5

В черном небе плывет луна, луна,

Отраженье ее — в воде.

В черном небе луна — всегда одна,

Не в спокойствии, не в беде.

Отраженье ж не знает, что есть луна,

Отраженье живет во сне.

«Книга стабильности» махаон, т. XI, песнь XIV; мнемотека верхнего яруса.


Следующий день прошел без особых приключений. Лагерь отдыхал, если только можно назвать отдыхом полусонное ожидание, кто станет следующей жертвой махаонских лазутчиков.

Откуда они взялись? Официально территорию леса считают своей и маака и махаон, но конфликтов в этой связи не возникает: лес велик, спорить о том, чей он — так же глупо, как пытаться доказать, что только тебе принадлежит небо. Возможно, когда-нибудь вопрос этот и станет актуальным, но пока популяции цивилизованных бабочек слишком малы. И сейчас экспедиция углубилась в такую чащу, где встретить кого-то кроме дикарей просто невозможно.

Вывод: махаоны знали об экспедиции и следовали за ней от самого Города, выжидая удобный момент для того, чтобы убить Лелию. А может быть это — не первая экспедиция? Может быть подобные уже были и пропали, и начиналось все с убийства Посвященной? Не случайно Лелия предчувствовала свою гибель, или, во всяком случае, отдавала себе отчет в том, сколь велик риск. Она сама говорила об этом.

Если дело обстоит так, то ситуация парадоксальна: противник знал о цели экспедиции раньше, чем Ливьен — ее нынешний лидер… И, возможно, знает все то, что ей так и не успела открыть Лелия?

Были и другие «головные боли». С первых же минут общения с заново обретенными товарищами, Ливьен почувствовала, как изменилось их отношение к ней. Ее новый статус, а в еще большей степени — появление Рамбая, на немыслимое расстояние отдалили ее от них.

Но и с Рамбаем отношения не упрощались. Ему не нравилось здесь. Не нравилось и все. Он не обмолвился об этом ни словом, но то, что он чувствует тут себя не в своей тарелке, сквозило в каждом его жесте и в каждом взгляде. Скорее всего, он просто замечал плохо скрываемое презрение цивилизованных самок.

Ливьен не долго ломала голову, куда его пристроить. Оптимальное решение подсказала сама ситуация. Рамбаем усилили караул. Вооруженный теперь не только луком, но и искровиком, он заступил на пост. Инталия продолжала относиться к нему с недоверием и от этого решения была далеко не в восторге. Но Ливьен без особого труда настояла на своем.

Сама же, уединившись, попыталась собраться с мыслями и выработать наиболее рациональную линию поведения.

Итак, что она знает о махаонах? Прежде всего то, что они злобны и беспощадны. Но тот же взгляд им еще в инкубаторе внушали и на дикарей-ураний. Побывав же среди них, она изменила свое мнение. Скорее всего, не столь отвратительны и махаоны.

Воспринять эту идею Ливьен было не так уж сложно. Во всяком случае, проще, чем кому-либо другому. Ведь она, в отличие от подавляющего большинства маака, была хорошо знакома с поэзией махаон. Именно литература противника являлась ее гражданской специальностью, и в свое время она, литературный эксперт, была несказанно удивлена, получив назначение в эту экспедицию. Кому и зачем могли тут пригодиться ее знания? Решение Координационного Совета было загадочным.

Собственно, «литературы», в том значении, в каком это слово употребляют маака, махаоны не имеют. Есть только одно многотомное анонимное произведение — «Книга стабильности», состоящая из нескольких тысяч обособленных стихотворных строф. Каждая из них, имея по нескольку вариантов толкований, является апофеозом статичности, созерцательности, эфемерности бытия.

Будь то короткие сюжетные зарисовки, пейзажи, притчи или абстрактные ассоциативно-логические построения, все они призваны внушить читателю идею бессмысленности любого целенаправленного действия, любого преобразования окружающего мира, даже элементарного перемещения в пространстве.

Передаваясь из поколения в поколение, «Книга стабильности» лишь раз в несколько десятилетий бывает дополнена одной-двумя, опять же анонимными, строфами. «Книга» для махаон — одновременно и беллетристическое чтиво, и свод этических устоев, и кодекс поведения в быту, и сборник религиозных догм.

Профессиональной специализацией Ливьен было как раз доказательство безнравственности «Книги», пагубности ее философии. Пользуясь выполненным лингвистами официальным переводом «Книги» (изучать язык махаон было разрешено только им), эксперты маака к каждой ее строфе написали десятки аннотаций, показывающих, сколь губительна эта философия для бабочки-созидателя. (С этими аннотациями, а не с оригиналом знакомили прочих маака на занятиях верхнего яруса.) Ливьен и сама была автором чуть менее сотни таких аннотаций. Однако была у нее одна маленькая тайна. Полностью соглашаясь с тем, что «Книга стабильности» — произведение крайне упадочного толка, Ливьен… любила ее.

Она читала и перечитывала любимые строфы. И они завораживали ее своей отточенностью шарад, своей, если так можно выразиться, «экзотичностью мышления», непредсказуемостью ассоциаций. И всегда она поражалась: как народ, имеющий такой бездеятельно-созерцательный идеал, может быть в то же время столь изобретательным и агрессивным?

Махаоны — глубоко религиозны. Религия заменяет им и государственную власть, и науку, и культуру. В то же время, их техника и технологии не так уж сильно уступают маака. И это при том, что они никогда не пользовались услугами думателей.

Думатель. Вот, пожалуй, с чего следует начать!


Сейны в палатке не было, но искать ее долго Ливьен не пришлось. Оператор занималась профилактикой наружных заболеваний — протирала сегментированное тело думателя специальными растворами.

Ливьен подождала, пока ее заметят. Приостановившись, Сейна улыбнулась, кивнула и продолжила свое занятие. Ливьен коснулась ее плеча:

— Зайди ко мне.


Сейна появилась в ее палатке через несколько минут и присела, ожидая вопроса. И Ливьен не стала ходить вокруг да около:

— Как зовут твоего думателя?

— Зовут?.. У них нет имен.

Это так. Маака получает имя, лишь став бабочкой.

— А как ты хотела назвать его, когда была беременна?

Выражение лица Сейны изменилось так, что Ливьен стало не по себе. Но она не собиралась церемониться с тем, кто способен так изуродовать своего ребенка.

— Ах вот что, — произнесла Сейна тихо. — Ты ведь Посвященная. И все-таки, даже это не дает тебе права оскорблять меня. — Неприязнь и угроза в ее голосе внезапно сменились горечью. — Хотя, ты и сама теперь чем-то на меня похожа. У меня — ненормальный сын, которого я все равно люблю, а у тебя — ненормальный муж… Что ж, ты права, у него есть имя. Но кроме меня его не знает никто. Его зовут Лабастьер. И мне он дороже всего на свете.

Ливьен уже пожалела о своем резком тоне.

— «Ла-ба-стьер», — тихо повторила она по слогам. — Красивое имя… Если я позову его, он ведь все равно не услышит меня?

— Нет, — Сейна нерадостно усмехнулась. — Но если хочешь, я могу передать ему привет от тебя.

— Он меня знает? — удивилась Ливьен, почувствовав на сердце неприятный холодок.

— О, да. Он знает все, что знаю я. И даже больше. Только оценивает все по-другому. У него ведь другой жизненный опыт.

— И как он оценивает меня? И то, что с ним сделали.

— Он… Это зависит от настроения. Чаще всего он ненавидит нас всех, и в особенности свою мать. Но иногда вдруг решает, что ему повезло. Редко. И тогда он говорит, что утопился бы с тоски, если бы был таким тупым, как мы…

В лице Сейны было столько муки, что Ливьен испугалась.

— Прости, — она была уже не рада, что затеяла этот разговор. — Понимаешь, хоть я и Посвященная, но знаю далеко не все. Я не знаю, например, почему думатель не становится бабочкой.

— Не знаешь? — в голосе Сейны послышалось недоверие.

— Не знаю. Но… я не хотела причинить тебе боль.

— Не знаешь… — Сейна покачала головой. Казалась, ее мысли витают сейчас где-то далеко. — Что ж, я еще никому этого не рассказывала.

— Может быть, не стоит…

Но Сейна, не слушая ее, то и дело останавливаясь и выдерживая тягостные паузы, повела свой невеселый рассказ.


Ее семья — Абальт — имела некую родовую тайну. В чем она заключалась, Сейна не знала до самого замужества, но ореол таинственности ощущала с первых дней превращения.

Мать Сейны, Посвященная Руппи Абальт, служила смотрительницей группы гусениц в инкубаторе. Это непростое, но почетное занятие. Следить за здоровьем и правильным развитием личинок, помогать им легче переносить две обязательные линьки и закукливание; разматывать коконы, получая из них флуон — грубоватый, но прочный шелк… К той же традиционной в семье профессии она подготовила и Сейну.

Руппи была неразговорчива и не баловала дочь лаской. Нередко, без всякой на то причины, Сейне казалось, что она в чем-то провинилась перед матерью, особенно когда ловила на себе ее, брошенный искоса, испытующий взгляд. И еще ей казалось, что, глядя на нее, Руппи спрашивает себя: «Выдержит ли она? По силам ли ей?..» Что? В чем ее тайное предназначение?

Спросить об этом напрямик Сейна не решилась ни разу.

Слушаясь, как и положено, во всем прежде всего мать, душой она была больше привязана к отцу, что у маака, вообще-то, считается чуть ли не порочным. Во всяком случае, это серьезный пробел в воспитании.

Алабан не отличался умом, был сентиментален и слезлив. Но это-то и притягивало к нему Сейну. Руппи объясняла ей законы и правила, учила ее выживать и быть хозяйкой жизни… А Алабан рассказывал ей странные, нигде не записанные и передающиеся только устно предания самцов.

Однажды, прилетев с работы в гнездо позже обычного и в приподнятом настроении, Сейна объявила Алабану, что решила выйти замуж.

— И кто же твой избранник? — Алабан утер руки о фартук и присел на коврик возле нее, за обе щеки уплетающей куски жареной на вертеле устрицы. (Никто не умеет готовить ее так вкусно, как Алабан, и Руппи не раз отчитывала его за то, что он слишком балует Сейну необязательной пищей.)

— Его зовут Сафши, — сообщила Сейна. — Руппи только что познакомила меня с ним. Она сейчас там — в гнезде Мионитов.

— Он — Мионит?

— Да, он сын Посвященной Мионы. Он очень красивый и дисциплинированный. Когда Руппи спросила, не желает ли он, чтобы я взяла его в мужья, он ответил, что стать членом семьи Абальт — великая честь для него…

Тут только она заметила, что по щеке Алабана стекает слеза.

— Как она могла, как могла… — с трудом разобрала она его бормотание.

— Что ты? В чем дело? — она перестала есть и обняла его за плечи. Ей было немного смешно. Она привыкла к тому, что самцы тяжело переносят любое нарушение привычного хода явлений, пугаются любых перемен.

— Нет, нет, ничего, девочка… — бормотал он, успокаиваясь. — Ничего не случилось… Выходит, так надо…

…Сейна не придала серьезного значения этой сцене и вспомнила о ней лишь после официальной регистрации брака, когда ее неожиданно вызвали в средний ярус Координационного Совета, где располагается ложе гильдии Посвященных.

С трепетом вошла она в секцию со светящимися стенами. Что могло понадобиться тем, кто знает все секреты бытия, от нее — молодой смотрительницы гусениц?

— Ты — Сейна? — уточнила развалившаяся в гамаке пожилая самка, по всей видимости — секретарь Гильдии.

— Да, — кивнула она.

— И ты взяла в мужья сына Мионы из семьи Мионитов?

Она кивнула еще раз.

— Так знай, Сейна, что теперь мы вынуждены принять тебя в Гильдию, ибо должны открыть тебе одну из тайн маака.

Сейна почувствовала, как дрожат ее колени.

— Надень это. — Секретарь протянула ей диадему…


— Так ты — Посвященная?! — не выдержав, перебила Сейну Ливьен. — Почему же ты не стала преемницей Лелии?

— Мои права жестко ограничены. Я могу пользоваться Камнем лишь тогда, когда непосредственная опасность грозит жизни Лабастьера…

«Вот как, — подумала Ливьен, — оказывается, Право может быть ограниченным. Лелия ничего не сказала мне об этом. Или не успела, как и о многом другом?»

Сейна тем временем продолжала:

— Если я активирую Знак без достаточных на то оснований, в Городе меня будут ждать большие неприятности. Когда убили Лелию, угроза жизни Лабастьера стала, конечно, несколько выше. Но приказ возвращаться Инталия дала и без моего вмешательства.

— Мы пойдем дальше.

— Я знаю.

Ливьен помолчала, переваривая услышанное. По-видимому, Сейна считает, что когда она заменила Лелию, уровень опасности для жизни ее питомца (сына?) вернулся к прежней отметке.

— А если бы ты все-таки воспользовалась Правом, как об этом узнали бы в Городе?

— Как узнали? — переспросила Сейна, удивленно разглядывая Ливьен. — Ты не знаешь и этого?

Ливьен, смутившись, покачала головой.

— Оживая, Камень становится изопередатчиком, и секретариат Гильдии видит все происходящее вокруг него.

«Та-ак. Выходит, в Совете уже знают о Рамбае. И о том, что я объявила себя лидером экспедиции, не получив достаточных инструкций… Что ж, тем меньше смысла возвращаться».


По окончании ритуала посвящения секретарь Гильдии принялась, наконец, объяснять Сейне, чему та обязана такому доверию:

— Абальт и Миониты — семьи, способные к редуцированию думателей.

Сейна не поняла. Секретарь продолжала:

— Думатели — вовсе не особый вид насекомых, как принято считать среди непосвященных. Думатель — самая обыкновенная куколка с искусственно нарушенными гормональными функциями. Вместо того, чтобы превратиться в бабочку, такая куколка только увеличивается в размерах, видоизменяется, приобретает жабры, а главное — многократно возрастают ее интеллектуальные способности.

— Думатели — наши дети? — не могла прийти в себя Сейна. — Дети, которых мы изуродовали?..

— Это святое уродство, — перебила ее секретарь. — Но думатель слеп и глух, польза от него может быть только в том случае, если у него есть оператор, который становится его глазами и ушами. Способностью телепатически общаться со своей матерью обладают практически все куколки. Но у большинства она проявляется на уровне подсознания, на уровне эмоций. А вот даром СОЗНАТЕЛЬНО обмениваться информацией с плодом обладают представители лишь нескольких семей…

— Абальт и Миониты…? — упавшим голосом начала вопрос Сейна.

— Да, — кивнула секретарь. — Таких семей в Городе чуть меньше двух десятков, и ваши — в их числе. Но то, что ты и твой муж принадлежите к этим семьям — еще далеко не гарантия, что твой плод будет способен общаться с тобой. Бывает, что дар этот проявляется лишь через несколько поколений… Но, рано или поздно, он все же заявит о себе.

— Я НЕ ХОЧУ, чтобы мой ребенок стал думателем!

Секретарь, сердито глянув на нее, поерзала в гамаке. Затем ответила:

— Это твой долг перед народом маака. Думатели — наша единственная надежда на победу в борьбе с махаонами.

— Я не хочу, — упрямо повторила Сейна.

— Видишь ли, девочка, — нарочито ласково произнесла секретарь, но в лице ее явственно читалось раздражение. — Операцию гормонального взрыва твоей личинке сделают независимо от твоего желания или НЕжелания.

Сейну трясло.

— А если у меня не будет телепатической связи с ней?!

— Ей позволят стать гусеницей, затем — куколкой и расти еще в течение года. Связь, бывает, налаживается не сразу.

— А потом?

— Через год ее уничтожат. Общество не имеет достаточно ресурсов, чтобы содержать иждивенцев. К тому же это — гарантия того, что какая-нибудь упрямая бабочка не скроет, что телепатическая связь наладилась, и она уже общается со своим ребенком.

Слезы брызнули из глаз Сейны.

— Значит, вы убьете его… А если у меня родится второй ребенок?

— С ним повторится то же. Лишь пятая неудача признается последней, и шестой личинке, рожденной самкой из отмеченной даром телепатии семьи, гормональный взрыв не производится. Так, например, появилась на свет ты.

— Я у Руппи — шестой ребенок?! — не поверила своим ушам Сейна.

— Да.

Ей понадобилось некоторое время, чтобы прийти в себя. Наконец, собравшись с мыслями, она спросила:

— А если я скрою от вас, что телепатический контакт налажен?

— Чтобы твою куколку убили?

— По-моему, для нее это будет даже лучше…

— Не знаю, не знаю… Когда твой ребенок начнет мысленно говорить с тобой, ты полюбишь его. К тому же, сам он не будет считать, что смерть для него — благо… Вряд ли ты решишься против его воли убить его своей ложью. — Секретарь усмехнулась. — А тем более — убивать своих детей пять раз подряд…


Ливьен, ошеломленная, молчала.

— Я знаю, о чем ты хочешь спросить, — нарушила тишину Сейна. — Был ли Лабастьер моим первым ребенком. — На лице ее вновь блуждала горькая усмешка. — Да, тут мне «повезло». Он заговорил со мной еще во чреве. После него я получила право рожать и нормальных детей, но я не пожелала этого. Я не хочу, чтобы они испытали то же, что пришлось мне. Я хочу, чтобы моя ветвь рода Абальт прервалась. И Лабастьер хочет того же.

— Вот почему плакал твой отец. А твоя мать была так скупа на ласку… Пятерых ее детей превратили в уродов и убили, прежде чем родилась ты. Родилась, чтобы пройти тот же путь.

— Да. Позднее я поневоле заинтересовалась, давно ли и каким образом наше общество пришло к такому раскладу. И мне позволили это узнать. И в старину случалось, что куколка росла, не превращаясь в бабочку. Это было вызвано каким-то врожденным гормональным расстройством. Это было редкостью, горем, болезнью… А способность матери телепатически общаться со своим плодом — и вовсе преследовалась, считалась «колдовством», и самки скрывали ее.

Но бывали редчайшие совпадения: куколка не превращалась в бабочку и при этом обменивалась мыслями со своей родительницей. Так и появлялись думатели. Их несчастные матери нередко становились тайными советниками королей… Но несколько сотен лет назад это гормональное расстройство научились вызывать искусственно…

Мой отец принадлежит к роду, не отмеченному даром телепатии. Возможно, поэтому моя Руппи не стала оператором думателя. Ни один ее плод не заговорил с ней. Она хотела, чтобы я была счастлива, ей казалось, что страшнее, чем смерть детей, нет ничего… Вот она и нашла мне мужа Мионита.

— Ты могла бы просто не рожать…

— И через год мой брак был бы автоматически расторгнут. А я полюбила Сафши… А когда я услышала Лабастьера… Я люблю его, каким бы он ни был…

— Прости меня.

— Ничего. Мне было полезно выговориться.

— А что Лабастьер думает по поводу нашей экспедиции?

— Он возмущен, что ему не известна ее цель. Он знает, что его взяли для каких-то расчетов и логических операций по ее достижении. Но он хотел бы подготовиться. И вообще, он очень любопытен…

— Мы ищем пещеру Хелоу.

— Что?! — Сейна, отпрянув, уставилась Ливьен в глаза.

— Скажи ему только это. И пусть он сам попытается понять, зачем. Расскажи ему все, что знаешь о Хелоу и махаонах, и пусть он сделает выводы. Я хочу узнать их. Я хочу, чтобы отныне и он, и ты стали не только моими помощниками, но и настоящими друзьями. Передай ему это. Я постараюсь заслужить вашу дружбу.

Сейна продолжала неодобрительно смотреть на нее.

Ливьен было нетрудно понять ее оторопь.

— После того, что ты сказала, вряд ли я смогу…

— Эту экспедицию придумала не я. Я и сама была поражена, когда услышала о Хелоу от Лелии.

Это имя подействовало, как успокоительное лекарство. Сейна встряхнулась, словно заставляя себя решиться на что-то, а затем тронула ладонью руку Ливьен:

— Что ж, спасибо. Но знаешь… Лабастьер ненавидит нас, и он имеет на это право…

— Передай ему, что и я ненавижу тех, кто сделал его таким. Но в то же время преклоняюсь перед его умом. И еще скажи, что мой муж, Рамбай, тоже должен был стать думателем и избежал этой участи только потому, что его мать сбежала с ним в лес. Я думаю, Лабастьеру будет интересно познакомиться с Рамбаем и узнать, каким бы мог стать он сам…

Сейна испуганно прикрыла рот рукой. И Ливьен тут же поняла свою ошибку.

— Я не подумала. Конечно же, не говори ему этого. Ведь он сразу же спросит тебя, почему и ты не сбежала с ним…

Сейна покачала головой:

— Поздно. Мне уже не удастся скрыть от него эти мысли. Самое странное, что я до сих пор и не думала о такой возможности. Почему?.. Его мать была сильной… Я тоже хочу познакомиться с твоим мужем и расспросить о ней. Я тоже хочу узнать, какой могла бы стать Я.

Она резко повернулась и вышла прочь.

— Постой! — крикнула Ливьен ей вдогонку. — Сейна, я не хотела…

Загрузка...