20

Крупный универмаг похож на общество, в нем тоже есть правящие и подчиненные, своя иерархическая лестница. Человек карабкается по ней и все время над ним кто-то есть, пока он не достигнет самой высокой ступеньки, и тут обнаруживается, что там дуют свирепые ветры, а над ним по-прежнему кто-то есть и имя этому – Общественность.

«Покупатель не всегда прав, но пусть он верит, что прав». Эти мудрые слова, начертанные на пятидесяти с лишним объявлениях, каждый служащий универмага по утрам мог видеть в своем отделе. Когда же служащие проникались этой премудростью, как верующие проникаются «Отче наш», объявления убирали в специальные ящики, откуда их извлекали после закрытия универмага и снова ставили на видное место, дабы, придя на работу, люди первым делом увидели их.

Универмаг Шабрена тоже был таким обществом со своей иерархической лестницей, ее ступеньки были доступны всем, но чем выше но ним поднимались, тем уже они становились. Лишь один Густафссон не занимал никакой ступеньки. Он не собирался делать в универмаге карьеру, он, образно выражаясь, был подвешен в воздухе и должен был провисеть в таком положении две недели.

Густафссон стоял у прилавка в гардинном отделе. Было четыре часа. Он посмотрел в окно. Вечернее солнце бросало сноп косых лучей на большую площадь. Но картину, открывавшуюся перед ним, дробили на части большие белые буквы, которые, подобно составу, тянулись через все окно: ШАБРЕН. Каждый день Густафссон произносил про себя это слово, читая его так, как видел: НЁРБАШ. Оно ровно ничего не значило. При всем желании он не мог бы отыскать в нем никакого смысла.

Вообще в универмаге ему даже нравилось. Продавцы оказались приятными, доброжелательными людьми, всегда готовыми прийти ему на помощь. В свободные минуты, когда поблизости не было начальства, они весело беседовали с ним. Но стоило показаться какому-нибудь боссу, и свет будто задергивали гардиной. Смех обрывался, все дружно бросались к рулонам тюля и драпировки. Если служащий универмага, занимающий низшую ступеньку лестницы, хочет прослыть дельным работником, он должен уметь делать вид, что занят работой…

Густафссон стоял в одиночестве. В отделе только что побывал один из заместителей директора, и все продавцы были заняты тем, что выписывали чеки, отмеряли и упаковывали ткань.

Уже четыре дня он работал у Шабрена. Ему никто ничего не говорил, но у него было чувство, что надежды директора не оправдались. В первый день возле Густафссона толпилось множество школьников, преимущественно младших классов. Останавливались и взрослые, они щупали ткани, украдкой поглядывая в его сторону. Но покупали не так уж много, это понимал даже он.

Наконец с вечерним обходом явился и сам директор Шабрен. Как правило, он обходил все отделы универмага, от подвала до чердака, четыре раза в день. Первый обход он начинал сразу после открытия – директор должен был самолично убедиться, что во всех отделах царят чистота и порядок, причем это касалось не только товаров. В течение дня директор приходил, когда ему вздумается. У Густафссона создалось впечатление, что цель этих обходов – следить за порядком, чтобы все служащие стояли наготове на тех постах, какие им были предписаны.

Шабрен остановился возле Густафссона:

– Ну, как дела? Все в порядке. – Густафссон пожал плечами.

Шабрен задумчиво оглядел отдел.

– Странное дело, – сказал он. – Идет вторая половина недели, а успехов что-то не видно. Я думал, что здесь с утра до вечера будут толпиться покупатели.

– Первые два дня так и было.

– Ну, не скажите. Толкучка, правда, была. Но в основном дети. Продали совсем немного.

Густафссон смутился, как будто он был виноват.

«Надо было больше стараться», – подумал он.

А может, дело вовсе не в нем?

– Наверно, сейчас не сезон для гардин? – спросил он.

– Для хорошего товара всегда сезон. Надо смотреть правде в глаза. Рекламы, афиши, анонсы были сделаны, как к рождеству. Значит, мы просчитались.

– Вы хотите сказать, я просчитался?

– Нет, я. Но не будем падать духом. Все еще может измениться; к лучшему, Бывает, что без всяких видимых причин торговля вдруг падает или, наоборот, взлетает на небывалую высоту. Будем продолжать, раз уж начали.

Он ушел, и Густафссон оглянулся на двух покупательниц, которые, как ему показалось, ждали ухода директора. Но и они покинули отдел вслед за ним. Вскоре Шабрен вернулся. Ему кое-что пришло на ум.

– Послушайте, Густафссон, сделайте веселое лицо. Покупатель любит, чтобы его встречали с улыбкой. Всем должно быть ясно, что это магазин, где не бывает ни жалоб, ни недовольных с любой стороны прилавка. Улыбайтесь, Густафссон, улыбайтесь. Думайте о своих пяти сотнях в день, и вам будет очень легко улыбаться.

Он исчез и снова вернулся. Только что он побывал в отделе трикотажного белья и чулочных изделий, там-то его и осенило. Гениальная мысль. А что если Густафссон будет переходить из одного отдела универмага в другой? Гардинный отдел его присутствие все-таки оживило.

– Я с удовольствием сделаю все, что от меня зависит, – сказал Густафссон.

– Мы это еще обдумаем и, возможно, завтра же и начнем, – сказал Шабрен и направился дальше.

Густафссон поспешил на помощь продавщице – ее почти не было видно из-за груды материалов, которые разглядывала какая-то привередливая покупательница. Когда они справились с делом, продавщица сказала:

– Там стоит человек, который, по-моему, ждет вас, господин Густафссон.

Он взглянул, куда она показала. Это был Пружина. Он пришел, чтобы, как он выразился, убедиться, что здесь жизнь бурлит и дым идет коромыслом.

– Ни того ни другого, – ответил Густафссон. – Правда, люди приходят, чтобы поглазеть на меня, и это противно. Что же касается их желания приобрести новые гардины... Пружина перебил его:

– Желание приобрести? Это желание должно возникать у покупателя при виде товаров. Твое дело – только притягивать их сюда, и ты это делаешь. Тебе здесь отведена та же роль, что и товарам, продающимся со скидкой в самых неожиданных местах. Например, сигаретам в магазине верхнего платья, или походным стульям на бензоколонке, или же воздушным шарикам, которые в течение недели раздают детям, пришедшим с родителями в сберегательную кассу. Вот твое назначение. Тебя показывают людям бесплатно, ну а если торговля при этом идет плохо, это уж не твоя вина. Хочешь закурить? Он вытащил пачку сигарет и вытряхнул одну штуку, Густафссон замахал руками.

– Убери, убери! Здесь курить нельзя. Из-за противопожарной безопасности.

– Меня огонь не берет.

Пружина сунул сигарету в рот, присел за прилавок, щелкнул зажигалкой и затянулся, прикрывая сигарету ладонью на манер всех тайных курильщиков. Выпустив облако дыма в воздушные складки тюля, он продолжал:

– Слушай! А может, устроить тебе несколько, пикантных интервью в газете? Для меня, это плевое дело. Когда я занимался Юханссоиом Осой, мне каждый день приходилось бывать в газете. Меня там просто на руках, носили за то, что я подкидывал им интересный материал. Они сразу схватились за перо, когда я им рассказал, что Юханссон Оса за тридцать три секунды уложил трех, спарринг партнеров.

– А он их действительно уложил?

– Нет, конечно. Но такие вещи давят на психику. Если, к примеру, пустить слух, что ты – законодатель новой моды, все дамочки тут же начнут красить волосы в зеленый цвет. Или сказать, будто один водитель спутал тебя со светофором. Или что у любителей сенсаций, твои автографы идут по три кроны за штуку.

– Но ведь это все неправда!

– Ну и что с того? Главное, поразить воображение. Слушай, а может, сообщить, что ты плачешь зелеными слезами? Вот будет потеха!

– Не болтай! Обо мне и так уж писали бог весть что.

Пружина вытащил газету. Развернув ее, он показал Густафссону рекламу, напечатанную на четырех колонках рядом с заметкой о хранении цветной капусты.

– Ты только полюбуйся на их рекламу!

И он начал читать:

ЗЕЛЕНАЯ НЕДЕЛЯ Гардинным отделом управляет господин Пер Густафссон. Универмаг Шабрена первым предлагает своим покупателям всевозможные новинки.

– Ну что это такое! – изрек Пружина. – Сразу видно, что им необходим опытный человек. Кто же так делает рекламу? «Пер Густафссон». Взяли твое настоящее имя, когда даже каждый десятый не сообразит, кто ты такой и чем примечателен. Нужно было придумать тебе какой-нибудь броский псевдоним. Например, Чингоалла. Я знаю один старинный романс, который так начинался.

Густафссон скривил рот.

– Чингоалла. Это уж совсем ни к чему.

– Не нравится? Ну и не надо. А вот еще: Зеленка! Отлично, верно? Это должно поразить их воображение!

– Вряд ли.

– Во всяком случае оно больше привлекло бы внимание читателей, чем упоминание обо всех этих тряпках. Сами виноваты, что никто не интересуется их кретонами и кретинами. Главное, чтобы ты получил свои деньги... Кстати, ты не забыл, что мы делим их поровну? Для менеджера это еще мало. Есть такие, которые забирают себе все.

– Да, да. Ты получишь свою долю.

– Нас с тобой ждут большие дела. Я тут написал в кое-какие парки и рестораны. Связался с разными союзами, обществами и клубами всяких там масонов, картежников, любителей старинных танцев, спортсменов. Клюнули сразу два. Клуб «Очко» в Боллстаде приглашает тебя в субботу. А клуб «Свинг» в Фемлинге хотел бы видеть тебя через несколько дней. Танцплощадка в Блосине приглашает тебя на свой традиционный праздник Весны. Я запросил пять сотен, но эти жмоты уперлись и не желают дать больше двух. Не понимают собственной выгоды. Но погоди, придет день, когда мы, не дрогнув, будем отказываться от приглашений, дающих нам меньше двух тысяч. А сейчас приходится соглашаться. И мы соглашаемся. Сначала всегда надо проявлять скромность. Битва за тебя начнется позже. Вот когда к нам потекут настоящие деньги! Сказочные гонорары! По высшей ставке.

– Угу, – Густафссон глядел на проходящее мимо семейство, не спускавшее с него глаз, и почти не слушал, что ему говорил Пружина.

– Точно. Все переменится. Дай только срок! Помнишь, как зрители от восторга чуть не затоптали Ринго Старра? Парни чертыхались, девчонки выли. Представь себе, что такое же столпотворение случится и из-за тебя, а? Вот будет реклама!

– Да, да, я слушаю.

– Еще я наладил контакт с фирмой, выпускающей пластинки. Вернее, сразу с двумя. Они обещали обратиться к нам позже. Позже! Это когда я делаю им предложение! -Пружина снова нырнул под прилавок, чтобы раскурить погасшую сигарету. – Но если это будет слишком поздно, они останутся с носом. «Мы можем договориться и с третьей фирмой, – сказал я им. – И выпустим такие пластиночки, что вы позеленеете от зависти». Ха-ха! Так и сказал? Написал. Именно позеленеют. Потом я отправился на радио и предложил им сделать специальную передачу из нашего города, но они отказались. Понимаешь, у них пока нет определенных планов на будущее. Ничего, они все не так запоют, когда ты станешь звездой эстрады. Выступишь, например, в копенгагенском «Тиволи». Там в открытом театре собирается до двадцати тысяч зрителей. Или до тридцати, точно не помню. Ты умеешь ходить по канату?

– Не болтай чепухи!

– Придется научиться. Представь себе… глаза у тебя завязаны... высота двадцать метров... все ждут, что ты вот-вот свалишься... От страха у зрителей текут слезы.

– Это меня не интересует.

– Ладно. А что тебя интересует? – Пружина вытащил из кармана бумажку. – Вот еще один куплет к песенке, которую я сочинил для тебя:

Я глядел на небо из окна,

горько укоряя злую долю.

– Если б ты только знал, до чего иногда бывает трудно найти нужную рифму. Я уж пытался по-всякому: и «кролю», и «полю», но все не подходило. И вот, наконец, получилось само собой:

Но пришла зеленая волна,

разрешившись, вышел я на волю.

Густафссон оборвал его:

– Что, что – разрешившись? Я все-таки не женщина. Мне это не нравится.

– Мы должны считаться с тем, что нравится публике, а не тебе. Нам ее надо завоевать, парень! Вот, придумал: Зеленый театр в Лунде! Здорово, а? Как раз то, что нужно. Не в бровь, а в глаз! Местный колорит и все такое. «Зеленка в Зеленом театре». Какие можно сделать афиши! Я просто их вижу. Я...

Пружина разошелся, он был исполнен энтузиазма, его так и распирало от идей, он мог говорить о них часами. Но неожиданно к прилавку подошла женщина, которую они приняли за покупательницу.

Загрузка...