Чувственное исцеление

Глава 3

— Ты стонешь от боли или?..

Под взглядом целительницы Патрик мучительно покраснел и заерзал на постели, а женщина задумчиво продолжила:

— Обычно мужчины реагируют на меня определенным образом.

Красавица с намеком поправила платье на груди.

— А у тебя…

Патрик почувствовал, что она снова смотрит на жалкую тряпочку между его ног, и дернулся, чтобы прикрыть свой позор, но цепи звякнули и металлические браслеты врезались в запястья. Он был прикован к изголовью кровати и не мог опустить руки.

К его стыду и возмущению, целительница вдруг сомкнула пальцы на его вялом члене и пару раз лениво двинула кулаком, явно проверяя, возбудится он или нет. Весь красный, Патрик зашипел от удовольствия и свел бедра, пытаясь уйти от сладкой, но унизительной ласки. В какой-то момент он ощутил шевеление в мошонке: она словно бы дрогнула и немного поджалась, но этим все и закончилось. Его уставший солдат не желал пробуждаться от спячки.

Почему так? Он ведь молод и здоров. Выше пояса его тело откликается на каждое прикосновение этой красивой женщины, а внизу — молчит, глухое и безучастное.

— Понятно, — протянула целительница и, хвала богам, убрала от него руки. — Давно у тебя так? Я имею в виду… Эти проблемы были у тебя всегда или начались после насилия в тюрьме?

— Не было никакого насилия, — буркнул Патрик, отводя взгляд. Он повторял это так часто, что уже чувствовал себя попугаем. — И… да, это началось в тюрьме. Раньше все было в порядке. Более чем.

Как она могла подумать, что он всегда был таким? Как могла допустить даже мысль о подобном! Своим предположением она задела его мужскую гордость. Он почувствовал, как пылают уши.

— Что же случилось с тобой в Торсоре? У всего должна быть причина. Если ты говоришь, что дело не в насилии…

— Меня опоили. Любовным зельем.

Эту постыдную часть своего прошлого Патрик хотел вычеркнуть из памяти. Он и в страшном сне не мог представить, что будет вынужден делиться с кем-то подробностями своего унижения. Тем более — с привлекательной женщиной, которую в других обстоятельствах он с удовольствием пригласил бы на свидание.

Но та ужасная ночь в Торсоре имела последствия. В глубине души Патрик надеялся, что его недуг со временем пройдет сам собой. А если нет? Если не пройдет? Если он навсегда останется немощен ниже пояса?

Пару минут назад Патрик сказал целительнице, что с его проблемой жить можно. Но что это будет за жизнь? Семью не построишь, детей не заведешь. В сторону девушек даже смотреть нечего — никому не нужен калека. А если влюбишься? Что предложишь избраннице, кроме титула и тугого кошелька? Одними поцелуями жену не насытишь, а в штанах у него кладбище. Не излечится — до конца своих дней будет чувствовать себя ущербным на фоне других, нормальных, мужчин.

Нет, молчать о своей беде нельзя. Надо обо всем рассказать этой упрямой брюнетке с горящими глазами, тем более она сама уже обо всем догадалась. Может, ей известно, как лечить такие проблемы?

И Патрик нехотя приступил к своей исповеди.

— Той ночью они пришли ко мне втроем. Три надзирательницы с нижнего этажа. Сначала они были очень милыми и приветливыми. Улыбались, шутили, разговаривали со мной через решетку камеры. Я решил, что им скучно на смене, поэтому они ищут себе компанию.

Он дернул скованными руками и попросил глухим голосом:

— Может, ты меня все-таки освободишь? Как видишь, я больше не сопротивляюсь.

Рядом скрипнул стул, послышалась возня. Целительница наклонилась к нему, обдав запахом лимона и мяты. Над головой раздался щелчок, следом еще один.

Патрик опустил руки. Первым делом он натянул на себя кальсоны, затем по плечи закутался в одеяло и под ним принялся растирать затекшие запястья.

— Они принесли хлеб и кружку воды. В Торсоре это настоящая роскошь. Там от голода и жажды порой лезешь на стены. Я дико хотел есть. Настолько, что по ночам сосал свои пальцы. А тут — хлеб и вода. Я чуть не расплакался от счастья. Их дали мне просто так. Не за… какую-то услугу с моей стороны. За разговор. Это я, наивный дурачок, так решил. Подумал, что мои надзиратели в хорошем настроении и им нравится болтать с привлекательным заключенным, вот они и расщедрились. А потом… началось.

Он замолчал, провалившись в гнилую трясину воспоминаний. Дрожащий огонек свечи, на который Патрик смотрел во время своего рассказа, начал таять, сквозь язычок пламени проступали очертания тюремной камеры, железные прутья решетки, зеленые рожи с глумливыми ухмылками. В себя он пришел резко, как будто вынырнул на поверхность после долгого погружения в воду.

— Они что-то подлили мне. Все тело горело огнем, особенно в паху. Я ничего не слышал за гулом крови в ушах, ничего не видел кроме алого марева перед глазами. Меня буквально трясло от похоти. И с каждой минутой становилось хуже. Я готов был мясом наружу вывернуться, чтобы мне подрочили. А они… ушли. Просто взяли и ушли. Опоили меня и бросили корчиться на полу камеры. Может, это было наказание. Я не знаю. До этого они пару раз предлагали мне поразвлечься, а я не хотел. И вот они решили меня наказать. За эту ночь я все ладони себе стер. Никакого облегчения. Огонь только нарастал. А под утро все упало само и… больше не поднималось.

Он перевел дух, закончив свой рассказ.

Целительница молчала, и эта звенящая тишина ужасно действовала на нервы.

Набравшись смелости, Патрик покосился на женщину сквозь завесу волос. Ее лицо было непроницаемой маской. Никаких эмоций — лишь деловая сосредоточенность.

Патрик расслабился. Жалость — последнее, что он хотел бы увидеть в чужих глазах. Хуже только брезгливость и отвращение.

— Это можно вылечить? — тихо спросил он.

— У меня есть пара идей, как тебе помочь, — ответила целительница, — но ты должен послушно выполнять все мои указания.