Чужой: Эхо

Глава вторая Виола

В пяти футах от края периметра дом обнесен электрическим забором. Он гудит и потрескивает. Только так можно удержать на безопасном расстоянии тех, кто способен доставить нам неприятности. Я подняла руку, чтобы датчики поймали сигнал идентификационного браслета. Раздался щелчок, ток отключился, и две секции забора разъехались в стороны, пропуская меня.

Но это не единственное средство защиты. Всякий, кто хочет попасть в дом, еще должен вручную ввести код доступа, а его папа меняет каждую неделю. Никогда не могла понять, почему он так много внимания уделяет безопасности – как будто на нас идет охота, ей-богу. Мы ведь биологи. Без нас колонию трудно будет содержать. Да если на нас и нападут, то произойдет это, когда мы выйдем за периметр, а никак не дома.

Наш дом – стандартная приземистая жилая коробка с прочными стенами. Крыша – вся в солнечных батареях, окна – обманчиво большие и почти всегда закрыты: пыльца у местных растений ужасно едкая, а у Виолы аллергия. Иногда ее организм совсем разучивается дышать, и в такие моменты мне кажется, что я должна дышать за нас обеих. Я вдыхаю и выдыхаю воздух и молюсь, чтобы ее легкие вспомнили то время, когда мы все делали вместе, когда между нами не было различий. Если я могу жить, Виола тоже сможет. Она просто должна вспомнить, как это делается.

Вездехода нет – мама и папа работают в лесу, или, может быть, отправились в поселок докладывать губернатору о воздействии колонии на окружающую среду. Так или иначе, Виола сейчас одна, и я понятия не имела, как долго она одна. Взлетев по ступеням, я буквально на ходу ввела код замка. Дверь открылась, и я попала в гостиную – ее вид не менялся, сколько я себя помню. Диван, журнальный столик, экран для видеосвязи, полки с курьезными биологическими образцами и окаменелостями, собранными в десятке разных миров-колоний, семейные фотографии на стенах гостиной. Дома даже пахло всегда одинаково: сложной смесью консервирующих препаратов и земных специй. Порой, зуб даю, этот запах мне даже снится.

Когда я была маленькой, то думала, что мы перевозим дом с собой с планеты на планету. Теперь-то я понимала, что родители реконструировали его каждый раз, когда мы переселялись, размещая пожитки по-старому. Все-таки это место связывало нас, напоминало о том, что мы – одна семья. Что мы дома.

Кстати говоря…

– Виола! Я дома!

– Ложь! Все ложь и притворство… – донесся до меня голос сестры.

– Ты это подцепила из очередной мыльной оперы? – крикнула я как можно громче.

– Мелко мыслишь. Мне было скучно, и я читала стихи. Шекспир все еще крут.

– Всех нас переживет, – согласилась я, просунув голову в дверь. – Привет.

– Привет, – ответила моя сестра-близняшка с болезненной улыбкой.

Она устроилась на кровати с планшетом на коленях. На локте у нее кардиомонитор – с виду его можно принять за причудливое украшение, если не знать истинное назначение.

Боже, как она прекрасна.

– Видела что-нибудь интересное сегодня?

– Нет, только тебя вот сейчас вижу.

Мы родились абсолютно одинаковыми. Мы и сейчас почти одинаковые, даже несмотря на небольшие различия, внесенные самой жизнью. Мы обе бледные, как папа, хотя Виола гораздо бледнее: она-то никогда не выходит наружу. У обеих – белокурые волосы. Мама говорит, что мы недостаточно ценим это, явно намекая на ту паклю бурого цвета, что красуется у нее на голове. Ну уж такими она сама создала нас, что тут сказать. По мне – она должна быть в восторге от своей работы, а не завидовать тому, что нам чуть больше повезло в генетической лотерее.

Вот только забавно то, что у мамы карие глаза и каштановые волосы, у отца – рыжие волосы и голубые глаза, и по всем правилам биологии у них должны были родиться дети с каштановыми волосами, карими глазами и отменным здоровьем, а родились в итоге Виола и я. Мы обе, от волос до глаз, – какие-то обесцвеченные, будто кто-то играл с графическими фильтрами и забыл вернуть цвет, прежде чем сохранить работу. Порой я задавалась вопросом, не связана ли наша бледность с той генетической болезнью, что ест Виолу живьем с момента нашего рождения. Может, не зависть заставляет маму твердить, что наши шевелюры когда-нибудь, в конце концов, изменят цвет. Может, она сожалеет…

Сейчас нас уже никто друг с другом не перепутает, даже если мы обменяемся одеждой и попробуем выдавать себя друг за друга. Сестра стройнее меня, как ни крути – прямо принцесса из сказки, которую перевозят из колонии в колонию вместе с башней, где она заточена. Ни она, ни я не дружили с загаром – я моментально обгорала и с детства так боялась рака, что чуть ли не купалась в солнцезащитном креме. Впрочем, это не помешало мне отхватить россыпь веснушек на переносице. Раньше Виола их подсчитывала каждый день, а теперь притворяется, что их и вовсе у меня нет. Вот и еще одно отличие между нами. Еще одно доказательство того, что быть одинаковыми близнецами – это не навсегда.

Ей будет становиться все хуже и хуже, а я буду все старше и старше, и вот однажды я отвлекусь на что-то – и она уйдет навсегда, оставив после себя только голографические записи и смутные воспоминания о том, что у меня когда-то была сестра.

Через открытое окно в комнату струился утренний воздух. Я пересекла комнату и положила локти на подоконник, подперев скрещенными пальцами подбородок. Вздохнула. Виола не обращала внимания – как обычно. Я вздохнула еще раз, потянулась, и по телу разлилась удивительно приятная истома.

И тут сзади мне в голову прилетела подушка.

Я повернулась. Виола смотрела на меня, как гриф на добычу, держа наизготовку второй снаряд.

– Не заставляй меня еще и эту подушку бросать, – сказала она. – Я же немощная, ты забыла? Мама будет злиться.

– Если ты немощная, то львиная доля людей – просто живые мертвецы, – засмеялась я.

– Может, и так. Может быть, мы вообще последние люди во Вселенной, и все колонии, где мы были, – всего лишь голограммы. Родители их сделали, чтобы мы не чувствовали себя одинокими. Кстати, такая версия объясняет все неувязки, правда?

– Есть такое, – призналась я, наморщив нос.

Такая жизнь, как у нас, когда кочуешь из колонии в колонию, – лишнее напоминание о том, что человеку от себя не убежать, как бы он ни менялся и ни развивался. По мне – это ужасно. Вообще-то в теории колонии подчиняются земному законодательству, но на деле могут наплевать на все и пойти какой-то своей дорогой. И как раз вот в этих «своих дорогах» чаще всего – ничего хорошего.

На одной планете детям было строго-настрого запрещено говорить в присутствии взрослых. На другой каждый, кто хотел жить в безопасной зоне, обязан был работать, не покладая рук – в том числе старики, инвалиды и маленькие дети (им бы впору ходить в школу и вырезать поделки из бумаги). По контракту наши родители обязаны неукоснительно соблюдать установленные правила, и мы с Виолой провели шесть месяцев на работе: маркировали склянки и кормили лабораторное зверье.

Весело.

Задумавшись, я не сразу заметила, что Виола замахала рукой, привлекая мое внимание, и крикнула:

– Земля вызывает Оливию! Земля вызывает Оливию! Оливия, ответьте! Или надо говорить: «Загрей вызывает Оливию», а?

– Уймись. – Я швырнула в нее подушкой.

– О, эта девица сильно тебя зацепила, – хихикнула Виола. – Она-то хоть знает, что ты уже у нее на крючке?

– Уймись, говорю!

– Значит, еще не знает! – Голос Виолы звучал одновременно и восторженно, и с хитрецой. Она это умела. – Сколько ты готова мне заплатить за то, что я не расскажу ей?

– Давай ты не расскажешь, а я не задушу тебя во сне, идет? – Отойдя от окна, я с размаху плюхнулась к ней на кровать.

– А ну слезь! – Виола отпихнула меня. – Что, соскучилась, что ли, по мне?

– Может быть, – ответила я, глядя, как она подкладывала подушку за спину, недовольно пыхтела и ерзала, устраиваясь поудобнее, искала такое положение тела, в котором будет не очень больно. Из-за болезни Виолы наша комната оборудована так, чтобы сестре тут было максимально комфортно, и это, сдается мне, задевало ее гораздо сильнее, чем меня. Все здесь – и мягкие матрасы, и подушки – напоминало Виоле о том, что она больна. И более того – о том, что нет никакой генной терапии, нет настоящего лечения; ее страдания можно только в известной степени облегчить, но не прекратить.

Вот что по-настоящему плохо.

Прошлую колонию мы покинули из-за того, что у Виолы развилась жуткая аллергия на какое-то местное растение. Предкам пришлось разорвать контракт в середине срока и вытащить нас оттуда до того, как Виола перестала дышать.

Вот что плохо…

Мы обе втайне надеялись, что после того случая они отправят нас обратно на Землю. Там у нас есть бабушки и дедушки, которых мы и в глаза не видели, всякие кузены – они могли бы показать нам по-настоящему интересные штуки, а не всякую ерунду для туристов. Там, на далекой родной Земле, есть врачи, которые могли бы сделать для Виолы гораздо больше, чем все колониальные шарлатаны вместе взятые.

Но мы здесь, на Загрее. На задворках задворок цивилизации.

Повезло так повезло.

Виола перестала ерзать и тронула меня за руку.

– Так что вы с Корой собираетесь делать? – спросила она, аккуратно вылавливая меня из омута мыслей. Вот что хорошо, когда у тебя есть сестра-близнец: даже если мы ссоримся – а мы-то ссоримся часто, это второе мое любимое занятие после рисования, – она всегда знает, когда меня пора отвлечь от самой себя. И я знаю о ней то же самое, пусть даже ее нужно отвлекать не так часто, как меня.

Мы с ней не держим секретов друг от друга. Ни единого.

– Мама сказала, что сегодня можно проверить силки вокруг главного гнезда львиных червей, – сказала я. – Я позвала Кору пойти со мной. Ей ведь тут жить – может, всю жизнь, – а она даже не видела большую часть здешней флоры, не говоря уж о фауне. Ей полезно будет.

Виола скорчила самодовольную физиономию.

– Значит, хочешь устроить ей экскурсию? Круто, что тут еще сказать. Отличная идея – свидание со смертью.

Мои уши залились краской. Я прикрыла их волосами, но Виола заметила.

– Ой, да брось, – засмеялась она. – Я пошутила. Вообще-то, это очень мило. – Внезапно ее смех умолк, и в голосе послышалась еле различимая тоска. – Я рада, что ты нашла кого-то себе по душе. С кем можно пойти в чащу и потыкать пальцем в ужасных хищников. Вот и все.

– Она милая, – смущенно пробормотала я.

– Ну и ну, и это все, что ты можешь сказать: милая? Еще недавно ты о ней так распиналась, будто это не девочка, а какой-то редчайший алмаз.

Я толкнула Виолу локтем.

– Так, хватит.

Сестра снова рассмеялась, начала что-то говорить – и вдруг осеклась, пристально уставившись на меня.

– Так тебе серьезно нравится Кора, да?

Я молча кивнула.

– Ну, тогда я буду рада с ней познакомиться. Правда-правда. Уверена, раз она тебе по душе – значит, она того стоит. – И тут Виола пихнула меня с такой силой, какой я от нее не ожидала. – А сейчас прими душ и переоденься. Ты похожа на пастушку. А ведь все знают: городские девушки не любят деревенщин.

– Ах ты дрянь! – фыркнула я, вставая с кровати.

– Еще какая.

И Виола проводила меня неугасающей улыбкой до самой двери.

Все-таки у меня лучшая сестра в галактике. Уж простите меня, все остальные сестры, – я знаю, о чем говорю.