Чудовище и красавица

Глава 1

Сандугаш было пятнадцать лет, когда она впервые увидела во сне убийство.

Когда впервые во сне убили – не ее.

К тому, что время от времени ей приходится переживать в снах собственную смерть, она привыкла, насколько вообще к такому можно привыкнуть.

Убийство незнакомой девочки стало для нее новым, неизведанным прежде ужасом.

Девочке было лет одиннадцать, не больше. Сандугаш отчетливо видела ее розовые резиновые сапожки, джинсы со стразиками, розовую куртку с опушкой из искусственного меха, покрасневшие руки без перчаток, пальцы с обкусанными ноготками, выкрашенными ярко-розовым лаком… Видела девочку словно бы глазами самой девочки. Отражение в зеркале: круглое румяное лицо, русая челка, волосы быстро пачкаются, и почему такие толстые щеки?

Острое чувство недовольства своей внешностью, которое для девочки было еще в новинку…

Потом – на прогулку, и все забыто, радость от бега, от игры со сверстниками: их лица были расплывчаты, правил игры Сандугаш во сне не поняла, но чувствовала легкость и радость. А затем – усталость и холод, когда девочка в розовой куртке шла вдоль дороги, возвращаясь от подруги. И еще чувствовала, как надвинулись тьма и жуть, когда девочка согласилась сесть в машину. Незнакомая пара, мужчина и женщина, предложили ее подвезти.

Бабушка говорила этой девочке: не садись в машину к незнакомым мужчинам. Но тут за рулем была женщина, а мужчина – на сиденье пассажира. Раз женщина, то не страшно, можно.

Девочка замерзла, устала, проголодалась и хотела домой… Сандугаш чувствовала все это за нее. Переживала свой собственный ужас. Даже пыталась там, во сне, покричать девочке: «Нет, не делай этого, не садись в машину, нельзя!» – но девочка ее не слышала…

И потом, когда мужчина и женщина завезли девочку в лес, когда женщина, смеясь, набросила петлю из ремешка на шею девочке, а мужчина хотел сделать с ней плохое, когда девочка отбивалась ногами в розовых резиновых сапожках, пока не потемнело в глазах, пока самым главным не стала жажда воздуха, хотя бы маленького глоточка, и совершенно все равно, что этот дядька стягивает с нее джинсы… Сандугаш чувствовала все.

Она проснулась, хрипя от ужаса и удушья.

Резко села на кровати.

Потянулась за стаканом с водой. Она всегда ставила его на ночном столике – уже привыкла так просыпаться и знала, что ободранному хрипом горлу понадобится глоток воды.

Но прежде всегда жертвой была она сама. Впервые случилось так, что в ее сне насиловали и душили кого-то другого. Что она видела жертву и сама была этой жертвой, видела преступников – и они были реальными, здешними, из этого мира, из ее времени… Именно их реальность и современная одежда напугали Сандугаш больше всего.

Ведь кошмары, которые снились ей прежде, всегда приходили с легким флером иномирности, с ощущением, что все происходит хоть и с ней, но не здесь и не сейчас.

И еще одно отличие было в этом новом кошмаре. Цвет глаз преступников. У женщины они были карие, у мужчины – темно-серые. Ни один из них не был Белоглазым. Ни один не был тем, кто преследовал Сандугаш во сне с раннего детства.

В тот день Сандугаш задержалась в школе после уроков. В библиотеке долго ждала, когда освободится место у старенького компьютера, который был подключен к Интернету. Когда пришла ее очередь, сначала искала информацию для сочинения по теме «Бурятский героический эпос “Гэсэр”» – пока не убедилась, что никто не интересуется результатами ее поисков, никто не стоит за спиной. Тогда вбила в поисковик Яндекса: «девочка розовая куртка изнасилование убийство в лесу». То, что выдал поисковик, не имело отношения к той девочке, которую она видела во сне, и Сандугаш осмелилась понадеяться, что сон был такой же непостижимой фантазией, как и Белоглазый… Но подумав, она набрала: «пропала девочка розовая куртка джинсы со стразами розовые сапожки». И сразу нашла ее. Девочку из сна. Узнала на фотографии.

Оказывается, она была хорошенькой, эта девочка, Катя Симачева одиннадцати лет. Сама себя в зеркале она видела щекастой дурнушкой. А если со стороны смотреть – очень даже симпатичная. Катя пропала, когда возвращалась от подруги в родное село. Ее искали. Ее еще не нашли…

Может, и не найдут, если убийцы хорошо ее спрятали.

Сандугаш стерла историю поиска, встала из-за компьютера, подошла к окну.

Шел мокрый снег. Темнело. В стекле отражалось ее собственное лицо. Красивое. Очень красивое.

Сандугаш была самой красивой девочкой в двух параллельных классах. А может быть, и во всей школе. Ей даже не приходилось соперничать с другими девчонками, и они никогда не пытались ее травить от зависти. А парни не решались к ней приставать, как к остальным. Она была вне всех этих школьных игр. И иногда даже жалела об этом. Потому что причиной было не какое-то особенное уважение сверстников к ней лично… Причиной был страх перед ее отцом.

Сандугаш была дочерью шамана.

Поэтому она видела страшные сны.

Поэтому она видела сегодня настоящее, уже свершившееся убийство, жертву которого еще просто не нашли, а убийц, возможно, никогда не найдут…

А ведь она могла бы их опознать. И даже помочь составить фоторобот! Если бы можно было пойти в полицию и рассказать, как все случилось… Ведь она видела, точно видела Катю Симачеву, с которой никогда и знакома-то не была, потому что та жила слишком далеко, чтобы их пути хоть где-то, хоть при каких-то обстоятельствах могли пересечься. Она видела Катю. И запомнила лица ее убийц. Вряд ли ей удастся найти место в лесу, где все это произошло, но если во всех подробностях вспомнить сон… Сандугаш зажмурилась. Вызвала в памяти тот момент, когда машина свернула с шоссе. Нет, бесполезно.

Что же делать? Нельзя молчать! Она видела убийц!

Сандугаш подхватила сумку с тетрадями, метнулась в раздевалку, торопливо скинула туфли-сменку, натянула резиновые сапоги (в их местах все с сентября по май ходили в резиновых сапогах), рывком надела пуховик и побежала домой. То есть сначала на остановку автобуса, где долго топталась и злилась, что автобус не идет, никак не идет, потом еще двадцать минут автобус полз по раскисшей дороге до Выдрино, потом она мчалась от остановки до родного дома…

Дом у родителей Сандугаш был хороший. Новый кирпичный на месте старого деревянного они отстроили одними из первых в селе. Нельзя сказать, чтобы Доржиевы были состоятельными, нет, не так, как владелец магазинчика Симаков, или сын бывшего председателя колхоза Цибиков, или старики Номоевы, чей сын уехал в Улан-Удэ и стал бизнесменом. Но все же Бата Номгонович Доржиев своим древним потомственным искусством зарабатывал достаточно, чтобы неплохо обеспечивать себя, жену и единственную дочку. Неплохо по выдринским меркам, но это лучше, чем у большинства.

Переезжать в многоквартирные дома отец отказывался – ему нужен был свой дом, с отдельной комнатой, где можно принимать тех, кто пришел на поклон к шаману. И он дождался времени, когда удалось наконец построить себе жилище, такое, какое нужно. Средства у него на это были, а чего не хватало, то дали односельчане. Даже просить не пришлось. Сами принесли. Потому что – шаман.

Шаманы в Бурятии были всегда. И будут всегда. Советская власть в этом плане ничего не изменила: священников и лам ссылали в лагеря, где они и пропадали навеки, а шаманов не трогали. Боялись. Да и спрятаться шаману было легче – его искусство и его служение не требуют открытого признания, как у тех, кто славит Христа или Будду. Достаточно было солгать новой власти – да, дескать, перевоспитался, осознал, больше не буду, – устроиться на любую, самую простую, низкооплачиваемую работу, и всё, можно дальше жить, как прежде. И с духами говорить, и врачевать. Односельчане сами прикроют от чужаков, если что.

Когда революция случилась, в Выдрино был не шаман, а шаманка. Не старая еще. Она даже согласилась обучаться грамоте с другими женщинами. Понимала: новая власть сильная и надолго, надо притвориться, пригнуться, спрятаться… Работать пошла на звероферму. Но на самом деле за нее всегда работали другие, а она, как прежде, оставалась шаманкой, всеми чтимой. Потом, когда состарилась, из своей большой семьи, из множества внучатых племянников, выбрала самого способного и выучила.

Он всю жизнь проработал сторожем, но был шаманом, и к нему на поклон даже коммунисты местные ходили, те, кто в силу древних духов верил больше, чем в грядущее торжество мировой революции.

Тот шаман женился: шаманки замуж идут редко, а шаманы почти всегда женятся. И дети у него были, а когда состарился, правнука своего обучил – Бату Доржиева, отца Сандугаш.

Сандугаш в отцовскую приемную комнату заходить было запрещено. Но конечно, как любой любопытный ребенок, она туда заглядывала украдкой… Там стояли простой стол и грубые табуреты, на стене висели бубен и отцовская шаманская шуба, сшитая из кабаньей кожи и кабаньего жесткого меха. Кабан был духом-хранителем шамана: хороший зверь, сильный, свирепый, надежный защитник. В темноте большого шкафа хранились готовые мази и настои. Не все шаманы искусные травники, но Бата Доржиев травяной наукой легко овладел. Запасы трав хранились в кладовой, а жир, медвежий и сурковый, – в подполе. В комнате, кроме бубна, шубы и мебели, больше ничего не было. И совсем никаких украшений.

Когда-то Сандугаш увидела по телевизору интервью с шаманкой и подивилась, как роскошно убрана у той комната, где она принимала посетителей, в том числе журналистов: и на полу шкура, и по стенам шкуры, и ложе под меховым одеялом, и пуфики из узорчатой кожи, и рога оленьи на стенах, и сама шаманка вся разряженная… У отца Сандугаш спросить не осмелилась – спросила у мамы: «Почему наш папа так красиво не одевается? Почему к нам не пришли журналисты, а к ней пришли?»

Мама объяснила, что та женщина – не настоящая шаманка. Настоящие шаманы никогда не бахвалятся своим даром и своей силой, не дают никаких интервью, не объединяются в «Союзы шаманов Бурятии». Шаман – всегда одиночка, со своим бубном, со своим духом, и знают о нем только те, кому положено, то есть люди, для которых он говорит с духами и за которых у духов просит.

Маму Сандугаш звали Надеждой, красота ее была бело-розовой, нежной, сияющей. Волосы – облако золотистых кудрей, глаза – большие и светлые, на щеках – чуть асимметричные ямочки, для современных понятий о красоте полновата, но так папе больше нравилось. Тихая, ласковая, она нигде никогда не работала, с удовольствием хлопотала по дому и холила свою красоту: никаких покупных кремов, только пахнущие медвежьим жиром и травами мази да горькие целебные отвары, которые ее муж сам готовил. Горе за всю жизнь у нее одно было: когда много лет не удавалось родить мужу желанного сыночка. После рождения Сандугаш мама никак не могла забеременеть. В конце концов и эту проблему Бата Номгонович решил с помощью духов: на трое суток увел жену в лес… Вернулась Надежда бледная и словно бы в ступоре, сразу легла, проспала целые сутки, а когда проснулась – отказалась говорить Сандугаш, что в лесу случилось. Но Сандугаш уже привыкла к тому, что ей не рассказывают про отцовские шаманские дела. Хотя все равно спрашивала – а вдруг повезет? Изредка ведь получалось что-нибудь выведать… Однако о том, что в лесу было, мама решительно не желала говорить, а потом оказалось, что она беременна и ее нельзя волновать. Родилась двойня, оба мальчики. Назвали в честь дедушек: Петр и Номгон. Сейчас им было полтора года, и мама полностью погрузилась в заботы о них. Уставала. Отец позволил бабушке, своей теще, приходить и помогать, хотя прежде в доме не терпел присутствия даже ближайших родственников.

Сандугаш любила свою русскую бабушку Нину Сергеевну: с ней весело, можно и сериал обсудить, и модный журнал вместе полистать, повздыхать над фотографиями, и вообще бабушка вела себя, как правильная мама – и расспросит, и похвалит, и поругает. А мама была… Сандугаш не сразу даже смогла сформулировать для себя, что не так было с мамой, ведь это ее мама, ее изначальная данность. Но все же, подрастая, глядя на матерей подруг, она поняла, что ее мама – не такая, как они. Слишком погружена – и даже не в себя, а в супружество, в мужа, в свою к нему любовь, в служение. Она делала все, чтобы Сандугаш росла хорошей, достойной дочерью, вкусно ее кормила, чисто и нарядно одевала, рано начала приучать к домашнему хозяйству. Но все это она делала, словно бы душу не вкладывая, потому что не для Сандугаш старалась, а для Баты, чтобы он был доволен.

Сегодня бабушка опять гостила – Сандугаш, едва вошла, услышала ее звонкий голос и попискивания близнецов, откликавшихся на него. С кухни вкусно пахло запеченным мясом и тестом, значит, мама готовит, а бабушка с мальчишками сидит. В обычный день Сандугаш, едва скинув сапоги, побежала бы наверх, к бабушке, к братьям, которых обожала. Малышей затискать, пощекотать, обцеловать смуглые сладкие щечки. Бабушку обнять, вдохнуть запах ее духов, наговориться всласть, отвечая на миллион ее вопросов… Сандугаш даже показалось, что сквозь кухонные запахи она чувствует сладкопряный аромат «Estee» – эти духи бабушка когда-то давно за огромные деньги купила в Москве вместе с косметическим набором, в котором имелись коралловая помада, пудра, тени, румяна и тушь для ресниц. Коробка от уже давно использованного набора все еще хранилась у нее, и иностранные слова «Estee Lauder» для маленькой Сандугаш смотрелись заклинанием из далекой красивой жизни… На флакончики «Estee» бабушка копила, покупала их снова и снова. Она, хоть и работала до пенсии всего лишь кассиршей в сельском магазине, благодаря зятю не бедствовала. Даже могла накопить на духи, за которыми теперь в Москву ездить не надо было: все можно купить с доставкой по почте… Понятие дефицита исчезло, но во весь рост встало понятие дороговизны. Цена на флакончик любимых духов для простой пенсионерки из поселка Выдрино непомерная. Только Нина Сергеевна Антипова простой пенсионеркой не была: она была тещей шамана. Сам Бата, кстати, терпеть эти духи не мог и вообще не одобрял парфюмерию. Он любил только натуральные запахи, и у мамы парфюмерии не водилось, от ее волос пахло травами. Бабушка, как и все уважавшая шамана, тоже не душилась, когда шла в гости к зятю, но «Estee» пропитали ее волосы и одежду, так что от бабушки все равно ими пахло – уютный любимый аромат, от которого обычно у Сандугаш радостно щемило в груди, а сейчас вдруг захотелось заплакать.

Сандугаш не пошла к бабушке. Не пошла и к маме. Она сделала то, что позволяла себе очень редко: пошла к отцу.

К счастью, он был не в своей приемной, а в общей комнате, сидел на диване в спортивном костюме, читал журнал «Вокруг света», и тот, кто не знал, что он шаман, ни за что бы не догадался об этом – так обыденно Бата сейчас выглядел. Только глаза – пронзительный взгляд словно насквозь протыкает и крючьями тянет из души все скрытое. Даже если и не собираешься от него ничего скрывать. Просто он по-другому смотреть не может. Глянул на Сандугаш – и отложил журнал.

– Садись. Рассказывай.

Сандугаш села, куда отец указал – на диван, возле его ног, – и принялась рассказывать, разглядывая узоры на отцовских шерстяных носках.

– Папа… Я опять видела страшный сон. Но не Белоглазого. Других. Девочку видела, как она в зеркало на себя смотрит, с подружками играет, потом идет по дороге и садится в машину к чужим. Там были мужчина и женщина, они ее завезли в лес. Мужчина насиловал, а женщина держала, и ремешок ей на шею набросила, и задушила. Папа, эта девочка – настоящая, она не из других времен, она из сейчас! Ее ищут, не нашли еще. Я в Интернете посмотрела, нашла все, имя нашла, фото… Катя Симачева, одиннадцать лет. И убийцы – я же их видела! Может быть, можно как-нибудь?.. Я бы дала описание, а в полиции есть специальные художники, которые по рассказу могут нарисовать портрет…

Наконец она подняла взгляд от носков к лицу отца. Взгляд его больше не был пронзительным – он стал непроницаемым, словно за толстым темным стеклом укрылся. Сандугаш знала: сейчас отец скажет «нет». И неизвестно, объяснит, почему «нет», или не станет, и ей придется с этим «нет» смириться.

– Значит, теперь ты видишь то, что происходит не с тобой? – уточнил отец.

– Да. Теперь вижу. Один раз, сегодня ночью, увидела. – Сандугаш была слишком взволнована тем, что нашла девочку из сна, и даже не задумалась: а ведь и правда, ее дар изменился, раньше она видела во сне только себя, свои муки, свою смерть!

Раньше во сне убийцей всегда был Белоглазый, а жертвой – она.

– Сандугаш, специальные художники есть в иностранной полиции. А в нашей милиции… полиции… разве что в больших городах. Да и не станет никто тебя слушать и со слов твоих рисовать. Ты не свидетель. Сама подумай: тебе сон приснился. Даже если ты видела то, что на самом деле творилось, доказать это нельзя. И даже если ты поговоришь с человеком, который поймет, что у дочери шамана может быть такой вот непослушный дар, позволяющий ей видеть что-то про других людей, у этого человека будет начальник, который не верит, и этот человек побоится идти к начальнику с отчетом. А у них же там всё бумажки да отчеты, отчеты да бумажки. Им проще тебя отправить прочь.

– Но я видела убийц! Я могла бы помочь их найти! Они убили девочку! Они же снова…

– Да. Скорее всего, они убьют снова. Стоит один раз безнаказанно убить – и зверь внутри опять запросит крови. Но полицейским легче на кого-нибудь повесить это убийство. Или они начнут искать улики, следы, свидетелей. Но никто не станет рисковать карьерой и работать с ясновидящим.

– В Америке работают.

– Редко. Рискуя карьерой. И то в Америке. Еще хорошо, что сейчас человека трудно отправить в больницу для сумасшедших, а то раньше за ясновидение и предвидение вполне могли упрятать.

– Тебя же не упрятали…

– Я полиции помогать не лезу. Я шаман среди своих людей. Свои люди знают, чужие – нет. И это правильно. Та девочка не из наших людей.

– Все равно жалко…

– Всех жалко. Но всем не поможешь. Есть свои люди, есть чужие, это надо всегда помнить.

– А если бы она была из своих, ты позволил бы мне в полицию пойти?

– Если бы она была из своих, я бы сам тебе помог и тело найти, и убийц. Только к нашим людям они не сунутся. Я хороший шаман, и Кабан хорошо охраняет моих людей. Тех, кто из Выдрина, из Прокоповки, из Сегла – из всех деревень, где наши люди живут. Любой чужой почует его клыки и испугается. Даже не веря, не понимая, почует. Нашу девочку, если бы она в машину к ним села, они бы не тронули. Передумали бы. Сами бы не знали почему, но передумали. Потому что в Выдрино всегда жили шаманы. Местные шаманов уберегли. Наш род уберегли. А мы их бережем. Наследника себе выберу, воспитаю – он тоже беречь будет, если сможет сильного духа вызвать… Дух в наше время нужен сильный. Не птичка-соловей. Кабан нужен. Росомаха. Медведь. Собака. Рысь. Даже волк, если приручить. А соловей – слабый дух. Хотя дар у тебя большой. Жалко. Но не буду тебя учить. Дух слабый. Не защитник. А жизнь женскую свою потеряешь. Мужчины могут быть шаманами и жить человеческой жизнью. Женщины не могут. Женщины полностью отдаются – или духу, или мужу и детям. Иначе нельзя. Ты моя дочь, мне тебя жалко. Хочу, чтобы ты отдавалась мужу и детям, Сандугаш. А соловей твой со временем утихнет.

– Пока он поет все громче, – прошептала Сандугаш.

– Пока ты еще девочка. Станешь женщиной – утихнет. Дитя родишь – замолчит, перестанет тебя посещать.

Спорить с отцом, вспоминая тех немногих шаманок, которые смогли и замуж выйти, и дар сохранить, Сандугаш не стала. Впрочем, в одном он точно был прав: о шаманках, родивших ребенка и сохранивших дар, никто и не слыхивал. Сандугаш только вздохнула, отгоняя слабый призрак Кати Симачевой, чьих убийц она видела так же ясно, как своего собственного…

Белоглазый. Отец обещал, что он тоже перестанет тревожить сны Сандугаш, когда она станет женщиной и родит дитя. И хотя девочка привыкла во всем отцу верить, она не надеялась когда-нибудь избавиться от Белоглазого. Он был всегда. Невозможно представить, чтобы он – и вдруг исчез.

Белоглазый снился Сандугаш в кошмарах с самого раннего детства. С тех пор, как она начала осознавать и запоминать свои сны, в них присутствовал он, мужчина с белыми волосами и белыми глазами – так Сандугаш описывала своего ночного мучителя родителям. Потом для краткости прозвала его Белоглазым.

Русских в поселке Выдрино было много, но ни одного такого ярко выраженного блондина с пепельно-белыми волосами и светлыми до прозрачности глазами. Нигде она такого человека не встречала. Только во сне.

То, что Белоглазого можно назвать красивым, Сандугаш осознала, когда подросла и у нее сформировалось понятие о красоте: лицо у него было тонкое, черты чеканные, он был похож на тех актеров, которые в старых фильмах, обожаемых бабушкой Ниной, играли белогвардейцев… Но ни на кого конкретно. Просто если уж его в кино снимать – обязательно в роли белогвардейца.

То, что мужчина был молод, Сандугаш поняла, повзрослев достаточно, чтобы двадцатипятилетний для нее был уже не просто «взрослый дядя», а, пожалуй, «парень». Молодой красивый парень со светлыми глазами, странно подстриженными светлыми волосами и тонкой ниточкой усов над верхней губой снился Сандугаш и наполнял ее сны кошмарами, ощущением ужаса, преследования, предвкушением боли и смерти. Психологов у них в поселке не водилось, но отец расспрашивал ее о снах дотошно, получше любого мозгоправа, и выяснил только то, что ни в кино, ни в книжках, нигде в реальной жизни Сандугаш не встречала человека, которого боялась. Как только отец это понял, он перестал ее расспрашивать. И запретил сны рассказывать.

«Перестань о нем думать. Этим ты его кормишь. Увидишь его во сне – убегай, как всегда. И все. Чем меньше думаешь днем – тем лучше».

Сандугаш старалась думать о ночном преследователе пореже, но не удавалось. Она боялась его даже днем. Боялась наступления ночи. Боялась, что он ей приснится.

К счастью, он приходил не каждую ночь. У Сандугаш бывали и просто сны, без кошмаров, без преследования, без белоглазого человека. Обычные детские сны, в которых она летала или переживала что-то повседневное… Невозможно было предсказать, когда ей явится кошмар. И в конце концов она к этому просто привыкла. Как привыкают к постоянной боли.

Когда ей исполнилось двенадцать лет и у нее начались ежемесячные кровотечения, сны изменились. Они стали тяжелее, мрачнее. Теперь черты Белоглазого она видела ясно и четко, а просыпаясь, долго не могла изгнать его образ, словно отпечатавшийся на внутренней стороне век. Сандугаш разглядела его одежду: что-то странное, несовременное, серо-голубое. Иногда он являлся, покрытый мехом, светло-серым, волчьим. Порой и сам оборачивался волком с белыми глазами… Он бежал за ней вдоль берега Байкала. Она увлекала его в лес. Он бежал за ней, и она знала, что когда-нибудь он ее в конце концов настигнет. Схватит. Запустит в нее когти, и зубы, и нож. Повалит ее на землю, срежет с нее одежду, скрутит ей руки за спиной, сильно и больно разведет в стороны бедра и врежется, ворвется в ее тело, сначала – там, снизу, потом возьмет в руки нож и будет полосовать ее кожу, пока ему не надоест, и тогда он запустит пальцы в ее волосы и запрокинет ей голову назад, и она уже не сможет дышать – захлебнется!

Сандугаш просыпалась с хриплым криком. И долго жадно ловила ртом воздух, наслаждаясь тем, что может дышать.

Она была уже достаточно большая и понимала, что во сне Белоглазый ее насиловал. Другие девочки ей рассказывали, что видят неприличные сны, от которых получают удовольствие. Ее сон был неприличным, но удовольствия она не получала.

В четырнадцать лет Сандугаш впервые насладилась сном, в котором присутствовал Белоглазый. Но не в тот момент, когда он овладевал ею, врезался, вбивался в ее тело – нет, это было больно и страшно. Удовольствие – неописуемое, непостижимое – пришло, когда он перерезал ей горло ножом, но она впервые не задохнулась, не захлебнулась собственной кровью, а каким-то образом смогла вырваться, вылететь через собственный распахнутый рот, крохотной птахой вспорхнуть к вершинам самых высоких деревьев и увидеть далеко внизу свое тело, тонкое, белое, окровавленное, разметавшиеся черные волосы – и Белоглазого, бессильно рычащего, воющего, рыдающего… Она летела и пела, и это было счастьем.

Проснувшись, Сандугаш еще какое-то время лежала, не открывая глаз и стараясь удержать в себе то чувство, которое подарил ей сон. Этот новый полет был приятнее, чем прежние детские сны. Новый полет был сладостным рывком к истинной свободе, который она могла прочувствовать, а словами описать не сумела бы.

Отец говорил, что ее дух – Соловей.

Говорил, что она могла бы стать шаманкой.

Что дар у нее большой, раз пробудился так рано.

И дух ее дожидался и пришел к ней сразу в миг рождения, ведь отец даже имя ей выбрал такое…

«Сандугаш» означает «соловей». Не на их языке, на чужом. Но имя само просилось, щебетало, пелозаливалось и не оставляло отца в покое, пока он не решил: девочку будут звать именно так. Про себя он называл ее соловьем на бурятском языке: «алтан гургалдай». Но ни разу не произнес этого вслух.

Сандугаш во сне видела себя шаманкой, вызывавшей духа маленькой серой птички. Ясновидящего духа, предвидящего духа, приносящего дождь, солнце, плодородие своим пением, исцеляющего духа, всем хорошего, за исключением одного: не могла маленькая серая птичка быть защитником. Ни себе, ни своей шаманке, ни людям, для которых шаманка просила дождя, солнца, плодородия, которых исцеляла и которых пыталась защитить от белоглазого волка…

Глава 2

– Рост слишком маленький. Вы очень красивая девушка, но метр шестьдесят пять – это мало. Вы потеряетесь на подиуме, вас не заметят. Мне очень жаль.

– А как же Кейт Мосс? – Стоявшая перед Марианной прехорошенькая девушка изо всех сил старалась сохранять на лице спокойствие, хотя было очевидно, что она готова расплакаться.

Слишком молода, слишком эмоциональна. Не боец. Не личность. Одна из многих, кого как магнит притягивает красивая жизнь модели. А что они знают о той жизни? О ее соблазнах, о пахоте без надежды на результат, о десятках кастингов в день, сбитых в кровь ногах, вечном разочаровании и клейме «слишком старая», которое все чаще будут ставить на тебя, едва тебе исполнится двадцать три.

– Кейт Мосс – исключение, – промурлыкала Марианна, откидываясь на спинку своего шикарного офисного кресла.

Некоторые владельцы модельных агентств получали извращенное моральное удовлетворение от того, что «ставили на место» таких вот девушек, пришедших за синей птицей, но не соответствовавших строгим внешним параметрам, которые должны быть у охотницы за оной. Модельный мир жесток, неженкам здесь не место. Красавица, которой на улице вслед оборачиваются, может здесь услышать о себе всякие нелестные и обидные вещи, вроде «У тебя кривоватые ноги, нужен аппарат Илизарова!» или «С такими поросячьими глазками о съемках можешь забыть, максимум каталоги или подиум». Сама Марианна работала моделью почти двадцать пять лет до того, как создала собственный бизнес. Сначала основала небольшое агентство, потом серию вошедших в моду конкурсов красоты; самым раскрученным был «Мисс Страна». Марианна знала все о модельном мире. У нее была «чуйка» – беглого взгляда на очередную девочку хватало для того, чтобы с точностью экстрасенса предсказать ее профессиональное будущее. У этой есть все шансы стать звездой, вон та может рассчитывать максимум на третьи роли в заштатных показах, а из той получится хорошая рабочая лошадка – бесконечные серии проходных съемок, показов, деньги будут, но никто никогда не вспомнит ее имени. Марианна умела продавать красоту. И сама она была невозможно хороша собой. В конце нулевых в моду вошел странный, «инопланетный» тип красоты – успешными моделями становились девушки, которые словно были не от мира сего. Особенным шиком считались даже некоторые черты вырождения, как у средневековых аристократок (естественно, при подходящем росте и длинных ногах). Марианна же была похожа на итальянскую кинозвезду семидесятых – оливковая безу пречная кожа, черные огромные глаза, прямой нос с едва различимой горбинкой, сочные губы (никаких уколов, все свое), роскошные формы. В девяностые в моде были как раз такие яркие типажи – не девушки-эскизы, а девушки-индивидуальности.

– Посмотрите мое портфолио! – настаивала пришедшая девушка. – Камера меня очень любит!

– Тогда вам лучше попытать счастье в агентстве, которое специализируется на съемках, – терпеливо объяснила Марианна, даже не открыв толстую папку, которую страдалица положила перед ней на стол. – У меня своя специфика. В основном я сейчас занимаюсь показами и конкурсами.

– Но…

– Девушка, милая, не тратьте зря свое время. И мое. Всего хорошего.

Подождав, пока за разочарованной и готовой разрыдаться красавицей захлопнется дверь, Марианна встала с кресла и подошла к окну. Ее офис располагался на Остоженке, в сердце города. Улица с самыми дорогими ценами на аренду. Она могла себе это позволить. Жизнь удалась.

Пришел курьер, принес ее обед.

Марианна давно не готовила сама – ни в ее двухсотметровой квартире на Ломоносовском, ни в офисе даже кухни не было. Хорошо, что в последние годы расплодились фирмы, которые доставляли на дом здоровое питание. Марианна уже полгода питалась как космонавт – из каких-то баночек, бутылок и тюбиков. Ничего лишнего, только то, что полезно для ее здоровья и красоты. На обед были смузи из кокосовых сливок, толченого льняного семени и маточного молочка и листья шпината с бальзамическим соусом. Хотелось, конечно, иногда хорошую отбивную с картошкой фри, но Марианне было за сорок, отбивная – непозволительная роскошь. И так с каждым годом все больше денег и времени уходило на то, чтобы оставаться красивой, а вокруг нее к тому же вертелись сотни молоденьких девушек, одна лучше другой – трудно было держаться, чтобы на их фоне не смотреться старой каргой. То десятидневный голод в швейцарской клинике, то термолифтинг в нью-йоркском институте пластической хирургии. Один ее дневной крем стоил столько, сколько некоторые московские семьи тратили в месяц на еду.

Марианна не была невротичкой, помешанной на сохранении молодости. Никакого «свет мой зеркальце, скажи». Она просто как никто другой понимала, что красота – это ресурс. Как нефть. Как недвижимость. А ресурс по мере возможностей надо сохранять, не проедать его, не обменивать на сигареты или страдания по каким-нибудь козлам, от которых в итоге все равно ничего хорошего не дождешься. Жестокая женщина в жестоком мире.

Зазвонил телефон, ее личный. У Марианны было четыре мобильных – два номера указаны на визитной карточке агентства, один – для партнеров, еще один – для семьи (которой у нее, кстати, и не было, если не брать в расчет оставшихся в Астрахани родителей и младших братьев, но она с ними редко общалась) и крупных клиентов, на чьи звонки она готова была ответить хоть в половине пятого утра. Сейчас звонил как раз один из таких. Некий Вертинский, банкир, полуолигарх, он финансировал четыре из шести ее конкурсов, а помимо финансовых дивидендов был любителем «человеческого золота» – красивых девушек.

Вертинский мог заполучить любую девушку из агентства Марианны. Она не имела права ему отказать. Это было сложно, требовало мастерства магистра игры, потому что все-таки у нее престижное модельное агентство, а не замаскированный публичный дом. Некоторые агентства и не скрывают, что съемки и кастинги – всего лишь прикрытие, а основные деньги зарабатываются ими на продаже тел. Так даже было бы проще, но амбициозной Марианне никогда не хотелось становиться просто «мадам». Она постоянно работала с несколькими сотнями моделей. Среди них были и те, кто не отказывался от возможности при случае закрутить роман (или хотя бы переспать) с миллионером, но были и совсем юные, неопытные девчонки, которые желали только одного: работать, делать карьеру, не нуждались в продвижении через постель и могли всего добиться благодаря внешности и характеру. Иногда случалось, что выбор Вертинского (или кого-нибудь из важных партнеров калибром помельче) падал на одну из таких девчонок. И Марианне приходилось проявлять чудеса изворотливости, придумывать какие-то сценарии и схемы, работать жилеткой и личным психологом, убеждать каждую девочку в том, что предложенный выбор – единственно верный в ее ситуации. Никаких угрызений совести Марианна при этом не испытывала. Не то чтобы она была злодейкой или беспринципным дельцом, как в фильме «Адвокат дьявола», просто, когда столько лет крутишься в мире моды, этические границы размываются, как акварельный рисунок, попавший под дождь.

Вертинский, мягко говоря, не был хорош собой. Невысокий, коренастый, с пивным животиком. Ему было под шестьдесят, выглядел он на свои, приукрасить себя не пытался, считая, что его статус и без того лучшее украшение.

– Что у тебя нового, моя звезда? – начал он издалека.

– Да всё по-старому, – весело ответила Марианна. – Кручусь как белка в колесе. Скоро «Мисс Страна», через несколько недель закрываю первый отборочный тур, дел невпроворот.

– О-о, свежие девушки! – обрадовался Вертинский. – Уже надоели старые лица. Ты же форварднешь мне фото всех кандидаток?

– Ну разумеется! Самых лучших пришлю!

– Ну уж нет. Давай вообще всех, сам разберусь.

– И охота тебе рыться в навозе, – усмехнулась Марианна. – В этом году все как с цепи сорвались. Вроде и рекламы особо не давала, а уже три тысячи заявок.

– Звезда моя, рыться в навозе я умею профессионально, – басовито рассмеялся Вертинский. – Давай всех. Мне как раз предстоит длинный перелет. Ненавижу спать в самолетах, уже что только ни делал. В последний раз на моем борту установили кровать почти два метра – ну как дома! И мелаксен с собой беру. Ну не выходит, и всё тут.

– Это старость, Леопольд. Ладно, пришлю. А куда летишь?

– В Аргентину. Да я всего на четыре дня, переговоры.

– Не бережешь себя совсем, как обычно. Четыре дня – это тяжело.

– А что поделать, жизнь такая. Так я сегодня вечером получу письмо?

– Конечно! Только там будут не все. Каждый день я получаю несколько десятков новых заявок.

– Ничего страшного – новые тоже сразу мне. Не хочу оставаться на обочине, люблю быть в центре событий!

Не успела она распрощаться с Вертинским, как в комнату заглянула секретарь Оля, красивая, но чуть полноватая девушка из неудавшихся моделей. Они познакомились шесть лет назад – тогда желанием блистать на подиуме Оля довела себя до анорексического состояния и попала в число участниц «Мисс Страны». Даже вышла в финал. Весь месяц, пока девушки репетировали в пансионате, Марианна внимательно наблюдала за каждой из них. Она сразу обратила внимание на Ольгу – на ее необыкновенную работоспособность и стойкость: ни разу не проспала утреннюю репетицию, не сорвалась и не пожаловалась, а когда в самый последний момент распорядитель слег с тяжелым гриппом, взяла на себя половину его обязанностей. Совмещала участие в конкурсе с миллионом административных дел. Может быть, с такой силой духа она могла бы и крепкой моделью стать. Но это означало бы постоянные неврозы и недоедание – Оля была из тех, кто полнеет от салатного листа, на конкурсе она себя неоднократно доводила до голодных обмороков. И Марианна убедила ее, что намного большего девушка добьется по ту сторону фотокамеры. Оля стала ее личным ассистентом, и с каждым годом Марианна передавала ей все больше дел, и даже появились мысли при очередном расширении бизнеса сделать девушку своим партнером. За все шесть лет Оля ни разу не накосячила и не сорвалась – у нее всегда было позитивное, ровное настроение, и в самых стрессовых ситуациях она оставалась спокойной и расслабленной, как хиппи, не теряя при этом деловой хватки.

– Марианна Николаевна, там еще шесть девушек ждут.

– Шесть! Им сегодня как медом тут намазано… Ладно, зови.

Глава 3

Убитые приходили к Сандугаш не так уж часто. Иногда целый месяц она не видела никаких кошмаров. А случалось – две ночи подряд. И всегда она была на позиции жертвы. И всегда видела убийство глазами другого человека. И всегда просыпалась, задыхаясь, жадно глотая воздух, хрипя, порой даже крича, но крик во сне не бывает криком, крик во сне – это тоненький жалобный писк, хотя иногда он требует такого напряжения, что голос садится.

Только в тот, первый, раз Сандугаш увидела девочку из их района. В остальные ночи ей являлись люди из незнакомых мест, зачастую из больших городов. А ведь больших городов Сандугаш боялась! В Улан-Удэ она в шесть лет поехала с бабушкой, и хорошо, что с бабушкой впервые попала в большой город, а не с классом, как многие… Ей казалось – в городе так шумно, что она глохнет, так душно, что она задыхается, а ночью совсем страшно было, словно все сновидения всех уснувших спрессовались в темную тучу, накрывшую город, повисшую на его проводах и антеннах, и тяжесть этой тучи ощущала только она, Сандугаш. Но пришлось еще раз поехать, и еще раз, и она привыкла. Поэтому, когда в Москву отправились, уже с классом, была готова… Ей казалось, что готова. В Москве она сразу слегла и все трое суток, пока класс организованно водили по достопримечательностям Первопрестольной, пролежала в номере с головной болью и подозрением на внезапно открывшуюся астму.

Когда все ездили в Петербург, Сандугаш отказалась. Впрочем, у нее тогда как раз мама должна была родить, и отказ был мотивирован. Одноклассники восхищались: «Круто! Красиво! Дворцы! Мосты!» – а она радовалась, что избавлена от этого испытания.

Отец говорил – с возрастом ей легче будет притерпеться к многолюдью. Но Сандугаш не хотелось проверить, достаточно ли она повзрослела, чтобы выдержать городскую жизнь. И пока одноклассники строили планы на будущее, обсуждая, кто куда уедет – в Улан-Удэ, в Москву, а то и вовсе в Лондон, – она смотрела мимо них и мечтала о своем, или повторяла материал к уроку, или просто скучала. Потому что большие города – это не для нее.

Но люди из ее снов жили и в больших городах.

Люди из ее снов жили такой жизнью, которую она разве что по телевизору видела.

Во сне Сандугаш оказывалась внутри этой жизни. Внутри этих людей. Она была этими людьми, пережила вместе с каждым из них его смерть.

Она уже не могла их забыть. И хорошо, если бы ее как-то обогатил чужой жизненный опыт или дал что-нибудь полезное, так нет! Она получала от них всего лишь несколько лоскутков жизни, чаще всего бессмысленных, и все муки умирания.

Это было несправедливо. И очень страшно.

Наконец-то зажил новый прокол в левой брови. Как-то неудачно штангу поставили: кожа долго воспалялась, нарывала. Даже предлагали вынуть. Но она была против. Она хотела, чтобы в правой брови были три колечка, а в левой – штанга. У нее уже было колечко в ноздре, в каждом ухе – по шесть сережек, только губу не проколола и язык, ее парень говорил – это ужасно неудобно, сам он год относил пирсинг в языке и снял. Мама, когда у нее было время на дочку и она замечала очередной прокол, новое металлическое украшение на лице, пыталась играть «понимающую». Говорила: «Это же теперь даже не модно! Это выдает твою внутреннюю неуверенность в себе!» Она не обращала внимания на маму, слова мамы были мертвыми, чувства мамы были мертвыми. А все эти колечки и штанги, проколы, весь этот металл – они были реальностью, словно бы за каждую цеплялась невидимая нить, пришивавшая ее к этому миру, и чуть меньше хотелось выпрыгнуть из окна.

Окно. Оно ее манило с самого детства. Они жили на четырнадцатом этаже. И если выпрыгнешь – не выживешь точно.

У нее всегда было окно. Поэтому она не хотела переезжать от родителей. Окно ее поддерживало. Самим своим существованием. Тем, что она всегда могла туда прыгнуть.

Не то чтобы ей и в самом деле хотелось умереть, нет. Ей хотелось знать, что она может прекратить жизнь в любой момент, по своей воле.

Но то, как на самом деле ей хочется жить, она поняла, когда сползла по стене между гаражами, захлебываясь собственной кровью, а ее Димка, ее любимый Димка, ее парень, ее единственный, тот самый, с которым они с тринадцати лет парочка, с которым пробовали вместе все: алкоголь, секс, траву, экстрим, все на свете – вместе… Димка – с бледным, забрызганным кровью лицом, с окровавленными руками – сначала пытался зажать ей рану сорванной с головы банданой, потому что когда-то видел в кино, что так надо делать, потом вытащил мобильник, уронил, поднял – кажется, он хотел вызвать «скорую». Но вдруг передумал. Заплакал, схватил окровавленный комок банданы и прижал ей ко рту и носу. И она, только что захлебывавшаяся кровью, начала задыхаться и, несмотря на рану, задыхалась долго, мучительно, по кусочку, по крупице отдавая жизнь…

Димка ударил ее выкидным ножом под ребра. За то, что она переспала с Рыжим. Хотя они договорились, что у них все будет по-честному, если кто-то с кем-то на стороне. Потому что они свободны и не принадлежат друг другу, но любят друг друга, и это настоящая любовь, когда не сжимаешь объятия и отпускаешь на свободу. Раньше они с Димкой, смеясь, обсуждали свои «ходки на сторону», и иногда рассказы о том, как это было с другими, возбуждали, и они начинали целоваться, сдирали с себя одежду, бросались друг на друга, яростно, жадно…

Но к Рыжему, как оказалось, Димка по-настоящему ревновал. Он завидовал Рыжему, потому что Рыжий учился на гитаре, в музыкалку ходил, и родители ему хорошую электрогитару купили, и его уже взяли в какую-то группу, а Рыжий даже не ценил, но хвастался, ведь все парни хвастливы, особенно насчет того, что для других важно и предмет для зависти… Димка научился играть всего года два как, и его мечта о музыкальной карьере останется мечтой, он бренькал на отцовской гитаре, и пел он паршиво, и слуха у него не было, и голоса, а Рыжий не пел, только играл, но хорошо, и гитара не паршивая.

Когда Димка узнал, что она переспала с Рыжим, он почти расплакался и ударил ее по лицу, а она дала ему сдачи, и еще, и еще, и думала, что потом драка перейдет в объятия, и, может, они прямо тут, между гаражами, такое уже бывало… Но Димка выхватил нож и ударил ее под ребра.

И, кажется, он жалел о том, что сделал, и, кажется, он хотел вызвать «скорую», но передумал, испугался, наверное, что она все же умрет, а его посадят, и зажал ей рот и нос окровавленной банданой, и она умирала долго, так долго, так долго…

…так долго, что Сандугаш, проснувшись, мучительно откашливалась, ей казалось, это ее горло напрягалось в попытках сделать хоть глоток воздуха. Потом жадно пила воду. И до утра не могла заснуть.

Об этом убийстве Сандугаш нашла информацию в Интернете только через четыре дня. Она гуглила «девушка убита между гаражами пирсинг на лице» – и в конце концов наткнулась на новость о том, что в Новосибирске между гаражами нашли труп заколотой ножом Малеевой Ирины Станиславовны девятнадцати лет. Покойная имела много подозрительных знакомств. Подозреваемых не было. Следствие велось.

Значит, Димке удалось-таки все провернуть так, чтобы его не заподозрили. Странно. Вроде бы мужа или парня подозревают в первую очередь. А его – нет…

И Сандугаш ничего не могла сделать для погибшей Ирины Станиславовны. Хотя даже знала имя ее убийцы.

Он пошел за грибами. В этом году грибов было мало, да и зайти далеко в лес он не мог, болели ноги. Но он очень любил ходить за грибами. Любил осенний лес, в «багрец и золото одетый», и раннее вставание, и тропинку в тумане, и как солнце растапливает туман, и запах, дивный запах опавших листьев, влажных стволов деревьев, земли – и грибов. И поиск: какое счастье, когда из-под листьев выглядывает аккуратная шляпка, блестящая или бархатистая! И тяжелеет, тяжелеет пластиковое ведерко в руке.

Конечно, одиноко ему было – всю жизнь за грибами он ходил с кем-то. Сначала с бабушкой, когда летом отдыхал у нее в деревне. Потом с мамой, когда она на пенсию вышла и почти полгода жила в бабушкином деревенском доме. Потом с женой. Ляля поначалу не слишком жаловала «грибную ловлю», но вскоре оценила всю красоту традиции. Ляля всегда брала с собой еду и пледик – для грибного пикничка. С ней поход за грибами превращался в маленький праздник. Она вообще умела превращать в праздник самые обыденные явления. Хотя грибы – это не обыденно, это одна из прекраснейших вех года. Жаль, детей не дал им Бог, да и друзей у него не осталось, слишком близки они были с Лялей, слишком большое место занимала она в его жизни. Ее не стало – и мир опустел. Да, поистине – «опустела без тебя земля…». Но жизнь продолжается, его-то жизнь продолжается, и уж сколько ему будет отпущено лет, весен, зим и осеней, сколько в багрец и золото одетых лесов, сколько грибной охоты? Никто не знает, но сколько бы ни было – все ему принадлежит. И он постарается не быть несчастным хотя бы в лесу. Здесь оживают его воспоминания, и бабушка, и мама, и Ляля, они живы, где-то рядом, может, вот за тем деревом… Впрочем, это уж точно не Ляля. Какие-то ребята. Тоже грибники, наверное. Молоденькие совсем. Трое. Нет, четверо. Правда, без ведерок и без корзинок, куда ж они грибы-то складывать собрались? Может, просто гуляют по лесу. Или походники, лагерь разбили где-то невдалеке. Но не слишком тут удобные места для походного лагеря.

Он не испугался. С чего ему пугаться четверых подростков? Он дружелюбно им улыбнулся, ведь общее у них было сейчас все это – лес, багрец и золото, острый осенний воздух, грибы…

– Вадька, этот – твой, – нарочито басовито сказал самый крупный и крепкий из ребят.

Твой? Гриб? Гриб увидели?

Тот, которого назвали Вадькой, побледнел, странно скривил рот, быстро подошел к нему и ударил. Не размахиваясь, но как-то невероятно быстро и невероятно сильно, в челюсть, так, что голова откинулась назад, в глазах почернело от боли, и что-то громко хрустнуло, и рот наполнился кровью.

Он упал навзничь, а Вадька ударил его ногой в живот, раз, два, три, выбивая из него жизнь, потом по почкам, потом рукой – в горло… И сомкнулись над ним золотые кроны, и обрушились чернотой и тишиной.

…Это был первый раз, когда Сандугаш увидела себя во сне мужчиной. Пожилым мужчиной, которого насмерть забили в лесу совершенно незнакомые парни.

Почему они это сделали? Тренировались, что ли, на живых мишенях?

Зло представало Сандугаш во всем многообразии ликов.

Потом она еще видела себя мужчиной несколько раз.

Молоденьким парнишкой, которого избили, связали и сожгли заживо, потому что он был из другого района и неправильной национальности, а мучителям хотелось посмотреть, как горит живой человек.

Мальчиком, которого одноклассники столкнули под электричку.

Молодым мужчиной, которого любовница отравила из ревности. Он даже не понял, что она подлила ему в коньяк, когда его скрутило от боли, начал задыхаться, а она включила погромче музыку и все время, пока он хрипел и бился на полу в конвульсиях, не переставала его обличать и проклинать.

Другим мальчиком, которого задушил, надругавшись, маньяк.

Стариком, которого внук убил в квартире, имитируя отравление газом, а старик все понимал и покорно принял смерть, надеясь только, что внука не заподозрят в убийстве.

Но чаще Сандугаш видела себя во сне женщиной.

Девочки, девушки, молодые женщины, зрелые, пожилые… Женщины, женщины, женщины, они постоянно становились жертвами Зла.

Она где-то слышала, что мужчины погибают чаще. Но, разобравшись со статистикой, поняла, что мужчины чаще погибают в авариях, в драках, по собственной неосторожности, а еще есть войны, которые мужчины ведут против мужчин (не думая, что при этом подминают под гусеницы танка и женщин, и детей, и зверей).

А вот жертвами Зла мужчины становились реже. Не того бесенка, который сидел в них самих, а настоящего Зла.

Почему-то это Зло предпочитало все же женщин. Иногда – мальчиков. Но чаще – женщин. Разного возраста. Городских и деревенских. Красивых и невзрачных. Женщин.

Она выкрасила волосы в рыжий цвет. Очень удачно получилось: такой глубокий рыжий, прямо как лисья шкурка. Натуральный. Брови она обесцветила и покрасила коричневой краской. Так что выглядела совсем натуральной рыжей, с ее-то белой кожей. И никаких веснушек! Она шла по улице и любовалась своим отражением в витринах. В сквере встала на фоне каштана и принялась себя фотографировать, старательно расширяя глаза и втягивая щеки: так лицо казалось более изящным. Хоть одно селфи из сотни, да получится… Ветер взметнул ее рыжие волосы, они плеснули в воздухе, как знамя, и она успела это заснять. Вот! Классная фотка! Села на лавочку и принялась обрабатывать снимок, чтобы отправить в Инстаграм. Она так увлеклась, что не заметила, как рядом с ней присел мужчина. А когда заметила – вздрогнула: незнакомец так пристально, так жадно на нее смотрел! Но он обезоруживающе ей улыбнулся. Он выглядел милым и безобидным: невысокого роста, пузатенький, с розовыми щеками и золотистыми кудряшками, как будто взрослый пупс. И через плечо у него был перекинут ремень от сумки с камерой. Судя по размерам, дорогая штука. Может, даже профессиональная.

– Вы очень красивая девушка. Но вы и сами знаете, что вы очень красивая девушка, да? Скажите честно, вы модель?

– Нет, я не модель, – улыбнулась она в ответ.

– Значит, мне очень повезло!

– Почему? Вы не любите моделей?

– Напротив. Я их очень люблю. Я же фотограф, – он указал на сумку с камерой. – Я профессиональный фотограф и отлично умею отличить просто красивую девушку от той, у которой есть потенциал модели. И мне очень повезло, что я встретил такую девушку, а ее еще не заполучило себе ни одно агентство. Значит, я могу сам за руку отвести вас в агентство, с которым сотрудничаю. Прямо как в каком-нибудь голливудском фильме. Фотограф встречает модель в сквере возле фонтана.

– А что за агентство?

– «Модел-Раша», может быть, слышали?

Еще бы она не слышала! Конечно, слышала, агентство входило в десятку самых-самых… И она даже мечтать не могла о том, чтобы стать их моделью!

И все же что-то поскребывало. Как в голливудском фильме… Так ведь не бывает!

– Мне уже двадцать лет вообще-то, – сказала она, убавив себе два года. – Не старовата для модели?

– А мы никому не скажем. Вы не выглядите на двадцать лет. Хотя это еще далеко не старость… С такой фактурой вы их заинтересуете. Не как манекенщица, они должны быть совсем плоские, костлявые, а именно как модель. Сниматься для каталогов, в рекламе, да просто для красивых фото, которые потом продают в журналы в качестве иллюстраций. У вас великолепная фактура. Волосы, кожа… Можно я вас сфотографирую?

– Конечно, – кокетливо улыбнулась она.

В сущности, ее это даже не слишком удивило – она давно ждала подобную встречу, лет с четырнадцати. И этот взрослый пупс говорил именно то, что в ее фантазиях должен был говорить представитель модельного агентства… или именитый кинорежиссер, зазывающий ее в свой фильм… В общем, кто-нибудь, кто, наконец, оценит ее красоту, изящную фигурку с округлостями везде, где надо. Она знала, что полновата для манекенщицы. Но оказывается, модели и не обязательно быть еще и манекенщицей, чтобы позировать для красивых фото!

Как здорово, что она покрасилась в рыжий и не поленилась перекрасить брови. Она много раз меняла цвет волос, и последняя перемена оказалась самой удачной.

Фотограф приладил увесистый объектив, направил на нее, и она, отразившись в темной линзе, улыбнулась самой себе. Фотоаппарат защелкал. Она повернулась, чтобы получился самый удачный ракурс, пошире распахнула глаза, слегка втянула щеки…

– Конечно, лучше бы с правильным светом. И с отражателем. Он позволяет придать коже такое мраморное свечение… При дневном свете так не получится. К тому же правильный свет скульптурно подчеркивает все линии лица, делает черты точеными. А при дневном – чуть-чуть плывет… даже ваше личико… Мне бы хотелось сделать профессиональную фотосессию. Чтобы показать директору агентства товар, что называется, лицом.

– Я для вас товар?

– Конечно. Не думаете же вы, что я в вас влюбился? – хохотнул фотограф. – Конечно, я получу премию, если приведу в агентство новую звезду. Но главное – я смогу сделать такие работы… У меня давно не было по-настоящему яркой девушки. Кстати, я же не представился: меня зовут Андрей. А вас?

– Анна.

– Анна, а давайте, я сделаю вам профессиональное портфолио? Совершенно бесплатно. И бесплатно отнесу его в «Модел-Раша». Вы же не думаете, что я маньяк, правда? Маньяки не подходят к жертвам средь бела дня. Нас с вами тут видело столько свидетелей…

– Да я и не думала, что вы маньяк.

– Вот и хорошо. Пойдемте со мной прямо сейчас? Легкий макияж я и сам вам сделаю, уже обучен. Я бы, конечно, предложил вам прийти в другой раз и с подругой в качестве моральной поддержки и защиты от маньяков, но сегодня вечером я уезжаю в Москву. Я же приезжал фотографировать этот ваш знаменитый кремль и золотую осень. Командировка на три дня, сегодня третий. Но я не хочу вас терять. И тянуть тоже не хочу. Вдруг в ваш гостеприимный городок заедет, например, Ник из «Диа Модел». Встретит вас – и все…

Она рассмеялась, откидывая назад волосы, представляя, как красиво они струятся вдоль спины, сверкая на солнце.

Если бы он знал, как мало шансов, что ее заметит этот самый Ник. И с каждым годом все меньше.

Она раньше считала, что шансов мало уже на то, что фотограф из крутого модельного агентства вообще приедет к ним в город. Наряжалась, красилась и сама ездила в Москву. Ходила по улицам и ждала, ждала, что ее кто-нибудь заметит… Не заметили.

Она не могла упустить свой первый шанс, зная, что он, скорее всего, станет единственным. Упустить удачу только из-за того, что мужики в наше время все запуганные – боятся, что только прикоснешься к женщине, а она уже в полицию побежит с заявлением об изнасиловании. В Москве, судя по прессе, все именно так.

– Андрей, мне не нужна подруга для моральной поддержки. У меня вообще нет подруг. Девушки не любят мое общество.

– Слишком красивая?

– Типа того. И вы не похожи на маньяка. А я не трусиха.

– Отлично. Еще и с характером.

– Это плохо?

– Это хорошо. Пугливые и ранимые в модельном бизнесе не выживают. Не побоитесь сесть в машину к незнакомому мужчине и прокатиться с ним в фотостудию?

– А мы уже знакомы.

– И правда.

Машина у него оказалась не то чтобы очень шикарная: серенькая «Шкода Октавия». Но чистая, и внутри все так аккуратно. На заднем сиденье – мини-холодильник. Андрей достал бутылку «Evian».

– Воды хотите?

– Спасибо.

– Спасибо, да? Или спасибо, нет? – рассмеялся Андрей.

– Спасибо, да.

Он достал вторую бутылку и, предупредительно сняв крышечку, протянул ей вместе с откуда-то добытой запакованной соломинкой. Сам выпил залпом из горлышка и тронул машину с места.

– Пристегнитесь.

Она, послушно затянув ремень безопасности, медленно потягивала холодную, чуть солоноватую, с горчинкой, довольно противную на вкус воду, с удовольствием наблюдая, как проплывают мимо окон знакомые улицы. У нее закружилась голова. Наверное, от счастья. Или от жары. Или от того, что машина ехала… слишком быстро? Или не слишком? Голова кружилась просто невыносимо, она выронила бутылку, вода плеснула на голые ноги, а голова вдруг качнулась вперед, словно слетая с шеи…

…Когда Сандугаш проснулась, у нее все еще кружилась голова и во рту ощущался солоновато-горький вкус той воды, которой фотограф Андрей угостил крашенную в рыжий цвет девушку Анну в незнакомом русском городе.

Почему она их увидела?

Если она видит других людей – если она во сне видит глазами других людей, – это всегда жертвы убийства.

А на этот раз – убийства же не было?

Сандугаш потянулась к стакану, боясь, что вода на вкус окажется такой же гадкой, как во сне.

Нет, обошлось. Обычная вода. Вкусная. Очень вкусная. Как же ей хотелось пить!

Она видит то, что успевает увидеть жертва. Значит, Анна уже не проснется. Андрей – или не Андрей и, скорее всего, никакой не фотограф – все же оказался маньяком. Или чем-то вроде того. Он подмешал рыжей какую-то гадость в воду, потому и вкус был противный. А если бы она отказалась пить, он бы что-то еще придумал. Наверняка у него все уже отработано…

Хотя, конечно, среди бела дня увезти девушку из людного сквера, где их все видели… Почему он не боится? Что он с ней сделал? Лучше не знать.

Но все же – что?

Может, если заснуть, приснится продолжение?

Если бы она только могла их как-то предупредить! Тех, кого видит во сне…

Но во сне Сандугаш никогда не была собой. Она была жертвами. Ими всеми.

И бесполезно, наверняка бесполезно искать в Интернете эту рыжую Анну. В рыжий она выкрасилась в день смерти. Какого цвета волосы у нее были до того – Сандугаш не знает. А главное – о пропавших взрослых редко пишут. Вот про детей – да. А про взрослых – только если родственники поднимают переполох. Но чтобы искать, надо хотя бы знать, какой это город… Где знаменитый кремль? Кроме Москвы?

Впрочем, какая разница? Зачем искать? Анна мертва. Андрей убил ее. Если бы не убил, она бы не приснилась Сандугаш.

Ведь Сандугаш видит только смерть. Только смерть…

Девушка расплакалась, закусив край одеяла, чтобы никто не услышал.

Погрузившись в изучение предпочтений Зла, Сандугаш чуть не утонула в черноте. Интернет открывал перед ней истории маньяков и извращенцев всех мастей: душителей, потрошителей, расчленителей. Один коллекционировал волосы жертв, другой шил платье из женской кожи. Маньяки, действующие в паре. Маньяки-любовники. Маньяки-супруги. И их жертвы – женщины. Иногда мальчики, но, как правило, женщины…

Вот только маньяки – еще не самое ужасное. Маньяки – отбросы человечества, выбраковка, как больной скот. Было кое-что пострашнее.

То, что творили мужчины с женщинами во время войн.

То, что творили мужчины с женщинами во время погромов.

Мужчины убивали других мужчин, но женщин раздевали, истязали, гоняли голыми по городу, насиловали, избивали, мучили до смерти, даже совсем еще девочек, даже очень пожилых, годящихся своим мучителям в бабушки… В разных странах, в разные времена мужчины объединялись в толпу и убивали других мужчин, а потом терзали их женщин.

Почему? Почему женщину нельзя просто убить? Почему обязательно такие страдания?

Сандугаш почти перестала есть, старалась не спать и сидела в школьной библиотеке до вечера, истово выискивая в Интернете отчеты о деяниях Зла.

Первой забеспокоилась бабушка, в итоге Сандугаш пришлось съездить к врачу. Прошла флюорографию, сдала анализы. Все было в порядке. Врач предположил, что она худеет, потому что так модно. Рассказал о вреде анорексии. Сандугаш вежливо его слушала; в ушах у нее шумело от недосыпа.

Потом мама начала каждое утро спрашивать, что бы ей хотелось съесть, что приготовить на обед, на ужин.

Но решил проблему, как всегда, отец. Когда Сандугаш в очередной раз вернулась из школы под вечер, после длительного сидения в библиотеке, он позвал ее к себе, в свою комнату, где принимал посетителей.

– Встань вот здесь, – указал он на середину комнаты.

Сандугаш встала.

– Закрой глаза, не шевелись, не говори ничего. Молчи.

Она закрыла глаза. Перечить отцу ей не приходило в голову.

По звуку поняла, что он снимает со стены бубен. Потом отец начал ходить вокруг Сандугаш, слабо постукивая в бубен пальцами и тихо напевая что-то неразборчивое. Много кругов сделал.

– Встань на колени. И не двигайся.

Сандугаш, не открывая глаза, опустилась на колени.

И бубен вдруг зазвенел, загремел, зарычал у нее над головой, громко, оглушающе, так, что ей показалось – этот звук заполняет череп, взрывает его изнутри, невозможно терпеть, сейчас лопнут барабанные перепонки, напряжение в глазах, кажется, кровь из носу хлынула и, горячая, потекла по губам, по подбородку, закапала на пол…

Сандугаш вскинула руки к лицу.

– Не смей! Опусти руки. Не шевелись!

Бубен продолжал рычать и грохотать грозовыми громами, и Сандугаш стояла на коленях, не двигаясь, пока не почувствовала, что в горле у нее бьется птичка, живая птичка, которую непременно надо выпустить на волю. Сандугаш открыла рот… И потеряла сознание.

Пришла в себя она, лежа на полу. Отец сидел на табурете и смотрел на нее. Бубен уже висел на стене.

Сандугаш застонала и приподнялась, опираясь на руки. Пол вокруг нее был закапан чем-то черным, и на руках у нее было это черное. Сандугаш сначала подумала – кровь, просто она пролежала без чувств так долго, что кровь потемнела, свернулась. Но кровь такой черной не бывает. Это черное было – как нефть.

– Папа…

– Я сделал, что мог. Выдавил из тебя то, что ты добровольно впустила. Оно бы выжгло тебя, обессилило. Может быть, даже убило.

– Я не понимаю.

– Ты каждый день сидела в библиотеке и читала про убийства. Каждый день. Ты пропускала через себя знания про зло. Ты сопереживала жертвам. Ты ненавидела убийц. И тем самым ты впустила в себя вот это, черное. И оно начало есть твою силу.

Свитер и брюки Сандугаш были испачканы в черном. И ладони.

– Я не понимаю. Я просто читала… Многие интересуются. С ними со всеми – так?

– Нет. С единицами. С теми, в ком есть сила, но нет умения защититься. Информация содержит в себе… Как бы это тебе объяснить? Силу содержит. В любой книге, в любой статье, в любом источнике знания есть сила, потому что знание – это сила. Знание – в прямом смысле сила, Сандугаш. Надо уметь обращаться с этой силой и уметь ее дозировать. Особенно тем, в ком есть собственная сила. Или энергия. Как тебе больше нравится. Что-то, чем другая сила, злая, темная, может полакомиться. Тебя она почти сожрала.

– А почему ты так долго ничего не предпринимал? – вяло спросила Сандугаш.

– Моя ошибка. Я смотрел и ждал. Думал, не придет ли на помощь тебе один из духов-зверей нашего рода, не встанет ли на защиту. Но новый дух так и не появился. Только тот, слабый…

– Соловей, – прошептала Сандугаш.

Отец кивнул.

– Больше не читай про зло. Не надо. Ты слишком слаба. И эти знания тебе не нужны. Ты ничего не можешь изменить.

– Я бы хотела.

– Я знаю. Но ты слишком слаба.

– Если бы ты научил меня защищаться…

– Нет. Сильным шаманом тебе не быть. А просто шаманкой, целительницей, я не хочу, чтобы ты была. Это не жизнь для бабы – без мужа, без детей… Не жизнь. А полушаманкой, обманщицей, женщина из рода Доржиевых не будет. Живи свою женскую жизнь, Сандугаш. Ты красавица. Наберешься силы – буду знакомить тебя с достойными мужчинами. Дочь Баты Доржиева любой захочет в жены взять. А я же их насквозь вижу. Будет у тебя муж сильный, добрый, станет защищать, любить, дети у вас появятся. Все будет, как у нас с твоей мамой, даже лучше. Обещаю.

Отец ладонью коснулся головы Сандугаш. Он так редко проявлял нежность, что от этой скупой ласки она сначала замерла, а потом разрыдалась.

Но стоя под горячим душем, смывая с лица и рук липкую черную жижу, она подумала, что, пожалуй, не хочет такого счастья, как у отца с мамой. Она хочет чего-то другого. Чего-то более… настоящего?

Даня Семенычев, одноклассник Сандугаш, жил в поселке Артемышево. Родители у него были из обеспеченных, по местным меркам, а он – единственным и обожаемым сыном. Так что ему покупалось все, что захочется, но, конечно, в пределах, которые родители переступить не могли… Однако хороший цифровой фотоаппарат Дане купили. Он очень любил фотографировать и мечтал стать профессиональным фотографом, все время посылал свои работы на разные конкурсы. В общем, Сандугаш даже не особенно удивилась, когда Даня подошел на перемене и рассказал ей, что попал в десятку лидеров в двух турах конкурса: натюрморт и пейзаж. Теперь третий тур предстоит: портрет. Сандугаш слушала из вежливости, не хотелось обижать резкостью этого в общем-то хорошего парнишку. В конце концов ей стало скучно, и она решила уточнить:

– Это все очень здорово, но зачем ты мне рассказываешь? Я фотографировать не люблю.

– Я хочу, чтобы ты мне позировала, – сказал Даня и покраснел.

Сандугаш вздрогнула. Вспомнила ту рыжую девушку, которую заманил якобы фотограф… Но Даня-то – знакомый, свой. Вряд ли он сделает что-то плохое дочке шамана. Хотя… кто их, глупых мальчишек, знает? Вспомнилась стриженая девочка с колечками в брови и ее случайный убийца… Он ведь не хотел, вроде бы.

Видя ее замешательство и предчувствуя отказ, Даня заметно скис и, поправ мучительную юношескую гордость, сказал уже откровенно просительно:

– Пожалуйста, Сандугаш! Ну, пожалуйста, мне больше некого позвать! У тебя это… фактура, в общем.

– А куда ты меня собрался звать? У тебя дома студия оборудована? – с подозрением спросила Сандугаш.

Даня рассмеялся от облегчения, обрадованный тем, что она хотя бы не отказала.

– Нет, я пока только мечтаю нормальный осветитель и отражатель купить. Если конкурс выиграю – смогу… Я все на улице снимаю. Нахожу ракурс и снимаю. Даже соты для натюрморта на улице снимал. Хочу тебя снять на лавочке. Возле дома Сократовых, знаешь, такая лавочка-развалюшка, на ней только ты и усидишь, под другим подломится. Они ее не меняют, потому что бабушка ихняя очень любила на этой лавочке отдыхать, мемориальная скамья прямо. Вот сядешь на фоне забора деревенского, на старой лавке, и будешь смотреть перед собой с тоской во взгляде.

– Может, тебе какую-нибудь бабушку попросить? Будет органичнее.

– Нет, у меня замысел. Должна быть девушка. Красивая. Ты самая красивая. И еще у тебя лицо, ну, нерусское. Сидишь на старой лавочке, а вся такая красивая, и как бы нет будущего, потому что в глуши, хоть и с такой красотой… Понимаешь идею?

– Понимаю, – вздохнула Сандугаш.

Нет будущего.

Надо же…

Нет будущего…

Сандугаш все же позировала Дане. Но получилось плохо.

Вышли глазеть Сократовы, и другие односельчане, кто на работе не был, подтянулись. Стояли, лузгали семечки, вполголоса обсуждали. Ничего гадкого не говорили, но от взглядов Сандугаш было не по себе. Да и Дане тоже.

Даня изображал киношного фотографа, излишне много дергался, прыгал и больше думал о том, как самому с камерой наперевес встать в красивую позу, чем о том, что у него в кадре творится.

Сандугаш стеснялась, зажималась, и вместо тоски во взоре получились злость и затравленность. Ничего романтичного.

Не удивительно, что Даня в этом туре конкурса в десятку не вышел…

Фотографии он ей отдал на диске. Несмотря на напряженную позу и странное выражение лица, Сандугаш получилась красивой. Едва ли не красивее, чем в жизни! Кожа ее, казалось, светилась, волосы шелковисто переливались, глаза были прозрачными.

– Тебя камера любит. Обычно люди получаются не такими красивыми, как в жизни. А ты – такая же. Ты могла бы моделью стать, если бы захотела. Хотя, наверное, уже поздно. Тебе же сколько, семнадцать?

– Через месяц.

– Ну, поздно. Модели, они лет в четырнадцать начинают в наше время. В девятнадцать у них старость.

– Да я и не хочу быть моделью.

– А кем ты хочешь быть?

«Я хочу ловить и карать убийц», – подумала Сандугаш.

– Не знаю, – произнесла она вслух. – Наверное, замуж выйду. Как мама.

– Ты ж учишься хорошо… Могла бы в институт поступить.

– Не хочу. В город не хочу.

– Зря.

Сандугаш пожала плечами. Она все равно не смогла бы объяснить Дане, почему большой город не подходит ей для жизни. Да и не хотелось ей ни в какой институт, снова учиться. А хотелось…

Она даже не знала чего.

Чего-то необыкновенного.

Любви ей хотелось. Причем такой, чтобы все ради этой любви отдать.

Чтобы, как в фильме «Сумерки. Сага. Новолуние», бежать через людную площадь, через фонтан, рассекая воду, к любимому и обнять его, закрыть, заслонить – всею собой. Пожертвовать ради любви всем! И чтобы в самом финале с полным правом сказать своему любимому: «Никто никогда не любил так, как я!» А он бы ответил: «За одним только исключением…» – имея в виду себя и свою безграничную любовь к ней, Сандугаш.

Она еще и не влюблялась ни разу, по крайней мере в реальных людей. Киношные персонажи не в счет. В детстве она была влюблена в Карлайла Каллена из «Сумерек» и в Сириуса Блэка из «Гарри Поттера» – Сандугаш и в детстве была странной, выбирала не тех персонажей, которые нравились другим девочкам. Юные Эдвард Каллен или Гарри Поттер ее не интересовали, а в зрелых, трагических Карлайле и Сириусе она видела свой идеал… Еще ей нравился Майкрофт Холмс из сериала «Шерлок». Все девчонки сходили с ума от Шерлока, а Сандугаш нравился его старший брат, таинственный и одинокий. «Он же лысый!» – изумилась Ритка, когда Сандугаш ей призналась. Но какая разница, лысый или нет? Главное – он такой… загадочный. Интересный.

Жаль, их всех не существовало в реальном мире, и от осознания этого становилось особенно тоскливо.

Сандугаш еще никогда не влюблялась в реальных людей, но уже готова была ради настоящей любви пойти на любое страдание, на любой риск. Она чувствовала в себе огромные нереализованные запасы любви, будущей любви, словно внутри у нее было засеянное поле, и семена уже набухли, выпустили бледные корешки, а стоит появиться солнцу – ее возлюбленному, которого Сандугаш еще не знала, – семена выстрелят зелеными ростками, распустятся яркими, пышными, благоуханными цветами!

Любить, любить, любить… Только этого Сандугаш и хотелось.

И еще – карать убийц. Использовать свой дар. Но, похоже, в этом ей было отказано.

Зато любовь рано или поздно должна была прийти. В этом Сандугаш не сомневалась. И не потому, что все когда-то влюбляются. Просто внутри у нее было целое море любви, оно волновалось, словно в такт шагам человека, которого она еще не видела, не знала, но уже предчувствовала.

Влюбленного взгляда Дани Семенычева она так и не заметила.

Глава 4

Наташа сыто потянулась и ногой отпихнула одеяло. Полюбовалась своими точеными ножками с идеальным вишневым педикюром и тонким золотым браслетом вокруг левой щиколотки. Потом нащупала на прикроватной тумбочке зеркало. Это была ее традиция, ее секрет и маленький порок – проснувшись, первым делом она рассматривала свое лицо, словно желая в очередной раз убедиться в безусловной истине: она по-прежнему самая красивая девушка на свете.

Подмигнув своему отражению, Наташа рассмеялась.

Вскочила с кровати, залпом выпила заранее приготовленный обязательный стакан воды с имбирем и медом, потом включила музыку и сделала три круга «сурья намаскар» – «приветствия солнцу». Она не занималась спортом, тело и так оставалось идеальным, но утренняя йога была для нее чем-то вроде витаминного укола. Хотя на этом стакане воды и десятке бесхитростных упражнений, пожалуй, и заканчивался весь ее здоровый образ жизни.

Бессонные ночи, море шампанского, сигареты, вереница мужчин – все это изматывает и отпечатком остается на лице. Хорошо, что Наташе всего восемнадцать лет – блаженный возраст, прощающий приключения.

До очень недавнего времени Наташину жизнь нельзя было назвать легкой. Она родилась в маленьком городке на юге России, в семье алкоголиков в третьем поколении. У нее были старшая сестра с психиатрическим диагнозом и младший брат с задержкой развития. Оба выглядели как дети подземелья. То же можно было сказать и о Наташиных родителях – типичные маргиналы, давно пропившие человеческий облик. Даже странно, что она уродилась такой – здоровой и красивой. И что ей хватило ума рано понять, что единственный шанс выжить – как можно скорее свалить из родительского дома, где никому не было до нее дела.

Отец с младенчества ее поколачивал, Наташа старалась никогда не попадаться ему на глаза, а если не получалось – хотя бы не смотреть в лицо. Как и многие пьющие, он жил в своем мире, вел диалоги с внутренними голосами, и никогда нельзя было предсказать его настроение в следующий момент. Вроде бы сидит за столом и улыбается, а потом вдруг может подскочить, бросить в стену стакан и с ревом наброситься на кого-нибудь из домашних.

Мать же была больше похожа на тень, а не на живого человека. Ей было все равно – ее давно не интересовало вообще ничего, кроме недлительного удовольствия, которое давала дешевая водка. Возможно, в глубине души она понимала, что жизнь ее пошла под откос, из пике ей не вырулить, так что остается два выхода: сойти с ума или пребывать в забытьи. Детей она не била, но и внимания на них не обращала. Росли сами по себе, как придется. Часто их забывали покормить.

Наташа прекрасно помнила, как в шесть лет она просила милостыню у прохожих. Иногда ее подкармливали соседи, из жалости. Летом было проще – можно было рвать во дворе ревень, обдирать городские яблони, ходить в лес за малиной, приставать к рыбакам на берегу Дона, чтобы те угостили копченой рыбкой. Училась Наташа плохо, даже один раз оставалась на второй год. И часто слышала от классной руководительницы угрозы отправить ее в коррекционный интернат.

Все изменилось, когда ей исполнилось тринадцать лет. В то лето, как по мановению волшебной палочки, Наташа вдруг из угловатого подростка превратилась в девушку, чья внешность притягивала взгляд. Она и сама этого не заметила. Не обратила внимания. Тогда она еще не задумывалась о том, что некоторые люди красивы, а некоторые – нет. Оценивала всех детским взглядом, смотрела внутрь. Дети ведь по-другому красоту воспринимают.

У Наташи появилась грудь, ее скулы заострились, а ноги, казалось, стали еще длиннее, хотя и так все детство ее дразнили «саранчой».

Это прозвище останется с ней на всю жизнь. Даже когда она переедет в Москву и станет появляться на страничках журналов мод, все равно окружающие будут называть ее Наташасаранча. Но уже по другой причине.

…Тот мужчина подошел к ней на пляже, куда Наташа с подружками ходила каждую субботу.

Девчонки устраивались на старых выцветших полотенцах, ели мороженое, бросали в воду камушки, плавали, болтали.

Незнакомый мужчина показался Наташе старым, хотя ему было слегка за сорок. Спустя много лет она почти ничего о нем не помнила. В памяти осталось только, что на нем были красные плавки – так необычно и вызывающе. Сразу было понятно, что мужчина в их краях чужак: он по-другому говорил, на нем были странные грубые сандалии, и курил он через мундштук, как капитан из кино.

– Девочка!.. Нет, не ты, а вон та, в синем купальнике! – позвал он Наташу. – Можно тебя на минуточку?

Наташа удивилась, но подошла. Незнакомец не стал ходить вокруг да около – сразу сделал ей предложение. Деловое. Если она вечером придет к нему в гостиницу, разденется, позволит себя погладить, поцелует его вот тут и вон там, он даст ей деньги. Много денег.

– С ума сошли? – сначала оторопела она. – Разве можно мне такое предлагать? Я еще ребенок!

– Ничего себе ребенок! – рассмеялся он. – Сколько тебе? Пятнадцать?

– Тринадцать, – буркнула Наташа.

– Ого! – присвистнул он. – Выглядишь старше.

Наташа приосанилась, ибо в тринадцать лет кажется, что выглядеть старше – круто.

– Что ж… Дело твое. Ничего страшного я с тобой делать не буду. Ну, ты понимаешь. Просто поцелуешь меня, и все. Если придешь, дам тебе столько денег, что на половину машины хватит.

– Машины? – округлила глаза Наташа. – И вы меня не обманете?

– Конечно, нет. Главное, ты не говори никому. Ни подружкам, ни тем более родителям.

– Подруги спросят, что вы от меня хотели.

– А скажи им, что ты на родственницу мою похожа. Обознался. Я живу в гостинице «Старый Дон». Двенадцатый номер. Буду ждать тебя с восьми вечера. А в восемь тридцать уйду. Смотри сама.

То ли скука, то ли детский авантюризм, то ли желание получить личные деньги сделали свое дело – вечером Наташа отправилась по указанному адресу. Она не готовилась специально, даже волосы не расчесала. Пошла в том же сарафане, в котором ходила на пляж, и в стоптанных резиновых вьетнамках. Она еще не умела (и не считала нужным) оправлять свою красоту. И не знала о том, насколько она красива.

Наташа долго препиралась с администратором, не хотевшим ее пускать. Инстинкт самосохранения подсказывал ей, что не стоит говорить правду. «У меня родственник тут живет. Просто навестить пришла. Он сам меня позвал», – бубнила она. Наконец ей повезло – зазвонил телефон на стойке регистрации, администратор отвлеклась, и девочка юркнула в коридор, к лестнице. Взлетела на второй этаж и постучала в дверь двенадцатого номера. Если она и волновалась, то совсем чуть-чуть. Скорее ей было любопытно.

– Ты все-таки пришла! – Он отступил в сторону, пропуская Наташу в номер. – Хоть и опоздала.

– Меня в гостиницу пускать не хотели.

– Ну еще бы! – рассмеялся он. – Ты себя в зеркало видела? Вся чумазая какая-то, ноги грязные.

Наташа поджала пыльные пальцы ног.

– Не нравится – могу вообще уйти!

– Но-но, какие мы обидчивые. Никуда не надо уходить. Будешь шампанское?

– Я никогда еще не пила. Хотя у меня родители алкаши.

– Тогда не надо… Я тебе сок лучше налью. Ты голодная?.. Что я спрашиваю, конечно, голодная. Давай, не стесняйся. Сейчас в номер ужин закажем. Ты ведь не спешишь? Мамка паниковать не будет?

– Да ей пофиг.

Честно говоря, ужин вечно голодную Наташу интересовал больше, чем этот странный мужчина. И какой это был ужин – превзошедший все ее ожидания! Нежнейший жареный цыпленок – хотелось целиком его проглотить, вместе с сахарными косточками. Картофельное пюре на жирных сливках с ломтиками лука в карамели.

Пирожные. Наташа так объелась, что ей даже спать захотелось, и все остальное запомнилось как в тумане.

Она позволила мужчине отвести себя в душ, снять сарафан и трусики. Так чудно – он сам ее помыл, как маленькую. Намыливал ее тело, тщательно и аккуратно, будто бы она фарфоровая была. При этом его лицо изменилось – он перестал улыбаться, покраснел, его рот приоткрылся, и вообще он стал похож на ее соседа по лестничной клетке, старого инфарктника.

«Сейчас еще окочурится, и денег обещанных не получу!» – мелькнуло у нее в голове.

О том, что она делает что-то неприличное и запретное, Наташа даже не задумывалась. Естественно, в тринадцать лет у нее не было иллюзий о том, что мужчинам нужно от женщин: Наташу воспитывал двор, она рано узнала об отношениях между полами. Мужчина на руках отнес ее в постель. Он не обманул – ничего, кроме поцелуев не было. Надо сказать, довольно противных поцелуев – от мужчины пахло жареным луком, у него был слюнявый мягкий рот, руки его возбужденно дрожали. А когда он сказал: «Ну а теперь ты меня поцелуй, как на пляже обещала!» – Наташа заволновалась, что ее вообще может наизнанку вывернуть. Но как-то сдержалась.

Она совсем не старалась, не делала вид, что ей приятно. А ему было всё равно.

И с деньгами он не обманул – от силы час мучений, и вот уже он протягивает ей пачку купюр и хлопает по плечу: «А теперь иди, девочка! И помни, что об этом никому нельзя говорить!»

Наташа и не собиралась. Дурочка она, что ли?

О деньгах она тоже никому не рассказала, надежно припрятала. Не дома, конечно, – бессмысленно что-то прятать в доме алкоголиков. Устроила тайник на пустынном берегу реки. Тратила потихонечку – в основном на еду. Сама ела и брата младшего подкармливала.

Тогда Наташа со своей будущей судьбой и определилась. А до того думала, что окончит девять классов и пойдет учиться на парикмахера. Но теперь перед ней открывались иные перспективы. Зачем копошиться в чужой перхоти и получать за это копейки, если деньги можно заработать вот так легко? Потерпела час-другой – и вот они.

Наташа стала проституткой в четырнадцать лет.

Сначала работала в родном городе – предлагала себя осторожно, потихонечку. Только приезжим, чтобы избежать сплетен. Она была очень красива, ей не составляло труда себя продать. Красота и свежесть – что еще нужно? Но все равно не прошло и года, как все стало всем известно.

И тогда Наташа впервые увидела эмоции на лице матери. До того ей казалось, что мать вообще не умеет чувствовать, отвыкла, и что лицо ее навсегда превратилось в застывшую маску. Но тут словно бес в нее вселился – мать орала, дала ей пощечину, рыдала, грозилась сдать в интернат.

Наташа молча собрала вещи и покинула родительский дом – для того, чтобы никогда не вернуться.

На прощание швырнула матери в лицо немного денег: «Если ты такая совестливая, покорми хотя бы своих детей, не пропивай всё!»

И ушла.

Сначала перебралась в ближайший большой город. А в семнадцать лет уехала в Москву.

Наташе везло – с ней ни разу не случилось ничего страшного. Она была одиночкой, работала на свой страх и риск, и все равно – как будто ангел, странный порочный ангел ее охранял. Ни одного опасного клиента, ни одного «мальчишника», да что там – ее даже ни разу не арестовывали.

В Москве она сначала работала одна, но это оказалось трудно – слишком дорогой город. В гостиницах все места заняты, квартиру приличную не снять, а в Кукуево клиенты поедут только за копейки. И она устроилась в один из так называемых массажных салонов.

Это была четырехкомнатная квартира на Садовом кольце, там постоянно работали десять девушек и администратор – бывшая проститутка со шрамом во все лицо. Девушки получали тридцать процентов, остальное доставалось салону. Но это все равно было выгодно – цены высокие, клиентов много.

В салоне была девушка из Наташиного города, звали ее Анжела. Они сразу подружились, несмотря на разницу в возрасте: Анжеле уже исполнилось двадцать семь, но ограниченность жизненного опыта делала ее инфантильной. Конкурентками они не были – совершенно разные типажи. Те клиенты, которым нравилась Анжела, не смотрели в сторону Наташи, и наоборот. Наташа – высокая, смуглая, худенькая, с каштановыми волосами до талии. Анжела – крошечного роста, коротко стриженная блондинка с формами. Вздернутый нос, веснушки, широко распахнутые синие глаза, по-детски восторженная улыбка, и такое выражение лица, словно к ней грязь не липнет. Обе девушки оказались самыми популярными в салоне, отбоя от клиентов не было.

Анжела и познакомила Наташу с банкиром, Леопольдом Вертинским. Случилось это совсем недавно, несколько месяцев назад.

– Один мой старый клиент устраивает вечеринку, нужно много девушек. Пойдешь?

– Что за клиент? Я его видела? – лениво поинтересовалась Наташа, в тот момент и не подозревавшая, что речь идет о человеке, который изменит ее судьбу.

– Нет, он из старых. Когда я еще на другой салон работала. Вообще случайно к нам забрел, важная шишка. Такие не ходят к проституткам, такие могут выписать себе звезду эстрады или вообще кого угодно.

– Да ну! – рассмеялась Наташа. – Кого угодно?

– А что ты думаешь! Я слышала, даже у голливудских есть тариф. Нет, там все мягче, конечно, не так очевидно. Типа бескорыстный секс и бескорыстный подарок. Но факт остается фактом.

– И что за вечеринка? Зачем ему я, если там будешь ты? Он что, секс-гигант?

– Ха, я не знаю! – рассмеялась Анжела. – У меня с ним ничего и не было. Так, потискал немного, а потом трындели всю ночь. Веселый дядька. Но он сказал, что я не в его вкусе, а выбрал он меня за глаза веселые. Он любит таких, как ты, высоких, чтобы на моделей были похожи.

– А я что, похожа на модель? – приосанилась Наташа.

– Ой, Саранча, как будто бы сама не знаешь! Короче, на той вечеринке будет человек двадцать девчонок. Ему так нравится. Он уж там сам кого-нибудь выберет в постель, если вообще захочет.

– И другие мужики тоже будут?

– Не-а. Да что ты так смотришь на меня, дура подозрительная? – Анжела щелкнула ее по носу. – Я же сразу сказала, что клиент странный. Посидим, омаров поедим, икры черной. Он на широкую ногу живет. Каждой девушке тысячу долларов обещали. А той, с которой спать будет, еще нальет. Ничего не теряем, сплошные удовольствия! Идешь?

– Ну еще бы! – оживилась Наташа. – Деньги мне не лишние.

– Только ты каблуки надень! Ему чем выше, тем лучше. И юбку покороче, он от ног худых тащится!

Для вечеринки был специально арендован загородный дом. Наташа все удивлялась – столько пафоса, столько роскоши, и все для того, чтобы удовлетворить одного-единственного мужчину! Официанты в смокингах, охрана, подсвеченный бассейн. Шампанское «Вдова Клико», икра, огромные креветки.

Почти все девушки, кроме Анжелы, были похожи на топ-моделей. Наташа даже стушевалась в первый момент – не привыкла к соседству такой ослепительной красоты. Обычно она оказывалась самой яркой и красивой в компании, а тут – все как на подбор. Конкурс красоты мирового масштаба, а не вечеринка. И одеты девушки были как богатые светские дамы: дизайнерские шелковые платья, накидки из соболя, бриллианты.

И все-таки тот, ради кого все это было устроено, выбрал ее, Наташу. Сразу на нее глаз положил, как только вошел в комнату. Весь вечер провел возле нее, почти не обращая внимания на других девушек, тайком испепелявших Наташу завистливыми взглядами. Одна Анжела радовалась за подругу – за спиной Вертинского показывала ей устремленные вверх большие пальцы.

Вертинский был не в Наташином вкусе. Небольшого роста, пухлый, с залысинами. Но от него хорошо пахло сандалом и ветивером, у него было отменное чувство юмора и приятный низкий голос. Ну и деньги. Незримое очарование больших денег. Это подкупало.

Ту ночь они провели вместе. Секс, кстати, был неплохим.

Разговаривали до утра – Наташа даже рассказала ему о том пляжном незнакомце, который когда-то невольно затянул ее в профессию. Она рассказывала историю как анекдот, но Вертинскому отчего-то не было смешно – он сокрушенно причмокивал и качал головой.

– Бедная девочка. Этого не должно было с тобой случиться.

– Да брось ты. Я не жалею. Если бы не тот случай, я бы никогда не оказалась в Москве. И вот с тобой бы точно не встретилась.

– Кто знает… С такими ногами, как у тебя, может, и оказалась бы. А то и не тут, а где-то получше.

– Разве мне может быть где-то и с кем-то лучше? – промурлыкала Наташа, которая, как профессиональная проститутка, точно знала, что и в какой момент сказать мужчине, чтобы тот расцвел и пришел к ней еще раз.

– Ты никогда не пробовала стать моделью? – Вертинский без улыбки рассматривал ее лицо.

– Нет… Модели зарабатывают копейки. Я девушка одинокая, мне всегда деньги нужны. Не могу позволить себе такой роскоши – рисковать.

– Не все модели зарабатывают копейки. Знаешь, сколько дают победительнице конкурса «Мисс Страна»?

– Миллион долларов? – рассмеялась девушка.

– Ну, почти. И правда, миллион. Но все-таки рублей. Плюс несколько жирных контрактов. Если девушка будет умницей, то контракты продлят, она заработает имя и будет лет пять, а то и десять как сыр в масле кататься.

– Ну и что? При чем тут я-то?

– А при том! – торжествующе воскликнул Вертинский. – Догадайся, кто главный спонсор «Мисс Страны»?

Наташа недоверчиво вытаращилась на него.

– Совершенно верно. – Мужчина снял воображаемую шляпу, манерно, как мушкетер из советского кино. Он и правда чем-то напоминал Портоса. Большой и добрый.

– Ты предлагаешь мне принять участие? И думаешь, что я выиграю?

– Какая цепкая девочка, – то ли возмутился, то ли восхитился он. – Пока предлагаю принять участие. А там посмотрим. Но я правда считаю, что у тебя есть все шансы на победу. Ты очень красивая и необычная. Только вот…

– Что?

– Скажи мне, только честно. Потому что если соврешь, у тебя будут большие проблемы. Твое лицо сильно засвечено на сайтах вроде «досуг.ру», где рекламируют себя… м-м-м… легкомысленные девчонки?

– Ну как… – нахмурилась Наташа, – не то чтобы. Есть, конечно, пара фотографий. Но я там в белом парике. И много фотошопа. Не узнать.

– Это хорошо. Значит, так, завтра пришлешь мне две свои свежие фотографии. Портрет и в полный рост, желательно в купальнике. Я их сдам в офис «Мисс Страны». А потом скажу, когда надо прийти на очный кастинг. Разумеется, это формальность – можешь считать, что ты и так в финале…

– Ничего себе… Даже не верится.

– И зря. Надо всегда верить в невозможное. А теперь пойдем-ка обратно в постель. Я уже, кажется, соскучился.

Всю ночь Наташа провела с Вертинским.

И следующую ночь – тоже.

На четвертый день Вертинский послал своего охранника в квартиру-бордель, чтобы тот забрал Наташины вещи.

Для нее сняли небольшую квартиру-студию на Новинском бульваре, выдали кредитную карточку с не то чтобы солидной, но вполне приятной суммой: на смузи в модном баре и маникюр в «Жаке Дессанже» хватит. Привезли новый гардероб – элегантная дорогая одежда, в которой Наташа действительно стала похожа на модель.

Вертинский приезжал почти каждый вечер, как будто она была его женой. Наташа привыкла к нему и радовалась, не играя. Он был очень обаятельным и умным. Вскоре она перестала замечать и его лишний вес, и морщины. Даже готовить начала – получалось у нее неловко, но Вертинского это трогало. Так прошло несколько недель. И Наташа поверила, что ее любят. Ее, девочку, которую никто никогда не любил! Раньше ее страстно желали, ею любовались, с ней хотели провести пару сладких часов, ночь или даже целую неделю, для нее выбирали продуманные хорошие подарки, ей говорили комплименты. Но не любили. Никто и никогда. Она выросла молодой волчицей, боявшейся близости, путавшей чье-то желание близости с агрессией.

А теперь вдруг Наташа оттаяла. Даже выражение ее лица изменилось – исчезли из него жесткость, ожидание беды, недоверчивость. Женщину любовь расслабляет и украшает.

Вертинский часто говорил с ней о предстоящем конкурсе. О том, как пойдет Наташе усыпанная бриллиантами корона.

Она и в это поверила – в то, что победит.

Черная полоса в ее жизни закончена, отныне ее ждут только светлые дни. Сначала – корона «Мисс Страны», потом, скорее всего, замужество с Вертинским. Почему бы и нет?

Наташа догадывалась, что она у Леопольда не одна. Ну и что? Ревнивой она вовсе не была. Вертинский же мужчина, а все мужчины, как известно, животные, так их и следует воспринимать, не обольщаться на их счет, а то жизнь однажды больно по носу щелкнет. Да, ему постоянно приходили эсэмэски от каких-то Татьян, Лилиан и Лерочек. Он смотрел на экран с улыбкой, что-то писал в ответ. Но ведь каждый вечер он приезжал именно к ней, к Наташе. Именно с ней он проводил ночи, именно в ее ухо влажно шептал нежности. Именно ей был готов подарить корону «Мисс Страны».

Впервые в жизни Наташа была по-настоящему счастлива.

Глава 5

Сандугаш окончила школу без троек, но и без медалей. Даже при подготовке к ЕГЭ особенно не надрывалась. Она вообще к учебе была равнодушна. А та весна выдалась какая-то странная – словно в воздух впрыснули наркотик, от которого мир казался невозможно, ошеломляюще прекрасным. В пении соловьев Сандугаш чудилось нечто такое, чего прежде она не слышала, будто они с ней говорили, передавая какой-то зашифрованный код, который она могла бы разгадать, да не получалось. Река, земля, все цветы и деревья благоухали с такой неистовой силой, что Сандугаш впадала почти в опьянение от этих ароматов. Хотелось быть одной, уйти к Байкалу или в лес, хотелось бежать, бежать, бежать, а потом кружиться на одном месте, глядя в небо, и упасть в траву, раскинуть руки, и жадно пить пьянящий воздух, и обнять себя – тесно-тесно, и стиснуть бедра, ощущая, как что-то пульсирует в глубине тела. Хотелось, чтобы кто-то любимый, значительный, важный стиснул ее в объятиях, до боли, до хруста. Хотелось, чтобы наконец появился кто-то, на кого она могла бы излить всю накопившуюся в ней любовь – и отдать созревшее, жаждущее ласки тело.

Однажды Сандугаш приснился сон, в котором они с Белоглазым занимались любовью. И впервые в этом было не насилие, не боль, не страх, а наслаждение. Она понимала, что Белоглазый опасен, но любила его, так любила… Зарывалась пальцами в светлые волосы, притягивала его голову ближе к себе, прижималась губами к его тонким губам, впивалась поцелуем, и с поцелуем словно переливала в него свою любовь, свою душу!

Сон был прекрасен.

Но в реальности Сандугаш была мучительно одинока.

Бабушка жила в одном из «новых домов», которые вообще-то уже были старыми. Свою двухкомнатную квартиру она не очень любила и все еще жалела о снесенном родительском доме. Но Сандугаш нравилось у нее бывать. Тесновато, но как уютно! Много ковриков, сувениров, привезенных дедушкой из командировок. Проигрыватель и полка с пластинками.

Сандугаш обожала старые песни. И Анну Герман. Так теперь не пели уже, просто не умели – видимо, не рождалось больше таких певиц. Да и песен таких не писали, чтобы сердце из груди рвалось в ответ на нежное, чистое, как удар колокола: «Мы эхо! Мы эхо! Мы вечное эхо друг друга!»

Вот только такой должна быть любовь, только такой…

К тому же дверь в дверь с бабушкой жили Волгины, чья старшая дочка, Рита, училась в одном классе с Сандугаш. Они не то чтобы дружили, но приятельствовали. Когда становилось скучно, с Ритой можно было пойти погулять или съездить в кино. Она была отличная девчонка, не такая тупая и помешанная на парнях, как другие. И не такая одержимая учебой, как школьные отличницы, только и бредившие поступлением в институт. Зато яркая, интересная, веселая. Сандугаш только чуть-чуть впустила ее в свой мирок – и оказалось, что от Риты идут свет и тепло, захотелось всю душу распахнуть ей навстречу. Сандугаш даже жалела обо всех тех годах, которые они потеряли, пока были просто приятельницами, а не подружками.

Рита больше всего любила шить. Обожала передачу «Модный приговор» и подобные иностранные, про чудесное перевоплощение с помощью одежды и прически, поэтому была в курсе всех модных веяний. С модными вещами в Выдрине и соседних селах было напряженно, все одевались на вещевом рынке, а там сплошные кривоватые творения китайских фабрик. Да и где деньги взять на настоящие модные вещи? Рита страдала от того, что не может выглядеть стильно, поэтому сама научилась шить и превращала унылые китайские шмотки с рынка в настоящие произведения искусства. Когда она появлялась в обновках, Сандугаш знала: это наверняка ее собственное творение, надо похвалить. И хвалила кружевные мини-юбки, слишком яркие блузки, вечерние платья, в которых подруге некуда было пойти, и она ходила в кино или просто погулять…

– Рита, какая же ты красивая! – восхищалась Сандугаш.

Рита и правда была… ошеломляющая. И Сандугаш не могла не любоваться ею.

Рита вертелась, принимала вызывающие «модельные» позы, демонстрируя очередную обновку, и щебетала:

– Юбочка переделана из старой юбки и обшита тюлем! Полосочку кружева я купила в остатках, поэтому дешево, а сюда как раз хватило! Здорово, а? Посмотри, вот эта модель, я пыталась ее скопировать… – Она протянула журнал.

Сандугаш посмотрела – и правда, удалось скопировать!

– Рита, ты талантище. Вот тебе точно надо ехать куда-то учиться. Будешь модели придумывать и шить. Сколько людей ты сможешь сделать красивыми и счастливыми!

– Ой, да кому я нужна? Лучше стану хорошим психологом и буду помогать людям. Сейчас такая жизнь, что трудно не сойти с ума со всеми кризисами, войнами и безденежьем.

– Психологом? – удивилась Сандугаш.

– Да. Это хорошая работа. В городах жизнь нервная, психологов нужно ужасно много. А дизайнеров и так посмотри сколько. Мир сходит с ума, а я не хочу принимать в этом участие и не буду ни с кем конкурировать.

– Я тоже, – вздыхала Сандугаш. – Но все-таки мне кажется, что красивой одеждой тоже можно сделать человека счастливым.

– Говорю тебе, дизайнеров одежды пруд пруди, а психологи всем нужны. Ты телевизор почти не смотришь, только сериалы эти свои про любовь с вампирами и оборотнями, а я-то смотрю и знаю, что в жизни творится. Вампиров и оборотней как-то совсем не попадается. Дизайнеров до фига. А в городах стресс и у каждого психолог. И у каждого психолога полно пациентов. Они сейчас нужнее, чем ухо-горло-нос.

К экзаменам готовиться Сандугаш уходила к бабушке – близнецы мешали. И Рита, у которой были трое младших братьев-сестер, тоже повадилась к ней, в пустую тихую квартирку.

Рита, в отличие от Сандугаш, получила серебряную медаль и уехала в Улан-Удэ поступать в Гуманитарный университет. В августе вернулась: недобрала баллов. Решила, что будет год готовиться, а на будущий поступит. Устроиться на работу ей не удалось, но ее мама была женщиной активной и смогла найти для Риты заказы на шитье. И вот Рита полдня корпела над учебниками, а полдня строчила на машинке. Иногда даже ночью шить приходилось. Прикованная к машинке, она стала для Сандугаш лучшим слушателем, когда той понадобился конфидент. А уже через несколько месяцев Рита была для Сандугаш лучшей и ближайшей подругой. Первой за жизнь настоящей подругой. Потому что она все выслушивала, не осуждала и вообще относилась с пониманием, а если давала советы, то только практического свойства.

– Не хочет предохраняться? А ты хочешь залететь от женатого мужика и чтобы потом из тебя ребенка выковыривали? Не хочешь? Тогда сама презервативы купи и ему скажи: не наденешь резинку – ничего не получишь… Ох, ладно, я куплю тебе презервативы. Мне плевать, что обо мне подумают, а тебя жалко.

Вот какой замечательной подругой была Рита. За презервативами она ездила в соседний город, но все равно ж все всех знают. Рита была девственницей, а теперь все думали, что она с кем-то… Но ей было все равно.

– Сандугаш, я не дочка шамана, обо мне сплетничать не интересно. Ну, будет моему парню сюрприз, что я целочка. А ты – не от мира сего, тебе на аборт нельзя. А что я думаю про Костю твоего, я тебе потом скажу. Когда ты его чуть меньше любишь будешь.

Сандугаш вздыхала. Забирала презервативы. Она испытывала одновременно жгучую благодарность к Рите за то, что та спасла ее от необходимости презервативы покупать, и жуткий стыд, и неприязнь – Рита осуждает Костю, ее любимого Костю! Но ведь понятно, со стороны-то все выглядит не очень красиво, никто же не знает, как оно изнутри, какая у них с Костей любовь.

Для Сандугаш – первая. И сразу настоящая. Для Кости – первая настоящая. Он сам так сказал. Что раньше было – все не то. Он искал настоящую любовь. И вот он ее встретил. То, что Костя – ровесник ее отцу, не важно. Так случилось, что он родился слишком рано. Или Сандугаш слишком поздно. Но главное – они все же встретились.

Нет, если быть совсем уж честной, встретилась Сандугаш с Костей давно. Она его, собственно говоря, всю жизнь знала. Дядя Костя с ее отцом учился в одном классе, и они остались приятелями. Дружили вчетвером: Бата Доржиев, шаман, Константин Еремеев, автомеханик, Юрий Суслов, учитель физкультуры, и Михаил Лобченков, бывший матрос, а ныне – сторож в продмаге. Иногда Бата Доржиев встречался со своими школьными «пацанами» совсем как обычный человек – рыбу ловили, шашлыки жарили. Правда, он не пил, да и другие в его обществе напиваться стеснялись. Но в остальном нормальные мужские посиделки – ржали, как кони, анекдоты рассказывали, байки всякие.

Константин и Юрий успели в Афганистане отслужить.

Юрий не любил об этом вспоминать, сколько пацаны в школе его ни выспрашивали про татуировки и про шрам на плече – впереди маленькая белая звездочка, сзади большая красная вмятина, – он отказывался говорить. Хотя мог бы наболтать всякого и в глазах у парней стать героем. Круто же! В Выдрине был обелиск памяти восьмерых погибших в Великую Отечественную, но в Афгане только двое служили, а больше ничего интересного для мальчишек не было. Но Юрий молчал.

Константин, наоборот, рассказать умел и любил. Он читающий был, в отличие от большинства местных. Правда, читал преимущественно детективы, но хотя бы слова сложить умел. Все планировал сам книжку написать, про свои афганские приключения, но руки не доходили. А рассказывал замечательно! Про душманов, у которых имелась особая кожаная портупея, а в ней отдельный кармашек для двух последних пуль: одну – коню, другую – себе. Так традиция афганская велит. Поскольку коней у душманов не было, предпоследнюю пулю полагалось отдать врагу, а последнюю – себе.

Как душманы головы отрезали и складывали из них пирамиды, прямо как на той картине в учебнике… Да, да, «Апофеоз войны». Он как увидел в первый раз, чуть не обделался от ужаса. Но обделаться – это ничего, это бывает. Тело иногда предает, лишь бы дух был сильным. Иногда и победитель после боя выясняет, что в процессе обделался. Ну и что? Главное – дрался, как зверь, себя не помня и не чувствуя, что с телом творится.

Рассказывал про перестрелки в горах и показывал, как быстро надо вскакивать и нырять в укрытие. Показывал, как их обучали вскочить с колен одним прыжком, даже если руки сзади связаны. У него до сих пор это получалось. Прыжок – и он на ногах. Прыжок, взмах ногой – и враг повержен!

Сандугаш всегда им любовалась. Красивый он был. Мягкие, светло-русые с золотом волосы, веселые карие глаза с золотистыми искорками, и кожа загорала тоже как-то золотисто, а не просто темнела, как у других. Юношескую поджарость, почти изящество, литое, мускулистое тело он сохранил и после сорока.

Сандугаш обожала дядю Костю, восхищалась им, как живым героем из боевика, но не была влюблена. Он был с детства знакомый, почти обыденный, а от любви она ждала чего-то необыкновенного. И уж точно тот, в кого она влюбится, будет не из здешних, не из знакомых. Он приедет издалека. Почему-то лучше всего Сандугаш представляла себе руки будущего возлюбленного: сильные, но тонкие, с изящными пальцами, руки пианиста, руки без мозолей, без загара.

У Кости были руки рабочего. Мозолистые, с въевшейся, невымывающейся чернотой.

Но это не имело никакого значения, когда Сандугаш осознала, что любит его.

Случилось все как-то очень банально: она выходила из магазина с тяжелыми сумками, он собирался в магазин войти, но передумал. Перехватил ее сумки:

– Давай помогу донести.

– Да я сама, дядь Кость…

– Девушкам тяжести таскать вредно. Особенно красивым девушкам.

Он не в первый раз сказал, что она красивая. Да Сандугаш и так знала, но взгляд, которым он сейчас смотрел на нее… Это был совсем не прежний веселый и доброжелательный дяди-Костин взгляд. Это был жадный, восхищенный, жаждущий взгляд мужчины. Никто так на нее не смотрел! Только Белоглазый во сне. Но там все было иное, страшное, а здесь – солнечное и радостное.

– Что-то ты бледная, Сандугаш. Слишком много училась, да? Давай-ка я сумки твоим родителям заброшу и повезу тебя кататься на лодке. В детстве ты любила, а я давно тебя не катал. У меня сегодня свободный день. Покажу тебе такую красивейшую заводь с кувшинками! Тьма синих стрекоз. Как в сказке.

Сандугаш радостно согласилась. Отца дома не было. А мама хоть и удивилась, что Константин взялся развлекать ее дочь, но особого внимания на это не обратила. Не подумала даже о том, что в Выдрино он первым бабником слывет, что от трех бывших жен у него семеро детей, а от четвертой, теперешней жены, Марины, трехлетняя девочка. Что если бы в Выдрино существовало понятие «репутация», у Константина Еремеева она была бы в высшей степени скверной.

Сандугаш в голубом сарафане и косынке от солнца сидела на корме, а Константин греб. Он скинул рубашку. Она смотрела, как напрягаются и опадают мускулы на его руках и груди. Это было красиво. Все в тот день было красиво. И заводь с кувшинками и стрекозами. И то, как он выдернул одну кувшинку и снял с Сандугаш косынку, чтобы вплести ей в волосы цветок. И то, как он смотрел на Сандугаш, чуть прищурившись, и глаза у него казались непроглядно темными, а ресницы, выгоревшие на солнце, слегка золотились.

В тот, первый, день он ее даже не поцеловал. Только провел пальцем по плечу, словно поправляя сползшую лямку сарафана. И это прикосновение было как ожог.

Ночь Сандугаш провела почти без сна. Думала. Осознавала. И к утру поняла, что влюблена в него. Что всегда была влюблена в него, просто не понимала… Она потому так сильно чувствовала переполняющую ее нерастраченную любовь, что эта любовь была уже обращена к совершенно определенному человеку, у любви был избранник, просто Сандугаш его не видела! А солнце осветило его – и вдруг стало все ясно.

Ясно, но сложно. Приятель отца. Женатый.

«Может, на самом деле он-то ничего ко мне и не чувствует?»

Она решила проверить. Промаявшись день, вечером пошла к автомастерской. Так, словно гуляет. Словно ничем не занята. Только надела самое лучшее свое платье – белое, с кружевами, которое ей для выпускного купили. В нем Сандугаш чувствовала себя женщиной из другого мира, из телесериала со страстями, из роскошного особняка, где мужчины в смокингах пьют шампанское, преступления совершаются из-за миллиардного наследства и у всех страшные тайны… Пострашнее, чем быть влюбленной в друга отца, к тому же женатого.

Костя показался в семь. Подошел к ней со счастливой улыбкой, так, словно знал, что она придет, но при этом ее приход все равно стал для него драгоценным подарком.

– Сандугаш… Какая же ты…

– Костя… Я тут просто… – Она не знала, что сказать.

– Пойдем отсюда, а? Людно тут. Я знаю, где мы спокойно можем посидеть и поговорить.

Сандугаш немного боялась, что Костя прямо сейчас поведет ее куда-то, где будет кровать и ей придется сделать то, что все любящие женщины делают для мужчин. Но он отвел ее к лодочной пристани, усадил в лодку, долго греб вдоль берега Байкала, пока не нашел удобное место, чтобы причалить. Костя спрыгнул в воду, Сандугаш хотела последовать за ним, но он буркнул: «Сиди!» – и с ней вместе вытащил лодку на камни. Потом они шли, взявшись за руки, по берегу вверх, пока Костя не вывел Сандугаш на поляну: будто комнатка, на полу мягкий ковер с мелкими цветочками, деревья и кусты – стенами, а потолок – бледно-голубое небо. Говорили о чем-то неважном, необязательном, Сандугаш потом и вспомнить не могла, о чем именно, зато помнила, как заново открывалось ей все в Косте: его голос, движения, запах. И ощущение своего тела как нового: коленок, локтей, тяжести волос на спине.

– Твой отец никогда мне не простит…

– Чего не простит?

– Того, что я влюбился в тебя. Но я не мог не влюбиться. Ты здесь как инопланетянка. Все бабы, а ты… чудесное явление.

– А Марина?

– Она баба. Я мужик, мне нужна баба. Но я только сейчас понимаю, что это такое, когда настоящее… Другие в семнадцать, а я в сорок девять… В семнадцатилетнюю, – с горечью сказал Костя.

– Мне почти восемнадцать.

– Да не в этом дело. Ты мне в дочки годишься. Непорядок это.

– А мне все равно. Мне кажется, я всегда знала, но только сейчас поняла… что люблю тебя.

– И мне кажется, что я всегда знал, что ты меня любишь. И что ты – для меня. Иди сюда…

Сандугаш подумала, что вот сейчас все и случится. Она знала, в первый раз бывает очень больно, но надо перетерпеть. И готовилась перетерпеть. Костя снял ее белое платье, маленькие белые трусики, но не лег на нее, а принялся ее гладить. Просто водил по ее телу, по рукам, по ногам жесткими, шершавыми, горячими руками. И солнце грело Сандугаш, а когда она закрыла глаза, ей показалось – они ласкают ее вдвоем, Костя и солнце. Он накрыл рукой темный мысок между ее ногами, чуть надавил ладонью – она ахнула от остроты пронзившего ее наслаждения.

– Вот и роса у тебя появилась, женская, – с удовольствием сказал Костя и начал мягко, ритмично нажимать, так, что Сандугаш выгнулась дугой, руку закусила, чтобы не закричать.

Потом он лег на нее. И она почувствовала сквозь ткань его брюк жесткий, напряженный корень… «Мужской корень» – так называли в их местах то, для чего другие слова были медицинские или грубые. Но медицинские и грубые не подходили совсем. А «корень» – чудесное, правильное слово, Сандугаш только сейчас поняла. Корень. Корень жизни. Костя прорастет в Сандугаш своим корнем…

Он долго целовал ее губы, шею, маленькую грудь. Он распалил ее, а потом вскочил, отбежал за деревья и с шумом обрушился в воду. Пока он плавал, Сандугаш пришла в себя и оделась.

Возвращались молча.

Помогая Сандугаш выбраться из лодки, Костя сказал:

– Если готова по-настоящему, завтра вечером приходи. Пойдем на квартиру к другу. Он уехал на заработки, а мамаша его в больницу легла. Пусто там, у меня ключи есть. Но подумай сначала.

– Не о чем мне думать.

– Есть о чем. Подумай. Не хочу, чтобы ты потом говорила, что я неопытностью твоей и молодой дуростью воспользовался.

– Я не скажу. Что ты, Костя?.. Я не скажу.

– Хорошо. Тогда завтра.

– А сегодня?

– Так понравилось? Так хочется? – рассмеялся он.

Сандугаш покраснела.

– Хочу быть с тобой. По-настоящему. Хочу любить тебя. И не хочу ждать до завтра.

Квартира друга находилась в одном из «новых домов», за дом до бабушкиного. В квартире было пыльно, пахло кошками и корвалолом. Источник первого запаха вышел, мурлыча, в прихожую, потерся о ноги Кости.

– Сейчас уберу за ним и накормлю. А ты пока… Ну, осваивайся.

Он ушел в одну комнату двушки, а Сандугаш пошла в другую. Стояла у окна, смотрела вниз, во двор. Ей было страшно и весело, и она была невыносимо, отчаянно счастлива. Пусть это все не было красиво, пусть не так, как у Эдварда с Беллой, и никаких свечей на полу, и никакого купания в водопаде, и вообще ничего такого, что бывает в кино… Но это было настоящее, и чувство новизны захватило ее полностью, ей даже казалось – все в ее теле стало новым теперь, когда она дала свободу своей любви, осознала и признала ее.

Костя осторожно тронул Сандугаш за плечо. Она повернулась к нему с улыбкой. И они целовались, целовались, целовались и продолжали целоваться, когда упали на кровать, которую Костя уже застелил свежим бельем. От поцелуев он отвлекся на то, чтобы выгнать в коридор кота, проявлявшего избыточное любопытство. А потом он разделся и стоял перед ней на коленях, целуя и тепло дыша в самое уязвимое местечко, и затем в постели обцеловал каждую выступающую косточку, приговаривая: «Тоненькая, какая же ты тоненькая, девчоночка!» И Сандугаш уже дождаться не могла – когда же, когда же будет то, чего она так боялась и ждала?.. И это случилось, и это было больно, и это было радостно и немножко стыдно. Но очень важно и нужно: так она почувствовала себя по-настоящему принадлежащей Косте. Его женщиной.

Обидно только было, что он не пошел ее провожать.

– У тебя губы припухли. Видно же, что целовалась. Пусть отец пока думает, что с мальчишкой каким-то.

– Ты так его боишься?

– Я боюсь его обидеть.

О том, не боится ли он обидеть жену, Сандугаш спрашивать не стала.

Толстую глупую Марину Петровскую с крашенными в желтый цвет волосами Сандугаш помнила еще старшеклассницей, смешливой любительницей школьных дискотек, законченной троечницей. Она казалась настолько случайной женщиной в жизни Кости! Женаты они… Ну и что? Это не имеет значения. Он три раза разводился. Все остальные тоже были случайными. А настоящее… оно чувствуется.

Настоящее – это то, что у Кости с Сандугаш.

Их любовь была как пожар. Падение друг в друга, как в пропасть. Полное забвение всего на свете, кроме любви. Свидания почти каждый вечер.

Сандугаш врала, что идет к Рите. Да, они подружились за последнее время, и мать только радовалась, что у дочери наконец появилась подруга.

Врал ли Костя жене, Сандугаш не знала и знать не хотела.

Они с порога начинали целоваться. Потом Костя все же отвлекался: покормить кота. Кошек он любил. И как бы ни был охвачен страстью, не мог забыть поменять коту воду и насыпать свежую порцию корма. Сандугаш это умиляло. Костя, сильный, смелый, красивый Костя был еще и нежен, жалел кота! Сухой корм ему покупал за свои деньги, потому что хозяйка, конечно же, ничего не оставила, когда ее увозили на «скорой».

Но как потом он рвал одежду с себя и с Сандугаш, как впивался поцелуями в ее тело, в первое, что попадет под губы – в шею, в плечо, в грудь… Ей по-прежнему было немножко больно, когда он входил в нее, но Сандугаш полюбила эту боль. А иногда он ласкал ее, как тогда в лесу, и она даже кричала от наслаждения.

Вот только ночи они не проводили вместе.

– Ты должна возвращаться домой.

– Я хочу сказать отцу. Перестать прятаться. Пусть он знает. Я уже взрослая. И у нас все очень серьезно.

– Да. Но я хочу сначала развестись с Маринкой. Чтобы тебе было, куда уйти. Ко мне. Потому что может возникнуть такая ситуация, что тебе надо будет уйти.

Сандугаш соглашалась и дома молчала.

Она не хотела думать о том, куда уйдут Марина с дочкой, чтобы у Кости появилось место, где он примет Сандугаш. Но думать все же приходилось. Костя жил в доме, построенном еще его прадедом. Родители рано умерли, но дом всегда содержался в порядке, своевременно подновлялся и сейчас был крепкий, удобный. Сандугаш вполне представляла себе, как счастливы они могут быть в этом доме. Вдвоем, а потом с детьми…

Костя никак не мог позволить себе оставить родительский дом жене и вить новое гнездо на новом месте. Значит, он отправит Марину к ее родителям? Но у Петровских и так полон дом детей. Религиозные они были, рожали, сколько бог давал. Одиннадцать человек нарожали. Говорили, что бывало время, когда их дети с голодухи обдирали обои и жевали, ведь на обоях клей из муки… Младшие Петровские ходили в жутких обносках. А старшие все девки, и всех родители очень старались выдать замуж. Марину выдали, как только она, как говорили, «залетела» от Кости. Ей тогда восемнадцать только исполнилось. Не настолько уж она старше Сандугаш, но выглядит, как тетка. А что, если она не уйдет, просто потому что уходить ей некуда? Но не может же она не уйти, если Костя с ней дальше жить не захочет!

Неприятные это были размышления. В конце концов, Сандугаш их отгоняла и принималась мечтать о том, как они с Костей будут вместе жить. Ничего сказочного, ничего из кино, но настоящая любовь даже обыденность превращает в непрерывное счастье. Она в это верила.

Мысленно Сандугаш многократно репетировала разговор с отцом. По совету Риты, много интересного почерпнувшей из учебников по психологии, Сандугаш ставила перед собой стул и представляла, что это ее отец.

– Кричи на него! Выскажи ему все, что думаешь! Самыми плохими словами! Давай же! – подзуживала Рита.

Но у Сандугаш не было плохих слов для отца.

– Я люблю Костю. Только с ним я могу быть счастливой. Я уже взрослая, имею право выбирать свой путь.

Рита посоветовала ей сделать татуировку.

– Когда меняешь что-то в своем теле, ты меняешься сама как личность. Татуировка – это больше, чем рисунок. Это новая черта облика. Можно сначала изменить тело, а потом духовно подтянуться к этому изменению.

Тату-салон был в соседнем городке. Держал его бывший заключенный – купил себе машинку и снял в поликлинике одну из смотровых, узенькую комнатушку с кушеткой. Он гордился, что у него все стерильно, а для каждого посетителя на кушетку стелется свежая простыня. Татуировки он делал не слишком сложные и только в один цвет. Сандугаш долго думала, что она себе выбьет. Хотела сначала надпись, как у Анджелины Джоли: «A prayer for the wild at heart kept in cages». В журнале она прочла, что это переводится как «Молюсь за диких сердцем, заключенных в клетке». Ей очень понравилось. Но длинная надпись – долго, дорого и больно.

– Символ свободы. Что-нибудь крылатое. Бабочку? – предложил татуировщик.

– Бррр. Не люблю я их. Особенно жирных белых ночных мотыльков…

– А стрекозу?

Сандугаш задумалась. Синие стрекозы вились над кувшинками в тот первый день, когда Костя понял, что любит ее, а она любит Костю…

– Птицу? Ласточку? – продолжал спрашивать татуировщик.

Птицу…

Птицу!

Соловья!

Соловей из ее сна, он всегда делал Сандугаш счастливой. Так пусть он останется с ней насовсем.

– Соловья. Летящего.

– Я не знаю, как они выглядят. Принеси картинку.

Сандугаш, мучаясь угрызениями совести, вырвала картинку из библиотечной книги «Птицы Бурятии» и принесла татуировщику. Он сделал набросок. Очень приблизительно получилось. Маленькая птичка. Даже непонятно, что соловей.

Но она будет знать, что это соловей. Ей этого хватит.

Место для татуировки Сандугаш выбрала на левом боку, на ребрах. Это место редко кто видит. Только любовник. Или во время купания. Родители заметят не скоро. А Костя… Костя поймет. Должен понять. Он понимает ее во всем!

Но Костя не понял.

– Зачем ты испортила себе кожу, Сандугаш? У тебя такая кожа! Зачем ты?..

– Мне было нужно. Это символ свободы. Он поможет мне измениться внутренне так, как я изменилась внешне.

– Ох. Символ свободы… Говорят, теперь татуировки можно вывести?

– Можно. Но я не буду.

Татуировка болела, потом чесалась. Но наконец все неприятные проявления прекратились, и соловей стал частью тела Сандугаш. Как будто большое, странной формы родимое пятно.

А однажды Костя, обцеловывая ее всю, поцеловал и соловья. И это было словно бы окончательное принятие… Когда он это сделал, Сандугаш поняла, что готова к разговору с отцом.

– Не говори с ним, пока у меня не будет возможности куда-то тебя забрать.

– Не буду. Но я готова. Это для меня важно.

Валентина Петровна, мать Костиного друга, вернулась в свою квартиру и к своему коту, но чувствовала себя плохо, поэтому Костя регулярно покупал ей продукты и лекарства, иногда помогал с уборкой. Валентина Петровна считала себя обязанной Косте, так что любовное гнездышко переносить не пришлось. Они так и встречались в этой квартире. Валентина Петровна, конечно, полюбопытствовала, кого Костя к себе водит, и изумилась, увидев красивую дочку шамана, но болтать об этом не стала. То ли из хорошего отношения к Косте, то ли из страха перед шаманом. Костины измены, кажется, для всех вокруг были в порядке вещей. Он умел очаровывать женщин всех возрастов, и все они прощали ему избыточную любвеобильность.

Сандугаш и Костя были любовниками уже семь месяцев, когда им представилась возможность наконец-то пожить вместе, не разлучаясь даже на ночь. Марина уехала на месяц в Улан-Удэ, к младшей сестре, которая год назад вышла замуж, а сейчас родила ребенка. Роды были трудные, ей требовались уход и помощь по хозяйству. Дочку Марина оставила у своих родителей. Дом был свободен. И Костя больше не находил причин, почему бы Сандугаш не рассказать отцу правду об их отношениях.

По Костиному лицу она видела, что ему очень не хочется… Он бы предпочел, чтобы все и дальше оставалось так же: они бы встречались вечерами в той самой квартирке, где все началось, и расходились по домам. Но Сандугаш хотела, чтобы ее любовь получила признание. Хотела вывести любовь из тени на солнце. Хотела почувствовать себя женой. Засыпать и просыпаться рядом с ним. Ей это казалось важным.

Для признания она выбрала семейный ужин. Дождалась, пока мама покормит близнецов и наконец сможет уделить внимание дочери.

– Я хочу сказать кое-что важное, – начала Сандугаш. – Я люблю одного человека. И мы хотим быть вместе. Он тоже меня любит. Мы поженимся, как только он разведется. Но я хочу, чтобы вы уже сейчас знали, что мы любим друг друга. И я могла бы пожить у него. И уходить к нему безо всякого вранья, чтобы вы знали…

Она запуталась в словах, не знала, что дальше говорить, подняла глаза на отца, на мать.

Отец смотрел в чашку с чаем. Мать смотрела на отца.

– Я правда люблю его. Это очень серьезно.

– И кто же он? – ровно спросил отец.

– Это Костя. Ну… дядя Костя. Я знаю, что у нас огромная разница в возрасте, но мы действительно любим друг друга! Я взрослый человек. Я имею право на свободу.

Отец молча встал из-за стола, хотел выйти из кухни, но Сандугаш опередила его, выпорхнула перед ним, как перепелка, защищающая птенцов от охотника:

– Не смей! Не смей ничего с ним сделать! Я не прощу! Я умру, если с ним что-то случится! Утоплюсь!

– Я не буду с ним ничего делать. Он сам все сделает. И с собой, и с тобой. Тебя мне жалко, ты глупая девочка. Но раз ты такой взрослый человек и имеешь право на свободу, наслаждайся свободой. Уходи к нему, если хочешь. Я тебе одно запрещаю: аборт делать. В нашем роду этого не было и не должно быть. А после того, что я сделал, чтобы родились твои братья… Убийство ребенка будет иметь страшные последствия. Один из них, – отец кивнул в сторону близнецов, увлеченно мутузивших друг друга, – точно умрет, если ты сделаешь аборт. Так что ребенка, если что, принесешь мне. А сама – как хочешь. Если даже утопишься – это твой выбор.

– Мы предохраняемся, – пристыженно прошептала Сандугаш.

Отец кивнул, обошел ее и поднялся по лестнице наверх. Включил телевизор.

Мать, подхватив близнецов, кинулась следом.

Сандугаш осталась стоять посреди кухни. Она ждала другого – ссоры, проклятий… В общем, бурного проявления эмоций, чего у них в семье прежде не случалось, но сейчас должно было случиться, ведь раньше не было такого серьезного повода! Но отец… Получается, просто отпустил ее? К Косте? И она может уйти прямо сейчас?

Почему-то прямо сейчас у Сандугаш не было сил уйти. Она поднялась в свою комнату, легла и тут же заснула. Ей приснился Белоглазый. Он снова был волком. Сомкнул челюсти на ее запястье, держал крепко, но не больно, не прокусил даже кожу. При этом вырваться было невозможно, и Сандугаш шла за ним через голый весенний лес, зная, что в конце прогулки Белоглазый ее убьет.

Проснувшись, Сандугаш вдруг поняла, что с тех пор, как они с Костей стали любовниками, она перестала видеть свои страшные и странные сны. Она больше не видела Белоглазого. Не видела убийств. Сны ее были или про Костю, или… или она даже вспомнить их не могла.

Что ж, значит, отец прав: она стала женщиной, и все кончилось.

– Да и не жалко! – сказала вслух Сандугаш.

На самом деле было жалко. Мучительно, до боли, до слез жалко, что она больше никогда не почувствует присутствие Соловья… Сандугаш вздохнула и погладила татуировку на ребрах. Она сделала свой выбор. И теперь должна идти дальше.

На следующий день Сандугаш ушла к Косте.

Хотя раньше она не жила в деревенском доме с сортиром на улице, с душем в пристройке и ей не приходилось готовить на плите, которую топили дровами, все эти трудности казались даже и не трудностями, а яркими штрихами реальности, новой реальности, в которой они с Костей были вместе и счастливы. Как же они были счастливы! Несмотря на то, что все соседи относились к ним с осуждением. Несмотря на то, что мать Марины прибегала к дверям и выкрикивала отвратительные бранные слова. Это тоже были штрихи реальности, и от всех неприятностей только ощутимее становилось, как сильно Сандугаш любит Костю, насколько полностью и всеобъемлюще она готова отдать ему себя, все ради него вытерпеть…

Но за день до возвращения Марины он привел домой дочку, Юлечку.

Стараясь не встречаться с Сандугаш взглядом, сказал:

– Марина завтра вернется. Нам с ней надо расстаться по-человечески. Она плохого мне ничего не сделала. Просто не люблю я ее.

– Мне пока надо уйти?

– Да. Прости… Ты же простишь меня? Ты придешь ко мне снова? Туда? К Валентине Петровне?

– Приду, – сказала Сандугаш, чувствуя, что не может сдержать слезы обиды. – Но ты уж решай как-то побыстрее.

– Обещаю, малыш. Я решу все как можно быстрее.

Костя торопливо поцеловал Сандугаш.

Юлечка смотрела на них завороженно. А потом улыбнулась и сказала:

– Тетя красивая. Как в сказке.

Сандугаш дернулась из объятий Кости, схватила рюкзак со своими вещами и выбежала. Догонять ее Костя не стал.

Домой Сандугаш вернуться смогла не сразу. Сначала перебралась к бабушке. Та причитала, конечно, ругала Костю, пыталась «по душам» поговорить, но и в этом разговоре продолжала Костю оскорблять, а Сандугаш жалеть, как будто она дитя несмышленое, глупенькая Красная Шапочка, и ее Серый Волк в лес заманил и плохое с ней сделал. Сандугаш затыкала уши и тупо смотрела в чашку с чаем. Бабушка умолкала и с горестным видом подсовывала внучке пирожки. Пирожки она пекла чудесные, особенно любила Сандугаш те, которые с луком и печенью, и те, которые с рыбой и рисом. Объедение, а не пирожки. Но есть не хотелось. Ничего не хотелось. Ей было плохо. После того как она жила с Костей, засыпала с ним каждый вечер, провожала его на работу, встречала с работы, когда они были как муж и жена, потерять все это было мучительно. Ей казалось, она поняла, что такое ломка. Ее даже знобило от тоски.

На первое же намеченное свидание летела, словно спасение ее жизни зависело от того, как скоро она увидит Костю и получит от него доказательство, что вся их любовь – не ее выдумка. Его ласковый взгляд, чуть насмешливая улыбка, будто он сам своих чувств стеснялся, его прикосновения, стук его сердца – все это говорило о любви, а Сандугаш так нуждалась сейчас в том, чтобы он признал их любовь как реальность! После всего, что ей говорили бабушка, Ритка, отец. Ей необходимо было заглянуть в его глаза, прижаться к его груди и снова ощутить себя воздушным шариком, летающим от счастья…

Но так, как раньше, почему-то уже не получилось. Да, Костя по-прежнему, едва они входили в комнату, принимался раздевать ее и покрывать поцелуями, и секс был такой же страстный, но что-то изменилось. Костя и всегда-то был не слишком разговорчив, а теперь его молчание висело между ними тяжело, плотно, непрошибаемо.

– Что с тобой?

– А что со мной?

– Ты какой-то не такой…

– Просто устал, малыш. Ты меня оживила, но сейчас усталость навалилась снова. Мне же не восемнадцать лет. К сожалению.

Она бросалась целовать его, он отвечал с пылом, вполне даже юношеским. Но все же что-то исчезло. Какая-то теплота, которая установилась между ними. Восторженность, с которой Костя смотрел на Сандугаш. Теперь он просто смотрел… Сандугаш говорила себе, что это ничего, это нормально, проходит первый период влюбленности, чувства становятся ровнее, но и крепче тоже. Однако не радовала ее эта ровность чувств.

Собравшись с духом, Сандугаш вернулась жить к родителям. Ходила на свидания из родного дома. Но однажды вечером, когда она уже совсем было собралась бежать к Косте, отец ее задержал:

– Подожди. Мне с тобой поговорить надо.

Сандугаш не могла ослушаться. Покорно пошла за отцом на улицу. Там он сел на крыльцо и ей указал на место рядом с собой: сядь. Она села. Почему-то сразу нервничать начала, хотя улыбка отца казалась безмятежной. Но у нее с детства был встроенный радар беды. Вот и сейчас – холодок в солнечном сплетении, сжавшееся горло.

Вечер был теплым – небо высокое и еще светлое, птицы поют. Безмятежность.

– Меня тут спрашивали о тебе, Сандугаш, – заговорил отец. – Ты ведь слышала такую фамилию – Коновалов?

– Так это тот чиновник, которого ты лечил, – удивилась она. – Тот, который нам продукты прислал. Откуда он меня-то знать может?

– А вот знает, – улыбнулся отец. – Видел тебя. Удивился, что у нас такая красавица живет. Заинтересовался очень.

– Отец! – Сандугаш даже на лавке подпрыгнула. – Что ты говоришь такое, ему же сто лет в обед!

– Глупая, да не для себя! Сын у него есть. Двадцать шесть ему. Хороший парень, избалованный только. Вот смотри. – Он извлек из внутреннего кармана старого пиджака фотокарточку и протянул Сандугаш.

С портрета улыбался крепкий широкоплечий блондин с наглыми глазами. Отлично сидящие джинсы, на заднем плане – блестящая «Тойота». От него веяло мещанской сытостью и предсказуемым безмятежным будущим. Видимо, он считался завидным женихом и давно к тому привык – это сразу считывалось по выражению его лица. Избалован, зациклен на себе.

– Петр Коновалов, – представил его отец с таким пафосом, как будто бы этот Петр находился рядом во плоти. – Учился в Москве, в МГУ. Потом вернулся, будет работать по линии отца. И правильно, тут у мальчишки все схвачено. Квартира большая в Иркутске, плюс дом трехэтажный в наших краях. Вот сейчас решил, что жениться хочет. И отец его считает, что ты отлично подошла бы.

– Пап, ну смешно. Он меня мельком видел и уже так считает?

– У таких, как Коновалов, взгляд наметан. Чиновник иногда может быть даже более проницательным, чем шаман… В общем, договорились мы, что во вторник ты вместе с Петром поужинаешь. Он тебя в ресторан хороший приглашает. Посмотришь на него – а вдруг? Это очень хорошая партия, я надеюсь, приглянется тебе пацан.

– Паааап! – Сандугаш даже душно стало. – Не хочу я! Прости, не пойду. Извинись перед Коноваловым. Скажи, что сердце мое занято или что-нибудь в этом роде.

– Сандугаш, – в голосе отца появились металлические нотки, – я не прошу тебя ни о чем неприличном. Просто ужин. Неуважительно отказываться. Он ничего плохого тебе не предложил… А вдруг Петр тебе понравится? Ты уже взрослая совсем. Никак к этому не привыкну, но это так.

– Папа… Но у меня же Костя. И у нас все серьезно.

Отец на несколько мгновений превратился в каменное изваяние. Резко выдохнул.

– Насколько я знаю, ты у него пожила, а потом он вернулся к прежней жизни. Жена и дочка снова при нем, а ты на свидания к нему бегаешь.

– Это временно. Он разведется, и мы поженимся.

– Что ж. Передай ему, что если его намерения серьезны, пусть приходит ко мне поговорить об этом. И не бойся, я ничего ему не сделаю. Просто передай, что я жду от него подтверждения серьезности его намерений в отношении тебя, Сандугаш. Иначе я буду считать себя оскорбленным, а его – негодяем и лжецом, совратившим мою дочь. Это можешь не передавать, если хочешь. Это – чтобы ты понимала.

– Я… передам. Ты хочешь, чтобы я… чтобы я за этого Коновалова замуж вышла?

– Он вполне подходит. Обидеть тебя он не осмелится. И да, я хочу, чтобы ты вышла замуж. Ты созрела. Стала женщиной. Мечешься, ищешь любви, хочешь вить гнездо. Но ты не там любовь ищешь и плохое место для гнезда наметила. Птицы умнее людей, на пепелище гнездо не вьют.

– Папа, Костя не виноват, что я так поздно родилась, что мы так поздно с ним встретились! Да, у него были другие женщины, но это не было любовью, папа, я хочу, чтобы ты тоже понимал. Это и для него первое серьезное чувство.

– Ты передай ему, что я его жду. Для серьезного разговора. Раз у него к тебе серьезное чувство.

– Хорошо, папа.

– Всё, иди.

Сандугаш казалось, теперь все будет хорошо. Отец готов принять Костю. Обещал ничего плохого не делать, если Костя подтвердит серьезность своих намерений. А его намерения были серьезны, они же собирались пожениться, как только он разведется! Возможно, снисходительное отношение отца и его готовность к диалогу подтолкнут Костю побыстрее развестись с Мариной. Костя же хочет помириться с отцом, и чтобы четверо старых друзей снова встречались на берегу Байкала, как будто ничего и не случилось! Для этого Косте достаточно заверить ее отца в серьезности своих намерений.

Однако Костя не обрадовался. Напротив – сначала разозлился, потом сник.

– Да что с тобой? Я не понимаю, ты разве на самом деле не хочешь жениться на мне? Отец же готов поговорить с тобой. Он волнуется о моем будущем, нашел мне какого-то жениха богатого…

– Вот и соглашайся идти за этого богатого.

– Да как ты можешь?! Костя, Костенька, мы же с тобой… Я без тебя не могу! Мы же любим друг друга, мы собирались вместе на всю оставшуюся жизнь, разве не так?

– На всю оставшуюся жизнь, может, и получится. Но это будет недолго. И не так, как мне бы хотелось. И в любом случае – тебя в это я мешать не буду.

– О чем ты говоришь? Я не понимаю…

Константин наконец решился посмотреть ей в глаза. Обнял, притянул к себе.

– Сандугаш, девочка. Я болен. Узнал совсем недавно. Никогда не болел, к врачам не ходил… Ну, и вдруг появилась проблемка. Пришлось сходить. И оказалось – все серьезно. Серьезнее некуда. У меня рак. Рак простаты. Как будто кто-то решил посмеяться и наказать за то, что блудил много… И именно сейчас. Когда у меня – ты…

Костя судорожно втянул воздух и подавил всхлип.

– Рак лечат! – выпалила Сандугаш. – С раком живут много лет!

Ей жизненно необходимо было заслониться хоть чем-то от этого страшного удара, хоть каким-то словом отбить его…

– Котенок, у меня вторая стадия. Но какая-то паршивая вторая стадия. Прогрессирует быстро. Если не лечиться, я проживу полгода, плюс-минус. Месяца два придется на умирание. Я буду орать от боли и гадить под себя. Перестану быть собой. И не хочу, чтобы ты это видела. Ты не будешь при мне сиделкой. Ты запомнишь меня мужиком, который мог тебя на руки подхватить и нести, и зацеловать в хлам. Мужиком, сильным, здоровым, а не орущим от боли, потерявшим человеческий облик. Поэтому мы расстанемся. Сейчас. Пока еще все так… так красиво.

– Нет. Нет, нет, – бормотала Сандугаш, отгоняя от себя ужасные слова, кошмарные видения. – Нет…

– К сожалению, да.

– Нет. Я не уйду. Буду с тобой до конца.

– Нет. Я тебе запрещаю. Сиделкой при мне ты не будешь. Для меня это станет унижением и мукой. Не хочу.

– Пойдем к отцу, он тебе поможет… Он не такой злой, чтобы теперь не помочь.

– Бата не злой, он бы помог. Но он не берется за онкологию. Говорит, это сгустки мертвой силы, и он всю силу потеряет, если будет с ними бороться. А они только быстрее больного сожрут, если их разозлить.

– Ты сказал, если не лечиться…

– Я не хочу лечиться. Лечение – это выблевать желудок, облысеть, покрыться язвами и продлить свою жизнь всего на несколько месяцев. И начинать все эти удовольствия надо уже сейчас. Альтернатива есть, но не для меня.

– Альтернатива?

– Есть щадящее и более действенное лечение. Но для этого нужны очень большие деньги. Надо ехать в Европу. Врач мне все расписал… Только у меня таких денег нет.

– А сколько нужно? Миллион?

– Да около того, – усмехнулся Костя. – А что, у тебя в кошке-копилке есть миллион, и ты готова мне его отдать?

– Я тебе готова все отдать. А миллион будет, – твердо сказала Сандугаш, вылезая из постели.

Ждать было нельзя. Надо бежать к Ритке. Когда там начинается этот конкурс, «Мисс Страна»? Может, она уже опоздала?

– Стой! Куда? Ты что, решила, что ли, за миллион для меня трахнуться с этим богачом, которому тебя папаша подсовывает?

– Нет. Но мне надо кое-что сделать… И побыстрее… – Сандугаш рывками оделась. Обернувшись в дверях, сказала: – Я очень, очень, очень тебя люблю.

– Странная ты. Глупостей только не делай, ладно? – вяло отозвался Костя.

Как же радовалась Сандугаш тому, что у нее есть Рита! Что есть в мире настоящая крепкая дружба, которая не знает слова «нет»!

– Страшно мне, Ритуль. Конкурировать придется, наверное, с сотней девушек. Никогда не думала, что надо будет на такое решиться… Но мне очень нужны деньги. Если займу первое место, я спасу Косте жизнь.

– Сандугаш, ты же можешь и не победить.

– Раньше ты говорила, что я обязательно смогу победить.

– Одно дело – просто поехать на конкурс красоты. Другое дело – когда от победы зависит все на свете. Ты будешь все время на нервах и с умоляющим взглядом. А надо быть раскрепощенной и сиять.

– Я буду раскрепощенной и сиять. Рит… ты говорила, что дашь мне денег…

– Я хотела тебе дать денег на твой шанс стать королевой мира. А не на спасение этого козла Кости. Но да, я дам. Кстати, а может, лучше напишем в какую-нибудь благотворительную организацию, вывесим его справки, если они у него вообще есть, начнем сбор средств…

– На детей еще собрать можно… А до взрослых никому дела нет. И это долго. А деньги нужны прямо сейчас.

– А если ты все же не победишь?

– Я стараюсь не думать об этом. Я просто думаю, что победа уже моя. Только мне надо пройти до нее определенный путь, и будет трудно.

– Ох, Сандугаш. Я же даже помочь тебе ничем не смогу, если что.

– Мне никто помочь не может. Я сама должна справиться.

Сандугаш сказала отцу, что поедет в Москву. И сказала зачем. Объяснила все про Костю, про его смертельную болезнь, про то, как нужен ей этот приз, чтобы отправить Костю на лечение… Отец молча кивал.

– Так ты меня отпустишь?

– Поступай как знаешь.

– У меня очень мало денег. Я одолжила у Риты, но все равно мало.

– Денег я тебе не дам. Чем меньше у тебя будет денег, тем меньше ты сможешь прожить в Москве и меньше глупостей натворишь. Помни: если будет ребенок – не смей его убивать. Я и так духам жизнь задолжал. А в остальном – делай что хочешь.

Бабушка пришла в ужас, но отдала внучке все свои сбережения: пятьсот пятьдесят долларов. Пыталась еще всучить флакончик «Estee», но Сандугаш отказалась забирать последнее бабушкино сокровище.

– И если что-то случится – звони. Отец на самом деле тебя любит и приедет, и поможет. Я его знаю, он ведет себя будто каменный, а на самом деле человек-то хороший.

– Я тоже знаю. Но ничего страшного не случится. Все уже случилось.

Уезжать надо было срочно: отбор на конкурс заканчивался.

Сандугаш пришла к Валентине Петровне, попросилась побыть в той комнате, где проходили их с Костей любовные свидания. Валентина Петровна пустила. Сандугаш почти час лежала на кровати, где подушка, как ей казалось, пахла Костиными волосами.

Когда она вышла – бледная, с покрасневшими глазами, – Валентина Петровна жалостливо спросила:

– Бросил? – И, не дожидаясь ответа, запричитала: – Вот такой он кобель, с юности, всегда кобелина был, как увидит красивую девчонку – из штанов выпрыгивает, жить не может, пока в постель не уложит… Мне казалось, с Маринкой он поуспокоился, она такая спокойная сама, добрая, понимающая, думала я – вот нашел наконец бабу себе по душе, а он опять… И как ему откажешь? Хороший парень, помогал мне… Хоть не погубил он тебя? Ты хоть не беременная?

– Не беременная.

– Ну, тогда и ладно. Поплачешь и забудешь. Ты же красавица, другого найдешь. А то и папаша тебе подыщет. А что не целочка – теперь же это не важно совсем, целок-то уж и не осталось. Замуж без пуза и не выходят теперь. Но гад он все же, гад, ты ж молоденькая совсем, да такая красавица…

– Не надо, Валентина Петровна. Он не виноват. Правда.

– Да знаю я, как не виноват…

– Не знаете. Спасибо вам за все. Пойду я.

– До свидания, деточка. И забудь его скорее. Забудь.

«Не забуду. Он – моя жизнь, вся моя жизнь, он – моя великая любовь, он – всё… Он во мне, а я в нем, мы слились воедино, мы вместе навсегда. И если он умрет, я тоже умру. Поэтому я должна победить. Ради нас обоих. Я пройду до конца и получу миллион. Я стану знаменитой, стану моделью, я буду очень много зарабатывать и лечить Костю. Как Селин Дион – она так долго защищала от смерти Рене Анжелила! Как Кэтрин Зета-Джонс, которая уже столько лет помогает Майклу Дугласу бороться с раком! Когда рядом любящая женщина и когда у любящей женщины много денег, рак можно отогнать. Даже на десять, на двадцать лет. У меня все получится. Потому что иначе быть не может. Иначе проиграем мы оба…»

Сандугаш Доржиева уехала в Москву за два месяца до своего девятнадцатилетия. Из родительского дома, помимо одежды, она забрала куклу, которую отец подарил ей на Новый год. Она тогда удивилась… Но на самом деле ей ужасно понравилась эта кукла. И она обрадовалась, обнаружив ее под елкой. Теперь Сандугаш не хотелось, чтобы близнецы, уже вовсю осваивавшие домашнее пространство, добрались до этой куклы и растрепали ее красивую прическу, содрали с нее чулочки и туфельки.

Сандугаш понимала, что придется снимать какую-то конуру, так пусть там будет хоть что-то красивое. Хоть эта кукла. От которой почему-то слегка пахло отцовскими горькими травами, маминым ванильным печеньем и бабушкиными любимыми духами «Estee».

Глава 6

Сандугаш боялась, что в Москве ее опять придавит той же невыносимой тяжестью, как это было в детстве. Надеялась только на то, что с тех пор, как она стала женщиной, многое изменилось. Она перестала видеть сны про убийства, когда отдалась Косте. Тогда же перестали являться к ней и видения из прошлой жизни. И Белоглазый перестал преследовать ее. Появился только в ту ночь, которую она провела у родителей, и снова исчез. Может, и в городе ей будет не так тяжко? Впрочем, даже если будет тяжело, она выдержит. Ради Кости. Как Атлант удерживал небо на плечах, она будет держать эту серую тяжесть, которая тем плотнее, чем больше город…

Но обошлось.

Более того, Сандугаш влюбилась в Москву с первого взгляда.

Это было так странно, совсем неожиданно. Она думала, ее встретит грязный, серый, неприветливый город и напугают огромные толпы. Да еще и мама предупреждала: в Москве человек человеку волк, никому не стоит доверять, в лицо тебе будут улыбаться, а потом нож в спину воткнут.

Но Сандугаш увидела эти широкие улицы, это высокое выцветшее небо над крышами похожих на готические замки сталинских высоток, этих модных женщин с надменными, чуть рассеянными лицами, эти яркие авто, сверкающие витрины – увидела и почувствовала себя как будто в странном урбанистическом храме. Город определенно был не просто средоточием домов, это было живое существо, со своим лицом, с характером, с прошлым, которое можно было прочитать по его морщинкам и трещинам, как по линиям на ладони.

Странно, но она совсем не растерялась. Вышла из аэроэкспресса на Павелецком вокзале, и ее закрутила разноцветная толпа. Впервые в таком городе, впервые в такой толпе – но при этом она чувствовала себя уверенно и спокойно. И точно знала, что надо делать: сначала немного восстановить силы, потом найти жилье, отправить фотографии на конкурс, найти любую работу и ждать того дня, когда финалисток заселят на репетиционную базу. Все просто, как дважды два.

Она не смотрелась в этом городе чужой. Как-то с самой первой минуты стала его частью. В Сандугаш не было ничего, что принято называть налетом провинциальности. Чисто умытое лицо, волосы забраны в небрежный хвост на затылке. Это не нарочно – она просто не расчесалась с дороги, поленилась, но среди москвичек такая небрежность как раз в моде. Как будто только что встала с кровати и не старалась себя приукрасить. На девушке были простые черные джинсы и черный хлопковый свитер. Так могла бы выглядеть и парижанка, и москвичка, и кто угодно. Сандугаш заметила, что люди смотрят на нее с любопытством. Наверное, это из-за того, что она была похожа на модель – длинная, тонкая, бледная.

Первым делом она зашла в какое-то кафе, на вид совсем невзрачное – Сандугаш была страшно голодна и решила, что в околовокзальной забегаловке вряд ли будет слишком дорого. Но приветливый официант подал ей меню, и Сандугаш едва удалось сохранить лицо. Ничего себе цены! Куриный суп стоит как две целые курицы! А кусочек торта – как три таких торта в выдринском сельхозмаге. Но уходить было стыдно, и она просто выпила стакан теплого яблочного сока.

Сандугаш купила московскую сим-карту, вышла в Интернет, просмотрела предложения по аренде комнат. Вариантов было море, но в итоге понравился ей только один – пятнадцатиметровая комнатка в двухкомнатной квартире на окраине города. На вид комната была чистенькой и очень чудной – белые стены, белый дощатый пол, белые шторки. Как в психиатрической больнице из арт-хаусного кино. В этом что-то было. По указанному номеру ей ответили сразу же, после первого гудка. Правда, голос был недовольным: как будто Сандугаш хотела в долг попросить, а не жилье себе снять. Но плевать на эмоции – зато ее пригласили на просмотр! Сказали, что она может прийти в ближайшее время, хоть через час!

Нужный адрес она нашла легко. Как будто в ней был внутренний компас, который сам вел ее по улицам в незнакомом огромном городе.

По дороге Сандугаш думала о Косте. Так хотелось позвонить ему, только вот надо же экономить деньги. Интересно, он и правда поверил в то, что она сможет стать его ангелом-спасителем? Или благодарил ее со слезами на глазах просто потому, что его тронула такая детская самоотверженность?

Они простились скомканно. Как назло, ему все время названивала Марина. Словно чувствовала, что муж находится с другой женщиной. Любимой женщиной. Сандугаш немного смущала та ласковая и даже, пожалуй, отчасти заискивающая интонация, с которой Костя общался с супругой. Он называл Марину «зайчик», просил не садиться ужинать без него, обещал, что скоро будет, и врал, что помогает знакомому поменять в машине масло. А потом, перехватив осуждающий взгляд Сандугаш, с тяжелым вздохом объяснил: «Пойми, малыш, я должен ее подготовить. Да, Маринка давно стала для меня чужой. Я ее не воспринимаю ни как женщину, ни как друга. И близости у нас давно нет, уже больше двух лет… Живем как соседи. Но я не могу так с ней, нужно как-то подготовить ее. Баба-то она неплохая… Я же не хочу, чтобы она совсем расклеилась, она все-таки мать моей дочери!»

И Сандугаш соглашалась – да, конечно, ты такой благородный человек…

Квартира была объективно убогой, но Сандугаш она показалась раем на земле. Просторно, чисто, светло, окна выходят в зеленый двор. И парк видно. Как будто бы и не Москва вовсе. Тихий уголок.

Девицу, сдававшую комнату, звали Мила. Она была не намного старше самой Сандугаш, но утомленно-презрительное выражение ее хорошенького лица говорило о том, что повидала Мила немало. Потом Сандугаш заметит: в больших городах иной ток времени, год за пять. Да, у всех есть Интернет, да, глобализация и все такое. Тем не менее в их селе к двадцати годам большинство девушек оставались полудетьми – представления о мире у них были наивными, пунктирными какими-то. Москвички же – во всяком случае, большинство из них – в этом возрасте были цепкими и, даже если не обладали большим жизненным опытом, все равно ухитрялись как-то воспитать в себе понимание социальных взаимосвязей и возможных сценариев игры.

Мила рассматривала ее так беззастенчиво, как будто Сандугаш себя на продажу выставила. От взгляда девушки не укрылась ни одна деталь, а все мысли отражались на ее лице: «Красивая, – думала Мила, – такая тут не пропадет. Но сумка какая-то допотопная, а ботинки – неприлично же в таких ходить! Хоть бы набойки поставила посвежее. Маникюра нет, но ногти аккуратно подпилены. Ни одного украшения, даже колечка дешевого – кажется, этой красавице вообще наплевать на то, какое впечатление она производит. А почему? Уверенность в себе – считает, что она самая неотразимая только из-за того, что от природы ей достались длиннющие ноги и необычное лицо? Или просто не от мира сего? И если последнее – не будет ли с такой соседкой проблем?»

– Я тихая, – почему-то смутилась Сандугаш, – в городе у меня никого нет, гостей не будет. Аккуратная. Я и кухню мыть могу, и ванну, мне совсем нетрудно.

– М-да? – процедила Мила, которой нравилось ощущать себя хозяйкой положения перед этой красоткой. – А деньги-то у тебя есть? Платить будешь в срок? А то прошлая соседка обещала-обещала и в итоге однажды сбежала, оставив меня без гроша.

– Конечно! Я бы никогда так не поступила! – заверила Сандугаш. – Я работу найду.

– Работу? – усмехнулась Мила. – Слушай, а что тебя вообще сюда принесло? Я думала, ты поступать приехала.

– Нет, – вздохнула Сандугаш, – я на конкурс «Мисс Страна». Но пока прохожу кастинги, надо где-то жить и что-то зарабатывать.

– Чего-о? – Мила поперхнулась. – Слушай, ладно, давай чаю выпьем, расскажешь все. Ты смешная.

Пока она мыла чашки, высыпала в хрустальную вазочку дешевое овсяное печенье, клала заварку в смешной чайничек в виде улыбающейся свиньи, Сандугаш рассматривала ее.

Мила была похожа на пирожное. Вся такая сливочно-кофейно-сахарная – наверное, даже слегка приторная, если перебрать дозу общения. Светлые волосы завиты на щипцы – кудряшки жесткие, их держит тонна лака, кончики посечены. Кожа белая-белая, здоровый румянец, редко встречающийся у горожанок. Глаза широко распахнуты, длинные ресницы, ямочки на щеках, губы бантиком (потом Мила признается, что это татуаж – розовый пигмент, который мастер ввел ей под кожу тонкой иглой; час мучений, зато потом можно вообще не краситься как минимум пару лет). Роста Мила была небольшого, фигуру имела складную – как у девочки пин-ап.

Чай оказался вкусным – Мила тотчас же сообщила, что у нее был роман с мастером из чайного клуба, который научил ее разбираться в сор тах и отличать «те гуань инь» от «да хун пао». Правда, это было единственное, что на выходе ей дали те отношения, потому что одним прекрасным утром чайный мачо сказал, что поедет навестить брата в Коломну, и так больше никогда в ее жизни и не появился, а потом общие знакомые рассказали Миле, что он женился на своей бывшей девушке, преподавательнице цигун.

– В Москве почти все романы вот так по-дурацки заканчиваются, – доверительно сообщила она.

Сандугаш было трудно привыкнуть к такой откровенности от человека, которого она знает меньше часа, но она решила, что это московский формат – другие скорости, люди сходятся быстрее, опознают своих по каким-то одним им приметным знакам и начинают дружить, не успев толком познакомиться.

– Ладно, давай лучше о тебе. Что это за наивная идея с «Мисс Страной»? У тебя хоть знакомые там есть?

– Нет, – призналась Сандугаш, – но я уверена, что выиграю. Не могу объяснить. Просто ЗНАЮ. У меня отец шаман. Я путь чувствую, понимаешь? Моя это дорога или нет.

– А мне кажется, это просто иллюзия, – хмыкнула Мила, – поверь мне. Я все-таки родилась в этом городе, многих знаю. И у меня даже была знакомая девчонка, которая участвовала в этой «Мисс Стране» года три назад.

– Да ты что? – Сандугаш обрадовалась так, словно земляка встретила. – Расскажи!

– А что рассказывать? Она спала с одним из спонсоров. Познакомилась с ним в ночном клубе, он и затащил ее в конкурс. Других шансов у нее не было бы. Правда, она не такая красивая, как ты. Фигура ничего, но лицо кобылье. А всё туда же! – Глаза Милы блеснули, как у кота. – Она даже в финал вышла, представляешь? Но корона досталась другой. Та, видимо, с более крутым спонсором спала. Так у девчонки той, Лизы, знакомой моей, потом нервный срыв случился.

– Ей тоже очень деньги были нужны? – сочувственно покачала головой Сандугаш.

– Да нет, у нее родители нормально зарабатывают. Просто нелегкое это дело – спонсоров ублажать. Он такие вещи от нее требовал… – Мила интимно понизила голос. – Однажды привез Лизку в загородный отель, вроде как на романтический уик-энд. А там ждал еще один его друг. И спонсор говорит: «Я решил проверить, насколько сильно ты меня любишь, что ты готова сделать для меня. Ты ведь любишь меня?» Эта дура подтвердила – да, люблю. А он такой: «Ну тогда проведешь эту ночь с моим другом Василием. Я понимаю, что тебе неприятно, но зато потом буду знать, что моя девочка на все готова, чтобы сделать мне приятное».

– И ее не смутило, что ему это приятно – отдать девушку другу? – ахнула Сандугаш.

– Ну как-то мозги он ей запудрил, тоже поди не дурак. А друг Василий, надо сказать, был ужасный какой-то. Под семьдесят, с лишним весом, изо рта лекарствами пахнет. Одна радость – член не стоял у него. Но все равно… Лизка потом три дня в бане провела, все ей чистоты хотелось. Забронировала кабинку в Сандунах и сидела там. Ее уже персонал гнал – мол, девушка, вам с сердцем плохо станет. А она им: отстаньте, с каким-таким сердцем, у меня и сердца нет. Потом на антидепрессанты села. А корона все равно мимо прошла. И много таких историй было. А ты лезешь куда-то…

– У меня есть деньги, вот. – Сандугаш протянула Миле сумму, которая была указана в объявлении. – Ну, не получится, так уеду. Тебе ведь тоже, наверное, не просто беспроблемную соседку найти. А так я хоть пару месяцев поживу тут.

– Это уж точно, – усмехнулась Мила, – кому только эту комнату не сдавала. Я ведь тоже не от хорошей жизни. Мне деньги постоянно нужны… Ладно, живи, раз ты такая упертая. Потом только не говори, что я тебя не предупреждала.

На следующее утро первым делом Сандугаш позвонила в офис конкурса «Мисс Страна». Говорили с ней вежливо, но отстраненно – как будто на другом конце линии сидел робот, запрограммированный на серию стандартных ответов. Выяснилось, что Сандугаш срочно нужно привезти фотографии, потому что первый тур конкурса заочный и осталось всего четыре дня, чтобы подать заявку. Почему-то она этого не учла: могла бы еще из дома отправить снимки, хотя бы те, которые сделал Даня Семенычев.

Девушка запаниковала. Денег на хороший фотосет у нее не было. У нее и на еду почти не осталось. Похоже, ближайший месяц питаться ей одной гречкой да овсянкой без масла. Но это не страшно, голод она переносила легко. Да и вообще невзгоды легко переносятся, если у тебя есть мечта и цель.

Решение пришло спонтанно – надо кинуть клич в Интернет. Фотограф – профессия модная, многие мечтают о такой карьере и бродят по Сети в поисках интересной фактуры. А лицо у Сандугаш необычное, камера ее любит.

Она составила объявление, разместила в социальных сетях. Мила почему-то прониклась проблемами соседки, хотя она вовсе не была похожа на человека, который привык кому-то бескорыстно помогать. Может быть, ей хотелось посмотреть веселое шоу «Облом наивной провинциалки в жестоком городе». Она тоже созвонилась с какими-то своими многочисленными знакомыми, и в итоге нарисовался подходящий фотограф, который согласился бесплатно сделать для Сандугаш фотографии формата конкурса, но за это девушка должна была поработать моделью в его фотопроекте. Сандугаш легкомысленно согласилась, сказав, что не готова только на обнаженку, а все остальное – пожалуйста. Откуда ей было знать, насколько извращенной бывает фантазия некоторых столичных творческих работников…

Встретились они на окраине Измайловского парка, и сначала фотограф буквально за четверть часа отснял то, что требовалось Сандугаш для участия в кастинге.

– Такое выразительное лицо – да с вами одно удовольствие работать! – похвалил он. – Вы рождены для того, чтобы стать моделью. Идеальные параметры. Лицо и выразительное, и готовое к любой маске. Можно что угодно нарисовать – любую эмоцию и подтекст, но все равно за всем этим будет читаться личность.

– Да вы всем, наверное, такое говорите, – смутилась девушка.

Фотограф был ненамного старше ее самой. Студент, будущий журналист, мечтающий о личной выставке в Манеже. Ему нравилось работать в сложном жанре – постановочные фотосказки. И для Сандугаш он выбрал роль злой русалки. Сначала они долго шли по лесу – фотограф предупредил, что хорошо бы взять с собой резиновые сапоги. Но откуда же у нее сапоги в чужом городе? Сандугаш все ноги промочила, в кедах грязная вода хлюпала. И мысли странные в голову лезли: «А вдруг он вообще маньяк, сейчас заманит в глушь, а там…»

Но фотограф всего лишь привел ее на берег небольшого ручья, после чего, порывшись в объемной сумке, вручил ей длинное белое платье, очень мятое.

«Это даже хорошо, что оно такое, сейчас мы его вообще уделаем!» – объяснил он, перехватив удивленный взгляд Сандугаш, которой вовсе не так представлялась модная съемка у московского фотографа.

Но что делать: отошла за деревья, свою одежду аккуратно положила на какой-то пень.

Платье было похоже на саван. Мертвая невеста из фильма ужасов.

Дальше – еще интереснее. Фотограф попросил ее лечь в воду.

«Как Кайли Миноуг в клипе, где ее убивает Ник Кейв. По ней там еще черная змея ползет. Змеи у нас, к сожалению, нет, зато есть кое-что получше!»

Выяснилось, что у него с собой трехлитровая банка, набитая капустными листьями, на каждом из которых сидит живая улитка-ахатина размером с куриное яйцо. Сандугаш посмотрела, и ее передернуло – архетипический страх чужеродного, склизкого, лишенного эмоций. Фотограф разместил улиток на ее лице (предварительно густо присыпав его белой пудрой) и груди. Вода была ледяной. Платье намокло, прилипло к телу. Улитки медленно ползли по коже, оставляя за собой клейкие следы. «Ты не дрожи так! – просил фотограф. – Ты должна быть как будто мертвая! Только глаза – живые и злые. И руки ко мне тяни из воды».

Фотографии были отправлены, Сандугаш успела.

Начались московские будни. Довольно грустные, надо сказать. Радость неофита потихонечку таяла.

В первые дни Сандугаш самозабвенно гуляла по центральным улочкам, рассматривала дома и людей, забредала в церквушки и скверы, подолгу стояла на набережной, подставив лицо солнцу. Все здесь было другим, даже запах. Все казалось ей чудным, и все очень нравилось.

Но трудно быть беззаботной, когда денег едва хватает на проезд. Девушку постоянно мучил голод – она старалась отвлекаться. И делала дыхательную гимнастику, которой когда-то обучил ее отец. Надо представлять, словно животом дышишь, медленно, глубоко. Тогда и мысли успокаиваются, становятся медленными и плавными. И ощущения притупляются – так можно и с болью справиться, и с голодом, и с недомоганием.

А еще Сандугаш все время думала о Косте, о том, как она вернется с миллионом, они купят домик и заживут вдвоем. Маленькая семья, ее личный рай. Правда, никак не удавалось поговорить с ним по телефону: она звонила несколько раз, но звонок все время срывался, плохая связь. И каждый такой звонок съедал половину баланса на ее телефоне… Непозволительная роскошь для человека, который живет в мегаполисе без денег и совсем один. Ничего страшного, осталось недолго потерпеть, и они будут вместе.

О том, что после победы в «Мисс Стране» у нее будут какие-то социальные обязательства, Сандугаш не думала вовсе.

Тосковала она не только по Косте, но еще и по Соловью. Когда она находилась рядом с Костей – ее все устраивало, не до снов было, не до видений. А вот когда приехала в Москву – затосковала. Не хватало присутствия в ее жизни Соловья. Пусть в ночной жизни, пусть во снах… Зато убийств она не видела по-прежнему, и это было хорошо. А Белоглазый если и появлялся в ее сне, то в обличье волка, и ничего не делал, просто стоял и принюхивался, словно искал ее.

Может быть, сказывалось утомительное многолюдье, или сны отгоняло ощущение давящей тяжести, которое сделалось не столь мучительным, как в детстве, но все-таки не позволяло ей засыпать по-настоящему глубоко, так что вставала Сандугаш всегда слегка невыспавшейся.

Ей нужна была работа. Очень. Сандугаш не собиралась привередничать – готова была хоть полы мыть, хоть собак чьих-нибудь выгуливать. Ее задача – не карьера, не поиск теплого местечка, а просто добыть немного денег, несколько тысяч, чтобы от голода не шатало. Чтобы не прийти на финальный кастинг утомленной, с впалыми щеками и тусклыми глазами. А то первая московская неделя сильно отразилась на ее наружности, о которой девушка привыкла не заботиться вовсе. Но вдруг однажды утром она посмотрела на себя в зеркало и нахмурилась – кожа какая-то серая, тени под глазами, губы сухие.

– А что ты хочешь? – промурлыкала Мила, которой она вечером пожаловалась. – Это город-вампир. Дает тебе возможности, а взамен пьет твои соки. Без ботокса тут долго не протянешь.

Сама Мила была помешана на уходе за собой и почти все деньги вкладывала в тело, считая его основным капиталом. Сандугаш было странно за этим наблюдать. В ее вере считалось, что тело – только одежда, временный пересадочный пункт. Сколько у нее было таких тел, сколько еще будет. Она с детства не ассоциировала «я» с той оболочкой, в которой оно содержалось. Понимала, что ее «я» родом из вечности и мало отношения имеет к этим красивым волосам, острым коленкам и высоким скулам. Красота – бонус, счастливый билетик, сорванный джекпот. Но красота – это не она сама, не ее сущность.

Мила же каждую неделю ходила к косметологу. Ей делали какие-то уколы, чтобы губы казались пухлее, а щеки, напротив, меньше. Верхний слой кожи сжигали кислотами. Из вены брали кровь, чтобы добыть из нее плазму, а потом вколоть в лицо – настоящая оргия современной леди Батори. Шкаф Милы ломился от одежды: сотни платьев, чулочков, корсетов, пальто. Это было чудачество какое-то – столько почти одинаковой одежды для одного человека. Бывали дни, когда Мила отказывалась от еды, чтобы купить лишний стопятидесятый лифчик – это напоминало уже психиатрический диагноз.

Но сама Мила считала, что никакой это не невроз, а инвестиция. Современная женщина должна инвестировать во внешность, если хочет выбиться наверх. Разумеется, если дело происходит в Москве. Да, считается, что феминизм потихонечку завоевывает город, но пройдет еще в лучшем случае десяток лет, прежде чем женщин перестанут оценивать по внешности.

Мила была болтлива – во время вечерних чаепитий, которые у девушек быстро стали традицией, говорила преимущественно она, Сандугаш же молчаливо любовалась ее оживленным лицом и купалась в кипучей энергии, которую излучала соседка. Ей казалось очевидным, что самая главная проблема Милы – в неопределенности. Она сама не знает, чего хочет, и каждой случайной прихоти может придать статус целина-века. Распыляется непонятно на что. То мечтает стать бьюти-блогером и целые дни тратит на то, чтобы популяризовать свой аккаунт, то очаровывается образом жизни «золотоискательниц» – охотниц за состоятельными мужчинами. То ведет себя как профессиональная гетера, то играет бедную овечку, будущую жрицу немецкой формулы трех священных «К»: Kinder, Küche, Kirche, «дети, кухня, церковь».

У Милы был любовник, старше ее на двадцать лет, женатый. Встречались они почти пять лет. Познакомились красиво, как в кино. Был дождь, Мила шла по набережной – вернее, не шла, а ковыляла, потому что на ней были туфли на платформе высотой двенадцать сантиметров, и она боялась поскользнуться и сломать ногу. Красавица и котурны. Промокла до нижнего белья. Платье прилипло к телу, через шелковую ткань красиво просвечивала грудь. Настроение было паршивым – Мила устала, была голодна, ужасно замерзла. Терять было нечего, и она остановилась закурить – плохая идея, потому что ливень затушил сигарету еще до того, как она успела сделать первую затяжку.

И вот ее будущий любовник, Иван, как раз в тот момент проезжал мимо, и его очаровало спокойствие девушки, которая, казалось, никакого внимания не обращала на буйство стихии. То, что в реальности было утомленностью и капитуляцией, он принял за редчайший сорт безмятежности, который у некоторых в крови. Как не подвезти такое сокровище! Как упустить – век же не простишь себе. Тем более что у Ивана полным ходом цвел кризис среднего возраста – отношения с женой давно напоминали холодную войну, а уходить из семьи насовсем он не собирался, потому что младшей дочери было всего четыре года. Находил отдушину в романах на стороне, стараясь только получать удовольствие, не опускаясь в чужие глубины. Это была такая разновидность верности – не позволять себе серьезных отношений.

Но вот увидел девушку, которая пыталась закурить под проливным дождем, и что-то екнуло внутри. Как будто колокольчик медный в самом сердце прозвенел. Он подбросил Милу до дома, по дороге они почти не разговаривали, но безмолвие было понятнее слов – оба понимали, к чему все идет. Припарковавшись у ее подъезда, Иван повернулся к девушке, посмотрел ей в глаза и вдруг дал по газам. Передумал отпускать. Увез к себе.

Домой не мог, конечно, – жена, двое детей, еще и теща приехала из Саратова, собиралась неделю погостить и зависла на месяц. В гостиницу не хотелось – как-то пошло. Поехали к Ивану на дачу. Конечно, тоже не лучший вариант – там все обустроено его женой, семейные фотографии в латунных рамочках, детские рисунки магнитами к холодильнику прикреплены. Зато старые яблони в саду, зато дождь молотит по жестяной крыше и есть камин, в котором ароматно потрескивают березовые дрова. А перед камином – медвежья шкура с проплешинами. Еще отец Ивана ее в стародавние времена у местных охотников купил. На этой шкуре они с Милой и прикоснулись друг к другу впервые.

Была ли Мила влюблена? Пожалуй. У любви много ликов. Мила не была способна на чувство живое и страстное, ведущее к самопожертвованию и самовозгоранию. Она вообще была рациональной и спокойной. Но Иван стал источником света, на который она полетела как мотылек.

Первые три года Мила надеялась, что он разведется. Нет, он ее никогда не обманывал, на словах ничего не обещал. Тему его семьи они вообще всегда деликатно обходили, как будто жены с детьми и не было. Как будто просто так, по каким-то неведомым законам, он всегда встречал Новый год не с Милой и не мог пригласить ее к морю на пару недель. Первые два года она надеялась, потом перестала. Привыкла к тому, что есть.

Однажды жена Ивана прочитала какие-то их эсэмэски и позвонила Миле. Угрожала и скандалила, называла «драной мочалкой» и вообще дала ей все поводы презрительно усмехаться и рассказывать подругам, что жена Ивана – дура набитая.

Ревности в Миле не было. Но была досада. Что у кого-то жизнь устроена, а она как говно в проруби мотается. Вечная маета, печальные мысли о том, где денег достать.

Иван немного ее поддерживал – как мог. Откусить заметную сумму от семейного бюджета себе не позволял, зато на него всегда можно было рассчитывать: если Мила заболевала, он привозил ей горячий минестроне из соседнего итальянского ресторана и парацетомол; если ей надо было улетать, он сам отвозил ее в аэропорт; если ей было грустно, он по телефону читал ей «Шерлока Холмса».

Мила не была ему верна. Считала, что раз Иван женат, значит, и она не обязана хранить верность. В ее жизни периодически случались другие мужчины. Но никто, кроме Ивана, не любил ее, не дорожил ею, не пытался о ней заботиться. Мила была хорошенькая и веселая, мужикам это нравилось. И достаточно легкомысленная, чтобы завязывать знакомства. Но, видимо, была в ней какая-то незримая рана, внутренняя полость, которая мешала прикипеть к ней душой.

Посмотришь на Милу, танцующей походкой идущую по улице, и подумаешь: живет в шоколаде. Новенькие лаковые туфельки, дорогая сумка, незаметный слой тонального крема делает лицо идеальным, прическа – волосок к волоску. И не скажешь, что она не живет, а в общем-то выживает.

– Ох, Мила, – качала головой Сандугаш, которой жизнь новой подруги казалась невозможно грустной, – а почему ты не хочешь сделать карьеру? Выбрать что-то одно и бить в эту точку, как в мишень?

У Милы не было определенного рода деятельности. И тут главенствовала ее мятущаяся душа. То она устраивалась администратором в маникюрный салон, то мыла чужие квартиры, то работала в службе «Секс по телефону». Как бумажный кораблик, забытый в луже на сильном ветру. Мечется от берега к берегу, того и гляди пойдет ко дну.

– Взять даже твою работу администратором, – рассуждала Сандугаш. – Можно ведь пойти на какие-то курсы, изучить программы – «Эксель», 1С. Чем больше ты знаешь, тем больше тебя ценят.

– Много ты понимаешь. – Милу несколько раздражало, что эта байкальская выскочка, без году неделя в Москве, пытается ее учить. – Ты сама бы хоть пару дней так поработала. Скука невыносимая. Гадюшник. Клиенты, которые норовят не заплатить. И мастера, которые пожрать друг друга готовы.

– Можно в ресторан пойти, там тоже администраторы нужны всегда…

– А ты сама что же не пойдешь? – прищурилась Мила. – Уже столько дней в Москве, жуешь шиш с маслом, а работы так и нет, да, Сандугаш?

– Ну не злись… Я найду. Просто у меня ни прописки, ни опыта, да и обманывать никого не хочу. Я же по-честному всем говорю, что работа максимум на два месяца нужна. До того, как поеду в пансионат.

– А почему ты так уверена, что вообще туда поедешь? Да в этом конкурсе участвуют самые красивые девушки России! С какой стати ты решила, что входишь в их число?

– Не знаю, – вздохнула Сандугаш, – не могу объяснить. Но я просто знаю, что буду в финале, вот и все. Просто знаю. А работа… Будет у меня и работа. Я спокойная и упорная. Это самое главное.

С работой Сандугаш не везло. Регистрации московской у нее не было, Мила наотрез отказалась оформить ее официально.

Целыми днями девушка звонила по объявлениям с сайтов вакансий, но как только работодатели узнавали, что она так молода, без высшего образования и московской прописки, да еще и работать собирается не больше двух месяцев, никто не хотел даже встретиться, чтобы посмотреть на нее лично.

Сначала она выбирала вакансии администратора в салоне красоты или спортивном клубе. Потом начала откликаться на что-нибудь попроще – курьер, продавец. И тоже ноль реакции. А деньги совсем растаяли.

Купленную пачку гречки она съела за неделю.

Мила видела, что соседка голодает, и это ее тревожило – не обманет ли, сможет заплатить за комнату, как договорились? Продуктами же она с Сандугаш не делилась – считала, что красивой девушке легко добыть еду в Москве. Можно, например, зарегистрироваться на сайте знакомств и ходить на свидания – каждый рад будет накормить ужином такую красотку, и это ни к чему не обязывает. Сама Мила так и делает, если остается на мели. А если Сандугаш претит такой способ добычи мамонта, значит, не настолько она и голодна.

К концу недели Сандугаш была в отчаянии. Почему-то, приехав в этот город, она верила, что все пойдет как по маслу – ведь у нее была высокая цель. Она никак не ожидала, что натолкнется на такую преграду, даже поломойкой устроиться не сумеет, чтобы как-то перебиться.

Глава 7

Марианна ужинала со старой подругой Ладой. Они были знакомы сто лет – обе еще школу заканчивали, когда встретились на кастинге манекенщиц в Доме моды на Кузнецком мосту. Такие разные, а в итоге судьба оказалась одна на двоих. Как будто кто-то на небесах поленился написать отдельную историю и выдал один и тот же сценарий обеим девушкам. Тогда, много лет назад, они друг другу не понравились. Марианна показалась Ладе грубоватой и простоватой. Лада показалась Марианне выскочкой, зараженной вирусом неизлечимого снобизма. И внешне они были полными противоположностями. Лед и пламень.

Марианна – жгучая брюнетка, ее красота была такой ослепительной, что зажмуриться хотелось. На коже золотился майский подмосковный загар, она была счастлива, что с ненавистной школой покончено и впереди – свобода, приключения, тысяча неведомых дорожек. Марианна не собиралась никуда поступать. Считала, что ее внешности, обаяния и деловой хватки вполне достаточно для того, чтобы красиво в жизни устроиться. Зачем терять пять лет непонятно на что? Она была такая электрически смешливая, такая солнечная, громкая, яркая – настоящая звезда.

Лада – напротив, блондинка-альбинос. Бледное до синевы лицо, белые ресницы, тонкие губы, огромные глаза, до того светлые, что тоже почти белыми кажутся. Ее лицо притягивало взгляд, потому что было неочевидно, красиво оно или уродливо. Родись Лада на двадцать лет позже, стала бы абсолютной звездой мирового масштаба. Она была молчаливая, серьезная и тихая. Отличница, шла на золотую медаль, собиралась поступать в МГУ на исторический.

Так получилось, что обе девушки опоздали на кастинг, но арт-директор обещал их посмотреть – Дому моды нужны были свежие лица. Вот и разговорились – а что еще делать в коридоре?

– Я хочу заниматься этим профессионально, – без зеркала подкрашивая губы, простодушно сообщила Марианна. – Считаю, у меня есть все шансы прорваться на самый верх. А в учебе мне все равно особо ничего не светит. Мне путь либо в секретутки, либо вот сюда.

Лада смотрела на нее, как барыня на смерда.

– А меня сюда мама уговорила прийти. Говорит, я высокая и сутулюсь. Мне самой этого мира моды вообще не надо. Что может быть в этом интересного – по подиуму ходить? Туда-сюда. Я хочу диссертацию написать, древними греками заниматься.

– Как ты так можешь говорить – ничего интересного! – Марианна от изумления даже полоснула сливовой помадой по щеке, потому что самой ей казалось, что нет на свете ничего более притягательного и желанного, чем подиум. – Это же… это же…

Обе девушки показались друг другу недалекими. Но поссориться не успели, потому что арт-директор пригласил их в зал. По очереди они прошли по подиуму. Лада шла неловко, размахивая руками, как робот. Лицо ее было застывшим, взгляд обращен в никуда. Она даже не пыталась заигрывать с аудиторией и вообще казалась пришельцем из космоса. Впрочем, в этом что-то было.

Марианна – совсем наоборот. Улыбчивая, электрическая, вертлявая, как цирковая обезьянка. Слишком размашисто виляла бедрами, непонятно кому подражая, посылала арт-директору воздушные поцелуи, самозабвенно кружилась и в итоге даже сорвала аплодисменты двух осветителей.

Затем девушек пригласили в кабинет. И арт-директор сказал им нечто удивительное.

Оказывается, кастинг манекенщиц в Доме моды давно закрыт, штат набран, включая запасных. И по правде говоря, манекенщицы из них паршивые – еще учиться и учиться. А вот фактура что надо. И для обеих девушек есть предложение – подписать контракт с итальянским модельным агентством и отправиться на целый сезон в Милан. Это редкая удача, обычно в Италию вот так, в обход, не попадают. Но владелец агентства – близкий друг арт-директора, и как нарочно он на днях спрашивал, нет ли у того девушек, похожих на инопланетянок, или девушек, похожих на Софи Лорен. И вот, как по заказу, пришли и та, и другая.

Лада, не дослушав, сказала: «Ну уж нет!»

Марианна, не дослушав, согласилась.

В итоге в Милан поехали вдвоем. Хотя, конечно, сомнения были – а вдруг их продадут в публичный дом или вообще на органы? Но мама Лады с кем-то списалась и узнала, что агентство, которое предложило им контракт, солидное и существует на рынке уже десяток лет.

Вообще, мама у Лады мировая была, совсем не похожая на свою унылую анемичную дочь. Женщина-огонь. Это она уговорила Ладу дать судьбе шанс: исторический факультет МГУ никуда не убежит, можно годик пропустить, а вот такого предложения второй раз никогда не будет.

В Милане девушек поселили вместе – в большой съемной квартире, где, помимо них, жили еще двенадцать моделей из разных стран. Это был Вавилон какой-то. Поспать невозможно, в туалет спокойно не сходишь, постоянно кто-то ссорится, кто-то ворует твои чулки и прокладки, а кто-то занял душ на полчаса, хотя на стене губной помадой на всех языках мира написано: «Не больше 10 минут!»

Жизнь модели сказкой не назовешь. Сон урывками, утренний лед на лицо, постоянное чувство голода, пять-семь кастингов в день. Показы с их суетой и толкотней. Безденежье и безвестность.

Вроде бы и у Лады, и у Марианны было много работы, но денег вечно не хватало. Ничего толком позволить себе не могли, хотя вокруг было так много соблазнов.

Марианна еще как-то сориентировалась и иногда ходила на свидания с состоятельными мужчинами, которые дарили ей сумочки «Гуччи» и селективные духи. Лада же в этом смысле была кремень. Снежная королева, к которой не подступиться.

Конечно, через год ни о каком историческом факультете МГУ никто и не вспомнил. Модельная жизнь затянула, как топкое болото. После Милана была Москва, контракт с самым крупным агентством. Съемки покрупнее – обе иногда даже появлялись на обложках глянца, обе снимались для русских версий «Вог» и «Космополитен». Обе отправились на два года в Нью-Йорк и вернулись уже моделями с кое-каким международным статусом. Не топ-моделями, но все-таки.

У девушек по-прежнему не было ничего общего – дружба оставалась вынужденной. Но обе друг к другу привыкли, притерлись с годами.

Обе были не подлые и не завистливые – большая редкость для модельного мира.

Обе мечтали задержаться в модельном мире на всю жизнь, однажды перекочевав на другую сторону сцены. И первый бизнес у них был общим – еще в середине нулевых девушки организовали модельное агентство с плюс-сайз моделями, диковинка для российского рынка. И вроде бы даже процесс пошел, но в итоге не сработались.

Марианна была более циничная, она не гнушалась отправлять своих девушек на свидания с выгодными партнерами, Лада же такое на дух не переносила.

Агентство закрылось, но дружбу они ухитрились все-таки сохранить.

И вот теперь Марианна занималась конкурсами красоты, а у Лады было пиар-агентство, организующее крупные модные мероприятия.

Женщины похвалили внешний вид друг друга, заказали невесомые салатики с копченым угрем и по бокалу свежего грейпфрутового сока, а потом каждая рассказала о своих делах. Лада – о фотопроекте в Лондоне, которым занималось ее агентство. Марианна же ни о чем, кроме надвигающейся «Мисс Страны», говорить давно не могла, как мама грудничка, всем впаривающая информацию о своем драгоценном малыше.

– Представляешь, Лада, в какую неловкую ситуацию я попала, – пожаловалась она, отхлебывая сок и делая вид, что не замечает устремленные на нее взгляды других посетителей ресторана. – Мой главный спонсор, Вертинский, прислал участвовать проститутку!

– Да ты что? – ахнула Лада. – Прям настоящую проститутку? Из борделя?

– Вот именно! Никогда у меня такого не было. У моих конкурсов все-таки репутация! А отказать не могу.

– А я тебе всегда говорила, что ты выбрала опасную дорожку, – поддела Лада, – занималась бы только моделингом, и не было бы никаких проблем.

– А если бы у бабушки был ковш, она была бы экскаватором, – рассмеялась Марианна. – Девушка та, конечно, не дура – лицо особо не светила. Но если я легко навела справки, значит, и любой журналист сможет. А Вертинский настаивает, чтобы именно ей отдали главную корону.

– Она хоть хорошенькая, эта проститутка?

– Вполне. Я бы сказала, если бы не этот момент, у нее был бы честный шанс. Но представляешь, что будет с «Мисс Страной», если такое раскопают? Я не должна этого допустить!

– Слушай, ну твой Вертинский – старый бабник. Неужели он так любит эту проститутку?

– Да какая там любовь, просто в голову себе вбил. Ему нужно, чтобы всегда все было так, как он решил. Все время у меня контакты других девушек просит, постоянно с кем-то встречается!

– Так подложи ему кого-нибудь еще! Других участниц. Подбери девушку поумнее. Может быть, он сменит фаворитку.

– Единственное, что и остается… Ох, Лада, если бы ты знала, как я устала от всего этого… Вот закончится «Мисс Страна», поеду чистить перышки в Кералу. Хочешь вместе?

– Надо подумать. Хотя я не фанат Индии, там так грязно…

– Ты же придешь на «Мисс Страну»? О, а хочешь в жюри?

– Я?

– А что? Ты в прошлом известная модель, многие тебя помнят. Мне нужны медийные лица.

– Хм… Наверное, это было бы любопытно. Заодно посмотрю на твоего Вертинского и на эту проститутку.

– На мой крах, ты имеешь в виду.

– Не переживай, подруга! Мы что-нибудь придумаем!

Вертинский снова позвонил, когда Марианна лежала на кушетке массажиста, стиснув зубы от боли. Трижды в неделю она посещала балийского врача, который работал с ее телом так, словно она была не живым человеком, а пластилиновой куклой. Добровольная инквизиторская пытка, пятьсот долларов за сеанс. Ее тело гнули, как на дыбе, тянули за руки и за ноги, мяли складки кожи, скручивали, вытягивали. Иногда она не выдерживала и начинала тихо плакать от боли. Но дело того стоило – в ее сорок четыре у Марианны была фигура двадцатилетней девушки. Конечно, массаж – лишь часть программы, тут и питание, и силовые тренировки через день, и сальса с личным преподавателем, и йога-ретриты, в которые она иногда уезжала, отключив все номера.

Зазвонил телефон, и Марианна сделала массажисту знак – надо остановиться.

– Душа моя! – В голосе Леопольда Вертинского было столько силы и энергии, что она невольно позавидовала такому неиссякаемому внутреннему ресурсу.

Вот что значит врожденное жизнелюбие. А может быть, побочный эффект абсолютной сытости.

– Привет, мой дорогой! Как твоя Аргентина?

– Видел ее преимущественно из окна авто. Зато партнеры сводили меня в закрытый танго-клуб. Ничего общего с традицией, но все танцовщицы – голые! Видела бы ты эти формы, я едва не влюбился.

– Ты неисправим.

– Душа моя, я посмотрел фотографии. Честно говоря, в этом году вяловаты девушки. В прошлом были поярче.

У Марианны сильнее забилось сердце. Фотографии для Вертинского ей помогла подобрать Лада. Она работала с портретами девушек, как математик с формулами, пытаясь вычислить ту, которая займет в сердце Вертинского место сомнительной Наташи. Лада ставила на девушку из далекого села Выдрино, приславшую свои фотографии в самый последний момент. У нее было необычное имя – Сандугаш. Фантастически хороша собой, редкая неотшлифованная красота, но Марианна вряд ли допустила бы ее до второго тура, потому что девушка была слишком непрофессиональна и держаться перед камерой не умела вовсе, хоть и старалась изо всех сил.

– Просто ты смотришь с точки зрения голодного мужчины, – не расстроилась Марианна, – а если посмотреть на возможные перспективы в моделинге, в этом году как раз много интересных лиц.

– Меня заинтересовали только четыре девчонки. Я тебе сегодня пришлю список. Но одна – особенно. Проконтролируй, пожалуйста, чтобы она точно попала на отбор. Я приду посмотреть. Хочу убедиться, что в жизни она такая же крышесносная.

– Да? – нахмурилась Марианна, вспоминая лица участниц, которых было так много, что в ее восприятии они слились в одно прекрасное лицо. – И кто же?

– Ее легко будет найти. Имя необычное – Сандугаш.

– Сандугаш? – «Бинго! Бинго! Ладка все-таки такая умная!» – внутренне возликовала она. – Я такую вообще не помню.

– А зря. Душа моя, у меня параллельный звонок, все, помчался. Проконтролируй, чтобы эта Сандугаш была на кастинге в субботу.

– Хорошо, конечно.

А разве она могла сказать «нет»?

Марианна повесила трубку и закрыла на своем ноутбуке папку «Второй тур». В этой папке содержались фотографии ста пятидесяти счастливиц, которым в одну из ближайших суббот выпадет шанс лично показать себя хозяйке известного московского модельного агентства. Девушки из разных уголков страны – многие из них специально прилетят в столицу, чтобы несколько минут покрутиться на сцене дома культуры, в котором будет проходить кастинг. В финальный тур – его покажут по нескольким телеканалам, и девочек к нему будут целый месяц готовить в закрытом пансионате – попадут всего двадцать пять человек.

Марианна отправилась в офис, где ее ждала взмыленная от напряженной суеты Оля. Последние недели перед «Мисс Страной» – это сумасшедший дом и ад в миниатюре. Столько всего надо сделать – выбрать преподавателей, которые будут заниматься с девчонками в пансионате, заключить с ними трудовые договоры… Фитнес, танцы, вокал, подиумный шаг, актерское мастерство, техника речи. И это только оправа, потому что самое главное – конкурс с его регламентом. Нужно отрепетировать каждый выход, девушки должны стать дружной командой (что очень сложно, поскольку все они – конкурентки, готовые с кровью вырвать у соперницы кусочек своего счастья, красивой жизни). И на это есть всего один месяц – так ничтожно мало!

Глава 8

Правильно говорят мудрецы, что вслед за темной полосой всегда идет светлая. В начале второй московской недели Сандугаш позвонили из офиса «Мисс Страны».

Она прошла! Прошла «слепой» отборочный тур, ее фотографии понравились!

Впереди кастинг – она должна будет пройтись по подиуму в купальнике, чтобы можно было увидеть качество ее тела. И еще рассказать о себе в микрофон, ведь очень важно, чтобы финалистка «Мисс Страны» была харизматичной и неглупой, а не просто красивой оболочкой без личного обаяния.

Поговорив по телефону с менеджером конкурса, Сандугаш даже взвизгнула от радости и пустилась в пляс по квартире. Такая реакция ей была несвойственна – она всегда считалась сдержанной и холодноватой. Даже Мила на эти вопли из ванной выбежала. Мокрые волосы спрятаны под тюрбаном из полотенца, на лице – какая-то зеленая глина.

Сандугаш в порыве бросилась к ней и обняла, закружила по комнате, как плюшевого мишку – она была намного выше и сильнее соседки.

– Меня взяли! Представляешь?! Фотографии понравились! Первый тур позади, осталось самое легкое!

– Легкое?! – удивилась такой реакции Мила. – Ну ты даешь, мне бы твое мировоззрение. Наоборот же, остались одни «блатные» и массовка. У тебя по-прежнему нет знакомых среди спонсоров конкурса?

– Нет!

– Значит, ты – массовка! – весело подытожила Мила. – Опыт тебя ждет, конечно, интересный, но я бы на твоем месте не обольщалась и целью ставила не победу в конкурсе, а знакомство с кем-нибудь из спонсоров. Конкурс забудется, а правильный мужчина сможет вывести тебя в такой мир… такой… – Мила мечтательно зажмурилась.

Сандугаш спорить с ней не стала. Кесарю кесарево. Но в тот вечер она засыпала абсолютно счастливой.

А на следующий день – новая удача. Ей наконец удалось найти работу!

Получилось странно – как, впрочем, и всё в ее жизни. Был ранний вечер, за спиной – очередной бессмысленный, безрезультатный день. Еще и Костя ее расстроил. Сандугаш наконец удалось до него дозвониться, но трубку его личного мобильного почему-то взяла Марина, жена. У Сандугаш сердце ухнуло: а вдруг с ним совсем плохо? Вдруг она не успела?!

– Что с Костей?! Он в больнице? – выпалила она.

– Кто это? – удивилась Марина.

– Это… его знакомая! Он мне машину чинил, – на ходу придумала Сандугаш, – и вот опять полетели… свечи!

– Так и звоните в мастерскую, – немного раздраженно сказала Марина, – а сегодня у Кости вообще-то выходной. У нашей дочери день рождения.

– Так с ним все в порядке? – немного успокоилась девушка. – Он дома?

– Странная вы какая-то. А что с ним должно быть не в порядке?

– Ну… Он же… Впрочем, неважно. А можно с ним поговорить? – осмелела Сандугаш. Интересно, Костя уже рассказал все Марине или только осторожно готовил почву?

– Девушка, я вам русским языком сказала – в мастерскую завтра звоните. Можете и сегодня. Там его сменщик, починит он вам все.

– И все-таки позовите Костю. На минуточку.

– Да пошла ты в жопу! – Марина отсоединилась.

«Нервная какая, – вздохнула Сандугаш. – Видимо, все-таки он с ней уже поговорил».

Настроение немного испортилось, и чтобы развеяться, Сандугаш отправилась прогуляться по темнеющему городу. Заварила в дорогу крепкий чай с молоком в термосе. Чай с жирным молоком хорошо отбивает аппетит. И вот она бесцельно бродила по улицам, пока вдруг не вышла к какому-то зданию и не уткнулась в тяжелую дверь с красивой литой ручкой. А на двери – объявление.

И номер телефона.

Сандугаш подсчитала мысленно, и у нее радостно забилось сердце. Если полный рабочий день – получается неплохая сумма! Не только на выживание, но и на излишества. Можно и фотографии хорошие модельные сделать, и сувениры московские братишкам купить, и в Большой театр сходить, и Миле подарить пудру, о которой она каждый вечер мечтает вслух. Сандугаш тут же и позвонила.

– Я готова выйти в любой момент! У меня очень хорошая фигура. И говорят, что интересное лицо. Я модель, участница конкурса «Мисс Страна»! Возьмите меня!

– Стоп-стоп, сколько страсти! – рассмеялась женщина на другом конце линии. – Приезжайте, «Мисс Страна», посмотрим на вас.

– А можно я прямо сейчас приеду? Да я, если честно, перед вашей дверью уже стою!

– Ого! – восхитилась собеседница. – Вот это хватка. Я вообще уже собиралась домой… Ну ладно, заходи. Охраннику скажешь, что в мансарду, в мастерские, к Малининой.

Хозяйка художественных мастерских, Инна Малинина, оказалась колоритной дамой слегка за пятьдесят. У нее были блестящие черные волосы, подстриженные «под Мирей Матье», мясистые африканские губы, подчеркнутые темно-красной, как венозная кровь, помадой, и трогательные усики над ними. Она была высокая и статная, хотя каноны современной красоты относили такой типаж к почти толстушкам. Широкие плечи, выступающий вперед круглый, как у палеолитической Венеры, живот, мощные бедра амазонки. На ней были вязаные желтое платье и желтый берет с янтарной брошью в виде массивной грозди винограда. Широкий красный кожаный пояс, зеленые сапоги. И зеленый шейный платок в каких-то мухах и стрекозах. Такое буйство цветов, что хотелось сделать шаг назад и зажмуриться. Но это было красиво и очень необычно. От женщины пахло сладкими духами и масляной краской, которая, казалось, впиталась в каждую ее пору.

– Меня зовут Сандугаш, – немного застеснявшись, представилась девушка. – Возьмите меня к вам работать, пожалуйста. Я усердная. И на месте могу хоть весь день без движения сидеть. У натурщицы же такая работа?

– А что, у тебя был опыт работы натурщицей? – Инна рассматривала ее, впиваясь взглядом в каждую деталь.

Сандугаш отрицательно помотала головой.

– Но я быстро научусь! Я вообще все на лету схватываю.

– Откуда же ты тогда можешь знать, что тебе будет легко усидеть весь день на месте? Это тяжелая работа, не для всех.

– А у меня отец – шаман! Он меня медитировать учил. И еще я йогой сама занималась. Знаете, есть такая медитация – випассана. Когда человек дает обет молчания, и это длится больше недели. Ты просто сидишь в позе лотоса целыми днями и слушаешь себя. Считается, что это чистит душу.

– Любопытная ты девушка, Сандугаш… А то, что натурщицы голыми работают, тебя не смущает?

– Нет. Это же не для фотографии. А так, нагота – это естественно, зачем ее стыдиться?

– Ладно, что с тобой поделать… Давай так – ты придешь завтра к двенадцати утра. Мы подпишем трудовой договор, пока на неделю, а там посмотрим. Но предупреждаю, тут у нас не синекура. У меня четыре мастерских, я их сдаю в аренду группам и под семинары. Некоторые занятия сама веду. Поточность очень большая. У меня натурщиками еще два человека работают. Остальные не задержались. Хотя коллектив тут дружный. Сессии по три часа – потом можно минут пятнадцать передохнуть, попить кофе, тело размять. И опять на подиум. Расчет – в конце каждого дня. Тебя это устраивает?

– Да! – Сердце Сандугаш пело. – Я приду завтра!

От радостного возбуждения ей не спалось почти всю ночь. Не могла поверить в такое везение. Она, девочка из села Выдрино, нашла наконец в Москве приятную работу, на которой есть шанс хорошие деньги получать! А еще Сандугаш решила, что экономить теперь не стоит, можно потратить последнее, и на все оставшиеся копейки накупила еды: курицу-гриль в палатке у метро, пирожные-корзиночки с грибочками из теста, крупные мясистые помидоры, ароматное подсолнечное масло, свежий калач из французской пекарни.

Мила удивилась, увидев такое великолепие – она привыкла, что соседка с хлеба на воду перебивается. Сандугаш ее, конечно, угостила, хоть та и сопротивлялась – не любила быть обязанной. Новость о трудоустройстве соседки Мила восприняла без щенячьего энтузиазма:

– Ну что это за работа? Голой перед мужиками сидеть. Они, поди, туда вообще дрочить ходят.

– Вот ты смешная! Они художники! Вообще по-другому на тело смотрят. Почти как врачи. Смотрят на тело, а видят мускулы под кожей.

– Извращенцы, – буркнула Мила, которая слегка завидовала Сандугаш, хоть никогда бы в этом самой себе и не призналась.

Ну надо же, она годами тут выживает, крутится за копейки, а эта выскочка едва приехала, и у нее уже постоянная работа за триста рублей в час. Это, на минуточку, почти две с половиной тысячи за рабочий день! Вдвое больше, чем зарплата администратора в салоне красоты!

Сандугаш видела, что происходит в душе Милы. Да и что там разглядывать – все эмоции на ее хорошеньком простодушном лице написаны. Но не обиделась.

Сама она завистливой не была. Вообще не понимала, каково это – сравнивать себя с кем-то другим, да еще и в таком болезненном и саморазрушительном контексте. А тем, кто завидует, она скорее сочувствовала.

Отец говорил: «Зависть душу разъедает, как кислота. Это самое плохое, что может быть для души».

Поэтому Сандугаш хотелось как-то утешить Милу, ободрить. Она старалась положить в тарелку подруги кусок курицы получше – грудку, белое мясо.

На следующее утро Сандугаш пришла в мастерские на полчаса раньше назначенного времени. Нельзя сказать, чтобы она совсем не волновалась – все-таки раздеться перед толпой… на это смелость нужна. Или привычка.

Инна пожалела Сандугаш и в первый рабочий день поставила ее в женскую группу, чтобы девушка легче адаптировалась к работе. Группа была небольшая и дружная – семь художниц разных возрастов. Все семь были чем-то неуловимо похожи друг на друга и вместе напоминали стайку тропических птиц. Горластые, диковинные, в ярком оперении. Они много курили, много смеялись и в процессе работы все время переговаривались. Вроде бы разговоры обычные, будничные – о мужьях, любовниках, распродажах, – но их словарный запас, метафоричность мышления превращали болтовню почти в произведение искусства. На Сандугаш они внимания не обращали, не принимали ее в расчет, как будто девушка была мебелью.

Она сидела на стареньком, выкрашенном зеленой краской стуле, обнаженная, одна нога согнута в колене, другая вытянута вперед. Если и смущалась, то только в первые минуты, потом поняла, что никому нет дела до ее наготы. Ее тело интересовало всех только как то, что может помочь создать объект искусства, а на саму Сандугаш всем вообще наплевать.

Первые три часа прошли легко – эффект новизны.

В перерыве она набросила на плечи принесенный с собой халат и заварила растворимый кофе. В мастерских было помещение для отдыха – кухонька с диванчиком и ковриком для йоги, где натурщики могли расслабиться и прийти в себя между сессиями.

В первый же перерыв Сандугаш познакомилась с коллегами. Их было двое – мужчина и женщина.

Мужчину, вернее молодого парня, звали Валерий, и он был похож на Аполлона. Литые мускулы, золотые кудряшки, точеное лицо, которое, правда, немного уродовала печать самодовольства. Эгоизм не украшает мужчин. Валерий посмотрел на Сандугаш, как домашний кот на дворового, и сразу сообщил, что он тут ненадолго, его цель – стать стриптизером в самом дорогом ночном клубе Москвы (он произнес название, но у Сандугаш оно тут же вылетело из головы). Стриптизер может и двадцать тысяч долларов за ночь сделать, если правильно себя подаст. Он, Валерий, рожден для роскоши и уверен, что у него все получится. Но надо потерпеть. А пока он учится в институте физкультуры и подрабатывает здесь, в мастерских, чтобы платить за съемную комнату и абонемент в солярий.

Вторую натурщицу звали Соня, это была тихая кругленькая девушка в очках с толстыми стеклами. Посмотришь на такую и никогда не скажешь, что ее работа – за деньги раздеваться. Скорее Соня была похожа на учительницу начальных классов или библиотекаршу. Незаметное лицо, брекеты на выдающихся вперед крупных желтоватых зубах, мышиного цвета негустые волосы, короткие ноги, зато грудь красивая – тяжелая и пышная. Эта грудь была узнаваема – смотрела со многих эскизов, висевших в коридорах. У Сони тоже была интересная судьба – она писала книгу. Сагу о вампирах в пяти томах. Тема вампиров вышла из моды, издательства не хотели даже синопсис прочитать – в этом была Сонина трагедия. Но она верила, что однажды все изменится, а пока она должна всего лишь закончить рукопись. Когда она позировала художникам, у нее было отстраненное лицо, потому что на самом деле ее душа отсутствовала – Соня прокручивала в голове диалоги, главы и сюжетные повороты.

К концу дня Сандугаш уже не была такой веселой: у нее страшно болела спина. Когда в метро не оказалось свободных мест, она даже едва не расплакалась. Казалось, сейчас она развалится – по косточкам, как карточный домик. А ведь завтра – новый день, который она опять должна провести в мастерских.

…В ночь перед кастингом Сандугаш снова приснился Белоглазый. Он принюхивался, а она пряталась от него за кустами. Наконец он учуял, довольно облизнулся, сделал шаг вперед, другой… Сандугаш начала пятиться и обнаружила, что сзади вода. Байкал. Но от волка не убежишь, одна надежда – что Байгал-далай защитит… Больше на помощь ждать некого… Когда Сандугаш стояла уже по бедра в ледяной воде, волк неспешно достиг кромки. Фыркнул: ему было неприятно мочить лапы. Затем напружинился и прыгнул…

Сандугаш проснулась за миг до того, как волчьи челюсти сомкнулись на ее руке, вытянутой вперед в безнадежной попытке закрыться.

Оказалось, коротковатое одеяло она натянула на голову, а ноги озябли, вот и приснилось, что стоит в воде.

Однако такого ужаса во сне она не испытывала давно. Ее еще долго трясло, и она никак не могла уснуть, хоть и уговаривала себя, что надо, просто необходимо выспаться и быть свежей.

Глава 9

У привязанной к кровати обнаженной девушки уже не было сил кричать – она только слабо постанывала. Слезы, смешиваясь с косметикой, катились по щекам. Свист плетки, удар, еще удар. Очередная красная полоса на ее белой коже. Она хотела сказать – прекрати, хватит. Но у нее во рту были ее же собственные скомканные трусики, и выплюнуть их просто не хватало сил.

Мужчина в черной водолазке и дорогих серых брюках замер на минуту, рассматривая свою жертву. Он был красив, как киноактер. Высокий, плечи широкие, богатырские; темные, чуть вьющиеся волосы зачесаны назад, возле лба – одинокая седая прядь. Темные глаза, крупные правильные черты лица. С такой внешностью легко можно сделать карьеру в Голливуде.

Девушка плакала и умоляюще смотрела на него. Зря, беспомощный взгляд только распаляет воображение. Хочется работать с ней дальше, нащупать ее границы. Довести ее до такого состояния, когда боль перестает восприниматься остро и становится рекой, по которой медленно уплываешь. Когда ощущения настолько спутаны, что уже и непонятно, боль это или наслаждение. Сознание меркнет, и она подходит к самой черте, за которой ее личная темнота. Именно это и заводило Федора Птичкина больше всего на свете. Он чувствовал себя проводником, шаманом, Хароном. В такие моменты он был всесильным, способным обеспечить женщине такое состояние, которое навсегда изменит ее сознание и жизнь. Это было намного лучше и ярче, чем секс.

Девушку звали Аня, ей еще не исполнилось двадцати лет. Она была прехорошенькая – похожа на Лукрецию Борджиа, какой ее изображали портретисты. Лицо сердечком, нежный румянец, золотые кудрявые волосы. Воплощенная беспомощность. Самое привлекательное, что может быть в женщине.

Федор занес руку, мгновение помедлил, наслаждаясь испугом в глазах. И плеть со свистом опустилась на ее бедро. После этого свидания Ане придется несколько месяцев восстанавливаться.

А начиналось все так хорошо. Аня работала манекенщицей, и на каком-то кастинге случайная знакомая рассказала, что есть в Москве сумасшедший миллионер, который готов щедро заплатить девушке за сеанс порки.

– Ого! Как в «Пятидесяти оттенках серого»? – развеселилась Аня, далекая от мира сексуальных извращений.

– Почти. Порет, говорят, жестоко, но все равно многие хотят к нему попасть. Во-первых, он живая легенда. Настоящий Синяя Борода! Красив так, что бабы голову теряют. И умен – там и MBA по финансам, и образование искусствоведа. А деньги тратит так, как будто он срет ими!

– Скажешь тоже! – Аня прыснула в кулачок, натягивая колготки.

Дело было в крошечной гримерной после одного из сотни заштатных показов мод, которые проходят по пятницам в Москве. Торопиться было некуда, Аня уже получила свой гонорар – пятьдесят долларов. Некоторые девушки после показа собирались отправиться в бар, повеселиться в честь пятницы. Но не она. Слишком много забот. У Ани два года назад отец умер от инфаркта, мама осталась одна с тремя детьми и зарплатой офис-менеджера. Аня гордилась, что помогает семье как может. Востребованной моделью она не была и понимала, что никогда не станет. Немодный типаж – слишком круглое лицо, слишком маленький рот, слишком покатые плечи. Но на кусок хлеба с маслом заработать ей удавалось. Отсутствие данных восполнялось трудолюбием.

– А я к чему это рассказываю… просто ты идеально вписываешься в его типаж.

– Я?!

– Ну да. У тебя кожа белая. Его главный фетиш – белая кожа. И чтобы никакого силикона и гиалуронки. Естественная красота. Интересует?

– Быть избитой за деньги? Нет, вряд ли.

– Да сходи с ним кофе выпить. Что ты теряешь? Он расскажет условия, на месте и разберешься! – уговаривала знакомая.

– А тебе какой с этого интерес? – подозрительно спросила Аня. – Почему пытаешься мне впарить этого миллионера?

Девушка честно призналась:

– Да он мне процент обещал. Если ему понравится девушка, которую я прислала, триста долларов даст. Мне не лишние.

– Сколько? – удивилась Аня. – Триста долларов просто за то, что ты познакомила? Сколько же получит та, которая ему понравится? Если согласится на… хм… порку?

– Три тысячи минимум. Это самая низкая его планка, если девушка никакая. Просто за состоявшееся свидание. А если ему понравится, может дать и пять, и десять.

– Сказки какие-то!

– Вот его визитка. – Знакомая сунула ей в руки прямоугольник из толстой золоченой бумаги. – Набери. Только не забудь сказать, что это я дала контакт!

– Ладно, я подумаю…

Весь вечер Аню не отпускала мысль о трех тысячах долларов, которые можно получить вот так запросто. Несколько часов потерпеть – и шальные деньги у тебя в кармане. Конечно, история мутная, как хроника криминальных новостей о маньяках-извращенцах. Аня задумалась: до чего же несправедливо распределены на этой планете ресурсы. Почему кто-то может за свое минутное удовольствие заплатить столько, сколько иные и за полгода не зарабатывают? Ох, не помешала бы ей такая сумма… Она и платьев новых купила бы, а то ходит по кастингам в старье. Маму сводила бы к хорошему кардиологу, сестренку записала в кружок фигурного катания, как та мечтает. А брата отправила бы на скалодром.

На следующий день Аня решилась. В конце концов, если она встретится с обладателем визитной карточки, ничего страшного не случится. Это не будет автоматически означать, что она подписалась на экзекуцию. А может быть, это вообще шутка. Может быть, девочки ее разыграть решили. Прощупать, так сказать, границы ее этики.

Немного волнуясь, Аня набрала номер.

Федор Птичкин ответил после первого же гудка, как будто ждал ее звонка. Голос у него оказался приятный – низкий и бархатный.

– Здравствуйте… Это Федор?

– Вероятно, раз вы ему звоните. Кто это?

– Меня зовут Аня… Мы не знакомы, но…

– Хватит мямлить. Что вам от меня надо?

– Ваш номер дала мне знакомая, Вера Куролесова, манекенщица… Она сказала…

– Всё понятно, – перебил Птичкин. – Рост, вес?

– Что?

– Последний шанс. Ненавижу тупых даже больше, чем ханжей. Ваш рост и вес.

– Сто семьдесят три сантиметра… Пятьдесят килограммов… А…

– Сойдет. Через полтора часа на «Пушкинской», успеешь? Я буду ждать на углу Тверской и Страстного бульвара. Черный «BMW».

И отсоединился. То ли верил в свой природный магнетизм, то ли был избалован отсутствием отказов, то ли просто не парился, придет Аня на свидание или нет.

Ей не очень понравился разговор. Она растерялась, стушевалась. Не умела общаться с такими агрессорами. Ане было неуютно, и она чувствовала себя полной дурой. Но все-таки решила пойти.

Готовилась недолго – три года работы в модельном бизнесе научили ее собираться по-солдатски, за десять минут. Высыпала на волосы немного сухого шампуня, расчесала. Выбрала шерстяное синее платье и простую черную куртку. Немного светлой пудры, немного блеска для губ, капелька лавандовых духов.

Черный «BMW» оказался там, где и было обещано. Подходя, Аня попыталась разглядеть лицо водителя, но тот был в темных очках. Федор Птичкин ждал ее на пассажирском сиденье сзади. Он почему-то сразу ее узнал, хотя Аня свою внешность по телефону не описывала. Чутье зверя. Едва она приблизилась, он открыл дверцу, и девушке ничего не оставалось, как сесть в салон.

Красота миллионера произвела на нее впечатление – в Москве такое встретишь нечасто. Московские мужчины избалованы гендерным перекосом и, как правило, теряют остатки лоска уже к сорока. Считают, что и так сойдет. И в чем-то они правы – женщины в этом городе голодные, готовые воевать за мало-мальски годного самца. Птичкину было под пятьдесят, но возраст его не портил и даже, наоборот, придавал пикантности. Его лицо было спокойным, а взгляд – жестким, Аню он рассматривал без улыбки, как вещь в магазине.

– Ты ведь знаешь мои тарифы?

– Мне сказали, но это так странно… Я никогда ничем подобным не занималась.

– Меня твое прошлое не интересует. Я плачу три тысячи в любом случае. Если понравишься – дам чаевые. Большие чаевые. Все будет происходить в моем доме на Новой Риге. Обратно тебя отвезет такси, я плачу. Если тебя устраивает, покажи свое тело, и поехали.

– Что? – опешила Аня. – Я думала, мы сегодня просто познакомимся…

– Какого хрена мне с тобой знакомиться? – все так же беззлобно сказал Федор.

Грубые слова диссонировали с безразличным голосом. В этом было что-то притягательное. А может, просто Аня, как большинство русских женщин, была идеальной жертвой. Ее воспитывали как жертву. Подавляли с самого детства, поэтому к тому, кто мог потенциально ее измучить, она тянулась, как бабочка к светильнику. Нет, никакого семейного насилия – обычная модель воспитания, в которой девочка все время оказывается кому-то должна. Всё как у всех.

– Как я уже сказал, тупых не люблю. У меня сегодня свободный вечер. Если тебе интересно, поехали. Но сначала я хотел бы увидеть, что покупаю. Стекла тонированные, водитель привычный.

Первым порывом, конечно, было уйти, хлопнув дверью. Но три тысячи долларов. Но интрига. Но его темная притягательность. Но ее нежный возраст и растерянность.

– Ладно…

Профессиональные манекенщицы не стесняются своего тела. Ане много раз приходилось и переодеваться в общей гримерке перед кем попало, и участвовать в обнаженной съемке.

Она стянула через голову платье, завела руки за спину и расстегнула бюстгальтер. Потом сняла колготки и трусики.

Какой-то сюр. Она сидит совершенно голая в машине у незнакомого мужчины. Его холодный взгляд блуждает по ее телу. Ни возбуждения, ни радости любования. Как будто бы мясо на рынке рассматривает.

– Ноги раздвинь, – командовал Федор, – теперь повернись спиной и покажи задницу…

Аня делала все, как он сказал. Потом будет вспоминать и ругать себя – ну зачем, зачем? Какое-то неуважение к себе. Он словно загипнотизировал ее.

– Ладно. Можешь надеть платье, – наконец кивнул Птичкин. – Не фонтан, но мне подходит. Едем?

– А… во сколько я вернусь домой?

– Не раньше полуночи.

До Новой Риги домчали быстро. Дом у Птичкина был шикарный – трехэтажный особняк с подсвеченным крылечком. Дверь открыла горничная в форменном платье – такая же эмоционально отстраненная, как и хозяин дома. На приветственную улыбку Ани она не ответила, хотя держалась вежливо, приняла ее куртку, проводила девушку в гостиную и принесла кофе с печеньем. Федор за ними не пошел.

– Если вы голодны, я могу предложить запеченную утку или какой-нибудь салат.

– Нет… Я поела…

– Тогда пойдемте. Я помогу приготовиться.

– Приготовиться? – смутилась Аня.

– Идемте, – поморщилась горничная.

Ее привели в подвальное помещение без окон. Простая комната. Шелковые темные обои, светильник из темного стекла, огромная кровать, под потолком – какая-то конструкция с цепями.

– Вам надо принять душ. Вот там. Полотенца все чистые. Голову тоже надо вымыть, он не любит духи. Там есть масло для тела, его можно использовать. Смазка там тоже есть. Если хотите, можете принять анальгин, в ванной есть аптечка и вода.

– Анальгин?

– Как хотите, – пожала плечами женщина, – некоторые девушки просят.

У Ани голова кружилась от необычности ситуации. Она была как во сне. Как будто кто-то другой управлял ее телом. Послушно разделась, бросила скомканное платье на мраморный пол ванной. Постояла под теплыми струями, тщательно намазала тело маслом. В комнате было прохладно. Она села на краешек кровати, не зная, что делать дальше. Птичкин заставил ее ждать больше получаса.

И потом все тоже было как во сне. Он появился – все такой же холодный и отстраненный. Аня думала – прикоснется к ней, возможно, поцелует. Но он едва на нее взглянул. Кивком показал – ложись.

– Закрой глаза.

Аня подчинилась и сразу же почувствовала, как веревки впиваются в запястья. Ей это не понравилось. Только в тот момент она поняла, что даже не рассказала никому, куда направляется. Если ее и будут искать, точно не в этом доме. Она собиралась сказать, что ей надо позвонить, но не успела открыть рот, как Федор запихнул в него скомканные трусики.

А потом время остановилось. Один удар, второй, третий. Ей казалось, что она попала в один из кругов ада и впереди только наполненная болью вечность. Мысли о деньгах уже не радовали. Аня жалела, что ввязалась в это приключение, и мечтала только об одном – дожить до его окончания. В какой-то момент ей даже почудилось, что, если Птичкин убьет ее, окончив тем самым мучения, она не будет против. Вечное забытье все же лучше, чем эта боль.

Но ее не убили. Ровно в половине двенадцатого Федор отбросил в сторону плеть и ослабил путы на ее запястьях и лодыжках.

– Всё. Можешь принять душ. В аптечке есть бепантен и анальгин. Водитель будет ждать во дворе. Вот твои деньги.

Конверт он швырнул на кровать рядом с измученной распластанной девушкой.

– Здесь три, как и договаривались. Чаевых ты не заслужила. В третий раз повторяю, что не люблю тупых. А теперь пошла вон!

Аня была на грани обморока от боли, страха, унижения, у нее кружилась голова, ее мутило, и, видимо, поэтому ей вдруг почудилось, что у Федора Птичкина вместо лица – волчья морда, а глаза из карих превратились в светлые, светящиеся, будто из расплавленного серебра…