель. Потом добавила воды и размешала все пальцем. Далее, проколов иголкой большой палец, она выдавила немного крови и стала капать ее в ароматную смесь, когда та забулькала над пламенем свечи. Убедившись, что все хорошо размешалось, Искра выдернула у себя три лобковых волоска, опалила их в пламени свечи и добавила в тигель.

От изрядной дозы водки, позаимствованной из шкафа в гостиной, смесь вскоре зашипела голубым пламенем. Искра продолжала ее нагревать, пока не получила несколько унций сероватого порошка. Понюхав продукт, она скорчила физиономию. Ладно, много она использовать не станет. Некоторое время она беспокоилась насчет бензоина, а также о том, что рецепт требует не водки, а грибного ликера. Но, в конце концов, — это же симпатическая магия, а не подлинное колдовство. Так что должно сойти.

Искра принялась выдергивать еще волоски. Дергала, пока не стало саднить, а потом сплела их вместе и связала в золотистую щеточку. Натянув штаны и рубашку, она выглянула за дверь. Убедилась, что никто не следит, — и поспешила по коридору к комнате Сирокко.

Оказавшись внутри, Искра воспользовалась щеточкой, чтобы оставить крошечные мазки порошка на столбиках кровати и под подушкой. Под кроватью она начертала пятигранную фигуру и оставила в центре один лобковый волосок. Затем она вернулась к двери, через каждый метр оставляя на полу микроскопические мазки.

По коридору Искра шла, то и дело макая кисточку в импровизированный тигель и оставляя крошечные пятнышки порошка до самой своей двери.

Когда она закрыла дверь, пришлось ненадолго к ней прислониться. Сердце выскакивало из груди, а щеки раскраснелись. Наконец Искра сорвала с себя одежду и прыгнула в постель. Все той же кисточкой она поставила метку между грудей, а затем, бормоча обращение к Великой Матери, сунула ее себе между ног. Затем поставила тигель на пол у стены, где Робин его не увидит. Наконец, натянув одеяло до самого подбородка, глубоко и судорожно вдохнула.

«Спокойно, сердечко. Твоя возлюбленная придет».

Затем Искра опять выскочила из постели и бросилась к громадному, дивной работы туалетному столику с волнистым зеркалом. Там она стала рыться в косметике и с бесконечным прилежанием накрасила лицо, надушилась лучшими своими духами — и прыгнула обратно в постель.

Но что, если духи заглушат запах зелья? Что, если Сирокко не по вкусу губная помада? Сама она губы не красила. Она вообще не пользовалась никакой косметикой — и тем не менее женщины красивее Искра в жизни своей не видела.

Рыдая, Искра метнулась по коридору в ванную. Сначала смыла всю косметику, затем вызвала рвоту и освободила желудок в туалете. Спустила воду, почистила зубы и поспешила обратно в постель.

Нет, это точно любовь — иначе откуда такая боль?

Искра и плакала, и стонала, потом разорвала в клочья все простыни — а Сирокко все не шла.

Наконец, ведьма дорыдалась до того, что заснула.

ЭПИЗОД VII

Во сне Сирокко открыла глаза. Она лежала спиной на мелком черном песке. Голова ее покоилась на рюкзаке. Песок был совершенно сухой, и ее тело тоже. Сирокко раскинула руки и зарылась пальцами в песок, вытянула ноги и почувствовала, как песок перетекает под ее ступнями. Затем она стала медленно, с чувством, поводить плечами и бедрами, отчего в песке образовалась сироккообразная ямка в несколько сантиметров глубиной. Наконец она испустила глубокий вздох и полностью расслабилась.

Сирокко чувствовала каждую свою мышцу и каждую свою косточку. Кожа ее была туго натянута, а каждое нервное окончание снова ждало того странного ощущения.

После неопределенного периода сонного времени то ощущение пришло опять. Небольшая ладошка терла левую ногу Сирокко — от верха ступни до колена и снова вниз. Сирокко вполне явственно это чувствовала. Вот пять пальцев, вот сама ладошка. Сильно она не давила, не массировала, но и воздушным касанием это тоже нельзя было назвать. Сирокко наблюдала без тревоги, как это порой бывает во сне. Она видела, как меняется текстура ее кожи в тех местах, где проходит ладонь.

Соски ее отвердели. Закрыв глаза (под веками было не совсем темно), Сирокко прижалась затылком к рюкзаку, оторвала от песка плечи и выгнула спину. Ладонь двинулась вверх, к ее бедру, а другая накрыла ее грудь, легко пробегая кончиками пальцев по изгибам чашечки. Большой палец коснулся сморщенного соска. Сирокко со вздохом осела на теплый приветливый песок.

И снова открыла глаза. Во сне.

Вокруг стало мрачнее. В стране неизменного света сумерки, казалось, сгущаются над тихим озером. Сирокко застонала. Ноги ее словно отяжелели, налились кровью; она развела их по сторонам, предлагая себя темнеющему небу. Ее бедра, казалось, растут из земли; она толкала их вверх в самом примитивном движении из всех. Затем снова расслабилась.

Тут один за другим между ее ног появились два следа маленьких ступней. Затем возникли отпечатки коленей. Песок смещался, принимая форму ног, освобождая место для бедра, пока фантом опускался на колени и менял положение. Обе ладони лежали теперь на бедрах Сирокко, нежно прохаживаясь вверх и вниз.

Сирокко снова закрыла глаза — и сразу стала видеть лучше. Призрачные образы озера, дальнего берега, неба пульсировали на фоне внутренней стороны век. Приподнявшись на локтях, она запрокинула голову. Сквозь тонкую кожу она видела, как высокие деревья сходятся в небе в одной точке. Само небо имело цвет крови. Сирокко согнула ноги и развела колени. И тут же охнула, когда руки стали ее ощупывать. Не открывая глаз, она подняла голову.

Когда Сирокко посмотрела прямо перед собой, то не увидела ничего, кроме биения собственного пульса, сверкающего и эфемерного хаоса собственной радужки. Но стоило ей взглянуть вбок — предусмотрительно не раскрывая глаз, — как меж ее расставленных ног стала видна стоящая на коленях фигура. Это было воплощение кубистской концепции, слоистое существо, существующее сразу со всех сторон, с такими глубинами, которых периферическое сонное зрение Сирокко достичь не могло. Существо из цветного дыма, сплетенное воедино лунными лучами. Сирокко знала, кто это, — и не боялась.

Во сне она открыла глаза навстречу почти кромешному мраку.

Призрак стоял там на коленях. Сирокко чувствовала, как руки опускаются к ее бедрам и расходятся по животу, видела, как опускается все ниже лицо ее прозрачной любовницы, ощущала касание длинных волос, испытывала легкую щекотку от теплого дыхания. Последовал нежный поцелуй, затем более настойчивый поцелуй. Рот и вульва раскрылись одинаково жадно, язык проник внутрь, а руки скользнули под ягодицы — сжать их и приподнять над податливым песком.

На мгновение Сирокко была словно парализована. Она запрокинула голову, рот раскрылся, но ни звука оттуда не вышло. Когда ей удалось наконец со всхлипом вздохнуть, выдох оказался стоном, в конце которого шепотом было произнесено одно-единственное слово:

— ... Габи...

Теперь кругом царил кромешный мрак. Сирокко потянулась вниз и пробежала руками по густым волосам, по шее Габи, ее плечам. Она сжала старую подругу ногами, и Габи целовала живот Сирокко, ее груди и шею. Сирокко чувствовала, как на нее давит чудесная тяжесть знакомых грудей. Руки ее жадно ощупывали восхитительную твердость габиного тела. Она услышала дыхание Габи у самого своего уха, узнала особый, принадлежащий только Габи аромат. И заплакала.

Во сне Сирокко снова закрыла глаза.

Она увидела слезы в глазах у Габи — и улыбку на ее губах. Они поцеловались. Черные как вороново крыло волосы Габи скрыли их лица.

Сирокко открыла глаза. Уже светало. Габи все еще лежала на ней. Они обменивались каким-то невнятным воркованием, пока мутные сумерки, окутавшие землю, рассеивались. Наконец Сирокко увидела любимое лицо. И поцеловала его. Габи тихо рассмеялась. Затем, упершись ладонями в песок, поднялась на колени и оседлала Сирокко. Потом она встала на ноги, протянула Сирокко руку и потянула ее за собой. Земля липла как бумажка от мух. Сирокко пришлось поднатужиться, чтобы встать. Когда же она наконец встала, Габи развернула ее и указала вниз. Внизу Сирокко увидела свое собственное неподвижное тело, развалившееся на песке.

— Я умерла? — спросила она. Вопрос этот показался ей не очень важным.

— Нет, любимая. Я не ангел смерти. Иди со мной. — Габи обняла Сирокко, и они пошли по берегу.

Во сне они разговаривали. Но при этом не пользовались целыми фразами. Одного слова вполне хватало. Старые боли, старые радости вытаскивались наружу, поднимались под желтое небо Япета, оплакивались и осмеивались, а затем аккуратно укладывались на место. Они говорили о событиях столетней давности, но умалчивали о том, что случилось в последние двадцать лет. Эти два десятилетия для старых подруг не существовали.

Наконец Габи пришло время уходить. Сирокко заметила, что ноги ее подруги уже не касаются земли. Она попыталась ее удержать, но малышка продолжала уплывать в небо. К тому же, как часто бывает во сне, все движения Сирокко были слишком замедленными и ничего не могли предотвратить. Сирокко охватила тоска. Она поплакала немного после отлета Габи, стоя там под вновь возвратившимся светом.

Пора просыпаться, подумала она.

Когда ничего не случилось, Сирокко посмотрела на пляж. Туда, где она стояла, усталая и обескураженная, вели две дорожки следов.

Сирокко закрыла глаза и отвесила себе пару пощечин. Когда она снова открыла глаза, то никаких изменений не обнаружила. Тогда она побрела назад вдоль водной кромки.

По пути она разглядывала свои босые ноги. Они делали новые отпечатки рядом с теми, что вели в обратную сторону. «Где не побывал Вуузль», — подумала она — и не смогла вспомнить, откуда это. Да, Сирокко, старость не радость.

Тело ее оказалось невдалеке от воды — там, где песок был сух и так мелок, что хоть прямо в песочные часы насыпай. Оно лежало, пристроив голову на рюкзаке и сложив руки на животе, а ноги были вытянуты и скрещены в лодыжках. Сирокко опустилась на колени и нагнулась поближе. Тело ровно и медленно дышало.

Тогда она отвернулась от тела и взглянула на... на себя. На то тело, в котором жила. Оно оказалось совершенно знакомо. Сирокко коснулась себя, потерла ладони друг о друга, вытянула руку и попыталась сквозь нее посмотреть. Не вышло. Тогда она ущипнула себя за ляжку. Ляжка покраснела.

Некоторое время спустя Сирокко протянула руку и коснулась того, другого тела у предплечья. Тело было чужое, не свое. Такое будничное раздвоение — но с малоприятным поворотом. Что, если тело сядет и захочет поговорить?

Нет, определенно пора просыпаться, решила Сирокко.

Или засыпать.

Сирокко призвала на помощь опыт своей жизни как духом, так и рассудком — и где-то на задворках ее сознания заворошилось некое невербальное понятие. Даже не стоило пытаться это осмыслить. Порой в Гее иного отношения к жизни и быть не могло. Всякое здесь случалось. И не все поддавалось объяснению.

И Сирокко позволила своему инстинкту взять верх. Ни о чем не думая, она закрыла глаза и повалилась вперед, поворачиваясь при падении. Она почувствовала краткое прикосновение чужой кожи, своеобразное, но не такое уж неприятное ощущение наполненности — вроде как при беременности — и покатилась по песку. Потом открыла глаза и села. Одна.

Следы на песке никуда не делись. Две дорожки вели от нее, одна назад.

Поднявшись на четвереньки, Сирокко поползла ближе к воде — к более влажному и плотному песку. Выбрала один из меньших следов — резко рельефный, отпечатки всех пяти пальцев ясно были видны — и слегка коснулась пальцами углублений. Затем передвинулась к следующему и буквально сунула в него нос. От следа исходил вполне отчетливый запах Габи. Отпечатки более крупных ступней никак не пахли. Так с ее собственными следами всегда и бывало. Обоняние Сирокко — хотя и нечеловечески острое — не могло различить запах ее следа в неизменно присутствующем аромате ее самой.

Она могла бы размышлять об этом и дальше, но вдруг почуяла нечто совсем иное, весьма далекое. Почуяла безошибочно. Прихватив свой рюкзак, Сирокко на всех парах помчалась к «Смокинг-клубу».

ЭПИЗОД VIII

Робин болтала едва ли не целый оборот. Крис этого ожидал, и не обращал внимания. Маленькая ведьма буквально неслась на волне омоложения. Отчасти ее восторг имел химическое происхождение. То был результат действия магических веществ, что все еще струились в ее теле, входя в каждую клетку и производя там изменения. Отчасти же восторг был психологическим и вполне понятным. Робин теперь выглядела на пять лет моложе, а чувствовала себя так, как никогда за последние лет десять. Результат купания в источнике несколько напоминал действие амфетаминов, а отчасти — маниакально-депрессивный психоз. Сначала ты на вершине Гималаев и в блаженном восторге, затем следует резкий спад. Счастье еще, что спады бывают такими краткими. Крис хорошо это помнил.

Его это уже не так возбуждало. После визита к источнику чувствовал он себя почти так же хорошо, как и раньше, но чувство это долго не длилось, а оборотов через пять сменялось болью. Крис уже чувствовал, как она начинается вдоль по позвоночнику и у висков.

Робин выболтала большую часть истории своей Жизни, не в силах усидеть на месте — то и дело расхаживая по пятигранной комнате, которую он построил и усеял воспоминаниями о ней. Крис просто сидел за столом в центре комнаты, кивая в нужных местах, вставляя из вежливости уклончивые замечания. При этом он не отрывал взгляда от стоявшей перед ним единственной свечи.

В конце концов Робин сбросила напряжение. Усевшись на высокий стул напротив Криса, она уперла локти в стол, глядя на свечу глазами ярче пламени. Постепенно дыхание ее успокоилось, и Робин перевела пристальный взгляд со свечи на Криса.

Она словно впервые его заметила. После нескольких попыток заговорить Робин наконец это удалось.

— Извини, — сказала она.

— Не за что. Приятно видеть у кого-то такой восторг. И раз уж ты обычно держишь рот на замке, это позволило мне избежать многих расспросов.

— Великая Матерь, да я же совсем заболталась, правда? Похоже, я просто не могла остановиться, должна была тебе рассказать...

— Знаю-знаю.

— Крис, это так... так волшебно! — Робин взглянула на свою руку — на вновь сияющую там татуировку. В сотый раз она недоверчиво потерла кожу, и на лице ее отразились остатки страха, что татуировка сотрется.

Протянув руку к жирной свече, Крис задумчиво покрутил ее, наблюдая, как со всех сторон капает воск.

— Да, это замечательно, — согласился он. — Там одно из немногих мест, куда Гее не дотянуться. Когда туда попадаешь, начинаешь понимать, каким же чертовски замечательным было давным-давно это колесо.

Склонив голову набок, Робин посмотрела на Криса. А он не смог на нее взглянуть.

— Ладно, — сказала она. — Ты попросил меня прийти сюда, чтобы что-то обсудить. Речь шла о каком-то предложении. Не хочешь ли, теперь сказать, в чем оно заключается?

Крис снова волком посмотрел на свечу. Он знал, что Робин ценит прямоту и занервничает, если он станет медлить и дальше, но никак не мог начать.

— Скажи, Робин, какие у тебя планы?

— В каком смысле?

— Где ты собираешься остаться? Что будешь делать? Робин, похоже, изумилась, затем еще раз оглядела безумную комнату, построенную Крисом.

— Боюсь, я об этом не думала. Этот парень, Конел, сказал, что ничего страшного, если мы тут на какое-то время задержимся, так что...

— Тут никаких проблем. Пойми, Робин, это место принадлежит всем моим друзьям. Я буду счастлив, если оно станет твоим домом. Навсегда.

В благодарном взгляде Робин проскользнула настороженность.

— Я ценю это, Крис. Чудесно будет немного здесь пожить и во всем разобраться.

Вздохнув, Крис наконец посмотрел прямо в глаза Робин:

— Хотел бы попросить тебя об этом прямо сейчас. И надеюсь, ты подумаешь, прежде чем ответить. Еще надеюсь, ты будешь откровенна.

— Все в порядке. Валяй.

— Мне нужен Адам.

Лицо Робин окаменело. Долгое время она даже мышцей двинуть не могла.

— Что ты сейчас чувствуешь? — спросил Крис.

— Гнев, — ровным тоном проговорила она.

— А раньше? До того, как на тебя это обрушилось?

— Радость, — ответила она и встала.

Подойдя к медной копии самой себя на дальней стене, Робин медленно провела по ней рукой. Потом оглянулась на Криса:

— По-твоему, я плохая мать?

— Я тебя уже двадцать лет не видел. Не знаю. Но я вижу Искру и знаю, что для нее ты хорошая мать.

— А для Адама я, по-твоему, хорошая мать?

— Думаю, ты пытаешься ею быть, и это разрывает тебе сердце.

Робин вернулась к столу, вытащила стул и уселась на него задом наперед. Потом сложила руки на столе и посмотрела на Криса.

— Ты хороший, Крис, но не идеальный. Я рассказывала тебе, что чуть не убила его, когда родила. Возможно, тебе будет трудно понять. Если бы я и правда его убила... убийцей я бы себя не почувствовала. Я просто сделала бы то, что полагалось. А когда я оставила ему жизнь, то разрушила себя политически, социально... да почти во всех отношениях. И прошу тебя поверить — все это на мое решение не повлияло.

— Я верю. Мнение других тебя всегда мало волновало.

Робин усмехнулась — и на миг стала девятнадцатилетней.

— Вот за это спасибо. И все же какое-то время мнения сестер были крайне для меня важны. Наверное, ты плохо меня знал. Но, когда он вышел из моей утробы на воздух, я хорошенько на себя посмотрела. И до сих пор постоянно это делаю.

— Ты его любишь?

— Нет. Я чувствую к нему сильнейшую привязанность. И умру, защищая его. Мои чувства к нему... «двойственны», Крис, — нет, не то слово. Быть может, я все-таки его люблю. — Она снова вздохнула. — Но он не разрывает мне сердце. Я примирилась с ним и — в нашей общей судьбе — буду ему хорошей матерью.

— Никогда в этом не сомневался.

Робин нахмурилась, затем пригладила волосы:

— Тогда я просто не понимаю.

— Робин, я вовсе не собирался его спасать, потому что даже представить себе не мог, что он в этом нуждается. — Лицо его ненадолго помрачнело. — Признаюсь, меня тревожит Искра.

— Она сама чуть его не убила.

— Это меня не удивляет. Она очень похожа на тебя в ее годы.

— Я была подлее. Разница между мной и Искрой в том, что я бы его все-таки убила. А она — нет. Не убила же она его просто потому, что на самом деле и не хотела. Искра специально выбрала такое время, когда я точно ее застану. Она просто показывала мне свою боль и проверяла, действительно ли я ее остановлю.

— Думаешь, теперь она для него не представляет угрозы?

— Абсолютно уверена. Искра дала слово. А ты же помнишь, как для меня важна была клятва? Нет, у меня точно кишка была тонка по сравнению с нею. — Потянувшись к свече в центре стола, Робин сдвинула ее вбок. — Может, ты все-таки скажешь, почему он тебе так нужен?

— Потому что я его отец. — Крис перевел дыхание. — Я исхожу из незнания. Мне неизвестно, что представляет собой ковенская семья. Я не знаю, как это бывает, когда кругом одни женщины. Вы вступаете в браки? Сколько у ребенка родительниц? Две?

Робин немного подумала, затем скривилась:

— Давным-давно я говорила об этом с Габи, и она рассказала мне про гетеросексуальные обычаи. В конце концов я пришла к выводу, что два жизненных стиля не так уж и различны. Примерно тридцать-сорок процентов из нас составляют пары, и все у них бывает нормально. Большинство остальных пытаются взять на себя жизненное обязательство, но через несколько лет все у них идет прахом. Около десяти процентов полностью отделяют сексуальную жизнь от семейной, имеют случайных или периодических любовниц и этим довольствуются.

— Родители-одиночки, — задумчиво произнес Крис. — Там, где я жил, уровень разводов держался где-то на семидесяти пяти процентах. Но я говорю о моем воспитании, моих представлениях о... о том, что хорошо и что плохо. А представления эти подсказывают мне, что отец несет ответственность за своих детей.

— Как тогда насчет Искры? Она тоже твоя дочь.

— Я боялся этого вопроса. Она уже не ребенок. Но она по-прежнему моя частичка, и я буду делать для нее все, что следует.

Робин рассмеялась.

— Только не скрипи так зубами, — сказала она. — А то я начну сомневаться, серьезно ли ты говоришь.

— Признаюсь, это будет нелегко.

— Напрасно беспокоишься. Искра — все, что угодно, но только не что-то конкретное. Впрочем, если оставить на минутку и убрать в стол твое замечание насчет того, чтобы делать для Искры «все, что следует», чем бы это «все» ни было... то ты так и не сказал мне, зачем тебе нужен Адам. Просто потому, что ты его отец?

Крис развел руками и посмотрел, как они легли на стол — большие, натруженные и бессильные.

— Не знаю, могу ли я. — Тут он вдруг понял, что близок к слезам. — Меня мучили... сомнения. — Он указал на свои уши, длинные и остроконечные, полускрытые под пышными волосами. — Я просил этого и, кажется, получил. Теперь обратной дороги уже нет. Мы с Вальей... нет, Господи, не могу сейчас в это лезть. Даже начать не могу.

Закрыв лицо ладонями, Крис заплакал. Нет, невозможно — как же ей это объяснить?

Крис сам не знал, сколько он проплакал. Когда он поднял взгляд, Робин по-прежнему смотрела на него с любопытством. Она едва заметно ему улыбнулась, предлагая поддержку. Крис вытер глаза:

— Я чувствуют себя обманутым. У меня был Змей, и я страстно его люблю. Я люблю титанид. Однажды я сам таким стану.

— Когда?

— Я и сам не знаю. Процесс для меня загадочный. Все это продолжается уже долгое время и начинает становиться болезненным. Полагаю, процесс мог бы завершиться сейчас, и я навсегда застрял бы между человеком и титанидой. Понимаешь, Робин... ведь титаниды — не люди. Они и лучше, и хуже, они и похожи, и непохожи, но они не люди. Девяносто девять процентов меня хочет стать титанидой... чтобы не было так больно, как больно уже давно. Так что я могу понять Валью, а быть может — даже объяснить ей, почему я делал то, что делал. Но один навязчивый процент до смерти боится перестать быть человеком.

— Значит, это именно твое сердце рвется на части.

— По-моему, ты в точку попала.

— Адам — твоя связь с человечеством.

— Да. И я, между прочим, его отец — неважно, каким окольным путем это получилось.

Робин встала и снова подошла к стене. Крис взял свечу и последовал за ней. Свечу он поднял повыше, пока Робин нежно касалась чеканки по меди.

— Мне нравится, — сказала Робин.

— Спасибо.

— Сначала я не думала, что понравится, но с каждым разом нравится все больше. — Она аккуратно обвела очертания, двигая пальцем по беременному животу. Потом повернулась к Крису.

— А почему ты сделал меня беременной:

— Не знаю. Просто интуитивно.

— И ты оставил... — Робин положила ладони на свой живот — туда, где раньше была чудовищная татуировка — отвратительное, вызывающее, полное отчаяния граффити, выколотое самой же Робин еще непомерно гордым ребенком. Источник унес татуировку. Будто ее там никогда и не было.

— Тогда возьми его, — сказала Робин.

На мгновение Крис не мог понять, так ли он все расслышал.

— Спасибо, — сказал он затем.

— Похоже, ты не рассчитывал.

— Не рассчитывал. Почему же ты передумала? Уголок ее рта выгнулся от удовольствия.

— Ты слишком многое обо мне забыл. Передумала я примерно через полсекунды после того, как ты попросил об Адаме. Потом мне просто пришлось выслушать твои доводы, чтобы подыскать выход полегче.

Крис был в таком восторге, что подхватил ее на руки, будто ребенка, и поцеловал. Робин же со смехом притворилась, будто дает ему отпор.

Оба все еще хохотали, когда до них вдруг долетел отзвук крика. Отзвук этот пулей метнулся мимо сознания Криса — к чему-то столь основательному, как инстинкт. Гигант рванулся к дверям раньше, чем осознал, кто это кричит.

ЭПИЗОД IX

Рокки и Валья находились в двух километрах от «Смокинг-клуба» — на одном из ровных, открытых местечек по соседству — и тащили за собой плуг подобно тягловому скоту, каковым безусловно не являлись. Сравнение их, впрочем, не раздражало. Просто титанидский фермер шел впереди плуга, а не позади. Титаниды были неизменно прямы и честны — что касалось прямой сделки. Они платили долги. Им даже в голову не приходило принять чье-то жилье или пищу — и не сделать чего-то взамен. Титаниды также умели сочетать выплату долга с собственным легитимным интересом. Рокки и Валья любили навещать Клуб, любили оставаться с Крисом в его причудливом гнезде и, разумеется, любили хорошо поесть. Благо существовали в окрестностях определенные ингредиенты, которые не процветали в гейских джунглях, зато в изобилии имелись на свету, на равнинах, а также в отсутствии конкуренции. Отсюда и работа с плугом. Самому Крису она была не по силам, зато на вспаханном поле можно было собрать лучший урожай, а значит — устроить более богатый стол. Все в наилучшем виде уравновешивалось.

Обработали они уже примерно два акра. Запах свежевспаханной почвы нравился Рокки. Приятно было прилагать усилия, чувствовать, как твои копыта погружаются в землю, слышать поскрипывание упряжи, видеть, как богатая бурая почва дымится от подгейского тепла. Приятно было тереться боками с Вальей. Желтый был любимый цвет Рокки, а Мадригалы были желтее желтого.

Познакомились они недавно. То есть о Валье Рокки знал едва ли не с рождения, когда она отправилась в тот жуткий поход с Капитаном, — в поход, прославленный в песнях и преданиях. Уже не один мириоборот Рокки был знаком со Змеем, сыном Вальи. Но саму Валью накоротке Рокки узнал лишь около семи кило-оборотов назад.

И всего килооборот назад Рокки понял, что любит Валью. Это его удивило. Разумеется, как и любой другой разумной расе, причуды были свойственны и титанидам. Так что и Рокки подумывал об Эолийских Соло. Любить их, он, впрочем, был не склонен. Рокки считал едва ли не верхом неразумия, что единственный родитель Соло находил в себе достаточно эгоизма, чтобы возыметь желание произвести на свет генетическую копию самого себя без помощи какой-либо другой титаниды. Ребенок Эолийского Соло был, понятное дело, столь же невинен, что и любой другой... и все же раз он представлял собой точную копию матери, оставалось предположить, что и дитя Эолийского Соло унаследует материнский эгоизм.

Именно Эолийским Соло и была Валья.

Пара дошла до конца ряда. Оба приятно вспотели и самую малость устали. Валья потянулась к застежкам своей упряжи — ее примеру последовал и Рокки. Они отстегнули плуг, и Валья протопала на несколько шагов вперед, после чего повернулась, высоко задрав хвост, и снова вернулась к Рокки. Затем она потянулась под его живот, чтобы пожать ту складку, где скрывался задний пенис.

— Мне охота, — пропела она. — Не хочешь ли потрахаться?

— Звучит заманчиво, — пропел он и подобрался к ней сзади.

То, что они в действительности сказали друг другу своими песнями, было гораздо больше. Впрочем, титанидские песни никогда в точности не переводились ни на английский, ни на любой другой земной язык. Фраза Вальи из четырех нот была выражена в земной тональности, так что «охота» и «потрахаться» почти соответствовали действительности. Но то, как Валья гарцевала, тоже составляло часть песни — причем ту ее часть, где имелось в виду, что Рокки ее покроет, а не наоборот. Ответ Рокки заключал в себе много больше простого одобрения. По сути, весь обмен репликами и последующими движениями был не большей формальностью, чем процесс одевания.

Итак, Валья развела задние ноги и чуть опустила круп. Легко пройдясь передними ногами по ее спине, Рокки оседлал ее и вошел. Он обнял сзади торс Вальи, а та потянулась назад и крепко обняла его передние ноги. Тогда Валья развернула голову, и они поцеловались, а затем радостно и бодро спаривались добрых две минуты, пока не достигли задних оргазмов — которые, по здравым неврологическим причинам, у титанид всегда наступают одновременно. Некоторое время Рокки отдыхал в этой позиции, крепко прижимаясь своими грудями к сильной спине Вальи, затем подался назад.

Валья спросила, не оказать ли и Рокки ту же услугу, но Рокки отказался — и вовсе не потому, что не хотел быть покрытым. Напротив, ему страшно этого хотелось. Просто на уме у него в тот момент были куда более серьезные и интимные материи.

Тогда он погарцевал перед Вальей, высоко вскидывая передние ноги, а затем встал с ней лицом к лицу — в считанных дюймах. Улыбнувшись Рокки, Валья положила руку ему на плечо, желая слегка повернуть к себе его голову и поцеловать. Но тут заметила его переднюю эрекцию.

— Простите, сир, но мы едва с вами знакомы, — пропела она в формальной тональности.

— О да, синьора, мы знакомы недолго, — согласился Рокки. — Но любовь столь сильная, как моя к вам, рождается порой мгновенно, в манере тех-кто-ходит-на-двух-ногах. Если прекрасная госпожа позволит, я предложил бы моей даме союз.

— Спойте же о нем.

— Трио. Мне быть задоматерью. Прошу прощения, если об этом не упоминал, но задоматерью мне еще быть не доводилось.

— Вы молоды.

— О, вы правы.

— Миксолидийское?

— Лидийское. И Змею быть задоотцом.

Валья задумчиво потупила взгляд.

— Диезное? — пропела она.

— О да.

Так Рокки обрисовал Диезное Лидийское Трио, один из наиболее привычных из двадцати девяти способов. Они с Вальей произведут переднее сношение, результатом которого станет полуоплодотворенное яйцо: Рокки как передоотец, Валья — как передомать. Яйцо это затем будет активировано Сирокко Джонс, имплантировано в матку Рокки и стимулировано Змеем: Рокки таким образом станет задоматерью, Змей — задоотцом.

Рокки видел, как Валья все обдумывает. Генетика была для титанид настолько же интуитивна, насколько легковесна она была для людей. Рокки знал, что ни малейшего изъяна Валья в его предложении не найдет, хотя тот факт, что Валья была задоматерью Змея, мог бы показаться человеку инцестуозным. Однако инцест становился для титанид генетической проблемой лишь в особых и ограниченных случаях, а морально вообще никакой проблемы не составлял.

— Брак всем хорош, — наконец пропела Валья. — Но некоторых раздумий он все же потребует.

— Как будет угодно госпоже.

— О дело вовсе не в вас, сударь, — начала было Валья, но тут же перешла в менее формальную тональность. — Черт возьми, Рокки. Похоже, и я начинаю в тебя влюбляться. Да, ты славный парнишка, но меня тревожат нынешние времена.

— Понимаю, Валья. Колесо нынче крутится скверно.

— Не знаю, стоит ли нам вводить детишек в подобный мир.

— Разве во времена твоей задоматери мы не воевали с ангелами?

Валья кивнула и утерла слезу.

— Да, знаю. И Змей будет в восторге. Ты уже с ним говорил?

— Ни одна живая душа еще не знает.

Не успели они поцеловаться, как тут же услышали — из джунглей на полном галопе вылетел Змей. Грязь так и летела у него из-под копыт, пока он громыхал по вспаханному полю.

— А я думал, вы тут пашете! — пропела титанида. — И почувствовал себя таким виноватым. Сидишь себе дома и готовишь, а единственная твоя забота — это бешеное человеческое дитя. А вы тем временем трудитесь в поте лица, как простые крестьяне. Вот я и поспешил — только бы найти вас и...

Тут Змей замер, зарывшись в землю всеми четырьмя копытами, — и долгих две секунды стоял как вкопанный. Затем он вдруг встал на дыбы — резкий разворот — и вот уже летит туда, откуда прискакал.

— Зомби! — выкрикнул он по-английски, но к тому времени Рокки и Валья уже сами почуяли нечисть — и бросились в жаркую погоню.

— Вот и спасай после этого ребенка, — заметил Конел, глядя на Адама. У того с подбородка капала слюна. — Нянькой тебя делают — только и всего!

Зевнув, Конел еще глубже зарылся в кушетку. Они с Адамом играли в угловой комнате на первом этаже главного здания Клуба — той самой, где множество окон и прекрасный вид на водопад. Искра занималась наверху чем-то таким, от чего по дому порой разносились странные запахи. Так или иначе, чем бы приготовленная гадость ни была, девушку от нее вырвало. А чуть раньше она бегала по дому, явно изображая из себя шпионку. Но уже час с лишним ни звука оттуда не доносилось.

— Конечно, слишком хороша, чтобы сидеть со своим братишкой, — сказал Конел Адаму. Ребенок с серьезным видом понаблюдал за «своим нянем», затем швырнул в него титанидским яйцом.

На самом деле Конелу жаловаться было не на что. И по-правде, он испытывал громадное удовлетворение от того, что и ему нашлось занятие.

А парнишка был ничего себе. Не рева-корова. По-настоящему смышленый и сильный. Еще годик, и он бы уже взялся за гири — только бы на ноги чуть покрепче встать. Костяк у него для гирь что надо. По-своему Конел даже гордился, что Робин доверила ему такого парнишку.

Ребенка Конел усадил в центр комнаты, выклянчил для него кое-какие игрушки. Адам с удовольствием расшвыривал игрушки по сторонам, а потом за ними ползал. Особенно полюбилась Адаму полка с титанидскими яйцами. Яйца были круглые, размером примерно с шарик для гольфа — и всевозможных цветов. В рот Адаму они не влезали, хотя пытаться это делать ему не мешало. Вдобавок они не бились. Пожалуй, единственным недостатком яиц была их склонность закатываться под мебель. Тогда Конел соорудил вокруг Адама палисад из подушек четырех метров в диаметре. Дальше ребенку утопать не удавалось. Так что Адам голый шлепал по округе, падая не слишком часто, но когда все-таки падал, то почти сразу вскакивал.

Глядя, как Адам замирает, а потом начинает прыскать на пол, Конел рассмеялся. Тогда Адам неуклюже повернулся и тоже рассмеялся.

— Ма! — заверещал мальчуган. — Ти-ни! Ма!

— Пи-пи, — объяснил ему Конел, вставая. — Пора бы уже, парнишка, выучиться. — Хочу пи-пи. — Адам засмеялся еще громче, кивая.

Конел взял из ванной полотенце и вытер лужу. Досада, конечно, но что уж тут поделаешь? Да и всяко лучше пеленок.

Потом Конел снова сел и мысленно уже в сто первый раз обратился к Искре. Скорее всего она просто там спит. Ну и штучка эта Искра! Н-да, Искра. Ох и штучка. Что же с ней интересно делать? С чего начать?

Ничего хорошего Конелу в голову не лезло. Сперва он думал, что она ненавидит все живые существа — в равной степени. Позднее он пришел к выводу, что для него, Конела, в сердце девушки уготовано особое место — чуть ниже гремучих змей, педерастов и спирохет. Ничего не скажешь, неплохо для начала. Впрочем, целеустремленность всегда была сильной стороной Конела.

Целеустремленность — но, к несчастью, не воображение. И не скрытность. Сирокко однажды заметила ему, что его прямота просто очаровательна, но к ней требуется привыкнуть.

Так что когда мысли Конела обращались к Искре, они крутились вокруг одного и того же невыгодного шаблона. Конел понимал, что все это смехотворно, что должно случиться нечто радикальное. Только тогда Искра перестанет видеть в Конеле что-то кроме отталкивающего чудовища. Но ничего, помимо привычных фантазий, бедняге в голову не приходило. Фантазия начиналась с того, что он встает со стула и поднимается по лестнице. Затем стучит в дверь.

— Входите, пожалуйста, — скажет Искра. И Конел, с самой своей победной улыбкой, войдет.

— Просто зашел заглянуть, не нужно ли вам чего-нибудь, Искра, — скажет он.

Затем — насчет подробных деталей этой части у Конела уверенности не было — он сядет рядом с ней на постель, наклонится ее поцеловать, их губы сольются в нежном поцелуе...

И тут она закричала.

Жуткий, устрашающий вопль, вырвавшийся из самого горла. И так далеко зашла фантазия Конела, что на одно мгновение замешательства он попытался придумать подобающее извинение — а потом кровь его застыла в жилах, стоило ему понять, что вопль реален.

Нижняя ступенька, девятая ступенька, затем верхняя ступенька — и Конел уже пулей летит по коридору к ее комнате.

ЭПИЗОД X

Искра пробуждалась медленно, не сознавая, что ее тревожит. Она так и лежала в постели, снова ожидая того звука. Интересно, почему она решила, что Сирокко стоит у ее двери и собирается войти?

Вот опять. Опять что-то скребется. Но здесь не скребутся в двери — здесь открывают их кулаками. Да и не дверь это вовсе. Окно.

Зевая, Искра дотопала до окна и высунула наружу голову. Потом взглянула вниз.

То, что она увидела, забыть ей уже было не суждено.

Снаружи дома карабкалась какая-то тварь. Искра увидела лапы — сплошь из костей и змей; макушку, покрытую сморщенным пергаментом и клочками длинных волос. Но ужаснее всего были ладони твари. Вот оголенные кости пальцев, куски гниющего мяса — и пасти, пасти. Каждый палец заканчивался слепой змейкой с широкой пастью с игольчатыми зубами, и, когда такая лапа хваталась за вертикальную стену, змейки вгрызались туда со вполне различимым хрустом. Тварь двигалась быстро, лапа поспевала за лапой. Искра лихорадочно нашаривала оружие, запоздало понимая, что на ней нет ни клочка одежды. И тут тварь подняла взгляд. Вместе лица Искра увидела череп. В глазницах роились черви.

Искру тяжело было напугать. Даже это жуткое лицо не смогло довести ее до крика. Но затем она повернулась за пистолетом — и оказалась лицом к лицу со второй тварью. Эта висела на стене рядом с окном — и ее физиономия оказалась в каком-то полуметре от лица девушки. Над бровями чудища торчала зазубренная кость, и кишела масса червей. Тварь потянулась к Искре — тут-то она и закричала.

Тварь ухватила Искру за кисть. Все еще крича, она дернулась, а змейки впились в ее плоть. Наконец удалось высвободиться.

Искра не помнила, как ей удалось добраться до другого конца комнаты. Время то шло мучительно медленно, то жульничало, оставляя минутные провалы. Искра вдруг обнаружила у себя в руке пистолет. Рука дрожала, осторожно шаря. Наконец, удалось поднять оружие. Вторая тварь, уже оказавшись в комнате, шла прямо на Искру. Той удалось спустить курок, но ничего хорошего из этого не вышло. Пистолет выскользнул из окровавленной руки и упал на пол. А тварь как шла, так и шла. Тогда Искра прыгнула в щель меж стеной и кроватью — и забилась туда. Тут она услышала, как дверь разлетается в щепы. Так, где-то тут должен быть еще пистолет. Искра боролась со всепоглощающей жаждой поискать еще, но тут услышала, как что-то смачно по чему-то ударяет. Одновременно что-то еще так колошматило в дверь, что содрогался весь дом. Наконец, Искра все-таки отыскала пистолет и, придерживая его здоровой рукой, выставила прямо перед собой над кроватью.

Конел оказался в десятой доли секунды от смерти. Нервный импульс был уже на пути к давившему на спусковой крючок пальцу Искры, когда она вдруг поняла, что это Конел и что сцепился он с одной из тварей. Тогда девушка молниеносно вскинула руку. Первая ракетная пуля влетела на фут ниже потолка.

У Искры не было ни малейшей возможности всадить пулю в тварь, сцепившуюся с Конелом, и не отоварить самого бодибилдера. Зато второй монстр как раз вырисовывался в окне, намереваясь забраться в комнату. Этому Искра всадила две разрывные пули — одну в голову, а другую в грудь — а потом помедлила секунду, чтобы посмотреть, как твари это понравится.

Голова взорвалась, исчезла, превратившись в кусочки кости. Грудь тоже собралась было разлететься на части, но серебристые змейки, что загадочным образом вели тело твари, снова сумели собрать ее воедино.

И тварь продолжала идти.

«Еще немножко, — подумала Искра, — и мне кранты».

Та тварь, что оказалась на полу, сбросила с себя Конела. Искра порадовала ее тремя пулями — но с тем же результатом. Силой взрыва порождение мрака оказалось отброшено к стене, а левая его рука оторвалась от плеча. Но тварь встала, однорукая, и снова направилась к Конелу.

То же самое — и рука. Стремительно перебирая пальцами, она тоже подбиралась к своему противнику.

Искра сглотнула кислую блевотину и всадила три оставшиеся пули в ту тварь, что как раз влезала в окно. В безголовую. Та зашаталась, ударилась о подоконник и полетела навзничь — вниз. Услышав, как что-то скребется по стене, удаляясь, Искра затем разобрала всплеск, когда тварь плюхнулась в воду.

Но тут к ней повернулся второй зомби.

Конел, похоже, был потрясен. На ноги он кое-как подымался, но голова заметно тряслась. А монстр тем временем на разбитой ноге тащился к Искре, сыпля по дороге осколки кости, кусочки желеобразной плоти, шустрых семенящих жуков и мелких зубастых грызунов.

Искра швырнула в монстра пистолет, сожалея, что это не увесистый кольт ее матери, а новомодный, облегченный тип. Удар раскроил щеку зомби, и оттуда посыпались черви.

Тогда Искра что было сил подняла кровать и швырнула ее в монстра. Зомби легко отбил очередной снаряд.

Теперь Искра уже спускалась вниз, неспособная удержаться от отступления.

Она швырнула лампу, вазу, прикроватный столик — но зомби все подбирался и подбирался. Конел медленно подходил сзади, но зомби уже нависал над Искрой, загоняя ее в угол. Никуда ей уже было не деться. Рука Девушки лихорадочно шарила в поисках оружия. Что-нибудь. Хоть что-нибудь. Наконец, она что-то нашла и швырнула.

И тварь рухнула на пол в тот самый миг, когда в дверь, наконец, ворвался Крис.

Искра увидела, как Крис пинает упавшего зомби, видела, как он собирается сделать из монстра котлету... а затем останавливается. Гигант нахмурился, и Искра поняла, что что-то тут не так. Потом она поняла — Крису не ясно, почему тварь не дает отпора. Он еще раз пнул монстра. Зомби начал распадаться. Серебристые змейки, что держали зомби воедино и, казалось, одушевляли его, теперь стали вялыми и безжизненными.

Крис опустился перед нею на корточки. Искра не очень хорошо его видела. Осмотрев ее руку, он, похоже, удовлетворился тем, что раны жизни не угрожают. Потом Крис положил свои здоровенные ручищи на плечи девушки и посмотрел ей в глаза.

— Ну как, справишься? — спросил он.

Искра сумела кивнуть, и Крис ушел. Потом она услышала, как он что-то говорит Конелу — что-то насчет Адама. Наконец, его тяжелые шаги стали удаляться.

Казалось, в комнате нет ничего, кроме дохлого существа. Искра глаз не могла от него отвести. Лежало оно всего в каком-то метре от нее. Без всякого сознательного намерения ноги сами стали отталкивать Искру прочь. Спина ее скользила вдоль стены, а ноги продолжали толкать, пока она не наткнулась на что-то мягкое. Ничего хорошего насчет мягкого Искре в голову не приходило. Твердые стены и полы были гораздо лучше. Она вскрикнула. Вышел робкий испуганный вскрик, о котором она тут же пожалела, но сделать с собой ничего не смогла. Искра уже поняла, что наткнулась она на Конела. Грубая ткань его куртки оцарапала ей плечо, но это было приятно. Все теплое было приятно. Тварь, когда она ее схватила, была зверски холодная, и сама Искра была теперь как ледышка.

Искра сидела там, дрожа, — а Конел накинул ей на плечи куртку. Девушка слышала крики из других комнат, шум борьбы и понимала, что должна помогать. Но тем не менее сидела тихо, пока Конел рвал свою рубашку на лоскутья и перевязывал ей окровавленную руку. Пока он этим занимался, Искра слышала топот титанидских копыт и то, что вполне могло быть боевыми выкриками.

Наконец Конел стал вставать, и Искра вдруг поняла, что цепляется своей здоровой рукой за его предплечье.

Он остановился, подождал, пока она встанет, и вывел ее из комнаты. Все это время Искра так и не сводила глаз с твари на полу.

Никак не понять было, почему это зомби вдруг оказался мертв.

Мертв? «Ну да, черт побери», — подумал Крис. Ясное дело — мертв. Да он с самого начала был мертв. Но раньше почему-то это никогда их не останавливало.

Конечно, Крис пинал бы злобную тварь до тех пор, пока ее не пришлось бы соскабливать со стен. Впрочем, на это у него не было времени. Не было у него времени и выяснять, что ее убило. На самом деле у него не было времени проверить, как там Искра, но все же он это сделал.

У Конела явно кружилась голова. Кровь бежала у него из раны на скальпе, а у виска вздулась опухоль размером с хорошее яйцо.

— Где Адам? Конел. Ты меня слышишь?

— ...внизу, — пробормотал Конел. — Вниз по лестнице. Поспеши, Крис... там зомби.

В коридоре оказался еще один мертвый — или недвижный — зомби. Пришел он, судя по всему, от комнаты Сирокко. Крис сбежал по лестнице, завернул за угол, промчался через музыкальную комнату — и угодил прямо в лапы еще одного зомби.

Этот сражался с Крисом. И, судя по его виду, еще не так далеко зашел, как тот, что был в комнате у Искры. Пожалуй, умер неделю-другую тому назад. Крис поднял зомби и отшвырнул его в сторону, надеясь выиграть время. Единственным оружием, хоть как-то подходящим для борьбы с этими тварями, было колющее. Неплохо было также овладеть постоянным ритмом лесоруба, обтесывающего бревно, а так же крепким желудком Конана-варвара. Бить же их или бороться с ними означало почти верную смерть. Они могли впитывать удары чуть ли не вечность и, даже если ты их расчленял, все равно продолжали биться. Однако если удавалось разрубить достаточное количество смертезмей, что обеспечивали зомби непристойное подобие жизни, то дело в конце концов выгорало.

Зомби обладали страшной силой. Если они подбирались поближе, смертезмеи рвали тебе плоть.

Не успел зомби удариться об стену, как Крис уже стал подыскивать себе топор или тесак. Но ничего подходящего не находилось. Тогда Крис схватил стул, намереваясь давать зомби отпор, пока не доберется до кухни, где он кое-что заприметил. Но зомби не вставал.

Зомбиня — казалось дикой нелепостью использовать по отношению к твари женский род, хотя у нее были раздутые и гниющие груди, — распростерлась на полу, смяв прекрасный тромбон старого серебра.

И снова Крис не стал медлить, чтобы задуматься или попытать удачи. Он даже не имел намерения биться с зомби — тот просто стоял у него на пути. Проскочив музыкальную комнату, Крис ворвался в кухню, где прихватил самый большой тесак, — и снова назад через весь дом. А там, куда он направлялся, ему явилась мгновенная картина — Робин стоит на подоконнике, ноги полусогнуты, а руки вытянуты перед собой.

Крис успел ей крикнуть — но она уже прыгнула.

Робин едва не обогнала Криса на пути к дверям Медной комнаты. Затем чуть не столкнулась с ним в тех же дверях, что было бы крайне болезненно. Еще бы — Крис уже так разогнался, что никакие двери ему уже не требовались, — он просто раздавил бы старую подругу об стенку. Тогда Робин сбавила ход ровно настолько, чтобы пропустить гиганта, затем проскочила сама, затем снова, на полном ходу, разинула рот на впечатляющее зрелище несущегося вперед Криса Мажора. Долго смотреть не пришлось. С таким же успехом Крис мог лететь.

Великая Матерь, да ведь тут одно колоссальное дерево!

Казалось, ушла целая вечность, но в конце концов Робин все-таки вломилась в заднюю дверь и стала пролетать комнату за комнатой, выкликая Криса, Искру, Конела... кого-нибудь. Все бежала и бежала. Как-то раз, уголком глаза, Робин заметила что-то жуткое, шаркающее наружу из пустой комнаты — но не остановилась. Ничто не могло остановить Робин, пока она не найдет Искру и не выяснит причину того вопля. Она слишком хорошо знала свою дочь и понимала, что от вида мышки Искра так кричать не станет.

Но что-то заставило Робин остановиться. Она заглянула в комнату с горами подушек и игрушками на полу. Послышался плач Адама, и похожее на человека существо — что-то не то было с этим существом, но, что именно, быстрый взгляд разобрать не позволял — так вот это самое существо нырнуло в окно с Адамом на руках.

Остановка при четвертной гравитации требует немалой практики. Робин такой практики пока не имела. Пришлось стукнуться об стену, оттолкнуться от нее обеими руками и метнуться в комнату, ухватившись одной рукой за дверной косяк. Подбежав к окну, Робин выглянула и увидела, как существо уплывает прочь, гребя одной рукой. Другой рукой похититель приподнимал над водой Адама.

Скинув ботинки, Робин вспрыгнула на подоконник и нырнула.

Позднее она стала бы отрицать, что забыла в тот момент, что не умеет плавать. Раньше лишь раз Робин погружалась в воду с головой. Тогда с ней что-то такое случилось — и она сумела доплыть до берега. Робин рассчитывала, что и на сей раз выйдет так же. Не вышло.

Она нырнула с умопомрачительным всплеском, а затем стала пробиваться на свет.

Голова ее вырвалась на поверхность, и Робин перевела дыхание. Затем попыталась плыть. Но чем сильнее она старалась, тем хуже выходило. Голова то и дело уходила вниз. Тогда лучшее, что пришло ей на ум, — держать повыше нос. Но такое стремление Робин сама же перебивала, махая руками будто ветряная мельница. Поток нес Робин в том же направлении, что и ее цель, но такая тактика опять-таки ничего не давала. Похититель тоже плыл вниз по течению — и всякий раз, как Робин удавалось поднять голову, цель заметно отдалялась. Теперь оба уже плыли по быстрой воде, с рассеянными там и тут валунами, но по-прежнему тут было и глубоко, и холодно. Робин поняла, что жить ей осталось недолго. Все реже ее голова появлялась над водой, и все более краткими бывали такие появления. Кроме того, Робин все чаще вместо воздуха от души хватала воды.

Затем чья-то рука обвила Робин, и ее потащили наверх, спиной вниз. Она стала отбиваться, но рука стала сжимать все крепче, пока чуть ее не удушила. Тогда Робин выкашляла воду и расслабилась. Крис со скоростью моторной лодки тащил ее по воде к берегу.

Но по пути, в середине потока, им попался приличный валун. Крис вытащил туда Робин, подняв ее торс повыше, откуда ее не утянуло бы слишком сильное течение.

— Держись! — велел он ей.

— Достань его, Крис! — прохрипела Робин.

Но Крис уже пустился в погоню. Робин подтянулась повыше и стала наблюдать с вершины валуна.

Похититель был, наверное, метрах в тридцати впереди Криса, и расстояние сокращалось. Но вода впереди была страшно бурная.

Робин погрузилась в какую-то оцепенелую летаргию. Она вымоталась до предела, оказалась лицом к лицу со смертью — и теперь в ее силах было только цепляться за камень и смотреть, как разворачиваются события. Казалось, к ней они особого отношения не имеют. Робин способна была прикинуть, сумеет ли вор одолеть пороги и оставить жизнь Адаму, но никак не могла связать его смерть или жизнь с собой лично. В горле у нее булькал крик, и выхода этому крику не было.

Дальше Робин услышала, как мост, грохоча подобно лавине, пересекают титаниды. Обернувшись, она увидела, как Змей указывает в сторону Криса, увидела, как Рокки прыгает прямо через ограду и летит передними ногами вниз. Потом последовал такой всплеск, от которого вода взметнулась метров на двадцать. Голова Рокки вскоре появилась над водой, и он стремительно поплыл, а Змей и Валья тем временем вломились во входную дверь «Смокинг-клуба», даже не потрудившись ее открыть.

Потом стало слышно, как что-то пробирается сквозь кусты, и Робин повернулась в тот самый миг, когда из кустов выскочила бешено мчащаяся по берегу реки Сирокко. Миновав валун Робин, миновав Криса, она достигла удобного места для прыжка — и прыгнула. Тело ее пронеслось по почти ровной траектории, и, прежде чем удариться о воду, она уже оказалась в десяти с лишним метрах от берега.

Нырнуть Фея и не подумала. Выгнув спину и отставив руки назад — наподобие реактивного лайнера, — она выше задрала подбородок и сделала собой несколько блинчиков, будто плоский камушек, отыграв таким образом драгоценные два метра, прежде чем все-таки погрузиться в воду. Так Сирокко оказалась в десяти метрах позади своего противника, а плыла она чуть ли не как скоростной глиссер.

Робин вдруг поняла, что раскачивается, стоя на коленях, сжав кулаки и стиснув зубы, — словно помогает Сирокко плыть. Лишь смутно сознавала она то, как где-то позади в воду ныряют Валья и Змей. Маленькая ведьма не спускала глаз с женщины, что всегда была для нее Феей. Похоже было, что, добравшись до негодяя, Сирокко порвет его на мелкие клочки. А Робин больше ничего в мире так не хотелось увидеть.

Тут позади нее раздались крики. Широкая тень пронеслась над ней с захватывающей дух скоростью. А затем все, что успела увидеть Робин, был узкий профиль ангела, с размахом крыльев никак не меньше шести метров. Крылья эти скользили по-над самой водой.

Ангел чуть сложил крылья — и, казалось, заколебался в своем бешеном полете. А затем, с грациозной легкостью орла, набрасывающегося на ягненка, ангел схватил Адама. И взмыл вверх, используя всю инерцию для набора высоты. Набрав сотню метров, он замахал огромными крылами и в считанные мгновения испарился на востоке.

ЭПИЗОД XI

На пути к «Смокинг-клубу» к Лютеру пришло Зрение. Он знал, что ничего хорошего это ему не сулит. И понял, что такой информацией Гея скорее всего просто его подстегивает. И точно — когда Лютер и его Двенадцать добрались до высокого холма, что выходит на озеро, великое древо и древесный дом, увидеть Лютер успел лишь самую концовку.

Зрение так с ним и осталось. Оно не полагалось на его единственный глаз. Деревья, стены и расстояния были для Зрения ничто. Лютер видел воинство Кали в доме, ребенка, в одиночку играющего в комнате. Наблюдал он, как полутитанидский язычник бегает вверх и вниз по лестнице, видел, как на сцене появляется Сирокко Джонс, знал, что два человека и три титаниды нырнули в воду.

На считанные мгновения Лютер осмелился понадеяться, увидев, как Демон очертя голову бросается в реку. Ненавистной Джонс, знал он, даже нечестивая банда Кали не ровня — как, впрочем, если уж на то пошло, и его собственные ученики. Ничто так не порадовало бы Лютера, как зрелище того, как Демон покромсает эту непотребную блудницу Кали на составляющие. Тогда ребенок может достаться ему, Лютеру...

Не веря своим глазам, он смотрел, как мимо проносится ангел.

— Ангелы? — возопил Лютер. — Ангелы? Воже мой, Воже мой, жафем ты веня оштавил?

Его ученики нервно шаркали позади, озабоченные походом. Не имея собственных разумов, они неким образом были настроены на эмоции Лютера. До них доходило его растущее разочарование, его ненависть к Демону и к Кали... а также мгновенный и ядовитый страх перед смертным грехом, что содержался в только что сказанной фразе.

На поясе Лютер носил особый крест, сработанный из бронзы и острый как бритва по всем граням. Вот он вынул его и взялся полосовать себе ноги, чувствуя, как глубоко вгрызается оружие, торжествуя в умерщвлении плоти.

Тут откуда-то сверху донеслось кулдыканье.

Стоило Лютеру поднять взгляд — и вот она, Кали, спускается со своего насеста на дереве. По ее невероятных размеров груди постукивал бинокль. Ее личный раб, голый мальчуган на восьмом году, прыткий как мартышка, спешил за госпожой. Золотой ошейник на шее несчастного крепился к метру с небольшим золотой же цепочки, что привязывала его к Кали.

Кали была сплошь золото, гниение и скверна. Рабская цепочка составляла четырнадцать карат, но десятки колец, что Кали носила на пальцах рук и ног, были чистейшими, мягчайшими и тончайшей работы. Носила она также подлинный бронзовый лифчик, устроенный наподобие готического собора — поддерживать ее колоссальные охряные груди. Обе ее ноги и две пары рук окольцованы были сотней причудливых колец и повязок — слишком маленьких для ее раздавшихся форм. Выходило, что каждое кольцо вгрызалось в соответствующую конечность, а плоть как бы сочилась вокруг. Талию пережимал золотой пояс десяти дюймов в окружности, а дальше тело ее доходило до изобилия курдючной овцы. Эпитет «осиная талия» мог быть придуман специально для Кали.

Бронзовые ногти составляли сантиметров пятнадцать в длину.

Лицо Кали... впрочем, не вполне точно было бы говорить о ее лице, раз уж у нее было три головы. Однако правую и левую некогда просто туда присобачили. На каждой шее была надежно затянута веревка душителя. Когда одна из голов сгнивала, Кали, долго не раздумывая, просто заменяла ее новой из неизменно доступных в Гее запасов. К тому времени, как она спрыгнула с дерева и пошла навстречу Лютеру — гротескной походкой, покачивая бедрами — ни дать ни взять, проститутка в морге, — одна из голов уже явно дозрела, а другая столь же явно была недавним добавлением. Старая была женская и белая. Теперь она уже достигла последней стадии умирания — багровая, с красными выпученными глазищами и черным высунутым языком. Вдобавок она запрокидывалась назад, ибо висела на жалком клочке плоти. Другая голова прежде принадлежала негру, чей цвет лица лишь незначительно изменился после удушения.

Центральная голова некогда принадлежала — в том же смысле, в каком Лютер некогда был преподобным Артуром Лундквистом, — жрице, чье имя в предыдущей жизни звучало как Майя Чандрапрабха. От той Майи, впрочем, осталась одна голова. Тело ее при жизни было мальчишеским, угловатым и бесплодным. Та, что теперь звала себя Кали, ни секунды ни о чем не жалела. Не испытывала она и тех кратких мучений, порой посещавших того, кто ныне был Лютером. Кали торжествовала в своем ядовитом плодородии. Матка ее выдавалась будто медуза; каждый килооборот Кали щенилась еще одним пищащим чудовищем во имя вящей славы Геи.

Она носила пояс из человеческих черепов.

Лицо Кали было мертво. Глаза двигались, но она не могла моргать, улыбаться, хмуриться или закрывать рот. Челюсть ее висела, и язык вечно торчал изо рта. Кулдыканье, которое услышал Лютер, — именно таков был смех Кали.

Кали была самим воплощением кровожадности.

Вот она что-то закулдыкала Лютеру, а пальцы двух ее рук изобразили в воздухе странные жесты.

— Грит, где тебя, Лютер, черти носят? — забубнил мальчик.

Мальчуган этот был наследником великой судьбы. Сразу после начала войны ему стукнул год. Когда они с семьей спустились из своего пристанища в горах Мексики, одна из гейских «миссий милосердия» подобрала его с собой. Мать мальчика была глухонемой, что обеспечило ему навык, столь полезный для Кали. Когда-то парнишка был радостным, здоровым и бодрым шестилеткой. Теперь же его тело напоминало то, которое мог бы нарисовать политический карикатурист, — умышленно преувеличенная худоба и табличка на груди: «Мировой Голод». Бывший мексиканец никогда не отрывал глаз от рук Кали. Теперь он казался лет на восемь старше, чем был два года назад.

— Гея дала вне плаво завлать евенка, — прогремел Лютер.

Кали закулдыкала еще громче, а пальцы ее так и запорхали.

— Грит, Гея не давала тебе никакого права его забрать, если не явишься первым, — затараторил мальчик. — Грит, не хрен было опаздывать. Грит, ты противень... — Тут Кали влепила по и без того измочаленному лицу мальчугана.

— Грит, ты паразит... Еще пощечина.

— ...проблядь... И еще.

— ...про-тес-тант... грит, гнида ты протестантская... грит, с таким христианским говном в башке лучше сразу повеситься. Грит, с уродами и разговора нет. Грит, отсоси-ка ты у папы римского.

— Блудница Вавилоншкая! Шлюха Говоллы!

— Грит, ты в точку попал. Грит, дала бы тебе и всему твоему хитрожопому кагалу. Грит, не дал бы ты своего целлофана...

Кали снова его ударила.

— ...целлю... целко... цели-ли-ли... целибина... целбата... це-ли-ба-та.

Мальчик аж выдохнул от радости и облегчения, когда правильно назвал обет безбрачия и Кали перестала его бить.

— Целибат, целибат, целибат, — бормотал он. Уж в другой-то раз он не ошибется — без вопросов.

— Фафизв! — прошипел Лютер, подразумевая «папизм». Артур Лундквист, чей слабый дух информировал о действиях ту тварь, в которую он превратился, безусловно, не знал бы папизма по абсолютным индульгенциям, будучи трижды реформированным лютеранином, а значит — духовным союзником большинства католических сект. Однако Гея любила видеть своих жрецов фундаменталистами, а раз память у нее была долгая, то Лютер еще больше распалился.

— Фафизв! — повторил он, а в хвосте у него сочувственно зафукали и зафыркали его апостолы. — Фафизв! Да какое выло у тевя хлаво завилать евенка?

— Грит, Гея ей сказала. Грит, она до хрена больше работы переделала, чем ты и твои раздолбай.

— Но ангелы. Вне... — В ярости Лютер умолк, неспособный ничего сказать без возможного богохульства.

Почему Гея дала ей ангелов? Лютеру ангелов никогда не давали. У него никогда не было никаких ангелов. Лютеру даже не говорили, что ему могут дать ангелов.

— Не выйдет, — отважился он. — Твой ангел не долетит до Флеишходней.

Мальчик снова смотрел за руками хозяйки.

— Грит, очень даже выйдет. Грит, у нее этих ангелов как говна. Грит, у нее классно получится доставить любого мелкого засранца в Преисподнюю и гораздо дальше. Грит, как тебе отсосать сочного и сладенького от ее сочной и сладенькой...

Тут Лютер завизжал и ударил мальчонку. Тот принял это смиренно, как смиренно принимал все, что ему доставалось два последних года, — даже не отрывая глаз от рук Кали и не переставая переводить ее злобные проклятия. Он уже понял, что ни от какого врага ему не получить такой взбучки, как от родной госпожи.

Он ошибся. Лютер взмахнул крестом — и мгновение спустя мальчик упал замертво. А бывший пастор Артур Лундквист и его двенадцать апостолов тем временем насели на Кали. Все увлеченно ее рвали. Кали не сопротивлялась. Лежа на спине, она увлеченно кулдыкала, и смех ее еще сильней распалял Лютера...

Пока он вдруг не заметил, что все его апостолы мертвы.

ЭПИЗОД XII

Все собрались в той комнате, откуда похитили Адама.

Конел смотрел, как они входят — один за другим. Голова все еще страшно болела, но это была сущая ерунда по сравнению с тем страхом, что постепенно в него закрадывался.

Три титаниды были мокрые, но внимания не обращали. Мокрой была и Сирокко — но тоже как будто не замечала. Крис вытирался полотенцем. Выглядел он страшно усталым и сдержанным. Конел и понятия не имел о тех особых кругах ада, которые сейчас проходит Крис, но некоторые признаки не заметить не мог.

Мокрая Робин дрожала. Крис, когда закончил, отдал ей полотенце.

Искра...

На Искре по-прежнему была куртка Конела. Одной рукой она придерживала ее на плечах и дрожала при этом почти так же сильно, как и ее мать. И, хотя на девушке была куртка, и хотя она ее придерживала, она не делала никаких попыток прикрыться. Куртка и так доходила ей только до талии, так что низа не прикрывала. Так мало того — Искра так держала раненую руку, пока ее обрабатывал Рокки, что наружу вылезла одна грудь.

Похоже, Искра была лишена телесной стыдливости. Конел привык к такому у Сирокко и часто наблюдал ту же манеру поведения у давнишних обитателей Беллинзоны. Но для вновь прибывших это было удивительно.

Тут Конел вспомнил, как они прижимались друг к Другу в ее спальне. Никогда ему этого не забыть. А теперь он просто не мог оторвать от Искры глаз.

— Болеть будет сильно, — заметил Рокки.

— Доктора обычно так не говорят, — отозвалась Искра. — Наоборот — клянутся, что сильно болеть не будет.

— А я не доктор. Я целитель. И говорю, что боль будет адская.

Рокки вылил на порезы Искры антисептический раствор и принялся чистить. Лицо Искры окаменело, даже сделалось совсем некрасивым, но она не кричала.

Конел подумал, что она просто дурочка. Ему уже обрабатывали ранения от зомби. Рокки приходилось залезать глубоко, убеждаясь, что он добрался до каждой частички тления. Одно дыхание зомби могло на неделю уложить в постель. А с такими рваными ранами, как у Искры...

Ему пришлось отвернуться. Крепким желудком Конел не отличался.

Сирокко, как каменная статуя, ждала, пока все соберутся. Теперь, когда все были здесь, времени терять она не стала.

— Кто был в комнате с Адамом, когда его забрали? — спросила она.

Сердце Конела екнуло.

Он заметил, как Крис мрачно оглядывается, пытаясь сложить все воедино.

— Мы с Робин были в Ведьминой комнате, — сказал он. — Когда я сюда добрался...

— Я задала простой вопрос, — перебила Сирокко. — Я просто хочу знать, кто был здесь. Нам нужно с чего-то начать.

— Никого здесь не было, — сказал Конел и сглотнул комок в горле.

Сирокко повернулась к нему:

— Откуда тебе это известно?

— Потому что, когда я услышал вопль, я побежал наверх...

Сирокко продолжала на него смотреть. Фея была не в том настроении, чтобы попусту тратить время, поэтому взгляд держался две секунды. Но с уверенностью можно сказать, что за эти две секунды много больше двадцати лет не прошло.

— Я велела тебе его защищать — любой ценой, — ровным тоном проговорила она. На мгновение открылись дверцы двух доменных печей. Затем она отвернулась, и Конел смог перевести дух. Заговорил Крис:

— Сирокко, ты не права. Что оставалось делать Конелу, когда он услышал крик Искры? Плюнуть и растереть? У него просто не было выбора...

Тогда Сирокко посмотрела на Криса, и он больше ничего не сказал.

— Не трать мое время, Крис. Правоту и неправоту обсудим как-нибудь потом.

«Да, верно, — подумал Конел. — Никто не сообщал тебе, что все будет по правилам. Ты подходишь к самой злобной и полоумной маньячке в Солнечной системе... и пытаешься сделать человека из того, что еще в тебе осталось».

— Сирокко, а как насчет Искры? — спросила Робин. — Не мог же Крис...

— Заткнись, Робин.

— Капитан, — начал Рокки.

— Заткнись, Рокки.

Раздалось сразу несколько голосов, в том числе и Искры.

— Заткнитесь все.

Сирокко особенно не повышала голос, но вкладывала в него что-то такое, с чем никто спорить не мог. И она не дожидалась тишины. Тишина наступала, но Сирокко уже шла дальше.

— Скорость полета ангела мне известна, — сказала она. — Этого негодяя мне не удалось разглядеть настолько, чтобы понять, из какого он клана. Есть двадцать пять видов ангелов, и все они настолько непохожи, что нам, быть может, удастся получить помощь от других стай. Их ареал ограничен. Можно предположить, что он направляется к Преисподней, так что...

— А почему бы нам просто не оставить его в покое? — пробурчала Искра.

Сирокко сделала два стремительных шага и влепила Искре такую пощечину, что молодая женщина мигом оказалась на полу. Потом она села, изо рта у нее текла кровь, а Сирокко указала на нее пальцем.

— Пойми, деточка, тебе я уже спустила все, что могла. Вот тебе первое и последнее предупреждение. Ты должна повзрослеть, причем чертовски быстро. Кроме того, либо ты присоединишься к человеческой расе, либо я как-нибудь случайно тебя прикончу. А сделать мне это будет ох как непросто, ибо Робин — моя подруга. Но я это сделаю. Теперь мы будем обсуждать, как спасти жизнь человеческого существа, которому случилось родиться твоим братом. И говорить ты будешь, только когда спросят. Сирокко опять не повышала голоса. Едва ли была нужда. Ошарашенная Искра лежала на боку — где-то далеко по ту сторону унижения. Когда она падала, куртка Конела свалилась с ее плеч. Считанные минуты назад Конел весьма заинтересовался бы видом девушки — но теперь он лишь раз взглянул искоса, когда Рокки помогал ей подняться. Сирокко нуждалась в нем, а Искра при этом становилась всего-навсего еще одной девкой, да еще и тупоумной.

— За этим дельцем стоит Гея. Габи предупреждала меня, что ребенок очень важен. Не знаю, зачем он Гее понадобился. Возможно, просто для того, чтобы выманить меня на битву с нею, чего она уже многие годы добивается. Но Гея еще его не получила. Она в Гиперионе, а тот отсюда очень далеко. Мне нужно узнать кое-что еще. Крис, когда ты вошел в комнату Искры, зомби был уже мертв?

— Вот именно.

— А тот, в коридоре...

— Его там не было, когда я вошел, но, когда я вышел, он лежал на полу мертвее мертвого.

— Кто-нибудь из вас его убивал? — Сирокко стремительно обвела всех глазами, и все заверили, что нет.

— Теперь тот, что в музыкальной комнате. Расскажите мне о нем.

— Я уже готов был с ним биться, а он вдруг взял и упал навзничь.

— Но тот, что с Адамом, убрался. — Она повернулась к Искре. — Что ты сделала с самым первым?

— Выстрелила в него, — прошептала Искра. — Выстрелила... три раза.

— Так их не убьешь. Что ты сделала потом?

— Швырнула в него пистолет. Сирокко ждала.

— Я швырнула кровать. Еще всякое.

Искра вяло пожала плечами. Казалось, она все еще в шоке.

— Вазу, лампу, тиг... — Вся кровь отхлынула от ее лица.

— Что? — вцепилась в нее Сирокко.

— Одну... одну вещь... я там сделала.

— Пойми, Искра, я не собираюсь снова тебя бить, но ты должна сказать мне, что ты там такое сделала.

Шепот Искры был едва слышен.

— ...приворотное зелье...

— Она брала с кухне кое-какие ингредиенты, — отважился Змей.

Сирокко отвернулась от всех и несколько секунд молчала. Никто не шевелился. Наконец Фея повернулась.

— Крис, — сказала она, указывая на него. — Рации.. Три штуки. Принеси их сюда, затем встретимся у пещеры.

Не говоря ни слова, Крис поспешил выполнять поручение.

— Валья. Ты берешь одну рацию и как можно быстрее скачешь в Беллинзону. Призываешь всех титанид, которые еще верят в свою Фею. Мне нужны живые зомби — чем больше, тем лучше. Не рискуйте жизнью, чтобы их добыть, и постоянно держите со мной радиоконтакт.

— Есть, Капитан.

— Рокки, ты останешься здесь. Возможно, последуют дальнейшие инструкции, когда мы выясним, каким образом они собираются доставить Адама в Преисподнюю.

— Есть, Капитан.

— Змей. Как только получишь рацию, ты направишься на запад, и береги силы. Ангела тебе все равно не перегнать, но мы можем попытаться сориентировать тебя с воздуха. Возьми оружие.

— Есть, Капитан.

— Конел, ты отправляешься со мной. Робин, Искра, вы можете отправиться со мной или остаться — на ваше усмотрение.

Уже выходя из комнаты, Сирокко пнула одно из титанидских яиц, которыми играл Адам. Она застыла как столб, затем медленно подошла к стене, куда откатилось яйцо, нагнулась и подняла его.

Сирокко поднесла яйцо к свету и уставилась на него. Причем впервые, на памяти ныне живущих, Фея выглядела ошарашенной. Яйцо было прозрачное.

Бросив яйцо, она несколько мгновений стояла сгорбившись.

— Рокки, — приказала она затем. — Собери все эти яйца. Убедись, что собрал все. Разруби всю мебель, распотроши подушки, но ни одного не пропусти. Я объяснюсь с Крисом по рации после того, как мы отбудем. А когда убедишься, что собрал все до единого, уничтожь их.

Сирокко потребовалось много воли, чтобы отвлечься от мыслей о титанидских яйцах и вернуться к насущной проблеме.

И Робин, и Искра решили к ней присоединиться. Сирокко не стала их разубеждать, а также спрашивать о причинах. Они последовали за ней в джунгли, а затем вверх по холму к пещере.

Странно было, как быстро все вернулось на круги своя. Привычка командовать. Начиная с того, что она считала своим природным талантом — в ту эпоху, когда еще можно было изучить очень немногие женские ролевые модели, — Сирокко прилежно трудилась над тем, чтобы понять, как это делается. Она разговаривала с тысячами стариков, морских капитанов, из которых были и те, кто командовал кораблями еще в Первую ядерную войну. Потом появились космические капитаны и целые новые традиции, новые способы поведения... и все же многое осталось тем же. Люди остались людьми. Быть может, теперь они чуть больше желали, чтобы ими командовала женщина, чем в 1944-м, но проблемы обеспечения беспрекословного повиновения и завоевания уважения, что всегда воспитывает сильную, единую и преданную команду, были в целом те же, что и всегда.

Существовала тысяча всякой всячины, которой требовалось выучиться, мириады способов добиться того невероятного положения, посредством которого все будут с готовностью повиноваться твоим приказам. НАСА финансировала командирские курсы, и Сирокко прошла их все до единого. Она также прочла биографии великих командующих.

Но втайне она знала, что командирского таланта у нее нет. Один фальшивый фасад. Однако если держать его на месте двадцать четыре часа в сутки, то кто же тогда мудрец?

Свой первый экипаж Сирокко потеряла. Впоследствии ей не удалось собрать выживших членов команды в единый рабочий коллектив. Каждый пошел своим путем — все, кроме Билла и Габи, — и много последующих лет Сирокко прожила с тяжким чувством глубокого провала.

НАСА встревожилась, когда только двоих из семи членов команды «Укротителя» удалось убедить вернуться на Землю, — и пришла в негодование, узнав, что в числе пяти дезертиров оказался и капитан. Впрочем, НАСА была гражданской организацией, и после сложения того, что Сирокко считала своими полномочиями, рассказа про все, что она знала насчет того, как все приключилось и почему, она почувствовала законность своей отставки с должности по собственному желанию.

НАСА не могла преследовать Сирокко по суду — хотя многим того хотелось — даже в ее отсутствие. Но там привели в действие гражданский эквивалент, что предполагало создание десятков комиссий и следственных органов.

У Сирокко было почти столетие, чтобы о многом подумать. В частности, за это время она многое передумала о вождизме. Вожди бывали разные, решила она. Одни — хорошие, другие — плохие. Верным представлялось то, что многие вожди никогда не страдали от сомнений, которые испытывала она, — такие были абсолютно уверены в себе и во всем, что они делали. В основном они страдали преувеличенным самолюбием, манией преследования, просто манией. Хорошие примеры — Атилла, Александр, Шарлемань, Муссолини, Паттон, Суслов — люди с навязчивой идеей, одержимые, часто психотики или параноики. Такие, возможно, могли стать хорошими вождями, однако Сирокко чувствовала, что, по большому счету, мир становился хуже, когда они принимались проштамповывать его по своим шаблонам.

Много десятилетий назад Сирокко освободилась от подобной ответственности. Она лучше сосредоточивалась, когда никто от нее не зависел и ей не приходилось ни от кого зависеть. Единственная ее ответственность за два последних десятилетия заключалась в сохранении собственной жизни — почти любой ценой. Теперь, быть может, все это могло измениться.

Но, когда возникла необходимость, Сирокко приятно было узнать, что она может быстро переключить скорость.

У самой пещеры их догнал Крис.

Пещера была высокая, широкая и глубокая; идеальный склад для части арсенала Сирокко. Пещера казалась открытой, незащищенной. На самом же деле там были свои стражи — столь хорошо маскирующиеся, что незваный гость мог пройти мимо одного из стражей, так его и не заметив. Сирокко собрала в свой арсенал тех существ из Реи, что охраняли там древнего идола, — и выяснила, как перепрограммировать их несложные мозги так, чтобы они удовлетворяли ее нуждам. Титанид существа игнорировали. Но любой человек, без сопровождения Криса или Сирокко, был бы мертв, еще не войдя в пещеру.

Внутри находились самолеты. Всего их было шесть, но три уже были непоправимо разобраны на детали, чтобы обеспечить нормальную работу трех других. Двадцать лет назад, когда Сирокко их купила и доставила в Гею, самолеты эти считались последним словом техники. Такой их статус почти не изменился в последовавшие тринадцать лет и совсем не изменился за время войны. Невероятные, великолепные самолеты имели то же отношение к неуклюжим динозаврам, на которых проходила свою пилотную практику Сирокко, что и машина братьев Райт к сверхзвуковому реактивному истребителю, хотя для стороннего наблюдателя различия могли показаться незначительными.

Сирокко приступила к осмотру.

— Скажи, Крис, давно ты последний раз их выводил? — спросила она.

— С полкилооборота назад, Капитан. Согласно твоему графику. С «двойкой» и «четверкой» — никаких проблем. А вот с «восьмеркой» придется немного повозиться.

— Неважно. Нам она не потребуется. Робин. Искра. Вы летать умеете?

— То есть управлять самолетом? — спросила Робин. — Извини, Капитан.

— Не доставай меня лишний раз этим «Капитаном».

— Я... там, дома... я ле-летала на...

— Говори, девочка. Обещаю, я больше не сделаю тебе больно.

— Я парила, — полушепотом сообщила Искра. — У нас есть такие планеры, и мы выходим вдоль оси, и...

— Слышала, — отозвалась Сирокко. Она обдумала предложение, по-прежнему расхаживая вокруг «стрекозы-два» — самой маленькой из всех самолетов и единственной, уже установленной на катапульту. — Это лучше, чем ничего. Конел, ты полетишь вот на этой и возьмешь с собой Искру. Если будет свободное время, ознакомь ее с основами пилотирования. Давай забирайся, врубай разогрев и начинай проверку. Крис, раздобудь пять наборов спасательных средств. Основная аптечка, дополнительные рационы, ручное оружие, ружья, одежда. Короче, все, что придет в голову и сможет пригодиться. Ну и, разумеется, без лишнего веса.

— Бронежилеты?

Сирокко помедлила, начала было говорить, но затем словно прислушалась к чему-то в себе.

— Да. Искра может надеть один из моих. Поищи самый маленький для Робин, и...

— Понял, — сказал Крис. Сузив глаза, он следил за Сирокко. — Как насчет пушек? Хочешь их загрузить?

Сирокко взглянула на «двойку», на прозрачных крыльях которой уже располагались два крупнокалиберных орудия.

— Да. Не помешает. Робин, помоги ему.

Сирокко взяла два ящика со снарядами для крыловых орудий и зарядила их, слушая проверку радиоконтакта Конела с титанидами. Затем она плотно защелкнула покрышки, пока Крис и Робин загружали снаряжение в свободное пространство позади сидений.

— Слышимость отменная! — выкрикнул Конел. Потом сделал по пробному выстрелу из каждого орудия. Пещера наполнилась диким грохотом.

Сирокко протянула по полу пещеры топливный рукав и присоединила его к фюзеляжу. Затем стала смотреть, как большой разборный бак наполняется до краев.

— Забирайся, — велела она Искре.

— А куда мне ступить?

— Да куда хочешь. Эта штуковина куда прочней, чем может показаться. — Тревогу Искры она понимала. Когда Сирокко впервые увидела «стрекоз», то решила, что произошла какая-то чудовищная ошибка. Казалось, они сделаны из целлофана и плечиков для пальто. Наконец Искра забралась внутрь, и Сирокко захлопнула за ней дверцу. Затем Конел стал показывать девушке, как обращаться с ремнями безопасности.

— Слышно что надо! — снова крикнул Конел, хотя его голос был едва слышен из закрытой кабины.

Мотор завелся. Он ясно просматривался сквозь прозрачный фюзеляж: порядка метра в длину и с двадцатисантиметровым каналом. Для стороннего наблюдателя такой мотор был столь же элементарным и несложным, что и бунзеновская горелка. Отчасти так оно и было — но только отчасти. Внешность обманчива. В моторе «стрекозы» почти не было металла. Сработан он был из керамики, обмоток углеволокна и пластмассы. Турбина его вращалась на скоростях, немыслимых без нуль-гравитационных подшипников, и при температурах, которые обратили бы в пар все, чем люди пользовались, когда Сирокко была молода.

Самолет выкашлял одно облачко дыма, и мотор стал стремительно менять цвет. Сначала он сделался алым, затем оранжевым и наконец остановился на желтом. Конел шлепнул по кнопке катапульты, и самолет полетел в небо. После двух сотен метров он повернулся и направился вертикально вверх.

— Помогите мне тут, — попросила Сирокко, и Робин с Крисом ухватились за другое крыло и хвост «стрекозы-четыре». Легко ее подняв, они поставили машину на катапульту. Крис стал ее заправлять, Робин грузила снаряжение, а Сирокко забралась в кресло пилота для проверки. «Четверка» вооружения не имела. Сирокко какую-то секунду об этом пожалела, а затем решила выкинуть такую мелочь из головы. Она неспособна была представить себе достойное применения и для орудий «двойки» — просто действовала по тому принципу, что раз оно есть, глупо не иметь его наготове.

— Конел, ты меня слышишь?

— Слышу громко и ясно, Капитан.

— Где вы сейчас?

— Держим путь к востоку от Клуба, Капитан.

— Зови меня Сирокко и кружи рядом со своей нынешней дислокацией на пяти тысячах до дальнейших распоряжений.

— Ажур, Сирокко.

— Валья, Рокки, Змей, вы слышите?

Все трое дали подтверждение, и Сирокко велела Искре радировать Рокки рецепт и ингредиенты приворотного зелья. Когда самолет был заправлен и загружен, Крис забрался на два задних сиденья, а Робин села рядом с Сирокко. Та запустила мотор.

Когда с тягой все наладилось, она повернулась к Робин.

— Положи голову на подголовник, — велела она. — Эта штука дает чертовскую отдачу.

И они стартовали.

ЭПИЗОД XIII

Сирокко научила Конела управлять «стрекозой» довольно скоро после его прибытия в Гею. Пилотом он оказался классным, и был в восторге от полетов.

Нельзя сказать, чтобы «стрекоза» была сложна в управлении. От одной точки до другой они сами могли сниматься, прокладывать курс и приземляться. «Стрекозы» не нуждались во взлетной полосе и могли летать без всякой наземной поддержки, кроме периодических посадок для дозаправки. Любой, кто хоть раз летал в «Пайпер-Кубе», уже через несколько минут чувствовал бы себя в «стрекозе» как дома. Хотя недостаток аппаратуры, может статься, его бы раздражал. На «стрекозе», в определенном смысле, имелся всего один прибор: экран компьютера. На единственной клавиатуре, которая располагалась справа от пилота, можно было запросить любую требуемую информацию. Кроме того, мозг корабля, перепроверяющий данные пятьдесят тысяч раз каждую секунду, мог сообщить пилоту о любой критической ситуации и порекомендовать курс действий. «Стрекоза» имела наземный и воздушный радары, а также всю радиоаппаратуру, которая только могла пригодиться. Следует лишь добавить, что Сирокко заменила компасы инерциальными радиолокаторами.

Однако рулевые педали и ручка управления остались теми же, какие использовались на Земле уже полтора столетия. Время ожидания Сирокко Конел использовал для того, чтобы обучить Искру азам управления этими приспособлениями. Девушка внимательно наблюдала и, когда Конел передал ей управление, сделала все, как надо.

Когда же «четверка» поднялась к ним присоединиться, Конел подстроился под более крупный самолет, летя справа и чуть позади.

— План такой, — сказала Сирокко. — Радар действует только километров на тридцать во всех направлениях. Ангел может давать примерно семьдесят километров в час, причем поддерживает он такую скорость всего два часа. Еще и часа не прошло, как он улетел. Будем предполагать, что направляется он в Преисподнюю, а та сейчас в Южном Гиперионе. Мы поднимаемся до двадцати — чтобы яснее, это двойка с одним нулем — километров и полетим в пятидесяти километрах друг от друга, в одном и том же направлении. Мы будем лететь со скоростью один-два-ноль километра в час еще тридцать минут и надеяться, что это приведет нас примерно туда, куда надо. Дальше мы сбрасываем газ до шестидесяти и пытаемся засечь паршивца радаром. Если это не сработает, мы станем двигать вперед на высокой скорости, пока не будем уверены, что его опередили, и организуем там поисковый шаблон — диагонально его предполагаемому курсу. Так мы будем делать, пока не найдем гада или пока кому-то из нас не придет в голову что-нибудь получше. Есть замечания?

Конел обмозговывал все это в своей тяжеловесной, но методичной манере. Сирокко ему не мешала. Она понимала, что, не считая Криса, с которым она уже все обсудила, Конел знает про Гею больше любого другого мужчины.

— А что, если он заберется выше? — наконец спросил Конел. — Разве поисковый шаблон не должен быть как горизонтальным, так и вертикальным?

— Полагаю, он будет лететь довольно низко.

Конел и это обдумал — и не нашел солидных оснований для такого предположения. Может быть, ангелы и не любят липнуть к сводчатой крыше обода, но запросто на это способны, если придется. Сирокко, очевидно, рассчитывала на какой-то эстафетный маневр, ибо ни один ангел не мог перенести Адама прямо из Диониса в Гиперион. Должно быть, она считала, что самое вероятное место, где могут таиться последующие гонцы, — наружный обод Геи.

Однако Гея была весьма необычным местом для полетов. Можно было взбираться на все сто пятьдесят километров, прежде чем доберешься до обода. И, если ангел поднимется выше шестидесяти километров, они могут пролететь прямо под ним — и так его и не засечь.

— До Гипериона почти полпути по кольцу, — заметил Конел. — Ангел может просто подняться по спице, пролететь через ступицу и опять опуститься.

— Да, Конел, тут ты совершенно прав, — согласилась Сирокко. — Но пока что я склонна предположить маршрут по ободу. Если через два-три оборота мы ничего не найдем, можно будет переиграть.

— Ты начальник, тебе видней, — в свою очередь согласился Конел.

— Да, но и ты не переставай подкармливать меня идеями. А кроме того, буквально через несколько минут я от души постараюсь выманить у одного моего соседа шпаргалку.

По мрачному виду Искры Конел заключил, что она понятия не имеет, о чем толкует Капитан. У Конела же была одна превосходная догадка, но рот он держал на замке.

— Прогноз погоды, — сказал компьютер. — Вы входите в район, где сильнейшая турбулентность имеет... — Конел ударил по кнопке отмены, и компьютер заткнулся.

— О чем это он? — спросила Искра. Конел искоса на нее глянул. Девушке, похоже, полегчало. Да, наверняка, подумал он, раз она сподобилась с ним заговорить. Конелу не очень улыбалось долгое путешествие в маленькой кабине с кем-то, кто его ненавидит.

— Мозг несет в своей башке модель Геи, — стал объяснять он, вызывая на экране боковой разрез мира-колеса. — Этот самолет и все остальные хранят в себе эту модель. И, основываясь на прошлом опыте, они делают замечания насчет тех мест, где вероятность бури высока. В основном это сущее занудство.

— Думаю, это может быть полезно.

— Да не особенно. Вот смотри. — Конел выделил на ободе колеса тот сегмент, где находился Дионис, показывая часть нависавшей над ним спицы. Внизу картинки замигали два голубых пятнышка, помеченные "2" и "4". — Это мы, — сказал он, указывая на "2". — Двигаясь к Япету, мы приближаемся к сумеречной зоне, а это означает, что теплый воздух поднимается от земли. Когда же в Гее поднимается воздух, он движется к тем воздушным массам, которые перемещаются медленнее, раз они ближе к ступице. Так что он вроде как закругляется, подобно падающей волне. В переходной зоне вообще множество быстрых нисходящих потоков.

Тут Конел взглянул на Искру, чтобы посмотреть, поняла ли она. С его земным образом мыслей он далеко не сразу все это понял. Эквивалентным эффектом на Земле можно было считать вращение воздушных масс, вызванное потоками север — юг и основанное на том факте, что воздух у экватора движется быстрее с вращением планеты, чем воздух от севера к югу. Когда этот эффект становился очень бурным, его называли ураганом.

— Конечно, — сказала Искра. — Эффект Кориолиса. Когда мы у себя дома парим на планерах, нам приходится его учитывать.

— Здесь эффект далеко не так силен. Гея гораздо больше Ковена. Мне не приходится думать об этом, когда я летаю на самолете, но компьютер учитывает это при навигации. — Он снова указал на экран. — Штука в том, что погода в Гее чертовски регулярна. Непогода приходит из спиц. Гея всасывает массу воздуха через одну спицу, переводит ее через ступицу в другую, а потом выпускает все это на ночной регион. Все делается по расписанию. Об этом компьютер мне и сообщал: я вхожу в пограничную область меж днем и ночью. Следовательно, я выхожу из-под спицы, а значит, возможна небольшая тряска. Штука в том, — тут он указал на гаргантюанскую пасть нависшей над ними спицы Диониса, — что я и сам все прекрасно вижу.

Искра ничего не сказала, но огляделась, изучая спицу, сводчатую крышу, что изгибалась над Япетом, и сравнивая все это с моделью на экране. Конел знал, что к криволинейной геометрии Геи так сразу не привыкнешь. Одно дело — просто смотреть на карту. И совсем другое — стоять на стремительно несущемся ободе и наблюдать за всем глазом муравья.

— Я поняла, что ты говорил насчет поиска ангела, — наконец сказала Искра. — Что помешает ему забраться так далеко, где мы его уже никогда не найдем? К тому же, так короче.

— Все воздушные пути в Гее короче наземных, — ответил Конел. — И если бы ты хотела добраться из Диониса в Рею, вокруг всего колеса, то кратчайший путь лежал бы через спицу, потом через ступицу и вниз по спице Реи. К тому же так легче лететь, ибо по мере подъема ты становишься легче. А после ступицы уже вся дорога под горку.

— Почему же Сирокко думает, что он так не сделает?

— Есть парочка причин. В разных спицах живут разные стаи ангелов. Все они друг друга не любят и ревностно относятся к своим территориям. Неважно, из какой стаи происходит этот, ему так или иначе придется пролететь по недружественной территории, ибо он минует две спицы. Его могут убить, а вдобавок возникнет масса проблем с пищей. На ободе куда легче раздобыть себе корм. Также и другим будет легче спрятаться на ободе, где ни у одной стаи нет прав владения.

— А почему вы считаете, что он направляется в Гиперион?

Конел пожал плечами:

— Ну, об этом тебе лучше расспросить Капитана. Она владеет особым знанием, которым не всегда со мной делится. А потом, могу тебе точно сказать, ангел, что схватил Адама, чертовски ее удивил.

Они находились уже в западном конце Япета, когда Сирокко приказала сбавить ход. Самолет Конела был далеко на севере, невидный для глаза, но дающий на экране компьютера, когда тот показывал карту поверхности, сильный и постоянный выброс сигнала.

Когда трое преследователей принялись рассматривать трехмерную карту, Робин поняла, что ей трудно сохранять самообладание.

В таком виде обод Геи представлял собой плавно закругленную трубу. Возможное местоположение ангела составляло полусферу со «Смокинг-клубом» в центре. Поисковый профиль самолетов выглядел как вытянутая труба в сотню километров шириной и пятьдесят вышиной. Одного сравнения его с тем регионом, где мог находиться ангел, уже хватало. Столько пространства для его нахождения было наверху — и целое море позади.

— Не все так плохо, как кажется, — заметила Сирокко. — Я собираюсь некоторое время тут поболтаться — в надежде, что он все-таки покажется. Но, если мы не увидим его через час, я увеличу скорость, и мы начнем делать зигзаги. Мы покроем почти все воздушное пространство.

— А что, если он махнул назад к Метиде?

— Вряд ли. Но если через пять-шесть часов мы не добьемся результата, я пошлю в ту сторону Конела.

— А спица? — спросил Крис.

— Тут такой логический нонсенс, что этот вариант я просто исключаю.

Робин посмотрела на бескрайние леса под ними:

— А что, если он просто... ну, присел, скажем, вон под тем кустом?

— Да, Робин, если он так поступит, мы уже ничего не сможем поделать.

Робин подумала, что лучше ей было не спрашивать.

— Но только, — продолжила Сирокко, — он так не поступит.

Робин хотела было спросить Сирокко, откуда у нее такая уверенность, но поняла, что не хватает духу. Она сама хотела, чтобы от Феи исходила уверенность — ведь всегда помогает, если рядом кто-то, кто, похоже, знает, что делать.

— Дай-ка мне мой рюкзак, Крис. Сейчас будет самое противное.

Рюкзак носил на себе безошибочные следы титанидского производства и напоминал старого друга. Робин смотрела, как Сирокко пристраивает его на прозрачном полу между ног, раскрывает и вытаскивает оттуда стеклянную баночку с металлической крышкой. На дне баночки свернулось клубочком что-то белое и склизкое. Потом оно подняло голову и заморгало.

— Интересно, какое это из девяти миллиардов христианских извращений? — поинтересовалась Робин.

Сирокко виновато на нее взглянула:

— Именно об этом я не хотела рассказывать тебе у источника. Впрочем, дело уже прошлое, чтобы еще хранить какие-то секреты. Это кусочек гейского мозга. Эту штуку лет пять назад вынул у меня из головы Рокки. Одним словом, это мой личный Демон.

Робин взглянула на тварь. А та как раз разворачивалась.

Напоминала она двухлапую змейку. Когда тварь встала, то принялась балансировать на двух лапках, а хвост обеспечивал третью точку опоры. Лапки были скорее как руки, с когтистыми пальчиками. Шея была длиной в дюйм, а хвост в три дюйма, причем с обрубленным кончиком. Еще выделялись два круглых, как у ящерицы, глаза и удивительно выразительная пасть.

Робин нагнулась посмотреть на тварь. А та, казалось, заорала. Робин даже смогла различить слова. Неужели эта штука может говорить по-английски?

— Ее как-нибудь зовут?

Сирокко откашлялась, и Робин на нее посмотрела.

— На самом деле, — сказала Фея и скривилась, — если ты присмотришься повнимательнее, то увидишь, что он самец.

Робин посмотрела снова. Великая Матерь спаси нас, ведь это и правда самец.

— Он заявляет, что имени у него нет, — сказала Сирокко. — Когда мне охота звать его как-нибудь иначе, чем «ты, слизняк паршивый», я зову его Стукачком. — Сирокко яростно потерла пальцем нижнюю губу, стала откашливаться — короче, проявила все признаки нервозности, которые Робин считала глубоко чуждыми ее натуре. «Каждый день узнаешь что-нибудь новенькое», — подумала Робин.

— Понимаешь, — продолжила Сирокко, — ... гм, по тому положению, в котором он находился, когда Рокки его нашел, гм... короче, можно сказать, что он вроде как... ну, лет девяноста трахал мне мозги.

Не находилось никакой разумной причины, почему Гея сделала Стукачка самцом, раз предполагалось, что из головы Сирокко он уже никогда не выйдет. Таким образом, его пол можно было считать очередной извращенной шуткой Геи, а также особым и отвратительным унижением для Сирокко, если она все-таки когда-нибудь его отыщет.

Отвинтив крышку банки, Сирокко поставила ее на ровную поверхность как раз над экраном компьютера, — на ту поверхность, которую она по привычке называла приборной доской. Стукачок выпрыгнул и уселся на краю банки. Потом окинул все окружающее туманным взором и зевнул. Одним коготком он, будто паршивый пес, поскребся, затем до предела вжал голову в плечи — точь-в-точь крошечный стервятник.

— Выпить бы не мешало, — сказал Стукачок. Робин вспомнила этот голос.

— Я к тебе, мокрощелка, обращаюсь, — добавил он.

Сирокко потянулась и дала ему щелчок. Демон глухо и увесисто стукнулся о ветровое стекло и с воем упал на приборную доску. Сирокко еще раз потянулась и большим пальцем помяла ему голову. Робин услышала хруст. «Великая Матерь, — подумала она. — Она же его прикончила».

— Извини, — сказала Сирокко. — Только так до него и можно достучаться.

— Ты передо мной извиняешься? — взвизгнула Робин. — Сдери с него с живого кожу, а все остальное скорми червям. Я просто удивилась, что ты пять лет с ним нянчилась, а только теперь убила.

— С ним все в порядке. Откровенно говоря, даже не знаю, можно ли его убить. — Сирокко убрала палец, и Стукачок опять поднялся на лапки. Голова его лишилась прежней формы, а из одного глаза капала кровь. Прямо на глазах у Робин голова снова стала, какой была — будто какой-то волшебный пластик.

— Кому в этом сортире по морде въехать, чтобы выпить дал? — Стукачок подпрыгнул и снова уселся на край банки.

Снова сунув руку в рюкзак, Сирокко достала оттуда металлическую фляжку в кожаном футляре. Отвинтила крышку, потом достала из аптечки пипетку и, сунув ее в фляжку, вытянула оттуда немного прозрачной жидкости. Стукачок переминался с лапки на лапку в нетерпении, голова его запрокинулась, а пасть раскрылась. Сирокко подняла пипетку, и одна жирная капля упала в жаждущую пасть. Стукачок тяжело сглотнул, затем снова разинул пасть.

— Пока хватит, — возразила Сирокко. — Будешь себя хорошо вести, получишь еще.

— А что там за зелье? — поинтересовалась Робин. Стукачок перевел затуманенный взгляд на нее.

— Чистый спирт. Стукачок разбавлять не любит. — Сирокко вздохнула. — Он алкоголик, Робин. Больше ему ничего не требуется — только еще капелька крови раз в день.

Стукачок дернул головой в сторону Робин:

— А это еще что за давалка?

Сирокко снова щелкнула его по лицу, отчего он взвыл, но вскоре заткнулся.

— Быть может... — начала было Робин, но тут же передумала.

— Давай-давай, — подстегнула ее Сирокко.

— Гм... быть может, это он вызывал твою... твою проблему.

— Знаешь, Робин, нет смысла ходить вокруг да около. Быть может, это из-за него я так нажиралась, верно? — Сирокко вздохнула и покачала головой. — Я долго и упорно об этом думала. Но потом поняла, что просто пытаюсь свалить свою слабость на кого-то другого. И если уж на то пошло, то это из-за меня у него такая проблема. Он так долго сидел в мозгу алкоголички, что сам получил зависимость. — Сирокко расправила плечи, а затем чуть подалась вперед, пристально глядя на демона.

— Итак, Стукачок, — сказала она. — Давай-ка мы в игру поиграем.

— Терпеть не могу игр.

— Эта тебе понравится. Гея недавно провернула страшную гадость.

Стукачок загоготал:

— Так и знал, что случится что-нибудь славненькое.

— Но ты даже не подумал предупредить меня, верно? Что ж, может статься, в другой раз предупредишь. А случилось то — слышишь ты, шанкр вонючий? — что кто-то похитил ребенка. За всем этим стоит Гея — это так же верно, как то, что мухи в дерьме разводятся. И ты непременно скажешь мне, где ребенок.

— Задницу мне для начала не оближешь?

Робин поразилась, когда Крис, просунув между ними руку, сжал гнусную тварь в громадном кулачище. Оттуда торчала одна голова, а глаза Стукачка дико закатились.

— Знаешь, Капитан, а он мне сгодится, — низким басом проговорил Крис. — Я про него весь последний час размышлял и, кажется, придумал кое-что, чего тебе пока еще в голову не приходило.

— Минутку, минутку! — заверещал Стукачок. — Вы знаете, от меня больше толку, когда мне не делают больно! Вы знаете, вы это знаете!

— Погоди, Крис, — сказала Сирокко. Крошечные глазки переметнулись с Криса на Сирокко и обратно. Стукачок сглотнул, а затем заговорил в заискивающем тоне.

— Что мне за дело до того, что там готовит Гея? — сказал он. — За пару глотков я охотно вам помогу.

— Могу предложить только четыре капли.

— Будь же честной, — заскулил Стукачок. — И разумной. Ты же не станешь отрицать, что я могу работать на славу, только когда изрядно заложу за воротник.

Сирокко, казалось, размышляла.

— Ладно. Но ты так и не дал мне рассказать тебе про игру. Отпусти его, Крис. — Тот так и сделал, и Сирокко чиркнула спичку. Двинув ее в сторону демона, она задержала ее сантиметрах в тридцати от него.

— Прямо сейчас я намерена дать тебе две капли. Потом ты скажешь мне, где ребенок. Мы туда полетим. Когда прилетим и выяснится, что ты не врал, получишь еще три капли. Если же соврешь, то я примотаю вот такую же спичку к твоему хребту и подожгу ее. Горят они обычно минут двадцать. Потом ты попробуешь снова. Если опять соврешь, получишь еще спичку. У меня тут... — Она заглянула в коробок — ... гм, спичек пятьдесят. Так что в эту игру можно играть долго, очень долго. Или все закончится очень быстро.

— Быстро, быстро, быстро-быстро-быстро, — заверещал Стукачок, возбужденно подпрыгивая.

— Очень хорошо. Открой рот.

Сирокко дала ему две капли, которые, похоже, успокоили демона. И, как ни странно, он изменил цвет. Поначалу он был довольно нездорового желтовато-белого цвета. А теперь стал быстро багроветь.

Выпрыгнув из банки, он принялся расхаживать взад и вперед по приборной доске. Робин завороженно наблюдала.

Демон гулял несколько минут. Со временем, когда спирт подействовал, он принялся спотыкаться. Но в конце концов все чаще и чаще стал поглядывать на одну и ту же часть неба. Доковыляв до ветрового стекла, он прижался к нему своей отвратительной мордой — словно чтобы лучше видеть. Наконец, рыгнул и указал лапкой.

— Тама он, — выдавил из себя Стукачок и свалился.

ЭПИЗОД XIV

Конел, возьми на двадцать градусов влево и поднимись до сорока километров. Увеличь скорость до двух-ноль-ноль километров в час.

— Двадцать градусов влево, сорок, двести. Ажур, Капитан.

Конел немедленно выполнил поворот, прибавил тяги и стал смотреть, чтобы все остальное самолет сам сделал как надо.

«Прямо как часы», — удовлетворенно подумал он. Снаружи крылья сжимались из их развернутого на три четверти положения и слегка отводились назад.

— Как ты думаешь, почему она так решила? — поинтересовалась Искра.

— Не знаю, — ответил Конел. На самом деле у него была весомая догадка, но слишком сложно было объяснять. А к тому же он получил инструкции ни с кем не говорить о Стукачке, не будь на то особого дозволения Сирокко.

— Не могу ее понять, — призналась Искра.

— Не ты первая.

— Конел, вы надели бронежилеты?

— Нет, Сирокко. А что, надо?

— Думаю да. Мы сейчас как раз облачаемся. Никаких особых причин нет — только моя обычная.

— Что толку их иметь, если ими не пользоваться, — верно, Капитан?

— Вот именно.

— Идет. — Он повернулся к Искре. — Можешь их достать? Вон та голубая экипировка.

Искре пришлось повозиться некоторое время, пока все-таки его не развернула. Легкий, немного плотноватый костюмчик без рук и ног. Вплетенные в прочный пластик угольные волокна обеспечивали защиту от любой пистолетной пули. Отчасти защищали они и от более тяжелого оружия, а также от бомбовых осколков.

— А если попадут в голову? — спросила Искра.

— Если мы во что-нибудь такое ввяжемся, наденем вон те шлемы, щитки и рукава. Тебе помочь?

— Сама справлюсь. — Поднявшись с сиденья, Искра стянула штаны до лодыжек. Самолет тут же качнуло вправо, и девушка озабоченно выглянула наружу. — Что случилось? Да в чем дело?

— Ни в чем, — ответил Конел и нервно кашлянул. — Я думал, ты жилет прямо на штаны наденешь.

— Это имеет значение? — Искра стянула рубашку через голову. На сей раз самолет лишь чуть подскочил.

— Нет, это неважно, — ответил Конел и опустил занавеску из небольшой ниши наверху.

Он услышал долгий и мучительный вздох. Затем Искра ухватила занавеску за низ и закатала ее назад. Взглянув на девушку, Конел увидел, что она прикрывает тело одеждой. Глаза ее пылали.

— Можно минутку с тобой поговорить? Так нормально? Я прилично себя веду?

Конел сглотнул комок в горле.

— Этого... пойми, Искра, этого недостаточно.

Она пробежалась пальцами по волосам, затем раздосадованно их рванула.

— Ладно. Мама мне про это рассказывала. Но я просто не могла понять. Может, ты объяснишь? Дело ведь не в том, что тебе неприятно на меня смотреть, так?

— Конечно. Дело совсем не в этом.

— Вот этого-то я и не пойму. Из-за тебя я чувствую себя уродкой.

— Прости меня. — Господи, с чего же начать, как объяснить? Конел сомневался даже в том, что сумеет объяснить это самому себе. А уж ей... — Проклятье, я расстраиваюсь из-за того, что хочу тебя, но ты для меня недоступна. Когда я тебя вижу, то прямо завожусь, понятно?

— Понятно! Понятно! Великая Матерь, не понимаю, почему тебя так волнует твоя возбудимость, но я пойду тебе навстречу. Я стану прикрывать те части тела, которые мне велела прикрывать Робин. Но мне казалось, сейчас я это делаю. Так скажи мне, мистер самец, что мне еще прикрыть?

— По мне, можешь всю свою драную одежонку за окно выкинуть, — сжав зубы, процедил Конел. — Это твое дело, не мое.

— Ах, нет, я так не хочу тебя РАССТРАИВАТЬ. Не хочу, чтобы ты совсем лишился своего жалкого САМООБЛАДАНИЯ. Великая Матерь, меня упаси. — Она рывком опустила занавеску на место, но буквально секунду спустя снова ее приподняла, чтобы заглянуть снизу.

— Еще одно. У меня не было возможности пописать перед полетом. Что, теперь надо ждать приземления?

Открыв отделение в приборной доске, Конел вручил Искре странной формы чашку. Потом вытащил из особой щели вакуумный шланг.

— Цепляешь шланг к этой штуке, потом... ну, прижимаешь к...

— Спасибо, догадаюсь! Думаю, ты пожелаешь, чтобы и это делалось в уединении.

— Уж будь так любезна.

Ответом Искры было скорее рычание, чем фраза, и она опустила занавеску. С трудом сдерживая гнев, Конел летел дальше — и усиленно старался не обращать внимания на звуки, что доносились из-за занавески.

Семь лет назад он бы просто взбесился. Бог знает, что бы он мог выкинуть. Ну и характерец у него тогда был! С тех пор Конел многому научился. Характер никуда не делся. Просто теперь он был под жестким и постоянным контролем.

Пройдя с трудом освоенные маршруты, Конел научился себя сдерживать. Когда все прошло, он, как обычно, почувствовал себя дураком за то, что позволил себе так разозлиться. Искра действовала сообразно собственной логике, и в свете этой логики он вел себя по-дурацки.

«Проклятье, — подумал Конел. — Да и в свете моей логики тоже». Он горько пожалел о том, что позволил себе ввязаться в обмен ядовитыми репликами. Искра была права. Ее нагота никакого для него вызова в себе не несла.

Вот бы изложить все это так же ясно, как он сейчас об этом подумал. Но из своего горького опыта Конел знал, что слова вечно выходят не те.

Когда Искра снова подняла занавеску, на ней поверх бронежилета были штаны. Рубашку она сложила и запихала назад. Сидя с прямой спиной, она напряженно смотрела вдаль.

Конел предпринял титанические усилия, чтобы не рассмеяться — уж очень хотелось. И сразу полегчало. Теперь Искра вела себя по-дурацки. Она не знала, как совладать со своим гневом, и это дало Конелу чувство превосходства — прекрасное чувство. Ведь Искра совсем еще девчонка.

Так что он снова опустил занавеску, быстро натянул свой бронежилет, а поверх него — одежду.

— Последи за радаром, пока я тут об этом барахле позабочусь, — велел Конел Искре, когда опять поднял занавеску. Она кивнула, а он повернулся и надежно закрепил сетку над свободным грузом позади. Когда он повернулся обратно, в пустом небе по-прежнему ничего не просматривалось. Дальше они летели в тишине.

В течение следующего часа Сирокко получила два радарных сигнала. В первый раз все очень разволновались, хотя она предупреждала — в преждевременные восторги не впадать. И очень скоро выяснилось, что это одинокий дирижабль. Сирокко вильнула в сторону. Пузыри терпеть не могли всего, связанного с огнем, и относились к Сирокко весьма прохладно после того, как она завезла в Гею реактивные самолеты, что было несправедливо, ибо реактивные самолеты были импортированы для войны с бомбадулями, которые портили небесную жизнь всем существам легче воздуха. Но с дирижаблем не поспоришь.

Второй выброс сигнала оказался одиноким ангелом. Настроение временно поднялось, пока не было четко установлено, что у этого ангела крылья не того цвета. Сирокко отключила мотор и несколько минут скользила рядом с ангелом. Он оказался из стаи верхачей, родом из Диониса. Казалось, его искренне потрясло то, что кто-то из ангелов работает на Преисподнюю. Ангел поклялся, что его стая, эскадрилья и крыло хранят преданность Фее.

Так что Сирокко выдала Стукачку обещанную спичку — и тем замечательно его вдохновила. Когда после очередной капли спирта демон снова стал способен говорить, он заверил экипаж, что ангел теперь под ними, и чуть позади. Сирокко радировала новые ориентиры Конелу.

— Можно кое-что у тебя спросить? — сказала Искра.

— Валяй спрашивай.

Но девушке потребовалась масса времени, чтобы выдавить это из себя. И теперь она вдруг поняла, что продолжать чертовски трудно.

Тем не менее ей следовало извлечь какой-то смысл из всего этого безумного мира, ибо застряла она здесь на всю оставшуюся жизнь — вместе с титанидами и самцами. Искра все еще чувствовала у себя на щеке пощечину Сирокко. Она так любила Сирокко, а Сирокко ее ударила. Эти две вещи следовало как-то примирить, следовало выработать какое-то такое отношение к жизни, чтобы у Сирокко больше не было повода ее ударить. А чтобы это стало возможно, ей следовало кое-что для себя уяснить.

— Как ты думаешь, что имела в виду Сирокко Джонс, когда сказала, что я должна присоединиться к человеческому роду? — Спросив об этом, Искра немного успокоилась. Его ответ, насколько она понимала, все равно ни черта значить не будет. Дурочкой надо быть, чтобы в первую очередь спрашивать об этом именно его. Быть может, мама сможет что-то объяснить, когда они останутся наедине.

Но Конел ее удивил.

— И я о том же задумывался, — сказал он. — Думаю, у нее просто не было времени сказать то, что она имела в виду. Вот она и сказала то, что привлекло бы твое внимание.

— Так ты все-таки не знаешь, что она имела в виду?

— Нет-нет, я этого не сказал. Я знаю, что она имела в виду. — Конел помрачнел и одарил Искру кривой улыбкой. — Просто сомневаюсь, что смогу тебе это объяснить.

— Может, все-таки попытаешься?

Он долго-долго на нее смотрел. От этого взгляда Искре стало не по себе.

— А чего ради? — наконец спросил Конел. Девушка со вздохом отвернулась.

— Не знаю, — отозвалась она.

Конел пожал плечами:

— Я спрашивал себя. Чего ради я буду пытаться что-то тебе объяснить, когда на любую мою дружелюбную улыбку ты отвечаешь таким взглядом, будто я жук навозный или еще что похлеще? Тебе не кажется, что и у меня могут быть чувства?

Над такими вопросами Искре даже задумываться не хотелось. Но ведь, не задумываясь об этом, она недавно получила пощечину.

— Совсем недавно тебя мои чувства не трогали.

— Согласен, я допустил невольный промах, — сказал он. — Хочешь знать, что я намерен делать дальше? — Он снова посмотрел на Искру и ухмыльнулся. — Я намерен сказать, что мне очень жаль, что я приношу извинения, что в дальнейшем постараюсь исправиться. Как тебе такая головомойка?

Искра попыталась достойно встретить его взгляд, но все-таки пришлось отвернуться.

— Я чувствую неловкость, — признала она. — И не знаю почему.

— Я знаю. Хочешь узнать? — Да.

— Скажи «пожалуйста».

Что за наглец! Однако Искра втянула в себя долгий мучительный вдох, скрестила руки на груди и сверкнула глазами.

— Пожалуйста.

— Господи, как это, должно быть, мучительно.

— Вовсе нет. Это просто слово.

— Это и вправду мучительно, и это не просто слово.

— Мучительно это по той же самой причине, почему ты не любишь, когда я извиняюсь. Теперь тебе дважды пришлось увидеть во мне человека.

Искра несколько минут думала, а Конел все это время молчал.

— Так ты говоришь, тебе известно, что имела в виду Сирокко? Наверное, я должна стать гетеросексуалкой, заниматься любовью с мужчинами?

— Не все так резко и далеко не так просто. — Конел потер ладонью щеку и покачал головой. — Слушай, я для этого не гожусь. Вот бы сюда Сирокко. Почему ты не подождешь, чтобы с ней обо всем переговорить?

— Нет, — ответила Искра, все более заинтересовываясь. — Мне хотелось бы узнать об этом от тебя.

— Убей Бог, не знаю почему, — пробормотал Конел. Затем он вдохнул поглубже и начал: — Вот смотри. У тебя все разделено границами. Есть наши и есть ваши. Наши, надо полагать, совсем маленькая группочка. Ладно, это я могу понять. Я и сам ощущаю то же. Мне нравятся не все люди. И я знаю, что вокруг Сирокко тоже собралась не самая большая группа, какую порождала человеческая цивилизация. К тому же она имела в виду не только людей, ибо титаниды — не люди. Но они часть того, к чему она призывала тебя присоединиться. Пока что тебе понятно?

— Не знаю. Но продолжай.

— Ч-черт! Да повзрослей же ты! — прогремел он. — Именно это она и сказала. Прекрати судить о людях по тому, как они выглядят. — Конел приумолк и грустно покачал головой. — Я могу еще полчаса вещать в том же духе — будто канал общественного обслуживания Си-би-эс — о том, как тебе надо любить квебекушек и нормандцев, белых и нигеров, богатых и бедных, скунсов и бобров, кобр и гремучих змей. Когда я был мальчишкой, я тоже многих ненавидел. Теперь я сохраняю в себе ненависть к рабовладельцам и детокрадам... и тому подобной сволочи. Каждый человек, с которым я встречаюсь, проходит испытание, ибо здесь нешуточно опасный мир и ты имеешь полное право испытывать подозрение к каждому новому лицу. Но, если они не оказываются негодяями, почему тогда не поступать с ними так же, как ты хочешь, чтобы они поступали с тобой, как гласит древнее золотое правило. Если у моего друг есть друг, тогда он и мой друг, пока он сам не докажет обратного. Меня не волнует, черный он или коричневый, желтый или белый, мужчина или женщина, молодой или старый, двуногий, четырехногий или шестнадцатиногий. И меня тоже неплохо иметь в друзьях. Я чертовски преданный друг и сам мою за собой тарелки.

— Я тоже чертовски преданная! — запротестовала Искра.

— Конечно. Всем, кто на твоей стороне. А это только двуногие самки. Валья не может быть твоей подругой, потому что она выглядит как животное, а я — потому что у меня есть член. — Он указал через ветровое стекло на пустое небо. — Твой несчастный братишка тоже не может быть твоим другом, потому что ты не видишь в нем человека. Пойми, Искра, достаточно только на тебя взглянуть — на все хорошее в тебе — и сразу начинаешь понимать, какую потрясающую личность мне хотелось бы иметь на своей стороне. Но той границы мне не пересечь.

Конел вздохнул и откинулся на спинку сиденья. Искра завороженно наблюдала, многого не понимая — например, всего, что касалось квебекушек, нигеров и тому подобного. Она даже не представляла себе, кто это такие. И при чем тут цвет кожи? Он-то какое ко всему этому имеет отношение?

— Так что бы ты предложил мне сделать. Заняться с тобой сексом?

Конел развел руками:

— Мне больно. По-настоящему. Ты думаешь, я все это сказал только затем, чтобы забраться к тебе в штаны?

— Я... извини меня. Хоть я и не понимаю, что я такого сказала.

Лицо у Конела сделалось усталым.

— Не сомневаюсь. Ладно. Можешь ты принять все честно и не злиться? Я был бы счастлив «заняться с тобой сексом». А оскорбился я потому, что там, где я рос, парни обычно болтали все, что угодно, — только бы затащить девушку в постель. А я тут разыгрываю такое паршивое благородство, что самому тошно. И мне стало больно, когда ты подумала, что я только к этому и веду. Но ведь ты предложила серьезно, да?

— Да. Если я должна это сделать, я это сделаю.

— Ничего ласковей я в жизни не слышал.

— Я опять тебя оскорбила? Извини. Он усмехнулся:

— Вот ты уже делаешь успехи. Я это ценю. Видно, что ты стараешься. Знаешь, Искра, лучше бы тебе поговорить об этом с твоей матерью. Она прикинет, что делать. Но если хочешь знать, то тебе следует сделать то же самое, что сделал я, когда Сирокко начала вправлять мне мозги. Когда я сюда явился, я был чертовски смрадным расистом. Я не идеален, но теперь я куда лучше. Так что когда я думаю «лягушатник» или «квебекушка», я просто меняю это на «канадец». Когда я думаю «черный», я меняю это на «белый». Так что когда ты слышишь мужчина", измени это на «женщина». Когда ты смотришь на кого-то и думаешь «титанида», измени это на «сестра». Когда ты думаешь про Адама, притворись, что он — твоя сестренка. Представь, что ты тогда почувствуешь.

Искра подумала и изумилась своему гневу. Гнев быстро прошел, — в конце концов, это был просто фокус. Но интересно было подумать, как выглядел бы мир, если бы все это оказалось правдой.

— Могу я проверить впечатление, которое на тебя произвожу? — спросил Конел. Искра кивнула. — Ты считаешь меня... физически отталкивающим, да?

Случилась еще одна поразительная вещь. Искра почувствовала, что краснеет.

— Не хочу тебя оскорбить...

— Лучше сказать все как есть. Она с неохотой кивнула:

— Ты слишком волосатый. Подбородок такой тяжелый, что с тобой, по-моему, больно целоваться. Твои руки и ноги какие-то... не такие. Неужели все это привлекает земных женщин?

Конел снова ухмыльнулся:

— Еще как.

— А меня ты находишь... привлекательной, — сказала Искра.

— Не просто привлекательной. Ослепительной. Таких красавиц я в жизни почти и не встречал.

Искра изумленно покачала головой.

— Какой странный мир, — сказала она.

— А что? Разве у лесбиянок другие представления о красоте?

— Не знаю. В Ковене я была уродливо высока. Красавицей меня никто не считал. — Она снова на него посмотрела. — А правда, что мужчины не находят очень высоких непривлекательными?

— В Артиллери-Лейк — нет, — хихикнул Конел. — Богом клянусь, после Сирокко Джонс ты — номер два.

— Ты возмутительно себя ведешь, — фыркнула Искра. Наверное, она добавила бы что-то еще, но тут зашлась радарная тревога, и Сирокко стала указывать им новый курс.

ЭПИЗОД XV

Общим потрясением стало открытие, что тварью, унесшей Адама, был вовсе не ангел. Вернее, если это был ангел, то тогда зомби — это человек.

Разглядывая его в бинокль, Сирокко негромко материлась. А Крис не мог отвести глаз от твари. Но, когда Сирокко передала ему бинокль, ему пришлось заставить себя смотреть.

Худшие его страхи не подтвердились. Внимательно осмотрев Адама, он не заметил укусов смертезмей. Качаясь в отвратительных лапах и свесив голову, Адам дремал.

Крису пришлось опустить бинокль и дождаться, пока перестанут дрожать руки. Когда он посмотрел снова, то убедился с уверенностью в том, что сердце уже ему подсказало. Дважды Крис видел, как рот Адама раскрывается и закрывается, словно он жует. Потом стало заметно, как от дыхания поднимается и опускается крошечная грудь.

Наконец Крис смог перевести внимание на зомби-ангела.

Ангел был совсем дряхл. Крис даже не увидел на нем кожи. Остался только скелет, перья и сплетения смертезмей, держащие все это воедино.

Робин требовала все настойчивей. И Крису пришлось отдать ей бинокль.

Сирокко вдруг резко выдохнула.

— Понятно. Вот почему мы вначале его не нашли. Он летает быстрее нормального ангела. Мы уже почти в Кроне.

Крису хотелось вопить. Хотелось выкрикнуть тысячу глупых вопросов, бегать кругами, выть на Луну. Он все это проглотил. Спокойствие, спокойствие. Определи, где пожарные выходы. Двигайся как всегда, без суеты. Не теряй самообладания, а если станет дурно, то сунь голову между коленей... и думай. Думай!

— Есть идеи? — спросила Сирокко. Крис прислушался к мертвой тишине — как в самолете, так и по рации.

— Ладно, — сказала Сирокко. — Что самое главное? Во-первых, мы не делаем ничего, что могло бы его потревожить. Конел, мы собираемся немного отстать. Так, чтобы не было даже шанса нарушить воздушные потоки. Как тебе двести метров?

— Порядок, — донесся голос Конела.

— Есть идеи? — снова спросила она.

— А ч-что, если он... мм... его уронит? — сумел выдавить из себя Крис.

— Это не идея. Это ситуация. — Помрачнев, Сирокко некоторое время над этим поразмышляла. — Ладно. Я спущусь вниз примерно на километр и останусь чуть позади него. Конел, ты летишь где летел. Если увидишь, что ребенок падает, я должна буду узнать об этом примерно через десятую долю секунды. Тогда я выпрыгну и поймаю его.

«Парашюты!» — подумал Крис. Что-то с ним было неладно. Об этом следовало подумать. Обернувшись, он стал рыться в снаряжении позади себя, разыскивая парашют. Нет, это должна быть не Сирокко. Просто безумие. Это должен быть...

— Извини, Сирокко, — сказал Конел. На миг Сирокко явно изумилась.

— Что это еще, черт возьми, за «извини, Сирокко»?

— Ничего не выйдет, — сказал Конел. — Во-первых, капитан не покидает своего корабля. Наверное, ты просто забыла. Но, даже если бы ты решилась, тебе: все равно придется вести самолет.

— Крис может вести самолет!

— Опять извини, Сирокко. Он как-то говорил мне, что становится слишком велик.

«Спасибо тебе, парень», — подумал Крис.

— Конел прав, Сирокко, — быстро сказал он, уже пристегивая свой парашют — тканевую трубку размером примерно с плотно сложенный зонтик — к кольцам на своем бронежилете.

— Ты спятил, — рявкнула Сирокко. — Опусти свою паршивую задницу на место и...

Крис смотрел ей в глаза.

— Я уже забыл, как вести самолет, — сказал он. Сирокко продолжала пристально на него смотреть, но Крис спокойно встречал ее взгляд. Наконец, она со вздохом кивнула.

— Ладно. Тогда...

— Прыгать буду я, — заявила Робин.

— Черт вас подери! Кто здесь...

— У меня уже есть кое-какой опыт свободного падения, — сказала Робин, чуть повышая голос. — А у Криса нет. У меня больше шансов сделать все, как надо.

— Я за него отвечаю, — возразил Крис, посмотрев на Робин со значением.

— А я лучше подготовлена, — парировала Робин. Сирокко перевела огненный взгляд с одного на другую.

— Кто еще желает высказаться? — поинтересовалась она.

— Я желаю, — донесся голос Искры. — С парашютом я прыгала раз в двадцать больше Робин. Два года назад я была чемпионкой Ковена.

— Да мне тут прямо дыхнуть не дают, — пробормотала Сирокко, затем повысила голос. — Все, хватит. Одна показуха, и никакого реального дела. Конел, ты остаешься там, где сейчас.

— Есть, Капитан.

— Робин, Крис, как только возникает нужда, прыгаете оба.

Оба пристегнули парашюты и обсудили процесс открывания дверцы и прыжка. Робин несколько раз проверила задвижку, пока не убедилась, что сможет открыть дверцу почти мгновенно.

— Идет, — сказала Сирокко. — Еще идеи?

— Я тут, Сирокко, подумал про передачу эстафеты, — сказал Конел.

— А что такое?

— Ну, можно проверить, не прибудет ли второй на место передачи гораздо раньше первого. Что, если мы его собьем?

Все молча пытались продумать возможные последствия. Крису показалось, что идея неплохая.

— Нет, — наконец сказала Сирокко. — Пока, во всяком случае, нет. Во-первых, я не верю, что они справятся только с одной передачей. Думаю, их будет четыре или пять. Так что надо проследить за первой, посмотреть, как она будет сделана, и приготовиться поймать Адама. Если же первый ангел пролетит полпути и только тогда появится смена, можно будет передумать.

— Не понимаю, — возразила Робин. — Если мы собьем смену, этот первый устанет и ему придется сесть. Тогда мы его возьмем. Проще простого.

Сирокко кивнула:

— Да, звучит логично. Но можно побиться об заклад, что Гея об этом подумала и нашла какую-то уловку. Что это за уловка, можно будет узнать при первой передаче.

Крис согласился, хотя ожидание казалось пыткой.

— Предлагаю еще вот что обсудить, — начал Конел. — Не попытаться ли нам все-таки его отобрать? Может, мне удастся подобраться поближе... ну, деталей я пока не разработал.

— Не думаю, Конел, — сказала Сирокко. — Мы должны держаться первого приоритета — то есть ничем его не тревожить.

— Тогда я вот что скажу, — возразил Конел. — Почему Адаму безопаснее лететь в лапах этой твари, чем падать вниз, когда Крис и Робин будут готовы его поймать? И почему ты думаешь, что с ним будет все в порядке, если эти выродки доставят его Гее?

Крис сглотнул комок в горле. Он удерживал эти мысли где-то на задворках сознания, но они постоянно стремились оттуда вырваться. Теперь же они заворошились с такой силой, что он едва не закричал.

Вид у Сирокко стал очень усталый.

— Я думаю, у Геи он будет в полной безопасности, — мрачно проговорила она. — По крайней мере в физическом плане. Уверена, он ей нужен живым. — Она помрачнела. — Это точно. Сейчас я это проверю.

Она стукнула кулаком по развалившейся во сне фигурке Стукачка. Тот завизжал и вскочил на лапки.

— Только без спичек, только без спичек! — Вид у него был предельно обалделый. — Ох, голова моя, голова! — Стукачок скорчился на приборной доске, упершись в нее подбородком, и накрыл голову лапками. Сирокко одну за другой оторвала обе лапки от головы твари.

— Успокойся, Стукачок, — сказала она. — Ответишь на несколько вопросов, и я тебя больше не трону. Даже дам еще три капли.

Один глаз твари вылез наружу на тоненьком стебельке.

— Так ты не сделаешь бо-бо малышу Стукачочку? — захныкал он.

— Не-а.

— И дашь выпить-закусить?

Сирокко достала фляжку и капнула из пипетки в пасть демону.

— Теперь ответишь на вопросы?

— Валяй, если готова, кошечка.

— Мы нашли ребенка, которого искали.

— Вот и чудно, вот и хорошо. Нашли, а толку мало, ага?

— Ага. Он направляется к Гее, верно? Стукачок кивнул:

— Гея любит мелкого засерю. Гея будет к нему ох как добра. Почетный пленник. Ни в чем не будет отказу мелкому старине Адаму. Вонючие жрецы много недель носами землю рыли, пока не пришло известие, что мелкий ублюдок уже в пути.

— Не понимаю, как... — начала было Робин, но Сирокко жестом приказала ей молчать. Она нагнулась пониже, и Крис едва расслышал шепот.

— Когда он не настороже, можно узнать очень многое. — Казалось, Стукачок снова погрузился в сон. Сирокко помахала пипеткой, и морда демона тоже стала ходить вправо-влево.

— Еще, Стукачок. Крошечный демон захныкал:

— Еще, еще, еще, всю дорогу еще... что им от меня нужно? Почему меня не оставят в покое? Вечно достают, ни минуты покоя... а я тебе скажу — я не виноват! Меня просто подставили! Я ни о чем таком не просил, я...

— Скажи, Стукачок, куда я должна послать Оскара?

— Мой агент обо всем позаботится, — ответил он, мгновенно очухиваясь.

— Вонючие жрецы много недель носами землю рыли... — отважилась Сирокко.

— ...много недель! Кто первый его найдет, говорит Гея, станет новым Магом. Или Феей. Феей, Феей, чудесной, замечательной Феей!

— А ребенок?

— Он станет Царем. Царем колеса! Можешь поверить, Гея славно позаботится о мелком недоноске! Только самое лучшее.

— Она не хочет его смерти?

— Ни Боже мой! Не повредить ни единого волоска на его мелкой башке, говорит Гея, или лучше сразу откинуть копыта! Иначе она целый год будет отрезать от тебя по кусочку, а умереть не даст! У нее для засери уже готов дворец — весь из золота, самоцветов там всяких и чистой платины. А по всему дворцу уже носятся взмыленные кормилицы, лакеи рвут и мечут, готовясь расчесывать жидкую волосню, мыть пипку и маслить пятки.

— А зачем ей все это нужно? — поинтересовалась Робин.

Стукачок икнул и обратил на Робин один мутный глаз. Он оглядел ее с головы до ног, а потом один уголок его пасти пополз вверх.

— Сиськи славненькие, губки сладенькие. А хочешь глянуть, где у меня татуировочка?

Сирокко щелкнула его по морде. Стукачок рыгнул.

— Как там змейка? Хвост я вижу, а где голова? Сирокко еще раз его щелкнула. Стукачок заморгал, покачал головой и запел:

— Змейка-змейка, в дурдоме ты иль где? Хвост наружу виснет, а голова в...

На сей раз его щелкнула Робин — причем от души.

— Вот те на! — разбушевался Стукачок, злобно расхаживая по приборной доске. — От тебя, крыса, я еще готов всякие гадости терпеть! От тебя — но не от нее! Все, абзац — больше ни слова не скажу. Мой рот на замке!

Сирокко ухватила демона и просунула ему в глотку спичку. Из пасти остался торчать только маленький кусочек спичинки и головка. Глаза Стукачка полезли на лоб, когда Сирокко развернула его вниз головой и чиркнула спичечной головкой о приборную доску. Затем она вернула его в нормальное положение, крепко прижимая лапки к бокам. Все смотрели, как сгорает спичка.

— Думаю, эта спичка до самого твоего хвоста прогорит, — спокойно сказала Сирокко. — Что меня интересует, так это — всем ли нам удастся это увидеть. Тебе не кажется, что ты будешь сиять как фонарь? Что-что? Говори немного громче, а то я тебя не слышу. — Она подождала, пока Стукачок тщетно пытался высвободиться. — Извини, Стукачишка, ни слова не разобрать. Что-что? А, ну конечно. — Облизнув пальцы, она притушила спичечную головку, которая тут же с шипением погасла. Когда Сирокко вытащила из Стукачка спичку, тот, захныкав, распростерся на приборной доске.

— Твоя беда в том, — выговорил наконец он, — что ты шуток не понимаешь. Ну и сволочь же ты, Сирокко Джонс.

— Принимаю это как профессиональный комплимент. Между тем она задала тебе вопрос. И ты будешь обращаться к ней «мисс Робин», с подобающим уважением, а свои грязные мыслишки оставишь при себе.

— Ладно-ладно. — Он поднял на Робин усталый глаз. — Не будете ли вы так любезны, мисс Робин, повторить ваш вопрос?

— Я просто спросила, зачем Гее все это нужно? Чего ради она пустилась во все тяжкие с похищением Адама?

— Ничего странного, мисс Робин. Понимаете, что бы ни случилось, Гея все равно выиграет. Если она получит щенка, а Сирокко не явится — что ж, тоже неплохо. Но Гея прикидывает, что если она получит щенка, тогда Сирокко явится непременно. — Повернув голову, Стукачок хитро глянул на Сирокко. — И Сирокко тоже знает, почему ей придется прийти.

Сирокко схватила его и сунула обратно в банку. Крис слышал, как Стукачок выкрикивает свои возражения — в основном насчет обещанного спирта, — пока Сирокко плотно завинчивала крышку. Какое-то время все молчали. Выражение на лице Сирокко исключало праздные разговоры. Наконец она немного успокоилась — взглянула на Робин, затем на Криса.

— Вы, наверное, хотите знать, о чем он болтал. Не уверена, следует ли мне об этом трепаться, но я скажу. В любом случае я отправлюсь за Адамом. Если Гея его получит, я не угомонюсь, пока его не отобью.

— Не понимаю, о чем ты, — призналась Робин, — но ничего другого я и не ожидала.

— А я понимаю о чем, — сказал Крис, — но тоже ничего другого и не ожидал.

— Спасибо. Вам обоим. Пойми, Робин, у меня есть причина, помимо долга дружбы, сделать все, чтобы Адам не попал в лапы Геи. А если уж он туда попадет, мне позарез надо будет вырвать его оттуда. — Тут она набрала какой-то код на клавиатуре. — Рокки, сколько яиц ты нашел в той комнате?

— Пятнадцать, Капитан, — донеслось из рации. Сирокко повернулась к Крису.

— Так и было?

— Нет. Уверен, в той комнате у меня на полке было шестнадцать. Полка была заполнена.

— Конел, — сказала Сирокко. — Что ты можешь сказать про полку с титанидскими яйцами, которыми играл Адам?

— Стандартная сувенирная полка, Капитан. Два ряда — восемь штук сверху и восемь снизу. Заполнена целиком. — Сирокко снова набрала код на клавиатуре.

— Рокки, похоже...

— Я нашел полку, Капитан, — сказал Рокки. — На ней умещаются шестнадцать. Я искал прилежно, как ты и приказывала.

— Рокки, так помоги мне, если ты...

— Капитан, позволь мне тебя перебить, прежде чем ты скажешь что-то для меня оскорбительное. Я не стал дожидаться того, пока будут найдены все, чтобы их уничтожить. Выражаясь точнее, я разрубил их на половинки — так, чтобы ты по возвращении смогла все их пересчитать. Просто я предвидел неприятную ситуацию, которая, похоже, уже возникла. Итак, я по-прежнему могу найти недостающее яйцо. Или его мог держать в руке Адам, когда его забирали. Но если яйцо не будет найдено, то это будет преступлением, если я в ближайшее время окажусь беременным, тебе не кажется?

— Извини, Рокки, — сказала Сирокко. — Но дело в том, что я знаю, в какие бездны может погрузиться отчаянная титанида, чтобы...

— Капитан, никаких обид.

— Господи. — В голосе Конела звучал благоговейный страх. — Капитан, я этого не предвидел.

— О чем вы толкуете? — спросила Робин.

— Речь об Адаме, — ответила Сирокко. — Внезапно он стал для всех нас важен не только сам по себе.

— Он способен оплодотворять титанидские яйца, — объяснил Робин Крис. — Те, которые он грыз, сделались прозрачными — они активировались.

— Да, — подтвердила Сирокко. — Он может делать то, что уже почти столетие могла делать только я. Так что мы просто обязаны его вернуть. Мы не можем позволить Гее его заполучить, потому что, когда он окажется у нее, все титаниды станут ее рабами. А если мы сможем сохранить ему свободу... — Она подняла взгляд, взглянула через ветровое стекло в пустоту и, похоже, сама удивилась. — ... тогда я смогу умереть.

— Тихо, спокойно, — увещевал Конел. — Она ведь совсем не в том смысле.

— Да какой тут, к черту, еще может быть смысл? — потребовала ответа Искра.

— Она же не сказала, что собирается покончить с собой, верно? — Он дал ей несколько мгновений подумать. Правда заключалась в том, что слова Сирокко поразили и его, но Конел вскоре сумел понять лежащий за ними смысл.

— Так что же она хотела этим сказать? Объясни.

— Вначале ты должна понять, что с ней сделала Гея, — начал Конел. — Это было давным-давно — еще когда Сирокко и другие члены первоначальной команды только сюда добрались. Гея предложила ей должность Феи. Должность Сирокко приняла. Часть сделки между ними — и Гея об этом не упомянула — составляло то, что, по требованию Сирокко, раса титанид подверглась изменению. Гея изъяла встроенную в них ненависть к ангелам и остановила войну, которая к тому времени продолжалась уже давно. Она также изменила их таким образом, что... слушай, ты вообще-то представляешь себе, как размножаются титаниды?

— Очень смутно.

— Ладно. Вначале происходит переднее совокупление. Самка производит на свет полуоплодотворенное яйцо. Ты видела несколько таких яиц в комнате Адама. Затем их следует имплантировать в заднее влагалище и дооплодотворить задним пенисом.

Губы Искры вытянулись в струнку, но она кивнула.

— Стадия, которую я опустил, подразумевает роль Феи. Яйцо никогда не будет оплодотворено полностью, если его не активирует слюна Сирокко. Так запланировала Гея. Обычно устраивались большие фестивали, где Сирокко приходилось выбирать, кому можно будет иметь ребенка, а кому нет. Контроль за рождаемостью. Сирокко так устала быть для титанид богиней, что сделалась алкоголичкой. Но она не смогла от этого избавиться — даже теперь, когда агенты Геи следуют за ней по пятам.

Конел заметил в глазах Искры сострадание, и это его тронуло.

— Должно быть, ей очень тяжело, — сказала Искра.

— Тяжелее некуда. Гея никогда даже не намекала, что Сирокко может быть отпущена с крючка. Я говорю о том, что если Сирокко умрет, то умрут и все титаниды. Таким образом, ее личное выживание стало на первое место. Это означает, что ей приходится идти на такие поступки, которые чести не приносят. Как в случае со мной, когда ей пришлось... — Конел вовремя остановился и сглотнул горький комок. Кое-чего Искре знать не полагалось.

— За последние семь лет я знаю два случая, когда ей приходилось ставить своего титанидского друга в рискованную ситуацию. Когда она точно знала, что он погибнет. Но она шла на это, ибо ставить под угрозу собственную жизнь не могла. Однажды... я знаю — она даже думает, что предала его. Однажды, ради собственного выживания, ей, быть может, понадобится предать меня. Я знаю об этом и к этому готов. Так жить чертовски непросто. Ты становишься последней выжившей, но гордиться этим не можешь, ибо знаешь, как далеко тебе придется зайти. Чести тут места почти нет. И Сирокко посмеивается над честью, но я знаю, что на самом деле честь для нее важна. Не в том смысле, в каком честь понимает кто-то еще, а в том, как ее понимает она сама.

Искра смотрела на Конела совсем другими глазами. Ему даже стало неудобно. Все, что он сказал, далось ему очень нелегко. Долго и мучительно он до всего этого доходил.

— Я, собственно, вот к чему веду, — робко продолжил Конел. — Сирокко была бы рада, если бы нажим ослаб. Она хотела бы снова вернуться к тем временам, когда заботиться ей приходилось только о себе самой. Она по-прежнему будет бороться за выживание, по-прежнему будет готова на убийства, но ее смерть станет... только ее смертью. То есть — как бывает у всех прочих. У нас с тобой, например. Понимаешь?

— Да, — сказала Искра, все еще не сводя с Конела странного взгляда. — Я понимаю.

ЭПИЗОД XVI

Робинсмотрела в бинокль, как проходит первая передача. Руку она держала на задвижке, в любую секунду готовая прыгнуть. Второй ангел уже полчаса был у них на экранах, пробиваясь наверх из тьмы Крона. Последние несколько минут экипаж видел его уже и без экрана, но затем ангела поглотила более глубокая тьма наверху.

Робин едва могла различить две фигуры даже при максимальном увеличении и потому внимательно слушала, как Конел описывает происходящее.

— Второй ангел метрах в пятидесяти позади. Теперь подлетает... все ближе. Первый поворачивается. Вот он передает ребенка... ага, второй уже его взял. Держит он его так же, как и первый. Адам проснулся. Он... мм... он плачет.

Робин с трудом проглотила слюну. Сзади послышалось какое-то восклицание Криса, но оглядываться она не стала.

— Первый быстро отстает. Он... о Господи!

— Что? — рявкнула Сирокко. — Ну, докладывай!

— Он... мм... первый ангел просто разлетелся на части. То есть чертовски классно рванул. Мы только что пролетели сквозь его перья. Кости и смертезмеи падают... я их уже не вижу. Если вы в нужной точке, чтобы поймать ангела, вы наверняка вот-вот сквозь него пролетите.

Все ждали. Робин смотрела, как растет диффузное облако, что прежде было ангелом. Вскоре она уже смогла опустить бинокль и наблюдать невооруженным глазом. Послышался стук, будто ударил град. Обмякшая смертезмея на мгновение обвилась вокруг левого крыла, затем ее унесло прочь.

— Вот, значит, в чем фокус, — заметила Сирокко. — Эти ангелы вообще не собираются садиться. Если мы собьем следующую смену, несущий Адама просто будет лететь, пока не подохнет.

— Для начала, он и так неживой... — начал Крис.

— Не цепляйся к словам, Крис. И не валяй дурака. Зомби так же жив, как и мы с тобой. Это групповой организм, улейный интеллект, что захватывает труп и живет в нем. Смертезмеи понемногу едят мертвечину, ну и еще всякую дрянь. Ничего сверхъестественного тут нет.

— А ты не думаешь, что этот... просто решил умереть? То есть... ведь все смертезмеи разом откинулись. Разве такое возможно?

Робин видела, что Сирокко обдумывает ответ.

— Ты не понимаешь самой сути зомби. Во-первых, у них нет инстинкта самосохранения — ни личного, ни общественного. Они не чувствуют боли. Я слабо верю, что они разумны, но приказу они следовать могут. Тот, кто управляет этой братией, скорее всего дал им общую директиву — а именно доставить ребенка живым и невредимым. Кроме того, они получили представление о некой особой тактике. Вот они ее и выполняют.

— Мне все это дело кажется тщательно просчитанным, — заметила Робин.

Сирокко кивнула:

— Пожалуй, она права. Кто бы все это ни спланировал — Лютер, Бригем, Мерибейкер, Мун, любая сволочь, — они четко прикинули, сколько может пролететь смертеангел, пока не сойдет на нет. Этот, вероятно, мог бы пролететь еще пару километров, но до земли он бы уже не добрался. Так что, когда его миссия кончилась, он загнулся. О чем это говорит? А о том, что, если мы собьем следующую смену, Адам будет падать к Крону, а вы двое будете изо всех сил стараться его изловить.

Крис откашлялся, и Сирокко на него взглянула.

— По-моему, сейчас самое время этим заняться.

— Я согласен, — сказал Конел.

— Скажи, Сирокко, — продолжил Крис, — как по-твоему, каковы шансы? Если Адам начнет падать, успеем мы с Робин его поймать?

Сирокко покачала головой:

— Что я могу сказать, Крис? Я уже часами об этом думаю. Слишком много разных факторов. Если честно, то думаю, ваши шансы очень велики. Вас двое, и каждый успеет сделать пару попыток. Если не запаникуете, если научитесь управлять своим падением... тогда наверняка его поймаете. Робин говорит, у нее уже был опыт, так что, быть может, ей и повезет. Я бы оценила шансы в девяносто пять процентов.

— Цифра может быть еще выше, — вмешалась Искра. — Я должна это сделать.

— Ты не можешь быть сразу и там и тут, — ответила Сирокко. — Мое решение именно на этом и основывается. — Она повернулась к Крису. — Я скажу так. Ваши шансы поймать его превосходны. Если биться об заклад, я бы сказала — идет. Но остаются пять процентов возможности провала.

— Знаю-знаю. — Крис опустил лицо на ладони и долго-долго молчал. Когда он поднял голову, глаза его покраснели. — Так что же делать, Капитан?

Сирокко откинулась на спинку сиденья и закрыла глаза.

— Пойми, Крис... я не могу принять этого решения. Не могу понять, хочу я его вернуть просто потому, что он человеческое дитя, или потому, что он — мое личное избавление. Я чувствую себя профессионалом, которого призывают, когда ребенок похищен. Я могу дать пару-другую советов насчет того, что может случиться, но решения о мерах остаются за родителями. — Она перевела взгляд с Криса на Робин и обратно. — Я буду выполнять то, что решите вы оба.

— А все-таки — чего бы тебе хотелось? — спросила Робин.

— Мне? Мне хотелось бы выкрасть его прямо сейчас. Страшно бы хотелось. Но ведь вы знаете мои скрытые мотивы.

— Так или иначе, — вступил в разговор Конел, — я согласен с Сирокко. Не хочу, чтобы он попал в лапы к Гее.

— Не согласна, — сказала Искра. — Извини", мама. Риск слишком велик — даже если бы за ним прыгнула я. Я на девяносто девять процентов уверена, что успела бы его поймать. Но один процент риска — слишком много.

— Скажи про Гею, — попросил Крис.

— Про Гею? — Сирокко нахмурилась. — Можешь мне не поверить, но здесь у меня под ногами почва тверже. Стукачок сказал чистую правду. Гея Адама и пальцем не тронет. Если она его получит, можно считать, что физически он в полной безопасности. С ним будут прекрасно обращаться.

— Меня тревожит психологический урон, — заметил Крис.

— Страшно не хочется этого говорить, Крис, но нам остается только выбрать ту травму, которую ему предстоит перенести. Или падение, или пятнадцатиметровая бабища в качестве любящей бабули.

— Ему будет причинен вред. Она наложит на него свои лапы.

— Таков, конечно, ее план. Но не стоит ее недооценивать. Да, она вырастит его так, чтобы он ее любил. Но это как раз и подразумевает хорошее обращение.

Опять наступила долгая тишина, и под конец Крис вздохнул.

— Наверное, никогда мне не приходилось принимать более жесткое решение. Я считаю, мы должны попытаться забрать его сейчас.

— Согласна, — тихо сказала Робин. Она потянулась к заднему сиденью и взяла Криса за руку.

— Идет, — сказала Сирокко. — Мы уже пол-Крона пролетели. Примерно через оборот появится тот свет, который нам нужен, чтобы все провернуть. Предлагаю делать еще предложения.

В обоих самолетах долго царило молчание, пока они летели сквозь серебристую ночь Крона. Сотня всякой всячины могла расстроить их планы, и все это знали.

В одну из минут бесконечного оборота Рокки позвонил из «Смокинг-клуба». Для Сирокко подлинным облегчением стало найти еще хоть какую-то заботу.

— Капитан, — сказал Рокки. — Я нашел шестнадцатое яйцо. Оно выкатилось из комнаты и прокатилось полпути по коридору. Теперь оно уничтожено.

— Порядок, Рокки.

— Есть еще информация. Я пока ее придерживал, не желая отвлекать тебя от главного.

— Пожалуй, теперь самое время ее сообщить.

— Хорошо. Валья, направляясь в Беллинзону, обнаружила двенадцать мертвых зомби. На вершине холма, километрах в полутора отсюда. Никаких следов борьбы.

— Этот холм с подветренной стороны к Клубу?

— Да, именно так. Полагаю, их убило приворотное зелье Искры.

— Похоже на правду.

— Валья считает, что на том холме побывали два жреца. По ее мнению, это Лютер и Кали. С уверенностью не скажешь — запах слишком стар. Кроме того, там оказался мертвый человеческий ребенок. Мальчик, лет от пяти до пятнадцати. Я поправил его тело, но точнее определить его возраст, пожалуй, и ты бы не смогла.

— Он не стал зомби?

— Нет. И пожалуй, уже не станет.

— Может и не станет, но рисковать не будем. Сожги его, пожалуйста. Что еще?

— Валья недавно со мной разговаривала. Она просила, если я с тобой свяжусь и если у тебя будет время, чтобы ты с ней переговорила.

— Ажур, уже делается. — Сирокко переключила каналы. — Змей, слышишь меня?

— Слышу тебя, Капитан.

— Где ты сейчас, друг мой?

— Почти в центре Япета, Сирокко. — Всем было слышно, как Змей тяжело дышит.

— Ты взял чертовски славный темп, Змей, но боюсь — все понапрасну. Мы уже пролетели почти весь Крон и уверены, что тварь держит путь к Гипериону. Сомневаюсь, что тебе следует продолжать в том же духе.

— Я предпочел бы продолжать, пока для меня не найдется что-либо более достойное. Но очень скоро мне придется остановиться поесть и передохнуть.

— Не перенапрягайся. Не думаю, что ты в любом случае сможешь чего-то добиться.

— Тогда я буду продолжать, пока вы не повернете назад.

— Хорошо. — Сирокко опять набрала новый код. — Валья, ты где?

— В предместьях Беллинзоны, Сирокко, — отозвалась Валья.

— Что ты хотела выяснить?

— Ты приказала мне изловить живых зомби, — сказала титанида. — Я взяла с собой на дело Менестреля, Мбиру, Клавесина, Систрум и Лирикона. Мне сказали, что недавно тут был Лютер, однако ни про какую другую банду зомби в округе ничего не известно. Мы можем искать отбившихся, но наш нюх подсказывает, что их тут нет. Граждане этого милого городка стали достаточно осторожны — тем более что несколько новых зомби недавно удрали с их кладбищ. Я вот что хотела выяснить, Капитан. Должны ли требуемые зомби уже быть мертвы?

Сирокко немного подумала.

— Да, Валья, ты безжалостна и практична.

— Капитан, для меня они делятся на тех, которые уже были казнены за их преступления, и на тех, которых по недосмотру казнь обошла стороной. Так чего ради им шляться по округе? Хочешь, я разъясню им их права и организую справедливый судебный процесс?

— Следуй той стезей, какую считаешь истинной, — пропела Сирокко.

Отключив рацию, Валья сунула ее в сумку. Потом пропела несколько нот своим спутникам, и все затрусили по широкой пристани, что лежала вдоль Большого канала. Когда приблизились к поперечному протоку, известному как Трясина Уныния, то остановились и огляделись. Именно здесь совершалась большая часть процветающих в Беллинзоне сделок по работорговле.

Вскоре по бульвару Эдварда Теллера потащился караван. Караван этот составляли двадцать рабов в железных кандалах: шестнадцать женщин и четверо мужчин, многие из них совсем еще дети. Рабов охраняла десятка мускулистых мужчин в грубом защитном облачении, а возглавлял процессию собственно рабовладелец, которого несла в паланкине пара однояйцевых близнецов. Паланкин казался подозрительной роскошью в низкой гравитации Геи, но никакого отношения к практичности не имел и был чистой воды показухой. Контингент охранников, с другой стороны, мог оказаться жидковат, даже напади на караван человеческие бандиты. Рабовладелец, впрочем, больше рассчитывал на незримое присутствие мафии, которой он был предан душой и телом.

Титаниды расположились вдоль края пирса. Охранники нервно на них поглядывали. Рабовладелец — тоже.

— Что, на продажу? — поинтересовалась у него Валья.

Мужчина явно удивился вопросу. Всем было известно, что титаниды никогда не покупают рабов. Но благоразумие и правила ведения дел предписывали держаться от них подальше, никогда не наносить оскорблений — или, по крайней мере, относиться к ним как к опасным животным, каковыми они, собственно, и являлись. Так что рабовладелец встал и отвесил Валье небрежный поклон. Английский его оставлял желать лучшего, но понять было можно.

— Все на продажу, конечно. А вы на рынок?

— Выходит, так, — ответила Валья. Потом взяла рабовладельца за горло и сжала. Давным-давно, подумала она, у этого человека была мать. Он был ее усладой, прелестным мальчуганом. Услышав, как ломается позвоночник, титанида ощутила секундное сожаление. «Интересно, как так получилось? — подумала она. — Как он таким стал?»

На другую надгробную речь рабовладелец уже рассчитывать не мог.

Когда Валья подняла глаза, десять охранников были уже мертвы. Все вышло так мгновенно, что многие на людном бульваре только теперь начали понимать, что же, собственно, произошло. В одно мгновение по бульвару двигался охраняемый караван рабов, а в следующее уже остались одни рабы, а трупы охранников титаниды укладывали в аккуратный ряд. Некоторые поспешили прочь. Другие, видя, что никаких агрессивных шагов титаниды больше не предпринимают, стали опасливо наблюдать. Затем все отправились по своим делам. Никто не кричал. Никто не рыдал.

Раздев трупы, титаниды свалили оружие и одежду в одну кучу, затем сняли с рабов кандалы. Некоторое время ушло на то, чтобы убедить несчастных — да-да, они действительно свободны. Валья и ее отряд отгоняли падальщиков ровно столько, сколько потребовалось, чтобы освобожденные рабы забрали свою долю добра. Клавесин вызвался сопровождать тех женщин, которые пожелали отправиться в Феминистский квартал.

— Не пройдет и десяти оборотов, как многих из них опять обратят в рабы, — пропел Менестрель.

— Конечно, — пропела Валья. — Однако я пришла сюда не затем, чтобы очищать этот мир от скверны. Только малую его часть, да и то ненадолго. — Сунув руку в сумку, она достала оттуда рацию.

— Рокки, слышишь меня? — спросила она по-английски.

Титанидская песнь часто искажалась, проходя по нелепой человеческой аппаратуре.

— Слышу, Валья.

— К тебе идут четыре титаниды. Они построят клетки для этих существ. У нас на руках одиннадцать штук. Сирокко давала тебе инструкции по их размещению?

— Давала. Пока мы не выясним, по-прежнему ли зелье Искры действенно в доме, надо держать их на расстоянии. Место я подобрал.

— Скоро увидимся.

Выбраться из города проблемы не составляло.

Остановившись у кладбища, Валья набрала в кожаную сумку несколько бушелей почвы. Возможно, этого и не требовалось — большинство несожженных трупов в конце концов становились зомби — однако бесспорным оставался тот факт, что почва Беллинзоны была особенно богата спорами смертезмей.

До Клуба добрались быстро. Оказавшись там, титаниды разложили трупы на земле — спина к спине, живот к животу — и посыпали их почвой. Когда зомби начали вяло шевелиться, их быстро поместили в только что отстроенные клетки.

Закончив работу, Валья почувствовала удовлетворение. Она смотрела, как лишенные ориентировки монстры, шаркают взад и вперед, ударяясь о стенки клеток.

Интересно будет выяснить, что же их убило.

ЭПИЗОД XVII

Не нравится мне все это, — уже в третий раз повторил Конел.

— Я не могу управлять самолетом, — отозвалась Искра.

Пристегнув страховку к своему снаряжению, она взглянула на Конела.

— А мне все равно не нравится, — проворчал он. — Не знаю, понимаешь ли ты, какая опасность грозит Адаму.

— Считаю, я это заслужила, — ответила Искра, отчаянно стараясь сохранять выдержку. — Но я пробую играть по твоим правилам. И отправлюсь туда спасти мою маленькую сестренку.

Конел долго на нее смотрел, потом кивнул.

— Следи за теми лапами, — предупредил он. — Христа ради, не дай этой твари тебя поранить.

— Не волнуйся, не дам — только не Христа ради. — Открыв дверцу, она поставила на место задвижку и вышла на крыло. Аккуратно, повернувшись так, чтобы Конел этого не увидел, Искра отсоединила страховку и зацепила ее за тканевую петельку у себя на рубашке. Если смертеангел уронит ее бра... ее сестренку, Искра прыгнет за ним. Тьфу, за ней.

Великая Матерь, услыши дщерь твою и ниспошли ей удачу.

Посмотрев вниз, Искра с удовлетворением отметила, что чувствует лишь некоторое волнение, но никак не страх. Заботу ее составляло не падение вообще, а падение в неподходящий момент.

Искра держалась, пока Конел подводил самолет поближе. Вот она уже почти достает рукой до смертеангела. Тогда девушка покрепче взялась за нож. Но тут смертеангел повернул к ней свое лицо, — точнее, череп — опустил одно крыло и нырнул прямиком к земле.

Искра слышала, как Конел что-то орет в рацию. Прижав лицо к кабине, она тоже кое-что проорала:

— За ним! За ним, мать твою! Следуй вниз! Дай мне только подобраться поближе! Христолюбец сраный! Дай я голыми руками порву эту псалмопевскую залупу!

Услышав такие речи, Конел сделал, как было сказано, — но не так быстро, как хотелось Искре. Однако ей все равно пришлось держаться обеими руками. «Инерция, — сказала она себе. — Кажется, что я легче, но масса-то та же самая».

Конел пустил самолет носом вниз, постоянно сбавляя ход. Но самолет все равно набирал скорость. Вот они снова сблизились со смертеангелом...

...а тот отвернул в сторону, пренебрежительно крутя своим жалким хвостовым оперением. Конел резко набрал высоту, тормознул, взял влево...

...и Искра вдруг поняла, что висит буквально на одних ногтях. Ноги ее стремительно соскальзывали с прозрачной поверхности крыла.

Конел выполнил замысловатый и резкий поворот, отчего Искра на мгновение оказалась в невесомости. Она снова постаралась упереться ботинками, почувствовала, как возвращается вес. А потом подняла глаза и поняла, что они вот-вот врежутся в ангела.

На сей раз, когда Конел закончил свои бешеные маневры, Искра держалась только одной рукой. Тогда Конел выровнял самолет, снова сбросил газ — и Искра, тяжело дыша, забралась обратно.

— Хорошего мало, — резюмировал Конел. — Я чуть было в него не впилился.

— Знаю, — отозвалась Искра, снова усаживаясь на сиденье.

Конел держал в руке свободный конец страховки, и вид у него был вполне зверский. Но только он собрался кое-что по этому поводу сказать, как из рации донесся голос Сирокко.

— Эй, Конел, он все еще падает. Какого черта ты не выровняешься и не присоединишься к нам?

Развернувшись, Конел засек самолет Сирокко, следующий за ангелом, который опускался уже не так стремительно. И последовал за ними.

Смертеангел опускался долго. А когда, наконец, выровнялся, оказался на высоте в один километр.

— Н-да, — с сомнением заметила Сирокко, — попытка того стоила. Если б не попытались, вечно б себе пеняли.

— Так что теперь? Финиш? — спросила Робин.

— Очень может быть, — отозвалась Сирокко. — Знаете что, мои дорогие, теперь эта тварь уменьшила наши шансы поймать Адама раз в десять.

— Еще покруче, — буркнула Искра.

— Согласна, покруче. И мало того — если этот гад и впрямь уронит Адама, виноваты в этом будем только мы. Ведь это мы так его опустили.

— Все равно попытаться стоило, — возразил Крис. Сирокко задумчиво кивнула:

— Знаете, ребята, а ведь мы только что получили сообщение. Гея не повредит Адаму. Но она запросто позволит нам его убить, если мы сделаемся слишком назойливыми. Так что давайте-ка подадим назад, скажем на километр, и будем надеяться, что этот сукин сын снова поднимется чуть повыше.

Так они и сделали. Вскоре смертеангел поднялся до двух километров и снова лег на ровный курс. Затем из ярко-желтых песков Мнемосины поднялся следующий и забрал Адама. Все смотрели, как второй распадается в точности как первый, а третий без устали летит дальше.

— Сирокко, у меня назревают проблемы с топливом, — сообщил Конел.

Сирокко смотрела, как данные из его компьютера заполняют ее экран. Затем она откинулась на спинку сиденья и хорошенько все обдумала. Трижды прокрутив в голове все варианты, она наконец удостоверилась, что выбрала правильный.

— Думаю дать тебе немного топлива прямо сейчас, — сказала она Конелу. — Оставлю себе ровно столько, чтобы достичь базы у северной стены. «Четверку» я оставлю там, а вернусь кое на чем покрупнее и похитрее.

— Понял тебя.

Так что Конел опустился до уровня, который поддерживала Сирокко, зашел снизу, затем поставил свой самолет на автопилот и выбрался наружу, чтобы поймать топливный рукав, свисающий с капитанской машины. Прикрутив его, Конел стал смотреть, как горючее наполняет его бак.

— Оставайся снизу и позади, как мы решили, — велела Сирокко Конелу. — Я скоро.

— Не беспокойся, Капитан, — услышала она его ответ. Тогда, качнув крыльями, Сирокко направилась к северу.

Что произошло дальше, казалось не менее удивительным, чем превращение комара в ястреба.

Аэропланы представляют собой набор компромиссов. Конструкторам приходится решать, какая характеристика самая важная, — и работать над нею, заранее зная, что прочие параметры из-за этого пострадают. Медленный самолет с высоким потолком полета, к примеру, нуждается в значительной поверхности крыла, чтобы обеспечить подъем в разреженной атмосфере. Очень быстрый самолет в больших крыльях не нуждается, зато должен выдерживать атмосферный разогрев. В каждом отдельном случае существует также проблема структурной прочности. Самые быстрые самолеты обычно имеют малый радиус действия из-за непомерного расхода топлива.

«Стрекозы» были пока что лучшей попыткой земных конструкторов создать самолет, который годился бы для всего. Разрабатывали их, естественно, для земных условий. Окружающая среда Геи, разумеется, существенно отличалась от земной, но почти все различия работали в пользу «стрекоз».

Их двигатели были небольшие, легкие и обладали почти стопроцентной эффективностью использования топлива.

Их корпуса были прочные, опять-таки легкие, жаростойкие, а также обладали способностью менять свою геометрию прямо в полете.

На Земле «стрекоза» глушилась при десяти километрах в час. На ободе же Геи, где атмосферное давление составляло две атмосферы, «стрекоза» могла оставаться в воздухе чуть ли не на скорости пешехода. На Земле ее потолок составлял семьдесят тысяч футов; в Гее же эта способность теряла свой смысл, ибо даже в ступице давление составляло одну атмосферу. «Стрекозы» были приспособлены к высшему пилотажу, могли выполнять такие виражи, которых земной пилот не способен был выдержать без временной слепоты. Короче, ультралегкие, элементарные в управлении, высокомощные, почти не требующие обслуживания, топливосберегающие, высотные, большого радиуса действия...

... и сверхзвуковые.

Сирокко уже несколько раз преодолевала в Гее звуке вой барьер, хотя особого смысла в этом не возникало. У обода скорость звука составляла от тринадцати до четырнадцати сотен километров в час, в зависимости от температуры воздуха. На такой скорости самый длинный полет длился примерно час с четвертью.

Когда Сирокко дала газу в сторону Южной Мнемосины, она была километрах в двухстах от места назначения. Двигатели взревели, крылья сложились позади, втянулись в фюзеляж, а сам фюзеляж сжался в среднее части. Через три минуты машина уже делала тысячу километров в час. А еще несколько минут спустя ужо пора было начинать торможение.

Местом ее назначения была пещера примерно в миле вверх по крутому утесу северных нагорий.

Объявив войну бомбадулям, Сирокко купила оружия достаточно, чтобы вооружить средних размеров банановую республику. Дешево оружие не стоило, а доставка в Гею утроила цену, но для Сирокко это ровным счетом ничего не значило. На Земле у нее денег куры не клевали — а все потому, что жила она немыслимо долго. Деньги же были для Феи Титана всего лишь бумагой — или даже того меньше. Бумагой можно по крайней мере костер развести. Тем радостнее ей было, когда для такого барахла нашлось достойное применение.

На то, чтобы прикончить всех бомбадулей, много времени не ушло. Хватило бы одних «стрекоз», а Сирокко купила еще массу всякой всячины. И множество этой всячины еще ждало своего применения.

Сирокко позволяла мозгу самолета довести ее аж до последней сотни метров, а потом взяла управление в свои руки и ворвалась в пещеру, направляя реактивный выхлоп так, чтобы ввести самолет вертикально. Они быстро вышли из кабины, и Сирокко велела Крису и Робин забрать оттуда все личное снаряжение. Затем она выбрала другой самолет.

Пещера была не маленькая. И самолетов там стояло штук тридцать.

Сирокко выбрала «Богомола-Пятьдесят». «Богомол» был того же поколения, что и «стрекоза», но его назначение заключалось преимущественно в транспортировке. Название машины происходило от того факта, что она могла перевозить пятьдесят человек и немного вооружения. Или — двадцать пять человек и массу вооружения. Или опять-таки — десять человек и такую огневую мощь, которая позволяла сбить целую эскадрилью более старых самолетов или сровнять с землей небольшой город.

Считая Криса за двоих, Сирокко намеревалась взлететь вчетвером. Соответственно она спланировала и боевую часть. Все трое провели следующие полчаса, прикрепляя ракеты к крыльям, заряжая орудие и загружая бомбы. Лазерам же вообще никакой уход не требовался.

Тварь, что липла к вертикальной поверхности центрального троса Мнемосины, отличалась от бомбадуля в той же мере, в какой крокодил отличается от игуаны.

Построена она была по обводам «Боинга-707». Крылья были отведены назад, и четыре прямоточных воздушно-реактивных двигателя располагались именно на них.

Гея, что уже три мириоборота мечтала о подобном монстре, а потом, как обычно водилось, воплотила свою мечту в жизнь, назвала его, а также его братьев и сестер люфтмордерами. Название, написанное английским шрифтом, было вполне различимо на изящном фюзеляже, который радостно булькал полными баками керосина. Буквы названия были снежно-белые, а все остальное — цвета подсохшей крови.

Люфтмордеров было немного. Десять — по всей Гее. Все они, подобно морским уточкам, свисали с тросов.

Пока что жизнь люфтмордера особо не радовала, но он был терпелив. Да, он до сих пор даже не опробовал своих крыльев. Но ничего — все еще впереди.

Развитым интеллектом люфтмордер не отличался, но было бы ошибкой назвать его глупцом. Просто мышление его несколько страдало односторонностью. Зато он был крайне изобретателен в преследовании своей цели. Уже три мириоборота он лип к тросу, питаясь стекающим оттуда керосином. Люфтмордер вполне мог липнуть там еще столько же и даже дольше, но надеялся, что не придется. Он чувствовал, как растет возбуждение Геи. Приказы непременно последуют.

Цепляясь в свою очередь к люфтмордеру, пререкаясь друг с другом среди холодных сосков, что рядами шли по днищам крыльев, висели десятки существ, именуемых ночниками и боковухами. Эти были совсем тупые — досада, но и необходимость. Ночники были покрупнее, боковухи — побыстрее. По крайней мере — в теории. У каждого ночника и боковухи возникала одна-единственная возможность это выяснить, так как восстановлению они не подлежали. Каждый представлял собой органическое существо, построенное на основе скелета из твердого топлива. Мозги их несли в себе разрывные ядра. Ночники и боковухи видели в инфракрасной части спектра и любили все яркое подобно тому, как мотыльки любят огонь.

Люфтмордер не был бомбадулем, хотя родственная связь прослеживалась. Девять аэроморфов, что липли к тросу совсем рядом с ним, однако, вполне походили на бомбадулей — подобно тому, как борзая или доберман походят на чихуахуа.

Люфтмордер был бесспорным флюгельфюрером своей эскадрильи. Пользуясь своим инфракрасным зрением, он внимательно наблюдал, как пока что далеко внизу под ним валандались два самолета. Он увидел, как они на время сблизились, а затем крупный начал газовать намного быстрее и отвалил к северу. Бомбадули хотели тронуться с места, но люфтмордер решил потерпеть. Когда большой самолет отлетел совсем далеко, когда он приземлился там, где, как подсказывал люфтмордеру гейский инстинкт, должен был располагаться источник керосина, флюгельфюрер одну за другой отпустил пять своих мелких сошек и стал смотреть, как они падают к яркому песку.

ЭПИЗОД XVIII

Однажды тебе непременно нужно будет попристальней к нему присмотреться, — сказал Конел, заметив, как Искра разглядывает юго-центральный трос Мнемосины. — Сомневаюсь, что ты когда-то видела нечто подобное.

— Отсюда он такой тоненький, — отозвалась Искра. — Просто ниточка.

— Эта ниточка километров пять в толщину. И сплетена она из сотен жил. На таких тросах живут животные и растения, которые никогда не спускаются на землю.

— Мама говорила, что Сирокко Джонс однажды на такой взбиралась. — Искра запрокинула голову и нашла место, где трос крепится к сводчатой крыше Мнемосины. — Не понимаю, как она это проделала.

— Она проделала это вместе с Габи. И взбирались они не на такой. Эти идут вертикально вверх. А тот, по которому взбиралась Сирокко, шел под углом — вон как те, что впереди. Видишь, как они под наклоном уходят в спицу Океана? Отсюда вполне можно заглянуть прямо в спицу. Сирокко говорит, эти тросы держат Гею воедино.

— Почему здесь все такое мертвое?

— Из-за песчаного червя. Своими зубами он запросто может подрыть гору Эверест.

— А ты не думаешь... — Ей пришлось помедлить и от души зевнуть. — ... ты не думаешь, что мы его увидим?

— Слушай, почему бы тебе не поспать?

— Все будет путем.

— Дудки. Тебе обязательно надо поспать. Если случится что-то важное, я тебя разбужу. А если ничего не случится, тогда ты сможешь подменить меня на пару оборотов.

— А оборот — это сколько?

— Около часа.

— Хорошо. Я посплю. Спасибо. — Она чуть повернулась на сиденье.

— Как рука? Может, тебе перевязку сделать?

— Все в порядке. Я просто ударилась ею, пока болталась на крыле. — Искра одарила его сонной, дружелюбной улыбкой, затем, похоже, поймала себя на этом. Конел едва подавил усмешку; Искра определенно делала успехи. Ей пришлось забыть, что нужно строить из себя буку. Быть может, однажды она совсем об этом забудет? Быть может, счастье уже не за горами?

Закрыв глаза, Искра погрузилась в сон — буквально за десять секунд. Конел ей позавидовал. У него обычно уходило не меньше минуты.

Чувствуя за собой некоторую вину, он изучал лицо Искры, пока она спала. Со спокойным лицом она казалась даже моложе своих восемнадцати.

У Искры все еще было лицо маленькой девочки — пухлые щечки и торчащая верхняя губка. Во вздернутом носике и широких скулах Конел разглядел черты ее матери. С закрытыми глазами тревожащее сходство с Крисом особенно не просматривалось.

Конел решительно отвернулся, едва понял, что его глаза уже блуждают по роскошным изгибам ее грудей, округлым бедрам, длинным ногам. Достаточно сказать, что у Искры было девичье лицо и женское тело.

— Совет, — сказал компьютер. — Вражеский самолет, известный как...

Конел шлепнул ладонью по кнопке отмены и взглянул на Искру. Веки девушки запорхали, затем она издала какой-то неподобающий для леди звук и еще глубже зарылась в сиденье.

Вот еще досада. У проклятого компьютера слишком долгая память. Туда, естественно, были загружены результаты воздушной войны Сирокко с бомбадулями, так что теперь он попытался предупредить Конела о базе, которая уже восемнадцать лет как пустовала.

Бомбадули любили селиться на центральных тросах. Могли годами висеть там носами вниз, поджидая удобного случая. Им приходилось так висеть, ибо иначе они не могли запустить свои моторы. Только после некоторого движения вперед. Примитивные прямоточные воздушно-реактивные движки — вот и все, что у них было. Ничего похожего на суперусовершенствованный поджиг, что негромко гудел на спине у «стрекозы».

Хорошо, что все они давно погибли.

Хотя вот была бы забава, если вдруг...

Взглянув на центральный трос, Конел заметил, как оттуда к песку падает крошечное пятнышко. Он поморгал, потер глаза — пятнышко исчезло. Конел еще раз взглянул на трос, затем покачал головой. Легко забыть, какой он гигантский. Что он там собирается высмотреть? Бомбадулей, прилепившихся к его боку?

С другой стороны — что же это, черт возьми, было за пятнышко?

Он поиграл с радаром, но ничего не вышло. Потом взглянул на ангела, несущего Адама. И там все в норме.

Чисто интуитивно Конел врубил тягу и стремительно поднялся до шести километров.

И тут радар засвистел.

— Тревога, — сказал компьютер. — Приближаются четыре — поправка, пять — неопознанных летательных аппаратов. Поправка, три неопознанных — поправка, четыре...

Конел вырубил голос, который только отвлекал от дела. Графический дисплей должен был сообщить куда больше.

Но не сообщил. Конел уже увидел два выплеска сигнала — внизу, у палубы, — стремительно движущихся в его направлении. Затем их стало три, затем выскочил еще один. ФАКТИЧЕСКОЕ РАДАРНОЕ ПРОТИВОДЕЙСТВИЕ, — напечатал на своем экране компьютер.

Похоже, это могло указывать на «стрекоз» — или на возвращающуюся в «богомоле» Сирокко. Конел предположил, что она ведет три самолета на автопилоте, но зачем? И почему она ему ничего не сказала? Но ведь бомбадули не могут глушить радар.

— Держись, Конел, — буркнул он себе под нос. Все Дело заключалось в том, что бомбадуля он никогда не видел. И не вступал с ними в бой. А вера в то, что в Гее все вечно остается неизменным, быстро загонит тебя в могилу.

— Просыпайся, — сказал он, тряся Искру за плечом Девушка мгновенно очнулась.

— Сирокко, у меня тут на экране несколько неопознанных сигналов. Как минимум четыре — а то и пять. На запросы они не отвечают. Сближаются со мной на скорости примерно... пятьсот километров в час и предпринимают радарные контрмеры. Я поднялся до шести километров на случай... на случай, если они начнут враждебные действия. Я... — Он замялся и тыльной стороной ладони вытер пот со лба. — Черт возьми, Сирокко, что мне делать?

Оба слушали, но ничего, кроме шума статики, из рации не доносилось. Искра осматривала небо над ними, но Конел сомневался, что она что-то видит. Затем, слава Богу, она быстро повернулась и принялась доставать остатки их бронежилетов.

— Сирокко, слышишь меня? — Опять ничего. Наверное, она вышла из самолета, собирает оружие, проводит проверку. А быть может, она слышит его и уже направляется к рации.

— Сирокко, я намерен увести их от Адама, а затем сбить. Оставляю этот канал открытым. — Нова уже передавала ему шлем и краги. Шлем он надел, но от остального отмахнулся. — Брось, нет времени. Затяни покрепче ремни и держись. — В то самое мгновение, когда Искра крепко-накрепко пристегнула ремнем колени, Конел потянул ручку управления и дал газ. Самолетик прыгнул вперед и пошел вверх по дуге, будто ракета.

Искра смотрела вперед и вертела головой вправо и влево.

— Те, что на радаре, были под нами, — сказал Конел. — Они держались поближе к земле. Так что сейчас они позади, и я не думаю, что...

— Смотри туда, — предупредила Искра, указывая вперед и влево.

Он шел прямо на них, ныряя подобно ястребу, все нарастая и нарастая.

Конел свернул вправо, притормозил — и они проскочили. Бомбадуль с диким воем пронесся мимо.

Конел заметил акулью пасть, жадно глотающую воздух, и крылья, воздетые высоко и отведенные назад. Затем их помотало в струе разогретого воздуха из выхлопной трубы бомбадуля. Наконец Конел выполнил разворот и опустил крыло для лучшего обзора.

— Что ж ты не стрелял? — осведомилась Искра.

— Я... да просто забыл, что у меня есть орудия, — признался Конел. — Видишь их там, внизу?

— Ага. Первый разворачивается, остальные четверо...

— Сам вижу. — «Четверка» набирала высоту в плотном боевом построении" Память вернула Конела в тот холодный зимний день. Ему тогда стукнуло десять, а «Дрозды», канадская команда по высшему пилотажу, как раз устраивала шоу. Они летели крыло к крылу, поворачивая как единое целое. И поднимались они точно так же, как эти твари, а в высшей точке подъема...

... бомбадули разошлись по сторонам, волоча за собой черные сливы выхлопа, четвертуя небо.

Наконец-то Конел засек всех на радаре. Сигналы были четкими; компьютер, одураченный вначале, быстро обучался новым радарным фокусам. И как же чертовски славно иметь радар, подумал Конел. Просто поражало, как стремительно эти дьяволы исчезали из виду.

Чувствовал он себя довольно беспомощно. Вдвоем с Искрой они наблюдали, как выплески сигналов на радаре уходят вбок и разворачиваются без видимой логики. Конел чувствовал, что от него требуется приготовить какой-то маневр, как, очевидно, поступали бомбадули. Но он пока еще ни черта не смыслил в воздушных поединках.

Вытирая вспотевшие ладони о штаны, он усиленно думал.

Что ему известно про бомбадулей?

— Они здоровенные, неуклюжие, относительно медленные и не оборудованы для поединков в воздухе. — Теперь в памяти у него звучал голос Сирокко. Вообще-то про этих тварей она много не распространялась. — Их главная тактика — это таран. Приходилось за этим следить, ибо их, похоже, не волновало, выживут они или погибнут. Один как-то раз чуть меня не достал, и мне чертовски повезло, что удалось вовремя уйти.

Да, все это очень мило, и тот, что чуть их не протаранил, определенно был здоровенный, — наверное, втрое длиннее компактной «стрекозы». Но неуклюжий и медленный? Конел еще раз взглянул на изгибающиеся в небе следы. Да, он определенно быстрее и явно маневреннее, но эти гады неуклюжими вовсе не казались.

— Тот уже за нами пристроился, — заметила Искра.

— Вижу его. — Конел на ощупь попробовал несколько маневров. Все, что пришло ему на память, — воздушные бои в кинофильмах. Там всегда заходили от солнца — но в Гее такое не срабатывало. А еще тебе садятся на хвост и пристреливают. Но раз у бомбадулей нет орудий, это тоже без надобности.

Конелу чуть полегчало. Он немного притормозил, позволив своему преследователю подобраться поближе, а затем выполнил целую серию поворотов и нырков, ни на миг не спуская глаз с четырех остальных. Тот, что шел позади, повторял его маневры, но куда медленнее, перестраховываясь. Уверенность Конела все росла. Ладно, теперь, значит, так...

Конел воплотил мысль в действие — изо всех сил оттягивая рукоятку управления, он забирал все выше и выше, уходя вперед по дуге и чувствуя, как пятикратная перегрузка вдавливает его в сиденье. Он продолжал выполнять петлю. Петлю делал и бомбадуль, но куда более широкую, отваливаясь назад. Оказалось, что бомбадуль действительно слишком медленный. Когда Конел выполнил правый поворот с восьмикратной перегрузкой и нырок, да еще и внезапный зигзаг... и вот те на — бомбадуль оказался почти прямо под ним, так что Конел сбросил газ, а крылья разошлись по сторонам и задрожали, вгрызаясь в воздух и поднимая машину, но Конел упорно держался носом вниз...

Тварь была теперь у него на прицеле, и Конел сам не понял, что дико орет, когда загрохотали орудия на крыльях. Он продолжал вопить, следуя бешеным зигзагом. Затем последовали выплески оранжевого пламени — Конелу пришлось тормозить и до предела сбавлять газ, иначе бы он влетел бомбадулю прямо в выхлопную трубу. Прорвавшись сквозь черный дым, Конел увидел бомбадуля под собой — с оторванным крылом, тварь стремительно уносилась к земле в десяти километрах внизу.

— Прямо как в кино! — проревел Конел. Искра подпрыгивала на сиденье и издавала звуки столь волшебные, каких Конел никогда не слышал. Но он сообразил, что это восторг — раньше, чем взглянул в ее пылающие огнем глаза. Огонь был ослепительный, украшенный блеском зубов Искры — и Конел еще сильнее за это в нее влюбился.

— Конел! Конел, слышишь меня?

— Слышу, Сирокко.

— Мы снимаемся через две минуты. Что новенького?

— Только что разнес одного бомбадуля, Капитан. — Скрыть гордость ему решительно не удалось. — Еще четыре на очереди. — Конел взглянул на Искру, а та выбрала тот же миг, чтобы взглянуть на него. Все заняло меньше секунды, но на губах у нее играла озорная улыбка, которая ясно говорила: «А ты ничего». И, черт возьми, разве не так, разве, черт побери, нет? Ближе друг другу они еще никогда не были. Затем Искра снова стала наблюдать за небом.

— Боюсь, пейзаж на пути туда нам не понравится, — сказала Сирокко.

— По-моему, все будет путем, Капитан.

— Трое уже за нами пристроились, — заметила Искра.

— Вижу их. — Конел видел их и на экране радара, и невооруженным глазом. Его заинтересовало, что они готовят и куда подевался четвертый.

— Надо бы проконсультироваться со Стукачком, выяснить, что ему об этом известно, — сказала Сирокко. Конел не стал отвечать. Снова тормознув, он описал широкую петлю — и чуть было не подстрелил замыкающего построение бомбадуля. Делать же он этого не стал, зная, что лучше поберечь боеприпасы.

Тогда Конел устроил потешную погоню по небесам, пока бомбадули чертовски не растянулись, не нарушили построение и не перегруппировались — в то время как Конел снова набирал высоту, все еще тревожась насчет последнего. На экране его не было. У Конела родилась мысль.

— Один может направляться к тебе, Капитан, — сказал он. — Может статься, он попытается устроить засаду, когда вы будете сниматься.

— Спасибо, прослежу.

Снова они шли за ним. Конел распланировал свои действия и решил, что непременно накроет одного — а то и двух — еще до прибытия Сирокко. Бомбадули опять шли в линию, петляя во время погони. Он притормозил — сначала медленно — и заметил, что замыкающий быстро сбавляет ход. Конелу это не понравилось. Затем «стрекозу» повело влево, и ему пришлось бороться с рукояткой управления. Выглянув в окно, Конел увидел рваную дыру в крыле, совсем рядом с орудием. Прямо у него на глазах появились еще две дыры. Потом что-то с воем врезалось в более плотный материал над головой. Конел поднял глаза на глубокую выемку, затем дернул ручку управления на себя.

— Они в нас стреляют! — закричала Искра. Конел так толком никогда и не узнал, что же он делал в следующие двадцать секунд. Сначала земля была повсюду, затем в какой-то момент накренилась, затем оказалась над головой, затем пошла кругом. Должно быть, такой маневр и сработал. На миг один из бомбадулей оказался в прицеле, и Конел выстрелил, но промазал. Обернувшись, он увидел, что все трое далеко позади, но снова выстраиваются в линию.

Может, стоило просто от них усвистать. Конел сомневался, что им доступна его предельная скорость. Осторожность составляла лучшую часть доблести, а все это дело...

Но его сильно тревожило поврежденное крыло. «Стрекозы» отличались необычайной прочностью, но и тут были свои пределы.

Пожав плечами, Конел дал полный газ.

— Впереди!

У Искры наверняка было фантастическое зрение. Конел разглядел бы бомбадуля только тогда, когда было бы уже слишком поздно, — да он его, собственно, так и не увидел, пока бомбадуль не заполнил почти весь обзор; одна отверстая пасть, плюющаяся в них росточками пламени. Но Конел все же успел дернуть рукоятку управления — и они прошли внизу — в каком-то метре от четвертого бомбадуля. Услышав взрыв, Конел решил оглянуться. Тактика тварей себя не оправдала. Промахнувшись, четвертый бомбадуль столкнулся лоб в лоб с третьим в ряду преследователей. То, что падало на пески Мнемосины, уже отдаленно напоминало летательные аппараты.

— Конел, — раздался озабоченный голос Сирокко. — Стукачок говорит, они могут быть вооружены. Не знаю, можно ли на это полагаться.

— Спасибо! — проорал Конел и выполнил нырок, едва услышав свист пуль. Теперь он гнал к земле, петляя и делая зигзаги по всему пути. Затем что-то пробило фюзеляж и, похоже, срикошетировало от чего-то внутри. Кабину заполнил едкий дым, а Искра орала и топала ногами.

— Оно живое! Живое! — вопила девушка, но у Конела не было времени посмотреть. Он продолжал поворачивать, и бомбадули позади снова рассредоточились. Когда Конел решил, что у него есть свободная секунда, то взглянул вправо. С искаженным от омерзения лицом Искра топтала что-то черное — а это черное извивалось, подпрыгивало и дымилось. У твари оказалась пасть, и она то и дело хватала Искру за ноги. Наконец, прямо на глазах у Конела, Искре удалось накрыть монстра одной из свободных краг от бронежилета и что было силы придавить ногой.

Раздался грохот, будто рванула петарда, и нога Искры подскочила так, что колено попало точно по подбородку. Свист, который Конел уже слышал и раньше, сделался более надсадным, и он увидел, как крагу утягивает в десятисантиметровую дырку в полу.

Времени для дальнейших раздумий уже не было. Вот-вот — и он вспахал бы песчаную дюну. Успев притормозить, Конел понесся над пустыней, делая семьсот километров в час, в пятидесяти метрах над дюнами. Левое крыло мучительно визжало.

И опять не было времени подумать, ибо бомбадули по-прежнему висели у него на хвосте и стреляли.

— А-а, ч-черт, — проревел Конел. — Вот теперь достали! — Точнее было не сказать. Конела охватила дикая ярость, и ему уже на все было наплевать. Тогда, почти не думая, что делает, он тормознул, по-прежнему изо всех сил виляя, и пошел вверх, пока не решил, что места хватит. Затем он снова прибавил ходу, до упора высылая ручку управления вперед.

На мгновение они оказались в невесомости, затем перегрузки стали все плотнее притягивать их к ремням. Теперь «стрекоза» летела прямо к земле — не слишком далеко внизу. Пять «жэ», шесть, семь. Десять «жэ» — и их лица побагровели. Земля же тем временем с мучительной неспешностью вращалась под ними. Снаружи стонало крыло, а внутри Конел все прикидывал, не слишком ли круто он срезал. Внешнюю петлю плотнее было просто не сделать. Оставалось только надеяться, что бомбадули следуют позади, и еще — что вскоре он увидит прокрадывающийся сверху клочок неба.

Небо Конел увидел сквозь пол. Затем оно стало расти. Мелькнула смутная мысль, что позади послышались два взрыва, и Конел даже сумел улыбнуться, хотя мысли ползли как улитки. Если он все сделал правильно, то два бомбадуля только что вспахали пустыню.

Дальше он летел ровно, кверху дном. Песок был так близко, что казалось — протяни руку и коснешься.

С предельной осторожностью Конел повел «стрекозу» выше, пока не счел, что ему хватит места для обратного переворота. Он успел взглянуть на Искру. Та сидела зеленая. Будь у него время, Конел чувствовал бы себя точно так же, но крыло уже дребезжало ему в самое ухо. Он медленно поднялся до одного километра, трижды сбавляя ход, как только левое крыло начинало колыхаться. Небольшой самолетик стал напоминать автомобиль, который потряхивает на ухабистой дороге. Снова взглянув на крыло, Конел заметил, что оно уже держится на одном тонком кронштейне, — и вырубил мотор. В мертвой тишине ползли они по воздуху.

— Прыгаем! — скомандовал Конел и стал следить, как Искра справляется с дверцей. Девушка забыла, где кнопка снятия ремней безопасности, так что Конел сам шлепнул по ней, вытолкнул Искру с сиденья, проследил, как она толкается вверх и наружу, а потом выпрыгнул в противоположном направлении и стал падать.

Он досчитал до десяти — при цифре семь зубы застучали, ибо Конел еще никогда не парашютировался, — и дернул за кольцо. Парашют раскрылся, резко рванул Конела вверх, и пилот облегченно выдохнул, огляделся и заприметил два столбика пламени, где разбились его преследователи, а затем увидел и яркий оранжевый цветок парашюта Искры. Итак, один за пятерых.

Услышав о случившемся, Гея побагровела.

— Он подверг опасности моедитя! — проревела она и принялась метаться взад и вперед по и без того вспаханным-перепаханным землям Преисподней. Всем пришлось поспешить, чтобы убраться с дороги. Многим повезло.

— Кому это, интересно, он служит? — гремела она. — Никакого риска! Никакого риска, когда речь идет о моем младенце! Разве я ясно об этом не сказала?

Раздались утвердительные выкрики. Болексы немедленно принялись подыскивать лучший ракурс, карабкаясь друг на друг будто жуки в банке.

Гея подняла руку — и настала мертвая тишина, если не считать жужжания камер. Богиня сжала кулак размером с товарный вагон, и молния обрушилась с неба, создавая вокруг нее пурпурные нимбы. С искаженным от гнева лицом Гея отвела руку назад, словно собралась бросить дротик, и действительно швырнула — только не дротик, а нечто вроде сгустка ненависти в сторону Мнемосины.

Высоко на центральном тросе с грохотом рванули топливные баки люфтмордера. Ночники и боковухи зашлись пламенем — и внезапно для себя поняли, что рванулись в свои первые и последние полеты, чтобы взорваться, когда кончится горючее. Четыре бомбадуля тоже вспыхнули. Происходящее вышло ярким и шумным и очень напоминало взрыв традиционного японского пиротехнического снаряда под милым названием «Букет хризантем». Когда все закончилось, в Гее остались лишь девять боевых групп люфтмордеров.

Робин, Крис и Сирокко увидели представление, и Сирокко осторожно его обогнула, но с троса уже не спустилось ничего, чтобы их преследовать. Тогда Сирокко убрала крылья так, что они почти слились с фюзеляжем, и направилась к месту, полному черного дыма. Она продолжала вызывать Конела, но ответа не получала.

Притормозив у двух одинаковых столбов дыма, Сирокко принялась кружить. Все трое страшно боялись выяснить, что один из двух погребальных костров отмечает могилы Конела и Искры.

Наконец в небо выползла сигнальная ракета, и тремя минутами позже Сирокко уже легко садилась. Она еще не успела выключить мотор, когда Крис и Робин, выпрыгнув из кабины, уже спешили навстречу двум фигурам.

Конел невесть как ухитрился подвернуть лодыжку. Сирокко и в голову не приходило, что такое возможно на мягком песке. Затем она вспомнила, что так и не удосужилась провести с ним парашютные тренировки, хотя множество раз собиралась.

Конел обнимал Искру за плечи, а та его — за пояс, и двигаться они умудрялись никак не медленнее, чем при четвертной гравитации человек может ходить. Искра была сантиметров на десять выше Конела, а у того на губах застыла дурацкая ухмылка. Сирокко даже призадумалась, так ли уж сильно болит его нога.

— Ну что, Сирокко, есть у нас время? — спросил он.

— Это как посмотреть. Так в чем дело? — Подумав про Адама, она решила, что лучше держаться поодаль на случай новой атаки бомбадулей. Потом она снова подумала про бомбадулей, и глаза ее нервно метнулись к небу. Из них тут отличная мишень.

— Внутри фюзеляжа, похоже, есть нечто, на что неплохо взглянуть. Вон там.

— Сейчас достану, — сказала Искра и отпустила Конела. Тот охнул, покачнулся и осел на песок. Все смотрели, как Искра бежит к останкам «стрекозы».

— Они в нас стреляли, — сказал Конел. — Стукачок не соврал.

Он рассказал им про атаку, как он сбил одного, вынудил еще двоих столкнуться и как вывел из игры еще двоих. Сирокко рассказала ему про взрыв, который Конел и Искра видели только издалека.

— Понятия не имею, что могло его вызвать, — добавила Сирокко. — Но рвануло именно в том месте, где обычно была база бомбадулей. Кроме того, рвануло не просто ракетное горючее. Там наверняка была куча взрывчатки, а быть может, и твердое ракетное топливо.

Искра, тяжело дыша, вернулась и показала всем остатки той твари, что пыталась ее укусить.

После взрыва штука слегка напоминала разрывную сигару. Гибкая полая трубка сантиметров десять в длину. Один конец был опален, а другой зазубрен и расширен. Искра указала на зазубренный конец.

— Здесь была головка, — пояснила она. — Наверное, она была твердая, потому что лязгнула, когда ударилась о пол. А вся штука дергалась как...

— Как рыба на днище лодки, — сказал Конел.

— Глаз у нее не было. Но пасть была, и она все пыталась меня укусить. Я наступила на нее, и голова взорвалась.

Сирокко взяла у Искры трубку. Она осторожно ее прощупала и понюхала обожженный конец.

— Это вроде реактивной пули, — наконец сказала она. — Думаю, она должна взрываться при ударе. И у нее наверняка чертовски крепкая головка, раз она сумела пробить корпус «стрекозы». Но видите — раз она гнется, то должна слегка самонаводиться после поджига. — Сирокко скривилась, затем взглянула на Искру. — Значит, говоришь, она взорвалась у тебя под ногой?

— Сверху была еще крага от бронежилета.

— И все-таки там было не достаточно заряда, чтобы оторвать тебе ногу. — Сирокко вздохнула, затем отшвырнула трубку прочь. — Но эта штука проделала дырку в полу. Друзья мои, бомбадуль может таскать на себе черт знает сколько таких мелких выродков. И мне они до хрена не нравятся.

Сирокко не пришло в голову ничего другого, как загрузить всех обратно б «богомола». Там она выслушала описание Конелом происшедшего глушения радара, а также формы бомбадуля, которого он сбил. Большинство перемен показались Сирокко специально задуманными для одурачивания радара — тот комплекс характеристик, что известен под названием «тихой сапы».

Затем «богомол» взлетел и снова направился на восток. Вскоре они уже засекли ангела и последовали за ним на дистанции в два километра. Одним глазом Сирокко поглядывала на радар, другим обозревала небо.

ЭПИЗОД XIX

В течение своего долгого полета через Океан Гея недвижно сидела в своем чудовищном кресле, глядя на ледяной запад и размышляя. Все обитатели Преисподней ходили на цыпочках. Такой они Гею никогда не видели. Вообще-то Гея была само веселье — даже если при этом на кого-то и наступала. Смех, да и только — как она с великими церемониями принимала всех этих проповедников, как упражнялась с этими жалкими болванами, пока их головы не были готовы разлететься на куски. Еще бы — они-то ведь думали, что Гея выкладывает всю эту мутоту лично для них, когда говорит, что пригласила их в Преисподнюю, — их лично, и только их, ибо ни у кого больше нет такого УГЛА ЗРЕНИЯ, никто больше не понимает смысла ВЕРЫ ИСТИННОЙ, кроме них, конкретных недоумков. И она спрашивала — не будут ли они так любезны, пожалуйста, допустить ее, ничтожную, до нешуточной АБСОЛЮТНОЙ ИСТИНЫ либо каким-то иным способом одарить ее своими блестящими прозрениями на предмет теологии? А потом, когда они и впрямь не на шутку заводились, она смотрела на них так, как опытный шулер смотрит на тузы, веером сыплющиеся из рукава какой-нибудь тупой деревенщины. Тогда гремело ее знаменитое «БОГОХУЛЬСТВО!» — и Гея откусывала проповедникам их безмозглые головы.

Затем Гея выплевывала голову в «воскрешалку» — и дюжину оборотов спустя из другого конца «воскрешалки» вылезал какой-нибудь хныкающий ублюдок.

Ублюдку этому богиня говорила: «Ты Распутин!» или «Ты Лютер!», торжественно бубнила Проповедь, в которую тому надлежало уверовать, — и отпускала недоноска в мир.

Жили жрецы, если так можно выразиться, довольно долго — в отличие от зомби, чья полужизнь длилась около килооборота. Однако и жрецы достигали той точки, когда уже могли только лежать и подергиваться, что забавляло Гею лишь краткое время. Поэтому она уже провела через свои владения кучу лютеров и вагон Распутиных.

Все обожали Геины шуточки.

Но перед самым прибытием царя Гея представляла собой один жуткий спецэффект ростом за те чертовы пятнадцать метров. Вышло все это, конечно, из-за Океана. Океан был Врагом.

Почти того же калибра, что и сама Сирокко Джонс. Не могло быть никакого повода для хорошего настроения, пока царя несли над гиперборейскими просторами Океана.

По правде, немногие из обитатели Преисподней были особенно довольны такой близостью к Океану. Именно от Океана и следовало держаться подальше на Изгибе Великого Колеса — чтобы не нависал он так грозно, напоминая гигантскую штормовую волну айсбергов. Многие из самых преданных лизоблюдов и то слонялись с поникшими плечами. Запросто можно было сделать состояние на концессии за «гусиную кожу».

Но затем царь вылетел из сумеречной зоны и появился над Ключом Соль — самым юго-западным из восьми регионов Гипериона — всего в трехстах километрах от Ключа Реминор, где стояла лагерем Преисподняя. И быть может, что-то Гея сделала с солнечными панелями — там, в вакууме, — теми, что постоянно направляют под углом солнечный свет на богатый и бойкий Гиперион. А быть может — просто почувствовала колоссальное облегчение. Знаешь, брат, когда пятнадцатиметровая звезда/богиня испускает вздох облегчение, это, брат, до кончиков ногтей ощущаешь... Но так или иначе тот нескончаемый и неизменный день вдруг сделался ярче.

Внезапно налево и направо пошли приказы — и все принялись буквально икру метать, чтобы первым облизать божественную задницу.

— Вина! — протрубила Гея. — Пусть земля сочится вином! — Тут же двадцать ошарашенных виноделов были выведены, перевернуты и набиты будто страсбургский сыр, пока шабли не потекло в тысячи фляжек.

— Яств! — гудела богиня. — Откройте мощный рог изобилия, и пусть мое изобилие полнит просторы! — Масло плавили тоннами, а зерна лопатами и ведрами наваливали во вращающиеся утробы тридцати аппаратов для приготовления воздушной кукурузы размерами с бетономешалки — которые, по сути, первоначально и были бетономешалками. Под аппаратами быстро разводили огонь, и вскоре горячие желтые хлопья уже разлетались во все стороны, засыпая землю, пожираемые легионами продюсеров, что на время забыли о своей жажде до свежей пленки в священном безумии пожирания воздушной кукурузы. Десятки тысяч сосисок шипели на сотнях рашперов, а из жестких сосцов грузовиков тек молочный шоколад.

— Кино! — ревела Гея. — Пусть это будет фестиваль во славу царя — самое изумительное целлулоидное празднество всех времен и народов! Пусть крутят фильмы сразу на трех экранах, вывесят список льготников и поднимут цену в кассе!

Затем Гея перешла к перечислению названий. «Царь Царей». «Величайшая история из когда-либо рассказанных». «Иисус Христос Суперзвезда». «Иисус». «Иисус-II». «Иисус-Ш и IV». «Назорей». «Евангелие от Матфея». «Жизнь Бриана». «Бен-Гур». «Бен-Гур-П». «Вифлеем!» «История о Голгофе». Послышался недовольный ропот жрецов мусульманского, иудаистского или мормонского происхождения, но слишком тих оказался этот ропот — и быстро забыт во всеобщем веселии.

Ибо кто стал бы жаловаться? Царь прибывал! Хватало и вина, и яств, и фильмов. И Гея была счастлива. Чего еще могла желать Преисподняя?

Но случилось и кое-что еще.

Минут за десять до ожидаемого прибытия царя, когда празднество начало набирать полный размах, Гея вдруг вскочила, сделала четыре невероятных шага, а затем указала в небо и расхохоталась в синераму.

— Она на подлете! — Гея завизжала так, что разлетелись глаза у доброго десятка болексов и аррифлексов, а по спинам всех в радиусе десяти километров побежали мурашки дикого ужаса. Истины ради следует добавить — это касалось лишь обладателей таких спин, по которым еще могли бегать мурашки.

— Она прибывает, прибывает, прибывает! — Гея подпрыгивала так, что создавала добрые семь-восемь баллов по шкале Рихтера. Буфет рухнул, и дерево-осветитель — тоже. — Это Сирокко Джонс. Двадцать лет прошло — и я все-таки выманила ее на поединок.

Тогда все стали напрягать зрение — и вскоре увидели, как неуклюжий прозрачный самолетик — сущая нелепость — закружил у них над головами.

— Давай вниз! — насмехалась Гея. — Давай вниз и сражайся, ты, заяц без яиц! Давай вниз, и станешь жрать свою же печенку, предательница вонючая, ты, убийца... ты, маловерная! Иди же! Иди ко мне!

Но самолет лишь кружил.

Гея набрала побольше воздуху и проревела:

— Он выучится любить меня, Сирокко!

Опять ничего. Народ начал прикидывать, на ошиблась ли Гея. Богиня уже много лет рассказывала им про Сирокко Джонс. Наверняка помянутая Джонс не может быть такой маловыразительной.

Гея принялась носиться по всей Преисподней, подбирая и швыряя в небо все, что попадалось под руку: валун, слона, аппарат для приготовления воздушной кукурузы, Бригема и пятерых его разбойников. Самолет легко уклонялся от всех импровизированных снарядов.

Затем он качнул крылами, наклонил одно — и нырнул. Ровный курс он восстановил метрах в ста от земли, и теперь бешеная штуковина издавала громогласный рев. Трудно было поверить, что такая машина на что-то способна, но для толпы народа, которая уже многие годы видела по меньшей мере четыре фильма про войну в неделю, сцена имела определенное тревожное сходство. Был тут некий привкус заходов «Ф-86» в «Мостах над Токо-Ри» — а быть может, и сходство с «Джеп-Зеро», скользящим к здоровенной барже под названием «Аризона» в «Тора! Тора! Тора!». Или с сотнями других фильмов про воздушные бои, где самолеты налетают быстро и яростно — и сразу начинают палить. Только вот в тех фильмах действие обычно показывают с воздуха, где все расцветает тебе навстречу в ужасающем разноцветье, — а не с земли, где в считанные секунды все прекращается.

Целый ряд храмов почти одновременно взлетел на воздух. Должен был последовать сверхзвуковой выплеск огня, а хитрым ракетам следовало прорваться прямо во входную дверь — БАБАХ! — и ничего, кроме щепок и грибовидного пламени. Самолет и впрямь начал обстрел, но вместо «трах-тах-тах, трах-тах-тах, трах-тах-тах» и аккуратных рядов фонтанчиков грязи проклятые штуковины шли зигзагами, поворачивали и гонялись за тобой. А когда догоняли, то рвались почище гранат.

Затем Сирокко стала выполнять поворот — скоростной поворот — и требовался ей только «кабанчик». Она, должно быть, тащила двенадцатикратную перегрузку, и, не будь там поля, Фея наверняка стерла бы проклятую штуковину в порошок, вспахала бы землю кончиком своего крыла. А так она заходила снова, еще стремительней, стреляя, выпуская все больше ракет, но начиная огонь гораздо раньше — так, чтобы все успели как следует разглядеть идущие на них «бурю и натиск». И она взмыла вверх, почти вертикально, и выпустила три пузатые бомбочки — раз, два, три — а потом продолжала подниматься, удаляясь, пока не стала почти невидима. Повисела в небе — и снова стала падать. Невозможно было, чтобы она в них прицелилась. Нет, сказали они, это что-то сверхъестественное, так не бывает — но она шлепнулась прямо на крыши киносъемочных павильонов — раз, два, три. Вот примерно так. Раз, два, три — и все павильоны стали историей.

Люди и гуманоиды, естественно, уже делали в штаны от страха, но фотофауна была просто в экстазе. Что за метраж! Свалки затевались у транспортировавших камеры вертолетов, что поднимались с пятью-шестью панафлексами, цеплявшимися к их опорам — и шли зигзагами в поисках лучшего ракурса. Большинство из них получили славный метраж ракет, увиденных с точки зрения мишени — кучу кадров, которых до сей поры никто не делал. Какой срам, что никто не выжил, чтобы доставить необработанный материал к проектору!

К тому времени Преисподнюю уже окутал такой дым, что невозможно было сказать, откуда Сирокко залетит в следующий раз. Все прислушивались к громогласным заявлениям ее моторов, слышали, как нарастает их рев. И вот она снова на них обрушилась. Из-под брюха самолета полилось жидкое пламя. Струя выгнулась в воздухе... и чудесным образом упала в сотне метров от побоища — в полукруге с Преисподней в центре. Позднее те, кто выжил, дружно согласились, что ошибкой это быть не могло. Для этого Джонс страдала слишком дьявольской точностью. Она просто демонстрировала всем, что есть у нее в распоряжении, и предлагала задуматься насчет следующего раза. Большая часть толпы с тех пор провела много времени в раздумьях о напалме.

Все это время Гея стояла. Неколебимая как скала. Громадные брови хмурились, пока она наблюдала, как смертоносный комар уничтожает все вокруг. После четвертого захода Гея расхохоталась. Смех ее почему-то казался куда страшнее разрывов бомб или треска пламени.

Джонс пошла на пятый заход — и на мгновение Гея прекратила смеяться, когда рванули архивы. Двадцать тысяч кассет с пленкой превратились в дымящиеся развалины. Десять тысяч редких копий — многие уже невосполнимы. Одной бомбой Джонс стерла два столетия истории кинематографа.

— Не беспокойтесь! — крикнула Гея. — У меня есть почти все дубликаты. — Те, кто выжил, сжавшиеся в комочки под обломками и слушающие, как Джонс готовит очередной заход, смутно сознавали заверения Геи. Богиня же считала, что ее лизоблюды чувствуют потерю так же остро, как и она, — хотя, на деле, любой из них обменял бы всю когда-либо отснятую пленку до последнего сантиметра на один клочок надежды вырваться из этого кошмара. И Гея снова расхохоталась.

Самолет зашел еще только один раз. Некоторые даже почувствовали, что этот заход будет последним, а кое-кто даже возымел достаточно любопытства, чтобы высунуть голову и посмотреть.

Джонс летела прямо и ровно. Ракеты она выстреливала парами, и каждая устремлялась к Гее — чтобы в самый последний момент, отвернув в сторону, промахнуться на считанные сантиметры. Все больше и больше ракет с визгом проносилось мимо — и взрывалось в сотне метров позади богини. Все это уже начинало напоминать какое-то цирковое действо с метанием ножей, пока снаряды летели мимо громадных лодыжек, рук, ушей и коленей. Самолет по-прежнему приближался, а Гея не переставала хохотать.

Но вот на груди Геи появилась линия дырок от пуль. Богиня расхохоталась еще громче. Похоже было на то, что самолет Джонс имел по меньшей мере десяток тяжелых орудий — и все они разом заговорили, когда она подлетела вплотную. Гея была измочалена, окровавлена, растерзана от массивной головы до гигантских ступней.

И все видели, что богине все нипочем.

Самолет пошел вверх, поднялся... и продолжал подниматься. Километрах в трех от земли, сделавшись лишь пятнышком, он снова начал кружить.

— Все равно я тебя, Сирокко, не трону! — крикнула Гея. Затем она оглядела себя, нахмурилась — и повернулась посмотреть на бригадира осветителей, что висел на спинке ее изрешеченного пулями кресла.

— Надо бы вызвать вторую съемочную группу, — сказала она ему. — И отдать распоряжения команде моих гримеров. Работы предстоит много.

Бригадир ничего не ответил, и Гея еще пуще нахмурилась. Затем она наклонила кресло и увидела, что от бригадира осталась лишь половина.

Тогда она зашагала прямо в огонь, выкрикивая приказы.

— Ну что ж, — наконец сказала Сирокко, немного подавленная случившимся. — А идея казалась неплохой.

Теперь уже не было и следа того дикого восторга, какой Конел и Искра испытывали во время своего воздушного боя с бомбадулями. Сирокко более или менее расспросила всех, следует ли ей это проделать, и все более или менее согласились, что следует. Тогда Сирокко пустилась во все тяжкие со такой последовательностью и напором, от которых всем, включая самое Сирокко, стало немного не по себе. Только во время последнего захода, стреляя в тварь, именующую себя Геей, Сирокко почувствовала, как в ней вскипает ненависть. Искушение отдать этому заходу все до последней капли, излить всю огневую мощь и, вопреки надежде, надеяться, что она сможет порвать Гею в клочья, было чудовищным. Сирокко задумалась, понимают ли остальные, почему она ограничилась лишь демонстрацией силы и малыми ранениями.

Так Гею было не убить. Ее можно было сажать на атомную бомбу, обращать в пар — а она снова взошла бы на месте убийства. Бессмертием Гея не обладала. Всего лишь сбрендившая старуха — причем все безумнее с каждым днем. Долго ей не продержаться... еще какую-нибудь сотню тысячелетий.

А Сирокко предстояло ее убить.

Все смотрели на пылающие руины, прежде бывшие Преисподней. От былого великолепия осталось только одно строение. Несомненно, это и был тот «дворец» из золота и платины, о котором говорил Стукачок. Туда поместят Адама, — вероятно, в прочную золотую кроватку — а вместо агатиков у него будут алмазы величиной с гусиное яйцо.

— Почему ты ее совсем не вырубила? — тихо спросил Конел.

— Вы все еще не понимаете, — ответила Сирокко. — Уничтожь я дворец или убей Гею, смертеангел просто летел бы дальше — причем так низко, что Адама нам было бы не поймать. Так бы он и летел, пока не распался на части, а Адам бы не погиб.

— Не понимаю, — признался Конел. — Она сказала — давай сюда и сражайся. Вот ты и задала ей трепку. Чего же она ожидала? Может, она хочет, чтобы ты высадилась на землю и схватилась с ней врукопашную?

— Конел, старина... я не знаю. Может, именно этого она и хочет. У меня такое чувство, что...

— Что? — отважился Конел.

— Она хочет, чтобы я подошла к ней с мечом в руке.

— Нет, никак не врублюсь, — пробормотал Конел. — То есть... черт возьми, но это же бред полный. Наверное, дело еще и в том, что я не могу найти нужных слов. «Честная игра» тут не годится. Но есть же в ней... что-то такое. Не все время и не в каком-то разумном варианте. И все-таки из того, что ты мне про нее рассказывала, я заключаю, что она еще больше уравняла бы шансы. Просто уверен — она оставила бы тебе хотя бы один.

Сирокко вздохнула.

— Я тоже так думаю. И Габи говорит... — Тут она мгновенно осеклась, увидев, что Робин как-то странно на нее поглядывает. — Так или иначе Гея не скажет мне, что именно ей нужно. Только будет вопить, чтобы я пришла и сражалась. Предполагается, что я должна догадаться сама.

Все снова притихли и оглядели побоище. Там пали люди и невинные животные. Люди, как минимум, служили злу, если сами его не воплощали, и Сирокко не жалела, что их убила. Но радости она в этом не находила и собой не гордилась.

— Кажется, меня сейчас стошнит, — сказала Искра.

— Прости, детка, — сказала Сирокко. — У меня всю дорогу голова в заднице.

— Да не извиняйся ты! — закричала Искра, готовая вот-вот разразиться слезами. — Я хотела, чтобы ты убила их всех, до последней твари! Я наслаждалась, когда ты их убивала. Просто... просто у меня не такой крепкий желудок — вот и все. — Она всхлипнула и умоляюще взглянула на Сирокко. — И не зови меня деткой, — добавила Искра, направляясь в хвост самолета.

Последовало краткое напряженное молчание, которое нарушил Крис.

— Если хочешь знать мое мнение, — сказал он, — то, пожалуй, лучше б ты этого не делала. — Он встал и последовал за Искрой.

— Ну а я рада, что ты это провернула, — с жаром сказала Робин. — Хотелось бы только, чтобы ты чуть-чуть дольше постреляла в Гею. Великая Матерь, ну что за мерзкая тварь!

Сирокко едва ее слышала. Что-то глодало ее — что-то определенно шло не так. Крис редко осуждал ее действия. Конечно, у него было на то полное право, но обычно он им не пользовался.

Тут Сирокко как следует задумалась и поняла, что на самом деле он ее и не осуждал...

— Крис, — начала она, поворачиваясь на сиденье. — Что ты хотел...

— Вероятно, это многое осложнит, — отозвался гигант. Потом махнул рукой и виновато пожал плечами. — Кто-то должен за ним присмотреть, — сказал он и распахнул дверцу.

— Нет! — завопила Сирокко, бросаясь к нему. Слишком поздно. Крис уже оказался снаружи, а дверца захлопнулась. Сирокко оставалось только завороженно смотреть, как парашют раскрывается и как он скользит в сторону Преисподней.

Крис и Адам коснулись земли с разницей в минуту друг от друга.