Цикл аномалии

ГЛАВА 13

— Я предупреждала…

— Ага, как же! Ты не рассказала мне все о том, что ты здесь делала. Я имею в виду… а? — я сорвала со стены еще одну фотографию, на которой я, похоже, собираюсь раздеться до больничного халата. — Какого черта, Воробей?

— Я ничего не могу с собой поделать.

— Что значит, не можешь?

Она нахмурилась, отворачиваясь от меня.

— Я все вижу. Все время. И я серьезно. Даже маленькие, крошечные детали, которые почти все остальные упускают.

— Ага, я это вижу, — буркнула я, срывая картину, на которой я вытирала нос. — Зачем тебе это рисовать? Зачем кому-то в здравом уме…

— Иногда что-то застревает в моей голове, — отчаянно продолжала Воробей. — Они застревают там, и это все, о чем я могу думать. Единственный способ выкинуть что-то из головы — изложить это на бумаге. И… вот что я делаю.

Кажется, я ужасно застряла в голове Воробья. Она нарисовала почти каждый момент, который мы провели вместе, на листах на стене. Если бы я была незнакомцем, пришедшим из Ничто, я могла бы составить хронику жизни этой веснушчатой ​​девушки по этим картинкам.

— Ну… ты интересная, — застенчиво сказала Воробей, когда я подняла еще одну неловкую картину.

Кажется, я кашляла: мои глаза были сморщены, а язык выпирал над верхушками зубов. Это было ужасно. Воробей даже запечатлела туман слюны, летящей изо рта.

— Как? — закричала я. — Как это интересно? Это уродливо.

— Ты не уродлива, — яростно сказала Воробей. — Перестань говорить, что ты некрасивая.

Она выглядела оскорбленной — как будто я назвал ее уродливой. Но это я должна была обижаться. Я этого не понимала. Я была совершенно сбита с толку.

— Почему ты должна все вот так рисовать?

Ее губы сжались.

— Я X2.

— Да, ты сказала…

— Но в Эль-Пасо, думаю, вы называете нас Аномалиями.

Моя голова кружилась. Я перевела взгляд от картин, которые определенно были прорисованы до мельчайших деталей, выходящих далеко за рамки того, что я бы назвала Нормальным, на Воробья.

— Так вот что такое аномалия? Они хороши в… искусстве?

Воробей закатила глаза.

— Нет. У всех остальных есть полезные особенности.

— Как что?

— Некоторые из них невероятно умны. Один из них был настолько умен, что фактически изменил мир — однажды Фрэнк рассказал мне об этом, — сказала Воробей через мгновение. — Но большинство из них просто… нестабильны. Они не такие, как X1. Их нельзя контролировать. Они хотят. И у них есть долгая история обращения к насилию, чтобы получить то, что они хотят. Вот почему они все остаются замороженными.

Я сразу же представила группу людей, висящих, как мясо, в холодильнике, и это заставило меня содрогнуться.

— Ты действительно тупая, да? — буркнула Воробей, когда я спросила, не это ли она имела в виду под словом «замороженный». — Нет взрослых людей, висящих в морозильных камерах для мяса. Они — эмбрионы.

— Что?

— Боже… они как, — Воробей сжала кулак, — желтая штука, которая выходит из яйца. Разве Фрэнк еще не показывал их тебе? Он носит их с собой повсюду.

Я не могла этого представить. Во-первых, я не могла себе представить, что у Фрэнка где-то был встроен морозильник. А во-вторых, я не могла себе представить, чтобы я не заметила, как он таскал с собой кучу желтков.

— Сколько здесь Аномалий?

— Семь. И это включает меня. Он носит их с собой, потому что они не должны существовать, — перебила Воробей, прежде чем я успела спросить. Она провела пальцами по картине на стене, по спутанным локонам моих волос во сне. — Остальные слишком опасны. Их должны были уничтожить давным-давно — и меня запихнули туда вместе с ними. Но Фрэнк спас их. Он спас меня. Он поместил мой эмбрион в инкубационную камеру и сам вытащил меня оттуда. Он заботился обо мне всю мою жизнь. Так что ты можешь понять, почему я не хочу расстраивать его.

Ее пальцы сжались, как когти, будто она собиралась сорвать мою картину и скомкать ее. Но в последнюю секунду она убрала руку.

— Меня удивляет мир, который ты называешь Ничто, — прошептала она. — Иногда я целыми днями наблюдаю за миром через дроны. И однажды я была очень близко к тому, чтобы покинуть Учреждение. Я собрала сумку и начала рыскать по Архиву в поисках выхода. Я почти сделала это, Шарли. Я почти ушла.

— Что тебя остановило? — сказала я.

Я должна был спросить ее о том, как она планировала сбежать, когда Фрэнк сказал, что это было невозможно. Но что-то мне подсказывало, что если я прямо спрошу, она снова умолкнет. Прямо сейчас в Воробье была крошечная трещина, и я собиралась аккуратно ее поддеть. Бить ее ломом не поможет.

Хотя это было бы приятно.

Сначала Воробей не хотела мне отвечать, и я была рада, что решила задать простой вопрос. Она листала картины Шарли, пока не дошла до конца стопки. Я видела только около дюйма, но это было похоже на пустыню. Она сжала уголок так сильно, что ноготь на большом пальце стал белым.

— Обещаешь, что не будешь сердиться на меня?

— Нет, не буду! — буркнула я. Я могла только представить, какое смущение было запечатлено на этой бумаге. Если это была нагота, я порву картину.

Медленно, неохотно Воробей сняла картину со стены. Она протянула мне ее лицевой стороной вниз.

Я быстро перевернула. Я не знала, что ожидала увидеть, но точно не это.

Это была картина Аши и меня. Мы присели вместе на вершине плато — она держала меня за плечо, пока я сползала к земле. Солнечный дробовик лежал на земле рядом с нами. Я не видела наши лица с этого ракурса, но знала, что рыдала. Я рыдала, потому что не могла заставить себя убить Ашу.

Я помнила этот момент. Я помнила все, что я чувствовала по поводу Аши и ее ребенка, и на полсекунды я ощутила призрак уверенности, который щипал глаза в тот день. Аша и ее ребенок заслуживали жизни. Но в этом чувстве был лишь призрак.

Теперь у меня в животе был огонь. Эта картина была так реалистична, что мне хотелось дотянуться до нее и дать пощечину этой Шарли. Я хотела, чтобы она вытерла слезы и сделала то, что велел ей Уолтер… потому что, если она этого не сделает, ее жизнь превратится в ад.

— Ты наблюдала за мной, — глухо сказала я.

— Не совсем. Мне удалось поймать этот момент на дроне, и я… — Воробей осторожно дотронулась до своего распухшего носа, морщась. — Нет, это глупо.

— Скажи мне, — прорычала я. Я злилась на Ашу, а не на Воробья. Но я не могла сдержать гнев в своем голосе.

После еще нескольких минут ерзания Воробей, наконец, призналась:

— Я увидела тебя, и у меня появилось это ошеломляющее чувство.

— Чувство?

— Да. Я чувствовала, что ты в опасности. Или будешь. И — это было так странно — но мне было не все равно. Я постоянно наблюдала, как людей взрывают, и я ничего к ним не чувствовала. Но с тобой я расстроилась. Мне стало плохо. Вот почему я пыталась уйти: я хотела предупредить тебя, — она подошла ко мне и посмотрела мне в глаза. — И… я была права? Вы были в опасности?

Я не знала, почему я это сделала. Может, ее пристальный взгляд выбил меня из колеи. Может, я была потрясен тем фактом, что Воробей почувствовала, что я была в беде за много миль и еще за милю под землей. Может, мне нужно было, наконец, сказать кому-то правду. Но независимо от причины, все это вылилось наружу.

Я рассказала ей все.

Я рассказала ей об Уолтере и об Аше — и призналась, что любила их обоих. Да, по-разному, но на одной и той же глубине. Я бы умерла за любого из них. Так что мысль о необходимости убить Ашу разрывала меня на части. Именно этот момент Воробей запечатлела на бумаге. Это был выбор, который разрушил Логово Уолтера и оставил меня избитой до полусмерти. Во многом это было началом моего конца.

Воробей никак не могла догадаться о его значении.

Но, видимо, она это почувствовала.

И когда я закончила рассказывать ей все эти вещи, она молчала. Она не предлагала никакого ответа и никаких соболезнований. Она даже не дала мне понять, что слышала мою историю. Если бы она не моргала и не дышала, я могла бы подумать, что она впала в какое-то кататоническое состояние.

Наконец, я не выдержала.

— Ну?

— Значит, я была права. Ты была в опасности, — сказала Воробей. Она повернулась и наклонила подбородок к двери. — Фрэнк идет. Он почти здесь.

— Что нам делать? — я стала разглядывать комнату, пытаясь сообразить, как мне лучше всего представить что, что я не разбивала дрон из-за горящего города.

Воробей только пожала плечами.

— Мы займемся им.

— Ты хочешь, чтобы мы дрались?

— Нет, дура. Мы ответим на его вопросы спокойно — спокойно, — повторила она, пока я изо всех сил пыталась небрежно присесть на перевернутое ведро. — И мы будем настолько честны, насколько сможем.

Мне не нравилось, как это звучало. Но прежде чем я успела возразить, дверь чулана запищала и распахнулась. Хромированные ножки Фрэнка цокали по полу, пока он шел по проходу между полками. Он остановился в конце, его ноги все еще были направлены вперед. Его торс повернулся к нам лицом; его объектив жужжал от увеличения.

Воробей спокойно прислонилась к полке.

Я сжалась со скрещенными ногами на ведре — в одной руке картина кашля, а в другой — картина Аши.

Сияющий черный шар линзы Фрэнка парил над стеной с картинами.

— Ты решила обсудить свои странности с Шарли, — сказал он через мгновение.

Воробей пожала плечами.

— Она задавала вопросы.

— И как она относится к своим картинам?

— Сбита с толку, — перебила я. — И немного оскорблена.

Металлическая голова Фрэнка наклонилась в кивке.

— Различающим фактором между X1 и X2 является то, что ваши создатели назвали МИЛ — модуль искусственной личности. Воробью имплантирован МИЛ. Тебе — нет. Однако в модули X2 МИЛ были имплантированы неправильно, и результатом стала мозговая модификация, вместо поведенческой. Воробей, вероятно, должна была ценить искусство, — объяснял Фрэнк, поскольку я была уверена, что мое замешательство начало просачиваться сквозь мои поры, — но вместо этого неуместный модуль привел к тому, что у нее возросли художественные способности. Потому программа X2 была закрыта после единственного пробного запуска: их способности были слишком развиты, чтобы оставаться незамеченными в человеческом обществе, а неудачные МИЛ заставляли их эмбрионы постоянно отвергаться как аномальные у X1.

— Им некуда было идти? — сказала я, пытаясь собрать все воедино.

— Им негде было жить, — поправил меня Фрэнк. — Доказательства свидетельствуют о том, что X2 должны были провести свой последний цикл в Учреждении Двадцать четыре, где они должны были пройти всестороннее тестирование, прежде чем их микрочипы были бы уничтожены.

Я ощущала, что это был не конец истории. Воробей не стояла бы здесь, если бы все X2 были уничтожены. Я не знала, должен ли я была знать о морозильнике для эмбрионов у Фрэнка или нет, поэтому я старалась быть осторожной:

— И… что случилось?

— Испытания так и не были завершены — и Учреждения Двадцать Четыре больше нет.

— Они сбежали?

— Спасательные команды обнаружили обезглавленные останки каждого члена персонала, исследователей и службы безопасности, погребенные в руинах Учреждения Двадцать четыре. Земля вокруг была настолько пропитана вредными химическими веществами, что три близлежащих города были навсегда переселены. По сей день место служит ядовитой свалкой, куда нельзя попасть без сверхсекретного допуска.

— Черт возьми… — я бросила взгляд на Воробья, ее вдруг очень заинтересовало пятно на потолке. — Думаешь, она оторвала кому-нибудь голову?

— Сомнительно. Более вероятно, что единица X2-1 использовала свои обостренные зрительные чувства и необычайную память, чтобы сделать карту Учреждения и запомнить процедуры безопасности. Хотя отчет был настолько сильно отредактирован, что невозможно с уверенностью заявить о ее роли.

Я сомневалась. И я внезапно ощутила щипок на макушке — чувство, которое я отказывалась называть страхом, но которое, тем не менее, заставляло меня слезть с ведра и оказаться подальше от Воробья.

— Все семь юнитов X2 в конечном итоге были захвачены и возвращены в зачаточное состояние. Стоит отметить, что Воробей скрывалась дольше всех: она сдалась колонии X1 Даллас, — добавил Фрэнк, когда его объектив скользил по моим расширенным глазам, — которая оказалась под юрисдикцией шерифа Блейза Торна.

Мой следующий вдох с такой силой застрял у меня в горле, что я буквально задыхалась. Я чувствовала, как Воробей и Фрэнк смотрели на меня, пока я корчилась в приступе кашля. Примерно через тридцать секунд у меня хватило воздуха, чтобы воскликнуть:

— Блейз был шерифом?

— Юниты X1-35, X1-36 и X1-37 были назначены шерифами.

— Назначены? Как насчет лотереи?

— Я не понимаю.

— Лотерея. Люди вносили свои имена в список, и в лотерее им сообщалось, где они будут работать, на ком собираются жениться, будут ли у них дети…

— Все эти факторы были предопределены вашими создателями, — просто сказал Фрэнк. — Юниты выполняли одну и ту же работу каждый цикл. Одни и те же юниты всегда были соединены вместе. Определенные пары юнитов предназначались для воспитания детей. Эта лотерея, должно быть, была средством умиротворения, призванным увековечить иллюзию справедливости и подавить любое чувство авторитарной несправедливости.

— Что?

— Создатели не хотели, чтобы вы все начали задаваться вопросом, почему некоторые люди живут в хороших домах, а остальные живут на свалке, — ответила Воробей. — Они хотели, чтобы вы могли во всем винить лотерею.

Моя голова кружилась. Я споткнулась о ведро и тяжело села.

— Я была шерифом.

— Да, — сказал Фрэнк.

— Я всегда была шерифом, каждый раз?

— Да.

— Почему? Кто в здравом уме сделал бы меня шерифом? — спросила я вслух.

— Не могу представить, — буркнула Воробей.

— Прости, Шарли. Большая часть твоего файла была отредактирована, — сказал Фрэнк, его динамики тихо гудели. — Я могу сказать, что твоя ДНК состоит из образцов от трех разных доноров.

— Кем они были?

— Точно не знаю. Их файлы также были сильно отредактированы. Но я могу назвать причины, по которым они были выбраны в качестве доноров, — быстро сказал Фрэнк, когда я закатила глаза, — и, возможно, ты сможешь догадаться об их сходстве по этому поводу.

— Ладно, давай, — фыркнула я. Я никогда не получу от Фрэнка ничего полезного. Все, что я хотела знать, он удобно не мог мне сказать.

После нескольких задумчивых кликов Фрэнк сказал:

— Донор Один был уголовником с обширным криминальным прошлым и уровнем интеллекта намного выше среднего. Донор Два был гражданским лицом с исключительно крепкой иммунной системой, пережившим длительное воздействие не менее чем семидесяти четырех вирусов и штаммов бактерий. А Донор Три был заслуженным ветераном вооруженных сил, совершившим почти четыре тысячи подтвержденных убийств.

Знание о моих донорах не заставило меня чувствовать себя лучше. Я как бы знала, что этого не произойдет, но я питала эту надежду до тех пор, пока Фрэнк не начал говорить о моей обширной криминальной истории — или обширной криминальной истории моего донора, кем бы он, черт возьми, ни был.

Грустно думать, что внутри меня жили частички других людей. Наверное, что на самом деле я даже не была собой — просто сшитый воедино беспорядок. Словно три цвета краски Воробья смешались в каком-то несочетаемом оттенке оранжевого или коричневого. Это точно не было красиво.

— У тебя есть вопросы ко мне, Шарли? — сказал Фрэнк после того, как я просто сидела и смотрела целую минуту.

— Нет! Нет, ради бога, больше никаких вопросов, — резко сказала я. Моя голова болела. Было больно в самом основании, и я изо всех сил старалась не представлять, как мой чип извивался сзади.

Скользя по сероватым хребтам.

Застряв в слизи.

Объектив Фрэнка следовал за моей рукой, когда я потянулась назад, чтобы почесать крошечный выпуклый шрам в расщелине черепа.

— Да. Я немного ознакомился с процессом восстановления микросхем. Я могу выполнить простую процедуру, которая предотвратит преждевременное отторжение чипа твоим органическим веществом.

— Преждевременно…? Нет, я не хочу знать, — сказала я до того, как Фрэнк начал говорить. Теперь я знала, что чувствовал Уолтер, когда я говорила о Далласе и о телевидении: от всех этих новых вещей у меня просто голова болела. — Давай сделаем это. Сделаем операцию.

— Завтра в десять утра, — сказал Фрэнк.

— Да, конечно.

Он повернулся туловищем к проходу, и я выдохнула с облегчением. Я была удивлена, что он не спросил нас о дроне.

Но я поспешила.

— Воробей и Шарли? — сказал Фрэнк.

— Да? — сказали мы вместе, ее голос был ровным и спокойным, а мой — чуть хриплым.

— Вы знаете что-нибудь о том, что произошло в командной комнате?

— Н…

— Что случилось? — Воробей перебила меня.

— Кажется, произошел сбой с одним из дронов. Постоянный сбой. Я не верю, что его когда-нибудь можно будет вернуть в строй, — ровным голосом продолжил Фрэнк, — и мне любопытно, знает ли кто-нибудь из вас что-нибудь об этом.

Воробей в тупике. Я знала это, потому что она замолкла на целую секунду, прежде чем пробормотать:

— Что за дрон?

— Она имеет в виду, какой дрон, — быстро сказала я. — Их десять, верно?

— Да.

— Я думаю, что мы летели… ах, смотрели номер восемь и девять.

— Когда это было?

Я пожала плечами.

— После завтрака. Потом стало скучно, так что Воробей привела меня сюда, что… — я морщусь, махнув на картины, — я бы очень хотела, чтобы она этого не делала.

— Понимаю, — Фрэнк на мгновение замер, его объектив скользил между нами. — Воробей?

Она приподняла брови.

— Да?

— Как ты повредила нос?

— Шарли ударила меня.

— Черт возьми, Воробей! — возмутилась я.

— Что?

— Ты обещала, что ничего не скажешь!

— Ну, я не хочу лгать. И Фрэнк никогда бы не поверил, что я настолько неуклюжа, что причиняю себе боль, — заявила она.

— Надеюсь, вы разрешили свои разногласия? — сказал Фрэнк.

— Ага, — буркнули мы.

— Хорошо. Тогда, Шарли, — его голова повернулась ко мне, — ты поможешь Воробью ухаживать за ее раной, пока она заживает. И вы потеряете на неделю привилегии Архива.

Я до сих пор не знала, чем был Архив, так что меня это устраивало.

— Звучит честно.

— Хорошо. Увидимся в медицинском отсеке завтра в десять утра. Не опаздывай.